Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Как видите, он спускается по лестнице вслед за своим другом Кристофером Робином, головой вниз, пересчитывая ступеньки собственным затылком: бум-бум-бум. Другого способа сходить с лестницы он пока не знает. Иногда ему, правда, кажется, что можно бы найти какой-то другой способ, если бы он только мог на минутку перестать бумкать и как следует сосредоточиться. Но увы -- сосредоточиться-то ему и некогда. Как бы то ни было, вот он уже спустился и готов с вами познакомиться. -- Винни-Пух. Очень приятно! Вас, вероятно, удивляет, почему его так странно зовут, а если вы знаете английский, то вы удивитесь еще больше. Это необыкновенное имя подарил ему Кристофер Робин. Надо вам сказать, что когда-то Кристофер Робин был знаком с одним лебедем на пруду, которого он звал Пухом. Для лебедя это было очень подходящее имя, потому что если ты зовешь лебедя громко:"Пу-ух! Пу-ух!"-- а он не откликается, то ты всегда можешь сделать вид, что ты просто понарошку стрелял; а если ты звал его тихо, то все подумают, что ты просто подул себе на нос. Лебедь потом куда-то делся, а имя осталось, и Кристофер Робин решил отдать его своему медвежонку, чтобы оно не пропало зря. А Винни -- так звали самую лучшую, самую добрую медведицу в зоологическом саду, которую очень-очень любил Кристофер Робин. А она очень-очень любила его. Ее ли назвали Винни в честь Пуха, или Пуха назвали в ее честь -- теперь уже никто не знает, даже папа Кристофера Робина. Когда-то он знал, а теперь забыл. Словом, теперь мишку зовут Винни-Пух, и вы знаете почему. Иногда Винни-Пух любит вечерком во что-нибудь поиграть, а иногда, особенно когда папа дома, он больше любит тихонько посидеть у огня и послушать какую-нибудь интересную сказку. В этот вечер... -- Папа, как насчет сказки?-- спросил Кристофер Робин. -- Что насчет сказки?-- спросил папа. -- Ты не мог бы рассказать Винни-Пуху сказочку? Ему очень хочется! -- Может быть, и мог бы,-- сказал папа.-- А какую ему хочется и про кого? -- Интересную, и про него, конечно. Он ведь у нас ТАКОЙ медвежонок! -- Понимаю.-- сказал папа. -- Так, пожалуйста, папочка, расскажи! -- Попробую,-- сказал папа. И он попробовал. Давным-давно -- кажется, в прошлую пятницу -- Винни-Пух жил в лесу один-одинешенек, под именем Сандерс. -- Что значит "жил под именем"?-- немедленно спросил Кристофер Робин. -- Это значит, что на дощечке над дверью было золотыми буквами написано "Мистер Сандерс", а он под ней жил. -- Он, наверно, и сам этого не понимал,-- сказал Кристофер Робин. -- Зато теперь понял,-- проворчал кто-то басом. -- Тогда я буду продолжать,-- сказал папа. Вот однажды, гуляя по лесу, Пух вышел на полянку. На полянке рос высокий-превысокий дуб, а на самой верхушке этого дуба кто-то громко жужжал: жжжжжжж... Винни-Пух сел на траву под деревом, обхватил голову лапами и стал думать. Сначала он подумал так: "Это-- жжжжжж-- неспроста! Зря никто жужжать не станет. Само дерево жужжать не может. Значит, тут кто-то жужжит. А зачем тебе жужжать, если ты -- не пчела? По-моему, так! " Потом он еще подумал-подумал и сказал про себя: "А зачем на свете пчелы? Для того, чтобы делать мед! По-моему, так!" Тут он поднялся и сказал: -- А зачем на свете мед? Для того, чтобы я его ел! По-моему, так, а не иначе! И с этими словами он полез на дерево. Он лез, и лез, и все лез, и по дороге он пел про себя песенку, которую сам тут же сочинил. Вот какую: И тут он замолчал и долго-долго ничего не говорил, потому что рот у него был ужасно занят. А спустя долгое время, мурлыкая что-то сладким-сладким голоском-- голос у него стал прямо-таки медовый!-- Пух встал из-за стола, от всей души пожал Кролику лапу и сказал, что ему пора идти. -- Уже пора?-- вежливо спросил Кролик. Нельзя ручаться, что он не подумал про себя: "Не очень-то вежливо уходить из гостей сразу, как только ты наелся". Но вслух он этого не сказал, потому что он был очень умный Кролик. Вслух он спросил: -- Уже пора? -- Ну,-- замялся Пух,-- я мог бы побыть еще немного, если бы ты... если бы у тебя...-- запинался он и при этом почему-то не сводил глаз с буфета. -- По правде говоря,-- сказал Кролик,-- я сам собирался пойти погулять. -- А-а, ну хорошо, тогда и я пойду. Всего хорошего. -- Ну, всего хорошего, если ты больше ничего не хочешь. -- А разве еще что-нибудь есть?-- с надеждой спросил Пух, снова оживляясь. Кролик заглянул во все кастрюли и банки и со вздохом сказал: -- Увы. совсем ничего не осталось! -- Я так и думал,-- сочувственно сказал Пух, покачав головой.-- Ну, до свиданья, мне пора идти. И он полез из норы. Он изо всех сил тянул себя передними лапками и изо всей мочи толкал себя задними лапками, и спустя некоторое время на воле оказался его нос... потом уши... потом передние лапы... потом плечи... а потом... А потом Винни-Пух закричал: -- Ай, спасите! Я лучше полезу назад! Еще потом он закричал: -- Ай, помогите! Нет, уж лучше вперед! И, наконец, он завопил отчаянным голосом: -- Ай-ай-ай, спасите-помогите! Не могу ни взад ни вперед! Тем временем Кролик, который, как мы помним, собирался пойти погулять, видя, что парадная дверь забита, выбежал наружу черным ходом и, обежав кругом, подошел к Пуху. -- Ты что-- застрял?-- спросил он. -- Не-ет, я просто отдыхаю,-- ответил Пух, стараясь говорить веселым голосом.-- Просто отдыхаю думаю кой о чем и пою песенку... -- Ну-ка, дай мне лапу,-- строго сказал Кролик. Винни-Пух протянул ему лапу, и Кролик стал его тащить. Он тащил и тащил, он тянул и тянул, пока Винни ну закричал: -- Ой-ой-ой! Больно! -- Теперь все ясно,-- сказал Кролик,-- ты застрял -- Все из-за того,-- сердито сказал Пух,-- что выход слишком узкий! -- Нет, все из-за того, что кто-то пожадничал!-- строго сказал Кролик.-- За столом мне все время казалось, хотя из вежливости я этого не говорил, что кто-то слишком много ест! И я твердо знал, что этот "кто-то" -- не я! Делать нечего, придется сбегать за Кристофером Робином. Кристофер Робин, друг Винни-Пуха и Кролика, жил, как вы помните, совсем в другом конце Леса. Но он сразу же прибежал на помощь и, когда увидел переднюю половину Винни-Пуха, сказал: "Ах ты, глупенький мой мишка!"-- таким ласковым голосом, что у всех сразу стало легче на душе. -- А я как раз начал думать,-- сказал Винни, слегка хлюпая носом,-- что вдруг бедному Кролику уже никогда-никогда не придется ходить через парадную дверь... Я бы тогда очень-очень огорчился... -- Я тоже,-- сказал Кролик. -- Не придется ходить через парадную дверь?-- переспросил Кристофер Робин.-- Почему? Пожалуй, придется... -- Ну вот и хорошо,-- сказал Кролик. -- Пожалуй, придется втолкнуть тебя в нору, если мы не сможем тебя вытащить, -- закончил Кристофер Робин. Тут Кролик задумчиво почесал за ухом и сказал,что ведь если Винни-Пуха втолкнуть в нору, то он там останется насовсем. И что хотя он, Кролик, всегда безумно рад видеть Винни-Пуха, но все-таки, что ни говори, одним полагается жить на земле, а другим под землей, и... -- По-твоему, я теперь никогда-никогда не выйду на волю? -- спросил Пух жалобно. -- По-моему, если ты уже наполовину вылез, жаль останавливаться на полпути,-- сказал Кролик. Кристофер Робин кивнул головой. -- Выход один,-- сказал он,-- нужно подождать, пока ты опять похудеешь. -- А долго мне нужно худеть? -- испуганно спросил Пух. -- Да так, с недельку. -- Ой, да не могу же я торчать тут целую неделю! -- Торчать-то ты как раз отлично можешь, глупенький мой мишка. Вот вытащить тебя отсюда-- это дело похитрее! -- Не горюй, мы будем читать тебе вслух!-- весело воскликнул Кролик.-- Только бы снег не пошел... Да, вот еще что,-- добавил он,-- ты, дружок, занял у меня почти всю комнату... Можно, я буду вешать полотенца на твои задние ноги? А то они торчат там совершенно зря, а из них выйдет чудесная вешалка для полотенец! -- Ой-ой-ой, це-е-лу-ю неделю!-- грустно сказал Пух.-- А как же обедать?! -- Обедать, дорогой мой, не придется! -- сказал Кристофер Робин. -- Ведь ты должен скорей похудеть! Вот читать вслух-- это мы тебе обещаем! Медвежонок хотел вздохнуть, но не смог-- настолько крепко он застрял. Он уронил слезинку и сказал: -- Ну, уж вы тогда хотя бы читайте мне какую-нибудь удобоваримую книгу, которая может поддержать и утешить несчастного медвежонка в безвыходном положении... И вот целую неделю Кристофер Робин читал вслух именно такую удобоваримую, то есть понятную и интересную, книжку возле Северного Края Пуха, а Кролик вешал выстиранное белье на его Южный Край... И тем временем Пух становился все тоньше, и тоньше, и тоньше. А когда неделя кончилась, Кристофер Робин сказал: -- Пора! Он ухватился за передние лапы Пуха, Кролик ухватился за Кристофера Робина, а все Родные и Знакомые Кролика (их было ужасно много!) ухвати.тись за Кролика и стали тащить изо всей мочи. И сперва Винни-Пух говорил одно слово: -- Ой! А потом другое слово: -- Ох! И вдруг-- совсем-совсем вдруг-- он сказал: -- Хлоп!-- точь-в-точь как говорит пробка, когда она вылетает из бутылки. Тут Кристофер Робин, и Кролик, и все Родные и Знакомые Кролика сразу полетели вверх тормашками! Получилась настоящая куча мала. А на верху этой кучи очутился Винни-Пух-- свободный! Винни-Пух важно кивнул всем своим друзьям в знак благодарности и с важным видом отправился гулять по Лесу, напевая свою песенку. А Кристофер Робин посмотрел ему вслед и ласково прошептал: -- Ах ты, глупенький мой мишка! Лучший друг Винни-Пуха, крошечный поросенок, которого звали Пятачок, жил в большом-пребольшом доме, в большом-пребольшом дереве. Дерево стояло в самой середине Леса, дом был в самой середине дерева, а Пяточок жил в самой середине дома. А рядом с домом стоял столбик, на котором была прибита поломанная доска с надписью, и тот, кто умел немножко читать, мог прочесть: -- Эй, Пух!-- закричал Пятачок.-- Здорово, Пух! Ты что там делаешь? -- Охочусь!-- сказал Пух. -- Охотишься? На кого? -- Выслеживаю кого-то!-- таинственно ответил Пух. Пятачок подошел к нему поближе: -- Выслеживаешь? Кого? -- Вот как раз об этом я все время сам себя спрашиваю,-- сказал Пух.-- В этом весь вопрос: кто это? -- А как ты думаешь, что ты ответишь на этот вопрос? -- Придется подождать, пока я с ним встречусь,-- сказал Винни-Пух.-- Погляди-ка сюда.-- Он показал на снег прямо перед собой.-- Что ты тут видишь? -- Следы,-- сказал Пятачок.-- .Отпечатки лап!-- Пятачок даже взвизгнул от волнения.-- Ой, Пух! Ты думаешь... это... это... страшный Бука?! -- Может быть,-- сказал Пух.-- Иногда как будто он, а иногда как будто и не он. По следам разве угадаешь? Он замолчал и решительно зашагал вперед по следу, а Пятачок, помедлив минутку-другую, побежал за ним. Внезапно Винни-Пух остановился и нагнулся к земле. -- В чем дело?-- спросил Пятачок. -- Очень странная вещь,-- сказал медвежонок.-- Теперь тут, кажется, стало два зверя. Вот к этому-- Неизвестно Кому-- подошел другой-- Неизвестно Кто, и они теперь гуляют вдвоем. Знаешь чего, Пятачок? Может быть, ты пойдешь со мной, а то вдруг это окажутся Злые Звери? Пятачок мужественно почесал за ухом и сказал, что до пятницы он совершенно свободен и с большим удовольствием пойдет с Пухом, в особенности если там Настоящий Бука. -- Ты хочешь сказать, если там два Настоящих Буки,-- уточнил Винни-Пух, а Пятачок сказал, что это все равно, ведь до пятницы ему совершенно нечего делать. И они пошли дальше вместе. Следы шли вокруг маленькой ольховой рощицы... и, значит, два Буки, если это были они, тоже шли вокруг рощицы, и, понятно, Пух и Пятачок тоже пошли вокруг рощицы. По пути Пятачок рассказывал Винни-Пуху интересные истории из жизни своего дедушки Посторонним В. Например, как этот дедушка лечился от ревматизма после охоты и как он на склоне лет начал страдать одышкой, и всякие другие занятные вещи. А Пух все думал, как же этот дедушка выглядит. И ему пришло в голову, что вдруг они сейчас охотятся как раз на двух дедушек, и интересно, если они поймают этих дедушек, можно ли будет взять хоть одного домой и держать его у себя, и что, интересно, скажет по этому поводу Кристофер Робин. А следы все шли и шли перед ними... Вдруг Винни-Пух снова остановился как вкопанный. -- Смотри!-- закричал он шепотом и показал на снег. -- Куда?-- тоже шепотом закричал Пятачок и подскочил от страха. Но, чтобы показать, что он подскочил не от страха, а просто так, он тут же подпрыгнул еще разика два, как будто ему просто захотелось попрыгать. -- Следы,-- сказал Пух.-- Появился третий зверь! -- Пух,-- взвизгнул Пятачок,-- ты думаешь, это еще один Бука? -- Нет, не думаю,-- сказал Пух,-- потому что следы совсем другие... Это, может быть, два Буки, а один, скажем... скажем, Бяка... Или же, наоборот, два Бяки, а один, скажем... скажем, Бука... Надо идти за ними, ничего не поделаешь. И они пошли дальше, начиная немного волноваться, потому что ведь эти три Неизвестных Зверя могли оказаться Очень Страшными Зверями. И Пятачку ужасно хотелось, чтобы его милый Дедушка Посторонним В. был бы сейчас тут, а не где-то в неизвестном месте... А Пух думал о том, как было бы хорошо, если бы они вдруг, совсем-совсем случайно, встретили Кристофера Робина,-- конечно, просто потому, что он, Пух, так любит Кристофера Робина!.. И тут совершенно неожиданно Пух остановился в третий раз и облизал кончик своего носа, потому что ему вдруг стало страшно жарко. Перед ними были следы четырех зверей! -- Гляди, гляди, Пятачок! Видишь? Стало три Буки и один Бяка! Еще один Бука прибавился!.. Да, по-видимому, так и было! Следы, правда, немного путались и перекрещивались друг с другом, но, совершенно несомненно, это были следы четырех комплектов лап. -- Знаешь что?-- сказал Пятачок, в свою очередь, облизав кончик носа и убедившись, что это очень мало помогает.-- Знаешь что? По-моему, я что-то вспомнил. Да, да! Я вспомнил об одном деле, которое я забыл сделать вчера, а завтра уже не успею... В общем, мне нужно скорее пойти домой и сделать это дело. -- Давай сделаем это после обеда,-- сказал Пух,-- я тебе помогу. -- Да, понимаешь, это не такое дело, которое можно сделать после обеда,-- поскорее сказал Пятачок.-- Это такое специальное утреннее дело. Его обязательно надо сделать утром, лучше всего часов в... Который час, ты говорил? -- Часов двенадцать,-- сказал Пух, посмотрев на солнце. -- Вот, вот, как ты сам сказал, часов в двенадцать. Точнее, от двенадцати до пяти минут первого! Т ак что ты уж на меня не обижайся, а я... Ой, мама! Кто там? Пух посмотрел на небо, а потом, снова услышав чей-то свист, взглянул на большой дуб и увидел кого-то на ветке. -- Да это же Кристофер Робин!-- сказал он. -- А-а, ну тогда все в порядке,-- сказал Пятачок,-- с ним тебя никто не тронет. До свиданья! И он побежал домой что было духу, ужасно довольный тем, что скоро окажется в полной безопасности. Кристофер Робин не спеша слез с дерева. -- Глупенький мой мишка,-- сказал он,-- чем это ты там занимался? Я смотрю, сначала ты один обошел два раза вокруг этой рощицы, потом Пятачок побежал за тобой, и вы стали ходить вдвоем... Сейчас, по-моему, вы собирались обойти ее в четвертый раз по своим собственным следам!.. -- Минутку,-- сказал Пух, подняв лапу. Он присел на корточки и задумался-- глубоко-глубоко. Потом он приложил свою лапу к одному следу... Потом он два раза почесал за ухом и поднялся. -- Н-да...-- сказал он.-- Теперь я понял,-- добавил он.-- Я даже не знал, что я такой глупый простофиля!-- сказал Винни-Пух.-- Я самый бестолковый медвежонок на свете! -- Что ты! Ты самый лучший медвежонок на свете!-- утешил его Кристофер Робин. -- Правда?-- спросил Пух. Он заметно утешился. И вдруг он совсем просиял:-- Что ни говори, а уже пора обедать,-- сказал он. И он пошел домой обедать. Старый серый ослик Иа-Иа стоял одинодинешенек в заросшем чертополохом уголке Леса.широко расставив передние ноги и свесив голову набок, и думал о Серьезных Вещах. Иногда он грустно думал: "Почему?", а иногда: "По какой причине?", а иногда он думал даже так: "Какой же отсюда следует вывод?" И неудивительно, что порой он вообще переставал понимать, о чем же он, собственно, думает. Поэтому, сказать вам по правде, услышав тяжелые шаги Винни-Пуха, Иа очень обрадовался, что может на минутку перестать думать и просто поздороваться. -- Как самочувствие?-- по обыкновению уныло спросил он. -- А как твое?-- спросил Винни-Пух. Иа покачал головой. -- Не очень как!-- сказал он.-- Или даже совсем никак. Мне кажется, я уже очень давно не чувствовал себя как. -- Ай-ай-ай,-- сказал Пух,-- очень грустно! Дай-ка я на тебя посмотрю. Иа-Иа продолжал стоять, понуро глядя в землю, и Винни-Пух обошел вокруг него. -- Ой, что это случилось с твоим хвостом?-- спросил он удивленно. -- А что с ним случилось?-- сказал Иа-Иа. -- Его нет! -- Ты не ошибся? -- Хвост или есть, или его нет. По-моему, тут нельзя ошибиться. А твоего хвоста нет. -- А что же тогда там есть? -- Ничего. -- Ну-ка, посмотрим,-- сазал Иа-Иа. И он медленнио повернулся к тому месту, где недавно был его хвост; затем, заметив, что ему никак не удается его догнать, он стал поворачиваться в обратную сторону, пока не вернулся туда, откуда начал, а тогда он опустил голову и посмотрел снизу и наконец сказал, глубоко и печально вздыхая: -- Кажется, ты прав. -- Конечно, я прав,-- сказал Пух. -- Это вполне естественно,-- грустно сказал Иа-Иа.-- Теперь все понятно. Удивляться не приходится. -- Ты, наверно, его где-нибудь позабыл,-- сказал Винни-Пух. -- Наверно, его кто-нибудь утащил...-- сказал Иа-Иа.-- Чего от них ждать! -- добавил он после большой паузы. Пух чувствовал, что он должен сказать что-нибудь полезное, но не мог придумать, что именно. И он решил вместо этого сделать что-нибудь полезное. -- Иа-Иа,-- торжественно произнес он,-- я, Винни-Пух, обещаю тебе найти твой хвост. -- Спасибо, Пух,-- сказал Иа.-- Ты настоящий друг. Не то что некоторые! И Винни-Пух отправился на поиски хвоста. Он вышел в путь чудесным весенним утром. Маленькие прозрачные облачка весело играли на синем небе. Они то набегали на солнышко, словно хотели его закрыть, то поскорее убегали, чтобы дать и другим побаловаться. А солнце весело светило, не обращая на них никакого внимания, и сосна, которая носила свои иголки круглый год не снимая, казалась старой и потрепанной рядом с березками, надевшими новые зеленые кружева. Винни шагал мимо сосен и елок, шагал по склонам, заросшим можжевельником и репейником, шагал по крутым берегам ручьев и речек, шагал среди груд камней и снова среди зарослей, и вот наконец, усталый и голодный, он вошел в Дремучий Лес, потому что именно там, в Дремучем Лесу, жила Сова. "А если кто-нибудь что-нибудь о чем-нибудь знает,-- сказал медвежонок про себя,-- то это, конечно, Сова. Или я не Винни-Пух,-- сказал он.-- А я-- он,-- добавил Винни-Пух.-- Значит, все в порядке! " Сова жила в великолепном замке "Каштаны". Да, это был не дом, а настоящий замок. Во всяком случае, так казалось медвежонку, потому что на двери замка был и звонок с кнопкой, и колокольчик со шнурком. Под звонком было прибито объявление: Оба эти объявления написал Кристофер Робин, который один во всем Лесу умел писать. Даже Сова, хотя она была очень-очень умная и умела читать и даже подписывать свое имя -- С а в а, и то не сумела бы правильно написать такие трудные слова. Винни-Пух внимательно прочел оба объявления, сначала слева направо, а потом-- на тот случай, если он что-нибудь пропустил,-- справа налево. Потом, для верности, он нажал кнопку звонка и постучал по ней, а потом он подергал шнурок колокольчика и крикнул очень громким голосом: -- Сова! Открывай! Пришел Медведь. Дверь открылась, и Сова выглянула наружу. -- Здравствуй, Пух,-- сказала она.-- Какие новости? -- Грустные и ужасные,-- сказал Пух,-- потому что Иа-Иа, мой старый друг, потерял свой хвост, и он очень убивается о нем. Будь так добра, скажи мне, пожалуйста, как мне его найти? -- Ну,-- сказала Сова,-- обычная процедура в таких случаях нижеследующая... -- Что значит Бычья Цедура?-- сказал Пух.-- Ты не забывай, что у меня в голове опилки и длинные слова меня только огорчают. -- Ну, это означает то, что надо сделать. -- Пока она означает это, я не возражаю,-- смиренно сказал Пух. -- А сделать нужно следующее: во-первых, сообщи в прессу. Потом... -- Будь здорова,-- сказал Пух, подняв лапу.-- Так что мы должны сделать с этой... как ты сказала? Ты чихнула, когда собиралась сказать. -- Я не чихала. -- Нет, Сова, ты чихнула. -- Прости, пожалуйста, Пух, но я не чихала. Нельзя же чихнуть и не знать, что ты чихнул. -- Ну и нельзя знать, что кто-то чихнул, когда никто не чихал. -- Я начала говорить: сперва сообщи... -- Ну вот ты опять! Будь здорова,-- грустно сказал Винни-Пух. -- Сообщи в печать,-- очень громко и внятно сказала Сова.-- Дай в газету объявление и пообещай награду. Надо написать, что мы дадим что-нибудь хорошенькое тому, кто найдет хвост Иа-Иа. -- Понятно, понятно, -- сказал Пух, кивая головой. -- Кстати, насчет "чего-нибудь хорошенького",-- продолжал он сонно,-- я обычно как раз в это время не прочь бы чем-нибудь хорошенько подкре...-- И он покосился на буфет, стоявший в углу комнаты Совы.-- Скажем, ложечкой сгущенного молока или еще чем-нибудь, например, одним глоточком меду... -- Ну вот,-- сказала Сова,-- мы, значит, напишем наше объявление, и его расклеят по всему Лесу. "Ложечка меду,-- пробормотал медвежонок про себя, -- или... или уж нет, на худой конец". И он глубоко вздохнул и стал очень стараться слушать то, что говорила Сова. А Сова говорила и говорила какие-то ужасно длинные слова, и слова эти становились все длиннее и длиннее... Наконец она вернулась туда, откуда начала, и стала объяснять, что написать это объявление должен Кристофер Робин. -- Это ведь он написал объявления на моей двери. Ты их видел, Пух? Пух уже довольно давно говорил по очереди то "да", то "нет" на все, что бы ни сказала Сова. И так как в последний раз он говорил "да, да", то на этот раз он сказал: "Нет, нет, никогда!"-- хотя не имел никакого понятия, о чем идет речь. -- Как, ты их не видел?-- спросила Сова, явно удивившись.-- Пойдем посмотрим на них. Они вышли наружу, и Пух посмотрел на звонок и на объявление под ним и взглянул на колокольчик и шнурок, который шел от него, и чем больше он смотрел на шнурок колокольчика, тем больше он чувствовал, что он где-то видел что-то очень похожее... Где-то совсем в другом месте, когда-то раньше... -- Красивый шнурок, правда?-- сказала Сова. Пух кивнул. -- Он мне что-то напоминает,-- сказал он,-- но я не могу вспомнить что. Где ты его взяла? -- Я как-то шла по лесу, а он висел на кустике, и я сперва подумала, что там кто-нибудь живет, и позвонила, и ничего не случилось, а потом я позвонила очень громко, и он оторвался, и, так как он, по-моему, был никому не нужен, я взяла его домой и... -- Сова,-- сказал Пух торжественно,-- он кому-то очень нужен. -- Кому? -- Иа. Моему дорогому другу Иа-Иа. Он... он очень любил его. -- Любил его? -- Был привязан к нему,-- грустно сказал Винни-Пух. С этими словами он снял шнурок с крючка и отнес его хозяину, то есть Иа, а когда Кристофер Робин прибил хвост на место, Иа-Иа принялся носиться по Лесу, с таким восторгом размахивая хвостом, что у Винни-Пуха защекотало во всем теле и ему пришлось поскорее побежать домой и немножко подкрепиться. Спустя полчаса, утирая губы, он гордо спел: Тем временем Пятачок тоже проснулся. Проснувшись, он сразу же сказал: "Ох". Потом, собравшись с духом, заявил: "Ну что же!.. Придется",-- закончил он отважно. Но все поджилки у него тряслись, потому что в ушах у него гремело страшное слово-- СЛОНОПОТАМ! Какой он, этот Слонопотам? Неужели очень злой? Идет ли он на свист? И если идет, то з а ч е м ?.. Любит ли он поросят или нет? И к а к он их любит?.. Если он ест поросят, то, может быть, он все-таки не тронет поросенка, у которого есть дедушка по имени Посторонним В.? Бедный Пятачок не знал, как ответить на все эти вопросы. А ведь ему через какой-нибудь час предстояло впервые в жизни встретиться с настоящим Слонопотамом! Может быть, лучше притвориться, что заболела голова, и не ходить к Шести Соснам? Но вдруг будет очень хорошая погода и никакого Слонопотама в западне не окажется, а он, Пятачок, зря проваляется все утро в постели? Что же делать? И тут ему пришла в голову хитрая мысль. Он пойдет сейчас потихоньку к Шести Соснам, очень осторожно заглянет в западню и посмотрит, есть там Слонопотам или нет. Если он там, то он, Пятачок, вернется и ляжет в постель, а если нет, то он, конечно, не ляжет!.. И Пятачок пошел. Сперва он думал, что, конечно, никакого Слонопотама там не окажется; потом стал думать, что нет, наверно, окажется; когда же он подходил к западне, он был в этом совершенно уверен, потому что услышал, как тот слонопотамит вовсю! -- Ой-ой-ой! -- сказал Пятачок. Ему очень захотелось убежать. Но он не мог. Раз он уже подошел так близко, нужно хоть одним глазком глянуть на живого Слонопотама. И вот он осторожно подкрался сбоку к яме и заглянул туда... А Винни-Пух все никак не мог вытащить голову из горшка с медом. Чем больше он тряс головой, тем крепче сидел горшок. Пух кричал: "Мама!", кричал: "Помогите!", кричал и просто: "Ай-ай-ай", но все это не помогало. О пытался стукнуть горшком обо что-нибудь, но, так как он не видел, обо что он стукает, и это не помогало. Он пытался вылезти из западни, но. Так как он не видел ничего, кроме горшка (да и тот не весь), и это не получалось. Совсем измучившись, он поднял голову (вместе с горшком) и издал отчаянный, жалобный вопль... И именно в этот момент Пятачок заглянул в яму. -- Караул! Караул! -- закричал Пятачок. -- Слонопотам, ужасный Слонопотам!!! -- И он помчался прочь, так что только пятки засверкали, продолжая вопить:-- Караул! Слонасный ужопотам! Караул! Потасный Слоноужам! Слоноул! Слоноул! Карасный Потослонам!.. Он вопил и сверкал пятками, пока не добежал до дома Кристофера Робина. -- В чем дело, Пятачок?-- сказал Кристофер Робин, натягивая штанишки. -- Ккк-карапот,-- сказал Пятачок, который так запыхался, что едва мог выговорить слово.-- Ужо...пото... Слонопотам! -- Где? -- Вон там,-- сказал Пятачок, махнув лапкой. -- Какой он? -- У-у-ужасный! С вот такой головищей! Ну пря-мо, прямо... как... как не знаю что! Как горшок! -- Ну,-- сказал Кристофер Робин, надевая ботинки,-- я должен на него посмотреть. Пошли. Конечно, вдвоем с Кристофером Робином Пятачок ничего не боялся. И они пошли. -- Слышишь, слышишь? Это он!-- сказал Пятачок испуганно, когда они подошли поближе. -- Что-то слышу,-- сказал Кристофер Робин. Они слышали стук. Это бедный Винни, наконец, наткнулся на какой-то корень и пытался разбить свой горшок. -- Стой, дальше нельзя! -- сказал Пятачок, крепко стиснув руку Кристофера Робина.-- Ой, как страшно!.. И вдруг Кристофер Робин покатился со смеху. Он хохотал и хохотал... хохотал и хохотал... И пока он хохотал, голова Слонопотама здорово ударилась о корень. Трах!-- горшок разлетелся вдребезги. Бах!-- и появилась голова Винни-Пуха. И тут наконец Пятачок понял, каким он был глупым Пятачком. Ему стало так стыдно, что он стремглав помчался домой и лег в постель с головной болью, и в это утро он почти окончательно решил убежать из дому и стать моряком. А Кристофер Робин и Пух отправились завтракать. -- Мишка!-- сказал Кристофер Робин.-- Я тебя ужасно люблю! -- А я-то!-- сказал Винни-Пух. Иа-Иа-- старый серый ослик-- однажды стоял на берегу ручья и понуро смотрел в воду на свое отражение. -- Душераздирающее зрелище,-- сказал он наконец.-- Вот как это называется-- душераздирающее зрелище. Он повернулся и медленно побрел вдоль берега вниз по течению. Пройдя метров двадцать, он перешел ручей вброд и так же медленно побрел обратно по другому берегу. Напротив того места, где он стоял сначала, Иа остановился и снова посмотрел в воду. -- Я так и думал,-- вздохнул он.-- С этой стороны ничуть не лучше. Но всем наплевать. Никому нет дела. Душераздирающее зрелище-- вот как это называется! Тут сзади него в ольшанике раздался треск, и появился Винни-Пух. -- Доброе утро, Иа!-- сказал Пух. -- Доброе утро, медвежонок Пух,-- уныло ответил Иа.-- Если это утро доброе. В чем я лично сомневаюсь. -- - Почему? Что случилось? -- Ничего, медвежонок Пух, ничего особенного. Все же не могут. А некоторым и не приходится. Тут ничего не попишешь. -- Чего все не могут?-- переспросил Пух, потерев нос. -- Веселиться. Петь, плясать и так далее. Под ореховым кустом. -- А-а, понятно...-- сказал Пух. Он глубоко задумался, а потом спросил:-- Под каким ореховым кустом? -- Под которым орешки каленые,-- уныло продолжал Иа-Иа.-- Хоровод, веселье и тому подобное. Я не жалуюсь, но так оно и есть. Пух уселся на большой камень и попытался что-нибудь понять. Получилось что-то вроде загадки, а Пух был слабоват по части загадок, поскольку в голове у него были опилки. И он на всякий случай запел загадочную песенку: -- Как хорошо, что я взял его с собой,-- сказал он.-- Немало медведей в такой жаркий день и не подумали бы захватить с собой то, чем можно немножко подкрепиться!.. -- А теперь подумаем,-- сказал он, в последний раз облизав донышко горшка,-- подумаем, куда же это я собирался идти. Ах да, к Иа. Винни-Пух не спеша встал. И тут он вдруг все вспомнил. Он же съел Подарок! -- Ай-ай-ай! -- сказал Пух.-- Что мне делать? Я же должен подарить ему что-нибудь! Ай-ай-ай-ай-ай! Сперва он прямо не знал, что и думать. А потом он подумал: "Все-таки это очень хорошенький горшочек, хотя в нем и нет меду. Если я его как следует вымою и попрошу кого-нибудь написать на нем: "Поздравляю с днем рождения", Иа сможет держать в нем все, что хочешь. Это будет полезная вещь!" И так как он в это время был недалеко от Дома Совы-- а все в Лесу были уверены, что Сова прекрасно умеет писать,-- он решил зайти к ней в гости. -- Доброе утро, Сова!-- сказал Пух. -- Доброе утро, Пух!-- ответила Сова. -- Поздравляю тебя с днем рождения Иа-Иа,-- сказал Пух. -- Вот как?-- удивилась Сова. -- Да. А что ты ему думаешь подарить? -- А ты что думаешь ему подарить? -- Я несу ему в подарок Полезный Горшок, в котором можно держать все, что хочешь,-- сказал Пух.-- И я хотел попросить тебя... -- Вот этот?-- спросила Сова, взяв горшок из лапок Пуха. -- Да, и я хотел попросить тебя... -- Тут когда-то держали мед,-- сказала Сова. -- В нем можно что хочешь держать,-- серьезно сказал Пух.-- Это очень, очень полезная вещь. И я хотел попросить тебя... -- Ты бы написал на нем: "Поздравляю с днем рождения". -- Так вот об этом я и пришел тебя попросить! -- объяснил наконец Пух.-- Потому что у меня правильнописание какое-то хромое. Вообще-то оно хорошее правильнописание, но только почему-то хромает и буквы опаздывают... на свои места. Ты напишешь на нем: "Поздравляю с днем рождения"? Очень тебя прошу! -- Славный горшочек,-- сказала Сова, оглядев горшок со всех сторон.-- А можно, я его тоже подарю? Пусть это будет наш общий подарок. -- Нет,-- сказал Пух.-- Это ты плоховато придумала. Давай я лучше его сперва помою, а потом ты на нем все напишешь. И вот он вымыл горшок и вытер его досуха, а Сова тем временем мусолила кончик своего карандаша и думала, как же пишется слово "Поздравляю". -- Пух, а ты умеешь читать? -- спросила она не без тревоги в голосе.-- Вот, например, у меня на двери висит объявление, как звонить,-- это мне Кристофер Робин написал. Ты можешь его прочесть? -- Кристофер Робин сказал мне, что там написано, и тогда я уж смог,-- ответил Пух. -- Очень хорошо! Вот и я тоже скажу тебе, что тут на горшке будет написано, и тогда ты сможешь прочитать! И Сова начала писать... Вот что она написала: "Про зря вля бля сдине мраш деня про зря бля бля вля!" Пух с восхищением посмотрел на эту надпись. -- Я тут написала: "Поздравляю с днем рождения",-- небрежно заметила Сова. -- Вот это надпись так надпись!-- с уважением сказал Винни-Пух. -- Ну, если уж все тебе сказать, тут написано полностью так: "Поздравляю с днем рождения, желаю всего-всего хорошего. Твой Пух". Я не посчиталась с расходом графита. -- Чего?-- спросил Пух. -- Тут одного карандаша сколько пошло!-- пояснила Сова. -- Еще бы!-- сказал Пух. Тем временем Пятачок успел сбегать к себе домой и, захватив воздушный шарик для Иа-Иа, понесся во весь дух, крепко прижимая воздушный шар к груди, чтобы его не унесло ветром. Пятачок ужасно спешил, чтобы поспеть к Иа-Иа раньше Пуха; ему .хотелось первым преподнести Ослику подарок, как будто он, Пятачок, сам вспомнил про его день рождения, без всякой подсказки. Он так спешил и так задумался о том, как Иа-Иа обрадуется подарку, что совсем не глядел себе под ноги... И вдруг его нога попала в мышиную норку, и бедный Пятачок полетел носом вниз: Пятачок лежал на земле, не понимая, что же произошло. Сперва он подумал, что весь мир взлетел на воздух, потом он подумал, что, может быть, только их любимый Лес; еще потом-- что, может быть, только он, Пятачок, взлетел и сейчас он один-одинешенек лежит где-нибудь на Луне и никогда-никогда не увидит больше ни Пуха, ни Кристофера Робина, ни Иа... И тут ему пришло в голову, что даже и на Луне не обязательно все время лежать носом вниз. Он осторожно встал, осмотрелся кругом. Он все еще был в Лесу! "Очень интересно!-- подумал он.-- Интересно, что же это был за Бум? Не мог же я сам наделать столько шуму, когда упал! И где, интересно, мой шар? И откуда, интересно, взялась тут эта тряпочка?" О ужас! Эта тряпочка-- это и был, именно был!-- его воздушный шар!! -- Ой, мама!-- сказал Пятачок.-- Ой, мама, ой, мамочка, ой, мама, мама, мама! Ну что ж... Теперь делать нечего. Возвращаться назад нельзя. Другого шара у меня нет... Может быть, Иа-Иа не так уж любит воздушные шары?.. И он побежал дальше. По правде сказать, бежал он уже не очень весело, но все же скоро он добежал до того самого места, где стоял Иа-Иа и по-прежнему смотрел на свое отражение в воде. -- Доброе утро, Иа!-- крикнул Пятачок еще издали. -- Доброе утро, маленький Пятачок,-- сказал Иа-Иа.-- Если это утро-- доброе,-- добавил он,-- в чем я лично сомневаюсь. Но это неважно. -- Поздравляю тебя с днем рождения,-- сказал Пятачок, подойдя тем временем поближе. Иа оторвался от своего занятия и уставился на Пятачка. -- Повтори-ка, повтори,-- сказал он. -- Поздрав... -- Минуточку... С трудом держась на трех ногах, Иа стал осторожно поднимать четвертую ногу к уху. -- Я вчера этому научился,-- пояснил он, упав в третий раз.-- Это очень просто, а главное, я так лучше слышу. Ну вот, все в порядке. Так как ты сказал, повтори,-- произнес он, с помощью копыта наставив ухо вперед. -- Поздравляю с днем рождения,-- повторил Пятачок. -- Это ты меня? -- Конечно, Иа-Иа. -- С моим днем рождения? -- Да. -- Значит, у меня настоящий день рождения? -- Конечно, Иа, и я принес тебе подарок. Иа-Иа медленно опустил правую ногу и с немалым трудом поднял левую. -- Я хочу послушать еще другим ухом,-- пояснил он.-- Теперь говори. -- По-да-рок!-- повторил Пятачок очень громко. -- Мне? -- Да. -- К дню рождения? -- Конечно! -- Значит, у меня получается настоящий день рождения? -- Конечно! И я принес тебе воздушный шар. -- Воздушный шар?-- сказал Иа-Иа.-- Ты сказал-- воздушный шар? Это такие большие, красивые, яркие, их еще надувают? Песни-пляски, гоп-гоп-гоп и тру-ля-ля? -- Ну да, но только... понимаешь... я очень огорчен... понимаешь... когда я бежал, чтобы поскорее принести тебе его, я упал. -- Ай-ай, как жаль! Ты, наверно, слишком быстро бежал. Я надеюсь, ты не ушибся, маленький Пятачок? -- Нет, спасибо, но он... он... Ох, Иа, он лопнул. Наступило очень долгое молчание. -- Мой шарик?-- наконец спросил Иа-Иа. Пятачок кивнул. -- Мой деньрожденный подарок? -- Да, Иа,-- сказал Пятачок, слегка хлюпая носом.-- Вот он. Поздравляю тебя с днем рождения. И он подал Иа-Иа резиновую тряпочку. -- Это он?-- спросил Иа, очень удивленный. Пятачок кивнул. -- Мой подарок? Пятачок снова кивнул. -- Шарик? -- Да. -- Спасибо, Пятачок,-- сказал Иа-- Извини, пожалуйста,-- продолжал он,-- но я хотел бы спросить, какого цвета он был, когда... когда он был шариком? -- Красного. "Подумать только! Красного... Мой любимый цвет",-- пробормотал Иа-Иа про себя. -- А какого размера?-- Почти с меня. -- Да? Подумать только, почти с тебя!.. Мой любимый размер!-- грустно сказал Иа-Иа себе под нос.-- Так, так. Пятачок чувствовал себя очень неважно и прямо не знал, что говорить. Он то и дело открывал рот, собираясь что-нибудь сказать, но тут же решал, что именно этого говорить-то и не стоит. И вдруг, на его счастье, с того берега ручья их кто-то окликнул. То был Пух. -- Желаю много-много счастья!-- кричал Пух, очевидно забыв, что он уже это говорил. -- Спасибо, Пух, мне уже посчастливилось,-- уныло ответил Иа-Иа. -- Я принес тебе подарочек,-- продолжал Пух радостно. -- Есть у меня подарочек,-- отвечал Иа-Иа. Тем временем Пух перебрался через ручей и подошел к Иа-Иа. Пятачок сидел немного поодаль, хлюпая носом. -- Вот он,-- объявил Пух.-- Это -- Очень Полезный Горшок. А на нем знаешь чего написано? "Поздравляю с днем рождения, желаю всего-всего хорошего. Твой Пух". Вот сколько всего написано! И в него можно класть что хочешь. Держи. Иа-Иа, увидев горшок, очень оживился. -- Вот это да!-- закричал он.-- Знаете что? Мой шарик как раз войдет в этот горшок! -- Что ты, что ты, Иа,-- сказал Пух.-- Воздушные шары не входят в горшки. Они слишком большие. Ты с ними не умеешь обращаться. Нужно вот как: возьми шарик за вере... -- Это другие шары не входят, а мой входит,-- с гордостью сказал Иа-Иа.-- Гляди, Пятачок! Пятачок грустно оглянулся, а Иа-Иа схватил свой бывший шарик зубами и осторожно положил его в горшок, потом он достал его и положил на землю, а потом снова поднял и осторожно положил обратно. -- Выходит!-- закричал Пух.-- Я хочу сказать, он входит! -- Входит!-- закричал Пятачок.-- И выходит! -- Здорово выходит!-- закричал Иа-Иа.-- Входит и выходит-- прямо замечательно! -- Мне очень приятно,-- радостно сказал Пух,-- что я догадался подарить тебе Полезный Горшок, куда можно класть какие хочешь вещи! -- А мне очень приятно,-- радостно сказал Пятачок,-- что я догадался подарить тебе такую Вещь, которую можно класть в этот Полезный Горшок! Но Иа-Иа ничего не слышал. Ему было не до того: он то клал свой шар в горшок, то вынимал его обратно, и видно было, что он совершенно счастлив! Никто не знал, откуда они взялись, но вдруг они очутились тут, в Лесу: мама Кенга и крошка Ру. Пух спросил у Кристофера Робина: "Как они сюда попали?" А Кристофер Робин ответил: "Обычным путем. Понятно, что это значит?" Пух, которому было непонятно, сказал: "Угу". Потом он два раза кивнул головой и сказал: "Обычным путем. Угу. Угу". И отправился к своему другу пятачку узнать, что он об этом думает. У Пятачка был в гостях Кролик. И они принялись обсуждать вопрос втроем. -- Мне вот что не нравится, -- сказал Кролик, -- вот мы тут живем -- ты, Пух, и ты, Поросенок, и я, -- и вдруг... -- И еще Иа,-- сказал Пух. -- И еще Иа,-- и вдруг... -- И еще Сова,-- сказал Пух. -- И еще Сова,-- и вдруг ни с того ни с сего... -- Да, да, и еще Иа,-- сказал Пух,-- я про него чуть было не позабыл! -- В о т м ы т у т ж и в е м, -- сказал Кролик очень медленно и громко,-- все мы, и вдруг ни с того ни с сего мы однажды утром просыпаемся и что мы видим? Мы видим какое-то незнакомое животное! Животное, о котором мы никогда и не слыхали раньше! Животное, которое носит своих детей в кармане' Предположим, что я стал бы носить своих детей с собой в кармане, сколько бы мне понадобилось для этого карманов? -- Шестнадцать,-- сказал Пятачок. -- Семнадцать, кажется... Да, да,-- сказал Кролик,-- и еще один для носового платка,-- итого восемнадцать. Восемнадцать карманов в одном костюме! Я бы просто запутался! Тут все замолчали и стали думать про карманы. После длинной паузы Пух, который несколько минут ужасно морщил лоб, сказал: -- По-моему, их пятнадцать. -- Чего, чего?-- спросил Кролик. -- Пятнадцать. -- Пятнадцать чего? -- Твоих детей. -- А что с ними случилось? Пух потер нос и сказал, что ему казалось, Кролик говорил о своих детях. -- Разве?-- небрежно сказал Кролик. -- Да, ты сказал... -- Ладно, Пух, забудем это,-- нетерпеливо перебил его Пятачок.-- Вопрос вот в чем: что мы должны сделать с Кенгой? -- А-а, понятно,-- сказал Пух. -- Самое лучшее,-- сказал Кролик,-- будет вот что. Самое лучшее-- украсть Крошку Ру и спрятать его, а потом, когда Кенга скажет: "Где же Крошка Ру?"-- мы скажем: "АГА!" -- АГА!-- сказал Пух, решив поупражняться.-- АГА! АГА! -- По-моему,-- заметил он немного погодя,-- мы можем сказать "АГА", даже если мы не украдем Крошку Ру. -- Пух,-- сказал Кролик покровительственным тоном,-- действительно у тебя в голове одни опилки! -- Я знаю,-- скромно сказал Пух. -- Мы скажем "АГА" так, чтобы Кенга поняла, что мы знаем, где Крошка Ру. Такое "АГА" означает: "Мы тебе скажем, где спрятан Крошка Ру, если ты обещаешь уйти из нашего Леса и никогда не возвращаться". А теперь помолчите-- я буду думать! Пух ушел в уголок и стал учиться говорить такое "АГА". Иногда ему казалось, что у него получается такое "АГА", о каком говорил Кролик, а иногда казалось, что нет. "Наверно, тут все дело в упражнении,-- думал он.-- Интересно, понадобится ли Кенге тоже столько упражняться, чтобы нас понять?" -- Я вот что хотел спросить,-- сказал Пятачок, немного помявшись,-- я говорил с Кристофером Робином, и он мне сказал, что Кенга, вообще говоря, считается Одним из Самых Свирепых Зверей. Я вообще-то не боюсь простых свирепых зверей, но всем известно, что если Один Самый Свирепый Зверь лишится своего детеныша, он становится таким свирепым, как Два Самых Свирепых Зверя. А уж тогда, пожалуй, говорить "АГА" довольно глупо. -- Пятачок,-- сказал Кролик, достав карандаш и облизав его кончик,-- ты ужасный трусишка. Пятачок слегка хлюпнул носом. -- Трудно быть храбрым, -- сказал он, -- когда ты всего лишь Очень Маленькое Существо. Кролик, который тем временем начал что-то писать, на секунду поднял глаза и сказал: -- Именно потому, что ты Очень Маленькое Существо, ты будешь очень полезен в предстоящем нам приключении. Пятачок пришел в такой восторг при мысли о том, что он будет полезным, что даже позабыл о своих страхах. А когда Кролик сказал, что Кенги бывают свирепыми только в зимние месяцы, а все остальное время они в добродушном настроении, Пятачок едва мог усидеть на месте-- так ему захотелось сразу же стать полезным. -- А как же я? -- грустно сказал Пух.-- Значит, я не буду полезным? -- Не огорчайся, Пух,-- поспешил утешить его великодушный Пятачок.-- Может быть, как-нибудь в другой раз... -- Без Винни-Пуха,-- торжественно произнес Кролик, начиная чинить карандаш,-- все предприятие будет невозможным. -- О-о!-- сказал Пятачок, стараясь не показать своего разочарования. Пух опять скромно удалился в угол. Но про себя он гордо сказал: "Без меня все невозможно! Ай да медведь! " -- Ну, теперь все слушайте! -- сказал Кролик, кончив писать: Пух и Пятачок сели и приготовились слушать-- они даже раскрыли рты. Вот что прочел Кролик: Наступило недолгое молчание. Крошка Ру свалился в очередную мышиную нору. -- Ну, давай, давай!-- громко прошипел Кролик, прикрывая рот лапкой. -- Кстати, о стихах,-- продолжал Пух.-- Я как раз сочинил небольшой стишок по дороге. Примерно такой. М-м-м... Минуточку... -- Очень интересно,-- сказала Кенга.-- А теперь, маленький мой Ру... -- Тебе понравится этот стишок,-- сказал Кролик. -- Ты его полюбишь,-- пропищал Пятачок. -- Только слушай очень-очень внимательно,-- сказал Кролик. -- Ничего не пропусти смотри,-- пискнул Пятачок. -- Да, да,-- сказала Кенга. Но, увы, она не сводила глаз с Крошки Ру. -- Так как там говорится, Пух? -- спросил Кролик. Пух слегка откашлялся и начал: -- Эй, Пятачок!-- взволнованно сказал Пух.-- Мы все отправляемся в искпедацию. Все, все! И берем про... Покушать. Мы должны что-то открыть. -- Что открыть?-- испуганно спросил Пятачок. -- Ну, что-то там такое. -- Не очень злое? -- Кристофер Робин ничего не говорил насчет злости. Он сказал только, что в нем есть "кс". -- "Кысы" я не боюсь,-- серьезно сказал Пятачок.-- Я боюсь только волков, но если с нами пойдет Кристофер Робин, я тогда вообще ничего не боюсь! Спустя немного времени все были в сборе, и экспедиция началась. Первым шел Кристофер Робин и Кролик, за ним Пятачок и Пух, далее Кенга с Крошкой Ру и Сова, еще дальше-- Иа, а в самом конце, растянувшись длинной цепочкой, шли все Родные и Знакомые Кролика. -- Я их не приглашал,-- небрежно объяснил Кролик,-- они просто взяли и пришли. Они всегда так. Они могут идти в конце, позади Иа. -- Я хотел бы сказать,-- сказал Иа,-- что это действует на нервы. Я вообще не собирался идти в эту ископе... или как там Пух выразился. Я пришел только из чувства долга. Тем не менее я здесь, и если я должен идти в конце ископе-- вы понимаете, о чем я говорю,-- то пусть я и буду в конце. Но если каждый раз, когда мне захочется посидеть и отдохнуть, мне придется сначала расчищать себе место от всей этой мелкоты-- Родственников и Знакомых Кролика, то это будет не ископе-- или как ее там называют,-- а просто суета и суматоха. Вот что я хотел сказать. -- Я понимаю, что Иа имеет в виду,-- сказала Сова.-- Если вы спросите меня... -- Я никого не спрашиваю,-- сказал Иа.-- Я, наоборот, всем объясняю. Можете искать Северный Полюс, а можете играть в "Сиди, сиди, Яша" на муравейнике. С моей стороны возражений нет. Тут в голове колонны послышался крик. -- Вперед! Вперед!-- кричал Кристофер Робин. -- Вперед!-- кричали Пух и Пятачок. -- Вперед!-- кричала Сова. -- Тронулись!-- сказал Кролик.-- Я должен бежать.-- И он помчался в голову колонны к Кристоферу Робину. -- Вот именно,-- сказал Иа.-- Все тронулись. Но я тут ни при чем. Так они выступили в поход к Полюсу. По дороге они все болтали о разных разностях. Все, кроме Пуха, который сочинял песню. -- Вот и первая строфа,-- сказал он Пятачку, когда она была наконец готова. -- Первая строфа чего? -- Моей песни. -- Какой песни? -- Этой самой. -- Какой? -- Если ты послушаешь, то все узнаешь. -- А откуда ты знаешь, что я не слушаю? На это Пух не нашел, что ответить, и поэтому начал петь: Потом он опять слез вниз и спасся с другим горшком. А когда все спасательные операции были окончены, на ветке сидел Пух, болтая ногами, а рядом стояло десять горшков с медом... На другой день на ветке сидел Пух, болтая ногами, а рядом стояли четыре горшка с медом. На третий день на ветке сидел Пух, болтая ногами, а рядом стоял один горшок с медом. На четвертый день на ветке сидел Пух один-одинешенек. И в это самое утро бутылка Пятачка проплывала мимо Пуха. И тут с громким криком "Мед! Мед! " Пух кинулся в воду, схватил бутылку и, по шейку в воде, храбро вернулся к дереву и влез на ветку. -- Жаль, жаль,-- сказал Пух, открыв бутылку,-- столько мокнуть, и совершенно зря!.. Погодите, а что тут делает эта бумажка? Он вытащил бумажку и посмотрел на нее. -- Это Спаслание,-- сказал он,-- вот что это такое. А вот это буква "Пы", да-да-да, да-да-да, а "Пы", наверно, значит "Пух", и, значит, это очень важное Спаслание для меня, а я не могу узнать, что оно значит! Надо бы найти Кристофера Робина, или Сову, или Пятачка-- словом, какого-нибудь читателя, который умеет читать все слова, и они мне скажут, про что тут написано; только вот плавать я не умею. Жалко! И вдруг ему пришла в голову мысль, и я считаю, что для медведя с опилками в голове это была очень хорошая мысль. Он сказал себе: "Раз бутылка может плавать, то и горшок может плавать, а когда горшок поплывет, я могу сесть на него, если это будет очень большой горшок". Он взял свой самый большой горшок и завязал его покрепче. -- У каждого корабля должно быть название,-- сказал он,-- значит, я назову свой-- "Плавучий Медведь". С этими словами он бросил свой корабль в воду и прыгнул вслед. Некоторое время Пух и "Плавучий Медведь" не могли решить вопроса о том, кто из них должен быть сверху, но в конце концов они договорились. "Плавучий Медведь" оказался внизу, а на нем-- Пух, отчаянно болтавший ногами. Кристофер Робин жил в самом высоком месте Леса. Дождь лил, лил и лил, но вода не могла добраться до его дома. И, пожалуй, было довольно весело смотреть вниз и любоваться всей этой водой, но дождь был такой сильный, что Кристофер Робин почти все время сидел дома и думал о разных вещах. Каждое утро он выходил (с зонтиком) и втыкал палочку в том месте, до которого дошла вода, а на следующее утро палочка уже скрывалась под водой, так что ему приходилось втыкать новую палочку, и дорога домой становилась все короче и короче. Наутро пятого дня он понял, что впервые в жизни оказался на настоящем острове. Это, конечно, было очень-очень здорово! И в это самое утро прилетела Сова, чтобы узнать, как поживает ее друг Кристофер Робин. -- Слушай, Сова,-- сказал Кристофер Робин,-- до чего здорово! Я живу на острове! -- Атмосферные условия в последнее время были несколько неблагоприятными,-- сказала Сова. -- Что, что? -- Дождик был,-- пояснила Сова. -- Да,-- сказал Кристофер Робин,-- был. -- Уровень паводка достиг небывалой высоты. -- Кто? -- Я говорю -- воды кругом много, -- пояснила Сова. -- Да,-- согласился Кристофер Робин,-- очень много. -- Однако перспективы быстро улучшаются. Прогноз показывает... -- Ты видела Пуха? -- Нет, прогноз... -- Я надеюсь, он жив и здоров,-- сказал Кристофер Робин.-- Я немного беспокоюсь о нем. Интересно, Пятачок с ним или нет? Ты думаешь, у них все в порядке, Сова? -- Я полагаю, что все в порядке. Ты понимаешь, прогноз... -- Знаешь что, Сова, погляди, как они там, потому что ведь у Пуха опилки в голове и он может сделать какую-нибудь глупость, а я его так люблю, Сова. Понимаешь, Сова? -- Очень хорошо,-- сказала Сова,-- я отправляюсь. Вернусь немедленно.-- И она улетела. Вскоре она вернулась. -- Пуха там нет,-- сказала она. -- Нет? -- Он был там. Он сидел на ветке с девятью горшками меда. Но теперь его там нет. -- - Пух, дорогой,-- крикнул Кристофер Робин,-- где же ты? -- Вот где я,-- ответил сзади ворчливый голосок. -- Пух!! Они кинулись обниматься. -- Как ты сюда попал, Пух? -- спросил Кристофер Робин, когда он смог снова заговорить. -- На корабле!-- сказал Пух гордо.-- Я получил очень важное Спаслание в бутылке, но так как мне попала в глаза вода, я не мог его прочитать и привез его тебе на своем корабле. С этими гордыми словами он передал Кристоферу Робину послание. -- Это же от Пятачка! -- закричал Кристофер Робин, прочитав послание. -- А про Пуха там ничего нет?-- спросил медвежонок, заглядывая Кристоферу Робину через плечо. Кристофер Робин прочел послание вслух. -- Ах, так все эти "Пы" были Пятачки? А я думал, это были Пухи. -- Надо его немедленно спасать! Я-то думал, что он с тобой, Пух. Сова, ты можешь его спасти на спине? -- Не думаю,-- отвечала Сова после длительного размышления.-- Сомнительно, чтобы спинная мускулатура была в состоянии... -- Тогда полети к нему сейчас же и скажи, что спасение приближается, а мы с Пухом подумаем, как его спасти, и придем, как только сможем. Ой, Сова, только, ради бога, не разговаривай, лети скорее! И, все еще повторяя про себя то, что она хотела, но не успела высказать, Сова улетела. -- Ну вот, Пух,-- сказал Кристофер Робин,-- где твой корабль? -- Надо сказать,-- объяснил Пух Кристоферу по дороге к берегу,-- что это не совсем обыкновенный корабль. Иногда это корабль, а иногда это вроде несчастного случая. Смотря по тому... -- Смотря по чему? -- Ну, по тому-- наверху я или внизу. На нем или под ним. -- Ну, а где он? -- Вот,-- сказал Пух гордо и указал на "Плавучего Медведя". Да, это было совсем не то, что Кристофер Робин ожидал увидеть. И чем больше он глядел на "Плавучего Медведя" тем больше он думал о том, какой же храбрый и умный медведь Винни-Пух, но чем больше Кристофер Робин думал об этом, тем скромнее глядел Пух в землю, стараясь сделать вид, что это не он. -- Но только он слишком маленький для нас обоих,-- сказал Кристофер Робин грустно. -- Для нас троих, считая Пятачка. -- Ну, значит, он еще меньше. Винни-Пух, что же нам делать? И тут этот медвежонок, Винни-Пух, Д.П. (Друг Пятачка), П. К. (Приятель Кролика), О. П. (Открыватель Полюса), У. И. и Н. X. (Утешитель Иа-Иа и Находитель Хвоста),-- одним словом, наш Винни-Пух сказал такую мудрую вещь, что Кристофер Робин смог только вытаращить глаза и открыть рот, не понимая-- неужели это тот самый медведь с опилками в голове, которого он так давно знает и любит. -- Мы поплывем в твоем зонтике,-- сказал Пух. -- ?? -- Мы поплывем в твоем зонтике,-- сказал Пух. -- ?? -- Мы поплывем в твоем зонтике,-- сказал Пух. -- !!! Да, Кристофер Робин вдруг понял, что это возможно. Он открыл свой зонтик и опустил его на воду. Зонтик поплыл, но закачался. Пух влез в него. И он было уже хотел сказать, что все в порядке, когда обнаружил, что не все, и после непродолжительного купания он вброд вернулся к Кристоферу Робину. Потом они оба сели в зонтик, и зонтик больше не качался. -- Мы назовем это судно "Мудрость Пуха",-- сказал Кристофер Робин. И "Мудрость Пуха" на всех парусах поплыла в юго-восточном направлении, время от времени плавно вращаясь. Представьте себе, как образовался Пятачок, когда наконец увидел Корабль! Потом долгие годы он любил думать, что был в очень большой опасности во время этого ужасного потопа, но единственная опасность угрожала ему только в последние полчаса его заключения, когда Сова уселась на ветку и, чтобы его морально поддержать, стала рассказывать ему длиннейшую историю про свою Тетку, которая однажды по ошибке снесла гусиное яйцо, и история эта тянулась и тянулась (совсем как эта фраза), пока Пятачок (который слушал Сову, высунувшись в окно), потеряв надежду на спасение, начал засыпать и, естественно, стал помаленьку вываливаться из окна; но, по счастью, в тот момент, когда он держался только одними копытцами задних ног, Сова громко вскрикнула, изображая ужас своей Тетки и ее крик, когда она (Тетка) обнаружила, что яйцо было действительно гусиное, и Пятачок проснулся и как раз успел юркнуть обратно в окно и сказать: "Ах как интересно! Да что вы говорите!"-- словом, вы можете представить себе его радость, когда он увидел славный Корабль "Мудрость Пуха" (Капитан-- К.Робин, 1-й помощник-- В.-Пух), который плыл ему на выручку, а К. Робин и В.-Пух, в свою оче... Ну, эта история здесь, по сути дела, кончается, а я так устал от этой последней фразы, что тоже не прочь бы кончить, но никак нельзя не рассказать о том, что было позже. Потому что позже, когда все высохло, и все ручейки в Лесу стали опять маленькими и хорошенькими, и вода в тихих, сонных лужицах только грезила о великих делах, которые она совершила, Кристофер Робин устроил Торжественный Вечер в честь своего друга Винни-Пуха и в честь Славного Дела, которое он -- Винни-Пух -- совершил. Это был чудесный вечер! В Лесу был накрыт длинный-предлинный стол, и на одном Председательском месте -- в конце стола -- сидел Кристофер Робин, а на другом Председательском месте-- в другом конце стола-- сидел сам Винни-Пух, а на остальных местах сидели Гости: Пятачок, и Кролик, и Иа, и Кенга, и Ру, и Сова. А кругом, в траве, расположились Родственники и Знакомые Кролика, всех сортов и размеров (начиная с тех, на которых вы иногда нечаянно наступаете, и кончая теми, которые иногда нечаянно залетают вам в глаз), и терпеливо ждали, что кто-нибудь из Гостей заговорит с ними, или чтонибудь уронит, или хотя бы спросит у них, который час. И, конечно, все-все-все славно угостились, а потом Кристофер Робин произнес Хвалебную речь в честь того, кто совершил Славное Дело: и сказал, что для него-- для того, кто это Дело совершил,-- приготовлен Большой Подарок. Но так как он не сказал, кто именно совершил Славное Дело, считая, что все и так его знают, то Иа-Иа вдруг по ошибке принял все Торжество на свой счет, и ослик понял свою ошибку только тогда, когда Подарок (большая, очень красивая коробка) был вручен тому, кто действительно это дело совершил, то есть Винни-Пуху. Винни-Пух принял Подарок и сказал "спасибо", и все столпились вокруг него, крича наперебой: "Открывай скорей!", "Чего там есть?", "А я знаю, что там!" и так далее. А когда Винни-Пух открыл коробку (поскорей, но все-таки не разрезав, а развязав ленточку -- ведь она всегда вдруг может понадобиться), все так и ахнули, а сам Винни чуть не упал от радости. Потому что это оказалась Специальная Коробка с чудеснейшим набором карандашей! Там были карандаши, помеченные "В"-- в честь Винни-Пуха, и карандаши, помеченные "НВ"-- в честь Неустрашимого Винни, и еще карандаши, помеченные "ВВ"-- в честь... в честь Выручательного Винни, потому что ведь это он выручил Пятачка; и еще там была Машинка для точки карандашей, и Красная Резинка, которая очень хорошо стирает все, что вы написали неправильно, и потом Линейка, и Синие Карандаши, и Красные Карандаши, и даже Зеленые и Красно-Синие, совсем как у взрослых. И все это было для Пуха. И, по-моему, он все это вполне заслужил. А как вы считаете? Однажды, когда Винни-Пуху делать было совершенно нечего, он подумал, что все-таки надо бы чем-нибудь заняться. Вот он и решил заглянуть к Пятачку и посмотреть, чем занимается Пятачок. Шел снег, и Винни плелся по белой-белой лесной тропинке и думал, что, наверно, Пятачок сейчас греет ножки у огня; но, к своему удивлению, он увидел, что дверь дома Пятачка открыта, и чем дольше он смотрел туда, тем больше убеждался, что Пятачка там нет. -- Он ушел из дому,-- грустно сказал Пух,-- вот в чем дело. Поэтому его и нет дома! Придется мне прогуляться одному и самому обдумать все это. Обидно-досадно! Но сначала он решил все-таки, чтобы окончательно удостовериться, постучать очень-очень громко... И, ожидая, пока Пятачок н е ответит, он прыгал, чтобы согреться, и вдруг в его голове внезапно зазвучал Шум, и он показался Винни хорошим Шумом, который может, пожалуй, многим понравиться: Теперь снег на них не падал, но все еще было очень холодно, и, чтобы не замерзнуть, они спели Шумелку Пуха шесть раз от начала до конца (Пятачок исполнял все тирлим-бом-бомы, а Пух все остальное), причем оба в нужных местах колотили по изгороди палочками. Вскоре им стало гораздо теплее, и они смогли продолжить разговор. -- Я сейчас думал, -- сказал Пух и думал я вот о чем: я думал про Иа. -- А что ты думал про Иа? -- То, что ведь бедному Иа негде жить. -- Негде, негде,-- согласился Пятачок. -- У тебя есть дом, Пятачок, и у меня есть дом, и это очень хорошие дома. И у Кристофера Робина дом, у Совы, и Кенги, и у Кролика тоже есть дома, и даже у Родственников и Знакомых Кролика тоже есть дома или что-нибудь в этом роде, а у бедного Иа нетсовсем ничего. И вот что я придумал: давай построим ему дом. -- Это замечательная мысль,-- сказал Пятачок.-- А где мы его построим? -- Мы построим его здесь,-- сказал Пух,-- на опушке этой рощицы. Тут нет ветра, и тут я об этом подумал. Мы можем назвать это место "Пухова опушка", и мы построим для Иа на Пуховой Опушке-- ДОМ ИА. -- Ой, кстати, там за рощей я видел груду палочек,-- сказал Пятачок.-- Там их навалена целая куча! Ну прямо целая гора! -- Спасибо, Пятачок, То, что ты сказал, будет нам очень полезно, и за это я бы мог назвать это место Пуховопятачковой Опушкой, если бы Пухова Опушка не звучала лучше. Но только она звучит лучше потому, что она пушистей и , значит, больше похожа на опушку. Они слезли с изгороди и отправились за палочками. ...Кристофер Робин все это утро провел в комнате, путешествуя в Африку и обратно, и он как раз сошел с корабля и подумал: "Интересно, какая сейчас на улице погода", как вдруг в его дверь постучал не кто иной, как Иа. -- Здравствуй, Иа,-- сказал Кристофер Робин, открыв дверь и выйдя на двор.-- Как ты себя чувствуешь? -- Снег все идет,-- мрачно сказал Иа. -- Да, да. -- И мороз. -- Да? -- Да,-- сказал Иа.-- Однако,-- добавил он, немного просветлев,-- землетрясений у нас в последнее время не было. -- Что случилось, Иа? -- Ничего, Кристофер Робин. Ничего существенного. Ты, конечно, не видел где-нибудь здесь дома или чего-нибудь в этом роде? -- Какого дома? -- Просто дома. -- А кто там живет? -- Я живу. По крайней мере, я думал, что я там живу. Но, по-видимому, я там не живу. Ну что ж, в конце концов не у всех же должны быть дома. -- Ой, Иа, я не знал. Я всегда думал... -- Не знаю, в чем тут дело, Кристофер Робин, но из-за всего этого снега и тому подобного, не говоря уже о сосульках и всем прочем, сейчас в поле часа в три утра не так жарко, как думают некоторые. Не сказать, чтобы там было душно, если ты понимаешь, что я имею в виду. Да, жаловаться на духоту не приходится. Никак не приходится. По правде говоря, Кристофер Робин, -- продолжал Иа громким шопотом, -- строго между нами, совершенно секретно, если никому не говорить,-- там холодно. -- Ой, Иа! -- И я сказал себе -- веди остальные, пожалуй огорчатся, если я замерзну. Правда, у них ни у кого нет ума, в голове у них только опилки, да и те, очевидно, попали туда по ошибке, и они не умеют думать, но если снег будет идти еще недель шесть или в этом духе, даже кто-нибудь из них может сказать себе: "Пожалуй, Иа не так уж жарко сейчас, часа в три утра". А потом он захочет это проверить. А еще потом ему станет очень грустно. -- Ой, Иа!-- сказал Кристофер Робин, которому уже стало очень грустно. -- Я не имел в виду тебя, Кристофер Робин. Ты не такой. Словом, все это я клоню к тому, что я построил себе дом возле своей маленькой рощицы. -- Правда построил? Как замечательно! -- Действительно замечательным, -- продолжал Иа самым унылым тоном, -- представляется мне то, что, когда я утром уходил, он был там, а когда я вернулся, его там не было. Вообще это все вполне понятно, в конце концов это был всего лишь дом Иа. Но все-таки я несколько обескуражен. Кристоферу Робину некогда было особенно удивляться. Он уже забежал в свой дом и моментально натянул теплую шапку, теплые ботинки и теплое пальто. -- Мы сейчас пойдем и выясним это,-- сказал он Иа. -- Иногда,-- сказал Иа,-- когда люди забирают чей-нибудь дом, там остается кусочек-другой, который им не нужен и который они с удовольствием вернут бывшему хозяину, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Вот я и думаю, что если мы заглянем... -- Пошли, пошли,-- сказал Кристофер Робин. Они пошли очень быстро, и поэтому они очень быстро пришли на ту опушку рощи, где н е б ы л о дома Иа. -- Ну вот, -- сказал Иа. -- Не осталось ни единой палочки. Конечно, жаловаться не приходится, ведь остался весь этот снег, с которым я могу делать все, что я хочу! Но Кристофер Робин не слушал Иа. Он прислушивался к чему-то другому. -- Ты не слышишь?-- спросил он Иа. -- А что там такое? Кто-то смеется? -- Слушай. Они прислушались... И они услышали ворчливый басок, напевавший, что и он идет, и снег идет, хотя им совсем-совсем не по дороге, и чей-то тоненький голосок, успевавший вовремя тирлимбомбомкать. -- Это Пух!-- радостно сказал Кристофер Робин. -- Вероятно,-- сказал Иа. -- И еще Пятачок,-- взволнованно сказал Кристофер Робин. -- Возможно,-- сказал Иа.-- Кто нам сейчас действительно нужен-- это хорошая ищейка. Слова песни неожиданно изменились. -- Наш дом готов!-- пел бас. -- Тирлим-бом-бом,-- пел пискливый голосок. -- Прекрасный дом... -- Тирлим-бом-бом... -- Я сам охотно жил бы в нем!.. -- Тирлим-бом-бом... -- Пух!-- закричал Кристофер Робин. Певцы замолчали. -- Это Кристофер Робин,-- в восторге сказал Пух. -- Он на той стороне. Там, где мы взяли палочки, -- сказал Пятачок. -- Побежали,-- сказал Пух. Они помчались по опушке вокруг рощи, и всю дорогу Пух издавал приветственные возгласы. -- Эй, а тут Иа! -- сказал Пух, когда они с Кристофером Робином кончили обниматься. Он толкнул локтем Пятачка, а Пятачок толкнул локтем его, и они подумали, какой это приятный сюрприз. -- Здравствуй, Иа! -- И тебе желаю того же, медвежонок Пух, а по четвергам-- вдвое,-- уныло сказал Иа. Не успел Винни-Пух спросить: "Почему по четвергам?"-- как Кристофер Робин начал рассказывать грустную историю пропавшего дома Иа. Пух и Пятачок слушали, и глаза у них становились все больше и больше. -- Где, ты говоришь, он был? -- спросил Пух. -- Как раз тут,-- сказал Иа. -- Он был сделан из палочек? -- Да. -- Ох,-- сказал Пятачок. -- Что? -- сказал Иа -- Я просто сказал "ох",-- нервно ответил Пятачок, и, чтобы не подавать виду, что он смутился, раз-другой тирлимбомбомкнул так беззаботно, как только мог. -- А ты уверен, что это был дом?-- спросил Пух. -- Я хочу сказать, ты уверен, что как раз тут был дом? -- Конечно, уверен, -- сказал Иа Он пробормотал про себя: "Ни тени ума нет у некоторых!" -- В чем дело, Пух?-- спросил Кристофер Робин. -- Ну... -- сказал Пух. -- Дело в том... -- сказал он.-- Ну, дело в том...-- сказал Пух.-- Понимаешь...-- сказал Пух.-- Как бы вам сказать...-- сказал Пух, и тут что-то, видимо, подсказало ему, что он неочень хорошо объясняет дело, так что он снова толкнул Пятачка локтем. -- Как бы вам сказать...-- поспешно сказал Пятачок.-- Только теплее,-- добавил он после долгого размышления. -- Что-- теплее? -- На той стороне рощи, где стоит дом Иа. -- Мой дом?-- спросил Иа.-- Мой дом был здесь. -- Нет,-- твердо сказал Пятачок,-- он на той опушке. -- Потому что там теплее,-- сказал Пух. -- Но я хочу знать... -- Пойдем и посмотрим,-- просто сказал Пятачок, приглашая всех идти за ним. Они вышли на опушку, и там стоял дом Иа-- с виду уютный-преуютный. -- Вот он,-- сказал Пятачок. -- Внутри не хуже, чем снаружи, -- с гордостью сказал Пух. Иа вошел в дом и снова вышел. -- Странное явление,-- сказал он.-- Это мой дом, и я сам построил его там, где я говорил, так что, очевидно, его сдуло сюда ветром. Видимо, ветер перенес его прямо через рощу и тут опустил. И он стоит здесь целый и невредимый. Пожалуй, местами он даже лучше! -- Гораздо лучше!-- хором сказали Пух и Пятачок. -- Вот вам пример того, что можно сделать, если не полениться,-- сказал Иа.-- Тебе понятно, Пух? Тебе понятно, Пятачок? Во-первых-- Смекалка, а во-вторых-- Добросовестная Работа. Ясно? Вот как надо строить дом!-- гордо закончил Иа. Все попрощались со счастливым хозяином дома, и Кристофер Робин пошел обедать со своими друзьями -- Пухом и Пятачком. По дороге друзья рассказали ему об Ужасной Ошибке, которую они совершили, и, когда он кончил смеяться, все трое дружно запели Дорожную Шумелку для Снежной Погоды и пели ее всю дорогу, причем Пятачок, который все еще был немного не в голосе, только тирлимбомбомкал. "Конечно, кажется, что тирлимбомбомкать легко,-- сказал Пятачок про себя,-- но далеко не каждый и с этим сумеет справиться!" Винни-Пух внезапно проснулся в полночь и насторожился. Потом он встал с постели, зажег свечку и пошел к буфету-- проверить, не пытается ли кто-нибудь туда залезть, но там никого не было, так что он, успокоенный, вернулся обратно, задул свечку и лег в постель. И тут он снова услышал Подозрительный Звук-- тот самый, который его разбудил. -- Это ты, Пятачок?-- спросил Пух. Но это был не он. -- Входи, Кристофер Робин,-- сказал Пух. Но Кристофер Робин не вошел. -- Завтра расскажешь, Иа,-- сказал Пух сонным голосом. Но звук продолжался. -- ВОРРАВОРРАВОРРАВОРРАВОРРА!-- говорил Неизвестно Кто, и Пух вдруг почувствовал, что ему, в общем, совершенно не хочется спать. "Что это может быть такое? -- подумал он.-- У нас в Лесу бывает множество всяких звуков, но этот какой-то странный. Это и не пение, и не сопение, и не хрипение... Это даже не тот звук, который издаешь перед тем, как прочитать вслух стихи. Это какой-то незнакомый шум, и шумит какой-то незнакомый зверь. А главное, он шумит у самой моей двери. Очевидно, надо встать и попросить его перестать". Винни встал с постели и открыл дверь. -- Привет!-- сказал он, обращаясь неизвестно к кому. -- Привет!-- ответил Неизвестно Кто. -- Ох!-- сказал Пух.-- Привет! -- Привет! -- А, это ты!-- сказал Пух.-- Привет! -- Привет!-- сказал Чужой Зверь, недоумевая, до каких пор этот обмен приветствиями будет продолжаться. Пух как раз собирался сказать "Привет! " в четвертый раз, но поймал, что, пожалуй, не стоит, и вместо этого он спросил: -- А кто это? -- Я,-- отвечал Голос. -- Правда?-- сказал Пух.-- Ну, тогда входи! Тут Неизвестно Кто вошел, и при свете свечи он и Пух уставились друг на друга. -- Я-- Пух,-- сказал Винни-Пух. -- А я-- Тигра,-- сказал Тигра. -- Ох!-- сказал Пух. (Ведь он никогда раньше видел таких зверей.)-- А Кристофер Робин знает при тебя? -- Конечно, знает!-- сказал Тигра. -- Ну,-- сказал Пух,-- сейчас полночь, и это самое подходящее время, чтобы лечь спать, а завтра утром у нас будет мед на завтрак. Тигры любят мед? -- Они все любят!-- весело сказал Тигра. -- Тогда, раз они любят спать на полу, я пойду опять лягу в постель,-- сказал Пух,-- а завтра мы наймемся делами. Спокойной ночи! И он лег в постель и поскорее заснул. Первое, что он увидел утром, проснувшись,-- был Тигра, который сидел перед зеркалом, уставившись на свое отражение. -- Доброе утро!-- сказал Пух. -- Доброе утро!-- сказал Тигра.-- Смотри-ка, тут есть кто-то, точь-в-точь как я, а я думал, я только один такой. Пух вылез из постели и начал объяснять, что такое зеркало, но едва он дошел до самого интересного места, Тигра сказал: -- Минуточку! Извини, пожалуйста, но там кто-то лезет на твой стол!.. ВОРРАВОРРАВОРРАВОРРАВОРРА!-- проворчал он, схватил угол скатерти, стащил ее на пол, завернулся в нее три раза, перекатился в другой конец комнаты и, после отчаянной борьбы, сунул голову из-под скатерти и весело спросил: -- Ну. кто победил? Я? -- Это моя скатерть,-- сказал Пух, начиная развертывать Тигру. -- Никогда бы не подумал, что ее так зовут,-- сказал Тигра. -- Ее стелют на стол, и на нее потом все ставят. -- А тогда зачем она старалась укусить меня, когда я не смотрел? -- Не думаю, чтобы она очень старалась.-- сказал Пух. -- Она старалась,-- сказал Титра,-- но где ей со мной справиться! Пух расстелил скатерть на столе, поставил большой горшок меду на скатерть, и они сели завтракать. Как только они сели, Тигра набрал полный рот меду... и поглядел на потолок, склонив голову набок. Потом послышалось чмоканье-- удивленное чмо-канье, и задумчивое чмоканье, и чмоканье, означающее: "Интересно, что же это нам такое дали?" А потом он сказал очень решительным голосом: -- Тигры не любят меда! -- Ай-ай-ай! -- сказал Пух, стараясь показать, что его это ужасно огорчило.-- А я-то думал, что они любят все. -- Все, кроме меда,-- сказал Тигра. Сказать по совести, Винни-Пуху это было довольно приятно, и он поспешно сообщил Тигре, что, как только он, Пух, справится со своим завтраком, они пойдут в гости к Пятачку, и, может быть, он угостит их желудями. -- Спасибо, Пух,-- сказал Тигра,-- потому что как раз желуди Тигры любят больше всего на свете! И вот после завтрака они отправились в гости к Пятачку, и Пух по дороге объяснял, что Пятачок -- очень Маленькое Существо и не любит, когда на него наскакивают, так что он, Пух. просит Тигру не очень распрыгиваться для первого знакомства, а Тигра, который всю дорогу прятался за деревьями, то вдруг выскакивал из засады, стараясь поймать тень Пуха, когда она не смотрела, отвечал, что Тигры наскакивают только до завтрака, а едва они съедят немного желудей, они становятся Тихими и Вежливыми. Так они незаметно дошли до дверей Пятачка и постучали. -- Здравствуй, Пух,-- сказал Пятачок. -- Здравствуй, Пятачок. А это-- Тигра. -- П-п-правда?-- спросил Пятачок, отъезжая на стуле к противоположному краю стола.-- А я думал, Тигры не такие большие. -- Ого-го! Это ты не видал больших!-- сказал Тигра. -- Они любят желуди,-- сказал Пух,-- поэтому мы и пришли. Потому что бедный Тигра до сих пор еще совсем не завтракал. Пятачок подвинул корзинку с желудями Тигре и сказал: "Угощайтесь, пожалуйста", а сам крепко прижался к Пуху и, почувствовав себя гораздо храбрее, сказал: "Так ты Тигра? Ну-ну!"-- почти веселым голосом. Но Тигра ничего не ответил, потому что рот у него был набит желудями... Он долго и громко жевал их, а потом сказал: -- Мимы ме мюмят момумей. А когда Пух и Пятачок спросили: "Что, что?"-- он сказал: -- Мимимите! -- и выбежал на улицу. Почти в ту же секунду он вернулся и уверенно объявил: -- Тигры не любят желудей. -- А ты говорил, они любят все, кроме меда,-- сказал Пух. -- Все, кроме меда и желудей,-- объяснил Тигра. Услышав это, Пух сказал: "А-а, понятно!"-- а Пятачок, который был, пожалуй, немного рад, чтс Тигры не любят желудей, спросил: -- А как насчет чертополоха? -- Чертополох,-- сказал Тигра,-- Тигры действительно любят больше всего-всего на свете! -- Тогда пойдем навестим Иа,-- предложид Пятачок. Все трое отправились в путь. Они шли, и шли, и шли и наконец пришли в тот уголок Леса, где находился Иа-Иа. -- Здравствуй, Иа!-- сказал Пух.-- Вот это-- Тигра. -- Кто вот это?-- спросил Иа. -- Вот это,-- в один голос объяснили Пух и Пятачок, а Тигра улыбнулся во весь рот и ничего не сказал. Иа обошел вокруг Тигры два раза: сначала с одной стороны, потом с другой. -- Как, вы сказали, это называется?-- спросил он, закончив осмотр. -- Тигра. -- Угу,-- сказал Иа. -- Он только что пришел,-- объяснил Пятачок. -- Угу,-- повторил Иа. Он некоторое время размышлял, а потом сказал: -- А когда он уходит? Пух стал объяснять Иа, что Тигра -- большой другКристофера Робина и он теперь всегда будет в Лесу, а Пятачок объяснил Тигре, что он не должен обижаться на то, что сказал Иа, потому что он, то есть Иа, всегда такой угрюмый; а Иа-Иа объяснил Пятачку, что наоборот, сегодня утром он необыкновенно весел: а Тигра объяснил всем и каждому, что он до сих пор еще не завтракал. -- Ох, так и знал, что позабуду,-- сказал наконец Пух.-- Тигры всегда едят чертополох-- вот почему мы пришли к тебе в гости. -- Спасибо, Пух! Очень, очень тронут твоим вниманием! -- Ой, Иа, я не хотел сказать, что мы не хотели тебя видеть... -- Понятно, понятно. Словом, ваш новый полосатый друг хочет позавтракать. Вполне естественно. Как, вы говорите, его зовут? -- Тигра. -- Ну, тогда пойдем сюда, Тигра. Иа проводил Тигру к самому колючему кусту чертополоха и для верности показал на него копытом. -- Этот кустик я берег для своего дня рождения,-- сказал он,-- но, в конце концов, что такое день рождения? Сегодня он тут, а завтра его нет. Пожалуйста, Тигра, угощайся. Тигра сказал "спасибо" и неуверенно покосился на Пуха. -- Это и есть чертополох?-- шепнул он. -- Да,-- сказал Пух. -- Тот, который Тигры любят больше всего на свете? -- Совершенно верно,-- сказал Пух. -- Понятно,-- сказал Тигра. И он храбро откусил большущую ветку и громко захрустел ею. В ту же секунду он сел на землю и сунул лапу в рот. -- Ой-ой-ой,-- сказал он. -- В чем дело? -- спросил Пух. -- Жжется!-- пробормотал Тигра. -- Кажется,-- сказал Иа,-- наш друг проглотил пчелу. Друг Пуха на секунду перестал трясти головой (он пытался вытрясти колючки) и объяснил, что Тигры не любят чертополоха. -- Тогда зачем было портить такой отличный экземпляр?-- сурово спросил Иа. -- Но ведь ты сам говорил,-- начал Пух,-- ты говорил, что Тигры любят все, кроме меда и желудей. -- И чертополоха! -- крикнул Тигра, который в это время бегал с высунутым языком, описывая огромны круги. Пух грустно посмотрел на него. -- Что же мы будем делать? -- спросил он Пятачка. Пятачок знал, что ответить. Он сказал не задумываясь, что нужно пойти к Кристоферу Робину. -- Вы найдете его у Кенги,-- сказал Иа. Потом он подошел поближе к Пуху и сказал громким шепотом:-- Не могли бы вы попросить вашего друга перенести свои спортивные упражнения в какое-нибудь другое место? Я сегодня собираюсь обедать, и мне не очень хочется, чтобы весь мой обед истоптали ногами. Конечно, это пустяки, прихоть, можно сказать, но всех у нас есть свои маленькие капризы. Пух важно кивнул и позвал Тигру. -- Пошли! Мы сейчас пойдем к Кенге, уж у нее обязательно найдется для тебя куча всяких завтраков. Тигра закончил последний круг и подбежал к Пуху. -- Жжется!-- объяснил он, широко и приветливо улыбаясь.-- Пошли!-- И побежал первым. Пух и Пятачок медленно побрели за ним. По дороге Пятачок ничего не говорил, потому что он не мог ни о чем думать, а Пух ничего не говорил, потому что думал о новом стихотворении, и, когда он все хорошенько обдумал, он начал: Теперь нас не удивит, что он поселился в доме у Кенги и всегда получал рыбий жир на завтрак, обед и ужин. Иногда (когда Кенга считала, что ему нужно подкрепиться) он вместо лекарства принимал ложку-другую кашки, которой завтракал Ру. -- Но я лично считаю,-- говаривал в таких случаях Пятачок Пуху,-- я лично считаю, что он и так достаточно крепкий! Все предвещало, что у Кролика опять будет очень занятой день. Едва успев открыть глаза, Кролик почувствовал, что сегодня все от него зависит и все на него рассчитывают. Это был как раз такой день, когда надо было, скажем, написать письмо (подпись-- Кролик), день, когда следовало все проверить, все выяснить, все разъяснить и, наконец, самое главное-- что-то организовать. В такое утро непременно надо было забежать на минутку к Пуху и сказать: "Ну что ж, отлично, тогда я передам Пятачку", а затем к Пятачку и сообщить: "Пух считает... Но лучше я сначала загляну к Сове". Начинался такой, как бы вам сказать, командирский день. когда все говорят: "Да, Кролик", "Хорошо, Кролик", "Будет исполнено, Кролик" и вообще ожидают дальнейших распоряжений. Кролик вышел из дому и, принюхиваясь к теплому весеннему ветру, размышлял о том, с чего начать. Ближе всех к нему был дом Кенги, а в домике Кенги был Ру, который умел говорить: "Да, Кролик" и "Хорошо, Кролик", пожалуй, лучше всех в Лесу; но, увы, в последнее время там безотлучно находился еще один зверь-- непослушный и неугомонный Тигра. А он, как известно, был такой Тигра, который всегда сам лучше вас все знает, и, если вы говорите ему, куда надо идти, он прибегает туда первым, а когда вы туда доберетесь, его и след простыл, и вам даже некому гордо сказать: "Ну вот, мы у цели!" -- Нет, к Кенге не надо,-- задумчиво сказал Кролик, подкручивая усики. И, желая окончательно удостовериться в том, что он туда не идет, он повернул налево и побежал прямехонько к дому Кристофера Робина. "Что ни говори,-- твердил Кролик про себя,-- Кристофер Робин надеется только на меня. Он, конечно, любит Пуха, и Пятачка, и Иа, я-- тоже, но у них у всех в голове опилки. Это ясно. Он уважает Сову, потому что нельзя не уважать того, кто умеет написать слово "суббота", даже если он пишет его неправильно, но правильнописание-- это еще не все. Бывают такие дни, когда умение написать слово "суббота" просто не считается. А Кенга слишком занята Крошкой Ру, а Крошка Ру слишком маленький, а Тигра слишком непослушный, так что, когда наступает ответственный момент, надеяться можно только на меня. Я пойду и узнаю, в чем ему нужно помочь, и тогда я ему, конечно, помогу. Сегодня как раз день для таких занятий". Он весело перескочил на другой берег реки и вскоре оказался в районе, где жили его Родственники и Знакомые; сегодня их было, кажется, еще больше обыкновенного. Кивнув одному-другому Ежу (поздороваться с ними за руку было, понятно, некогда), небрежно бросив "Доброе утро, доброе утро" еще кое-кому и снисходительно приветствовав самых маленьких словами: "Ах, это вы", Кролик махнул им всем лапкой и скрылся. Все это вызвало такое волнение и восхищение среди Родственников и Знакомых, что некоторые представители семейства Козявок, включая Сашку Букашку, немедленно направились в Дремучий Лес и полезли на деревья надеясь, что они успеют забраться на верхушку до того, как это-- что бы оно там ни было -- случится, и они смогут все как следует увидеть. Кролик несся по опушке Дремучего Леса, с каждой минутой все больше чувствуя важность своей задачи, и наконец он прибежал к дереву, в котором жил Кристофер Робин. Он постучал в дверь. Он раза два окликнул Кристофера Робина. Потом он отошел немного назад и, заслонив лапкой глаза от солнца, еще покричал, глядя на верхушку. Потом он зашел с другой стороны и опять покричал: "Эй!" и "Слушай!" и "Это Кролик!", но ничего не произошло. Тогда он замолчал и прислушался, и все замолчало и прислушалось вместе с ним, и в освещенном солнцем Лесу стало тихо-тихо, и потом вдруг где-то в невероятной вышине запел жаворонок. -- Обидно,-- сказал Кролик,-- он ушел. Он снова повернулся к зеленой двери, просто так для порядка, и обирался уже идти, чувствуя, что утро совершенно испорчено, как вдруг заметил на земле листок бумаги. В листке торчала булавка; очевидно, он упал с двери. -- Ага,-- сказал Кролик, снова приходя в хорошее настроение.-- Мне опять письмо! Вот что там говорилось: -- Я-то умею сажать,-- сказал Винни-Пух потому что Кристофер Робин дал мне семена коготков и винтиков, нет-- гво`здиков! И я их посадил, и у меня теперь возле двери будет настоящий цветник-- коготки и гво`здики. Или винтики. -- Я думал, они называются ноготки,-- неуверенно сказал Пятачок, не переставая прыгать,-- а гво`здики... гво`здики-- это, наверно, гвозди`ки! -- Нет,-- сказал Пух,-- мои цветы называются коготки и винтики! Попрыгав хорошенько. Пятачок вытер лапки о живот и сказал: "Что мы теперь будем делать?", а Пух сказал: "Пойдем навестим Кенгу, Ру и Тигру", и Пятачок сказал: "Д-д-давай п-п-пойдем",-- потому что он все еще немножко побаивался Тигру. Тигра был ужасно прыгучий, и у него была такая манера здороваться, что у вас потом всегда были полны уши песку, даже после того, как Кенга скажет: "Тигра, деточка. осторожно!"-- и поможет вам встать. Они отправились в путь. А в этот самый день у Кенги было ужасно хозяйственное настроение. Она решила везде навести порядок и пересчитать все белье и выяснить, сколько осталось у нее кусков мыла, и сколько у Тигры осталось чистых салфеток, и сколько у Ру осталось чистых передников, так что она выставила их обоих из дому, снабдив Ру пакетом бутербродов с салатом, а Тигру пакетом бутербродов с рыбьим жиром, чтобы они могли славно провести время в Лесу. По дороге Тигра рассказывал Ру (которого это очень интересовало) обо всем, что умеют делать Тигры. -- А летать они умеют?-- спросил Ру. -- Тигры-то? -- сказал Тигра.-- Летать? Тоже спросил! Они знаешь как летают! -- О!-- сказал Ру.-- А они могут летать не хуже Совы? -- Еще бы!-- сказал Тигра.-- Только они не хотят. -- А почему они не хотят? -- Ну, им это почему-то не нравится. Ру никак не мог этого понять, потому что ему-то ужасно хотелось полетать, но Тигра объяснил ему, что надо самому быть Тигрой, чтобы это понять. -- А прыгать?-- спросил Ру.-- Могут Тигры прыгать, как Кенги? -- Спрашиваешь! -- сказал Тигра.-- Еще как! Когда хотят, конечно. -- Ой, как я люблю прыгать!-- сказал Ру.-- Давай посмотрим, кто дальше прыгнет-- ты или я? -- Конечно, я,-- сказал Тигра,-- только мы сейчас не будем задерживаться, а то еще опоздаем. -- Куда опоздаем? -- Туда, куда нам надо прийти вовремя.-- сказал Тигра, ускоряя шаги. Вскоре они добрались до Шести Сосен. -- А я умею плавать,-- сообщил Ру,-- я один раз упал в Реку и плавал.-- А Тигры умеют плавать? -- Конечно, умеют. Тигры все умеют. -- А по деревьям они умеют лазить лучше, чем Пух? -- спросил Ру, остановившись перед самой высокой из Шести Сосен и задрав голову. -- По деревьям они лазят лучше всех на свете,-- сказал Тигра,-- гораздо лучше всяких Пухов! -- А на это дерево они могут влезть? -- Они всегда лазят как раз по таким деревьям,-- сказал Тигра.-- Целый день лазят: то вверх, то вниз. -- Ой, Тигра, правда? -- А вот сейчас увидишь,-- сказал Тигра решительно,-- садись ко мне на закорки и увидишь. Он внезапно почувствовал, что лазание по деревьям-- это единственный талант тигров, в котором он действительно уверен. -- Ой, Тигра! Ой, Тигра! Ой, Тигра!-- пищал Крошка Ру в восторге. Он забрался Тигре на спину, и они полезли. До первого сучка Тигра радостно повторял (про себя): "А мы лезем!" Добравшись до следующего сучка, он с гордостью сказал (про себя): "Ну что, я зря говорил, что Тигры умеют лазить по деревьям?" Забравшись еще повыше он сказал (про себя): "Конечно, это не так легко, что говорить!.." А еще повыше он сказал: -- Ведь слезать тоже придется. Задом. А еще-еще повыше: -- И это будет трудновато... -- Если не упасть... -- А зато тогда это, кажется, будет совсем... -- Легко! И как только он сказал "легко", ветка, на которой он стоял, внезапно сломалась, и он, чувствуя, что падает, едва-едва успел вцепиться в верхнюю ветку. Затем он медленно, медленно поднял голову, зацепился подбородком за эту ветку... Затем подтянул одну заднюю лапу... Потом другую... И, наконец он уселся на эту ветку, тяжело дыша и от души жалея, что он вместо всего этого не попробовал заняться плаванием. Ру слез с Тигры и уселся рядышком. -- Ой, Тигра,-- радостно сказал он,-- мы уже на самой верхушке? -- Нет,-- сказал Тигра. -- А мы полезем на верхушку? -- Н-е-т,-- проворчал Тигра. -- У-у!-- сказал Ру довольно грустно, но тут же радостно продолжал:-- А здорово это у тебя получилось, когда ты стал понарошку падать, а потом взял и не упал. Давай еще разок? -- Н-е-т!!-- прорычал Тигра. Ру немного помолчал, а потом спросил: -- А можно, мы съедим бутерброды. Тигра? -- Давай. А где они?-- спросил Тигра. -- Они там внизу, под деревом. Тигра сказал: -- Я думаю, мы лучше их побережем немного. Так они и сделали. Тем временем Винни-Пух и Пятачок продолжали свою прогулку. Пух в стихах сообщал Пятачку, что "неважно, чем он занят, так как он толстеть не станет, а ведь он толстеть не станет"; а Пятачок размышлял о том, скоро ли вырастет посаженный им желудь. -- Пух, гляди,-- неожиданно пискнул Пятачок,-- там на Сосне кто-то сидит. -- Верно,-- сказал Пух, с интересом вглядываясь вдаль.-- Там какой-то зверь. Пятачок схватил Пуха за лапу, очевидно, чтобы Пух не очень пугался. -- Это какой-нибудь Хищный Зверь?-- спросил он, стараясь смотреть в другую сторону. Пух кивнул. -- Это Ягуляр,-- сказал он. -- А что Ягуляры делают?-- спросил Пятачок, в глубине души надеясь, что сейчас они этого делать не будут. -- Они прячутся на ветвях деревьев и оттуда бросаются на вас, когда вы стоите под деревом,-- сказал Пух.-- Кристофер Робин мне все-все про них рассказывал. -- Тогда мы лучше не будем подходить к этому дереву, Пух, а то он еще бросится оттуда и ушибется. -- Они не ушибаются,-- сказал Пух,-- они здорово умеют бросаться. Однако Пятачка это почему-то не утешило. Он все-таки чувствовал, что не стоит подходить к дереву, с которого, того гляди, кто-то бросится, хотя бы и очень умело, и он уже собирался побежать домой по какому-то очень срочному делу, когда Ягуляр подал голос. -- Помогите, помогите!-- закричал он. -- Ягуляры-- они всегда так,-- сказал Пух, довольный, что может блеснуть своими познаниями.-- Они кричат: "Помогите, помогите", а когда вы посмотрите вверх-- бросаются на вас. -- Я смотрю вниз, вниз! -- закричал Пятачок очень громко, чтобы Ягуляр по ошибке не сделал того, чего не надо. В ответ донесся чей-то восторженный писк с той самой ветки, где сидел Ягуляр: -- Пух и Пятачок! Пух и Пятачок! И Пятачок неожиданно почувствовал, что сегодня прекрасный день, гораздо лучше, чем ему только что казалось. Такой солнечный, теплый денек! -- Пух!-- крикнул он.-- По-моему, это Тигра и Ру. -- По-моему, тоже,-- сказал Пух.-- А я думал, это Ягуляр и... и еще один Ягуляр. -- Эй, Ру,-- крикнул Пятачок,-- что вы там делаете? -- Мы не можем слезть! Мы не можем слезть!-- кричал Ру.-- Здорово, правда? Пух, вот здорово! Мы с Тигрой живем на дереве, как Сова! И мы теперь всегда тут будем жить! А я вижу дом Пятачка! Пятачок! Я отсюда твой дом вижу! Высоко мы забрались, правда? Сова и то ниже нас живет! -- Как ты туда попал, Ру?-- спросил Пятачок. -- Меня Тигра привез! А Тигры вниз лазить не могут, потому что у них хвосты очень путаются между ног. Они только вверх умеют! А когда мы полезли, Тигра про это забыл, а сейчас он уже вспомнил, и мы тут теперь всегда-всегда будем жить. А может, еще выше залезем! Что ты сказал, Тигра? А-а! Тигра говорит, что, если мы заберемся выше, нам не так хорошо будет видно дом Пятачка, так что мы уж тут останемся. -- Пятачок,-- торжественно сказал Пух, выслушав все это,-- что мы можем предпринять? И он принялся за бутерброды Тигры. -- Они попались?-- тревожно спросил Пятачок. Винни-Пух кивнул. -- А ты не можешь влезть к ним? -- Я могу, Пятачок. Я могу снять оттуда Крошку Ру, но Тигру я снять не могу, мне его не дотащить. Нади что-нибудь придумать. И в раздумье он начал жевать бутерброды Крошки Ру... Не знаю, может быть, Пух и успел бы что-нибудь придумать, доев последний бутерброд, но едва он за него принялся, как в кустах послышался треск и оттуда появились Иа и Кристофер Робин. -- Нисколько не удивлюсь, если завтра выпадет град,-- говорил Иа.-- Того и жди. Бураны, вьюги и тому подобное. Сегодня, конечно, хорошая погода, но это еще ничего не значит; это еще не сулит хороших перспек... или как там это называется? Словом, ничего такого не сулит... Это просто небольшая порция погоды. И все тут. -- А вот и Пух,-- сказал Кристофер Робин. Ему, очевидно, было безразлично, что порция хорошей погоды не очень большая, лишь бы она была хорошая.-- Здравствуй, Пух! -- Это Кристофер Робин,-- сказал Пятачок.-- Вот он-то знает, что делать! Они помчались ему навстречу. -- Ой, Кристофер Робин...-- начал Пух. -- А также Иа,-- сказал Иа. -- Тигра и Крошка Ру залезли прямо на Шесть Сосен и не могут слезть и... -- А я как раз говорил,-- перебил Пятачок,-- что если только Кристофер Робин... -- А также Иа-Иа,-- сказал Иа, снова намекая, чтс с ним позабыли поздороваться. -- Если бы только вы оба были здесь, то мы бы могли что-нибудь придумать!-- сказали Пух и Пятачок. Кристофер Робин взглянул вверх, увидел Тигру и Крошку Ру и попытался что-нибудь придумать. -- Я думаю,-- сказал глубокомысленно Пятачок,-- что если бы Иа встал под деревом, а Пух встал к нему на спину, а я встал на плечи Пуха... -- И если бы спина Иа-Иа неожиданно треснула, то мы бы все здорово посмеялись. Ха-ха-ха! Как забавно!-- сказал Иа.-- Очень приятное развлечение, но боюсь, не особенно полезное. -- Ну,-- сказал Пятачок жалобно,-- я толъко думал... -- Ты думаешь, твоя спина сломалась бы Иа?-- спросил ужасно удивленный Пух. -- Заранее тут ничего сказать нельзя, милый Винни. И это, конечно, как раз самое интересное! Пух сказал: "Ох", и все снова принялись думать. -- Ура, я придумал!-- вдруг закричал Кристофер Робин. -- Слушай внимательно, маленький Пятачок,-- сказал Иа,-- и ты скоро будешь знать, что мы намерены предпринять. -- Я сниму рубашку, и мы все возьмем ее за края, и тогда Крошка Ру и Тигра могут туда прыгнуть, все равно как в гамак, они только покачаются и нисколько не ушибутся. -- Как снять Тигру с дерева,-- сказал Иа-Иа,-- и никому не повредить! Придерживайся этих правил, уважаемый Пятачок, и все будет в порядке! Но уважаемый Пятачок ничего не слышал -- так он волновался при мысли, что снова увидит голубые помочи Кристофера Робина. Он уже их видел однажды, когда был гораздо моложе, и пришел тогда в такое возбуждение, что его уложили спать на полчаса раньше обычного. И с тех пор он всегда мечтал проверить, действительно ли они такие голубые и такие помочные, как ему показалось. Поэтому, когда Кристофер Робин снял рубашку и ожидания Пятачка оправдались в полной мере, Пятачок на радостях простил Иа обиду, ласково улыбнулся ему и даже взялся за тот же край рубашки. А Иа шепнул ему: -- Конечно, и теперь нельзя ручаться, что не произойдет несчастного случая. Несчастные случаи-- очень странные штуки. Они обычно случаются совершенно случайно. Когда Крошка Ру понял, что ему нужно сделать, он пришел в безумный восторг и запищал: -- Тигра, Тигра, мы сейчас будем прыгать! Ты погляди, как я прыгаю! Я сейчас просто полечу, вот увидишь. А Тигры так могут? Кристофер Робин! Я пошел!-- крикнул он, прыгнул-- и угодил в самый центр спасательной рубашки. Летел он так быстро, что его снова подбросило почти на такую же высоту и он еще долго продолжал подлетать вверх, приговаривая: "О, о!" Наконец он остановился и сказал: "Ой, как здорово!"-- и его опустили на землю. -- Давай, Тигра!-- крикнул он.-- Это очень просто! Но Тигра изо всей силы держался за ветку и говорил про себя: "Конечно, прыгающим животным, вроде Кенги, это хорошо, но для плавающих животных, вроде Тигров, это совершенно другое дело". И он почему-то вдруг представил себе, как он плывет на спинке вниз по течению или весело ныряет в прохладной влаге реки, и почувствовал, что это и есть настоящая жизнь для Тигры. -- Давай, давай!-- крикнул Кристофер Робин.-- Не бойся. -- Сейчас, минуточку,-- нервно сказал Тигра,-- мне что-то в глаз попало! И он медленно, медленно пополз по ветке. -- Давай, давай, это очень просто!-- пропищал Крошка Ру. И вдруг Тигра почувствовал, как это просто. -- Ой!-- крикнул он, видя, как дерево проносится мимо него. -- Берегитесь!-- крикнул Кристофер Робин спасателям. Раздался стук, треск разрываемой ткани, и на земле образовалась куча мала. Кристофер Робин, Пух и Пятачок поднялись первыми, потом они подняли Тигру, а в самом низу был, конечно, Иа-Иа. -- Ой, Иа!-- крикнул Кристофер Робин, -- Тебе не больно? -- Он заботливо ощупал ослика, стряхнул с него пыль и помог ему встать на ноги. Иа-Иа долгое время ничего не говорил. Потом он спросил: -- Тигра здесь? Тигра был здесь и снова в прекрасном настроении. -- Да,-- сказал Кристофер Робин,-- Тигра здесь. -- Что ж, тогда поблагодарите его от моего имени-- сказал Иа. К тому времени, когда речка добралась до края Леса. она очень выросла-- выросла в настоящую Реку. И, сделавшись взрослой, она перестала прыгать, скакать и вертеться, как вначале, в детстве, а двигалась плавно и медленно. Ведь теперь она знала, куда идет. и говорила себе: "Спешить незачем. Когда-нибудь все там будем". Зато все впадавшие в нее маленькие ручейки носились по Лесу взад и вперед без устали, мелькали то тут, то там-- ведь им надо было так много, так много увидеть и узнать! Широкая тропа-- пожалуй, ее можно было даже назвать дорогой-- вела из Внешнего Мира в Лес, но, перед тем как попасть в Лес, ей надо было перебраться через эту Реку. И там, где Река и Дорога встречались, был деревянный мостик, почти такой же ширины, как сама дорога, с деревянными перилами по обеим сторонам. Кристофер Робин, пожалуй, мог положить подбородок на верхнюю перекладину перил, если бы захотел: но гораздо интереснее было встать на нижнюю перекладину, наклониться пониже и смотреть на Реку, медленно скользившую куда-то. Винни-Пух, если бы захотел, пожалуй, мог положить свой подбородок на нижнюю перекладину, но куда интереснее было лечь на животик, просунуть голову под перекладину и смотреть, как внизу медленно скользит Река. Для Пятачка же и Крошки Ру это был единственный способ полюбоваться Рекой, потому что они были такие маленькие, что никак не доставали даже до нижней перекладины. Они ложились под перекладину и смотрели на Реку... А Река текла и текла, медленно и плавно -- ведь спешить ей было некуда. Однажды по пути к мостику Винни-Пух старался сочинить какой-нибудь стишок про шишки, потому что кругом валялось множество шишек, а у Винни было поэтическое настроение. Он взял одну шишку посмотрел на нее и сказал про себя: "Это очень хорошая шишка, и, конечно, она должна с чем-нибудь рифмоваться". Сперва он ничего не мог придумать, а потом ему вдруг пришло в голову вот что: -- Обидно!-- сказал Пух, глядя, как шишка медленно проплывает в сторону моста. Он хотел сходить за новой шишкой, которую тоже можно было срифмовать, но потом подумал, что лучше он просто поглядит на Реку, потому что денек такой славный; Винни-Пух лег на пузо и стал смотреть на Реку, а она медленно, плавно скользила вдаль... И вдруг из-под моста появилась его шишка, тоже медленно, плавно скользившая вдаль. -- Как интересно!-- сказал Пух.-- Я уронил ее с той стороны, а она выплыла с этой! Интересно, все шишки так делают? Он пошел и набрал еще шишек. Да. Они все так делали. Тогда он бросил две шишки сразу и стал ждать, какая из них выплывет первой. И одна из них выплыла первой, но, так как они были одинакового размера, Пух. не знал, была ли это та, которую он задумал, или другая. Тогда в следующий раз он бросил одну большую, а другую маленькую, и большая выплыла первой, как он и думал, а маленькая выплыла последней, как он тоже думал, так что он выиграл два раза!.. И к тому времени, когда Винни пошел домой пить чай, он уже выиграл тридцать шесть раз и проиграл двадцать восемь. Иными словами, он выиграл... Ну, отнимите сами двадцать восемь от тридцати шести, и вы узнаете, сколько раз он выиграл. Или-- сколько раз он проиграл, если это вам интереснее. Так появилась на свет игра, которую потом назвали игрой в "Пушишки", в честь Винни-Пуха, который ее изобрел и научил играть в нее своих друзей. Только потом они стали играть палочками вместо шишек, потому что палочки легче различать, а игру назвали просто "Игрой в Пустяки", и в этом названии от Пуха осталось только "Пу", а от шишек вообще ничего не осталось. И вот однажды Пух, и Пятачок, и Кролик, и Крошка Ру играли в Пустяки; они бросали палочки по команде Кролика, а потом стремглав мчались на другую сторону моста, и все глядели вниз, ожидая, чья палочка выплывет первой. Ждать приходилось подолгу, потому что Река была в этот день очень ленива и, казалось, вообще не думала о том, чтобы двигаться к цели. -- А вот моя!-- крикнул Крошка Ру.-- Нет, не моя, это чья-то другая. Это не твоя, Пятачок? Я думал, это моя, а это не моя. Вот она! Нет, не она! Это не твоя, Пух? -- Нет,-- отвечал Винни-Пух. -- Наверно, моя палка пропала,-- сказал Ру.-- Кролик, моя палка-- пропалка! Пятачок, а твоя палка -- пропалка? -- Они всегда заставляют ждать дольше, чем вы думаете,-- сказал Кролик. -- А сколько, ты думаешь, они заставят ждать? -- спросил Ру. -- Вон твоя. Пятачок,-- вдруг сказал Винни-Пух. -- Моя такая сероватая,-- сказал Пятачок, сам не решаясь высунуться дальше из боязни свалиться в Реку. -- Да, да, ее я и вижу, она плывет в мою сторону. Кролик высунулся дальше всех, высматривая свою палочку; Крошка Ру прыгал, как заводной, пища: "Палка, палка, поскорей! Палка, палка, поскорей!" -- и Пятачок тоже ужасно взволновался, потому что ведь показалась только его палочка, а это означало, что он выигрывает. -- Выплывает! Вот она,-- сказал Пух. -- А ты уверен, что это моя?-- взволнованно запищал Пятачок. -- Да, потому что она большая и серая. Вот она плывет. Очень большая, серая... Ой, нет, это не она Это Иа-Иа! И из-под моста выплыл Иа-Иа. -- Иа!-- закричали все разом. Да, спокойно и величественно, задрав в небо все четыре ноги, по реке плыл Иа-Иа. -- Это Иа!-- запищал Крошка Ру вне себя от волнения. -- Неужели?-- отозвался Иа. Он попал в небольшой водоворот и трижды плавно повернулся вокруг своей оси.-- А я-то думал: "Кто это?" -- Я не знал, что ты тоже играешь,-- сказал Крошка Ру. -- Я не играю,-- ответил Иа. -- А что же ты там делаешь?-- спросил Кролик. -- Можешь отгадывать до трех раз, Кролик. Рою землю? Неправильно. Прыгаю по веткам ммолодого дуба? Нет, неправильно. Жду, чтобы мне кто-нибудь помог выбраться из реки? Теперь правильно! Дайте Кролику время подумать, и он всегда все отгадает. -- Ой, Иа,-- сказал Пух растерянно.-- А что ж мы... я хочу сказать, как же мы... ты думаешь, если мы... -- Да,-- сказал Иа.-- Конечно! Один из этих вариантов будет абсолютно правилен. Спасибо тебе, Пух. -- Ой, он плывет все кругом и кругом,-- сказал Крошка Ру, совершенно захваченный этим зрелищем. -- Почему бы и нет?-- холодно отвечал Иа. -- Я тоже умею плавать,-- гордо сказал Кротка Ру. -- Но не кругом,-- сказал Иа.-- Кругом гораздо труднее. Я сегодня вообще не собирался плавать,-- продолжал он, медленно вращаясь,-- но уж если пришлось, то, мне кажется, легкое вращательное движение справа налево... Или, может быть, вернее сказать,-- добавил он, попав в следующий водоворот,-- слева направо... При всех обстоятельствах это мое личное дело. Наступило молчание. Все задумались. -- Я, кажется, вроде как придумал,-- сказал наконец Винни-Пух.-- Но я не уверен, что это будет хорошо. -- Я тоже,-- сказал Иа. -- Выкладывай, Пух,-- сказал Кролик.-- Говори. -- Ну, если мы все будем бросать камни и всякие вещи в реку, с одного боку Иа подымутся волны, и эти волны прибьют Иа к берегу. -- Это очень хорошая Идея,-- сказал Кролик. И Винни-Пух снова повеселел. -- Очень,-- сказал Иа.-- Когда я захочу, чтобы меня прибили, Винни-Пух, я вам сообщу. -- А вдруг мы случайно попадем в него?-- тревожно спросил Пятачок. -- Или вдруг мы случайно не попадем в него!-- сказал Иа.-- Обдумай все эти возможности, Пятачок, прежде чем вы начнете развлекаться. Но Винни-Пух уже притащил самый большой камень, какой только мог поднять, и склонился над водой, держа его в лапках. -- Я его не брошу, я его просто уроню, Иа,-- объяснил он.-- И тут уж я не промахнусь, то есть я хочу сказать, что я не попаду в тебя. Ты не можешь на минутку перестать вертеться, а то меня это сбивает? -- Нет,-- сказал Иа.-- Мне нравится вертеться. Кролик почувствовал, что пора ему взять на себя командование. -- Ну, Пух,-- сказал он,-- когда я скажу "Пора!" ты можешь пускать камень. Иа-Иа, когда я крикну "Пора!", Пух пустит свой камень. -- Большое спасибо, Кролик, но я полагаю, что я это узнаю и без тебя. -- Пух, ты готов? Пятачок, отодвинься немного от Пуха, ты ему мешаешь. Ру, чуть-чуть назад. Вы готовы? -- Нет,-- сказал Иа. -- Пора!-- крикнул Кролик. Пух отпустил камень. Раздался громкий всплеск, и Иа-Иа исчез... Момент был волнующий, особенно для наблюдателей на мосту. Они глядели во все глаза... И даже вид, палочки Пятачка, которая выплыла чуть-чуть впереди Кроличьей палочки, не так развеселил их, как вы могли бы ожидать. А потом-- как раз в тот самый момент, когда Пух уже начал думать, что, наверно, он выбрал неправильный камень или неправильную реку, или неправильный день для своей Идеи,-- что-то серое появилось на прибрежной отмели... Постепенно оно становилось все больше и больше... и наконец стало ясно, что это Иа-Иа, который выходи из воды. С дружным воплем все кинулись с моста; они тащили, и тянули, и подталкивали Иа, и вскоре он встал на твердую почву. -- Ой, Иа, до чего же ты мокрый!-- сказал Пятачок, пощупав его. Иа отряхнулся и попросил кого-нибудь объяснить Пятачку, что происходит, когда вы находитесь в воде довольно долгое время. -- Молодец, Пух!-- великодушно сказал Кролик.-- Да, нам с тобой пришла в голову неплоха Идея! -- Какая Идея?-- спросил Иа. -- Прибить тебя вот так к берегу. -- Прибить меня?-- сказал Иа удивленно. -- Прибить меня? Вы что думаете-- меня прибили? Да? Я просто нырнул! Пух запустил в мен огромным камнем, и, чтобы избежать тяжелого удар в грудь, я нырнул и подплыл к берегу. -- Это неправда,-- шепнул Пятачок Пуху, чтобы его утешить. -- По-моему, тоже,-- нерешительно сказал Пух. -- Иа-- он всегда так,-- сказал Пятачок.-- Я лично считаю, что ты очень хорошо придумал! Пух немного утешился. Ведь если вы Медведь с опилками в голове и думаете о делах, вы иногда с огорчением обнаруживаете, что мысль, которая казалась вам очень дельной, пока она была у вас в голове, оказывается совсем не такой, когда она выходит наружу и на нее смотрят другие. Но, как бы то ни было, Иа был в Реке, а теперь его там не было, так что ничего плохого Пух не сделал. -- Как же ты упал туда, Иа?-- спросил Кролик, вытирая его носовым платком Пятачка. -- Я не упал,-- отвечал Иа. -- А как же... -- На меня НАСКОЧИЛИ,-- сказал Иа. -- Ой,-- запищал взволнованный Ру,-- тебя кто-нибудь толкнул? -- Кто-то НАСКОЧИЛ на меня. Я стоял на берегу реки и размышлял, размышлял-- я надеюсь, кто-нибудь из вас понимает это слово,-- как вдруг я ощутил СИЛЬНЫЙ НАСКОК. -- Ой, Иа!-- ахнуло все общество. -- А ты уверен, что ты не поскользнулся?-- рассудительно спросил Кролик. -- Конечно, я поскользнулся. Если вы стоите на скользком берегу реки и кто-то внезапно НАСКОЧИТ на вас сзади, вы поскользнетесь. А что вы еще можете предложить? -- Но кто это сделал?-- спросил Ру. Иа не ответил. -- Наверно, это был Тигра,-- с тревогой сказал Пятачок. -- Слушай, Иа,-- спросил Пух,-- он шутил или он нарочно? Я хочу сказать... -- Я сам об этом все время спрашиваю, медвежонок Пух. Даже на самом дне реки я не переставал спрашивать себя: "Что это-- дружеская шутка или обдуманное нападение?" И когда я всплыл на поверхность, я ответил себе: "Мокрое дело". Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. -- А где был Тигра?-- спросил Кролик. Прежде чем Иа успел ответить, раздался громкий треск, и из камышей появился Тигра собственной персоной. -- Всем привет!-- весело сказал Тигра. -- Здравствуй, Тигра!-- сказал Крошка Ру. Кролик вдруг ужасно надулся. -- Тигра,-- сказал он торжественно,-- будь любезен, объясни нам, что сейчас произошло? -- Когда сейчас?-- ответил Тигра, слегка смутившись. -- Когда ты наскочил на Иа и столкнул его в реку. -- Я на него не наскакивал. -- Ты на меня наскочил,-- мрачно сказал Иа. -- Нет, не наскакивал. У меня просто был кашель и я стоял случайно сзади Иа, и я сказал: ГРРРРР-ОПП-ПШШ-ШШЦ!" -- Ты что, Пятачок?-- спросил Кролик, помогая Пятачку встать и отряхнуть пыль.-- Все в порядке? -- Это я от неожиданности,-- сказал Пятачок дрожащим голосом. -- Вот это я и называю НАСКАКИВАТЬ,-- сказал Иа,-- налетать на людей неожиданно. Очень неприятная привычка. У меня нет возражений против пребывания Тигры в Лесу,-- продолжал он,-- потому что это большой Лес и в нем сколько угодно места для того, чтобы прыгать и скакать. Но я не понимаю, зачем он должен приходить в мой маленький уголок Леса и НАСКАКИВАТЬ на меня. Главное, что в моем уголке нет ничего особенно достопримечательного. Конечно, для тех, кто любит холод, сырость и колючки, в нем есть известная прелесть, но во всех остальных отношениях это самый обычный уголок, и если кому-нибудь пришла охота наска... -- Я не наскакивал, я кашлял,-- сказал Тигро упрямо. -- На дне реки в этом трудно разобраться,-- заметил Иа. -- Так вот,-- сказал Кролик,-- все, что я мог сказать по этому поводу... Ах, вот идет Кристофер Робин, так что пусть он это скажет. Кристофер Робин шел по лесной дорожке в таком солнечном и безоблачном настроении, как будто бы, например, дважды девятнадцать-- это пустяки, и думал о том, что, если он в такой день встанет на нижнюю перекладину перил моста и наклонится над рекой, он вдруг узнает все-все на свете и тогда он расскажет все это Пуху, который пока еще знает не все на свете. Но когда он подошел к мосту и увидел всех своих друзей, он понял, что сегодня совсем не такой день. а совершенно другой-- день, когда нужно что-то сделать. -- История такова. Кристофер Робин,-- начал Кролик.-- Тигра... -- Ничего подобного,-- сказал Тигра. -- Как бы то ни было, я оказался там,-- сказал Иа. -- Но он же, наверно, не хотел этого,-- сказал Пух. -- Он просто такой прыгучий,-- сказал Пятачок,-- от природы. -- А ну попробуй наскочи на меня, Тигра.-- с жаром заявил Крошка Ру.-- Иа, Тигра сейчас попробует наскочить на меня. Пятачок, ты как думаешь, кто... -- Ну, ну,-- сказал Кролик,-- я думаю, мы откажемся от мысли говорить всем сразу. Вопрос в том, что думает об этом Кристофер Робин. -- Я просто кашлянул,-- сказал Тигра. -- Он наскочил,-- сказал Иа. -- Ну, может быть, я немножко кашкочил сказал Тигра. -- Тихо,-- сказал Кролик, подняв лапку.-- Что думает обо всем этом Кристофер Робин? Вот в чем вопрос. -- Ну,-- сказал Кристофер Робин, не очень понимая, о чем идет речь.-- Я думаю... -- Ну-ну?-- сказали все. -- Я думаю, что мы все сейчас пойдем играть в Пустяки. Так они и сделали. И представьте себе, что Иа который никогда раньше не играл в эту игру, выигрывал чаще всех! А Крошка Ру два раза свалился в реку. Первый раз случайно, а второй раз нарочно, потому что он увидел, что из Лесу выходит Кенга, и понял, что ему все равно придется сейчас отправляться спать. Кролик сказал, что он пойдет с ним, Тигра и Иа-Иа тоже ушли вместе, потому что Иа решил объяснить Тигре, как выигрывать в Пустяки ("Надо пускать палочку с подковыркой, если ты понимаешь, что я хочу сказать, Тигра"), а Кристофер Робин, и Пух, и Пятачок остались на мосту. Долгое время они глядели вниз на реку, ничего не говоря, и Река тоже ничего не говорила, потому что ей было очень спокойно и хорошо в этот солнечный полдень. -- Тигра, в общем, настоящий парень,-- сказал Пятачок. -- Конечно,-- сказал Кристофер Робин. -- Вообще все мы настоящие ребята,-- сказал Пух.-- Я так думаю,-- добавил он.-- Но я не уверен. что я прав. -- Конечно, ты прав,-- сказал Кристофер Робин. Кролик и Пятачок сидели возле парадной двери дома Винни-Пуха и слушали, что говорит Кролик. Винни-Пух тоже сидел с ними. Был дремотный летний полдень, и Лес был полон тихих, неясных звуков, и все они, казалось, говорили Пуху: "Не слушай Кролика. Слушай меня". Поэтому Винни занял самую удобную позицию для того, чтобы не слушать Кролика, и лишь время от времени открывал глаза и говорил: "Ах", а потом закрывал глаза снова и говорил: "Верно, верно!" Сам же Кролик то и дело очень серьезно спрашивал: "Ты понимаешь, что я имею в виду, Пятачок?", а Пятачок не менее серьезно кивал в ответ, чтобы показать, что он все-все понимает. -- Словом,-- сказал Кролик, добравшись наконец до конца,-- Тигра в последнее время стал таким большим Выскочкой, что нам пора его укротить. А ты как считаешь, Пятачок? Пятачок сказал, что Тигра действительно ужасно большой Выскочка, и если можно придумать, как его укротить, это будет Очень Хорошая Мысль. -- Я того же мнения,-- сказал Кролик.-- А ты что скажешь, Пух? Пух, вздрогнув, открыл глаза и сказал: -- Крайне? -- Что крайне?-- спросил Кролик. -- То, что ты говорил,-- сказал Пух.-- О б а с а л ю т н о ! Пятачок толкнул Пуха локтем в бок, и Пух, который все больше и больше чувствовал, что его куда-то уносит, медленно поднялся и начал приходить в себя. -- Но как нам это сделать?-- спросил Пятачок. -- Нам надо дать ему хороший урок!-- решительно сказал Кролик. -- Какой урок, Кролик? -- В этом-то и вопрос,-- сказал Кролик. Слово "урок" пробудило в Винни-Пухе какие-то неясные воспоминания. -- Там была такая штука, которая называется "Ждыдва" и еще "Юпять",-- сказал он.-- Кристофер Робин как-то попытался познакомить меня с ними, но только не вышло. -- Что не вышло?-- спросил Кролик. -- Кто не вышел?-- спросил Пятачок. Пух покачал головой. -- Я не знаю,-- сказал он.-- Наверно, ничего не вышло. А о чем мы говорим? -- Пух,-- сказал Пятачок укоризненно.-- Ты что, не слушал, о чем говорил Кролик? -- Я слушал, но мне попала в ухо какая-то меховинка. Повтори, пожалуйста, Кролик, ладно? Кролик всегда был готов повторять все, что угодно, поэтому он спросил только, с какого места ему начинать, и Винни-Пух ответил, что, конечно, с того места, где мех попал ему в ухо. Тогда Кролик спросил, когда это было. Пух ответил, что он точно не знает, потому что он не очень внимательно слушал. Но тут Пятачок уладил дело, сказав, что они просто хотели придумать, как им отучить Тигру быть Выскочкой, потому что хотя мы его все любим, но нельзя отрицать, что он ужасный Выскочка. -- А-а, понимаю!-- сказал Пух. -- Он слишком много прыгает,-- сказал Кролик,-- и он у нас допрыгается! Пух попытался подумать, но все, что приходило ему в голову, было совершенно бесполезно. И он тихонько засопел вот что: -- Тигра, детка, где Пух?-- спросила Кенга. Тигра стал объяснять, что произошло, и в то же самое время Крошка Ру стал объяснять про свой бисквитный Кашель, а Кенга стала уговаривать их не говорить одновременно. Так что прошло немало времени, пока Кристофер Робин понял, что Пух, Пятачок и Кролик бродят где-то в тумане, заблудившись в Лесной Чаще. -- Смехота!-- шепнул Тигра Крошке Ру.-- А вот Тигры никогда не могут заблудиться! -- А почему они не могут, Тигра? -- Не могут, и все тут,-- объяснил Тигра.-- Так уж они устроены! -- Что ж,-- сказал Кристофер Робин,-- надо пойти и отыскать их. Вот и все. Пошли, Тигра. -- А можно, я тоже пойду отыщу их?-- взволнованно спросил Ру. -- Я думаю, не сегодня, дорогой мой,-- сказала Кенга,-- как-нибудь в другой раз. -- Ну ладно. А если они заблудятся завтра, можно, я тогда отыщу их? -- Посмотрим,-- сказала Кента, и Крошка Ру, который отлично знал, ч т о это означает, ушел в угол и начал упражняться в прыжках, отчасти потому, что он хотел попрыгать, а отчасти потому, что он не хотел, чтобы Кристофер Робин и Тигра заметили, как он огорчен, что его не взяли. -- Итак,-- сказал Кролик,-- мы умудрились заблудиться. Таковы факты. Все трое отдыхали в маленькой ямке с песком. Пуху ужасно надоела эта ямка с песком, и он серьезно подозревал, что она просто-таки бегает за ними по пятам, потому что, куда бы они ни направились, они обязательно натыкались на нее. Каждый раз, когда она появлялась из тумана, Кролик торжествующе заявлял: "Теперь я знаю, где мы!", а Пух грустно говорил: "Я тоже". Пятачок же вообще ничего не говорил, он старался придумать, что бы такое ему сказать, но единственное, что ему приходило в голову, это: "Помогите, спасите!"-- а говорить это было бы, наверно, глупо, ведь с ним были Пух и Кролик. Все долго молчали. -- Ну что ж,-- сказал Кролик, по-видимому, все это время напрасно ожидавший, что его поблагодарят за приятную прогулку.-- Пожалуй, надо идти. -- А что, если...-- начал Пух не спеша,-- если, как только мы потеряем эту Яму из виду, мы постараемся опять ее найти? -- Какой в этом смысл?-- спросил Кролик. -- Ну,-- сказал Пух,-- мы все время ищем Дом и не находим его. Вот я и думаю, что если мы будем искать эту Яму, то мы ее обязательно н е найдем, потому что тогда мы, может быть, найдем то, чего мы как будто не ищем, а оно может оказаться тем, что мы на самом деле ищем. -- Не вижу в этом большого смысла,-- сказал Кролик. -- Нет,-- сказал Пух скромно,-- его тут нет. Но он собирался тут быть, когда я начинал говорить. Очевидно, с ним что-то случилось по дороге. -- Если я пойду прочь от этой Ямы, а потом пойду обратно к ней, то, конечно, я ее найду,-- сказал Кролик. -- А вот я думал, что, может быть, ты ее не найдешь,-- сказал Пух.-- Я почему-то так думал. -- Ты попробуй,-- сказал неожиданно Пятачок,-- а мы тебя тут подождем. Кролик фыркнул, чтобы показать, какой Пятачок глупый, и скрылся в тумане. Отойдя шагов сто, он повернулся и пошел обратно... И после того, как Пух и Пятачок прождали его двадцать минут, Пух встал. -- Я почему-то так и думал,-- сказал Пух.-- А теперь, Пятачок, пойдем домой. -- Пух!..-- закричал Пятачок, дрожа от волнения.-- Ты разве знаешь дорогу? -- Нет,-- сказал Пух,-- но у меня в буфете двенадцать горшков с медом, и они уже очень давно зовут меня. Я не мог как следует их расслышать, потому что Кролик все время тараторил, но если все, кроме этих двенадцати горшков, будут молчать, то я думаю, Пятачок, я узнаю, откуда они меня зовут. Идем! Они пошли, и долгое время Пятачок молчал, чтобы не перебивать горшки с медом, и вдруг он легонько пискнул... а потом сказал: "О-о", потому что начал узнавать, где они находятся. Но он все еще не осмеливался сказать об этом громко, чтобы не испортить дело. И как раз в тот момент, когда он уже был настолько в себе уверен, что стало неважно, слышны ли горшки или нет, впереди послышался оклик, и из тумана вынырнул Кристофер Робин. -- Ах, вы здесь,-- сказал Кристофер Робин небрежно, стараясь сделать вид, что он нисколько не волновался. -- Мы здесь,-- сказал Пух. -- А где Кролик? -- Я не знаю,-- сказал Пух. -- Да? Ну, я думаю, Тигра его найдет. Он, кажется, пошел вас всех искать. -- Хорошо,-- сказал Пух.-- Мне нужно идти домой, чтобы подкрепиться, и Пятачку тоже, потому что мы до сих пор не подкреплялись и... -- Я вас провожу,-- сказал Кристофер Робин. Он проводил Пуха домой и пробыл там очень немалое время. И все это время Тигра носился по Лесу, громко рыча, чтобы скорее найти Кролика. И, наконец, очень Маленький и Грустный Кролик услышал его. И этот Маленький и Грустный Кролик кинулся на голос сквозь туман, и голос неожиданно превратился в Тигру: в Доброго Тигру, в Большого Тигру, в Спасительного и Выручательного Тигру, в Тигру, который выскакивал-- если он вообще выскакивал-- гораздо лучше всех Тигров на свете. -- Милый Тигра, как же я рад тебя видеть!-- закричал Кролик. На полпути от дома Винни-Пуха к дому Пятачка было Задумчивое Место, где они иногда встречались, когда им хотелось повидаться, и там было так тепло и тохо, что они любили посидеть там немножко и подумать, чем же им заняться теперь, когда они уже повидались. Как-то, когда они с Пятачком решили ничем не заниматься. Пух даже придумал специальный стишок про это место, чтобы все знали, для чего оно предназначено: И когда Пух помог ему подняться, они двинулись в путь. По дороге первым попался им домик Пуха, и, можете себе представить, когда они пришли, хозяин-- знакомый вам медвежонок Винни-Пух,-- оказался дома и сразу же пригласил их войти и кое-чем подкрепиться. Потом они отправились к дому Кенги, держась друг за друга и крича: "Ну что скажешь?", "Что, что?", "Я не слышу". И пока они добрались до Кенги, оба так замучились, что им пришлось задержаться у нее и еще раз позавтракать. Когда друзья вышли от нее, им показалось, что на дворе стало очень холодно, и они помчались со всех ног к дому Кролика. -- Мы пришли пожелать тебе Очень Приятного Четверга.-- объявил Винни-Пух, после того как он раз-другой попробовал войти в дом и выйти наружу (чтобы удостовериться в том, что дверь Кролика не похудела). -- А что, собственно, произойдет в Четверг?-- спросил Кролик. И когда Пух объяснил что, а Кролик, чья жизнь состояла из Очень Важных Дел, сказал: "А-а. А я думал, что вы действительно пришли по делу",-- Пух и Пятачок на минутку присели... а потом поплелись дальше. Теперь ветер дул им в спину, так что им не надо было так орать. -- Кролик-- он умный!-- сказал Пух в раздумье. -- Да,-- сказал Пятачок.-- Кролик-- он хитрый. -- У него настоящие Мозги. -- Да,-- сказал Пятачок,-- у Кролика настоящие Мозги. Наступило долгое молчание. -- Наверно, поэтому,-- сказал наконец Пух,-- наверно, поэтому-то он никогда ничего не понимает! Кристофер Робин был уже дома. и он так обрадовался друзьям, что они пробыли у него почти до обеда, и тогда они почти пообедали, то есть съели такой обед, о котором можно потом забыть) и поспешили на Пухову Опушку, чтобы успеть навестить Иа и неопоздать к Настоящему Обеду у Совы. -- Здравствуй, Иа!-- весело окликнули они ослика. -- А,-- сказал Иа,-- заблудились? -- Что ты! Нам просто захотелось тебя навестить,-- сказал Пятачок,-- и посмотреть, как поживает твой дом. Смотри, Пух, он все еще стоит! -- Понимаю,-- сказал Иа.-- Действительно, очень странно. Да, пора бы уже кому-нибудь прийти и свалить его. -- Мы думали -- а вдруг его повалит ветром,-- сказал Пух. -- Ах, вот что. Очевидно, поэтому никто не стал себя утруждать. А я думал, что о нем просто позабыли. -- Ну, мы были очень рады повидать тебя, Иа, а теперь мы пойдем навестим Сову. -- Отлично. Сова необыкновенно мила. Она пролетела мимо день-два назад и даже заметила меня. Она, конечно, не сказала мне ни слова, понятное дело, но она знала, что это я. Очень любезно с ее сторины. Согревает душу. Пух и Пятачок отодвинулись немного назад и сказали: "Ну, всего хорошего, Иа", очень стараясь не спешить, но ведь им предстоял далекий путь, и он хотели прийти вовремя. -- Всего хорошего,-- сказал Иа.-- Смотри, чтобы тебя не унесло ветром, маленький Пятачок. Тебя будет очень не хватать. Многие будут с живым интересом спрашивать: "Куда это унесло маленького Пятачка?" Ну, всего хорошего. Благодарю вас за то, что случайно проходили мимо. -- До свиданья,-- сказали Пух и Пятачок в последний раз и двинулись к дому Совы. Теперь ветер дул им навстречу, и уши Пятачка трепались, как флажки, изо всех сил стараясь улететь от хозяина, с великим трудом продвигавшегося вперед. Ему казалось, прошли целые часы, пока он наконец загнал свои ушки под тихие своды Леса, где они снова выпрямились и прислушались-- не без волнения-- к вою бури в вершинах деревьев. -- Предположим, Пух, что дерево вдруг упадет, когда мы будем как раз под ним?-- спросил Пятачок. -- Давай лучше предположим, что не упадет,-- ответил Пух после некоторого размышления. Это предложение утешило Пятачка, и спустя немного времени друзья весело, наперебой, стучали и звонили у двери Совы. -- Здравствуй, Сова,-- сказал Пух,-- я надеюсь, мы не опоздали к... Я хочу сказать-- как ты поживаешь. Сова? Мы с Пятачком решили тебя навестить, потому что ведь сегодня Четверг. -- Садись, Пух, садись, садись, Пятачок,-- сказала Сова радушно.-- Устраивайтесь поудобнее. Они поблагодарили ее и устроились как можно удобнее. -- Понимаешь, Сова, мы очень спешили, чтобы поспеть вовремя к... ну, чтобы успеть повидать тебя до того, как мы уйдем. Сова с достоинством кивнула головой. -- Поправьте меня, если я ошибаюсь,-- сказала она,-- но не права ли я, предполагая, что на дворе весьма бурный день? -- Весьма,-- сказал Пятачок, который грел свои ушки у огня, мечтая лишь о том, чтобы целым и невредимым вернуться домой. -- Я так и думала,-- сказала Сова.-- И вот как раз в такой же бурный день, как ныне, мой дядя Роберт, чей портрет ты видишь на стене по правую руку. Пятачок,-- мой дядя Роберт, возвращаясь в поздний час с... Что это? Раздался страшный треск. -- Берегись!-- закричал Пух.-- Осторожно, часы! Пятачок, с дороги! Пятачок, я на тебя падаю! -- Спасите!-- закричал Пятачок. Пухова сторона комнаты медленно поднималась вверх, его кресло съезжало вниз в направлении кресла Пятачка; стенные часы плавно скользнули по печке, собирая по дороге цветочные вазы, и. наконец, все и вся дружно рухнуло на то, что только что было полом, а сейчас старалось выяснить, как оно справится с ролью стены. Дядя Роберт, который, по-видимому, решил превратиться в коврик и захватил с собой заодно знакомую стену, налетел на кресло Пятачка в тот самый момент, когда Пятачок хотел оттуда вылезти. Словом, некоторое время было действительно нелегко определить, где север... Потом вновь послышался страшный треск... вся комната лихорадочно затряслась... и наступила тишина. В углу зашевелилась скатерть. Она свернулась в клубок и перекатилась через всю комнату. Потом она подскочила раза два-три и выставила наружу два уха; вновь прокатилась по комнате и развернулась. -- Пух,-- сказал нервно Пятачок. -- Что?-- сказало одно из кресел. -- Где мы? -- Я не совсем понимаю,-- отвечало кресло. -- Мы... мы в доме Совы? -- Наверно, да, потому что мы ведь только что собирались выпить чаю и так его и не выпили. -- Ох!-- сказал Пятачок.-- Слушай, у Совы всегда почтовый ящик был на потолке? -- А разве он там? -- Да, погляди. -- Не могу,-- сказал Пух,-- я лежу носом вниз, и на мне что-то такое лежит, а в таком положении. Пятачок, очень трудно рассматривать потолки. -- Ну, в общем, он там. -- Может быть, он переехал туда?-- предположил Пух.-- Просто для разнообразия. Под столом в противоположном углу комнаты поднялась какая-то возня, и Сова опять появилась среди гостей. -- Пятачок!-- сказала Сова с очень рассерженным видом.-- Где Пух? -- Я и сам не совсем понимаю,-- сказал Пух. Сова повернулась на звук его голоса и строго посмотрела на ту часть Пуха, которая еще была на виду. -- Пух,-- с упреком сказала Сова,-- это ты наделал? -- Нет,-- кротко сказал Пух,-- не думаю, чтобы я. -- А тогда кто же? -- Я думаю, это ветер,-- сказал Пятачок.-- Я думаю, твой дом повалило ветром. -- Ах, вот как! А я думала, это Пух устроил. -- Нет!-- сказал Пух. -- Если это ветер,-- сказала Сова, думая вслух,-- то тогда Пух не виноват. Ответственность не может быть на него возложена. С этими милостивыми словами она взлетела, чтобы полюбоваться своим новым потолком. -- Пятачок, Пятачок!-- позвал Пух громким шепотом. Пятачок склонился над ним. -- Что, Пух? -- Что, она сказала, на меня воз-ло-жено? -- Она сказала, что она тебя не ругает. -- А-а, а я думал, она говорила про... то, что на мне... А, понятно! -- Сова,-- сказал Пятачок,-- сойди вниз и помоги выбраться Пуху! Сова, которая залюбовалась своим почтовым ящиком (а он был проволочный, и в двери была щель с надписью "Для писем и газет", только этой надписи сейчас не было видно, потому что она была снаружи) слетела вниз. Вдвоем с Пятачком они долго толкали и дергали кресло, и наконец Пух вылез из-под него и смог оглядеться. -- Да!-- сказала Сова.-- Прелестное положение вещей! -- Что мы будем делать, Пух? Ты можешь о чем-нибудь подумать?-- спросил Пятачок. -- Да, я как раз думал кое о чем,-- сказал Пух.-- Я думал об одной маленькой вещице.-- И он запел вернее, запыхтел И вскоре все они подходили к дому, который нашел Иа, но еще до того, как он показался, Пятачок стал подталкивать локтем Пуха, а Пух-- Пятачка; они толкались и говорили друг другу: "Это он".-- "Не может быть".-- "Да я тебе говорю, это он!" А когда они пришли, это был действительно он. -- Вот! -- гордо произнес Иа, останавливаясь перед домом Пятачка.-- И дом, и табличка с надписью, и все прочее! -- Ой, ой, ой!-- крикнул Кристофер Робин, не зная, что ему делать-- смеяться или плакать. -- Самый подходящий дом для Совы. Как ты считаешь, маленький Пятачок?-- спросил Иа. И тут Пятачок совершил Благородный Поступок. Он совершил его как бы в полусне, вспоминая обо всех тех чудесных словах, которые спел про него Пух. -- Да, это самый подходящий дом для Совы,-- сказал он великодушно.-- Я надеюсь, что она будет в нем очень счастлива.-- И он два раза проглотил слюнки, потому что ведь и он сам был в нем очень счастлив. -- Что ты думаешь, Кристофер Робин?-- спросил Иа не без тревоги в голосе, чувствуя, что тут что-то не так. Кристоферу Робину нужно было задать один вопрос, и он не знал, как его задать. -- Ну,-- сказал он наконец,-- это очень хороший дом, и ведь если твой дом повалило ветром, ты должен куда-нибудь переехать. Правда, Пятачок? Что бы ты сделал, если бы твой дом разрушил ветер? Прежде чем Пятачок успел сообразить, что ответить, вместо него ответил Винни-Пух. -- Он бы перешел ко мне и жил бы со мной,-- сказал Пух.-- Правда же, Пятачок? Пятачок пожал его лапу. -- Спасибо, Пух,-- сказал он.-- С большой радостью. Кристофер Робин куда-то уходил. Совсем. Никто те знал, почему он уходит; никто не знал, куда он уходит; да, да-- никто не знал даже, почему он знает, что Кристофер Робин уходит. Но -- по той или по иной причине-- все в Лесу чувствовали, что это в конце концов должно случиться. Даже Сашка Букашка, самый крошечный Родственник и Знакомый Кролика, тот, который думал, что видел однажды ногу Кристофера Робина, но был в этом не вполне уверен, потому чго он легко мог и ошибиться,-- даже С. Б. сказал себе, что Положение Дел меняется, а Рано и Поздно (два других Родственника и Знакомых) сказали друг другу: "Ну, Рано?" и "Ну, Поздно?"-- таким безнадежным голосом, что было ясно -- ожидать ответа нет никакого смысла. И однажды, почувствовав, что он больше ждать не может, Кролик составил Сообщение, и вот что в нем говорилось: -- Мы все знаем, почему мы собрались,-- сказал он,-- но я просил моего друга Иа... -- Это я,-- сказал Иа.-- Звучит неплохо! -- Я просил его предложить Лизорюцию. И Кролик сел. -- Ну давай, Иа,-- сказал он. -- Прошу не торопить меня,-- сказал Иа-Иа, медленно поднимаясь.-- Прошу не нудавайкать. Он вынул из-за уха свернутую трубкой бумагу и не спеша развернул ее. -- Об этом никто ничего не знает,-- продолжал он,-- это Сюрприз. С достоинством откашлявшись, он снова заговорил. -- Словом, в общем и целом, и так далее и тому подобное, прежде чем я начну, или, пожалуй, лучше сказать, прежде чем я кончу, я должен вам прочесть Поэтическое Произведение. Доселе... доселе-- это трудное слово, означающее... Ну, вы сейчас узнаете, что оно означает. Доселе, как я уже говорил, доселе вся Поэзия в Лесу создавалась Пухом, Медведем с милым характером, но разительным недостатком ума. Однако Поэма, которую я намереваюсь прочесть вам сейчас, была создана Иа-Иа, то есть мною, в часы досуга. Если кто-нибудь отберет у младенца Ру орехи, а также разбудит Сову, мы все сможем насладиться этим творением. Я называю его даже Стихотворением. Сами хорошенько не понимая почему, остальные тоже начали расходиться, и когда Кристофер Робин закончил чтение Стихотворения и поднял глаза, собираясь сказать "спасибо", перед ним был один Винни Пух. -- Это очень трогательно,-- сказал Кристофер Робин, складывая бумажку и убирая ее в карман.-- Пойдем, Пух.-- И он быстро зашагал по дороге. -- Куда мы идем?-- спросил Пух, стараясь поспеть за ним и одновременно понять, что им предстоит-- Искледиция или еще какое-нибудь Я не знаю что. -- Никуда,-- сказал Кристофер Робин. Что ж, они пошли туда, и, после того как они прошли порядочный кусок, Кристофер Робин спросил: -- Пух, что ты любишь делать больше всего на свете? -- Ну,-- ответил Пух,-- я больше всего люблю... И тут ему пришлось остановиться и подумать, потому что хотя кушать мед-- очень приятное занятие, но есть такая минутка, как раз перед тем как ты примешься за мед, когда еще приятнее, чем потом, когда ты уже ешь, но только Пух не знал, как эта минутка называется. И еще он подумал, что играть с Кристофером Робином тоже очень приятное дело, и играть с Пятачком -- это тоже очень приятное дело, и вот когда он все это обдумал, он сказал: -- Что я люблю больше всего на всем свете-- это когда мы с Пятачком придем к тебе в гости и ты говоришь: "Ну как, не пора ли подкрепиться?", а я говорю: "Я бы не возражал, а ты как, Пятачок?", и день такой шумелочный, и все птицы поют. А ты что больше всего любишь делать? -- Это все я тоже люблю,-- сказал Кристофер Робин,-- но что больше всего я люблю делать-- это... -- Ну, ну? -- Ничего. -- А как ты это делаешь?-- спросил Пух после очень продолжительного размышления. -- Ну вот, спросят, например, тебя, как раз когда ты собираешься это делать: "Что ты собираешься делать, Кристофер Робин?", а ты говоришь: "Да ничего", а потом идешь и делаешь. -- А, понятно!-- сказал Пух. -- Вот, например, сейчас мы тоже делаем такое ничевошное дело. -- Понятно!-- повторил Пух. -- Например, когда просто гуляешь, слушаешь то, чего никто не слышит, и ни о чем не заботишься. -- А-а!-- сказал Пух. Они шли, думая о Том и о Сем, и постепенно они добрались до Зачарованного Места, которое называлось Капитанский Мостик, потому что оно было на самой вершине холма. Там росло шестьдесят с чем-то деревьев, и Кристофер Робин знал, что это место зачаровано, потому что никто не мог сосчитать, сколько тут деревьев-- шестьдесят три или шестьдесят четыре, даже если он привязывал к каждому сосчитанному дереву кусочек бечевки. Как полагается в Зачарованном Месте, и земля тут была другая, не такая, как в Лесу, где росли всякие колючки и папоротник и лежали иголки; здесь она вся росла ровной-ровной зеленой травкой, гладкой, как газон. Это было единственное место в Лесу, где можно было сесть спокойно и посидеть и не надо было почти сразу же вскакивать в поисках чего-нибудь другого. Наверно, потому, что на Капитанском Мостике вы дели все-все на свете-- во всяком случае, до того самого места, где, нам кажется, небо сходится с землей. И вдруг Кристофер Робин начал рассказывать Пуху всякие интересные вещи-- про людей, которых называют Королями и Королевами, и про еще каких-то, которые называются Купцами, и про то место, которое называется Европа, и про потерянный остров посреди моря, куда не приходят корабли, и как сделать Насос (если нужно), и как в Рыцарей посвящали, и какие товары мы получаем из Бразилии. А Винни-Пух, прислонившись спиной к одному из шестидесяти с чем-то деревьев и сложив лапки на животе, говорил: "О-ох", и "А-а, понятно", и "Не может быть", и думал о том, как было бы чудесно, если бы в голове у него были не опилки, а настоящий ум. И мало-помалу Кристофер Робин рассказал все, что знал, и затих и сидел, глядя с Капитанского Мостика на весь Белый Свет и желая, чтобы так было всегда. А Пух продолжал размышлять. И вдруг он спросил Кристофера Робина: -- А это очень хорошо, когда тебя посвистят?.. В эти... Ну, как ты говорил? -- Чего? -- спросил Кристофер Робин нехотя, словно прислушиваясь к кому-то другому. -- Ну, в эти... на лошадке,-- объяснил Пух. -- Посвятят в Рыцари? -- Ах, вот как это называется,-- сказал Пух. -- А я думал, это посви... Ну ладно. Они не хуже Короля и Купца и всех остальных, про которых ты говорил? -- Ну, поменьше Короля,-- сказал Кристофер Робин, и тут же, заметив, что Пух, кажется, огорчен, он поспешно добавил:-- Но побольше Купца! -- А Медведь тоже может стать им? -- Конечно, может!-- сказал Кристофер Робин. -- Я тебя сейчас посвящу. Он взял палочку и, слегка ударив Винни-Пуха по плечу, сказал: -- Встань, сэр Винни-Пух де Медведь, вернейший из моих рыцарей! Понятно, Пух встал, а потом опять сел и сказал: "Спасибо", как полагается говорить, когда тебя посвятили в Рыцари. И незаметно он снова задремал, и во сне он и Сэр Насос, и Сэр Остров, и Купцы жили все вместе, и у них была Лошадка, и все они были верными Рыцарями доброго короля Кристофера Робина (все, кроме Купцов, которые смотрели за Лошадкой). Правда, время от времени он качал головой и говорил про себя: "Я что-то перепутал". А потом он начал думать обо всех вещах, которые Кристофер Робин захочет рассказать ему, когда вернется оттуда, куда собрался уходить, и как тогда трудно будет бедному Медведю с опилками в голове ничего не перепутать. "И тогда, наверно,-- грустно сказал он про себя,-- Кристофер Робин не захочет мне ничего больше рассказывать. Интересно, если ты Верный Рыцарь, неужели ты должен быть только верным, и все, а рассказывать тебе ничего не будут?" Тут Кристофер Робин, который все еще смотрел в пространство, подперев голову рукой, вдруг окликнул его: -- Пух! -- Что?-- сказал Пух. -- Когда я буду... Когда... Пух! -- Что, Кристофер Робин? -- Мне теперь не придется больше делать то, что я больше всего люблю. -- Никогда? -- Ну, может, иногда. Но не все время. Они не позволяют. Пух ждал продолжения, но Кристофер Робин опять замолчал. -- Что же, Кристофер Робин?-- сказал Пух. желая ему помочь. -- Пух, когда я буду... ну, ты знаешь... когда я уже не буду ничего не делать, ты будешь иногда приходить сюда? -- Именно я? -- Да, Пух. -- А ты будешь приходить? -- Да, Пух, обязательно. Обещаю тебе. -- Это хорошо,-- сказал Пух. -- Пух, обещай, что ты меня никогда-никогда не забудешь. Никогда-никогда! Даже когда мне будет сто лет. Пух немного подумал. -- А сколько тогда мне будет? -- Девяносто девять. Винни-Пух кивнул. -- Обещаю,-- сказал он. Все еще глядя вдаль, Кристофер Робин протянул руку и пожал лапку Пуха. -- Пух,-- серьезно сказал Кристофер Робин,-- если я... если я буду не совсем такой...-- Он остановился и попробовал выразиться иначе:-- Пух, ну, что бы ни случилось, ты ведь всегда поймешь. Правда? -- Что пойму? -- Ничего.-- Мальчик засмеялся и вскочил на ноги.-- Пошли. -- Куда?-- спросил Винни-Пух. -- Куда-нибудь,-- сказал Кристофер Робин. И они пошли. Но куда бы они ни пришли и что бы ни случилось с ними по дороге,-- здесь в Зачарованном Месте на вершине холма в Лесу, маленький мальчик будет всегда, всегда играть со своим медвежонком. В городе Стокгольме, на самой обыкновенной улице, в самом обыкновенном доме живет самая обыкновенная шведская семья по фамилии Свантесон. Семья эта состоит из самого обыкновенного папы, самой обыкновенной мамы и трех самых обыкновенных ребят -- Боссе, Бетан и Малыша. -- Я вовсе не самый обыкновенный малыш, -- говорит Малыш. Но это, конечно, неправда. Ведь на свете столько мальчишек, которым семь лет, у которых голубые глаза, немытые уши и разорванные на коленках штанишки, что сомневаться тут нечего: Малыш -- самый обыкновенный мальчик. Боссе пятнадцать лет, и он с большей охотой стоит в футбольных воротах, чем у школьной доски, а значит -- он тоже самый обыкновенный мальчик. Бетан четырнадцать лет, и у нее косы точь-в-точь такие же, как у других самых обыкновенных девочек. Во всем доме есть только одно не совсем обыкновенное существо -- Карлсон, который живет на крыше. Да, он живет на крыше, и одно это уже необыкновенно. Быть может, в других городах дело обстоит иначе, но в Стокгольме почти никогда не случается, чтобы кто-нибудь жил на крыше, да еще в отдельном маленьком домике. А вот Карлсон, представьте себе, живет именно там. Карлсон -- это маленький толстенький самоуверенный человечек, и к тому же он умеет летать. На самолетах и вертолетах летать могут все, а вот Карлсон умеет летать сам по себе. Стоит ему только нажать кнопку на животе, как у него за спиной тут же начинает работать хитроумный моторчик. С минуту, пока пропеллер не раскрутится как следует, Карлсон стоит неподвижно, но когда мотор заработает вовсю, Карлсон взмывает ввысь и летит, слегка покачиваясь, с таким важным и достойным видом, словно какой-нибудь директор, -- конечно, если можно себе представить директора с пропеллером за спиной. Карлсону прекрасно живется в маленьком домике на крыше. По вечерам он сидит на крылечке, покуривает трубку да глядит на звезды. С крыши, разумеется, звезды видны лучше, чем из окон, и поэтому можно только удивляться, что так мало людей живет на крышах. Должно быть, другие жильцы просто не догадываются поселиться на крыше. Ведь они не знают, что у Карлсона там свой домик, потому что домик этот спрятан за большой дымовой трубой. И вообще, станут ли взрослые обращать внимание на какой-то там крошечный домик, даже если и споткнутся о него? Как-то раз один трубочист вдруг увидел домик Карлсона. Он очень удивился и сказал самому себе: -- Странно... Домик?.. Не может быть! На крыше стоит маленький домик?.. Как он мог здесь оказаться? Затем трубочист полез в трубу, забыл про домик и уж никогда больше о нем не вспоминал. Малыш был очень рад, что познакомился с Карлсоном. Как только Карлсон прилетал, начинались необычайные приключения. Карлсону, должно быть, тоже было приятно познакомиться с Малышом. Ведь что ни говори, а не очень-то уютно жить одному в маленьком домике, да еще в таком, о котором никто и не слышал. Грустно, если некому крикнуть: "Привет, Карлсон!", когда ты пролетаешь мимо. Их знакомство произошло в один из тех неудачных, дней, когда быть Малышом не доставляло никакой радости, хотя обычно быть Малышом чудесно. Ведь Малыш -- любимец всей семьи, и каждый балует его как только может. Но в тот день все шло шиворот-навыворот. Мама выругала его за то, что он опять разорвал штаны, Бетан крикнула ему: "Вытри нос! ", а папа рассердился, потому что Малыш поздно пришел из школы. -- По улицам слоняешься! -- сказал папа. "По улицам слоняешься!" Но ведь папа не знал, что по дороге домой Малышу повстречался щенок. Милый, прекрасный щенок, который обнюхал Малыша и приветливо завилял хвостом, словно хотел стать его щенком. Если бы это зависело от Малыша, то желание щенка осуществилось бы тут же. Но беда заключалась в том, что мама и папа ни за что не хотели держать в доме собаку. А кроме того, из-за угла вдруг появилась какая-то тетка и закричала: "Рики! Рики! Сюда!" -- и тогда Малышу стало совершенно ясно, что этот щенок уже никогда не станет его щенком. -- Похоже, что так всю жизнь и прожзшешь без собаки, -- с горечью сказал Малыш, когда все обернулось против него. -- Вот у тебя, мама, есть папа; и Боссе с Бетан тоже всегда вместе. А у меня -- у меня никого нет!.. -- Дорогой Малыш, ведь у тебя все мы! -- сказала мама. -- Не знаю... -- с еще большей горечью произнес Малыш, потому что ему вдруг показалось, что у него действительно никого и ничего нет на свете. Впрочем, у него была своя комната, и он туда отправился. Стоял ясный весенний вечер, окна были открыты, и белые занавески медленно раскачивались, словно здороваясь с маленькими бледными звездами, только что появившимися на чистом весеннем небе. Малыш облокотился о подоконник и стал смотреть в окно. Он думал о том прекрасном щенке, который повстречался ему сегодня. Быть может, этот щенок лежит сейчас в корзинке на кухне и какой-нибудь мальчик -- не Малыш, а другой -- сидит рядом с ним на полу, гладит его косматую голову и приговаривает: "Рики, ты чудесный пес!" Малыш тяжело вздохнул. Вдруг он услышал какое-то слабое жужжание. Оно становилось все громче и громче, и вот, как это ни покажется странным, мимо окна пролетел толстый человечек. Это и был Карлсон, который живет на крыше. Но ведь в то время Малыш еще не знал его. Карлсон окинул Малыша внимательным, долгим взглядом и полетел дальше. Набрав высоту, он сделал небольшой круг над крышей, облетел вокруг трубы и повернул назад, к окну. Затем он прибавил скорость и пронесся мимо Малыша, как настоящий маленький самолет. Потом сделал второй круг. Потом третий. Малыш стоял не шелохнувшись и ждал, что будет дальше. У него просто дух захватило от волнения и по спине побежали мурашки -- ведь не каждый день мимо окон пролетают маленькие толстые человечки. А человечек за окном тем временем замедлил ход и, поравнявшись с подоконником, сказал: -- Привет! Можно мне здесь на минуточку приземлиться? -- Да, да, пожалуйста, -- поспешно ответил Малыш и добавил: -- А что, трудно вот так летать? -- Мне -- ни капельки, -- важно произнес Карлсон, -- потому что я лучший в мире летун! Но я не советовал бы увальню, похожему на мешок с сеном, подражать мне. Малыш подумал, что на "мешок с сеном" обижаться не стоит, но решил никогда не пробовать летать. -- Как тебя зовут? -- спросил Карлсон. -- Малыш. Хотя по-настоящему меня зовут Сванте Свантесон. -- А меня, как это ни странно, зовут Карлсон. Просто Карлсон, и все. Привет, Малыш! -- Привет, Карлсон! -- сказал Малыш. -- Сколько тебе лет? -- спросил Карлсон. -- Семь, -- ответил Малыш. -- Отлично. Продолжим разговор, -- сказал сон. Затем он быстро перекинул через подоконник одну за другой свои маленькие толстенькие ножки и очутился в комнате. -- А тебе сколько лет? -- спросил Малыш, решив, что Карлсон ведет себя уж слишком ребячливо для взрослого дяди. -- Сколько мне лет? -- переспросил Карлсон. -- Я мужчина в самом расцвете сил, больше я тебе ничего не могу сказать. Малыш в точности не понимал, что значит быть мужчиной в самом расцвете сил. Может быть, он тоже мужчина в самом расцвете сил, но только еще не знает об этом? Поэтому он осторожно спросил: -- А в каком возрасте бывает расцвет сил? -- В любом! -- ответил Карлсон с довольной улыбкой. -- В любом, во всяком случае, когда речь идет обо мне. Я красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил! Он подошел к книжной полке Малыша и вытащил стоявшую там игрушечную паровую машину. -- Давай запустим ее, -- предложил Карлсон. -- Без папы нельзя, -- сказал Малыш. -- Машину можно запускать только вместе с папой или Боссе. -- С папой, с Боссе или с Карлсоном, который живет на крыше. Лучший в мире специалист по паровым машинам -- это Карлсон, который живет на крыше. Так и передай своему папе! -- сказал Карлсон. Он быстро схватил бутылку с денатуратом, которая стояла рядом с машиной, наполнил маленькую спиртовку и зажег фитиль. Хотя Карлсон и был лучшим в мире специалистом по паровым машинам, денатурат он наливал весьма неуклюже и даже пролил его, так что на полке образовалось целое денатуратное озеро. Оно тут же загорелось, и на полированной поверхности заплясали веселые голубые язычки пламени. Малыш испуганно вскрикнул и отскочил. -- Спокойствие, только спокойствие! -- сказал Карлсон и предостерегающе поднял свою пухлую ручку. Но Малыш не мог стоять спокойно, когда видел огонь. Он быстро схватил тряпку и прибил пламя. На полированной поверхности полки осталось несколько больших безобразных пятен. -- Погляди, как испортилась полка! -- озабоченно произнес Малыш. -- Что теперь скажет мама? -- Пустяки, дело житейское! Несколько крошечных пятнышек на книжной полке -- это дело житейское. Так и передай своей маме. Карлсон опустился на колени возле паровой машины, и глаза его заблестели. -- Сейчас она начнет работать. И действительно, не прошло и секунды, как паровая машина заработала. Фут, фут, фут... -- пыхтела она. О, это была самая прекрасная из всех паровых машин, какие только можно себе вообразить, и Карлсон выглядел таким гордым и счастливым, будто сам ее изобрел. -- Я должен проверить предохранительный клапан, -- вдруг произнес Карлсон и принялся крутить какую-то маленькую ручку. -- Если не проверить предохранительные клапаны, случаются аварии. Фут-фут-фут... -- пыхтела машина все быстрее и быстрее. -- Фут-фут-фут!.. Под конец она стала задыхаться, точно мчалась галопом. Глаза у Карлсона сияли. А Малыш уже перестал горевать по поводу пятен на полке. Он был счастлив, что у него есть такая чудесная паровая машина и что он познакомился с Карлсоном, лучшим в мире специалистом по паровым машинам, который так искусно проверил ее предохранительный клапан. -- Ну, Малыш, -- сказал Карлсон, -- вот это действительно "фут-фут-фут"! Вот это я понимаю! Лучший в мире спе... Но закончить Карлсон не успел, потому что в этот момент раздался громкий взрыв и паровой машины не стало, а обломки ее разлетелись по всей комнате. -- Она взорвалась! -- в восторге закричал Карлсон, словно ему удалось проделать с паровой машиной самый интересный фокус. -- Честное слово, она взорвалась! Какой грохот! Вот здорово! Но Малыш не мог разделить радость Карлсона. Он стоял растерянный, с глазами, полными слез. -- Моя паровая машина... -- всхлипывал он. -- Моя паровая машина развалилась на куски! -- Пустяки, дело житейское! -- И Карлсон беспечно махнул своей маленькой пухлой рукой. -- Я тебе дам еще лучшую машину, -- успокаивал он Малыша. -- Ты? -- удивился Малыш. -- Конечно. У меня там, наверху, несколько тысяч паровых машин. -- Где это у тебя там, наверху? -- Наверху, в моем домике на крыше. -- У тебя есть домик на крыше? -- переспросил Малыш. -- И несколько тысяч паровых машин? -- Ну да. Уж сотни две наверняка. -- Как бы мне хотелось побывать в твоем домике! -- воскликнул Малыш. В это было трудно поверить: маленький домик на крыше, и в нем живет Карлсон... -- Подумать только, дом, набитый паровыми машинами! -- воскликнул Малыш. -- Две сотни машин! -- Ну, я в точности не считал, сколько их там осталось, -- уточнил Карлсон, -- но уж никак не меньше нескольких дюжин. -- И ты мне дашь одну машину? -- Ну конечно! -- Прямо сейчас! -- Нет, сначала мне надо их немножко осмотреть, проверить предохранительные клапаны... ну, и тому подобное. Спокойствие, только спокойствие! Ты получишь машину на днях. Малыш принялся собирать с пола куски того, что раньше было его паровой машиной. -- Представляю, как рассердится папа, -- озабоченно пробормотал он. Карлсон удивленно поднял брови: -- Из-за паровой машины? Да ведь это же пустяки, дело житейское. Стоит ли волноваться по такому поводу! Так и передай своему папе. Я бы ему это сам сказал, но спешу и поэтому не могу здесь задерживаться... Мне не удастся сегодня встретиться с твоим папой. Я должен слетать домой, поглядеть, что там делается. -- Это очень хорошо, что ты попал ко мне, -- сказал Малыш. -- Хотя, конечно, паровая машина... Ты еще когда-нибудь залетишь сюда? -- Спокойствие, только спокойствие! -- сказал Карлсон и нажал кнопку на своем животе. Мотор загудел, но Карлсон все стоял неподвижно и ждал, пока пропеллер раскрутится во всю мощь. Но вот Карлсон оторвался от пола и сделал несколько кругов. -- Мотор что-то барахлит. Надо будет залететь в мастерскую, чтобы его там смазали. Конечно, я и сам мог бы это сделать, да, беда, нет времени... Думаю, что я все-таки загляну в мастерскую. Малыш тоже подумал, что так будет разумнее. Карлсон вылетел в открытое окно; его маленькая толстенькая фигурка четко вырисовывалась на весеннем, усыпанном звездами небе. -- Привет, Малыш! -- крикнул Карлсон, помахал своей пухлое ручкой и скрылся. -- Я ведь вам уже говорил, что его зовут Карлсон и что он живет там, наверху, на крыше, -- сказал Малыш. -- Что же здесь особенного? Разве люди не могут жить, где им хочется?.. -- Не упрямься, Малыш, -- сказала мама. -- Если бы ты знал, как ты нас напугал! Настоящий взрыв. Ведь тебя могло убить! Неужели ты не понимаешь? -- Понимаю, но все равно Карлсон -- лучший в мире специалист по паровым машинам, -- ответил Малыш и серьезно посмотрел на свою маму. Ну как она не понимает, что невозможно сказать "нет", когда лучший в мире специалист по паровым машинам предлагает проверить предохранительный клапан! -- Надо отвечать за свои поступки, -- строго сказал папа, -- а не сваливать вину на какого-то Карлсона с крыши, которого вообще не существует. -- Нет, -- сказал Малыш, -- существует! -- Да еще и летать умеет! -- насмешливо подхватил Боссе. -- Представь себе, умеет, -- отрезал Малыш. -- Я надеюсь, что он залетит к нам, и ты сам увидишь. -- Хорошо бы он залетел завтра, -- сказала Бетан. -- Я дам тебе крону, Малыш, если увижу своими глазами Карлсона, который живет на крыше. -- Нет, завтра ты его не увидишь -- завтра он должен слетать в мастерскую смазать мотор. -- Ну, хватит рассказывать сказки, -- сказала мама. -- Ты лучше погляди, на что похожа твоя книжная полка. -- Карлсон говорит, что это пустяки, дело житейское! -- И Малыш махнул рукой, точь-в-точь как махал Карлсон, давая понять, что вовсе не стоит расстраиваться из-за каких-то там пятен на полке. Но ни слова Малыша, ни этот жест не произвели на маму никакого впечатления. -- Вот, значит, как говорит Карлсон? -- строго сказала она. -- Тогда передай ему, что, если он еще раз сунет сюда свой нос, я его так отшлепаю -- век будет помнить. Малыш ничего не ответил. Ему показалось ужасным, что мама собирается отшлепать лучшего в мире специалиста по паровым машинам. Да, ничего хорошего нельзя было ожидать в такой неудачный день, когда буквально все шло шиворот-навыворот. И вдруг Малыш почувствовал, что он очень соскучился по Карлсону -- бодрому, веселому человечку, который так потешно махал своей маленькой рукой, приговаривая: "Неприятности -- это пустяки, дело житейское, и расстраиваться тут нечего". "Неужели Карлсон больше никогда не прилетит?" -- с тревогой подумал Малыш. -- Спокойствие, только спокойствие! -- сказал себе Малыш, подражая Карлсону. -- Карлсон ведь обещал, а он такой, что ему можно верить, это сразу видно. Через денек-другой он прилетит, наверняка прилетит. ...Малыш лежал на полу в своей комнате и читал книгу, когда снова услышал за окном какое-то жужжание, и, словно гигантский шмель, в комнату влетел Карлсон. Он сделал несколько кругов под потолком, напевая вполголоса какую-то веселую песенку. Пролетая мимо висящих на стенах картин, он всякий раз сбавлял скорость, чтобы лучше их рассмотреть. При этом он склонял набок голову и прищуривал глазки. -- Красивые картины, -- сказал он наконец. -- Необычайно красивые картины! Хотя, конечно, не такие красивые, как мои. Малыш вскочил на ноги и стоял, не помня себя от восторга: так он был рад, что Карлсон вернулся. -- А у тебя там на крыше много картин? -- спросил он. -- Несколько тысяч. Ведь я сам рисую в свободное время. Я рисую маленьких петухов и птиц и другие красивые вещи. Я лучший в мире рисовальщик петухов, -- сказал Карлсон и, сделав изящный разворот, приземлился на пол рядом с Малышом. -- Что ты говоришь! -- удивился Малыш. -- А нельзя ли мне подняться с тобой на крышу? Мне так хочется увидеть твой дом, твои паровые машины и твои картины!.. -- Конечно, можно, -- ответил Карлсон, -- само собой разумеется. Ты будешь дорогим гостем... как- нибудь в другой раз. -- Поскорей бы! -- воскликнул Малыш. -- Спокойствие, только спокойствие! -- сказал Карлсон. -- Я должен сначала прибрать у себя в доме. Но на это не уйдет много времени. Ты ведь догадываешься, кто лучший в мире мастер скоростной уборки комнат? -- Наверно, ты, -- робко сказал Малыш. -- "Наверно"! -- возмутился Карлсон. -- Ты еще говоришь "наверно"! Как ты можешь сомневаться! Карлсон, который живет на крыше, -- лучший в мире мастер скоростной уборки комнат. Это всем известно. Малыш не сомневался, что Карлсон во всем "лучший в мире". И уж наверняка он самый лучший в мире товарищ по играм. В этом Малыш убедился на собственном опыте... Правда, Кристер, и Гунилла тоже хорошие товарищи, но им далеко до Карлсона, который живет на крыше! Кристер только и делает, что хвалится своей собакой Еффой, и Малыш ему давнозавидует. "Если он завтра опять будет хвастаться Еффой, я ему расскажу про Карлсона. Что стоит его Еффа по сравнению с Карлсоном, который живет на крыше! Так я ему и скажу". И все же ничего на свете Малыш так страстно не желал иметь, как собаку... Карлсон прервал размышления Малыща. -- Я бы не прочь сейчас слегка поразвлечься, -- сказал он и с любопытством огляделся вокруг. -- Тебе не купили новой паровой машины? Малыш покачал головой. Он вспомнил о своей паровой машине и подумал: "Вот сейчас, когда Карлсон здесь, мама и папа смогут убедиться, что он в самом деле существует". А если Боссе и Бетан дома, то им он тоже покажет Карлсона. -- Хочешь пойти познакомиться с моими мамой и папой? -- спросил Малыш. -- Конечно! С восторгом! -- ответил Карлсон. -- Им будет очень приятно меня увидеть -- ведь я такой красивый и умный... -- Карлсон с довольным видом прошелся по комнате. -- И в меру упитанный, -- добавил он. -- Короче, мужчина в самом расцвете сил. Да, твоим родителям будет очень приятно со мной познакомиться. По доносившемуся из кухни запаху жарящихся мясных тефтелей Малыш понял, что скоро будут обедать. Подумав, он решил свести Карлсона познакомиться со своими родными после обеда. Во-первых, никогда ничего хорошего не получается, когда маме мешают жарить тефтели. А кроме того, вдруг папа или мама вздумают завести с Карлсоном разговор о паровой машине или о пятнах на книжной полке... А такого разговора ни в коем случае нельзя допускать. Во время обеда Малыш постарается втолковать и папе и маме, как надо относиться к лучшему в мире специалисту по паровым машинам. Вот когда они пообедают и все поймут, Малыш пригласит всю семью к себе в комнату. "Будьте добры, -- скажет Малыш, -- пойдемте ко мне. У меня в гостях Карлсон, который живет на крыше". Как они изумятся! Как будет забавно глядеть на их лица! Карлсон вдруг перестал расхаживать по комнате. Он замер на месте и стал принюхиваться, словно ищейка. -- Мясные тефтели, -- сказал он. -- Обожаю сочные вкусные тефтели! Малыш смутился. Собственно говоря, на эти слова Карлсона надо было бы ответить только одно: "Если хочешь, останься и пообедай с нами". Но Малыш не решился произнести такую фразу. Невозможно привести Карлсона к обеду без предварительного объяснения с родителями. Вот Кристера и Гуниллу -- это другое дело. С ними Малыш может примчаться в последнюю минуту, когда все остальные уже сидят за столом, и сказать: "Милая мама, дай, пожалуйста, Кристеру и Гунилле горохового супа и блинов". Но привести к обеду совершенно незнакомого маленького толстого человечка, который к тому же взорвал паровую машину и прожег книжную полку, -- нет, этого так просто сделать нельзя! Но ведь Карлсон только что заявил, что обожает сочные вкусные мясные тефтели, -- значит, надо во чтобы то ни стало угостить его тефтелями, а то он еще обидится на Малыша и больше не захочет с ним играть... Ах, как много теперь зависело от этих, вкусных мясных тефтелей! -- Подожди минутку, -- сказал Малыш. -- Я сбега на кухню за тефтелями. Карлсон одобряюще кивнул головой. -- Неси скорей! -- крикнул он вслед Малышу. -- Одними картинами сыт не будешь! Малыш примчался на кухню. Мама в клетчатом переднике стояла у плиты и жарила превосходные тефтели. Время от времени она встряхивала большую сковородку, и плотно уложенные маленькие мясные шарики подскакивали и переворачивались на другую сторону. -- А, это ты, Малыш? -- сказала мама. -- Скоро будем обедать. -- Мамочка, -- произнес Малыш самым вкрадчивым голосом, на который был только способен, -- мамочка, положи, пожалуйста, несколько тефтелек на блюдце, и я отнесу их в свою комнату. -- Сейчас, сынок, мы сядем за стол, -- ответил; мама. -- Я знаю, но все равно мне очень нужно... После обеда я тебе объясню, в чем дело. -- Ну ладно, ладно, -- сказала мама и положила на маленькую тарелочку шесть тефтелей. -- На, возьми. О, чудесные маленькие тефтели! Они пахли так восхитительно и были такие поджаристые, румяные -- словом, такие, какими и должны быть хорошие мясные тефтели! Малыш взял тарелку обеими руками и осторожно понес ее в свою комнату. -- Вот и я, Карлсон! -- крикнул Малыш, отворяя дверь. Но Карлсон исчез. Малыш стоял с тарелкой посреди комнаты и оглядывался по сторонам. Никакого Карлсона не было. Это было так грустно, что у Малыша сразу же испортилось настроение. -- Он ушел, -- сказал вслух Малыш. -- Он ушел. Но вдруг... -- Пип! -- донесся до Малыша какой-то странный писк. Малыш повернул голову. На кровати, рядом с подушкой, под одеялом, шевелился какой-то маленький комок и пищал: -- Пип! Пип! А затем из-под одеяла выглянуло лукавое лицо Карлсона. -- Хи-хи! Ты сказал: "он ушел", "он ушел"... Хи-хи! А "он" вовсе не ушел -- "он" только спрятался!.. -- пропищал Карлсон. Но тут он увидел в руках Малыша тарелочку и мигом нажал кнопку на животе. Мотор загудел, Карлсон стремительно спикировал с кровати прямо к тарелке с тефтелями. Он на лету схватил тефтельку, потом взвился к потолку и, сделав небольшой круг под лампой, с довольным видом принялся жевать. -- Восхитительные тефтельки! -- воскликнул Карлсон. -- На редкость вкусные тефтельки! Можно подумать, что их делал лучший в мире специалист по тефтелям!.. Но ты, конечно, знаешь, что это не так, -- добавил он. Карлсон снова спикировал к тарелке и взял еще одну тефтельку. В этот момент из кухни послышался мамин голос: -- Малыш, мы садимся обедать, быстро мой руки! -- Мне надо идти, -- сказал Малыш Карлсону и поставил тарелочку на пол. -- Но я очень скоро вернусь. Обещай, что ты меня дождешься. -- Хорошо, дождусь, -- сказал Карлсон. -- Но что мне здесь делать без тебя? -- Карлсон спланировал на пол и приземлился возле Малыша. -- Пока тебя не будет, я хочу заняться чем-нибудь интересным. У тебя правда нет больше паровых машин? -- Нет, -- ответил Малыш. -- .Машин нет, но есть кубики. -- Покажи, -- сказал Карлсон. Малыш достал из шкафа, где лежали игрушки, ящик со строительным набором. Это был и в самом деле великолепный строительный материал -- разноцветные детали различной формы. Их можно было соединять друг с другом и строить всевозможные вещи. -- Вот, играй, -- сказал Малыш. -- Из этого набора можно сделать и автомобиль, и подъемный кран, и все, что хочешь... -- Неужели лучший в мире строитель не знает, -- прервал Малыша Карлсон, -- что можно построить из этого строительного материала! Карлсон сунул себе в рот еще одну тефтельку и кинулся к ящику с кубиками. -- Сейчас ты увидишь, -- проговорил он и вывалил все кубики на пол. -- Сейчас ты увидишь... Но Малышу надо было идти обедать. Как охотно он остался бы здесь понаблюдать за работой лучшего в мире строителя! С порога он еще раз оглянулся на Карлсона и увидел, что тот уже сидит на полу возле горы кубиков и радостно напевает себе под нос: Ура, ура, ура! Прекрасная игра! Красив я и умен, И ловок, и силен! Люблю играть, люблю... жевать. Последние слова он пропел, проглотив четвертую тефтельку. Когда Малыш вошел в столовую, мама, папа, Боссе и Бетан уже сидели за столом. Малыш шмыгнул на свое место и повязал вокруг шеи салфетку. -- Обещай мне одну вещь, мама. И ты, папа, тоже, -- сказал он. -- Что же мы должны тебе обещать? -- спросила мама. -- Нет, ты раньше обещай! Папа был против того, чтобы обещать вслепую. -- А вдруг ты опять попросишь собаку? -- сказал папа. -- Нет, не собаку, -- ответил Малыш. -- А кстати, собаку ты мне тоже можешь обещать, если хочешь!.. Нет, это совсем другое и нисколечко не опасное. Обещайте, что вы обещаете! -- Ну ладно, ладно, -- сказала мама. -- Значит, вы обещали, -- радостно подхватил Малыш, -- ничего не говорить насчет паровой машины Карлсону, который живет на крыше... -- Интересно, -- сказала Бетан, -- как они могут что-нибудь сказать или не сказать Карлсону о паровой машине, раз они никогда с ним не встретятся? -- Нет, встретятся, -- спокойно ответил Малыш, -- потому что Карлсон сидит в моей комнате.! -- Ой, я сейчас подавлюсь! -- воскликнул Боссе. -- Карлсон сидит в твоей комнате? -- Да, представь себе, сидит! -- И Малыш с торжествующим видом поглядел по сторонам. Только бы они поскорее пообедали, и тогда они увидят... -- Нам было бы очень приятно познакомиться с Карлсоном, -- сказала мама. -- Карлсон тоже так думает! -- ответил Малыш. Наконец доели компот. Мама поднялась из-за стола. Настал решающий миг. -- Пойдемте все, -- предложил Малыш. -- Тебе не придется нас упрашивать, -- сказала Бетан. -- Я не успокоюсь, пока не увижу этого самого Карлсона. Малыш шел впереди. -- Только исполните, что обещали, -- сказал он, подойдя к двери своей комнаты. -- Ни слова о паровой машине! Затем он нажал дверную ручку и открыл дверь. Карлсона в комнате не было. На этот раз по-настоящему не было. Нигде. Даже в постели Малыша не шевелился маленький комок. Зато на полу возвышалась башня из кубиков. Очень высокая башня. И хотя Карлсон мог бы, конечно, построить из кубиков подъемные краны и любые другие вещи, на этот раз он просто ставил один кубик на другой, так что в конце концов получилась длинная-предлинная, узкая башня, которая сверху была увенчана чем-то, что явно должно было изображать купол: на самом верхнем кубике лежала маленькая круглая мясная тефтелька. Да, это была для Малыша очень тяжелая минута. Маме, конечно, не понравилось, что ее тефтелями украшают башни из кубиков, и она не сомневалась, что это была работа Малыша. -- Карлсон, который живет на крыше... -- начал было Малыш, но папа строго прервал его: -- Вот что, Малыш: мы больше не хотим слушать твои выдумки про Карлсона! Боссе и Бетан рассмеялись. -- Ну и хитрец же этот Карлсон! -- сказала Бетан. -- Он скрывается как раз в ту минуту, когда мы приходим. Огорченный Малыш съел холодную тефтельку и собрал свои кубики. Говорить о Карлсоне сейчас явно не стоило. Но как нехорошо поступил с ним Карлсон, как нехорошо! -- А теперь мы пойдем пить кофе и забудем про Карлсона, -- сказал папа и в утешение потрепал Малыша по щеке. Кофе пили всегда в столовой у камина. Так было и сегодня вечером, хотя на дворе стояла теплая, ясная весенняя погода и липы на улице уже оделись маленькими клейкими зелеными листочками. Малыш не любил кофе, но зато очень любил сидеть вот так с мамой, и папой, и Боссе, и Бетан перед огнем, горящим в камине... -- Мама, отвернись на минутку, -- попросил Малыш, когда мама поставила на маленький столик перед камином поднос с кофейником. -- Зачем? -- Ты же не можешь видеть, как я грызу сахар, а я сейчас возьму кусок, -- сказал Малыш. Малышу надо было чем-то утешиться. Он был очень огорчен, что Карлсон удрал. Ведь действительно нехорошо так поступать -- вдруг исчезнуть, ничего не оставив, кроме башни из кубиков, да еще с мясной тефтелькой наверху! Малыш сидел на своем любимом месте у камина -- так близко к огню, как только возможно. Вот эти минуты, когда вся семья после обеда пила кофе, были, пожалуй, самыми приятными за весь день. Тут можно было спокойно поговорить с папой и с мамой, и они терпеливо выслушивали Малыша, что не всегда случалось в другое время. Забавно было следить за тем, как Боссе и Бетан подтрунивали друг над другом и болтали о "зубрежке". "Зубрежкой", должно быть, назывался другой, более сложный способ приготовления уроков, чем тот, которому учили Малыша в начальной школе. Малышу тоже очень хотелось рассказать о своих школьных делах, но никто, кроме мамы и папы, этим не интересовался. Боссе и Бетан только смеялись над его рассказами, и Малыш замолкал -- он боялся говорить то, над чем так обидно смеются. Впрочем, Боссе и Бетан старались не дразнить Малыша, потому что он им отвечал тем же. А дразнить Малыш умел прекрасно, -- да и как может быть иначе, когда у тебя такой брат, как Боссе, и такая сестра, как Бетан! -- Ну, Малыш, -- спросила мама, -- ты уже выучил уроки? Нельзя сказать, чтобы такие вопросы были Малышу по душе, но раз уж мама так спокойно отнеслась к тому, что он съел кусок сахару, то и Малыш решил мужественно выдержать этот неприятный разговор. -- Конечно, выучил, -- хмуро ответил он. Все это время Малыш думал только о Карлсоне. И как это люди не понимают, что пока он не узнает, куда исчез Карлсон, ему не до уроков! -- А что вам задали? -- спросил папа. Малыш окончательно рассердился. Видно, этим разговорам сегодня конца не будет. Ведь не затем же они так уютно сидят сейчас у огня, чтобы только и делать, что говорить об уроках! -- Нам задали алфавит, -- торопливо ответил он, -- целый длиннющий алфавит. И я его знаю: сперва идет "А", а потом все остальные буквы. Он взял еще кусок сахару и снова принялся думать о Карлсоне. Пусть себе болтают о чем хотят, а он будет думать только о Карлсоне. От этих мыслей его оторвала Бетан: -- Ты что, не слышишь, Малыш? Хочешь заработать двадцать пять эре? (эре - мелкая монета в Швеции) Малыш не сразу понял, что она ему говорит. Конечно, он был не прочь заработать двадцать пять эре. Но все зависело от того, что для этого надо сделать. -- Двадцать пять эре -- это слишком мало, -- твердо сказал он. -- Сейчас ведь такая дороговизна... Как ты думаешь, сколько стоит, например, пятидесятиэровый стаканчик мороженого? -- Я думаю, пятьдесят эре, -- хитро улыбнулась Бетан. -- Вот именно, -- сказал Малыш. -- И ты сама прекрасно понимаешь, что двадцать пять эре -- это очень мало. -- Да ты ведь даже не знаешь, о чем идет речь, -- сказала Бетан. -- Тебе ничего не придется делать. Тебе нужно будет только кое-чего не делать. -- А что я должен буду не делать? -- Ты должен будешь в течение всего вечера не переступать порога столовой. -- Понимаешь, придет Пелле, новое увлечение Бетан, -- сказал Боссе. Малыш кивнул. Ну ясно, ловко они все рассчитали: мама с папой пойдут в кино, Боссе -- на футбольный матч, а Бетан со своим Пелле проворкуют весь вечер в столовой. И лишь он, Малыш, будет изгнан в свою комнату, да еще за такое ничтожное вознаграждение, как двадцать пять эре... Вот как к нему относятся в семье! -- А какие уши у твоего нового увлечения? Он что, такой же лопоухий, как и тот, прежний? Это было сказано специально для того, чтобы позлить Бетан. -- Вот, слышишь, мама? -- сказала она. -- Теперь ты сама понимаешь, почему мне нужно убрать отсюда Малыша. Кто бы ко мне ни пришел -- он всех отпугивает! -- Он больше не будет так делать, -- неуверенно сказала мама; она не любила, когда ее дети ссорились. -- Нет, будет, наверняка будет! -- стояла на своем Бетан. -- Ты что, не помнишь, как он выгнал Клааса? Он уставился на него и сказал: "Нет, Бетан, такие уши одобрить невозможно". Ясно, что после этого Клаас и носа сюда не кажет. -- Спокойствие, только спокойствие! -- проговорил Малыш тем же тоном, что и Карлсон. -- Я останусь в своей комнате, и притом совершенно бесплатно. Если вы не хотите меня видеть, то и ваших денег мне не нужно. -- Хорошо, -- сказала Бетан. -- Тогда поклянись, что я не увижу тебя здесь в течение всего вечера. -- Клянусь! -- сказал Малыш. -- И поверь, что мне вовсе не нужны все твои Пелле. Я сам готов заплатить двадцать пять эре, только бы их не видеть. И вот мама с папой отправились в кино, а Боссе умчался на стадион. Малыш сидел в своей комнате, и притом совершенно бесплатно. Когда он приоткрывал дверь, до него доносилось невнятное бормотание из столовой -- там Бетан болтала со своим Пелле. Малыш постарался уловить, о чем они говорят, но это ему не удалось. Тогда он подошел к окну и стал вглядываться в сумерки. Потом посмотрел вниз, на улицу, не играют ли там Кристер и Гунилла. У подъезда возились мальчишки, кроме них, на улице никого не было. Пока они дрались, Малыш с интересом следил за ними, но, к сожалению, драка быстро кончилась, и ему опять стало очень скучно. И тогда он услышал божественный звук. Он услышал, как жужжит моторчик, и минуту спустя Карлсон влетел в окно. -- Привет, Малыш! -- беззаботно произнес он. -- Привет, Карлсон! Откуда ты взялся? -- Что?.. Я не понимаю, что ты хочешь сказать. -- Да ведь ты исчез и как раз в тот момент, когда я собирался тебя познакомить с моими мамой и папой. Почему ты удрал? Карлсон явно рассердился. Он подбоченился и воскликнул: -- Нет, в жизни не слыхал ничего подобного! Может быть, я уже не имею права взглянуть, что делается у меня дома? Хозяин обязан следить за своим домом. Чем я виноват, что твои мама и папа решили познакомиться со мной как раз в тот момент, когда я должен был заняться своим домом? Карлсон оглядел комнату. -- А где моя башня? Кто разрушил мою прекрасную башню и где моя тефтелька? Малыш смутился. -- Я не думал, что ты вернешься, -- сказал он. -- Ах, так! -- закричал Карлсон. -- Лучший в мире строитель воздвигает башню, и что же происходит? Кто ставит вокруг нее ограду? Кто следит за тем, чтобы она осталась стоять во веки веков? Никто! Совсем наоборот: башню ломают, уничтожают да к тому же еще и съедают чужую тефтельку! Карлсон отошел в сторону, присел на низенькую скамеечку и надулся. -- Пустяки, -- сказал Малыш, -- дело житейское! -- И он махнул рукой точно так же, как это делал Карлсон. -- Есть из-за чего расстраиваться!.. -- Тебе хорошо рассуждать! -- сердито пробурчал Карлсон. -- Сломать легче всего. Сломать и сказать, что это, мол, дело житейское и не из-за чего расстраиваться. А каково мне, строителю, который воздвиг башню вот этими бедными маленькими руками! И Карлсон ткнул свои пухленькие ручки прямо в нос Малышу. Потом он снова сел на скамеечку и надулся пуще прежнего. -- Я просто вне себя, -- проворчал он, -- ну просто выхожу из себя! Малыш совершенно растерялся. Он стоял, не зная, что предпринять. Молчание длилось долго. В конце концов Карлсон сказал грустным голосом: -- Если я получу какой-нибудь небольшой подарок, то, быть может, опять повеселею. Правда, ручаться я не могу, но, возможно, все же повеселею, если мне что-нибудь подарят... Малыш подбежал к столу и начал рыться в ящике, где у него хранились самые драгоценные вещи: коллекция марок, разноцветные морские камешки, цветные мелки и оловянные солдатики. Там же лежал и маленький электрический фонарик. Малыш им очень дорожил. -- Может быть, тебе подарить вот это? -- сказал он. Карлсон метнул быстрый взгляд на фонарик и оживился: -- Вот-вот, что-то в этом роде мне и нужно, чтобы у меня исправилось настроение. Конечно, моя башня была куда лучше, но, если ты мне дашь этот фонарик, я постараюсь хоть немножко повеселеть. -- Он твой, -- сказал Малыш. -- А он зажигается? -- с сомнением спросил Карлсон, нажимая кнопку. -- Ура! Горит! -- вскричал он, и глаза его тоже загорелись. -- Подумай только, когда темными осенними вечерами мне придется идти к своему маленькому домику, я зажгу этот фонарик. Теперь я узко не буду блуждать в потемках среди труб, -- сказал Карлсон и погладил фонарик. Эти слова доставили Малышу большую радость, и он мечтал только об одном -- хоть раз погулять с Карлсоном по крышам и поглядеть, как этот фонарик будет освещать им путь в темноте. -- Ну, Малыш, вот я и снова весел! Зови своих маму и папу, и мы познакомимся. -- Они ушли в кино, -- сказал Малыш. -- Пошли в кино, вместо того чтобы встретиться со мной? -- изумился Карлсон. -- Да, все ушли. Дома только Бетан и ее новое увлечение. Они сидят в столовой, но мне туда нельзя заходить. -- Что я слышу! -- воскликнул Карлсон. -- Ты не можешь пойти куда хочешь? Ну, этого мы не потерпим. Вперед!.. -- Но ведь я поклялся... -- начал было Малыш. -- А я поклялся, -- перебил его Карлсон, -- что если замечу какую-нибудь несправедливость, то в тот же миг, как ястреб, кинусь на нее... Он подошел и похлопал Малыша по плечу: -- Что же ты обещал? -- Я обещал, что меня весь вечер не увидят в столовой. -- Тебя никто и не увидит, -- сказал Карлсон. -- А ведь тебе небось хочется посмотреть на новое увлечение Бетан? -- По правде говоря, очень! -- с жаром ответил Малыш. -- Прежде она дружила с мальчиком, у которого уши были оттопырены. Мне ужасно хочется поглядеть, какие уши у этого. -- Да и я бы охотно поглядел на его уши, -- сказал Карлсон. -- Подожди минутку! Я сейчас придумаю какую-нибудь штуку. Лучший в мире мастер на всевозможные проказы -- это Карлсон, который живет на крыше. -- Карлсон внимательно огляделся по сторонам. -- Вот то, что нам нужно! -- воскликнул он, указав головой на одеяло. -- Именно одеяло нам и нужно. Я не сомневался, что придумаю какую-нибудь штуку... -- Что же ты придумал? -- спросил Малыш. -- Ты поклялся, что тебя весь вечер не увидят в столовой? Так? Но, если ты накроешься одеялом, тебя ведь никто и не увидит. -- Да... но... -- попытался возразить Малыш. -- Никаких "но"! -- резко оборвал его Карлсон. -- Если ты будешь накрыт одеялом, увидят одеяло, а не тебя. Я тоже буду накрыт одеялом, поэтому и меня не увидят. Конечно, для Бетан нет худшего наказания. Но поделом ей, раз она такая глупая... Бедная, бедная малютка Бетан, так она меня и не увидит! Карлсон стащил с кровати одеяло и накинул его себе на голову. -- Иди сюда, иди скорей ко мне, -- позвал он Малыша. -- Войди в мою палатку. Малыш юркнул под одеяло к Карлсону, и они оба радостно захихикали. -- Ведь Бетан ничего не говорила о том, что она не хочет видеть в столовой палатку. Все люди радуются, когда видят палатку. Да еще такую, в которой горит огонек! -- И Карлсон зажег фонарик. Мальш не был уверен, что Бетан уж очень обрадуется, увидев палатку. Но зато стоять рядом с Карлсоном в темноте под одеялом и светить фонариком было так здорово, так интересно, что просто дух захватывало. Малыш считал, что можно с тем же успехом играть в палатку в его комнате, оставив в покое Бетан, но Карлсон никак не соглашался. -- Я не могу мириться с несправедливостью, -- сказал он. -- Мы пойдем в столовую, чего бы это ни стоило! И вот палатка начала двигаться к двери. Малыш шел вслед за Карлсоном. Из-под одеяла показалась маленькая пухлая ручка и тихонько отворила дверь. Палатка вышла в прихожую, отделенную от столовой плотной занавесью. -- Спокойствие, только спокойствие! -- прошептал Карлсон. Палатка неслышно пересекла прихожую и остановилась у занавеси. Бормотание Бетан и Пелле слышалось теперь явственнее, но все же слов нельзя было разобрать. Лампа в столовой не горела. Бетан и Пелле сумерничали -- видимо, им было достаточно света, который проникал через окно с улицы. -- Это хорошо, -- прошептал Карлсон. -- Свет моего фонарика в потемках покажется еще ярче. Но пока он на всякий случай погасил фонарик. -- Мы появимся, как радостный, долгожданный сюрприз... -- И Карлсон хихикнул под одеялом. Тихо-тихо палатка раздвинула занавесь и вошла в столовую. Бетан и Пелле сидели на маленьком диванчике у противоположной стены. Тихо-тихо приближалась к ним палатка. -- Я тебя сейчас поцелую, Бетан, -- услышал Малыш хриплый мальчишечий голос. Какой он чудной, этот Пелле! -- Ладно, -- сказала Бетан, и снова наступила тишина. Темное пятно палатки бесшумно скользило по полу; медленно и неумолимо надвигалось оно на диван. До дивана оставалось всего несколько шагов, но Бетан и Пелле ничего не замечали. Они сидели молча. -- А теперь ты меня поцелуй, Бетан, -- послышался робкий голос Пелле. Ответа так и не последовало, потому что в этот момент вспыхнул яркий свет фонарика, который разогнал серые сумеречные тени и ударил Пелле в лицо. Пелле вскочил, Бетан вскрикнула. Но тут раздался взрыв хохота и топот ног, стремительно удаляющихся по направлению к прихожей. Ослепленные ярким светом, Бетан и Пелле не могли ничего увидеть, зато они услышали смех, дикий, восторженный смех, который доносился из-за занавеси. -- Это мой несносный маленький братишка, -- объяснила Бетан. -- Ну, сейчас я ему задам! Малыш надрывался от хохота. -- Конечно, она тебя поцелует! -- крикнул он -- Почему бы ей тебя не поцеловать? Бетан всех целует, это уж точно. Потом раздался грохот, сопровождаемый новым взрывом смеха. -- Спокойствие, только спокойствие! -- прошептал Карлсон, когда во время своего стремительного бегства они вдруг споткнулись и упали на пол. Малыш старался быть как можно более спокойным, хотя смех так и клокотал в нем: Карлсон свалился прямо на него, и Малыш уже не разбирал, где его ноги, а где ноги Карлсона. Бетан могла их вот-вот настичь, поэтому они поползли на четвереньках. В панике ворвались они в комнату Малыша как раз в тот момент, когда Бетан уже норовила их схватить. -- Спокойствие, только спокойствие! -- шептал под одеялом Карлсон, и его коротенькие ножки стучали по полу, словно барабанные палочки. -- Лучший в мире бегун -- это Карлсон, который живет на крыше! -- добавил он, едва переводя дух. Малыш тоже умел очень быстро бегать, и, право, сейчас это было необходимо. Они спаслись, захлопнув дверь перед самым носом Бетан. Карлсон торопливо повернул ключ и весело засмеялся, в то время как Бетан изо всех сил колотила в дверь. -- Подожди, Малыш, я еще доберусь до тебя! -- сердито крикнула она. -- Во всяком случае, меня никто не видел! -- ответил Малыш из-за двери, и до Бетан снова донесся смех. Если бы Бетан не так сердилась, она бы услышала, что смеются двое. Однажды Малыш вернулся из школы злой, с шишкой на лбу. Мама хлопотала на кухне. Увидев шишку, она, как и следовало ожидать, огорчилась. -- Бедный Малыш, что это у тебя на лбу? -- спросила мама и обняла его. -- Кристер швырнул в меня камнем, -- хмуро ответил Малыш. -- Камнем? Какой противный мальчишка! -- воскликнула мама. -- Что же ты сразу мне не сказал? Малыш пожал плечами: -- Что толку? Ведь ты не умеешь кидаться камнями. Ты даже не сможешь попасть камнем в стену сарая. -- Ах ты глупыш! Неужели ты думаешь, что я стану бросать камни в Кристера? -- А чем же еще ты хочешь в него бросить? Ничего другого тебе не найти, во всяком случае, ничего более подходящего, чем камень. Мама вздохнула. Было ясно, что не один Кристер при случае швыряется камнями. Ее любимец был ничуть не лучше. Как это получается, что маленький мальчик с такими добрыми голубыми глазами -- драчун? -- Скажи, а нельзя ли вообще обойтись без драки? Мирно можно договориться о чем угодно. Знаешь, Малыш, ведь, собственно говоря, на свете нет такой вещи, о которой нельзя было бы договориться, если все как следует обсудить. -- Нет, мама, такие вещи есть. Вот, например, вчера я как раз тоже дрался с Кристером... -- И совершенно напрасно, -- сказала мама. -- Вы прекрасно могли бы разрешить ваш спор словами а не кулаками. Малыш присел к кухонному столу и обхватил руками свою разбитую голову. -- Да? Ты так думаешь? -- спросил он и неодобрительно взглянул на маму. -- Кристер мне сказал: "Я могу тебя отлупить". Так он и сказал. А я ему ответил: "Нет, не можешь". Ну скажи, могли ли мы разрешить наш спор, как ты говоришь, словами? Мама не нашлась что ответить, и ей пришлось оборвать свою умиротворяющую проповедь. Ее драчун сын сидел совсем мрачный, и она поспешила поставить перед ним чашку горячего шоколада и свежие плюшки. Все это Малыш очень любил. Еще на лестнице он уловил сладостный запах только что испеченной сдобы. А от маминых восхитительных плюшек с корицей жизнь делалась куда более терпимой. Преисполненный благодарности, он откусил кусочек. Пока он жевал, мама залепила ему пластырем шишку на лбу. Затем она тихонько поцеловала больное место и спросила: -- А что вы не поделили с Кристером сегодня? -- Кристер и Гунилла говорят, что я все сочинил про Карлсона, который живет на крыше. Они говорят, что это выдумка. -- А разве это не так? -- осторожно спросила мама. Малыш оторвал глаза от чашки с шоколадом и гневно посмотрел на маму. -- Даже ты не веришь тому, что я говорю! -- сказал он. -- Я спросил у Карлсона, не выдумка ли он... -- Ну и что же он тебе ответил? -- поинтересовалась мама. -- Он сказал, что, если бы он был выдумкой, это была бы самая лучшая выдумка на свете. Но дело в том, что он не выдумка. -- И Малыш взял еще одну булочку. -- Карлсон считает, что, наоборот, Кристер и Гунилла -- выдумка. "На редкость глупая выдумка", -- говорит он. И я тоже так думаю. Мама ничего не ответила -- она понимала, что бессмысленно разуверять Малыша в его фантазиях. -- Я думаю, -- сказала она наконец, -- что тебе лучше побольше играть с Гуниллой и Кристером и поменьше думать о Карлсоне. -- Карлсон, по крайней мере, не швыряет в меня камнями, -- проворчал Малыш и потрогал шишку на лбу. Вдруг он что-то вспомнил и радостно улыбнулся маме. -- Да, я чуть было не забыл, что сегодня впервые увижу домик Карлсона! Но он тут же раскаялся, что сказал это. Как глупо говорить с мамой о таких вещах! Однако эти слова Малыша не показались маме более опасными и тревожными, чем все остальное, что он обычно рассказывал о Карлсоне, и она беззаботно сказала: -- Ну что ж, это, вероятно, будет очень забавно. Но вряд ли мама была бы так спокойна, если бы поняла до конца, что именно сказал ей Малыш. Ведь подумать только, где жил Карлсон! Малыш встал из-за стола сытый, веселый и вполне довольный жизнью. Шишка на лбу уже не болела, во рту был изумительный вкус плюшек с корицей, через кухонное окно светило солнце, и мама выглядела такой милой в своем клетчатом переднике. Малыш подошел к ней, чмокнул ее полную руку и сказал: -- Как я люблю тебя, мамочка! -- Я очень рада, -- сказала мама. -- Да... Я люблю тебя, потому что ты такая милая. Затем Малыш пошел к себе в комнату и стал ждать Карлсона. Они должны были сегодня вместе отправиться на крышу, и, если бы Карлсон был только выдумкой, как уверяет Кристер, вряд ли Малыш смог бы туда попасть. "Я прилечу за тобой приблизительно часа в три, или в четыре, или в пять, но ни в коем случае не раньше шести", -- сказал ему Карлсон. Малыш так толком и не понял, когда же, собственно, Карлсон намеревается прилететь, и переспросил его. "Уж никак не позже семи, но едва ли раньше восьми... Ожидай меня примерно к девяти, после того как пробьют часы". Малыш ждал чуть ли не целую вечность, и в конце концов ему начало казаться, что Карлсона и в самом деле не существует. И когда Малыш уже был готов поверить, что Карлсон -- всего лишь выдумка, послышалось знакомое жужжание, и в комнату влетел Карлсон, веселый и бодрый. -- Я тебя совсем заждался, -- сказал Малыш. -- В котором часу ты обещал прийти? -- Я сказал приблизительно, -- ответил Карлсон. -- Так оно и вышло: я пришел приблизительно. Он направился к аквариуму Малыша, в котором кружились пестрые рыбки, окунул лицо в воду и стал пить большими глотками. -- Осторожно! Мои рыбки! -- крикнул Малыш; он испугался, что Карлсон нечаянно проглотит несколько рыбок. -- Когда у человека жар, ему надо много пить, -- сказал Карлсон. -- И если он даже проглотит две-три или там четыре рыбки, это пустяки, дело житейское. -- У тебя жар? -- спросил Малыш. -- Еще бы! Потрогай. -- И он положил руку Малыша на свой лоб. Но Малышу его лоб не показался горячим. -- Какая у тебя температура? -- спросил он. -- Тридцать -- сорок градусов, не меньше! Малыш недавно болел корью и хорошо знал, что значит высокая температура. Он с сомнением покачал головой: -- Нет, по-моему, ты не болен. -- Ух, какой ты гадкий! -- закричал Карлсон и топнул ногой. -- Что, я уж и захворать не могу, как все люди? -- Ты хочешь заболеть?! -- изумился Малыш. -- Конечно. Все люди этого хотят! Я хочу лежать в постели с высокой-превысокой температурой. Ты придешь узнать, как я себя чувствую, и я тебе скажу, что я самый тяжелый больной в мире. И ты меня спросишь, не хочу ли я чего-нибудь, и я тебе отвечу, что мне ничего не нужно. Ничего, кроме огромного торта, нескольких коробок печенья, горы шоколада и большого-пребольшого куля конфет! Карлсон с надеждой посмотрел на Малыша, но тот стоял совершенно растерянный, не зная, где он сможет достать все, чего хочет Карлсон. -- Ты должен стать мне родной матерью, -- продолжал Карлсон. -- Ты будешь меня уговаривать выпить горькое лекарство и обещаешь мне за это пять эре. Ты обернешь мне горло теплым шарфом. Я скажу, что он кусается, и только за пять эре соглашусь лежать с замотанной шеей. Малышу очень захотелось стать Карлсону родной матерью, а это значило, что ему придется опустошить свою копилку. Она стояла на книжной полке, прекрасная и тяжелая. Малыш сбегал на кухню за ножом и с его помощью начал доставать из копилки пятиэровые монетки. Карлсон помогал ему с необычайным усердием и ликовал по поводу каждой монеты, которая выкатывалась на стол. Попадались монеты в десять и двадцать пять эре, но Карлсона больше всего радовали пятиэровые монетки. Малыш помчался в соседнюю лавочку и купил на все деньги леденцов, засахаренных орешков и шоколаду. Когда он отдал продавцу весь свой капитал, то вдруг вспомнил, что копил эти деньги на собаку, и тяжело вздохнул. Но он тут же подумал, что тот, кто решил стать Карлсону родной матерью, не может позволить себе роскошь иметь собаку. Вернувшись домой с карманами, набитыми сластями, Малыш увидел, что в столовой вся семья -- и мама, и папа, и Бетан, и Боссе -- пьет послеобеденный кофе. Но у Малыша не было времени посидеть с ними. На мгновение ему в голову пришла мысль пригласить их всех к себе в комнату, чтобы познакомить наконец с Карлсоном. Однако, хорошенько подумав, он решил, что сегодня этого делать не стоит, -- ведь они могут помешать ему отправиться с Карлсоном на крышу. Лучше отложить знакомство до другого раза. Малыш взял из вазочки несколько миндальных печений в форме ракушек -- ведь Карлсон сказал, что печенья ему тоже хочется, -- и отправился к себе. -- Ты заставляешь меня так долго ждать! Меня, такого больного и несчастного, -- с упреком сказал Карлсон. -- Я торопился как только мог, -- оправдывался Малыш, -- и столько всего накупил... -- И у тебя не осталось ни одной монетки? Я ведь должен получить пять эре за то, что меня будет кусать шарф! -- испуганно перебил его Карлсон. Малыш успокоил его, сказав, что приберег несколько монет. Глаза Карлсона засияли, и он запрыгал на месте от удовольствия. -- О, я самый тяжелый в мире больной! -- закричал он. -- Нам надо поскорее уложить меня в постель. И тут Малыш впервые подумал: как же он попадет на крышу, раз он не умеет летать? -- Спокойствие, только спокойствие! -- бодро ответил Карлсон. -- Я посажу тебя на спину, и -- раз, два, три! -- мы полетим ко мне. Но будь осторожен, следи, чтобы пальцы не попали в пропеллер. -- Ты думаешь, у тебя хватит сил долететь со мной до крыши? -- Там видно будет, -- сказал Карлсон. -- Трудно, конечно, предположить, что я, такой больной и несчастный, смогу пролететь с тобой и половину пути. Но выход из положения всегда найдется: если почувствую, что выбиваюсь из сил, я тебя сброшу... Малыш не считал, что сбросить его вниз -- наилучший выход из положения, и вид у него стал озабоченный. -- Но, пожалуй, все обойдется благополучно. Лишь бы мотор не отказал. -- А вдруг откажет? Ведь тогда мы упадем! -- сказал Малыш. -- Безусловно упадем, -- подтвердил Карлсон. -- Но это пустяки, дело житейское! -- добавил он и махнул рукой. Малыш подумал и тоже решил, что это пустяки, дело житейское. Он написал на клочке бумаги записку маме и папе и оставил ее на столе: Я на вирху у Калсона который живет на крыше Конечно, лучше всего было бы успеть вернуться домой, прежде чем они найдут эту записку. Но если его случайно хватятся раньше, то пусть знают, где он находится. А то может получиться так, как уже было однажды, когда Малыш гостил за городом у бабушки и вдруг решил сесть в поезд и вернуться домой. Тогда мама плакала и говорила ему: "Уж если тебе, Малыш, так захотелось поехать на поезде, почему ты мне не сказал об этом?" "Потому, что я хотел ехать один", -- ответ Малыш. Вот и теперь то же самое. Он хочет отправиться с Карлсоном на крышу, поэтому лучше всего не просить разрешения. А если обнаружится, что его нет дома, он сможет оправдаться тем, что написал записку. Карлсон был готов к полету. Он нажал кнопку на животе, и мотор загудел. -- Залезай скорее мне на плечи, -- крикнул Карлсон, -- мы сейчас взлетим! И правда, они вылетели из окна и набрали высоту. Сперва Карлсон сделал небольшой круг над ближайшей крышей, чтобы испытать мотор. Мотор тарахтел так ровно и надежно, что Малыш ни капельки не боялся. Наконец Карлсон приземлился на своей крыше. -- А теперь поглядим, сможешь ли ты найти мой дом. Я тебе не скажу, за какой трубой он находится. Отыщи его сам. Малышу никогда не случалось бывать на крыше, но он не раз видел, как какой-то мужчина, привязав себя веревкой к трубе, счищал с крыши снег. Малыш всегда завидовал ему, а теперь он сам был таким счастливцем, хотя, конечно, не был обвязан веревкой и внутри у него что-то сжималось, когда он переходил от одной трубы к другой. И вдруг за одной из них он действительно увидел домик. Очень симпатичный домик с зелеными ставенками и маленьким крылечком. Малышу захотелось как можно скорее войти в этот домик и своими глазами увидеть все паровые машины и все картины с изображением петухов, да и вообще все, что там находилось. К домику была прибита табличка, чтобы все знали, кто в нем живет. Малыш прочел: Карлсон, который живет на крыше Карлсон распахнул настежь дверь и с криком: "Добро пожаловать, дорогой Карлсон, и ты, Малыш, тоже!" -- первым вбежал в дом. -- Мне нужно немедленно лечь в постель, потому что я самый тяжелый больной в мире! -- воскликнул он и бросился на красный деревянный диванчик который стоял у стены. Малыш вбежал вслед за ним; он готов был лопнуть от любопытства. В домике Карлсона было очень уютно -- это Малыш сразу заметил. Кроме деревянного диванчика, в комнате стоял верстак, служивший также и столом, шкаф, два стула и камин с железной решеткой и таганком. На нем Карлсон готовил пищу. Но паровых машин видно не было. Малыш долго оглядывал комнату, но не мог их нигде обнаружить и, наконец, не выдержав, спросил: -- А где же твои паровые машины? -- Гм... -- промычал Карлсон, -- мои паровые машины... Они все вдруг взорвались. Виноваты предохранительные клапаны. Только клапаны, ничто другое. Но это пустяки, дело житейское, и огорчаться нечего. Малыш вновь огляделся по сторонам. -- Ну, а где твои картины с петухами? Они что, тоже взорвались? -- язвительно спросил он Карлсона. -- Нет, они не взорвались, -- ответил Карлсон. -- Вот, гляди. -- И он указал на пришпиленный к стене возле шкафа лист картона. На большом, совершенно чистом листе в нижнем углу был нарисован крохотный красный петушок. -- Картина называется: "Очень одинокий петух", -- объяснил Карлсон. Малыш посмотрел на этого крошечного петушка. А ведь Карлсон говорил о тысячах картин, на которых изображены всевозможные петухи, и все это, оказывается, свелось к одной красненькой петухообразной козявке! -- Этот "Очень одинокий петух" создан лучшим в мире рисовальщиком петухов, -- продолжал Карлсон, и голос его дрогнул. -- Ах, до чего эта картина прекрасна и печальна!.. Но нет, я не стану сейчас плакать, потому что от слез поднимается температура... -- Карлсон откинулся на подушку и схватился за голову. -- Ты собирался стать мне родной матерью, ну так действуй, -- простонал он. Малыш толком не знал, с чего ему следует начать, и неуверенно спросил: -- У тебя есть какое-нибудь лекарство? -- Да, но я не хочу его принимать... А пятиэровая монетка у тебя есть? Малыш вынул монетку из кармана штанов. -- Дай сюда. Малыш протянул ему монетку. Карлсон быстро схватил ее и зажал в кулаке; вид у него был хитрый и довольный. -- Сказать тебе, какое лекарство я бы сейчас принял? -- Какое? -- поинтересовался Малыш. -- "Приторный порошок" по рецепту Карлсона, который живет на крыше. Ты возьмешь немного шоколаду, немного конфет, добавишь такую же порцию печенья, все это истолчешь и хорошенько перемешаешь. Как только ты приготовишь лекарство, я приму его. Это очень помогает от жара. -- Сомневаюсь, -- заметил Малыш. -- Давай поспорим. Спорю на шоколадку, что я прав. Малыш подумал, что, может быть, именно это мама и имела в виду, когда советовала ему разрешать споры словами, а не кулаками. -- Ну, давай держать пари! -- настаивал Карлсон. -- Давай, -- согласился Малыш. Он взял одну из шоколадок и положил ее на верстак, чтобы было ясно, на что они спорят, а затем принялся готовить лекарство по рецепту Карлсона. Он бросил в чашку несколько леденцов, несколько засахаренных орешков, добавил кусочек шоколаду, растолок все это и перемешал. Потом раскрошил миндальные ракушки и тоже высыпал их в чашку. Такого лекарства Малыш еще в жизни не видел, но оно выглядело так аппетитно, что он и сам согласился бы слегка поболеть, чтобы принять это лекарство. Карлсон уже привстал на своем диване и, как птенец, широко разинул рот. Малышу показалось совестным взять у него хоть ложку "приторного порошка". -- Всыпь в меня большую дозу, -- попросил Карлсон. Малыш так и сделал. Потом они сели и молча принялись ждать, когда у Карлсона упадет температура. Спустя полминуты Карлсон сказал: -- Ты был прав, это лекарство не помогает от жара. Дай-ка мне теперь шоколадку. -- Тебе? -- удавился Малыш. -- Ведь я выиграл пари! -- Ну да, пари выиграл ты, значит, мне надо получить в утешение шоколадку. Нет справедливости на этом свете! А ты всего-навсего гадкий мальчишка, ты хочешь съесть шоколад только потому, что у меня не упала температура. Малыш с неохотой протянул шоколадку Карлсону, который мигом откусил половину и, не переставая жевать, сказал: -- Нечего сидеть с кислой миной. В другой раз, когда я выиграю спор, шоколадку получишь ты. Карлсон продолжал энергично работать челюстями и, проглотив последний кусок, откинулся на подушку и тяжело вздохнул: -- Как несчастны все больные! Как я несчастен! Ну что ж, придется попробовать принять двойную дозу "приторного порошка", хоть я и ни капельки не верю, что он меня вылечит. -- Почему? Я уверен, что двойная доза тебе поможет. Давай поспорим! -- предложил Малыш. Честное слово, теперь и Малышу было не грех немножко схитрить. Он, конечно, совершенно не верил, что у Карлсона упадет температура даже и от тройной порции "приторного порошка", но ведь ему так хотелось на этот раз проспорить! Осталась еще одна шоколадка, и он ее получит, если Карлсон выиграет спор. -- Что ж, давай поспорим! Приготовь-ка мне поскорее двойную дозу "приторного порошка". Когда нужно сбить температуру, ничем не следует пренебрегать. Нам ничего не остается, как испробовать все средства и терпеливо ждать результата. Малыш смешал двойную дозу порошка и всыпал его в широко раскрытый рот Карлсона. Затем они снова уселись, замолчали и стали ждать Полминуты спустя Карлсон с сияющим видом соскочил с дивана. -- Свершилось чудо! -- крикнул он. -- У меня упала температура! Ты опять выиграл. Давай сюда шоколад. Малыш вздохнул и отдал Карлсону последнюю плиточку. Карлсон недовольно взглянул на него: -- Упрямцы вроде тебя вообще не должны держать пари. Спорить могут только такие, как я. Проиграл ли, выиграл ли Карлсон, он всегда сияет, как начищенный пятак. Воцарилось молчание, во время которого Карлсон дожевывал свой шоколад. Потом он сказал: -- Но раз ты такой лакомка, такой обжора, лучше всего будет по-братски поделить остатки. У тебя еще есть конфеты? Малыш пошарил в карманах. -- Вот, три штуки. -- И он вытащил два засахаренных орешка и один леденец. -- Три пополам не делится, -- сказал Карлсон, -- это знают даже малые дети. -- И, быстро схватив с ладони Малыша леденец, проглотил его. -- Вот теперь можно делить, -- продолжал Карлсон и с жадностью поглядел на оставшиеся два орешка: один из них был чуточку больше другого. -- Так как я очень милый и очень скромный, то разрешаю тебе взять первому. Но помни: кто берет первым, всегда должен брать то, что поменьше, -- закончил Карлсон и строго взглянул на Малыша. Малыш на секунду задумался, но тут же нашелся: -- Уступаю тебе право взять первым. -- Хорошо, раз ты такой упрямый! -- вскрикнул Карлсон и, схватив больший орешек, мигом засунул его себе в рот. Малыш посмотрел на маленький орешек, одиноко лежавший на его ладони. -- Послушай, -- сказал он, -- ведь ты же сам говорил, что тот, кто берет первым, должен взять то, что поменьше. -- Эй ты, маленький лакомка, если бы ты выбирал первым, какой бы орешек ты взял себе? -- Можешь не сомневаться, я взял бы меньший, -- твердо ответил Малыш. -- Так что ж ты волнуешься? Ведь он тебе и достался! Малыш вновь подумал о том, что, видимо, это и есть то самое разрешение спора словами, а не кулаками, о котором говорила мама. Но Малыш не умел долго дуться. К тому же он был очень рад, что у Карлсона упала температура. Карлсон тоже об этом вспомнил. -- Я напишу всем врачам на свете, -- сказал он, -- и сообщу им, какое лекарство помогает от жара. "Принимайте "приторный порошок", приготовленный по рецепту Карлсона, который живет на крыше". Так я и напишу: "Лучшее в мире средство против жара". Малыш еще не съел свой засахаренный орешек. Он лежал у него на ладони, такой заманчивый, аппетитный и восхитительный, что Малышу захотелось сперва им немного полюбоваться. Ведь стоит только положить в рот конфетку, как ее уже нет. Карлсон тоже смотрел на засахаренный орешек Малыша. Он долго не сводил глаз с этого орешка, потом наклонил голову и сказал: -- Давай поспорим, что я смогу взять этот орешек так, что ты и не заметишь. -- Нет, ты не сможешь, если я буду держать его: ладони и все время смотреть на него. -- Ну, давай поспорим, -- повторил Карлсон. -- Нет, -- сказал Малыш. -- Я знаю, что выиграю, и тогда ты опять получишь конфету. Малыш был уверен, что такой способ спора неправильный. Ведь когда он спорил с Боссе или Бетан, награду получал тот, кто выигрывал. -- Я готов спорить, но только по старому, правильному способу, чтобы конфету получил тот, кто выиграет. -- Как хочешь, обжора. Значит, мы спорим, что я смогу взять этот орешек с твоей ладошки так, что ты и не заметишь. -- Идет! -- согласился Малыш. -- Фокус-покус-фили-покус! -- крикнул Карлсон и схватил засахаренный орешек. -- Фокус-покус-фили -- покус, -- повторил он и сунул орешек себе в рот. -- Стоп! -- закричал Малыш. -- Я видел, как ты его взял. -- Что ты говоришь! -- сказал Карлсон и поспешил проглотил орешек. -- Ну, значит, ты опять выиграл. Никогда не видел мальчишки, которому бы так везло в споре. -- Да... но конфета... -- растерянно пробормотал Малыш. -- Ведь ее должен был получить тот, кто выиграл. -- Верно, -- согласился Карлсон. -- Но ее уже нет, и я готов спорить, что мне уже не удастся ее вернуть назад. Малыш промолчал, но подумал, что слова -- никуда не годное средство для выяснения, кто прав, а кто виноват; и он решил сказать об этом маме, как только ее увидит. Он сунул руку в свой пустой карман. Подумать только! -- там лежал еще один засахаренный орех, которого он раньше не заметил. Большой, липкий, прекрасный орех. -- Спорим, что у меня есть засахаренный орех! Спорим, что я его сейчас съем! -- сказал Малыш и быстро засунул орех себе в рот. Карлсон сел. Вид у него был печальный. -- Ты обещал, что будешь мне родной матерью, а занимаешься тем, что набиваешь себе рот сластями. Никогда еще не видел такого прожорливого мальчишки! Минуту он просидел молча и стал еще печальнее. -- Во-первых, я не получил пятиэровой монеты за то, что кусается шарф. -- Ну да. Но ведь тебе не завязывали горло, -- сказал Малыш. -- Я же не виноват, что у меня нет шарфа! Но если бы нашелся шарф, мне бы наверняка завязали им горло, он бы кусался, и я получил бы пять эре... -- Карлсон умоляюще посмотрел на Малыша, и его глаза наполнились слезами. -- Я должен страдать оттого, что у меня нет шарфа? Ты считаешь, это справедливо? Нет, Малыш не считал, что это справедливо, и он отдал свою последнюю пятиэровую монетку Карлсону, который живет на крыше. -- Ну, а теперь я хочу немного поразвлечься, -- сказал Карлсон минуту спустя. -- Давай побегаем по крышам и там уж сообразим, чем заняться. Малыш с радостью согласился. Он взял Карлсона за руку, и они вместе вышли на крышу. Начинало смеркаться, и все вокруг выглядело очень красиво: небо было таким синим, каким бывает только весной; дома, как всегда в сумерках, казались какими-то таинственными. Внизу зеленел парк, в котором часто играл Малыш, а от высоких тополей, растущих во дворе, поднимался чудесный, острый запах листвы. Этот вечер был прямо создан для прогулок по крышам. Из раскрытых окон доносились самые разные звуки и шумы: тихий разговор каких-то людей детский смех и детский плач; звяканье посуды, которую кто-то мыл на кухне; лай собаки; бренчание на пианино. Где-то загрохотал мотоцикл, а когда он промчался и шум затих, донесся цокот копыт и тарахтение телеги. -- Если бы люди знали, как приятно ходить по крышам, они давно бы перестали ходить по улицам, -- сказал Малыш. -- Как здесь хорошо! -- Да, и очень опасно, -- подхватил Карлсон, -- потому что легко сорваться вниз. Я тебе покажу несколько мест, где сердце прямо екает от страха. Дома так тесно прижались друг к другу, что можно было свободно перейти с крыши на крышу. Выступы мансарды, трубы и углы придавали крышам самые причудливые формы. И правда, гулять здесь было так опасно, что дух захватывало. В одном месте между домами был широкая щель, и Малыш едва не свалился в нее. Но в последнюю минуту, когда нога Малыша уже соскользнула с карниза, Карлсон схватил его за руку. -- Весело? -- крикнул он, втаскивая Малыша на крышу. -- Вот как раз такие места я и имел в виду. Что ж, пойдем дальше? Но Малышу не захотелось идти дальше -- сердце у него билось слишком сильно. Они шли по таким трудным и опасным местам, что приходилось цепляться руками и ногами, чтобы не сорваться. А Карлсон, желая позабавить Малыша, нарочно выбирал дорогу потруднее. -- Я думаю, что настало время нам немножко повеселиться, -- сказал Карлсон. -- Я частенько гуляю по вечерам на крышах и люблю подшутить над людьми, живущими вот в этих мансардах. -- Как подшутить? -- спросил Малыш. -- Над разными людьми по-разному. И я никогда не повторяю дважды одну и ту же шутку. Угадай, кто лучший в мире шутник? Вдруг где-то поблизости раздался громкий плач грудного младенца. Малыш еще раньше слышал, что кто-то плакал, но потом плач прекратился. Видимо, ребенок на время успокоился, а сейчас снова принялся кричать. Крик доносился из ближайшей мансарды и звучал жалостно и одиноко. -- Бедная малютка! -- сказал Малыш. -- Может быть, у нее болит живот. -- Это мы сейчас выясним, -- отозвался Карлсон. Они поползли вдоль карниза, пока не добрались до окна мансарды. Карлсон поднял голову и осторожно заглянул в комнату. -- Чрезвычайно заброшенный младенец, -- сказал он. -- Ясное дело, отец с матерью где-то бегают. Ребенок прямо надрывался от плача. -- Спокойствие, только спокойствие! -- Карлсон приподнялся над подоконником и громко произнес: -- Идет Карлсон, который живет на крыше, -- лучшая в мире нянька. Малышу не захотелось оставаться одному на крыше, и он тоже перелез через окно вслед за Карлсоном, со страхом думая о том, что будет, если вдруг появятся родители малютки. Зато Карлсон был совершенно спокоен. Он подошел к кроватке, в которой лежал ребенок, и пощекотал его под подбородком своим толстеньким указательным пальцем. -- Плюти-плюти-плют! -- сказал он шаловливо, затем, обернувшись к Малышу, объяснил: -- Так всегда говорят грудным детям, когда они плачут. Младенец от изумления на мгновение затих, но тут же разревелся с новой силой. -- Плюти-плюти-плют! -- повторил Карлсон и добавил: -- А еще с детьми вот как делают... Он взял ребенка на руки и несколько раз энергично его встряхнул. Должно быть, малютке это показалось забавным, потому что она вдруг слабо улыбнулась беззубой улыбкой. Карлсон был очень горд. -- Как легко развеселить крошку! -- сказал он. -- Лучшая в мире нянька -- это... Но закончить ему не удалось, так как ребенок опять заплакал. -- Плюти-плюти-плют! -- раздраженно прорычал Карлсон и стал еще сильнее трясти девочку. -- Слышишь, что я тебе говорю? Плюти-плюти-плют! Понятно? Но девочка орала во всю глотку, и Малыш протянул к ней руки. -- Дай-ка я ее возьму, -- сказал он. Малыш очень любил маленьких детей и много раз просил маму и папу подарить ему маленькую сестренку, раз уж они наотрез отказываются купить собаку. Он взял из рук Карлсона кричащий сверток и нежно прижал его к себе. -- Не плачь, маленькая! -- сказал Малыш. -- Ты ведь такая милая... Девочка затихла, посмотрела на Малыша серьезными блестящими глазами, затем снова улыбнулась своей беззубой улыбкой и что-то тихонько залепетала. -- Это мой плюти-плюти-плют подействовал, -- произнес Карлсон. -- Плюти-плюти-плют всегда действует безотказно. Я тысячи раз проверял. -- Интересно, а как ее зовут? -- сказал Малыш и легонько провел указательным пальцем по маленькой неясной щечке ребенка. -- Гюль-фия, -- ответил Карлсон. -- Маленьких девочек чаще всего зовут именно так. Малыш никогда не слыхал, чтобы какую-нибудь девочку звали Гюль-фия, но он подумал, что уж кто-кто, а лучшая в мире нянька знает, как обычно называют таких малюток. -- Малышка Гюль-фия, мне кажется, что ты хочешь есть, -- сказал Малыш, глядя, как ребенок норовит схватить губами его указательный палец. -- Если Гюль-фия голодна, то вот здесь есть колбаса и картошка, -- сказал Карлсон, заглянув в буфет. -- Ни один младенец в мире не умрет с голоду, пока у Карлсона не переведутся колбаса и картошка. Но Малыш сомневался, что Гюль-фия станет есть колбасу и картошку. -- Таких маленьких детей кормят, по-моему, молоком, -- возразил он. -- Значит, ты думаешь, лучшая в мире нянька не знает, что детям дают и чего не дают? -- возмутился Карлсон. -- Но если ты так настаиваешь, я могу слетать за коровой... -- Тут Карлсон недовольно взглянул на окно и добавил: -- Хотя трудно будет протащить корову через такое маленькое окошко. Гюль-фия тщетно ловила палец Малыша и жалобно хныкала. Действительно, похоже было на то, что она голодна. Малыш пошарил в буфете, но молока не нашел: там стояла лишь тарелка с тремя кусочками колбасы. -- Спокойствие, только спокойствие! -- сказал Карлсон. -- Я вспомнил, где можно достать молока... Мне придется кое-куда слетать... Привет, я скоро вернусь! Он нажал кнопку на животе и, прежде чем Малыш успел опомниться, стремительно вылетел из окна.. Малыш страшно перепугался. Что, если Карлсон, как обычно, пропадет на несколько часов? Что, если родители ребенка вернутся домой и увидят свою Гюль-фию на руках у Малыша? Но Малышу не пришлось сильно волноваться -- на этот раз Карлсон не заставил себя долго ждать. Гордый, как петух, он влетел в окно, держа в руках маленькую бутылочку с соской, такую, из которой обычно поят грудных детей. -- Где ты ее достал? -- удивился Малыш. -- Там, где я всегда беру молоко, -- ответил Карлсон, -- на одном балконе в Остермальме. (Остермальм - пригород Стокгольма) -- Как, ты ее просто стащил? -- воскликнул Малыш. -- Я ее... взял взаймы. -- Взаймы? А когда ты собираешься ее вернуть? -- Никогда! Малыш строго посмотрел на Карлсона. Но Карлсон только махнул рукой: -- Пустяки, дело житейское... Всего-навсего одна крошечная бутылочка молока. Там есть семья, где родилась тройня, и у них на балконе в ведре со льдом полным-полно таких бутылочек. Они будут только рады, что я взял немного молока для Гюль-фии. Гюль-фия протянула свои маленькие ручки к бутылке и нетерпеливо зачмокала. -- Я сейчас погрею молочко, -- сказал Малыш и передал Гюль-фию Карлсону, который снова стал вопить: "Плюти-плюти-плют" и трясти малютку. А Малыш тем временем включил плитку и стал греть бутылочку. Несколько минут спустя Гюль-фия уже лежала в своей кроватке и крепко спала. Она была сыта и довольна. Малыш суетился вокруг нее. Карлсон яростно раскачивал кроватку и громко распевал: -- Плюти-плюти-плют... Плюти-плюти-плют... Но, несмотря на весь этот шум, Гюль-фия заснула, потому что она наелась и устала. -- А теперь, прежде чем уйти отсюда, давай попроказничаем, -- предложил Карлсон. Он подошел к буфету и вынул тарелку с нарезанной колбасой. Малыш следил за ним, широко раскрыв глаза от удивления. Карлсон взял с тарелки один кусочек. -- Вот сейчас ты увидишь, что значит проказничать. -- И Карлсон нацепил кусочек колбасы на дверную ручку. -- Номер первый, -- сказал он и с довольным видом кивнул головой. Затем Карлсон подбежал к шкафчику, на котором стоял красивый белый фарфоровый голубь, и, прежде чем Малыш успел вымолвить слово, у голубя в клюве тоже оказалась колбаса. -- Номер второй, -- проговорил Карлсон. -- А номер третий получит Гюль-фия. Он схватил с тарелки последний кусок колбасы и сунул его в ручку спящей Гюль-фии. Это и в самом деле выглядело очень смешно. Можно было подумать, что Гюль-фия сама встала, взяла кусочек колбасы и заснула с ним. Но Малыш все же сказал: -- Прошу тебя, не делай этого. -- Спокойствие, только спокойствие! -- ответил Карлсон. -- Мы отучим ее родителей убегать из дому по вечерам. -- Почему? -- удивился Малыш. -- Ребенка, который уже ходит и берет себе колбасу, они не решатся оставить одного. Кто может предвидеть, что она захочет взять в другой раз? Быть может, папин воскресный галстук? И Карлсон проверил, не выпадет ли колбаса из маленькой ручки Гюль-фии. -- Спокойствие, только спокойствие! -- продолжал он. -- Я знаю, что делаю. Ведь я -- лучшая в мире нянька. Как раз в этот момент Малыш услышал, что кто-то поднимается по лестнице, и подскочил от испуга. -- Они идут! -- прошептал он. -- Спокойствие, только спокойствие! -- сказал Карлсон и потащил Малыша к окну. В замочную скважину уже всунули ключ. Малыш решил, что все пропало. Но, к счастью, они все-таки успели вылезти на крышу. В следующую секунду хлопнула дверь, и до Малыша долетели слова: -- А наша милая маленькая Сусанна спит себе да спит! -- сказала женщина. -- Да, дочка спит, -- отозвался мужчина. Но вдруг раздался крик. Должно быть, папа и мама Гюль-фии заметили, что девочка сжимает в ручке кусок колбасы. Малыш не стал ждать, что скажут родители Гюль-фии о проделках лучшей в мире няньки, которая, едва заслышав их голоса, быстро спряталась за трубу. -- Хочешь увидеть жуликов? -- спросил Карлсон Малыша, когда они немного отдышались. -- Тут у меня в одной мансарде живут два первоклассных жулика. Карлсон говорил так, словно эти жулики были его собственностью. Малыш в этом усомнился, но, так или иначе, ему захотелось на них поглядеть. Из окна мансарды, на которое указал Карлсон, доносился громкий говор, смех и крики. -- О, да здесь царит веселье! -- воскликнул Карлсон. -- Пойдем взглянем, чем это они так забавляются. Карлсон и Малыш опять поползли вдоль карниза. Когда они добрались до мансарды, Карлсон поднял голову и посмотрел в окно. Оно было занавешено. Но Карлсон нашел дырку, сквозь которую была видна вся комната. -- У жуликов гость, -- прошептал Карлсон. Малыш тоже посмотрел в дырку. В комнате сидели два субъекта, по виду вполне похожие на жуликов, и славный скромный малый вроде тех парней, которых Малыш видел в деревне, где жила его бабушка. -- Знаешь, что я думаю? -- прошептал Карлсон. -- Я думаю, что мои жулики затеяли что-то нехорошее. Но мы им помешаем... -- Карлсон еще раз поглядел в дырку. -- Готов поспорить -- они хотят обобрать этого беднягу в красном галстуке! Жулики и парень в галстуке сидели за маленьким столиком у самого окна. Они ели и пили. Время от времени жулики дружески похлопывали своего гостя по плечу, приговаривая: -- Как хорошо, что мы тебя встретили, дорогой Оскар! -- Я тоже очень рад нашему знакомству, -- отвечал Оскар. -- Когда впервые приезжаешь в город, очень хочется найти добрых друзей, верных и надежных. А то налетишь на каких-нибудь мошенников, и они тебя мигом облапошат. Жулики одобрительно поддакивали: -- Конечно. Недолго стать жертвой мошенников. Тебе, парень, здорово повезло, что ты встретил Филле и меня. -- Ясное дело, не повстречай ты Рулле и меня, тебе бы худо пришлось. А теперь ешь да пей в свое удовольствие, -- сказал тот, которого звали Филле, и вновь хлопнул Оскара по плечу. Но затем Филле сделал нечто такое, что совершенно изумило Малыша: он как бы случайно сунул свою руку в задний карман брюк Оскара, вынул оттуда бумажник и осторожно засунул его в задний карман своих собственных брюк. Оскар ничего не заметил, потому что как раз в этот момент Рулле стиснул его в своих объятиях. Когда же Рулле наконец разжал объятия, у него в руке оказались часы Оскара. Рулле их также отправил в задний карман своих брюк. И Оскар опять ничего не заметил. Но вдруг Карлсон, который живет на крыше, осторожно просунул свою пухлую руку под занавеску и вытащил из кармана Филле бумажник Оскара. И Филле тоже ничего не заметил. Затем Карлсон снова просунул под занавеску свою пухлую руку и вытащил из кармана Рулле часы. И тот тоже ничего не заметил. Но несколько минут спустя, когда Рулле, Филле и Оскар еще выпили и закусили, Филле сунул руку в свой карман и обнаружил, что бумажник исчез. Тогда он злобно взглянул на Рулле и сказал: -- Послушай-ка, Рулле, давай выйдем в прихожую. Нам надо кое о чем потолковать. А тут как раз Рулле полез в свой карман и заметил, что исчезли часы. Он, в свою очередь, злобно поглядел на Филле и произнес: -- Пошли! И у меня есть к тебе разговор. Филле и Рулле вышли в прихожую, а бедняга Оскар остался совсем один. Ему, должно быть, стало скучно сидеть одному, и он тоже вышел в прихожую, чтобы посмотреть, что там делают его новые друзья. Тогда Карлсон быстро перемахнул через подоконник и положил бумажник в суповую миску. Так как Филле, Рулле и Оскар уже съели весь суп, то бумажник не намок. Что же касается часов, то их Карлсон прицепил к лампе. Они висели на самом виду, слегка раскачиваясь, и Филле, Рулле и Оскар увидели их, как только вернулись в комнату. Но Карлсона они не заметили, потому что он залез под стол, накрытый свисающей до пола скатертью. Под столом сидел и Малыш, который, несмотря на свой страх, ни за что не хотел оставить Карлсона одного в таком опасном положении. -- Гляди-ка, на лампе болтаются мои часы! -- удивленно воскликнул Оскар. -- Как они могли туда попасть? Он подошел к лампе, снял часы и положил их в карман своей куртки. -- А здесь лежит мой бумажник, честное слово! -- еще больше изумился Оскар, заглянув в суповую миску. -- Как странно! Рулле и Филле уставились на Оскара. -- А у вас в деревне парни, видно, тоже не промах! -- воскликнули они хором. Затем Оскар, Рулле и Филле опять сели за стол. -- Дорогой Оскар, -- сказал Филле, -- ешь и пей досыта! И они снова стали есть и пить и похлопывать друг друга по плечу. Через несколько минут Филле, приподняв скатерть, бросил бумажник Оскара под стол. Видно, Филле полагал, что на полу бумажник будет в большей сохранности, чем в его кармане. Но вышло иначе: Карлсон, который сидел под столом, поднял бумажник и сунул его в руку Рулле. Тогда Рулле сказал: -- Филле, я был к тебе несправедлив, ты благородный человек. Через некоторое время Рулле просунул руку под скатерть и положил на пол часы. Карлсон поднял часы и, толкнув Филле ногой, вложил их ему в руку. Тогда и Филле сказал: -- Нет товарища надежнее тебя, Рулле! Но тут Оскар завопил: -- Где мой бумажник? Где мои часы? В тот же миг и бумажник и часы вновь оказались на полу под столом, потому что ни Филле, ни Рулле не хотели быть пойманными с поличным, если Оскар поднимет скандал. А Оскар уже начал выходить из себя, громко требуя, чтобы ему вернули его вещи. Тогда Филле закричал: -- Почем я знаю, куда ты дел свой паршивый бумажник! А Рулле добавил: -- Мы не видели твоих дрянных часов! Ты сам должен следить за своим добром. Тут Карлсон поднял с пола сперва бумажник, а потом часы и сунул их прямо в руки Оскару. Оскар схватил свои вещи и воскликнул: -- Спасибо тебе, милый Филле, спасибо, Рулле, но в другой раз не надо со мной так шутить! Тут Карлсон изо всей силы стукнул Филле по ноге. -- Ты у меня за это поплатишься, Рулле! -- завопил Филле. А Карлсон тем временем ударил Рулле по ноге так, что тот прямо завыл от боли. -- Ты что, рехнулся? Чего ты дерешься? -- крикнул Рулле. Рулле и Филле выскочили из-за стола и принялись тузить друг друга так энергично, что все тарелки попадали на пол и разбились, а Оскар, до смерти перепугавшись, сунул в карман бумажник и часы и убрался восвояси. Больше он сюда никогда не возвращался. Малыш тоже очень испугался, но он не мог убраться восвояси и поэтому, притаившись, сидел под столом. Филле был сильнее Рулле, и он вытолкнул Рулле в прихожую, чтобы там окончательно с ним расправиться. Тогда Карлсон и Малыш быстро вылезли из-под стола. Карлсон, увидев осколки тарелок, разбросанные по полу, сказал: -- Все тарелки разбиты, а суповая миска цела. Как, должно быть, одиноко этой бедной суповой миске! И он изо всех сил трахнул суповую миску об пол. Потом они с Малышом кинулись к окну и быстро вылезли на крышу. Малыш услышал, как Филле и Рулле вернулись в комнату и как Филле спросил: -- А чего ради ты, болван, ни с того ни с сего отдал ему бумажник и часы? -- Ты что, спятил? -- ответил Рулле. -- Ведь это же ты сделал! Услышав их ругань, Карлсон расхохотался так, что у него затрясся живот. -- Ну, на сегодня хватит развлечений! -- проговорил он сквозь смех. Малыш тоже был сыт по горло сегодняшними проделками. Уже совсем стемнело, когда Малыш и Карлсон, взявшись за руки, побрели к маленькому домику, притаившемуся за трубой на крыше того дома, где жил Малыш. Когда они уже почти добрались до места, то услышали, как, сигналя сиреной, по улице мчится пожарная машина. -- Должно быть, где-то пожар, -- сказал Малыш. -- Слышишь, проехали пожарные. -- А может быть, даже в твоем доме, -- с надеждой в голосе проговорил Карлсон. -- Ты только сразу же скажи мне. Я им охотно помогу, потому что я лучший в мире пожарный. С крыши они увидели, как пожарная машина остановилась у подъезда. Вокруг нее собралась толпа, но огня что-то нигде не было заметно. И все же от машины до самой крыши быстро выдвинулась длинная лестница, точь-в-точь такая, какая бывает у пожарных. -- Может, это они за мной? -- с тревогой спросил Малыш, вдруг вспомнив о записке, которую он оставил у себя; ведь сейчас уже было так поздно. -- Не понимаю, чего все так переполошились. Неужели кому-то могло не понравиться, что ты отправился немного погулять по крыше? -- возмутился Карлсон. -- Да, -- ответил Малыш, -- моей маме. Знаешь, у нее нервы... Когда Малыш подумал об этом, он пожалел маму, и ему очень захотелось поскорее вернуться домой. -- А было бы неплохо слегка поразвлечься с пожарными... -- заметил Карлсон. Но Малыш не хотел больше развлекаться. Он тихо стоял и ждал, когда наконец доберется до крыши пожарный, который уже лез по лестнице. -- Ну что ж, -- сказал Карлсон, -- пожалуй, мне тоже пора ложиться спать. Конечно, мы вели себя очень тихо, прямо скажу -- примерно. Но не надо забывать, что у меня сегодня утром был сильный жар, не меньше тридцати -- сорока градусов. И Карлсон поскакал к своему домику. -- Привет, Малыш! -- крикнул он. -- Привет, Карлсон! -- отозвался Малыш, не отводя взгляда от пожарного, который поднимался по лестнице все выше и выше. -- Эй, Малыш, -- крикнул Карлсон, прежде чем скрыться за трубой, -- не рассказывай пожарным, что я здесь живу! Ведь я лучший в мире пожарный и боюсь, они будут посылать за мной, когда где-нибудь загорится дом. Пожарный был уже близко. -- Стой на месте и не шевелись! -- приказал он Малышу. -- Слышишь, не двигайся с места! Я сейчас поднимусь и сниму тебя с крыши. Малыш подумал, что со стороны пожарного предостерегать его было очень мило, но бессмысленно. Ведь весь вечер он разгуливал по крышам и, уж конечно, мог бы и сейчас сделать несколько шагов, чтобы подойти к лестнице. -- Тебя мама послала? -- спросил Малыш пожарного, когда тот, взяв его на руки, стал спускаться. -- Ну да, мама. Конечно. Но... мне показалось, что на крыше было два маленьких мальчика. Малыш вспомнил просьбу Карлсона и серьезно сказал: -- Нет, здесь не было другого мальчика. У мамы действительно были "нервы". Она, и папа, и Боссе, и Бетан, и еще много всяких чужих людей стояли на улице и ждали Малыша. Мама кинулась к нему, обняла его; она и плакала, и смеялась. Потом папа взял Малыша на руки и понес домой, крепко прижимая к себе. -- Как ты нас напугал! -- сказал Боссе. Бетан тоже заплакала и проговорила сквозь слезы: -- Никогда больше так не делай. Запомни, Малыш, никогда! Малыша тут же уложили в кровать, и вся семья собралась вокруг него, как будто сегодня был день его рождения. Но папа сказал очень серьезно: -- Неужели ты не понимал, что мы будем волноваться? Неужели ты не знал, что мама будет вне себя от тревоги, будет плакать? Малыш съежился в своей постели. -- Ну, чего вы беспокоились? -- пробормотал он. Мама очень крепко обняла его. -- Подумай только! -- сказала она. -- А если бы ты упал с крыши? Если бы мы тебя потеряли? -- Вы бы тогда огорчились? -- А как ты думаешь? -- ответила мама. -- Ни за какие сокровища в мире мы не согласились бы расстаться с тобой. Ты же и сам это знаешь. -- И даже за сто тысяч миллионов крон? -- спросил Малыш. -- И даже за сто тысяч миллионов крон! -- Значит, я так дорого стою? -- изумился Малыш. -- Конечно, -- сказала мама и обняла его еще раз! Малыш стал размышлять: сто тысяч миллионов крон -- какая огромная куча денег! Неужели он может стоить так дорого? Ведь щенка, настоящего, прекрасного щенка, можно купить всего за пятьдесят крон... -- Послушай, папа, -- сказал вдруг Малыш, -- если я действительно стою сто тысяч миллионов, то не могу ли я получить сейчас наличными пятьдесят крон, чтобы купить себе маленького щеночка? Только на следующий день, во время обеда, родите ли спросили Малыша, как он все-таки попал на крышу. -- Ты что ж, пролез через слуховое окно на чердаке? -- спросила мама. -- Нет, я полетел с Карлсоном, который живет на крыше, -- ответил Малыш. Мама и папа переглянулись. -- Так дальше продолжаться не может! -- воскликнула мама. -- Этот Карлсон сведет меня с ума! -- Послушай, -- сказал папа, -- никакого Карлсона, который бы жил на крыше, не существует. -- "Не существует!" -- повторил Малыш. -- Вчера он, во всяком случае, существовал. Мама озабоченно покачала головой: -- Хорошо, что скоро начнутся каникулы и ты уедешь к бабушке. Надеюсь, что там Карлсон не будет тебя преследовать. Об этой неприятности Малыш еще не думал. Ведь скоро его на все лето пошлют в деревню к бабушке. А это значит, что он два месяца не увидит Карлсона. Конечно, летом у бабушки очень хорошо, там всегда бывает весело, но Карлсон... А вдруг Карлсон уже не будет жить на крыше, когда Малыш вернется в город? Малыш сидел, опершись локтями о стол и обхватив ладонями голову. Он не мог себе представить жизни без Карлсона. -- Ты разве не знаешь, что нельзя класть локти на стол? -- спросила Бетан. -- Следи лучше за собой! -- огрызнулся Малыш. -- Малыш, убери локти со стола, -- сказала мама. -- Положить тебе цветной капусты? -- Нет, лучше умереть, чем есть капусту! -- Ох! -- вздохнул папа. -- Надо сказать: "Нет, спасибо". "Чего это они так раскомандовались мальчиком, который стоит сто тысяч миллионов", -- подумал Малыш, но вслух этого не высказал. -- Вы же сами прекрасно понимаете, что, когда я говорю: "Лучше умереть, чем есть капусту", я хочу сказать: "Нет, спасибо", -- пояснил он. -- Так воспитанные люди не говорят, -- сказал папа. -- А ты ведь хочешь стать воспитанным человеком? -- Нет, папа, я хочу стать таким, как ты, -- ответил Малыш. Мама, Боссе и Бетан расхохотались. Малыш не понял, над чем они смеются, но решил, что смеются над его папой, а этого он уже никак не мог стерпеть. -- Да, я хочу быть таким, как ты, папа. Ты такой хороший! -- произнес Малыш, глядя на отца. -- Спасибо тебе, мой мальчик, -- сказал папа. -- Так ты действительно не хочешь цветной капусты? -- Нет, лучше умереть, чем есть капусту! -- Но ведь она очень полезна, -- вздохнула мама. -- Наверно, -- сказал Малыш. -- Я давно заметил: чем еда невкусней, тем она полезней. Хотел бы я знать, почему все эти витамины содержатся только в том, что невкусно? -- Витамины, конечно, должны быть в шоколаде и в жевательной резинке, -- сострил Боссе. -- Это самое разумное из всего, что ты сказал за последнее время, -- огрызнулся Малыш. После обеда Малыш отправился к себе в комнату. Всем сердцем он желал, чтобы Карлсон прилетел поскорее. Ведь на днях Малыш уедет за город, поэтому теперь они должны встречаться как можно чаще. Должно быть, Карлсон почувствовал, что Малыш его ждет: едва Малыш высунул нос в окошко, как Карлсон уже был тут как тут. -- Сегодня у тебя нет жара? -- спросил Малыш. -- У меня? Жара?.. У меня никогда не бывает жара! Это было внушение. -- Ты внушил себе, что у тебя жар? -- удивился Малыш. -- Нет, это я тебе внушил, что у меня жар, -- радостно ответил Карлсон и засмеялся. -- Угадай, кто лучший в мире выдумщик? Карлсон ни минуты не стоял на месте. Разговаривая, он все время кружил по комнате, трогал все, что попадалось под руку, с любопытством открывал и закрывал ящики и разглядывал каждую вещь с большим интересом. -- Нет, сегодня у меня нет никакого жара. Сегодня я здоров как бык и расположен слегка поразвлечься. Малыш тоже был не прочь поразвлечься. Но он хотел, чтобы прежде папа, мама, Боссе и Бетан увидели наконец Карлсона и перестали бы уверять Малыша, что Карлсон не существует. -- Подожди меня минуточку, -- поспешно сказал Малыш, -- я сейчас вернусь. И он стремглав побежал в столовую. Боссе и Бетан дома не оказалось -- это, конечно, было очень досадно, -- но зато мама и папа сидели у камина. Малыш сказал им, сильно волнуясь: -- Мама и папа, идите скорей в мою комнату! Он решил пока ничего не говорить им о Карлсоне -- будет лучше, если они увидят его без предупреждения. -- А может, ты посидишь с нами? -- предложила, мама. Но Малыш потянул ее за руку: -- Нет, вы должны пойти ко мне. Там вы увидите одну вещь... Недолгие переговоры завершились успешно. Папа и мама пошли вместе с ним. Счастливый Малыш радостью распахнул дверь своей комнаты -- наконец-то они увидят Карлсона! И тут Малыш едва не заплакал, так он был обескуражен. Комната оказалась пустой, как и в тот раз, когда он привел всю семью знакомиться с Карлсоном. -- Ну, что же мы должны здесь увидеть? -- спросил папа. -- Ничего особенного... -- пробормотал Малыш. К счастью, в эту минуту раздался телефонный звонок. Папа пошел говорить по телефону, а мама вспомнила, что в духовке у нее сидит сладкий пирог, и поспешила на кухню. Так что на этот раз Малышу не пришлось объясняться. Оставшись один, Малыш присел у окна. Он очень сердился на Карлсона и решил высказать ему все начистоту, если тот снова прилетит. Но никто не прилетел. Вместо этого открылась дверца шкафа, и оттуда высунулась лукавая физиономия Карлсона. Малыш просто остолбенел от изумления: -- Что ты делал в моем шкафу? -- Сказать тебе, что я там высиживал цыплят? Но это было бы неправдой. Сказать, что я думал о своих грехах? Это тоже было бы неправдой. Может быть, сказать, что я лежал на полке и отдыхал? Вот это будет правда! -- ответил Карлсон. Малыш тотчас же забыл, что сердился на Карлсона. Он был так рад, что Карлсон нашелся. -- Этот прекрасный шкаф прямо создан для игры в прятки. Давай поиграем? Я опять лягу на полку, а ты будешь меня искать, -- сказал Карлсон. И, не дожидаясь ответа Малыша, Карлсон скрылся в шкафу. Малыш услышал, как он там карабкается, забираясь, видимо, на верхнюю полку. -- Ну, а теперь ищи! -- крикнул Карлсон. Малыш распахнул дверцы шкафа и, конечно, сразу же увидел лежащего на полке Карлсона. -- Фу, какой ты противный! -- закричал Карлсон. -- Ты что, не мог сначала хоть немножко поискать меня под кроватью, за письменным столом или еще где-нибудь? Ну, раз ты такой, я с тобой больше не играю. Фу, какой ты противный! В эту минуту раздался звонок у входной двери, и из передней послышался мамин голос: -- Малыш, к тебе пришли Кристер и Гунилла. Этого сообщения было достаточно, чтобы у Карлсона улучшилось настроение. -- Подожди, мы сейчас с ними сыграем штуку! -- прошептал он Малышу. -- Притвори-ка за мной поплотнее дверцу шкафа... Малыш едва успел закрыть шкаф, как в комнату вошли Гунилла и Кристер. Они жили на той же улице, что и Малыш, и учились с ним в одном классе. Малышу очень нравилась Гунилла, и он часто рассказывал своей маме, какая она "ужасно хорошая". Кристера Малыш тоже любил и давно уже простил ему шишку на лбу. Правда, с Кристером они частенько дрались, но всегда тут же мирились. Впрочем, дрался Малыш не только с Кристером, а почти со всеми ребятами с их улицы. Но вот Гуниллу он никогда не бил. -- Как это получается, что ты еще ни разу не стукнул Гуниллу? -- спросила как-то мама. -- Она такая ужасно хорошая, что ее незачем бить, -- ответил Малыш. Но все же и Гунилла могла иногда вывести Малыша из себя. Вчера, например, когда они втроем возвращались из школы и Малыш рассказывал им о Карлсоне, Гунилла расхохоталась и сказала, что все это выдумки. Кристер с ней согласился, и Малыш был вынужден его стукнуть. В ответ на это Кристер и швырнул в него камнем. Но сейчас они как ни в чем не бывало пришли к Малышу в гости, а Кристер привел даже своего щенка Еффу. Увидев Еффу, Малыш так обрадовался, что совсем забыл про Карлсона, который лежал на полке в шкафу. "Ничего нет на свете лучше собаки", -- подумал Малыш. Еффа прыгал и лаял, а Малыш обнимал его и гладил. Кристер стоял рядом и совершенно спокойно наблюдал, как Малыш ласкает Еффу.Он ведь знал, что Еффа -- это его собака, а не чья-нибудь еще, так что пусть себе Малыш играет с ней сколько хочет. Вдруг, в самый разгар возни Малыша с Еффой Гунилла, ехидно посмеиваясь, спросила: -- А где же твой друг Карлсон, который живет на крыше? Мы думали, что застанем его у тебя. И только теперь Малыш вспомнил, что Карлсон лежит на полке в его шкафу. Но так как он не знал, какую проделку на этот раз затеял Карлсон, то ничего не сказал об этом Кристеру и Гунилле. -- Вот ты, Гунилла, думаешь, что я все сочинил про Карлсона, который живет на крыше. Вчера ты говорила, что он -- выдумка... -- Конечно, он и есть выдумка, -- ответила Гунилла и расхохоталась; на ее щеках появились ямочки. -- Ну, а если он не выдумка? -- хитро спросил Малыш. -- Но ведь он в самом деле выдумка! -- вмешался в разговор Кристер. -- А вот и нет! -- закричал Малыш. И не успел он обдумать, стоит ли попытаться разрешить этот спор словами, а не кулаками или лучше сразу стукнуть Кристера, как вдруг из шкафа раздалось громко и отчетливо: -- Ку-ка-ре-ку! -- Что это такое? -- воскликнула Гунилла, и ее красный, как вишня, ротик широко раскрылся от удивления. -- Ку-ка-ре-ку! -- послышалось снова из шкафа, точь-в-точь как кричат настоящие петухи. -- У тебя что, петух живет в гардеробе? -- удивился Кристер. Еффа заворчал и покосился на шкаф. Малыш расхохотался. Он так смеялся, что не мог говорить. -- Ку-ка-ре-ку! -- раздалось в третий раз. -- Я сейчас открою шкаф и погляжу, что там, -- сказала Гунилла и отворила дверцу. Кристер подскочил к ней и тоже заглянул в шкаф. Вначале они ничего не заметили, кроме висящей одежды, но потом с верхней полки раздалось хихиканье. Кристер и Гунилла посмотрели наверх и увидели на полке маленького толстого человечка. Удобно примостившись, он лежал, подперев рукой голову, и покачивал правой ножкой. Его веселые голубые глаза сияли. Кристер и Гунилла молча смотрели на человечка, не в силах вымолвить ни слова, и лишь Еффа продолжал тихонько рычать. Когда к Гунилле вернулся дар речи, она проговорила: -- Это кто такой? -- Всего лишь маленькая выдумка, -- ответил странный человечек и стал еще энергичнее болтать ножкой. -- Маленькая фантазия, которая лежит себе да отдыхает. Короче говоря, выдумка! -- Это... это... -- проговорил Кристер, запинаясь. -- ...маленькая выдумка, которая лежит себе и кричит по-петушиному, -- сказал человечек. -- Это Карлсон, который живет на крыше! -- прошептала Гунилла. -- Конечно, а кто же еще! Уж не думаешь ли ты, что старая фру Густавсон, которой девяносто два года, незаметно пробралась сюда и разлеглась на полке? Малыш просто зашелся от смеха -- уж очень глупо выглядели растерянные Кристер и Гунилла. -- Они, наверное, онемели, -- едва выговорил Малыш. Одним прыжком Карлсон соскочил с полки. Он подошел к Гунилле и ущипнул ее за щеку: -- А это что за маленькая выдумка? -- Мы... -- пробормотал Кристер. -- Ну, а тебя, наверно, зовут Август? -- спросил Карлсон у Кристера. -- Меня зовут вовсе не Август, -- ответил Кристер. -- Хорошо. Продолжим!.. -- сказал Карлсон. -- Их зовут Гунилла и Кристер, -- объяснил Малыш. -- Да, просто трудно поверить, до чего иногда не везет людям. Но теперь уж ничего не попишешь. А кроме того, не могут же всех звать Карлсонами!.. Карлсон огляделся, словно что-то ища, и поспешно объяснил: -- А теперь я был бы не прочь немного поразвлечься. Может, пошвыряем стулья из окна? Или затеем еще какую-нибудь игру в этом роде? Малыш не считал, что это будет очень веселая игра. К тому же он твердо знал, что мама и папа не одобрят такой забавы. -- Ну, я вижу, вы трусы. Если вы будете такими нерешительными, у нас ничего не выйдет. Раз вам не нравится мое предложение, придумайте что-нибудь другое, а то я с вами не буду водиться. Я должен чем-нибудь позабавиться, -- сказал Карлсон и обиженно надул губы. -- Погоди, мы сейчас что-нибудь придумаем! -- умоляюще прошептал Малыш. Но Карлсон, видимо, решил обидеться всерьез -- Вот возьму и улечу сейчас отсюда... -- проворчал он. Все трое понимали, какая это будет беда, если Карлсон улетит, и хором принялись уговаривать его остаться. Карлсон с минуту сидел молча, продолжая дуться. -- Это, конечно, не наверняка, но я, пожалуй, смог бы остаться, если вот она, -- и Карлсон показал своим пухлым пальчиком на Гуниллу, -- погладит меня по голове и скажет: "Мой милый Карлсон". Гунилла с радостью погладила его и ласково попросила: -- Миленький Карлсон, останься! Мы обязательно что-нибудь придумаем. -- Ну ладно, -- сказал Карлсон, -- я, пожалуй, останусь. У детей вырвался вздох облегчения. Мама и папа Малыша обычно гуляли по вечерам. Вот и теперь мама крикнула из прихожей: -- Малыш! Кристер и Гунилла могут остаться у тебя до восьми часов, потом ты быстро ляжешь в постель. А когда мы вернемся, я зайду к тебе пожелать "спокойной ночи". И дети услышали, как хлопнула входная дверь. -- А почему она не сказала, до какого часа я могу здесь остаться? -- спросил Карлсон и выпятил нижнюю губу. -- Если все ко мне так несправедливы, то я с вами не буду водиться. -- Ты можешь остаться здесь до скольких хочешь, -- ответил Малыш. Карлсон еще больше выпятил губу. -- А почему меня не выставят отсюда ровно в восемь, как всех? -- сказал Карлсон обиженным тоном. -- Нет, так я не играю! -- Хорошо, я попрошу маму, чтобы она отправила тебя домой в восемь часов, -- пообещал Малыш. -- Ну, а ты придумал, во что мы будем играть? Дурное настроение Карлсона как рукой сняло. -- Мы будет играть в привидения и пугать людей. Вы даже не представляете себе, что я могу сделать с помощью одной небольшой простыни. Если бы все люди, которых я пугал до смерти, давали мне за это по пять эре, я мог бы купить целую гору шоколада. Ведь я лучшее в мире привидение! -- сказал Карлсон, и глаза его весело заблестели. Малыш, Кристер и Гунилла с радостью согласились играть в привидения. Но Малыш сказал: -- Вовсе не обязательно так ужасно пугать людей. -- Спокойствие, только спокойствие! -- ответил Карлсон. -- Не тебе учить лучшее в мире привидение, как должны вести себя привидения. Я только слегка попугаю всех до смерти, никто этого даже и не заметит. -- Он подошел к кровати Малыша и взял простыню. -- Материал подходящий, можно сделать вполне приличную одежду для привидения. Карлсон достал из ящика письменного стола цветные мелки и нарисовал в одном углу простыни страшную рожу. Потом он взял ножницы и, прежде чем Малыш успел его остановить, быстро прорезал две дырки для глаз. -- Простыня -- это пустяки, дело житейское. А привидение должно видеть, что происходит вокруг, иначе оно начнет блуждать и попадет в конце концов невесть куда. Затем Карлсон закутался с головой в простыню, так что видны были только его маленькие пухлые ручки. Хотя дети и знали, что это всего-навсего Карлсон, закутанный в простыню, они все же слегка испугались; а что касается Еффы, то он бешено залаял. Когда же Карлсон включил свой моторчик и принялся летать вокруг люстры -- простыня на нем так и развевалась, -- стало еще страшнее. Это было и вправду жуткое зрелище. -- Я небольшое привидение с мотором! -- кричал он. -- Дикое, но симпатичное! Дети притихли и боязливо следили за его полетом. А Еффа просто надрывался от лая. -- Вообще говоря, -- продолжал Карлсон, -- я люблю, когда во время полета жужжит мотор, но, поскольку я привидение, следует, вероятно, включить глушитель. Вот так! Он сделал несколько кругов совершенно бесшумно и стал еще больше похож на привидение. Теперь дело было лишь за тем, чтобы найти, кого пугать. -- Может быть, мы отправимся на лестничную площадку? Кто-нибудь войдет в дом и испугается до смерти! В это время зазвонил телефон, но Малыш решил не подходить. Пусть себе звонит! Между тем Карлсон принялся громко вздыхать и стонать на разные лады. -- Грош цена тому привидению, которое не умеет как следует вздыхать и стонать, -- пояснил он. -- Это первое, чему учат юное привидение в привиденческой школе. На все эти приготовления ушло немало времени. Когда они уже стояли перед входной дверью и собирались выйти на лестничную площадку, чтобы пугать прохожих, послышалось какое-то слабое царапанье. Малыш было подумал, что это мама и папа возвращаются домой. Но вдруг он увидел, как в щель ящика для писем кто-то просовывает стальную проволоку. И Малыш сразу понял, что к ним лезут воры. Он вспомнил, что на днях папа читал маме статью из газеты. Там говорилось, что в городе появилось очень много квартирных воров. Они сперва звонят по телефону. Убедившись, что дома никого нет, воры взламывают замок и выносят из квартиры все ценное. Малыш страшно испугался, когда понял, что происходит. Кристер и Гунилла испугались не меньше. Кристер запер Еффу в комнате Малыша, чтобы он своим лаем не испортил игру в привидения, и теперь очень пожалел об этом. Один только Карлсон ничуть не испугался. -- Спокойствие, только спокойствие! -- прошептал он. -- Для такого случая привидение -- незаменимая вещь. Давайте тихонько пойдем в столовую -- наверно, там твой отец хранит золотые слитки и бриллианты. Карлсон, Малыш, Гунилла и Кристер на цыпочках пробрались в столовую и, стараясь не шуметь, спрятались за мебелью, кто где. Карлсон залез в красивый старинный буфет -- там у мамы лежали скатерти и салфетки -- и кое-как прикрыл за собой дверцу. Плотно закрыть он ее не успел, потому что как раз в этот момент в столовую крадучись вошли воры. Малыш, который лежал под диваном у камина, осторожно высунулся и посмотрел: посреди комнаты стояли двое парней весьма мерзкого вида. И представьте себе, это были Филле и Рулле! -- Теперь надо узнать, где у них лежат деньги, -- сказал Филле хриплым шепотом. -- Ясное дело, здесь, -- отозвался Рулле, указывая на старинный секретер со множеством ящиков. Малыш знал, что в одном из этих ящиков мама держала деньги на хозяйство, а в другом хранил красивые драгоценные кольца и брошки, которые е: подарила бабушка, и папины золотые медали, полученные им в награду за меткую стрельбу. "Как будет ужасно, если все это унесут воры", -- подумал Малыш. -- Поищи-ка здесь, -- сказал Филле, -- а я пойду на кухню, посмотрю, нет ли там серебряных ложек и вилок. Филле исчез, а Рулле начал выдвигать ящики секретера, и вдруг он прямо свистнул от восторга. "Наверно, нашел деньги", -- подумал Малыш. Рулле выдвинул другой ящик и снова свистнул -- он увидел кольца и брошки. Но больше он уже не свистел, потому что в это мгновение распахнулись дверцы буфета и оттуда, издавая страшные стоны, выпорхнуло привидение. Когда Рулле обернулся и увидел, он хрюкнул от ужаса и уронил на пол деньги, кольца, брошки и все остальное. Привидение порхало вокруг него, стонало и вздыхало; потом оно вдруг устремилось на кухню. Секунду спустя в столовую ворвался Филле. Он был бледен как полотно. -- Прулле, там ривидение! -- завопил он. Он хотел крикнуть: "Рулле, там привидение! ", но от страха у него заплетался язык, и получилось: "Прулле, там ривидение!" Да и немудрено было испугаться! Следом за ним в комнату влетело привидение и принялось так жутко вздыхать и стонать, что просто дух захватывало. Рулле и Филле бросились к двери, а привидение вилось вокруг них. Не помня себя от страха, они выскочили в прихожую, а оттуда на лестничную площадку. Привидение преследовало их по пятам, гнало вниз по лестнице и выкрикивало время от времени глухим, страшным голосом: -- Спокойствие, только спокойствие! Сейчас я вас настигну, и тут-то вам будет весело! Но потом привидение устало и вернулось в столовую. Малыш собрал с пола деньги, кольца, брошки и положил все это обратно в секретер. А Гунилла и Кристер подобрали все вилки и ложки, которые уронил Филле, когда он метался между кухней и столовой. -- Лучшее в мире привидение -- это Карлсон, который живет на крыше, -- сказало привидение и сняло с себя простыню. Дети смеялись; они были счастливы. А Карлсон добавил: -- Ничто не может сравниться с привидением, когда надо пугать воров. Если бы люди это знали, то непременно привязали бы по маленькому злобному привидению к каждой кассе в городе. Малыш прыгал от радости, что все обернулось так хорошо. -- Люди настолько глупы, что верят в привидения. Просто смешно! -- воскликнул он. -- Папа говорит, что вообще ничего сверхъестественного не существует. -- И Малыш, как бы в подтверждение этих слов, кивнул головой. -- Дураки эти воры -- они подумали, что из буфета вылетело привидение! А на самом деле это был просто Карлсон, который живет на крыше. Ничего сверхъестественного! На следующее утро, едва проснувшись, взъерошенный мальчуган в полосатой голубой пижаме пришлепал босиком к маме на кухню. Папа уже ушел на службу, а Боссе и Бетан -- в школу. У Малыша уроки начинались позже, и это было очень кстати, потому что он любил оставаться вот так по утрам вдвоем с мамой, пусть даже ненадолго. В такие минуты хорошо разговаривать, вместе петь песни или рассказывать друг другу сказки. Хотя Малыш уже большой мальчик и ходит в школу, он с удовольствием сидит у мамы на коленях, но только если этого никто не видит. Когда Малыш вошел в кухню, мама, примостившись у кухонного стола, читала газету и пила кофе. Малыш молча влез к ней на колени. Мама обняла его и нежно прижала к себе. Так они и сидели, пока Малыш окончательно не проснулся. Мама и папа вернулись вчера с прогулки позже, чем предполагали. Малыш уже лежал в своей кроватке и спал. Во сне он разметался. Укрывая его, мама заметила дырки, прорезанные в простыне. А сама простыня была такая грязная, словно ее кто-то нарочно исчертил углем. И тогда мама подумала: "Неудивительно, что Малыш поспешил лечь спать". А теперь, когда озорник сидел у нее на коленях, она твердо решила не отпускать его без объяснений. -- Послушай, Малыш, мне бы хотелось знать, кто прорезал дырки в твоей простыне. Только не вздумай, пожалуйста, говорить, что это сделал Карлсон, который живет на крыше. Малыш молчал и напряженно думал. Как быть? Ведь дырки прорезал именно Карлсон, а мама запретила о нем говорить. Малыш решил также ничего не рассказывать и о ворах, потому что мама все равно этому не поверит. -- Ну, так что же? -- настойчиво повторила мама так и не дождавшись ответа. -- Не могла бы ты спросить об этом Гуниллу? -- хитро сказал Малыш и подумал: "Пусть-ка лучше Гунилла расскажет маме, как было дело. Ей мама скорее поверит, чем мне". "А! Значит, это Гунилла разрезала простыню", -- подумала мама. И еще она подумала, что ее Малыш -- хороший мальчик, потому что он не желает наговаривать на других, а хочет, чтобы Гунилла сама все рассказала. Мама обняла Малыша за плечи. Она решила сейчас больше ни о чем его не расспрашивать, но при случае поговорить с Гуниллой. -- Ты очень любишь Гуниллу? -- спросила мама. -- Да, очень, -- ответил Малыш. Мама вновь принялась читать газету, а Малыш молча сидел у нее на коленях и думал. Кого же, собственно говоря, он действительно любит? Прежде всего маму... и папу тоже... Еще он любит Боссе и Бетан... Ну да, чаще всего он их все-таки любит, особенно Боссе. Но иногда он на них так сердится, что вся любовь пропадает. Любит он и Карлсона, который живет на крыше, и Гуниллу тоже любит. Да, быть может, он женится на ней, когда вырастет, потому что хочешь не хочешь, а жену иметь надо. Конечно, больше всего он хотел бы жениться на маме, но ведь это невозможно. Вдруг Малышу пришла в голову мысль, которая его встревожила. -- Послушай, мама, -- сказал он, -- а когда Боссе вырастет большой и умрет, мне нужно будет жениться на его жене? Мама подвинула к себе чашку и с удивлением взглянула на Малыша. -- Почему ты так думаешь? -- спросила она, сдерживая смех. Малыш, испугавшись, что сморозил глупость, решил не продолжать. Но мама настаивала: -- Скажи, почему ты это подумал? -- Ведь когда Боссе вырос, я получил его старый велосипед и его старые лыжи... И коньки, на которых он катался, когда был таким, как я... Я донашиваю его старые пижамы, его ботинки и все остальное... -- Ну, а от его старой жены я тебя избавлю; это тебе обещаю, -- сказала мама серьезно. -- А нельзя ли мне будет жениться на тебе? -- спросил Малыш. -- Пожалуй, это невозможно, -- ответила мама. -- Ведь я уже замужем за папой. Да, это было так. -- Какое неудачное совпадение, что и я и папа любим тебя! -- недовольно произнес Малыш. Тут мама рассмеялась и сказала: -- Раз вы оба меня любите, значит, я хорошая. -- Ну, тогда я женюсь на Гунилле, -- вздохнул Малыш. -- Ведь надо же мне будет на ком-нибудь жениться! И Малыш вновь задумался. Он думал о том, что ему, наверно, будет не очень приятно жить вместе с Гуниллой, потому что с ней иногда трудно ладить. Да и вообще ему больше всего хотелось жить вместе с мамой, папой, Боссе и Бетан, а не с какой-то там женой. -- Мне бы гораздо больше хотелось иметь собаку, чем жену, -- сказал Малыш. -- Мама, ты не можешь мне подарить щенка? Мама вздохнула. Ну вот, опять Малыш заговорил о своей вожделенной собаке! Это было почти так же невыносимо, как и разговоры о Карлсоне, который живет на крыше. -- Знаешь что, Малыш, -- сказала мама, -- тебе пора одеваться, а то ты опоздаешь в школу. -- Ну, ясно, -- ответил Малыш. -- Стоит мне только заговорить о собаке, как ты заводишь разговор о школе! ...В тот день Малышу было приятно идти в школу, потому что ему многое надо было обсудить с Кристером и Гуниллой. Домой они шли, как всегда, вместе. И Малыша это особенно радовало, потому что теперь Кристер и Гунилла тоже были знакомы с Карлсоном. -- Он такой веселый, правда? Как ты думаешь сегодня он опять прилетит? -- спросила Гунилла. -- Не знаю, -- ответил Малыш. -- Он сказал, что прилетит "приблизительно". А это значит -- когда ему вздумается. -- Надеюсь, что он прилетит "приблизительно" сегодня, -- сказал Кристер. -- Можно, мы с Гуниллой пойдем к тебе? -- Конечно, можно, -- сказал Малыш. Тут появилось еще одно существо, которое тоже захотело пойти вместе с ними. Когда ребята собрались перейти улицу, к Малышу подбежал маленький черный пудель. Он обнюхал коленки Малыша и дружески тявкнул. -- Поглядите, какой славный щенок! -- радостно воскликнул Малыш. -- Он, наверно, испугался уличного движения и просит меня перевести его на ту сторону. Малыш был бы счастлив переводить щенка через все перекрестки города. Должно быть, щенок это почувствовал: он бежал вприпрыжку по мостовой, норовя прижаться к ноге Малыша. -- Какой он симпатичный, -- сказала Гунилла. -- Иди сюда, маленький песик! -- Нет, он хочет идти рядом со мной, -- сказал Малыш и взял щенка за ошейник. -- Он меня полюбил. -- Меня он тоже полюбил, -- сказала Гунилла. У маленького щенка был такой вид, будто он готов любить всех на свете, только бы его любили. И Малыш полюбил этого щенка. О, как он его полюбил! Он нагнулся к щенку и принялся его ласкать, и гладить, и тихонько присвистывать, и причмокивать. Все эти нежные звуки должны были означать, что черный пудель -- самый симпатичный, самый распрекрасный пес на свете. Щенок вилял хвостом, всячески давая понять, что он тоже так думает. Он радостно прыгал и лаял, а когда дети свернули на свою улицу, побежал вслед за ними. -- Может быть, ему негде жить? -- сказал Малыш, цепляясь за последнюю надежду: он ни за что не хотел расставаться с щенком. -- И, может быть, у него нет хозяина? -- Ну да, наверно, нет, -- согласился с Малышом Кристер. -- Да замолчи ты! -- раздраженно оборвал его Малыш. -- Ты-то откуда знаешь? Разве мог понять Кристер, у которого был Еффа, что значит не иметь собаки -- совсем никакой собаки! -- Иди сюда, милый песик! -- позвал Малыш, все больше убеждая себя в том, что щенку негде жить. -- Смотри, как бы он не увязался за тобой, -- предупредил Кристер. -- Пусть идет. Я и хочу, чтобы он шел за мной, -- ответил Малыш. И щенок пошел за ним. Так он оказался у дверей дома, где жил Малыш. Тут Малыш взял его на руки и понес по лестнице. "Сейчас я спрошу у мамы, можно ли мне оставить его у себя". Но мамы не было дома. В записке, которую Малыш нашел на кухонном столе, было сказано, что она в прачечной и что он может туда зайти, если ему что-нибудь понадобится. Тем временем щенок, как ракета, ворвался в комнату Малыша. Ребята помчались за ним. -- Видите, он хочет жить у меня! -- закричал Малыш, обезумев от радости. В эту самую минуту в окно влетел Карлсон, который живет на крыше. -- Привет! -- крикнул он. -- Вы что, постирали эту собаку? Ведь у нее вся шерсть села! -- Это же не Еффа, разве ты не видишь? -- сказал Малыш. -- Это моя собака! -- Нет, не твоя, -- возразил Кристер. -- У тебя нет собаки, -- подтвердила Гунилла. -- А вот у меня там, наверху, тысячи собак, -- сказал Карлсон. -- Лучший в мире собаковод -- это... -- Что-то я не видал у тебя никаких собак, -- перебил Малыш Карлсона. -- Их просто не было дома -- они все разлетелись. Ведь у меня летающие собаки. Мальты не слушал Карлсона. Тысячи летающих собак ничего не значили для него по сравнению с этим маленьким милым щенком. -- Нет, не думаю, чтобы у него был хозяин, -- вновь сказал Малыш. Гунилла склонилась над собакой. -- Во всяком случае, на ошейнике у него написано "Альберг", -- сказала она. -- Ясно, это фамилия его хозяина, -- подхватил Кристер. -- Может быть, этот Альберг уже умер! -- возразил Малыш и подумал, что, даже если Альберг существует, он, конечно, не любит щенка. И вдруг Малышу пришла в голову прекрасная мысль. -- А может быть, самого щенка зовут Альберг? -- спросил он, умоляюще взглянув на Кристера и Гуниллу. Но те лишь обидно рассмеялись в ответ. -- У меня есть несколько собак по кличке Альберг, -- сказал Карлсон. -- Привет, Альберг! Щенок подскочил к Карлсону и весело залаял. -- Вот видите, -- крикнул Малыш, -- он знает свое имя!.. Альберг, Альберг, сюда! Гунилла схватила щенка. -- Тут на ошейнике выгравирован номер телефона, -- безжалостно сказала она. -- Конечно, у собаки есть личный телефон, -- объяснил Карлсон. -- Скажи ей, чтобы она позвонила своей экономке и предупредила, что вернется поздно. Мои собаки всегда звонят по телефону, когда задерживаются. Карлсон погладил щенка своей пухлой ручкой. -- Одна из моих собак, которую, кстати, тоже зовут Альберг, как-то на днях задержалась, -- продолжал Карлсон. -- Она решила позвонить домой, чтобы предупредить меня, но спутала номер телефона и попала к одному старому майору в отставке, проживающему в Кунгсхольме. "Это кто-нибудь из собак Карлсона? " -- осведомилась Альберг. Майор обиделся и стал ругаться: "Осел! Я майор, а не собака! " -- "Так чего ж вы меня облаяли?" -- вежливо спросила Альберг. Вот какая она умница! Малыш не слушал Карлсона. Его сейчас ничто не интересовало, кроме маленького щенка. И даже когда Карлсон сказал, что он не прочь слегка поразвлечься, Малыш не обратил на это никакого внимания. Тогда Карлсон выпятил нижнюю губу и заявил: -- Нет, так я не играю! Ты все время возишься с этой собакой, а я тоже хочу чем-нибудь заняться. Гунилла и Кристер поддержали Карлсона. -- Давайте устроим "Вечер чудес", -- сказал Карлсон, перестав дуться. -- Угадайте, кто лучший в мире фокусник? -- Конечно, Карлсон! -- наперебой закричали Малыш, Кристер и Гунилла. -- Значит, мы решили, что устроим представление под названием "Вечер чудес"? -- Да, -- сказали дети. -- Мы решили также, что вход на это представление будет стоить одну конфетку? -- Да, -- подтвердили дети. -- И еще мы решили, что собранные конфеты пойдут на благотворительные цели. -- Как? -- удивились дети. -- А существует только одна настоящая благотворительная цель -- забота о Карлсоне. Дети с недоумением переглянулись. -- А может быть... -- начал было Кристер. -- Нет, мы решили! -- перебил его Карлсон. -- А то я не играю. Итак, они решили, что все конфеты получит Карлсон, который живет на крыше. Кристер и Гунилла выбежали на улицу и рассказали всем детям, что наверху у Малыша сейчас начнется большое представление "Вечер чудес". И все, у кого было хотя бы пять эре, побежали в лавку и купили там "входные конфеты". У двери в комнату Малыша стояла Гунилла; она отбирала у всех зрителей конфеты и клала их в коробку с надписью: "Для благотворительных целей". Посреди комнаты Кристер расставил стулья для публики. Угол комнаты был отгорожен одеялом, и оттуда доносились шепот и собачий лай. -- Что нам здесь будут показывать? -- спросил мальчик по имени Кирре. -- Если какую-нибудь чепуху, я потребую назад свою конфетку. Малыш, Гунилла и Кристер не любили этого Кирре -- он вечно был всем недоволен. Но вот из-за одеяла вышел Малыш. На руках он держал маленького щенка. -- Сейчас вы все увидите лучшего в мире фокусника и ученую собаку Альберг, -- торжественно произнес он. -- Как уже было объявлено, выступает лучший в мире фокусник, -- послышался голос из-за одеяла, и перед публикой появился Карлсон. Его голову украшал цилиндр папы Малыша, а на плечи был накинут мамин клетчатый фартук, завязанный под подбородком пышным бантом. Этот фартук заменял Карлсону черный плащ, в котором обычно выступают фокусники. Все дружно захлопали. Все, кроме Кирре. Карлсон поклонился. Вид у него был очень самодовольный. Но вот он снял с головы цилиндр и показал всем, что цилиндр пуст, -- точь-в-точь как это обычно делают фокусники. -- Будьте добры, господа, убедитесь, что в цилиндре ничего нет. Абсолютно ничего, -- сказал он. "Сейчас он вынет оттуда "сивого кролика, -- подумал Малыш. Он видел однажды в цирке выступление фокусника. -- Вот будет забавно, если Карлсон и правда вынет из цилиндра кролика!" -- Как уже было сказано, здесь ничего нет, -- мрачно продолжал Карлсон. -- И здесь никогда ничего не будет, если вы сюда ничего не положите. Я вижу, передо мной сидят маленькие обжоры и едят конфеты Сейчас мы пустим этот цилиндр по кругу, и каждый из вас кинет в него по одной конфете. Вы сделаете это в благотворительных целях. Малыш с цилиндром в руках обошел всех ребят. Конфеты так и сыпались в цилиндр. Затем он передал цилиндр Карлсону. -- Что-то он подозрительно гремит! -- сказал Карлсон и потряс цилиндр. -- Если бы он был полон, он бы так не гремел. Карлсон сунул в рот конфетку и принялся жевать. -- Вот это, я понимаю, благотворительность! -- воскликнул он и еще энергичнее заработал челюстями. Один Кирре не положил конфеты в шляпу, хотя в руке у него был целый кулек. -- Так вот, дорогие мои друзья, и ты, Кирре, -- сказал Карлсон, -- перед вами ученая собака Альберг. Она умеет делать все: звонить по телефону, летать, печь булочки, разговаривать и поднимать ножку. Словом, все. В этот момент щенок и в самом деле поднял ножку -- как раз возле стула Кирре, и на полу образовалась маленькая .лужица. -- Теперь вы видите, что я не преувеличиваю: это действительно ученая собака. -- Ерунда! -- сказал Кирре и отодвинул свой стул от лужицы. -- Любой щенок сделает такой фокус. Пусть этот Альберг немножко поговорит. Это будет потруднее, ха-ха! Карлсон обратился к щенку: -- Разве тебе трудно говорить, Альберг? -- Нет, -- ответил щенок. -- Мне трудно говорить, только когда я курю сигару. Ребята прямо подскочили от изумления. Казалось, говорит сам щенок. Но Малыш все же решил, что за него говорит Карлсон. И он даже обрадовался, потому что хотел иметь обыкновенную собаку, а не какую-то говорящую. -- Милый Альберг, не можешь ли ты рассказать что-нибудь из собачьей жизни нашим друзьям и Кирре? -- попросил Карлсон. -- Охотно, -- ответил Альберг и начал свой рассказ. -- Позавчера вечером я ходил в кино, -- сказал он и весело запрыгал вокруг Карлсона. -- Конечно, -- подтвердил Карлсон. -- Ну да! И рядом со мной на стуле сидели две блохи, -- продолжал Альберг. -- Что ты говоришь! -- удивился Карлсон. -- Ну да! -- сказал Альберг. -- И когда мы вышли потом на улицу, я услышал, как одна блоха сказала другой: "Ну как, пойдем домой пешком или поедем на собаке?" Все дети считали, что это хорошее представление, хотя и не совсем "Вечер чудес". Один лишь Кирре сидел с недовольным видом. -- Он ведь уверял, что эта собака умеет печь булочки, -- насмешливо проговорил Кирре. -- Альберг, ты испечешь булочку? -- спросил Карлсон. Альберг зевнул и лег на пол. -- Нет, не могу... -- ответил он. -- Ха-ха! Так я и думал! -- закричал Кирре. -- ...потому что у меня нет дрожжей, -- пояснил Альберг. Всем детям Альберг очень понравился, но Кирре продолжал упорствовать. -- Тогда пусть полетает -- для этого дрожжей не нужно, -- сказал он. -- Полетаешь, Альберг? -- спросил Карлсон собаку. Щенок, казалось, спал, но на вопрос Карлсона все же ответил: -- Что ж, пожалуйста, но только если ты полетишь вместе со мной, потому что я обещал маме никогда не летать без взрослых. -- Тогда иди сюда, маленький Альберг, -- сказал Карлсон и поднял щенка с пола. Секунду спустя Карлсон и Альберг уже летели. Сперва они поднялись к потолку и сделали несколько кругов над люстрой, а затем вылетели в окно. Кирре даже побледнел от изумления. Все дети кинулись к окну и стали смотреть, как Карлсон и Альберг летают над крышей дома. А Малыш в ужасе крикнул: -- Карлсон, Карлсон, лети назад с моей собакой! Карлсон послушался. Он тут же вернулся назад и положил Альберга на пол. Альберг встряхнулся. Вид у него был очень удивленный -- можно было подумать, что это его первый в жизни полет. -- Ну, на сегодня хватит. Больше нам нечего показывать. А это тебе. Получай! -- И Карлсон толкнул Кирре. Кирре не сразу понял, чего хотел Карлсон. -- Дай конфету! -- сердито проговорил Карлсон. Кирре вытащил свой кулек и отдал его Карлсону, успев, правда, сунуть себе в рот еще одну конфету. -- Позор жадному мальчишке!.. -- сказал Карлсон и стал поспешно искать что-то глазами. -- А где коробка для благотворительных сборов? -- с тревогой спросил он. Гунилла подала ему коробку, в которую она собирала "входные конфеты". Она думала, что теперь, когда у Карлсона оказалось столько конфет, он угостит всех ребят. Но Карлсон этого не сделал. Он схватил коробку и принялся жадно считать конфеты. -- Пятнадцать штук, -- сказал он. -- На ужин хватит... Привет! Я отправляюсь домой ужинать. И он вылетел в окно. Дети стали расходиться. Гунилла и Кристер тоже ушли. Малыш и Альберг остались вдвоем, чему Малыш был очень рад. Он взял щенка на колени и стал ему что-то нашептывать. Щенок лизнул Малыша в лицо и заснул, сладко посапывая. Потом пришла мама из прачечной, и сразу все изменилось. Малышу сделалось очень грустно: мама вовсе не считала, что Альбергу негде жить, -- она позвонила по номеру, который был выгравирован на ошейнике Альберга, и рассказала, что ее сын нашел маленького черного щенка-пуделя. Малыш стоял возле телефона, прижимая Альберга к груди, и шептал: -- Только бы это был не их щенок... Но, увы, это оказался их щенок! -- Знаешь, сыночек, кто хозяин Бобби? -- сказала мама, положив трубку. -- Мальчик, которого зовут Стефан Альберг. -- Бобби? -- переспросил Малыш. -- Ну да, так зовут щенка. Все это время Стафан проплакал. В семь часов он придет за Бобби. Малыш ничего не ответил, но сильно побледнел и глаза его заблестели. Он еще крепче прижал к себе щенка и тихонько, так, чтобы мама не слышала, зашептал ему на ухо: -- Маленький Альберг, как бы я хотел, чтобы ты был моей собакой! Когда пробило семь, пришел Стафан Альберг и унес щенка. А Малыш лежал ничком на кровати и плакал так горько, что просто сердце разрывалось. Настало лето. Занятия в школе кончились, и Малыша собирались отправить в деревню, к бабушке. Но до отъезда должно было еще произойти одно важное событие -- Малышу исполнялось восемь лет. О, как долго ждал Малыш своего дня рождения! Почти с того дня, как ему исполнилось семь. Удивительно, как много времени проходит между днями рождения, -- почти столько же, сколько между рождественскими праздниками. Вечером накануне этого торжественного дня у Малыша был разговор с Карлсоном. -- Завтра день моего рождения, -- сказал Малыш. -- Ко мне придут Гунилла и Кристер, и нам накроют стол в моей комнате... -- Малыш помолчал; вид у него был мрачный. -- Мне бы очень хотелось и тебя пригласить, -- продолжал он, -- но... Мама так сердилась на Карлсона, что бесполезно было просить у нее разрешения. Карлсон выпятил нижнюю губу больше, чем когда бы то ни было: -- Я с тобой не буду водиться, если ты меня не позовешь! Я тоже хочу повеселиться. -- Ладно, ладно, приходи, -- торопливо сказал Малыш. Он решил поговорить с мамой. Будь что будет, но невозможно праздновать день рождения без Карлсона. -- А чем нас будут угощать? -- спросил Карлсон, перестав дуться. -- Ну конечно, сладким пирогом. У меня будет именинный пирог, украшенный восемью свечами. -- Хорошо! -- воскликнул Карлсон. -- Знаешь, у меня есть предложение. -- Какое? -- спросил Малыш. -- Нельзя ли попросить твою маму приготовить нам вместо одного пирога с восемью свечами восемь пирогов с одной свечой? Но Малыш не думал, чтобы мама на это согласилась. -- Ты, наверно, получишь хорошие подарки? -- спросил Карлсон. -- Не знаю, -- ответил Малыш и вздохнул. Он знал то, чего он хотел, хотел больше всего на свете, он все равно не получит... -- Собаку мне, видно, не подарят никогда в жизни, -- сказал Малыш. -- Но я, конечно, получу много других подарков. Поэтому я решил весь день веселиться и совсем не думать о собаке. -- А кроме того, у тебя есть я. Я куда лучше собаки, -- сказал Карлсон и взглянул на Малыша, наклонив голову. -- Хотелось бы знать, какие ты получишь подарки. Если тебе подарят конфеты, то, по-моему, ты должен их тут же отдать на благотворительные цели. -- Хорошо, если я получу коробку конфет, я тебе ее отдам. Для Карлсона Малыш был готов на все, особенно теперь, когда предстояла разлука. -- Знаешь, Карлсон, -- сказал Малыш, -- послезавтра я уезжаю к бабушке на все лето. Карлсон сперва помрачнел, а потом важно произнес: -- Я тоже еду к бабушке, и моя бабушка гораздо больше похожа на бабушку, чем твоя. -- А где живет твоя бабушка? -- спросил Малыш. -- В доме, а где же еще! А ты небось думаешь, что она живет на улице и всю ночь скачет? Больше им не удалось поговорить ни о бабушке Карлсона, ни о дне рождения Малыша, ни о чем другом, потому что уже стемнело и Малышу нужно, было поскорее лечь в постель, чтобы не проспать день своего рождения. Проснувшись на следующее утро, Малыш лежал в кровати и ждал: он знал -- сейчас отворится дверь, и все войдут к нему в комнату и принесут именинный пирог и другие подарки. Минуты тянулись мучительно долго. У Малыша даже живот заболел от ожидания, так ему хотелось скорее увидеть подарки. Но вот наконец в коридоре раздались шаги и послышались слова: "Да он, наверно, уже проснулся". Дверь распахнулась, и появились все: мама, папа, Боссе и Бетан. Малыш сел на кровати, и глаза его заблестели. -- Поздравляем тебя, дорогой Малыш! -- сказала мама. И папа, и Боссе, и Бетан тоже сказали: "Поздравляем!" И перед Малышом поставили поднос. На нем был пирог с восемью горящими свечками и другие подарки. Много подарков -- хотя, пожалуй, меньше, чем в прошлые дни рождения: на подносе лежало всего четыре свертка; Малыш их быстро сосчитал. Но папа сказал: -- Не обязательно все подарки получать утром -- может быть, ты получишь еще что-нибудь днем... Малыш был очень рад четырем сверткам. В них оказались: коробка с красками, игрушечный пистолет, книга и новые синие штанишки. Все это ему очень понравилось. "Какие они милые -- мама, и папа, и Боссе, и Бетан! -- подумал Малыш. -- Ни у кого на свете нет таких милых мамы и папы и брата с сестрой". Малыш несколько раз стрельнул из пистолета. Выстрелы получались очень громкие. Вся семья сидела у его кровати и слушала, как он стреляет. О, как они все друг друга любили! -- Подумай, восемь лет назад ты появился на свет -- вот таким крошкой... -- сказал папа. -- Да, -- сказала мама, -- как быстро идет время! Помнишь, какой дождь хлестал в тот день в Стокгольме? -- Мама, я родился здесь, в Стокгольме? -- спросил Малыш. -- Конечно, -- ответила мама. -- Но ведь Боссе и Бетан родились в Мальме? -- Да, в Мальме. -- А ведь ты, папа, родился в Гетеборге? Ты мне говорил... -- Да, я гетеборгский мальчишка, -- сказал папа. -- А ты, мама, где родилась? -- В Эскильстуне, -- сказала мама. Малыш горячо обнял ее. -- Какая удача, что мы все встретились! -- проговорил он. И все с этим согласились. Потом они пропели Малышу "Многие лета", а Малыш выстрелил, и треск получился оглушительный. Все утро Малыш то и дело стрелял из пистолета, ждал гостей и все время размышлял о словах папы, что подарки могут появиться и днем. На какой-то счастливый миг он вдруг поверил, что свершится чудо -- ему подарят собаку. Но тут же понял, что это невозможно, и даже рассердился на себя за то, что так глупо размечтался. Ведь он твердо решил не думать сегодня о собаке и всему радоваться. И Малыш действительно всему радовался. Сразу же после обеда мама стала накрывать на стол у него в комнате. Она поставила в вазу большой букет цветов и принесла самые красивые розовые чашки. Три штуки. -- Мама, -- сказал Малыш, -- нужно четыре чашки. -- Почему? -- удивилась мама. Малыш замялся. Теперь ему надо было рассказать, что он пригласил на день рождения Карлсона, хотя мама, конечно, будет этим недовольна. -- Карлсон, который живет на крыше, тоже придет ко мне, -- сказал Малыш и смело посмотрел маме в глаза. -- О! -- вздохнула мама. -- О! Ну что ж, пусть приходит. Ведь сегодня день твоего рождения. Мама провела ладонью по светлым волосам Малыша: -- Ты все еще носишься со своими детскими фантазиями. Трудно поверить, что тебе исполнилось восемь. Сколько тебе лет, Малыш? -- Я мужчина в самом расцвете сил, -- важно ответил Малыш -- точь-в-точь как Карлсон. Медленно катился этот день. Уже давно настало то "днем", о котором говорил папа, но никаких новых подарков никто не приносил. В конце концов Малыш получил еще один подарок. Боссе и Бегай, у которых еще не начались летние каникулы, вернулись из школы и тут же заперлись в комнате Боссе. Малыша они туда не пустили. Стоя в коридоре, он слышал, как за запертой дверью раздавалось хихиканье сестры и шуршание бумаги. Малыш чуть не лопнул от любопытства. Некоторое время спустя они вышли, и Бетан, смеясь, протянула Малышу сверток. Малыш очень обрадовался и хотел уже разорвать бумажную обертку, но Боссе сказал: -- Нет, сперва прочти стихи, которые здесь наклеены. Стихи были написаны крупными печатными буквами, чтобы Малыш смог их сам разобрать, и он прочел: Брат и сестра тебе дарят собаку. Она не вступает с собаками в драку, Не лает, не прыгает и не кусается, Ни на кого никогда не бросается. И хвостик, и лапы, и морда, и уши У этой собаки из черного плюша. Малыш молчал; он словно окаменел. -- Ну, а теперь развяжи сверток, -- сказал Боссе. Но Малыш швырнул сверток в угол, и слезы градом покатились по его щекам. -- Ну что ты, Малыш, что ты? -- испуганно сказала Бетан. -- Не надо, не плачь, не плачь, Малыш! -- растерянно повторял Боссе; видно было, что он очень огорчен. Бетан обняла Малыша: -- Прости нас! Мы хотели только пошутить. Понимаешь? Малыш резким движением вырвался из рук Бетан; лицо его было мокрым от слез. -- Вы же знали, -- бормотал он, всхлипывая, -- вы же знали, что я мечтал о живой собаке! И нечего было меня дразнить... Малыш побежал в свою комнату и бросился на кровать. Боссе и Бетан кинулись вслед за ним. Прибежала и мама. Но Малыш не обращал на них никакого внимания -- он весь трясся от плача. Теперь день рождения был испорчен. Малыш решил быть целый день веселым, даже если ему и не подарят собаку. Но получить в подарок плюшевого щенка -- это уж слишком! Когда он об этом вспоминал, его плач превращался в настоящий стон, и он все глубже зарывался головой в подушку. Мама, Боссе и Бетан стояли вокруг кровати. Всем им было тоже очень грустно. -- Я сейчас позвоню папе и попрошу его пораньше прийти с работы, -- сказала мама. Малыш плакал... Что толку, если папа придет домой? Все сейчас казалось Малышу безнадежно грустным. День рождения был испорчен, и ничем уже нельзя было тут помочь. Он слышал, как мама пошла звонить по телефону, но он все плакал и плакал. Слышал, как папа вернулся домой, но все плакал и плакал. Нет, никогда Малыш теперь уже не будет веселым. Лучше всего ему сейчас умереть, и пусть тогда Боссе и Бетан возьмут себе плюшевого щенка, чтобы вечно помнить, как они зло подшутили над своим маленьким братом в тот день рождения, когда он был еще жив... Вдруг Малыш заметил, что все -- и мама, и папа, и Боссе, и Бетан -- стоят вокруг его постели, но он еще глубже зарылся лицом в подушку. -- Послушай, Малыш, там возле входной двери тебя кто-то ждет... -- сказал папа. Малыш не ответил. Папа потряс его за плечо: -- Ты что, не слышишь, что тебя у двери ждет один приятель? -- Наверно, Гунилла или там Кристер, -- ворчливо отозвался Малыш. -- Нет, того, кто тебя ждет, зовут Бимбо, -- сказала мама. -- Не знаю я никакого Бимбо! -- пробурчал Малыш. -- Возможно, -- сказала мама. -- Но он очень хочет с тобой познакомиться. Именно в эту минуту из передней донеслось негромкое тявканье. Малыш напряг все свои мускулы и упрямо не отрывался от подушки. Нет, ему и в самом деле пора бросить все эти выдумки... Но вот опять в прихожей раздалось тявканье. Резким движением Малыш сел на постели. -- Это что, собака? Живая собака? -- спросил он. -- Да, -- сказал папа, -- это собака. Твоя собака. Тут Боссе кинулся в прихожую и минуту спустя влетел в комнату Малыша, дерзка на руках -- о, наверно, Малышу это все только снится! -- маленькую короткошерстую таксу. -- Это моя живая собака? -- прошептал Малыш. Слезы застилали ему глаза, когда он протянул свои руки к Бимбо. Казалось, Малыш боится, что щенок вдруг превратится в дым и исчезнет. Но Бимбо не исчез. Малыш держал Бимбо на руках, а тот лизал ему щеки, громко тявкал и обнюхивал уши. Бимбо был совершенно живой. -- Ну, теперь ты счастлив, Малыш? -- спросил папа. Малыш только вздохнул. Как мог папа об этом спрашивать! Малыш был так счастлив, что у него заныло где-то внутри, то ли в душе, то ли в животе. А может быть, так всегда бывает, когда ты счастлив? -- А эта плюшевая собака будет игрушкой для Бимбо. Понимаешь, Малыш! Мы не хотели дразнить тебя... так ужасно, -- сказала Бетан. Малыш все простил. И вообще он почти не слышал, что ему говорят, потому что разговаривал с Бимбо: -- Бимбо, маленький Бимбо, ты -- моя собака! Затем Малыш сказал маме: -- Я думаю, что мой Бимбо гораздо милее Альберга, потому что короткошерстые таксы наверняка самые лучшие собаки в мире. Но тут Малыш вспомнил, что Гунилла и Кристер должны прийти с минуты на минуту... О! Он и не представлял себе, что один день может принести с собой столько счастья. Подумать только, ведь они сейчас узнают, что у него есть собака, на этот раз действительно его собственная собака, да к тому же еще самая-самая распрекрасная в мире! Но вдруг Малыш забеспокоился: -- Мама, а мне можно будет взять с собой Бимбо, когда я поеду к бабушке? -- Ну конечно. Ты повезешь его в этой маленькой корзинке, -- ответила мама и показала специальную корзинку для перевозки собак, которую вместе со щенком принес в комнату Боссе. -- О! -- сказал Малыш. -- О! Раздался звонок. Это пришли Гунилла и Кристер. Малыш бросился им навстречу, громко крича: -- Мне подарили собаку! У меня теперь есть своя собственная собака! -- Ой, какая она миленькая! -- воскликнула Гунилла, но тут же спохватилась и торжественно произнесла: -- Поздравляю с днем рождения. Вот тебе подарок от Кристера и от меня. -- И она протянула Малышу коробку конфет, а потом снова села на корточки перед Бимбо и повторила: -- Ой, до чего же она миленькая! Малышу это было очень приятно слышать. -- Почти такая же милая, как Еффа, -- сказал Кристер. -- Что ты, она куда лучше Еффы и даже куда лучше Альберга! -- сказала Гунилла. -- Да, она куда лучше Альберга, -- согласился с ней Кристер. Малыш подумал, что и Гунилла и Кристер очень хорошие друзья, и пригласил их к празднично убранному столу. Как раз в эту минуту мама принесла блюдо маленьких аппетитных бутербродов с ветчиной и сыром и вазу с целой горой печенья. Посреди стола уже красовался именинный пирог с восемью зажженными . свечами. Потом мама взяла большой кофейник с горячим шоколадом и стала разливать шоколад в чашки. -- А мы не будем ждать Карлсона? -- осторожно спросил Малыш. Мама покачала головой: -- Нет, я думаю, ждать не стоит. Я уверена, что он сегодня не прилетит. И вообще давай поставим на нем крест. Ведь у тебя ж теперь есть Бимбо. Конечно, теперь у Малыша был Бимбо, но все же он очень хотел, чтобы Карлсон пришел на его праздник. Гунилла и Кристер сели за стол, и мама стала их угощать бутербродами. Малыш положил Бимбо в корзинку и тоже сел за стол. Когда мама вышла и оставила детей одних, Боссе сунул свой нос в комнату и крикнул: -- Не съедайте весь пирог -- оставьте и нам с Бетан! -- Ладно, оставлю по кусочку, -- ответил Малыш. -- Хотя, по правде говоря, это несправедливо: ведь вы столько лет ели сладкие пироги, когда меня еще и на свете не было. -- Только смотри, чтобы это были большие куски! -- крикнул Боссе, закрывая дверь. В этот самый момент за окном послышалось знакомое жужжание мотора, и в комнату влетел Карлсон. -- Вы уже сидите за столом? -- воскликнул он. -- Наверно, все уже съели? Малыш успокоил его, сказав, что на столе еще полным-полно угощений. -- Превосходно! -- сказал Карлсон. -- А ты разве не хочешь поздравить Малыша с днем рождения? -- спросила его Гунилла. -- Да-да, конечно, поздравляю! -- ответил Карлсон. -- Где мне сесть? Мама так и не поставила на стол четвертой чашки. И когда Карлсон это заметил, он выпятил нижнюю губу и сразу надулся: -- Нет, так я не играю! Это несправедливо. Почему мне не поставили чашку? Малыш тут же отдал ему свою, а сам тихонько пробрался в кухню и принес себе оттуда другую чашку. -- Карлсон, -- сказал Малыш, вернувшись в комнату, -- я получил в подарок собаку. Ее зовут Бимбо Вот она. -- И Малыш показал на щенка, который спал в корзинке. -- Это отличный подарок, -- сказал Карлсон. -- Передай мне, пожалуйста, вот этот бутерброд, и этот, и этот... Да! -- воскликнул вдруг Карлсон. -- Я чуть не забыл! Ведь и я принес тебе подарок. Лучший в мире подарок... -- Карлсон вынул из кармана брюк свисток и протянул его Малышу: -- Теперь ты сможешь свистеть своему Бимбо. Я всегда свищу своим собакам Хотя моих собак зовут Альбергами и они умеют летать... -- Как, всех собак зовут Альбергами? -- удивился Кристер. -- Да, всю тысячу! -- ответил Карлсон. -- Ну что ж теперь, я думаю, можно приступить к пирогу. -- Спасибо, милый, милый Карлсон, за свисток! -- сказал Малыш. -- Мне будет так приятно свистеть Бимбо. -- Имей в виду, -- сказал Карлсон, -- что я буду часто брать у тебя этот свисток. Очень, очень часто. -- И вдруг спросил с тревогой: -- Кстати, ты получил в подарок конфеты? -- Конечно, -- ответил Малыш. -- От Гуниллы и Кристера. -- Все эти конфеты пойдут на благотворительные цели, -- сказал Карлсон и сунул коробку себе в карман; затем вновь принялся поглощать бутерброды. Гунилла, Кристер и Малыш тоже ели очень торопливо, боясь, что им ничего не достанется. Но, к счастью, мама приготовила много бутербродов. Тем временем мама, папа, Боссе и Бетан сидели в столовой. -- Обратите внимание, как тихо у детей, -- сказала мама. -- Я просто счастлива, что Малыш получил наконец собаку. Конечно, с ней будет большая возня, но что поделаешь! -- Да, теперь-то уж, я уверен, он забудет свои глупые выдумки про этого Карлсона, который живет на крыше, -- сказал папа. В этот момент из комнаты Малыша донеслись смех и детская болтовня. И тогда мама предложила: -- Давайте пойдем и посмотрим на них. Они такие милые, эти ребята. -- Давайте, давайте пойдем! -- подхватила Бетан. И все они -- мама, папа, Боссе и Бетан -- отправились поглядеть, как Малыш празднует свой день рождения. Дверь открыл папа. Но первой вскрикнула мама, потому что она первая увидела маленького толстого человечка, который сидел за столом возле Малыша. Этот маленький толстый человечек был до ушей вымазан взбитыми сливками. -- Я сейчас упаду в обморок... -- сказала мама. Папа, Боссе и Бетан стояли молча и глядели во все глаза. -- Видишь, мама, Карлсон все-таки прилетел ко мне, -- сказал Малыш. -- Ой, какой у меня чудесный день рождения получился! Маленький толстый человечек стер пальцами с губ сливки и так энергично принялся махать своей пухлой ручкой маме, папе, Боссе и Бетан, что хлопья сливок полетели во все стороны. -- Привет! -- крикнул он. -- До сих пор вы еще не имели чести меня знать. Меня зовут Карлсон, который живет на крыше... Эй, Гунилла, Гунилла, ты слишком много накладываешь себе на тарелку! Я ведь тоже хочу пирога... И он схватил за руку Гуниллу, которая уже взяла с блюда кусочек сладкого пирога, и заставил ее положить все обратно. -- Никогда не видел такой прожорливой девчонки! -- сказал Карлсон и положил себе на тарелку куда больший кусок. -- Лучший в мире истребитель пирогов -- это Карлсон, который живет на крыше! -- сказал он и радостно улыбнулся. -- Давайте уйдем отсюда, -- прошептала мама. -- Да, пожалуй, уходите, так будет лучше. А то я при вас стесняюсь, -- заявил Карлсон. -- Обещай мне одну вещь, -- сказал папа, обращаясь к маме, когда они вышли из комнаты Малыша. -- Обещайте мне все -- и ты, Боссе, и ты, Бетан. Обещайте мне никогда никому не рассказывать о том, что мы сейчас видели. -- Почему? -- спросил Боссе. -- Потому, что нам никто не поверит, -- сказал папа. -- А если кто-нибудь и поверит, то своими расспросами не даст нам покоя до конца наших дней! Папа, мама, Боссе и Бетан пообещали друг другу, что они не расскажут ни одной живой душе об удивительном товарище, которого нашел себе Малыш. И они сдержали свое обещание. Никто никогда не услышал ни слова о Карлсоне. И именно поэтому Карлсон продолжает жить в своем маленьком домике, о котором никто ничего не знает, хотя домик этот стоит на самой обыкновенной крыше самого обыкновенного дома на самой обыкновенной улице в Стокгольме. Поэтому Карлсон до сих пор спокойно гуляет, где ему вздумается, и проказничает сколько хочет. Ведь известно, что он лучший в мире проказник! Когда с бутербродами, печеньем и пирогом было покончено и Кристер с Гуниллой ушли домой, а Бимбо крепко спал в своей корзинке, Малыш стал прощаться с Карлсоном. Карлсон сидел на подоконнике, готовый к отлету. Ветер раскачивал занавески, но воздух был теплый, потому что уже наступило лето. -- Милый, милый Карлсон, ведь ты будешь по-прежнему жить на крыше, когда я вернусь от бабушки? Наверняка будешь? -- спросил Малыш. -- Спокойствие, только спокойствие! -- сказал Карлсон. -- Буду, если только моя бабушка меня отпустит. А это еще неизвестно, потому что она считает меня лучшим в мире внуком. -- А ты и вправду лучший в мире внук? -- Конечно. А кто же еще, если не я? Разве ты можешь назвать кого-нибудь другого? -- спросил Карлсон. Тут он нажал кнопку на животе, и моторчик заработал. -- Когда я прилечу назад, мы съедим еще больше пирогов! -- крикнул Карлсон. -- От пирогов не толстеют!.. Привет, Малыш! -- Привет, Карлсон! -- крикнул в ответ Малыш. И Карлсон улетел. Но в корзинке, рядом с кроваткой Малыша, лежал Бимбо и спал. Малыш наклонился к щенку и тихонько погладил его по голове своей маленькой обветренной рукой. -- Бимбо, завтра мы поедем к бабушке, -- сказал Малыш. -- Доброй ночи, Бимбо! Спи спокойно. Земля такая огромная, и на ней столько домов! Большие и маленькие. Красивые и уродливые. Новостройки и развалюшки. И есть еще совсем крошечный домик Карлсона, который живет на крыше. Карлсон уверен, что это лучший в мире домик и что живет в нем лучший в мире Карлсон. Малыш тоже в этом уверен. Что до Малыша, то он живет с мамой и папой, Боссе и Бетан в самом обыкновенном доме, на самой обыкновенной улице в городе Стокгольме, но на крышей этого обыкновенного дома, как раз за трубой, прячется крошечный домик с табличкой над дверью: Карлсон, который живет на крыше, лучший в мире Карлсон Наверняка найдутся люди, которым покажется странным, что кто-то живет на крыше, но Малыш говорит: -- Ничего тут странного нет. Каждый живет там, где хочет. Мама и папа тоже считают, что каждый человек может жить там, где ему заблагорассудится. Но сперва они не верили, что Карлсон на самом деле существует. Боссе и Бетан тоже в это не верили. Они даже представить себе не могли, что на крыше живет маленький толстенький человечек с пропеллером на спине и что он умеет летать. -- Не болтай, Малыш, -- говорили Боссе и Бетан, -- твой Карлсон -- просто выдумка. Для верности Малыш как-то спросил у Карлсона, не выдумка ли он, на что Карлсон сердито буркнул: -- Сами они -- выдумка! Мама и папа решили, что Малышу бывает тоскливо одному, а одинокие дети часто придумывают себе разных товарищей для игр. -- Бедный Малыш, -- сказала мама. -- Боссе и Бетан настолько старше его! Ему не с кем играть, вот он и фантазирует., -- Да, -- согласился папа. -- Во всяком случае, мы должны подарить ему собаку. Он так давно о ней мечтает. Когда Малыш получит собаку, он тотчас забудет про своего Карлсона. И Малышу подарили Бимбо. Теперь у него была собственная собака, и получил он ее в день своего рождения, когда ему исполнилось восемь лет. Именно в этот день мама, и папа, и Боссе, и Бетан увидели Карлсона. Да-да, они его увидели. Вот как это случилось. Малыш праздновал день рождения в своей комнате. У него в гостях были Кристер и Гунилла -- они учатся с ним в одном классе. И когда мама, и папа, и Боссе, и Бетан услышали звонкий смех и веселую болтовню, доносившиеся из комнаты Малыша, мама предложила: -- Давайте пойдем и посмотрим на них, они такие милые, эти ребята. -- Пошли! -- подхватил папа. И что же увидели мама, и папа, и Боссе, и Бетан, когда они, приоткрыв дверь, заглянули к Малышу? Кто сидел во главе праздничного стола, до ушей вымазанный взбитыми сливками, и уплетал так, что любо-дорого было глядеть? Конечно, не кто иной, как маленький толстый человечек, который тут же загорланил что было мочи: -- Привет! Меня зовут Карлсон, который живет на крыше. Вы, кажется, до сих пор еще не имели чести меня знать? Мама едва не лишилась чувств. И папа тоже разнервничался. -- Только никому об этом не рассказывайте, -- сказал он, -- слышите, никому ни слова. -- Почему? -- спросил Боссе. И папа объяснил: -- Подумайте сами, во что превратится наша жизнь, если люди узнают про Карлсона, Его, конечно, будут показывать по телевизору и снимать для кинохроники. Подымаясь по лестнице, мы будет спотыкаться о телевизионный кабель и о провода осветительных приборов, а каждые полчаса к нам будут являться корреспонденты, чтобы сфотографировать Карлсона и Малыша. Бедный Малыш, он превратится в "мальчика, который нашел Карлсона, который живет на крыше...". Одним словом, в нашей жизни больше не будет ни одной спокойной минуты. Мама, и Боссе, и Бетан поняли, что папа прав, и обещали никому ничего не рассказывать о Карлсоне. А как раз на следующий день Малыш должен был уехать на все лето к бабушке в деревню. Он был очень этому рад, но беспокоился за Карлсона. Мало ли что тот вздумает выкинуть за это время! А вдруг он исчезнет и больше никогда не прилетит! -- Милый, милый Карлсон, ведь ты будешь по-прежнему жить на крыше, когда я вернусь от бабушки? Наверняка будешь? -- спросил Малыш. -- Как знать? -- ответил Карлсон. -- Спокойствие, только спокойствие. Я ведь тоже поеду к своей бабушке, и моя бабушка куда больше похожа на бабушку, чем твоя. -- А где живет твоя бабушка? -- спросил Малыш. -- В доме, а где же еще! А ты небось думаешь, что она живет на улице и скачет по ночам? Так Малышу ничего не удалось узнать про бабушку Карлсона. А на следующий день Малыш уехал в деревню. Бимбо он взял с собой. Целые дни он играл с деревенскими ребятами и о Карлсоне почти не вспоминал. Но когда кончились летние каникулы и Малыш вернулся в город, он спросил, едва переступив порог: -- Мама, за это время ты хоть раз видела Карлсона? Мама покачала головой: -- Ни разу. Он не вернется назад. -- Не говори так! Я хочу, чтобы он жил на нашей крыше. Пусть он опять прилетит! -- Но ведь у тебя теперь есть Бимбо, -- сказала мама, пытаясь утешить Малыша. Она считала, что настал момент раз и навсегда покончить с Карлсоном. Малыш погладил Бимбо. -- Да, конечно, у меня есть Бимбо. Он мировой пес, но у него нет пропеллера, и он не умеет летать, и вообще с Карлсоном играть интересней. Малыш помчался в свою комнату и распахнул окно. -- Эй, Карлс-о-он! Ты там, наверху? Откликнись! -- завопил он во все горло, но ответа не последовало. А на другое утро Малыш отправился в школу. Он теперь учился во втором классе. После обеда он уходил в свою комнату и садился за уроки. Окно он никогда не закрывал, чтобы не пропустить жужжание моторчика Карлсона, но с улицы доносился только рокот автомобилей да иногда гул самолета, пролетающего над крышами. А знакомого жужжания все не было слышно. -- Все ясно, он не вернулся, -- печально твердил про себя Малыш. -- Он никогда больше не прилетит. Вечером, ложась спать, Малыш думал о Карлсоне, а иногда, накрывшись с головой одеялом, даже тихо плакал от мысли, что больше не увидит Карлсона. Шли дни, была школа, были уроки, а Карлсона все не было и не было. Как-то после обеда Малыш сидел у себя в комнате и возился со своей коллекцией марок. Перед ним лежал альбом и целая куча новых марок, которые он собирался разобрать. Малыш усердно взялся за дело и очень быстро наклеил все марки. Все, кроме одной, самой лучшей, которую нарочно оставил напоследок. Это была немецкая марка с изображением Красной Шапочки и Серого волка, и Малышу она очень-очень нравилась. Он положил ее на стол перед собой и любовался ею. И вдруг Малыш услышал какое-то слабое жужжание, похожее... -- да-да, представьте себе -- похожее на жужжание моторчика Карлсона! И в самом деле это был Карлсон. Он влетел в окно и крикнул: -- Привет, Малыш! -- Привет, Карлсон! -- завопил в ответ Малыш и вскочил с места. Не помня себя от счастья, он глядел на Карлсона, который несколько раз облетел вокруг люстры и неуклюже приземлился,. Как только Карлсон выключил моторчик -- а для этого ему достаточно было нажать кнопку на животе, -- так вот, как только Карлсон выключил моторчик, Малыш кинулся к нему, чтобы его обнять, но Карлсон отпихнул Малыша своей пухленькой ручкой и сказал: -- Спокойствие, только спокойствие! У тебя есть какая-нибудь еда? Может, мясные тефтельки или что-нибудь в этом роде? Сойдет и кусок торта со взбитыми сливками. Малыш покачал головой: -- Нет, мама сегодня не делала мясных тефтелек. А торт со сливками бывает у нас только по праздникам. Карлсон надулся: -- Ну и семейка у вас! "Только по праздникам"... А если приходит дорогой старый друг, с которым не виделись несколько месяцев? Думаю, твоя мама могла бы и постараться ради такого случая. -- Да, конечно, но ведь мы не знали... -- оправдывался Малыш. -- "Не знали"! -- ворчал Карлсон. -- Вы должны были надеяться! Вы всегда должны надеяться, что я навещу вас, и потому твоей маме каждый день надо одной рукой жарить тефтели, а другой сбивать сливки. -- У нас сегодня на обед жареная колбаса, -- сказал пристыженный Малыш. -- Хочешь колбаски? -- Жареная колбаса, когда в гости приходит дорогой старый друг, с которым не виделись несколько месяцев! -- Карлсон еще больше надулся. -- Понятно! Попадешь к вам в дом -- научишься набивать брюхо чем попало... Валяй, тащи свою колбасу. Малыш со всех ног помчался на кухню. Мамы дома не было -- она пошла к доктору, -- так что он не мог спросить у нее разрешения. Но ведь Карлсон согласился есть колбасу. А на тарелке как раз лежали пята ломтиков, оставшихся от обеда. Карлсон накинулся на них, как ястреб на цыпленка. Он набил рот колбасой и засиял как медный грош. -- Что ж, колбаса так колбаса. А знаешь, она недурна. Конечно, с тефтелями не сравнишь, но от некоторых людей нельзя слишком многого требовать. Малыш прекрасно понял, что "некоторые люди" -- это он, и поэтому поспешил перевести разговор на другую тему. -- Ты весело провел время у бабушки? -- спросил он. -- Так весело, что и сказать не могу. Поэтому я говорить об этом не буду, -- ответил Карлсон и жадно откусил еще кусок колбасы. -- Мне тоже было весело, -- сказал Малыш. И он начал рассказывать Карлсону, как он проводил время у бабушки. -- Моя бабушка, она очень, очень хорошая, -- сказал Малыш. -- Ты себе и представить не можешь, как она мне обрадовалась. Она обнимала меня крепко-прекрепко. -- Почему? -- спросил Карлсон. -- Да потому, что она меня любит. Как ты не понимаешь? -- удивился Малыш. Карлсон перестал жевать: -- Уж не умаешь ли ты, что моя бабушка любит меня меньше? Уж не думаешь ли ты, что она не кинулась на меня и не стала так крепко-прекрепко меня обнимать, что я весь посинел? Вот как меня любит моя бабушка. А я должен тебе сказать, что у моей бабушки ручки маленькие, но хватка железная, и если бы она меня любила еще хоть на капельку больше, то я бы не сидел сейчас здесь -- она бы просто задушила меня в своих объятиях. -- Вот это да! -- изумился Малыш. -- Выходит, твоя бабушка чемпионка по обниманию. Конечно, бабушка Малыша не могла с ней сравниться, она не обнимала его так крепко, но все-таки она тоже любила своего внука и всегда была к нему очень добра. Это Малыш решил еще раз объяснить Карлсону. -- А ведь моя бабушка бывает и самой ворчливой в мире, -- добавил Малыш, минуту подумав. -- Она всегда ворчит, если я промочу ноги или подерусь с Лассе Янсоном. Карлсон отставил пустую тарелку: -- Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка менее ворчливая, чем твоя? Да будет тебе известно, что, ложась спать, она заводит будильник и вскакивает в пять утра только для того, чтобы всласть наворчаться, если я промочу ноги или подерусь с Лассе Янсоном. -- Как, ты знаешь Лаосе Янсона? -- с удивлением спросил Малыш. -- К счастью, нет, -- ответил Карлсон. -- Но почему же ворчит твоя бабушка? -- еще больше изумился Малыш. -- Потому, что она самая ворчливая в мире, -- отрезал Карлсон. -- Пойми же наконец! Раз ты знаешь Лассе Янсона, как же ты можешь утверждать, что твоя бабушка самая ворчливая? Нет, куда ей до моей бабушки, которая может целый день ворчать: "Не дерись с Лассе Янсоном, не дерись с Лассе Янсоном.. . " -- хотя я никогда не видел этого мальчика и нет никакой надежды, что когда-либо увижу. Малыш погрузился в размышления. Как-то странно получалось... Ему казалось, что, когда бабушка на него ворчит, это очень плохо, а теперь выходит, что он должен доказывать Карлсону, что его бабушка ворчливей, чем на самом деле. -- Стоит мне только чуть-чуть промочить ноги, ну самую капельку, а она уже ворчит и пристает ко мне, чтобы я переодел носки, -- убеждал Малыш Карлсона. Карлсон понимающе кивнул: -- Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка не требует, чтобы я все время переодевал носки? Знаешь ли ты, что, как только я подхожу к луже, моя бабушка бежит ко мне со всех ног через деревню и ворчит и бубнит одно и то же: "Переодень носки, Карлсончик, переодень носки..." Что, не веришь? Малыш поежился: -- Нет, почему же... Карлсон пихнул Малыша, потом усадил его на стул, а сам стал перед ним, упершись руками в бока: -- Нет, я вижу, ты мне не веришь. Так послушай, я расскажу тебе все по порядку. Вышел я на улицу и шлепаю себе по лужам... Представляешь? Веселюсь вовсю. Но вдруг, откуда ни возьмись, мчится бабушка и орет на всю деревню: "Переодень носки, Карлсончик, переодень носки!.." -- А ты что? -- снова спросил Малыш. -- А я говорю: "Не буду переодевать, не буду!.." -- потому что я самый непослушный внук в мире, -- объяснил Карлсон. -- Я ускакал от бабушки и залез на дерево, чтобы она оставила меня в покое. -- А она, наверно, растерялась, -- сказал Малыш. -- Сразу видно, что ты не знаешь моей бабушки, -- возразил Карлсон. -- Ничуть она не растерялась а полезла за мной. -- Как -- на дерево? -- изумился Малыш. Карлсон кивнул. -- Уж не думаешь ли ты, что моя бабушка не умеет лазить на деревья? Так знай: когда можно поворчать, она хоть куда взберется, не то что на дерево, но и гораздо выше. Так вот, ползет она по ветке, на которой я сижу, ползет и бубнит: "Переодень носки, Карлсончик, переодень носки..." -- А ты что? -- снова спросил Малыш. -- Делать было нечего, -- сказал Карлсон. -- Пришлось переодевать, иначе она нипочем не отвязалась бы. Высоко-высоко на дереве я кое-как примостился на тоненьком сучке и, рискуя жизнью, переодел носки. -- Ха-ха! Врешь ты все, -- рассмеялся Малыш. -- Откуда же ты взял на дереве носки, чтобы переодеть? -- А ты не дурак, -- заметил Карлсон. -- Значит, ты утверждаешь, что у меня не было носков? Карлсон засучил штаны и показал свои маленькие толстенькие ножки в полосатых носках: -- А это что такое? Может, не носки? Два, если не ошибаюсь, носочка? А почему это я не мог сидеть на сучке и переодевать их: носок с левой ноги надевать на правую, а с правой -- на левую? Что, по-твоему я не мог это сделать, чтобы угодить бабушке? -- Мог, конечно, но ведь ноги у тебя от этого не стали суше, -- сказал Малыш. -- А разве я говорил, что стали? -- возмутился Карлсон. -- Разве я это говорил? -- Но ведь тогда... -- и Малыш даже запнулся от растерянности, -- ведь тогда выходит, что ты совсем зря переодевал носки. Карлсон кивнул. -- Теперь ты понял наконец, у кого самая ворчливая в мире бабушка? Твоя бабушка просто вынуждена ворчать: разве без этого сладишь с таким противным внуком, как ты? А моя бабушка самая ворчливая вмире, потому что она всегда зря на меня ворчит, -- как мне это вбить тебе в голову? Карлсон тут же расхохотался и легонько ткнул Малыша в спину. -- Привет, Малыш! -- воскликнул он. -- Хватит нам спорить о наших бабушках, теперь самое время немного поразвлечься. -- Привет, Карлсон! -- ответил Малыш. -- Я тоже так думаю, -- Может, у тебя есть новая паровая машина? -- спросил Карлсон. -- Помнишь, как нам было весело, когда та, старая, взорвалась? Может, тебе подарили новую и мы снова сможем ее взорвать? Увы, Малышу не подарили новой машины, и Карлсон тут же надулся. Но вдруг взгляд его упал на пылесос, который мама забыла унести из комнаты, когда кончила убирать. Вскрикнув от радости, Карлсон кинулся к пылесосу и вцепился в него. -- Знаешь, кто лучший пылесосчик в мире? -- спросил он и включил пылесос на полную мощь. -- Я привык, чтобы вокруг меня все так и сияло чистотой, -- сказал Карлсон. -- А ты развел такую грязь! Без уборки не обойтись. Как вам повезло, что вы напали на лучшего в мире пылесосчика! Малыш знал, что мама только что как следует убрала его комнату, и сказал об этом Карлсону, но тот лишь язвительно рассмеялся в ответ. -- Женщины не умеют обращаться с такой тонкой аппаратурой, это всем известно. Гляди, как надо браться за дело, -- сказал Карлсон и направил шланг пылесоса на белые тюлевые занавески, которые с легким шелестом тут же наполовину исчезли в трубе. -- Не надо, не надо, -- закричал Малыш, -- занавески такие тонкие... Да ты что, не видишь, что пылесос их засосал! Прекрати!.. Карлсон пожал плечами. -- Что ж, если ты хочешь жить в таком хлеву, пожалуйста, -- сказал он. Не выключая пылесоса, Карлсон начал вытаскивать занавески, но тщетно -- пылесос решительно не хотел их отдавать. -- Зря упираешься, -- сказал Карлсон пылесосу. -- Ты имеешь дело с Карлсоном, который живет на крыше, -- с лучшим в мире вытаскивателем занавесок! Он потянул еще сильнее, и ему удалось в конце концов выдернуть их из шланга. Занавески стали черными, да к тому же у них появилась бахрома. -- Ой, гляди, на что они похожи! -- воскликнул Малыш в ужасе. -- Они же совсем черные. -- Вот именно, и ты еще утверждаешь, грязнуля, что их не надо пылесосить? -- Карлсон покровительственно похлопал Малыша по щеке и добавил: -- Но не унывай, у тебя все впереди, ты еще можешь исправиться и стать отличным парнем, хотя ты и ужасный неряха. Для этого я должен тебя пропылесосить.. Тебя сегодня уже пылесосили? -- Нет, -- признался Малыш. Карлсон взял в руки шланг и двинулся на Малыша. -- Ах эти женщины! -- воскликнул он. -- Часами убирают комнату, а такого грязнулю обработать забывают! Давай начнем с ушей. Никогда прежде Малыша не обрабатывали пылесосом, и это оказалось так щекотно, что Малыш стонал от смеха. А Карлсон трудился усердно и методично -- начал с ушей и волос Малыша, потом принялся за шею и подмышки, прошелся по спине и животу и напоследок занялся ногами. -- Вот именно это и называется "генеральная уборка", -- заявил Карлсон. -- Ой, до чего щекотно! -- визжал Малыш. -- По справедливости, моя работа требует вознаграждения, -- сказал Карлсон. Малыш тоже захотел произвести "генеральную уборку" Карлсона. -- Теперь моя очередь, -- заявил он. -- Иди сюда, для начала я пропылесосю тебе уши. -- В этом нет нужды, -- запротестовал Карлсон. -- Я мыл их в прошлом году в сентябре. Здесь есть вещи, которые куда больше моих ушей нуждаются в чистке. Он окинул взглядом комнату и обнаружил лежавшие на столе марки. -- У тебя повсюду разбросаны какие-то разноцветные бумажки, не стол, а помойка! -- возмутился он. И, прежде чем Малыш успел его остановить, он засосал пылесосом марку с Красной Шапочкой и Серым волком. Малыш был в отчаянии. -- Моя марка! -- завопил он. -- Ты засосал Красную Шапочку, этого я тебе никогда не прощу! Карлсон выключил пылесос и скрестил руки на груди. -- Прости, -- сказал он, -- прости меня за то, что я, такой милый, услужливый и чистоплотный человечек, хочу все сделать как лучше. Прости меня за это... Казалось, он сейчас заплачет. -- Но я зря стараюсь, -- сказал Карлсон, и голос его дрогнул. -- Никогда я не слышу слов благодарности... одни только попреки... -- О Карлсон! -- сказал Малыш. -- Не расстраивайся, пойми, это же Красная Шапочка. -- Что еще за Красная Шапочка, из-за которой ты поднял такой шум? -- спросил Карлсон и тут же перестал плакать. -- Она была изображена на марке, -- объяснил Малыш. -- Понимаешь, это была моя лучшая марка. Карлсон стоял молча -- он думал. Вдруг глаза его засияли, и он хитро улыбнулся. -- Угадай, кто лучший в мире выдумщик игр! Угадай, во что мы будет играть!.. В Красную Шапочку и волка! Пылесос будет волком, а я -- охотником, который придет, распорет волку брюхо, и оттуда -- ап! -- выскочит Красная Шапочка. Карлсон нетерпеливо обвел взглядом комнату. -- У тебя есть топор? Ведь пылесос твердый, как бревно. Топора у Малыша не было, и он был этому даже рад. -- Но ведь пылесос можно открыть -- как будто мы распороли брюхо волку. -- Конечно, если халтурить, то можно и открыть, -- пробурчал Карлсон. -- Не в моих правилах так поступать, когда случается вспарывать брюхо волкам, но раз в этом жалком доме нет никаких инструментов, придется как-то выходить из положения. Карлсон навалился животом на пылесос и вцепился в его ручку. -- Болван! -- закричал он. -- Зачем ты всосал Красную Шапочку? Малыш удивился, что Карлсон, как маленький играет в такие детские игры, но смотреть на это было все же забавно. -- Спокойствие, только спокойствие, милая Красная Шапочка! -- кричал Карлсон. -- Надень скорей свою шапочку и галоши, потому что сейчас я тебя выпущу. Карлсон открыл пылесос и высыпал все, что в нем было, прямо на ковер. Получилась большая куча серо-черной пыли. -- О, ты должен был высыпать все это на газету! -- сказал Малыш. -- На газету?.. Разве так сказано в сказке? -- возмутился Карлсон. -- Разве там сказано, что охотник подстелил газету, прежде чем распороть волку брюхо и выпустить на свет божий Красную Шапочку? Нет, отвечай! -- Конечно, в сказке так не сказано, -- вынужден был признать Малыш. -- Тогда молчи! -- сказал Карлсон. -- Выдумываешь, чего нет в сказке! Так я не играю! Больше он уже не смог ничего добавить, потому что в открытое окно ворвался ветер, взметнул пыль, она забилась Карлсону в нос, и он чихнул. От его чиханья пыль снова взметнулась, над полом покружил маленький разноцветный квадратик и упал к ногам Малыша. -- Ой, гляди, гляди, вот она, Красная Шапочка! -- закричал Малыш и кинулся, чтобы поднять запыленную марку. Карлсон был явно доволен. -- Видал миндал! -- воскликнул он хвастливо. -- Стоит мне чихнуть, и вещь найдена... Не будем больше ругаться из-за бедной Красной Шапочки! Малыш обдул пыль со своей драгоценной марки -- он был совершенно счастлив. Вдруг Карлсон еще раз чихнул, и с пола снова поднялось целое облако пыли. -- Угадай, кто лучший в мире чихальщик? -- сказал Карлсон. -- Я могу чиханьем разогнать всю пыль по комнате -- пусть лежит, где ей положено. Сейчас увидишь! Но Малыш его не слушал. Он хотел только одного -- как можно скорее наклеить Красную Шапочку в альбом. А Карлсон стоял в облаке пыли и чихал. Он все чихал и чихал до тех пор, пока не "расчихал" пыль по всей комнате. -- Вот видишь, зря ты говорил, что нужно было подстилать газету. Пыль теперь снова лежит на своем месте, как прежде. Во всем должен быть порядок -- мне он, во всяком случае, необходим. Не выношу грязи и всякого свинства -- я к этому не привык. Но Малыш не мог оторваться от своей марки. Он ее уже наклеил и сейчас любовался ею -- до чего хороша! -- Вижу, мне снова придется пылесосить тебе уши! -- воскликнул Карлсон. -- Ты ничего не слышишь! -- Что ты говоришь? -- переспросил Малыш. -- Глухая тетеря! Я говорю, что несправедливо, чтобы я один работал до седьмого пота! Гляди, я скоро набью себе мозоли на ладошках! Я из кожи лезу вон, чтобы почище убрать твою комнату. Теперь ты должен полететь со мной и помочь мне убрать мою, а то будет несправедливо. Малыш отложил альбом. Полететь с Карлсоном на крышу -- об этом можно было только мечтать! Лишь однажды довелось ему побывать у Карлсона, в его маленьком домике на крыше. Но в тот раз мама почему-то ужасно испугалась и вызвала пожарников. Малыш погрузился в размышления. Ведь все это было уже так давно, он теперь стал куда старше и может, конечно, преспокойно лезть на любую крышу. Но поймет ли это мама? Вот в чем вопрос. Ее нет дома, так что спросить ее нельзя. Наверно, правильнее всего было бы отказаться... -- Ну, полетели? -- спросил Карлсон. Малыш еще раз все взвесил. -- А вдруг ты меня уронишь? -- сказал он с тревогой. Это предположение ничуть не смутило Карлсона. -- Велика беда! -- воскликнул он. -- Ведь на свете столько детей. Одним мальчиком больше, одним меньше -- пустяки, дело житейское! Малыш всерьез рассердился на Карлсона. -- Я -- дело житейское? Нет, если я упаду... -- Спокойствие, только спокойствие, -- сказал Карлсон и похлопал Малыша по плечу. -- Ты не упадешь. Я обниму тебя так крепко, как меня обнимает моя бабушка. Ты, конечно, всего-навсего маленький грязнуля, но все же ты мне нравишься. И он еще раз похлопал Малыша по плечу. -- Да, странно, но все-таки я очень к тебе привязался, глупый мальчишка. Вот подожди, мы доберемся до моего домика на крыше, и я тебя так стисну, что ты посинеешь. Чем я в конце концов хуже бабушки? Карлсон нажал кнопку на животе -- моторчик затарахтел. Тогда он обхватил Малыша своими пухленькими ручками, они вылетели в окно и стали набирать высоту. А тюлевые занавески с черной бахромой раскачивались так, словно махали им на прощание. Маленькие домики на крышах всегда очень уютны, а домик Карлсона -- особенно. Представьте себе зеленые ставенки и крохотное крылечко, на котором так приятно сидеть по вечерам и глядеть на звезды, а днем пить сок и грызть пряники, конечно, если они есть. Ночью на этом крылечке можно спать, если в домике слишком жарко. А утром, когда проснешься, любоваться, как солнце встает над крышами домов где-то за Остермальмом. Да, это в самом деле очень уютный домик, и он так удачно примостился за выступом, что обнаружить его трудно. Конечно, если просто так бродишь по крышам, а не ищешь привидений за дымовыми трубами. Но ведь этим никто и не занимается. -- Здесь, наверху, все ни на что не похоже, -- сказал Малыш, когда Карлсон приземлился с ним на крылечке своего дома. -- Да, к счастью, -- ответил Карлсон. Малыш посмотрел вокруг. -- Куда ни глянь, крыши! -- воскликнул он. -- Несколько километров крыш, где можно гулять и проказничать. -- Мы тоже будем проказничать? Ну, хоть немножко, а? -- в восторге спросил Малыш. Он вспомнил, как захватывающе интересно было на крыше в тот раз, когда они проказничали там вместе с Карлсоном. Но Карлсон строго посмотрел на него: -- Понятно, лишь бы увильнуть от уборки, да? Я работаю на тебя как каторжный, выбиваюсь из сил, чтобы хоть немного прибрать твой хлев, а ты потом предлагаешь гулять и проказничать. Ловко ты это придумал, ничего не скажешь! Но Малыш ровным счетом ничего не придумывал. -- Я охотно тебе помогу и тоже буду убирать, если нужно. -- То-то, -- сказал Карлсон и отпер дверь. -- Не беспокойся, пожалуйста, -- повторил Малыш, -- конечно, я помогу, если нужно... Малыш вошел в дом к лучшему в мире Карлсону и замер. Он долго стоял молча, и глаза его все расширялись. -- Да, это нужно, -- вымолвил он наконец. В домике Карлсона была только одна комната. Там стоял верстак, вещь незаменимая, -- и строгать на нем можно, и есть, а главное, вываливать на него что попало. Стоял и диванчик, чтобы спать, прыгать и кидать туда все барахло. Два стула, чтобы сидеть, класть всякую всячину и влезать на них, когда нужно засунуть что-нибудь на верхнюю полку шкафа. Впрочем, обычно это не удавалось, потому что шкаф был до отказа забит тем, что уже не могло валяться просто на полу или висеть на гвоздях вдоль стен: ведь весь пол был заставлен, а стены завешаны несметным количеством вещей! У Карлсона в комнате был камин, и в нем -- таганок, на котором он готовил еду. Каминная полка тоже была заставлена самыми разными предметами. А вот с потолка почти ничего не свисало: только коловорот, да еще кошелка с орехами, и пакет пистонов, и клещи, и пара башмаков, и рубанок, и ночная рубашка Карлсона, и губка для мытья посуды, и кочерга, и небольшой саквояж, и мешок сушеных вишен, -- а больше ничего. Малыш долго молча стоял у порога и растерянно все разглядывал. -- Что, прикусил язык? Да, тут есть на что посмотреть, не чета твоей комнате -- у тебя там, внизу, настоящая пустыня. -- Это правда, твоя на пустыню не похожа, -- согласился Малыш. -- Я понимаю, что ты хочешь убрать свой дом. Карлсон кинулся на диванчик и удобно улегся. -- Нет, ты меня не так понял, -- сказал он. -- Я вовсе ничего не хочу убирать. Это ты хочешь убирать... Я уже наубирался там, у тебя. Так или не так? -- Ты что, даже и помогать мне не будешь? -- с тревогой спросил Малыш. Карлсон облокотился о подушку и засопел так, как сопят, только когда очень уютно устроятся. -- Нет, почему же, конечно, я тебе помогу, -- успокоил он Малыша, перестав сопеть. -- Вот и хорошо, -- обрадовался Малыш. -- А то я уж испугался, что ты... -- Нет, конечно, я тебе помогу, -- подхватил Карлсон. -- Я буду все время петь и подбадривать тебя поощрительными словами. Раз, два, три, и ты закружишься по комнате. Будет очень весело. Малыш не был в этом уверен. Никогда в жизни ему еще не приходилось так много убирать. Конечно, дома он всегда убирал свои игрушки -- только всякий раз маме надо было напомнить об этом раза три, четыре, а то и пять, и он тут же все убирал, хотя считал, что занятие это скучное, а главное, совершенно бессмысленное. Но убирать у Карлсона -- совсем другое дело. -- С чего мне начать? -- спросил Малыш. -- Эх, ты! Всякий дурак знает, что начинать надо с ореховой скорлупы, -- ответил Карлсон. -- Генеральной уборки вообще не стоит устраивать, потому что потом я никогда уже не смогу все так хорошо расставить. Ты только немного прибери. Ореховая скорлупа валялась на полу вперемешку с апельсиновыми корками, вишневыми косточками, колбасными шкурками, скомканными бумажками, обгоревшими спичками и тому подобным мусором, так что самого пола и видно не было. -- У тебя есть пылесос? -- спросил Малыш, немного подумав. Этот вопрос был Карлсону явно не по душе. Он хмуро поглядел на Малыша: -- А среди нас, оказывается, завелись лентяи! Лучшая в мире половая тряпка и лучший в мире совок их почему-то не устраивают. Пылесосы им, видите ли, подавай, только бы от работы отлынивать! -- И Карлсон даже фыркнул от возмущения. -- Если бы я захотел, у меня могло быть хоть сто пылесосов. Но я не такой бездельник, как некоторые. Я не боюсь физической работы. -- А разве я боюсь? -- сказал Мальта, оправдываясь. -- Но... да ведь все равно у тебя нет электричества. значит, и пылесоса быть не может. Малыш вспомнил, что домик Карлсона лишен всех современных удобств. Там не было ни электричества, ни водопровода. По вечерам Карлсон зажигал керосиновую лампу, а воду брал из кадки, которая стояла у крылечка, под водосточной трубой. -- У тебя и мусоропровода нет, -- продолжал Малыш, -- хотя тебе он очень нужен. -- У меня нет мусоропровода? -- возмутился Карлсон. -- Откуда ты взял? Подмети-ка пол, и я покажу тебе лучший в мире мусоропровод. Малыш вздохнул, взял веник и принялся за дело. А Карлсон вытянулся на диванчике, подложив руки под голову, и наблюдал за ним. Вид у него был очень довольный. И он запел, чтобы помочь Малышу, -- точь-в-точь как обещал: Долог день для того, Кто не сделал ничего. Кончил дело -- гуляй смело! -- Золотые слова, -- сказал Карлсон и зарылся в подушку, чтобы улечься поудобнее. А Малыш все подметал и подметал. В самый разгар уборки Карлсон прервал свое пение и сказал: -- Ты можешь устроить себе небольшую переменку и сварить мне кофе. -- Сварить кофе? -- переспросил Малыш. -- Да, пожалуйста, -- подтвердил Карлсон. -- Я не хочу тебя особенно утруждать. Тебе придется только развести огонь под таганком, принести воды и приготовить кофе. А уж пить его я буду сам. Малыш печально посмотрел на пол, на котором почти не было видно следов его усилий: -- Может, ты сам займешься кофе, пока я буду подметать? Карлсон тяжело вздохнул. -- Как это только можно быть таким ленивым, как ты? -- спросил он. -- Раз уж ты устраиваешь себе переменку, неужели так трудно сварить кофе? -- Нет, конечно, нетрудно, -- ответил Малыш, -- но дай мне сказать. Я думаю... -- Не дам, -- перебил его Карлсон. -- Не трать понапрасну слов! Лучше бы ты постарался хоть чем-то услужить человеку, который в поте лица пылесосил твои уши и вообще из кожи вон лез ради тебя. Карлсон решительно придвинул к себе ведро: Малыш отложил веник, взял ведро и побежал за водой. Потом принес из чулана дрова, сложил их под таганком и попытался развести огонь, но у него ничего не получалось. -- Понимаешь, у меня нет опыта, -- начал Малыш смущенно, -- не мог бы ты... Только огонь развести, а? -- И не заикайся, -- отрезал Карлсон. -- Вот если бы я был на ногах, тогда дело другое, .тогда бы я тебе показал, как разводить огонь, но ведь я лежу, и ты не можешь требовать, чтобы я плясал вокруг тебя. Малышу это показалось убедительным. Он еще раз чиркнул спичкой, и вдруг взметнулось пламя, дрова затрещали и загудели. -- Взялись! -- радостно воскликнул Малыш. -- Вот видишь! Надо только действовать энергичней и не рассчитывать на чью-то помощь, -- сказал Карлсон. -- Теперь поставь на огонь кофейник, собери все, что нужно для кофе, на этот вот красивый подносик, да не забудь положить булочки, и продолжай себе подметать; пока кофе закипит, ты как раз успеешь все убрать. -- Скажи, а ты уверен, что сам будешь кофе пить? -- спросил Малыш с издевкой. -- О да, кофе пить я буду сам, -- уверил его Карлсон. -- Но и ты получишь немного, ведь я на редкость гостеприимен. Когда Малыш все подмел и высыпал ореховую скорлупу, вишневые косточки и грязную бумагу в большое помойное ведро, он присел на край диванчика, на котором лежал Карлсон, и они стали вдвоем пить кофе и есть булочки -- много булочек. Малыш блаженствовал -- до чего же хорошо у Карлсона, хотя убирать у него очень утомительно! -- А где же твой мусоропровод? -- спросил Малыш, проглотив последний кусочек булки. -- Сейчас покажу, -- сказал Карлсон. -- Возьми помойное ведро и иди за мной. Они вышли на крыльцо. -- Вот, -- сказал Карлсон и указал на крыши. -- Как... что ты хочешь сказать? -- растерялся Малыш. -- Сыпь прямо туда, -- сказал Карлсон. -- Вот тебе и лучший в мире мусоропровод. -- Ведь получится, что я кидаю мусор на улицу, -- возразил Малыш. -- А этого нельзя делать. -- Нельзя, говоришь? Сейчас увидишь. Беги за мной! Схватив ведро, он помчался вниз по крутому скату крыши. Малыш испугался, подумав, что Карлсон не сумеет остановиться, когда добежит до края. -- Тормози! -- крикнул Малыш. -- Тормози! И Карлсон затормозил. Но только когда очутился на самом-самом краю. -- Чего ты ждешь? -- крикнул Карлсон Малышу. -- Беги ко мне. Малыш сел на крышу и осторожно пополз вниз. -- Лучший в мире мусоропровод!.. Высота падения мусора двадцать метров, -- сообщил Карлсон и быстро опрокинул ведро. Ореховая скорлупа, вишневые косточки, скомканная бумага устремились по лучшему в мире "мусоропроводу" могучим потоком на улицу и угодили прямо на голову элегантному господину, который шел по тротуару и курил сигару. -- Ой, -- воскликнул Малыш, -- ой, ой, гляди, все попало ему на голову! Карлсон только пожал плечами: -- Кто ему велел гулять под мусоропроводом? У Малыша был все же озабоченный вид. -- Наверно, у него ореховая скорлупа набилась в ботинки, а в волосах застряли вишневые косточки. Это не так уж приятно! -- Пустяки, дело житейское, -- успокоил Малыша Карлсон. -- Если человеку мешает жить только ореховая скорлупа, попавшая в ботинок, он может считать себя счастливым. Но что-то было не похоже, чтобы господин с сигарой чувствовал себя счастливым. С крыши они видели, как он долго и тщательно отряхивается, а потом услышали, что он зовет полицейского. -- Некоторые способны подымать шум по пустякам, -- сказал Карлсон. -- А ему бы, напротив, благодарить нас надо. Ведь если вишневые косточки прорастут и пустят корни в его волосах, у него на голове вырастет красивое вишневое деревцо, и тогда он сможет день-деньской гулять где захочет, рвать все время вишни и выплевывать косточки. Но полицейского поблизости не оказалось, и господину с сигарой пришлось отправиться домой, так и не высказав никому своего возмущения по поводу ореховой скорлупы и вишневых косточек. А Карлсон и Малыш полезли вверх по крыше и благополучно добрались до домика за трубой. -- Я тоже хочу выплевывать вишневые косточки, -- заявил Карлсон, едва они переступили порог комнаты. -- Раз ты так настаиваешь, лезь за вишнями -- они там, в мешке, подвешенном к потолку. -- Думаешь, я достану? -- спросил Малыш. -- А ты заберись на верстак. Малыш так и сделал, а потом они с Карлсоном сидели на крылечке, ели сухие вишни и выплевывали косточки, которые, подскакивая с легким стуком, весело катились вниз по крыше. Вечерело. Мягкие, теплые осенние сумерки спускались на крыши и дома. Малыш придвинулся поближе к Карлсону. Было так уютно сидеть на крыльце и есть вишни, но становилось все темней и темней. Дома выглядели теперь совсем иначе, чем прежде, -- сперва они посерели, сделались какими-то таинственными, а под конец стали казаться уже совсем черными. Словно кто-то вырезал их огромными ножницами из черной бумаги и только кое-где наклеил кусочки золотой фольги, чтобы изобразить светящиеся окна. Этих золотых окошек становилось все больше и больше, потому что люди зажигали свет в своих комнатах. Малыш попытался было пересчитать эти светящиеся прямоугольнички. Сперва было только три, потом оказалось десять, а потом так много, что зарябило в глазах. А в окнах были видны люди -- они ходили по комнатам и занимались кто чем, и можно было гадать, что же они делают, какие они и почему живут именно здесь, а не в другом месте. Впрочем, гадал только Малыш. Карлсону все было ясно. -- Где-то же им надо жить, беднягам, -- сказал он. -- Ведь не могут же все жить на крыше и быть лучшими в мире Карлсонами. Пока Малыш гостил у Карлсона, мама была у доктора. Она задержалась дольше, чем рассчитывала, а когда вернулась домой, Малыш уже преспокойно сидел в своей комнате и рассматривал марки. -- А ты, Малыш, все возишься с марками? -- Ага, -- ответил Малыш, и это была правда. А о том, что он всего несколько минут назад вернулся с крыши, он просто умолчал. Конечно, мама очень умная и почти все понимает, но поймет ли она, что ему обязательно нужно было лезть на крышу, -- в этом Малыш все же не был уверен. Поэтому он решил ничего не говорить о появлении Карлсона. Во всяком случае, не сейчас. Во всяком случае, не раньше, чем соберется вся семья. Он преподнесет этот роскошный сюрприз за обедом. К тому же мама показалась ему какой-то невеселой. На лбу, между бровями, залегла складка, которой там быть не должно, и Малыш долго ломал себе голову, откуда она взялась. Наконец собралась вся семья, и тогда мама позвала всех обедать; все вместе сели за стол: и мама, и папа, и Боссе, и Бетан, и Малыш. На обед были голубцы -- опять капуста! А Малыш любил только то, что не полезно. Но под столом у его ног лежал Бимбо, который ел все без разбору. Малыш развернул голубец, скомкал капустный лист и тихонько швырнул его на пол, для Бимбо. -- Мама, сказки ему, что нельзя это делать, -- сказала Бетан, -- а то Бимбо вырастет таким же невоспитанным, как Малыш. -- Да, да, конечно, -- рассеянно сказала мама. Сказала так, словно и не слышала, о чем речь. -- А вот меня, когда я была маленькой, заставляли съедать все до конца, -- не унималась Бетан. Малыш показал ей язык. -- Вот, вот, полюбуйтесь. Что-то я не замечаю, чтобы слово мамы произвело на тебя хоть какое-нибудь впечатление, Малыш. Глаза у мамы вдруг наполнились слезами. -- Не ругайтесь, прошу вас, -- сказала она. -- Я не могу этого слышать. И тут выяснилось, почему у мамы невеселый вид. -- Доктор сказал, что у меня сильное малокровие. От переутомления. Он сказал, что мне необходимо уехать за город и как следует отдохнуть. За столом воцарилось молчание. Долгое время никто не проронил ни слова. Какая печальная новость! Мама, оказывается, заболела, стряслась настоящая беда -- вот что думали все. А Малыш думал еще и о том, что теперь маме надо уехать, и от этого становилось еще ужасней. -- Я хочу, чтобы ты стояла на кухне всякий раз, когда я прихожу из школы, и чтобы на тебе был передник, и чтобы каждый день ты пекла плюшки, -- сказал наконец Малыш. -- Ты думаешь только о себе, -- строго осадил его Боссе. Малыш прижался к маме. -- Конечно, ведь без мамы не получишь плюшек, -- сказал он. Но мама этого не слышала. Она разговаривала с папой. -- Постараемся найти домашнюю работницу на время моего отъезда. И папа и мама были очень озабочены. Обед прошел не так хорошо, как обычно. Малыш понимал, что надо что-то сделать, чтобы хоть немножко всех развеселить, а кто лучше его сможет с этим справиться? -- Послушайте теперь приятную новость, -- начал он. -- Угадайте-ка, кто сегодня вернулся? -- Кто вернулся?.. Надеюсь, не Карлсон? -- с тревогой спросила мама. -- Не доставляй нам еще лишних огорчений! Малыш с укором посмотрел на нее: -- Я думал, появление Карлсона всех обрадует, а не огорчит. Боссе расхохотался: -- Хорошая у нас теперь будет жизнь! Без мамы, но зато с Карлсоном и домработницей, которая наведет здесь свои порядки. -- Не пугайте меня, -- сказала мама. -- Подумайте только, что станет с домработницей, если она увидит Карлсона. Папа строго посмотрел на Малыша. -- Этого не будет, -- сказал он. -- Домработница никогда не увидит Карлсона и ничего не услышит о нем, обещай, Малыш. -- Вообще-то Карлсон летает куда хочет, -- сказал Малыш. -- Но я могу обещать никогда ей о нем не рассказывать. -- И вообще ни одной живой душе ни слова, -- сказал папа. -- Не забывай наш уговор. -- Если живой душе нельзя, то, значит, нашей школьной учительнице можно. Но папа покачал головой: -- Нет, ни в коем случае, и ей нельзя. -- Понятно! -- воскликнул Малыш. -- Значит, мне и о домработнице тоже нельзя никому рассказывать? Потому что с ней наверняка будет не меньше хлопот, чем с Карлсоном. Мама вздохнула: -- Еще неизвестно, сможем ли мы найти домработницу. На следующий день они дали объявление в газете. Но позвонила им только одна женщина. Звали ее фрекен Бок. Несколько часов спустя она пришла договариваться о месте. У Малыша как раз разболелось ухо, и ему хотелось быть возле мамы. Лучше всего было бы сесть к ней на колени, хотя, собственно говоря, для этого он уже был слишком большой. "Когда болят уши, то можно", -- решил он наконец и забрался к маме на колени. Тут позвонили в дверь. Это пришла фрекен Бок. Малышу пришлось слезть с коленей. Но все время, пока она сидела, Малыш не отходил от мамы ни на шаг, висел на спинке ее стула и прижимался больным ухом к ее руке, а когда становилось особенно больно, тихонько хныкал. Малыш надеялся, что домработница будет молодая, красивая и милая девушка, вроде учительницы в школе. Но все вышло наоборот. Фрекен Бок оказалась суровой пожилой дамой высокого роста, грузной, да к тому же весьма решительной и в мнениях и в действиях. У нее было несколько подбородков и такие злющие глаза, что Малыш поначалу даже испугался. Он сразу ясно понял, что никогда не полюбит фрекен Бок. Бимбо это тоже понял и все лаял и лаял, пока не охрип. -- Ах, вот как! У вас, значит, собачка? -- сказала фрекен Бок. Мама заметно встревожилась. -- Вы не любите собак, фрекен Бок? -- спросила она. -- Нет, отчего же, я их люблю, если они хорошо воспитаны. -- Я не уверена, что Бимбо хорошо воспитан, -- смущенно призналась мама. Фрекен Бок энергично кивнула. -- Он будет хорошо воспитан, если я поступлю к вам. У меня собаки быстро становятся шелковыми. Малыш молился про себя, чтобы она к ним никогда не поступила. К тому же снова больно кольнуло в ухе, и он тихонько захныкал. -- Что-что, а вышколить собаку, которая лает, и мальчика, который ноет, я сумею, -- заявила фрекен Бок и усмехнулась. Видно, этим она хотела пристыдить его, но он считал, что стыдиться ему нечего, и поэтому сказал тихо, как бы про себя: -- А у меня скрипучие ботинки. Мама услышала это и густо покраснела. -- Надеюсь, вы любите детей, фрекен Бок, да? -- О да, конечно, если они хорошо воспитаны, -- ответила фрекен Бок и уставилась на Малыша. И снова мама смутилась. -- Я не уверена, что Малыш хорошо воспитан, -- пробормотала она. -- Он будет хорошо воспитан, -- успокоила маму фрекен Бок. -- Не беспокойтесь, у меня и дети быстро становятся шелковыми. Тут уж Малыш покраснел от волнения: он так жалел детей, которые стали шелковыми у фрекен Бок! А вскоре он и сам будет одним из них. Чего же удивляться, что он так перепугался? Впрочем, у мамы тоже был несколько обескураженный вид. Она погладила Малыша по голове и сказала: -- Что касается мальчика, то с ним легче всего справиться лаской. -- Опыт подсказывает мне, что ласка не всегда помогает, -- решительно возразила фрекен Бок. -- Дети должны чувствовать твердую руку. Затем фрекен Бок сказала, сколько она хочет получать в месяц, и оговорила, что ее надо называть не домработницей, а домоправительницей. На этом переговоры закончились. Как раз в это время папа вернулся с работы, и мама их познакомила. -- Наша домоправительница, фрекен Бок. -- Наша...домомучительница, -- прошипел Малыш и со всех ног бросился из комнаты. На другой день мама уехала к бабушке. Провожая ее, все плакали, а Малыш больше всех. -- Я не хочу оставаться один с этой домомучительницей! -- всхлипывал он. Но делать было нечего, это он и сам понимал. Ведь Боссе и Бетан приходили из школы поздно, а папа не возвращался с работы раньше пяти часов. Каждый день Малышу придется проводить много-много часов с глазу на глаз с домомучительницей. Вот почему он так плакал. Мама поцеловала его: -- Постарайся быть молодцом... ради меня! И, пожалуйста, не зови ее домомучительницей. Неприятности начались со следующего же дня, как только Малыш пришел из школы. На кухне не было ни мамы, ни какао с плюшками -- там теперь царила фрекен Бок, и нельзя сказать, что появление Малыша ее обрадовало. -- Все мучное портит аппетит, -- заявила она. -- Никаких плюшек ты не получишь. А ведь сама их испекла: целая гора плюшек стыла на блюде перед открытым окном. -- Но... -- начал было Малыш. -- Никаких "но", -- перебила его фрекен Бок. -- Прежде всего, на кухне мальчику делать нечего. Отправляйся-ка в свою комнату и учи уроки. Повесь куртку и помой руки! Ну, поживей! И Малыш ушел в свою комнату. Он был злой и голодный. Бимбо лежал в корзине и спал. Но едва Малыш переступил порог, как он стрелой вылетел ему навстречу. "Хоть кто-то рад меня видеть", -- подумал Малыш и обнял песика. -- Она с тобой тоже плохо обошлась? Терпеть ее не могу! "Повесь куртку и помой руки"! Может, я должен еще проветрить шкаф и вымыть ноги? И вообще я вешаю куртку без напоминаний! Да, да! Он швырнул куртку в корзину Бимбо, и Бимбо удобно улегся на ней, вцепившись зубами в рукав. Малыш подошел к окну и стал смотреть на улицу. Он стоял и думал о том, как он несчастен и как тоскливо без мамы. И вдруг ему стало весело: он увидел, что над крышей дома, на той стороне улицы, Карлсон отрабатывает сложные фигуры высшего пилотажа. Он кружил между трубами и время от времени делал в воздухе мертвую петлю. Малыш бешено ему замахал, и Карлсон тут же прилетел, да на таком бреющем полете, что Малышу привилось отскочить в сторону, иначе Карлсон прямо врезался бы в него. -- Привет, Малыш! -- крикнул Карлсон. -- Уж не обидел ли я тебя чем-нибудь? Почему у тебя такой хмурый вид? Ты себя плохо чувствуешь? -- Да нет, не в этом дело, -- ответил Малыш и рассказал Карлсону о своих несчастьях и о том, что мама уехала и что вместо нее появилась какая-то домомучительница, до того противная, злая и жадная, что даже плюшек у нее не выпросишь, когда приходишь из школы, хотя на окне стоит целое блюдо еще теплых плюшек. Глаза Карлсона засверкали. -- Тебе повезло, -- сказал он. -- Угадай, кто лучший в мире укротитель домомучительниц? Малыш сразу догадался, но никак не мог себе представить, как Карлсон справится с фрекен Бок. -- Я начну с того, что буду ее низводить. -- Ты хочешь сказать "изводить"? -- переспросил Малыш. Такие глупые придирки Карлсон не мог стерпеть. -- Если бы я хотел сказать "изводить", я так бы и сказал. А "низводить", как ты мог бы понять по самому слову, -- значит делать то же самое, но только гораздо смешнее. Малыш подумал и вынужден был признать, что Карлсон прав. "Низводить" и в самом деле звучало куда более смешно. -- Я думаю, лучше всего начать с низведения плюшками, -- сказал Карлсон. -- И ты должен мне помочь. -- Как? -- спросил Малыш. -- Отправляйся на кухню и заведи разговор с домомучительницей. -- Да, но... -- начал Малыш. -- Никаких "но", -- остановил его Карлсон. -- Говори с ней о чем хочешь, но так, чтобы она хоть на миг отвела глаза от окна. Тут Карлсон захохотал, он прямо кудахтал от смеха, потом нажал кнопку, пропеллер завертелся, и, все еще весело кудахча, Карлсон вылетел в окно. А Малыш храбро двинулся на кухню. Теперь, когда ему помогал лучший в мире укротитель домомучительниц, ему нечего было бояться. На этот раз фрекен Бок еще меньше обрадовалась его появлению. Она как раз варила себе кофе, и Малыш прекрасно понимал, что она собиралась провести в тишине несколько приятных минут, заедая кофе свежими плюшками. Должно быть, есть мучное вредно только детям. Фрекен Бок взглянула на Малыша. Вид у нее был весьма кислый. -- Что тебе надо? -- спросила она еще более кислым голосом. Малыш подумал, что теперь самое время с ней заговорить. Но он решительно не знал, с чего начать. -- Угадайте, что я буду делать, когда вырасту таким большим, как вы, фрекен Бок? -- сказал он. И в это мгновение он услышал знакомое слабое жужжание у окна. Но Карлсона не было видно. Только маленькая пухлая ручка вдруг мелькнула в окне и схватила плюшку с блюда. Малыш захихикал. Фрекен Бок ничего не заметила. -- Так что же ты будешь делать, когда вырастешь большой? -- спросила она нетерпеливо. Было ясно, что ее это совершенно не интересует. Она только хотела как можно скорее отделаться от Малыша. -- Нет, сами угадайте! -- настаивал Малыш. И тут он снова увидел, как та же маленькая пухлая ручка взяла еще одну плюшку с блюда. И Малыш снова хихикнул. Он старался сдержаться, но ничего не получалось. Оказывается, в нем скопилось очень много смеха, и этот смех неудержимо рвался наружу. Фрекен Бок с раздражением подумала, что он самый утомительный в мире мальчик. Принесла же его нелегкая именно теперь, когда она собиралась спокойно попить кофейку. -- Угадайте, что я буду делать, когда вырасту таким большим, как вы, фрекен Бок? -- повторил Малыш и захихикал пуще прежнего, потому что теперь уже две маленькие пухленькие ручки утащили с блюда несколько оставшихся плюшек. -- Мне некогда стоять здесь с тобой и выслушивать твои глупости, -- сказала фрекен Бок. -- И я не собираюсь ломать себе голову над тем, что ты будешь делать, когда вырастешь большой. Но пока ты еще маленький, изволь слушаться и поэтому сейчас же уходи из кухни и учи уроки. -- Да, само собой, -- сказал Малыш и так расхохотался, что ему пришлось даже прислониться к двери. -- Но когда я вырасту такой большой, как вы, фрекен Бок, я буду все время ворчать, уж это точно. Фрекен Бок изменилась в лице, казалось, она сейчас накинется на Малыша, но тут с улицы донесся какой-то странный звук, похожий на мычание. Она стремительно обернулась и обнаружила, что плюшек на блюде не было. Фрекен Бок завопила в голос: -- О боже, куда девались мои плюшки? Она кинулась к подоконнику. Может, она надеялась увидеть, как удирает вор, сжимая в охапке сдобные плюшки. Но ведь семья Свантесон живет на четвертом этаже, а таких длинноногих воров не бывает, этого даже она не могла не знать. Фрекен Бок опустилась на стул в полной растерянности. -- Неужто голуби? -- пробормотала она. -- Судя по мычанию, скорее корова, -- заметил Малыш. -- Какая-нибудь летающая коровка, которая очень любит плюшечки. Вот она их увидела и слизала язычком. -- Не болтай глупости, -- буркнула фрекен Бок.. Но тут Малыш снова услышал знакомое жужжание у окна и, чтобы заглушить его и отвлечь фрекен Бок, запел так громко, как только мог: Божья коровка, Полети на небо, Принеся нам хлеба. Сушек, плюшек, Сладеньких ватрушек. Малыш часто сочинял вместе с мамой стишки и сам понимал, что насчет божьей коровки, сушек и плюшек они удачно придумали. Но фрекен Бок была другого мнения. -- Немедленно замолчи! Мне надоели твои глупости! -- закричала она. Как раз в этот момент у окна что-то так звякнуло, что они оба вздрогнули от испуга. Они обернулись и увидели, что на пустом блюде лежит монетка в пять эре. Малыш снова захихикал. -- Какая честная коровка, -- сказал он сквозь смех. -- Она заплатила за плюшки. Фрекен Бок побагровела от злости. -- Что за идиотская шутка! -- заорала она и снова кинулась к окну. -- Наверно, это кто-нибудь из верхней квартиры забавляется тем, что крадет у меня плюшки и швыряет сюда пятиэровые монетки. -- Над нами никого нет, -- заявил Малыш. -- Мы живем на верхнем этаже, над нами только крыша. Фрекен Бок совсем взбесилась. -- Ничего не понимаю! -- вопила она. -- Решительно ничего. -- Да это я уже давно заметил, -- сказал Малыш. -- Но стоит ли огорчаться, не всем же быть понятливыми. За эти слова Малыш получил пощечину. -- Я тебе покажу, как дерзить! -- кричала она. -- Нет-нет, не надо, не показывайте, -- взмолился Малыш и заплакал, -- а то мама меня не узнает, когда вернется домой. Глаза у Малыша блестели. Он продолжал плакать. Никогда в жизни он еще не получал пощечин, и ему было очень обидно. Он злобно поглядел на фрекен Бок. Тогда она схватила его за руку и потащила в комнату. -- Сиди здесь, и пусть тебе будет стыдно, -- сказала она. -- Я запру дверь и выну ключ, теперь тебе не удастся бегать каждую минуту на кухню. Она посмотрела на свои часы. -- Надеюсь, часа хватит, чтобы сделать тебя шелковым. В три часа я тебя выпущу. А ты тем временем вспомни, что надо сказать, когда просят прощения. И фрекен Бок ушла. Малыш услышал, как щелкнул замок: он просто заперт и не может выйти. Это было ужасно. Он ненавидел фрекен Бок. Но в то же время совесть у него была не совсем чиста, потому что и он вел себя не безупречно. А теперь его посадили в клетку. Мама решит, что он дразнил домомучительницу, дерзил ей. Он подумал о маме, о том, что еще долго ее не увидит, и еще немножко поплакал. Но тут он услышал жужжание, и в комнату влетел Карлсон. -- Как бы ты отнесся к скромному завтраку на моем крыльце? -- спросил Карлсон. -- Какао и свежие плюшки. Я тебя приглашаю. Малыш поглядел на него с благодарностью. Лучше Карлсона нет никого на свете! Малышу захотелось его обнять, и он попытался даже это сделать, но Карлсон отпихнул его. -- Спокойствие, только спокойствие. Я не твоя бабушка. Ну, полетели? -- Еще бы! -- воскликнул Малыш. -- Хотя, собственно говоря, я заперт. Понимаешь, я вроде как в тюрьме. -- Выходки домомучительницы, понятно. Ее воля -- ты здесь насиделся бы! Глаза Карлсона вдруг загорелись, и он запрыгал от радости. -- Знаешь что? Мы будем играть, будто ты в тюрьме и терпишь страшные муки из-за жестокого надзирателя -- домомучительницы, понимаешь? А тут вдруг появляется самый смелый в мире, сильный, прекрасный, в меру упитанный герой и спасает тебя. -- А кто он, этот герой? -- спросил Малыш. Карлсон укоризненно посмотрел на Малыша: -- Попробуй угадать! Слабо? -- Наверно, ты, -- сказал Малыш. -- Но ведь ты можешь спасти меня сию минуту, верно? Против этого Карлсон не возражал. -- Конечно, могу, потому что герой этот к тому же очень быстрый, -- объяснил он. -- Быстрый, как ястреб, да, да, честное слово, и смелый, и сильный, и прекрасный, и в меру упитанный, и он вдруг появляется и спасает тебя, потому что он такой необычайно храбрый. Гоп-гоп, вот он! Карлсон крепко обхватил Малыша и стрелой взмыл с ним ввысь. Что и говорить, бесстрашный герой! Бимбо залаял, когда увидел, как Малыш вдруг исчез в окне, но Малыш крикнул ему: -- Спокойствие, только спокойствие! Я скоро вернусь. Наверху, на крыльце Карлсона, рядком лежали десять румяных плюшек. Выглядели они очень аппетитно. -- И к тому же я за них честно заплатил, -- похвастался Карлсон. -- Мы их поделим поровну -- семь тебе и семь мне. -- Так не получится, -- возразил Малыш. -- Семь и семь -- четырнадцать, а у нас только десять плюшек. В ответ Карлсон поспешно сложил семь плюшек в горку. -- Вот мои, я их уже взял, -- заявил он и прикрыл своей пухлой ручкой сдобную горку. -- Теперь в школах так по-дурацки считают. Но я из-за этого страдать не намерен. Мы возьмем по семь штук, как я сказал -- мои вот. Малыш миролюбиво кивнул. -- Хорошо, все равно я не смогу съесть больше трех. А где же какао? -- Внизу, у домомучительницы, -- ответил Карлсон. -- Сейчас мы его принесем. Малыш посмотрел на него с испугом. У него не было никакой охоты снова увидеть фрекен Бок и получить от нее, чего доброго, еще пощечину. К тому же он не понимал, как они смогут раздобыть банку с какао. Она ведь стоит не у открытого окна, а на полке, возле плиты, на виду у фрекен Бок. -- Как же это можно сделать? -- недоумевал Малыш. Карлсон завизжал от восторга: -- Куда тебе это сообразить, ты всего-навсего глупый мальчишка! Но если за дело берется лучший в мире проказник, то беспокоиться нечего. -- Да, но как... -- начал Малыш. -- Скажи, ты знаешь, что в нашем доме есть маленькие балкончики? -- спросил Карлсон. Конечно, Малыш это знал. Мама частенько выбивала на таком балкончике половики. Попасть на эти балкончики можно было только с лестницы черного хода. -- А знаешь ли ты, что от черного хода до балкончика один лестничный пролет, всего десять ступенек? -- спросил Карлсон. Малыш все еще ничего не понимал. -- А зачем мне надо забираться на этот балкончик? Карлсон вздохнул. -- Ох, до чего же глупый мальчишка, все-то ему нужно разжевать.Раствори-ка пошире уши и слушай, что я придумал. -- Ну, говори, говори! -- поторопил Малыш, он явно сгорал от нетерпения. -- Так вот, -- не спеша начал Карлсон, -- один глупый мальчишка прилетает на вертолете системы "Карлсон" на этот балкончик, затем сбегает вниз всего на десять ступенек и трезвонит во всю мочь у вашей двери. Понимаешь? Злющая домомучительница слышит звонок и твердым шагом идет открывать дверь. Таким образом на несколько минут кухонный плацдарм очищен от врага. А храбрый и в меру упитанный герой влетает в окно и тут же вылетает назад с банкою какао в руках. Глупый мальчишка трезвонит еще разок долго-предолго и убегает назад на балкончик. А злющая домомучительница открывает дверь и становится еще злее, когда обнаруживает, что на площадке никого нет. А она, может, надеялась получить букет красных роз! Выругавшись, она захлопывает дверь. Глупый мальчишка на балкончике смеется, поджидая появления в меру упитанного героя, который переправит его на крышу, а там их ждет роскошное угощение -- свежие плюшки... Привет, Малыш, угадай, кто лучший в мире проказник? А теперь за дело! И прежде чем Малыш успел опомниться, Карлсон полетел с ним на балкончик! Они сделали такой резкий вираж, что у Малыша загудело в ушах и засосало под ложечкой еще сильнее, чем на "американских горах". Затем все произошло точь-в-точь так, как сказал Карлсон. Моторчик Карлсона жужжал у окна кухни, а Малыш трезвонил у двери черного хода что было сил. Он тут же услышал приближающиеся шаги, бросился бежать и очутился на балкончике. Секунду спустя приоткрылась входная дверь, и фрекен Бок высунула голову на лестничную площадку. Малыш осторожно вытянул шею и увидел ее сквозь стекло балконной двери. Он убедился, что Карлсон как в воду глядел: злющая домомучительница просто позеленела от бешенства, когда увидела, что никого нет. Она стала громко браниться и долго стояла в открытых дверях, словно ожидая, что тот, кто только что потревожил ее звонком, вдруг появится снова. Но тот, кто звонил, притаился на балкончике и беззвучно смеялся до тех пор, пока в меру упитанный герой не прилетел за ним и не доставил его на крыльцо домика за трубой, где их ждал настоящий пир. Это был лучший в мире пир -- на таком Малышу и не снилось побывать. -- До чего здорово! -- сказал Малыш, когда он уже сидел на ступеньке крыльца рядом с Карлсоном, жевал плюшку, прихлебывал какао и глядел на сверкающие на солнце крыши и башни Стокгольма. Плюшки оказались очень вкусными, какао тоже удалось на славу. Малыш сварил его на таганке у Карлсона. Молоко и сахар, без которых какао не сваришь, Карлсон прихватил на кухне у фрекен Бок вместе с банкой какао. -- И, как полагается, я за все честно уплатил пятиэровой монеткой, она и сейчас еще лежит на кухонном столе, -- с гордостью заявил Карлсон. -- Кто честен, тот честен, тут ничего не скажешь. -- Где ты только взял все эти пятиэровые монетки? -- удивился Малыш. -- В кошельке, который я нашел на улице, -- объяснил Карлсон. -- Он битком набит этими монетками, да еще и другими тоже. -- Значит, кто-то потерял кошелек. Вот бедняга! Он, наверно, очень огорчился. -- Еще бы, -- подхватил Карлсон. -- Но извозчик не должен быть разиней. -- Откуда ты знаешь, что это был извозчик? -- изумился Малыш. -- Да я же видел, как он потерял кошелек, -- сказал Карлсон. -- А что это извозчик, я понял по шляпе. Я ведь не дурак. Малыш укоризненно поглядел на Карлсона. Так себя не ведут, когда на твоих глазах кто-то теряет вещь, -- это он должен объяснить Карлсону. Но только не сейчас... как-нибудь в другой раз! Сейчас ему хочется сидеть на ступеньке рядом с Карлсоном и радоваться солнышку и плюшкам с какао. Карлсон быстро справился со своими семью плюшками. У Малыша дело продвигалось куда медленнее. Он ел еще только вторую, а третья лежала возле него на ступеньке. -- До чего мне хорошо! -- сказал Малыш. Карлсон наклонился к нему и пристально поглядел ему в глаза: -- Что-то, глядя на тебя, этого не скажешь. Выглядишь ты плохо, да, очень плохо, на тебе просто лица нет. И Карлсон озабоченно пощупал лоб Малыша. -- Так я и думал! Типичный случай плюшечной лихорадки. Малыш удивился: -- Это что еще за... плюшечная лихорадка? -- Страшная болезнь, она валит с ног, когда объедаешься плюшками. -- Но тогда эта самая плюшечная лихорадка должна быть прежде всего у тебя! -- А вот тут ты как раз ошибаешься. Видишь ли, я ею переболел, когда мне было три года, а она бывает только один раз, ну, как корь или коклюш. Малыш совсем не чувствовал себя больным, и он попытался сказать это Карлсону. Но Карлсон все же заставил Малыша лечь на ступеньку и как следует побрызгал ему в лицо какао. -- Чтобы ты не упал в обморок, -- объяснил Карлсон и придвинул к себе третью плюшку Малыша. Тебе больше нельзя съесть ни кусочка, ты можешь тут же умереть. Но подумай, какое счастье для этой бедной маленькой плюшечки, что есть я, не то она лежала бы здесь на ступеньке в полном одиночестве, -- сказал Карлсон и мигом проглотил ее. -- Теперь она уже не одинока, -- заметил Малыш. Карлсон удовлетворенно похлопал себя по животу. -- Да, теперь она в обществе своих семи товарок и чувствует себя отлично. Малыш тоже чувствовал себя отлично. Он лежал на ступеньке, и ему было очень хорошо, несмотря на плюшечную лихорадку. Он был сыт и охотно простил Карлсону его выходку с третьей плюшкой. Но тут он взглянул на башенные часы. Было без нескольких минут три. Он расхохотался: -- Скоро появится фрекен Бок, чтобы меня выпустить из комнаты. Мне бы так хотелось посмотреть какую она скорчит рожу, когда увидит, что меня нет. Карлсон дружески похлопал Малыша по плечу: -- Всегда обращайся со всеми своими желаниями к Карлсону, он все уладит, будь спокоен. Сбегай только в дом и возьми мой бинокль. Он висит, если считать от диванчика, на четырнадцатом гвозде под самым потолком; ты залезай на верстак. Малыш лукаво улыбнулся. -- Но ведь у меня плюшечная лихорадка, разве при ней не полагается лежать неподвижно? Карлсон покачал головой. -- "Лежать неподвижно, лежать неподвижно"! И ты думаешь, что это помогает от плюшечной лихорадки? Наоборот, чем больше ты будешь бегать и прыгать, тем быстрее поправишься, это точно, посмотри в любом врачебном справочнике. А так как Малыш хотел как можно скорее выздороветь, он послушно сбегал в дом, залез на верстак к достал бинокль, который висел на четырнадцатом гвозде, если считать от диванчика. На том же гвозде висела и картина, в нижнем углу которой был изображен маленький красный петух. И Малыш вспомнил. что Карлсон лучший в мире рисовальщик петухов: ведь это он сам написал портрет "очень одинокого петуха", как указывала надпись на картине. И в самом Д^к, этот петух был куда краснее и куда более одинок чем все петухи, которых Малышу довелось до сих пор видеть. Но у Малыша не было времени рассмотреть его получше, потому что стрелка подходила к трем тл медлить было нельзя. Когда Малыш вынес на крыльцо бинокль, Карлсов уже стоял готовый к отлету, и прежде чем Малыш успел опомниться, Карлсон полетел с ним через улицу и приземлился на крыше дома напротив. Тут только Малыш понял, что задумал Карлсон. -- О, какой отличный наблюдательный пост, если есть бинокль и охота следить за тем, что происходит в моей комнате! -- Есть и бинокль и охота, -- сказал Карлсон и посмотрел в бинокль. Потом он передал его Малышу. Малыш увидел свою комнату, увидел, как ему показалось, четче, чем если бы он в ней был. Вот Бимбо -- он спит в корзине, а вот его, Малышова. кровать, а вот стол, за которым он делает уроки, а вот часы на стене. Они показывают ровно три. Но фрекен Бок что-то не видно. -- Спокойствие, только спокойствие, -- сказал Карлсон. -- Она сейчас появится, я это чувствую: у меня дрожат ребра, и я весь покрываюсь гусиной кожей. Он выхватил у Малыша из рук бинокль и поднес к глазам: -- Что я говорил? Вот открывается дверь, вот она входит с милой и приветливой улыбкой людоедки. Малыш завизжал от смеха. -- Гляди, гляди, она все шире открывает глаза от удивления. Не понимает, где же Малыш. Небось решила, что он удрал через окно. Видно, и в самом деле фрекен Бок это подумала. потому что она с ужасом подбежала к окну. Малыш даже ее пожалел. Она высунулась чуть ли не по пояс и уставилась на улицу, словно ожидала увидеть там Малыша. -- Нет, там его нет, -- сказал Карлсон. -- Что, перепугалась? Но фрекен Бок так легко не теряла спокойствия Она отошла от окна в глубь комнаты. -- Теперь она ищет, -- сказал Карлсон. -- Ищет в кровати... и под столом... и под кроватью... Вот здорово!.. Ой, подожди, она подходит к шкафу... Небось думает, что ты там лежишь, свернувшись в клубочек, и плачешь... Карлсон вновь захохотал. -- Пора нам позабавиться, -- сказал он. -- А как? -- спросил Малыш. -- А вот как, -- сказал Карлсон и, прежде чем Малыш успел опомниться, полетел с ним через улицу и кинул Малыша в его комнату. -- Привет, Малыш! -- крикнул он, улетая. -- Будь, пожалуйста, поласковей с домомучительницей. Малыш не считал, что это лучший способ позабавиться. Но ведь он обещал помогать Карлсону чем сможет. Поэтому он тихонько подкрался к своему столу, сел на стул и открыл задачник. Он слышал, как фрекен Бок обшаривает шкаф. Сейчас она обернется -- он ждал этого момента с огромным напряжением. И в самом деле, она тут же вынырнула из недр шкафа, и первое, что она увидела, был Малыш. Она попятилась назад и прислонилась к дверцам шкафа. Так она простояла довольно долго, не говоря ни слова и не сводя с него глаз. Она только несколько раз опускала веки, словно проверяя себя, не обман ли это зрения. -- Скажи, ради бога, где ты прятался? -- выговорила она наконец. -- Я не прятался. Я сидел за столом и решал примеры. Откуда я мог знать, фрекен Бок, что вы хотите поиграть со мной в прятки? Но я готов... Лезьте назад в шкаф, я с удовольствием вас поищу. Фрекен Бок на это ничего не ответила. Она стояла молча и о чем-то думала. -- Может, я больна, -- пробормотала она наконец. -- В этом доме происходят такие странные вещи. Тут Малыш услышал, что кто-то осторожно запер снаружи дверь его комнаты. Малыш расхохотался. Лучший в мире укротитель домомучительниц явно влетел в квартиру через кухонное окно, чтобы помочь домомучительнице понять на собственном опыте, что значит сидеть взаперти. Фрекен Бок ничего не заметила. Она все еще стояла молча и, видно, что-то обдумывала. Наконец она сказала: -- Странно! Ну ладно, теперь ты можешь пойти поиграть, пока я приготовлю обед. -- Спасибо, это очень мило с вашей стороны, -- сказал Малыш. -- Значит, я больше не заперт? -- Нет, я разрешаю тебе выйти, -- сказала фрекен Бок и подошла к двери. Она взялась за ручку, нажала раз, другой, третий. Но дверь не открывалась. Тогда фрекен Бок навалилась на нее всем телом, но и это не помогло. Фрекен Бок взревела: -- Кто запер дверь? -- Наверно, вы сами, -- сказал Малыш. Фрекен Бок даже фыркнула от возмущения. -- Что ты болтаешь! Как я могла запереть дверь снаружи, когда сама нахожусь внутри! -- Этого я не знаю, -- сказал Малыш. -- Может, это сделали Боссе или Бетан? -- спросила фрекен Бок. -- Нет, они еще в школе, -- заверил ее Малыш. Фрекен Бок тяжело опустилась на стул. -- Знаешь, что я думаю? Я думаю, что в доме появилось привидение, -- сказала она. Малыш радостно кивнул. "Вот здорово получилось! -- думал он. -- Раз она считает Карлсона привидением, она, наверно, уйдет от нас: вряд ли ей захочется оставаться в доме, где есть привидения". -- А вы, фрекен Бок, боитесь привидений? -- осведомился Малыш. -- Наоборот, -- ответила она. -- Я так давно о них мечтаю! Подумай только, теперь мне, может быть, тоже удастся попасть в телевизионную передачу! Знаешь, есть такая особая передача, когда телезрители выступают и рассказывают о своих встречах с привидениями. А ведь того, что я пережила здесь за один-единственный день, хватило бы на десять телевизионных передач. Фрекен Бок так и светилась радостью. -- Вот уж я досажу своей сестре Фриде, можешь мне поверить! Ведь Фрида выступала по телевидению и рассказывала о привидениях, которых ей довелось увидеть, и о каких-то потусторонних голосах, которые ей довелось услышать. Но теперь я нанесу ей такой удар, что она не оправится. -- Разве вы слышали потусторонние голоса? -- спросил Малыш. -- А ты что, не помнишь, какое мычание раздалось у окна, когда исчезли плюшки? Я постараюсь воспроизвести его по телевидению, чтобы телезрители услышали, как оно звучит. И фрекен Бок издала такой звук, что Малыш от неожиданности подскочил на стуле. -- Как будто похоже, -- с довольным видом сказала фрекен Бок. Но тут до них донеслось еще более страшное мычание, и фрекен Бок побледнела как полотно. -- Оно мне отвечает, -- прошептала она. -- Оно... привидение... оно мне отвечает! Вот что я расскажу по телевидению! О боже, как разозлится Фрида, как она будет завидовать! И она не стала скрывать от Малыша, как расхвасталась Фрида по телевидению со своим рассказом о привидениях. -- Если ей верить, то весь район Вазастана кишмя кишит привидениями, и все они теснятся в нашей квартире, но почему-то только в ее комнате, а в мою и не заглядывают. Подумай только, она уверяла, что однажды вечером увидела у себя в комнате руку на стене, понимаешь, руку привидения, которая написала целых восемь слов! Впрочем, сестра и в самом деле нуждалась в предостережении, -- сказала фрекен Бок. -- А что это было за предостережение? -- полюбопытствовал Малыш. Фрекен Бок напрягла память: -- Как же это... ах да, вот как: "Берегись! Жизнь так коротка, а ты недостаточно серьезна!" Судя по виду Малыша, он ничего не понял, да так оно и было. Фрекен Бок решила объяснить ему, что все это значит. -- Понимаешь, это было предостережение Фриде что, мол, надо измениться, обрести покой, вести более размеренную жизнь. -- И она изменилась? -- спросил Малыш. Фрекен Бок фыркнула: -- Конечно, нет, во всяком случае, я этого не вижу Только и знает что хвастаться, считает себя звездой телевидения, хотя и выступала там всего один раз. Но теперь-то я уж знаю, как сбить с нее спесь. Фрекен Бок потирала руки. Она нисколько не волновалась из-за того, что сидит взаперти вместе с Малышом, -- наконец-то она собьет спесь с Фриды Она сияла как медный грош и все сравнивала свой опыт общения с привидениями с тем, что рассказывала Фрида по телевидению; этим она с увлечением занималась до тех пор, пока Боссе не пришел из школы. -- Боссе, открой дверь, выпусти нас! Я заперт вместе с домому... с фрекен Бок. Боссе отпер дверь -- он был очень удивлен таким происшествием. -- Вот те раз! Кто же это вас здесь запер? -- Об этом ты вскоре услышишь по телевидению. Но пускаться в более подробные объяснения ей было некогда, -- она и так не успела вовремя приготовить обед. Торопливым шагом пошла она на кухню. В следующее мгновение там раздался громкий крик. Малыш со всех ног кинулся вслед за ней. Фрекен Бок сидела на стуле, она была еще бледнее прежнего. Молча указала она на стену. Оказывается, привидение сделало предупреждение не только Фриде. Фрекен Бок тоже получила предупреждение. На стене было написано большими неровными буквами: "Ну и плюшки! Деньги дерешь, а корицу жалеешь. Берегись!" Папа пришел домой обедать и рассказал за столом о своем новом огорчении. -- Бедняжки, вам, видно, придется побыть несколько дней совсем одним. Мне надо срочно лететь по делам в Лондон. Я могу надеяться, что все будет в порядке? -- Конечно, в полном, -- заверил его Малыш. -- Если только ты не станешь под пропеллер. -- Да нет, -- рассмеялся папа, -- я спрашиваю про дом. Как вы здесь будете жить без меня и без мамы? Боссе и Бетан тоже заверили его, что все будет в полном порядке. А Бетан сказала, что провести несколько дней без родителей даже забавно. -- Да, но подумайте о Малыше, -- сказал папа Бетан неясно похлопала Малыша по светлой макушке. -- Я буду ему родной матерью, -- заявила она. Но папа этому не очень поверил, да и Малыш тоже. -- Тебя вечно нет дома, ты все бегаешь со своими мальчишками, -- пробормотал он. Боссе попытался его утешить: -- Зато у тебя есть я. -- Ну да, только ты всегда торчишь на стадионе в Остермальме, там ты у меня есть, -- уточнил Малыш. Боссе расхохотался: -- Итак, остается одна домомучительница. Она не бегает с мальчишками и не торчит на стадионе. -- Да, к сожалению, -- сказал Малыш. Малыш хотел было объяснить, какого он мнения о фрекен Бок. Но тут он вдруг обнаружил, что, оказывается, он на нее уже не сердится. Малыш даже сам изумился: ну ни капельки не сердится! Как это случилось? Выходит, достаточно просидеть с человеком взаперти часа два, и ты готов с ним примириться. Не то чтобы он вдруг полюбил фрекен Бок -- о, нет! -- но он все же стал относиться к ней гораздо добрее. Бедняжка, ей приходится жить с этой Фридой! Уж кто-кто, а Малыш хорошо знает, что значит иметь сестру с тяжелым характером. А ведь Бетан еще не хвастается, как эта Фрида, что выступала по телевидению. -- Я не хотел бы, чтобы вы ночью были одни, -- сказал папа. -- Придется спросить фрекен Бок, не согласится ли она ночевать здесь, пока меня не будет. -- Теперь мне мучиться с ней не только днем, но и ночью, -- сокрушенно заметил Малыш. Но в глубине души он чувствовал, что все же лучше, если кто-нибудь будет жить с ними, пусть даже домомучительница. Фрекен Бок с радостью согласилась пожить с детьми. Когда они остались вдвоем с Малышом, она объяснила ему, почему она это сделала так охотно. -- Понимаешь, ночью привидений бывает больше всего, и я смогу собрать у вас такой материал для телевизионной передачи, что Фрида упадет со стула, когда увидит меня на экране! Малыш был всем этим очень встревожен. Его мучила мысль, что фрекен Бок в отсутствие папы приведет в дом массу людей с телевидения и что кто-нибудь из них пронюхает про Карлсона и -- ой, подумать страшно! -- сделает о нем передачу, потому что ведь никаких привидений в доме нет. И тогда придет конец их мирной жизни, которой мама и папа так дорожат. Малыш понимал, что он должен предостеречь Карлсона и попросить его быть поосторожнее. Однако ему удалось это сделать только назавтра вечером. Он был дома один. Папа уже улетел в Лондон, Боссе и Бетан ушли каждый по своим делам, а фрекен Бок отправилась к себе домой, на Фрейгатен, узнать у Фриды, посещали ли ее новые привидения. -- Я скоро вернусь, -- сказала она, уходя, Малышу. -- А если в мое отсутствие появятся привидения, попроси их меня подождать, да не забудь предложить им сесть, ха-ха-ха! Фрекен Бок теперь почти не сердилась, она все время смеялась. Правда, иногда она все же ругала Малыша, но он был ей благодарен уже за то, что это случалось лишь изредка. Она и на этот раз ушла в приподнятом настроении. Малыш долго еще слышал ее шаги на лестнице -- от них стены дрожали. Вскоре в окно влетел Карлсон. -- Привет, Малыш! Что мы сегодня будем делать? -- спросил он. -- Нет ли у тебя паровой машины, чтобы ее взорвать, или домомучительницы, чтобы ее низводить? Мне все равно, что делать, но я хочу позабавиться, а то я не играю! -- Мы можем посмотреть телевизор, -- предложил Малыш. Представьте себе, Карлсон просто понятия не имел, что такое телевидение! Он в жизни не видел телевизора! Малыш повел его в столовую и с гордостью показал их новый, прекрасный телевизор. -- Погляди! -- Это что еще за коробка? -- спросил Карлсон. -- Это не коробка, это телевизор, -- объяснил Малыш. -- А что сюда кладут? Плюшки? Малыш расхохотался. -- Подожди, сейчас увидишь, что это такое. Он включил аппарат, и тут же на стеклянном экране появился дяденька, который рассказывал, какая погода в Нурланде. Глаза Карлсона стали круглыми от удивления. -- Как: это вы умудрились его засунуть в этот ящик? Малыш давился от смеха. -- Тебя это удивляет? Он залез сюда, когда был еще маленький, понимаешь? -- А на что он вам нужен? -- не унимался Карлсон. -- Ах, ты не понимаешь, что я шучу! Конечно, он не залезал сюда, когда был маленьким, и нам он ни на что не нужен. Просто он появляется здесь и рассказывает, какая завтра будет погода. Он, как старик-лесовик, все знает, ясно? Карлсон захихикал. -- Вы запихали вот этого дяденьку в ящик только для того, чтобы он вам рассказывал, какая завтра будет погода... С тем же успехом вы можете и меня спросить!.. Будет гром, и дождь, и град, и буря, и землетрясение -- теперь ты доволен? -- Вдоль побережья Нурланда завтра ожидается буря с дождем, -- сказал "лесовик" в телевизоре. Карлсон захохотал еще пуще прежнего. -- Ну вот, и я говорю... буря с дождем. Он подошел вплотную к телевизору и прижался носом к носу "старика-лесовика". -- Не забудь сказать про землетрясение! Бедные нурландцы, ну и погодку он им пророчит, не позавидуешь! Но, с другой стороны, пусть радуются, что у них будет хоть какая-нибудь. Подумай, что было бы, если бы им пришлось обходиться вообще без погоды. -- Он дружески похлопал дяденьку на экране. -- Какой миленький старичок! -- сказал он. -- Да он меньше меня. Он мне нравится. Потом Карлсон опустился на колени и осмотрел низ телевизора: -- А как же он все-таки сюда попал? Малыш попытался объяснить, что это не живой человек, а только изображение, но Карлсон даже рассердился: -- Ты меня не учи, балда! Не глупей тебя! Сам понимаю, это такой особый человечек. Да и с чего обычные люди стали бы говорить, какая будет погода в Нурланде? Малыш мало что знал о телевидении, но он все же очень старался объяснить Карлсону, что это такое. А кроме того, он хотел предостеречь Карлсона от грозящей ему опасности. -- Ты и представить себе не можешь, до чего фрекен Бок хочет попасть в телевизор, -- начал он. Но Карлсон прервал его новым взрывом хохота: -- Домомучительница хочет залезть в такую, маленькую коробочку?! Такая громадина! Да ее пришлось бы сложить вчетверо! Малыш вздохнул. Карлсон явно ничего не понял. Малыш начал объяснять все сначала. Особым успехом эта попытка не увенчалась, но в конце концов ему все же удалось втолковать Карлсону, как удивительно действует эта штуковина. -- Чтобы попасть в телевизор, фрекен Бок вовсе не надо самой лезть в ящик, она может преспокойно сидеть себе в нескольких милях от него, и все же она будет видна на экране как живая, -- объяснил Малыш. -- Домомучительница... как живая... вот ужас! -- воскликнул Карлсон. -- Лучше разбей этот ящик либо сменяй его на другой, полный плюшек, они нам пригодятся. Как раз в этот момент на экране появилось личико хорошенькой дикторши. Она так приветливо улыбалась, что Карлсон широко открыл глаза. -- Пожалуй, надо еще подумать, -- сказал он. -- Во всяком случае, уж если менять, то только на очень свежие плюшки. Потому что я вижу, этот ящик ценней, чем сперва кажется. Дикторша продолжала улыбаться Карлсону, и он улыбался ей в ответ. Потом он оттолкнул Малыша в сторону: -- Погляди только на нее! Я ей нравлюсь, да-да, она ведь видит, что я красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. Вдруг дикторша исчезла. Вместо нее на экране возникли два серьезных полных господина, которые все болтали и болтали. Карлсону это пришлось не по душе. Он начал нажимать на все кнопки и вертеть все ручки. -- Не крути, этого нельзя делать, -- сказал Малыш. -- Как так -- нельзя? Я хочу выкрутить обратно ту милую девушку, -- сказал Карлсон. Он крутил ручки во все стороны, но дикторша не появлялась. Добился он только того, что полные господа стали на глазах еще больше полнеть, ноги у них сделались короткими-прекороткими, а лбы нелепо вытянулись. Эти изменения очень развеселили Карлсона -- он довольно долго забавлялся такой игрой с телевизором. -- Старики во всем слушаются моей команды, -- сказал он с довольным видом. А господа на экране, меняя облик, продолжали без умолку болтать, пока Карлсон им не помешал. -- Я лично считаю... -- начал один из них. -- А какое мне дело, что ты считаешь? -- перебил его Карлсон. -- Отправляйся-ка лучше домой и ложись спать! Он с треском выключил аппарат и радостно засмеялся. -- Вот он, наверно, разозлился! Так я и не дал ему сказать, что он лично считает! Телевизор явно надоел Карлсону, он уже жаждал новых развлечений. -- Где домомучительница? Позови ее, я ее разыграю. -- Разыграешь... это как? -- с тревогой спросил Малыш. -- Существуют три способа укрощать домомучительниц, -- объяснил Карлсон. -- Их можно низводить, дразнить и разыгрывать. Собственно говоря, все это одно и то же, но разыгрывать -- самый прямой путь борьбы с ними. Малыш встревожился еще больше. Если Карлсон вступит в прямую борьбу с фрекен Бок, она его непременно увидит, а именно этого не должно случиться. Пока папа и мама в отъезде, Малыш, как бы ему ни было трудно, обязан помешать этой встрече. Надо как-то напугать Карлсона, чтобы он сам старался не попадаться на глаза фрекен Бок. Малыш подумал, а потом сказал не без лукавства: -- Карлсон, ты, видно, хочешь попасть в телевизор? Карлсон энергично замотал головой. -- В этот вот ящик? Я? Ни за что на свете! Пока буду в силах защищаться, меня туда не затащат. -- Но он тут же задумался и добавил: -- Хотя, может быть. Если я там оказался бы рядом с этой милой девчонкой... Малыш стал уверять его, что на это надеяться нечего. Напротив, если он попадет в телевизор, то не иначе, как с домомучительницей. Карлсон вздрогнул. -- Домомучительница и я в такой маленькой коробке?.. Ой, ой! Вот тут-то и произойдет землетрясение в Нурланде! Как только тебе в голову взбрела такая дурацкая мысль? Тогда Малыш рассказал ему о намерениях фрекен Бок сделать для телевидения передачу о привидениях да еще такую, чтобы Фрида со стула упала. -- Разве домомучительница видела у вас привидения? -- удивился Карлсон. -- Нет, видеть не видела, -- сказал Малыш, -- но слышала, как оно мычало перед окном. Понимаешь она решила, что ты -- привидение. И Малыш стал объяснять, какая связь между Фридой, домомучительницей и Карлсоном, но он жестоко ошибся в своих расчетах. Карлсон опустился на колени и немножко повыл от удовольствия, а кончив выть, хлопнул Малыша по спине: -- Береги домомучительницу! Она самая ценная мебель в вашем доме. Береги как зеницу ока! Потому что теперь мы и в самом деле сумеем позабавиться. -- А как? -- с испугом спросил Малыш. -- О! -- вопил Карлсон. -- Не одна только Фрида упадет со стула. Все телевизионные старики и вообще все на свете бледнеет перед тем, что вы увидите! Малыш встревожился еще больше. -- Что же мы увидим? -- Маленькое привидение из Вазастана! -- провозгласил Карлсон и загорланил: -- Гоп, гоп, ура! И тут Малыш сдался. Он предостерег Карлсона, он честно пытался поступить так, как хотели папа и мама. Но теперь пусть будет так, как хочет Карлсон. Все равно в конце концов всегда все получается по его. Пусть Карлсон выкидывает любые штуки, изображает привидение и разыгрывает фрекен Бок сколько ему будет угодно. Малыш больше не собирается его останавливать. А приняв это решение, он подумал, что они и в самом деле смогут позабавиться на славу. Он вспомнил, как однажды Карлсон уже изображал привидение и прогнал воров, которые хотели украсть мамины деньги на хозяйство и все столовое серебро. Карлсон тоже не забыл этого случая. -- Помнишь, как нам тогда было весело? -- спросил он. -- Да, кстати, где же мой привиденческий костюм? Малышу пришлось сказать, что его взяла мама. Она очень сердилась тогда из-за испорченной простыни. Но потом она поставила заплатки и снова превратила привиденческий костюм в простыню. Карлсон фыркнул от возмущения: -- Меня просто бесит эта любовь к порядку! В вашем доме ничего нельзя оставить. -- Он сел на стул и надулся. -- Нет, так дело не пойдет, так я не играю. Можешь сам стать привидением, если хочешь. Но он тут же вскочил со стула, подбежал к бельевому шкафу и распахнул дверцы: -- Здесь наверняка найдется еще какая-нибудь простынка. И он вытащил было одну из лучших маминых льняных простыней, но Малыш остановил его: -- О нет, эту не надо! Положи ее... Вот тут есть и старые, чиненые. Карлсон скорчил недовольную мину: -- Старые, чиненые простыни! Я думал, маленькое привидение из Вазастана должно щеголять в нарядных воскресных одеждах. Впрочем... раз уж у вас такой дом... давай сюда эти лохмотья. Малыш вынул две старенькие простыни и дал их Карлсону: -- Если ты их сошьешь, то вполне может получиться одежда для привидения. Карлсон угрюмо стоял с простынями в руках. -- Если я их сошью? Ты хочешь сказать, если ты их сошьешь... Давай полетим ко мне, чтобы домомучительница не застала нас врасплох! Около часа Малыш сидел у Карлсона и шил костюм для привидения. В школе на уроках труда он научился шить разными стежками, но никто никогда не учил его, как из двух стареньких простыней сшить приличный костюм для привидения. Это ему пришлось продумать самому. Он, правда, попытался было обратиться за помощью к Карлсону. -- Ты бы хоть скроил, -- попросил Малыш. Но Карлсон покачал головой. -- Уж если что кроить, то я охотнее всего раскроил бы твою маму! Да, да! Зачем это ей понадобилось загубить мой привиденческий костюм? Теперь ты должен сшить мне новый. Это только справедливо. Ну, живей за дело и, пожалуйста, не ной! Для пущей убедительности Карлсон добавил, что ему и некогда шить, потому что он намерен срочно нарисовать картину. -- Всегда надо все бросать, если тебя посетило вдохновение, понимаешь, а меня оно сейчас посетило. "Ла, ла, ла", -- поет что-то во мне, и я знаю, что это вдохновение. Малыш не знал, что это за штука такая -- вдохновение. Но Карлсон объяснил ему, что вдохновение охватывает всех художников, и тогда им хочется только рисовать, рисовать и рисовать, вместо того чтобы шить одежды для привидения. И Малышу ничего не оставалось, как сесть на верстак, согнув спину и поджав ноги, словно заправский портной, и шить, в то время как Карлсон, забившись в угол, рисовал свою картину. Уже совсем стемнело, но в комнате Карлсона было светло, тепло и уютно -- горела керосиновая лампа, а в камине пылал огонь. -- Надеюсь, ты в школе не ленился на уроках труда, -- сказал Карлсон. -- Потому что я хочу получить красивый костюм для привидения. Учти это. Вокруг шеи можно бы сделать небольшой воротничок или даже оборки. Малыш ничего не ответил. Он усердно шил, огонь в камине потрескивал, а Карлсон рисовал. -- А что ты, собственно говоря, рисуешь? -- спросил Малыш, нарушая воцарившуюся тишину. -- Увидишь, когда все будет готово, -- ответил Карлсон. Наконец Малыш смастерил какую-то одежду. "Пожалуй, для привидения сойдет", -- подумал он. Карлсон померил и остался очень доволен. Он сделал несколько кругов по комнате, чтобы Малыш мог как следует оценить его костюм. Малыш содрогнулся. Ему показалось, что Карлсон выглядит на редкость таинственно -- совсем по-привиденчески. Бедная фрекен Бок, она увидит такое привидение, которое хоть кого испугает! -- Домомучительница может тут же посылать за дяденьками из телевизора, -- заявил Карлсон. -- Потому что сейчас внизу появится малютка привидение из Вазастана -- моторизованное, дикое, прекрасное и ужасно, ужасно опасное. Карлсон снова облетел комнату и даже закудахтал от удовольствия. О своей картине он и думать забыл. Малыш подошел к камину поглядеть, что же Карлсон нарисовал. Внизу было написано неровными буквами: "Портрет моего кролика". Но Карлсон нарисовал маленького красного зверька, скорее напоминающего лисицу. -- Разве это не лисица? -- спросил Малыш. Карлсон спланировал на пол и стал рядом с ним. Склонив голову набок, любовался он своей картиной. -- Да, конечно, это лисица. Без всякого сомнения это лисица, да к тому же сделанная лучшим в мире рисовальщиком лисиц. -- Да, но... Ведь здесь написано: "Портрет моего кролика"... Так где ж он, этот кролик? -- Она его съела, -- сказал Карлсон. На следующее утро Боссе и Бетан проснулись с какой-то странной сыпью по всему телу. -- Скарлатина, -- сказала фрекен Бок. То же самое сказал доктор, которого она вызвала. -- Скарлатина! Их надо немедленно отправить в больницу! Потом доктор показал на Малыша: -- А его придется пока изолировать. Услышав это, Малыш заплакал. Он вовсе не хотел, чтобы его изолировали. Правда, он не знал, что это такое, но самое слово звучало отвратительно. -- Балда, -- сказал Боссе, -- ведь это значит только. что ты пока не будешь ходить в школу и встречаться с другими детьми. Чтобы никого не заразить, понятно? Бетан лежала и тоже плакала. -- Бедный Малыш, -- сказала она, глотая слезы. -- Как тебе будет тоскливо! Может, позвонить маме? Но фрекен Бок и слушать об этом не хотела. -- Ни в коем случае, -- заявила она. -- Фру Свантесон нуждается в покое и отдыхе. Не забывайте, что она тоже больна. Уж как-нибудь я с ним сама справлюсь. При этом она кивнула зареванному Малышу, который стоял у кровати Бетан. Но толком поговорить они так и не успели, потому что приехала машина "Скорой помощи". Малыш плакал. Конечно, он иногда сердился на брата и сестру, но ведь он их так любил! И ему было очень грустно оттого, что Боссе и Бетан увозят в больницу. -- Привет, Малыш, -- сказал Боссе, когда санитары понесли его вниз. -- До свиданья, дорогой братик, не горюй! Ведь мы скоро вернемся, -- сказала Бетан. Малыш разрыдался. -- Ты только так говоришь! А вдруг вы умрете? Фрекен Бок накинулась на него. Как можно быть таким глупым! Да разве от скарлатины умирают! Когда "Скорая помощь" уехала, Малыш пошел к себе в комнату. Ведь там был Бимбо. И Малыш взял щенка на руки. -- Теперь у меня остался только ты, -- сказал Малыш и крепко прижал Бимбо к себе. -- Ну, и конечно, Карлсон. Бимбо прекрасно понял, что Малыш чем-то огорчен. Он лизнул его в нос, словно хотел сказать: "Да, я у тебя есть. Это точно. И Карлсон тоже!" Малыш сидел и думал о том, как чудесно, что у него есть Бимбо. И все же он так скучал по маме. И тут он вспомнил, что обещал ей написать письмо. И решил, не откладывая, сразу же за это взяться. Дорогая мама, -- начал он. -- Похоже, что нашей семье пришел конец Боссе и Бетан больны какой-то тиной и их увезли в больницу а меня езолировали это совсем не болно но я конечно заболею этой тиной а папа в Лондоне жив ли он теперь не знаю хотя пока не слышно что он заболел но наверно болен раз все наши больны я скучаю по тебе как ты себя чувствуешь ты очень больна или не очень разговаривать я могу толко с Карлсоном но я стараюс говорить поменьше потому что ты будеш волноваться а тебе надо покой говорит домомучительница она не болна и Карлсон тоже но и они скоро заболеют прощай мамочка будь здорова. -- Подробно я писать не буду, -- объяснил Малыш Бимбо, -- потому что не хочу ее пугать. Он подошел к окну и позвонил Карлсону. Да, да, он в самом деле позвонил. Дело в том, что накануне вечером Карлсон сделал одну очень замысловатую штуку: он провел звонок между своим домиком на крыше и комнатой Малыша. -- Привидение не должно появляться с бухты-барахты, -- сказал Карлсон. -- Но теперь Карлсон подарил тебе лучший в мире звонок, и ты всегда сможешь позвонить и заказать привидение как раз в тот момент, когда домомучительница сидит в засаде и высматривает, не видно ли в темноте чего-нибудь ужасного. Вроде меня, например. Звонок был устроен таким образом: под карнизом своего домика Карлсон прибил колокольчик -- из тех, что подвязывают коровам, -- а шнур от него протянул к окну Малыша. -- Ты дергаешь за шнур, -- объяснил Карлсон, -- у меня наверху звякает колокольчик, и тут же к вам прилетает малютка привидение из Вазастана, и домомучительница падает в обморок. Колоссально, да? Конечно, это было колоссально, Малыш тоже так думал. И не только из-за игры в привидение. Раньше ему подолгу приходилось ждать, пока не появится Карлсон. А теперь достаточно было дернуть за шнурок, и он тут как тут. И вдруг Малыш почувствовал, что ему во что бы то ни стало надо поговорить с Карлсоном. Он дернул за шнурок раз, другой, третий... С крыши донеслось звяканье колокольчика. Вскоре послышалось жужжание моторчика, и Карлсон влетел в окно. Видно было, что он не выспался и что настроение у него прескверное. -- Ты, наверно, думаешь, что это не колокольчик, а будильник? -- проворчал он. -- Прости, -- сказал Малыш, -- я не знал, что ты спишь. -- Вот и узнал бы прежде, чем будить. Сам небось дрыхнешь, как сурок, и не можешь понять таких, как я, которым за ночь ни на минуту не удается сомкнуть глаз. И когда человек наконец хоть ненадолго забывается сном, он вправе ожидать, что друг будет оберегать его покой, а не трезвонить почем зря, словно пожарная машина... -- Разве ты плохо спишь? -- спросил Малыш. Карлсон угрюмо кивнул. -- Представь себе, да. "Как это печально", -- подумал Малыш и сказал: -- Мне так жаль... У тебя в самом деле так плохо со сном? -- Хуже быть не может, -- ответил Карлсон. -- Собственно говоря, ночью я сплю беспробудно и перед обедом тоже, а вот после обеда дело обстоит из рук вон плохо, лежу с открытыми глазами и ворочаюсь с боку на бок. Карлсон умолк, бессонница, видно, его доконала, но мгновение спустя он с живым интересом принялся оглядывать комнату. -- Правда, если бы я получил небольшой подарочек, то, может, перестал бы огорчаться, что ты меня разбудил. Малыш не хотел, чтобы Карлсон сердился, и стал искать, что бы ему подарить. -- Вот губная гармошка. Может, хочешь ее? Карлсон схватил гармошку: -- Я всегда мечтал о музыкальном инструменте, спасибо тебе за этот подарок... Ведь контрабаса у тебя, наверно, все равно нет? Он приложил гармошку к губам, издал несколько ужасающих трелей и посмотрел на Малыша сияющими глазами: -- Слышишь? Я сейчас сочиню песню под названием "Плач малютки привидения". Малыш подумал, что для дома, где все больны, подходит печальная мелодия, и рассказал Карлсону про скарлатину. Но Карлсон возразил, что скарлатина -- дело житейское и беспокоиться здесь ровным счетом не о чем. Да и к тому же очень удачно, что болезнь отправила Боссе и Бетан в больницу именно в тот день, когда в доме появится привидение. Едва он успел все это сказать, как Малыш вздрогнул от испуга, потому что услышал за дверью шаги фрекен Бок. Было ясно, что домомучительница вот-вот окажется в его комнате. Карлсон тоже понял, что надо срочно действовать. Недолго думая, он плюхнулся на пол и, словно колобок, покатился под кровать. Малыш в тот же миг сел на кровать и набросил на колени свое купальное полотенце, так что его края, спадая на пол, с грехом пополам скрывали Карлсона. Тут дверь открылась, и в комнату вошла фрекен Бок с половой щеткой и совком в руках -- Я хочу убрать твою комнату, -- сказала она. -- Пойди-ка пока на кухню. Малыш так разволновался, что стал пунцовым. -- Не пойду, -- заявил он. -- Меня ведь изолировали, вот я и буду здесь сидеть. Фрекен Бок посмотрела на Малыша с раздражением. -- Погляди, что у тебя делается под кроватью, -- сказала она. Малыш разом вспотел... Неужели она уже обнаружила Карлсона? -- Ничего у меня под кроватью нет... -- пробормотал он. -- Ошибаешься, -- оборвала его фрекен Бок. -- Там скопились целые горы пыли. Дай мне подмести. Марш отсюда! Но Малыш уперся: -- А я все равно буду сидеть на кровати, раз меня изолировали! Ворча, фрекен Бок начала подметать другой конец комнаты. -- Сиди себя на кровати сколько влезет, пока я не дойду до нее, но потом тебе придется убраться отсюда и изолировать себя где-нибудь еще, упрямый мальчишка! Малыш грыз ногти и ломал себе голову: что же делать? Но вдруг он заерзал на месте и захихикал, потому что Карлсон стал его щекотать под коленками, а он так боялся щекотки. Фрекен Бок вытаращила глаза. -- Так-так, смейся, бесстыдник! Мать, брат и сестра тяжело больны, а ему все нипочем. Правду люди говорят: с глаз долой -- из сердца вон! А Карлсон щекотал Малыша все сильнее, и Малыш так хохотал, что даже повалился на кровать. -- Нельзя ли узнать, что тебя так рассмешило? -- хмуро спросила фрекен Бок. -- Ха-ха-ха... -- Малыш едва мог слово вымолвить. -- Я вспомнил одну смешную штуку. Он весь напрягся, силясь вспомнить хоть что-нибудь смешное. -- ...Однажды бык гнался за лошадью, а лошадь так перепугалась, что со страху залезла на дерево... Вы не знаете этого рассказа, фрекен Бок? Боссе часто рассказывал эту историю, но Малыш никогда не смеялся, потому что ему всегда было очень жалко бедную лошадь, которой пришлось лезть на дерево. Фрекен Бок тоже не смеялась. -- Не заговаривай мне зубы! Дурацкие россказни! Виданное ли дело, чтобы лошади лазили по деревьям? -- Конечно, они не умеют, -- согласился Малыш, повторяя слово в слово то, что говорил Боссе. -- Но ведь за ней гнался разъяренный бык, так что же, черт возьми, ей оставалось делать? Боссе утверждал, что слово "черт" можно произнести, раз оно есть в рассказе. Но фрекен Бок так не считала. Она с отвращением посмотрела на Малыша: -- Расселся тут, хохочет, сквернословит, в то время как мать, сестра и брат лежат больные и мучаются. Диву даешься, что за... Малыш так и не узнал, чему она диву дается, потому что в этот миг раздалась песня "Плач малютки привидения" -- всего лишь несколько резких трелей, которые зазвучали из-под кровати, но и этого было достаточно, чтобы фрекен Бок подскочила на месте. -- Боже праведный, что это такое? -- Не знаю, -- сказал Малыш. Зато фрекен Бок знала! -- Это звуки потустороннего мира. Ясно, как божий день. -- А что это Значит "потустороннего мира"? -- спросил Малыш. -- Мира привидений, -- сказала фрекен Бок. -- В этой комнате находимся только мы с тобой, но никто из нас не мог бы издать такие странные звуки. Это звуки не человеческие, это звуки привидений. Разве ты не слышал?.. Это вопли души, не нашедшей покоя. Она поглядела на Малыша широко раскрытыми от ужаса глазами. -- Боже праведный, теперь я просто обязана написать в телевидение. Фрекен Бок отшвырнула щетку и совок, села за письменный стол Малыша, взяла бумагу, ручку и принялась писать. Писала она долго и упорно. -- Послушай-ка, что я написала, -- сказала она, закончив письмо. -- "Шведскому радио и телевидению. Моя сестра Фрида Бок выступала в вашем цикле передач о духах и привидениях. Не думаю, чтобы эта передача была хорошей, потому что Фриде чудится все, что ей хочется. Но, к счастью, все всегда можно исправить, и эту передачу тоже. Потому что теперь я сама живу в доме, битком набитом привидениями. Вот список моих встреч с духами: 1. Из нашего кухонного окна раздалось странное мычание, которое не могла издать корова, поскольку мы живем на четвертом этаже. Значит, этот звук был просто похож на мычание. 2. Таинственным образом исчезают из-под самого носа разные вещи, как-то: сдобные плюшки и маленькие, запертые на замок мальчики. 3. Дверь оказывается запертой снаружи, в то время как я нахожусь в комнате, -- ума не приложу, как это происходит! 4. На кухонной стене таинственным образом появляются надписи. 5. Неожиданно раздаются какие-то душераздирающие звуки, от которых хочется плакать. Приезжайте сюда не откладывая, может получиться такая передача, что все о ней будут говорить. С глубоким уважением Хильдур Бок. И как это только вам могла прийти мысль пригласить Фриду выступать по телевидению?" Фрекен Бок, исполненная рвения, тут же побежала отправить письмо. Малыш заглянул под кровать, чтобы выяснить, что же делает Карлсон. Он преспокойно лежал там, и глаза его сияли. Он выполз, веселый и довольный. -- Ого-го! -- завопил он. -- Дождемся вечера. Когда стемнеет, у домомучительницы и в самом деле появится материальчик для письма на телевидение. Малыш снова начал смеяться и нежно посмотрел на Карлсона. -- Оказывается, быть изолированным очень весело, если изолирован вместе с тобой, -- сказал Малыш. Тут он вспомнил о Кристере и Гунилле. Собственно говоря, он должен был бы огорчиться, что некоторое время не сможет с ними играть, как обычно. "Неважно, -- подумал Малыш. -- Играть с Карлсоном все равно веселей". Но Карлсон тут заявил, что больше играть ему некогда. Он сказал, что ему надо срочно лететь домой приделать к моторчику глушитель. -- Нельзя, чтобы привидение из Вазастана прилетело, громыхая, как железная бочка. Понимаешь? Привидение должно появиться беззвучно и таинственно, как и положено привидению. Тогда у домомучительницы волосы встанут дыбом. Потом Карлсон и Малыш договорились о тайной системе сигналов, которые будут передаваться с помощью звонков. -- Один звонок -- это "Немедленно прилетай!", две звонка -- "Ни в коем случае не прилетай!", а три звонка значит -- "Какое счастье, что на свете есть такой красивый, умный, в меру упитанный и храбрый человечек, как ты, лучший в мире Карлсон!". -- А зачем мне для этого звонить? -- удивился Малыш. -- А затем, что друзьям надо говорить приятные и ободряющие вещи примерно каждые пять минут, а ты сам понимаешь, что я не могу прилетать к тебе так часто. Малыш задумчиво поглядел на Карлсона: -- Я ведь тоже твой друг, да? Но я не помню, чтобы ты говорил мне что-нибудь в этом роде. Карлсон рассмеялся: -- Как ты можешь сравнивать? Да кто ты есть? Ты всего-навсего глупый мальчишка, и все... Малыш молчал. Он знал, что Карлсон прав. -- Но ты все-таки любишь меня? -- Конечно, люблю, честное слово! -- воскликнул Карлсон. -- Сам не знаю, за что, хотя и ломал голову над этим, когда лежал после обеда и мучился бессонницей. -- Он потрепал Малыша по щеке. -- Конечно, я тебя люблю, и даже догадываюсь, почему. Потому, что ты так не похож на меня, бедный мальчуган! Он вылетел в окно и на прощание помахал Малышу. -- А если ты опять начнешь трезвонить, как пожарная машина, -- крикнул он, -- то это будет означать, что либо и в самом деле пожар, либо: "Я тебя снова разбудил, дорогой Карлсон, лети скорее ко мне да прихвати с собой мешок побольше, чтобы положить в него мои игрушки... Я тебе их дарю!" На этом Карлсон улетел. А Бимбо лег на пол перед Малышом и принялся энергично стучать хвостом по ковру. Щенок так делал всегда, когда хотел показать, что он чему-то очень рад и просит уделить ему немного внимания. Малыш улегся на пол рядом с ним. Тогда Бимбо вскочил и даже затявкал от удовольствия. Потом он уткнулся в плечо Малыша и закрыл глаза. -- Ты радуешься, что меня изолировали, что я не хожу в школу, а сижу дома? -- спросил Малыш. -- Ты Бимбо, наверно, думаешь, что я самый лучший в мире... День для Малыша тянулся бесконечно долго, он провел его совсем один и никак не мог дождаться вечера. "Похоже на сочельник", -- подумал он. Он играл с Бимбо, возился с марками и даже немного позанимался арифметикой, чтобы не отстать от ребят в классе. А когда Кристер должен был, по его расчетам, вернуться из школы, он позвонил ему по телефону и рассказал о скарлатине. -- Я не могу ходить в школу, потому что меня изолировали, понимаешь? Это звучало очень заманчиво -- так считал сам Малыш, и Кристер, видно, тоже так считал, потому что он даже не сразу нашелся, что ответить. -- Расскажи это Гунилле, -- добавил Малыш. -- А тебе не скучно? -- спросил Кристер, когда к нему вернулся дар речи. -- Ну что ты! У меня ведь есть... -- начал Малыш но тут же осекся. Он хотел было сказать: "Карлсон", но не сделал этого из-за папы. Правда, прошлой весной Кристер и Гунилла несколько раз видели Карлсона, но это было до того, как папа сказал, что о нем нельзя говорить ни с кем на свете. "Может быть, Кристер и Гунилла давно о нем забыли, вот бы хорошо! -- думал Малыш. -- Тогда он стал бы моим личным тайным Карлсоном". И Малыш поторопился попрощаться с Кристером. -- Привет, мне сейчас некогда с тобой разговаривать, -- сказал он. Обедать вдвоем с фрекен Бок было совсем скучно, но зато она приготовила очень вкусные тефтели. Малыш уплетал за двоих. На сладкое он получил яблочную запеканку с ванильным соусом. И он подумал, что фрекен Бок, может быть, не так уж плоха. "Лучшее, что есть в домомучительнице, -- это яблочная запеканка, а лучшее в яблочной запеканке -- это ванильный соус, а лучшее в ванильном соусе -- это то, что я его ем", -- думал Малыш. И все же это был невеселый обед, потому что столько мест за столом пустовало. Малыш скучал по маме, по папе, по Боссе и по Бетан -- по всем вместе и по каждому отдельно. Нет, обед был совсем невеселый, к тому же фрекен Бок без умолку болтала о Фриде, которая уже успела изрядно надоесть Малышу. Но вот наступил вечер. Была ведь осень, и темнело рано. Малыш стоял у окна своей комнаты, бледный от волнения, и глядел на звезды, мерцавшие над крышами. Он ждал. Это было хуже, чем сочельник. В сочельник тоже устаешь ждать, но разве это может сравниться с ожиданием прилета маленького привидения из Вазастана!.. Куда там! Малыш в нетерпении грыз ногти. Он знал, что там, наверху, Карлсон тоже ждет. Фрекен Бок уже давно сидела на кухне, опустив ноги в таз с водой, -- она всегда подолгу принимает ножные ванны. Но потом она придет к Малышу пожелать ему спокойной ночи, это она обещала. Вот тут-то и надо подать сигнал. И тогда -- о боже праведный, как всегда говорила фрекен Бок, -- о боже праведный, до чего же это было захватывающе! -- Если ее еще долго не будет, я лопну от нетерпения, -- пробормотал Малыш. Но вот она появилась. Прежде всего Малыш увидел в дверях ее большие, чисто вымытые босые ноги. Малыш затрепетал, как пойманная рыбка, так он испугался, хотя ждал ее и знал, что она сейчас придет. Фрекен Бок мрачно поглядела на него. -- Почему ты стоишь в пижаме у открытого окна? Немедленно марш в постель! -- Я... я глядел на звезды, -- пробормотал Малыш. -- А вы, фрекен Бок, не хотите на них взглянуть? Это он так схитрил, чтобы заставить ее подойти к окну, а сам тут же незаметно сунул руку пол занавеску, за которой был спрятан шнур, и дернул его изо всех сил. Он услышал, как на крыше зазвенел колокольчик. Фрекен Бок это тоже услышала. -- Где-то там, наверху, звенит колокольчик, -- сказала она. -- Как странно! -- Да, странно! -- согласился Малыш. Но тут у него прямо дух захватило, потому что от крыши вдруг отделилось и медленно полетело по темному небу небольшое, белое, круглое привидение. Его полет сопровождался тихой и печальной музыкой. Да, ошибки быть не могло, заунывные звуки "Плач малютки привидения" огласили темную, осеннюю ночь. -- Вот... О, гляди, гляди... Боже праведный! -- воскликнула фрекен Бок. Она побелела как полотно, ноги у нее подогнулись и она плюхнулась на стул. А еще уверяла, что не боится привидений! Малыш попытался ее успокоить. -- Да, теперь я тоже начинаю верить в привидения, -- сказал он. -- Но ведь это такое маленькое, оно не может быть опасным! Однако фрекен Бок не слушала Малыша. Ее обезумевший взгляд был прикован к окну -- она следила за причудливым полетом привидения. -- Уберите его! Уберите! -- шептала она задыхаясь. Но маленькое привидение из Вазастана нельзя было убрать. Оно кружило в ночи, удалялось, вновь приближалось, то взмывая ввысь, то спускаясь пониже, и время от времени делало в воздухе небольшой кульбит. А печальные звуки не смолкали ни на мгновение. "Маленькое белое привидение, темное звездное небо, печальная музыка -- до чего все это красиво и интересно!" -- думал Малыш. Но фрекен Бок так не считала. Она вцепилась в Малыша: -- Скорее в спальню, мы там спрячемся! В квартире семьи Свантесон было пять комнат, кухня, ванная и передняя. У Боссе, у Бетан и у Малыша были свои комнатки, мама и папа спали в спальне, а кроме того, была столовая, где они собирались все вместе. Теперь, когда мама и папа были в отъезде, фрекен Бок спала в их комнате. Окно ее выходило в сад, а окно комнаты Малыша -- на улицу. -- Пошли, -- шептала фрекен Бок, все еще задыхаясь, -- пошли скорее, мы спрячемся в спальне. Малыш сопротивлялся: нельзя же допустить, что бы все сорвалось теперь, после такого удачного начала! Но фрекен Бок упрямо стояла на своем: -- Ну, живей, а то я сейчас упаду в обморок! И как Малыш ни сопротивлялся, ему пришлось тащиться в спальню. Окно и там было открыто, но фрекен Бок кинулась к нему и с грохотом его запахнула. Потом она опустила шторы, задернула занавески, а дверь попыталась забаррикадировать мебелью. Было ясно, что у нее пропала всякая охота иметь дело с привидением, а ведь еще совсем недавно она ни о чем другом не мечтала. Малыш никак не мог этого понять, он сел на папину кровать, поглядел на перепуганную фрекен Бок и покачал головой. -- А Фрида, наверно, не такая трусиха, -- сказал он наконец. Но сейчас фрекен Бок и слышать не хотела о Фриде. Она продолжала придвигать всю мебель к двери -- за комодом последовали стол, стулья и этажерка. Перед столом образовалась уже настоящая баррикада. -- Ну вот, теперь, я думаю, мы можем быть спокойны, -- сказала фрекен Бок с удовлетворением. Но тут из-под папиной кровати раздался глухой голос, в котором звучало еще больше удовлетворения: -- Ну вот, теперь, я думаю, мы можем быть спокойны! Мы заперты на ночь. И маленькое привидение стремительно, со свистом вылетело из-под кровати. -- Помогите! -- завопила фрекен Бок. -- Помогите! -- Что случилось? -- спросило привидение. -- Мебель сами двигаете, да неужели помочь некому? И привидение разразилось долгим глухим смехом. Но фрекен Бок было не до смеха. Она кинулась к двери и стала расшвыривать мебель. В мгновение ока разобрав баррикаду, она с громким криком выбежала в переднюю. Привидение полетело следом, а Малыш побежал за ним. Последним мчался Бимбо и заливисто лаял. Он узнал привидение по запаху и думал, что началась веселая игра. Привидение, впрочем, тоже так думало. -- Гей, гей! -- кричало оно, летая вокруг головы фрекен Бок и едва не касаясь ее ушей. Но потом оно немного поотстало, чтобы получилась настоящая погоня. Так они носились по всей квартире -- впереди скакала фрекен Бок, а за ней мчалось привидение: в кухню и из кухни, в столовую и из столовой, в комнату Малыша и из комнаты Малыша и снова в кухню, большую комнату, комнату Малыша и снова, и снова... Фрекен Бок все время вопила так, что в конце концов привидение даже попыталось ее успокоить: -- Ну, ну, ну, не реви! Теперь-то уж мы повеселимся всласть! Но все эти утешения не возымели никакого действия. Фрекен Бок продолжала голосить и метаться по кухне. А там все еще стоял на полу таз с водой, в котором она мыла ноги. Привидение преследовало ее по пятам. "Гей, гей", -- так и звенело в ушах; в конце концов фрекен Бок споткнулась о таз и с грохотом упала. При этом она издала вопль, похожий на вой сирены, но тут привидение просто возмутилось: -- Как тебе только не стыдно! Орешь как маленькая. Ты насмерть перепугала меня и соседей. Будь осторожней, не то сюда нагрянет полиция! Весь пол был залит водой, а посреди огромной лужи барахталась фрекен Бок. Не пытаясь даже встать на ноги, она удивительно быстро поползла из кухни. Привидение не могло отказать себе в удовольствии сделать несколько прыжков в тазу -- ведь там уже почти не было воды. -- Подумаешь, стены чуть-чуть забрызгали, -- сказало привидение Малышу. -- Все люди, как правило, спотыкаются о тазы, так чего же она воет? Привидение сделало последний прыжок и снова кинулось за фрекен Бок. Но ее что-то нигде не было видно. Зато на паркете в передней темнели отпечатки ступней. -- Домомучительница сбежала! -- воскликнуло привидение. -- Но вот ее мокрые следы. Сейчас увидим, куда они ведут. Угадай, кто лучший в мире следопыт! Следы вели в ванную комнату. Фрекен Бок заперлась там, и в прихожую доносился ее торжествующий смех. Привидение постучало в дверь ванной: -- Открой! Слышишь, немедленно открой! Но за дверью раздавался только громкий, ликующий хохот. -- Открой! А то я не играю! -- крикнуло привидение. Фрекен Бок замолчала, но двери не открыла. Тогда привидение обернулось к Малышу, который все еще не мог отдышаться. -- Скажи ей, чтоб она открыла! Какой же интерес играть, если она будет так себя вести! Малыш робко постучал в дверь. -- Это я, -- сказал он. -- Долго ли вы, фрекен Бок собираетесь просидеть здесь взаперти? -- Всю ночь, -- ответила фрекен Бок. -- Я постелю себе в ванне все полотенца, чтобы там спать. Тут привидение заговорило по-другому: -- Стели! Пожалуйста, стели! Делай все так, чтобы испортить нам удовольствие, чтобы расстроить нашу игру! Но угадай-ка, кто в таком случае немедленно отправится к Фриде, чтобы дать ей материал для новой передачи? В ванной комнате долго царило молчание. Видно, фрекен Бок обдумывала эту ужасную угрозу. Но в конце концов она сказала жалким, умоляющим тоном: -- Нет-нет, пожалуйста, не делай этого!.. Этого я не вынесу. -- Тогда выходи! -- сказало привидение. -- Не то привидение тут же улетит на Фрейгатен. И твоя сестра Фрида будет снова сидеть в телевизоре, это уж точно! Слышно было, как фрекен Бок несколько раз тяжело вздохнула. Наконец она позвала: -- Малыш! Приложи ухо к замочной скважине, я хочу тебе кое-что шепнуть по секрету. Малыш сделал, как она просила. Он приложил ухо к замочной скважине, и фрекен Бок прошептала ему: -- Понимаешь, я думала, что не боюсь привидений, а оказалось, что боюсь. Но ты-то храбрый! Может, попросишь, чтобы это привидение сейчас исчезло и явилось в другой раз? Я хочу к нему немного привыкнуть. Но главное, чтобы оно не посетило за это время Фриду! Пусть оно поклянется, что не отправится на Фрейгатен! -- Постараюсь, но не знаю, что получится, -- сказал Малыш и обернулся, чтобы начать переговоры с привидением. Но его и след простыл. -- Его нету! -- крикнул Малыш. -- Оно улетело к себе домой. Выходите. Но фрекен Бок не решалась выйти из ванной, пока Малыш не обошел всю квартиру и не убедился, что привидения нигде нет. Потом фрекен Бок, дрожа от страха, еще долго сидела в комнате Малыша. Но постепенно она пришла в себя и собралась с мыслями. -- О, это было ужасно... -- сказала она. -- Но подумай, какая передача для телевидения могла бы из этого получиться! Фрида в жизни не видела ничего похожего! Она радовалась, как ребенок. Но время от времени вспоминала, как за ней по пятам гналось привидение и содрогалась от ужаса. -- В общем, хватит с меня привидений, -- решила она в конце концов. -- Я была бы рада, если б судьба избавила меня от подобных встреч. Едва она успела это сказать, как из шкафа Малыша послышалось что-то вроде мычания. И этого было достаточно, чтобы фрекен Бок вновь завопила: -- Слышишь? Клянусь, привидение притаилось у нас в шкафу! Ой, я, кажется, сейчас умру... Малышу стало ее очень жаль, но он не знал, что сказать, чтобы ее утешить. -- Да нет... -- начал он после некоторого раздумья, -- это вовсе не привидение... Это... это... считайте, что это теленочек. Да, будем надеяться, что это теленочек. Но тут из шкафа раздался голос: -- Теленочек! Этого еще не хватало! Не выйдет! И не надейтесь! Дверцы шкафа распахнулись, и оттуда выпорхнуло малютка привидение из Вазастана, одетое в белые одежды, которые Малыш сшил своими собственными руками. Глухо и таинственно вздыхая, оно взмыло к потолку и закружилось вокруг люстры. -- Гей, гей, я не теленок, а самое опасное в мире привидение! Фрекен Бок кричала. Привидение описывало круги, оно порхало все быстрее и быстрее, все ужасней и ужасней вопила фрекен Бок, и все стремительней, в диком вихре, кружилось привидение. Но вдруг случилось нечто неожиданное. Изощряясь в сложных фигурах, привидение сделало чересчур маленький круг, и его одежды зацепились за люстру. Хлоп! -- старенькие простыни тут же поползли, спали с Карлсона и повисли на люстре, а вокруг нее летал Карлсон в своих обычных синих штанах, клетчатой рубашке и полосатых носках. Он был до того увлечен игрой, что даже не заметил, что с ним случилось. Он летал себе и летал, вздыхал и стонал по-привиденчески пуще прежнего. Но, завершая очередной круг, он вдруг заметил, что на люстре что-то висит и развевается от колебания воздуха, когда он пролетает мимо. -- Что это за лоскут вы повесили на лампу? -- спросил он. -- От мух, что ли? Малыш только жалобно вздохнул: -- Нет, Карлсон, не от мух. Тогда Карлсон поглядел на свое упитанное тело, увидел синие штанишки и понял, какая случилась беда, понял, что он уже не малютка привидение из Вазастана, а просто Карлсон. Он неуклюже приземлился возле Малыша: вид у него был несколько сконфуженный. -- Ну да, -- сказал он, -- неудача может сорвать даже самые лучшие замыслы. Сейчас мы в этом убедились... Ничего не скажешь, это дело житейское! Фрекен Бок, бледная как мел, уставилась на Карлсона. Она судорожно глотала воздух, словно рыба, выброшенная на сушу. Но в конце концов она все же выдавила из себя несколько слов: -- Кто... кто... боже праведный, а это еще кто? И Малыш сказал, едва сдерживая слезы: -- Это Карлсон, который живет на крыше. -- Кто это? Кто этот Карлсон, который живет на крыше? -- задыхаясь, спросила фрекен Бок. Карлсон поклонился: -- Красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. Представьте себе, это я. Этот вечер Малыш запомнит на всю жизнь. Фрекен Бок сидела на стуле и плакала, а Карлсон стоял в сторонке, и вид у него был смущенный. Никто ничего не говорил, все чувствовали себя несчастными. "Да, от такой жизни и вправду поседеешь раньше времени", -- подумал Малыш, потому что мама часто так говорила. Это бывало, когда Боссе приносил домой сразу три двойки, или когда Бетан ныла, выпрашивая новую кожаную курточку на меху как раз в те дни, когда папа вносил деньги за телевизор, купленный в рассрочку, или когда Малыш разбивал в школе окно и родителям надо было платить за огромное стекло. Вот в этих случаях мама обычно вздыхала и говорила: "Да, от такой жизни и вправду поседеешь раньше времени!" Именно такое чувство овладело сейчас Малышом. Ух, до чего же все нескладно вышло! Фрекен Бок безутешно рыдала, слезы катились градом. И из-за чего? Только из-за того, что Карлсон оказался не привидением. -- Подумать только! Эта телевизионная передача была уже у меня в кармане, -- всхлипывая, сказала фрекен Бок и злобно поглядела на Карлсона. -- А я-то дура, специально ходила к себе домой и рассказала все Фриде... Она закрыла лицо руками, громко зарыдала, и никто не расслышал, что же она сказала Фриде. -- Но я красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, -- сказал Карлсон, пытаясь хоть чем-то ее утешить. -- И меня можно показывать в этом ящике... Фрекен Бок поглядела на Карлсона и злобно зашипела: -- "Красивый, умный и в меру упитанный мужчина"! Да таких на телевидении хоть пруд пруди, с этим к ним и соваться нечего. И она снова поглядела на Карлсона сердито и недоверчиво... А ведь этот маленький толстый мальчишка и впрямь похож на мужчину... -- Кто он, собственно говоря, такой? -- спросил. она Малыша. И Малыш ответил истинную правду: -- Мой товарищ, мы с ним играем. -- Это я и без тебя знаю, -- отрезала фрекен Бок и снова заплакала. Малыш был удивлен: ведь папа и мама вообразили, что у них начнется кошмарная жизнь, если только кто-нибудь узнает о существовании Карлсона, что все тут же захотят его увидеть и его будут показывать по телевидению; но вот теперь, когда наконец его увидала посторонняя женщина, она льет слезы и уверяет, что раз Карлсон не привидение, он не представляет никакого интереса. А что на спине у него пропеллер и что он умеет летать -- на это ей, видно, наплевать. А тут как раз Карлсон поднялся к потолку и приняло снимать с абажура свои привиденческие одежды, но фрекен Бок посмотрела на него уже совсем свирепым глазом и сказала: -- Подумаешь, пропеллер, кнопка... а что же не может быть у мальчишки в наше-то время! Скоро он будут летать на Луну, не начав ходить в школу. Домомучительница по-прежнему сидела на стуле и накалялась все больше и больше. Она вдруг поняла, кто стащил плюшки, кто мычал у окна и кто писал на стене в кухне. Это же надо додуматься -- дарить детям такие игрушки, чтобы они летали куда им заблагорассудится и так бесстыдно издевались над старыми людьми. А все таинственные истории с привидениями, о которых она писала в шведское телевидение, оказались проказами сорванца. Нет, она не намерена терпеть здесь этого негодного маленького толстяка. -- Немедленно отправляйся домой, слышишь! Как тебя звать-то? -- Карлсон! -- ответил Карлсон. -- Это я знаю, -- сердито сказала фрекен Бок. -- Но у тебя, кроме фамилии, надо думать, и имя есть? -- Меня зовут Карлсон, и все! -- Ой, не зли меня, не то я совсем рассержусь, я и так уже на последнем пределе, -- буркнула фрекен Бок. -- Имя -- это то, как тебя зовут дома, понимаешь? Ну, как тебя кличет папа, когда пора идти спать? -- Хулиган, -- ответил Карлсон с улыбкой. Фрекен Бок с удовлетворением кивнула: -- Точно сказано! Лучше и не придумать! Карлсон с ней согласился: -- Да, да, в детстве мы все ужасно хулиганили. Но это было так давно, а теперь я самый послушный в мире! Но фрекен Бок больше не слушала его. Она сидела молча, глубоко задумавшись, и, видимо, начинала постепенно успокаиваться. -- Да, -- сказала она наконец, -- один человек будет от всего этого на седьмом небе. -- Кто? -- спросил Малыш. -- Фрида, -- горько ответила фрекен Бок. Потом, глубоко вздохнув, она направилась на кухню, чтобы вытереть пол и унести таз. Карлсон и Малыш были рады, что остались одни. -- И чего это люди волнуются по пустякам? -- сказал Карлсон и пожал плечами. -- Я ведь ей ничего плохого не сделал. -- Ну да, -- неуверенно согласился Малыш. -- Только понизводил ее немножко. Зато теперь мы станем самыми послушными. Карлсон тоже так думал. -- Конечно, станем. Но я хочу немного позабавиться, а то не буду играть! Малыш напряженно выдумывал какое-нибудь забавное занятие для Карлсона. Но он зря старался, потому что Карлсон все придумал сам и вдруг, ни с того ни с сего, кинулся к шкафу Малыша. -- Погоди! -- крикнул он. -- Когда я был привидением, я видел там одну толковую штуку! Он вернулся с маленькой мышеловкой. Малыш нашел ее в деревне у бабушки и привез в город. "Я хочу поймать мышку и приручить ее, чтобы она у меня осталась жить", -- объяснил Малыш маме. Но мама сказала, что в городских квартирах мыши, к счастью, не водятся, у них, во всяком случае, мышей точно нет. Малыш пересказал все это Карлсону, но Карлсон возразил: -- Мыши заводятся незаметно. Твоя мама только обрадуется, если вдруг, откуда ни возьмись, в доме появится маленькая нежданная мышка. Он объяснил Малышу, как было бы хорошо, если бы они поймали эту нежданную мышку. Ведь Карлсон мог бы держать ее у себя наверху, а когда у нее народятся мышата, можно будет устроить настоящую мышиную ферму. -- И тогда я помещу в газете объявление, -- заключил Карлсон. -- "Кому нужны мыши, обращайтесь в мышиную ферму Карлсона". -- Ага! И тогда можно будет расплодить мышей во всех городских домах! -- радостно подхватил Малыш и объяснил Карлсону, как заряжают мышеловку. -- Только в нее надо обязательно положить кусочек сыру или шкурку от свиного сала, а то мышь не придет. Карлсон полез в карман и вытащил оттуда маленький огрызок шпика. -- Как хорошо, что я его сберег. После обеда я все собирался кинуть его в помойное ведро. Он зарядил мышеловку и поставил ее под кровать Малыша. -- Теперь мышь может прийти когда захочет. Они совсем забыли про фрекен Бок. Но вдруг услышали какой-то шум на кухне. -- Похоже, что она готовит еду, -- сказал Карлсон. -- Она грохочет сковородками. Так оно и было, потому что из кухни донесся слабый, но чарующий запах жарящихся тефтелей. -- Она обжаривает тефтели, оставшиеся от обеда, -- объяснил Малыш. -- Ой, до чего же есть хочется! Карлсон со всех ног кинулся к двери. -- Вперед, на кухню! -- крикнул он. Малыш подумал, что Карлсон и в самом деле храбрец, если он отважился на такой шаг. Быть трусом Малышу не хотелось, и он тоже нерешительно поплелся на кухню. -- Гей, гей, мы, я вижу, пришли как раз кстати. Нас ждет скромный ужин, -- сказал Карлсон. Фрекен Бок стояла у плиты и переворачивала тефтели, но, увидев Карлсона, она бросила сковородку и двинулась на него. Вид у нее был угрожающий. -- Убирайся! -- крикнула она. -- Убирайся отсюда немедленно! У Карлсона дрогнули губы, и он надулся. -- Так я не играю! Так я не играю! Так себя не ведут! Я тоже хочу съесть несколько тефтелек. Разве ты не понимаешь, что, когда целый вечер играешь в привидение, просыпается зверский аппетит? Он сделал шаг к плите и взял со сковородки одну тефтельку. Вот этого ему не следовало делать. Фрекен Бок взревела от бешенства и кинулась на Карлсона, схватила его за шиворот и вытолкнула за дверь. -- Убирайся! -- кричала она. -- Убирайся домой и носа сюда больше не показывай! Малыш был просто в отчаянии. -- Ну, чего вы, фрекен Бок, так злитесь? -- сказал он со слезами в голосе. -- Карлсон мой товарищ, разве можно его прогонять? Больше он ничего не успел сказать, потому что дверь кухни распахнулась и ворвался Карлсон, тоже злой как черт. -- Так я не играю! -- кричал он. -- Нет, так я не играю! Выставлять меня с черного хода!.. Не выйдет! Он подлетел к фрекен Бок и топнул ногой об пол. -- Подумать только, с черного хода!.. Я хочу. чтобы меня выставили с парадного, как приличного человека! Фрекен Бок снова схватила Карлсона за шиворот. -- С парадного? Охотно! -- воскликнула она, потащила Карлсона через всю квартиру и вытолкнула его через парадный ход, не обращая никакого внимания на слезы и гневные вопли бегущего за ней Малыша. Так Карлсон добился своего. -- Ну вот, теперь с тобой обошлись достаточно благородно? -- осведомилась фрекен Бок. -- Достаточно, -- подтвердил Карлсон, и тогда фрекен Бок захлопнула за ним дверь с таким грохотом что было слышно во всем доме. -- Ну наконец-то, -- сказала она и пошла на кухню. Малыш бежал за ней, он очень сердился: -- Ой! До чего вы, фрекен Бок, злая и несправедливая! Карлсон имеет право быть на кухне! Он там и был! Он стоял у плиты и ел тефтели -- Да, да, меня надо было выставить через парадную дверь, чтобы я смог вернуться с черного ход и съесть несколько превосходных тефтелей, -- объяснил он. Тогда фрекен Бок схватила Карлсона за шиворот в третий раз вытолкнула за дверь, теперь опять с черного хода. -- Просто удивительно, -- возмущалась она, -- никакого с ним сладу нет!.. Но я сейчас запру дверь и он все же останется с носом. -- Это мы еще посмотрим, -- спокойно сказал Карлсон. Фрекен Бок захлопнула дверь и проверила, защелкнулся ли замок. -- Тьфу, до чего же вы злая, фрекен Бок, -- не унимался Малыш. Но она не обращала никакого внимания на его слова. Она быстро подошла к плите, на которой так аппетитно румянились тефтели. -- Может, и мне наконец-то удастся съесть хоть одну тефтельку после всего того, что пришлось пережить в этот вечер, -- сказала она. Но тут из открытого окна раздался голос: -- Эй! Хозяева дома? Не найдется ли у вас двух-трех тефтелек? На подоконнике сидел довольный Карлсон и широко улыбался. Увидев его, Малыш не смог удержаться от смеха. -- Ты прилетел сюда с балкончика? Карлсон кивнул: -- Точно. И вот я опять с вами! Вы, конечно, мне рады... особенно ты, женщина, стоящая у плиты! Фрекен Бок держала в руке тефтельку -- она как раз собиралась сунуть ее в рот, но при виде Карлсона застыла, уставившись на него. -- Никогда в жизни не видел такой прожорливой особы, -- сказал Карлсон и, сделав большой круг над плитой, схватил на лету несколько тефтелей и быстро сунул их в рот. Потом он стремительно взмыл к самому потолку. Но тут фрекен Бок как с цепи сорвалась. Она заорала не своим голосом, схватила выбивалку для ковров и, размахивая ею, погналась за Карлсоном: -- Ах ты озорник! Да что же это такое! Неужели мне так и не удастся тебя выгнать? Карлсон, ликуя, кружил вокруг лампы. -- Гей, гей, вот теперь-то мы позабавимся на славу! -- крикнул он. -- Так весело мне не было с тех пор, как папочка гнался за мной с мухобойкой! Я тогда был маленький, но помню, тогда мы тоже здорово позабавились! Карлсон метнулся в большую комнату, и снова началась бешеная погоня по всей квартире. Впереди летел Карлсон -- он кудахтал и визжал от удовольствия, за ним мчалась фрекен Бок с выбивалкой для ковров, за ней еле поспевал Малыш, а позади всех скакал Бимбо, бешено тявкая. -- Гей, гей! -- кричал Карлсон. Фрекен Бок не отставала от него, но всякий раз, когда она уже готова была его схватить, Карлсон взмывал вверх, под самый потолок. А когда фрекен Бок начинала размахивать выбивалкой, ему всегда удавалось пролететь мимо, едва ее не коснувшись. -- Эй, эй, чур, не бить по ногам, так я не играю! -- кричал Карлсон. Фрекен Бок запыхалась, но продолжала подпрыгивать, и ее большие босые ноги шлепали по паркету. Она, бедняжка, так и не успела еще обуться -- ведь весь вечер ей пришлось гонять по квартире. Она очень устала, но сдаваться не собиралась. -- Ты у меня дождешься! -- кричала она, продолжая погоню за Карлсоном. Время от времени она подпрыгивала, чтобы стукнуть его выбивалкой, но он только смеялся и набирал высоту. Малыш тоже хохотал до слез и никак не мог остановиться. От смеха у него даже заболел живот, и, когда все они в третий раз очутились в его комнате, он кинулся на кровать, чтобы хоть немножко передохнуть. Смеяться у него уже не было сил. но он все же стонал от смеха, глядя, как фрекен Бок мечется вдоль стен, пытаясь поймать Карлсона. -- Гей, гей! -- подбадривал ее Карлсон. -- Я тебе всыплю за это "гей, гей"! -- кричала, едва переводя дыхание, фрекен Бок. Она с остервенением размахивала выбивалкой, и в конце концов ей удалось загнать Карлсона в угол, где стояла кровать Малыша. -- Ну вот, -- воскликнула она с торжеством, -- попался, голубчик! Но вдруг она издала такой вопль, что у Малыша загудело в ушах. Он перестал хохотать. "Эх, Карлсон попался", -- подумал он. Но попался не Карлсон. Попалась фрекен Бок; большой палец ее правой ноги угодил в мышеловку. -- Ой, ой, ой! -- стонала фрекен Бок. -- Ой, ой, ой! Она подняла ногу и в ужасе уставилась на странную вещь, вцепившуюся в ее большой палец. -- Ой, ой, ой! -- завопил уже Малыш. -- Подождите, я сейчас ее раскрою... Простите, я этого не хотел... -- Ой, ой, ой! -- продолжала вопить фрекен Бок, когда Малыш помог ей высвободить палец и к ней вернулся дар речи. -- Почему у тебя мышеловка под кроватью? Малышу было очень жаль мышеловки, и он сказал, запинаясь: -- Потому что... потому что... мы хотели поймать нежданную мышку. -- Но, конечно, не такую большую, -- объяснил Карлсон. -- Маленькую мышку с длинным хвостиком. Фрекен Бок покосилась на Карлсона и застонала: -- Опять ты... Когда же ты уберешься отсюда в конце концов? И она снова погналась за ним с выбивалкой. -- Гей, гей! -- закричал Карлсон. Он вылетел в переднюю, а оттуда в большую комнату, а потом из нее в комнату Малыша, и снова началась погоня по всей квартире: в кухню и из кухни, в спальню и из спальни... -- Гей, гей! -- кричал Карлсон. -- Ты у меня сейчас получишь "гей, гей"! -- погрозила фрекен Бок, задыхаясь от быстрого бега. Она замахнулась выбивалкой и прыгнула что было сил, но, забыв в азарте погони, что сдвинула всю мебель к дверям спальни, споткнулась о книжную полку, стукнулась обо что-то головой и с грохотом рухнула на пол. -- Все! Теперь в Нурланде снова будет землетрясение, -- сказал Карлсон. Но Малыш в испуге кинулся к фрекен Бок. -- Ой, вы не расшиблись? -- спросил он. -- Бедная, бедная фрекен Бок... -- Помоги мне добраться до кровати... Будь добр... -- прошептала фрекен Бок. И Малыш это сделал, вернее, попытался сделать. Но фрекен Бок была такая грузная, а Малыш такой маленький, что у него ничего не вышло. Но тут к ним подлетел Карлсон. -- Один и не пытайся, -- сказал он Малышу. -- Я тоже хочу помочь ее тащить. Ведь самый послушный в мире я, а вовсе не ты! Карлсон и Малыш собрались с силами и в конце концов доволокли фрекен Бок до кровати. -- Бедная фрекен Бок! -- вздохнул Малыш. -- Как вы себя чувствуете? Вам больно? Фрекен Бок ответила не сразу, словно собираясь с мыслями. -- Мне кажется, у меня во всем теле нет ни одной целой косточки, -- сказала она наконец. -- Но болеть, пожалуй, ничего не болит... Вот только, когда смеюсь... И она так захохотала, что кровать под ней затряслась. Малыш с испугом глядел на нее -- что это с ней такое? -- Как хотите, молодые люди, но такая тренировка, как нынче вечером, не часто выдается, -- сказала она. -- И, боже праведный, до чего же это взбадривает! -- Она энергично кивнула: -- Мы с Фридой занимаемся гимнастикой по программе "упражнения для домашних хозяек". Теперь Фрида узнает, что значит бегать. Подождите-ка... -- Гей, гей! -- завопил Карлсон. -- Ты прихвати с собой эту выбивалку и тогда сможешь гонять Фриду по всему гимнастическому залу и так взбодрить ее, что она своих не узнает! Фрекен Бок вытаращила на него глаза. -- Ты еще со мной разговариваешь? Ты бы лучше помолчал да пошел бы на кухню и принес мне несколько тефтелек! Малыш радостно засмеялся. -- Да, после таких прыжков появляется зверский аппетит, -- сказала она. -- Угадай, кто лучший в мире подносчик тефтелей? -- сказал Карлсон, убегая на кухню. Потом Карлсон, Малыш и фрекен Бок, сидя на кровати, уплетали прекрасный ужин с таким аппетитом, что за ушами трещало. Карлсон принес из кухни полный поднос еды. -- Я обнаружил яблочную запеканку с ванильным соусом. Кроме того, я прихватил ветчины, сыра, колбасы, соленых огурчиков, несколько сардин и кусочек печеночного паштета. Но, сказки на милость, куда ты засунула торт со взбитыми сливками? Его я не нашел... -- У нас торта нет, -- ответила фрекен Бок. У Карлсона дрогнули губы. -- И ты полагаешь, что можно наесться тефтелями, яблочной запеканкой с ванильным соусом, ветчиной, сыром, колбасой, солеными огурцами да двумя жалкими крохотными сардинками? Фрекен Бок поглядела на него в упор. -- Нет, -- сказала она подчеркнуто спокойным тоном. -- Но ведь есть еще и печеночный паштет. Никогда еще Малышу не было так вкусно. Малыш, и Карлсон, и фрекен Бок сидели рядком на кровати и жевали, глотали, и им было так уютно втроем! Но вдруг фрекен Бок вскрикнула: -- Боже праведный, ведь Малыш должен быть изолирован, а мы притащили сюда этого малого. -- И она указала пальцем на Карлсона. -- Никто его не тащил, -- сказал Малыш, -- он сам прилетал. -- Но все же Малыш встревожился. -- Подумай, Карлсон, а вдруг ты заболеешь этой самой тиной? -- Угу... угу, -- промычал Карлсон, потому что его рот был набит яблочной запеканкой, и он не сразу смог заговорить. -- Что мне какая-то тина!.. Эге-гей! Подумаешь! К тому, кто переболел плюшечной лихорадкой, никакая зараза не липнет. -- Нет, все равно нельзя, -- сказала фрекен Бок со вздохом. Карлсон проглотил последнюю тефтельку, облизал пальцы и сказал: -- Что и говорить, в этом доме живут, конечно, впроголодь, но в остальном мне здесь хорошо. Так что я готов себя здесь тоже изолировать. -- О боже праведный! -- воскликнула фрекен Бок. Она поглядела на Карлсона, потом на пустой поднос. -- После тебя мало что остается, -- сказала она. Карлсон соскочил на пол и похлопал себя по животу. -- После того, как я поем, остается стол, -- сказа. он. -- Единственное, что остается, -- это стол. Потом Карлсон нажал свою кнопку, мотор заработал, и Карлсон полетел к раскрытому окну. -- Привет! -- крикнул он. -- Теперь вам волей-неволей придется некоторое время обойтись без меня. Я тороплюсь.. -- Привет, Карлсон! -- крикнул Малыш. -- Тебе в самом деле пора улетать? -- Так скоро? -- печально добавила фрекен Бок. -- Да, мне надо поторопиться! -- крикнул Карлсон. -- А то я опоздаю к ужину. Привет! -- И он улетел На следующее утро Малыш долго спал. Его разбудил телефонный звонок, и он побежал в переднюю, чтобы взять трубку. Звонила мама. -- Бедный сынок... О, как это ужасно... -- Что ужасно? -- спросил Малыш спросонок. -- Все, что ты пишешь в своем письме. Я так за вас волнуюсь... -- Почему? -- спросил Малыш. -- Сам понимаешь, -- сказала мама. -- Бедный мой мальчик... Завтра утром я приеду домой. Малыш обрадовался и приободрился, хотя он так, и не понял, почему мама назвала его "бедный мой мальчик". Едва Малыш успел снова лечь и задремать, как опять раздался звонок. Это папа звонил из Лондона. -- Как ты поживаешь? -- спросил папа. -- Хорошо ли себя ведут Боссе и Бетан? -- Не думаю, -- сказал Малыш, -- но точно не знаю, потому что они лежат в эпидемии. Малыш понял, что папа встревожился от его слов. -- Лежат в эпидемии? Что ты хочешь сказать? А когда Малыш объяснил, что он хочет сказать, папа повторил мамины слова: -- Бедный мой мальчик... Завтра утром я буду дома. На этом разговор кончился. Но вскоре опять зазвонил телефон. На этот раз это был Боссе. -- Можешь передать домомучительнице и ее старенькому доктору, что, хотя они и воображают себя знатоками, у нас все же не скарлатина. Мы с Бетан завтра вернемся домой. -- У вас не тина? -- переспросил Малыш. -- Представь себе, нет. Мы просто чем-то объелись, так сказал здешний доктор. От этого у некоторых тоже бывает сыпь. -- Понятно, типичный случай плюшечной лихорадки, -- сказал Малыш. Но Боссе уже повесил трубку. Малыш оделся и пошел на кухню, чтобы рассказать фрекен Бок, что его больше не надо изолировать. Она уже готовила завтрак. В кухне сильно пахло пряностями. -- И я смогу уйти, -- сказала фрекен Бок, когда Малыш сообщил ей, что завтра вся семья будет в сборе. -- Вот и хорошо, а то у вас я совсем испорчу себе нервы. Она бешено что-то мешала в кастрюле, стоящей на плите. Оказалось, там варился какой-то густой мясной соус, и она заправляла его солью, перцем и какими-то травами. -- Вот видишь, -- сказала она, -- его надо посолить, и поперчить как следует, да поварить подольше, только тогда он вкусный. -- Потом она с тревогой посмотрела на Малыша. -- Как ты думаешь, этот ужасный Карлсон сегодня опять прилетит? Так хотелось бы спокойно провести последние часы в вашем доме. Прежде чем Малыш успел ответить, за окном послышалась веселая песенка, которую кто-то пел во весь голос: Солнце, солнце, Загляни в оконце! На подоконнике снова сидел Карлсон. -- Привет! Вот оно, ваше солнце, можете не волноваться. Но тут фрекен Бок молитвенно протянула к нему руки: -- Нет, нет, нет, умоляю, что угодно, но сегодня нам нужен покой. -- Покой, а то как же! Но прежде всего нам нужен, конечно, завтрак, -- сказал Карлсон и одним прыжком оказался у кухонного стола. Там фрекен Бок уже положила приборы для себя и Малыша. Карлсон сел перед одним из них и взял в руки нож и вилку. -- Начинаем! Давайте завтракать! -- Он приветливо кивнул фрекен Бок. -- Ты тоже можешь сесть с нами за стол. Возьми себе тарелку и иди сюда. Он раздул ноздри и вдохнул пряный запах. -- Что нам дадут? -- спросил он, облизываясь. -- Хорошую взбучку, -- ответила фрекен Бок и еще яростней принялась мешать соус. -- Ее ты, уж во всяком случае, заслужил. Но у меня так ноет все тело. что, боюсь, я уже не смогу гоняться за тобой сегодня. Она вылила соус в миску и поставила ее на стол. -- Ешьте, -- сказала она. -- А я подожду, пока вы: кончите, потому что доктор сказал, что мне во время еды нужен полный покой. Карлсон сочувственно кивнул. -- Ну да, в доме, наверно, найдется несколько завалявшихся сухариков, которые ты сможешь погрызть, когда мы покончим со всем, что на столе.. Примостишься на краешке стола и погрызешь, наслаждаясь тишиной и покоем. И он торопливо наложил себе полную тарелку густого мясного соуса. Но Малыш взял совсем капельку. Он всегда с опаской относился к новым блюдам, с такого соуса он еще никогда не ел. Карлсон начал строить из мяса башню, а вокруг башни крепостной ров, заполненный соусом. Пока он этим занимался, Малыш осторожно попробовал кусочек. Ой! Он задохнулся, слезы выступили на глазах. Рот горел огнем. Но рядом стояла фрекен Бок и глядела на него с таким видом, что он только глотнул воздух и промолчал. Тут Карлсон оторвался от своей крепости: -- Что с тобой? Почему ты плачешь? -- Я... я вспомнил одну печальную вещь, -- запинаясь, пробормотал Малыш. -- Понятно, -- сказал Карлсон и отправил в рот огромный кусок своей башни. Но едва он проглотит его, как завопил не своим голосом, и из его глаз тоже брызнули слезы. -- Что случилось? -- спросила фрекен Бок. -- На вкус это лисий яд... Впрочем, тебе самой лучше знать, что ты сюда подсыпала, -- сказал Карлсон. -- Бери скорей большой шланг, у меня в горле огонь! -- Он утер слезы. -- О чем ты плачешь? -- спросил Малыш. -- Я тоже вспомнил очень печальную вещь, -- ответил Карлсон. -- Какую именно? -- полюбопытствовал Малыш. -- Вот этот мясной соус, -- сказал Карлсон. Но весь этот разговор не пришелся по душе фрекен Бок. -- Как вам только не стыдно, мальчики! Десятки тысяч детей на свете были бы просто счастливы получить хоть немного этого соуса. Карлсон засунул руку в карман и вытащил карандаш и блокнот. -- Пожалуйста, продиктуйте мне имена и адреса хотя бы двоих из этих тысяч, -- попросил он. Но фрекен Бок не желала давать адреса. -- Наверно, речь идет о маленьких дикарях из племени огнеедов, все понятно, -- сказал Карлсон. -- Они всю жизнь только и делают, что глотают огонь и серу. Как раз в эту минуту раздался звонок у двери, и фрекен Бок пошла открывать. -- Пойдем посмотрим, кто пришел, -- предложил Карлсон. -- Быть может, это кто-нибудь из тех тысяч маленьких огнеедов, которые готовы отдать все, что у них есть, за эту пламенную кашу. Нам надо быть начеку, вдруг она продешевит... Ведь она всыпала туда столько лисьего яда, а ему цены нет! И Карлсон отправился вслед за фрекен Бок, а Малыш не захотел от него отстать. Они стояли в передней за ее спиной и слышали, как чей-то незнакомый голос произнес: -- Моя фамилия Пек. Я сотрудник шведского радио и телевидения. Малыш почувствовал, что холодеет. Он осторожно выглянул из-за юбки фрекен Бок и увидел, что в дверях стоит какой-то господин -- один из тех красивых, умных и в меру упитанных мужчин в самом расцвете сил, о которых фрекен Бок. сказала, что ими на телевидении можно пруд прудить. -- Могу я видеть фрекен Хильдур Бок? -- спросил господин Пек. -- Это я, -- ответила фрекен Бок. -- Но я уплатила и за радио, и за телевидение, так что проверять вам нечего. Господин Пек любезно улыбнулся. -- Я пришел не в связи с оплатой, -- объяснил он. -- Нет, меня привела сюда история с привидениями, о которых вы нам писали... Мы хотели бы сделать на этом материале новую программу. Фрекен Бок густо покраснела; она не могла вымолвить ни слова. -- Что с вами, вам стало нехорошо? -- прервал наконец молчание господин Пек. -- Да, да, мне нехорошо, -- подхватила фрекен Бок. -- Это самая ужасная минута в моей жизни. Малыш стоял за ней и чувствовал примерно то же, что она. Боже праведный, вот и свершилось! Через несколько секунд этот вот Пек наверняка заметит Карлсона, а когда завтра утром мама и папа вернутся домой, они увидят, что весь дом опутан разными там кабелями, забит телевизионными камерами и такими вот господами, и поймут, что покоя им уже не дождаться. О боже праведный, надо немедленно убрать Карлсона любым способом. Тут взгляд Малыша упал на старый деревянный ящик, который стоял в прихожей и в котором Бегай хранила самодельные театральные костюмы, старый реквизит и тому подобный хлам. Она организовала вместе с ребятами из своего класса какой-то дурацкий клуб: в свободное время они переодевались в странные костюмы и разыгрывали нелепые сцены. Все это, по мнению Малыша, было очень глупо, но у них это называлось играть в театр. Зато сейчас этот ящик с костюмами оказался здесь как нельзя более кстати!.. Малыш приоткрыл его крышку и взволнованно шепнул Карлсону: -- Спрячься!.. Лезь в этот вот ящик! Скорее! И прежде чем Карлсон успел понять, почему он должен прятаться, он уже сообразил, что это пахнет какой-то проказой. Он хитро поглядел на Малыша и залез в ящик. Малыш быстро прикрыл его крышкой. Потом он испуганно посмотрел на тех двоих, которые все еще стояли в дверях... Успели ли они что-нибудь заметить? Но они ничего не заметили, так они были поглощены своей беседой. Фрекен Бок как раз объясняла господину Пеку, почему она чувствует себя дурно. -- Это было не привидение, -- сказала фрекен Бок, с трудом сдерживая слезы. -- Это были всего-навсего отвратительные детские проказы. -- Так, значит, никаких привидений не было? -- разочарованно переспросил господин Пек. Фрекен Бок не могла больше сдерживать елезы -- она разрыдалась. -- Нет, привидений не было... И я не смогу выступить по телевидению... никогда, только Фрида!.. Господин Пек похлопывал ее по руке, чтобы успокоить: -- Не принимайте это так близко к сердцу, милая фрекен Бок. Кто знает, может, вам еще и придется выступить. -- Нет, нет, все надежды рухнули... -- сказала фрекен Бок и, закрыв лицо руками, опустилась на ящик с костюмами. Так она долго просидела, безутешно рыдая. Малыш ее очень пожалел, и ему было стыдно, потому что он чувствовал себя во всем виноватым. И вдруг из ящика раздалось негромкое урчание. -- Ох, простите! -- сказала сконфуженная фрекен Бок. -- Это у меня, наверно, с голоду. -- Да, с голоду всегда бурчит в животе, -- любезно подтвердил господин Пек, -- но ваш завтрак, должно быть, уже готов: я слышу такой изумительный аромат. Что у вас сегодня на завтрак? -- полюбопытствовал господин Пек. -- Ах, всего лишь мясной соус... Блюдо моего изобретения... "Соус по рецепту Хильдур Бок" -- так я его назвала, -- скромно, но с достоинством ответила фрекен Бок и вздохнула. -- Пахнет на редкость вкусно, -- сказал господин Пек. -- Просто возбуждает аппетит. Фрекен Бок поднялась с ящика. -- Отведайте, прошу вас... А эти глупые карапузы еще нос воротят, -- обиженно добавила она. Господин Пек немного поцеремонился -- все твердил, что ему, мол, неловко, -- но дело кончилось тем, что они вместе удалились на кухню. Малыш приподнял крышку и поглядел на Карлсона, который, удобно устроившись на костюмах, негромко урчал. -- Умоляю тебя, лежи тихо, пока он не уйдет, -- прошептал Малыш, -- не то попадешь в телевизор. -- Ну да, тебе легко говорить, -- сказал Карлсон. -- Здесь не менее тесно и душно, чем в том ящике, так что мне теперь терять нечего. Тогда Малыш немного приоткрыл крышку ящика, чтобы туда проникал воздух, и помчался на кухню. Он хотел посмотреть, какой будет вид у господина Пека, когда он отведает соус фрекен Бок. Трудно поверить, но господин Пек преспокойно сидел за столом и уплетал за двоих, словно за всю жизнь ему не довелось есть ничего вкуснее. И на глазах у него не было никаких слез. Зато у фрекен Бок они катились градом, но, конечно, не из-за соуса. Нет, нет, просто она продолжала оплакивать провал своей телевизионной передачи. И даже похвалы, которые господин Пек так щедро расточал ее огненному блюду, не могли ее утешить. Она чувствовала себя бесконечно несчастной. Но тут произошло нечто совершенно неожиданное. Господин Пек вдруг уставился в потолок и воскликнул: -- Придумал! Придумал! Вы будете выступать завтра вечером! Фрекен Бок подняла на него заплаканные глаза. -- Где это я буду выступать завтра вечером? -- мрачно спросила она. -- Как -- где? По телевидению! -- сказал господин Пек. -- В передаче "Искусный кулинар". Вы расскажете всем шведам, как приготовить "Соус Хильдур Бок"... И тут фрекен Бок потеряла сознание и грохнулась на пол. Но вскоре она пришла в себя и вскочила на ноги. Глаза ее сияли. -- Вы говорите, завтра вечером... По телевидению? Мой соус... Я расскажу о нем по телевидению всему шведскому народу? О господи!.. Подумать только! А Фрида ничего не понимает в готовке, она говорит. что моими кушаньями можно только свиней кормить! Малыш слушал затаив дыхание, потому что все это было ему очень интересно. Он едва не забыл про Карлсона, спрятанного в ящике. Но тут вдруг, к его великому ужасу, в прихожей раздался какой-то скрип. Ну да, этого следовало ожидать... Карлсон! Дверь из кухни была приоткрыта, и Малыш увидел, что Карлсон разгуливает по прихожей. Но ни фрекен Бок, ни господин Пек еще ничего не заметили. Да, это был Карлсон! И в то же время не Карлсон!.. Боже праведный, на кого он был похож в старом маскарадном костюме Бетан! На нем была длинная бархатная юбка, которая путалась в ногах, мешая ходить, и две тюлевые накидки: одна украшала его спереди, другая -- сзади! Он казался маленькой кругленькой бойкой девочкой. И эта маленькая бойкая девочка неумолимо приближалась к кухне. Малыш в отчаянии делал знаки, чтобы Карлсон не шел на кухню, но тот будто не понимал их, только кивал в ответ и подходил все ближе. -- Гордая юная девица входит в парадный зал! -- произнес Карлсон и застыл в дверях, играя своими накидками. Вид у него был такой, что господин Пек широко раскрыл глаза: -- Батюшки, кто же это?.. Что это за милая девочка? Но тут фрекен Бок как заорет: -- Милая девочка! Нет, извините, это не милая девочка, а самый отвратительный сорванец из всех, которых мне довелось видеть на своем веку! Убирайся немедленно, дрянной мальчишка! Но Карлсон ее не послушался. -- Гордая юная девица танцует и веселится, -- продолжал он свое. И он пустился в пляс. Такого танца Малыш никогда прежде не видел, да, надо думать, что и господин Пек тоже. Карлсон носился по кухне, высоко поднимая колени. Время от времени он подпрыгивал и взмахивал своими тюлевыми накидками. "Что за дурацкий танец, -- подумал Малыш. -- Но это еще куда ни шло, только бы он не вздумал летать. О, только бы он не летал!" Карлсон завесил себя накидками так, что пропеллера вовсе не было видно, чему Малыш был очень рад. Если он все же вдруг взлетит к потолку, то господин Пек наверняка упадет в обморок, а потом, едва придя в себя, пришлет сюда людей с телевизионными камерами. Господин Пек смотрел на этот странный танец и смеялся, смеялся все громче и громче. Тогда Карлсон тоже стал хихикать в ответ, да еще подмигивать господину Пеку, когда проносился мимо него, размахивая своими накидками. -- До чего веселый мальчишка! -- воскликнул господин Пек. -- Он наверняка мог бы участвовать в какой-нибудь детской передаче. Ничто не могло бы больше рассердить фрекен Бок. -- Он будет выступать по телевидению?! Тогда я попрошу освободить меня от этого дела. Если вы хотите найти кого-нибудь, кто перевернет вверх тормашками телевизионную студию, то лучшего кандидата вам не сыскать. Малыш кивнул: -- Да, это правда. А когда эта студия перевернется вверх тормашками, он скажет: "Пустяки, дело житейское". Так что лучше остерегайтесь его! Господин Пек не настаивал. -- Если так, то не надо. Я только предложил. Мальчишек полным-полно!.. И господин Пек вдруг заторопился. У него, оказывается, скоро передача, и ему пора идти. Но тут Малыш увидел, что Карлсон нащупывает кнопку на животе, и до смерти испугался, что в последнюю минуту все выяснится. -- Нет, Карлсон... нет, не надо, -- шептал ему в тревоге Малыш. Карлсон с невозмутимым видом продолжал искать кнопку, ему трудно было добраться до нее из-за всех этих тюлевых накидок. Господин Пек уже стоял в дверях, когда вдруг зажужжал моторчик Карлсона. -- Я и не знал, что над Вазастаном проходит маршрут вертолетов, -- сказал господин Пек. -- Не думаю, чтобы им следовало здесь летать, многим этот шум мешает. Прощайте, фрекен Бок. До завтра! И господин Пек ушел. А Карлсон взмыл к потолку, сделал несколько кругов, облетел лампу и на прощание помахал фрекен Бок тюлевыми накидками. -- Гордая юная девица улетает далеко-далеко! -- крикнул он. -- Привет, гей-гей! Время после обеда Малыш провел наверху у Карлсона, в его домике на крыше. Он объяснил Карлсону, почему надо оставить в покое фрекен Бок. -- Понимаешь, она хочет сделать торт со взбитыми сливками, потому что мама, и папа, и Боссе, и Бетан возвращаются завтра домой. Карлсону это показалось убедительно. -- Да, если она делает торт со взбитыми сливками, ее надо оставить в покое. Опасно низводить домомучительницу, когда она взбивает сливки, а то она скиснет, а вместе с ней и сливки. Вот почему последние часы в семье Свантесон фрекен Бок провела в полном покое -- так, как она хотела. Малыш и Карлсон тоже спокойно сидели у камина в домике на крыше. Им было очень хорошо и уютно. Карлсон быстро слетал на улицу Хетерге и купил там яблок. -- Я за них честно отдал пять эре, -- сказал он Малышу. -- Не хочу, чтобы меня заподозрили в краже. Ведь я самый честный в мире! -- Разве эти яблоки стоят всего пять эре? -- Видишь ли, я не мог спросить их цену, -- объяснил Карлсон, -- потому что продавщица как раз пошла пить кофе. Нанизав яблоки на проволоку, Карлсон пек их над огнем. -- Угадай, кто лучший в мире специалист по печеным яблокам? -- спросил Карлсон. -- Ты, Карлсон, -- ответил Малыш. И они ели печеные яблоки, и сидели у огня, а сумерки все сгущались. "Как хорошо, когда трещат поленья! -- подумал Малыш. -- Дни стали холодными. По всему видно, что пришла осень". -- Я все собираюсь слетать в деревню и купить дров у какого-нибудь крестьянина. Знаешь, какие скупые эти крестьяне, но, к счастью, они тоже иногда уходят пить кофе, -- сказал Карлсон. Он встал и подбросил в огонь два больших березовых полена. -- Я люблю, чтобы было жарко натоплено, -- сказал он. -- Остаться зимой без дров -- нет, так я н играю. И, не стесняясь, скажу это крестьянину. Когда камин прогорел, в комнате стало темно, и Карлсон зажег керосиновую лампу, которая висела у самого потолка над верстаком. Она осветила теплым, живым светом комнату и все те вещи, которые валялись на верстаке. Малыш спросил, не могут ли они чем-нибудь обменяться, и Карлсон сказал, что он готов. -- Но когда ты захочешь что-нибудь взять, ты должен сперва спросить у меня разрешения. Иногда я буду говорить "да", а иногда -- "нет"... Хотя чаще всего я буду говорить "нет", потому что все это мое и я не хочу ни с чем расставаться, а то я не играю. И тогда Малыш начал спрашивать разрешения подряд на все вещи, которые лежали на верстаке, а получил всего-навсего на старый разбитый будильник, который Карлсон сам разобрал, а потом снова собрал. Но все равно игра эта была такой интересной, что Малыш даже представить себе не мог ничего более увлекательного. Но потом Карлсону это наскучило, и он предложил постолярничать. -- Это самое веселое на свете занятие, и можно сделать так много чудесных вещиц, -- сказал Карлсон. -- Во всяком случае, я могу. Он скинул все, что валялось на верстаке, прямо на пол и вытащил из-под диванчика доски и чурки. И оба они -- и Карлсон и Малыш -- принялись пилить, строгать, и сколачивать, так что все загудело вокруг. Малыш делал пароход. Он сбил две досточки, а сверху приладил круглую чурочку. Пароход и в самом деле получился очень хороший. Карлсон сказал, что должен сделать скворечник и повесить его возле своего домика, чтобы там жили маленькие птички. Но то, что у него вышло, совсем не походило ни на скворечник, ни, впрочем, на что-либо другое. Весьма трудно было сказать, что за штуку он смастерил. -- Это что? -- спросил Малыш. Карлсон склонил набок голову и поглядел на свое произведение. -- Так, одна вещь, -- сказал он. -- Отличная маленькая вещица. Угадай, у кого в мире самые золотые руки? -- У тебя, Карлсон. Наступил вечер. Малышу пора было идти домой и ложиться спать. Приходилось расставаться с Карлсоном и с его маленьким домиком, где было так уютно, и со всеми его вещами: и с его верстаком, и с его коптящей керосиновой лампой, и с его дровяным сарайчиком, и с его камином, в котором так долго не прогорали головешки, согревая и освещая комнату. Трудно было все это покинуть, но ведь он знал, что скоро снова вернется сюда. О, как чудесно, что домик Карлсона находился на его крыше, а не на какой-нибудь другой! Они вышли. Над ними сверкало звездное небо. Никогда прежде Малыш не видел столько звезд, да таких ярких, да так близко! Нет, конечно, не близко, до них было много тысяч километров, Малыш это знал, и все же... О, над домиком Карлсона раскинулся звездный шатер, и до него, казалось, рукой подать, и вместе с тем так бесконечно далеко! -- На что ты глазеешь? -- нетерпеливо спросил Карлсон. -- Мне холодно. Ну, ты летишь или раздумал? -- Лечу, -- ответил Малыш. -- Спасибо. А на следующий день... Что это был за день! Сперва вернулись Боссе и Бетан, потом папа, а последней -- но все равно это было самое главное! -- мама. Малыш кинулся к ней и крепко ее обнял. Пусть она больше никогда от него не уезжает! Все они -- и папа, и Боссе, и Бетан, и Малыш, и фрекен Бок, и Бимбо -- окружили маму. -- А твое переутомление уже прошло? -- спросил Малыш. -- Как это оно могло так быстро пройти? -- Оно прошло, как только я получила твое письмо, -- сказала мама. -- Когда я узнала, что вы все больны и изолированы, я почувствовала, что тоже всерьез захвораю, если немедленно не вернусь домой. Фрекен Бок покачала головой. -- Вы поступили неразумно, фру Свантесон. Но я буду время от времени приходить к вам помогать немного по хозяйству, -- сказала фрекен Бок. -- А теперь я должна немедленно уйти. Сегодня вечером я выступаю по телевидению. Как все удивились: и мама, и папа. и Боссе, и Бетан. -- В самом деле? Мы все хотим на вас посмотреть. Обязательно будем смотреть, -- сказал папа. Фрекен Бок гордо вскинула голову. -- Надеюсь. Надеюсь, весь шведский народ будет смотреть на меня. И она заторопилась. -- Ведь мне надо успеть сделать прическу, и принять ванну, и побывать у массажистки и маникюрши, и купить новые стельки. Необходимо привести себя в порядок перед выступлением по телевидению. Бетан рассмеялась. -- Новые стельки?.. Да кто их увидит по телевизору? Фрекен Бок посмотрела на нее неодобрительно. -- А разве я сказала, что их кто-нибудь увидит? Во всяком случае, мне нужны новые стельки... Чувствуешь себя уверенней, когда знаешь, что у тебя все с головы до ног в порядке. Хотя это, может, и не всем понятно. Но мы -- те, что всегда выступают по телевидению, -- мы-то хорошо это знаем. Фрекен Бок торопливо попрощалась и ушла. -- Вот и нет больше домомучительницы, -- сказал Боссе, когда за ней захлопнулась дверь. Малыш задумчиво кивнул. -- А я к ней уже привык, -- сказал он. -- И торт со взбитыми сливками она сделала хороший -- такой большой, воздушный -- и украсила его кусочками ананаса. -- Мы оставим торт на вечер. Будем пить кофе. есть торт и смотреть по телевизору выступление фрекен Бок. Так все и было. Когда подошло время передачи, Малыш позвонил Карлсону. Он дернул шнурок, спрятанный за занавесками, один раз, что означало: "Прилетай скорее". И Карлсон прилетел. Вся семья собралась у телевизора, кофейные чашки и торт со взбитыми сливками стояли на столе. -- Вот и мы с Карлсоном, -- сказал Малыш, когда они вошли в столовую. -- Да, вот и я, -- повторил Карлсон и развалился в самом мягком кресле. -- Наконец-то, я вижу, здесь появился тортик со сливками, и, надо сказать, весьма кстати. Могу ли я получить немедленно кусочек... очень большой кусочек? -- Мальчики получают торт в последнюю очередь, -- сказала мама. А кроме того, это мое место. Вы с Малышом можете оба сесть прямо на пол перед телевизором, а потом я дам вам по куску. Карлсон обратился к Малышу: -- Слыхал? Она что, всегда так с тобой обращается? Бедное дитя! Потом он улыбнулся, вид у него был довольный. -- Хорошо, что она и со мной так обращается, потому что это справедливо, а иначе я не играю. И они оба, Малыш и Карлсон, сели на пол перед телевизором и ели торт, ожидая выступления фрекен Бок. -- Сейчас начнется, -- сказал папа. И в самом деле, на экране появилась фрекен Бок. А рядом с ней господин Пек. Он вел программу. -- Домомучительница как живая! -- воскликнул Карлсон. -- Гей, гей! Вот сейчас-то мы позабавимся! Фрекен Бок вздрогнула. Казалось, она услышала слова Карлсона. А может, она просто очень волновалась, потому что стояла перед всем шведским народом и должна была ему поведать, как приготовить "Соус Хильдур Бок". -- Скажите, пожалуйста, -- начал господин Пек, -- как вам пришла мысль сделать именно это блюдо? -- Очень просто, -- сказала фрекен Бок. -- Когда у тебя есть сестра, которая ничего не смыслит в кулинарии... Тут она умолкла, потому что Карлсон протянул вперед свою маленькую пухлую ручку и выключил телевизор. -- Домомучительница появляется и исчезает по моему желанию, -- сказал он. Но вмешалась мама. -- Немедленно снова включи, -- сказала она. -- И больше так не делай, а то тебе придется уйти. Карлсон толкнул Малыша в бок и прошептал: -- А чего еще нельзя делать в вашем доме? -- Молчи. Посмотрим на фрекен Бок, -- сказал Малыш. -- ...а чтобы было вкусно, его надо как следует посолить, поперчить, и пусть кипит подольше, -- договорила фрекен Бок. И у всех на глазах она солила, и перчила, и кипятила всласть, а когда соус был готов, поглядела с экрана лукавым взглядом и спросила: -- Может, попробуете? -- Спасибо, только не я, -- сказал Карлсон. -- Но так и быть, если ты мне дашь имена и адреса, я приведу к тебе двух-трех маленьких огнеедов, о которых ты говорила. Они охотно попробуют! Потом господин Пек поблагодарил фрекен Бок за то, что она согласилась прийти и рассказать, как она готовит этот соус, и на этом передача явно должна была кончиться, но тут фрекен Бок вдруг спросила: -- Скажите, пожалуйста, я могу передать привет сестре? Господин Пек выглядел растерянным. -- Ну ладно, передавайте, только побыстрее! И тогда фрекен Бок на экране помахала рукой и сказала: -- Привет, Фрида, ты меня слышишь? Надеюсь, ты не упала со стула? -- Я тоже на это надеюсь, -- сказал Карлсон. -- А те не миновать землетрясения в Нурланде. -- Ну что ты болтаешь? -- спросил Малыш. -- Ты ведь не знаешь, какая эта Фрида. Может, она вовсе не такая огромная, как фрекен Бок. -- Представь себе, знаю, -- сказал Карлсон. -- Я ведь несколько раз был у них дома, на Фрейгатен, и играл там в привидение. Потом Карлсон и Малыш съели еще по куску торта и смотрели, как жонглер на экране кидает в воздух одновременно пять тарелок и потом ловит все пять на лету. Малышу было скучно смотреть на жонглера, но у Карлсона глаза так и сияли, и поэтому Малыш тоже был счастлив. Все было очень приятно, и Малыш так радовался что все сидели вместе с ним -- и мама, и папа, и Боссе и Бетан, и Бимбо... и даже Карлсон! Когда с тортом было покончено, Карлсон схватил блюдо, слизал с него крем, потом подкинул вверх, как на экране жонглер тарелки. -- Тот парень в ящике не промах, -- сказал Карлсон. -- До чего же здорово! Угадай, кто лучший в мире кидальщик блюд? Он подбросил блюдо так высоко, что оно едва не ударилось о потолок, и Малыш испугался: -- Довольно, Карлсон, не надо... ну, не надо! Мама и все остальные смотрели телевизор. Там танцевала балерина, и никто не заметил, что вытворяет Карлсон. А Малыш все шептал: "Брось, Карлсон, не надо" но это не помогало, и Карлсон безмятежно продолжал кидать блюдо. -- Какое у вас красивое блюдо! -- воскликнул Карлсон и снова подбросил его к потолку. -- Точнее сказать, у вас было красивое блюдо, -- поправился он и нагнулся, чтобы собрать осколки. -- Ну ничего, это пустяки, дело житейское... Но мама услышала, как блюдо стукнулось об пол и разбилось. Она как следует отшлепала Карлсона и сказала: -- Это было мое любимое блюдо, а вовсе не пустяки и не дело житейское. Малыш был недоволен, что так обходятся с лучшим в мире жонглером, но он понимал, что маме жаль блюдо, и попытался ее утешить: -- Я достану из своей копилки деньги и куплю тебе новое блюдо. Но тут Карлсон сунул руку в карман, вынул пятиэровую монетку и протянул ее маме. -- Я сам плачу за то, что было. Вот! Пожалуйста! Купи новое блюдо, а сдачу можешь оставить себе. -- Спасибо, милый Карлсон, -- сказала мама. -- Знаешь что, купи на оставшиеся деньги несколько дешевых вазочек и швыряй ими в меня, когда снова будешь сердиться. Малыш прижался к маме: -- Мама, ты не сердишься на Карлсона, скажи? Мама потрепала по руке сперва Карлсона, потом Малыша и сказала, что больше на них не сердится. Потом Карлсон стал прощаться: -- Привет, мне пора домой, а то я опоздаю к ужину. -- А что у тебя сегодня на ужин? -- спросил Малыш. -- "Соус Карлсона, который живет на крыше", -- сказал Карлсон. -- Только я не положу в него столько лисьего яда, сколько кладет домомучительница, можешь мне поверить. Угадай, кто лучший в мире мастер по соусам? -- Ты, Карлсон, -- сказал Малыш. Час спустя Малыш уже лежал в своей кроватке, а рядом стояла корзинка, где спал Бимбо. Все -- и мама, и папа, и Боссе, и Бетан -- пришли к нему в комнату пожелать спокойной ночи. Малыша уже одолевал сон. Но он еще не спал, а думал о Карлсоне. Что он сейчас делает, Карлсон? Может, как раз что-нибудь мастерит... скворечник или еще что... "Завтра, когда я приду из школы, -- думал Малыш, -- я позвоню Карлсону и спрошу, нельзя ли мне слетать к нему и тоже еще что-нибудь смастерить". А потом Малыш подумал: "Как хорошо, что Карлсон провел звонок, я позвоню ему всегда, когда захочу". И вдруг понял, что он уже захотел. Он вскочил с постели, босиком подбежал к окну и дернул за шнурок. Три раза. Этот сигнал означал: "Какое счастье, что на свете есть такой красивый, умный, в меру упитанный и храбрый человечек, как ты, лучший в мире Карлсон!" Малыш еще постоял немного у окна, не потому что ждал ответа, а просто так, и вдруг, представьте себе, прилетел Карлсон. -- Да, ты прав, -- сказал он, -- :это и в самом деле очень хорошо. Больше Карлсон ничего не сказал и тут же улетел назад, в свой зеленый домик на крыше. Однажды утром спросонья Малыш услышал взволнованные голоса, доносившиеся из кухни. Папа и мама явно были чем-то огорчены. -- Ну вот, дождались! -- сказал папа. -- Ты только погляди, что написано в газете. На, прочти сама. -- Ужасно! -- воскликнула мама. -- Просто ужас какой-то! Малыш мигом соскочил с постели. Ему не терпелось узнать, что же именно ужасно. И он узнал. На первой странице газеты огромными буквами был набран заголовок: "Что это: летающий бочонок или нечто другое?" А под заголовком -- статья: "Странный неопознанный объект летает над Стокгольмом. Очевидцы сообщают, что за последнее время неоднократно видели в районе Вазастана некий летающий предмет, напоминающий по виду маленький пивной бочонок. Он издает звуки, похожие на гул мотора. Представители Авиакомпании ничего не смогли сообщить нам относительно этих полетов. Поэтому возникло предположение, что это иностранный спутник-шпион, запущенный в воздушное пространство с разведывательными целями. Тайна этих полетов должна быть раскрыта, а неопознанный объект -- пойман. Если он действительно окажется шпионом, его необходимо передать для расследования в руки полиции. Кто раскроет летающую тайну Вазастана? Редакция газеты назначает вознаграждение в 10000 крон. Тот, кому посчастливится поймать этот таинственный предмет, получит премию в 10000 крон. Ловите его, несите в редакцию, получайте деньги!" -- Бедный Карлсон, который живет на крыше, -- сказала мама. -- Теперь начнется на него охота. Малыш разом и испугался, и рассердился, и огорчился. -- Почему Карлсона не могут оставить в покое! -- закричал он. -- Он ведь не делает ничего плохого. Живет себе в своем домике на крыше и летает взад-вперед. Разве Карлсон в чем-то виноват? -- Нет, -- сказал папа, -- Карлсон ни в чем не виноват. Только он... как бы это сказать... ну, несколько необычен, что ли... Да, что и говорить, Карлсон несколько необычен, с этим Малыш был вынужден согласиться. Разве обычно, когда в домике на крыше живет маленький толстенький человечек да еще с пропеллером на спине и с кнопкой на животе? А ведь Карлсон был как раз таким человечком. И он был лучшим другом Малыша. Да, именно Карлсон, а не Кристер и Гунилла, которых Малыш тоже очень любил и с которыми играл, когда Карлсон вдруг исчезал куда-то или просто был занят. Карлсон уверял, что Кристер и Гунилла не идут с ним ни в какое сравнение, и всякий раз сердился, когда Малыш о них заговаривал. -- Ставить этих карапузов на одну доску со мной! -- возмущался Карлсон. -- Со мной, таким красивым и в меру упитанным мужчиной в самом расцвете сил! Многим ли глупым мальчишкам посчастливилось иметь такого лучшего друга, как я? Ну, отвечай! -- Нет, нет, только мне одному, -- говорил Малыш, и всякий раз сердце его замирало от радости. Как ему повезло, что Карлсон поселился на крыше именно его дома! Ведь в Вазастане полно таких вот старых, некрасивых домов, как тот, в котором жила семья Свантесонов! Какая удача, что Карлсон случайно оказался на его крыше, а не на какой-нибудь другой! Правда, мама и папа Малыша сперва вовсе не были в восторге от того, что в доме появился Карлсон. И Боссе и Бетан поначалу его тоже невзлюбили. Вся семья -- за исключением Малыша, конечно, -- считала, что Карлсон -- самый вздорный, самый дерзкий, самый несносный озорник, какой только бывает на свете. Но постепенно все к нему привыкли. Теперь Карлсон, пожалуй, им даже нравился, а главное, они понимали, что он необходим Малышу. Ведь Боссе и Бетан были гораздо старше его, поэтому Малыш никак не мог обойтись без лучшего друга. И хотя у него была собака -- изумительный щенок Бим-бо, -- Карлсон ему был совершенно необходим. -- Я думаю, что и Карлсон не может обойтись без Малыша, -- сказала мама. Но с самого начала мама и папа решили никому не говорить о существовании Карлсона. Они прекрасно понимали, что будет твориться в их доме, если о Карлсоне узнают на телевидении, а газеты и журналы захотят печатать о нем статьи, скажем, под заголовком: "Карлсон у себя дома". -- Вот будет смешно, -- сказал Боссе, -- если мы вдруг увидим в каком-нибудь журнале фотографию Карлсона... Представляешь, он сидит у себя в гостиной, любуется букетом красных роз... -- Заглохни! -- оборвал его Малыш. -- Ты же знаешь, что у Карлсона никакой гостиной нет, у него всего-навсего одна комнатушка, и никаких роз там нет Да, все это Боссе знал и сам. Однажды все они -- и Боссе, и Бетан, и мама, и папа -- правда, только один раз, видели домик Карлсона. Они вылезли на крышу через слуховое окно -- обычно так лазают только трубочисты, -- и Малыш показал им маленький домик за трубой. Мама немножко испугалась, когда поглядела с крыши вниз, на улицу. У нее даже закружилась голова, и ей пришлось схватиться рукой за трубу. -- Малыш, обещай мне сейчас же, что ты никогда не полезешь на крышу один, -- сказала она. -- Ладно, -- буркнул Малыш, подумав. -- Я никогда не полезу на крышу один... раз я полезу туда с Карлсоном, -- добавил он шепотом. Но мама, видно, не расслышала его последних слов; ну и ладно, пусть она пеняет на себя. Как она может требовать, чтобы Малыш никогда не бывал у Карлсона? Мама ведь и понятия не имеет, как весело сидеть в тесной комнатке Карлсона, битком набитой всякими диковинными и чудными вещами. "А теперь, после этой дурацкой статьи, все, наверное, кончится!" -- с горечью думал Малыш. -- Ты должен предупредить Карлсона, -- сказал папа, -- пусть будет поосторожней. Некоторое время ему лучше не летать по Вазастану. Вы можете играть в твоей комнате, тогда его никто не увидит. -- Но если он начнет безобразничать, я его живо выставлю вон, -- добавила мама и протянула Малышу тарелку с кашей. Бимбо тоже получил свою порцию каши. Папа попрощался и пошел на работу. И маме, как выяснилось, тоже надо было уходить. -- Я иду в бюро путешествий, чтобы узнать, нет ли там для нас какого-нибудь интересного маршрута. Папа на днях уходит в отпуск, -- сказала она и поцеловала Малыша. -- Я скоро вернусь. И Малыш остался один. Один с Бимбо, с тарелкой каши и со своими мыслями. И с газетой. Он придвину ее к себе и стал разглядывать. Под заметкой о Карлсоне была напечатана фотография огромной белого парохода, который прибыл с туристами в Стокгольм и стоял теперь на якоре в Стремене. Малыш долго глядел на снимок -- белый пароход был невероятно красив! Как Малышу захотелось подняться на борт этого прекрасного корабля и уплыть куда-нибудь далеко-далеко! Он старался смотреть только на эту фотографию, но взгляд его то и дело соскальзывал на крупные буквы заголовка: "Что это: летающий бочонок или нечто другое?" Малыш очень разволновался. Необходимо как можно скорее поговорить с Карлсоном, но сделать это надо осторожно, чтобы не испугать его, а то он вдруг улетит и никогда больше не вернется! Малыш вздохнул. И нехотя сунул в рот ложку каши. Но кашу не проглотил, а держал ее на языке, словно желал получше распробовать. Малыш был маленьким худеньким мальчиком с плохим аппетитом -- таких ведь немало. Он мог часами сидеть перед тарелкой с едой и вяло ковырять ложкой или вилкой, но так и не доесть до конца. "Что-то каша невкусная, -- подумал Малыш. -- Может, будет вкуснее, если добавить сахарку..." Он потянулся за сахарницей, но в эту минуту услышал гул мотора у окна, и тут же в кухню влетел Карлсон. -- Привет, Малыш! -- крикнул он. -- Ты знаешь, кто лучший в мире друг? А еще угадай, почему этот друг появился здесь именно сейчас! Малыш поспешно проглотил кашу, которую так долго держал во рту. -- Лучший в мире друг -- это ты, Карлсон! Но я не знаю, почему ты прилетел именно сейчас. -- Чур, гадать до трех раз! -- сказал Карлсон. -- Может, потому что я соскучился по тебе, глупый мальчишка? Может, я попал сюда по ошибке, а собирался вовсе слетать в Королевский парк? А может, я почуял, что здесь пахнет кашей? Раз, два три, говори, не задерживайся!.. Малыш засиял. -- Наверное, потому что ты по мне соскучился, -- сказал он смущенно. -- А вот и нет! И в Королевский парк я тоже лететь не собирался. Так что гадать тебе больше нечего. "Королевский парк! -- с ужасом подумал Малыш. -- Туда Карлсону никак нельзя лететь. Да и вообще ему нельзя туда, где полным-полно народа, где его увидят. Придется ему это сейчас объяснить". -- Слушай, Карлсон... -- начал Малыш и тут же умолк, потому что вдруг заметил, что Карлсон чем-то явно недоволен. Он угрюмо глядел на Малыша и чмокал губами. -- Приходишь голодный как пес, -- ворчал Карлсон, -- а этот сидит себе как ни в чем не бывало перед полной тарелкой каши, вокруг шеи у него повязана салфетка, и он бубнит себе под нос, что надо съесть ложку за маму, ложку за папу, ложку за тетю Августу... -- За какую тетю Августу? -- спросил Малыш, сгорая от любопытства. -- Понятия не имею, -- ответил Карлсон. -- Так зачем же есть кашу за ее здоровье? -- рассмеялся Малыш. Но Карлсону было не до смеха. -- Ах, вот как! Значит, твой друг должен умереть с голоду только потому, что ты не знаешь каких-то там старых теток, которые живут где-то у черта на рогах! Малыш вскочил, вынул из буфета тарелку и сказал Карлсону, чтобы он сам положил себе сколько хочет. Все еще мрачный как туча, Карлсон взял кастрюлю и принялся накладывать кашу в тарелку. Он накладывал и накладывал, а когда выскреб все до дна, стал водить указательным пальцем по стенке кастрюли, отколупывая и то, что прилипло. -- У тебя не мама, а золото, -- сказал Карлсон, -- жаль только, что она такая жадная. Никогда не видел, чтобы варили так мало каши. Только после того как вся каша до последней крупинки оказалась у Карлсона в тарелке, он приступил к еде, да так, что за ушами трещало. На несколько минут все звуки в кухне заглушило громкое чавканье, которое всегда раздается, когда кто-нибудь очень жадно уплетает кашу. -- К сожалению, за здоровье тети Августы уже съесть нечего, -- заявил Карлсон и вытер ладонью рот. -- Но что я вижу! Здесь есть булочки! Спокойствие, только спокойствие. Милая тетя Августа, все в порядке, живи спокойно-преспокойно в своем далеком городке Тумбе или где хочешь. Я съем за твое здоровье вместо каши две булочки. А может, даже три... или четыре... или пять! Пока Карлсон заглатывал одну за другой булочки, Малыш тихо сидел и обдумывал, как ему поумнее предостеречь своего друга. "Может, правильнее всего просто дать Карлсону газету? Пусть сам все прочтет", -- решил он и после некоторого колебания придвинул газету к Карлсону. -- Погляди-ка на первую страницу, -- сказал Малыш мрачно. Карлсон поглядел. И надо сказать, с большим интересом, а потом ткнул пухлым пальчиком в фотографию белого парохода. -- Ба-бах! Пароход перевернулся! -- воскликну он. -- Катастрофа за катастрофой! -- Да ты же держишь газету вверх ногами, -- мягко сказал Малыш. Он давно подозревал, что Карлсон не умеет читать. Но Малыш был добрым мальчиком, он никого не хотел обижать, и, уж конечно, не хотел обижать Карлсона, поэтому он не стал кричать: "Ха-ха-ха, ты не умеешь читать!" -- а молча перевернул газету так, что Карлсон тут же увидел, что никакого несчастья не произошло. -- Но здесь написано про другое несчастье, -- сказал Малыш. -- Послушай только! И он прочел вслух про летающий бочонок и про спутника-шпиона, которого необходимо было поймать, и про вознаграждение, назначенное газетой, -- всю заметку от начала до конца... -- "Доставьте его в редакцию, и вы получите указанную сумму", -- закончил он чтение и вздохнул. Но Карлсон не вздыхал, совсем наоборот, он был в восторге. -- Гоп-гоп! -- выкрикивал он и прыгал на месте от радости. -- Гоп-гоп, можно считать, что спутник-шпион уже пойман! Звони в редакцию и скажи, что я приду к ним после обеда. __ Что ты задумал? -- с испугом спросил Малыш. -- Знаешь, кто лучший в мире охотник за спутниками-шпионами? -- И Карлсон с гордым видом ткнул себя пальцем в грудь. -- Вот он, грозный Карлсон! Никто не спасется, когда я лечу со своим большим сачком. Раз спутник-шпион кружится где-то здесь, в районе Вазастана, я до вечера наверняка поймаю его сачком... Кстати, у тебя есть чемодан, чтобы нам унести десять тысяч? Малыш вновь вздохнул. Все оказалось куда сложнее, чем он думал. Карлсон ничего не подозревал. -- Милый Карлсон, неужели ты не догадался, что "летающий бочонок" -- это ты, что это они за тобой охотятся? Теперь понял? Карлсон очередной раз подпрыгнул от радости, и вдруг до него дошел смысл этих слов. В горле у него что-то заклокотало, словно он поперхнулся, и он окинул Малыша яростным взглядом. -- "Летающий бочонок"! -- завопил он. -- Ты меня обзываешь летающим бочонком! Ты, мой лучший друг! Он вскинул руки, чтобы казаться как можно длиннее, и одновременно втянул живот. -- Ты, я вижу, забыл, -- начал он свысока, -- -что я красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. Так или не так? -- Конечно, Карлсон, т-так... -- залепетал Малыш, заикаясь от волнения. -- Но я не виноват, что они это пишут в газете. А они имеют в виду тебя, это точно. Карлсон злился все больше и больше. -- "Кому посчастливится поймать этот таинственный предмет..." -- с горечью повторил он снова слова заметки. -- "Предмет"! -- выкрикнул он, окончательно выходя из себя. -- Кто-то смеет обзывать меня предметом! Я этому гаду так врежу по переносице, что у него глаза на лоб полезут! И Карлсон сделал несколько маленьких, но угрожающих прыжков в сторону Малыша. И зря. Потому что Бимбо тут же вскочил. Уж он-то никому не позволит тронуть Малыша. -- Бимбо, на место, успокойся! -- скомандовал Малыш. И Бимбо послушался, только поворчал немного, чтобы Карлсон понял, что он на страже. А Карлсон сел на скамеечку. Вид у него был мрачный и невыразимо печальный. -- Я так не играю, -- сказал он. -- Я так не играю, раз ты такой злой и называешь меня предметом, и натравливаешь на меня своих дурацких собак. Малыш совсем растерялся. Он не знал, что сказать что сделать. -- Я не виноват, что так пишут в газете, -- пробормотал он снова и умолк. -- Карлсон тоже молчал и с печальным видом сидел на скамеечке. В кухне воцарилась тягостная тишина. И вдруг Карлсон громко расхохотался. Он вскочил со скамеечки и добродушно ткнул Малыша кулачком в живот. -- Уж если я предмет, то, во всяком случае, самый лучший в мире предмет, который стоит десять тысяч крон! Понял? Да? Малыш тоже стал смеяться -- от радости, что Карлсон снова развеселился. -- Да, это верно, -- подтвердил он, -- ты стоишь десять тысяч крон. Думаю, мало кто стоит так дорого. -- Никто в мире, -- твердо заявил Карлсон. -- Спорим, что такой вот глупый мальчишка, как ты, стоит не больше ста двадцати пяти крон. От избытка чувств он нажал стартовую кнопку на животе, взмыл к потолку и с радостными воплями сделал несколько кругов вокруг лампы. -- Гей-гоп! -- кричал он. -- Вот летит Карлсон, который стоит десять тысяч крон! Гей-гоп! Малыш решил махнуть на все рукой. Ведь Карлсон на самом деле вовсе не был шпионом -- значит, его могут задержать только за то, что он Карлсон. Малыш вдруг понял, что мама и папа испугались не за Карлсона, а за свой покой. Они просто боялись, что если все будут ловить Карлсона, то скрывать его существование уже не удастся. Малышу показалось, что Карлсону всерьез ничего не угрожает. -- Тебе нечего бояться, Карлсон, -- сказал он, стараясь его успокоить. -- Тебе ничего не могут сделать за то, что ты -- это ты. -- Конечно, каждый имеет право быть Карлсоном, -- подхватил Карлсон. -- Хотя до сих пор нашелся только один такой хороший и в меру упитанный экземпляр. Они снова стояли рядом посреди комнаты Малыша, и Карлсон с надеждой и нетерпением оглядывался по сторонам. -- Нет ли у тебя новой паровой машины, которую мы могли бы взорвать? Или еще чего-нибудь интересного? Главное, чтобы загрохотало вовсю. Давай устроим сейчас немыслимый грохот. Я хочу позабавиться: а то я не играю, -- сказал он, и в ту же секунду взгляд его упал на пакетик, который лежал на столе у Малыша. Он кинулся на него, словно коршун на добычу. Мама положила Малышу этот пакетик вчера вечерером, а в нем был прекрасный персик. И вот теперь этот персик Карлсон жадно сжимал пухленькими пальцами. -- Мы его разделим, ладно? -- торопливо предложил Малыш. Он тоже любил персики и знал, что нельзя зевать, если хочешь его хоть попробовать. -- Хорошо, -- согласился Карлсон, -- разделим! Я возьму себе персик, а ты -- пакетик. Учти, я уступаю тебе лучшую часть: с пакетиком можно знаешь сколько интересных штук придумать! -- Нет, спасибо! -- твердо сказал Малыш. -- Мы сперва разделим персик, а потом я тебе охотно уступлю пакетик. Карлсон неодобрительно покачал головой. -- Никогда еще не встречал таких прожорливых мальчишек, как ты! -- вздохнул он. -- Ну ладно, раз уж ты так настаиваешь... Чтобы разделить персик, нужен был нож:, и Малыш побежал в кухню. А когда он вернулся с ножом, Карлсон исчез. Но Малыш тут же услышал, что из-под стола доносилось чавканье и причмокивание, словно кто-то торопливо ел что-то очень сочное. -- Послушай, что ты там делаешь? -- с тревогой спросил Малыш. Когда Карлсон вылез из-под стола, персиковый сок стекал у него с подбородка. Он протянул свою пухлую ручку и сунул Малышу большую шершавую темно-красную косточку. -- Заметь, я всегда отдаю тебе самое лучшее, -- заявил он. -- Если ты посадишь эту косточку, у тебя вырастет целое персиковое дерево, все увешанное сочными персиками. Ну, кто самый большой добряк в мире? Я ведь даже не устраиваю никакого скандала, хоть и получил от тебя только один паршивенький персик! Но Малыш, если бы и захотел, не успел бы ничего ответить, потому что в мгновение ока Карлсон очутился у окна, где на подоконнике стоял горшок с бегонией и схватил цветок за стебель. -- Я такой добрый, что сам помогу тебе посадить эту косточку, -- заявил он. -- Не трогай! -- крикнул Малыш. Но было уже поздно: Карлсон вырвал бегонию с корнем и вышвырнул в окно. -- Ты что, ты что?! -- завопил Малыш, но Карлсон его не слушал. -- Целое большое персиковое дерево! Представляешь? На своем пятидесятилетии ты каждому гостю -- каждому-каждому, понял! -- дашь по персику. Разве это не интересно? -- Но еще интересней будет, когда мама заметит, что ты выбросил ее бегонию, -- сказал Малыш. -- И подумай, вдруг сейчас мимо дома шел какой-нибудь старичок и цветок угодил ему как раз по башке. Что он скажет, как ты считаешь? -- "Спасибо, дорогой Карлсон!" -- вот что он скажет, -- уверял Карлсон Малыша. -- "Спасибо, дорогой Карлсон, что ты вырвал бегонию с корнем, а не швырнул ее вниз прямо в горшке... как этого хотела бы глупая мама Малыша". -- Вовсе она этого не хотела бы! -- запротестовал Малыш. -- Почему ты так говоришь? Карлсон успел тем временем ткнуть косточку в горшок и теперь энергично засыпал ее землей. -- Нет, хотела! -- не сдавался Карлсон. -- Она, видите ли, не позволяет вытаскивать бегонии из горшка. А что это может стоить жизни ни в чем не повинному старичку, мирно идущему по улице, -- это твою маму не волнует. "Одним стариком больше, одним меньше -- это пустяки, дело житейское, -- говорит она, -- только бы никто не трогал мою бегонию". Карлсон гневно глядел на Малыша. -- И в конце концов, если бы я выкинул бегонию с горшком, куда мы посадили бы персиковую косточку? Подумал ли ты об этом? Малыш об этом не подумал, поэтому он не знал, что ответить. Спорить с Карлсоном было нелегко, особенно когда он бывал в настроении спорить. Но, к счастью, настроение у него менялось каждые пятнадцать минут. Вот и теперь он вдруг издал какой-то странный, но явно радостный звук, похожий на кудахтанье. -- Мы же забыли про пакет! -- воскликнул он. -- А с пакетом можно отлично позабавиться. Этого Малыш прежде не знал. -- Ну да? -- удивился он. -- Что же можно сделать с пакетом? Глаза Карлсона заблестели. -- Издать самый громкий в мире хлюп! -- объявил он. -- Гей-гоп, какой сейчас будет изумительный хлюп! Вот этим мы и займемся. Он схватил пакет и со всех ног побежал в ванную комнату. Малыш, раздираемый любопытством, бросился за ним. Ему очень хотелось узнать, как делают самый громкий в мире хлюп. Карлсон стоял, наклонившись над ванной, и наполнял пакет водой. -- Ты глупый, да? Разве можно лить воду в бумажный пакет? Неужели ты этого не понимаешь? -- А что такое? -- спросил Карлсон и помахал пакетом с водой у Малыша перед носом, чтобы Малыш воочию убедился, что в бумажный пакет можно лить воду, а потом стремглав кинулся назад в комнату Малыша. Малыш побежал за ним, полный дурных предчувствий. И они оправдались... Карлсон весь высунулся из окна так, что видны были только его толстые короткие, пухленькие ножки. -- Гей-гоп, -- завопил он, -- погляди вниз, сейчас я произведу самый сильный в мире хлюп! -- Стой! -- крикнул Малыш и тоже лег на подоконник. -- Не надо, Карлсон, не надо! -- молил он испуганно. Но было уже поздно. Мешок полетел вниз, и Малыш увидел, как он разорвался, словно бомба, у нот какой-то тетеньки, которая шла в молочное кафе в соседний дом. И было ясно, что этот самый громкий в мире хлюп ей решительно не понравился. -- Гляди, -- сказал Карлсон, -- она ахнула, словно мы сбросили горшок с фикусом, а не полтора стакана воды. Малыш с грохотом захлопнул окно. Он не хотел, чтобы Карлсон продолжал выбрасывать на улицу разные вещи. -- Я думаю, что этого нельзя делать, -- сказал Малыш серьезно, но Карлсон в ответ только расхохотался. Он несколько раз облетел вокруг лампы и, не переставая хихикать, приземлился возле Малыша. -- "Я думаю, что этого делать нельзя"! -- передразнил он Малыша. -- А что, по-твоему, можно? Швырнуть вниз пакеты с тухлыми яйцами? Это тоже одна из странных фантазий твоей мамы? Карлсон снова взлетел и снова грузно шмякнулся на пол как раз перед Малышом. -- Могу сказать, что вообще ты и твоя мама самые странные люди на свете, но все же я вас люблю. -- Карлсон потрепал Малыша по щеке. Малыш покраснел, так он был счастлив. Карлсон его любил, это замечательно! Да и маму он любил тоже, это ясно, хотя часто плел про нее невесть что. -- Да сам удивляюсь, -- подтвердил Карлсон, продолждая похлопывать Малыша по щеке. Он хлопал его долго и все более и более увлеченно. Последний хлопок походил уже скорее на пощечину, и тогда Карлсон сказал: -- Ой, до чего же я милый! Я самый милый в мире! И я думаю, что поэтому мы сейчас поиграем во что-нибудь совсем милое, ты согласен? Малыш был, конечно, согласен, и он тут же стал лихорадочно соображать, во что бы такое милое поиграть с Карлсоном. -- Вот, например, -- предложил Карлсон, -- мы могли бы играть, что стол -- это наш плот, на котором мы спасаемся от наводнения... а оно, кстати, как раз и начинается. И он показал на струйку воды, которая подтекла под дверь. У Малыша перехватило дыхание. -- Ты что, не закрыл кран в ванной? -- спросил он с ужасом. Карлсон наклонил голову и ласково поглядел на Малыша. -- Угадай, закрыл ли я кран или нет! До трех раз! Малыш распахнул дверь в прихожую. Карлсон был прав. Великое наводнение началось. Ванная и прихожая были залиты водой, она стояла уже так высоко, что в ней можно было плескаться, если была охота. А Карлсону была охота. Он с восторгом прыгнул прямо в воду. -- Гей-гоп! -- кричал он. -- Бывают же дни, когда случаются только прекрасные вещи! Малыш закрыл кран в ванной и выпустил из нее воду, а потом опустился на стул в прихожей и с отчаянием уставился на пол. -- Ой, -- сказал он тихо, -- ой, что скажет мама? Карлсон перестал прыгать в воде и с обидой посмотрел на Малыша. -- Ну знаешь, это уж слишком! -- возмутился он. -- Что же она такая ворчунья, твоя мама! Несколько ведер самой обыкновенной воды... есть о чем говорить! Он снова подпрыгнул, да так высоко, что обрызгал Малыша с головы до ног. -- Приятная водичка, -- сказал он. -- А заодно и ножная ванна. Она что, возражает против мытья ног? И он еще раз прыгнул, и снова Малыша обдало брызгами. -- Неужели твоя мама никогда не делает ножных ванн? И все дни напролет швыряет из окон цветочные горшки? Так, что ли? Малыш ничего не ответил. Он думал. Надо было во что бы то ни стало все убрать до прихода мамы. -- Карлсон, мы должны поскорее... Он не договорил, а вскочил со стула и помчался на кухню. И тут же вернулся с половой тряпкой. -- Давай, Карлсон, помогай... -- начал он, но вдруг обнаружил, что Карлсона в комнате нет. Его не было ни в прихожей, ни в ванной -- нигде. Но все время Малыш слышал гул моторчика. Он подбежал к окну и увидел, что ввысь взмыло нечто напоминающее толстенькую сардельку. -- Летающий бочонок или нечто другое? -- пробормотал Малыш. Нет, это был не летающий бочонок, а всего-навсего Карлсон, который возвращался в свой зеленый домик на крыше. Но тут Карлсон заметил Малыша. Он спикировал вниз и промчался мимо окна на такой скорости, что воздух засвистел. Малыш восторженно замахал ему тряпкой, и Карлсон махнул в ответ своей пухленькой ручкой. -- Гей-гоп! -- кричал он. -- Вот летит Карлсон, который стоит десять тысяч крон. Гей-гоп! И он улетел. А Малыш стал собирать тряпкой воду с пола прихожей. Карлсону повезло, что его не было, когда мама вернулась из бюро путешествий, потому что она всерьез рассердилась и из-за исчезнувшей бегонии, и из-за наводнения, хотя Малыш успел кое-как вытереть пол. Мама сразу поняла, кто все это натворил, и даже рассказала папе, когда он пришел обедать -- Может, это и нехорошо с моей стороны, -- сказала мама, -- потому что я к Карлсону за последнее время стала понемногу привыкать, но знаете, я сейчас сама готова заплатить десять тысяч крон, только бы от него отделаться. -- Ой, что ты! -- воскликнул Малыш. -- Ладно, не будем сейчас больше об этом говорить, -- сказала мама, -- потому что во время еды надо, чтобы было весело. Мама часто это повторяла: "Во время еды надо, чтобы было весело". И Малыш тоже так думал. А им, право же, всегда было весело, когда они все вместе сидели за столом и болтали о чем попало. Малыш больше говорил, чем ел, особенно когда на обед была вареная треска, или овощной суп, или селедочные котлеты. Но сегодня мама подала им телячьи отбивные, а на сладкое -- клубнику, потому что начались летние каникулы и Боссе и Бетан уезжали из дома. Боссе -- в яхтклуб, учиться парусному спорту, а Бетан -- на крестьянский хутор, где много лошадей. Так что это был прощальный обед, и мама постаралась, чтобы он превратился в маленький пир. -- Не огорчайся, Малыш, -- сказал папа. -- Мы тоже уедем втроем -- мама, ты и я. И он рассказал -- великая новость! -- что мама была в бюро путешествий и заказала билеты на точно такой же пароход, как тот, что был изображен на фотографии в газете. Через неделю он уйдет в море, и целых пятнадцать дней они будут плыть на этом огромном белом пароходе и заходить в разные порты. -- Разве это не замечательно? -- спросила мама Малыша. И папа его спросил. И Боссе и Бетан тоже. -- Разве это не колоссально, Малыш? -- Ага! -- согласился Малыш. И он в самом деле думал, что это наверняка будет колоссально. Но вместе с тем понимал, что что-то во всем этом есть и не очень колоссальное, даже знал. что именно: Карлсон! Как он может бросить Карлсона одного именно в тот момент, когда он действительно ему нужен! И хотя Карлсон никакой не шпион, а просто Карлсон, опасность ему все равно угрожает, если люди начнут за ним охотиться, чтобы получить десять тысяч крон. Малыш думал об этом все время, пока вытирал пол после великого наводнения. Кто знает, что кому может взбрести в голову. Вдруг они посадят Карлсона в клетку в зоопарке или придумают что-нибудь еще более ужасное. Во всяком случае они не дадут Карлсону спокойно жить в маленьком домике на крыше. Уж это точно! И Малыш решил остаться дома и охранять Карлсона. Он тут же, еще сидя за столом и уплетая телячью отбивную, объяснил всем, почему он не может никуда ехать. Боссе расхохотался. -- Карлсон в клетке, это да!.. Ой, представь себе, Малыш, что ты с классом придешь в зоопарк поглядеть на разных зверей и вы будете читать, что написано на табличках. Вот ты и прочтешь на одной: "Медведь белый", а на другой: "Лось сохатый", или: "Волк степной", или там "Бобер обыкновенный", и вдруг: "Карлсон летающий". -- Не смей! -- вскипел Малыш. Но Боссе продолжал хохотать. -- "Карлсон летающий, просьба этого зверя не кормить". Представляешь, как бы он озверел, если бы это написали на его клетке! -- Дурак, -- сказал Малыш. -- Просто дурак. -- Но, Малыш, пойми, если ты не поедешь, значит и мы не сможем поехать, -- сказала мама. -- Спокойно сможете, -- возразил Малыш. -- А мы c Карлсоном будем вместе вести хозяйство. -- Ха-ха! И затопим весь дом, да? И вышвырнем иp окон всю мебель на улицу! -- захохотала Бетан. -- Дура, -- сказал Малыш. На этот раз сидеть за обеденным столом оказалось не так весело, как обычно. И хотя Малыш был мальчиком милым и добрым, он мог иногда вдруг удивительно заупрямиться. Вот и сейчас он стал тверд как кремень и не проявлял никакой склонности вести переговоры. -- Но послушай, Козленок... -- начал было папа, но так и не смог докончить, потому что в эту минуту что-то опустили в почтовый ящик на двери и Бетан выскочила из-за стола, даже не попросив разрешения. Она ждала письмо от какого-то длинноволосого мальчишки, поэтому пулей вылетела в прихожую, В ящике и в самом деле лежало письмо, но не Бетан от длинноволосого мальчишки, а папе от дяди Юлиуса. который был совершенно лысый. -- Во время еды должно быть весело, -- сказал Боссе. -- А это значит, что во время еды не должны приходить письма от дяди Юлиуса. Дядя Юлиус был дальним родственником папы и раз в год приезжал в Стокгольм, чтобы посоветоваться со своим врачом и погостить у Свантесонов. Дядя Юлиус не желал жить в гостинице, он считал, что это слишком дорого. Впрочем, денег у него было очень много, но он не любил их тратить. Никто у Свантесонов не радовался приезду дяди Юлиуса. И меньше всех папа. Но мама всегда при этом говорила: "Ты ведь его единственный родственник, у него никого нет, кроме тебя, его просто жаль. Мы должны быть добры к бедному дяде Юлиусу". Но стоит бедному дяде Юлиусу прожить в доме дня два, мучить детей своими непрерывными замечаниями, привередничать за столом и ныть по всякому поводу, как у мамы на лбу появляется складка и она становится такой же молчаливой и напряженной, каким всегда бывал папа с той самой минуты, как дядя Юлиус переступал порог их дома. А Боссе и Бетан так стараются не попадаться на глаза старику, что почти не бывают дома, когда он у них гостит. "Только Малыш к нему добр", -- говорила мама. Но и у Малыша стало иссякать терпение, и когда дядя Юлиус гостил у них в прошлый раз, он нарисовал его портрет в своем альбоме, а под рисунком написал: "Болван". Дядя Юлиус случайно увидел этот рисунок и сказал: "Плохо ты нарисовал лошадь". Ну конечно, дядя Юлиус считал, что все все делают плохо. Короче, это уж точно был нелегкий гость, и, когда он уложил наконец свои вещи в чемодан и уехал домой, в Вестергетланд, Малышу показалось, что дом вдруг расцвел и в комнатах зазвенела веселая музыка. Все стали оживленны и общительны, словно случилось что-то очень приятное, а ведь на самом-то деле ничего не случилось, просто уехал бедный дядя Юлиус. И вот теперь, как было написано в письме, он снова собирался приехать и пробыть у них никак не меньше двух недель. Пусть они не беспокоятся, он уверен, что приятно и с пользой проведет это время, тем более что доктор предписал ему курс уколов и массаж: по утрам у него почему-то немеет тело. -- Ну вот, в кои это веки собрались попутешествовать... -- вздохнула мама. -- А Малыш не хочет с нами ехать, да еще приезжает в гости дядя Юлиус! Но тут папа стукнул кулаком по столу и сказал, что лично он непременно отправится в путешествие и во что бы то ни стало возьмет с собой маму, даже если ему для этого придется ее похитить. А Малыш может поступать, как ему вздумается: захочет -- поедет с ними, нет -- останется дома. Пусть сам решает. Что же касается дяди Юлиуса, то он волен приезжать и жить у них в квартире и ходить к докторам столько, сколько его душе угодно, а если ему это не подходит, может с тем же успехом остаться у себя в Вестергетланде, во всяком случае -- папа это заявил со всей определенностью -- он отправится в положенный день на пристань, сядет на пароход, и даже десять дядей Юлиусов его не остановят. -- Да, конечно, -- сказала мама, -- но все это надо как следует обдумать. А когда мама все обдумала, то сказала, что попросит фрекен Бок: может быть, она согласится помогать по хозяйству двум упрямым холостякам -- Малышу и дяде Юлиусу. -- Не двум, а трем, -- сказал папа. -- Третьего упрямого холостяка зовут Карлсон, который живет на крыше. Не забудьте про Карлсона, ведь он будет торчать здесь целыми днями. Боссе так хохотал, что чуть не свалился со стула. -- Домомучительница, дядя Юлиус и Карлсон -- вот какая компания подобралась! -- И плюс Малыш. Не забывайте про него, пожа луйста, -- сказала Бетан. Она обхватила Малыша обеими руками и с непод дельным изумлением поглядела ему в глаза. -- Ведь бывают же на свете такие люди, как мой младший брат! -- сказала она. -- Он отказывается от замечательного путешествия с мамой и папой ради того, чтобы остаться дома в обществе домомучительницы, дяди Юлиуса и Карлсона, который живет на крыше. -- Раз у тебя есть лучший друг, его нельзя бросать. Не думайте, что Малыш не понимал, как ему будет трудно! Немыслимо трудно будет с Карлсоном, который начнет летать вокруг дяди Юлиуса и фрекен Бок. Нет, что и говорить, кто-нибудь должен остаться дома и все распутывать. -- И этим "кто-нибудь" буду я, больше некому понимаешь, Бимбо? -- сказал Малыш, когда он уже лежал в постели, а рядом, в корзинке, сопел Бимбо. Малыш протянул указательный палец и почесал Бимбо под ошейником. -- А теперь нам лучше всего поспать, -- сказал он, -- утро вечера мудренее. Но тут послышался шум мотора, и в комнату влетел Карлсон. -- Ну и история со мной приключилась! -- воскликнул он. -- Решительно все надо самому держать в голове: если что забудешь -- конец, рассчитывать не на кого!.. Малыш сел в кровати. -- А что ты забыл? -- Я забыл, что у меня день рождения! Весь длинный сегодняшний день у меня, оказывается, день рождения, я просто об этом совершенно забыл, и никто, никто не сказал: "Поздравляю тебя, дорогой Карлсон". -- Не понимаю, -- удивился Малыш, -- как у тебя может быть день рождения сегодня, восьмого июня? Я же помню, что у тебя день рождения в апреле. -- Точно, был, -- подтвердил Карлсон. -- Но день рождения должен у меня быть всегда в один и тот же день, когда есть столько других прекрасных дней. Восьмого июня, например, -- вполне прекрасный день, почему же мне его не выбрать для дня рождения. Может, ты против? Малыш рассмеялся. -- Нет, я "за"! Пусть у тебя будет день рождения всегда, когда тебе хочется. -- Тогда, -- начал Карлсон и умильно склонил голову набок, -- тогда я попрошу дать мне мои подарки. Малыш вылез из постели в глубокой задумчивости. Не так-то легко было тут же найти для Карлсона подходящий подарок, но он решил все же попробовать. -- Сейчас погляжу у себя в ящиках, -- сказал он. -- Хорошо, -- согласился Карлсон и приготовился терпеливо ждать. Но тут взгляд его упал на цветочный горшок, в который он посадил персиковую косточку. Недолго думая Карлсон кинулся к горшку и пальцем быстро выковырял косточку из земли. -- Нужно посмотреть, растет она или нет. Ой, гляди, по-моему, она стала намного больше, -- отметил он и, снова сунул косточку в землю, обтер грязные пальцы о пижаму Малыша. -- Лет через двадцать тебе будет здорово, -- сказал он. -- Почему? -- удивился Малыш. -- Потому что ты сможешь спать днем в тени персикового дерева! Здорово, правда? Да, кровать тебе, конечно, придется выбросить, мебель вообще как-то не подходит к персиковому дереву... Так, а где мои подарки? Малыш вытащил одну из своих маленьких машинок, но Карлсон покачал головой. Тогда Малыш показал ему сперва игру-головоломку, потом "Конструктор", потом мешочек с разноцветными камушками, но Карлсон всякий раз молча качал головой. И тогда Малыш наконец догадался, что Карлсон хочет получить: пистолет! Он давно уже лежал в верхнем ящике письменного стола в спичечном коробке. Это был самый маленький в мире пистолет и, конечно, самый прекрасный. Папа привез его Малышу из-за границы, и Кристер, и Гунилла в свое время ему очень завидовали, потому что они в жизни не видели таких малюсеньких пистолетов. Он выглядел точь-в-точь как самый настоящий, а стрелял почти так же громко, как большой. Совершенно непонятно, говорил папа, как эта малютка может так громко стрелять. -- Будь осторожен и не стреляй, а то люди вокруг будут пугаться, -- сказал папа, когда положил эту крохотульку Малышу на ладонь. По понятной причине Малыш решил тогда не показывать этот пистолетик Карлсону. Впрочем, Малыш и сам знал, что не очень красиво с его стороны таить от друга игрушку. Да к тому же это оказалось бессмысленным, потому что Карлсон сам обнаружил пистолетик, когда рылся в его ящике. Карлсону этот пистолетик, конечно, тоже необычайно понравился. "Может, поэтому он и решил устроить себе сегодня день рождения", -- подумал Малыш и, глубоко вздохнув, достал коробок из ящика. -- Поздравляю тебя, дорогой Карлсон! -- сказал он. Карлсон издал дикий вопль, бросился к Малышу и поцеловал его в обе щеки, потом открыл коробок и с радостным кудахтаньем вынул пистолетик. -- Ты лучший в мире друг! -- сказал он. И Малыш вдруг почувствовал себя счастливым, таким счастливым, словно у него было еще сто таких пистолетиков. -- Понимаешь, -- сказал Карлсон, -- он мне в самом деле нужен. Сегодня вечером. -- Зачем? -- с тревогой спросил Малыш. -- Чтобы, лежа в постели, считать овец, -- объяснил Карлсон. Тут надо сказать, что Карлсон не раз жаловался Малышу, что плохо спит. -- По ночам, правда, я сплю как убитый, -- говорил он. -- И по утрам тоже. Но вот после обеда я лежу и ворочаюсь и не могу сомкнуть глаз. Тогда-то Малыш и научил его, как надо бороться с бессонницей. Если вам не удается сразу заснуть, то нужно притвориться спящим и представить себе, что видишь стадо овец, которые прыгают через заборчик. И всех овец надо пересчитать одну за одной, как раз в момент, когда они взлетают над заборчиком, и в конце концов сон тебя обязательно одолеет. -- Понимаешь, я никак не мог заснуть сегодня вечером, -- сказал Карлсон. -- Я лежал и считал овец. И вот среди них была одна паршивая овца, которая никак не хотела прыгать, ну никак. Малыш рассмеялся. -- Почему она не хотела прыгать? -- Чтобы меня помучить. Стоит себе у заборчика, переминается с ноги на ногу и ни с места. Тогда я подумал, что, если бы у меня был пистолет, я заставил бы ее прыгнуть. И вспомнил, что у тебя, Малыш, в ящике письменного стола лежит маленький пистолетик, и тогда я решил, что сегодня у меня день рождения, -- сказал Карлсон и радостно потрогал пистолетик. Конечно, Карлсон тут же захотел испытать свой подарок. -- Проверка! -- сказал он. -- Сейчас как бабахну, знаешь, как будет весело! А не то я не играю. Но Малыш сказал очень твердо: -- Нет! Мы перебудим весь дом. Карлсон пожал плечами. -- Ну и что ж? Пустяки, дело житейское! Снова заснут. А если у них нет овец, чтобы считать, я им одолжу своих. Но Малыш уперся и ни за что не соглашался на испытание пистолета. Тогда Карлсон придумал такой выход. -- Мы полетим ко мне, -- заявил он. -- Все равно ведь надо отпраздновать мой день рождения... Не найдется ли у вас пирога? Но пирога на этот раз не было, а когда Карлсон стал ворчать, Малыш сказал, что это, мол, пустяки, дело житейское. -- Запомни, -- строго оборвал его Карлсон. -- "Пустяки, дело житейское" про пироги не говорят. Но делать нечего, попробуем обойтись булочками. Беги и неси все, что найдешь! Малыш пробрался в кухню и вернулся, нагруженный булочками. Мама разрешила ему в случае необходимости давать Карлсону булочку-друтую. А сейчас необходимость в этом была. Правда, мама не разрешала летать с Карлсоном на крышу, но об этом Малыш совсем забыл и искренне удивился бы, если бы кто-нибудь ему об этом напомнил. Он привык летать с Карлсоном и совсем не боялся, и даже сердце у него не екало, когда он, обхватив Карлсона руками за шею, стремительно взлетал ввысь, прямо к домику на крыше. Таких июньских вечеров, как в Стокгольме, не бывает нигде. Нигде в мире небо не светится этим особым светом, нигде сумерки не бывают такими ясными, такими прозрачными, такими синими, что город и небо, отраженные в блеклых водах залива, кажутся совсем сказочными. Такие вечера словно специально созданы для празднования дней рождения Карлсона в его домике на крыше. Малыш любовался сменой красок на небе, а Карлсон не обращал на это никакого внимания. Но когда они сидели вот так рядышком на крылечке, уплетали булочки и запивали их соком, Малыш ясно понимал, что этот вечер совсем не похож на другие вечера. А Карлсон так же ясно понимал, что эти булочки совсем не похожи на другие булочки, которые печет мама Малыша. "И домик Карлсона не похож ни на один домик в мире", -- думал Малыш. Нигде нет такой уютной комнаты, и такого крылечка, и такого удивительного вида вокруг, и нигде не собрано вместе столько удивительных и на первый взгляд бессмысленных вещей, как здесь: Карлсон, как белка, набивал свой домик бог знает чем. Малыш не имел понятия, где Карлсон раздобыл все эти предметы. Большинство своих сокровищ Карлсон развешивал по стенам, чтобы их легко было найти в нужный момент. -- Видишь, какой у меня порядок. Все-все висит слева, кроме инструментов, а инструменты -- справа, -- объяснил Карлсон Малышу. -- И картины тоже. Да, на стене у Карлсона висели две прекрасные картины. Малыш очень любил на них смотреть. Их нарисовал сам Карлсон. На одной в самом углу листа была нарисована крошечная крылатая козявка, и картина называлась "Очень одинокий петух". На другой была изображена лисица, но картина при этом называлась "Портрет моих кроликов". -- Кроликов не видно, потому что они все у лисицы в животе, -- пояснял Карлсон. Набив рот булочкой, Карлсон сказал: -- Когда у меня будет время, я нарисую третью картину: "Портрет маленькой упрямой овцы, которая не хочет прыгать". Но Малыш слушал его рассеянно, у него кружилась голова от звуков и запахов летнего вечера. Он уловил аромат цветущих лип с их улицы, слышал стук каблуков о плиты тротуара -- много людей гуляло в этот ясный вечер. "Какой летний звук!" -- подумал Малыш. Вечер был совсем тихий, и каждый шорох из соседних домов доносился до него удивительно отчетливо: люди болтали, и кричали, и пели, и бранились, и смеялись, и плакали -- все вперемешку. И никто из них не знал, что на крыше высокого дома сидит мальчишка и вслушивается в это сплетение звуков, как в самую настоящую музыку. "Нет, они не знают, что я сижу здесь с Карлсоном, и что мне так хорошо, и что я жую булочки и пью сок", -- подумал счастливый Малыш. Вдруг в ближайшей к ним мансарде раздались какие-то вопли. -- Слыхал? Это мои хулиганы-сороканы, -- объяснил Карлсон. -- Кто?.. Кто? Филле и Рулле? Малыш тоже знал Филле и Рулле. Это были самые отпетые хулиганы и воры во всем Вазастане. Они тащили все, что плохо лежало. Словно сороки. Поэтому Карлсон их звал "хулиганы-сороканы". Год назад они как-то вечером забрались в квартиру Свантесонов, чтобы обокрасть ее, но Карлсон тогда поиграл с ними в привидения и так их напугал, что они это, верно, и по сей день не забыли. Даже серебряной ложечки им не удалось унести. Когда Карлсон услышал вопли Филле и Рулле в мансарде, он решил вмешаться. -- Я думаю, сейчас самое время их немного попугать, -- сказал он. -- А не то мои хулиганы-сороканы отправятся на охоту за чужими вещами. И они двинулись по скату крыши к мансарде жуликов. Малыш не предполагал, что можно так ловко прыгать на коротких толстых ногах: угнаться за Карлсоном было просто невозможно, тем более Малышу, который не так уж часто прыгал по крышам, но он изо всех сил старался не отстать от своего друга. -- Хулиганы-сороканы отвратительные типы, -- сказал Карлсон, перепрыгивая с выступа на выступ. -- Когда я себе что-нибудь беру, я всегда плачу за это пять эре, потому что я самый честный на свете. Но скоро у меня кончится запас пятиэровых монеток, и что я тогда буду делать, если мне захочется что-нибудь себе взять?.. Просто не знаю... Окно мансарды Филле и Рулле было открыто, хоть и завешено занавеской. Крик там стоял невообразимый. -- Давай поглядим, чего это они так развеселились, -- сказал Карлсон, отодвинул занавеску и заглянул в комнату. Потом он пустил на свое место Малыша. И Малыш увидел Филле и Рулле. Они расположились прямо на полу, а перед ними была разложена газета. Видимо, в такое неистовство их приводило то, что они читали. -- Отхватить десять тысяч просто так, за здорово живешь, представляешь! -- орал Рулле. -- И к тому же летает он здесь, у нас, в Вазастане! Поздравь меня с праздником, Рулле! -- орал Филле и корчился от смеха. -- Послушай, Филле, -- сказал Рулле, -- я знаю одного парня, которому охота получить десять тысяч крон, ха-ха-ха! Когда Малыш понял, о чем они говорят, он побледнел от страха, но Карлсон только захихикал. -- А я знаю одного парня, которому охота позабавиться, -- сказал он и вытащил пистолетик. Выстрел прогремел по крыше. -- Откройте, полиция! -- произнес Карлсон строгим голосом. Рулле и Филле вскочили как встрепанные. -- Нулле, рас нет! -- закричал Филле. Он хотел сказать: "Рулле, нас нет", но когда он. пугался, он всегда путал буквы в словах. -- Ксорее в робгарде! -- скомандовал он, и они оба спрятались в гардеробе и притворили за собой створку, словно их и не было вовсе. -- Филле и Рулле нет дома, они просили передать, что их нет, они ушли! -- раздался вдруг испуганный голос Филле. Карлсон и Малыш вернулись назад и снова уселись на крыльцо, но Малышу уже не было так весело, как прежде: он думал о том, как трудно обеспечить безопасность Карлсона, особенно когда рядом живут такие типы, как Рулле и Филле. А тут еще в доме будут фрекен Бок и дядя Юлиус... ах да, он ведь совсем забыл рассказать об этом Карлсону! -- Слушай, Карлсон... -- начал Малыш. Но Карлсон его не слушал. Он вовсю уплетал булочки и запивал их соком из маленького голубенького стаканчика, который прежде принадлежал Малышу, -- он подарил его Карлсону три месяца тому назад на его прошлый день рождения. Карлсон держал стаканчик обеими руками, как держат маленькие дети, а когда все выпил, стал его катать по полу, тоже как это делают маленькие дети. -- Ой! -- вырвалось у Малыша, потому что это был маленький голубой стаканчик и ему не хотелось, чтобы он разбился. Но он и не разбился: Карлсон очень ловко придерживал его большими пальцами ног. Дело в том, что Карлсон снял башмаки и из его драных носков в красную полоску торчали большие пальцы. -- Послушай, Карлсон... -- снова начал Малыш. Но Карлсон его тут же перебил: -- Вот ты умеешь считать. Прикинь-ка, сколько стоят мои большие пальцы, если всего меня оценили в десять тысяч крон. Малыш рассмеялся. -- Не знаю. Ты что, продавать их собираешься? -- Да, -- сказал Карлсон. -- Тебе. Уступлю по дешевке, потому что они не совсем новые. И, пожалуй... -- продолжал он, подумав, -- не очень чистые. -- Глупый, -- сказал Малыш, -- как же ты обойдешься без больших пальцев? -- Да я и не собираюсь обходиться, -- ответил Карлсон. -- Они останутся у меня, но будут считаться твоими. А я их у тебя вроде как одолжил. Карлсон положил свои ноги Малышу на колени, чтобы Малыш мог убедиться, насколько хороши его большие пальцы, и убежденно сказал: -- Подумай только, всякий раз, как ты их увидишь, ты скажешь самому себе: "Эти милые большие пальцы -- мои". Разве это не замечательно? Но Малыш решительно отказался от такой сделки. Он просто пообещал отдать Карлсону свои пятиэро-вые монетки -- все, что лежали в его копилке. Ему не терпелось рассказать Карлсону то, что он должен был рассказать. -- Послушай, Карлсон, -- сказал он, -- ты можешь отгадать, кто будет за мной присматривать, когда мама и папа отправятся путешествовать? -- Я думаю, лучший в мире присмотрщик за детьми, -- сказал Карлсон. -- Ты что, имеешь в виду себя? -- на всякий случай спросил Малыш, хотя и так было ясно, что Карлсон имел в виду именно это. И Карлсон кивнул в подтверждение. -- Если ты можешь мне указать лучшего присмотрщика, чем я, получишь пять эре. -- Фрекен Бок, -- сказал Малыш. Он боялся, что Карлсон рассердится, когда узнает, что мама вызвала фрекен Бок, когда лучший в мире присмотрщик за детьми находился под рукой, но, странным образом, Карлсон, напротив, заметно оживился и просиял. -- Гей-гоп! -- Вот и все, что он сказал. -- Гей-гоп! -- Что ты хочешь сказать этим "гей-гоп"? -- с каким-то смутным беспокойством спросил Малыш. -- Когда я говорю "гей-гоп", то я и хочу сказать "гей-гоп", -- заверил Карлсон Малыша, но глаза его подозрительно заблестели. -- И дядя Юлиус тоже приедет, -- продолжал Малыш. -- Ему нужно посоветоваться с доктором и лечиться, потому что по утрам у него немеет тело. И Малыш рассказал Карлсону, какой тяжелый характер у дяди Юлиуса и что он проживет у них все время, пока мама и папа будут плавать на белом пароходе, а Боссе и Бетан разъедутся на каникулы кто куда. -- Уж не знаю, как все это получится, -- с тревогой сказал Малыш. -- Гей-гоп! Они проведут две незабываемые недели, поверь мне, -- сказал Карлсон. -- Ты про кого? Про маму и папу или про Боссе и Бетан? -- спросил Малыш. -- Про домомучительницу и дядю Юлиуса, -- объяснил Карлсон. Малыш еще больше встревожился, но Карлсон похлопал его по щеке, чтобы ободрить. -- Спокойствие, только спокойствие! Мы с ними поиграем, очень мило поиграем, потому что мы с тобой самые милые в мире... Я-то во всяком случае. И он выстрелил над самым ухом Малыша, который от неожиданности даже подпрыгнул на месте. -- И бедному дяде Юлиусу не придется лечиться у доктора, -- сказал Карлсон. -- Его лечением займусь я. -- Ты? -- удивился Малыш. -- Да разве ты знаешь, как надо лечить дядю Юлиуса? -- Я не знаю? -- возмутился Карлсон. -- Обещаю тебе, что он у меня в два счета забегает, как конь... Для этого есть три процедуры. -- Какие такие процедуры? -- недоверчиво спросил Малыш. -- Щекотание, разозление и дуракаваляние, -- серьезно сказал Карлсон. -- Никакого другого лечения не потребуется, ручаюсь! А Малыш с тревогой глядел вниз, потому что из многих окон стали высовываться головы -- видно, люди хотели выяснить, кто это стреляет. И тут он заметил, что Карлсон снова заряжает пистолетик. -- Не надо, Карлсон, прошу тебя, -- взмолился Малыш. -- Не стреляй больше! -- Спокойствие, только спокойствие, -- сказал Карлсон. -- Послушай, -- продолжил он, помолчав, -- я вот сижу и обдумываю одну вещь. А как по-твоему, может ли домомучительница тоже страдать онемением тела? Но прежде чем Малыш успел ответить, Карлсон, ликуя, поднял руку с пистолетом над головой и выстрелил. Резкий звук прокатился по крышам и замер. В соседних домах загудели голоса: то испуганные, то сердитые, а кто-то крикнул, что нужно вызвать полицию. Тут Малыш совсем вышел из себя. Но Карлсон сидел с невозмутимым видом и жевал булочку, уже последнюю. -- Чего это они там расшумелись? -- недоумевал он. -- Разве они не знают, что у меня сегодня день рождения? Он проглотил последний кусочек булочки и запел песню, милую песенку, которая так хорошо звучала летним вечером. Пусть все кругом Горит огнем, А мы с тобой споем: Ути, боссе, буссе, бассе, Биссе, и отдохнем. Пусть двести булочек несут На день рожденья к нам, А мы с тобой устроим тут Ути, боссе, буссе, капут, Биссе и тарарам. В тот вечер, когда мама и папа отправились в путешествие, косой дождь барабанил по стеклам и гудел в водосточных трубах. Ровно за десять минут до их отъезда в квартиру ворвалась фрекен Бок, промокшая до нитки и злая как собака. -- Наконец-то! -- прошептала мама. -- Наконец-то! Она целый день прождала фрекен Бок и теперь, конечно, нервничала, но фрекен Бок этого не заметила. -- Я не могла прийти раньше. И в этом виновата Фрида, -- хмуро сказала она. Маме надо было о многом поговорить с фрекен Бок. Но времени на это уже не было: у подъезда их ждало такси. -- Главное, заботьтесь о мальчике, -- сказала мама со слезами на глазах. -- Надеюсь, с ним ничего не случится за время нашего отсутствия. -- При мне никогда ничего не случается, -- заверила фрекен Бок, и папа сказал, что он в этом не сомневается. Он был уверен, что дома все будет в порядке. А потом папа и мама обняли на прощание Малыша, вышли на площадку и исчезли в лифте... И Малыш остался один с фрекен Бок. Она сидела за кухонным столом, большая, грузная, раздраженная, и приглаживала мокрые волосы своими большими, красными руками. Малыш робко посмотрел на нее и попытался улыбнуться, чтобы показать свое дружелюбие. Он помнил, что, когда фрекен Бок в первый раз жила у них, он боялся ее и относился к ней сперва очень плохо. Но теперь ведь все было иначе, надо было скорее радоваться тому, что она здесь, в доме. И хотя встреча фрекен Бок и Карлсона не предвещала ничего хорошего, Малыш был благодарен домомучительнице за то, что она согласилась у них пожить. Ведь иначе мама никогда в жизни не разрешила бы ему остаться, чтобы оберегать Карлсона, это уж точно. Поэтому Малышу хотелось с самого начала вести себя с фрекен Бок хорошо, и он вежливо спросил ее: -- Как поживает Фрида? Фрекен Бок не ответила, она только фыркнула. Фрида была сестрой фрекен Бок. Малыш ее в жизни не видел. Зато много о ней слышал. Даже очень много. От фрекен Бок, которая жила вместе с сестрой Фридой в квартире на Фрейгатен, но они, видно, не очень-то ладили. Малыш понял, что фрекен Бок была недовольна сестрой, считала ее поведение нескромным и странным. Все началось с того, что Фрида выступила по телевидению с рассказом о привидениях, а фрекен Бок никак не могла с этим примириться. Правда, потом ей тоже удалось выступить по телевидению и рассказать всей Швеции свой рецепт приготовления соуса. Но все же этого оказалось недостаточным, чтобы подчинить себе Фриду: она продолжала вести себя нескромно и странно. Поэтому фрекен Бок только фыркала в ответ на вопрос Малыша: "Как поживает Фрида? -- Полагаю, что прекрасно, -- все же ответила домомучительница, когда отфыркалась. -- Завела себе жениха, несчастная. Малыш толком не знал, что на это надо сказать, но что-то обязательно надо было сказать, а ведь ему хотелось быть внимательным. Поэтому он спросил: -- А у вас, фрекен Бок, тоже есть жених? Но он явно сделал промах, потому что фрекен Бок резко встала и так при этом двинула стол, что все на нем задребезжало. -- Слава богу, нет! -- сказала она. -- Я и не хочу. Не всем же быть такими кокетками, как Фрида. Она умолкла и с таким усердием стала мыть посуду, что брызги летели во все стороны. Но вдруг она о чем-то вспомнила, с тревогой поглядела на Малыша и спросила: -- Послушай, я надеюсь, что тот невоспитанный толстый мальчишка, с которым ты в тот раз играл, теперь сюда больше не ходит? Фрекен Бок никак не могла взять в толк, что Карлсон, который живет на крыше, -- красивый, умный, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. Она считала, что он -- ровесник Малыша, его школьный товарищ, самый обыкновенный озорник. Что этот озорник почему-то умеет летать, ее не удивляло. Она думала, что такой моторчик можно купить в игрушечном магазине, были бы только деньги, и все ворчала по поводу того, что теперь так балуют детей. "Скоро дело дойдет до того, что дошкольники станут на Луну летать", -- говорила она. И вот теперь она вспомнила Карлсона и назвала его "этот невоспитанный, толстый мальчишка"... Малышу это совсем не понравилось. -- Карлсон вовсе не такой толстый... -- начал он, но тут как раз раздался звонок в дверь. -- О, приехал дядя Юлиус! -- сказал Малыш и побежал открывать. Но в дверях стоял вовсе не дядя Юлиус, а Карлсон. Он был мокрый как гусь, под ногами у него уже натекла лужа, а в глазах был немой упрек. -- Летать бог весть куда только потому, что кто-то не подумал оставить окно открытым! -- возмущался Карлсон. -- Да ведь ты же сказал, что тебе пора спать! -- защищался Малыш, потому что Карлсон и в самом деле это сказал. -- Я, правда, не думал, что тебя еще можно ждать сегодня. -- А ты мог все же не терять надежду, -- не унимался Карлсон. -- Ты мог бы подумать: а вдруг он все же придет, милый Карлсончик, ой, как это будет хорошо, да, да, вдруг все же придет, потому что захочет встретиться с домомучительницей. Вот что ты мог бы подумать. -- А ты в самом деле захотел с ней встретиться? -- испуганно спросил Малыш. -- Гей-гоп! -- крикнул Карлсон. -- Еще бы! Малыш прекрасно понимал, что он не сумеет надолго отсрочить встречу Карлсона с фрекен Бок, но он не был готов к тому, чтобы это произошло прямо в первый же вечер. Он решил, что поговорит сейчас с Карлсоном, но Карлсон, словно охотничья собака, напавшая на след, неудержимо рвался на кухню. Малыш все же схватил его за рукав. -- Послушай, Карлсон, -- сказал он, стараясь придать своему голосу как можно большую убедительность, -- она ведь думает, что ты мой товарищ по школе, и, по-моему, хорошо, чтобы она и дальше так думала. Карлсон вдруг застыл, а потом в нем что-то заклокотало, как всякий раз, когда он приходил в восторг от новой выдумки. -- Она в самом деле верит, что я хожу в школу? -- переспросил он, ликуя. И ринулся на кухню. Фрекен Бок услышала чьи-то приближающиеся шаги. Она ждала дядю Юлиуса и была немало удивлена, что пожилой господин так стремительно скачет по коридору. Исполненная любопытства, глядела она на дверь: ей казалось, что дядя Юлиус должен быть очень представителен и элегантен. Когда же дверь с шумом распахнулась и в кухню ворвался Карлсон, она вскрикнула, словно увидела змею. Карлсон не заметил ее ужаса. Двумя прыжками он очутился около нее и с рвением заглянул ей в лицо, выражавшее глубокое неодобрение. -- А ты знаешь, кто у нас в классе первый ученик? -- спросил Карлсон. -- Угадай, кто лучше всех умеет считать, и писать, и... Кто вообще лучше всех? -- Когда входишь в дом, надо здороваться, -- сказала фрекен Бок. -- И меня нисколько не интересует, кто у вас первый ученик. Уде во всяком случае, не ты, это ясно. -- Спасибо за эти слова, -- сказал Карлсон и надулся, но со стороны могло показаться, что он думает. -- Уж в арифметике-то я, во всяком случае, самый сильный, -- мрачно сказал он наконец и пожал плечами. -- Пустяки, дело житейское, -- добавил он и вдруг весело запрыгал по кухне. Он вертелся вокруг фрекен Бок и что-то бормотал, и так постепенно родилось что-то вроде песенки: Пусть все кругом Горит огнем, А мы с тобой споем. -- Не надо, Карлсон, не надо, -- пытался унять его Малыш, но без толку. Ути, боссе, буссе, бассе, Биссе, и отдохнем, -- все увлеченней пел Карлсон. А когда он дошел до слова "отдохнем", раздался выстрел, а вслед за ним -- пронзительный крик. Выстрелил Карлсон из своего пистолетика, а закричала фрекен Бок. Малыш сперва подумал, что она упала в обморок, потому что она плюхнулась на стул и долго сидела молча, с закрытыми глазами, но когда Карлсон снова запел: Ути, боссе, буссе, Биссе, и отдохнем, -- она открыла глаза и сказала зло: -- Ты у меня сейчас таких боссе и бассе получишь дрянной мальчишка, что век помнить будешь! Карлсон на это ничего не ответил, он только подцепил своим пухленьким указательным пальцем фрекен Бок за подбородок, а потом ткнул в красивую брошь, приколотую у ворота. -- Красивая вещь, -- сказал он. -- Где ты ее стянула? -- Карлсон, перестань, прошу тебя! -- в страхе крикнул Малыш, потому что он видел, в каком бешенстве была фрекен Бок. -- Ты всякий... всякий стыд потерял, -- проговорила она, запинаясь, с трудом находя слова, а потом закричала: -- Убирайся вон! Слышишь? Я сказала: вон! -- Успокойся! -- сказал Карлсон. -- Я ведь только спросил, а когда вежливо задаешь вопрос, то можно надеяться на такой же вежливый ответ. -- Вон! -- кричала фрекен Бок. -- Во-первых, мне необходимо выяснить одну вещь, -- сказал Карлсон. -- Не замечала ли ты, что по утрам у тебя немеет тело? А если замечала, то не хочешь ли ты, чтобы я тебя полечил? Фрекен Бок обвела кухню диким взглядом в поисках какого-нибудь тяжелого предмета, чтобы швырнуть им в Карлсона, и Карлсон услужливо подбежал к шкафу, вынул оттуда выбивалку для ковров и сунул ее домомучительнице в руки. -- Гей-гоп! -- кричал он, снова бегая по кухне. -- Гей-гоп, вот теперь наконец все начнется! Но фрекен Бок бросила выбивалку в угол. Она еще помнила, каково ей пришлось в прошлый раз, когда она гналась за ним с такой вот выбивалкой в руке, и не хотела испытать это снова. Малыш боялся, что все это плохо кончится, и гадал, сколько кругов Карлсон успеет сделать прежде, чем фрекен Бок сойдет с ума. "Не так уж много", -- решил Малыш и понял, что главное -- как можно быстрее увести Карлсона из кухни. И когда он в одиннадцатый раз промчался с гиканьем мимо него, Малыш схватил его за шиворот. -- Карлсон, -- взмолился он, -- прошу тебя, пойдем ко мне в комнату! Карлсон пошел за ним крайне неохотно. -- Прекратить наши упражнения как раз в тот момент, когда мне удалось наконец вдохнуть в нее жлзнь, какая глупость! -- ворчал он. -- Еще несколько минут, и она стала бы такой же бодрой, веселой и игривой, как морской лев, в этом нет сомнений! Первым долгом Карлсон, как всегда, выкопал персиковую косточку, чтобы посмотреть, насколько она выросла. Малыш тоже подошел, чтобы на нее взглянуть, а оказавшись рядом с Карлсоном, положил ему руку на плечо и только тогда заметил, что бедняжка Карлсон промок до нитки -- должно быть, он долго летал под проливным дождем. -- Неужели ты не мерзнешь, на тебе же сухого места нет? -- спросил Малыш. Карлсон, видно, до сих пор не обращал на это внимания, но он тут же спохватился. -- Конечно, мерзну, -- сказал он. -- Но разве это кого-нибудь беспокоит? Разве кто-нибудь пальцем шевельнет, если лучший друг приходит, промокший до нитки, и у него зуб на зуб не попадает от холода? Разве кто-нибудь заставит его снять мокрую одежду и наденет пушистый, красивый купальный халат? Разве кто-нибудь, спрашиваю я, побежит на кухню, и сварит для него шоколад, и принесет ему побольше плюшек, и силком уложит в постель, и споет ему красивую, печальную колыбельную песнь, чтобы он скорее заснул?.. Разве кто-нибудь позаботился о друге? -- заключил свою тираду Карлсон и с упреком посмотрел на Малыша. -- Нет, никто не позаботился, -- признался Малыш, и голос его прозвучал так, что казалось, он вот-вот расплачется. И Малыш со всех ног кинулся делать все то, что, по мнению Карлсона, надо было сделать в этом случае для своего лучшего друга. Труднее всего было получить у фрекен Бок теплый шоколад и плюшки для Карлсона, но у нее уже не было ни сил, ни времени оказывать дальнейшее сопротивление, потому что она жарила цыпленка по случаю приезда дяди Юлиуса, который мог появиться в любую минуту. -- Сам себе сделай горячий шоколад, если хочешь, -- сказала она. И Малыш прекрасно со всем справился. Несколько минут спустя Карлсон уже сидел в белом купальном халате в постели Малыша, пил обжигающий шоколад и с аппетитом ел плюшки, а в ванной комнате были развешаны для просушки его рубашки, штаны, белье, носки и даже башмаки. -- Вот что, -- сказал Карлсон, -- прекрасную, печальную колыбельную можешь не петь, лучше посиди у изголовья моей кровати всю ночь, не смыкая глаз. -- Всю ночь? -- спросил Малыш. Карлсон не мог ответить. Он как раз засунул в рот целую плюшку и поэтому только энергично закивал. Бимбо надрывался от лая. Ему не нравилось, что Карлсон лежал в постели Малыша. Но Малыш взял Бимбо на руки и прошептал ему на ухо: -- Я ведь могу лечь на диванчик, понимаешь? И твою корзинку мы переставим туда. Фрекен Бок гремела чем-то на кухне, и, когда Карлсон это услышал, он сказал с досадой: -- Она не поверила, что я первый ученик. -- Это неудивительно, -- сказал Малыш. Он ведь давно обнаружил, что Карлсон не умеет толком ни читать, ни писать, ни считать, хотя и похвастался фрекен Бок, что все это он отлично умеет! -- Тебе надо упражняться, -- сказал Малыш. -- Хочешь, я научу тебя хоть немного сложению? Карлсон фыркнул, и брызги шоколада обдали все вокруг. -- А ты хочешь, я научу тебя хоть немного скромности? Неужели ты думаешь, что я не знаю этого слу... сла... Как это называется? Впрочем, времени для упражнений в устном счете у них все равно не оказалось, потому что именно в этот момент раздался долгий звонок в дверь. Малыш сообразил, что это может быть только дядя Юлиус, и со всех ног кинулся открывать. Ему очень хотелось встретить дядю Юлиуса одному -- он считал, что Карлсон может спокойно полежать это время в постели. Но Карлсон так не считал. Он уже стоял за спиной Малыша, и полы купального халата путались у него в ногах. Малыш настежь распахнул дверь, и на пороге действительно стоял дядя Юлиус. В обеих руках он держал по чемодану. -- Добро пожаловать, дядя Юлиус... -- начал Малыш, но окончить ему так и не удалось, потому что раздался оглушительный выстрел и дядя Юлиус как подкошенный повалился на пол. -- Карлсон! -- в отчаянии прошептал Малыш. Как он жалел теперь, что подарил Карлсону этот пистолетик! -- Зачем ты это сделал? -- Это был салют! -- воскликнул Карлсон. -- Когда приезжают почетные гости, ну, всякое там президенты или короли, их всегда встречают салютом. Малыш чувствовал себя до того несчастным, что готов был заплакать. Бимбо дико лаял, а фрекен Бок, которая тоже, услышав выстрел, прибежала, всплеснула руками и принялась охать и причитать над бедным дядей Юлиусом, который лежал неподвижно на коврике у входной двери, словно поваленная сосна в лесу. Только Карлсон оставался по-прежнему невозмутим. -- Спокойствие, только спокойствие, -- сказал он. -- Сейчас мы его взбодрим. Он взял лейку, из которой мама Малыша поливала цветы, и стал из нее поливать дядю Юлиуса. Это действительно помогло, дядя Юлиус медленно открыл глаза. -- Все дождь и дождь, -- пробормотал он еще в полузабытьи. Но когда увидел склоненные над ним встревоженные лица, он совсем очнулся. -- А что... что, собственно, было? -- спросил он в полном недоумении. -- Был дан салют, -- объяснил Карлсон, -- хотя для многих лиц церемония салюта теперь сочетается с таким вот душем. А фрекен Бок занялась тем временем дядей Юлиусом. Она насухо вытерла его полотенцем и повела в комнату, где он будет жить. Оттуда доносился ее голос: она объясняла дяде Юлиусу, что этот толстый мальчишка -- школьный товарищ Малыша и что всякий раз он придумывает бог знает какие дикие шалости. -- Карлсон! -- сказал Малыш. -- Обещай, что ты никогда больше не будешь устраивать салютов. -- Можете не беспокоиться, -- угрюмо буркнул Карлсон. -- Приходишь специально для того, чтобы помочь торжественно и празднично встретить гостей, и никто тебя за это не благодарит, никто не целует в обе щеки и не кричит в восторге, что ты -- самый веселый в мире парень. Никто! Все вы слабаки, только и норовите в обморок падать! Плаксы... Вот вы кто! Малыш ему не ответил. Он стоял и слушал, как дядя Юлиус ворчит в своей комнате. И матрац был жесток, и кровать коротка, и одеяло слишком тонкое... Одним словом, сразу стало заметно, что дядя Юлиус появился в доме. -- Он никогда ничем не бывает доволен, -- сказал Малыш Карлсону. -- Вот разве что самим собой. -- Да я его в два счета от этого отучу, -- сказал Карлсон, -- ты только попроси меня как следует. Но Малыш попросил Карлсона как следует только об одном: оставить дядю Юлиуса в покое. Час спустя дядя Юлиус уже сидел за столом и уплетал цыпленка, а фрекен Бок, Малыш, Карлсон и Бимбо стояли рядом и глядели на него. "Как король", -- подумал Малыш. Им учительница в школе рассказывала, что, когда короли едят, вокруг стоят придворные и смотрят на них. Дядя Юлиус был толстый, и вид у него был очень высокомерный и самодовольный. "Наверно, такой, какой и должен быть у старых королей", -- решил Малыш. -- Собаку прочь! -- сказал дядя Юлиус. -- Малыш, ты же знаешь, что я терпеть не могу собак. -- Но Бимбо не делает ничего плохого, -- возразил Малыш. -- Он не лает, и вообще он такой милый. Дядя Юлиус придал своему лицу насмешливое выражение, как, впрочем, всегда, когда собирался сказать что-нибудь неприятное. -- Да, теперь настали такие времена, -- сказал он. -- Маленькие мальчики не только не делают то, что им приказано, но еще и возражают взрослым. Вот как теперь обстоят дела, и мне это решительно не нравится. До сих пор Карлсон не мог оторвать глаз от цыпленка, но после этих слов он перевел взгляд на дядю Юлиуса и долго смотрел на него в глубокой задумчивости. -- Дядя Юлиус, -- проговорил наконец Карлсон, -- скажи, тебе когда-нибудь кто-нибудь говорил, что ты красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил? Дядя Юлиус никак не ожидал услышать такой комплимент. Он очень обрадовался -- это было ясно, хотя и попытался виду не подавать. Он только скромно улыбнулся и сказал: -- Нет, этого мне никто еще не говорил. -- Не говорил, значит? -- задумчиво переспросил Карлсон. -- Тогда почему тебе в голову пришла такая нелепая мысль? -- Карлсон, перестань... -- сказал Малыш с упреком, потому что считал, что Карлсон и в самом деле ведет себя безобразно. Но тут Карлсон обиделся не на шутку. -- "Карлсон, перестань, Карлсон, перестань, Карлсон, перестань"! Только это я от тебя и слышу! -- возмутился он. -- Почему ты меня все одергиваешь? Я не делаю ничего плохого. Дядя Юлиус строго посмотрел на Карлсона. Но потом, видимо, решил, что он не заслуживает внимяния, и снова занялся цыпленком. А фрекен Бок все пододвигала ему блюдо и умоляла взять еще кусочек. -- Надеюсь, вам нравится? -- спросила она. Дядя Юлиус впился зубами в цыплячью ножку, а потом сказал с насмешливым видом: -- Да, спасибо! Хотя этому цыпленку уж наверняка сровнялось пять лет, зубы позволяют мне это точно определить. Фрекен Бок вспыхнула и сморщила лоб от обиды. -- У такого цыпленка вообще нет зубов, -- сказала она с горечью. Дядя Юлиус поглядел на фрекен Бок еще более насмешливо. -- Зато у меня они есть, -- сказал он. -- Только не ночью, -- уточнил Карлсон. Малыш стал красный как рак. Ведь это он рассказал Карлсону, что когда дядя Юлиус спит, его зубы лежат в стакане с водой на тумбочке у кровати. К счастью, фрекен Бок в этот момент разревелась -- от обиды, что дядя Юлиус нашел цыпленка жестким. Ничто на свете не могло причинить ей такого горя, как непризнание ее кулинарного искусства, и теперь она горько плакала. Дядя Юлиус, конечно, не думал, что она примет это так близко к сердцу. Он торопливо поблагодарил ее за еду, смущенно встал из-за стола, уселся в качалку, развернул газету и отгородился ею ото всех. Карлсон в сердцах уставился на него. -- Какие все-таки бывают противные люди! -- воскликнул он и, подбежав к фрекен Бок, стал ее похлопывать по плечу. -- Ничего, ничего, мое золотце, -- говорил он, стараясь ее утешить, -- жесткий цыпленок -- это пустяки, дело житейское. Разве ты виновата, что так и не научилась жарить цыплят? Но тут фрекен Бок отпихнула Карлсона от себя с такой силой, что он кубарем пролетел через всю комнату и -- раз! -- очутился прямо на коленях у дяди Юлиуса. -- Гей-гоп! -- завопил Карлсон и, не дав дяде Юлиусу опомниться, удобно расположился: он свернулся калачиком и сказал с довольной улыбкой: -- Давай играть в дедушку и внучка! Рассказывай мне сказку, но только, смотри, не очень страшную, а то я испугаюсь. Дядя Юлиус меньше всего на свете хотел быть дедушкой Карлсона, а кроме того, он увидел что-то интересное в газете. Поэтому он недолго думая схватил Карлсона за шиворот и поставил на пол. Повернувшись к фрекен Бок, он громко сказал: -- Знаете, что я сейчас прочел? -- спросил он. -- Будто здесь у вас, в районе Вазастана, летает какой-то спутник-шпион. Вы слыхали? Малыш прямо застыл от ужаса. Только этого еще не хватало! Почему дяде Юлиусу должна была попасть под руку именно эта злосчастная газета! Ведь с тех пор прошло уже больше недели! Однако, к счастью, дядя Юлиус пока только издевался над тем, что было написано в газете. -- Они думают, что им все сойдет с рук, любой бред, -- сказал он. -- У них только одна задача -- распродать побольше номеров. Шпион... неуловим! Знаем мы эти сказки! Разве вы, фрекен Бок, хоть разок видели этот таинственный летающий бочонок? У Малыша перехватило дыхание. "Если она сейчас расскажет дяде Юлиусу, что этот невоспитанный толстый мальчишка тоже умеет летать, все пропало, -- думал Малыш, -- во всяком случае, тогда у дяди Юлиуса обязательно возникнут подозрения". Но фрекен Бок, видно, вовсе не считала, что в самом Карлсоне и в его умении летать есть что-то необычное, кроме того, она все еще так громко всхлипывала, что едва могла говорить. -- Летающий бочонок? Что-то я ничего об этом не слыхала, -- проговорила она наконец, глотая слезы. -- Наверно, обычная газетная утка. У Малыша вырвался вздох облегчения. Если бы ему только удалось уговорить Карлсона никогда, никогда, никогда не летать при дяде Юлиусе, то, может, все как-нибудь еще обошлось бы. Малыш обернулся, чтобы тут же попросить об этом Карлсона, но его словно ветром сдуло. Малыш забеспокоился и решил немедленно начать поиски, но дядя Юлиус подозвал его к себе. Он хотел узнать, как у Малыша идут дела в школе, и проверить, силен ли он в устном счете, хотя сейчас были летние каникулы, а значит, не время говорить о занятиях. Но в конце концов Малышу все же удалось вырваться, и он помчался к себе в комнату посмотреть, не там ли Карлсон. -- Карлсон! -- крикнул он, переступив порог. -- Карлсон, где ты? -- В твоих пижамных штанах, -- ответил Карлсон. -- Если только эти две узкие кишки можно назвать штанами! Он сидел на краю кровати и пытался натянуть на себя штаны, но, как ни старался, ничего не получалось. -- Я дам тебе пижаму Боссе, -- сказал Малыш, метнулся в комнату брата и принес оттуда большую пижаму. Она налезла и на такого толстяка, как Карлсон. Правда, штанины и рукава оказались чересчур длинны, но Карлсон тут же нашел выход -- недолго думая он их обрезал. Малыш не успел и слова 1вымолвить, но он, по правде говоря, даже не очень огорчился. В конце концов, рассуждал он, пижама -- это пустяки, дело житейское, и то, что она погибла, не может омрачить его радости: ведь это такое удивительное событие -- Карлсон останется у него ночевать! Малыш постелил себе на диванчике простыни Боссе и поставил рядом с собой корзинку Бимбо. Бимбо уже улегся в нее и пытался заснуть, но то и дело открывал глаза и недоверчиво косился на Карлсона. Карлсон вертелся в кроватке Малыша, стараясь устроиться поудобнее. -- Я хочу свить себе теплое гнездышко, -- сказал он. "В этой пестрой пижаме он и в самом деле похож на птицу, -- подумал Малыш. -- Если со всех сторон подоткнуть одеяло, то он будет лежать, как в гнезде". Но Карлсон не захотел, чтобы Малыш подоткнул одеяло. -- Пока еще рано, -- сказал он. -- Сперва мы позабавимся. Я не согласен скучать, лежа в постели. Здесь тоже есть, чем заняться. Можно есть бутерброды с жирной колбасой, можно играть в "мешок", можно устроить подушечную битву. Мы начнем с бутербродов. -- Но ты же недавно съел целую гору плюшек. -- Если мы будем лежать и скучать, я не играю, -- заявил Карлсон. -- Неси бутерброды! И Малыш прокрался в кухню и приготовил бутерброды. Никто ему не помешал, фрекен Бок сидела в гостиной и разговаривала с дядей Юлиусом. Видно, она уже простила ему ту обиду, которую он ей нанес, сказав, что цыпленок жесток. Малыш беспрепятственно вернулся в свою комнату и присел на кровать у ног Карлсона. Он глядел, как Карлсон сосредоточенно уплетает бутерброды, и был счастлив. Как приятно, когда твой лучший друг остается у тебя ночевать. И Карлсон на этот раз тоже был всем, всем доволен. -- Бутерброды хороши, и ты хорош, и домомучительница тоже хороша, -- сказал он. -- Хотя она и не поверила, что я первый ученик, -- добавил он и помрачнел. Это обстоятельство его явно огорчало. -- Ах, не обращай на это внимания! Вот дядя Юлиус тоже хочет, чтобы я был первым учеником, а я вовсе не первый. -- Нет, спасибо, я так не согласен, -- сказал Карлсон. -- Вот если бы я хоть немного научил тебя этому слу... слу... как это ты называешь? -- Сложение, -- сказал Малыш. -- Ты собираешься меня учить? -- Да, потому что я лучший в мире специалист по сложению. Малыш рассмеялся. -- Сейчас проверим, -- сказал он. -- Ты согласен? Карлсон кивнул. -- Приступай! И Малыш приступил. -- Вот мама дает тебе, допустим, три яблока... -- Я скажу ей спасибо. -- Не перебивай меня, -- сказал Малыш. -- Если ты получишь три яблока от мамы, и два от папы, и два от Боссе, и три от Бетан, и одно от меня... Докончить ему не удалось, потому что Карлсон погрозил ему пальцем. -- Так я и знал! -- сказал он. -- Я всегда знал, что ты самый жадный в семье, а это что-нибудь да значит! -- Подожди, сейчас не об этом речь, -- сказал Малыш, но Карлсон упрямо продолжал: -- Вот если бы ты дал мне большой пакет, я быстро развернул бы его, а там кило яблок, и две груши, и горсть таких мелких желтых слив, знаешь? -- Перестань, -- сказал Малыш. -- Я же говорю про яблоки для примера, чтобы научить тебя сложению. Так вот, ты получил одно яблоко от мамы... -- Постой, -- сердито закричал Карлсон. -- я так не играю! А куда она дела те два яблока, которые только что собиралась мне дать? Малыш вздохнул. -- Милый Карлсон, яблоки здесь ни при чем. Они нужны мне только для того, чтобы объяснить тебе, как надо складывать. Теперь ты понял, в чем дело? Карлсон фыркнул. -- Думаешь, я не понимаю, в чем дело? Мама стащила у меня два яблока, как только я отвернулся. -- Перестань, Карлсон, -- снова сказал Малыш. -- Итак, если ты получишь три яблока от мамы... Карлсон довольно кивнул. -- Ну вот видишь! Надо уметь за себя постоять, я всегда это знал. Я люблю порядок: что мое, то мое. Я получил три яблока от твоей мамы, два от папы, два от Боссе, три от Бетан и одно от тебя, потому что ты самый жадный... -- Да, так сколько же у тебя всего яблок? -- спросил Малыш. -- А ты как думаешь? -- Я не думаю, я знаю, -- твердо сказал Малыш. -- Ну тогда скажи! -- попросил Карлсон. -- Нет, это ты должен сказать. -- Больно воображаешь! Скажи! Держу пари, что ты ошибешься. -- Напрасно надеешься! -- сказал Малыш. -- У тебя будет одиннадцать яблок. -- Ты так думаешь? -- переспросил Карлсон. -- Вот и попал пальцем в небо. Потому что позавчера вечером я сорвал двадцать шесть яблок в одном саду в Лидингене, но потом я съел три штуки и еще одно надкусил -- ну, что ты теперь скажешь? Малыш молчал, он просто не знал, что сказать. Но потом он вдруг сообразил. -- Ха-ха! Все ты врешь, -- сказал он. -- Потому что в июне еще нет яблок на деревьях. -- Верно, нет, -- согласился Карлсон. -- Но тогда где вы-то их взяли, яблочные воришки! И Малыш решил отказаться от своего намерения научить Карлсона сложению. -- Но теперь ты хоть знаешь, что это за штука -- сложение. -- Ты думаешь, я раньше не знал, что это то же самое, что рвать яблоки, -- сказал Карлсон. -- А этому меня учить не надо, я сам с этим неплохо справлюсь. Я ведь лучший в мире мастер по сложению яблок, и, когда у меня выберется свободный часок, мы полетим с тобой за город, и я покажу тебе, как надо браться за сложение. Карлсон проглотил последний кусок хлеба с колбасой и решил приступить к подушечному бою. Но стоило ему кинуть Малышу в голову подушку, как Бимбо дико залаял. "Б-р-р!.." -- рычал Бимбо, вцепившись зубами в угол подушки. Но Карлсон схватил ее за другой угол и потянул к себе. Так Бимбо и Карлсон рвали подушку друг у друга, пока она не лопнула. Бимбо разжал челюсти. Карлсон подхватил подушку и кинул к потолку. Перья, красиво кружась, осыпали Малыша, который лежал на кушетке и хохотал. -- Кажется, пошел снег, -- сказал Карлсон. -- Смотри, какой густой! -- восхитился он и снова подбросил подушку к потолку. Но Малыш сказал, что надо прекратить подушечный бой и что вообще пора спать. Было уже поздно, они слышали, как дядя Юлиус пожелал фрекен Бок спокойной ночи. -- А теперь я пойду и лягу в свою короткую кровать, -- сказал он. И тут Карлсон вдруг очень оживился. -- Гей-гоп! -- воскликнул он. -- Я, кажется, придумал еще одну забавную штуку. -- Что еще за штуку ты придумал? -- удивился Малыш. -- Очень забавную штуку, которую можно выкинуть, если ночуешь не дома, а у кого-нибудь в гостях, -- объяснил Карлсон. -- Играть в "мешок"? Подложить что-то в чужую постель, да? Уже поздно. Ты не будешь этого делать, ладно? -- Да, уже поздно, -- согласился Карлсон. -- Конечно, уже поздно, -- с облегчением сказал Малыш. -- Я теперь уже не буду этого делать, -- уверил его Карлсон. -- Вот и хорошо! -- обрадовался Малыш. -- Потому что успел это сделать раньше, -- закончил Карлсон. Малыш так и сел. -- Ну да? Неужели дяде Юлиусу? Карлсон закудахтал от восторга. -- Хитрый мальчишка, как ты мог догадаться? Малыш так много смеялся во время подушечного боя, что теперь уже просто застонал от смеха, хотя знал, что Карлсон поступил дурно. -- Ой, как дядя Юлиус рассердится! -- Вот это мы и должны проверить, -- сказал Карлсон. -- Придется слетать вокруг дома и поглядеть в окно спальни. Тут Малыш разом перестал визжать от смеха. -- Ни за что на свете! Вдруг он тебя увидит! Он решит, что ты и есть спутник-шпион... Сам можешь сообразить, что тогда будет... Но Карлсон был упрям. -- Когда подкладываешь кому-нибудь в постель "мешок", обязательно надо увидеть, как жертва сердится, иначе вся затея не имеет смысла, -- уверял он. -- Не волнуйся, я прикроюсь зонтиком! И он побежал в прихожую за маминым красным зонтиком, потому что по-прежнему лил дождь. -- Я не хочу мочить пижаму Боссе, -- сказал Карлсон. Он стоял на подоконнике с открытым зонтиком, готовый к отлету. "Это очень опасно", -- подумал Малыш и сказал с мольбой: -- Смотри, будь осторожен! Следи, чтобы никому не попасться на глаза, не то все пропало! -- Спокойствие, только спокойствие! -- сказал Карлсон. И полетел в дождь. А Малыш остался, и он вовсе не был спокоен, а, наоборот, так волновался, что кусал себе пальцы. Минуты тянулись мучительно долго. Дождь лил как из ведра. Малыш ждал. И вдруг он услышал душераздирающий крик дяди Юлиуса. И вслед за тем в открытое окно влетел назад Карлсон. Он с довольным видом выключил мотор и пристроил на половике зонтик, чтобы стекала вода. -- Он видел тебя? -- с испугом спросил Малыш. -- Он лег в постель? -- Пытался, он ведь такой упрямый, -- объяснил Карлсон. Тут до них снова донесся крик дяди Юлиуса. -- Я должен пойти посмотреть, что с ним случилось, -- сказал Малыш и побежал в спальню. Дядя Юлиус сидел, завернувшись в простыню; он оыл смертельно бледен, в глазах светился ужас, а на полу, рядом с ним, лежала подушка и свернутое в валик одеяло. -- Ты мне здесь не нужен, -- сказал дядя Юлиус, когда появился Малыш. -- Позови фрекен Бок. Но фрекен Бок, видно, сама услышала его крик, потому что она тоже примчалась из кухни и застыла у двери как вкопанная. -- Боже мой! -- воскликнула она. -- Неужели вы перестилаете постель? -- Нет, нет, -- заверил ее дядя Юлиус, -- хотя вообще-то я не могу одобрить, что здесь стелят постель по новой моде... Но сейчас мне не до этого. Он замолчал и тихо застонал. Фрекен Бок подошла поближе к нему и рукой потрогала его лоб. -- Что случилось? Вы больны, господин Иенсен? -- Да, болен, -- с трудом произнес дядя Юлиус. -- Надеюсь, что болен... Уходи, -- добавил он, обращаясь к Малышу. И Малыш ушел. Но он задержался за дверью, потому что хотел услышать, что еще скажет дядя Юлиус. -- Я умный и трезвый человек, -- продолжал дядя Юлиус. -- Таинственные явления, о которых пишут в газетах, разные там глупости, не могут мне задурить голову... потому надеюсь, что я просто болен. -- Что случилась? -- повторила фрекен Бок. -- У меня было видение... Наверно, у меня жар, а это -- бред, -- сказал дядя Юлиус и вдруг понизил голос до шепота, так что Малыш едва расслышал его слова. -- Мне не хотелось бы, фрекен Бок, чтобы вы это кому-либо рассказывали, но мне почудилось, что сюда явился летающий гном с красным зонтиком. На следующее утро, когда Малыш проснулся, Карлсона уже не было. Пижама Боссе валялась скомканной на полу. Окно было распахнуто, так что Малыш сразу решил, что Карлсон полетел к себе домой. Конечно, жаль, но, с другой стороны, может, это даже хорошо. Фрекен Бок не будет ругаться. Ей вовсе не обязательно знать, что Карлсон ночевал у Малыша. Все же удивительно, до чего без Карлсона сразу делалось пусто и скучно, хоть плачь. Правда, навести после него порядок было нелегко. Но стоило ему уйти, каак Малыш начинал по нему скучать. Вот и сейчас, увидя, что он исчез, Малышу тут же захотелось послать ему привет. Он подошел к окну и трижды дернул за веревочку, скрытую занавеской. Это была веревочка от звонка, который смастерил Карлсон, чтобы Малыш мог подавать ему сигналы. Дернешь за веревочку, и у Карлсона на крыше звонит колокольчик. Карлсон сам определил, сколько звонков что значит. -- Позвонишь раз -- это значит: "Приходи", -- сказал Карлсон. -- Два раза -- значит: "Приходи поскорее", а три раза -- значит: "Спасибо, что на свете есть такой красивый, умный и в меру упитанный мужчина, и такой смелый, и во всех отношениях прекрасный, как ты, Карлсон". Вот именно это и хотел сейчас Малыш сказать Карлсону. Поэтому он три раза дернул за веревочку и услышал, как трижды зазвенел колокольчик на крыше. И представьте себе, он получил ответ. Раздался пистолетный выстрел, а потом Малыш услышал -- правда, едва-едва, ведь расстояние было велико, -- как Карлсон запел свою песенку: "Боссе, биссе, биссе, бом!" -- Не надо, Карлсон, не надо! -- шептал Малыш. Глупый Карлсон! Расхаживает себе по крыше, стреляет, поет. Как легко его могут услышать Филле и Рулле, подкараулить, поймать, а потом сдать в редакцию, чтобы получить десять тысяч! -- Что ж, сам виноват, -- сказал Малыш, обращаясь к Бимбо, который лежал в своей корзинке и глядел так, что казалось, все понимает. Малыш натянул на себя штанишки и рубашку и стал играть с Бимбо, ожидая, пока проснется дом. Дядя Юлиус, видно, еще спал, во всяком случае, из спальни не доносилось ни звука, но из кухни уже тянуло ароматом свежемолотого кофе, и Малыш пошел посмотреть, что делает фрекен Бок. Она сидела, тяжело навалившись на стол, и пила свою первую чашку кофе. Очень странно, но она не возразила, когда. Малыш присел рядом. Никакой каши, видно, не было, наоборот, фрекен Бок явно встала так рано, чтобы приготовить к завтраку что-то вкусное. И правда, два блюда с теплыми, пахнувшими корицей булочками стояли на буфете, а в хлебной корзинке на столе тоже высилась целая гора булочек. Малыш взял булочку и налил себе стакан молока. Так они сидели друг против друга и завтракали в полном молчании. В конце концов фрекен Бок сказала: -- Интересно, как там живет Фрида? Малыш оторвал глаза от стакана с молоком и изумленно поглядел на домомучительницу. Они с ней такие разные, а оказывается, ей не хватает Фриды, как ему Карлсона. -- Фрекен Бок, вы скучаете по Фриде? -- спросил он дружелюбно. Но фрекен Бок в ответ горько усмехнулась: -- Ты не знаешь Фриды! Собственно говоря, Фрида Малыша нисколько не интересовала. Но фрекен Бок явно хотелось о ней поговорить, поэтому Малыш спросил: -- А кто Фридин жених? -- Негодяй, -- сказала фрекен Бок со вздохом. -- Да, я знаю, что он негодяй, он зарится на ее деньги, это я сразу поняла. Фрекен Бок заскрипела зубами при одной мысли об этом. "Бедняжка, -- думал Малыш, -- наверно, ей совсем не с кем поговорить, если она даже меня терпит, когда ей хочется рассказать о Фриде". И Малышу пришлось долго сидеть на кухне и слушать нескончаемые истории про Фриду и ее Филиппа, про то, какой глупой стала Фрида с тех пор, как Филипп ей внушил, что у нее красивые глаза и очаровательный носик, "пленительный в любую погоду", как выразился Филипп. -- "Очаровательный носик"! -- повторила фрекен Бок и фыркнула. -- Конечно, если считать, что картофелина средней величины украшает лицо, то... -- А как выглядит сам Филипп? -- спросил Малыш, чтобы как-то проявить интерес. -- Об этом я, слава богу, не имею ни малейшего представления, -- сказала фрекен Бок. -- Фрида не потрудилась мне его представить. Кем Филипп работал, фрекен Бок тоже не знала. Но Фрида рассказывала, что у него есть товарищ по работе, которого зовут Рудольф. -- И этот Рудольф мне бы вполне подошел, по словам Фриды, но он не захочет водить со мной знакомство, потому что, по мнению Фриды, я совсем не привлекательная. У меня нет очаровательного носика, вообще нет ничего очаровательного, -- сказала фрекен Бок, снова фыркнула, встала и направилась за чем-то в прихожую. Как только она вышла, в окно влетел Карлсон. Малыш не на шутку рассердился. -- Послушай, Карлсон, я же тебя просил, чтобы ты не летал на глазах у фрекен Бок и дяди Юлиуса! -- Потому я и прилетел сейчас, чтобы никто из них меня не видел, -- сказал Карлсон. -- Я им даже не покажусь, -- добавил он и залез под стол. Когда в кухню вернулась фрекен Бок, надевая на ходу шерстяную кофту, он тихо сидел под столом, скрытый свисающими концами скатерти. Она налила себе еще чашку кофе, взяла еще булочку и продолжала свой рассказ. -- Я уже говорила, что не могу похвастаться очаровательным носиком-картошкой -- это привилегия Фриды. Тут раздался голос непонятно откуда, этакий искусственный голос, как у чревовещателя: -- Верно, у тебя нос скорее похож на огурец. Фрекен Бок так подскочила на стуле, что расплескала кофе, и с подозрением поглядела на Малыша. -- Это ты, бесстыдник? Малыш покраснел, он не знал, что сказать. -- Нет, -- пробормотал он. -- Это, я думаю, по радио передают про овощи -- там про помидоры разные и огурцы. Малыш нашел довольно хитрое объяснение, потому что в кухне у Свантесонов действительно было слышно радио от соседей -- фрекен Бок уже не раз на это жаловалась. Она поворчала, но недолго, потому что в кухню вошел дядя Юлиус, он тоже хотел выпить кофе. Спотыкаясь, он обошел несколько раз вокруг стола и стонал при каждом шаге. -- Какая кошмарная ночь! -- воскликнул он. -- Святой Иеремей, что за ночь! Я и до этого страдал онемением тела по утрам, а сейчас, после всего, что было, ой!.. Потом он сел за стол и молча глядел прямо перед собой, словно он погрузился в какие-то серьезные размышления. "Что-то он на себя непохож", -- решил наблюдавший за ним Малыш. -- И все же я благодарен судьбе за эту ночь, -- сказал он после паузы. -- Она сделала меня другим человеком. -- Вот и отлично, потому что старый никуда не годился. Это снова раздался тот странный искусственный голос, и снова фрекен Бок подпрыгнула на стуле и с недоверием посмотрела на Малыша. -- Это снова радио у Линдбергов... Видно, передача о старых машинах. Дядя Юлиус ничего не заметил. Он был так поглощен своими мыслями, что ничего не слышал и ничего не говорил. Фрекен Бок подала ему кофе. Он протянул, не глядя, руку, чтобы взять булочку, но сделать этого не сумел, потому что в этот миг из-за стола показалась маленькая пухлая ручка и потянула корзинку к себе. Но дядя Юлиус и этого не заметил. Он по-прежнему был всецело погружен в свои мысли и очнулся, только когда сунул в горячий кофе пальцы вместо булочки и понял, что булочки он так и не взял и макать ему нечего. Он подул на обожженную руку и рассердился. Но тут же снова углубился в свои мысли. -- Между небом и землей существует более тесная связь, чем обычно думают, вот что я понял сегодня ночью, -- сказал он серьезно и снова протянул руку, чтобы взять булочку. И снова высунулась пухленькая ручка и отодвинула корзинку с булочками. Но дядя Юлиус опять ничего не заметил, он все думал и думал и очнулся, только когда сунул в рот пальцы и даже впился в них зубами, поскольку никакой булочки у него в руке не было. Тогда он опять рассердился. Но новый дядя Юлиус был явно добрее старого, потому что он быстро успокоился. Больше он не делал попытки взять булочку, а только все в той же глубокой задумчивости допил кофе. А булочки все же кто-то ел. Во всяком случае, они исчезали одна за другой, но лишь Малыш понимал, куда. Он тихо хихикал и даже осторожно отправил под стол стакан молока, чтобы Карлсону не уплетать булочки всухомятку. Именно это Карлсон называл "курощение булочками". Как это получается на практике, фрекен Бок уже успела узнать за прежние посещения Карлсона. -- Можно прекрасно курощать людей, поглощая все их булочки, -- заявил как-то Карлсон. Собственно, он знал, что нужно говорить "укрощать", но "курощать", уверял он, звучит куда более внушительно. И теперь Карлсон устроил новое дьявольское "булочное курощение", хотя фрекен Бок этого и не поняла. И дядя Юлиус тоже. Он решительно не замечал "булочного курощения", несмотря на всю его дьявольскую силу, а только все думал и думал о чем-то своем. Но вдруг он схватил руку фрекен Бок и крепко сжал, словно прося о помощи. -- Я должен с кем-то об этом поговорить, -- сказал он наконец. -- Теперь я уже не сомневаюсь, это был не бред, я в здравом уме, но я видел гнома. Фрекен Бок широко раскрыла глаза. -- Вы видели гнома? -- Да, -- ответил дядя Юлиус. -- Поэтому я теперь новый человек в новом для меня мире. В мире сказок. Поймите меня, фрекен Бок, этот мир мне открылся сегодня ночью со всей очевидностью. Ведь раз в самом деле есть гномы, то, значит, могут быть и ведьмы, и духи, и привидения -- одним словом, все те существа, которые описаны в сказках. -- А может, и летающие шпионы, -- попыталась вставить фрекен Бок, но это не понравилось дяде Юлиусу. -- Глупости, -- сказал он, -- все это выдумки, которые распространяют газеты, чтобы поднять тираж. Он наклонился к фрекен Бок и заглянул ей в глаза. -- Но рассудите сами, -- продолжал он доверительно. -- Ведь наши предки верили в домовых, в ведьм, в духов и во все такое прочее. Как же мы можем внушать себе, что все это не существует? Неужели мы воображаем, что мы умнее наших дедов? Нет, только толстокожие, самовлюбленные люди могут утверждать такую глупость. Фрекен Бок никак не хотела показаться толстокожей, потому она поспешила подтвердить, что ведьмы встречаются куда чаще, чем предполагаешь. А если как следует подумать, то станет ясно, что бывают и домовые. Но тут дяде Юлиусу пришлось прервать свои размышления, потому что он заранее условился с доктором и ему уже пора было уходить. Малыш мило проводил его до передней, и фрекен Бок тоже. Малыш подал ему шляпу, а фрекен Бок помогла ему надеть пальто. Вид бедного дяди Юлиуса действительно вызывал сострадание. "Хорошо, что он идет к доктору", -- подумал Малыш и робко похлопал его по руке. Фрекен Бок тоже явно была озабочена, и она спросила с тревогой: -- Как вы себя чувствуете, господин Иенсен? -- Откуда я знаю? Я ведь еще не был у врача, -- сказал дядя Юлиус так раздраженно, что Малыш подумал: "Хотя ему и открылся ночью мир сказок и он стал новым человеком, кое-что от старого дяди Юлиуса в нем еще есть". После ухода дяди Юлиуса Малыш и фрекен Бок возвратились на кухню. -- Теперь мне необходимо выпить еще кофе с булочками и посидеть немного в полном покое и тишине, -- сказала фрекен Бок, обернулась к буфету и вскрикнула: на блюдах не было ни единой булочки. Вместо них лежал большой бумажный пакет, на котором странными кривыми буквами было написано: В МИРИ ЗКАЗОК ТОЖИ ЛЮБИ БУЛОЧКЫ ГНУМ Фрекен Бок прочла записку и мрачно нахмурила брови. -- Никогда не поверю, -- сказала она, -- что гном может украсть булочки, даже если он действительно существует. Он слишком умен и добр, чтобы позволять себе такие выходки. Нет, меня не проведешь, я знаю, кто это сделал. -- Кто же? -- спросил Малыш. -- Тот невоспитанный, толстый мальчишка, который к тебе ходит, Карлсон или как его там зовут? Погляди, дверь в кухню открыта! Он стоял здесь, притаившись, и подслушивал, а когда мы выходили в переднюю, пробрался сюда. Она сердито потрясла головой: -- Гном! Вину сваливает на других, а сам едва умеет писать. Малыш не был склонен поддерживать разговор о Карлсоне, поэтому в ответ он только сказал: -- Я все же думаю, что это гном. Пошли, Бимбо! Каждое утро Малыш гулял с Бимбо в парке Вазы, и Бимбо считал, что это самый веселый час за весь день, потому что в парке он встречал много других симпатичных собак, которых можно было обнюхать и с которыми было весело поболтать. Малыш обычно играл там с Кристером и Гуниллой, но сегодня он их так и не нашел. "Может быть, они уже уехали на каникулы", -- подумал Малыш. Ну что ж, пусть, ему на это наплевать, пока у него есть Карлсон. Ну и Бимбо, конечно. Тут к Бимбо подбежала какая-то большая собака с явным намерением напасть на него; Бимбо хотел было смело ринуться в бой, чтобы показать этой глупой псине, что он о ней думает, но Малыш удержал его. -- Назад! -- скомандовал он. -- Ты еще мал, чтобы мериться силой с таким теленком. Он сгреб Бимбо в охапку и поискал глазами скамейку, чтобы посидеть, пока Бимбо успокоится. Но все было занято -- люди грелись на солнышке. В поисках свободного местечка Малыш забрел в дальний конец парка. Там он обнаружил скамейку, на которой расположились всего двое парней, причем каждый держал в руке бутылку пива. Малыш их тут же узнал: это были Филле и Рулле. Малыш испугался и хотел было пройти дальше, но вместе с тем что-то притягивало его именно к этой скамейке. Ему ведь надо узнать, продолжают ли Филле и Рулле охотиться за Карлсоном. Возможно, они будут об этом говорить. И чего ему, собственно говоря, бояться? Филле и Рулле никогда его не видели и, следовательно, его не знают. Вот и прекрасно! Значит, он может сидеть с ними рядом сколько ему захочется. Так ведь поступают сыщики в детективных романах, когда выслеживают преступников, -- сидят себе молча рядом и слушают чужой разговор. Итак, Малыш сел на скамейку и весь превратился в слух, но в то же время он иногда обращался к Бимбо, чтобы Филле и Рулле не думали, что он ими интересуется. Однако было похоже, что ему ничего не удастся выведать. Филле и Рулле молча пили пиво. Наконец пиво было выпито, но они все продолжали молчать. И вдруг Филле сказал: -- Конечно, мы сумеем его поймать, мы ведь знаем, где он живет. Я много раз видел, как он летел домой. Малыш так испугался, что едва смог дух перевести. Он был просто в отчаянии. Теперь Карлсону придется сматывать удочки. Филле и Рулле заметили его маленький домик на крыше! Да, теперь всему наступит конец! Малыш сжал кулаки, пытаясь сдержать слезы, и в тот самый момент, когда это перестало ему удаваться, хотя он старался изо всех сил, он услышал, как Рулле сказал: -- Да, я тоже много раз видел, как он влетает в окно, это ведь та самая квартира, куда мы как-то залезли тем летом, сечешь? На четвертом этаже, там на дверях табличка медная и фамилию помню -- Свантесон. У Малыша глаза округлились от удивления. Может, он ослышался? Неужели Филле и Рулле в самом деле думают, что Карлсон живет у Свантесонов? Какое счастье! Это ведь значит, что Карлсон всегда может спрятаться у себя дома и быть там в полной безопасности. Филле и Рулле его не выследили! Да это и не так легко. Ведь никто, кроме трубочиста, не лазает по крышам. Итак, Филле и Рулле не пронюхали про домик на крыше, и тем не менее все это ужасно. Бедняга Карлсон, каково ему придется, если всерьез начнется за ним охота! Этот дурачок никогда не умел прятаться. Филле и Рулле снова долго молчали, а потом Рулле сказал шепотом (Малыш едва расслышал): -- Давай сегодня ночью. Вот тут-то Филле и спохватился, что они сидят не одни на скамейке. Он поглядел на Малыша и сказал очень громко: -- Да, так давай сегодня ночью отправимся копать червей! Но так легко Малыша не проведешь. Он прекрасно понимал, что именно Филле и Рулле собирались делать сегодня ночью: они попытаются поймать Карлсона, когда он, как они думают, лежит в постели у Свантесонов и мирно спит. "Надо поговорить об этом с Карлсоном, и как можно скорее!" -- решил про себя Малыш. Но Карлсон появился только к обеду. На этот раз он не влетел в окно, а бешено затрезвонил во входную дверь. Малыш побежал открывать. -- Ой, как здорово, что ты пришел! -- начал Малыш, но Карлсон не стал его слушать. Он двинулся, прямым ходом на кухню к фрекен Бок. -- Что ты стряпаешь? -- спросил он. -- Такое же жесткое мясо, как обычно? Или ты учитываешь вставные челюсти? Фрекен Бок стояла у плиты и пекла блины, чтобы подать дяде Юлиусу что-нибудь более легкое, чем цыпленок, а когда она услышала голос Карлсона за спиной, то так резко обернулась, что выплеснула на плиту целый половник жидкого теста. -- Послушай, ты! -- в гневе закричала она. -- Как тебе только не стыдно! Как это у тебя хватает совести приходить сюда! Как ты можешь глядеть мне в лицо, бессовестный булочный воришка! Карлсон прикрыл лицо двумя пухленькими ручками и лукаво поглядел на нее в щелочку между пальцами. -- Нет, ничего, глядеть можно, но только осторожно, -- сказал он. -- Конечно, ты не первая в мире красавица, но ведь ко всему можно привыкнуть, так что ничего, сойдет, могу и поглядеть! Ведь главное, что ты милая... Дай мне блинка! Фрекен Бок окинула Карлсона безумным взглядом, а потом обратилась к Малышу: -- Разве твоя мама предупредила меня, что этот мальчик будет у нас обедать? Неужели она так распорядилась? Малыш постарался ответить как можно более уклончиво, но дружелюбно: -- Во всяком случае, мама считает... что Карлсон... -- Отвечай, да или нет, -- прервала его фрекен Бок. -- Твоя мама сказала, что Карлсон должен у нас обедать? -- Во всяком случае, она хотела... -- снова попытался уйти от прямого ответа Малыш, но фрекен Бок прервала его жестким окриком: -- Я сказала, отвечай -- да или нет! На простой вопрос всегда можно ответить "да" или "нет", по-моему, это не трудно. -- Представь себе, трудно, -- вмешался Карлсон. -- Я сейчас задам тебе простой вопрос, и ты сама в этом убедишься. Вот, слушай! Ты перестала пить коньяк по утрам, отвечай -- да или нет? У фрекен Бок перехватило дыхание, казалось, она вот-вот упадет без чувств. Она хотела что-то сказать, но не могла вымолвить ни слова. -- Ну вот вам, -- сказал Карлсон с торжеством. -- Повторяю свой вопрос: ты перестала пить коньяк по утрам? -- Да, да, конечно, -- убежденно заверил Малыш, которому так хотелось помочь фрекен Бок. Но тут она совсем озверела. -- Нет! -- закричала она, совсем потеряв голову. Малыш покраснел и подхватил, чтобы ее поддержать: -- Нет, нет, не перестала! -- Жаль, жаль, -- сказал Карлсон. -- Пьянство к добру не приводит. Силы окончательно покинули фрекен Бок, и она в изнеможении опустилась на стул. Но Малыш нашел наконец нужный ответ. -- Она не перестала пить, потому что никогда не начинала, понимаешь? -- сказал он, обращаясь к Карлсону. -- Я-то понимаю, -- сказал Карлсон и добавил, повернувшись к фрекен Бок: -- Глупая ты, теперь сама убедилась, что не всегда можно ответить "да" или "нет"... Дай мне блинка! Но меньше всего на свете фрекен Бок была расположена дать Карлсону блинов. Она с диким воплем вскочила со стула и широко распахнула дверь кухни. -- Вон! -- закричала она. -- Вон! И Карлсон пошел к двери. Пошел с высоко поднятой головой. -- Ухожу, -- заявил он. -- Ухожу с радостью. Не ты одна умеешь печь блины! После ухода Карлсона фрекен Бок несколько минут сидела молча. Но когда немного отошла, она с тревогой поглядела на часы. -- А твоего дяди Юлиуса все нет и нет! -- вздохнула она. -- Подумай, как давно он ушел! Боюсь, не случилось ли чего. Ведь он, наверное, плохо знает Стокгольм. Малышу передалась ее тревога. -- Да, он, может, заблудился... Тут как раз раздался телефонный звонок. -- Наверное, это дядя Юлиус! -- воскликнул Малыш. -- Звонит, чтобы сказать, что не знает, как попасть домой. Фрекен Бок метнулась в прихожую, где был телефон, Малыш -- за ней. Но звонил не дядя Юлиус -- это Малыш понял, как только услышал, что фрекен Бок говорит обычным ворчливым тоном: -- Да, да! Это ты, Фрида? Ну, как поживаешь? Еще не бросила свои глупости? Малыш не хотел слушать чужие разговоры, поэтому он пошел к себе в комнату и взял книгу, чтобы почитать, но до него доносилось бормотание из прихожей, и конца этому не было. Малыш был голоден. Он догадывался, что рано или поздно это раздражающее его бормотание прекратится, и дядя Юлиус придет домой, и они смогут наконец сесть за стол. Но он хотел обедать немедленно, никого не дожидаясь. И как только фрекен Бок положила трубку, он выскочил в прихожую, чтобы ей это сказать. -- Что ж, могу тебя накормить, -- сказала она милостиво и повела его на кухню. Но у дверей она остановилась как вкопанная. Ее дородная фигура занимала весь проем двери, поэтому Малыш ничего не увидел. Он услышал только ее гневный вопль, а когда он все же высунул голову из-за ее юбки, потому что ему не терпелось узнать, в чем дело, то увидел Карлсона. Карлсон сидел за столом и преспокойно ел один блин за другим. Малыш испугался, что фрекен Бок захочет убить Карлсона -- во всяком случае, вид у нее был такой. Но она только ринулась вперед и схватила тарелку с блинами. -- Ты... ты... ты ужасный мальчишка! -- кричала она. Тогда Карлсон стукнул ее легонько по пальцам и сказал: -- Не трогай мои блины! Я их честно купил у Линдбергов за пять эре. Он широко распахнул свою пасть и отправил туда сразу кипу блинов. -- Я же сказал, что не только ты одна умеешь печь блины. Найти блины очень просто: где чад, там и блины. Малыш снова пожалел фрекен Бок, потому что она никак не могла прийти в себя. -- А где... где... где же тогда мои блины? -- простонала она и поглядела на плиту. Там стояло ее блюдо из-под блинов, но оно было совершенно пустым. И домомучительница снова пришла в ярость. -- Противный мальчишка! -- завопила она. -- Ты их тоже съел! -- Вовсе нет! -- сказал Карлсон возмущенно. -- Поблагодари меня, что я этого не сделал. А ты только и умеешь, что меня обвинять. В эту минуту на лестнице послышались шаги. Наконец-то идет дядя Юлиус. Малыш был рад, что дядя Юлиус не заблудился в лабиринте улиц. А кроме того, его приход положит конец перебранке. -- Прекрасно! -- сказал Малыш. -- Он, значит, нашел дорогу домой. -- Это я позаботился о том, чтобы он мог идти по следу, иначе он никогда бы не дошел, -- сказал Карлсон. -- По какому такому следу? -- удивился Малыш. -- А по такому, какой я оставил, -- сказал Карлсон. -- Потому что я самый заботливый в мире! Но тут раздался звонок, фрекен Бок торопливо пошла открывать дверь, и Малыш тоже побежал встречать дядю Юлиуса. -- Добро пожаловать домой, -- торжественно сказала фрекен Бок. -- Мы уже думали, что ты заблудился, -- сказал Малыш. Но дядя Юлиус не ответил ни фрекен Бок, ни Малышу, а строго спросил: -- Объясните мне, почему во всем доме на каждой дверной ручке висят блины? И он с подозрением поглядел на Малыша, а Малыш пробормотал в испуге: -- Может, это гном? И побежал на кухню спросить Карлсона, что он по этому поводу думает. Но Карлсона в кухне уже не было. Там стояли два пустых.блюда, а на клеенке темнела одинокая лужица варенья. Дяде Юлиусу, Малышу и фрекен Бок пришлось удовольствоваться пудингом. И он оказался совсем недурен. Малыш сбегал за ним в молочную. Он не возражал, когда его послали, потому что ему хотелось посмотреть, как выглядят дверные ручки, когда на них висят блины. Но на дверных ручках никаких блинов уже не было. Он обежал все лестницы и нигде не увидел ни одного блина. Он уже решил, что дядя Юлиус все это выдумал, но вдруг понял, в чем дело... На последней ступеньке сидел Карлсон. Он ел блины. -- Хороши блиночки, но службу свою они уже сослужили, -- сказал он. -- А дядя Юлиус больше не заблудится, он теперь знает дорогу. Набив рот, он фыркнул от возмущения. -- Какая она все же несправедливая, ваша домомучительница! Сказала, что я съел ее блины, а я был невинен как младенец. Из-за нее приходится теперь лопать и вот эти! Малыш не мог не рассмеяться. -- Ты лучший в мире поедатель блинов, Карлсон, -- сказал он, но вдруг что-то вспомнил и сразу стал серьезным. -- Вероятно, они попытаются сегодня ночью поймать тебя. Понимаешь ли ты, что это значит? Карлсон облизал свои жирные пальцы и издал тихое радостное урчание. -- Это значит, что мы проведем веселый вечер, -- сказал он. -- Гей-гоп! Гей-гоп! Медленно сгущались сумерки. Весь день Карлсон отсутствовал. Видно, он хотел, чтобы домомучительница как следует отошла после "курощения блинами". Малыш пошел с дядей Юлиусом в железнодорожный музей. Дядя Юлиус очень любил этот музей, и Малыш тоже. А потом они вернулись домой и поужинали вместе с фрекен Бок. Все шло чин чином -- Карлсон не показывался. Но когда Малыш отправился в свою комнату, его там ждал Карлсон. По правде говоря, Малыш ему даже не обрадовался. -- Ой, до чего же ты неосторожный! -- сказал он. -- Зачем ты сегодня прилетел? -- Как ты можешь задавать такие глупые вопросы? -- удивился Карлсон. -- Да потому, что я собираюсь у тебя ночевать, разве это не понятно? Малыш вздохнул. Весь день он ломал себе голову, как уберечь Карлсона от Филле и Рулле. Может, надо позвонить в полицию? Нет, это не годится, потому что тогда обязательно придется объяснять, почему Филле и Рулле хотят поймать Карлсона, а это просто опасно. А вот Карлсон не ломал себе голову и не боялся. Он стоял у окна и с невозмутимым спокойствием выкапывал персиковую косточку, чтобы очередной раз выяснить, насколько она проросла за сутки. Но Малыш был в самом деле очень напуган. -- Я просто не знаю, что нам делать, -- сказал он. -- Это ты про Филле и Рулле? -- спросил Карлсон. -- Зато я знаю. Есть три способа воздействия -- курощение, дуракаваляние и озверение, и я собираюсь применить их все. Малыш считал, что лучше всего притаиться. Он надеялся, что Карлсон просидит эту ночь у себя в домике на крыше, что он притаится как мышь. Но Карлсон ему сказал, что из всех дурных советов, которые ему давали, этот самый худший. Однако Малыш не сдавался. Дядя Юлиус подарил ему кулек карамелек, и он рассчитывал, что с его помощью ему удастся переубедить Карлсона. Он помахал кульком перед самым носом Карлсона, чтобы его соблазнить, и сказал не без задней мысли: -- Ты получишь весь этот кулек, если полетишь домой и ляжешь спать. Но Карлсон отпихнул руку Малыша. -- Фу, до чего же ты противный! -- воскликнул он. -- Мне не нужны твои паршивые карамельки. Не воображай только, что я хочу их получить! Он печально скривил рот, отошел, забился в дальний угол и сел на скамеечку. -- Я и не знал, что ты такой противный, -- сказал он. -- Так я не играю. Малыш пришел в отчаяние. Ничего более ужасного, чем "так я не играю", быть не могло! Малыш тут же попросил прощения и постарался снова развеселить Карлсона, но ничего не получалось. Карлсон дулся. Он был упрям. -- Ну, я просто не знаю, что еще можно сделать, -- сказал в конце концов Малыш в полном отчаянии. -- Я зато знаю, -- сказал Карлсон. -- Конечно, не наверняка, но вполне возможно, что я буду играть, если ты сделаешь мне что-нибудь приятное... да, пожалуй, сойдет и кулек карамелек. Малыш сунул ему кулек, и Карлсон согласился с ним играть. -- Гей-гоп! -- крикнул он. -- Ты и представить себе не можешь, что будет! Сейчас приготовим все, что надо. "Раз Карлсон останется ночевать, я должен постелить себе на диване", -- подумал Малыш и побежал в комнату Боссе, но Карлсон остановил его. Он сказал, что не стоит стелить: сегодня ночью все равно никто не будет спать. -- Никто, кроме домомучительницы и дядюшки, которые, я надеюсь, будут спать мертвым сном, потому что нам придется и пошуметь, -- пояснил Карлсон. Дядя Юлиус действительно рано отправился в спальню. Он очень устал -- он ведь так плохо спал прошлой ночью и провел потом весь день на ногах. И фрекен Бок нуждалась в отдыхе после волнений булочного и блинного "курощения". Она тоже рано удалилась к себе, вернее, к Бетан в комнату: мама решила, что фрекен Бок на время их отъезда будет там спать. Но прежде чем удалиться на покой, они оба, и дядя Юлиус и фрекен Бок, зашли к Малышу пожелать ему спокойной ночи, а Карлсон, услышав их приближение, спрятался в шкаф. Он сам счел, что так будет умнее. Дядя Юлиус зевнул и сказал: -- Надеюсь, нас опять посетит гном с красным зонтиком и навеет на всех нас сон. "Можешь не сомневаться", -- подумал Малыш, но вслух сказал: -- Спокойной ночи, дядя Юлиус, желаю тебе хорошо выспаться! Спокойной ночи, фрекен Бок! -- И ты сейчас же ложись. Спокойной ночи, Малыш! И они оба удалились. Малыш быстро надел пижаму -- на всякий случай, если фрекен Бок или дядя Юлиус вдруг вздумают встать посреди ночи и посмотреть, спит ли он. Малыш и Карлсон решили обождать, пока фрекен Бок и дядя Юлиус не заснут, поэтому они сели играть в подкидного дурака. Но Карлсон все время жульничал и хотел только выигрывать -- "а то я не играю". И Малыш по возможности давал ему выигрывать, а когда в конце концов тот все же раз проиграл, то быстро смешал карты и сказал: -- Сейчас нам играть некогда, пора приниматься за дело. За это время дядя Юлиус и фрекен Бок успели уснуть -- гном с зонтиком не нарушал их покоя. Карлсон долго ходил от одной двери к другой, прислушиваясь к их храпу. -- Знаешь, кто лучший в мире храпун? А ну-ка, угадай! -- скомандовал Карлсон, а потом изобразил для Малыша, как храпит дядя Юлиус и как фрекен Бок. -- "Брр-пс-пс" -- это дядя Юлиус, а у фрекен Бок храп звучит совсем по-другому: "Брр-аш, бррр-аш! " Но тут Карлсону вдруг пришла в голову новая мысль: у него все еще был большой запас карамелек, хотя он и дал одну Малышу и сам съел десяток, значит, необходимо спрятать кулек в какое-нибудь надежное место, чтобы не думать о нем, когда придет время действовать. -- Понимаешь, ведь мы ждем воров, -- объяснил он. -- У вас нет несгораемого шкафа? Малыш сказал, что, если бы у них был несгораемый шкаф, он запрятал бы туда прежде всего самого Карлсона, но, к сожалению, несгораемого шкафа у них нет. Карлсон задумался. -- Я положу кулек к дядюшке, -- решил он наконец. -- Когда они услышат его храп, то подумают, это рычит тигр, и не решатся войти. Когда он приоткрыл дверь спальни, "брр-пс-пс, брр-пс-пс" зазвучало куда громче и еще более устрашающе. Карлсон довольно захихикал и исчез с кулечком в темноте. Малыш стоял и ждал. Вскоре он вернулся, сжимая в руке вставные челюсти дяди Юлиуса. -- Ну что ты, Карлсон! -- ужаснулся Малыш. -- Зачем ты их взял? -- Неужели ты думаешь, что я могу доверить свои карамельки человеку с зубами! -- сказал Карлсон. -- Представь себе, что дядюшка проснется ночью и увидит мой кулечек! Если зубы у него под рукой, он их мигом наденет и начнет грызть конфеты одну за другой. Но теперь он, к счастью, не сможет этого сделать. -- Дядя Юлиус и так никогда в жизни бы этого не сделал, -- поручился Малыш. -- Он ни за что не взял бы ни одной чужой конфетки. -- Дурак, он решил бы, что это его посетила фея из страны сказок и принесла ему гостинцы, -- сказал Карлсон. -- Да как он мог бы это подумать, раз он сам купил мне эти карамельки? -- возмутился Малыш, нс Карлсон не желал ничего слушать. -- Кроме того, мне все равно нужны эти челюсти, -- сказал он. -- А еще мне нужна крепкая веревка. Малыш сбегал на кухню и принес веревку для сушки белья. -- А зачем тебе? -- спросил Малыш, сгорая от любопытства. -- Хочу сделать капкан для воров, -- ответил Карлсон. -- Наводящий ужас, устрашающий, смертельно опасный капкан для воров. И он показал, где он собирается его соорудить: в узеньком тамбуре у входной двери, соединенной аркой с прихожей. -- Вот именно здесь, и только здесь, -- сказал Карлсон. С каждой стороны арки в прихожей стояло по стулу, и теперь, когда Карлсон приступил к сооружению уникального и весьма хитроумного капкана для воров, он протянул на небольшой высоте от пола несколько раз бельевую веревку между этими стульями и хорошенько ее закрепил. Если кто-нибудь в темноте войдет в дверь и захочет пройти в прихожую, то обязательно споткнется об это заграждение и упадет. Малыш помнил, как в прошлом году к ним забрались Филле и Рулле, чтобы их обокрасть. Они открыли дверь с помощью длинной проволоки, которую просунули в щель почтового ящика, и подцепили ею "собачку" замка. Наверно, и на этот раз они захотят попасть в квартиру таким же образом. Что ж, будет только справедливо, если они запутаются в протянутой веревке. -- И вообще я зря волнуюсь, -- сказал он. -- Ведь когда Филле и Рулле начнут возиться у дверей, Бимбо так громко залает, что разбудит весь дом, и они бросятся наутек. Карлсон поглядел на Малыша так, словно не верил своим ушам. -- Ах вот как? -- сказал он строго. -- Выходит, я зря делал капкан для воров! Нет, так я не играю. Собаку надо немедленно убрать. Малыш всерьез рассердился: -- Что ты несешь! Куда мне ее деть! Ты об этом подумал? Тогда Карлсон сказал, что Бимбо может провести ночь в его домике на крыше. Ляжет на его диванчик, будет себе спать и тихо посапывать. А утром, когда Бимбо проснется, Карлсон принесет ему фарш, он обещает. Пусть только Малыш образумится и согласится отправить к нему Бимбо. Но Малыш не образумился. Он считал, что отсылать Бимбо из дома -- безобразие. А кроме того, как здорово, если Филле и Рулле наткнутся на лающую собаку! -- Ты хочешь все испортить... -- горько сказал Карлсон. -- Никогда не даешь мне повеселиться вволю! На все ты говоришь: "Нет, нет, нельзя". Ты мне только мешаешь. Я не могу уже ни курощать, ни низводить, ни валять дурака, ничего не могу! Тебе на все наплевать, лишь бы твой щенок налаялся всласть и поднял бы ночью переполох. -- Да разве ты не понимаешь... -- начал было Малыш, но Карлсон его перебил: -- Так я не играю! Низводи сам, как умеешь, а я так не играю. Бимбо сердито заворчал, когда Малыш вынул его из корзинки, потому что ему хотелось спать, и последнее, что увидел Малыш, когда Карлсон вылетел с собакой в руках, были два больших недоумевающих глаза. -- Не бойся, Бимбо! Я скоро возьму тебя назад! -- кричал Малыш, чтобы утешить не то себя, не то Бимбо. Карлсон вернулся через несколько минут в прекрасном настроении. -- Привет тебе от Бимбо. Угадай, что он сказал? "Как у тебя уютно, Карлсон, -- вот что он сказал. И добавил: -- Не могу ли я стать твоей собакой?" -- Ха-ха, не мог он это сказать! Малыш хохотал: он знал, чей Бимбо, и Бимбо это тоже знал. -- Что ж, теперь все в порядке, -- сказал Карлсон. Он был доволен. -- Ты же понимаешь, что такие добрые друзья, как мы с тобой, должны уступать друг другу: один всегда поступает так, как хочется другому. -- Да, конечно, но другим почему-то всегда оказываешься ты! -- сказал Малыш со смешком. Он был поражен поведением Карлсона. Ведь любой человек должен был понять, что в таком положении, в каком был Карлсон, лучше всего спокойно лежать себе ночью на диванчике в своем домике на крыше и предоставить Бимбо возможность спугнуть бешеным лаем Филле и Рулле, если они и вправду вздумают лезть в квартиру. Но Карлсон сделал все буквально наоборот да еще внушил Малышу, что так лучше. И Малыш ему охотно поверил, потому что в Малыше тоже жила жажда приключений и он сгорал от желания узнать, как они будут "курощать" на этот раз. Карлсон спешил: он считал, что Филле и Рулле могут явиться в любую минуту -- Я сейчас устрою нечто такое, что их с самого начала испугает насмерть, -- сказал он. -- И глупая собака нам здесь совсем не нужна, поверь мне. Он побежал на кухню и стал рыться в шкафу. Малыш попросил его делать все потише, потому что фрекен Бок спит в комнате Бетан, прямо за стеной. Карлсон об этом не подумал. -- Тогда ты стой на страже! -- скомандовал он. -- Как перестанешь слышать "брр-ж-ж" или "брр-аш", дай мне как-нибудь незаметно знать. Он задумался, и вдруг ему пришла мысль. -- Знаешь, что ты сделаешь? Ты сам начнешь храпеть, да как можно громче. Вот так: "Гррр-ах-ах, гррр-ах-ах". -- Зачем? -- недоумевал Малыш. -- А вот зачем: если проснется дядюшка, он решит, что это храпит фрекен Бок, а если проснется фрекен Бок, она подумает на дядюшку, и ни у кого не возникнет подозрения. Но я-то буду знать, что "гррр-ах-ах" -- это значит, ты мне подаешь сигнал: кто-то из них проснулся, надо быть начеку! И тогда я залезу в шкаф и притаюсь! Ха-ха, угадай, кто лучший в мире проказник? -- А если придут Филле и Рулле, что мне тогда делать? -- спросил Малыш испуганно, потому что не так уж приятно стоять одному в прихожей, когда залезут воры, а Карлсон будет находиться в другом конце квартиры, на кухне. -- Тоже будешь храпеть, -- сказал Карлсон, -- но иначе. Вот так: "Грр-о-го, рр-ого". "Запомнить все эти храпы, пожалуй, труднее, чем выучить таблицу умножения", -- подумал Малыш. Как легко спутать все эти "брр-пс-пс", "грр-ах-ах", "грр-о-го", но он постарается изо всех сил не ошибиться. Карлсон порылся на полках, где лежало белье, и сгреб в охапку все кухонные полотенца. -- Этих полотенец не хватит, -- заявил он. -- Но, к счастью, еще есть полотенца в ванной. -- Что ты задумал? -- допытывался Малыш. -- Мумию! -- ответил Карлсон. -- Вселяющую ужас, устрашающую, смертоносную мумию. Еще более опасную, чем капкан. Малыш толком не знал, что такое мумия, но ему помнилось, что это что-то связанное с египетскими пирамидами. Он знал, что в пирамидах хоронили царей и военачальников, они там лежали, словно задубевшие футляры с пустыми глазницами. Папа как-то раз об этом рассказывал. Царей этих и военачальников бальзамировали, как он сказал, чтобы они сохранились точно такими же, какими были при жизни. И их обматывали потом холстинами, как бинтами, сказал папа. "Но Карлсон вряд ли умеет бальзамировать", -- подумал Малыш и спросил с удивлением: -- Как ты будешь делать мумию? -- Запеленаю ее в кухонные полотенца как миленькую... Да ты об этом не заботься, -- сказал Карлсон. -- Стой на страже и выполняй свое дело, а уж со своим я справлюсь. И Малыш стал на страже. Он прислушивался к звукам, доносящимся из-за дверей: "Брр-пс-пс", "грр-ах-ах". Вроде все как надо. Но потом дяде Юлиусу приснился, видимо, кошмар, потому что его храп стал звучать так жалобно: "Грр-мм, грр-мм" вместо протяжного "пс-пс-пс". Малыш подумал, не надо ли пойти доложить об этом лучшему в мире специалисту по храпу, который орудовал на кухне, но как раз в тот момент, когда он больше всего забеспокоился, что делать, он услышал чьи-то торопливые шаги по лестнице, потом ужасный грохот и поток ругательств. Это явно сработал капкан воров, значит, Филле и Рулле уже здесь, в квартире. Вместе с этим он обнаружил, к великому своему ужасу, что звуки "грр-ах-грр-ах" совсем смолкли. Ой, что же ему делать? В отчаянии он повторил про себя все звуки, которые ему велел запомнить Карлсон, и в конце концов попытался издать какое-то жалкое "гр-о-го" вперемешку с такими же жалкими "грр-ах", но все это совсем не было похоже на храп. Он снова попытался: -- Грр-ах, грр-ах... -- Заткнись! -- донеслось до него откуда-то со стороны капкана, и в темноте он постепенно разглядел очертания чего-то маленького и толстого, что барахталось в натянутых веревках и отчаянно пыталось выбраться. Это был Карлсон. Малыш подбежал к нему и, приподняв стулья, помог ему встать. Но Карлсон не сказал ему спасибо. Он был зол как черт. -- Это ты виноват, -- пробурчал он. -- Ведь я велел тебе принести полотенце из ванной! На самом-то деле он оставил Малыша на страже, а сам побежал в ванную, совсем забыв, бедняга, что у него на дороге стоит капкан для воров. Но при чем тут Малыш? Впрочем, у них не оказалось времени выяснять, кто виноват в случившемся, потому что они оба услышали, как фрекен Бок нажимает ручку своей двери. Нельзя было терять ни секунды. -- Исчезни! -- зашептал Малыш. Карлсон помчался на кухню, а сам Малыш скрылся в своей комнате и кинулся на кровать. Все это он успел проделать в самый последний момент. Он натянул одеяло на голову и робко попробовал издать негромкий храп "грр-ах", но у него снова не получилось, и он лежал молча и слышал, как фрекен Бок вошла к нему в комнату и подошла к его кровати. Он осторожно чуть приоткрыл глаза и увидел, что она стоит над ним в ночной рубашке, белевшей в темноте, стоит и так пристально вглядывается, что у него все тело начинает зудеть. -- Только не делай вид, что ты спишь, -- сказала фрекен Бок, но голос ее был не злым. -- Тебя тоже разбудил раскат грома? -- Да... наверное... Фрекен Бок с удовлетворением кивнула. -- Я весь день чувствовала, что ночью разразится гроза. Было так душно, так парило! Но ты не бойся, -- сказала она и погладила Малыша по голове. -- Пусть себе грохочет, в городе это совсем не опасно. Потом она вышла. Малыш долго лежал в кровати, не смея пошевельнуться. Но в конце концов он все же, тихонько встал. Его очень тревожило, что с Карлсоном, и он неслышно прокрался на кухню. Первое, что он там увидел, была мумия. И какая мумия! Она сидела на табуретке, а рядом стоял Карлсон, гордый как лев, и освещал ее карманным фонариком, который нашел в стенном шкафу. -- Разве она не хороша? -- спросил он. "Она" -- значит, это мумия не царя, а царицы!" -- подумал Малыш. Круглая, толстая царица, потому что поверх кухонных полотенец Карлсон обмотал ее всеми мохнатыми полотенцами, которые нашел в ванной. Голова ее была скручена из салфеток и тоже обмотана полотенцем, в котором он прорезал большие глаза и обвел их черным ободком. Но главное, у мумии были зубы. Настоящие зубы -- зубы дяди Юлиуса. Он засунул их в бахрому салфеток, а для верности прикрепил еще с обоих концов пластырем. Наводящая ужас, устрашающая, смертоносная мумия! При виде ее Малыш содрогнулся. -- Почему на ней пластырь? -- спросил он. -- Она брилась, -- объяснил Карлсон и похлопал мумию по щеке. -- Гей-гоп, она так походка на мою маму, что я думаю назвать ее "Мамочка". И он схватил мумию в охапку и понес в прихожую. -- Как приятно будет Филле и Рулле встретиться Мамочкой! И вот наконец в щель почтового ящика кто-то просунул проволоку. Собственно говоря, Малыш и Карлсон этого не увидели, потому что в тамбуре было темно, хоть глаз выколи, а услышали: раздалось полязгивание и скрежет, так что сомнений быть уже не могло -- вот они, долгожданные Филле и Рулле! Все это время Малыш и Карлсон просидели на корточках под круглым столиком в прихожей и ждали. Так прошло не меньше часа. Малыш даже задремал. Но он разом проснулся, когда в ящике что-то заскрежетало. Ой, вот сейчас все начнется! С него мигом слетел всякий сон, ему было так страшно, что по спине забегали мурашки. Карлсон решил его ободрить. -- Гей-гоп! -- прошептал он. -- Гей-гоп! Подумать только, что с помощью простой проволочки можно так легко сдвинуть "собачку"! Потом дверь осторожно приоткрыли, и кто-то проскользнул в нее, кто-то был здесь, в тамбуре! У Малыша перехватило дыхание -- это и в самом деле было невероятно. Послышались шепот и тихие шаги... И вдруг раздался грохот -- о, что за грохот! -- и два приглушенных вскрика. И только тогда Карлсон под столом зажег свой фонарик и тут же его снова потушил, но на краткий миг луч света упал на наводящую ужас, устрашающую, смертоносную мумию, которая стояла, прислоненная к стене, и в зловещей улыбке скалила зубы -- зубы дяди Юлиуса. И снова крики, на этот раз более громкие. Все дальнейшее произошло как-то одновременно, и Малыш не смог ни в чем разобраться. Он слышал, как распахнулись двери, -- это выскочили из своих комнат дядя Юлиус и фрекен Бок, и тут же он услышал чьи-то шаги в тамбуре. Карлсон потянул Мамочку к себе за поводок, который он надел ей на шею, и она с глухим стуком упала на пол. Потом он услышал, как фрекен Бок несколько раз повернула выключатель, чтобы зажечь свет в прихожей, но он не зажигался, потому что Карлсон выкрутил все пробки на предохранительном щитке на кухне. "Проказничать лучше в темноте", -- сказал он. И вот фрекен Бок и дядя Юлиус беспомощно стояли, не зная, как осветить прихожую. -- Какая ужасная гроза! -- сказала фрекен Бок. -- Все так и грохочет! Неудивительно, что решили выключить электричество. -- Разве это гром? -- спросил дядя Юлиус. -- А я считал, что это нечто совсем другое. Но фрекен Бок стала его уверять, что это наверняка гром, она не может ошибиться. -- Да и что бы это еще могло быть? -- спросила она. -- Я думаю, что это опять пришли к нам сказочные существа, нынче ночью у них здесь встреча, -- объяснил ей дядя Юлиус. Собственно говоря, он сказал "шкашошные шушештва", потому что он стал вдруг шепелявить. "Он ведь остался без зубов", -- догадался Малыш, но тут же об этом забыл. Он мог думать только о Филле и Рулле. Где они? Убежали? Он не слышал, чтобы хлопнула входная дверь. Вероятнее всего, они стоят где-то в тамбуре, притаившись в темноте, может, спрятались за пальто, висящие на вешалке? О, до чего ж страшно! Малыш придвинулся как можно ближе к Карлсону. -- Спокойствие, только спокойствие, -- прошептал Карлсон. -- Скоро мы их снова поймаем. -- Да, конешно, што-то иш двух, -- глубокомысленно сказал дядя Юлиус. -- Но шить в доме штало невошмошно! Потом они оба, дядя Юлиус и фрекен Бок, исчезли, каждый в своей комнате, и снова воцарилась полная тишина. Карлсон и Малыш сидели под столом и ждали. "Прошла уже целая вечность", -- подумал Малыш. Снова послышалось "брр-пс-пс" и "брр-аш", сперва прерывисто и слабо, но потом эти звуки настолько окрепли, что стало ясно -- дядя Юлиус и фрекен Бок опять погрузились в глубокий сон. И вот тогда притаившиеся в темноте Филле и Рулле снова двинулись в путь. Слышно было их дыхание. Ужас охватил Малыша. И тут они зажгли фонарик -- да, представьте себе, у них тоже был фонарик, -- и луч света запрыгал по прихожей. Края скатерти свисали низко, но все же Филле и Рулле легко могли обнаружить под столом их троих -- его, Карлсона и Мамочку. Малыш зажмурил глаза, словно он думал, что становится от этого невидимым, и затаил дыхание. Шепот Филле и Рулле раздавался совсем рядом. -- Ты тоже видел привидение? -- спросил Филле. -- Еще бы! -- подхватил Рулле. -- Белый призрак! Он стоял у этой стены, но теперь исчез. -- Ни в одной квартире в Стокгольме нет столько привидений, как здесь, это мы с тобой давно знаем, -- сказал Филле. -- Давай смотаемся отсюда, да поскорей, -- предложил Рулле. Но Филле не согласился. -- Ни за что на свете! Ради десяти тысяч я готов сражаться не то что с одним, а с целым десятком привидений, заруби себе это на носу. Он тихо поднял стулья, к ножкам которых была прикреплена веревка от капкана, и аккуратно поставил их на прежнее место, чтобы они не валялись под ногами, если придется отсюда бежать без оглядки. При этом он обругал живущих здесь детей: что за дурацкие шутки! -- Надо быть поосторожней! Я и так весь в синяках и шишках. И он снова стал шарить лучом фонарика по всем углам. -- Давай поглядим, где что расположено, и начнем искать, -- сказал он. Луч опять забегал по прихожей, и всякий раз, когда он приближался к столу, Малыш жмурился и весь сжимался в комок. Он ужасно отсидел себе ноги, они стали как деревянные, ему казалось, что они не помещаются под столом и вылезают из-под скатерти -- Филле и Рулле могут их увидеть. К тому же он заметил, что Карлсон снова занялся Мамочкой. Свет фонарика убежал от них, под столом было темно, новее же не настолько, чтобы Малыш не увидел, как Карлсон вытащил Мамочку и поставил спиной к столу. Когда луч карманного фонаря вернулся назад, он упал ей прямо в лицо, осветив ее ужасный оскал. И тогда снова раздались два вопля ужаса, а потом шаги в сторону входной двери. Тут Карлсон оживился. -- Пошли, -- шепнул он Малышу на ухо и пополз, волоча за собой Мамочку, через всю прихожую и исчез в комнате Малыша. Малыш; едва поспевал за ним. -- Какие гадкие люди! -- сказал Карлсон и притворил дверь. -- Не умеют даже отличить мумию от привидения -- это, по-моему, просто гадость! Он осторожно выглянул и стал прислушиваться, стараясь понять, что происходит в темной прихожей. Малыш тоже прислушался: он надеялся, что сейчас хлопнет входная дверь, но этого не случилось. Филле и Рулле были здесь, они тихо шептались: -- Десять тысяч крон! Рулле, не забывай об этом! Учти, никакие привидения меня не остановят! Они довольно долго перешептывались. Карлсон весь превратился в слух. -- Пошли в комнату дядюшки, -- сказал он. -- Гей-гоп! Сейчас позабавимся. Он схватил Мамочку на руки и уложил ее в постель Малыша. -- Хайсан, хопсан, Мамочка, ну вот, наконец-то ты можешь поспать как человек, -- сказал он и подоткнул ей одеяло, как мама подтыкает одеяло, укладывая спать своего ребеночка. Потом шепнул Малышу: -- Погляди, разве она не мила? Он осветил мумию карманным фонариком и одобрительно похлопал ее по щеке. Потом взял покрывало, которое фрекен Бок сняла с кровати, когда приходила к Малышу, и, аккуратно сложив, повесила на спинку стула, и тоже накинул его на Мамочку. "Чтобы она не замерзла", -- подумал Малыш и захихикал. Казалось, под всем этим лежлт и безмятежно спит толстый мальчишка, потому что Мамочка была прикрыта с головой. -- Привет, Малыш! -- сказал Карлсон. -- Теперь, пожалуй, и ты можешь немного поспать. -- Где? -- опять удивился Малыш. К тому же при виде Мамочки у него пропал всякий сон. -- Не могу же я лечь в кровать рядом с мумией! -- Нет, но под кровать можешь, -- сказал Карлсон и полез первым, перекатываясь словно ежик. Малыш -- за ним. -- А теперь ты услышишь типичный шпионский храп, -- сказал Карлсон. -- Разве шпионы храпят как-то особенно? -- снова удивился Малыш. -- Да, они храпят коварно и хитро, так что можно с ума сойти. Вот так: "Хоооо, дооо, дооо!" Шпионский храп походил то на клекот, то на урчание, и звук этот в самом деле наводил ужас тем более что он становился все громче. Малыш испугался. -- Тише! А то сюда придут Филле и Рулле. -- Да ведь для этого и нужен шпионский храп, -- объяснил Карлсон. В этот момент кто-то дотронулся до двери и приоткрыл ее. В темноту ворвался луч фонарика, и в его свете Малыш увидел Филле и Рулле, которые осторожно, на цыпочках, прокрались в комнату. Карлсон храпел громко и зловеще. Малыш пришел от этого в ужас и подумал: "Зря он так. Они нас обнаружат". Правда, покрывало свисало до самого пола, скрывая его и Карлсона от света фонарика и от любопытных глаз. "И все же он это здорово придумал", -- решил Малыш. -- Хооо, хооо! -- пуще прежнего храпел Карлсон. -- Ну, наконец-то мы, кажется, нашли, что искали, -- сказал Филле, понизив голос. -- Дети так не храпят, это наверняка он. Ты только погляди на этого толстого увальня. Точно, он! -- Хооо! -- злобно захрапел Карлсон: ему явно не понравилось, что его назвали толстым увальнем, -- это было слышно по его храпу. -- У тебя наручники наготове? -- спросил Рулле. -- На него сразу надо надеть наручники, не то он убежит. Зашуршало покрывало. А потом Малыш услышал как Филле и Рулле захрипели, словно им не хватало воздуха, и он понял, что они увидели наводящий ужас оскал мумии, которая покоилась на подушке. Однако они не вскрикнули и не бросились наутек, а только дышали как-то странно. -- Ах, да это просто кукла... -- нерешительно сказал Филле. -- Но тогда объясни, -- сказал Рулле, -- как эта кукла сюда попала! Она ведь только что была в прихожей или это другая? -- Да, странно, -- согласился Филле. -- А кто же храпит? Но этого Филле так и не удалось выяснить, потому что послышались приближающиеся шаги. Малыш сразу узнал тяжелую поступь фрекен Бок и разволновался. Что сейчас будет! Какой поднимется крик! Пострашнее грома! Но ничего ужасного не произошло. -- Быстрее в дегароб! -- прошептал Филле. Малыш и оглянуться не успел, как оба жулика оказались в его гардеробе. Тут Карлсон снова охивился. Перекатываясь как ежик, он двинулся к гардеробу и запер его на ключ. Потом он так же ловко и быстро приполз назад под кровать. И в ту же секунду в комнату вошла фрекен Бок, сама похожая на привидение в белой рубашке и со свечой в руке. -- Это ты, Малыш, рыскал только что по моей комнате и освещал все углы фонариком? -- строго сказала она. -- Нет, не я, -- ответил Малыш прежде, чем успел сообразить, что он делает. -- А тогда почему ты не спишь? -- с недоверием спросила фрекен Бок к добавила: -- Почему ты накрылся с головой? Я тебя плохо слышу. Она резко откинула покрывало, думая, что Малыш натянул его себе на голову. И тут раздался ужасный вопль. "Бедная фрекен Бок, она ведь еще не привыкла, как Филле и Рулле, видеть вселяющие ужас, смертоносные мумии", -- подумал Малыш. Он понимал, что настало время выползти из-под кровати. Все равно она его найдет, а кроме того, нужна ее помощь, чтобы как-то справиться с Филле и Рулле. Не могли же они оставаться в гардеробе! И Малыш выполз. -- Не пугайтесь, -- начал он робко. -- Мамочка -- существо не опасное, но вот у меня в гардеробе заперты два вора. Фрекен Бок еще не поишла в себя после встречи с Мамочкой, но когда Малыш сказал, что в гардеробе сидят два вора, она просто разозлилась. -- Что ты несешь! Какие глупости! Воры в гардеробе! Не болтай, пожалуйста! Но для верности она все же подошла к дверце гардероба и крикнула: -- Здесь есть кто-нибудь? Ответа не последовало, и она еще больше разозлилась. -- Отвечайте! Здесь есть кто-нибудь? Если никого нет, то ведь можно это сказать. Но тут она услышала легкий шорох в недрах гардероба и поняла, что Малыш сказал правду. -- Смелый мальчик! -- воскликнула она. -- Такой маленький, а сумел справиться с двумя взрослыми ворами! Герой! Кровать заскрипела, и из-под нее вылез Карлсон. -- Это вовсе не он, -- сказал Карлсон, -- это я все сделал! Он кинул сердитый взгляд на фрекен Бок и на Малыша. -- Спасибо мне, что я такой смелый и хороший во всех отношениях, -- сказал он. -- И такой умный, и красивый, а вовсе не толстый увалень, вот! Фрекен Бок чуть с ума не сошла, когда увидела Карлсона. -- Ты... ты!.. -- закричала она, но тут же спохватилась, что сейчас не время и не место ругать Карлсона за блины, потому что надо было подумать о серьезных вещах. -- Сбегай скорее, разбуди дядю Юлиуса, и мы будем звонить в полицию... Ой, я раздета... пойду накину халат, -- сказала она, бросив стыдливый взгляд на свою ночную рубашку. И она торопливо вышла. Малыш побежал будить дядю Юлиуса. Но прежде взял у Мамочки челюсти. Он понимал, что теперь они нужнее самому дяде Юлиусу. В спальне мерно звучало "грр-пс-пс". Дядя Юлиус спал, как ребенок. Начинало светать. В еще совсем густых сумерках Малыш с трудом разглядел на тумбочке стакан с водой. Он опустил туда челюсти, послышался тихий плеск. Рядом со стаканом лежали очки дяди Юлиуса и кулек с карамельками. Малыш взял кулек и сунул его в карман пижамы, чтобы отдать Карлсону. Дяде Юлиусу было ни к чему его видеть, а то начнет еще допытываться, как он сюда попал. У Малыша возникло смутное ощущение, что на тумбочке должно еще что-то лежать. Ах да, конечно, часы дяди Юлиуса и его бумажник. Ни часов, ни бумажника на месте не было. Но Малыш не обратил на это особого внимания. Ему поручили разбудить дядю Юлиуса, и он приступил к делу. Дядя Юлиус разом проснулся. -- Что еще случилось?.. Первым делом он схватился за зубы и надел их и только тогда сказал: -- Странно, скоро я вернусь домой, в свой Вестергетланд, там можно спать по шестнадцать часов в сутки, а здесь, здесь ночная жизнь... "Что ж, он, пожалуй, прав", -- подумал Малыш и стал ему объяснять, почему он должен немедленно встать. Дядя Юлиус торопливо направился в комнату Малыша, Малыш бежал за ним следом, фрекен Бок, накинув халат, тоже поспешила туда, и все они столкнулись в дверях. -- О, дорогой господин Иенсен, представляете себе, воры! -- причитала фрекен Бок. Малыш сразу заметил, что Карлсона в комнате нет, а окно распахнуто. "Должно быть, он улетел домой. Это хорошо, очень хорошо! Просто счастье, потому что незачем ему встречаться ни с Филле и Рулле, ни с полицией. Это так хорошо, что даже как-то не верится", -- подумал Малыш. -- Они заперты в гардеробе, -- объяснила фрекен Бок и засмеялась испуганно и радостно. Но дядя Юлиус указал на кровать Малыша, где по-прежнему лежала укрытая с головой мумия, и сказал: -- Давайте сперва разбудим Малыша! И тут же в полной растерянности перевел взгляд на Малыша, который стоял рядом с ним. -- Раз он уже встал, как я вижу, -- забормотал дядя Юлиус, -- то кто же это спит в его кровати? Фрекен Бок содрогнулась. Она уже знала, кто, вернее, что лежит в кровати. Это было, пожалуй, даже почище воров. -- Нечто страшное, -- сказала она. -- Вы себе и представить не можете, до чего страшное! Нечто прямо из мира сказок. Глаза дяди Юлиуса засияли. Он совершенно не испугался, нет, куда там, он дружески похлопал это "нечто страшное", что покоилось под одеялом. -- Нечто страшное, толстое, нечто из мира сказок. -- Сказочное чудовище! Нет, это я должен сейчас же увидеть, а ворами займемся потом. И он быстрым движением откинул покрывало. -- Хи-хи! -- пропищал Карлсон и, сияя, приподнялся на кровати. -- Как хорошо, что ты нашел здесь не сказочное чудовище, а всего-навсего меня! Вот радость-то, верно? Фрекен Бок с горьким упреком поглядела на Карлсона. -- И ночью это он нас дурачил? -- спросил дядя Юлиус с обиженным видом. -- Наверно. Я ему голову оторву, когда у меня будет время, -- сказала фрекен Бок. Потом она что-то вспомнила и испуганно дотронулась до руки дяди Юлиуса: -- Дорогой господин Иенсен, нам ведь надо звонить в полицию. Но тут дело приняло вдруг совсем неожиданный оборот. Из гардероба раздался низкий голос: -- Откройте именем закона! Мы из полиции. Фрекен Бок, дядя Юлиус и Малыш совсем растерялись. Один только Карлсон не был ничуть удивлен, зато очень разозлился. -- Из полиции?.. Это вы рассказывайте кому-нибудь другому, жалкие воришки! Но тут Филле закричал из гардероба, что они заплатят большой штраф за то, что задержали полицейских, которые пришли сюда, чтобы поймать опасного шпиона... "Как хитро они все повернули", -- подумал Малыш. -- Откройте, пожалуйста, поскорее шкаф, и все будет в порядке! -- крикнул Филле. Дядя Юлиус поверил и выпустил их. Филле и Рулле вышли из гардероба, но у них был такой подозрительный вид, что дядя Юлиус и фрекен Бок по-настоящему испугались. -- Из полиции? -- с сомнением в голосе переспросил дядя Юлиус. -- А почему вы не в форме? -- Потому что мы секретные сотрудники тайной полиции, -- сказал Рулле. -- И мы пришли сюда, чтобы его забрать, -- добавил Филле и схватил Карлсона. -- Это очень опасный шпион. Но тут фрекен Бок разразилась гомерическим смехом. -- Шпион! Это -- шпион! Ха-ха-ха! Ну и потеха! Этот противный мальчишка -- школьный товарищ Малыша. Карлсон соскочил с кровати. -- И я первый ученик в классе! -- горячо подхватил он. -- Первый ученик, потому что умею шевелить ушами, ну и складывать я тоже умею. Но Филле ему не поверил. Он вытащил наручники и медленно двинулся прямо на Карлсона. Когда он подошел уже совсем близко, Карлсон засеменил ему навстречу на своих маленьких толстых ножках. Филле пробормотал что-то сердитое и стал от нетерпения прыгать на одной ноге. -- Смотри, еще синяк будет, -- предостерег его Карлсон, а Малыш подумал, что у воров всегда бывают синяки. Дело в том, что левый глаз у Филле заплыл и был совсем синий. "Что ж, это по заслугам", -- решил Малыш. Ведь он ворвался к ним в дом и хотел теперь увезти Карлсона, его Карлсона, чтобы продать за десять тысяч крон. Гадкие воры, пусть у них будет побольше синяков! -- Они не полицейские, это ложь, -- сказал он. -- Они воры, я их знаю. Дядя Юлиус задумчиво почесал затылок. -- Вот это нам и надо выяснить, -- сказал он. Он предложил всем вместе посидеть в столовой, пока не будет выяснено, кто они -- полицейские или воры. Тем временем стало почти светло. Звезды на небе погасли -- это было видно из окна. Начинался новый день, и Малышу ничего так не хотелось, как лечь наконец в постель и заснуть, а не сидеть и слушать, как Филле и Рулле рассказывают всякие небылицы. -- Неужели вы не читали в газете, что у нас в Вазастане появился летающий шпион? -- спросил Рулле и вынул из кармана сложенную газету. Но у дяди Юлиуса эта заметка вызывала сомнение. -- Нельзя верить всей чепухе, которую пишут в газетах, -- сказал он. -- Хотя я готов еще раз это перечитать. Подождите, я только схожу за очками. Он ушел к себе, но тут же прибежал назад в страшном гневе. -- Ничего себе полицейские! -- кричал он. -- Украли у меня бумажник и часы! Извольте немедленно отдать мне эти вещи! Но тут Филле и Рулле в свою очередь страшно рассердились. -- Опасно, -- заявил Рулле, -- обвинять полицейских в том, что они украли часы и бумажник. -- Это называется клевета. Разве вы не знаете? -- спросил Филле. -- А за клевету на полицию недолго и в тюрьму попасть. Может, вы и этого не знаете? Вдруг Карлсон изменился в лице и закричал точно так же, как дядя Юлиус, которого он оттолкнул. Видно было, что его просто распирает от злобы. -- А мой кулек с карамельками? -- вопил он. -- Кто его взял? Филле грозно поглядел на него. -- Ты что, в этом нас обвиняешь? -- Нет, я не сошел с ума, -- сказал Карлсон. -- Клевета -- это серьезно. Но одно я могу сказать: если вы взяли кулек и сейчас же не отдадите его назад, то ты сейчас получишь такой же фонарь на другом глазу. Малыш поспешно вытащил из своего кармана кулек. -- Вот твои конфеты, -- сказал он, протягивая кулек Карлсону. -- Я его взял, чтобы передать тебе. Тогда в разговор вмешался Филле: -- Все понятно! Хотите на нас спихнуть свою вину. Не выйдет! Фрекен Бок все это время сидела молча, но тут и ей захотелось высказаться. -- Кто украл часы и бумажник, мне ясно. Он только и делает, что ворует то булочки, то блины -- вообще все, что ему попадается под руку. Она указала на Карлсона, а он словно взбесился. -- Эй, ты, послушай! -- орал он. -- Это же клевета, а за клевету отвечают, разве ты этого не знаешь? Но фрекен Бок отвернулась от Карлсона. Ей надо было серьезно поговорить с дядей Юлиусом. По ее мнению, вполне вероятно, что эти вот господа из тайной полиции. Поэтому у них такой странный вид и они так плохо одеты. Фрекен Бок всерьез думала, что все воры ходят в лохмотьях, она ведь никогда не видела настоящего взломщика. Филле и Рулле сразу повеселели. Филле сказал, что он с первой же минуты понял, какая эта дама умная и замечательная, и просто счастлив, что ему довелось с ней познакомиться. И он несколько раз обращался к дяде Юлиусу за поддержкой. -- Не правда ли, она удивительная, редкая? Неужели вы так не думаете? Неизвестно, что раньше думал по этому поводу дядя Юлиус, но теперь он просто был вынужден соглашаться, а фрекен Бок от всех этих комплиментов опускала глаза и краснела. -- Да, она такая же редкая, как гремучая змея, -- проворчал Карлсон. Он сидел в углу рядом с Малышом и так энергично пожирал карамельки, что хруст был слышен во всей комнате. Когда же кулек оказался пустым, он вскочил и стал прыгать по комнате. Казалось, он просто играет, но с помощью этих нелепых прыжков он постепенно добрался до стульев, на которых сидели Филле и Рулле. -- Такую редкую женщину, как вы, хочется вновь увидеть, -- не унимался Филле, а фрекен Бок еще больше залилась краской и еще больше потупила глаза. -- Да, конечно, конечно, фрекен Бок -- женщина редкая. -- согласился дядя Юлиус, -- но мне все же хотелось бы знать, кто взял мои часы и бумажник. Филле и Рулле, казалось, не слышали, что он сказал. Филле был так увлечен фрекен Бок, что все остальное для него уже не существовало. -- И выглядит она привлекательно, не правда ли, Рулле? -- сказал он тихо, но так, чтобы фрекен Бок это тоже услышала. -- Красивые глаза... и такой прелестный носик, погляди, такой носик хорош в любую погоду, правда, Рулле? Тут фрекен Бок подпрыгнула на своем стуле, и глаза у нее прямо на лоб полезли. -- Что? -- выкрикнула она. -- Что вы сказали? Филле растерялся. -- Да я только сказал... -- залепетал он, по фрекен Бок не дала ему договорить. -- Это вот Филипп, я уверена, -- сказала она и вдруг стала, как показалось Малышу, похожа на Мамочку. Филле был поражен. -- Откуда вы знаете? Вы что, слышали обо мне? Фрекен Бок кивнула с горькой усмешкой. -- Вы спрашиваете, слышала ли я о вас? О да, не сомневайтесь! А его небось зовут Рудольф, да? -- добавила она и показала на Рулле. -- Да. Но откуда вы это знаете? Может, у нас общие знакомые? -- спросил Филле, так и сияя от удовольствия. Фрекен Бок снова кивнула с горькой усмешкой. -- Да, пожалуй, есть. Фрекен Фрида Бок, с Фрейгатен. Вы, кажется, ее знаете? У нее тоже прелестный носик, который хорош в любую погоду, точь-в-точь как у меня, да? Филле, видно, был не в восторге от сравнения носов, потому что сиять он тут же перестал. Более того ему явно захотелось поскорее смотаться, и Рулле видно, тоже не собирался засиживаться. Но за из спиной стоял Карлсон. Неожиданно раздался выстрел, Филле и Рулле подскочили на месте от испуга. -- Не стреляй! -- крикнул Филле, потому что Карлсон ткнул ему в спину указательным пальцем, и он подумал, что это дуло пистолета. -- Выкладывайте бумажник и часы! -- скомандовал Карлсон. -- А не то буду стрелять. Филле и Рулле стали нервно рыться в своих карманах, и в мгновение ока часы и бумажник оказались на коленях дяди Юлиуса. -- Вот гаденыш! -- крикнул Филле, и с быстротой молнии он и Рулле выскочили в прихожую. Никто их не остановил, они хлопнули дверью и скрылись. Первая опомнилась фрекен Бок и выбежала вслед за ними. Она стояла на площадке и кричала вдогонку, пока они неслись вниз по лестнице: -- Фрида про все это узнает, уж поверь! Вот она обрадуется! Она даже перепрыгнула через несколько ступенек, словно собиралась догнать их, но потом все же остановилась и только крикнула вслед: -- И не вздумайте появляться у нас на Фрейгатен, не то прольется кровь. Слышите, что я говорю?... Кровь... После ночи с Филле и Рулле Карлсон стал задаваться еще больше, чем прежде. "Вот лучший в мире Карлсон!" -- этот крик будил Малыша каждое утро. И в комнату влетал Карлсон. И каждое утро он прежде всего вырывал из горшка косточку персика, чтобы посмотреть, насколько она выросла, а потом всегда направлялся к старому зеркалу, которое висело над столом Малыша. Это было небольшое зеркало, но Карлсон долго летал вокруг него, чтобы как можно лучше себя разглядеть. Приходилось это делать по частям -- целиком его отражение в нем не умещалось. Пока он летал, он тихо мурлыкал себе под нос песенку, и в этой песенке воспевал самого себя и все, что с ним случилось. "Лучший в мире Карлсон... хи-ти-ти-хи... стоит десять тысяч крон... И еще он поймал воров и стрелял из пистолета... Какое интересное зеркало... В нем целиком не виден лучший в мире Карлсон... Но то, что видно, красиво... хи-ти-ти-хи... И в меру упитанный, да, да... И хороший во всех отношениях... " Малыш был с этим согласен. Он тоже считал, что Карлсон хороший во всех отношениях. И самое удивительное было то, что постепенно дядя Юлиус тоже по-настоящему к нему привязался. Ведь это Карлсон вернул ему часы и бумажник. Такое дядя Юлиус скоро забыть не может. Фрекен Бок, напротив, всегда на него сердилась, но на это Карлсон не обращал внимания, лишь бы ему вовремя давали еду, а ее она давала. "Если меня не кормят, я уже не я" -- так он однажды выразился. Фрекен Бок мечтала, чтобы Карлсон не проводил у них время, но тщетно, потому что Малыш и дядя Юлиус были на его стороне. Фрекен Бок всегда ворчала, если он появлялся как раз в тот момент, когда надо садиться за стол, но сделать она ничего не могла, и Карлсон ел вместе со всеми. После ночных приключений с Филле и Рулле он прилетал регулярно, словно это было нечто само собой разумеющееся. Карлсон, видно, немного устал от всех проказ той ночи, потому что на следующий день появился только к обеду. Он влетел в комнату Малыша и сразу стал принюхиваться, чем это пахнет на кухне. Малыш тоже долго спал в тот день (Бимбо он взял с собой в постель) -- оказывается, после целой ночи возни с ворами нужно отдохнуть -- и проснулся только незадолго перед тем, как прилетел Карлсон. Вернее, он проснулся не сам, а его разбудил какой-то странный. необычный звук, который доносился из кухни. Фрекен Бок ходила взад-вперед и пела. Пела громко. Прежде Малыш никогда еще не заставал ее за этим занятием и надеялся, что она и сейчас перестанет, потому что это было ужасно. По какой-то непонятной причине она была сегодня в отличном настроении. Утром она успела съездить домой, к Фриде, может, именно это ее так взбодрило, что она распевала во весь голос. "Ах, Фрида, это было бы для тебя лучше!.." -- пела она, но что именно было бы лучше для Фриды, Малышу так и не удалось узнать, потому что Карлсон влетел к ней на кухню и закричал: -- Замолчи! Замолчи! Когда ты так орешь, люди могут подумать, что я тебя бью. Фрекен Бок умолкла и стала угрюмо жарить эскалопы, а когда пришел дядя Юлиус, все сели за круглый стол обедать. "Все сидят вместе и обсуждают события этой ночи, и всем очень уютно", -- подумал Малыш. Карлсон тоже был доволен обедом и вовсю расхваливал фрекен Бок. -- Сегодня тебе удалось по ошибке прекрасно приготовить эскалопы, -- сказал он, чтобы ее ободрить. На это фрекен Бок ничего не ответила. Она только несколько раз вздохнула и плотно сжала губы. Шоколадный пудинг, разлитый в маленькие формочки, Карлсон тоже одобрил. Он проглотил всю свою порцию прежде, чем Малыш успел съесть ложечку от своего, и сказал: -- Да, пудинг хорош, спору нет, но я знаю, что в два раза вкуснее. -- Что? -- заинтересовался Малыш. -- Два таких пудинга, -- объяснил Карлсон и взял себе новую порцию. А это значило, что фрекен Бок останется без сладкого, потому что она сделала только четыре порции. Карлсон заметил, что у нее недовольный вид, и поднял пухлый указательный пальчик. -- Пойми, здесь за столом есть толстяки, которым необходимо худеть. И заметь, их не меньше двух. Имен называть не буду, но уж во всяком случае это не я и не этот вот худышка, -- сказал он и ткнул пальцем в Малыша. Фрекен Бок еще плотнее сжала губы и не вымолвила ни слова. Малыш тревожно посмотрел на дядю Юлиуса, но, казалось, он ничего не слышал. Он все ворчал. Какая в городе плохая полиция! Он звонил в участок и сообщил о происшествии, но его слова не вызвали никакого интереса. У них за ночь случилось еще 313 краж, сказали они, которыми необходимо заняться. Они только поинтересовались, что же все-таки пропало. -- Тогда я им объяснил, -- в который раз повторял свой рассказ дядя Юлиус, -- что благодаря одному смелому и умному мальчику грабителям пришлось уйти домой с пустыми руками. И дядя Юлиус с восторгом посмотрел на Карлсона, который приосанился, как петух, и бросил на фрекен Бок торжествующий взгляд. -- Ну, что скажешь? Лучший в мире Карлсон пугает воров пистолетом! -- воскликнул он. Дядя Юлиус, по правде сказать, тоже испугался этого пистолета. Он явно был очень рад и благодарен, что получил назад свои вещи, но все же не считал, что мальчики должны ходить с огнестрельным оружием, и когда Филле и Рулле удрали, Малышу очень долго пришлось объяснять, что это игрушка. Дядя Юлиус никак не мог в это поверить. После обеда дядя Юлиус отправился в гостиную, чтобы взять сигару. Фрекен Бок стала убирать со стола и мыть посуду, и даже Карлсон не смог ей испортить настроение, потому что она снова начала напевать: "Ах, Фрида, для тебя это лучше!.." Но тут она вдруг обнаружила, что нет ни одного полотенца, и снова рассердилась. -- Ума не приложу, куда делись все полотенца, -- сказала она и в растерянности оглядела кухню. -- Вот он, лучший в мире отыскиватель полотенец! -- воскликнул Карлсон, тыча себя в грудь. -- Ты бы попросила его как надо, чтобы он приложил свой ум, но ты ведь не умеешь ласково! Карлсон сбегал в комнату Малыша и вернулся с такой огромной охапкой полотенец, что его самого не было видно. Но все эти полотенца были грязные и мятые, и фрекен Бок рассердилась еще больше. -- Где это ты так извозил все полотенца?! -- закричала она. -- Они побывали в мире сказок, -- заявил Карлсон. Шли дни. Малыш получил открытку от мамы и папы. Путешествие было прекрасным, писали они, и они надеются, что Малыш тоже весело проводит время и что он хорошо ладит с дядей Юлиусом и фрекен Бок. О Карлсоне, который живет на крыше, там не было ни слова, и Карлсона это сильно обидело. -- Я бы сам написал им открытку, но у меня нет пяти эре на марку, -- сказал он. -- "Хотя вам и не интересно, хорошо ли я лажу с домомучительницей, -- написал бы я им, -- хочу вам сообщить, что хорошо, потому что я стрелял из пистолета, и прогнал воров, и нашел все полотенца, которые потеряла домомучительница". Малыш был счастлив, что у Карлсона нет пяти эре, чтобы купить почтовую марку. Он понимал, что мама и папа не должны получать такой открытки. Малыш уже давно открыл свою копилку и отдал Карлсону все, что там было, но все эти деньги он успел истратить и теперь злился. -- Что за глупость, -- ворчал Карлсон, -- я стою десять тысяч крон, а у меня нет даже монетки, чтобы купить почтовую марку! Как ты думаешь, дядя Юлиус не согласится купить мои большие пальцы на ногах? Малыш считал, что никогда не согласится. -- А может, все же согласится? Он ведь от меня в таком восторге, -- не унимался Карлсон. Но Малыш упорно стоял на своем. Карлсон разозлился и улетел в свой домик на крыше и прилетел назад только тогда, когда Малыш дважды ему просигналил "прилетай скорей!", потому что пора было садиться за стол. "Мама и папа, видно, волнуются, как дядя Юлиус уживется с фрекен Бок, раз они об этом специально пишут, -- думал Малыш, -- но они напрасно беспокоятся. Дядя Юлиус и фрекен Бок в прекрасных отношениях". И с каждым днем, Малыш это замечал, они все охотнее разговаривали друг с другом. Они часто подолгу засиживались в гостиной, и дядя Юлиус все что-то говорил про мир сказок, а фрекен Бок отвечала ему так мило и ласково, что Малыш ее просто не узнавал. В конце концов у Карлсона даже возникли какие-то подозрения. С того самого дня, как фрекен Бок стала закрывать дверь в гостиной. Дело в том, что этой раздвижной дверью у Свантесонов никогда не пользовались, а гостиную от прихожей отделяли только занавески. Но вот теперь, когда фрекен Бок и дядя Юлиус по вечерам пили кофе в гостиной, фрекен Бок вдруг стала закрывать эту дверь. А если в комнату забегал Карлсон, дядя Юлиус отсылал его, говоря, что дети должны играть в другом месте, а они хотят спокойно, в тишине выпить кофе. -- Я тоже хочу кофе, -- возмущался Карлсон, -- налейте мне поскорее кофе и угостите сигарой, я посижу здесь с вами! Но дядя Юлиус живо выставлял его за дверь, а фрекен Бок смеялась от удовольствия. Наконец-то перевес был на ее стороне. -- Я этого больше не потерплю! -- сказал как-то Карлсон. -- Я их проучу. На следующее утро, когда дядя Юлиус был у доктора, а фрекен Бок пошла на рынок за салакой, Карлсон влетел к нему в комнату с большой дрелью в руке. Малыш видел эту дрель и раньше: она висела на стене в домике на крыше, и теперь Малышу не терпелось узнать, зачем Карлсон притащил ее сюда. Но в этот момент что-то опустили в почтовый ящик, и Малыш кинулся в прихожую за почтой. Пришли две открытки, одна от Боссе, другая от Бетан. Малыш был так рад этим открыткам и столько раз их читал и перечитывал, что когда он с этим покончил, оказалось, что Карлсон тоже покончил со своим делом: он просверлил большую дырку в дверях гостиной. -- Что ты натворил, Карлсон! -- крикнул он в испуге. -- Разве можно сверлить дырки в дверях?.. Зачем ты это сделал? -- Как зачем? Чтобы поглядеть, что они там делают! -- ответил Карлсон. -- Как тебе только не стыдно! Мама говорит, что гадко подглядывать в замочную скважину. -- Твоя мама очень умная. Она совершенно права. Замочная скважина существует для ключа, а не для глаз. Но это ведь не замочная скважина, а глазок. Глазок делают для глаз, это ясно уже по самому слову. Что ты можешь мне возразить? Малыш не нашел ответа. А Карлсон тем временем вынул изо рта кусочек жвачки и заткнул ею глазок, чтобы он не был виден. -- Гей-гоп! -- воскликнул он. -- Мы что-то давно не веселились, зато сегодня вечер не будет скучным, я ручаюсь. И Карлсон взял дрель и собрался улетать. -- У меня еще есть одно дело, -- объяснил он. -- Но к салаке я успею вернуться. -- А что за дело у тебя? -- спросил Малыш. -- .Да одно небольшое дельце, хоть денег на марку раздобуду, -- сказал Карлсон. И улетел. Но как только стали коптить салаку, Карлсон вернулся, и весь день он был в превосходном настроении. Он вынул из кармана пятиэровую монетку и протянул ее фрекен Бок. -- Это тебе в виде небольшого поощрения, -- сказал он. -- Купи себе какую-нибудь безделушку: бусы или еще что! Фрекен Бок возмущенно отшвырнула монетку. -- Я тебе покажу безделушку! -- закричала она, но тут появился дядя Юлиус, и фрекен Бок сразу же расхотелось шуметь. -- Смотри, какая она становится шелковая, как только приходит любитель мира сказок! -- шепнул Карлсон Малышу. А фрекен Бок и дядя Юлиус отправились в гостиную, чтобы, как обьгчно, выпить кофе с глазу на глаз. -- Теперь мы посмотрим, что они там делают, -- заявил Карлсон. -- Я сделал последнюю попытку мирно с ней поладить, но она объявила мне войну. Что ж, придется снова заняться ее низведением и курощением. Пусть не ждет от меня пощады! К великому изумлению Малыша, Карлсон вынул из нагрудного кармана сигару. Он зажег спичку, закурил и постучал в дверь гостиной. Никто не сказал "Войдите", но он вошел без всякой церемонии, дымя сигарой. -- Простите, это, кажется, курительная комната, -- важно сказал он. -- Значит, я могу здесь выкурить сигару. Дядя Юлиус рассвирепел. Он вырвал у него сигару, разломал ее пополам и заявил, что если он еще хоть раз увидит, что Карлсон курит, он задаст ему такую трепку, что тот вовек не забудет. И играть с Малышом ему он тоже больше не позволит. Карлсон обиженно выпятил нижнюю губу, глаза его наполнились слезами, и он с досады слегка лягнул дядю Юлиуса ногой. -- А мы все эти дни так хорошо с тобой ладили, противный дядька Юлиус! -- буркнул он и так посмотрел на обидчика, что было ясно, какого он о нем мнения. Но дядя Юлиус в два счета выставил его за дверь, плотно задвинул ее и закрыл на замок. В первый раз. -- Сам видишь, без курощения здесь никак не обойтись, -- сказал Карлсон Малышу. Он снова забарабанил в дверь кулаком и крикнул: -- Надеюсь, ты все же угостишь меня хорошей сигарой! Потом Карлсон сунул руки в карманы и начал чем-то греметь. Похоже, что это были монетки. Да, в самом деле, его карманы были битком набиты пятиэровыми монетками. -- Вот повезло, стал богатый, -- сказал он. Малыш забеспокоился. -- Откуда у тебя столько денег? Карлсон в ответ таинственно подмигнул. -- Это ты узнаешь только завтра, -- сказал он. Малыш еще больше встревожился. Ведь Карлсон куда-то улетал, вдруг он стащил эти деньги! Но это не лучше, чем то, что делают Филле и Рулле, да, это ничуть не лучше, чем сложение яблок, в котором он, как сам хвастался, силен. Малыш разволновался не на шутку. Но думать об этом ему уже времени не было, потому что Карлсон тихонько, осторожно вынул жвачку их глазка. -- Вот, сами виноваты, -- сказал он и припал одним глазом к просверленной дырке. Но он тут же отпрянул, словно увидел что-то ужасное. -- Какое безобразие! -- возмутился Карлсон. -- Что они делают? -- Малыш был заинтересован. -- Я тоже хотел бы это знать, но они исчезли. Дядя Юлиус и фрекен Бок обычно сидели на маленьком диванчике, который прекрасно было видно в глазок. Там их и застал Карлсон, когда ворвался к ним с сигарой. Но сейчас их там не было. Малыш смог сам в этом убедиться, поглядев в глазок. Видно, они пересели на диван у окна, и это, по мнению Карлсона, было просто подло и даже коварно с их стороны. Те люди, у которых есть хоть капля совести, уверял Карлсон, всегда садятся так, чтобы их было видно в замочную скважину или в глазок. Бедняга Карлсон! Он опустился на стул в прихожей и безутешно уставился в одну точку. На этот раз он явно проиграл. Его блестящая идея с глазком оказалась бессмысленной; это был тяжелый удар. -- Пошли, -- сказал он наконец. -- Пойдем поищем у тебя, может, найдем среди твоего барахла какой-нибудь инструмент для курощения. Карлсон долго шарил в ящиках Малыша, но никак не мог напасть на то, что искал. Но вдруг он свистнул от восторга и вытащил длинную стеклянную трубочку, через которую Малыш стрелял горошинами. -- Прекрасный инструмент для курощения! -- завопил Карлсон. -- Теперь найти бы еще какой-нибудь предмет, и порядок! И он нашел еще предмет, отличный предмет -- воздушный шар, который можно было надуть до огромных размеров. -- Гей-гоп!.. -- воскликнул Карлсон, и его пухлые ручки дрожали от нетерпения, когда он привязывал шарик к трубочке. Потом он приложил трубку ко рту, надул шар и закудахтал от радости, когда увидел, что лицо, нарисованное черной краской на желтом шаре, постепенно раздувается до невероятных размеров. -- С этим можно изображать старика, -- сказал Малыш. -- Да, с этим можно изображать все, что угодно, -- уверил его Карлсон и снова выпустил воздух из шарика. -- Главное, что с ним прекрасно можно курощать. И дело пошло на лад. Пошло просто замечательно, хотя Малыш так хохотал, что чуть все не испортил. -- Гей-гоп, -- прошептал Карлсон и осторожно просунул воздушный шарик на стеклянной трубочке через глазок. Потом он стал дуть что было сил в трубку, а Малыш стоял рядом и давился от смеха. Он представил себе, как дядя Юлиус и фрекен Бок сидят на диване у окна и вдруг видят, как у них на глазах в полутьме сумрака возникает и растет круглое, как пузырь, похожее на луну лицо старика. Малыш понимал, какое жуткое впечатление это должно произвести. -- Надо повыть, как привидение, -- сказал Карлсон. -- Подуй пока ты, чтобы шарик не спустил! И Малыш стал дуть, а Карлсон -- стонать и вздыхать, не жалея сил. Видно, те двое, что сидели запершись в гостиной, услышали эти стоны и увидели лунного старика, во всяком случае, вдруг раздался крик, которого Карлсон ждал. -- Они кричат, -- радостно отметил Карлсон и тут же добавил: -- Теперь главное -- не останавливаться на достигнутом. И он снова стал выпускать воздух из шарика. Раздался тихий и таинственный свистящий звук, а когда лунный старик растаял, Карлсон ловко вытащил из глазка трубочку со спущенным резиновым шариком и опять залепил дырку жвачкой, а сам, как ежик, быстро-быстро заполз под круглый столик, покрытый скатертью, -- тот самый, где они уже прятались, когда ждали жуликов. Малыш едва успел скрыться следом, как щелкнул замок, раздвинулась дверь, и фрекен Бок просунула голову в прихожую. -- Я все же думаю: дети, -- сказала она. Но за ней стоял дядя Юлиус, и он был другого мнения. -- Сколько раз я тебе уже говорил, что мы живем в мире сказок, в мире таинственного. Сказочные существа беспрепятственно проходят сквозь закрытые двери и стены, а ты не хочешь этого понять! Фрекен Бок покорилась и послушно сказала, что она, конечно, это тоже способна понять, если как следует подумает. Но она явно не желала, чтобы эти сказочные существа мешали ей пить кофе с дядей Юлиусом, и тут же увлекла его назад в гостиную. И Карлсон и Малыш снова оказались перед закрытой дверью. "И смотреть в глазок было не очень-то весело", -- думал Малыш. И Карлсон тоже так думал. Да, представьте себе, что и Карлсон так думал. Тут, к счастью, позвонил телефон. Малыш подошел. Какой-то женский голос попросил фрекен Бок. Малыш понял, что это Фрида с Фрейгатен, и очень обрадовался. Теперь он имел законное право помешать фрекен Бок, и хотя вообще-то он был милым мальчиком, он сделал это с радостью. -- Фрекен Бок, вас к телефону! -- крикнул он и громко постучал в дверь гостиной. Но безрезультатно. -- Скажи, что я занята! -- крикнула в ответ фрекен Бок из-за закрытой двери. Фрида была так же бессильна нарушить ее уединение с дядей Юлиусом, как и сказочные существа. Малыш вернулся к телефону и сказал, что фрекен Бок не может подойти. Но Фрида хотела во что бы то ни стало узнать, чем так занята ее сестра, что не может даже подойти к телефону, и засыпала Малыша вопросами. В конце концов он сказал: -- Лучше всего спросите ее завтра сами. Он положил трубку и поглядел; что делает Карлсон. Но Карлсона нигде не было. Малыш искал его всюду, в конце концов прибежал на кухню. Подошел к открытому окну и увидел на подоконнике странную фигуру. Там стояло верхом на маминой любимой метле таинственное существо, готовое к отлету. По всей вероятности, это и был Карлсон, хотя по виду существо это было похоже на маленькую ведьму: лицо, вымазанное черным, на голове косынка, а на плечах развевался ведьминский плащ -- мамин большой цветастый передник. -- Послушай, Карлсон, -- сказал Малыш с испугом, -- нельзя, чтобы дядя Юлиус видел, что ты летаешь! -- Я не Карлсон, -- сказал Карлсон глухим голосом, -- я ведьма, самая злая и самая страшная в мире ведьма. -- Ой! -- вырвалось у Малыша. -- Да, да, я самое опасное существо из мира сказок, -- не унимался Карлсон. -- При виде меня у всех волосы становятся дыбом. В голубых сумерках июньского вечера летела ведьма. Малыш глядел ей вслед, не зная, что предпринять. Потом он бросился в комнату Боссе, потому что ее окна выходили на ту же сторону, что и окна гостиной. Ведьма увидела Малыша, широко улыбнулась и помахала ему рукой -- очень кстати, а то Малышу стало уже казаться, что это настоящая ведьма, -- а потом она заглянула в окно гостиной. Фрекен Бок и дядя Юлиус ее, видно, не заметили, потому что до Малыша по-прежнему доносился ровный гул их голосов. И вдруг тишину вечера прорезал крик. Душераздирающий крик ведьмы (она хотела привлечь к себе внимание) -- и гул голосов в гостиной тут же смолк. А ведьма прилетела назад к Малышу, рывком сорвала с себя косынку и плащ, стерла белой гардиной с лица сажу и разом превратилась снова в Карлсона, который швырнул метлу и ведьминские одежды Боссе под кровать. -- Знаешь что? -- сказал Карлсон и, тяжело вздохнув, подошел к Малышу. -- Надо законом запретить старикам так себя вести. -- А что они делали? -- спросил Малыш. Карлсон раздраженно покачал головой. -- Он держал ее за руку! Сидел и держал ее за руку! Нет, представляешь, держать за руку домомучительницу! Ну, что ты на это скажешь? И Карлсон посмотрел на Малыша так, словно он ожидал, что Малыш от удивления упадет в обморок, а когда этого не случилось, крикнул: -- Разве ты не слышишь, что я говорю? Сидят и держат друг друга за руки! Есть же такие дураки на свете! Этот день Малыш никогда не забудет. Он сам рано проснулся: "лучший в мире Карлсон" не прилетел, чтобы его будить. "Так странно", -- подумал Малыш и побежал к почтовому ящику, за газетой. Он хотел успеть прочесть все те небылицы, которые там будут написаны, прежде чем дядя Юлиус отнимет у него газету. Но никаких детективных серий он там не нашел. Малыш вообще дальше первой страницы никогда не доходил. Но тут он вдруг наткнулся на заголовок, который приковал все его внимание: А под этим заголовком была помещена фотография с видом Вестерброна и летящим над ним -- да, тут ошибки быть не могло, -- летящим над ним Карлсоном. Его портрет был тоже помещен в газете. Он стоял и с улыбкой указывал на свой пропеллер и на кнопку на животе. Малыш стал читать, а когда прочел, заплакал. "У нас сегодня в редакции побывал странный посетитель. Этот красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил -- так он сам себя определил -- пришел и потребовал, чтобы ему вручили обещанное нами вознаграждение в размере десяти тысяч крон. Он сам, а не кто-то другой сумел раскрыть тайну Вазастана, как он нам объяснил, но он никакой не шпион, заявил он нам, и у нас нет оснований ему не верить. "Я шпионю только за такими, как домомучительница и дядюшка", -- заявил он. Все это звучит по-детски и вполне невинно, и, насколько мы понимаем, этот "шпион" оказался обыкновенным толстым школьником -- первым учеником в своем классе, как он нас заверил, -- но у этого мальчика есть вещь, которую мог бы применить любой ребенок, а именно: моторчик, с помощью которого можно летать, как, впрочем, это видно на картинке. Мотор этот сделан лучшим в мире изобретателем, как утверждает мальчик, но он отказался рассказать об этом более подробно. Мы сказали, что этот изобретатель стал бы мультимиллионером, если бы наладил массовое производство таких моторов, на что мальчик ответил: "Нет уж, спасибо, нельзя загрязнять воздух летающими мальчиками, достаточно нас двоих -- меня и Малыша". В этом месте Малыш улыбнулся -- во всяком случае, спасибо, что Карлсон хотел летать только с ним и ни с кем другим, -- а потом вздохнул и стал читать дальше. "Надо, однако, признать, что мальчик все же производит странное впечатление. Он говорит без умолку, как-то странно отвечает на наши вопросы и даже не пожелал назвать своей фамилии: "Моя мамочка -- мумия, а отец -- гном", -- сказал он в конце концов, но большего нам добиться не удалось. Он немного болтает по-английски, возможно, отец его англичанин, во всяком случае, он, видимо, знаменитый летчик, если мы верно поняли болтовню мальчишки. И этот интерес к полетам явно передался сыну по наследству от отца. Мальчик утверждает, что имеет право на обещанное вознаграждение. "Я должен получить эти деньги, а не Филле и Рулле или какой-нибудь другой хулиган", -- говорит он. И всю эту сумму он просит выдать ему пятиэровыми монетками, потому что только это, по его утверждению, "настоящие деньги". Он покинул нас, набив свои карманы пятиэровыми монетками. За остальными монетами он собирается зайти, прихватив с собой тачку. Редакция заявляет, что он может получить их в любой день. Разговор с ним был весьма любопытен, хотя и не все, что он говорит, можно понять. "Имейте в виду, что вы заплатили только приблизительно" -- это были его последние слова, а потом он вылетел через окно и направился в сторону Вазастана. Имя свое мальчик нам назвать отказался, боясь, что его имя попадет в газету, "потому что Малыш этого не хочет", сказал он, и вообще создается впечатление, что он очень привязан к своему младшему брату. Мы не можем открыть имя мальчика, но все же сообщим нашим читателям, что оно начинается слогом "Карл", а завершается слогом "сон". Но если человек не хочет, чтобы его имя было напечатано в газете, то мы обязаны с этим считаться. Вот почему мы на протяжении всей статьи звали его только "мальчик", а не "Карлсон", как его, собственно, и зовут". -- Он очень привязан к своему младшему брату, -- пробормотал Малыш и снова вздохнул. А потом подошел к веревочке у окна и резко позвонил, это был сигнал Карлсону: "Прилетай". И Карлсон прилетел. Он так и сиял. -- В газете есть что-нибудь интересное? -- спросил он, выкапывая, как всегда, из горшка персиковую косточку. -- Читай вслух, если это действительно интересно. -- Ты всякий стыд потерял, -- сказал Малыш. -- Разве ты не понимаешь, что ты все испортил. Нас с тобой уже не оставят в покое никогда. -- А кому нужен покой? -- удивился Карлсон, вытирая свои испачканные в земле руки о пижаму Малыша. -- Надо, чтобы было весело и забавно, а то я не играю. Ну, а теперь читай! И пока Карлсон кружил по комнате, стараясь получше разглядеть себя в маленьком зеркальце, Малыш читал ему вслух статью. Он пропустил слова "невероятно толстый" и вообще все, что могло обидеть Карлсона, а остальное он прочел от начала до конца, и Карлсон был счастлив. -- Интересное знакомство -- это про меня. Да, в этой газете каждое слово -- правда. -- "Он очень привязан к своему младшему брату", -- прочел Малыш и вопрошающе поглядел на Карлсона. -- Эти слова тоже правда? Карлсон перестал летать и задумался. -- Да, вообще-то да, -- сказал он неохотно. -- Удивительно, что можно привязаться к такому глупому мальчишке, как ты! Это только по моей доброте, потому что я самый добрый и самый милый в мире... Ну, читай дальше! Но Малыш не смог читать, пока не проглотил комок в горле; значит, правда, что Карлсон привязан к нему! А на все остальное тогда наплевать! -- Хорошо, что я попросил их не называть моего имени в газете, правда? -- сказал Карлсон. -- Я это сделал только для тебя, ведь ты хочешь держать меня в тайне, в полной тайне. Потом он схватил газету и долго с любовью разглядывал обе напечатанные там фотографии. -- Здесь, боюсь, не видно, до чего я красив, -- сказал он. -- И что я в меру упитанный, тоже не видно, гляди! Он сунул газету Малышу под нос, но тут же рванул ее себе назад и горячо поцеловал свою фотографию, где он демонстрирует пропеллер. -- Гей-гоп, когда я себя вижу, мне хочется кричать "ура!", -- сказал он. Но Малыш отнял у него газету. -- Фрекен Бок и дядя Юлиус уж, во всяком случае, не должны ее увидеть, -- объяснил он. -- Ни за что на свете! Он сложил газету и засунул как можно дальше себе в ящик. Не прошло и минуты, как дядя Юлиус приоткрыл дверь его комнаты и спросил: -- Газета у тебя, Малыш? Малыш покачал головой. -- Нет, у меня ее нет. Ведь она правда была не у него, а лежала в ящике стола, оправдывался он потом перед Карлсоном за свой ответ. Впрочем, дядя Юлиус странным образом не проявил в тот день обычного интереса к газете. Его мысли были явно заняты чем-то другим, чем-то очень приятным, должно быть, потому что у него был непривычно счастливый вид. И потому ему надо было идти к доктору. В последний раз. Через несколько часов он уезжает к себе домой, в Вестергетланд. Фрекен Бок помогала ему укладывать вещи, и Малыш и Карлсон слышали, как она его попутно наставляла: чтобы он не забыл застегнуть верхнюю пуговицу на пальто, а то еще продует, и чтобы он осторожно переходил улицу, и чтобы не курил натощак! -- Какова домомучительница, а? -- сказал Карлсон. -- Ей, наверное, кажется, что она его жена! Но этот день странным образом оказался полон сюрпризов. Не успел дядя Юлиус уйти, как фрекен Бок кинулась к телефону. И она говорила так громко, что Малыш и Карлсон невольно услышали весь ей разговор. -- Алло! Это ты, Фрида? -- начала она торопливо. -- Ну как поживает твой прелестный носик?.. Видишь ли, это я уже слышала, но тебе больше нечего беспокоиться о моем носе, потому что я намерена его прихватить с собой, когда уеду в Вестергетланд... Ах да, я совсем забыла тебе сказать, что я собираюсь переехать в Вестергетланд... Нет, вовсе не в качестве экономки, а просто я выхожу замуж, хотя я и такая толстая... Ну, что ты скажешь?.. Да, конечно, ты имеешь полное право это узнать... За господина Юлиуса Иенсена, именно за него... да, это чистая правда, ты говоришь с госпожой Иенсен, дорогая Фрида... Я вижу, ты растрогалась... ты плачешь... Ну, ну, Фрида, не огорчайся, ты тоже еще можешь встретить хорошего человека... Прости, но мне некогда больше с тобой говорить, мой жених сейчас придет... Я потом еще позвоню, Фридочка. Карлсон глядел на Малыша широко раскрытыми глазами. -- Скажи, есть лекарства, которые лечат дураков? -- спросил он наконец. -- Если есть, то надо срочно дать его дяде Юлиусу, да еще самую большую дозу! Но Малыш ничего не слышал про такое лекарство. Карлсон сочувственно вздохнул, а когда дядя Юлиус вернулся от доктора, он подошел к нему и молча сунул в руку пятиэровую монетку. -- Это еще зачем? -- спросил дядя Юлиус. -- Купи себе что-нибудь приятное, -- сказал Карлсон печально, -- ты в этом нуждаешься. Дядя Юлиус поблагодарил Карлсона, но он был так весел и счастлив, что не нуждался в пяти эре для подъема настроения. Дядя Юлиус все повторял, что он счастлив и что никогда не забудет этих дней. А кроме того, здесь ему открылся замечательный мир сказок. Правда, он испугался, когда увидел, что мимо окна пролетает ведьма, это он отрицать не будет, но... -- Не просто ведьма, -- уточнил Карлсон, -- а самая ведьмистая ведьма на свете! Но главное, что он снова окунулся в мир своих предков, гнул свое дядя Юлиус, и это его несказанно радует. Эти прекрасные сказочные дни прошли, но он завоевал сердце сказочной принцессы, и вот теперь будет свадьба. -- Сказочная принцесса! -- повторил за ним Карлсон, и глаза его заблестели. Он долго смеялся, потом поглядел на дядю Юлиуса, покачал головой и снова принялся хохотать. Фрекен Бок хлопотала на кухне; такой веселой Малыш ее еще никогда не видел. -- Я тоже очень полюбила ведьм, -- сказала она, -- потому что, если бы одна ведьма не летала у наших окон и не пугала бы нас, ты, Юлиус, никогда бы, наверное, не кинулся мне на шею, и вообще ничего бы не было. Карлсон подпрыгнул на месте с досады, а потом пожал плечами. -- Что ж, пустяки, дело житейское! -- сказал он. -- Хотя не думаю, чтоб у нас в Вазастане было много ведьм. А фрекен Бок говорила уже о свадьбе и с каждой минутой выглядела все счастливей и счастливей. -- Ты, Малыш, будешь у нас на свадьбе, -- сказала она. -- Тебе сошьют бархатный костюм, ты будешь в нем такой красивый. Малыш содрогнулся. Черный бархатный костюм... Да Кристер и Гунилла его засмеют! Зато Карлсону было не до смеха. Он всерьез обиделся. -- Так я не играю, я тоже хочу быть на свадьбе, я тоже хочу, чтобы мне сшили черный бархатный костюм!.. Нет, так я не играю!.. Тут настала очередь фрекен Бок посмеяться вволю. -- Веселая будет с тобой свадьба, не соскучишься. -- Я тоже так думаю, -- горячо подхватил Карлсон, -- я буду стоять у тебя за спиной в черном бархатном костюме, и кидать все время пятиэровые монетки, и стрелять из своего пистолета! Что за свадьба без салюта! Дядя Юлиус был так счастлив, что ему хотелось, чтобы все были счастливы, и он тут же пригласил Карлсона. Но фрекен Бок сказала, что тогда свадьба будет без нее. И в тот день тоже настал вечер. Малыш сидел у Карлсона на крыльце, сгущались сумерки, и во всем Вазастане зажглись огни, и во всем Стокгольме -- море огней, куда ни погляди. Да, настал вечер, Малыш сидел рядом с Карлсоном, и это было хорошо. Как раз сейчас в Вестергетланде на маленькой станции остановился поезд и из вагона вышел дядя Юлиус. Где-то в море плывет назад, в Стокгольм, белый пароход, а на его палубе стоят мама и папа. Фрекен Бок была у себя дома, на Фрейгатен, чтобы ободрить Фриду. Бимбо спал в своей корзинке. Но здесь, на крыше, Малыш сидел со своим лучшим другом, и они ели свежие плюшки фрекен Бок. Все это было замечательно. И все же Малышу было тревожно. Нет тебе покоя, если ты дружишь с Карлсоном! -- Я попытался тебе объяснить как мог, -- сказал Малыш. -- Я оберегал тебя до сих пор, это верно. Но что теперь будет, я не знаю. Карлсон запихал себе в рот целую плюшку и проглотил ее. -- Какой ты глупый! Теперь они могут охотиться за мной, чтобы получить несколько пятиэровых монет, я всему этому положил конец; пойми, Филле и Рулле теперь нечего за мной гоняться. Малыш тоже взял плюшку и откусил кусочек. -- Нет, это ты глупый. Теперь весь Вазастан, во всяком случае целые толпы дураков, будет ходить за тобой по пятам, чтобы поглядеть, как ты летаешь, или украсть твой мотор. Карлсон оживился. -- Ты думаешь? Если ты прав, то мы можем сегодня хорошо повеселиться, во всяком случае. Малыш всерьез разозлился. -- Как ты справишься, -- сказал он гневно, -- как ты справишься, я тебя спрашиваю, если тебя будут осаждать толпы народу! -- Ты знаешь, есть три способа: курощение, низведение и дуракаваляние. И я думаю, что придется применить все три сразу. Карлсон склонил голову набок и посмотрел на него лукаво. Карлсон выглядел так забавно, что Малыш невольно улыбнулся и повеселел. Карлсон сунул руки в карманы и радостно позвенел своими пятиэровыми монетками. -- Гей-гоп, богатый, и красивый, и умный, и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, это я, лучший в мире Карлсон, лучший во всех отношениях, ты это понимаешь, Малыш? -- Да, -- ответил Малыш. Но в кармане у Карлсона были не только пятиэровые монеты, но и маленький пистолет, и, прежде чем Малыш успел остановить Карлсона, выстрел прокатился по всему Вазастану. "Ну вот, начинается", -- подумал Малыш, когда увидел, что в соседних домах раскрываются окна, и услышал гул взволнованных голосов. Но Карлсон запел свою песенку, и большими пальцами он отбивал такт: Пусть все кругом Горит огнем, А мы с тобой споем: Ути, боссе, буссе, бассе, Биссе, и отдохнем. Пусть тыщу булочек несут На день рожденья к нам. А мы с тобой устроим тут Ути, боссе, буссе, капут, Биссе и тарарам. Жили-были храбрый король со своей прекрасной королевой. Они были без- детны, и это их очень огорчало. Горячо молились они, чтобы Бог послал им ребеночка, и, наконец, королева родила дочь. Пышно справили крестины новорожденной, пригласив на празднество всех волшебниц королевства (их было семь) в крестные матери. Приглашенные волшебницы по-тогдашнему обычаю сделали маленькой принцессе подарок и пожелание. Таким образом, принцесса была одарена всякими хорошими ка- чествами. После крестин все волшебницы отправились на торжественный обед в честь этого знаменательного события, где для них приготовили роскошные угощения. Перед каждой из семи волшебниц поставили золотую посуду, усы- панную бриллиантами и рубинами. Рядом лежали великолепные золотые ложки, вилки и ножи. Когда волшебницы уселись за стол, в зал вошла старая-прес- тарая колдунья, которую не пригласили, потому что ее считали давно умер- шей или очарованной. Более пятидесяти лет она не показывалась из своей башни, и все, естественно, про нее забыли. Король с королевой посадили старуху за стол. Но золотой посуды и сто- ловых приборов больше не было, так как они были заказаны и сделаны стро- го по количеству приглашенных волшебниц, поэтому старой волшебнице пос- тавили серебряную посуду. Старая ворчунья страшно обиделась на это и пробормотала сквозь зубы: - Хорошо же, они у меня увидят... Самая молодая волшебница, сидевшая рядом со старухой, услышала ее бормотание и сообразила, что колдунья может наделать малютке неприятнос- тей, поэтому она решила последней наградить маленькую принцессу, чтобы, таким образом, постараться поправить то зло, которое колдунья навлечет на малышку. Наконец волшебницы начали награждать маленькую принцессу разными ка- чествами. Младшая пообещала, что она будет красивее всех на свете, вто- рая - что умнее ее трудно будет сыскать девушку, третья дала принцессе милосердие и доброе сердце, четвертая и пятая наградили ее искусством танца и соловьиного пения, шестая - даром игры на всех музыкальных инструментах без исключения. Затем дошла очередь старой колдуньи. Злорадно ухмыляясь, она сказала: - Принцесса проткнет себе палец веретеном и умрет в тот же час. От этого ужасного предречения все безудержно заплакали. Но тут седьмая волшебница громко сказала: - Не плачьте, дорогие гости и вы, король с королевой. Я не могу отме- нить то, что сказала старая карга, но в моей власти немного изменить это предсказание. Когда принцесса проткнет себе палец веретеном, она не ум- рет. Она уснет глубоким сном ровно на сто лет. И однажды придет молодой принц и разбудит ее. Несмотря на это обещание, король издал указ, запрещающий всем в коро- левстве пользоваться веретенами под страхом смерти. Не разрешалось даже просто держать их дома. Но он не знал, что обычный смертный не может по- бедить волшебство. Прошло пятнадцать лет. И вот однажды юная принцесса решила обследо- вать все комнаты и закоулки в огромном отцовском замке. Взобравшись на самый верх, в одной крохотной, покрытой паутиной комнатке она нашла ма- ленькую старушонку, которая, улыбаясь, пряла веретеном пряжу. - Ой, что это такое у тебя в руках? - воскликнула принцесса. - Бабуш- ка, покажи мне, пожалуйста, эту вещичку. - Это веретено, мое золотко, - сказала старушка, которая давным-давно не выходила из своей каморки и слыхом не слыхивала о старой колдунье, зловещем предсказании и королевском указе. - Возьми посмотри, если инте- ресно. Как только принцесса взяла веретено в руки, она уколола им палец и замертво упала на каменный пол комнаты. - На помощь! - закричала перепуганная старушка, и все королевские слуги вмиг сбежались к ней. Они изо всех сил старались оживить принцес- су, прикладывали ей на голову холодное льняное полотенце, нюхательную соль к носу, брызгали в лицо розовой водой - все было бесполезно. Прибежавший вслед за слугами король понял, что пророчество старой ведьмы сбылось. Он приказал отнести принцессу в самую лучшую дворцовую комнату, одеть в самое красивое платье и положить на кровать из парчи, золота и серебра. Волшебный сон не нарушил красоты принцессы. Ее щеки алели, как розы, зубы были белы, как кораллы, и свежи, как лепестки ли- лии, спокойное ровное дыхание показывало, что она не умерла, а просто уснула. Волшебница, которая спасла ее жизнь своим заклинанием, в этот роковой день находилась далеко от дворца. Но карлик в семимильных сапогах тотчас же принес ей известие об этом несчастье, и не прошло получаса, как она появилась в замке. Король рассказал доброй волшебнице все по порядку и спросил у нее, правильно ли он все сделал. - Принцесса очень огорчится, проснувшись через столько лет и не найдя вокруг себя слуг, а у видя только пустой замок, - сказала добрая фея. - Я не могу допустить этого. Своей волшебной палочкой она коснулась всех, кто был в замке: фрей- лин, гувернанток, горничных, дворецких, поваров и поварят, охранников и пажей, конюхов, лошадей в конюшнях, кучера и даже маленькой любимицы принцессы - собачки Пуфлетты, которая лежала рядом с хозяйкой на крова- ти. Король с королевой поцеловали свою дочь и ушли жить в другой замок. А добрая фея окружила замок дремучим лесом и зарослями колючего терновни- ка, чтобы ни человек, ни зверь не посмели нарушить раньше времени сто- летний сон принцессы. Прошло сто лет. Однажды молодой королевич, сын короля соседнего госу- дарства, охотился в этих местах. Вдруг высоко подняв голову, он увидел в центре дремучего леса верхушки каких-то старинных башен. Принц начал расспрашивать проживающих в этих местах людей и получил на свой вопрос пятьдесят разных ответов. Один сказал ему, что это место сборища ведьм, где они празднуют свой шабаш, другой уверял, что там живут эльфы, ма- ленькие лесные человечки, третий - что там живет огромный голодный людо- ед. Только один совсем древний старец сказал ему: - Когда я был совсем маленьким ребенком, я слышал от своего отца, что в том замке спит необыкновенной красоты принцесса. Фея усыпила ее на сто лет, и только какой-нибудь смелый принц сможет ее разбудить. Молодой королевич поверил старцу. - Какое интересное приключение ждет меня! - воскликнул он. - Вперед, к счастью и удаче! - и, помчавшись к замку, он пришпорил коня. Жажда любви и славы придавала ему храбрости. Подъехав совсем близко к дикому лесу, он собрался пробираться через него, как вдруг колючие заросли тер- новника расступились сами собой, давая ему дорогу. Принц направился к замку, а заросли сомкнулись у него за спиной, не давая никому возможнос- ти следовать за ним. Вскоре он вошел во дворец и ужаснулся. В полной ти- шине кругом спали люди, которых сон застал в самых естественных позах: кто-то пировал, кто-то поднимался по дворцовой лестнице, кто-то вышивал или читал. Пройдя дальше, принц вошел в золотую комнату и остановился в изумлении. На золотой, затканной серебром парчовой кровати спала сказоч- ной красоты принцесса. Даже солнце не могло сравниться с ней, розы бы увяли в сравнении с румянцем на ее щеках, а гордые белые лилии стыдливо спрятались бы, если б им предложили померяться с ней белизною кожи. Смущенный и очарованный ее красотой, принц присел рядом с ней. И вот, наконец, сбылось предсказание доброй феи, и принцесса, ровно через сто лет, проснулась и открыла глаза: - Как же долго я вас ждала, мой милый принц, - прошептала она. В восхищении от этих слов, от ее красоты и от необычности всего про- исходящего, королевич понял, что полюбил принцессу больше жизни. Постепенно все в замке начало оживать, всякий принялся за свое дело, и вошедшая в зал фрейлина объявила: - Обед подан. Королевич помог принцессе подняться. Он ни словом не обмолвился, что ее роскошное платье уже давно вышло из моды и выглядело очень нелепо. Но даже в этом старомодном наряде она выглядела лучше самых модных красавиц в мире. В красивой дворцовой комнате они пообедали. Принц был очарован ста- ринными кушаньями и музыкой, мелодию которой он помнил с детства. После обеда священник обвенчал молодого принца и принцессу в дворцовой церкви. На следующий день принц отправился домой к своим родителям. Он решил сохранить от них свое приключение в секрете, поскольку его мать была злой женщиной, и говаривали даже, что она из породы людоедов. Кроме то- го, она отличалась вспыльчивостью и не любила, когда ее сын делал что-то, не спросив предварительно у нее совета. Поэтому королевич ска- зал, что заблудился на охоте и провел ночь в избушке лесника. Никто ни о чем не догадывался, и так прошло два года. У принца и принцессы родилось двое детей. Старшую дочку они назвали Утренней Зарей, а второго ребенка - сына - Ясным Днем. Вскоре старый король умер, и принц унаследовал его трон. Он объявил о своей женитьбе и с пышной церемонией перевез в замок свое маленькое се- мейство. Некоторое время спустя, следующим летом, молодой король пошел вое- вать. Отправляясь в поход, он поручил своей матери управлять госу- дарством в его отсутствие. Как только он уехал, старая королева тотчас отослала принцессу с детьми в разрушенный дом посреди дремучего леса и через несколько дней приехала навестить их. Она позвала повара и сказала ему: - Подай мне завтра на обед Утреннюю Зарю. - О, Ваше Величество! - вскрикнул повар. - Исполняй! - сказала королева страшным людоедским голосом. - И не забудь полить ее сверху вкусным соусом. Бедный повар, видя, что с людоедкою спорить бессмысленно и опасно, взял большой кухонный нож и пошел в комнату Утренней Зари. Увидя его, маленькая девочка засмеялась, радостно захлопала в ладоши и попросила рассказать ей сказку. Она была так прелестна и нежна, что повар не смог заставить себя сделать черное дело и убить ее. Он со слезами выбежал из комнаты. На скотном дворе он нашел молодого барашка, зарезал его и приготовил на обед старой королеве. Между тем его жена спрятала Утреннюю Зарю на сеновале. Людоедка с большим удовольствием съела молодого барашка, при- говаривая: "Никогда в жизни не едала такой вкуснятинки!" В следующее воскресенье она опять позвала повара и сказала: - Сегодня к ужину приготовь мне Ясный День! Повар не стал с ней спорить, а взял и спрятал мальчика на сеновале. Потом приготовил под чудесным белым соусом молодого гуся и отдал его ко- ролеве. Людоедка была восхищена кулинарными способностями повара и оста- лась довольна. Прошло еще некоторое время. Все было спокойно. Но однажды злодейка опять заявила повару: - Теперь я хочу съесть молодую королеву. Подай мне ее под тем же вкусным соусом! Это была трудная задача для повара. Молодой королеве было двадцать лет, не считая ста лет, которые она проспала. А животные на ферме были слишком молоды, и людоедка могла обнаружить обман. Страшно боясь прогневить людоедку, повар решился-таки убить молодую королеву. Настроившись решительно, он ворвался к ней в комнату. Но уви- дев прекрасную королеву, он решил рассказать ей все. - Делай, как тебе ведено! - сказала ему королева, гордо подняв голо- ву. - Я с радостью умру, чтобы на том свете наконец-то встретиться с мо- ими несчастными съеденными детьми. Она не знала, что ее дети живы и здоровы. Ее храбрость обезоружила повара. - О, нет, моя госпожа! - воскликнул он. - Я не могу сделать это. Вам не нужно умирать, чтобы увидеться со своими детьми. Я их надежно спря- тал, и вас я спрячу тоже. А злой королеве вместо вас приготовлю на обед дикого оленя. Он спрятал королеву на сеновале, а людоедке приготовил молодого оле- ня, которого та съела с огромным удовольствием. Старая карга решила, что когда вернется ее сын, она скажет, будто бы бешеные волки загрызли всю его семью. Однажды она прогуливалась по двору и проходила мимо сеновала. Вдруг она услышала доносящийся оттуда детский смех и знакомый женский голос, успокаивающий детей. Без сомнения, это была молодая королева со своими детьми. Людоедка впала в бешенство, оттого что ее обманули. Она закричала диким голосом: - Найдите самую большую и глубокую бочку в королевстве. Поставьте ее во внутреннем дворе и к утру заполните ее ядовитыми змеями, жабами, яще- рицами и ехиднами. Бросьте туда молодую королеву с детьми и поваром. Я хочу посмотреть, как они будут умирать там в страшных муках. На следующий день людоедские слуги приготовились бросить королеву с детьми и поваром в кишащую извивающимися змеями и отвратительными жабами бочку. Но вдруг ворота замка распахнулись и в них въехал молодой король, вернувшийся с войны. - Что это у вас тут готовится? - воскликнул он в изумлении. Никто не посмел сказать ему правду, все стояли молча, потупив глаза. Старая людоедка поняла, что сейчас все ее фокусы станут известны, и со злости, что она не добилась своего, прыгнула в бочку, где ее тут же ра- зорвали на части отвратительные ползучие твари. Король поначалу опечалился, но потом, узнав все, утешился и стал жить счастливо со своей прекрасной женой и двумя очаровательными детьми. Жил да был удачливый в делах, сильный, смелый, добрый король со своей прекрасной женой королевой. Его подданные обожали его. Его соседи и со- перники преклонялись перед ним. Его жена была очаровательна и нежна, а их любовь была глубока и искренна. У них была единственная дочь, красота которой равнялась добродетели. Король с королевой любили ее больше жизни. Роскошь и изобилие царили во дворце повсюду, советники короля были мудры, слуги - трудолюбивы и верны, конюшни были полны самыми породисты- ми лошадьми, подвалы - неисчислимыми запасами еды и питья. Но самое удивительное заключалось в том, что на самом видном месте, в конюшне, стоял обыкновенный серый длинноухий осел, которого обслуживали тысячи расторопных слуг. Это была не просто причуда короля. Дело заклю- чалось в том, что вместо нечистот, которыми должна бы быть усеяна осли- ная подстилка, каждое утро она была усыпана золотыми монетами, которые слуги ежедневно собирали. Так прекрасно шла жизнь в этом счастливом ко- ролевстве. И вот однажды королева заболела. Съехавшиеся со всего света ученые искусные доктора не могли вылечить ее. Она чувствовала, что приближается ее смертный час. Позвав короля, она сказала: - Я хочу, чтобы вы исполнили мое последнее желание. Когда после моей смерти вы женитесь... - Никогда! - отчаянно перебил ее впавший в горе король. Но королева, мягко остановив его жестом руки, продолжала твердым го- лосом: - Вы должны жениться вновь. Ваши министры правы, вы обязаны иметь наследника и должны обещать мне, что дадите согласие на брак только в том случае, если ваша избранница будет красивее и стройнее меня. Обещай- те же мне это, и я умру спокойно. Король торжественно пообещал ей это, и королева скончалась с блажен- ной уверенностью, что нет на свете другой такой же красивой, как она. После ее смерти министры сразу же стали требовать, чтобы король же- нился вновь. Король не хотел и слышать об этом, горюя целыми днями об умершей жене. Но министры не отставали от него, и он, поведав им послед- нюю просьбу королевы, сказал, что женится, если найдется такая же краси- вая, как она. Министры стали подыскивать ему жену. Они навестили все семьи, где бы- ли дочки на выданье, но ни одна из них по красоте не могла сравниться с королевой. Однажды, сидя во дворце и горюя по умершей жене, король увидел в саду свою дочь, и мрак застил ему разум. Она была красивее своей матери, и обезумевший король решил жениться на ней. Он сообщил ей о своем решении, и она впала в отчаянье и слезы. Но ни что не могло изменить решение безумца. Ночью принцесса села в карету и отправилась к своей крестной матери Сирень-Волшебнице. Та успокоила ее и научила, что делать. - Выйти замуж за своего отца - большой грех, - сказала она, - поэтому мы сделаем так: ты не станешь ему перечить, но скажешь, что хочешь полу- чить в подарок перед свадьбой платье цвета небосвода. Это невозможно сделать, он нигде не сможет найти такого наряда. Принцесса поблагодарила волшебницу и поехала домой. На следующий день она сказала королю, что согласится на брак с ним только после того, как он достанет ей платье, не уступающее по красоте небосводу. Король немедленно созвал всех самых искусных портных. - Срочно сшейте для моей дочери такое платье, в сравнении с которым померк бы голубой небесный свод, - приказал он. - Если вы не выполните мой приказ, то вас всех повесят. Вскоре портные принесли готовое платье. На фоне голубого небесного свода плыли легкие золотые облака. Платье было так прекрасно, что рядом с ним меркло все живое. Принцесса не знала, что делать. Она опять отправилась к Сирень-Вол- шебнице. - Потребуй платье цвета месяца, - сказала крестная. Король, услышав от дочери эту просьбу, опять немедленно созвал самых лучших мастеров и таким грозным голосом отдал им распоряжение, что они сшили платье буквально на следующий день. Это платье было еще лучше прежнего. Мягкий блеск серебра и каменьев, которыми оно было расшито, так расстроил принцессу, что она в слезах скрылась в своей комнате. Си- рень-Волшебница опять пришла на помощь крестнице: - Теперь потребуй от него платье цвета солнца, - сказала она, - по крайней мере, это займет его, а мы тем временем придумаем что-нибудь. Влюбленный король, не колеблясь, отдал все бриллианты и рубины, чтобы украсить это платье. Когда портные принесли и развернули его, все прид- ворные, видевшие его, сразу ослепли, так ярко оно сияло и переливалось. Принцесса, сказав, что от яркого блеска у нее разболелась голова, убежа- ла в свою комнату. Появившаяся вслед за ней волшебница была крайне раз- досадована и обескуражена. - Ну, а теперь, - сказала она, - наступила самая переломная минута в твоей судьбе. Попроси у отца шкуру его любимого знаменитого осла, кото- рый снабжает его золотом. Вперед, моя дорогая! Принцесса высказала королю свою просьбу, и тот, хотя понимал, что это безрассудный каприз, не колеблясь отдал распоряжение убить осла. Бедное животное убили, а его шкуру торжественно преподнесли онемевшей от горя принцессе. Стеная и рыдая, она бросилась в свою комнату, где ее ожидала волшебница. - Не плачь, дитя мое, - сказала она, - если ты будешь храброй, горе сменится радостью. Завернись в эту шкуру и уходи отсюда. Иди, пока идут твои ноги и тебя несет земля: Бог не оставляет добродетель. Если ты все сделаешь, как я велю, Господь даст тебе счастье. Ступай. Возьми мою вол- шебную палочку. Вся твоя одежда будет следовать за тобой под землей. Ес- ли ты захочешь что-нибудь надеть, стукни палочкой дважды по земле, и явится то, что тебе нужно. А теперь поспеши. Принцесса надела на себя безобразную ослиную шкуру, вымазалась печной сажей и, никем не замеченная, выскользнула из замка. Король был взбешен, когда обнаружил ее исчезновение. Он разослал во все стороны сто девяносто девять солдат и тысячу сто девяносто девять полицейских, чтобы отыскать принцессу. Но все было напрасно. Тем временем принцесса бежала и бежала все дальше, ища место для ноч- лега. Добрые люди давали ей еду, но она была такая грязная и страшная, что никто не хотел принять ее к себе в дом. Наконец она попала на большую ферму, где искали девочку, которая бы стирала грязные тряпки, мыла свиные корыта и выносила помои, словом, де- лала бы всю черную работу по дому. Увидев грязную безобразную девчонку, фермер предложил ей наняться к нему, считая, что это как раз ей подхо- дит. Принцесса была очень рада, она усердно трудилась деньденьской среди овец, свиней и коров. И скоро, несмотря на ее уродство, фермер с женой полюбили ее за трудолюбие и усердие. Однажды, собирая в лесу хворост, она увидела в ручье свое отражение. Мерзкая ослиная шкура, надетая на нее, привела ее в ужас. Она быстро по- мылась и увидела, что ее прежняя красота вернулась к ней. Возвращаясь домой, она опять вынуждена была надеть противную ослиную шкуру. На следующий день был праздник. Оставшись одна в своей каморке, она достала волшебную палочку и, дважды стукнув ею по полу, вызвала к себе сундук с платьями. Вскоре, безукоризненно чистая, роскошная в своем платье цвета небосвода, вся в бриллиантах и кольцах, она любовалась со- бой в зеркале. В это же время королевский сын, которому принадлежала эта местность, поехал на охоту. На обратном пути, уставший, он решил остановиться от- дохнуть на этой ферме. Он был молод, красив, прекрасно сложен и добр сердцем. Жена фермера приготовила ему обед. После еды он пошел осматри- вать ферму. Зайдя в длинный темный коридор, он увидел в глубине его ма- ленькую запертую каморку и посмотрел в замочную скважину. Удивлению и восхищению его не было предела. Он увидел такую прекрасную и богато оде- тую девушку, какой не видел даже во сне. В ту же минуту он влюбился в нее и поспешил к фермеру узнать, кто эта прекрасная незнакомка. Ему от- ветили, что в каморке живет девушка Ослиная Шкура, названная так потому, что она грязная и мерзкая до такой степени, что никто даже не может смотреть на нее. Принц понял, что фермер и его жена ничего не знают об этой тайне и расспрашивать их бессмысленно. Он возвратился к себе домой в королевский дворец, но образ прекрасной божественной девушки постоянно терзал его воображение, не давая ни минуты покоя. От этого он занемог и слег в ужасной горячке. Доктора были бессильны ему помочь. - Возможно, - говорили они королеве, - вашего сына терзает какая-то ужасная тайна. Взволнованная королева поспешила к сыну и стала умолять его поведать ей причину его горести. Она пообещала исполнить любое его желание. - Матушка, - отвечал ей принц слабым голосом, - на ферме недалеко от- сюда живет страшная дурнушка по прозвищу Ослиная Шкура. Я хочу, чтобы она лично приготовила мне пирог. Может быть, когда я отведаю его, мне станет легче. Удивленная королева стала расспрашивать своих придворных, кто такая Ослиная Шкура. - Ваше Величество, - объяснил ей один из придворных, который был од- нажды на этой дальней ферме. - Это ужасная, гнусная, чернокожая дурнуш- ка, которая убирает навоз и кормит помоями свиней. - Неважно, какая она, - возразила ему королева, - может быть, это и странный каприз моего больного сына, но раз он хочет этого, пусть эта Ослиная Шкура самолично испечет для него пирог. Вы должны быстро доста- вить его сюда. Через несколько минут скороход доставил королевский приказ на ферму. Услышав это. Ослиная Шкура очень обрадовалась такому случаю. Счастливая, она поспешила в свою каморку, заперлась в ней и, умывшись и одевшись в красивую одежду, принялась готовить пирог. Взяв самую белую муку и самые свежие яйца с маслом, она начала месить тесто. И тут, случайно или на- рочно (кто знает?), у нее с пальца соскользнуло кольцо и упало в тесто. Когда пирог был готов, она напялила свою уродливую засаленную ослиную шкуру и отдала пирог придворному скороходу, который поспешил с ним во дворец. Принц с жадностью начал есть пирог, и вдруг ему попалось маленькое золотое колечко с изумрудом. Теперь он знал, что все, что он увидел, не было сном. Колечко было такое маленькое, что могло налезть только на са- мый хорошенький пальчик на свете. Принц постоянно думал и мечтал об этой сказочной красавице, и его опять схватила горячка, да еще с гораздо большей силой, чем раньше. Как только король с королевой узнали, что их сын совсем тяжело заболел и нет надежды на его выздоровление, они в слезах прибежали к нему. - Мой дорогой сын! - вскричал опечаленный король. - Скажи нам, чего ты желаешь? Нет на свете такой вещи, которую бы мы не достали для тебя. - Мой любезный отец, - отвечал принц, - посмотрите на это колечко, оно даст мне выздоровление и исцелит меня от печали. Я хочу жениться на девушке, которой это колечко будет впору, и неважно кто она - принцесса или самая бедная крестьянка. Король бережно взял колечко. Тотчас он разослал сотню барабанщиков и глашатаев, чтобы всех оповестили о королевском указе: та девушка, на пальчик которой наденется золотое колечко, станет невестой принца. Сначала явились принцессы, потом пришли герцогини, баронессы и марки- зы. Но никто из них не смог надеть кольцо. Крутили пальцами и старались напялить кольцо актрисы и белошвейки, но их пальцы были слишком толсты- ми. Затем дело дошло до горничных, кухарок и пастушек, но и их постигла неудача. Об этом доложили принцу. - А приходила ли примерять колечко Ослиная Шкура? Придворные захохотали и отвечали, что она слишком грязна, чтобы поя- виться во дворце. - Найдите ее и приведите сюда, - распорядился король, - колечко долж- ны примерить все без исключения. Ослиная Шкура слышала бой барабанов и крики глашатаев и поняла, что это ее колечко вызвала такую суматоху. Как только она услышала, что в ее дверь стучат, она вымылась, приче- салась и красиво оделась. Затем накинула на себя шкуру и открыла дверь. Посланные за ней придворные с хохотом повели ее во дворец к принцу. - Это вы живете в маленькой каморке в углу конюшни? - спросил он. - Да, Ваше Высочество, - ответила замарашка. - Покажите мне вашу руку, - попросил принц, испытывая небывалое преж- де волнение. Но каково же было изумление короля с королевой и всех прид- ворных, когда из-под грязной вонючей ослиной шкуры высунулась маленькая белая ручка, на пальчик которой без труда скользнуло золотое колечко, оказавшееся впору. Принц упал перед ней на колени. Бросившись поднимать его, замарашка наклонилась, ослиная шкура соскользнула с нее, и всем предстала девушка такой восхитительной красоты, которая бывает только в сказках. Одетая в платье цвета солнца, она вся блистала, ее щекам поза- видовали бы самые лучшие розы королевского сада, а ее глаза цвета голу- бого неба блестели ярче самых крупных бриллиантов королевской казны. Ко- роль сиял. Королева захлопала в ладоши от радости. Они стали умолять ее выйти замуж за их сына. Не успела принцесса ответить, как с небес спустилась Сирень-Волшебни- ца, расточая вокруг нежнейший аромат цветов. Она поведала всем историю Ослиной Шкуры. Король с королевой были безмерно счастливы, что их буду- щая невестка происходит из такого богатого и знатного рода, а принц, ус- лышав о ее храбрости, влюбился в нее еще сильней. В разные страны полетели приглашения на свадьбу. Первому послали приглашение отцу принцессы, но не написали, кто невеста. И вот наступил день свадьбы. Со всех сторон съехались на нее короли и королевы, принцы и принцессы. Кто приехал в золоченых каретах, кто на огромных слонах, свирепых тиграх и львах, кто прилетел на быстрых орлах. Но самым богатым и могущественным явился отец принцессы. Он приехал со своей новой женой красивой вдовой королевой. С огромной нежностью и радостью он узнал свою дочь и тотчас благословил ее на этот брак. В качестве свадебного подарка он объявил, что его дочь с этого дня правит его королевством. Три месяца продолжалось это знаменитое пиршество. А любовь молодого принца с молодой принцессой продолжалась долго-долго, пока в один прек- расный день не умерла вместе с ними. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Иван-царевич; у него было три сестры: одна Марья-царевна, другая Ольга-царевна, третья Анна-царевна. Отец и мать у них померли; умирая, они сыну наказывали: - Кто первый за твоих сестер станет свататься, за того и отдавай - при себе не держи долго! Царевич похоронил родителей и с горя пошел с сестрами во зеленый сад погулять. Вдруг находит на небо туча черная, встает гроза страшная. - Пойдемте, сестрицы, домой! - говорит Иван-царевич. Только пришли во дворец - как грянул гром, раздвоился потолок, и вле- тел к ним в горницу ясен сокол, ударился сокол об пол, сделался добрым молодцом и говорит: - Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я ходил гостем, а теперь пришел сватом; хочу у тебя сестрицу Марью-царевну посватать. - Коли люб ты сестрице, я ее не унимаю - пусть с Богом идет! Марья-царевна согласилась; сокол женился и унес ее в свое царство. Дни идут за днями, часы бегут за часами - целого года как не бывало; пошел Иван-царевич с двумя сестрами во зеленый сад погулять. Опять вста- ет туча с вихрем, с молнией. - Пойдемте, сестрицы, домой! - говорит царевич. Только пришли во дво- рец - как ударил гром, распалась крыша, раздвоился потолок, и влетел орел; ударился об пол и сделался добрым молодцом: - Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я гостем ходил, а теперь пришел сватом. И посватал он Ольгу-царевну. Отвечает Иван-царевич: - Если ты люб Ольге-царевне, то пусть за тебя идет; я с нее воли не снимаю. Ольга-царевна согласилась и вышла за орла замуж; орел подхватил ее и унес в свое царство. Прошел еще один год; говорит Иван-царевич своей младшей сестрице: - Пойдем во зеленом саду погуляем! Погуляли немножко; опять встает туча с вихрем, с молнией. - Вернемся, сестрица, домой! Вернулись домой, не успели сесть - как ударил гром, раздвоился пото- лок и влетел ворон; ударился ворон об пол и сделался добрым молодцом: прежние были хороши собой, а этот еще лучше. - Ну, Иван-царевич, прежде я гостем ходил, а теперь пришел сватом: отдай за меня Анну-царевну. - Я с сестрицы воли не снимаю; коли ты полюбился ей, пусть идет за тебя. Вышла за ворона Анна-царевна, и унес он ее в свое государство. Остался Иван-царевич один; целый год жил без сестер, и сделалось ему скучно. "Пойду, говорит, искать сестриц". Собрался в дорогу, шел, шел и видит - лежит в поле рать-сила побитая. Спрашивает Иван-царевич: - Коли есть тут жив человек - отзовись! Кто побил это войско великое? Отозвался ему жив человек: - Все это войско великое побила Марья Моревна, прекрасная королевна. Пустился Иван-царевич дальше, наезжал на шатры белые, выходила к нему навстречу Марья Моревна, прекрасная королевна: - Здравствуй, царевич, куда тебя Бог несет - по воле аль по неволе? Отвечал ей Иван-царевич: - Добрые молодцы по неволе не ездят! - Ну, коли дело не к спеху, погости у меня в шатрах. Иван-царевич тому и рад, две ночи в шатрах ночевал, полюбился Марье Моревне и женился на ней. Марья Моревна, прекрасная королевна, взяла его с собой в свое госу- дарство; пожили они вместе сколько-то времени, и вздумалось королевне на войну собираться; покидает она на Ивана-царевича все хозяйство и прика- зывает: - Везде ходи, за всем присматривай, только в этот чулан не моги заг- лядывать! Он не вытерпел, как только Марья Моревна уехала, тотчас бросился в чулан, отворил дверь, глянул - а там висит Кощей Бессмертный, на двенад- цати цепях прикован. Просит Кощей у Ивана-царевича: - Сжалься надо мной, дай мне напиться! Десять лет я здесь мучаюсь, не ел, не пил - совсем в горле пересохло! Царевич подал ему целое ведро воды; он выпил и еще запросил: - Мне одним ведром не залить жажды; дай еще! Царевич подал другое ведро; Кощей выпил и запросил третье, а как вы- пил третье ведро - взял свою прежнюю силу, тряхнул цепями и сразу все двенадцать порвал. - Спасибо, Иван-царевич! - сказал Кощей Бессмертный. - Теперь тебе никогда не видать Марьи Моревны, как ушей своих! - и страшным вихрем вы- летел в окно, нагнал на дороге Марью Моревну, прекрасную королевну, подхватил ее и унес к себе. А Иван-царевич горько-горько заплакал, сна- рядился и пошел в путь-дорогу: - Что ни будет, а разыщу Марью Моревну! Идет день, идет другой, на рассвете третьего видит чудесный дворец, у дворца дуб стоит, на дубу ясен сокол сидит. Слетел сокол с дуба, ударил- ся оземь, обернулся добрым молодцем и закричал: - Ах, шурин мой любезный! Как тебя Господь милует? Выбежала Марья-царевна, ветрела Ивана-царевича радостно, стала про его здоровье расспрашивать, про свое житьебытье рассказывать. Погостил у них царевич три дня и говорит: - Не могу у вас гостить долго; я иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну. - Трудно тебе сыскать ее, - отвечает сокол. - Оставь здесь на всякий случай свою серебряную ложку: будем на нее смотреть, про тебя вспоми- нать. Иван-царевич оставил у сокола свою серебряную ложку и пошел в дорогу. Шел он день, шел другой, на рассвете третьего видит дворец еще лучше- го первого, возле дворца дуб стоит, на дубу орел сидит. Слетел орел с дерева, ударился оземь, обернулся добрым молодцом и закричал: - Вставай, Ольга-царевна! Милый наш братец идет. Ольга-царевна тотчас прибежала навстречу, стала его целовать-обни- мать, про здоровье расспрашивать, про свое житье-бытье рассказывать. Иван-царевич погостил у них три денька и говорит: - Дольше гостить мне некогда; я иду искать жену мою Марью Моревну, прекрасную королевну. Отвечает орел: - Трудно тебе сыскать ее; оставь у нас серебряную вилку: будем на нее смотреть, тебя вспоминать. Он оставил серебряную вилку и пошел в дорогу. День шел, другой шел, на рассвете третьего видит дворец лучше первых двух, возле дворца дуб стоит, на дубу ворон сидит. Слетел ворон с дуба, ударился оземь, обернулся добрым молодцом и закричал: - Анна-царевна! Поскорей выходи, наш братец идет. Выбежала Анна-царевна, ветрела его радостно, стала целовать-обнимать, про здоровье расспрашивать, про свое житье-бытье рассказывать. Иван-ца- ревич погостил у них три денька и говорит: - Прощайте! Пойду жену искать - Марью Моревну, прекрасную королевну. Отвечает ворон: - Трудно тебе сыскать ее; оставь-ка у нас серебряную табакерку: будем на нее смотреть, тебя вспоминать. Царевич отдал ему серебряную табакерку, попрощался и пошел в дорогу. День шел, другой шел, а на третий добрался до Марьи Моревны. Увидала она своего милого, бросилась к нему на шею, залилась слезами и промолви- ла: - Ах, Иван-царевич! Зачем ты меня не послушался - посмотрел в чулан и выпустил Кощея Бессмертного? - Прости, Марья Моревна! Не поминай старого, лучше поедем со мной, пока не видать Кощея Бессмертного; авось не догонит! Собрались и уехали, а Кощей на охоте был; к вечеру он домой ворочает- ся, под ним добрый конь спотыкается. - Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду? Отвечает конь: - Иван-царевич приходил, Марью Моревну увез. - А можно ли их догнать? - Можно пшеницы насеять, дождаться, пока она вырастет, сжать ее, смо- лотить, в муку обратить, пять печей хлеба наготовить, тот хлеб поесть, да тогда вдогонь ехать - и то поспеем! Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича: - Ну, говорит, первый раз тебя прощаю за твою доброту, что водой на- поил; и в другой раз прощу, а в третий берегись - на куски изрублю! Отнял у него Марью Моревну и увез; а Иван-царевич сел на камень и заплакал. Поплакал-поплакал и опять воротился назад за Марьей Моревною; Кощея Бессмертного дома не случилось. - Поедем, Марья Моревна! - Ах, Иван-царевич! Он нас догонит. - Пускай догонит; мы хоть часок-другой проведем вместе. Собрались и уехали. Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается. - Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду? - Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял. - А можно ли догнать их? - Можно ячменю насеять, подождать, пока он вырастет сжать-смолотить, вина наварить, допьяна напиться, до отвала выспаться, да тогда вдогонь ехать - и то поспеем! Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича: - Ведь я ж говорил, что тебе не видать Марьи Моревны как ушей своих! Отнял ее и увез к себе. Остался Иван-царевич один, поплакал-поплакал и опять воротился за Марьей Моревною; на пору Кощея дома не случилось. - Поедем, Марья Моревна! - Ах, Иван-царевич! Ведь он догонит, тебя в куски изрубит. - Пускай изрубит! Я без тебя жить не могу. Собрались и поехали. Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается. - Что ты спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду? - Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял. Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича, изрубил его в мелкие куски и поклал в смоленую бочку; взял эту бочку, скрепил железными обручами и бросил в синее море, а Марью Моревну к себе увез. В то самое время у зятьев Ивана-царевича серебро почернело. - Ах, - говорят они, - видно, беда приключилась! Орел бросился на сине море, схватил и вытащил бочку на берег, сокол полетел за живой водою, а ворон за мертвою. Слетелись все трое в одно место, разбили бочку, вынули куски Ивана-царевича, перемыли и склали, как надобно. Ворон брызнул мертвой водою - тело срослось, съединилося; сокол брызнул живой водою - Иван-царевич вздрогнул, встал и говорит: - Ах, как я долго спал! - Еще бы дольше проспал, если б не мы! - отвечали зятья. - Пойдем те- перь к нам в гости. - Нет, братцы! Я пойду искать Марью Моревну. Приходит к ней и просит: - Разузнай у Кощея Бессмертного, где он достал себе такого доброго коня. Вот Марья Моревна улучила добрую минуту и стала Кощея выспрашивать. Кощей сказал: - За тридевять земель в тридесятом царстве, за огненной рекою живет баба-яга; у ней есть такая кобылица, на которой она каждый день вокруг света облетает. Много у ней и других славных кобылиц; я у ней три дня пастухом был, ни одной кобылицы не упустил, и за это баба-яга дала мне одного жеребеночка. - Как же ты через огненную реку переправился? - А у меня есть такой платок - как махну в правую сторону три раза, сделается высокий-высокий мост, и огонь его не достанет! Марья Моревна выслушала, пересказала все Ивану-царевичу и платок унесла да ему отдала. Иван-царевич переправился через огненную реку и пошел к бабе-яге. Долго шел он не пивши, не евши. Попалась ему навстречу заморская птица с малыми детками. Иван-царевич говорит: - Съем-ка я одного цыпленочка. - Не ешь, Иван-царевич! - просит заморская птица. - В некоторое время я пригожусь тебе. Пошел он дальше; видит в лесу улей пчел. - Возьму-ка я, - говорит, - сколько-нибудь медку. Пчелиная матка отзывается: - Не тронь моего меду, Иван-царевич! В некоторое время я тебе приго- жусь. Он не тронул и пошел дальше; попадает ему навстречу львица со львен- ком. - Съем я хоть этого львенка; есть так хочется, ажио тошно стало! - Не тронь, Иван-царевич, - просит львица. - В некоторое время я тебе пригожусь. - Хорошо, пусть будет по-твоему! Побрел голодный, шел, шел - стоит дом бабы-яги, кругом дома двенад- цать шестов, на одиннадцати шестах по человечьей голове, только один не- занятый. - Здравствуй, бабушка! - Здравствуй, Иван-царевич! Пошто пришел - по своей доброй воле аль по нужде? - Пришел заслужить у тебя богатырского коня. - Изволь, царевич! У меня ведь не год служить, а всего-то три дня; если упасешь моих кобылиц - дам тебе богатырского коня, а если нет, то не гневайся - торчать твоей голове на последнем шесте. Иван-царевич согласился; баба-яга его накормила-напоила и велела за дело приниматься. Только что выгнал он кобылиц в поле, кобылицы задрали хвосты и все врозь по лугам разбежались; не успел царевич глазами вски- нуть, как они совсем пропали. Тут он заплакал-запечалился, сел на камень и заснул. Солнышко уже на закате, прилетела заморская птица и будит его: - Вставай, Иван-царевич! Кобылицы теперь дома. Царевич встал, воротился домой; а баба-яга и шумит и кричит на своих кобылиц: - Зачем вы домой воротились? - Как же нам было не воротиться? Налетели птицы со всего света, чуть нам глаза не выклевали. - Ну, вы завтра по лугам не бегайте, а рассыпьтесь по дремучим лесам. Переспал ночь Иван-царевич; наутро баба-яга ему говорит: - Смотри, царевич, если не упасешь кобылиц, если хоть одну потеряешь - быть твоей буйной головушке на шесте! Погнал он кобылиц в поле; они тотчас задрали хвосты и разбежались по дремучим лесам. Опять сел царевич на камень, плакал-плакал, да и уснул. Солнышко село за лес; прибежала львица: - Вставай, Иван-царевич! Кобылицы все собраны. Иван-царевич встал и пошел домой; баба-яга пуще прежнего и шумит и кричит на своих кобылиц: - Зачем домой воротились? - Как же нам было не воротиться? Набежали лютые звери со всего света, чуть нас совсем не разорвали. - Ну, вы завтра забегите в сине море. Опять переспал ночь Иван-царевич; наутро посылает его баба-яга кобы- лиц пасти: - Если не упасешь - быть твоей буйной головушке на шесте. Он погнал кобылиц в поле; они тотчас задрали хвосты, скрылись с глаз и забежали в сине море; стоят в воде по шею. Иван-царевич сел на камень, заплакал и уснул. Солнышко за лес село, прилетела пчелка и говорит: - Вставай, царевич! Кобылицы все собраны; да как воротишься домой, бабе-яге на глаза не показывайся, пойди в конюшню и спрячься за яслями. Там есть паршивый жеребенок - в навозе валяется; ты украдь его и в глу- хую полночь уходи из дому. Иван-царевич встал, пробрался в конюшню и улегся за яслями; баба-яга и шумит и кричит на своих кобылиц: - Зачем воротились? - Как же нам было не воротиться? Налетело пчел видимо-невидимо со всего света и давай нас со всех сторон жалить до крови! Баба-яга уснула, а самую полночь Иван-царевич украл у нее паршивого жеребенка, оседлал его, сел и поскакал к огненной реке. Доехал до той реки, махнул три раза платком в правую сторону - и вдруг, откуда ни взялся, повис через реку высокий, славный мост. Царевич переехал по мос- ту и махнул платком на левую сторону только два раза - остался через ре- ку мост тоненький-тоненький! Поутру пробудилась баба-яга - паршивого же- ребенка видом не видать! Бросилась в погоню; во весь дух на железной ступе скачет, пестом погоняет, помелом след заметает. Прискакала к ог- ненной реке, взглянула и думает: "Хорош мост!" Поехала по мосту, только добралась до середины - мост обломился, и баба-яга чебурах в реку; тут ей и лютая смерть приключилась! Иван-царевич откормил жеребенка в зеле- ных лугах; стал из него чудный конь. Приезжает царевич к Марье Моревне; она выбежала, бросилась к нему на шею: - Как тебя Бог сохранил? - Так и так, говорит. Поедем со мной. - Боюсь, Иван-царевич! Если Кощей догонит, быть тебе опять изрублену. - Нет, не догонит! Теперь у меня славный богатырский конь, словно птица летит. Сели они на коня и поехали. Кощей Бессмертный домой ворочается, под ним конь спотыкается. - Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду? - Иван-царевич приезжал, Марью Моревну увез. - А можно ли их догнать? - Бог знает! Теперь у Ивана-царевича конь богатырский лучше меня. - Нет, не утерплю, - говорит Кощей Бессмертный, - поеду в погоню. Долго ли, коротко ли - нагнал он Ивана-царевича, соскочил наземь и хотел было сечь его острой саблею; в те поры конь Ивана-царевича ударил со всего размаху копытом Кощея Бессмертного и размозжил ему голову, а царевич доконал его палицей. После того наклал царевич груду дров, раз- вел огонь, спалил Кощея Бессмертного на костре и самый пепел его пустил по ветру. Марья Моревна села на Кощеева коня, а Иван-царевич на своего, и пое- хали они в гости сперва к ворону, потом к орлу, а там и к соколу. Куда ни приедут, всюду встречают их с радостью: - Ах, Иван-царевич, а уж мы не чаяли тебя видеть. Ну, да недаром же ты хлопотал: такой красавицы, как Марья Моревна, во всем свете поискать - другой не найти! Погостили они, попировали и поехали в свое царство; приехали и стали себе жить-поживать, добра наживать да медок попивать. Жил-был фермер с женой, и был у них сынок по имени Кузьма. Мальчик он был хороший, да только ленивый, никак не хотел работать. Однажды жена фермера сказала: - Не нужен нам такой ленивец, пусть идет и попытает счастья на сторо- не. Фермер согласился и отвел Кузьму в лес. Он построил ему хижину и дал старую лошадь, пять цыплят и глупого петуха. Там Кузьма и жил, день за днем проводя в безделье. Однажды к хижине подошел лис, учуяв запах цыплят. И когда Кузьма ушел на охоту, он проб- рался в хижину и стащил одного цыпленка. Вернувшись с охоты Кузьма очень удивился: что за вор побывала его домике? На следующий день он опять отправился на охоту и по пути встретил лиса. Хитро улыбаясь, лис поинте- ресовался: - Как идет охота? - Отлично, - ответил Кузьма. - Желаю удачи, - ухмыляясь, пожелал лис. Затем он быстро побежал к хижине и украл еще одного цыпленка. Вернувшись домой и обнаружив пропажу еще одного цыпленка, Кузьма очень огорчился: "Может быть, это проделки лиса?"подумал он. На другой день он, перед тем как уйти, запер все окна и двери. По пу- ти он опять встретил лиса. Хитрый лис опять поинтересовался, как идет охота и, пожелав Кузьме удачи, стремглав бросился к хижине. Но как он ни пытался пролезть в дом, он не мог: окна и двери были крепко закрыты. Вдруг он увидел на крыше печную трубу и решил проникнуть в дом через ды- моход. А Кузьма в это время на охоту не пошел, а притаился в кустах и все видел. - Ну, теперь уж я поймаю тебя, противный воришка! - закричал Кузьма. - Сейчас я тебе задам! - О, пожалуйста, добренький Кузьма, не убивай меня, - запричитал лис жалостливым голосом. - Теперь тебе не придется работать. Все, что тебе нужно будет сделать, это заплатить мне вперед за мою работу. Зажарь мне в свежем сливочном масле самого толстого цыпленка. Кузьма, пораскинув умом, решил рискнуть. Он зажарил цыпленка и досыта накормил лиса. Наевшись, лис сказал: - За этим лесом расположено королевство короля Громовержца и королевы Молнии. У них есть дочь - красавица из красавиц. Она добра, богата и вскоре станет твоей женой. - Что-что? Принцесса выйдет за меня замуж?! - захохотал Кузьма. - Вот увидишь! - сказал лис. - Я дал тебе слово и сдержу его. И лис побежал прямо в королевский дворец. Вбежав в тронный зал, лис учтиво поклонился и вежливо сказал: - Приветствую вас. Ваше Высочество король Громовежец и королева Мол- ния. - Здравствуй, маленький лис, - ответил король. - Что тебе нужно? - Я пришел к вам со сватовством. У вас есть прекрасная девушка, а у меня отличный жених для нее. - Но почему он не пришел сам? С ним что-нибудь случилось? - спросил король, удивившись учтивости лиса. - Сейчас он не может покинуть свои владения, - отвечал лис. - Он пра- вит всеми дикими зверями и должен за ними следить. - Странное занятие для моего будущего зятя, - сказал король. - Пусть он пришлет мне сорок раз по сорок волков. Тогда, может быть, я и согла- шусь выдать свою дочь за него замуж. Лис побежал в самую гущу леса. Там он начал весело распевать песню о том, как сытно он сегодня поел. Услышав эту песню, к лису подошел волк и спросил, где это ему удалось так хорошо пообедать? - Я был на королевском банкете для зверей, - сказан лис. - Почему ты не пришел туда? Я никогда не видел столь ко вкуснятины и такого коли- чества зверей, явившихся туда. - Как я люблю пиршества, - мечтательно произнес волк. - Возьми меня туда с собой в следующий раз. - Хорошо, - сказал лис, - Но королевский повар не будет готовить ужин для одного. Он готовит обычно для целой стаи. Завтра в полдень приведи сюда ко мне сорок раз по сорок волков, и мы все вместе пойдем во дворец. Мы отлично проведем там время. На следующий день в лесу в назначенном месте собралась огромная стая волков. Лис повел их во дворец, выстроив в шеренгу по сорок. - Ваше Сомневающееся Высочество, - сказал он. - Здесь то, что вы про- сили. Сосчитайте их. Ваш будущий зять посылает их вам, в знак своего уважения. - Спасибо, - сказал польщенный король. - Загоните их на скотный двор. Я вижу, что у моего будущего зятя отличные звери. Почему бы ему не прис- лать мне в подарок такое же количество медведей? Лис побежал к Кузьме и сказал: - Я голоден. Чтобы мои замыслы удались, я должен выглядеть сытым. За- режь мне еще одного цыпленка на ужин, пожалуйста. Наевшись, лис побежал в королевский лес. Он развалился под деревом и стал громким голосом распевать о том, как сытно он сегодня наелся. Его песню услышал медведь и подошел узнать у него, где это он побывал. - Ты такой толстый, сразу видно, что сытно поел, - сказал медведь. - Где это тебе удалось? - Я только что вернулся с королевского банкета для зверей, - сказал лис, облизывая свои лапы. - Какая жалость, я уже не мог съесть ни кро- шечки. А банкет еще продолжается. - Вот это да! - мечтательно сказал медведь. - А медведи могут пойти на банкет? - Если со мной, то, конечно, - сказал лис. - Но дело в том, что коро- левский повар готовит только для целой стаи. Давай встретимся завтра. Ты захвати с собой сорок раз по сорок медведей, а я отведу вас во дворец. На следующий день ровно тысяча шестьсот медведей ждали лиса на поля- не. Лис повел их во дворец, построив в шеренгу по сорок. Зайдя в тронный зал, лис, поклонившись королю, сказал: - Ваше Высочество, медведи прибыли. - Отлично, - сказал король и велел слугам отвести зверей на скотный двор. - Ну, а теперь я хочу получить сорок раз по сорок норок и тогда сразу же объявлю о свадьбе. Лис опрометью помчался к Кузьме. - Покорми меня еще раз, - попросил он. - Я должен выглядеть упитан- ным, чтобы нам повезло в наших делах. Кузьма зажарил ему последнего цыпленка и глупого петуха. Лис, наев- шись, побежал опять в королевский лес. Он, повалившись под деревом, опять заголосил песню о том, как он отлично наелся сегодня. Вскоре перед ним появилась норка и спросила, где это ему удалось сегодня поесть? - Сегодня на королевском банкете для зверей. Было множество блюд из форели, - сказал лис. - А почему же не пригласили меня? - удивилась норка. - Не знаю, - ответил лис, - но завтра опять будет банкет по случаю бракосочетания королевской дочери. Если хочешь я отведу тебя во дворец. Но чтобы было веселее, возьми с собой сорок раз по сорок норок. На следующий день, выйдя из дворца, король увидел шествующих на скот- ный двор сорок раз по сорок норок. Он сказал лису: - Завтра будет официально объявлено о помолвке моей дочери с твоим господином. Скажи ему, что я приглашаю его на обед по этому случаю. На следующий день лис явился к королю и с озабоченным видом сказал: - Мой господин очень извиняется, что не сможет сегодня явиться к вам. - Почему? - спросил король. - Он хотел преподнести в подарок половину своего золота, но у него не нашлось достаточно больших емкостей, чтобы взвесить его. Если вы можете одолжить ему свои огромные корзины для взвешивания, дело пойдет быстрее. - Корзины? - изумился король. - Хорошо, возьми их. Он был в восторге от того, что у него будет зять, который меряет зо- лото корзинами. На следующий день лис опять прибежал во дворец и сказал: - Ваше Высочество, ваш будущий зять сегодня прибудет к вам. Он решил привезти все свое золото, а вы возьмете столько, сколько вам захочется. Король радостно захлопал в ладоши. Лис побежал в хижину Кузьмы. - Свершилось! - еще с порога закричал он. - Сегодня ты должен же- ниться на дочери короля Громовержца и королевы Молнии. Готовься, сейчас едем. - Ты уверен, что ты не сошел с ума? - спросил Кузьма. - Как я могу поехать к королю? У меня даже нет хорошей одежды! - Не думай об этом, - сказал лис. - Седлай свою старую клячу и захва- ти с собой пилу. Остальное предоставь мне. Кузьма послушался лиса. Он сел на свою старую лошадь и поехал за ли- сом. Доехав до моста через реку, лис сказал Кузьме: - Видишь столбы, которые держат мост? Пойди и подпили их. Кузьма исполнил его приказание, и подпиленный мост рухнул в реку. - Теперь, - сказал лис, - раздевайся. Отправь свою лошадь домой и утопи в реке свои лохмотья. Стой в воде, пока твоя кожа не посинеет. За- тем вскарабкайся вон на то бревно, плывущее по течению, и жди меня. Это последняя работа в; твоей жизни, я обещаю тебе это. Кузьма почесал в недоумении за ухом, однако все исполнил в точности. Лис помчался во дворец, громко вопя: - Караул!!! Караул!!! Ваше добрейшее Высочество! Помогите! Какая ужасная трагедия! Все потеряно, он погибает! - Что случилось? - закричал король. - Вы знаете мост через реку, недалеко от вашего дворца? Он рухнул! Он не выдержал огромного количества золота, которое вез вам ваш будущий зять. Мой господин упал в воду. Золото, лошади, слуги - все утонуло, - причитал лис. Король пришел в ужас от происшедшего, ему было также очень стыдно за свой старый мост. Он послал слуг с сухой одеждой для своего будущего зя- тя. Слуги нашли Кузьму, едва живого от холода. Они растерли его душистыми мазями и одели в королевские одежды. Когда король увидел Кузьму - статного и красивого в роскошных одеж- дах, он крепко обнял его. Он пообещал ему срочно сделать новый мост и попросил прощения за то, что стал виновником его несчастья. Кузьма ми- лостиво простил его. Зазвенели колокола, засверкал фейерверк, и Кузьма женился на дочери короля и зажил счастливо. Лиса он взял с собой во дворец и до конца дней его кормил жареными цыплятами на свежем сливочном масле. Было у мельника три сына, и оставил он им, умирая, всего только мельницу, осла и кота. Братья поделили между собой отцовское добро без нотариуса и судьи, которые бы живо проглотили все их небогатое наследство. Старшему доста- лась мельница. Среднему - осел. Ну, а уж младшему пришлось взять себе кота. Бедняга долго не мог утешиться, получив такую жалкую долю наследства. - Братья могут честно заработать себе на хлеб, - говорил он. - А что станется со мной после того, как я съем своего кота и сделаю из его шкурки муфту? Прямо хоть помирай с голоду. Кот услышал эти слова, но виду не подал, а сказал спокойно и рассуди- тельно: - Не печальтесь, хозяин. Дайте-ка мне мешок, да закажите пару сапог, чтобы легче было бродить по лесу, и вы увидите, что вас не так уж и об- делили, как вам это сейчас кажется. Хозяин кота и сам не знал, верить этому или нет, но он хорошо помнил, на какие хитрости пускался этот плут, когда охотился на крыс и мышей, как ловко он прикидывался мертвым, то повиснув на задних лапках, то за- рывшись чуть ли не головой в муку. Кто его знает, а вдруг и в самом деле он чем-нибудь поможет в беде! Едва кот получил все, что ему было надобно, он живо обулся, молодецки притопнул, перекинул через плечо мешок, придерживая его за шнурки перед- ними лапами, зашагал в Заповедный лес, где водилось много кроликов. А в мешке у него были отруби и заячья капуста. Растянувшись на траве и притворившись мертвым, он стал поджидать, когда какой-нибудь глупый кролик, еще не успевший испытать на собствен- ной шкуре, как зол и коварен свет, заберется в мешок, чтобы полакомиться припасенным для него угощением. Долго ждать ему не пришлось: какой-то молоденький доверчивый проста- чок-кролик сразу же прыгнул в мешок. Недолго думая, кот затянул шнурки и покончил с кроликом безо всякого милосердия. После этого, гордый своей добычей, он отправился прямо во дворец и попросил приема у короля. Его ввели в королевские покои. Он отвесил его величеству почтительный поклон и сказал: - Государь, вот кролик из лесов маркиза де Карабаса (такое имя выду- мал он для своего хозяина). Мой господин приказал мне преподнести вам этот скромный подарок. - Поблагодари своего господина, - ответил король, - и скажи ему, что он доставил мне большое удовольствие. Несколько дней спустя кот пошел на поле и там, спрятавшись среди ко- лосьев, опять открыл свой мешок. На этот раз к нему в ловушку попались две куропатки. Он живо затянул шнурки на мешке и понес обеих к королю. Король охотно принял и этот подарок и приказал наградить кота. Так прошло два или три месяца. Кот то и дело приносил королю дичь, будто бы убитую на охоте его хозяином, маркизом де Карабасом. И вот как-то раз кот узнал, что король вместе со своей дочкой, самой прекрасной принцессой на свете, собирается совершить прогулку в карете по берегу реки. - Согласны вы послушаться моего совета? - спросил он своего хозяина. - В таком случае счастье у вас в руках. Все, что от вас требуется, - это пойти купаться на реку, туда, куда я вам укажу. Остальное предоставьте мне. Маркиз де Карабас послушно исполнил все, что посоветовал ему кот, хоть он вовсе и не догадывался, для чего это нужно. В то время как он купался, королевская карета выехала на берег реки. Кот со всех ног бросился к ней и закричал что было мочи: - Сюда, сюда! Помогите! Маркиз де Карабас тонет! Король услыхал этот крик, приоткрыл дверцу кареты и, узнав кота, ко- торый столько раз приносил ему в подарок дичь, сейчас же послал свою стражу выручать маркиза де Карабаса. Пока бедного маркиза вытаскивали из воды, кот успел рассказать коро- лю, что у его господина во время купанья воры украли все до нитки. (А на самом деле хитрец собственными лапами припрятал хозяйское платье под большим камнем.) Король немедленно приказал своим придворным принести для маркиза де Карабаса один из лучших нарядов королевского гардероба. Наряд оказался и впору, и к лицу, а так как маркиз и без того был хоть куда - красивый и статный, - то, приодевшись, он, конечно, стал еще лучше, и королевская дочка, поглядев на него, нашла, что он как раз в ее вкусе. Когда же маркиз де Карабас бросил в ее сторону два-три взгляда, очень почтительных и в то же время нежных, она влюбилась в него без памяти. Отцу ее молодой маркиз тоже пришелся по сердцу. Король был с ним очень ласков и даже пригласил сесть в карету и принять участие в прогул- ке. Кот был в восторге оттого, что все идет как по маслу, и весело побе- жал перед каретой. По пути он увидел крестьян, косивших на лугу сено. - Эй, люди добрые, - крикнул он на бегу, - если вы не скажете королю, что этот луг принадлежит маркизу де Карабасу, вас всех изрубят на куски, словно начинку для пирога! Так и знайте! Тут как раз подъехала королевская карета, и король спросил, выглянув из окна: - Чей это луг вы косите? - Маркиза де Карабаса! - в один голос отвечали косцы, потому что кот до смерти напугал их своими угрозами. - Однако, маркиз, у вас тут славное именье! - сказал король. - Да, государь, этот луг каждый год дает отличное сено, - скромно от- ветил маркиз. А между тем кот бежал все вперед и вперед, пока не увидел по дороге жнецов, работающих в поле. - Эй, добрые люди, - крикнул он, - если вы не скажете королю, что все эти хлеба принадлежат маркизу де Карабасу, так и знайте: вас всех изру- бят в куски, словно начинку для пирога! Через минуту к жнецам подъехал король и захотел узнать, чьи поля они жнут. - Поля маркиза де Карабаса, - ответили жнецы. И король опять порадовался за господина маркиза. А кот все бежал и бежал впереди кареты и всем, кто попадался ему навстречу, приказывал говорить одно и то же: "Это дом маркиза де Караба- са", "это мельница маркиза де Карабаса", "это сад маркиза де Карабаса". Король не мог надивиться богатству молодого маркиза. И вот, наконец, кот прибежал к воротам прекрасного замка. Тут жил один очень богатый великан-людоед. Никто на свете никогда не видел вели- кана богаче этого. Все земли, по которым проехала королевская карета, были в его владении. Кот заранее разузнал, что это был за великан, в чем его сила, и поп- росил допустить к хозяину. Он, дескать, не может и не хочет пройти мимо, не засвидетельствовав своего почтения. Людоед принял его со всей учтивостью, на какую способен людоед, и предложил отдохнуть. - Меня уверяли, - сказал кот, - что вы умеете превращаться в любого зверя. Ну, например, вы будто бы можете превратиться в льва или слона... - Могу! - рявкнул великан. - И, чтобы доказать это, сейчас же сдела- юсь львом. Смотри! Кот до того испугался, увидев перед собой льва, что в одно мгновенье взобрался по водосточной трубе на крышу, хоть это было трудно и даже опасно, потому что в сапогах не такто просто ходить по черепице. Только когда великан опять принял свой прежний облик, кот спустился с крыши и признался хозяину, что едва не умер со страху. - А еще меня уверяли, - сказал он, - но уж этому-то я никак не могу поверить, что вы будто бы умеете превращаться даже в самых мелких живот- ных. Ну, например, сделаться крысой или мышкой. Должен сказать по прав- де, что считаю это совершенно невозможным. - Ах вот как! Невозможным? - переспросил великан. - А ну-ка, погляди! И в то же мгновенье великан превратился в мышь. Мышка проворно забе- гала по полу, но кот погнался за ней и разом проглотил. Тем временем король, проезжая мимо, заметил по пути прекрасный замок и пожелал войти туда. Кот услыхал, как гремят на подъемном мосту колеса королевской кареты и, выбежав навстречу, сказал королю: - Добро пожаловать в замок маркиза де Карабаса, ваше величество! Ми- лости просим! - Как, господин маркиз?! - воскликнул король. - Этот замок тоже ваш? Нельзя себе представить ничего красивее, чем этот двор и постройки вок- руг. Да это прямо дворец! Давайте же посмотрим, каков он внутри, если вы не возражаете. Маркиз подал руку прекрасной принцессе и повел ее вслед за королем, который, как полагается, шел впереди. Все втроем они вошли в большой зал, где был приготовлен великолепный ужин. Как раз в этот день людоед пригласил к себе приятелей, но они не пос- мели явиться, узнав, что в замке гостит король. Король был очарован достоинствами господина де Караба - почти так же, как его дочка, которая была от маркиза просо без ума. Кроме того, его величество не мог, конечно, не оценить прекрасных владений маркиза и, осушив пять-шесть кубков, сказал: - Если хотите стать моим зятем, господин маркиз, это зависит только от вас. А я - согласен. Маркиз почтительным поклоном поблагодарил короля за честь, оказанную ему, и в тот же день женился на принцессе. А кот стал знатным вельможей и с тех пор охотился на мышей только из- редка - для собственного удовольствия. В старые годы у одного царя было три сына. Вот когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их и говорит: Сынки мои любезные, покуда я еще не стар, мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших деточек, на моих внучат. Сыновья отцу отвечают: - Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить? - Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стре- ляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша. Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натя- нули луки и выстрелили. У старшего сына стрела упала на боярский двор, подняла стрелу боярс- кая дочь. У среднего сына упала стрела на широкий купеческий двор, под- няла ее купеческая дочь. А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела сам не знает куда. Вот он шел, шел, дошел до болота, видит - сидит лягушка, подхватила его стрелу. Иван-царевич говорит ей: - Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу. А лягушка ему отвечает: - Возьми меня замуж! - Что ты, как я возьму в жены лягушку? - Бери, знать судьба твоя такая. Закручинился Иван-царевич. Делать нечего, взял лягушку, принес домой. Царь сыграл три свадьбы: старшего сына женил на боярской дочери, средне- го - на купеческой, а несчастного Ивана-царевича - на лягушке. Вот царь позвал сыновей: - Хочу посмотреть, которая из ваших жен лучшая рукодельница. Пускай сошьют мне к завтрему по рубашке. Сыновья поклонились отцу и пошли. Иван-царевич приходит домой, сел и голову повесил. Лягушка по полу скачет, спрашивает его: - Что, Иван-царевич, голову повесил? Или горе какое? - Батюшка велел тебе к завтрему рубашку ему сшить. Лягушка отвечает: - Не тужи, Иван-царевич, ложись лучше спать, утро вечера мудренее. Иван-царевич лег спать, а лягушка прыгнула на крыльцо, сбросила с се- бя лягушачью кожу и обернулась Василисой Премудрой, такой красавицей, что и в сказке не расскажешь. Василиса Премудрая ударила в ладоши и крикнула: - Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Сшейте мне к утру такую рубашку, какую видела я у моего родного батюшки. Иван-царевич утром проснулся, лягушка опять по полу скачет, а рубашка уж лежит на столе, завернута в полотенце. Обрадовался Иван-царевич, взял рубашку, понес к отцу. Царь в это время принимал дары от больших сыно- вей. Старший сын развернул рубашку, царь принял ее и сказал: - Эту рубашку в черной избе носить. Средний сын развернул рубашку, царь сказал: - В ней только в баню ходить. Иван-царевич развернул рубашку изукрашенную златомсеребром, хитрыми узорами. Царь только взглянул: - Ну, вот это рубашка - в праздник ее надевать. Пошли братья по домам - те двое - и судят между собой. - Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича: она не лягушка, а какая-нибудь хитрая колдунья. Царь опять позвал сыновей. - Пускай ваши жены испекут мне к завтрему хлеб. Хочу узнать, которая лучше стряпает. Иван-царевич голову повесил, пришел домой. Лягушка его спрашивает: - Что закручинился? Он отвечает: - Надо к завтрему испечь царю хлеб. - Не тужи, Иван-царевич, лучше ложись спать, утро вечера мудренее. А те невестки сперва-то смеялись над лягушкой, а теперь послали одну бабушку-задворенку посмотреть, как лягушка будет печь хлеб. А хитрая лягушка это смекнула. Замесила квашню, печь сверху разломала да прямо туда, в дыру, всю квашню и опрокинула. Бабушка-задворенка при- бежала к царским невесткам, все рассказала, и те так же стали делать. А лягушка прыгнула на крыльцо, обернулась Василисой Премудрой, удари- ла в ладоши: - Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Испеките мне к утру мяг- кий белый хлеб, какой я у моего родного батюшки ела. Иван-царевич утром проснулся, а уж на столе лежит хлеб, изукрашен разными хитростями: по бокам узоры печатные, сверху города с заставами. Иван-царевич обрадовался, завернул хлеб в ширинку, понес к отцу. А царь в то время принимал хлебы от больших сыновей. Их жены-то поспускали тесто в печь, как им бабушка-задворенка сказала, и вышла у них одна го- релая грязь. Царь принял хлеб от старшего сына, посмотрел и отослал в людскую. Принял от среднего сына и туда же отослал. А как подал Иван-ца- ревич, царь сказал: - Вот это хлеб, только в праздник его есть. И приказал царь трем своим сыновьям, чтобы завтра явились к нему на пир вместе с женами. Опять воротился Иван-царевич домой невесел, ниже плеч голову повесил. Лягушка по полу скачет: - Ква, ква, Иван-царевич, что закручинился? Или услыхал от батюшки слово неприветливое? - Лягушка, лягушка, как мне не горевать? Батюшка наказал, чтобы я пришел с тобой на пир, а как я тебя людям покажу? Лягушка отвечает: - Не тужи, Иван-царевич, иди на пир один, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: "Это моя ля- гушонка в коробчонке едет". Иван-царевич и пошел один. Вот старшие братья приехали с женами, ра- зодетыми, разубранными, нарумяненными, насурьмленными. Стоят да над Ива- ном-царевичем смеются: - Что же ты без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес. Где ты та- кую красавицу выискал? Чай, все болота исходил. Царь с сыновьями, с невестками, с гостями сели за столы дубовые, за скатерти браные - пировать. Вдруг поднялся стук да гром, весь дворец затрясся. Гости напугались, повскакали с мест, а Иван-царевич говорит: - Не бойтесь, честные гости: это моя лягушонка в коробчонке приехала. Подлетела к царскому крыльцу золоченая карета о шести белых лошадях, и выходит оттуда Василиса Премудрая: на лазоревом платье - частые звез- ды, на голове - месяц ясный, такая красавица - ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Берет она Ивана-царевича за руку и ведет за столы дубовые, за скатерти браные. Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из ста- кана да последки себе за левый рукав вылила. Закусила лебедем да косточ- ки за правый рукав бросила. Жены больших-то царевичей увидали ее хитрости и давай то же делать. Попили, поели, настал черед плясать. Василиса Премудрая подхватила Ивана-царевича и пошла. Уж она плясала, плясала, вертелась, вертелась - всем на диво. Махнула левым рукавом - вдруг сделалось озеро, махнула правым рукавом - поплыли по озеру белые лебеди. Царь и гости диву да- лись. А старшие невестки пошли плясать: махнули рукавом - только гостей забрызгали; махнули другим - только кости разлетелись, одна кость царю в глаз попала. Царь рассердился и прогнал обеих невесток. В ту пору Иван-царевич отлучился потихоньку, побежал домой, нашел там лягушачью кожу и бросил ее в печь, сжег на огне. Василиса Премудрая возвращается домой, хватилась - нет лягушачьей ко- жи. Села она на лавку, запечалилась, приуныла и говорит Ивану-царевичу: - Ах, Иван-царевич, что же ты наделал? Если бы ты еще только три дня подождал, я бы вечно твоей была. А теперь прощай. Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного... Обернулась Василиса Премудрая серой кукушкой и улетела в окно. Иван-царевич поплакал, поплакал, поклонился на четыре стороны и пошел куда глаза глядят - искать жену, Василису Премудрую. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, сапоги проносил, кафтан истер, шапчонку дождик иссек. Попадается ему навстречу старичок. - Здравствуй, добрый молодец! Что ищешь, куда путь держишь? Иван-царевич рассказал ему про свое несчастье. Старичок говорит ему: - Эх, Иван-царевич, зачем ты лягушачью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее было снимать. Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась. Он за то осерчал на нее и велел ей три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним смело. Иван-царевич поблагодарил старичка и пошел за клубочком. Клубок ка- тится, он за ним идет. В чистом поле попадается ему медведь. Иван-царе- вич нацелился, хочет убить зверя. А медведь говорит ему человеческим го- лосом: - Не бей меня, Иван-царевич, когда-нибудь тебе пригожусь. Иван-царевич пожалел медведя, не стал его стрелять, пошел дальше. Глядь, летит над ним" селезень. Он нацелился, а селезень говорит ему че- ловеческим голосом: - Не бей меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь. Он пожалел селезня и пошел дальше. Бежит косой заяц. Иван-царевич опять спохватился, хочет в него стрелять, а заяц говорит человеческим голосом: - Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь! Пожалел он зайца, пошел дальше. Подходит к синему морю и видит - на берегу, на песке, лежит щука, едва дышит и говорит ему: - Ах, Иван-царевич, пожалей меня, брось в синее море! Он бросил щуку в море, пошел дальше берегом. Долго ли, коротко ли, прикатился клубочек к лесу. Там стоит избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается. - Избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила: к лесу за- дом, ко мне передом. Избушка повернулась к нему передом, к лесу задом. Иван-царевич вошел в нее и видит - на печи, на девятом кирпиче, лежит бага-яга, костяная нога, зубы - на полке, а нос в потолок врос. - Зачем, добрый молодец, ко мне пожаловал? - говорит ему баба-яга. - Дело пытаешь или от дела пытаешь? Иван-царевич ей отвечает: - Ах ты, старая хрычовка, ты бы меня прежде накормила, напоила, в ба- не выпарила, тогда бы и спрашивала. Баба-яга в бане его выпарила, напоила, накормила, в постель уложила, и Иван-царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую. - Знаю, знаю, - говорит ему баба-яга, - твоя жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно ее будет достать, нелегко с Кощеем сладить: его смерть на конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, тот за- яц сидит в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и тот дуб Кощей Бессмертный как свой глаз бережет. Иван-царевич у бабы-яги переночевал, и наутро она ему указала, где растет высокий дуб. Долго ли, коротко ли, дошел туда Иван-царевич, видит - стоит, шумит высокий дуб, на нем каменный сундук, а достать его труд- но. Вдруг откуда ни взялся, прибежал медведь и выворотил дуб с корнем. Сундук упал и разбился. Из сундука выскочил заяц - и наутек во всю прыть. А за ним другой заяц гонится, нагнал и в клочки разорвал. А из зайца вылетела утка, поднялась высоко, под самое небо. Глядь, на нее се- лезень кинулся; как ударит ее - утка яйцо выронила, упало яйцо в синее море... Тут Иван-царевич залился горькими слезами - где же в море яйцо найти! Вдруг подплывает к берегу щука и держит яйцо в зубах. Иван-царевич раз- бил яйцо, достал иголку и давай у нее конец ломать. Он ломает, а Кощей Бессмертный бьется, мечется. Сколько ни бился, ни метался Кощей, сломал Иван-царевич у иглы конец, пришлось Кощею умереть. Иван-царевич пошел в Кощеевы палаты белокаменные. Выбежала к нему Ва- силиса Премудрая, поцеловала его в сахарные уста. Иван-царевич с Васили- сой Премудрой воротились домой и жили долго и счастливо до глубокой ста- рости. Жила-была женщина; очень ей хотелось иметь ребенка, да где его взять? И вот она отправилась к одной старой колдунье и сказала ей: - Мне так хочется иметь ребеночка; не скажешь ли ты, где мне его дос- тать? - Отчего же! - сказала колдунья. - Вот тебе ячменное зерно; это не простое зерно, не из тех, что крестьяне сеют в поле или бросают курам; посади-ка его в цветочный горшок - увидишь, что будет! - Спасибо! - сказала женщина и дала колдунье двенадцать скиллингов; потом пошла домой, посадила ячменное зерно в цветочный горшок, и вдруг из него вырос большой чудесный цветок вроде тюльпана, но лепестки его были еще плотно сжаты, точно у нераспустившегося бутона. - Какой славный цветок! - сказала женщина и поцеловала красивые пест- рые лепестки. Что-то щелкнуло, и цветок распустился. Это был точь-вточь тюльпан, но в самой чашечке на зеленом стульчике сидела крошечная девочка. Она была такая нежная, маленькая всего с дюйм ростом, ее и прозвали Дюймовочкой. Блестящая лакированная скорлупка грецкого ореха была ее колыбелькою, голубые фиалки - матрацем, а лепесток розы - одеяльцем; в эту колыбельку ее укладывали на ночь, а днем она играла на столе. На стол женщина пос- тавила тарелку с водою, а на края тарелки положила венок из цветов; длинные стебли цветов купались в воде, у самого же края плавал большой лепесток тюльпана. На нем Дюймовочка могла переправляться с одной сторо- ны тарелки на другую; вместо весел у нее были два белых конских волоса. Все это было прелесть как мило! Дюймовочка умела и петь, и такого нежно- го, красивого голоска никто еще не слыхивал! Раз ночью, когда она лежала в своей колыбельке, через разбитое окон- ное стекло пролезла большущая жаба, мокрая, безобразная! Она вспрыгнула прямо на стол, где спала под розовым лепестком Дюймовочка. - Вот и жена моему сынку! - сказала жаба, взяла ореховую скорлупу с девочкой и выпрыгнула через окно в сад. Там протекала большая, широкая река; у самого берега было топко и вязко; здесь-то, в тине, и жила жаба с сыном. У! Какой он был тоже гад- кий, противный! Точь-в-точь мамаша. - Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! - только и мог он сказать, когда уви- дал прелестную крошку в ореховой скорлупке. - Тише ты! Она еще проснется, пожалуй, да убежит от нас, - сказала старуха жаба. - Она ведь легче лебединого пуха! Высадим-ка ее посередине реки на широкий лист кувшинки - это ведь целый остров для такой крошки, оттуда она не сбежит, а мы пока приберем там, внизу, наше гнездышко. Вам ведь в нем жить да поживать. В реке росло множество кувшинок; их широкие зеленые листья плавали по поверхности воды. Самый большой лист был дальше всего от берега; к это- му-то листу подплыла жаба и поставила туда ореховую скорлупу с девочкой. Бедная крошка проснулась рано утром, увидала, куда она попала, и горько заплакала: со всех сторон была вода, и ей никак нельзя было пе- ребраться на сушу! А старая жаба сидела внизу, в тине, и убирала свое жилище тростником и желтыми кувшинками - надо же было приукрасить все для молодой невест- ки! Потом она поплыла со своим безобразным сынком к листу, где сидела Дюймовочка, что бы взять прежде всего ее хорошенькую кроватку и поставит в спальне невесты. Старая жаба очень низко присела в воде перед девочкой и сказала: - Вот мой сынок, твой будущий муж! Вы славно заживете с ним у нас в тине. - Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! - только и мог сказать сынок. Они взяли хорошенькую кроватку и уплыли с ней, а девочка осталась од- на-одинешенька на зеленом листе и горькогорько плакала, - ей вовсе не хотелось жить у гадкой жабы и выйти замуж за ее противного сына. Ма- ленькие рыбки, которые плавали под водой, верно, видели жабу с сынком и слышали, что она говорила, потому что все повысунули из воды головки, чтобы поглядеть на крошку невесту. А как они увидели ее, им стало ужасно жалко, что такой миленькой девочке приходится идти жить к старой жабе в тину. Не бывать же этому! Рыбки столпились внизу, у стебля, на котором держался лист, и живо перегрызли его своими зубами; листок с девочкой поплыл по течению, дальше, дальше... Теперь уж жабе ни за что было не догнать крошку! Дюймовочка плыла мимо разных прелестных местечек, и маленькие птички, которые сидели в кустах, увидав ее, пели: - Какая хорошенькая девочка! А листок все плыл да плыл, и вот Дюймовочка попала за границу. Красивый белый мотылек все время порхал вокруг нее и наконец уселся на листок - уж очень ему понравилась Дюймовочка! А она ужасно радова- лась: гадкая жаба не могла теперь догнать ее, а вокруг все было так кра- сиво! Солнце так и горело золотом на воде! Дюймовочка сняла с себя пояс, одним концом обвязала мотылька, а другой привязала к своему листку, и листок поплыл еще быстрее. Мимо летел майский жук, увидал девочку, обхватил ее за тонкую талию лапкой и унес на дерево, а зеленый листок поплыл дальше, и с ним мотылек - он ведь был привязан и не мог освободиться. Ах, как перепугалась бедняжка, когда жук схватил ее и полетел с ней на дерево! Особенно ей жаль было хорошенького мотылечка, которого она привязала к листку: ему придется теперь умереть с голоду, если не удаст- ся освободиться. Но майскому жуку и горя было мало. Он уселся с крошкой на самый большой зеленый лист, покормил ее слад- ким цветочным соком и сказал, что она прелесть какая хорошенькая, хоть и совсем непохожа на майского жука. Потом к ним пришли с визитом другие майские жуки, которые жили на том же дереве. Они оглядывали девочку с головы до ног, и жучки-барышни шеве- лили усиками и говорили: - У нее только две ножки! Жалко смотреть! - У нее нет усиков! - Какая у нее тонкая талия! Фи! Она совсем как человек! Как некраси- во! - сказали в один голос все жуки женского пола. Дюймовочка была премиленькая! Майскому жуку, который принес ее, она тоже очень понравилась сначала, а тут вдруг и он нашел, что она безоб- разна, и не захотел больше держать ее у себя - пусть идет куда хочет. Он слетел с нею с дерева и посадил ее на ромашку. Тут девочка принялась плакать о том, что она такая безобразная: даже майские жуки не захотели держать ее у себя! А на самом-то деле она была прелестнейшим созданием: нежная, ясная, точно лепесток розы. Целое лето прожила Дюймовочка о дна-одинешенька в лесу. Она сплела себе колыбельку и подвесила ее под большой лопушиный лист - там дождик не мог достать ее. Ела крошка сладкую цветочную пыльцу, а пила росу, ко- торую каждое утро находила на листочках. Так прошли лето и осень; но вот дело пошло к зиме, длинной и холодной. Все певуньи птички разлетелись, кусты и цветы увяли, большой лопушиный лист, под которым жила Дюймовоч- ка, пожелтел, весь засох и свернулся в трубочку. Сама крошка мерзла от холода: платьице ее все разорвалось, а она была такая маленькая, нежная - замерзай, да и все тут! Пошел снег, и каждая снежинка была для нее то же, что для нас целая лопата снега; мы ведь большие, а она была всего-то с дюйм! Она завернулась было в сухой лист, но он совсем не грел, и бед- няжка сама дрожала как лист. Возле леса, куда она попала, лежало большое поле; хлеб давно был уб- ран, одни голые, сухие стебельки торчали из мерзлой земли; для Дюймовоч- ки это был целый лес. Ух! Как она дрожала от холода! И вот пришла бед- няжка к дверям полевой мыши; дверью была маленькая дырочка, прикрытая сухими стебельками и былинками. Полевая мышь жила в тепле и довольстве: все амбары были битком набиты хлебными зернами; кухня и кладовая ломи- лись от припасов! Дюймовочка стала у порога, как нищенка, и попросила подать ей кусочек ячменного зерна - она два дня ничего не ела! - Ах ты бедняжка! - сказала полевая мышь: она была, в сущности, доб- рая старуха. - Ступай сюда, погрейся да поешь со мною! Девочка понравилась мыши, и мышь сказала: - Ты можешь жить у меня всю зиму, только убирай хорошенько мои комна- ты да рассказывай мне сказки - я до них большая охотница. И Дюймовочка стала делать все, что приказывала ей мышь, и зажила от- лично. - Скоро, пожалуй, у нас будут гости, - сказала как-то полевая мышь. - Мой сосед обычно навещает меня раз в неделю. Он живет еще куда лучше ме- ня: у него огромные залы, а ходит он в чудесной бархатной шубке. Вот ес- ли бы тебе удалось выйти за него замуж! Ты бы зажила на славу! Беда только, что он слеп и не может видеть тебя; но ты расскажи ему самые лучшие сказки, какие только знаешь. Но девочке мало было дела до всего этого: ей вовсе не хотелось выйти замуж за соседа - ведь это был крот. Он в самом деле скоро пришел в гос- ти к полевой мыши. Правда, он носил черную бархатную шубку, был очень богат и учен; по словам полевой мыши, помещение у него было раз в двад- цать просторнее, чем у нее, но он совсем не любил ни солнца, ни прекрас- ных цветов и отзывался о них очень дурно - он ведь никогда не видел их. Девочке пришлось петь, и она спела две песенки: "Майский жук, лети, ле- ти" и "Бродит по лугам монах", да так мило, что крот прямо-таки в нее влюбился. Но он не сказал ни слова - он был такой степенный и солидный господин. Крот недавно прорыл под землей длинную галерею от своего жилья к две- рям полевой мыши и позволил мыши и девочке гулять по этой галерее сколько угодно. Крот просил только не пугаться мертвой птицы, которая лежала там. Это была настоящая птица, с перьями, с клювом; она, должно быть, умерла недавно, в начале зимы, и была зарыта в землю как раз там, где крот прорыл свою галерею. Крот взял в рот гнилушку - в темноте это ведь все равно, что свечка, - и пошел вперед, освещая длинную темную галерею. Когда они дошли до места, где лежала мертвая птица, крот проткнул своим широким носом в земляном потолке дыру, и в галерею пробился дневной свет. В самой сере- дине галереи лежала мертвая ласточка; хорошенькие крылья были крепко прижаты к телу, лапки и головка спрятаны в перышки; бедная птичка, вер- но, умерла от холода. Девочке стало ужасно жаль ее, она очень любила этих милых птичек, которые целое лето так чудесно пели ей песенки, но крот толкнул птичку своей короткой лапой и сказал: - Небось не свистит больше! Вот горькая участь родиться пичужкой! Слава Богу, что моим детям нечего бояться этого! Этакая птичка только и умеет чирикать - поневоле замерзнешь зимой! - Да, да, правда ваша, умные слова приятно слышать, - сказала полевая мышь. - Какой прок от этого чириканья? Что оно приносит птице? Холод и голод зимой? Много, нечего сказать! Дюймовочка не сказала ничего, но когда крот с мышью повернулись к птице спиной, нагнулась к ней, раздвинула перышки и поцеловала ее прямо в закрытые глазки. "Может быть, эта та самая, которая так чудесно распе- вала летом! - подумала девочка. - Сколько радости доставила ты мне, ми- лая, хорошая птичка!" Крот опять заткнул дыру в потолке и проводил дам обратно. Но девочке не спалось ночью. Она встала с постели, сплела из сухих былинок большой славный ковер, снесла его в галерею и завернула в него мертвую птичку; потом отыскала у полевой мыши пуху и обложила им всю ласточку, чтобы ей было потеплее лежать на холодной земле. - Прощай, миленькая птичка, - сказала Дюймовочка. - Прощай! Спасибо тебе за то, что ты так чудесно пела мне летом, когда все деревья были такие зеленые, а солнышко так славно грело! И она склонила голову на грудь птички, но вдруг испугалась - внутри что-то застучало. Это забилось сердечко птицы: она не умерла, а только окоченела от холода, теперь же согрелась и ожила. Осенью ласточки улетают в теплые края, а если которая запоздает, то от холода окоченеет, упадет замертво на землю, и ее засыплет холодным снегом. Девочка вся задрожала от испуга - птица ведь была в сравнении с крош- кой просто великаном, - но все-таки собралась с духом, еще больше заку- тала ласточку, потом сбегала принесла листок мяты, которым закрывалась вместо одеяла сама, и покрыла им голову птички. На следующую ночь Дюймовочка опять потихоньку пробралась к ласточке. Птичка совсем уже ожила, только была еще очень слаба и еле-еле открыла глаза, чтобы посмотреть на девочку, которая стояла перед нею с кусочком гнилушки в руках, - другого фонаря у нее не было. - Благодарю тебя, милая крошка! - сказала больная ласточка. - Я так славно согрелась. Скоро я совсем поправлюсь и опять вылечу на солнышко. - Ах, - сказала девочка, - теперь так холодно, идет снег! Останься лучше в своей теплой постельке, я буду ухаживать за тобой. И Дюймовочка принесла птичке воды в цветочном лепестке. Ласточка по- пила и рассказала девочке, как поранила себе крыло о терновый куст и по- этому не смогла улететь вместе с другими ласточками в теплые края. Как упала на землю и... да больше она уж ничего не помнила и как попала сюда - не знала. Всю зиму прожила тут ласточка, и Дюймовочка ухаживала за ней. Ни крот, ни полевая мышь ничего не знали об этом - они ведь совсем не люби- ли птичек. Когда настала весна и пригрело солнышко, ласточка распрощалась с де- вочкой, и Дюймовочка ототкнула дыру, которую проделал крот. Солнце так славно грело, и ласточка спросила, не хочет ли девочка отправиться вместе с ней, - пускай сядет к ней на спину, и они полетят в зеленый лес! Но Дюймовочка не захотела бросить полевую мышь - она ведь знала, что старуха очень огорчится. - Нет, нельзя! - сказала девочка ласточке. - Прощай, прощай, милая добрая крошка! - сказала ласточка и вылетела на солнышко. Дюймовочка посмотрела ей вслед, и у нее даже слезы навернулись на глазах, - уж очень полюбилась ей бедная птичка. - Кви-вить, кви-вить! - прощебетала птичка и скрылась в зеленом лесу. Девочке было очень грустно. Ей совсем не позволяли выходить на сол- нышко, а хлебное поле так все заросло высокими толстыми колосьями, что стало для бедной крошки дремучим лесом. - Летом тебе придется готовить себе приданое! - сказала ей полевая мышь. Оказалось, что скучный сосед в бархатной шубе посватался за девоч- ку. - Надо, чтобы у тебя всего было вдоволь, а там выйдешь замуж за крота и подавно ни в чем нуждаться не будешь! И девочке пришлось прясть по целым дням, а старуха мышь наняла четы- рех пауков для тканья, и они работали день и ночь. Каждый вечер крот приходил к полевой мыши в гости и все только и бол- тал о том, что вот скоро лету будет конец, солнце перестанет так палить землю, - а то она совсем уж как камень стала, - и тогда они сыграют свадьбу. Но девочка была совсем не рада: ей не нравился скучный крот. Каждое утро на восходе солнышка и каждый вечер на закате Дюймовочка вы- ходила на порог мышиной норки; иногда ветер раздвигал верхушки колосьев, и ей удавалось увидеть кусочек голубого неба. "Как светло, как хорошо там, на воле!" - думала девочка и вспоминала о ласточке; ей очень хоте- лось бы повидаться с птичкой, но ласточки нигде не было видно: должно быть, она летала там, далеко-далеко, в зеленом лесу! К осени Дюймовочка приготовила все свое приданое. - Через месяц твоя свадьба! - сказала девочке полевая мышь. Но крошка заплакала и сказала, что не хочет выходить замуж за скучно- го крота. - Пустяки! - сказала старуха мышь. - Только не капризничай, а то я укушу тебя - видишь, какой у меня белый зуб? У тебя будет чудеснейший муж. У самой королевы нет такой бархатной шубки, как у него! Да и в кух- не и в погребе у него не пусто! Благодари Бога за такого мужа! Наступил день свадьбы. Крот пришел за девочкой. Теперь ей приходилось идти за ним в его нору, жить там, глубокоглубоко под землей, и никогда не выходить на солнце, - крот ведь терпеть его не мог! А бедной крошке было так тяжело навсегда распроститься с красным солнышком! У полевой мыши она все-таки могла хоть изредка любоваться на него. И Дюймовочка вышла взглянуть на солнце в последний раз. Хлеб был уже убран с поля, и из земли опять торчали одни голые, засохшие стебли. Де- вочка отошла от дверей подальше и протянула к солнцу руки: - Прощай, ясное солнышко, прощай! Потом она обняла ручонками маленький красный цветочек, который рос тут, и сказала ему: - Кланяйся от меня милой ласточке, если увидишь ее! - Кви-вить, кви-вить! - вдруг раздалось над ее головой. Дюймовочка подняла глаза и увидела ласточку, которая пролетала мимо. Ласточка тоже увидела девочку и очень обрадовалась, а девочка заплакала и рассказала ласточке, как ей не хочется выходить замуж за противного крота и жить с ним глубоко под землей, куда никогда не заглянет солныш- ко. - Скоро придет холодная зима, - сказала ласточка, - и я улетаю дале- ко-далеко, в теплые края. Хочешь лететь со мной? Ты можешь сесть ко мне на спину - только привяжи себя покрепче поясом, - и мы улетим с тобой далеко от гадкого крота, далеко за синие моря, в теплые края, где сол- нышко светит ярче, где всегда лето и цветут чудные цветы! Полетим со мной, милая крошка! Ты ведь спасла мне жизнь, когда я замерзала в тем- ной, холодной яме. - Да, да, я полечу с тобой! - сказала Дюймовочка, села птичке на спи- ну, уперлась ножками в ее распростертые крылья и крепко привязала себя поясом к самому большому перу. Ласточка взвилась стрелой и полетела над темными лесами, над синими морями и высокими горами, покрытыми снегом. Тут было страсть как холод- но; Дюймовочка вся зарылась в теплые перья ласточки и только головку вы- сунула, чтобы любоваться всеми прелестями, которые встречались в пути. Но вот и теплые края! Тут солнце сияло уже гораздо ярче, а около ка- нав и изгородей рос зеленый и черный виноград. В лесах зрели лимоны и апельсины, пахло миртами и душистой мятой, а по дорожкам бегали прелест- ные ребятишки и ловили больших пестрых бабочек. Но ласточка летела все дальше и дальше, и чем дальше, тем было все лучше. На берегу красивого голубого озера, посреди зеленых кудрявых деревьев, стоял старинный белый мраморный дворец. Виноградные лозы обвивали его высокие колонны, а на- верху, под крышей, лепились ласточкины гнезда. В одном из них и жила ласточка, что принесла Дюймовочку. - Вот мой дом! - сказала ласточка. - А ты выбери себе внизу какой-ни- будь красивый цветок, я тебя посажу в него, и ты чудесно заживешь! - Вот было бы хорошо! - сказала крошка и захлопала в ладоши. Внизу лежали большие куски мрамора, - это свалилась верхушка одной колонны и разбилась на три куска, между ними росли крупные белые цветы. Ласточка спустилась и посадила девочку на один из широких лепестков. Но вот диво! В самой чашечке цветка сидел маленький человечек, беленький и прозрачный, точно хрустальный. На голове у него сияла прелестная золотая корона, за плечами развевались блестящие крылышки, а сам он был не больше Дюймовочки. Это был эльф. В каждом цветке живет эльф, мальчик или девочка, а тот, который сидел рядом с Дюймовочкой, был сам король эльфов. - Ах, как он хорош! - шепнула Дюймовочка ласточке. Маленький король совсем перепугался при виде ласточки. Он был такой крошечный, нежный, и она показалась ему просто чудовищем. Зато он очень обрадовался, увидав нашу крошку, - он никогда еще не видывал такой хоро- шенькой девочки! И он снял свою золотую корону, надел ее Дюймовочке на голову и спросил, как ее зовут и хочет ли она быть его женой, королевой эльфов и царицей цветов? Вот это так муж! Не то что сын жабы или крот в бархатной шубе! И девочка согласилась. Тогда из каждого цветка вылетели эльфы - мальчики и девочки - такие хорошенькие, что просто прелесть! Все они поднесли Дюймовочке подарки. Самым лучшим была пара прозрачных стре- козиных крылышек. Их прикрепили к спинке девочки, и она тоже могла те- перь летать с цветка на цветок! Вот-то была радость! А ласточка сидела наверху, в своем гнездышке, и пела им, как только умела. По всей Италии рассказывают историю о трех апельсинах. Но вот удиви- тельно - в каждой местности ее рассказывают по-своему. Но Генуэзцы гово- рят одно, неаполитанцы - другое, сицилийцы - третье. А мы выслушали все эти сказки и теперь знаем, как все случилось на самом деле. Жили когда-то король и королева. Был у них дворец, было королевство, были, конечно, и подданные, а вот детей у короля и королевы не было. Однажды король сказал: - Если бы у нас родился сын, я поставил бы на площади перед дворцом фонтан. И била бы из него не вино, а золотистое оливковое масло. Семь лет приходили бы к нему женщины и благословляли бы моего сына. Скоро у короля и королевы родился прехорошенький мальчик. Счастливые родители выполнили свой обет, и на площади забили два фонтана. В первый год фонтаны вина и масла вздымались выше дворцовой башни. На следующий год они стали пониже. Словом, королевский сын, что ни день, становился больше, а фонтаны - меньше. На исходе седьмого года фонтаны уже не били, из них по капле сочилось вино и масло. Как-то королевский сын вышел на площадь поиграть в кегли. А в это са- мое время к фонтанам притащилась седая сгорбленная старушонка. Она при- несла с собой губку и два глиняных кувшина. По каплям губка впитывала то вино, то масло, а старуха выжимала ее в кувшины. Кувшины почти наполнились. И вдруг - трах! - оба разлетелись в череп- ки. Вот так меткий удар! Это королевский сын целился большим деревянным шаром в кегли, а попал в кувшины. В тот же миг иссякли и фонтаны, они уже не давали ни капли вина и масла. Ведь королевичу как раз в эту мину- ту исполнилось ровно семь лет. Старуха погрозила скрюченным пальцем и заговорила скрипучим голосом: - Слушай меня, королевский сын. За то, что ты разбил мои кувшины, я положу на тебя заклятье. Когда тебе минет трижды семь лет, на тебя напа- дет тоска. И станет она тебя терзать, пока ты не найдешь дерево с тремя апельсинами. А когда ты найдешь дерево и сорвешь три апельсина, тебе за- хочется пить. Тогда-то мы и посмотрим, что будет. Старуха злорадно засмеялась и поплелась прочь. А королевский сын продолжал играть в кегли и через полчаса уже забыл и о разбитых кувшинах, и о старухином заклятье. Вспомнил о нем королевич, когда ему исполнилось трижды семь - двад- цать один год. Напала на него тоска, и ни охотничьи забавы, ни пышные балы не могли ее развеять. - Ах, где найти мне три апельсина! - повторял он. Услышали это отец-король и мать-королева и сказали: - Неужели мы пожалеем для своего дорогого сына хота три, хоть три де- сятка, хоть три сотни, хоть три тысячи апельсинов! И они навалили перед королевичем целую гору золотистых плодов. Но ко- ролевич только покачал головой. - Нет, это не те апельсины. А какие те, что мне нужны, и сам не знаю. Оседлайте коня, я поеду их искать Королевичу оседлали коня, он вскочил на него и поехал Ездил, ездил он по дорогам, ничего не нашел. Тогда свернул королевич с дороги и поскакал напрямик. Доскакал до ручья вдруг слышит тоненький голосок: - Эй, королевский сын, смотри, как бы твой конь не растоптал моего домика! Посмотрел королевич во все стороны - никого нет. Глянул под копыта коню - лежит в траве яичная скорлупка. Спешился он, наклонился, видит - сидит в скорлупке фея. Удивился королевич, а фея говорит: - Давно у меня в гостях никто не бывал, подарков не приносил. Тогда королевич снял с пальца перстень с дорогим камнем и надел фее вместо пояса. Фея засмеялась от радости и сказала: - Знаю, знаю, чего ты ищешь. Добудь алмазный ключик, и ты попадешь в сад. Там висят на ветке три апельсина. - А где же найти алмазный ключик? - спросил королевич. - Это, наверно, знает моя старшая сестра. Она живет в каштановой ро- ще. Юноша поблагодарил фею и вскочил на коня. Вторая фея и вправду жила в каштановой роще, в скорлупке каштана. Королевич подарил ей золотую пряж- ку с плаща. - Спасибо тебе, - сказала фея, - у меня теперь будет золотая кровать. За это я тебе открою тайну. Алмазный ключик лежит в хрустальном ларце. - А где же ларец? - спросил юноша. - Это знает моя старшая сестра, - ответила фея. - Она живет в орешни- ке. Королевич разыскал орешник. Самая старшая фея устроила себе домик в скорлупке лесного ореха. Королевский сын снял с шеи золотую цепочку и подарил ее фее. Фея подвязала цепочку к ветке и сказала: - Это будут мои качели. За такой щедрый подарок я скажу тебе то, чего не знают мои младшие сестры. Хрустальный ларец находится во дворце. Дво- рец стоит на горе, а та гора за тремя горами, за тремя пустынями. Охра- няет ларец одноглазый сторож. Запомни хорошенько: когда сторож спит - глаз у него открыт, когда не спит - глаз закрыт. Поезжай и ничего не бойся. Долго ли ехал королевич, не знаем. Только перевалил он через три го- ры, проехал три пустыни и подъехал к той самой горе. Тут он спешился, привязал коня к дереву и оглянулся. Вот и тропинка. Совсем заросла она травой, - видно, в этих краях давно никто не бывал. Пошел по ней короле- вич. Ползет тропинка, извиваясь, как змея, все вверх да вверх. Королевич с нее не сворачивает. Так и довела его тропинка до вершины горы, где стоял дворец. Пролетала мимо сорока. Королевич попросил ее: - Сорока, сорока, загляни в дворцовое окошко. Посмотри, спит ли сто- рож. Сорока заглянула в окошко и закричала: - Спит, спит! Глаз у него закрыт! - Э, - сказал себе королевич, - сейчас не время входить во дворец. Подождал он до ночи. Пролетала мимо сова. Королевич попросил ее: - Совушка, сова, загляни в дворцовое окошко. Посмотри, спит ли сто- рож. Сова заглянула в окошко и проухала: - Ух-ух! Не спит сторож! Глаз у него так на меня и смотрит. - Вот теперь самое время, - сказал себе королевич и вошел во дворец. Там он увидел одноглазого сторожа. Около сторожа стоял трехногий сто- лик, на нем хрустальный ларчик. Королевич поднял крышку ларчика, вынул алмазный ключик, а что открывать им - не знает. Стал он ходить по двор- цовым залам и пробовать, к какой двери подойдет алмазный ключик. Переп- робовал все замки, ни к одному ключик не подходит. Осталась только ма- ленькая золотая дверка в самом дальнем зале. Вложил королевич алмазный ключик в замочную скважину, он пришелся, как по мерке. Дверца сразу рас- пахнулась, и королевич попал в сад. Посреди сада стояло апельсиновое дерево, на нем росли всего-навсего три апельсина. Но какие это были апельсины! Большие, душистые, с золотой кожурой. Словно все щедрое солнце Италии досталось им одним. Королевский сын сорвал апельсины, спрятал их под плащ и пошел обратно. Только королевич спустился с горы и вскочил на коня, одноглазый сто- рож закрыл свой единственный глаз и проснулся. Он сразу увидел, что в ларце нет алмазного ключика. Но было уже поздно, потому что королевич скакал во весь опор на своем добром коне, увозя три апельсина. Вот перевалил он одну гору, едет по пустыне. День знойный, на лазур- ном небе ни облачка. Раскаленный воздух струится над раскаленным песком. Королевичу захотелось пить. Так захотелось, что ни о чем другом он и ду- мать не может. "Да ведь у меня есть три апельсина! - сказал он себе. - Съем один и утолю жажду!" Едва он надрезал кожуру, апельсин распался на две половинки. Из него вышла красивая девушка. - Дай мне пить, - попросила она жалобным голосом. Что было делать королевичу! Он ведь и сам сгорал от жажды. - Пить, пить! - вздохнула девушка, упала на горячий песок и умерла. Погоревал над ней королевич и поехал дальше. А когда оглянулся, то увидел, что на том месте зеленеет апельсиновая роща. Королевич удивился, но назад возвращаться не стал. Скоро пустыня кончилась, юноша подъехал к лесу. На опушке приветливо журчал ручеек. Королевич бросился к ручью, сам напился, вволю напоил ко- ня, а потом сел отдохнуть под раскидистым каштаном. Вынул он из-под пла- ща второй апельсин, подержал его на ладони, и стало томить королевича любопытство так же сильно, как недавно томила жажда. Что скрыто за золо- той кожурой? И королевич надрезал второй апельсин. Апельсин распался на две половинки, и из него вышла девушка. Она была еще красивее, чем первая. - Дай мне пить, - сказала девушка. - Вот ручей, - ответил королевич, - вода его чиста и прохладна. Девушка припала к струе и мигом выпила всю воду из ручья, даже песок на дне его стал сухим. - Пить, пить! - опять застонала девушка, упала на траву и умерла. Королевич очень огорчился и сказал: - Э, нет, уж теперь-то я и капли воды в рот не возьму, пока не напою третью девушку из третьего апельсина! И он пришпорил своего коня. Проехал немного и оглянулся. Что за чудо! По берегам ручья стеной встали апельсиновые деревья. Под густой зеленью их веток ручей наполнился водой и опять запел свою песенку. Но королевич и тут не стал возвращаться. Он поехал дальше, прижимая к груди последний апельсин. Как он страдал в пути от зноя и жажды, - и рассказать невозможно. Од- нако, рано или поздно, доскакал королевич до реки, что протекала у гра- ниц его родного королевства. Здесь он надрезал третий апельсин, самый большой и спелый. Апельсин раскрылся, словно лепестки, и перед королеви- чем появилась девушка невиданной красоты. Уж на что были хороши первые две, а рядом с этой показались бы просто дурнушками. Королевич взора не мог от нее отвести. Лицо ее было нежнее цветка апельсинового дерева, глаза зеленые, как завязь плода, волосы золотые, словно кожура спелого апельсина. Королевский сын взял ее за руку и подвел к реке. Девушка наклонилась над рекой и стала пить. Но река была широка и глубока. Сколько ни пила девушка, воды не убывало. Наконец красавица подняла голову и улыбнулась королевичу. - Спасибо тебе, королевич, за то, что дал мне жизнь. Перед тобой дочь короля апельсиновых деревьев. Я так долго ждала тебя в своей золотой темнице! Да и сестры мои тоже ждали. - Ах, бедняжки, - вздохнул королевич. - Это я виноват в их смерти. - Но ведь они не умерли, - сказала девушка. - Разве ты не видел, что они стали апельсиновыми рощами? Они будут давать прохладу усталым путни- кам, утолять их жажду. Но теперь мои сестры уже никогда не смогут прев- ратиться в девушек. - А ты не покинешь меня? - воскликнул королевич. - Не покину, если ты меня не разлюбишь. Королевич положил руку на рукоять своего меча и поклялся, что никого не назовет своей женой, кроме дочери короля апельсиновых деревьев. Он посадил девушку впереди себя на седло и поскакал к родному дворцу. Вот уже заблестели вдали дворцовые башенки. Королевич остановил коня и сказал: - Подожди меня здесь, я вернусь за тобой в золотой карете и привезу тебе атласное платье и атласные туфельки. - Не надо мне ни кареты, ни нарядов. Лучше не оставляй меня одну. - Но я хочу, чтобы ты въехала во дворец моего отца, как подобает не- весте королевского сына. Не бойся, я посажу тебя на ветку дерева, вот над этим прудом. Тут тебя никто не увидит. Он поднял ее на руки, посадил на дерево, а сам въехал в ворота. В это время хромоногая, кривая на один глаз служанка пришла к пруду полоскать белье. Она наклонилась над водой и увидела в пруду отражение девушки. - Неужели это я? - закричала служанка. - Как я стала прекрасна! Вер- но, само солнце завидует моей красоте! Служанка подняла вверх глаза, чтобы посмотреть на солнце, и заметила среди густой листвы девушку. Тут служанка поняла, что видит в воде не свое отражение. - Эй, кто ты такая и что тут делаешь? - со злобой крикнула служанка. - Я невеста королевского сына и жду, когда он приедет за мной. Служанка подумала: "Вот случай перехитрить судьбу". - Ну, это еще неизвестно, за кем он приедет, - ответила она и приня- лась изо всех сил трясти дерево. Бедная девушка из апельсина старалась, как могла, удержаться на вет- вях. Но служанка раскачивала ствол все сильнее и сильнее. Девушка сорва- лась с ветки и, падая, превратилась опять в золотистый апельсин. Служанка живо схватила апельсин, сунула за пазуху и полезла на дере- во. Только успела она примоститься на ветке, как подъехал королевич в карете, запряженной шестеркой белых коней. Служанка не стала дожидаться, пока ее снимут с дерева, и спрыгнула на землю. Королевич так и отшатнулся, увидев свою невесту хромоногой и кривой на один глаз. Служанка быстро сказала: - Э, женишок, не беспокойся, это все у меня скоро пройдет. В глаз мне попала соринка, а ногу я отсидела на дереве. После свадьбы я стану еще лучше, чем была. Королевичу ничего другого не оставалось, как везти ее во дворец. Ведь он поклялся на своем мече. Отец-король и мать-королева очень огорчились, увидев невесту своего любимого сына. Стоило ездить за такой красоткой чуть не на край света! Но раз слово дано, надо его выполнять. Принялись готовиться к свадьбе. Настал вечер. Весь дворец так и сиял огнями. Столы были пышно накры- ты, а гости разряжены в пух и прах. Все веселились. Невесел был только королевский сын. Его томила тоска, такая тоска, будто он и не держал ни- когда в руках трех апельсинов. Хоть снова садись на коня да поезжай не- ведомо куда, неизвестно за чем. Тут ударили в колокол, и все сели за стол. А во главе стола посадили молодых. Слуги обносили гостей искусно приготовленными кушаньями и на- питками. Невеста попробовала одного кушанья, попробовала другого, но каждый кусок так и застревал у нее в горле. Ей хотелось пить. Но, сколько она ни пила, жажда не унималась. Тогда она вспомнила про апельсин и решила его съесть. Вдруг апельсин выкатился у нее рук и покатился по столу, вы- говаривая нежным голосом: Кривая кривда сидит за столом, А правда с нею проникла в дом! Гости затаили дыхание. Невеста побледнела. Апельсин прокатился вокруг стола, подкатился к королевичу и раскрылся. Из него вышла прекрасная дочь короля апельсиновых деревьев. Королевич взял ее за руки и подвел к отцу и матери. - Вот моя настоящая невеста! Злую обманщицу тотчас прогнали прочь. А королевич с девушкой из апельсина отпраздновали веселую свадьбу и прожили счастливо до глубокой старости. Жила-была королева, у которой родились однажды дочки-близнецы. Она позвала на крестины фей. А в те времена, если феи приходили крестить ре- бенка, они приносили ему в дар множество подарков. Они могли превратить обычного ребенка в красивейшего и умнейшего в мире. Но иногда феи, рас- сердившись на что-либо, могли пожелать младенцу много плохого, поэтому все родители старались всячески задобрить фей. И вот во дворце был устроен роскошный банкет для фей. Не успели феи приняться за еду, как появилась старая-старая фея, которую уже много лет никто не видел. Королева в ужасе затряслась от страшного предчувствия. А король, подбежав к старухе, хотел усадить ее за стол, но та грубо от- толкнула его и сказала: - Мне не нужны ваши подачки. - Ну, пожалуйста, - взмолилась королева, - удостойте нас чести видеть вас за нашим столом. - Если бы вы хотели этого, то пригласили бы меня, - возмущенно воск- ликнула гадкая старуха. - Если вы думаете, что сила моего волшебства уменьшилась с годами, то это не так, и скоро я докажу вам это. Наконец она соизволила сесть за стол, но ее злоба закипела с новой силой, когда она увидела пояса, усеянные драгоценными камнями, которые другие феи получили в подарок от короля и королевы. Ей не досталось поя- са. Перепуганная королева принесла ей шкатулку, украшенную бриллиантами, но старая карга оттолкнула подарок, заявив с возмущением: - Вот еще одно доказательство того, что вы и не думали меня пригла- шать. Уберите свою коробку, у меня есть столько бриллиантов, что вам и не снилось! Она ударила дважды волшебной палочкой по столу, и вместо роскошных кушаний на блюдах появились гадкие извивающиеся змеи. В ужасе все феи разбежались. Как только они исчезли, старая карга подошла к кроватке первого ре- бенка и сказала: - Я желаю тебе быть отвратительной и ужасной, насколько это возможно. Она подошла уже было к другой кроватке, но тут к ней подскочила моло- денькая смелая фея, оставшаяся в тронном зале, и схватила ее за спину. Старая карга от злости вспыхнула и сгорела. Вернувшиеся феи постарались наградить бедную пострадавшую малышку самыми лучшими своими дарами. Но королева была безутешна, видя, что с каждой минутой ее дочь становится все уродливей и уродливей. - Как мы можем помочь ей? - спорили феи. Они немного посовещались. - Ваше величество, - сказали они, - не плачьте. Мы обещаем вам, что в один прекрасный день ваша дочь станет счастливейшей девушкой на свете. - А будет ли она красивой? - спросила безутешная королева. - Мы не можем всего объяснить, - ответили феи. - Но верьте нам - она будет счастливой. Королева поблагодарила их и дала им богатые подарки. Первую дочь она назвала Дорагли, а вторую - Дорабелла. Дорагли с годами становилась все страшнее и страшнее, а Дорабелла - все прекрасней и прекрасней. Когда Дорагли исполнилось 12 лет, она стала такой ужасной, что никто без брезгливости не мог даже приближаться к ней. Поэтому король купил самый отдаленный замок в королевстве и поселил ее туда жить в одиночестве. Она отправилась туда со своей старой нянькой и несколькими слугами. Старый замок стоял на берегу моря. С другой стороны его был дремучий лес, за которым простирались необъятные поля. Там и жила Дорагли долгих два го- да. Она занималась музыкой и живописью и даже сочинила целую книгу сти- хов. Но она очень скучала по родителям и однажды решила навестить их. Дорагли приехала как раз в то время, когда ее сестра выходила замуж за принца из соседнего королевства. Родственники были совсем не рады ей. Им было неприятно смотреть на ее уродство, и они боялись, что принц, увидев ее, откажется жениться на ее сестре, Дорабелле. Бедная Дорагли сквозь слезы сказала им: - Я приехала только, чтобы на минуточку увидеть вас. Я так скучала! Но вы не желаете меня видеть, и я сейчас же уезжаю обратно! Она хотела было напомнить им, что ее уродство - это не ее вина, а их. Но у нее было очень доброе сердце, и она не стала этого делать, а лишь в слезах покинула дворец. Однажды, гуляя по лесу, она увидела огромную зе- леную змею, которая, приподняв голову, сказала ей человеческим голосом: - Доброе утро, Дорагли. Не грусти. Посмотри на меня. Я гораздо урод- ливей тебя. А когда-то я была привлекательной. Дорагли очень испугалась и убежала домой. Несколько дней она боялась выходить из дома, но однажды вечером, устав от однообразности дворцовых комнат, она вышла погулять к морю. Подойдя к берегу, она увидела роскош- ную маленькую золотую лодочку, всю усыпанную драгоценными камнями и сия- ющую в лучах заходящего солнца. Ее весла были сделаны из чистого золота. Лодочка потихоньку качалась на волнах, и Дорагли подошла посмотреть ее поближе. Она вошла в лодочку и спустилась в маленькую кабину, обшитую зеленым бархатом. Пока она рассматривала убранство каюты, подул ветер, и лодочка быстро поплыла в открытое море. Дорагли сначала пыталась остановить лодочку, но потом по- думала: - Я наверняка умру, и тогда моим мучениям придет конец. Я такая уро- дина, что все ненавидят меня. Моя сестра стала королевой, а я страшной уродиной. Только гадкие змеи хотят говорить со мной. Вдруг среди волн появилась зеленая змея, которая сказала человеческим голосом: - Дорагли, если ты не отвергнешь помощь гадкой змеи, я смогу спасти тебе жизнь. - Лучше я умру, - сказала Дорагли, так как всю жизнь боялась змей. Ни слова не сказав, змея исчезла в волнах. "Это зеленое пресмыкающееся наводит на меня ужас. Я просто трясусь от страха, когда вижу эти горящие желтым огнем глаза и жало, торчащее из отвратительной пасти. Я лучше умру, чем доверю ей свою жизнь. Но почему она преследует меня? И как она научилась говорить?" - подумала Дорагли. Вдруг, ветер донес до нее слова: - Принцесса, будь ласкова с зеленой змеей. В конце концов, она для змеи очень даже красива, в отличие от тебя. Она может тебе помочь даже в том, в чем ты не предполагаешь. Разреши ей сделать это. Тут налетел ураган, погнал лодку на рифы и, разбив ее вдребезги, утих. Дорагли схватилась за обломок лодки, едва умещаясь на нем. Вдруг она с ужасом обнаружила, что держится не за обломок дерева, а за тулови- ще зеленой змеи. Через какое-то время они подплыли к скале, и змея, вы- садив Дорагли на берег, исчезла опять. Дорагли в одиночестве сидя на скале плакала, приговаривая: "Я спаслась от бури, но здесь я точно ум- ру". Приближался вечер. Взобравшись на верхушку скалы, Дорагли прилегла, укрывшись фартучком, и заснула. Во сне ей слышалась самая чудесная музы- ка, которую она когда-либо слышала. "Какой чудесный сон", - подумала До- рагли и, потянувшись, открыла глаза. Но каково же было ее удивление, когда она вдруг увидела вокруг себя не море и не скалу под собой, а прекрасный золотой зал с золоченым балконом. Выйдя на балкон, Дорагли увидела цветущие сады и леса, огромный старинный парк со сверкающими фонтанами и статуями необыкновенной работы. Вдалеке, переливаясь всеми цветами радуги, стояли маленькие домики, усыпанные драгоценными камнями. - Что это со мной? Где я нахожусь? - недоумевала Дорагли. Вдруг она услышала стук в дверь. Подойдя и открыв ее, она обнаружила на пороге пятьдесят маленьких китайских куколок, живых, как обычные лю- ди. Они были величиной всего с ладошку, но смеялись и говорили, как лю- ди. Они поприветствовали Дорагли и выразили надежду, что ей понравится в их чудесном королевстве. - Наша дорогая гостья, - сказала самая маленькая куколка, которая, по-видимому, была среди них главная. - Наш дорогой король пожелал, чтобы мы сделали ваше присутствие здесь очень счастливым. Поэтому мы в вашем распоряжении. Они повели Дорагли в сад, где показали ей роскошный бассейн. Рядом с бассейном она увидела два больших стула. - Чьи это? - спросила она. - Один короля, - сказали куколки, - а второй - ваш. - Но где же сам король? Я его не вижу, - сказала Дорагли. - Он сейчас сражается на войне, - ответила куколка. - А он женат? - поинтересовалась Дорагли. - Нет, - ответила куколка. - Он еще не встретил свою мечту. Искупавшись в бассейне, Дорагли надела роскошные одежды, которые при- несли ей куколки. Они причесали ее и украсили прическу драгоценными кам- нями. Дорагли была счастлива. Впервые в жизни она почувствовала себя принцессой. Незаметно пролетела неделя. Дорагли была счастлива, куколки тоже. Они полюбили ее за доброе сердце. Однажды ночью, лежа в своей посте- ли, она размышляла, что же будет дальше. Она чувствовала себя почему-то все равно одиноко. "Это потому, что не знаешь любви, - ответил ее мыслям голос сверху. - Настоящее счастье приходит только к любящим людям". - Какая же из куколок разговаривает со мной? - поинтересовалась До- рагли. - Это не куколка. Это я, король всех этих земель, моя дорогая. И я люблю вас всем сердцем. - Принц любит меня? - спросила пораженная Дорагли. - Вы, должно быть, незрячи. Я самая страшная уродина на свете. - Нет, я прекрасно вижу вас и еще раз смею утверждать, что вы самая прекрасная девушка на свете. - Вы очень добры, - сказала Дорагли. - Я даже не знаю, что и сказать. Невидимый король больше ничего не сказал в эту ночь. На следующий день Дорагли спросила куколок, не вернулся ли домой король, и их ответ: "Нет еще", очень ее озадачил. - Молод ли и хорош он собой? - спросила она. - Да, - ответили куколки. - И еще он очень любезен. Он сообщает нам новости о себе каждый день. - Но знает ли он, что я здесь? - Да, он знает о вас все. Каждый час скороходы доставляют ему подроб- ный отчет о вашем пребывании здесь. С тех пор, едва почувствовав себя одиноко, Дорагли слышала голос не- видимого короля. Он всегда говорил ей приятные и добрые слова. Однажды ночью, проснувшись, она увидела рядом со своей кроватью ту- манную фигуру. Она подумала, что это одна из куколок охраняет ее сон, и протянула руку, пытаясь дотронуться до фигурки. Вдруг кто-то начал цело- вать ее руку, и несколько капель слез пролилось на нее. Дорагли вдруг поняла, что это невидимый король. - Что ты хочешь от меня? - спросила она. - Как я могу полюбить тебя, если никогда не видела твоего лица? - Моя возлюбленная принцесса, - ответил невидимый король. - Дело в том, что я не могу показать тебе свое лицо. Злая старая колдунья, кото- рая жестоко обошлась с тобой, наложила на меня семилетнее заклятье. Пять лет уже минуло, осталось всего два года. И если ты сейчас согласишься выйти за меня замуж, они будут самыми счастливыми в моей жизни. Тронутая добротой и благородством невидимого короля, Дорагли сразу же полюбила его и дала согласие выйти за него замуж. При этом она обещала, что не будет настаивать увидеть его в течении оставшихся двух лет зак- лятья. - Все дело в том, моя любимая, - сказал невидимый король, - что если ты нарушишь свой обет, то с этого момента семь лет заклятья начнутся вновь. А если ты сдержишь свое обещание, то я через два года предстану пред тобой самым красивейшим мужчиной на свете, и ты тоже станешь прек- раснейшей из королев, поскольку и к тебе вернется твоя красота, отобран- ная злой колдуньей. Дорагли пообещала ему быть терпеливой и нелюбопытной, и вскоре они поженились. Через несколько месяцев после свадьбы Дорагли очень затосковала по своим родным. Она попросила короля разрешить ей пригласить их в гости. Невидимый король пытался отговорить ее, но все было напрасно. Наконец он разрешил ей послать кукол к ее родным за море с приглашением посетить их дворец. Матери Дорагли было очень интересно увидеть своего зятя. Она сразу же отправилась в путь, захватив с собой Дорабеллу. Дорагли с большим удовольствием показывала им свой дворец. Когда же они интересовались ее мужем, она лгала им, как могла, говоря, то он на войне, то на охоте, то просто болен. Но поскольку она была очень правди- вой девушкой, то как следует врать не умела, и мать с сестрой решили, что у нее вообще нет мужа. Они принялись выпытывать у нее правду. Не вы- держав их расспросов, Дорагли рассказала им всю правду. - Он просто дурит тебе голову, - сказали ей мать с сестрой, выслушав ее рассказ. - Неужели ты веришь его словам? А, может быть, он ужасный монстр, который хочет убить тебя? Слова матери ужасно обеспокоили Дорагли. Проводив ее с богатыми по- дарками домой, Дорагли решила узнать тайну своего невидимого мужа до конца. Однажды ночью она поставила у своей кровати лампу, и когда король подошел к ее кровати, она осветила его лицо. О, ужас! Это был не король, а огромная зеленая змея. - О, Боже! - вскричал, заливаясь слезами король. - За что ты так на- казала меня, ведь я люблю тебя больше жизни! Дорагли в ответ только молча тряслась от страха. Зеленая змея исчез- ла. Утром явились куколки, очень грустные, поскольку только что получили новости, что злая колдунья наслала на их королевство врагов - марионе- ток. Куколки храбро сражались и победили их. Тогда колдунья закружила вихрь из пыли и грязи на все королевство невидимого короля. Уцелела только Дорагли. Марионетки взяли ее в плен и привели к старой колдунье. - Здравствуй, дорогуша, - сказала старуха. - Мне кажется, что мы раньше встречались с тобой. - Она захохотала. - Я однажды отлично погу- ляла на твоих крестинах. - Неужели, - взмолилась Дорагли, - ты тогда недостаточно наказала ме- ня, сделав отвратительной уродиной? Зачем же сейчас ты еще делаешь мне больно, так поступив с моим мужем? - Ты слишком много болтаешь, - сказала старуха. - Эй, слуги, принеси- те железные башмаки и наденьте их на королеву. Слуги натянули узкие и тяжелые башмаки на королеву. Затем старая кар- га дала ей ужасное веретено, колющее пальцы до крови и спутанный клубок паутины. - Распутай ее в течение двух часов и спряди в красивую пряжу. - Я не умею прясть, но постараюсь, - ответила Дорагли. Ее отвели в темную-претемную маленькую каморку и закрыли на замок. Дорагли несколько раз пыталась распутать паутину, но у нее ничего не по- лучалось. Она до крови исколола себе пальцы. Уронив голову на грудь, она горько заплакала, вспомнив свою безмятежно-счастливую жизнь во дворце, которой она лишилась по собственной глупости. Вдруг она услышала знакомый голос. - Моя возлюбленная, зачем ты заставила меня так страдать? Но я люблю тебя и хочу, чтобы ты спаслась. У меня остался один друг - Фея Покрови- тельница, и я попросил ее помочь тебе. Вдруг кто-то три раза хлопнул в ладоши, и паутина Дорагли преврати- лась в прелестную пряжу. Через два часа явилась колдунья, предвкушая расправу. - Ну что же ты не напряла, гадкая ленивица, - еще с порога завопила она. - Я сделала все, что смогла, - ответила Дорагли, протягивая ей моток красивой пряжи. - Ты думаешь, что ты можешь перехитрить меня, - затряслась от злости ведьма. - Ну так вот, мое второе задание. Сплети из этой пряжи сеть, да такую прочную, чтобы ею можно было ловить лосося. - Но, бабушка, - отвечала ей Дорагли, - даже мухи иногда прорывают сеть из паутины. - Я уничтожу тебя, если ты не выполнишь мое задание, - злобно зашипе- ла старуха. Как только она ушла, Дорагли горько заплакала и, воздев к небу руки, сказала: - Фея Покровительница, умоляю тебя, помоги мне. Не успела она договорить, как сеть была готова. Дорагли поблагодарила фею и добавила: - Мой любимый король! Только теперь я поняла, как не ценила твою лю- бовь и причинила тебе столько страданий. Прости меня, если можешь. Когда ведьма увидела сеть, она пришла в бешенство. - Я заберу тебя к себе во дворец, и там уже никто не сможет тебе по- мочь, - вскричала она. Она схватила Дорагли и велела слугам увезти ее на корабле к себе в государство. Ночью, сидя на палубе, Дорагли смотрела на звезды и оплаки- вала свою судьбу. Вдруг она услышала знакомый голос. - Не беспокойся, любовь моя. Я спасу тебя. Дорагли посмотрела на воду и увидела зеленую змею. Вдруг откуда ни возьмись появилась злая колдунья. Она никогда не спала и услышала голос невидимого короля. - Зеленая змея, - закричала она страшным голосом. - Я приказываю тебе уплыть отсюда на самый край света и больше здесь не появляться. Ты же Дорагли увидишь, что я сделаю с тобой, когда мы прибудем на место. Зеленая змея уплыла к месту своего заключения. Наутро корабль прибыл на место. Колдунья взяла Дорагли, привязала ей на шею огромный камень и дала в руки дырявое ведерко. - Поднимайся на скалу, - приказала она ей. На вершине скалы находится дикий лес, полный злобных зверей, которые охраняют колодец Мудрости и Терпения. Иди туда и принеси мне ведерко, полное воды из этого колодца. И поторопись, я даю тебе на это три года. - Но как я могу взобраться на эту скалу? - взмолилась Дорагли. - Как я могу принести воды в дырявом ведерке? - Меня не интересует, как ты это сделаешь, - захохотала ведьма, - сделай это, или я убью зеленую змею. Дорагли дала себе слово, что зеленая змея больше никогда не пострада- ет из-за нее, и она принялась за дело. Фея Покровительница помогала ей. Поднявшийся сильный ветер забросил Дорагли на вершину скалы. Фея укроти- ла диких зверей своей волшебной палочкой. После еще одного взмаха вол- шебной палочкой появилась колесница, запряженная двумя орлами. Дорагли начала горячо благодарить фею, но та, улыбнувшись, сказала: - Зеленая змея попросила меня помочь тебе. Орлы вмиг домчат тебя до колодца Мудрости и Терпения. Они также наполнят водой твое ведерко. Ког- да ты получишь воду Мудрости и Терпения, умой ей свое лицо, и к тебе вернется твоя красота. - Как это прекрасно! - воскликнула Дорагли. - Но ты должна поторопиться и сделать то, что я тебе скажу, прежде чем вернуться к колдунье. Твое заклятье сделало тебя рабыней ровно на семь лет. Птицы домчат тебя до леса. Пережди срок своего заклятья там. Дорагли горячо поблагодарила фею и сказала: - Все твои подарки и даже красота, которая должна вернуться ко мне, не принесут мне удовлетворения. Я не могу быть счастливой, пока страдает зеленая змея. - Если ты будешь храброй все оставшиеся годы твоего заклятья, ты бу- дешь свободна и зеленая змея тоже, - пообещала фея. - Неужели такое долгое время я не увижу и не услышу его? - спросила Дорагли. - К сожалению, нет, - ответила фея. - Твое заклятье не позволяет тебе получать от него вести. Слезы брызнули из глаз Дорагли при этих словах. Она села в колесницу, и орлы помчали ее к колодцу Мудрости и Терпения. Когда орлы наполнили ее ведерко водой так, что не пролилось ни ка- пельки, Дорагли подумала: "Это вода может сделать меня мудрее. Я, пожа- луй, выпью глоток и стану разумнее. А уж потом умоюсь, чтобы быть краси- вой". Она сначала выпила глоток волшебной воды. Потом умылась. Она стала такой привлекательной, что все птицы вокруг сразу же запели, глядя на ее красоту. Тут же появилась добрая фея и сказала: - Твое желание стать мудрее, чем красивее, радует меня. И я сокращу твое заклятье на три года. - Благодарю тебя, - сказала Дорагли. - Но вместо этого лучше помоги зеленой змее. - Я попробую, - сказала фея. - Но посмотри на себя. Какой прекрасной ты стала, ты не можешь называться больше Дорагли. Я дала тебе новое имя - королева Дискрит. Перед тем как исчезнуть, фея коснулась ног королевы, и тесные уродливые железные башмаки превратились в пару золотых туфелек. Птицы примчали королеву Дискрит в лес. Как прекрасно там было. Райс- кие птицы пели на райских деревьях, а звери вокруг говорили человечески- ми голосами. - Фея прислала нам гостью, - оповестили орлы всех вокруг. - Это коро- лева Дискрит. - О, как она прекрасна! - зашумели звери. - Стань, пожалуйста, нашей повелительницей! - С удовольствием, - сказала Дискрит. - Но скажите мне сначала, что это за место, где мы сейчас находимся? Старый мудрый крот ответил ей: - Много-много лет назад феи устали бороться с людской ленью, ложью и бездельем. Сначала они пытались образумить людей, но потом рассердились на них и превратили хамов в свиней, болтливые сплетницы стали попугаями или курицами, а лгуны - обезьянами. Этот лес стал их домом. Они будут здесь находиться до тех пор, пока феи не посчитают, что они достаточно проучены. Звери очень полюбили добрую, мудрую, прекрасную Дискрит. Они собирали для нее орехи, кормили ее ягодами и развлекали сказками. Поистине, любой бы был счастлив в этом раю. Но Дискрит постоянно терзалась думами о том, какое несчастье она принесла зеленой змее. Быстро пролетели три года. Королева Дискрит опять надела свои железные башмаки, взяла ведерко с во- дой мудрости, надела на шею цепь с камнем и попросила орлов отправить ее к старой колдунье. Старая карга очень удивилась, увидев ее. Она считала, что Дискрит уже давно умерла, или ее растерзали дикие звери в лесу. Но вот, перед ней, стояла живая и здоровая Дискрит и протягивала ей ведерко с волшебной во- дой. Увидев ее лицо, ведьма впала в неописуемую ярость. - Что сделало тебя такой красивой? - зарычала она диким от злобы го- лосом. - Я умылась водой мудрости, - сказала королева. - Ты посмела ослушаться меня, - закричала колдунья, в ярости топая ногами. - Я проучу тебя. Отправляйся в своих железных башмаках на край света. Там в глубокой яме лежит бутыль с эликсиром долголетия. Принеси ее мне. Я запрещаю тебе открывать бутыль. Если ты ослушаешься меня, твое заклятье будет длиться вечно. Слезы навернулись на глаза Дискрит. Увидев их, колдунья злорадно зас- меялась. - Беги быстрее, - зашипела она. - И попробуй не выполнить мой приказ! Принцесса побрела, даже не зная, в какой стороне конец света. Она шла много дней и ночей, но однажды ее израненные и кровоточащие ноги подко- сились от усталости. Она упала на землю и подумала, что умирает и сожа- леет только о том, что больше не увидит зеленой змеи. Вдруг перед ней появилась добрая фея и сказала ей: - Дискрит, знаешь ли ты, что ты сможешь расколдовать зеленую змею только в том случае, если принесешь колдунье эликсир долголетия? - Я обязательно дойду туда, - пообещала Дискрит. - Но как мне узнать, где находится край света? - Возьми эту волшебную ветку, - сказала фея, - и воткни ее в землю. Поблагодарив фею, королева все исполнила, как она велела. Со страшным гулом перед ней раздвинулась земля, и королева увидела глубокую темную яму. И хотя она очень боялась, смело спустилась вниз. Ее отвага была заслуженно вознаграждена. Внизу ее ждал красивейший юноша на свете, и Дискрит поняла, что это зеленая змея. Увидев ее, король лишился дара ре- чи, пораженный ее красотой. Долгое время они сидели, обнявшись и плача от счастья. Затем появи- лась колдунья, охраняющая эликсир, и вручила Дискрит бутыль. Как будто чтобы испытать ее, бутыль была открыта. Но Дискрит хорошо помнила уроки судьбы и преодолела искушение отпить из бутыли. Король и королева принесли эликсир старой ведьме. Выпив его за один глоток, она стала такой красивой и доброй, что сразу же забыла про все те гадости, которые она делала в жизни. Взмахнув своей палочкой, она превратила разрушенное королевство зеле- ной змеи в еще более прекрасное, чем прежде. Затем она отослала прекрас- ного короля и мудрую королеву домой к своим любимым куколкам. Там они и прожили долго и счастливо много-много лет. Огниво Шел солдат по дороге: раз-два! раз-два! Ранец за спиной, сабля на бо- ку; он шел домой с войны. На дороге встретилась ему старая ведьма - бе- зобразная, противная: нижняя губа висела у нее до самой груди. - Здорово, служивый! - сказала она. - Какая у тебя славная сабля! А ранец-то какой большой! Вот бравый солдат! Ну сейчас ты получишь денег, сколько твоей душе угодно. - Спасибо, старая ведьма! - сказал солдат. - Видишь вон то старое дерево? - сказала ведьма, показывая на дерево, которое стояло неподалеку. - Оно внутри пустое. Влезь наверх, там будет дупло, ты и спустись в него, в самый низ! А перед тем я обвяжу тебя ве- ревкой вокруг пояса, ты мне крикни, и я тебя вытащу. - Зачем мне туда лезть? - спросил солдат. - За деньгами! - сказала ведьма. - Знай, что когда ты доберешься до самого низа, то увидишь большой подземный ход; в нем горит больше сотни ламп, и там совсем светло. Ты увидишь три двери; можешь отворить их, ключи торчат снаружи. Войди в первую комнату; посреди комнаты увидишь большой сундук, а на нем собаку: глаза у нее, словно чайные чашки! Но ты не бойся! Я дам тебе свой синий клетчатый передник, расстели его на по- лу, а сам живо подойди и схвати собаку, посади ее на передник, открой сундук и бери из него денег вволю. В этом сундуке одни медяки; захочешь серебра - ступай в другую комнату; там сидит собака с глазами, как мельничные колеса! Но ты не пугайся: сажай ее на передник и бери себе денежки. А захочешь, так достанешь и золота, сколько сможешь унести; пойди только в третью комнату. Но у собаки, что сидит там на деревянном сундуке, глаза - каждый с круглую башню. Вот это собака! Злющая-презлю- щая! Но ты ее не бойся: посади на мой передник, и она тебя не тронет, а ты бери себе золота, сколько хочешь! - Оно бы недурно! - сказал солдат. - Но что ты с меня за это возьмешь, старая ведьма? Ведь что-нибудь да тебе от меня нужно? - Я не возьму с тебя ни полушки! - сказала ведьма. - Только принеси мне старое огниво, его позабыла там моя бабушка, когда спускалась в пос- ледний раз. - Ну, обвязывай меня веревкой! - приказал солдат. - Готово! - сказала ведьма. - А вот и мой синий клетчатый передник! Солдат влез на дерево, спустился в дупло и очутился, как сказала ведьма, в большом проходе, где горели сотни ламп. Вот он открыл первую дверь. Ох! Там сидела собака с глазами, как чай- ные чашки, и таращилась на солдата. - Вот так молодец! - сказал солдат, посадил пса на ведьмин передник и набрал полный карман медных денег, потом закрыл сундук, опять посадил на него собаку и отправился в другую комнату. Ай-ай! Там сидела собака с глазами, как мельничные колеса. - Нечего тебе таращиться на меня, глаза заболят! - сказал солдат и посадил собаку на ведьмин передник. Увидев в сундуке огромную кучу се- ребра, он выбросил все медяки и набил оба кармана и ранец серебром. За- тем солдат пошел в третью комнату. Фу ты пропасть! У этой собаки глаза были ни дать ни взять две круглые башни и вертелись, точно колеса. - Мое почтение! - сказал солдат и взял под козырек. Такой собаки он еще не видывал. Долго смотреть на нее он, впрочем, не стал, а взял да и посадил на передник и открыл сундук. Батюшки! Сколько тут было золота! Он мог бы купить на него весь Копенгаген, всех сахарных поросят у торговки сластя- ми, всех оловянных солдатиков, всех деревянных лошадок и все кнутики на свете! На все хватило бы! Солдат повыбросил из карманов и ранца серебря- ные деньги и так набил карманы, ранец, шапку и сапоги золотом, что еле-еле мог двигаться. Ну, наконец-то он был с деньгами! Собаку он опять посадил на сундук, потом захлопнул дверь, поднял голову и закричал: - Тащи меня, старая ведьма! - Огниво взял? - спросила ведьма. - Ах черт, чуть не забыл! - сказал солдат, пошел и взял огниво. Ведьма вытащила его наверх, и он опять очутился на дороге, только те- перь и карманы его, и сапоги, и ранец, и фуражка были набиты золотом. - Зачем тебе это огниво? - спросил солдат. - Не твое дело! - ответила ведьма. - Получил деньги, и хватит с тебя! Ну, отдай огниво! - Как бы не так! - сказал солдат. - Сейчас же говори, зачем тебе оно, не то вытащу саблю да отрублю тебе голову. - Не скажу! - уперлась ведьма. Солдат взял и отрубил ей голову. Ведьма повалилась мертвая, а он за- вязал все деньги в ее передник, взвалил узел на спину, сунул огниво в карман и зашагал прямо в город. Город был чудесный; солдат остановился на самом дорогом постоялом дворе, занял самые лучшие комнаты и потребовал все свои любимые блюда - теперь ведь он был богачом! Слуга, который чистил приезжим обувь, удивился, что у такого богатого господина такие плохие сапоги, но солдат еще не успел обзавестись новы- ми. Зато на другой день он купил себе и хорошие сапоги и богатое платье. Теперь солдат стал настоящим барином, и ему рассказали обо всех чудесах, какие были тут, в городе, и о короле, и о его прелестной дочери, прин- цессе. - Как бы ее увидать? - спросил солдат. - Этого никак нельзя! - сказали ему. - Она живет в огромном медном замке, за высокими стенами с башнями. Никто, кроме самого короля, не смеет ни войти туда, ни выйти оттуда, потому что королю предсказали, будто дочь его выйдет замуж за простого солдата, а короли этого не лю- бят! "Вот бы на нее поглядеть!" - подумал солдат. Да кто бы ему позволил?! Теперь-то он зажил весело: ходил в театры, ездил кататься в королевс- кий сад и много помогал бедным. И хорошо делал: он ведь по себе знал, как плохо сидеть без гроша в кармане! Теперь он был богат, прекрасно одевался и приобрел очень много друзей; все они называли его славным ма- лым, настоящим кавалером, а ему это очень нравилось. Так он все тратил да тратил деньги, а вновь-то взять было неоткуда, и осталось у него в конце концов всего-навсего две денежки! Пришлось перебраться из хороших комнат в крошечную каморку под самой крышей, самому чистить себе сапоги и даже латать их; никто из друзей не навещал его, - уж очень высоко было к нему подниматься! Раз как-то, вечером, сидел солдат в своей каморке; совсем уже стемне- ло, и вспомнил про маленький огарочек в огниве, которое взял в подзе- мелье, куда спускала его ведьма. Солдат достал огниво и огарок, но стои- ло ему ударить по кремню, как дверь распахнулась, и перед ним очутилась собака с глазами, точно чайные чашки, та самая, которую он видел в под- земелье. - Что угодно, господин? - пролаяла она. - Вот так история! - сказал солдат. - Огниво-то, выходит, прелюбопыт- ная вещица: я могу получить все, что захочу! Эй ты, добудь мне деньжо- нок! - сказал он собаке. Раз - ее уж и след простыл, два - она опять тут как тут, а в зубах у нее большой кошель, набитый медью! Тут солдат по- нял, что за чудное у него огниво. Ударишь по кремню раз - является соба- ка, которая сидела на сундуке с медными деньгами; ударишь два - является та, которая сидела на серебре; ударишь три - прибегает собака, что сиде- ла на золоте. Солдат опять перебрался в хорошие комнаты, стал ходить в щегольском платье, и все его друзья сейчас же узнали его и ужасно полюбили. Вот ему и приди в голову: "Как это глупо, что нельзя видеть принцес- су. Такая красавица, говорят, а что толку? Ведь она век свой сидит в медном замке, за высокими стенами с башнями. Неужели мне так и не удаст- ся поглядеть на нее хоть одним глазком? Ну-ка, где мое огниво?" И он ударил по кремню раз - в тот же миг перед ним стояла собака с глазами, точно чайные чашки. - Теперь, правда, уже ночь, - сказал солдат. - Но мне до смерти захо- телось увидеть принцессу, хоть на одну минуточку! Собака сейчас же за дверь, и не успел солдат опомниться, как она яви- лась с принцессой. Принцесса сидела у собаки на спине и спала. Она была чудо как хороша; всякий сразу бы увидел, что это настоящая принцесса, и солдат не утерпел и поцеловал ее, - он ведь был бравый воин, настоящий солдат. Собака отнесла принцессу назад, и за утренним чаем принцесса расска- зала королю с королевой, какой она видела сегодня ночью удивительный сон про собаку и солдата: будто она ехала верхом на собаке, а солдат поцело- вал ее. - Вот так история! - сказала королева. И на следующую ночь к постели принцессы приставили старуху фрейлину - она должна была разузнать, был ли то в самом деле сон или что другое. А солдату опять до смерти захотелось увидеть прелестную принцессу. И вот ночью опять явилась собака, схватила принцессу и помчалась с ней во всю прыть, но старуха фрейлина надела непромокаемые сапоги и пустилась вдогонку. Увидав, что собака скрылась с принцессой в одном большом доме, фрейлина подумала: "Теперь я знаю, где их найти!"взяла кусок мела, пос- тавила на воротах дома крест и отправилась домой спать. Но собака, когда понесла принцессу назад, увидала этот крест, тоже взяла кусок мела и наставила крестов на всех воротах в городе. Это было ловко придумано: теперь фрейлина не могла отыскать нужные ворота - повсюду белели кресты. Рано утром король с королевой, старуха фрейлина и все офицеры пошли посмотреть, куда это ездила принцесса ночью. - Вот куда! - сказал король, увидев первые ворота с крестом. - Нет, вот куда, муженек! - возразила королева, заметив крест на дру- гих воротах. - Да и здесь крест и здесь! - зашумели другие, увидев кресты на всех воротах. Тут все поняли, что толку им не добиться. Но королева была женщина умная, умела не только в каретах разъезжать. Взяла она большие золотые ножницы, изрезала на лоскутки штуку шелковой материи, сшила крошечный хорошенький мешочек, насыпала в него мелкой гречневой крупы, привязала его на спину принцессе и потом прорезала в мешочке дырочку, чтобы крупа могла сыпаться на дорогу, по которой ездила принцесса. Ночью собака явилась опять, посадила принцессу на спину и понесла к солдату; солдат так полюбил принцессу, что начал жалеть, отчего он не принц, - так хотелось ему жениться на ней. Собака и не заметила, что крупа сыпалась за нею по всей дороге, от самого дворца до окна солдата, куда она прыгнула с принцессой. Поутру король и королева сразу узнали, куда ездила принцесса, и солдата посадили в тюрьму. Как там было темно и скучно! Засадили его туда и сказали: "Завтра ут- ром тебя повесят!" Очень было невесело услышать это, а огниво свое он позабыл дома, на постоялом дворе. Утром солдат подошел к маленькому окошку и стал смотреть сквозь же- лезную решетку на улицу: народ толпами валил за город смотреть, как бу- дут вешать солдата; били барабаны, проходили полки. Все спешили, бежали бегом. Бежал и мальчишка-сапожник в кожаном переднике и туфлях. Он мчал- ся вприпрыжку, и одна туфля слетела у него с ноги и ударилась прямо о стену, у которой стоял солдат и глядел в окошко. - Эй ты, куда торопишься! - сказал мальчику солдат. - Без меня ведь дело не обойдется! А вот, если сбегаешь туда, где я жил, за моим огни- вом, получишь четыре монеты. Только живо! Мальчишка был не прочь получить четыре монеты, он стрелой пустился за огнивом, отдал его солдату и... А вот теперь послушаем! За городом построили огромную виселицу, вокруг стояли солдаты и сотни тысяч народу. Король и королева сидели на роскошном троне прямо против судей и всего королевского совета. Солдат уже стоял на лестнице, и ему собирались накинуть веревку на шею, но он сказал, что, прежде чем казнить преступника, всегда исполняют какое-нибудь его желание. А ему бы очень хотелось выкурить трубочку, - это ведь будет последняя его трубочка на этом свете! Король не посмел отказать в этой просьбе, и солдат вытащил свое огни- во. Ударил по кремню раз, два, три - и перед ним предстали все три соба- ки: собака с глазами, как чайные чашки, собака с глазами, как мельничные колеса, и собака с глазами, как круглая башня. - А ну помогите мне избавиться от петли! - приказал солдат. И собаки бросились на судей и на весь королевский совет: того за но- ги, того за нос да кверху на несколько сажен, и все падали и разбивались вдребезги! - Не надо! - закричал король, но самая большая собака схватила его вместе с королевой и подбросила их вверх вслед за другими. Тогда солдаты испугались, а весь народ закричал: - Служивый, будь нашим королем и возьми за себя прекрасную принцессу! Солдата посадили в королевскую карету, и все три собаки танцевали пе- ред ней и кричали "ура". Мальчишки свистели, засунув пальцы в рот, сол- даты отдавали честь. Принцесса вышла из своего медного замка и сделалась королевой, чем была очень довольна. Свадебный пир продолжался целую не- делю; собаки тоже сидели за столом и таращили глаза. Рассказывают и пересказывают удивительную историю, что случилась в давние времена. Жил король, у которого не было ни одного сына, зато было три дочери. Старшую звали Бьянка, среднюю - Ассунтина, а о младшей стоит поговорить отдельно. Только она родилась на свет и открыла черные-пречерные глаза, все так и ахнули - такая она была красавица. И решили ее назвать самым красивым именем, которого никто никогда на свете не слыхивал, - Фан- та-Гиро. Кроме трех дочерей, у короля было три трона. Один голубой, другой черный, а третий пурпурный. На голубом троне король восседал, когда был весел, на черном - когда был чем-нибудь недоволен, а на пурпурном никог- да не сидел. Вот однажды утром дочки прибежали поздороваться с отцом и увидели, что он сидит на черном троне и смотрит в окно. - Чем вы недовольны, отец? - спросили дочки и тоже посмотрели в окно. Ничего нового они не увидели. Перед дворцом расстилался луг, немного подальше блестела река, потом поднималась роща, за рощей стояла гора. А за горой начиналось соседнее королевство, только его не было видно. - Чем же вы недовольны, ваше величество? - опять спросили дочки. - Как мне быть довольным, если в соседнем королевстве солнце встает на целых полчаса раньше. И все из-за проклятой горы! Я прожил семьдесят лет и никогда этого не замечал. Но сегодня я это заметил и теперь ни за что не сойду с черного трона. Дочки опечалились. Они знали, что во дворце не будет балов, ни празд- ников, пока отец не пересядет на голубой трон. Поэтому старшая, немного подумав, сказала: - Если перетащить дворец на триста шагов правее, гора не будет заго- раживать солнце. Король молча покачал головой. Тогда средняя дочь сказала: - Если вы не хотите перетащить дворец направо, можно перетащить его налево. Тут король чуть не заплакал от огорчения. - Вот и видно, что вы девчонки! - сказал он. - Ваш брат, мой сын, ко- торого никогда и не было, не стал бы давать такие глупые советы. Он ведь прекрасно знает, то есть знал бы, что королевский дворец не собачья буд- ка, которую можно перетаскивать с места на место. Там, где жил мой пра-прадед, мой прадед, мой дед, мой отец, должен жить и я. - Есть о чем печалиться, дорогой отец, - весело сказала Фанта-Гиро. - Раз нельзя перенести дворец, прикажите срыть гору. - Ах, дочь моя, - закричал обрадованный король, - ты почти так же ум- на, как твой брат... Если бы он был. Король тут же отдал приказание срыть гору. Конечно, срыть гору нелегко, но возможно. Потому что, как говорит пословица, нельзя разрушить только тот дом, который нарисован на бумаге. Гора, правда, не дом, однако скоро или не скоро, а дело было сделано, и дочки пришли поздравить отца. Что же они увидели! Отец сидел не на черном троне, но и не на голу- бом. Король сидел на пурпурном троне. Такого с королем еще ни разу не бывало. - Что случилось, синьор отец? - спросили дочери. - Мне грозит война, - ответил он. - Соседний король недоволен тем, что у него пропало эхо. - А куда же оно делось, дорогой отец, и при чем тут вы? - воскликнули дочери. - Да вот, видите ли, гора, которую я повелел срыть, стояла на нашей земле и принадлежала нам. А эхо, которое отдавалось от горы, было собственностью соседнего короля. Когда срыли гору, куда-то пропало и эхо. Соседний король собрал войско и требует, чтобы ему вернули его ко- ролевское эхо, иначе он объявит войну. Вот я и сел на пурпурный трон - трон войны. - И вы будете воевать? - спросили дочери. - Уж не знаю, как и быть, - ответил, вздыхая, король. - Во-первых, я ни разу не воевал и не знаю, как это делается. Во-вторых, я стар и немо- щен. А в-третьих, у меня нет генерала. Вот если бы у вас был брат, он и был бы генералом. - Если вы разрешите, - сказала Бьянка, старшая дочь, - генералом буду я. Неужели я не сумею командовать солдатами! - Не женское это дело, - проворчал король. - А вы меня испытайте, - настаивала Бьянка. - Испытать, пожалуй, можно, - согласился король. - Но помни, если ты в походе начнешь болтать о разных женских пустяках, - значит, ты не ге- нерал, а просто королевская дочка. Изволь тогда немедленно возвращаться домой вместе со всем войском. Так и порешили. Король велел своему верному оруженосцу Тонино ни на шаг не отходить от королевны и слушать, что она говорит. Вот Бьянка и Тонино поскакали на войну, а за ними все войско. Минова- ли луг и подъехали к реке, поросшей тростником. - Что за чудесный тростник! - воскликнула Бьянка. - На обратном пути с войны обязательно нарежем его побольше и наделаем прялок. - Мелеете резать тростник хоть сейчас, - сказал Тонино, - потому что вы уже возвращаетесь. Он подал команду, и все войско сделало налево кругом. Так и не уда- лось Бьянке стать генералом. - Теперь испытайте меня, - сказала королю средняя дочь, Ассунтина. Войско выступило во второй раз. Впереди скакали Ассунтина и верный оруженосец короля. Проехали тростник. Ассунтина не сказала ни слова. Въехали в рощу. Ас- сунтина заговорила: - Что за чудесные каштаны! Каких жердей можно нарубить для веретен! - Стой! - скомандовал войску Тонино. - Поехали домой. И все войско - кавалерия, артиллерия, пехота и обоз - двинулось в об- ратный путь. Тогда к отцу прибежала младшая дочь - Фанта-Гиро. - Нет, нет, - сказал король, - ты слишком молода. - Дорогой отец, неужели вы любите меня меньше, чем сестер? Король не устоял. Он издал третий указ и назначил генералом Фанта - Гиро. - Если уж быть генералом, так настоящим, - сказала себе девушка. Она надела доспехи, подобрала длинные косы под шлем, опоясалась мечом да еще прибавила два пистолета. Генерал получился хоть куда. Двинулись походом в третий раз. Проехали тростник - Фанта-Гиро ни слова; проехали каштановую рощу - ФантаГиро будто воды в рот набрала. Вот и граница, а по ту сторону границы стоит вражеское войско. Перед войском разъезжает на вороном коне молодой король, красивый и статный. Тут Фанта-Гиро остановила свои полки и сказала Тонино: - Прежде чем начать сражение, я поговорю с соседом. А ты скачи туда, где стояла гора, и спрячься в кустах. Если я подъеду к тому месту и за- говорю, повторяй за мной каждое мое последнее слово. Да погромче, - слы- шишь? Будь Фанта-Гиро, как раньше, младшей королевской дочерью, Тонино, мо- жет, попробовал бы с ней спорить. Ведь он не кто-нибудь, а верный оруже- носец самого короля. Ему ли, словно зайцу, прятаться в кустах. Но теперь Тонино стоял перед генералом. Поэтому он сделал налево кругом и отпра- вился в кусты. А Фанта-Гиро подъехала к вражескому королю и сказала. - Ваше королевское величество, мое войско готово к бою. Кони сыты, пушки заряжены, ружья начищены, сабли наточены. Но давайте поговорим - из-за чего мы будем воевать? Ведь король, мой повелитель, мог делать со своей горой все, что ему угодно. - С горой да, - возразил молодой король, - но ведь он посягнул на чу- жую собственность - на мое эхо. - Ах, ваше величество, я уверен, что вам это показалось, Поедем к то- му месту, и вы убедитесь, что эхо никуда не исчезло. - Поедем, - согласился король. Они пришпорили коней и скоро очутились там, где еще недавно возвыша- лась гора. Тут они остановились, и генерал Фанта-Гиро запел нежным голо- сом: Жило долго маленькое эхо На горе высокой и крутой. Слыша песню, людям на потеху Отвечало песенкой простой... - ...Простой-ой-ой! - завопил из кустов Тонино, да так, что король вздрогнул. Но он тут же забыл про эхо, потому что генерал продолжал свою песен- ку: Говорят, теперь пропало эхо, Больше нет ни песенок, ни смеха... Только правды в том ни капли нет. Спой лишь звонче - эхо даст ответ. - Ого-го! - заревел оруженосец. - Да еще как да-аст! - О, пресвятая мадонна! - воскликнул король, затыкая уши. - И из-за этого я, безумец, хотел воевать! - Я могу спеть еще, - любезно предложил генерал. - Только не здесь, - поспешно сказал король. - Мне очень нравится ва- ше пение, но эха я не желаю больше слышать. Забудем все наши раздоры и станем друзьями. Не согласитесь ли вы погостить в моем замке? - Охотно, ваше величество, - сказал генерал. Едва они приехали в королевский замок, король побежал в покои своей матери. - Матушка, я привез с собой в гости неприятельского генерала. Но он совсем не похож на усатого вояку. Ах, какие глаза, какой ротик, какой нежный голос! Сдается мне, что это не генерал, а переодетая девушка. Вы мудрая женщина, посоветуйте, как мне узнать правду. - Сведи генерала в оружейную палату, - ответила королева. - Если ге- нерал и впрямь девушка, она и внимания не обратит на оружие. Молодой король послушался совета матери. Но, едва генерал переступил порог оружейной палаты, он вскрикнул от восхищения. Он хвалил длинност- вольные пищали, пробовал, хорошо ли наточены мечи, заострены ли шпаги. Он схватил саблю и принялся размахивать ею перед самым носом короля. Тогда король снова поспешил к королеве. - Матушка, - сказал он, - генерал ведет себя, как настоящий мужчина, но я еще больше, чем раньше, уверен, что это девушка. И девушка с каждой минутой нравится мне все больше. - Что ж, сынок, - ответила королева. - Поведи генерала в сад. Если это девушка, она сорвет розу или фиалку и приколет к груди. Если это мужчина, он сорвет веточку жасмина и заложит ее за ухо. Молодой король пригласил Фанта-Гиро погулять в саду. Он глаз не спус- кал с генерала. А тот и не глянул ни на пышные розы, ни на стыдливые фи- алки. Зато, проходя мимо цветущего куста жасмина, генерал небрежно сор- вал веточку и сунул себе за ухо. Король в третий раз постучался в покои старой королевы. - Матушка, по всем вашим приметам генерал - мужчина, а сердце мое го- ворит, что это девушка. Что же мне делать? - Вот тебе мой последний совет. Пригласи генерала к обеду. Да смотри повнимательней. Женщина отрезает ломтики, прижимая хлеб к груди, мужчина же режет хлеб на весу. Начался обед. Генерал взял нож и на весу отхватил большой ломоть хле- ба. А после обеда мать сказала сыну: - Теперь ты окончательно убедился, что генерал - мужчина. - Нет, матушка, это девушка. И я сам испытаю ее. Подойдя к Фанта-Гиро, молодой король сказал: - Я так подружился с вами, генерал, что хочу познакомить вас с моей невестой. Сейчас мы немного отдохнем, а в вечеру, если вы согласны, ве- лим оседлать коней и поедем в ней в гости. Ох, что сделалось с генералом! Он побледнел, потом покраснел и отве- тил дрожащим голосом: - Охотно, ваше величество. Увидеть вашу невесту будет для меня самым большим удовольствием. Потом король проводил генерала в отведенные ему покои. Когда же часа через два он пришел снова, генерала и след простыл. Молодой король, не медля ни минуты, вскочил на коня и поскакал в соседнее государство. А Фанта-Гиро в это время обнимала своего отца, сидевшего снова на го- лубом троне. - Ах, дорогой отец, - говорила она, горько плача, - я поехала на вой- ну, а привезла с собой мир. - Так о чем же ты плачешь, милая дочь? - спросил ее отец. - Я потеряла там свое сердце! - отвечала она, заплакав еще жалобней. Вдруг под окнами дворца послышался топот копыт, а через минуту в тронный зал вбежал молодой король. Он подошел прямо к Фанта-Гиро и ска- зал: - Генерал, прошу вас стать моей женой. - А ваша невеста? - спросила девушка. - Милая Фанта-Гиро, когда я вам рассказывал о невесте, вы были гене- ралом. А неприятельского генерала обмануть, право же, не грешно. Никакой невесты у меня нет, кроме вас, если вы на то согласны. - Согласна, она согласна, - ответил старый король за свою дочь. Скоро сыграли свадьбу. Фанта-Гиро, забросив боевые доспехи, надела платье с длинным шлейфом и приколола к груди розу. Молодой король весь сиял, глядя на свою красавицу жену. А старый король и старая королева так отплясывали тарантеллу, что любо-дорого было смотреть. Жил-был вдовец, у которого была прелестная добрая дочка. Однажды он решил жениться вновь и взял в жены злую, эгоистичную женщину. У нее были две дочери, которые по характеру были как две капли воды похожи на свою мать. После свадьбы мачеха сразу же показала свой злой нрав. Она прекрасно понимала, что рядом с красивой добросердечной падчерицей ее родные дочки выглядят еще грязнее и уродливее. Поэтому она возненавидела падчерицу и заставляла ее делать всю самую грязную работу по дому. Бедная девочка готовила и стирала, убирала комнаты сестер и мыла лестницы. Сама же она жила в маленькой тесной каморке на чердаке. Она переживала за своего тихого отца, которого страшно третировала новая же- на. По вечерам она часто сидела на теплой золе у самого очага, поэтому ее прозвали Золушкой. Но, несмотря на свое имя, она была в своих лохмотьях в сто раз милее, чем ее сестры в дорогих платьях, расшитых золотом. Однажды королевский сын давал бал в свою честь и разослал приглашения всем подданным своего королевства. Сестры Золушки были в восторге от этого и целыми днями примеряли вороха новых платьев, специально накуп- ленных по этому случаю. - Я надену красное бархатное платье, - говорила старшая, - с отделкой из ручных кружев. - А я надену вот это гладкое бальное платье, - говорила вторая сест- ра, - но поверх него я надену свои бриллианты и шляпу с золотыми цвета- ми. Они советовались с самым лучшим парикмахером насчет модных причесок. У Золушки был отличный вкус, поэтому у нее тоже спрашивали совета. - Я сделаю вам самые модные прически во всем королевстве, - сказала Золушка. Сестры милостиво согласились. Пока она причесывала их, они выпытывали у нее: - Тебе бы хотелось пойти на бал, Золушка? - Я боюсь, что меня не пустят на бал, - отвечала Золушка. - Ты права. Только представишь тебя на балу и сразу можно умереть со смеху! Любая другая девочка отомстила бы за такие насмешки и сделала бы их прически похожими на копны сена. Но она как можно лучше причесала сес- тер. Они были довольны. Они постоянно крутились и вертелись перед зерка- лами и даже совсем забыли про еду. Чтобы сделать свои талии потоньше, они истратили кучу лент, замотавшись в них, как в коконы. Наконец они были готовы ехать на бал. Золушка проводила их до порога и немножко всплакнула от одиночества. Золушкина крестная мать, волшебница, пришла посмотреть, почему она плачет. - Как я мечтаю попасть на бал! - всхлипывала Золушка. - Делай все, как я скажу, а там посмотрим, - сказала волшебница. - Принеси мне из сада большую тыкву. Золушка побежала в сад и принесла самую большую тыкву, какую только могла принести. Волшебница выдолбила тыкву, а затем коснулась ее волшеб- ной палочкой. Она мгновенно превратилась в прелестную золотую карету. Потом она заметила в мышеловке шесть маленьких мышей. Она выпустила их и, прикоснувшись к ним волшебной палочкой, превратила их в шесть кра- сивых быстроногих коней. Теперь не хватало кучера. - Крыса подойдет? - спросила Золушка. - Конечно, - ответила крестная. Золушка принесла крысоловку. Волшебница выбрала крысу с самыми длин- ными усами и превратила ее в толстого важного кучера. Затем она сказала: - У ворот сада сидят шесть ящериц. Принеси их мне. Золушка быстро исполнила приказание. Волшебница превратила их в лов- ких слуг, стоящих на запятках кареты. - Ну а теперь, ты можешь ехать на бал, - сказала она. - Ты довольна? - Конечно, - ответила сияющая от счастья Золушка. - Но удобно ли мне будет появиться там в этих лохмотьях? Волшебница взмахнула своей палочкой и золушкины лохмотья превратились в роскошный, затканный золотом и серебром наряд. Ее стоптанные башмаки превратились в хрустальные туфельки, словно предназначенные именно для бальных танцев. Золушка была ослепительно красива в своем наряде. Золушка уселась в карету, и волшебница сказала ей: - Желаю тебе весело провести время. Но запомни одну вещь. Ты должна покинуть бал ровно в полночь. Если ты не сделаешь этого, твоя карета превратится в тыкву, лошади! опять станут мышами, слуги - ящерицами, а твое роскошное бальное платье - грязными лохмотьями. Золушка пообещала крестной покинуть бал ровно в полночь и умчалась. Слуги доложили принцу, что на бал приехала прекрасная богатая незна- комка. Он поспешил встретить ее и проводить во дворец. Легкий шепот изумления и восторга пробежал по залу. Все взгляды были прикованы к кра- савице. Старый король шепнул королеве, что он уже много лет не видел та- кого чуда. Дамы внимательно рассматривали ее наряд, стараясь не упустить ни одной мелочи, чтобы завтра же заказать себе такой же, если им только это удастся. Принц пригласил ее на танец. Одно удовольствие было смотреть, как она танцует. Подали ужин, но принц совсем забыл про еду, его глаза не отры- вались от глаз прекрасной незнакомки. Она села рядом со своими сводными сестрами и угостила их экзотическими фруктами из корзинки, которую пре- поднес ей принц. Они зарделись от удовольствия, удостоившись такой чес- ти, но не узнали Золушку. В самый разгар бала часы пробили три четверти двенадцатого. Золушка попрощалась со всеми и поспешила уйти. Вернувшись домой, она сердечно поблагодарила волшебницу и попросила у нее разрешения назавтра опять отправиться на бал, поскольку принц очень просил ее приехать. Волшебница обещала ей помочь опять. Вскоре явились сестры с мачехой. Золушка, притворившись, что она спа- ла, зевая, открыла дверь. Сестры были в страшном возбуждении от появления на балу красави- цы-незнакомки. - Она была красивей всех на свете, - без умолку тараторила старшая сестра. - Она даже угостила нас фруктами. Золушка улыбнулась и спросила: - А как ее звали? - Никто не знает. Принц отдал бы что угодно, лишь бы узнать, кто она такая? - Как я хочу увидеть ее. Не смогли бы вы одолжить мне какое-нибудь ненужное вам платье, чтобы я тоже смогла пойти на бал? - спросила Золуш- ка. - Что? Ты собираешься напялить на себя наши платья? Никогда! - заши- кали на нее сестры. Золушка была уверена, что так и случится. Если бы они разрешили ей, что бы она делала? На следующий вечер сестры опять отправились на бал. Золушка тоже поехала вскоре после них, одетая еще более богато, чем в прошлый раз. Принц не покидал ее ни на минуту. Он был так любезен и мил, что Золушка совсем забыла про наказ волшебницы. Вдруг она услышала, как часы пробили полночь. Выскочив из зала, она помчалась к выходу, как быстроногая лань. Принц попытался поймать ее. Вдруг с ее ноги сос- кользнула и упала хрустальная туфелька, и принц еле успел подхватить ее. Едва достигнув ворот дворца, Золушка превратилась в грязную замарашку в лохмотьях, а карета, кучер и слуги в тыкву, крысу и ящериц. Ничего больше не напоминало о волшебстве, кроме хрустальной туфельки, оставшей- ся у нее. Она прибежала домой чуть раньше сестер. Они опять рассказали ей о том, что прекрасная незнакомка появлялась вновь. Она была еще лучше, чем прежде. Но она исчезла так внезапно, что потеряла хрустальную туфельку. Принц нашел ее и спрятал у сердца. Все уверены, что он безумно влюблен в незнакомку. Они были правы. На следующий день принц объявил, что женится на той девушке, которой хрустальная туфелька окажется впору. Принцессы, герцо- гини и придворные дамы - все примеряли туфельку, но безуспешно. Придвор- ные принесли туфельку и к золушкиным сестрам. Они изо всех сил старались надеть туфельку, но безуспешно. Тогда Золушка спросила: - Можно мне попробовать тоже? Ее сестры рассмеялись. Но королевский слуга сказал: - Мне дан приказ примерять туфельку всем девушкам королевства без исключения. Туфелька свободно наделась на золушкину ножку, как будто была сделана по ней. Тут же Золушка достала из кармана вторую туфельку, и все вокруг застыли в изумлении. Появившаяся тут же волшебница, коснулась Золушки волшебной палочкой, и она превратилась в богато одетую красавицу-незнакомку. Вот тут-то сестры и узнали ее. Они упали перед ней на колени и покая- лись во всех своих дурных делах. Золушка простила их и предложила им стать друзьями. С почетным эскортом Золушку проводили во дворец, где с нетерпением ожидал ее молодой красавец-принц. Через несколько дней они поженились и справили пышную свадьбу. Золушка была так же добра, как и красива. Она взяла сестер жить во дворец и вскоре выдала их замуж за знатных вельмож. В одном большом городе в Германии много лет тому назад скромно и тихо жил сапожник со своей женой. Сапожник сидел обыкновенно в лавке на углу улицы и чинил башмаки и туфли. Случалось ему иногда шить и новую обувь, если находились заказчики, но для этого ему каждый раз приходилось поку- пать кожу, так как он по бедности не имел запасов. Жена сапожника торго- вала овощами и фруктами, которые разводила в небольшом садике за горо- дом, и многие охотно покупали у нее, так как она всегда была опрятно одета и умела привлекательно раскладывать свой товар. У сапожника был сын, хорошенький двенадцатилетний мальчик, очень стройный, даже высокий для своего возраста. Он обыкновенно сидел на рын- ке подле матери и относил надом купленную женщинами или поварами прови- зию. Редко случалось ему возвращаться без какого-нибудь подарка: то бы- вало, принесет какой-нибудь цветочек, то кусок пирога, то и небольшую монету, потому что жители города, покупавшие у его матери, очень любили красивого мальчика и почти никогда не отпускали его с пустыми руками. Однажды жена сапожника сидела, по обыкновению, на рынке, а пред нею стояло несколько больших корзин с капустой, разными кореньями и семена- ми, а в одной - корзине, поменьше, лежали груши и абрикосы. Маленький Яков - так звали мальчика - стоял подле матери и звонким голоском зазы- вал покупателей. - Пожалуйте сюда! Посмотрите, какая хорошая капуста, какие душистые коренья! Не угодно ли груш, яблок и абрикосов? Матушка дешево продает, купите! Как раз в это время на рынке показалась какая-то странна я старуха; платье на ней было оборвано, лицо маленькое, острое, сморщенное от ста- рости, с красными глазами и длинными крючковатым носом. Она шла, опира- ясь на длинную палку, хромала, шаталась из стороны в сторону, как будто на ногах у нее были колеса, того и гляди, она могла шлепнуться острым носом на мостовую. Жена сапожника с удивлением поглядела на нее. Вот уже! шестнадцать лет, как она ежедневно сидит на рынке, но ни разу не приходилось ей ви- деть такой странной особы. Она невольно вздрогнула, когда старуха, хро- мая и пошатываясь, подошла к ней и остановилась перед ее корзиной. - Это ты - Анна, торговка зеленью? - спросила старуха неприятным, хриплым голосом, беспрестанно тряся головой. - Да, это я, - отвечала жена сапожника. - Что вам угодно? - А вот посмотрим, есть ли у тебя то, что мне нужно, - отвечала ста- руха и, нагнувшись над корзинами, стала рыться в них своими безобразными черными руками. Она вытаскивала из корзины коренья, поочередно подносила их к своему длинному носу и обнюхивала. Жене сапожника было неприятно видеть, как старуха обращается с ее овощами, но она ничего не посмела сказать: ведь каждый покупатель имеет право осматривать товар, и к тому же старуха внушала ей какой-то непо- нятный страх. Наконец, старуха, перерыв всю корзину, пробормотала: - Дурной товар, дрянные коренья! Нет ничего, что мне нужно. То ли де- ло пятьдесят лет назад... Дурной товар... дурной. Слова эти рассердили маленького Якова. - Ах, ты, бесстыжая старуха! - вскричал он с досадой. - Сперва рылась своими безобразными пальцами и перемяла всю зелень, потом перенюхала все своим длинным носом, так что всякий, кто видел это, не захочет покупать у нас, а теперь еще ругает наш товар! У нас сам герцогский повар покупа- ет, не то что такие нищие, как ты. Старуха покосилась на смелого мальчика, засмеялась противным смехом и сказала своим хриплым голосом: - Вот как, сыночек! Тебе не нравится мой прекрасный длинный нос? По- годи, и у тебя будет такой же, до самого подбородка! Сказав это, она перешла к другой корзине, в которой лежала капуста, и снова стала перебирать руками великолепные белые кочни, сжимая их так, что они громко трещали, после чего в беспорядке бросала их назад в кор- зину и говорила: - Плохой товар... скверная капуста. - Да не качай ты так безобразно головой! - воскликнул боязливо мальчик. - Шея у тебя тонкая, словно кочерыжка, - она может перело- мишься, и тогда голова твоя упадет в корзину. А уж ее-то никто покупать не станет! - Так тебе не нравится моя тонкая шея? - со смехом пробормотала ста- руха. - Ну что ж, у тебя ее не будет совсем; голова будет торчать прямо из плеч, чтобы не оторвалась от тела. - Не говорите таких слов мальчику! - сказала, наконец, жена сапожни- ка, рассерженная этим долгим осматриванием и обнюхиванием. - Если хотите купить что-нибудь, то поторопитесь; ведь вы только разгоняете у меня других покупателей. - Хорошо, пусть будет по-твоему! - воскликнула старуха с яростным взглядом. - Я куплю у тебя эти шесть кочней. Только вот что: я ведь должна опираться на палку и сама нести их не могу, так вели своему сын- ку, чтобы он отнес мне товар на дом. Я ему за это заплачу. Мальчуган не хотел идти, потому что боялся безобразной старухи, но мать строго приказала ему отнести капусту, так как жалела слабую, дрях- лую женщину. Мальчик повиновался, но со слезами на глазах. Сложив капус- ту в платок, он пошел вслед за старухой по рынку. Старуха шла очень медленно, и потому ей понадобилось добрых три чет- верти часа, пока она добралась до отдаленной части города и остановилась перед маленьким ветхим домиком. Она вынула из кармана старый заржавлен- ный ключ, проворно всунула его в замочную скважину, и дверь с шумом раскрылась. Но как же изумился маленький Яков, когда вошел в дом! Внут- ренность его была великолепно убрана; потолок и стены были мраморные, мебель из лучшего черного дерева украшена золотом и драгоценными камня- ми; пол же был весь из стекла и такой гладкий, что мальчик несколько раз поскользнулся и упал. Между тем старуха достала из кармана серебряный свисток. Раздался резкий, пронзительный звук. В ту же минуту по лестнице сбежало несколько морских свинок. Якову показалось очень странным, что они ходили на двух ногах, обутых вместо башмаков в ореховые скорлупки, носили человеческое платье и даже шляпы по последней моде. - Где мои туфли, негодные твари? - крикнула старуха и так сильно уда- рила палкой, что свинки с криком подскочили вверх. - Долго ли мне еще стоять тут? В одну минуту свинки взбежали вверх по лестнице и, вернувшись с парой кокосовых скорлупок, подбитых кожей, проворно надели их старухе на ноги. И в тот же миг прежней хромоты и пошатывания как не бывало. Старуха отбросила в сторону палку и проворно побежала по стеклянному полу, увле- кая за собою маленького Якова. Наконец, они остановились в комнате, на- полненной всякой утварью, придававшей ей вид кухни, хотя столы из крас- ного дерева и диваны, покрытые драгоценными коврами, могли стоять и в любой роскошной гостиной. - Присядь тут, - сказала старуха очень ласково, усаживая Якова в угол дивана и ставя пред ним стол таким образом, чтобы он не мог оттуда вый- ти. - Присядь! Тебе ведь пришлось нести немалую тяжесть: человеческие головы не оченьто легки. - Что вы, старуха, что вы такое говорите? - воскликнул мальчик. - Правда, я действительно устал, но ведь то, что я нес, были лишь кочни капусты, которые вы купили у моей матери. - Как же, много ты знаешь! - сказала старуха со смехом и, подняв крышку с корзины, вытащила оттуда за волосы человеческую голову. Мальчик чуть не обмер от страха. Он не мог понять, как это все могло случиться, но при этом невольно подумал об опасности, которая угрожала его матери, если б кто-нибудь узнал об этих человеческих головах. - Надо чем-нибудь вознаградить тебя за то, что ты был такой вежливый, - пробормотала старуха. - Вот подожди немного, я сварю тебе суп, которо- го ты не забудешь во всю жизнь. Тут она снова засвистела. Снова появилось несколько морских свинок в человеческих платьях и передниках; за поясом у них торчали кухонные лож- ки и поварские ножи. За ними вприпрыжку прибежало множество белок в ши- роких турецких шароварах и зеленых бархатных шапочках. Они, по-видимому, были поварятами. С величайшим проворством они лазали по висевшим на сте- нах полкам, доставали оттуда кастрюли и блюда, приносили яйца и масло, коренья и муку и все это ставили на плиту. Старуха же в своих кокосовых скорлупках бегала и суетилась по комна- те, и мальчик видел, что она старается сварить ему что-то очень вкусное. Вот затрещал огонь под плитой, в кастрюле закипело, и приятный аромат разлился по комнате. Но старуха продолжала бегать туда и сюда, морские свинки за ней, и каждый раз, проходя мимо плиты, она совала свой длинный нос прямо в горшок. Наконец, кушанье закипело, пар густыми клубами повалил из горшка, и пена полилась на плиту. Тогда старуха сняла горшок с плиты, вылила со- держимое его в серебряную тарелку и поставила ее перед маленьким Яковом. - Вот тебе, сыночек! - сказала она. - Покушай этого супа, тогда у те- бя будет все то, что тебе так понравилось у меня. Будешь и ты искусным поваром, но корешка, корешка-то не найдешь, потому что его не оказалось в корзине твоей матери! Мальчик не понял, о чем старуха говорит; да он и не старался понять: все его внимание было поглощено супом, который ему очень понравился. Правда, мать не раз готовила для него разные лакомые блюда, но такого супа он никогда еще не пробовал. От супа исходил чудный аромат трав и кореньев; при этом он был и сладок, и кисловат, и чрезвычайно крепок. Пока Яков доедал последние ложки лакомого блюда, морские свинки зажг- ли аравийский ладан, и комната наполнилась голубоватым дымом. Все гуще и гуще становился этот дым, а запах ладана усыпительно действовал на мальчика. Несколько раз он вспоминал, что ему пора возвратиться к мате- ри, но вслед за тем его снова одолевала сильная дремота - он забывался и, наконец, крепко заснул на диване у старухи. Странные сны мерещились ему. Ему казалось будто старуха снимает с не- го платье и одевает в беличью шкуру. Теперь он мог прыгать и лазать не хуже белок. Он жил вместе с белками и морскими свинками, которые оказа- лись очень благовоспитанными особами, и вместе с ними прислуживал стару- хе. Сначала ему поручали только чистку сапог, то есть он должен был на- тирать до блеска маслом кокосовые скорлупки, служившие старухе туфлями. Так как в доме отца ему часто приходилось исполнять подобную работу, то он справлялся с нею наилучшим образом. Через год - снилось ему дальше - ему стали поручать более тонкую работу. Вместе с несколькими другими белками он должен был ловить и собирать пылинки, а потом просеивать их сквозь тончайшее волосяное сито. Дело в том, что старуха считала пылинки питательными веществами, а так как она за неимением зубов не могла раз- жевать ничего твердого, то ей пекли хлеб исключительно из пылинок. Еще через год он был переведен в разряд слуг, собиравших воду для питья старухи. Не думайте, однако, что она велела для этого вырыть бас- сейн или доставить во двор бочку, чтобы собирать в нее дождевую воду, - нет, у нее дело было обставлено похитрее. Белки, а в том числе и Яков, должны были собирать в ореховые скорлупки росу с роз, которую старуха употребляла для питья, а так как она пила очень много, то у водоносов работа была нелегкая. Прошел еще год, и маленького Якова перевели на домашние работы. Ему поручено было содержать в чистоте пол, но так как последний был из стек- ла, на котором можно было заметить малейшее дыхание, то и эта работа бы- ла тоже не из легких. Чтобы вытирать пол, Яков должен был обертывать но- ги старым сукном и разъезжать таким образом по всем комнатам. Наконец, на пятый год его перевели на кухню. Это была почетная долж- ность, которой можно было достигнуть только после продолжительного иску- са. Яков прошел все степени, начиная с поваренка до первого повара, и достиг такой ловкости и уменья во всем, что касается кухни, что часто дивился самому себе. Самые замысловатые блюда, паштеты из двухсот сна- добьев, супы из всевозможных кореньев и зелени - все это он научился приготовлять, и притом необыкновенно скоро и вкусно. Так провел он около семи лет в услужении у старухи. Но вот однажды она сняла кокосовые туфли и, взяв в руку корзину и клюку, собралась ухо- дить. Она приказала Якову, чтобы к ее возвращению он ощипал курицу, на- чинил ее зеленью и хорошенько зажарил. Так Яков и сделал. Свернув курице шею, он обварил ее кипятком, искусно ощипал перья, соскоблил кожу, чтобы она стала гладкая и нежная, и вынул из курицы внутренности. Потом он на- чал собирать коренья, которыми должен был ее начинить. В кладовой он увидел стенной шкафчик, дверь которого была полуотворена и которого он до сих пор ни разу не замечал. Он с любопытством заглянул туда. В шкафу стояло множество корзинок, из которых исходил сильный приятный запах. Он открыл одну из корзинок и нашел в ней растение какой-то особенной формы и цвета. Стебли и листья его были голубовато-зеленые, а цветок огненнок- расный, с желтой каймой. Яков задумчиво поглядел на этот цветок, понюхал его и вспомнил, что он так же сильно пахнет, как тот суп, которым ког- да-то угостила его старуха. Запах был так силен, что он должен был чих- нуть - раз, другой, и, наконец, он начал чихать так сильно, что проснул- ся. Он лежал на диване старухи и удивленно осматривался кругом. "Удиви- тельно, как можно видеть такие вздорные сны, - сказал он самому себе, - и притом с такой ясностью! Ведь я мог бы поспорить, что был белкой, то- варищем морских свинок и всякой другой нечисти и, наконец, сделался ве- ликим поваром. Вот ужо посмеется маменька, когда я ей расскажу все это! Впрочем, не будет ли она меня бранить за то, что я заснул в чужом доме, вместо того чтобы помогать ей на рынке?" С этими мыслями маленький Яков поднялся с места, чтобы уйти домой, но все его тело так онемело от сна, в особенности затылок, что он не мог повернуть головы. Он невольно расс- меялся над собою и над своею сонливостью, так как каждую минуту стукался носом то о шкаф, то о стену или же задевал им за косяк двери. Белки и морские свинки с визгом бегали вокруг него, как будто желая его прово- дить. На пороге он обернулся и пригласил их последовать за собой, но они побежали обратно в дом и только издали провожали его жалобным визгом. Улица, куда привела его старуха, находилась в очень отдаленной части города, и Яков едва мог выбраться из узких переулков. Там была страшная толкотня. По всей вероятности, думал он, где-нибудь поблизости показыва- ют карлика, так как он поминутно слышал возгласы: - Ах, посмотрите на безобразного карлика! Откуда он взялся? Какой у него длинный нос и как смешно голова торчит у него прямо на плечах! А руки-то, руки какие у него черные, безобразные! В другое время Яков и сам побежал бы за толпой, потому что очень лю- бил смотреть на великанов, карликов и вообще на всякие диковинки, но на этот раз ему было не до того: он спешил вернуться к матери. Ему стало как-то жутко, когда он пришел на рынок. Мать все еще сидела на своем месте, и в корзине у нее оставалось довольно много овощей, - следовательно, он проспал недолго. Однако ему еще издали показалось, что мать сидит какая-то грустная, потому что она не зазывала покупателей, а сидела неподвижно, подперев голову рукой; а когда он подошел поближе, то ему показалось даже, что она бледнее обыкновенного. С минуту он простоял в нерешительности, не зная, что делать но потом собрался с духом, подо- шел к ней сзади, ласково опустил руку на ее плечо и сказал: - Что с тобой, мамочка, ты сердишься на меня? Мать обернулась, но в ту же минуту отшатнулась от него с криком ужа- са. - Что тебе нужно от меня, безобразный карлик! - воскликнула она. - Прочь, прочь от меня, я терпеть не могу подобных шуток! - Но, мамочка, что с тобой? - спросил Яков с испугом. - Тебе, верно, нездоровится. Зачем же ты гонишь меня, своего сына? - Я уже сказала тебе: убирайся прочь! - возразила она с гневом. - От меня ты не получишь ни гроша за свои шутки, уродливое создание! "Вот горе-то, она совсем помешалась! - подумал огорченный Яков. - Как бы мне отвести ее домой?.." - Милая мамочка, будь же рассудительна, посмотри на меня хорошенько, - ведь я твой сын, твой Яков... - Нет, это уж чересчур! - воскликнула мать, обращаясь к соседке. - Посмотрите на безобразного карлика! Вот он стоит предо мной и разгоняет покупателей, да еще осмеливается издеваться над моим несчастьем. Этот бессовестный урод не стыдится уверять меня, будто он - мой сын, мой Яков. Тут соседки с шумом поднялись и осыпали Якова отборнейшей бранью: ведь торговки, как известно, на этот счет мастерицы. Они ругали его за то, что он смеется над несчастьем бедной женщины, у которой семь лет то- му назад украли красавца-сына. Они грозили, если он не уйдет, сейчас же накинуться на него и выцарапать ему глаза. Бедный Яков не знал, что и подумать обо всем происходящем. Ведь не далее как сегодня утром он пошел с матерью на рынок, помог ей разложить товар, потом отправился за старухой, поел у нее супу, вздремнул маленько и вернулся на рынок, а между тем и мать и соседки толкуют о каких-то се- ми годах да еще называют его безобразным карликом. Что же такое случи- лось с ним? Однако, убедившись, что мать не хочет его знать, он с трудом удержался от слез и печально побрел в лавку, где отец его днем занимался починкой обуви. "Посмотрим, - подумал он, - может быть, он узнает меня; я встану у дверей и заговорю с ним". Дойдя до лавки сапожника, он остановился перед дверью и заглянул ту- да. Отец был так углублен в работу, что сначала и не заметил его, но когда случайно взгляд его упал на дверь, он выронил из рук сапог, шило, дратву и воскликнул с ужасом: - Господи, помилуй, что я вижу? - Добрый вечер, хозяин! - сказал карлик, входя в лавку. - Как идут дела? - Плохо, очень плохо, маленький господин! - отвечал отец, к великому изумлению Якова: как видно, он тоже не узнавал сына. - Дело у меня плохо спорится, я одинок, становлюсь старым, а держать подмастерья мне не по средствам. - А разве у вас нет сына, которого вы могли бы мало-помалу приучить к делу? - продолжал расспрашивать Яков. - Да, был у меня сын, по имени Яков. Теперь он был бы уже стройным, ловким двадцатилетним парнем и мог бы стать мне отличным помощником. То-то была бы жизнь! Когда ему было еще двенадцать лет, он выказывал уже большое проворство и ловкость и кое-что уже смыслил в ремесле. А какой был красавчик! Будь он при мне, у меня было бы столько заказчиков, что я перестал бы чинить старье и шил бы только новые башмаки. Да, видно, это- му не суждено исполниться! - Где же теперь ваш сын? - спросил Яков дрожащим голосом. - Про то знает один Бог! - отвечал сапожник. - Лет семь тому назад его украли у нас на рынке. - Семь лет! - воскликнул Яков с ужасом. - Да, маленький господин, семь лет тому назад. Я еще, как сейчас, помню, как жена моя вернулась домой с криком и плачем, что мальчик целый день не возвращался, и что она искала его повсюду и не нашла. Я всегда опасался, что так случится. Яков был мальчик красивый - жена гордилась им и была довольна, когда чужие его хвалили. Часто она посылала его с овощами в богатые дома; положим, это было выгодно, потому что его каждый раз щедро награждали за это, а все-таки не раз говорил я ей: "Берегись, город велик, злых людей много, смотри в оба за Яковом!" Так оно и случи- лось. Однажды пришла на рынок безобразная старуха, накупила столько ово- щей, что не могла сама снести их домой; у жены моей сердце жалостливое, вот она и послала с ней мальчика, и с тех пор - только мы его и видели. - И это случилось семь лет тому назад, говорите вы? - Да, весной исполнится семь лет. Уж мы искали его, искали, ходили из дома в дом и везде расспрашивали о нем. Многие знали хорошенького мальчика, любили его и помогали нам в розысках, но все было напрасно. Да и старухи, которая купила у нас овощи, также не могли отыскать. Только одна старая-престарая женщина, прожившая уже на свете девяносто лет, сказала, что это, вероятно, злая волшебница, которая каждые пять-десять лет приходит в город, чтобы закупить себе разные травы. Сказав это, отец Якова снова взял в руки башмак и обеими руками выта- щил дратву. И тут только Яков, наконец, понял, что то, что казалось ему сном, произошло в действительности и что он в самом деле под видом белки прослужил у старухи семь лет. Сердце его преисполнилось горя и гнева: как, целых семь лет его юности украла у него старуха, и что же он полу- чил взамен? Разве то, что он может чистить туфли из кокосовых скорлупок, мести стеклянные полы, или то, что он научился от морских свинок всем тайнам поварского искусства? Так простоял он несколько минут, раздумывая о своей судьбе, пока отец не спросил его. - Не угодно ли вам заказать мне что-нибудь, молодой господин? Может быть, пару новых туфель или, - прибавил он, улыбаясь, - футляр для ваше- го носа? - Какое вам дело до моего носа? - спросил Яков. - Зачем мне к нему футляр? - Ну, - возразил сапожник, - у каждого свой вкус. Что до меня, то, будь у меня такой ужасный нос, я бы непременно заказал для него футляр из розовой кожи. Посмотрите, у меня как раз есть хорошенький кусочек. Правда, для вашего носа потребуется не меньше аршина, но зато, по край- ней мере, вы будете в безопасности. Ведь вы, наверно, стукаетесь носом о каждый косяк, о каждую карету, от которой хотите посторониться? Яков онемел от изумления. Он ощупал свой нос. О, ужас! Нос оказался необыкновенно толстым, а длиной - чуть ли не в две ладони. Итак, старуха изуродовала даже его наружность! Вот почему мать не узнала его, вот по- чему все называли его безобразным карликом! - Хозяин, - сказал он, чуть не плача, - нет ли у вас маленького зер- кальца, в которое я мог бы посмотреть на себя? - Молодой человек, - возразил отец серьезным тоном, - у вас не такая наружность, чтобы быть тщеславным, и вам, право, не следовало бы поми- нутно глядеться в зеркало. Постарайтесь отучить себя от этой смешной привычки. - Ах, дайте мне все-таки посмотреться в зеркало! - сказал карлик. - Уверяю вас, что я делаю это не из тщеславия... - Оставьте меня в покое! У жены моей есть зеркало, но я не знаю, куда она его запрятала. Если же вам непременно хочется посмотреть на себя, то вон там, через улицу, живет цирюльник Урбан; у него есть зеркало вдвое больше вашей головы; отправляйтесь к нему, а пока прощайте! С этими словами отец тихонько выпроводил его из лавки, запер за ним дверь на ключ и снова сел за работу. Яков же, глубоко огорченный, отпра- вился через улицу к цирюльнику Урбану, которого еще помнил по прежнему времени. - Здравствуйте, Урбан! - сказал он ему. - Я пришел попросить у вас маленькой услуги: будьте любезны, позвольте мне посмотреться в ваше зер- кало. - С удовольствием, вот оно! - воскликнул цирюльник, смеясь, и все по- сетители, которым он собирался брить бороды, расхохотались вслед за ним. - Что и говорить, вы красавец хоть куда, стройный, изящный! Шея у вас, как у лебедя, ручки, как у королевы, а нос такой, лучше которого и не найдешь. Правда, вы немного тщеславны, но так и быть, поглядите на себя! Пусть не говорят добрые люди, что я из зависти не позволил вам полюбо- ваться собою. Неудержимый хохот присутствующих сопровождал слова цирюльника. Яков же между тем подошел к зеркалу и взглянул на себя. Слезы выступили у не- го на глазах. "Да, конечно, в таком виде ты не могла узнать своего Яко- ва, милая маменька! - сказал он самому себе. - Не такой он был в те счастливые дни, когда ты гордилась им перед всеми!" И действительно, перемена была ужасающая: глаза стали крошечными, как у свиньи, огромный нос висел ниже подбородка, шея как будто совсем ис- чезла, так что голова прямо торчала на плечах, и только с трудом он мог поворачивать ее направо или налево. Ростом он был не выше, чем тогда, когда ему было двенадцать лет. Но в то время, как другие юноши от две- надцати до двадцатилетнего возраста растут в вышину, он вырос только в ширину: спина и грудь у него были широкие и выгнутые и походили на туго набитые мешки. Это толстое туловище держалось на маленьких, слабых нож- ках, которым такая тяжесть была не под силу. Зато его руки были такой же длины, как у обыкновенного взрослого человека. Ладони толстые, коричне- вые, пальцы длинные, паукообразные, и когда он вытягивал руки, то мог, не сгибаясь, достать ими до полу. Вот каким безобразным карликом стал теперь маленький Яков... Теперь он вспомнил то утро, когда старуха подошла к корзинам его ма- тери. Все, над чем он тогда смеялся: ее длинный нос, ее безобразные пальцы - все это она передала ему, за исключением длинной, дрожащей шеи. - Ну что, достаточно налюбовался собой, мой принц, - сказал ци- рюльник, подходя к Якову и со смехом рассматривая его. - Право, даже во сне нельзя вообразить себе ничего более смешного. А знаете, я вам сделаю предложение, маленький человечек. Хотя моя цирюльня и из лучших, но пос- леднее время у меня не так много посетителей, как прежде, и в том виной мой сосед, цирюльник Пенкин, который где-то отыскал великана, заманиваю- щего к нему публику. Но великан-то - невелика редкость, а вот такой че- ловек, как вы, - это дело другого рода. Поступайте ко мне на службу, лю- безный! Вы получите квартиру, стол, одежду - все, что вам нужно, а за это вы будете каждое утро стоять у дверей и зазывать посетителей. Вы бу- дете взбивать пену и подавать гостям полотенце, и будьте уверены, что мы оба не останемся внакладе. У меня будет больше посетителей, чем у соседа с его великаном, а вам все охотно будут давать на чай. Яков в глубине души был глубоко возмущен этим предложением. Но - увы! - он должен был теперь привыкать к подобным оскорблениям. Поэтому он по возможности спокойно заявил цирюльнику, что у него нет времени для по- добной службы, и пошел далее. Но хотя злая старуха придала ему уродливый вид, она все же, как вид- но, ничего не могла сделать с его умственными способностями. Это он соз- навал вполне ясно, потому что теперь он думал и чувствовал далеко не так, как семь лет тому назад. Яков за этот промежуток времени стал и ум- нее и рассудительнее. И действительно, он не горевал о своей утраченной красоте, не плакал из-за своего безобразия; его огорчало лишь то, что его, как собаку, прогнали из родного дома. Однако он решился сделать еще одну попытку и поговорить с матерью. Он подошел к ней на рынке и упросил спокойно выслушать его. Он напом- нил ей о том дне, когда пошел за старухой, напомнил ей разные случаи из своего детства, рассказал она околдовала его за то, что он посмеялся над ней на рынке. Жена сапожника не знала, что и подумать. Все, что Яков рассказывал о своем детстве, было совершенно верно, но когда он загово- рил о том, как семь лет прослужил белкой, - то она никак не могла предс- тавить себе, чтобы это было возможно. А когда она при этом еще взгляды- вала на карлика, то приходила в ужас от его уродства и окончательно от- казывалась верить, что это ее сын. Однако она сочла более благоразумным переговорить с мужем. Собрав свои корзины, она велела Якову следовать за нею, и они отправились в лавку сапожника. - Послушай, - сказала она мужу, - этот вот человек уверяет, что он наш пропавший Яков. Он рассказал мне все: как его украли у нас семь лет тому назад и как он был заколдован волшебницей. - Вот как! - с гневом прервал ее сапожник. - Так это он тебе расска- зал! Постой же ты, негодяй! Ведь все это я сам с час тому назад расска- зал ему, а потом он отправился к тебе, чтобы надуть тебя. Так ты был за- колдован, сыночек? Погоди же, я сейчас сниму с тебя колдовство! С этими словами он схватил пучок ремней, которые только что нарезал, бросился на карлика и так хлестнул его по спине и длинным рукам, что тот закричал от боли и с плачем побежал прочь. В городе нелегко было найти человека, который готов был помочь нес- частному, обладающему такой смешной наружностью. Бедный карлик оставался весь день без пищи и питья и вечером должен был избрать для ночлега цер- ковную паперть, несмотря на то, что ступени ее были и жестки и холодны. На другое утро, проснувшись на заре, Яков серьезно задумался о том, как найти себе пропитание, так как отец и мать окончательно прогнали его. Служить вывеской для цирюльника или показывать себя за деньги ему не позволяла гордость. Что же ему оставалось делать? Но тут вдруг ему пришло в голову, что, будучи белкой, он сделал большие успехи в поварс- ком искусстве. Он справедливо полагал, что не уступит в этом деле ника- кому повару, и решил воспользоваться своими познаниями по этой части. Как только улицы стали оживляться, он отправился в город. Он знал, что герцог, повелитель страны, был большой любитель хорошего стола и со- бирал у себя искусных поваров из разных стран света; к его-то дворцу и отправился наш карлик. Когда он подошел к наружным воротам, караульные спросили, что ему нужно, и стали над ним насмехаться. Но он потребовал, чтобы его повели к главному смотрителю над кухней. Караульные расхохота- лись и повели его через парадные двери. Повсюду на его пути слуги оста- навливались, глядели на него и со смехом сопровождали его, так что, ког- да он стал подниматься по лестнице дворца, за ним тянулся уже длинный хвост всяческой прислуги. Конюхи побросали свои скребницы, скороходы бе- жали со всех ног, полотеры забыли выколачивать ковры; все бегали и суе- тились так, как будто неприятель стоял у ворот. Со всех сторон раздава- лись крики: "Карлик, карлик! Видели вы карлика?" Наконец, в дверях поя- вился смотритель дворца с гневным лицом, держа в руке огромный хлыст. - Что тут за шум? Разве вы не знаете, собаки, что герцог еще спит? С этими словами он взмахнул хлыстом и не совсем деликатно опустил его на спины ближайших конюхов и привратников. - Ах, господин! - вскричали они. - Да разве вы не видите? Ведь мы привели карлика, да такого, какого вы, наверно, никогда не видали. Смотритель дворца теперь только увидел Якова и с трудом удержался от смеха, так как боялся уронить этим свое достоинство. Поэтому он, разог- нав хлыстом толпу, повел карлика в дом и спросил, что ему нужно. Но ус- лыхав, что тот хочет видеть смотрителя над кухней, возразил: - Ты, верно, ошибся, голубчик! Ведь ты хочешь ко мне, к смотрителю дворца? Ты хочешь сделаться лейб-карликом герцога, не правда ли? - Нет, господин, - отвечал Яков, - я искусный повар и умею приготов- лять всевозможные редкие блюда. Соблаговолите отвести меня к главному смотрителю над кухней; быть может, ему пригодятся мои услуги. - Как угодно, маленький человек, а все-таки ты нерассудительный ма- лый. В кухню - вот выдумал! Ведь, будучи лейб-карликом, ты мог бы ничего не делать, есть и пить вдоволь и носить прекрасное платье. Ну, да мы еще увидим, вправду ли ты настолько искусен, чтобы быть поваром у герцога. А для поваренка ты слишком хорош. С этими словами смотритель дворца взял его за руку и повел в комнаты главного смотрителя над кухней. - Милостивый государь! - сказал карлик и поклонился так низко, что коснулся носом ковра, покрывавшего пол. - Не нужен ли вам искусный по- вар? Главный смотритель над кухней оглядел его с ног до головы и разразил- ся громким хохотом. - Как, ты хочешь быть поваром? Неужели ты думаешь, что сможешь дос- тать до плиты, даже ставши на цыпочки и высунув голову из плеч? Нет, крошка, тот, кто прислал тебя ко мне, хотел, видно, посмеяться над то- бой. Говоря это, смотритель над кухней заливался смехом, а смотритель дворца и все бывшие в комнате громко ему вторили. Но карлик ничуть не смутился таким приемом. - Послушайте, - продолжал он, - что вам стоит рискнуть парой яиц, не- большим количеством вина, муки и кореньев? Ведь у вас этого добра вдо- воль. Прикажите мне приготовить какое-нибудь лакомое блюдо, дайте мне все, что нужно для этого, и оно будет приготовлено на ваших же глазах, да так, что вы сами должны будете сказать: "Он готовит по всем правилам искусства". Такие слова говорил карлик, и странно было видеть, как он при этом сверкал своими крошечными глазками, как жестикулировал своими тонкими паукообразными пальцами и как поворачивался во все стороны его длинный нос. - Ладно, будь по-твоему! - воскликнул, наконец, смотритель над кухней и взял под руку смотрителя дворца. - Что ж, попробуем, хотя бы ради шут- ки! Пойдемте все в кухню. Они миновали несколько залов и коридоров и, наконец, пришли в кухню. Это было большое, очень просторное помещение, великолепно устроенное. Под двадцатью плитами горел огонь; посредине комнаты протекал прозрачный ручеек, служивший одновременно и бассейном для рыбы. В шкафах из мрамора и драгоценного дерева были сложены разные припасы, которые необходимо иметь всегда под рукой, а по обеим сторонам кухни тянулись десять залов, в которых хранилось все, что только можно найти редкого и лакомого во всех странах востока и запада. Кухонная прислуга всякого рода бегала ту- да и сюда, гремела котлами и кастрюлями, вилками и половниками. Но когда главный смотритель над кухней появился среди них, они все безмолвно выстроились в ряд, так что слышен был лишь треск огня и журчание воды. - Какой завтрак заказал герцог на сегодня? - спросил смотритель у первого повара, заведовавшего завтраками. - Его высочеству угодно было заказать датский суп и красные гам- бургские клецки. - Хорошо, - продолжал смотритель над кухней. - Слышал ты, что заказал герцог? Считаешь ли ты себя способным приготовить этот мудреный суп? Что касается клецек, то ты, во всяком случае, не сделаешь их, - это наша тайна. - Нет ничего легче! - возразил карлик, к всеобщему - удивлению, так как, будучи белкой, он часто готовил это блюдо. - Нет ничего легче: для супа вы мне дайте такие-то и; такие коренья, такие-то пряности, кабаний жир и яйца. Что же касается клецок, - продолжал он потише, так, чтобы его могли слышать только смотритель над кухней и первый повар, - то для них мне нужно мясо четырех сортов, немного вина, утиный жир, имбирь и одна травка, называемая "желудочной". - Да ты, верно, был в ученье у какого-нибудь волшебника! - воскликнул повар с изумлением. - Ведь он назвал все, как есть, а про желудочную травку мы и сами не знали. Нет сомнения, от нее клецки будут еще вкус- нее; положительно, ты не повар, а совершенство! - Никогда бы не поверил этому! - сказал главный смотритель над кух- ней. - Ну что ж, пусть покажет образец своего искусства. Дайте ему все, что нужно, и пусть он приготовляет завтрак. Так и было сделано. На плите все приготовили для завтрака, но тут оказалось, что карлик едва может достать до нее носом. Тогда к плите приставили два стула, положили на них мраморную доску, и маленький чело- вечек взобрался на нее, чтобы показать свое искусство. Кругом со всех сторон расположились повара, поварята и всякая другая кухонная прислуга. Все с изумлением глядели, как быстро и ловко все спорилось у него в ру- ках. Когда все нужные приготовления были окончены, он приказал поставить оба блюда на огонь и варить до тех пор, пока он не велит снять. Потом он начал считать: раз, два, три и т.д., и когда сосчитал ровно пятьсот, крикнул: "Стой!" Немедленно горшки были сняты с огня, и карлик пригласил смотрителя отведать его кушанье. Главный повар приказал поваренку принести золотую ложку, сполоснул ее в ручейке и передал смотрителю над кухней. Тот с торжественным видом по- дошел к плите, зачерпнул ложкой супа, отведал его, зажмурил глаза и даже прищелкнул от удовольствия языком. - Великолепно, клянусь здоровьем герцога, великолепно! Не отведаете ли и вы, господин смотритель дворца? Тот поклонился, взял ложку, отведал и в свою очередь пришел в вос- торг: - Нет, господин повар, вы, конечно, знаток своего дела, но вам никог- да еще не удавался такой суп и такие клецки, какие приготовил этот кар- лик! Отведал и сам повар, после чего почтительно пожал руку карлику и ска- зал: - Да, крошка, ты знаток своего дела! Эта желудочная травка придает всему какой-то особенный вкус. Как раз в эту минуту в кухню вошел камердинер герцога и объявил, что герцог хочет завтракать. Немедленно блюда были поставлены на серебряные подносы и отосланы герцогу, старший же смотритель над кухней взял карли- ка под руку и увел в свою комнату, где вступил с ним в беседу. Но не прошло и нескольких минут, как явился посланный от герцога, чтобы поз- вать к нему смотрителя над кухней. Тот поспешно переоделся в парадное платье и последовал за посланным. Герцог был в великолепном расположении духа: он съел все, что ему бы- ло подано на серебряных подносах, и вытирал себе бороду, когда к нему вошел смотритель над кухней. - Слушай, смотритель, - сказал герцог, - я всегда был доволен твоими поварами, но скажи, кто сегодня приготовил мой завтрак? С тех пор, как я сижу на троне моих предков, я никогда не ел ничего подобного. Скажи, как зовут этого повара, чтобы я мог послать ему в награду несколько червон- цев. - Государь, это престранная история! - отвечал смотритель над кухней и рассказал, как утром к нему привели карлика, который непременно хотел сделаться поваром. Удивленный герцог велел призвать к себе карлика и спросил, кто он и откуда. Но бедный Яков, конечно, не мог сказать, что он заколдован и был раньше белкой. Однако он не совсем уклонился от правды, а рассказал только, что у него нет ни отца, ни матери и что он научился стряпать у одной старухи. Герцог и не стал более расспрашивать; его больше всего занимала странная наружность нового повара. - Останься у меня! - сказал он. - Ты будешь получать ежегодно пятьде- сят червонцев, праздничное платье и, сверх того, две пары панталон. За это ты будешь ежедневно готовить мне завтрак, следить за приготовлением обеда и вообще присматривать за кухней. А так как в моем дворце каждый получает особое прозвище, то ты будешь называться впредь Носом и зани- мать должность младшего смотрителя над кухней. Карлик Нос поблагодарил герцога и обещал служить ему верой и правдой. Итак, Яков был теперь пристроен. И, надо отдать ему справедливость, он справлялся со своим делом как нельзя лучше. Он сделался своего рода знаменитостью. Многие повара обращались к смотрителю над кухней с просьбой позволить им присутствовать при том, как стряпает карлик, а некоторые из вельмож добились позволения герцога посылать к нему на выучку своих слуг, что доставило ему немалый зарабо- ток. Впрочем, чтобы не возбуждать зависти в остальных поварах, карлик Нос отдавал в их пользу деньги, которые господа платили ему за обучение поваров. Так прожил карлик Нос почти два года в довольстве и почете, и только мысль о родителях по временам омрачала его счастье. Жизнь его текла без- мятежно, без всяких приключений, до тех пор, пока не произошел следующий случай. Необходимо заметить, что карлик Нос умел удачно делать всякого рода закупки. Поэтому всякий раз, когда ему позволяло время, он отправлялся сам на рынок, чтобы закупать дичь и зелень. Однажды утром он отправился в птичий ряд и стал искать жирных гусей, до которых герцог был большой охотник. Несколько раз прошел он по рядам, осматривая провизию. Вдруг в конце одного ряда он заметил женщину, продававшую гусей, но, в отличие от других торговок, не зазывавшую покупателей. К ней-то он и подошел и стал взвешивать и осматривать ее гусей. Найдя их достаточно жирными, он купил три штуки вместе с клеткой, взвалил на свои широкие плечи и направился домой. Однако по дороге ему показалось очень стран- ным, что только двое из гусей гоготали и орали, как настоящие гуси, тог- да как третья, гусыня, сидела тихо и испускала вздохи, словно человек. "Надо поскорее заколоть ее, - подумал карлик, - не то она еще околеет". Но тут гусыня совершенно внятно и громко проговорила: - Если захочешь меня заколоть, я укушу тебя; если свернешь мне шею, сам сойдешь со мной в могилу. Вне себя от изумления карлик Нос поставил клетку наземь, но гусыня по-прежнему смотрела на него своими прекрасными, умными глазами и про- должала вздыхать. - Вот чудеса! - воскликнул карлик Нос. Гусыня умеет говорить по-чело- вечьи. Вот уж никак не ожидал! Ну-ну, успокойся, я не так жесток и не лишу жизни такую редкую птицу. Но я готов биться об заклад, что ты не всегда принадлежала к пернатым, ведь и я когда-то был жалкой белкой. - Ты прав, - ответила гусыня. - Я тоже родилась не в этом позорном обличье. Увы, кто бы мог предположить, что Мими, дочь великого Веттербо- ка, будет зарезана на кухне герцога... - Будь спокойна, любезная Мими! - утешал ее карлик. - Клянусь честью, тебе не будет сделано ничего дурного. Я устрою тебе помещение в моей комнате, буду доставлять тебе корм, а в свободное время будем беседо- вать. При первом удобном случае я выпущу тебя на свободу. Прочим же по- варам я скажу, что я откармливаю тебя для герцога особенными травами. Гусыня поблагодарила его со слезами на глазах. И карлик действительно сделал так, как обещал. Он заколол двух других гусей, для Мими же отвел отдельное помещение под предлогом, что хочет ее откармливать для герцо- га. Но он не давал ей обыкновенного гусиного корма, а доставлял ей пе- ченья и сладкие блюда. Когда у него было свободное время, он отправлялся к ней, беседовал с ней и утешал ее. Они рассказали друг другу каждый свою историю, и Нос узнал, таким образом, что гусыня была дочерью вол- шебника Веттербока на острове Готланде. Веттербок когда-то поссорился с одной старой феей, которая его победила с помощью хитрости и превратила его дочь в гусыню. Когда же карлик Нос рассказал Мими свою собственную историю, она сказала: - Я тоже немного смыслю в этих делах: отец кое-что из своих знаний передал мне и сестрам. Ваш спор у корзины с овощами, твое внезапное превращение, когда ты понюхал какой-то травки, и те слова старухи, кото- рые ты запомнил, свидетельствуют о том, что твои чары находятся в связи с травами, то есть, если ты отыщешь ту траву, которая фея сварила перед твоим превращением, то будешь избавлен от своего уродства. Все это, конечно, было плохим утешением для карлика; в самом деле, как найти траву, которой не знаешь даже по названию? Но тем не менее он поблагодарил Мими и в глубине души почувствовал некоторую надежду. Скоро после этого к герцогу приехал в гости его друг, один из сосед- них князей. Герцог по этому случаю позвал к себе карлика и сказал ему: - Наступило время, когда ты должен доказать, что ты знаток своего де- ла. Князь, который приехал ко мне в гости, считается после меня величай- шим знатоком по части еды, и кухня у него одна из лучших в мире. Поста- райся же, чтобы мой стол возбудил удивление даже в нем. Старайся также, под страхом моей немилости, чтобы за все то время, которое он проведет при моем дворе, ни одно блюдо не подавалось дважды. Все, что тебе будет нужно, ты можешь требовать от моего казначея; хотя бы тебе пришлось рас- топить для этого мое золото и бриллианты, ты не должен остановиться ни перед чем. Я готов лучше остаться бедняком, чем ударить лицом в грязь перед своим гостем. Так говорил герцог, и карлик отвечал: - Воля ваша, государь, будет исполнена! Сделаю так, чтобы вашему гос- тю здесь все понравилось. Крошечный повар нашел теперь случай выказать свое искусство во всем его блеске. Он не щадил сокровищ своего хозяина, да и себя ничуть не бе- рег: целый день его можно было видеть перед плитой окутанным облаками пара, и голос его беспрестанно звучал в огромной кухне, раздавая прика- зания целой армии поваров и поварят. Приезжий князь провел уже две недели в гостях у герцога и, по-видимо- му, чувствовал себя прекрасно. Ежедневно гость и хозяин пять раз сади- лись за стол, и герцог был в высшей степени доволен искусством карлика. На пятнадцатый день герцог призвал карлика к своему столу, представил его гостю и спросил последнего, доволен ли он его поваром. - Ты превосходный повар, - отвечал гость, обращаясь к карлику, - и знаешь, как разнообразить стол. За все время, пока я здесь, ты ни разу не повторил ни одного блюда, и все они тебе великолепно удавались. Но скажи мне, почему ты до сих пор еще ни разу не подавал к столу царя всех блюд - паштет-сюзерен? Карлик испугался: он никогда не слыхал о таком паштете. Но он сохра- нил наружное спокойствие и отвечал: - О государь, я надеялся, что ты еще долго будешь освещать наш двор, вот почему я и медлил с этим блюдом. Чем же другим мог я почтить тебя в день отъезда, как не царем паштетов? - Вот как! - заметил герцог, смеясь. - А что касается меня, то ты, вероятно, ждал дня моей смерти, чтобы угостить меня этим кушаньем. Ведь ты мне еще ни разу не подавал этого паштета. Ну, нет, любезный, придумай что-нибудь другое для прощального обеда, а паштет этот ты должен завтра же подать на стол. - Как угодно моему государю! - отвечал карлик и удалился. Но на душе у него было далеко не весело. Он чувствовал, что наступил день его срама и несчастья: ведь он не имел даже понятия о том, как приготовить этот паштет. Он пошел в свою комнату и залился слезами при мысли об ожидающей его участи. Но тут Мими, расхаживавшая в его комнате, обратилась к нему с вопросом о причине его горя. - Не печалься, - сказала гусыня, узнав, в чем дело, - это блюдо часто подавалось за столом моего отца, и я приблизительно могу сказать тебе, что для него нужно. Возьми того-то и того-то в таком-то количестве; мо- жет быть, это не совсем так, как нужно, но надеюсь, что эти господа не разберут, в чем дело. Услыхав это, карлик радостно вскочил с места, благословляя тот день, когда купил гусыню, и стал готовиться к завтрашнему дню. Сначала он сде- лал маленький пробный паштет и нашел его удачным; он дал отведать его главному смотрителю над кухней, и тот, по обыкновению, рассыпался в пох- валах его искусству. На другой день он приготовил паштет как следует и послал его к столу герцога прямо из печки, предварительно украсив его цветами. Сам он надел свое лучшее парадное платье и отправился в столовую. Он вошел как раз в ту минуту, когда один из служителей был занят разрезанием паштета, кото- рый затем поднес на серебряных блюдах герцогу и его гостю. Герцог отре- зал себе порядочный кусок и, проглотив его, поднял глаза к потолку и сказал: - Да, недаром называют его царем паштетов! Но ведь и мой карлик - ко- роль всех поваров, не правда ли, любезный друг? Гость отвечал не сразу: он предварительно проглотил несколько кусков с видом знатока, но потом улыбнулся насмешливо и таинственно. - Да, штука приготовлена недурно, - отвечал он, наконец, отодвигая тарелку, - а все-таки это не то, что называется паштетом-сюзерен. Впро- чем, я так и ждал. Тут герцог от досады нахмурил лоб и даже покраснел от стыда. - Ах, ты, собака-повар! - воскликнул он. - Как ты осмелился так скон- фузить своего государя? Ты заслуживаешь, чтобы я велел отрубить твою большую голову в наказание за скверную стряпню. - Ради Бога, государь, не гневайтесь: я приготовил это блюдо по всем правилам искусства; здесь есть все, что нужно, - сказал карлик, дрожа от страха. - Врешь, негодяй! - возразил герцог, толкнув его ногой. - Мой гость не сказал бы напрасно, что тут чего-то недостает. Я велю разрубить тебя самого и запечь в паштет. - Сжальтесь! - воскликнул карлик. - Скажите мне, чего не хватает в этом паштете, чтобы он пришелся вам по вкусу. Не дайте мне умереть из-за какой-нибудь недостающей крупицы муки или кусочка мяса. - Это тебе мало поможет, любезный Нос, - отвечал гость со смехом. - Я вчера еще был уверен, что ты не приготовишь этого паштета, как мой по- вар. Знай же, в нем недостает одной травки, которой здесь, в вашей стра- не, совсем не знают и которая называется "чихай-трава". Без нее паштет не будет паштет-сюзерен, и твоему государю никогда не удастся кушать его в таком виде, в каком он подается мне. При этих словах герцог пришел в ярость. - А все-таки мы будем есть его! - вскричал он со сверкающими глазами. - Клянусь моей герцогской короной, либо завтра я угощу вас таким паште- том, какого вы желаете, либо голова этого карлика будет красоваться на воротах дворца. Поди прочь, собака! Я даю тебе двадцать четыре часа сро- ка. Полный отчаяния, карлик снова ушел в свою комнату и стал жаловаться гусыне на свою горькую судьбу, так как до сих пор ни разу он не слышал о подобной траве. - Ну, если дело только за этим, - сказала Мими, - то я могу помочь твоему горю, потому что мой отец научил меня распознавать все травы. Быть может, в другое время тебе не избежать бы смерти, но, к счастью, теперь как раз новолуние, а трава эта цветет именно в начале месяца. Но скажи мне, есть ли тут поблизости старые каштановые деревья? - О, да! - отвечал Нос с облегченным сердцем. - У озера, в двухстах шагах от дворца растет много этих деревьев. Но к чему тебе непременно каштаны? - Да потому, что эта травка цветет только у подножья старых каштанов! - сказала Мими. - Однако медлить нечего. Пойдем искать то, что тебе нуж- но. Возьми меня на руки и, когда выйдем из дворца, спусти меня на землю - я помогу тебе в поисках. Карлик сделал так, как сказала гусыня, и отправился ней к воротам дворца, но тут караульный протянул к нем ружье и сказал: - Мой добрый Нос, дело твое плохо: ты не смеешь выходить из дворца, - мне строжайше запрещено выпускать тебя. - Но ведь могу же я выйти в сад? - возразил карлик. - Сделай милость, пошли одного из твоих товарищей к смотрителю дворца и спроси у него, мо- гу ли я отправиться в сад, чтобы поискать нужных мне трав. Караульный осведомился, и позволение было получено. Сад был окружен высокими стенами, так что убежать из него не было возможности. Когда карлик Нос с гусыней очутились под открытым небом, он осторожно спустил ее на землю, и она быстро побежала к озеру, где росли каштаны. Сам он со стесненным сердцем последовал за ней: ведь это была его последняя, его единственная надежда! Если Мими не найдет травы, то он твердо решил луч- ше броситься в озеро, чем дать себя обезглавить. Мими искала напрасно. Она обошла все каштаны, переворачивала клювом малейшую травку - все было безуспешно. Из жалости и страха она даже заплакала, потому что ночь над- вигалась и становилось все труднее различать в темноте. Вдруг взгляд карлика устремился на другой берег озера, и он восклик- нул: - Посмотри, вон там, за озером, растет еще одно большое старое дере- во. Пойдем поищем: быть может, там-то и расцветет мое счастье! Гусыня вспорхнула и полетела впереди, а карлик побежал за ней, как только позволяли его маленькие ножки. Каштановое дерево бросало большую тень, и кругом было так темно, что почти ничего нельзя было уже разоб- рать. Но вдруг гусыня остановилась, от радости захлопала крыльями, потом поспешно опустила голову в высокую траву, что-то сорвала и поднесла это в клюве изумленному карлику. - Вот твоя травка! Здесь ее растет такое множество, что у тебя не бу- дет в ней недостатка. Карлик задумчиво посмотрел на травку: от нее исходил какой-то особен- ный аромат, который невольно напомнил ему сцену его превращения. Стебе- лек и листья растения были зеленовато-голубые, а среди них красовался ослепительно-красный цветок с желтой каймой. - Ну, наконец-то! - воскликнул он. - Что за счастье! Знаешь, ведь, мне кажется, это та самая трава, которая превратила меня в жалкого кар- лика. Не попробовать ли мне сейчас же принять свой настоящий вид? - Погоди еще, - сказала гусыня, - набери горсть этой травы, а затем пойдем в комнату. Там ты заберешь свои деньги и все, что скопил, а потом уж мы испытаем силу этой травы. Так они и сделали. Сердце карлика сильно билось от ожидания. Забрав пятьдесят или шестьдесят червонцев, которые он успел скопить, и уложив свое платье в небольшой узел, он сказал: - Наконец-то я избавлюсь от этого бремени! И глубоко засунув нос в траву, он стал вдыхать ее аромат. Что-то словно затрещало и потянулось в его теле; он почувствовал, как он вытягивается, как голова его высовывается из плеч; он покосился гла- зом на свой нос и заметил, что тот становится все меньше и меньше; спина и грудь стали выравниваться, ноги становились все длиннее. Мими с изумлением смотрела на него. - Ах, какой же ты большой, какой красивый! - воскликнула она. - Те- перь в тебе не осталось ничего, что напоминала бы о твоем прежнем уродстве. Обрадованный Яков, несмотря на свою радость, все-таки не забывал, как много он обязан своей спасительнице Мими. Правда, сердце влекло его отп- равиться прямо к родителям, но он из благодарности подавил это желание и сказал: - Кому, как не тебе, обязан я своим исцелением? Не будь тебя, я ни- когда не нашел бы этой травки и навеки должен был бы оставаться карли- ком, а то и совсем погибнуть от руки палача. Но я постараюсь отблагода- рить тебя. Я отвезу тебя к твоему отцу, - быть может, он, столь опытный в волшебстве, сумеет и тебя избавить от злых чар. Мими залилась слезами радости и приняла его предложение. Якову уда- лось благополучно выбраться с нею из дворца, после чего они пустились в путь по направлению к морскому берегу, родине Мими. Не станем подробно описывать, как они совершили свое путешествие, как Веттербок снял чары со своей дочери и отпустил Якова с богатыми подарка- ми, как Яков вернулся в свой родной город и как родители его с радостью признали в красивом молодом человеке своего пропавшего сына. Прибавим лишь одно, что после его исчезновения из дворца герцога, там поднялась страшная суматоха. Когда на другой день герцог, не получив паштета, захотел исполнить свою клятву и приказал отрубить карлику голову, последнего нигде не мог- ли отыскать. Князь же утверждал, что герцог сам дал ему возможность тайком убе- жать, чтобы не потерять своего лучшего повара, и упрекал его в том, что он нарушил свое слово. Из-за этого между обоими государями возникла продолжительная война, которая известна историкам названием "Травяной войны". Обе стороны дали несколько сражений, но в конце концов был заключен мир, который получил название "Паштетного", так как на празднике в честь примирения повар князя подал к столу паштет-сюзерен, которому герцог и оказал должную честь. Жила-была однажды королева, у которой была кошка. Также у нее был муж-король, прекрасное королевство, драгоценности и множество верных слуг. Но больше всего на свете королева любила свою кошку. Она была очень красива: с пышной серебристой шерстью и ярко-голубыми глазами. Она тоже очень любила королеву. Они всегда были вместе, и кошке было позволено есть за королевским столом. Однажды у кошки появился котенок, и его назвали Кип. - Ты счастливее меня, - сказала кошке королева. - У меня нет детей, а у тебя такой чудесный малыш, а ты покидаешь меня, оставляя его на мое попечение. - Не плачьте, Ваше Высочество, - сказала кошка, которая была нас- только же разумна, насколько красива. - Слезами горю не поможешь. Я обе- щаю вам, что скоро и вы родите малыша. В ту же ночь кошка ушла в лес, чтобы найти своих сородичей, а через некоторое время королева родила прелестную дочь, которую назвали Ингрид. Маленькая принцесса и котенок очень подружились. Они целыми днями вместе играли спали в одной кроватке. Но однажды котенок ночью отправился ло- вить мышей и исчез. Больше его никто не видел. Прошли годы. Однажды принцесса Ингрид играла в саду с мячом. Она подбрасывала мяч вверх, как можно выше, забавляясь и смеясь. И вот, подброшенный ею мяч упал в кустарник с розами. Она отправилась искать его и услышала голос: - Здравствуй, Ингрид! Она посмотрела под ноги и увидела прелестного полосатого кота. - Откуда ты знаешь, как меня зовут? - спросила она. - А ты разве не помнишь меня? Мое имя - Кип, - сказал кот. - Я никогда не слышала этого имени, - ответила Ингрид. - Я - Кип, - продолжал кот. - Маленьким я спал у тебя на руках. Но у детей, в отличие от котов, короткая память, - с сожалением сказал кот. Вдруг рядом с принцессой появилась ее гувернантка, которая, увидев кота, закричала: - Убирайся прочь, грязный воришка! Услышав это, кот тотчас же исчез в кустах. Ингрид, задумавшись, пошла во дворец. Вечером, когда она лежала в постели, пришла королева пожелать ей спокойной ночи, и Ингрид спросила ее о коте. - Да, действительно, так и было, - сказала королева. - Как бы я хоте- ла увидеть Кипа еще раз. На следующий день стояла ужасная жара и играть в саду было невозмож- но. Ингрид с гувернанткой отправились к опушке леса. Там они сели под тенистое дерево, и Ингрид стала тихонько напевать. Через некоторое время гувернантка заснула, по крайней мере, так показа- лось Ингрид. Она вскочила и, бросившись в лес, стала громко звать: - Кип, Кип! Она увидела ручей и, сняв туфли, зашла в прохладную воду. Вдруг сзади послышался подозрительный шум. Обернувшись, она увидела позади себя громадного черного чудовищного великана. Он схватил Ингрид за руки и зарычал страшным голосом: - Пойдем со мной! Он потащил ее за собой и шел так быстро, что Ингрид едва успевала за ним. Ее ноги стерлись до крови, но она не смела попросить его вернуться к ручью за своими башмаками. Ее слезы привели великана в бешенство. - Я терпеть не могу слезливых детей, - заявил он. - Если ты не перес- танешь, я убью тебя! Он достал огромный нож и отрезал Ингрид ступни ног. Сунув их к себе в карман, он исчез в лесу. Потрясенная и стонущая от боли, Ингрид упала на землю. Вдруг она услышала слабый свист. - Помогите! - закричала она, что было сил. - Иду-иду, - ответил ей голос. Это был Кип. Он ехал в своей собствен- ной карете, запряженной великолепной лошадью. Он поднял Ингрид и бережно положил ее в карету. Очнувшись и открыв глаза, Ингрид вдруг обнаружила, что лежит в мягкой белоснежной кровати, и Кип поит ее теплым молоком с ложечки. Ее ноги больше не болели, поскольку Кип смазал их волшебной мазью вербенного дерева. - Постарайся не двигаться, - сказал Кип. - Поспи, пока не найду вели- кана и не принесу назад твои ступни. Я закрою дверь на ключ, чтобы никто не потревожил тебя. Кип сел в свою карету и поехал. Через некоторое время он увидел хижи- ну великана. Он прислонился ухом к замочной скважине и стал слушать. Великан разговаривал со своей женой. - Гадкая плакса эта девчонка, - злобно говорил он. - Я должен убить ее. - Ты успеешь сделать это и завтра, - ответила ему жена. - Мы зажарим ее и устроим вкусный ужин. - Она слишком молода, - ответил людоед. - В этом возрасте они еще очень костлявые. Пока они разговаривали. Кип пробрался в кухню и, взяв большую пачку соли, высыпал ее в готовящийся на плите суп. Затем он спрятался опять. Вскоре жена людоеда принесла из кухни суп, и они принялись есть его ог- ромными половниками. От большого количества соли у них пересохло в гор- ле. - Я пойду, пожалуй, к колодцу, попью, - сказал людоед. - Я тоже, - ответила жена. Когда они вышли, Кип пробрался в их хижину и вытащил из кармана людо- едовой куртки ступни Ингрид. Он схватил их и помчался домой так быстро, как только мог. Ингрид ждала его. - Вот, возьми, - сказал Кип, - и не беспокойся. Я смажу их волшебной мазью, и они за секунду прирастут снова. Он приложил отрезанные ступни к ногам Ингрид и смазал их волшебной мазью из вербены. - Но ты не должна несколько дней вставать с постели - сказал он, - Завтра я отвезу тебя домой. Королева будет очень рада увидеть тебя живой и здоровой. В самом деле королева была счастлива увидеть свою дочь снова. Взяв Ингрид из рук Кипа, она спросила его: - Как мне отблагодарить тебя? Ты спас ей жизнь, а ее жизнь для меня дороже моей собственной. - Не думай пока об этом, - ответил Кип. - Позаботься об Ингрид. Как-нибудь я попрошу у тебя помощи. Кип сел в свою карету и вернулся домой. Когда Ингрид услышала, что Кип уехал, она очень затосковала. Она не могла ни есть, ни пить и не ду- мать ни о чем, кроме него. Ее мать приносила ей новые нарядные платья, экзотические фрукты и волшебные сказки, но ничто не могло рассеять грусть Ингрид. - Я не знаю, что делать! - сказала королева, обращаясь к мужу-королю. - Я перепробовала все средства. - Не все, - сказал задумчиво король. - Что ты имеешь в виду? - спросила изумленная королева. - Мы должны найти ей мужа. Может быть, это спасет ее от тоски. Королева согласилась, и со всех концов во дворец съехались прекрасные молодые принцы. Выбрав самого отважного и красивого из них, Ингрид впер- вые улыбнулась, и они обручились. Приближался день свадьбы. Звонили во все колокола. Во дворцовой церк- ви священник обвенчал молодых. После церемонии бракосочетания состоялся бал. Уже в конце бала поя- вился Кип. Ингрид была очень рада увидеть его. Она обняла его и расцело- вала. - Я хочу попросить тебя об одном одолжении, - сказал Кип. - Я исполню все, что ты пожелаешь, мой дорогой Кип, - сказала Ингрид. - Разреши мне сегодня ночью лечь у твоих ног? - попросил он. - И это все? Конечно, я разрешаю, - сказала Ингрид. - Благодарю! - ответил Кип. В эту ночь Кип спал у ног Ингрид. На следующее утро, проснувшись, Ингрид увидела на месте, где спал кот, прелестную молодую принцессу. Она поведала Ингрид странную историю. Она и ее мать были заколдованы злой волшебницей. Их чары должны были продолжаться до тех пор, пока они не устранят какое-нибудь большое зло. Мать Кипа умерла, так и не раскол- довавшись. А Кип противостоял злу великана, и поэтому чары заклятья спа- ли с него, и он стал принцессой. Ингрид была очень рада за принцессу и пригласила ее жить во дворце. Вскоре принцессе нашли богатого молодого принца, и они поженились. А потом у Ингрид с мужем и молодой принцессы с принцем появились де- ти, которые больше всего на свете любили слушать историю про Кипа - за- колдованного кота. Жил-был король с королевой, и у них была единственная дочь, которую звали Грейс. Это имя очень подходило ей. Она была красива, добра и умна. Грейс была украшением дворца, и многие королевские советники спрашивали у нее совета перед принятием решений. По утрам мать обучала ее искусству быть королевой. Слуги сервировали ей стол серебряными и золотыми приборами и подавали самые роскошные и экзотические кушанья на свете, словом - она была счастливейшей из деву- шек. Среди дворцовых дам была вечно всем недовольная и завистливая герцо- гиня Грудж, у нее были сальные волосы и круглое красное лицо. Она была неряхой, ленивицей и, кроме того, одна нога у нее была короче другой. Она ненавидела Грейс, которая все хорошела и хорошела с каждым днем. Однажды королева заболела и умерла. Грейс очень тосковала по своей матери, а король безутешно оплакивал кончину своей супруги. Так прошел год. Король все чах и чах от тоски, и доктора велели ему чаще бывать на свежем воздухе. Король решил поехать поохотиться. В один прекрасный день, поехав на охоту, он остановился отдохнуть в большом особняке. Это был дом герцоги- ни Грудж. Она вышла встретить короля и проводила его в прохладную часть дома, где он прилег отдохнуть. После обильного ужина герцогиня повела короля показать свои винные погреба. - Разрешите мне предложить вам немного старинного вина, - сказала она. - Что за вина хранятся у вас здесь? - поинтересовался король. - Сейчас мы посмотрим, - ответила герцогиня. Она вытащила пробку из одной бочки. Тысячи золотых монет посыпались на пол. - Как странно, - сказала герцогиня. Она выдернула пробку из другой бочки, и десятки тысяч монет посыпались из новой бочки. - Все-таки это очень странно, - усмехнулась герцогиня. И она начала выдергивать пробки из каждой бочки подряд. Жемчуга и бриллианты, сапфиры и изумруды посыпались на пол погреба. - О, Ваше Высочество, похоже здесь совсем нет вина. Вместо него бочки полны каким-то хламом, - сказала хитрая герцогиня. - Хламом? - вскричал изумленный король. - Вы называете богатство хла- мом? - Вы еще не видели моего богатства, - сказала Грудж, которая просто упивалась своей хитростью. - Все мои погреба полны золота и драгоценных камней. Все они будут вашими, если вы женитесь на мне. - Моя дорогая герцогиня, конечно же, я женюсь на вас! - воскликнул король, который просто обожал деньги. - Но у меня есть одно условие, - сказала Грудж. - Я хочу быть опекун- шей вашей дочери и настаиваю на том, чтобы она подчинялась мне беспре- кословно. - Хорошо, - согласился король. Герцогиня вручила ему ключи от погребов, и в этот же день они обвен- чались в маленькой церкви. Приехав домой, король сразу же пошел в комнату дочери. - Ну как прошла охота? - спросила Грейс. - Велика ли добыча? - Добыча огромная - это несметные сокровища герцогини Грудж, с кото- рой мы обвенчались сегодня утром. Теперь ты должна любить ее, уважать и слушаться беспрекословно. Пойди переоденься в свою лучшую одежду. Сегод- ня я привезу герцогиню во дворец. Грейс очень любила отца и хотела ему только счастья, но она не смогла держать нахлынувших слез. Это увидела ее нянюшка, поинтересовавшись, что же случилось. - Мой отец женился вновь, - рыдала Грейс. - И моя мачеха - мой закля- тый враг герцогиня Грудж. - Никогда не забывай, что ты принцесса, дорогая. Умей скрывать свои чувства. Обещай мне, что герцогиня никогда не узнает о твоем отношении к ней, - попросила старая нянюшка. Это было очень тяжело. Но Грейс дала себе слово встретить герцогиню со счастливым лицом и самыми добрыми намерениями. Она надела платье цве- та молодой зелени и золотую мантию. Грейс также сделала красивую причес- ку и увенчала ее короной, усыпанной бриллиантами. Грудж тоже готовилась к встрече тщательно. На свою короткую ногу она надела башмак на высоком каблуке, покрасила свои волосы в черный цвет, а лицо обильно напудрила. А портниха сшила ей платье, скрывающее горб. Послав скорохода с за- пиской к королю, она написала, что хотела бы въехать на королевский двор на самой прекрасной лошади короля. Пока шли приготовления, Грейс вышла прогуляться в лес. Здесь никто не мешал наплакаться вволю. Успокоившись, она посмотрела вверх и увидела очаровательного маленького пажа, одетого в зеленый шелковый камзол и бе- лую бархатную шляпу. Он, улыбаясь, приближался к ней. - Принцесса, король ждет вас. Грейс была озадачена. "Почему она никогда не видела его среди коро- левских слуг?" - Давно ли вы служите у нас? - спросила она. - Я не служу никакому королю, моя дорогая. Я служу только вам. Меня зовут Дерек. Я принц волшебного королевства. При рождении я был наделен волшебной силой, позволившей мне находиться с вами везде, где бы вы ни были, оставаясь невидимым. Я слышал весь ваш разговор с отцом и пришел, чтобы помочь вам. - Так значит вы и есть тот самый умный на свете принц Дерек, о кото- ром я столько слышала. Я рада, что вы предлагаете мне свою помощь. Те- перь я уже не так боюсь герцогини Грудж, - сказала Грейс. Они вернулись в замок. Дерек выбрал для принцессы самую красивую ло- шадь, и она с отцом выехала встречать герцогиню. В суматохе приготовле- ний никто и не заметил, что лошадь Грейс во сто крат красивее, чем ло- шадь, выбранная для герцогини. Кортеж герцогини встретил их на полпути. Король помог герцогине выйти из кареты и проводил ее до выбранной для нее лошади. Увидев лошадь Грейс, уродина-герцогиня закричала страшным голосом: - Что это за издевательство надо мной? Почему у этой девчонки лошадь лучше, чем у меня? Я отказываюсь ехать в замок и возвращаюсь домой. Ко- роль стал умолять герцогиню; не делать этого и велел Грейс отдать ей свою лошадь. Взобравшись в седло герцогиня со злости так хлестнула лошадь кнутом, что та полетела быстрее вихря. И как ни старалась Грудж удержаться в седле, она все-таки свалилась в грязную лужу. Король подбежал к ней, поднял на руки и унес ее во дворец, где слуги уложили ее в постель. - Это все мне подстроила Грейс, - вопила злая герцогиня. - Она сдела- ла это, чтобы унизить меня. Она хотела убить меня! Король решил задобрить Грудж. Он знал, как ей хочется быть красивой, и заказал для нее портрет, который как могли приукрасили королевские жи- вописцы. Он дал бал в честь герцогини и посадил ее на самое почетное место. Герцогиня сияла от счастья. Ей казалось, что все только и делают, что смотрят на нее. На самом деле все приглашенные принцы, короли, герцоги и бароны смотрели на Грейс, которая стояла за спиной своей мачехи. Увидев это, герцогиня решила уничтожить падчерицу. Поздно ночью стража схватила Грейс и отвезла далеко в лес, полный ди- ких зверей. Там ее и оставили одну-оденешеньку. Бредя по дикому, темному лесу, Грейс плакала, причитая: - О, Дерек, где же ты? Неужели и ты покинул меня? И вдруг случилось чудо. На каждой веточке каждого дерева зажглось по свечке, освещая дорогу к роскошному хрустальному дворцу, стоящему в глу- бине леса. Подойдя к нему поближе, она увидела на пороге сияющего Дере- ка, который протягивал к ней руки. - Не бойся, моя дорогая, ведь я так люблю тебя, - сказал он. - Идем скорее во дворец, моя матушка и сестры заждались тебя. Чудесная музыка играла повсюду во дворце. Королева и ее дочери прово- дили Грейс в волшебную хрустальную комнату, где пораженная принцесса увидела в зеркалах всю свою жизнь и все приключения, что с ней случи- лись. - Я хочу запомнить все о тебе навсегда, - объяснил Дерек. Грейс не знала, что сказать. Тут вмешалась королева и позвала всех к столу. После обильного ужина, Грейс почувствовала себя уставшей. Трид- цать служанок раздели ее и уложили в постель, где она сладко уснула под тихую мелодичную музыку. Когда она проснулась, ей показали шкафы полные платьев и драгоценнос- тей, а также множество красивой обуви. Все было ее размера и на ее вкус. Грейс поблагодарила Дерека за все это. - Я должна идти, - сказала она. - Мой отец, должно быть, волнуется. - Здесь ты в безопасности, - возразил ей Дерек. - Зачем тебе уходить? Выходи за меня замуж и забудь свое прошлое, как дурной сон. Мы прекрасно заживем здесь. - Я бы с удовольствием осталась здесь, - ответила Грейс. - Но мой долг находиться сейчас рядом с отцом, который сойдет с ума, решив, что я умерла. Кроме того, я очень боюсь, что эта гадкая Грудж изведет его до смерти. Дерек пытался уговорить Грейс, но все было бесполезно. В конце концов он согласился отпустить ее. Он сделал ее невидимой, чтобы она могла не- заметно пробраться в замок. Грейс, проникнув в замок, сразу же направилась в комнату отца. Снача- ла он очень испугался, приняв Грейс за привидение, но потом успокоился и выслушал ее. Она объяснила отцу, что Грудж хотела убить ее, и только чудом ей уда- лось спастись. Она просила отца отправить ее в самый дальний конец коро- левства, чтобы там спокойно прожить без козней Грудж. Король, хотя и был человек смелый и волевой, оказался под каблуком у новой жены. Он успокоил Грейс и пригласил ее поужинать с ним. Слуги гер- цогини увидели Грейс и доложили ей, что принцесса живая и невредимая возвратилась во дворец. Когда король уснул, герцогиня начала действовать. Она схватила Грейс, одела ее в рваные лохмотья и посадила в тюремную яму. Вместо постели она кинула ей туда пучок соломы. Грейс очень тосковала по родному дворцу, милому отцу и доброму Дереку. Но никого не звала на помощь. В это время Грудж со своей подругой, злой феей, придумывали для Грейс самые ужасные наказания. Наконец фея, напрягши свой изощренный в гадос- тях ум, сказала: - Давай попробуем вот это. Они дали ей заколдованный клубок спутанных ниток и велели до утра ра- зобрать его и смотать заново. Как Грейс ни старалась, шерсть только все больше запутывалась и запутывалась. Грейс отложила клубок в сторону и горько заплакала. - Пусть лучше Грудж убьет меня, чем я буду так мучиться, - рыдала она. - О, Дерек, если ты не можешь помочь мне, то хотя бы приди и попро- щайся со мной. Не успела она произнести последние слова, как откуда ни возьмись поя- вился принц Дерек. - Не плачь, моя дорогая, - сказал он. - Пойдем со мной, мы поженимся и будем жить счастливо. - Но как я могу проверить, что ты действительно любишь меня, ведь мы знакомы очень короткое время? - сказала Грейс. Дерек только грустно склонил голову, чтобы скрыть свои слезы и, поп- рощавшись с ней, исчез. Грудж едва могла дождаться ночи, предвкушая расправу с Грейс. Она принесла Грейс огромный саквояж, полный перьев различных птиц, и потре- бовала, чтобы Грейс разделила их по видам. Перья были такие разноцветные и разные и их было такое огромное коли- чество, что это была просто невыполнимая задача. Никто не смог бы, кроме самих птиц, отличить, какое перышко принадлежит какому виду. "Я больше не буду звать Дерека, - подумала Грейс. - Если он действи- тельно любит меня, он придет сюда сам". - Я здесь, моя дорогая! - послышался сверху голос, и она увидела сво- его любимого. Он трижды взмахнул своей палочкой, и все перышки сами раз- делились на нужные кучки. - Как я благодарна тебе за все, - горячо поблагодарила его Грейс. - Я никогда не забуду твоей доброты ко мне! Наутро, увидев, что вся работа выполнена верно и в срок, Грудж пришла в неописуемую ярость. Она опрометью кинулась к подруге - колдунье и умо- ляла ее дать Грейс самую невыполнимую работу. - Возьми вот эту волшебную коробочку, - сказала злая фея. - Если Грейс откроет ее, она уже никогда не закроется. Отправь ее с ней и стро- го-настрого накажи ей не раскрывать ее, любопытство все равно возьмет верх, и Грейс откроет коробочку. Вот тогда у тебя будет повод наказать ее. Грудж в точности выполнила наказ колдуньи и, отдавая Грейс коробочку, сказала: - Отнеси это ко мне в поместье. Да смотри, не заглядывай в нее, пото- му что там находятся вещи, которые слишком дороги для тебя, чтобы видеть их. Я запрещаю тебе это под страхом смерти. Грейс взяла коробочку и отправилась в путь. Пройдя почти половину пу- ти, она остановилась отдохнуть. Присев на траву, она положила коробочку на колени и подумала: "Интересно, что там внутри? Я открою ее разок и не буду ничего тро- гать". Она открыла коробочку и оттуда вдруг вылетела целая стая крохотных прозрачных человечков, самый большой из которых был с ноготь человечес- кого мизинца. Они покружились немного в воздухе и исчезли. - О, Боже, что же я наделала, - заплакала Грейс. - Из-за своего любо- пытства я попала в беду. О, Дерек, если ты еще любишь меня, такую глу- пую, помоги мне скорее! Принц сразу же появился. Он взмахнул своей волшебной палочкой и кро- хотные человечки, вдруг слетевшись со всех сторон, сразу же запрыгнули в коробочку и закрыли за собой крышку. Он еще раз взмахнул своей палочкой и появилась его карета. Дерек по- садил в нее Грейс и отвез ее в поместье Грудж. Но слуги не впустили Грейс, поскольку она была в грязных лохмотьях. Принцесса была вынуждена вернуться назад, во дворец. К тому времени, когда она вернулась, у злой герцогини созрел новый план. В саду она велела вырыть большую яму с капканом на дне и сверху зало- жить ее травой. Вечером вместе со своими служанками и Грейс она отправилась прогу- ляться в сад. Проходя мимо ямы, она столкнула туда бедную принцессу, а сама со служанками убежала обратно во дворец. Горько плакала бедняжка Грейс в темной сырой яме. - Я похоронена здесь заживо, - рыдала она. - О, Дерек, вот мне нака- зание за то, что я не верила твоей любви. Вдруг она услышала странный шорох и, обернувшись, увидела, что в од- ном из углов ямы появилась дверь, которая стала увеличиваться и увеличи- ваться. Через нее пробивался свет. Открыв ее, Грейс увидела цветущий сад с диковинными цветами и фруктами и фонтаном необыкновенной красоты. А впереди красовался огромный хрустальный дворец принца Дерека. Сам принц, его мать и сестры вышли ее встречать. - Дорогой принц, - сказала Грейс. - Я не верила твоей любви, но ты доказал мне ее. Если ты не передумал, я с удовольствием выйду за тебя замуж. Они тут же поженились и зажили счастливо в волшебном королевстве, где и живут до сих пор. Ехал казак путем-дорогою и заехал в дремучий лес; в том лесу на про- галинке стоит стог сена. Остановился казак отдохнуть немножко, лег около стога и закурил трубку; курил, курил и не видал, как заронил искру в се- но. Сел казак на коня и тронулся в путь; не успел и десяти шагов сде- лать, как вспыхнуло пламя и весь лес осветило. Оглянулся казак, смотрит - стог сена горит, а в огне стоит красная девица и говорит громким голо- сом: - Казак, добрый человек! Избавь меня от смерти. - Как же тебя избавить? Кругом пламя, нет к тебе подступу. - Сунь в огонь свою пику, я по ней выберусь. Казак сунул пику в огонь, а сам от великого жару назад отвернулся. Тотчас красная девица оборотилась змеею, влезла на пику, скользнула казаку на шею, обвилась вокруг шеи три раза и взяла свой хвост в зубы. Казак испугался; не придумает, что ему делать и как ему быть. Провещала змея человеческим голосом: - Не бойся, добрый молодец! Носи меня на шее семь лет да разыскивай оловянное царство, а приедешь в то царство - останься и проживи там еще семь лег безвыходно. Сослужишь эту службу, счастлив будешь! Поехал казак разыскивать оловянное царство. Много ушло времени, много воды утекло, на исходе седьмого года доб- рался до крутой горы; на той горе стоит оловянный замок, кругом замка высокая белокаменная стена. Поскакал казак на гору, перед ним стена раздвинулась, и въехал он на широкий двор. В ту же минуту сорвалась с его шеи змея, ударилась о сырую землю, обернулась душой-девицей и с глаз пропала - словно ее не было. Казак поставил своего доброго коня на конюшню, вошел во дворец и стал осматривать комнаты. Всюду зеркала, серебро да бархат, а нигде не видать ни одной души человеческой. "Эх, - думает казак, - куда я заехал? Кто меня кормить и поить будет? Видно, придется помирать голодною смертью!" Только подумал, глядь - перед ним стол накрыт, на столе и пить и есть - всего вдоволь; он закусил и выпил, и вздумал пойти на коня посмотреть. Приходит в конюшню - конь стоит в стойле да овес ест. - Ну, это дело хорошее: можно, значит, без нужды прожить. Долго-долго оставался казак в оловянном замке, и взяла его скука смертная: шутка ли - завсегда один-одинешенек! Не с кем и словечка пере- кинуть. Вздумалось ему ехать на вольный свет; только куда ни бросится - везде стены высокие, нет ни входу, ни выходу. За досаду то ему показа- лось, схватил добрый молодец палку, вошел во дворец и давай зеркала и стекла бить, бархат рвать, стулья ломать, серебро швырять: "Авось-де хо- зяин выйдет да на волю выпустит!" Нет, никто не является. Лег казак спать. На другой день проснулся, погулял-походил и вздумал закусить; туда-сюда смотрит - нет ему ничего! "Эх, - думает, - сама себя раба бьет, коль нечисто жнет! Вот набедокурил вчера, а теперь голодай!" Только покаялся, как сейчас и еда и питье - все готово! Прошло три дня; проснулся казак поутру, глянул в окно - у крыльца стоит его добрый конь оседланный. Что бы такое значило? Умылся, оделся, взял свою длинную пику и вышел на широкий двор. Вдруг откуда ни возьмись - явилась красная девица: - Здравствуй, добрый молодец! Семь лет окончились - избавил ты меня от конечной погибели. Знай же: я королевская дочь. Унес меня Кощей Бесс- мертный от отца, от матери, хотел взять за себя замуж, да я над ним нас- меялась; вот он озлобился и оборотил меня лютой змеею. Спасибо тебе за долгую службу! Теперь поедем к моему отцу; станет он награждать тебя зо- лотой казной и камнями самоцветными, ты ничего не бери, а проси себе бо- чонок, что в подвале стоит. - А что за корысть в нем? - Покатишь бочонок в правую сторону - тотчас дворец явится, покатишь в левую - дворец пропадет. - Хорошо, - сказал казак. Сел он на коня, посадил с собой и прекрасную королевну; высокие стены сами перед ними пораздвинулись, и поехали они в путь-дорогу. Долго ли, коротко ли - приезжает казак с королевной к королю. Король увидал свою дочь, возрадовался, начал благодарствовать и дает казаку полные мешки золота и жемчугу. Говорит добрый молодец: - Не надо мне ни злата, ни жемчугу; дай мне на память тот бочоночек, что в подвале стоит. - Многого хочешь, брат! Ну, да делать нечего: дочь мне всего дороже! За нее и бочонка не жаль. Бери. Казак взял королевский подарок и отправится по белу свету странство- вать. Ехал, ехал, попадается ему навстречу древний старичок. Просит старик: - Накорми меня, добрый молодец! Казак соскочил с лошади, отвязал бочонок, покатил его вправо - в ту ж минуту чудный дворец явился. Взошли они оба в расписные палаты и сели за накрытый стол. - Эй, слуги мои верные! - закричал казак. - Накормитенапоите моего гостя. Не успел вымолвить - несут слуги целого быка и три котла пива. Начал старик есть да похваливать; съел целого быка, выпил три котла пива, крякнул и говорит: - Маловато, да делать нечего! Спасибо за хлеб и за соль. Вышли из дворца; казак покатил свой бочонок в левую сторону - и двор- ца как не бывало. - Давай поменяемся, - говорит старик казаку, - я тебе меч отдам, а ты мне бочонок. - А что толку в мече? - Да ведь это меч-саморуб; только стоит махнуть - хоть какая будь си- ла несметная, всю побьет! Вон видишь - лес растет; хочешь, пробу сделаю? Тут старик вынул свой меч, махнул им и говорит: - Ступай, мечсаморуб, поруби дремучий лес! Меч полетел и ну деревья рубить да в сажени класть; порубил и назад к хозяину воротился. Казак не стал долго раздумывать, отдал старику бочонок, а себе взял меч-саморуб, сел на коня и вздумал к королю вернуться. А под стольный город того короля подошел сильный неприятель; казак увидал рать-силу несметную, махнул на нее мечом: - Меч-саморуб! Сослужи-ка службу; поруби войско вражье! Полетели головы... И часу не прошло, как вражьей силы не стало. Король выехал казаку навстречу, обнял его, поцеловал и тут же решил выдать за него замуж прекрасную королевну. Свадьба была богатая; на той свадьбе и я был, мед-вино пил, по усам текло, во рту не было. Жил-был однажды молодой рыбак, который больше всего на свете любил море. Он жил в хижине на берегу. Утром и вечером, зимой и летом он не переставал любоваться морем. Звали его Урашима. Каждый день он ловил рыбу. Но поскольку был влюблен в море и добр от природы, он всегда выпускал пойманную рыбу обратно в море. Однажды, закинув свою удочку, Урашима вдруг почувствовал, что леска сильно натянулась. Выдернув ее, он увидел большую черепаху, зацепившуюся за крючок. Урашима освободил черепаху и отпустил ее обратно в море. "Лучше я буду голодать сегодня, - подумал он, - чем убью молодую черепа- ху". Ты знаешь, что черепахи живут много-много лет, а эта была еще совсем юная. Черепаха исчезла в волнах, а через некоторое время необыкновенной красоты девушка появилась у лодки Урашимы. Присев на ее край, она сказала: - Я дочь морского царя. Мы живем на дне моря. Отец разрешил мне прев- ратиться в черепаху, чтобы испытать твое доброе сердце. Ты и в самом де- ле добр и благороден. Я приглашаю тебя к себе в гости посмотреть мой подводный дворец. Урашима не мог вымолвить ни слова, пораженный ее неземной красотой. Одним лишь желанием было следовать за ней повсюду. - Да, - только и мог вымолвить он и, подав ей руку, последовал за ней на морское дно. Хрустальная рыбка с золотыми плавниками сопровождала их. Еще до захода солнца они достигли подводного дворца. Он был сделан из кораллов и жемчуга и сверкал так, что было больно глазам. Драконы с нежно-бархатной кожей охраняли вход во дворец. В тишине и роскоши дворца прожил Урашима четыре года вместе с краса- вицей принцессой. Каждый день море искрилось и сияло в лучах солнца. Они были счастливы, пока однажды Урашима не повстречал маленькую черепаху. Она напомнила ему тот день, когда он ушел к морю. Он вспомнил о своей деревне и своей семье. Принцесса знала, что однажды он вспомнит и затоскует по дому. - Ты должен вернуться на землю, к людям, - сказала она. - Если ты ос- танешься здесь, ты возненавидишь меня и умрешь с тоски. Если ты отпра- вишься сейчас, ты сможешь вернуться назад. Возьми эту жемчужную коробоч- ку, перевязанную зеленой лентой. Но смотри, не развязывай ленты. Если ты сделаешь это и раскроешь коробочку, ты уже никогда не сможешь вернуться назад. Урашима сел в свою лодку, и принцесса вынесла ее наверх. Он поплыл к родному берегу. Увидев его, он заплакал от радости. Там все также стоял холм, росли черешневые деревья, и все таким же золотым был прибрежный песок, из которого он в детстве строил красивые замки, Урашима поспешил вверх по знакомой тропе. Поднявшись, он не узнал окрестностей. Все также светило солнце, пели птицы и синело, перелива- ясь, море. Хижины его не было, не было даже дерева, под тенью которого она стояла. Он пошел дальше. Что же случилось за четыре года, пока он был в подводном царстве? Вдруг он увидел седовласого старца, отдыхающего под тенью дерева, и подошел поговорить к нему. - Простите, вы не скажете, как пройти к хижине Урашимы? - спросил он. - Урашима? - переспросил старец. - Это очень древнее имя. Я слышал его однажды в детстве. Это было в рассказе моего прадедушки о мальчике, который утонул в море. Его братья, их сыновья и их внуки жили здесь и рыбачили. Но все они уже умерли. Это очень грустная история, правда? Мо- лодой человек пошел в море 400 лет назад и не вернулся домой. Не нашли даже щепки от его лодки. Море поглотило все, - сказал старец. Без семьи, без дома, никому незнакомый и ненужный Урашима был чужой в своей деревне. Старец, указав в сторону холма, сказал: - Там находится деревенское кладбище, и там вы найдете его могилу. Мед ленно Урашима побрел на кладбище. Там, среди имен матери, отца и братьев он увидел и свое имя, вырезанное на сером могильном камне. И вдруг он понял. Ничто не связывало его больше со своей деревней. Здесь на земле он был мертв, он опоздал сюда на 400 лет. Он должен вер- нуться к своей возлюбленной принцессе. Он знал, что ему нельзя потерять свою коробочку, перевязанную зеленой лентой. Он знал, что должен поспешить, но чувствовал себя усталым и не- нужным. Он потихоньку вернулся на берег, сел на морской песок и положил на колени жемчужную коробочку. Он мечтал о том, как вернется назад, в морс- кое царство. Машинально он развязал зеленую ленту и открыл коробочку. Белый туман потихоньку выплыл из коробочки и поднялся высоко в небо. Там он приобрел очертания его любимой, прелестной принцессы. Урашима протянул к ней руки и кинулся за ней, но туман рассеялся в морском воздухе. Урашима почувствовал себя очень старым. Его спина вмиг сгорбилась, руки затряслись, а волосы поседели. Его мускулы стали дряблыми, а ноги стали едва передвигаться. Вскоре на морском берегу дети нашли скелет неизвестного человека. А на морских волнах все плыла, качаясь, маленькая жемчужная коробочка. Над ней легко кружилась на ветру зеленая лента. Давным-давно жили старик со старухой. Некому было их старость покоить - не было у них ни сына, ни дочери. Пошел как-то старик в лес дрова ру- бить. А старуха и говорит: - Вытесал бы ты, старик, из ольховой чурки мне куклу. Я бы ее вместо ребенка в колыбели качала, коли своих детей качать мне не привелось. Пошел старик в лес и целый день тесал из ольховой чурки куклу. Принес старик куклу домой, сделал колыбельку. Старуха спеленала деревяшку, как ребенка, уложила в колыбель, стала качать и песни колыбельные ей петь. Три года качала старуха ольховую чурку. Однажды утром стала она хлебы печь. Слышит - колыбель сама закачалась - застучала по половицам. Огля- нулась: в колыбели сидит трехлетний мальчик и раскачивается. Спрыгнул он на пол и говорит: - Испеки мне, мать, хлебец, я есть хочу! Старуха так обрадовалась, что не знает, куда сына и посадить, чем его накормить. Спрашивает сын: - А. где же отец? - Отец поле пашет. - Я пой- ду ему помогать, - говорит мальчик. Пришел на край поля, кричит: - Здравствуй, отец, я пришел тебе помогать! Старик остановил лошадь, посмотрел и говорит: - Кто меня отцом кличет? У нас же нет сына. - А я Ольховая Чурка, которую мать три года качала. Теперь я ваш сын. Скажи, что мне делать. Смотрит старик: перед ним стоит молодец, что ни в песне спеть, ни в сказке сказать! - Ну, коли ты мне сын, помогай. Надо сделать изгородь, чтобы медведи овес не травили. Пошел старик обедать, а Ольховая Чурка остался поле городить. Такую изгородь из толстых деревьев сделал, что зайцу под нее не пролезть, пти- це через нее не перелететь. А проход на поле не догадался оставить. Вер- нулся старик, увидел это, только головой покачал. А вечером старухе ска- зал: - Силы у парня много, а что толку: такую изгородь сделал, что теперь и на поле не попадешь. За всякую работу с охотой принимался Ольховая Чурка, но в полсилы ра- ботать не умел. Вот и выходило, что не столько пользы от его помощи, сколько хлопот. Ольховая Чурка и сам понял это. Однажды утром и говорит он старухе: - Испеки, мать, мне подорожников. Пойду по белу свету бродить, может, где моя сила и пригодится. Всплакнула старушка, а Ольховая Чурка взял с ее плеч красный платок, привязал к жерди под потолком и сказал: - Когда с этого платка кровь закапает, тогда и ищите меня. И пошел. Шел близко ли, далеко ли, видит: сидит на утесе, на берегу озера, человек и удит. Удилище - толстенная сосна, леска - якорная цепь, а заместо крючка - якорь. - Вот это силач так силач! - сказал Ольховая Чурка. - Что ты, добрый человек! Разве я силач? Говорят, есть на свете Ольховая Чурка - так тот всем силачам силач! - говорит Удильщик. Смолчал Ольховая Чурка, не сказал, кто он. - Пойдем вместе белый свет смотреть, - говорит он Удильщику. Пошли вдвоем. Шли близко ли, далеко ли, слышат грохот. Смотрят: стоит человек, высоко над головой скалу поднял. Как бросит скалу на скалу, так обе и разлетаются на куски. - Эй, добрый человек, что ты делаешь? - кричат ему Ольховая Чурка и Удильщик. - А я не знаю, куда силу девать - просто так тешусь. - Вот это силач так силач! - говорит Ольховая Чурка. - Что ты, разве я силач? Вот говорят есть на свете Ольховая Чурка - тот всем силачам силач! - отвечает Скалолом. Опять ничего не сказал Ольховая Чурка о себе. - Пошли вместе белый свет смотреть, - говорят Скалолому Ольховая Чур- ка и Удильщик. Идут втроем. Шли близко ли, далеко ли, стало вдруг смеркаться. И чем дальше идут, тем темнее становится. Удивились путники - ведь только что было утро, почему же среди бела дня ночь наступила? Идут они, идут - совсем темно стало, как в осеннюю ночь. Видят впереди что-то ровное, словно море, а на берегу не то город, не то крепость - в темноте-то не разобрать. У самой крепостной стены стоит бедная избушка, в которой жила старая вдова. Зашли в нее путники и спрашивают: - Что это за земля, где среди бела дня ночь наступает? - Ох, сыночки! Уже три года не видим мы ни солнца, ни месяца, ни за- ри. Один злой человек проклял солнышко, потому что жгло его сильно, вот девятиглавый змей и похитил солнце. Другой злодей месяц проклял, потому что мешал он ему воровать и темные дела творить. И шестиглавый змей по- хитил месяц. А третий дурной человек зарю утреннюю проклял: лентяй был, так заря, видишь ли, ему спать мешала по утрам. Трехглавый змей и унес зарю. - А нельзя ли этому горю помочь? - спросил Ольховая Чурка. - Ох, сынок, - говорит старая вдова, - три года ищут силачей, которые могли бы этих змеев одолеть, да нигде не могут найти. Есть у нашего царя такой волшебный напиток: слабые его и пить не могут - обжигает, как огонь. Вот если бы кто смог три чаши этого напитка выпить, тот освободил бы зарю, кто бы выпил шесть чаш - освободил бы месяц, а кто бы девять чаш осушил - тот и солнце бы освободил... Только нет таких силачей у нас. - А не попробовать ли нам? - говорит Ольховая Чурка. Пошли они к ца- рю. А было у царя свое горе великое. Трехглавый змей, который зарю утрен- нюю на дно морское унес, потребовал старшую дочь царя на съедение. Принесли тот волшебный напиток огненный, налили первую чашу. Удильщик взял и выпил ее до дна - не поморщился. Налили другую чашу - выпил, и третью выпил. Скалолом шесть чаш выпил, а Ольховая Чурка - все девять до дна осушил, как будто это была вода. Разнеслась весть по округе: нашлись богатыри, которые могут зарю, месяц и солнце освободить! Попросили Удильщик, Скалолом и Ольховая Чурка им мечи сковать: перво- му трехпудовый, второму шестипудовый, а Ольховой Чурке девятипудовый меч. Взяли они мечи и пошли к той старой вдове, попросили у нее ночлега. Наступил вечер, когда трехглавый змей должен выйти из моря за старшей дочерью царя. Привели слуги девушку на берег и на камень усадили. Прихо- дит Удильщик и говорит ей: - Смотри зорко на море и жди, а я тем временем посплю. Когда змей бу- дет из моря выходить, разбуди меня. Положил он голову царевне на колени и крепко заснул. Прошло сколько-то времени, всколыхнулось море раз, другой, третий. Царевна на- чала Удильщика трясти, а он не просыпается. Вот уже голова змея показа- лась над водой. Тут у царевны от страха сил прибавилось, встряхнула она Удильщика что было силы! Он вскочил, схватил свой трехпудовый меч и по- шел на змея. Увидел змей молодца и говорит: - Ху-ху, человечьим духом пахнет. Хотел одну съесть, а пришли двое. - Раньше времени не радуйся! Сперва поборемся, - говорит Удильщик. - Коли ты такой сильный, то выдохни, чтоб здесь железное поле было, где нам биться, - говорит змей. - Зачем тебе, толстобрюхому, железное поле? Я и на песке тебе головы отрублю. И стали они биться. Бились они, бились, снес Удильщик змею голову, другую, а третью никак отрубить не может. Крикнул молодец: - Смотри, дом твой горит! Оглянулся змей, тут Удильщик и третью голову отрубил. Царская дочь подарила ему свое именное кольцо и стала звать с собой в царский дворец, но молодец велел ей одной идти домой, а сам пошел к той старушке-вдове, где его ждали товарищи. А утром рано люди проснулись: на небе утренняя заря сияет. Но скоро опять потемнело. Пошел Ольховая Чурка с товарищами по горо- дищу гулять, а народ уже не радуется, снова плачет! Узнали они, что шес- тиглавый змей, который месяц на дно морское унес, требует среднюю дочь царя. Настал вечер. Теперь пришел черед Скалолому идти со змеем биться. Приходит он на берег моря, а средняя дочь царя уже там сидит на камне, слезами заливается. Подходит к ней Скалолом и говорит: - Не горюй, девушка, авось все обойдется. Я тут немного посплю, а ты не спускай глаз с моря, жди, когда змей иудет подниматься. Тогда меня разбуди. Если не проснусь, то уколи меня булавкой. Положил Скалолом голову царевне на колени и заснул крепким сном. А царевна глаз не спускает с моря. Вот всколыхнулось море раз, другой, третий. Стала царская дочь тормошить Скалолома, а тот никак не просыпа- ется. Вот уже море в четвертый раз всколыхнулось и в пятый, а царевна все не может разбудить своего спасителя. Вспомнила наконец о булавке, уколола руку Скалолома. Тот мигом вскочил на ноги и схватил свой шести- пудовый меч. Всколыхнулось море в шестой раз, и вышел из воды шестиглавый змей. Увидел змей Скалолома и говорит: - Ху-ху! Человечьим духом пахнет. Хотел одну съесть, а пришли двое! То-то ужин добрый будет. - Раньше времени-то не хвались! Давай сперва силами померяемся, - го- ворит Скалолом. - Ну, коли ты такой сильный, так выдохни, чтобы здесь медное поле стало, где нам биться, - говорит змей. - Зачем тебе, толстобрюхому, медное поле? Я и на песке тебе головы поотрубаю. И пошел Скалолом на змея. Бились, бились они, отрубил молодец змею голову, вторую и третью, но змей не поддается. Уже четвертая, пятая го- лова скатилась на песок, а у змея будто и силы не убавилось. Никак не может Скалолом шестую, последнюю голову одолеть. Пошел на хитрость: - Смотри-ка, змей, дети твои на тебя дивуются, что ты безголовый стал! - кричит Скалолом. Змей оглянулся - и шестая голова на песок скатилась. И тут из моря выплыла луна, которую змей на дно морское упрятал. А царевна на радостях подарила своему спасителю именное кольцо и стала звать его с собой в царский дворец, но Скалолом пошел к старой вдове, где его дожидались Удильщик да Ольховая Чурка. Пошли утром три товарища по городищу гулять и видят: народ ликует, как в великий праздник. Но не успели люди вдоволь нарадоваться, как разнеслась молва: сам де- вятиглавый змей требует на съедение младшую дочь царя. Настал вечер, привели царские слуги младшую царевну на берег моря, на белый камень усадили. Сидит она на камне и горько плачет. Вдруг, откуда ни возьмись, очутился перед ней молодец с девятипудовым мечом (это был Ольховая Чурка) и говорит царевне: - Раньше времени девушка, не горюй! Я немного посплю, а ты не спускай с моря глаз и жди: как начнет змей выходить, меня разбуди. Если не добу- дишься, то вынь мой нож из ножен и ткни меня в руку - тут уж я вскочу. Положил голову на колени девушке и заснул. Мало ли, много ли времени прошло, всколыхнулось море раз, другой, третий... Царевна давай молодца будить, тормошить, а Ольховая Чурка все спит. Всколыхнулось море в чет- вертый, пятый раз, волны до неба взметнулись, а она все не может его разбудить. Вот уже в восьмой раз вздыбилось море, огненные полосы пробе- жали по гребням волн. Тут царевна вспомнила о ноже, схватила за рукоят- ку, вынула из ножен и ткнула острием Ольховую Чурку в руку. Когда море в девятый раз вздыбилось, он уже был на ногах. Вышел из воды девятиглавый змей, увидел Ольховую Чурку и говорит: - Ху-ху! Сам Ольховая Чурка ко мне на ужин пришел! Это как раз по мне! Слыхал я про Ольховую Чурку, но не надеялся, что он сам ко мне в пасть полезет. - Хвастливые речи только слабосильным говорить, - отвечает Ольховая Чурка. - Лучше без лишних слов к делу приступить! - Ну, коли таким сильным себя мнишь, так выдуй серебряное поле, где нам биться! - говорит змей. - Для чего тебе серебряное тюле? Твоим головам и на песке мягко будет лежать, - говорит молодец. И пошел Ольховая Чурка прямо на змея со своим девятипудовым мечом. Не успел змей опомниться, как полетели у него три головы с плеч. Уже чет- вертая, и пятая, и шестая головы на песок скатились, а змей все не под- дается. Бились они долго, вот уже седьмую голову Ольховая Чурка отрубил, а последние две никак не может одолеть. Но вот и восьмая голова покати- лась. Тут уж и Ольховая Чурка стал уставать. И не отрубить бы ему пос- ледней головы, если бы не придумал хитрость. - Смотри, змей, солнышко из моря выходит! - крикнул Ольховая Чурка. И правда, над морем уже заря занялась. Змей оглянулся. Тут Ольховая Чурка и девятую голову змею отрубил. Младшая царевна выбежала из-за камня, взяла Ольховую Чурку за руку и стала звать во дворец: хотелось ей отцу показать своего спасителя. Но он велел ей одной идти во дворец, а подарок ее - именное кольцо - спрятал в карман. Ольховая Чурка пошел к избушке старой вдовы и лег спать. Совсем нем- ного удалось ему поспать, разбудили его радостные крики с улицы. - Почему там кричат, чему радуются? - спрашивает Ольховая Чурка. - Э, родимый, - отвечает старушка-вдова, - ты все спишь, и про то не ведаешь, что солнышко ясное встало. Три года мы солнца не видали - как же тут не радоваться! Один только Ольховая Чурка на свете мог убить де- вятиглавого змея и освободить солнце. Хоть бы одним глазом на него взглянуть! Удильщик и Скалолом поглядывают на своего товарища: может он и есть Ольховая Чурка? Вышли все трое из избушки, пошли по городищу гулять. Говорят люди трем товарищам: - По всему царству ищут трех силачей, которые освободили утреннюю за- рю, месяц и солнышко ясное да еще избавили царство от страшных змеев. Царь обещал каждому из этих молодцев в жены ту царевну, которую тот спас. А еще обещал царь поделить между ними полцарства и половину сокро- вищ. Три дня прошло, а те молодцы никак не объявляются. На четвертый день приходят царские слуги в избушку старой вдовы и говорят: - У тебя какие-то три чужестранца живут. Вели им по приказу царя явиться во дворец. - Ну что ж, раз ведено, так надо идти, - говорит Ольховая Чурка. - Только надо нам нарядиться как следует. Нет ли у тебя, хозяйка, ка- кой-нибудь рваной одежки, что от мужа покойного осталась? Принесла вдова из подклети рваную одежду, молодцы натянули ее на себя и стали похожи на нищих бродяг. Так и пошли в царский дворец. Не пускают их слуги - не место нищим в царских палатах. Тогда Ольховая Чурка и го- ворит: - Позовите сюда младшую дочь царя. Пришла царевна, Ольховая Чурка вынул из кармана ее именное кольцо и говорит: - Признаешь ли свое кольцо, царевна? Тут царевна вскрикнула от радости и бросилась Ольховой Чурке на шею. Слуги диву даются! А царевна отстранила слуг и сказала: - Они победили змеев! Пришли они в ту палату, где был царь с царицей и со своими дочерьми. Разгневался было царь - зачем впустили бродяг - но младшая дочь подошла к царю и все рассказала. Тут и Удильщик и Скалолом показали свои кольца, и старшие дочери царя признали в них своих спасителей. Что лее оставалось делать - хоть и не по вкусу пришлись царю женихи, а свадьбу надо справить: не к лицу царю изменять своему слову. Но тут заговорил Ольховая Чурка: - Не надо нам ни царства, ни дочерей твоих, царь. Об одном только просим: дай нам царь, добрых коней и немного припасов, чтобы доехать до родной стороны. Обрадовался царь и щедро наградил молодцев. Только младшая дочь царя опечалилась: по душе ей пришелся Ольховая Чурка. И отправились три товарища в обратный путь. Едут они, едут, вдруг видят - стоит в лесу, недалеко от дороги, из- бушка. Избушка как избушка, но какие-то странные голоса оттуда слышны. Слез Ольховая Чурка с коня и обернулся горностаям. Вскарабкался на по- ленницу дров, под самое гнездо избушки. Слышит голос: - Вот едут убийцы моих сыновей! Думают скоро дома быть. Да не уйти им от меня! Ольховая Чурка тут догадался, что это мать тех змеев, Сюоятар. - А что ты им сделаешь? - спрашивает другой голос. - А напущу на них такой голод, что они совсем сил лишатся. А возле дороги накрою столы со всякой едой. Но как только они присядут к тем столам, тотчас умрут. Откуда им знать, что стоит лишь ударить трижды ме- чами по столам, как исчезнут эти столы, а вместе с ними и голод. - А если они догадаются? - спрашивает кто-то. - Если на этот раз они спасутся, - говорит Сюоятар, - то я напущу на них такую жажду, что они от слабости с коней валиться будут. А возле до- роги я наколдую озеро, и берестяные черпачки тут будут - только пей! Станут молодцы пить - тут им и смерть. А догадайся они мечами три раза по воде ударить, пропало бы озеро, и жажду их как рукой бы сняло. Ну а если они и на этот раз спасутся, то есть у меня про запас третья хит- рость: напущу на них такой сон, что они с коней попадают. А у самого края дороги три кровати поставлю. Как улягутся на них молодцы, тут и сгорят. На этот раз и меч им не поможет. Хитрее всех Ольховая Чурка, но если он эту тайну вслух выскажет, то навеки с белым светом распрощается. Выслушал это Ольховая Чурка, побежал от избушки горностаем, потом обернулся снова человеком. Идет к своим товарищам, задумался крепко, опечалился. А Скалолом и Удильщик начали его расспрашивать, о чем в из- бушке говорили и что за люди там живут. - А, пустое дело, - говорит Ольховая Чурка. - Там какието женщины от нечего делать болтали всякое. Поехали они дальше. Проехали немного, и напал на них такой голод - хоть ложись и умирай. И тут же, откуда ни возьмись, появились у дороги столы со всякой едой. Не успели Скалолом и Удильщик руки протянуть, что- бы взять по куску, как Ольховая Чурка ударил своим мечом три раза по столам, и они пропали. Рассердились товарищи: - Не дал нам поесть! А еда такая хорошая была. Ничего не сказал Ольховая Чурка, но все вдруг заметили, что есть им уже вовсе не хочется. Едут дальше. Проехали сколько-то, и напала на них такая жажда, что прямо умирают они от слабости. А у самой дороги вдруг озеро появилось, и берестяные черпачки на берегу положены. Не успели товарищи Ольховой Чур- ки с коней слезть, чтобы напиться, как тот ударил по воде три раза ме- чом, и озера как не бывало. А у путников жажда прошла. Едут дальше. Напал на них такой сон, что вот-вот с коней свалятся. И показались у края дороги три кровати с перинами и подушками пуховыми - только спи, отсыпайся. Соскочили Скалолом и Удильщик с коней, хотели бы- ло броситься на кровати. Тут Ольховая Чурка, не помня себя, закричал: - Постойте! Если вы ляжете на эти кровати, то погибнете! Рассердились товарищи на Ольховую Чурку, разгневались не на шутку: - Что ты нам ни есть, ни пить, ни спать не даешь? - говорят они. - Ты как хочешь, а мы ляжем - нет сил больше ехать. Видит Ольховая Чурка, что не послушаются они, а как сделать, чтобы заколдованные кровати исчезли, не знает. - Погодите, послушайте, что я вам скажу, - говорит Ольховая Чурка. - Эти кровати Сюоятар наколдовала. Если вы ляжете на них, то сгорите. Вы бы давно пропали, если бы не я. Про это колдовство я от самой Сюоятар слышал, когда ходил к той избушке... Только успел сказать эти слова, как превратился в ольховый чурбан, который старик некогда вытесал. Погоревали тут Удильщик и Скалолом, по- горевали, но что делать? Не оставаться же им тут на веки вечные. Поехали они дальше, своей дорогой. А сон с них так и слетел. В это самое время в доме старика и старухи с того красного платка, который Ольховая Чурка перед уходом к воронцу привязал, кровь закапала. Испугалась старуха, запричитала: - Беда случилась с моим ненаглядным сыночком, которого я три года в колыбели качала! Собралась старуха сына искать, из беды выручать. Старик уговаривает: - Куда ты, старая, пойдешь? И где ты его найдешь? Может, ему уже гла- за вороны выклевали, кости звери лесные растаскали? Только сама пропа- дешь. Но не послушалась старая, собрала в кошель еды, кошель на плечи, по- сох в руки - и вышла на дорогу, еще до солнышка. Спрашивает старушка у зари утренней: - Золотая зоренька, скажи, не видела ли моего сына, Ольховую Чурку? - Нет, - говорит заря, - не видела. Спроси у моего братца месяца, он высоко в небо поднимается и всюду заглядывает, может, он видел. Идет старушка день до самой ночи. Взошла полная луна. Старушка спра- шивает: - Месяц ясный, скажи, не видал ли сына моего, Ольховую Чурку? - Нет, - говорит месяц, - не видал. Я плохо в темных чащах вижу, а ты лучше спроси у старшего брата солнышка, оно во все уголки заглядывает, ничего от его глаз не скроется. Идет старушка всю ночь, утро, до самого полудня, когда солнце высоко поднялось. Спрашивает у солнца: - Солнышко светлое, скажи, не видало ли ты сына моего, Ольховую Чур- ку? - Знаю я, где Ольховая Чурка. Он меня от змея девятиглавого освобо- дил, а я вот его беде помочь не могу. И рассказало солнышко, где и как найти Ольховую Чурку. Приходит ста- рушка на ту лесную опушку, где Ольховая Чурка остался лежать, увидела деревянную куклу, узнала сразу - как не узнать, коли три года ее качала - припала к ней и запричитала: - Сынок мой единственный, ненаглядный, что с тобой приключилось? На кого ты меня, старую, покинул? Плачет старушка над Ольховой Чуркой. Упала слеза горячая на деревян- ную куклу - ожил Ольховая Чурка, вскочил на ноги - молодец молодцом, как и раньше был! - Долго же я спал! - говорит Ольховая Чурка. - Век бы спал, сыночек, если бы не я, - отвечает мать. Вернулись мать с сыном домой. Старик им сильно обрадовался. Стали они жить, не тужить. Может, и нынче еще Ольховая Чурка со стариком и старуш- кой живет, а может, опять пошел дело себе по плечу искать. Как знать? Жил был однажды дровосек, и было у них с женой семеро сыновей: два близнеца по десять лет, два близнеца по девять лет, два близнеца по во- семь лет и один младшенький семи лет. Он был очень маленький и молчали- вый. Когда он родился, то был ростом не больше вашего пальца, поэтому его и назвали Мальчик-с-пальчик. Он был очень умен, хотя родители и братья считали его дурачком, поскольку он все время молчал. Но зато он отлично умел слушать собеседника. Дровосек был очень беден, и семья пос- тоянно жила впроголодь. Однажды случилась засуха, и погиб весь урожай. Везде наступил голод. Однажды вечером дровосек сказал своей жене: - Что же нам делать? Я люблю своих сыновей, но мое сердце разрывается от боли, когда я вижу, что они умирают от голода. Завтра мы отведем их в чащу леса и оставим там. - Нет! Это было бы слишком жестоко, - вскричала его жена. Она понима- ла, что еды достать негде, но без памяти любила своих дорогих сыновей. - В лесу у них есть шанс спастись, - сказал дровосек. - А дома они уж точно умрут. Его жена зарыдала и согласилась. Мальчик-с-пальчик не спал и слышал весь разговор родителей. Он момен- тально придумал план. Он вышел во двор, наполнил свои карманы блестящей галькой и вернулся домой спать. Наутро дровосек повел сыновей далеко в лес. Пока он рубил деревья, дети собирали хворост. Потихоньку дровосек все отходил от детей дальше и дальше, пока совсем не потерял их из виду. В одиночестве он вернулся домой. Когда мальчики увидели, что их отец исчез, они очень испугались. Но Мальчик-с-пальчик знал дорогу домой, потому что пока они шли, он бросал из карманов блестящие камешки, по которым можно было вернуться назад. Поэтому он сказал братьям: - Не плачьте. Идите за мной, и я приведу вас обратно к дому. Следуя за младшим братом, дети пришли домой. Они сели на скамеечку, боясь войти в дом, и стали прислушиваться к тому, что происходило внут- ри. Они не подозревали, что пока их не было дома, у дровосека произошел приятный сюрприз. Человек, который давнымдавно занимал у него деньги, наконец-то вернул свой долг, и дровосек с женой на радостях накупили много вкусной еды. Когда голодные муж с женой сели есть, жена начала опять плакать: - Как бы я хотела, чтобы мои дорогие сыночки были сейчас здесь. Я бы приготовила им вкусный обед. Мальчики услышали ее. - Мы здесь, матушка! - закричали они. Они вбежали в дом и сели за вкусный ужин. Радостная семья счастливо зажила вновь. Но скоро деньги кончились, и дровосек опять впал в отчаянье. Он сказал жене, что опять уведет детей в лес, но теперь уже подальше и поглубже. Мальчик-с-пальчик опять услышал их разговор. Он решил снова набрать камешков, но не смог, так как все двери были заперты на замки. На следующий день, перед их уходом, матушка дала им на завтрак хлеба. Мальчик-с-пальчик не стал есть свой кусок, а припрятал его, чтобы по крошкам разбросать его вдоль дороги вместо камешков. Они зашли в самую глубокую чащу леса. Пока дети трудились в поте ли- ца, отец оставил их и скрылся. Мальчик-спальчик ничуть не волновался, поскольку был уверен, что найдет дорогу к дому по хлебным крошкам. Но когда он стал их искать, то обнаружил, что птицы съели все хлебные крош- ки. Дети в отчаянии плутали и плутали по лесу. Наступила ночь, и подул холодный сильный ветер. Мальчики промочили свои ботинки. Пошел сильный холодный дождь. Мальчик-спальчик вскарабкался на дерево посмотреть, не видно ли дороги домой. Далеко в левой стороне он увидел огонек. Он слез с дерева и повел братьев налево. На краю леса они увидели домик с огоньками в окошечках. Они постуча- лись в дверь, и женский голос ответил им, что они могут войти. Они вошли и Мальчик-с-пальчик сказал женщине, вышедшей к ним навстречу: - Мадам! Мы потерялись в лесу. Не будете ли вы так добры разрешить нам переночевать здесь? - Ах, вы, бедные крошки! - запричитала женщина. - Знаете ли вы, что этот дом принадлежит страшному людоеду, который обожает маленьких мальчиков? Сбившись в кучку, холодные, промокшие до костей, голодные мальчики стояли в нерешительности у двери. - Что же нам делать? - спросил Мальчик-с-пальчик. - Если мы опять пойдем в лес, волки уж точно съедят нас. Может быть, ваш муж окажется добрее волков. - Хорошо, - ответила жена людоеда. - Входите и согрейтесь у огня. Едва мальчики успели просушить свою мокрую одежду, раздался жуткий стук в дверь. Это пришел людоед! Его жена быстро спрятала детей под кро- вать и отворила дверь людоеду. Людоед ввалился в комнату и сел за стол есть. Вдруг он начал принюхиваться. - Я чувствую запах живого мяса, - заревел людоед страшным голосом. - Я зарезала сегодня гуся, - сказала жена. - Я чувствую запах человеческого мяса, - еще громче заорал людоед. - Ты не обманешь меня. Он подошел к кровати и заглянул под нее. Он вытащил за ноги мальчиков одного за другим. - Отлично! - захохотал он. - Семь лакомых молоденьких мальчиков. Я приготовлю из них отличный десерт для вечеринки, на которую я пригласил моих друзей. Мальчики упали на колени и стали умолять людоеда пощадить их, но лю- доед пожирал их глазами, смачно облизываясь. Он наточил свой большой нож и схватил одного из мальчиков. Но не успел он замахнуться ножом, чтобы разрезать мальчика, как его жена подбежала к нему и, схватив его за ру- ку, сказала: - Совершенно незачем делать это сегодня. Мы успеем убить их и завтра. - Замолчи! - заорал людоед. Его жена быстро заговорила: - Но они испортятся, пока ты соберешься их съесть. У нас в погребе очень много мяса. - Ты права, - сказал людоед, отпуская мальчика. - Хорошенько накорми их и положи в постель. Мы подержим их несколько дней, чтобы они потолс- тели и стали вкуснее. Добрая женщина была рада, что приключение закончилось так благополуч- но. Она сытно накормила их и уложила в комнате, где спали ее собственные дочери - молодые людоедки. Они все спали на одной большой кровати, и у каждой на голове была золотая корона. Они все были очень страшные: с крошечными глазками, крючковатыми носами и огромным ртом, из которого выставлялись гигантские острые зубы. В комнате стояла еще одна большая кровать. Жена людоеда уложила на нее мальчиков. Мальчик-с-пальчик заметил золотые короны на головах людоедок. Он по- думал: "А вдруг людоед изменит свое решение и захочет зарезать нас ночью?" Он собрал шапки братьев и надел их на головы людоедских дочерей, а их золотые короны на своих братьев. И стал ждать. Он оказался прав. Людоед, проснувшись, пожалел о своем намерении и решил действовать немедленно. Взяв в руку длинный-предлинный нож, он поспешил в соседнюю комнату. Он подошел к кровати, где спали мальчики, и стал ощупывать их головы. Нащупав золотые короны, людоед страшно испу- гался и запричитал: - Я чуть было не зарезал моих маленьких девочек, хорошеньких людоедо- чек. Он подошел к другой кровати и нащупав шапочки сказал: - А, вот и они. Довольный, он быстро зарезал семерых своих дочерей и радостный отпра- вился спать дальше. Когда Мальчик-с-пальчик услышал, что людоед опять захрапел, он разбу- дил своих братьев. Они быстро оделись и убежали из этого дома. На следующее утро людоед проснулся пораньше, чтобы успеть приготовить гостям вкусные мясные кушанья. Он отправился в детскую комнату, где, к своему ужасу, увидел семерых мертвых людоедочек. - Они поплатятся за этот фокус, - в бешенстве заорал он и затопал но- гами. Он достал из сундука семимильные сапоги и поспешил вслед за братьями. Он пересек полгосударства за несколько шагов и вскоре оказался на доро- ге, по которой бежали мальчики. Они уже были близко к отцовскому дому, когда услышали позади себя сопение людоеда. Он перепрыгивал с горы на гору, перешагивал огромные реки, словно маленькие лужицы. Мальчик-с-пальчик заметил в скале пещеру и быстро спрятался в нее вместе с братьями. Через несколько секунд появился людоед. Он очень ус- тал, так как семимильные сапоги натерли ему ноги, и поэтому решил при- лечь отдохнуть. Он повалился на землю, где находились братья, и захра- пел. Мальчик-с-пальчик сказал: - Не беспокойтесь и бегите быстрей домой, пока он спит. Увидимся поз- же. Мальчики убежали и скрылись в доме родителей. Между тем Мальчик-с-пальчик стащил с храпящего людоеда семимильные сапоги и надел их на себя. Конечно же, они были очень большие. Но секрет состоял в том, что они могли и увеличиваться и уменьшаться в зависимости от размера но- ги, надевшего их человека. В секунду сапоги уменьшились и стали впору Мальчику-с-пальчику. Он отправился в них к людоедской жене и сказал ей: - Разбойники напали на вашего мужа и требуют выкуп, иначе они убьют его. Он попросил меня сообщить вам об этом и приказал собрать все его золото для выкупа. Он не хочет умирать. Жена людоеда отдала ему все золотые монеты и ценные вещи людоеда. Мальчик-с-пальчик поспешил домой с мешком денег за плечами. Людоед, проснувшись, обнаружил пропажу семимильных сапог. Но без них он не мог разыскать братьев и огорченный отправился домой. Семья Мальчика-с-пальчика очень гордилась им. - Мой младший сынок хоть и очень мал ростом, - говорила его мать, - зато очень умен. Далеко-далеко, в той стране, куда улетают от нас на зиму ласточки, жил король. У него было одиннадцать сыновей и одна дочка, Элиза. Одиннадцать братьев-принцев уже ходили в школу; на груди у каждого красовалась звезда, а сбоку гремела сабля; писали они на золотых досках алмазными грифелями и отлично умели читать, хоть по книжке, хоть наи- зусть - все равно. Сразу было слышно, что читают настоящие принцы! Сест- рица их Элиза сидела на скамеечке из зеркального стекла и рассматривала книжку с картинками, за которую было заплачено полкоролевства. Да, хорошо жилось детям, только недолго! Отец их, король той страны, женился на злой королеве, которая невзлю- била бедных детей. Им пришлось испытать это в первый же день: во дворце шло веселье, и дети затеяли игру в гости, но мачеха вместо разных пирож- ных и печеных яблок, которых они всегда получали вдоволь, дала им чайную чашку песку и сказала, что они могут представить себе, будто это угоще- ние. Через неделю она отдала сестрицу Элизу на воспитание в деревню ка- ким-то крестьянам, а прошло еще немного времени, и она успела столько наговорить королю о бедных принцах, что он больше и видеть их не хотел. - Летите-ка подобру-поздорову на все четыре стороны! - сказала злая королева. - Летите большими птицами без голоса и промышляйте о себе са- ми! Но она не могла сделать им такого зла, как бы ей хотелось, - они превратились в одиннадцать прекрасных диких лебедей, с криком вылетели из дворцовых окон и понеслись над парками и лесами. Было раннее утро, когда они пролетали мимо избы, где спала еще креп- ким сном их сестрица Элиза. Они принялись летать над крышей, вытягивали свои гибкие шеи и хлопали крыльями, но никто не слышал и не видел их; так им пришлось улететь ни с чем. Высоко-высоко взвились они к самым об- лакам и полетели в большой темный лес, что тянулся до самого моря. Бедняжечка Элиза стояла в крестьянской избе и играла зеленым листоч- ком - других игрушек у нее не было; она проткнула в листе дырочку, смот- рела сквозь нее на солнышко, и ей казалось, что она видит ясные глаза своих братьев; когда же теплые лучи солнца скользили по ее щеке, она вспоминала их нежные поцелуи. Дни шли за днями, один как другой. Колыхал ли ветер розовые кусты, росшие возле дома, и шептал розам: "Есть ли кто-нибудь красивее вас?" - розы качали головками и говорили: "Элиза красивее". Сидела ли в воскрес- ный день у дверей своего домика какая-нибудь старушка, читавшая псал- тырь, а ветер переворачивал листы, говоря книге: "Есть ли кто набожнее тебя?" книга отвечала: "Элиза набожнее!" И розы и псалтырь говорили су- щую правду. Но вот Элизе минуло пятнадцать лет, и ее отправили домой. Увидав, ка- кая она хорошенькая, королева разгневалась и возненавидела падчерицу. Она с удовольствием превратила бы ее в дикого лебедя, да нельзя было сделать этого сейчас же, потому что король хотел видеть свою дочь. И вот рано утром королева пошла в мраморную, всю убранную чудными коврами и мягкими подушками купальню, взяла трех жаб, поцеловала каждую и сказала первой: - Сядь Элизе на голову, когда она войдет в купальню; пусть она станет такою же тупой и ленивой, как ты! А ты сядь ей на лоб! - сказала она другой. - Пусть Элиза будет такой же безобразной, как ты, и отец не уз- нает ее! Ты же ляг ей на сердце! - шепнула королева третьей жабе. - Пусть она станет злонравной и мучиться от этого! Затем она спустила жаб в прозрачную воду, и вода сейчас же вся позе- ленела. Позвав Элизу, королева раздела ее и велела ей войти в воду. Эли- за послушалась, и одна жаба села ей на темя, другая на лоб, а третья на грудь; но Элиза даже не заметила этого, и, как только вышла из воды, по воде поплыли три красных мака. Если бы жабы не были отравлены поцелуем ведьмы, они превратились бы, полежав у Элизы на голове и на сердце, в красные розы; девушка была так набожна и невинна, что колдовство никак не могло подействовать на нее. Увидав это, злая королева натерла Элизу соком грецкого ореха, так что она стала совсем коричневой, вымазала ей личико вонючей мазью и спутала ее чудные волосы. Теперь нельзя было и узнать хорошенькую Элизу. Даже отец ее испугался и сказал, что это не его дочь. Никто не признавал ее, кроме цепной собаки да ласточек, но кто же стал бы слушать бедных тва- рей! Заплакала Элиза и подумала о своих выгнанных братьях, тайком ушла из дворца и целый день брела по полям и болотам, пробираясь к лесу. Элиза и сама хорошенько не знала, куда надо ей идти, но так истосковалась по своим братьям, которые тоже были изгнаны из родного дома, что решила ис- кать их повсюду, пока не найдет. Недолго пробыла она в лесу, как уже настала ночь, и Элиза совсем сби- лась с дороги; тогда она улеглась на мягкий мох, прочла молитву на сон грядущий и склонила голову на пень. В лесу стояла тишина, воздух был та- кой теплый, в траве мелькали, точно зеленые огоньки, сотни светлячков, а когда Элиза задела рукой за какой-то кустик, они посыпались в траву звездным дождем. Всю ночь снились Элизе братья: все они опять были детьми, играли вместе, писали грифелями на золотых досках и рассматривали чудеснейшую книжку с картинками, которая стоила полкоролевства. Но писали они на досках не черточки и нулики, как бывало прежде, - нет, они описывали все, что видели и пережили. Все картины в книжке были живые: птицы рас- певали, а люди сходили со страниц и разговаривали с Элизой и ее братьями; но стоило ей захотеть перевернуть лист, - они впрыгивали об- ратно, иначе в картинках вышла бы путаница. Когда Элиза проснулась, солнышко стояло уже высоко; она даже не могла хорошенько видеть его за густою листвой деревьев, но отдельные лучи его пробирались между ветвями и бегали золотыми зайчиками по траве; от зеле- ни шел чудный запах, а птички чуть не садились Элизе на плечи. Невдалеке слышалось журчание источника; оказалось, что тут бежало несколько больших ручьев, вливавшихся в пруд с чудным песчаным дном. Пруд был ок- ружен живой изгородью, но в одном месте дикие олени проломали для себя широкий проход, и Элиза могла спуститься к самой воде. Вода в пруду была чистая и прозрачная; не шевели ветер ветвей деревьев и кустов, можно бы- ло бы подумать, что и деревья и кусты нарисованы на дне, так ясно они отражались в зеркале вод. Увидав в воде свое лицо, Элиза совсем перепугалась, такое оно было черное и гадкое; и вот она зачерпнула горсть воды, потерла глаза и лоб, и опять заблестела ее белая нежная кожа. Тогда Элиза разделась совсем и вошла в прохладную воду. Такой хорошенькой принцессы поискать было по белу свету! Одевшись и заплетя свои длинные волосы, она пошла к журчащему источ- нику, напилась воды прямо из пригоршни и потом пошла дальше по лесу, са- ма не зная куда. Она думала о своих братьях и надеялась, что бог не по- кинет ее: это он ведь повелел расти диким лесным яблокам, чтобы напитать ими голодных; он же указал ей одну из таких яблонь, ветви которой гну- лись от тяжести плодов. Утолив голод, Элиза подперла ветви палочками и углубилась в самую чащу леса. Там стояла такая тишина, что Элиза слышала свои собственные шаги, слышала шуршанье каждого сухого листка, попадав- шегося ей под ноги. Ни единой птички не залетало в эту глушь, ни единый солнечный луч не проскальзывал сквозь сплошную чащу ветвей. Высокие стволы стояли плотными рядами, точно бревенчатые стены; никогда еще Эли- за не чувствовала себя такой одинокой. Ночью стало еще темнее; во мху не светилось ни единого светлячка. Пе- чально улеглась Элиза на траву, и вдруг ей показалось, что ветви над ней раздвинулись, и на нее глянул добрыми очами сам господь бог; маленькие ангелочки выглядывали из-за его головы и из-под рук. Проснувшись утром, она и сама не знала, было ли то во сне или наяву. Отправившись дальше, Элиза встретила старушку с корзинкой ягод; ста- рушка дала девушке горсточку ягод, а Элиза спросила ее, не проезжали ли тут, по лесу, одиннадцать принцев. - Нет, - сказала старушка, - но вчера я видела здесь на реке одиннад- цать лебедей в золотых коронах. И старушка вывела Элизу к обрыву, под которым протекала река. По обо- им берегам росли деревья, простиравшие навстречу друг другу свои длин- ные, густо покрытые листьями ветви. Те из деревьев, которым не удавалось сплести своих ветвей с ветвями их братьев на противоположном берегу, так вытягивались над водой, что корни их вылезали из земли, и они все же до- бивались своего. Элиза простилась со старушкой и пошла к устью реки, впадавшей в отк- рытое море. И вот перед молодой девушкой открылось чудное безбрежное море, но на всем его просторе не виднелось ни одного паруса, не было ни единой ло- дочки, на которой бы она могла пуститься в дальнейший путь. Элиза пос- мотрела на бесчисленные валуны, выброшенные на берег морем, - вода отш- лифовала их так, что они стали совсем гладкими и круглыми. Все остальные выброшенные морем предметы: стекло, железо и камни - тоже носили следы этой шлифовки, а между тем вода была мягче нежных рук Элизы, и девушка подумала: "Волны неустанно катятся одна за другой и наконец шлифуют са- мые твердые предметы. Буду же и я трудиться неустанно! Спасибо вам за науку, светлые быстрые волны! Сердце говорит мне, что когда-нибудь вы отнесете меня к моим милым братьям!" На выброшенных морем сухих водорослях лежали одиннадцать белых лебе- диных перьев; Элиза собрала и связала их в пучок; на перьях еще блестели капли - росы или слез, кто знает? Пустынно было на берегу, но Элиза не чувствовала этого: море представляло собою вечное разнообразие; в нес- колько часов тут можно было насмотреться больше, чем в целый год где-ни- будь на берегах пресных внутренних озер. Если на небо надвигалась большая черная туча и ветер крепчал, море как будто говорило: "Я тоже могу почернеть!" - начинало бурлить, волноваться и покрывалось белыми барашками. Если же облака были розоватого цвета, а ветер спал, - море было похоже на лепесток розы; иногда оно становилось зеленым, иногда бе- лым; но какая бы тишь ни стояла в воздухе и как бы спокойно ни было само море, у берега постоянно было заметно легкое волнение, - вода тихо взды- малась, словно грудь спящего ребенка. Когда солнце было близко к закату, Элиза увидала вереницу летевших к берегу диких лебедей в золотых коронах; всех лебедей было одиннадцать, и летели они один за другим, вытянувшись длинною белою лентой, Элиза взоб- ралась наверх и спряталась за куст. Лебеди спустились недалеко от нее и захлопали своими большими белыми крыльями. В ту же самую минуту, как солнце скрылось под водой, оперение с лебе- дей вдруг спало, и на земле очутились одиннадцать красавцев принцев, Элизиных братьев! Элиза громко вскрикнула; она сразу узнала их, несмотря на то, что они успели сильно измениться; сердце подсказало ей, что это они! Она бросилась в их объятия, называла их всех по именам, а они-то как обрадовались, увидав и узнав свою сестрицу, которая так выросла и похорошела. Элиза и ее братья смеялись и плакали и скоро узнали друг от друга, как скверно поступила с ними мачеха. - Мы, братья, - сказал самый старший, - летаем в виде диких лебедей весь день, от восхода до самого заката солнечного; когда же солнце захо- дит, мы опять принимаем человеческий образ. Поэтому ко времени захода солнца мы всегда должны иметь под ногами твердую землю: случись нам пре- вратиться в людей во время нашего полета под облаками, мы тотчас же упа- ли бы с такой страшной высоты. Живем же мы не тут; далеко-далеко за мо- рем лежит такая же чудная страна, как эта, но дорога туда длинна, прихо- дится перелетать через все море, а по пути нет ни единого острова, где бы мы могли провести ночь. Только по самой середине моря торчит не- большой одинокий утес, на котором мы кое-как и можем отдохнуть, тесно прижавшись друг к другу. Если море бушует, брызги воды перелетают даже через наши головы, но мы благодарим бога и за такое пристанище: не будь его, нам вовсе не удалось бы навестить нашей милой родины - и теперь-то для этого перелета нам приходится выбирать два самых длинных дня в году. Лишь раз в год позволено нам прилетать на родину; мы можем оставаться здесь одиннадцать дней и летать над этим большим лесом, откуда нам виден дворец, где мы родились и где живет наш отец, и колокольня церкви, где покоится наша мать. Тут даже кусты и деревья кажутся нам родными; тут по равнинам по-прежнему бегают дикие лошади, которых мы видели в дни нашего детства, а угольщики по-прежнему поют те песни, под которые мы плясали детьми. Тут наша родина, сюда тянет нас всем сердцем, и здесь-то мы наш- ли тебя, милая, дорогая сестричка! Два дня еще можем мы пробыть здесь, а затем должны улететь за море, в чужую страну! Как же нам взять тебя с собой? У нас нет ни корабля, ни лодки! - Как бы мне освободить вас от чар? - спросила братьев сестра. Так они проговорили почти всю ночь и задремали только на несколько часов. Элиза проснулась от шума лебединых крыл. Братья опять стали птицами и летали в воздухе большими кругами, а потом и совсем скрылись из виду. С Элизой остался только самый младший из братьев; лебедь положил свою го- лову ей на колени, а она гладила и перебирала его перышки. Целый день провели они вдвоем, к вечеру же прилетели и остальные, и когда солнце село, все вновь приняли человеческий образ. - Завтра мы должны улететь отсюда и сможем вернуться не раньше буду- щего года, но тебя мы не покинем здесь! - сказал младший брат. - Хватит ли у тебя мужества улететь с нами? Мои руки довольно сильны, чтобы про- нести тебя через лес, - неужели же мы все не сможем перенести тебя на крыльях через море? - Да, возьмите меня с собой! - сказала Элиза. Всю ночь провели они за плетеньем сетки из гибкого лозняка и тростни- ка; сетка вышла большая и прочная; в нее положили Элизу. Превратившись на восходе солнца в лебедей, братья схватили сетку клювами и взвились с милой, спавшей крепким сном, сестрицей к облакам. Лучи солнца светили ей прямо в лицо, поэтому один из лебедей полетел над ее головой, защищая ее от солнца своими широкими крыльями. Они были уже далеко от земли, когда Элиза проснулась, и ей показа- лось, что она видит сон наяву, так странно было ей лететь по воздуху. Возле нее лежали ветка с чудесными спелыми ягодами и пучок вкусных ко- реньев; их набрал и положил к ней самый младший из братьев, и она благо- дарно улыбнулась ему, - сна догадалась, что это он летел над ней и защи- щал ее от солнца своими крыльями. Высоко-высоко летели они, так что первый корабль, который они увидели в море, показался им плавающею на воде чайкой. В небе позади них стояло большое облако - настоящая гора! - и на нем Элиза увидала движущиеся ис- полинские тени одиннадцати лебедей и свою собственную. Вот была картина! Таких ей еще не приходилось видеть! Но по мере того как солнце подыма- лось выше и облако оставалось все дальше и дальше позади, воздушные тени мало-помалу исчезли. Целый день летели лебеди, как пущенная из лука стрела, но все-таки медленнее обыкновенного; теперь ведь они несли сестру. День стал кло- ниться к вечеру, поднялась непогода; Элиза со страхом следила за тем, как опускалось солнце, одинокого морского утеса все еще не было видно. Вот ей показалось, что лебеди как-то усиленно машут крыльями. Ах, это она была виной того, что они не могли лететь быстрее! Зайдет солнце, - они станут людьми, упадут в море и утонут! И она от всего сердца стала молиться богу, но утес все не показывался. Черная туча приближалась, сильные порывы ветра предвещали бурю, облака собрались в сплошную гроз- ную свинцовую волну, катившуюся по небу; молния сверкала за молнией. Одним своим краем солнце почти уже касалось воды; сердце Элизы затре- петало; лебеди вдруг полетели вниз с неимоверною быстротой, и девушка подумала уже, что все они падают; но нет, они опять продолжали лететь. Солнце наполовину скрылось под водой, и тогда только Элиза увидала под собой утес, величиною не больше тюленя, высунувшего из воды голову. Солнце быстро угасало; теперь оно казалось только небольшою блестящею звездочкой; но вот лебеди ступили ногой на твердую почву, и солнце по- гасло, как последняя искра догоревшей бумаги. Элиза увидела вокруг себя братьев, стоявших рука об руку; все они едва умещались на крошечном уте- се. Море бешено билось об него и окатывало их целым дождем брызг; небо пылало от молний, и ежеминутно грохотал гром, но сестра и братья держа- лись за руки и пели псалом, вливавший в их сердца утешение и мужество. На заре буря улеглась, опять стало ясно и тихо; с восходом солнца ле- беди с Элизой полетели дальше. Море еще волновалось, и они видели с вы- соты, как плыла по темно-зеленой воде, точно несметные стаи лебедей, бе- лая пена. Когда солнце поднялось выше, Элиза увидала перед собой как бы плаваю- щую в воздухе гористую страну с массами блестящего льда на скалах; между скалами возвышался огромный замок, обвитый какими-то смелыми воздушными галереями из колонн; внизу под ним качались пальмовые леса и роскошные цветы, величиною с мельничные колеса. Элиза спросила, не это ли та стра- на, куда они летят, но лебеди покачали головами: она видела перед собой чудный, вечно изменяющийся облачный замок Фата-Морганы; туда они не сме- ли принести ни единой человеческой души. Элиза опять устремила свой взор на замок, и вот горы, леса и замок сдвинулись вместе, и из них образова- лись двадцать одинаковых величественных церквей с колокольнями и стрельчатыми окнами. Ей показалось даже, что она слышит звуки органа, но это шумело море. Теперь церкви были совсем близко, но вдруг превратились в целую флотилию кораблей; Элиза вгляделась пристальнее и увидела, что это просто морской туман, подымавшийся над водой. Да, перед глазами у нее были вечно сменяющиеся воздушные образы и картины! Но вот, наконец, показалась и настоящая земля, куда они летели. Там возвышались чудные горы, кедровые леса, города и замки. Задолго до захода солнца Элиза сидела на скале перед большою пещерой, точно обвешанной вышитыми зелеными коврами - так обросла она нежно-зеле- ными ползучими растениями. - Посмотрим, что приснится тебе тут ночью! - сказал младший из братьев и указал сестре ее спальню. - Ах, если бы мне приснилось, как освободить вас от чар! - сказала она, и эта мысль так и не выходила у нее из головы. Элиза стала усердно молиться Богу и продолжала свою молитву даже во сне. И вот ей пригрезилось, что она летит высоко-высоко по воздуху к замку Фата-Морганы и что фея сама выходит ей навстречу, такая светлая и прекрасная, но в то же время удивительно похожая на ту старушку, которая дала Элизе в лесу ягод и рассказала о лебедях в золотых коронах. - Твоих братьев можно спасти, - сказала она. - Но хватит ли у тебя мужества и стойкости? Вода мягче твоих нежных рук и все-таки шлифует камни, но она не ощущает боли, которую будут ощущать твои пальцы; у воды нет сердца, которое бы стало изнывать от страха и муки, как твое. Ви- дишь, у меня в руках крапива? Такая крапива растет здесь возле пещеры, и только она, да еще та крапива, что растет на кладбищах, может тебе при- годиться; заметь же ее! Ты нарвешь этой крапивы, хотя твои руки покроют- ся волдырями от ожогов; потом разомнешь ее ногами, ссучишь из полученно- го волокна длинные нити, затем сплетешь из них одиннадцать рубашекпанци- рей с длинными рукавами и набросишь их на лебедей; тогда колдовство ис- чезнет. Но помни, что с той минуты, как ты начнешь свою работу, и до тех пор, пока не окончишь ее, хотя бы она длилась целые годы, ты не должна говорить ни слова. Первое же слово, которое сорвется у тебя с языка, пронзит сердца твоих братьев, как кинжалом. Их жизнь и смерть будут в твоих руках! Помни же все это! И фея коснулась ее руки жгучею крапивой; Элиза почувствовала боль, как от ожога, и проснулась. Был уже светлый день, и рядом с ней лежал пучок крапивы, точно такой же, как та, которую она видела сейчас во сне. Тогда она упала на колени, поблагодарила Бога и вышла из пещеры, чтобы сейчас же приняться за работу. Своими нежными руками рвала она злую, жгучую крапиву, и руки ее пок- рывались крупными волдырями, но она с радостью переносила боль: только бы удалось ей спасти милых братьев! Потом она размяла крапиву голыми но- гами и стала сучить зеленое волокно. С заходом солнца явились братья и очень испугались, видя, что она стала немой. Они думали, что это новое колдовство их злой мачехи, но. Взглянув на ее руки, поняли они, что она стала немой ради их спасения. Самый младший из братьев заплакал; слезы его падали ей на руки, и там, куда упадала слезинка, исчезали жгучие волдыри, утихала боль. Ночь Элиза провела за своей работой; отдых не шел ей на ум; она дума- ла только о том, как бы поскорее освободить своих милых братьев. Весь следующий день, пока лебеди летали, она оставалась одна-одинешенька, но никогда еще время не бежало для нее с такой быстротой. Одна рубашка-пан- цирь была готова, и девушка принялась за следующую. Вдруг в горах послышались звуки охотничьих рогов; Элиза испугалась; звуки все приближались, затем раздался лай собак. Девушка скрылась в пе- щеру, связала всю собранную ею крапиву в пучок и села на него. В ту же минуту из-за кустов выпрыгнула большая собака, за ней другая и третья; они громко лаяли и бегали взад и вперед. Через несколько минут у пещеры собрались все охотники; самый красивый из них был король той страны; он подошел к Элизе - никогда еще не встречал он такой красавицы! - Как ты попала сюда, прелестное дитя? - спросил он, но Элиза только покачала головой; она ведь не смела говорить: от ее молчания зависела жизнь и спасение ее братьев. Руки свои Элиза спрятала под передник, что- бы король не увидал, как она страдает. - Пойдем со мной! - сказал он. - Здесь тебе нельзя оставаться! Если ты так добра, как хороша, я наряжу тебя в шелк и бархат, надену тебе на голову золотую корону, и ты будешь жить в моем великолепном дворце! - И он посадил ее на седло перед собой; Элиза плакала и ломала себе руки, но король сказал: - Я хочу только твоего счастья. Когда-нибудь ты сама поб- лагодаришь меня! И повез ее через горы, а охотники скакали следом. К вечеру показалась великолепная столица короля, с церквами и купола- ми, и король привел Элизу в свой дворец, где в высоких мраморных покоях журчали фонтаны, а стены и потолки были украшены живописью. Но Элиза не смотрела ни на что, плакала и тосковала; безучастно отдалась она в рас- поряжение прислужниц, и те надели на нее королевские одежды, вплели ей в волосы жемчужные нити и натянули на обожженные пальцы тонкие перчатки. Богатые уборы так шли к ней, она была в них так ослепительно хороша, что весь двор преклонился перед ней, а король провозгласил ее своей не- вестой, хотя архиепископ и покачивал головой, нашептывая королю, что лесная красавица, должно быть, ведьма, что она отвела им всем глаза и околдовала сердце короля. Король, однако, не стал его слушать, подал знак музыкантам, велел вызвать прелестнейших танцовщиц и подавать на стол дорогие блюда, а сам повел Элизу через благоухающие сады в великолепные покои, она же остава- лась по-прежнему грустною и печальною. Но вот король открыл дверцу в ма- ленькую комнатку, находившуюся как раз возле ее спальни. Комнатка вся была увешана зелеными коврами и напоминала лесную пещеру, где нашли Эли- зу; на полу лежала связка крапивного волокна, а на потолке висела спле- тенная Элизой рубашка-панцирь; все это, как диковинку, захватил с собой из леса один из охотников. - Вот тут ты можешь вспоминать свое прежнее жилище! - сказал король. - Тут и работа твоя; может быть, ты пожелаешь иногда поразвлечься среди всей окружающей тебя пышности воспоминаниями о прошлом! Увидав дорогую ее сердцу работу, Элиза улыбнулась и покраснела; она подумала о спасении братьев и поцеловала у короля руку, а он прижал ее к сердцу и велел звонить в колокола по случаю своей свадьбы. Немая лесная красавица стала королевой. Архиепископ продолжал нашептывать королю злые речи, но они не доходи- ли до сердца короля, и свадьба состоялась. Архиепископ сам должен был надеть на невесту корону; с досады он так плотно надвинул ей на лоб уз- кий золотой обруч, что всякому стало бы больно, но она даже не обратила на это внимания: что значила для нее телесная боль, если сердце ее изны- вало от тоски и жалости к милым братьям! Губы ее попрежнему были сжаты, ни единого слова не вылетело из них - она знала, что от ее молчания за- висит жизнь братьев, - зато в глазах светилась горячая любовь к доброму красивому королю, который делал все, чтобы только порадовать ее. С каж- дым днем она привязывалась к нему все больше и больше. О! Если бы она могла довериться ему, высказать ему свои страдания, но - увы! - она должна была молчать, пока не окончит своей работы. По ночам она тихонько уходила из королевской спальни в свою потаенную комнатку, похожую на пе- щеру, и плела там одну рубашку-панцирь за другой, но когда принялась уже за седьмую, у нее вышло все волокно. Она знала, что может найти такую крапиву на кладбище, но ведь она должна была рвать ее сама; как же быть? "О, что значит телесная боль в сравнении с печалью, терзающею мое сердце! - думала Элиза. - Я должна решиться! Господь не оставит меня!" Сердце ее сжималось от страха, точно она шла на дурное дело, когда пробиралась лунною ночью в сад, а оттуда по длинным аллеям и пустынным улицам на кладбище. На широких могильных плитах сидели отвратительные ведьмы; они сбросили с себя лохмотья, точно собирались купаться, разры- вали своими костлявыми пальцами свежие могилы, вытаскивали оттуда тела и пожирали их. Элизе пришлось пройти мимо них, и они так и таращили на нее свои злые глаза - но она сотворила молитву, набрала крапивы и вернулась домой. Лишь один человек не спал в ту ночь и видел ее - архиепископ; теперь он убедился, что был прав, подозревая королеву, итак, она была ведьмой и потому сумела околдовать короля и весь народ. Когда король пришел к нему в исповедальню, архиепископ рассказал ему о том, что видел и что подозревал; злые слова так и сыпались у него с языка, а резные изображения святых качали головами, точно хотели ска- зать: "Неправда, Элиза невинна!" Но архиепископ перетолковывал это по-своему, говоря, что и святые свидетельствуют против нее, неодобри- тельно качая головами. Две крупные слезы покатились по щекам короля, сомнение и отчаяние овладели его сердцем. Ночью он только притворился, что спит, на самом же деле сон бежал от него. И вот он увидел, что Элиза встала и скрылась из спальни; в следующие ночи повторилось то же самое; он следил за ней и видел, как она исчезала в своей потаенной комнатке. Чело короля становилось все мрачнее и мрачнее; Элиза замечала это, но не понимала причины; сердце ее ныло от страха и от жалости к братьям; на королевский пурпур катились горькие слезы, блестевшие, как алмазы, а лю- ди, видевшие ее богатые уборы, желали быть на месте королевы! Но скорос- коро конец ее работе; недоставало всего одной рубашки, и взором и знака- ми попросила его уйти; в эту ночь ей ведь нужно было кончить свою рабо- ту, иначе пропали бы задаром все ее страдания, и слезы, и бессонные но- чи! Архиепископ ушел, понося ее бранными словами, но бедняжка Элиза зна- ла, что она невинна, и продолжала работать. Чтобы хоть немножко помочь ей, мышки, шмыгавшие по полу, стали соби- рать и приносить к ее ногам разбросанные стебли крапивы, а дрозд, сидев- ший за решетчатым окном, утешал ее своею веселою песенкой. На заре, незадолго до восхода солнца, у дворцовых ворот появились одиннадцать братьев Элизы и потребовали, чтобы их впустили к королю. Им отвечали, что этого никак нельзя: король еще спал и никто не смел его беспокоить. Они продолжали просить, потом стали угрожать; явилась стра- жа, а затем вышел и сам король узнать, в чем дело. Но в эту минуту взош- ло солнце, и никаких братьев больше не было - над дворцом взвились один- надцать диких лебедей. Народ валом повалил за город посмотреть, как будут жечь ведьму. Жал- кая кляча везла телегу, в которой сидела Элиза; на нее накинули плащ из грубой мешковины; ее чудные длинные волосы были распущены по плечам, в лице не было ни кровинки, губы тихо шевелились, шепча молитвы, а пальцы плели зеленую пряжу. Даже по дороге к месту казни не выпускала она из рук начатой работы; десять рубашекпанцирей лежали у ее ног совсем гото- вые, одиннадцатую она плела. Толпа глумилась над нею. - Посмотрите на ведьму! Ишь, бормочет! Небось не молитвенник у нее в руках - нет, все возится со своими колдовскими штуками! Вырвем-ка их у нее да разорвем в клочки. И они теснились вокруг нее, собираясь вырвать из ее рук работу, как вдруг прилетели одиннадцать белых лебедей, сели по краям телеги и шумно захлопали своими могучими крыльями. Испуганная толпа отступила. - Это знамение небесное! Она невинна, - шептали многие, но не смели сказать этого вслух. Палач схватил Элизу за руку, но она поспешно набросила на лебедей одиннадцать рубашек, и... перед ней встали одиннадцать красавцев прин- цев, только у самого младшего не хватало одной руки, вместо нее было ле- бединое крыло: Элиза не успела докончить последней рубашки, и в ней не- доставало одного рукава. - Теперь я могу говорить! - сказала она. - Я невинна! И народ, видевший все, что произошло, преклонился перед ней, как пе- ред святой, но она без чувств упала в объятия братьев - так подействова- ли на нее неустанное напряжение сил, страх и боль. - Да, она невинна! - сказал самый старший брат и рассказал все, как было; и пока он говорил, в воздухе распространилось благоухание, точно от множества роз, - это каждое полено в костре пустило корни и ростки, и образовался высокий благоухающий куст, покрытый красными розами. На са- мой же верхушке куста блестел, как звезда, ослепительно белый цветок. Король сорвал его, положил на грудь Элизы, и она пришла в себя на ра- дость и на счастье! Все церковные колокола зазвонили сами собой, птицы слетелись целыми стаями, и ко дворцу потянулось такое свадебное шествие, какого не видал еще ни один король! Жила в деревне крестьянка. При ней жил сын ее Семен, неженатый еще. Жили они бедно: спали на соломе, одежонка на них старая, латаная и в рот им положить нечего. Жили они давно; тогда земли у крестьян было мало, а что и была, так неродящая была земля: что и посеет крестьянин, то вы- мерзнет, а не вымерзнет, так от засухи посохнет, а не посохнет, так вы- мокнет, а не вымокнет, так саранча пожрет. Получал Семен в городе пенсию за отца - копейку в месяц. Вот идет Семен однажды с деньгами, с копейкой, и видит: один человек надел собаке веревку на шею и удавливает ее. А собака-то маленькая, бе- ленькая, щенок. Семен к тому человеку: - Ты пошто щенка мучаешь? А тот ему: - А какое тебе дело? Хоть убью, хоть нет - не твое дело. - А ты продай мне его за копейку! - Бери! Отдал Семен последнюю копейку, взял щенка на руки и пошел домой. - Нет у меня коровы, нету лошади, зато щенок есть. Принес он щенка домой, а мать бранится: - Глупый ты у меня! Нам самим есть нечего, а он собак покупает! - Ничего, мама, - отвечает ей сын, - и щенок скотина: не мычит, так брешет. Через месяц Семен снова пошел в город за пенсией. Вышла копейка при- бавки, получил он две копейки. Идет он домой, а на дороге тот же человек кошку мучает. Подбежал Семен к нему: - Пошто ты живую тварь уродуешь? - А тебе-то что? Чай кошка-то моя! - Продай ее мне! - Купи, да кошка-то, гляди, дороже собаки. Сторговались за две копейки. Понес Семен кошку домой. Мать пуще прежнего забранилась на сына - и в тот день до вечера бранилась и на другой день с утра начала браниться. Прошел месяц. Пошел Семен опять в город за пенсией. Опять в прибавку вышла копейка: получил Семен три копейки. Идет Семен из города, а на дороге стоит тот же человек и змею давит. Семен сразу к нему: - Не убивай ее, эта змея вишь какая, я и не видал такую - должно, она не ядовитая. Лучше продай ее мне. Купил он змею за все деньги, сколько было у него, за три копейки, по- ложил ее за пазуху и пошел домой. Змея отогрелась и говорит: - Не жалей, Семен, что последние деньги на меня потратил. Я не прос- тая змея, а я змея Скарапея. Без тебя пришла бы мне смерть, а теперь я жива, и мой отец тебя отблагодарит. Пришел Семен домой и выпустил змею из-за пазухи. А мать как увидела змею, так на печку залезла и даже побранить сына не может: у нее язык отнялся с испуга. Змея же Скарапея заползла под печку, свернулась там и уснула. Вот и стали жить - собака белая да кошка серая, Семен с матерью да змея Скарапея, а всего пятеро. Невзлюбила мать Семена Скарапею-змею: то есть ей не даст и воды не поставит, то на хвост наступит. Говорит тогда Скарапея Семену: - Твоя мать обижает меня. Проводи меня к моему отцу. Поползла змея по дороге, а Семен следом пошел. Долго шел он за змеею - день и ночь, день и ночь. Обступили их темные дебри. Подумал Семен: куда он идет и как назад вернется? А змея утешает его: - Не бойся ничего, сейчас доползем, это уж змеиное царство началось, видишь? А я змеиного царя - дочь, и сейчас мы увидим моего отца. А те- перь слушай. Вот когда я скажу ему, как ты меня спас, он поблагодарит тебя и даст тебе много золота, а ты золото не бери, а попроси одно золо- тое кольцо, что у отца на пальце. Кольцо это волшебное. Отец для меня его бережет, а я хочу тебе его подарить. Пришел Семен со змеиной царевной к Змею-царю. Змей обрадовался доче- ри. Говорит он Семену: - Спасибо тебе, Семен, спас ты мне любимую дочь! Выдал бы я ее замуж за тебя, не пожалел бы, да есть у нее сговоренный жених. Бери у меня зо- лота сколько хочешь! Семен золото не берет, а говорит змеиному царю: - Дай мне кольцо с твоей руки, оно мне будет в память о твоей дочери. На нем, видишь, на твоем кольце, змеиная головка выдавлена и два зеленых камня, как глаза, горят. Задумался змеиный царь, а потом снял кольцо с руки и отдал Семену и сказал ему потихоньку на ухо, как надо действовать кольцом, чтобы вызы- вать волшебную силу. Попрощался Семен со змеиным царем и с дочерью его Скарапеей, а невда- леке тут стоял еще приемный сын змеиного царя - Аспид; так Семен и с ним попрощался. Пришел Семен домой, к матери. А ночью, как мать легла на покой, Семен переменил змеиное кольцо с пальца на палец, и в тот же момент явились перед ним двенадцать молодцов. - Здравствуй, новый хозяин! - говорят. - Чего тебе надобно? Семен им в ответ: - А насыпьте, братцы, муки амбар, да сахару, да масла немного. - Ладно, - молодцы говорят. И пропали. Проснулся Семен наутро, видит - мать корки сухие мочит да жует их старыми зубами. - Чего ж ты, мать, теста не поставила и не охаживаешь его? Поставила бы тесто и пирогов бы напекла. - Очнись, сынок! У нас второе лето муки и горсти нету. - А ты наведайся, мама, в амбар - гляди, и найдешь. - Да там и мыши с голоду подохли! Чего глядеть в пустое место? Нешто дверь пойти наглухо припереть. Пошла мать к амбару, тронула дверь, а дверь распахнулась, и мать Се- мена головой в муку так и упала. С тех пор они стали жить сытно. Половину муки Семен продал и купил на все деньги говядины, так у них и кошка с собакой каждый день котлеты ели, шерсть у них лосниться стала. И увидел однажды Семен видение во сне. Только он задремал, видит, как живую, прекрасную девицу, а проснулся - нету ее. Затосковал Семен по ней, а где она, и сам не знает. Переодел он змеиное кольцо с пальца на палец. И двенадцать молодцов - вот они. - Чего прикажешь, хозяин? - спрашивают. Семен им: так и так, говорит, видел я прекрасную девицу, а где она, не знаю, а туда-то мне и надобно. Глядь - и очутился Семен в другом царстве, где жила та самая прекрас- ная девица. Спросил он у тамошнего жителя о прекрасной девице. - Это которая? - спросил у Семена житель. Семен рассказал, какая была девица. - Так она царская дочь! - сказал ему житель. Переместил Семен кольцо и велел молодцам доставить его во дворец к царевне. Очутился он во дворце, видит он молодую царевну, и тут она еще лучше была, чем почудилась ему во сне. Вздохнул Семен - чего будешь делать? - и опять за кольцо: вызвал мо- лодцов и велел возвратить его домой. Вот живет он дома, да грустно ему без царевны: и пища не естся и бра- га не пьется. Смотрит на него мать: - Заболел ты, что ли, либо скучаешь о ком? - Скучаю, мама, - сказал Семен и рассказал, что с ним случилось. А мать, как услышала, испугалась: - И что ты удумал! Да разве можно крестьянскому сыну царевну любить? Цари-то люди ложные и лукавые, они и насмеются, и надругаются над тобой, и жизни тебя лишат, а уж дочь за тебя не выдадут! Женись-ка ты на бедной крестьянской девушке, глядишь - и счастливым будешь! А Семен одно говорит: иди, мать, да иди - сватай за меня царевну. А мать не идет, не хочет. Подумал Семен, что ему делать, и выдумал. Взялся он за свой змеиный перстень, вызвал молодцов. Те - вот они: - Чего надобно, хозяин? - А надобны мне хоромы и чтоб к утру были готовы. А для матери уст- ройте в хоромах богатые покои и в постель ей положите пуховую перину. Молодцы ему в ответ: - Построим хоромы, хозяин, и перину пухом набьем! Проснулась наутро Семенова мать, а подняться сразу не может: угрузла она в пуховой перине. Смотрит вокруг по горнице - узнать ничего не мо- жет: во сне, что ли, это или взаправду? Тут Семен к ней подошел и говорит: - Здравствуй, мама! Значит, все взаправду. Спрашивает она: - Откуда же у нас добро такое явилось? А сын ей в ответ: - Добро, мама, из добра явилось. Теперь и тебе жить покойнее будет, и мне за кого хочешь свататься можно - всем я ровня. Подумала мать: "Ишь, сын у меня какой умелый да удалый!" А сын ей опять за свое: - Ступай, матушка, к царю, царице и посватай за меня царевну. Огляделась мать, прошлась по хоромам. "Эко дивно стало у нас!" - видит она и решила: "А схожука я и вправду к царю, посватаю его дочку! Хоть и не ровня мы ему, да уж теперь нам до него недалече". И пошла. Приходит она в царскую избу, в столовую горницу. Царь с царицей в тот час чай пили и на блюдца дули, а молодая царевна в своей девичьей горен- ке приданое перебирала в сундуках. Вот царь с царицей в блюдца дуют, на Семенову мать не глядят. Из блю- дец брызги летят, чай проливается на скатерть, а чай с сахаром. Царь, а чай пить не умеет! Семенова мать и говорит: - Чай - не вода. Чего брызгаете? Царь глянул на нее: - А тебе чего надоть? Вышла мать на середину горницы, под матицу. - Здравствуйте, говорит, царь-государь-император. У вас товар, у нас купец. А не отдадите ли вашу дочь замуж за нашего сына? - А кто таков твой жених? Каких он родов, каких городов и какого отца сын? Мать в ответ: - Роду он крестьянского, деревни нездешней, а по отчеству Семен Его- рович. Не слыхал такого? Тут царица так и ахнула: - Да что ты, сватья, с ума, что ль, сошла? Мы в женихахто, как в сору каком, роемся - выбираем. Разве пойдет наша дочка за мужика? Обиделась Семенова мать за сына: - Это какой мужик, матушка, случится! Другой мужик - против него и десять царских сыновей ничего не стоят, а уж про девок-дочерей и гово- рить нечего! Таков вот и мой! Царь придумал здесь хитрость. - Пусть, говорит, твой жених от нашего избяного дворца да до вашего крыльца мост хрустальный построит. Тогда мы по такому мосту приедем же- нихово житье смотреть. Так-то. Вернулась Семенова мать к родному двору. В сенях ей попались навстре- чу собака с кошкой, гладкие стали. Мать в сердцах прогнала их прочь. "Ишь, - подумала, - только спят да едят! Какая от них польза!" Сказала она сыну: - Понапрасну ходила, не согласны они. Семен удивился: - Неужели не согласны? За меня-то? - А ты думал - обрадуются? А царь еще и посмеялся над нами: "Пусть, говорит, от нас до вас жених мост хрустальный построит, а мы к вам по хрусталю приедем в гости". - Это, мама, ничто для нас! Ночью Семен переметнул кольцо с одной руки на другую, вызвал молодцов и велел им построить к утру хрустальный мост, и чтоб мост от ихнего крыльца до царского избяного дворца поверх прошел, через все реки и ов- раги, и чтобы по мосту самосильная машина ходила. С полночи до зари повсюду окрест молотки стучали и пилы пилили. Семен вышел утром на крыльцо, глядит - а мост уж готов и по хрус- тальному мосту ходит самосильная машина. Семен к матери: - Ступай, мама, к царю теперь. Пусть они в гости к нам собираются, а я на самосильной машине туда подкачу! Пошла мать к царю. Только ступила она на мост, на хрусталь на самый, а хрусталь скользкий, тут ветер подул на нее сзади, она присела от страху, да так и покатилась до самого царского крыльца. Приходит она к царю: - Вчерась была я у вас, так вы мост велели построить жениху. Погляди в окошко - вот тебе и мост готов. Глянул царь в окошко: - Ишь ты! Ан правда - мост! Знать, жених-то умелец! Одел царь золотые парчевые штаны, надел корону, кликнул царицу и вы- шел на крыльцо. Пошатал он перила - прочно ли стоят? Похлопал ладонями по хрустальным кирпичам - не подделка ли? Нет, мост построен по доброте. Тут Семен на чудной самосильной машине подъехал. Отворяет он дверку в машине и говорит: - Садитесь, царь-государь с женою-супругой, пожалуйте к нам в гости. - Я-то с охотой, - царь говорит, - а вот жена моя как бы не оробела. Семен - к царице, а она руками машет: - Не поеду! Страсть какая! Сронят в реку, так что тут хорошего! Здесь явились вельможи к царю. Старший вельможа совет подает: - Надобно, государь, проехать, пример показать. Пусть не подумают, что ты оробел. Делать нечего. Влез царь с царицей в машину, а вельможи на запятках, на штырях повисли, за крючья уцепились. Засвистела, зашумела, загудела, задрожала машина, в звонок зазвонила, жаром-паром запыхтела, скакнула и поехала. Ехали, всю дорогу качались - спасибо, недалеко было, всего один мост переехать. Доехали до Семеновых хором; Семен из машины вышел, хотел царю дверку открыть, а уж вельможи вперед него поспели - волокут они из машины царя и царицу, поддувалами на них машут, в чувство их приводят, чтоб они опомнились. Царица серчает-кричит, а царь хоть и молчит, да, видно, ей поддакива- ет. - Ох, тошно! - шумит царица. - Ох, укачало, растрясло и растрепало! Ой, шут с тобой, где ты есть, жених-то? Бери девку, а мы-то уж обратно пешком пойдем. А далее вышло все по желанию Семена. Выдали за него девку-царевну, и стал он жить с женою. Сперва они хорошо жили, нечего сказать. Да случилось вот что. Пошел Семен с женою в лес гулять. Зашли они да- леко, уморились, легли под дерево и задремали. В то время проходил по лесу Аспид, приемный сын Змеяцаря. Аспид уви- дел кольцо на пальце Семена и от зависти превратился в гадюку. Он давно хотел, чтобы это кольцо было у него, он знал его волшебную силу и просил его у Змея. Однако Змей-царь не отдал Аспиду волшебного кольца и не ска- зал, как им надо орудовать. Обратился Аспид в прекрасную девицу, прекраснее молодой жены Семена, разбудил Семена и позвал за собой. "Тогда и кольцо мое будет", - подумал Аспид. А Семен поглядел на незнакомую прекрасную девицу, что манила его, и сказал ей: - Ступай, куда шла. Хоть ты и хороша, даже лучше моей жены, за тобой я не пойду. Сказал так Семен и опять заснул. Обратился тогда Аспид в прекрасного юношу, в молодца из молодцов. Вот разбудил он царевну, жену Семена, и красуется перед ней. "Ой, ктой-то! - подумала царевна. - Да он лучше Семена! Вот бы мне в женихи такого, когда я девкой была!" Приблизился Аспид к Семеновой жене и протянул ей руку. Царевна подня- лась с земли, поглядела на Семена, а у него сор на лице, ноздрями он пыль раздувает. - Ты чей? - спросила царевна у Аспида. - А я царский сын, по прозванию Молодец из Молодцов. - А я царская дочь! - Пойдем со мной, я тебя не обижу! - Пойдем, молодец! - сказала Семенова жена и подала Аспиду руку. Аспид нашептал на ухо царевне, научил ее, что надо сделать, а царевна на все согласилась. Тогда Аспид ушел. А он научил ее вызнать у Семена действие волшебного кольца и принести ему то самое кольцо. Вот пошла она с Семеном домой, взяла его за руку и спросила его, правда ли, что у него на пальце кольцо волшебное. И если он любит ее, пусть скажет, как это кольцо действует. Семен, по доброте, рассказал жене про свое кольцо. "Раз жена меня лю- бит, - подумал Семен, - пусть и о кольце моем знает, она мне зла не сде- лает". И надел Семен волшебное кольцо на палец жены. Когда кольцо понадобит- ся, его всегда можно взять обратно. А ночью царевна переместила кольцо с одного пальца на другой, и не- медля явились двенадцать молодцов: - Мы - вот они! Чем служить тебе, новая хозяйка? Царевна дает им наказ: - Служите мне вот чем. Возьмите вот эти хоромы да и мост хрустальный и перенесите их туда, где живет Молодец из Молодцов. Только и был женат Семен Егоров сын. Проснулся он с матерью - ничего у них нету, одна худая изба и амбар пустой, как прежде было. И остался Семен с одной матерью, да еще кошка и собака при них, всего четверо, а есть им, считай, нечего. Семен не вздохнул, не пожаловался. Вспомнил он, что мать ему говори- ла: не женись на царевне - не будет счастья. Не послушался он матери! Поглядел Семен с горя в окошко, видит - карета едет, а в ней - царь. Вышел царь из кареты как раз против Семенова окошка, смотрит - куда что делось: ни хором нету, ни хрустального моста, ни света, ни блеску - одна худая изба, а в окошко на царя Семен глядит. Царь как закричит: - А что тут такое? А где моя дочь-царевна? Ах ты обманщик! Семен вышел к царю. Сказал ему правду, как было: что царская дочь взяла у него волшебное кольцо и обманула его. Царь правде не поверил, а разгневался и велел посадить Семена в тюрьму, покуда он не скажет, где царская дочь. Увели у матери сына, не стало у нее кормильца. Оголодала старуха, кликнула она кошку и собаку, пошла побираться. Под одним окошком хлеба попросит, под другим съест. А тут захолодало, потемнело, лето состари- лось, к зиме пошло. Кошка и говорит собаке: - Пропадем мы все. Пойдем царевну сыщем и возьмем от нее волшебное кольцо. Нас хозяин от смерти спас, теперь мы его спасем. Собака была согласна. Она понюхала землю и побежала, а кошка за нею. Далеко им пришлось бежать. Сказывать скоро. А идти далеко. Бежали они, бежали, покуда не увидели хрустальный мост и Семеновы хо- ромы, в которых и они прежде жили. Собака осталась снаружи, а кошка пошла в хоромы. Забралась она в спальню, где спала царевна, Семенова обманщица. Увидела кошка: царевна во рту держит волшебное кольцо, меж зубов у нее оно блестит. Боится, знать, как бы не украли. Поймала кошка мышку, надкусила ей ухо и научила ее уму-разуму, что мышка должна сделать. Влезла мышка на кровать, неслышно прошла по царев- не и стала своим хвостиком свербить у нее в носу. Царевна чихнула, ртом дыхнула, кольцо на пол и покатилось. А кошка хвать кольцо - и в окно. Пока царевна проснулась, покуда она туда-сюда - кольца уж нету, и та мышка, что хвостиком у царевны в носу свербила, уж на кухне корочку грызет: она-де ни при чем. А кошка и собака домой бегут. Они не спят, не едят - им некогда, они торопятся. Бегут они через горы, через лесные дебри, плывут через реки и чистыми полями бегут. Кошка волшебное кольцо держит под языком, рта не разевает. Вот уже перед ними последняя река, а за рекою видна ихняя деревня, там и Семенова изба. Собака говорит кошке: - Садись ко мне на спину, а я поплыву. Да смотри, кольцо держи крепче в зубах, не оброни. Поплыли они по реке, доплыли до середины. Собака говорит: - Смотри, кошка, не говори: кольцо утопишь. Кошка молчит. Проплыли еще немного, собака опять: - Молчи, кошка! А кошка и так рта не открывает. Собака снова к ней: - Не вырони кольца-то! Молчи лучше! Кошка и сказала: - Да я молчу! - и уронила кольцо в реку. Выбрались они на берег и давай драться и ругаться. Собака визжит: - Это ты виновата, кошка-болтушка! А кошка в ответ: - Нет, это ты, брехунья! Зачем ты говорила, когда я молчала? А тут рыбаки вытащили сетью рыбу на берег и стали ее потрошить. Уви- дели они - кошка с собакой не ладят, подумали, что голодные, и бросили им рыбьи внутренности. Схватили кошка с собакой рыбьи внутренности, стали есть, съели немно- го, вдруг - хряп! - твердое попалось. Глядят - кольцо! Оставили они еду и побежали в деревню. Пробежали мимо своей избы - нет ли там хозяина? Глядят - нету его, а мать побирается. Побежали в го- род, в тюрьму, где Семен был. Взобралась кошка на тюремную ограду, ходит поверху, глядит, где Семен там, а не знает. Хочется ей помяукать, помурлыкать, да кольцо у нее под языком, боится обронить. К вечеру выглянул Семен в тюремное окно, хотел поглядеть на белый свет. Кошка увидела Семена и по дождевой трубе, а потом по стене забра- лась к Семену в каземат. Семен взял кошку на руки. "Вот, - думает, - хоть и кошка, а сердце у нее верное, помнит она меня!" Кошка мяукнула и обронила на пол волшебное кольцо. Поднял Семен кольцо и вызвал двенадцать молодцов. Те явились, тут как тут. - Здравствуй, дорогой старый хозяин, - говорят, - прикажи, чего тебе надобно, а мы живо исполним! Семен им говорит: - Перенесите откуда ни на есть мои хоромы сюда: и кто там живет, пусть в горницах будет, - я погляжу. И мост хрустальный приподымите да сюда его уставьте, а только другим концом отверните его от царской избы и опустите в соседнюю деревню. Все и было исполнено, как приказано Семеном. Хоромы его стали на мес- то, а в них оказалась молодая царевна с Аспидом своим. Ну, ушли они из Семеновых хором, пошли жить к отцу царевны, - куда же еще? Аспид же, как узнал, что это царевна кольцо потеряла, так от злости превратился в змею-гадюку. И не мог уже он обратно обратиться в молодца, потому что не проходила в нем злоба на царевну. Так и остался Аспид гадюкой; он только делал, что шипел на царевну и бранил ее. Тут отец царевны вспомнил про Семена. - Эх, - говорит, - а ведь Семен-то хоть и простой, да добрый малый был, а вот Аспид хоть и не простого рода, да ведь гадюка! А Семен с матерью опять в хоромах жили, и собака с кошкой при них. Семен на самосильной машине каждый день наведывается в соседнюю де- ревню: по хрустальному мосту дорога туда близкой стала. Слышно еще, Семен из той деревни жену себе берет; живет там одна де- вушка-сирота, прекраснее той царевны, вот ее и сватает Семен. Должно, так и будет - женится Семен на сироте, пойдут у них дети, и новая сказка начнется. Жил-был одинокий мельник, у которого было три ученика. Однажды он вызвал их к себе, чтобы поговорить о чем-то важном. - Как вы знаете, у меня нет детей, - сказал он. - Поэтому я хочу, чтобы один из вас унаследовал мельницу. Она достанется тому, кто найдет и приведет мне самую красивую на свете лошадь. Идите и через семь лет возвращайтесь с лошадьми. Самого младшего ученика звали Ганс. Он был ленив и глуп до такой сте- пени, что все только и смеялись над ним. - Куда ты пошел с нами, - говорили ему старшие ученики. - Если тебе даже и достанется мельница, ты не знаешь, как управлять ей. Но Ганс ничего не отвечал и упорно шел за ними. Ночью, когда Ганс уснул, братья убежали от него. Проснувшись, Ганс очень расстроился: "Что же мне теперь делать? - причитал он. - Я не смо- гу найти лошадь сам, в одиночку". Вдруг он увидел, что у него в головах сидит полосатый кот, который спрашивает его человеческим голосом: - Куда держишь путь, милый Ганс? - По правде сказать, я и сам не знаю, - ответил Ганс. - Ну, тогда я предлагаю тебе вот что. Пойдем со мной, обещай слу- шаться меня во всем ровно семь лет, а по истечении этого срока я дам те- бе самую распрекрасную лошадь на свете. - Я согласен, - сказал Ганс. - Уж если ты так умен, что умеешь гово- рить человеческим голосом, то я думаю, могу положиться на тебя. Кот привел Ганса в свой дворец, где множество слуг отмыли его, перео- дели и накормили чудесной едой. После этого они отвели его в роскошную комнату и уложили в шелковую белоснежную кровать. Каждый день Ганс старательно выполнял все приказания кота: рубил кус- тарник серебряным топором, поливал из золотой лейки розы в саду, стриг бриллиантовыми ножницами кустарник. Однажды, заметив, что его одежда стала ему тесна, а башмаки сноси- лись, он подумал: "А не прошло ли уже семь лет?", - и он спросил вечером кота: - Дорогой кот, я не знаю, сколько времени я нахожусь у вас, но не по- ра ли мне уже получить мою обещанную лошадь? - Еще не совсем пора, - ответил кот. - Сначала ты должен будешь пост- роить дом. Вот тебе серебряные гвозди, молоток и доски. Все из серебра строй! - Хорошо, - ответил Ганс и принялся за работу. Когда он все сделал, кот остался доволен и, поблагодарив его, повел на конюшню выбирать ло- шадь, какая ему понравится. Но все лошади были так хороши, что он не мог выбрать лучшую. - Мы сделаем вот как, - сказал кот. - Ты отправляйся на мельницу, а через три дня я сам приведу тебе лошадь. Ганс попрощался с котом, оделся в свою старую рваную одежду и пошел домой. Придя домой, он увидел двух других учеников, которые привели мельнику двух старых, грустных кляч. - А где твоя лошадь, Ганс? - спросили они. - Она будет здесь через три дня, - ответил Ганс. - Через три дня? - засмеялись старшие ученики. - Почему же не через три года? Что это за лошадь, которая плетется медленнее человека? Кто-то опять подшутил над тобой, дурачок! Мельник, увидев Ганса, рассердился. - Как ты мог заявиться на мою чистую мельницу в своих грязных лох- мотьях? - закричал он. - Убирайся вон? Ганс отправился жить в хлев. Три дня спустя, рано утром во двор мельницы въехала золотая карета, запряженная шестью резвыми лошадьми. Еще одна лошадь, привязанная сзади кареты, была красивее и статнее ос- тальных. На ней сидела необыкновенной красоты молодая принцесса. - Мельник! - позвала она. Мельник выскочил ей навстречу, беспрестанно кланяясь. Он отродясь не видел такого богатства. - Позови мне своего младшего ученика, великолепного Ганса, который служил у меня семь лет, - велела принцесса. - Он в коровьем хлеву, Ваше Высочество, - сказал смутившийся мельник. Из кареты вышли слуги, которые вынесли бочку чистой воды, они вымыли Ганса и одели его в роскошные одежды. - Мельник, - сказала принцесса, - эта лошадь для тебя от Ганса. - Я никогда не видел такой красивой лошади, - вскричал радостный мельник. - Мельница по праву теперь достанется Гансу. - Оставь это все себе, - сказала принцесса. Она усадила Ганса в каре- ту, и они умчались. Остановившись около серебряного дома, построенного Гансом, они увиде- ли, что он превратился в роскошный замок. Ганс и принцесса отправились туда. Наутро они поженились и прожили счастливо всю свою жизнь. Жила однажды в далекой деревушке маленькая прелестная девочка. Ее мать и бабушка любили ее без памяти. Бабушка сшила ей красную шапочку, которая была ей так к лицу, что все и стали звать девочку Красной Шапоч- кой. Однажды мама напекла целый противень пирогов и говорит дочке: - Красная Шапочка, бабушка заболела. Не отнесешь ли ты ей пирожков и горшочек свежевзбитого масла? Красная Шапочка тут же встала и отправилась к бабушке. А бабушка ее жила в другой деревне, за густым, диким лесом. Проходя через лес, она встретила волка. Волк хотел было ее съесть, но побоялся, поскольку недалеко работали дровосеки. Поэтому он придумал план. - Куда ты идешь, моя крошка? - спросил волк. - Повидать свою бабушку, - сказала Красная Шапочка. - У меня есть для нее горшочек свежевзбитого масла и пирожки. - И далеко тебе идти? - спросил волк. - Далеко, - ответила Красная Шапочка. - Ее дом довольно далеко отсю- да, первый с той стороны леса. - Я тоже хочу навестить бабушку, - сказал хитрый волк. - Я пойду этой тропинкой, а ты другой. Посмотрим, кто из нас первый доберется туда. Волк бросился бежать изо всех сил по самой короткой тропинке, а Красная Шапочка пошла по самой длинной дорожке. Она собирала цветы, пела веселые песни, играла с красивыми бабочками. Волк тем временем добежал до бабуш- киного дома. Он дважды постучал в дверь. - Кто там? - спросила Бабушка. - Это я, Красная Шапочка, - сказал волк голосом девочки. - Я принесла тебе пирожков и горшочек свежевзбитого масла. Бабушка лежала в постели, потому что болела. - Открой дверь и войди, - крикнула она. Волк ворвался в комнату. Он не ел целых три дня и был поэтому очень голоден. Он тотчас проглотил Бабушку. Потом он натянул на себя бабушкин халат, забрался на постель и стал поджидать Красную Шапочку, которая че- рез некоторое время пришла и постучалась в дверь. - Кто там? - спросил Волк бабушкиным голосом. Его голос был хриплым, но Красная Шапочка подумала, что у Бабушки болит горло. - Это я, Красная Шапочка, - сказала она. - Я принесла тебе пирожков и горшочек свежевзбитого масла. - Открой дверь и войди, - сказал волк таким ласковым голосом, нас- колько мог. Он натянул одеяло до самых глаз. - Поставь свою корзинку на стол и подойди ко мне, - сказал волк. Красная Шапочка подошла поближе. Она сказала: - Бабушка, какие у вас длинные руки! - Это чтобы получше обнимать тебя, моя дорогая, - сказал волк. - Бабушка, какие у вас длинные уши! - Это чтобы лучше слышать тебя, моя дорогая. - Бабушка, какие у вас большие глаза! - Это чтобы получше видеть тебя, моя дорогая. - Бабушка, какие у вас большие зубы! - Это чтобы съесть тебя! - сказал волк и проглотил Красную Шапочку. Он так громко зарычал своим жутким волчьим голосом, что дровосеки ус- лышали его. Они вбежали в дом с топорами. Они размахнулись своими топо- рами и убили волка. Из волчьего живота тотчас вылезли Бабушка с Красной Шапочкой, живые и здоровые. Они зарыли волка в лесу и пригласили дрово- секов на чай. К чаю были поданы вкусные пирожки со свежевзбитым маслом. Островок Сандрей, один из Внешних Гебридских островов, расположен к югу от острова Барры, и его омывает безбрежный Атлантический океан. Вок- руг островка кипят волны с белыми гребешками, а на берегу всегда дует соленый резкий ветер. Над островком, пронзительно крича, проносятся морские птицы: чайки с жалобными голосами и устрицееды, что, выпятив грудь и распластав крылья белым крестом, летают с криком: "Би-глик! Би-глик! Би-глик!" (Осторожней! Осторожней! Осторожней!) На этом островке когда-то жил один пастух. Жену его звали Мэриред. Она дружила с одной "мирной женщиной", как в старину называли фей. (А еще племя фей называли: "добрые соседи" и "маленький народец".) Эта фея была крошечная женщина с остреньким личиком, блестящими глаз- ками и смуглой кожей орехового цвета. Жила она в зеленом, поросшем тра- вой холмике, что возвышался неподалеку от дома пастуха. Каждый день фея семенила по тропинке к его дому, сразу же входила в комнату и, подойдя к очагу, где горел торф, снимала с огня и уносила с собой большой черный котел. Все это она проделывала молча, а перед самым ее уходом Мэриред ей говорила: В горн кузнец насыплет углей И чугун раскалит докрасна. Надо котел, полный костей, Ко мне принести дотемна. Вечером фея возвращалась и оставляла на пороге дома котел, полный вкусных мозговых косточек. И вот как-то раз пришлось Мэриред отправиться на остров Барру, в его главный город - Каслбей. Утром перед отъездом она сказала мужу: - Когда придет "мирная женщина", скажи ей, что я уехала в Каслбей. А она пусть возьмет котел, как всегда берет. Потом Мэриред уехала, а муж ее, оставшись один в доме, принялся кру- тить жгут из стеблей вереска. Немного погодя он услышал чьи-то легкие шаги, поднял голову и увидел, что к дому подходит "мирная женщина". И тут ему почему-то стало жутко. Он вспомнил вдруг все рассказы о том, как феи заколдовывают людей, вскочил с места и, как только "мирная женщина" подошла к порогу, захлопнул дверь. Надо сказать, что "маленький народец" очень вспыльчив и легко обижа- ется. Блестящие глазки феи засверкали гневом - так ее рассердила гру- бость пастуха. Она ступила ножкой на выступ под окном, а оттуда вскараб- калась на крышу. Потом наклонилась над дымовым отверстием и что-то крик- нула. Это был зловещий, пронзительный крик. Пастух в ужасе прижался к двери и вдруг увидел, как большой черный котел подпрыгнул раз, потом еще раз и... вылетел в дымоход. Но там его сейчас же ухватила чья-то сухонькая смуглая ручонка. Не скоро осмелился пастух открыть дверь своего дома, а когда открыл, феи уже не было. В тот же вечер Мэриред вернулась с корзинкой, полной свежей сельди, и первым долгом спросила мужа, почему котел не вернулся на свое место в очаге. - Ведь "мирная женщина" всегда возвращала его засветло, - добавила она. - Неужто позабыла? Не похоже это на нее. Тут муж рассказал ей про все, что с ним приключилось, пока она была в отъезде, а когда досказал, Мэриред крепко выругала его за глупость. Потом она встала, взяла фонарь и побежала к зеленому холму, где жила фея. Светила луна, и при ее свете Мэриред отыскала свой котел. Он стоял у подножия холмика и, как всегда, был полон вкусных мозговых костей. Мэ- риред подняла котел и уже повернулась, чтобы идти домой, как вдруг чей-то нечеловеческий голос крикнул: Молчунья-жена, молчунья-жена, Что к нам пришла из дремучих лесов, И ты, что стоишь на вершине холма, Пустите по следу злых, яростных псов! И тут с вершины холмика донесся дикий визг. Кто-то темный, что там стоял, спустил со своры двух лежащих у его ног заколдованных псов. С громким протяжным лаем псы сбежали с холмика. Хвосты их были закручены над зелеными спинами, языки вывалились и болтались между острыми клыка- ми. Мэриред услышала, что кто-то за нею гонится, оглянулась и пустилась бежать, не помня себя от страха. Она знала, что псы фей могут догнать и растерзать все живое, что встретят на своем пути. Но как ни быстро она бежала, зеленые псы стали ее нагонять - она уже чувствовала, как их ды- хание обжигает ей пятки, и подумала: "Еще миг, и они схватят меня зубами за щиколотки!" И тут Мэриред вспомнила про кости в котле и догадалась, как ей спас- тись. Она сунула руку в котел и на бегу стала бросать на землю кости, перекидывая их через плечо. Псы фей жадно хватали кости, и Мэриред обрадовалась, когда они немно- го отстали. Наконец она увидела свой дом и вскоре подбежала к двери. Но вдруг услышала, что псы опять ее догоняют, и в отчаянии крикнула мужу из последних сил: - Впусти меня! А как только ворвалась в дом, рухнула на пол за порогом. Муж тотчас захлопнул за нею дверь. И тут они услышали, как псы фей свирепо царапают когтями дверь и яростно воют. Всю ночь Мэриред с мужем просидели, дрожа от страха, - спать и не ло- жились. Когда же утром, наконец, отважились выглянуть за дверь, увидели, что она с наружной стороны вся исцарапана когтями зеленых псов и обожже- на их огненным дыханием. С тех пор "мирная женщина" больше не приходила за котлом, а Мэриред и ее муж всю свою жизнь боялись попасться на глаза своим "добрым соседям" - феям. Жили-были однажды король с королевой. Было у них прекрасное коро- левство, и они им счастливо правили. Только одно огорчало их - у них не было детей. Однажды, гуляя по лесу, королева присела отдохнуть на берегу озера. Вдруг ей стало так невыносимо грустно и одиноко, что она громко закрича- ла: - О, Боже, как я хочу иметь ребенка! Вдруг вода в озере забурлила, и из его глубин выплыла громадная кре- ветка. Она сказала человеческим голосом: - Королева, твоя мечта исполнится. Но разреши мне, ничтожной кревет- ке, сопровождать тебя до волшебного дворца, который не может увидеть ни один смертный? - С удовольствием! - ответила королева. - Но я не могу плавать под водой, как это делаешь ты. Креветка засмеялась и превратилась в милую старую даму. Когда она вышла из воды, ее одежда была сухая. Она была одета в белое платье с ма- линовыми полосками, а в ее седые волосы вплетены зеленые ленты. Королева отправилась за ней в частый дикий лес. Волшебная тропа, по которой они шли, светилась у них под ногами, а апельсиновые деревья сплетали крышу над головой. Кругом разносился божественный запах цвету- щих фиалок. Через некоторое время они пришли к замку, сделанному из чистых брил- лиантов. Двери замка отворились, и шесть красавиц фей вышли навстречу королеве с букетом цветов, сделанных из драгоценных камней. - Ваше Высочество, - сказали феи, - только некоторые смертные могут посетить этот дворец. Ваши мольбы о ребенке тронули наши сердца. У вас родится ребенок по имени Фейф. Когда он родится, возьмите букет цветов, который мы подарили вам, и громко произнесите название каждого цветка. Мы тут же появимся и наградим вашего ребенка самыми лучшими дарами. Королева была вне себя от радости. Она бесчисленное число раз благо- дарила фей за их доброту. Затем, счастливая, она отправилась домой. Через некоторое время у нее родилась дочь, которую она назвала Фейф. Она тотчас же достала букет и громко произнесла название каждого цветка. И сразу же вся комната заполнилась феями. Их сопровождали маленькие пажи, которые несли шкатулки с подарками. Здесь были распашонки и пинетки, чепчики и погремушки. Все было рас- шито золотом и украшено драгоценными камнями. Феи немножко поиграли с ребенком, а потом взялись за работу. По оче- реди они наградили ее добротой, умом, исключительной красотой, удачли- востью и отменным здоровьем. Не успела королева поблагодарить фей, как дверь распахнулась и в ком- нату вбежала огромная креветка, злобно крича: - А про меня ты забыла! А ведь этим счастьем ты обязана мне. Королева пришла в ужас. - О, прости меня, пожалуйста, - взмолилась она. - Я допустила ужасную ошибку! Феи присоединились к ней: - Прости ее, пожалуйста. Она сделала это не нарочно. - Ну, хорошо, - сказала фея-креветка. - Я дарую ребенку жизнь. Но я предупреждаю, что до пятнадцати лет она не должна видеть дневного света, иначе случится что-то ужасное. Если вы разрешите ей увидеть солнце раньше пятнадцати лет, берегитесь! В королевском дворце были заколочены все окна и двери. Нигде не про- бивался даже луч света, только свечи освещали дворцовые комнаты. Девочка росла очень смышленой и красивой. Феи часто наведывались пос- мотреть на нее и поиграть с ней. Особенно ее полюбила фея по имени Тюльпан. Она постоянно напоминала королеве: - Помните, что сказала фея-креветка. Берегите свою дочь от дневного света. Королева обещала быть осторожной. Когда Фейф исполнилось четырнадцать лет, королевский живописец нари- совал ее портрет, и каждый, кто его видел, сразу же влюблялся в нее без памяти. В это время в другом королевстве жил принц по имени Волак. Ему было всего 18 лет, и, увидев портрет принцессы Фейф, он обезумел от страсти и любви. Он отправился к своему отцу королю Сейджу и сказал: - Отец, мне нужна ваша помощь. Вот портрет принцессы Фейф. Она поко- рила мое сердце. Дайте свое благословение, я хочу жениться на ней. - Какая красивая девушка, и, должно быть, очень умная и добрая, - сказал король. - Я даю тебе мое родительское благословение и пошлю лорда Кэнвиса послом к ее отцу. Молодой лорд Кэнвис был ближайшим другом принца. Принц сказал ему: - Если тебе дорога моя жизнь, сделай все, чтобы завоевать сердце принцессы. Я умру, если она не станет моей женой. Он дал Кэнвису тысячу прекрасных подарков для принцессы. Родители Фейф были очень польщены, когда узнали, что за их дочь сватается принц Волак. Они знали, что это самый лучший, храбрый, правдивый и красивый принц из всех существующих на свете. Король с королевой сначала решили показать Фейф лорду Кэнвису, но фея Тюльпан предупредила их, что это небезопасно. Когда лорд приехал во дворец, то, к его великому изумлению, ему отка- зали во встрече с принцессой. Король рассказал ему всю историю с феями. - Но, Ваше Высочество, - запротестовал Кэнвис, - принц Волак очень сильно влюблен. Он не может ни есть, ни пить, ни спать. Он очень болен. Разрешите мне показать вам его портрет. Поймите, если вы не покажете принцу Фейф, он умрет от тоски. - Бедный принц, - сказал король. - Он так безумно влюблен в мою дочь. Я тоже был молод и знаю, что такое любовь. Мы постараемся что-нибудь придумать. Фейф показали портрет принца, и она тоже полюбила его с первого взгляда. Этот разговор услышала леди Уид, у которой были две дочери одного с Фейф возраста. Одну звали Дейзи, и она обожала принцессу, а другую звали Прикли, и она ненавидела Фейф всем сердцем. Она тоже видела портрет принца и дала себе слово стать его женой. А крестной матерью Прикли была, к несчастью, фея-креветка. Ночью Прикли отправилась к ней и сказала: - Фейф выходит замуж за принца Волака. А я сама хочу стать его женой. Ты можешь мне помочь в этом? - Конечно! Для меня будет счастьем расстроить ее мечту, - сказала злая фея и что-то нашептала на ухо Прикли. В это время Фейф мечтала о принце Волаке. Наконец она придумала, как избавить его от болезни. Она пошла к своей матушке и сказала: - Мы можем обмануть злую фею. Пошли меня к принцу в карете без окон и с занавешенной дверью. Я поеду к нему ночью. Король и королева согласились с таким планом. Они сообщили Кэнвису об этом, и он, счастливый, помчался домой, сообщить принцу радостную но- вость. Король велел сделать закрытую карету. Внутри ее отделали зеленым бархатом и серебром. Ключи от кареты вручили самому старшему лорду королевства и велели запереть в шкатулку. Когда все было готово, Фейф вместе с Прикли, Дейзи и леди Уид села в карету. Королева сказала леди Уид: - Я вручаю вам сокровище всей своей жизни. Берегите ее, помните, что она не должна видеть дневного света. Принц уже заколотил окна в своем дворце и приготовился к встрече. Уид ответила: - Не беспокойтесь и доверьтесь мне. И они отправились в путь. Через некоторое время Прикли шепнула мате- ри: - Мама, нужно срочно что-то сделать. Если я не стану женой принца, я умру. Леди Уид достала длинный нож, который она спрятала под юбками, и раз- резала обивку кареты. Хлынул дневной свет. Фейф сразу же превратилась в белого оленя, кото- рый выпрыгнул из кареты и скрылся в лесу. Слуги бросились искать белого оленя. Но злая фея наслала на них бурю и перенесла их всех далеко-далеко, на другой конец света. Остались только леди Уид, Прикли и Дейзи. Прикли надела обручальное кольцо Фейф и ее корону. Вскоре они увидели золоченую карету принца, ко- торый с нетерпением поджидал свою любимую невесту. Увидев Прикли, старый король вскричал: - Что за шутки? Леди Уид отвечала с достоинством: - Это принцесса Фейф, Ваше Высочество. И это доказывают письма ее от- ца и матери, которые я передаю вам. Принц сказал: - Отец, они обманули нас. Портрет не имеет ничего общего с оригина- лом. Я лучше умру, нежели женюсь на этой уродине. Король сказал: - До выяснения всех обстоятельств, я заберу принцессу и ее сопровож- дающих в качестве пленников и поселю их в замке. Принц же отправился в свой загородный дом в лесу, поохотиться и отв- лечься от неприятных мыслей. Гуляя в лесу, он вдруг почувствовал слабость и прилег на землю. Если бы он только знал, что недалеко от этого места ходила его любимая прин- цесса, обратившаяся в белого оленя, больше всего на свете любившего дневной свет. Фея Тюльпан знала, что произошло с Фейф. Она послала Дейзи искать свою любимую принцессу, и они встретились, горько заплакав и обнявшись. - Моя дорогая принцесса, - сказала Дейзи. - Я останусь с вами навсег- да и буду служить вам вечно. Она отвела белого оленя во фруктовый сад, чтобы он поел плодов с де- ревьев, и спросила его, где же они будут ночевать. Ведь в лесу много волков и очень страшно. - Не видели ли вы в этом лесу какого-нибудь домика? - спросила Дейзи оленя. Тот лишь покачал головой. Вдруг появилась фея Тюльпан, чье сердце тронула дружба девушки и оле- ня, и сказала: - Каждую ночь, после захода солнца, Фейф будет превращаться опять в девушку. А теперь идите по этой дорожке и будьте храбры и терпеливы. Дейзи и белый олень вскоре пришли к хижине, на пороге которой сидела пожилая женщина. - Не найдется ли у вас комнаты для меня и моего оленя? - спросила Дейзи. - Конечно, молодая леди, - ответила старушка. Она проводила их в ма- ленькую, но очень чистую комнатку, где стояли рядом две кровати. Когда солнце зашло, белый олень превратился в принцессу, которая, бросившись на шею Дейзи, горячо поблагодарила ее за помощь. Они прогово- рили всю ночь, а наутро Фейф опять превратилась в оленя и убежала в лес, чтобы пощипать травы. В это время принц и лорд Кэнвис набрели на ту же избушку в поисках ночлега. Улыбающаяся старая женщина дала им поесть и выделила комнату, как раз напротив комнаты девушек. Выспавшись, молодой принц отправился на охоту. Вдруг он увидел белого оленя, который пасся невдалеке. Прицелившись, он выстрелил в оленя, но тот, увернувшись, скрылся в чаще леса. Придя вечером домой, олень превратился в принцессу, которая поведала Дейзи, что с ней приключилось. - Милая принцесса, - сказала Дейзи. - Оставайтесь здесь, не ходите в лес, это опасно. Я буду читать вам книги, и время потечет быстро. - Я бы с удовольствием, - отвечала принцесса. - Но дело в том, что когда я превращаюсь в оленя, я и чувствую себя как олень. Я должна бе- гать и есть траву. Уставшая, она тотчас же заснула. В это время в другой комнате принц рассказывал о чудесном олене, которого он видел сегодня утром. - Завтра я обязательно пристрелю его, - сказал он. Утром он отправился на поиски оленя. Но Фейф была настороже и не вы- ходила из чащи леса. Принц ходил и ходил, пока не повалился от усталости под яблоневым деревом и уснул. В это время из чащи вышел белый олень и подошел к принцу. - Он еще прекраснее, чем на портрете, - подумала Фейф и прилегла ря- дом. Принц Волак проснулся и остолбенел от изумления - рядом с ним лежал белый олень. Не успел он схватить лук, как Фейф стремглав скрылась из виду. Принц кинулся вслед за ней и выстрелил. Стрела попала белому оленю в ногу, и он повалился на землю. Принц хотел было его пристрелить, но, увидев полные слез и мольбы глаза оленя, пожалел его и понес в хижину. Выбежавшая навстречу Дейзи закричала ему: - Это мой олень! Отдайте его мне! - Нет, - ответил принц. - Я поймал его в лесу. Он - мой! - Я скорее потеряю свою жизнь, чем своего оленя, - отвечала Дейзи. - Посмотри, как он сейчас узнает меня. Она сказала: - Белый олень, пожалуйста, дай мне ногу, - и олень протянул раненую ногу. Она сказала: - Белый олень, любишь ли ты меня? - и олень согласно кивнул головой. Принц был поражен. - Я согласен, - сказал он. - Олень - ваш. Я сожалею, что подстрелил его. Дейзи подхватила оленя и отнесла его в свою комнату. В это время лорд Кэнвис сказал молодому принцу: - Я узнал эту девушку, она из сопровождения принцессы Фейф, я видел ее в карете принцессы. Тут что-то не так! Они узнали у старушки, в какой из комнат остановились девушки, и про- делали в стенке дырку. Заглянув в нее, они увидели принцессу Фейф, сидя- щую на кровати, а возле нее Дейзи, бинтующую ей ногу. Принц тут же кинулся в комнату девушек и упал перед принцессой на ко- лени. - Простите меня, - закричал он. - Я не знал ничего про оленя. Я бы скорее умер, чем причинил вам зло. Фейф все рассказала ему про свои несчастья. Они проговорили всю ночь, а наутро, когда солнце встало, принцесса вдруг обнаружила, что в этот раз не превратилась в оленя. Радость их не знала границ. - Мы должны сообщить об этом моему отцу, - сказал принц. - Он собира- ется пойти войной на ваше королевство, обвиняя твоих родителей в обмане. Вдруг они услышали звуки горнов и увидели, что сам король едет к ним, а в скотном фургоне сидят Прикли и ее мать. - Мой дорогой отец! - кинулся к нему принц. - Вот моя возлюбленная принцесса Фейф. Я нашел ее! - воскликнул он. Король взглянул на принцессу. Она стояла в серебряном платье, расши- том свежими благоухающими розами, ее голову венчала корона из бриллиан- тов. Такой красоты он не видел никогда. Невдалеке стояла фея Тюльпан, которая и была той старушкой у хижины. Все были счастливы. А лорд Кэнвис, тронутый преданностью и добрым сердцем Дейзи, сделал ей предложение, и две счастливые пары обвенчали в дворцовой церкви. Прикли и ее мать простили и отправили их домой. А все королевство еще долго пересказывало историю о волшебном белом олене и его приключениях, так счастливо закончившихся. Жил-был богатый купец, у которого было три дочери и три сына. Младшую из дочерей звали Красавица. Ее сестрицы не любили ее за то, что она была всеобщей любимицей. Однажды купец разорился и сказал своим детям: - Теперь нам придется жить в деревне и работать на ферме, чтобы сво- дить концы с концами. Живя на ферме, Красавица все делала по дому, да еще помогала братьям в поле. Старшие же сестры целыми днями бездельничали. Так они прожили год. Вдруг купцу сообщили хорошие новости. Нашелся один из его пропавших кораблей, и теперь он опять богат. Он собрался поехать в город получить свои деньги и спросил дочерей, что им привезти в подарок. Старшие попро- сили платья, а младшая - розу. В городе, получив деньги, купец раздал долги и стал еще беднее, чем был. По пути домой он заблудился и попал в чащу леса, где было очень темно и завывали голодные волки. Пошел снег, и холодный ветер пронизывал до костей. Вдруг вдалеке показались огоньки. Приблизившись, он увидел старинный замок. Войдя в его ворота, он поставил свою лошадь на конюшню и вошел в зал. Там находился стол, сервированный на одного, и горящий камин. Он подумал: "Хозяин, наверно, придет с минуты на минуту". Он прождал час, два, три - никто не появлялся. Он сел за стол и вкусно поел. Затем пошел посмотреть другие комнаты. Зайдя в спальню, прилег на кровать и уснул глубоким сном. Проснувшись поутру, купец увидел на стуле рядом с кроватью новую одежду. Спустившись вниз, он обнаружил на обеденном столе чашку кофе с теплыми булочками. - Добрый волшебник! - сказал он. - Спасибо тебе за твою заботу. Выйдя во двор, он увидел уже оседланного коня и отправился домой. Проезжая по аллее, купец увидел розовый куст и вспомнил о просьбе млад- шей дочери. Он подъехал к нему и сорвал самую красивую розу. Вдруг раздался рев и перед ним предстал отвратительный огромный монстр. - Я спас тебе жизнь, а ты вот как отплатил мне за это, - прорычал он. - За это ты должен умереть! - Ваше Величество, простите меня, пожалуйста, - взмолился купец. - Я сорвал розу для одной из моих дочерей, она очень просила меня об этом. - Меня зовут не Ваше Величество, - зарычал монстр. - Меня зовут Чудо- вище. Отправляйся домой, спроси у своих дочерей: не хотят ли они умереть вместо тебя. Если они откажутся, то через три месяца ты должен сам вер- нуться сюда. Купец и не помышлял посылать своих дочерей на смерть. Он подумал: "Я пойду попрощаюсь со своей семьей, а через три месяца вернусь сюда". Чудовище сказало: - Поезжай домой. Когда ты прибудешь туда, я пришлю тебе сундук, пол- ный золота. "Какой он странный, - подумал купец. - Добрый и жестокий одновремен- но". Он сел на коня и отправился домой. Конь быстро нашел верную дорогу, и купец еще засветло добрался домой. Встретив детей, он отдал младшей розу и сказал: - Я заплатил за нее высокую цену. И рассказал про свои злоключения. Старшие сестры накинулись на младшую: - Это ты во всем виновата! - кричали они. - Захотела оригинальности и заказала паршивый цветок, за который отец теперь должен расплачиваться жизнью, а сейчас стоишь и даже не плачешь. - Зачем же плакать? - ответила им кротко Красавица. - Чудовище сказа- ло, что я могу пойти к нему вместо отца. И я с радостью это сделаю. - Нет, - возразили ей братья, - мы отправимся туда и убьем этого монстра. - Это бессмысленно, - сказал купец. - Чудовище обладает волшебной си- лой. Я пойду к нему сам. Я стар, и мне вскоре все равно умирать. Единственно, о чем я горюю, так это о том, что оставляю вас одних, мои дорогие деточки. Но Красавица настаивала на своем: - Я никогда не прощу себе, - твердила она, - если вы, мой дорогой отец, умрете из-за меня. Сестры же были, напротив, очень рады избавиться от нее. Отец позвал ее и показал ей сундук, полный золота. - Как хорошо! - радостно сказала добрая Красавица. - К моим сестрам сватаются женихи, и это будет их приданое. На следующий день Красавица отправилась в путь. Братья плакали, а сестры, натерев луком глаза, рыдали тоже. Лошадь быстро сама нашла об- ратный путь к замку. Войдя в зал, она обнаружила стол, сервированный на двух человек, с изысканными винами и кушаньями. Красавица старалась не бояться. Она подумала: "Чудовище, должно быть, хочет сожрать меня, поэ- тому откармливает". После обеда появилось рычащее Чудовище и спросило ее: - Пришла ли ты сюда по собственной воле? - Да, - ответила Красавица тихим голосом. - У тебя доброе сердце, и я буду милосерден к тебе, - сказало Чудови- ще и исчезло. Проснувшись утром, Красавица подумала: "Чему быть - того не миновать. Поэтому я не буду волноваться. Чудовище скорее всего не будет меня есть утром, поэтому я прогуляюсь пока по парку". Она с удовольствием побродила по замку и парку. Войдя в одну из ком- нат с табличкой "Комната для Красавицы", она увидела стеллажи, полные книг, и пианино. Она страшно удивилась: "Зачем же Чудовище принесло все сюда, если ночью собирается съесть меня?" На столе лежало зеркало, на ручке которого было написано: "Все, что Красавица пожелает, я исполню". - Я желаю, - сказала Красавица, - узнать, что сейчас делает мой отец. Она взглянула в зеркало и увидела отца, сидящего на пороге дома. Он выглядел очень грустным. "Какой все-таки добрый этот монстр, - подумала Красавица. - Я уже меньше боюсь его". Вечером, сидя за ужином, она услышала голос Чудовища: - Красавица, разреши мне посмотреть, как ты ужинаешь. - Вы хозяин здесь, - ответила она. - Нет, в этом замке твое желание - закон. Скажи мне, я очень уродлив? - Да! - ответила Красавица. - Я не умею врать. Но зато, я думаю, что вы очень добры. - Твой ум и милосердие трогают мое сердце и делают мое уродство не таким болезненным для меня, - сказало Чудовище. Однажды Чудовище сказало: - Красавица, выходи за меня замуж! - Нет, - ответила, помолчав, девушка, - я не могу. Чудовище заплакало и исчезло. Прошло три месяца. Каждый день Чудовище сидело и смотрело, как Краса- вица ужинает. - Ты единственная моя отрада, - говорило оно, - без тебя я умру. Поо- бещай мне хотя бы, что никогда не покинешь меня. Красавица пообещала. Однажды зеркало показало ей, что отец болен. Ей очень захотелось на- вестить его. Она сказала Чудовищу: - Я обещала тебе никогда не покидать тебя. Но если я не увижу своего умирающего отца, мне будет жизнь не мила. - Ты можешь уходить домой, - сказало Чудовище, - а я умру здесь от тоски и одиночества. - Нет, - возразила ему Красавица. - Я обещаю тебе, что вернусь назад. Зеркало сказало мне, что мои сестры вышли замуж, братья - в армии, а отец лежит один больной. Дай мне сроку неделю. - Завтра ты проснешься уже дома, - сказало Чудовище. - Когда ты захо- чешь вернуться назад, просто положи кольцо на тумбочку рядом с кроватью. Спокойной ночи. Красавица. И Чудовище быстро удалилось. Проснувшись на следующий день, Красавица обнаружила себя в родном до- ме. Она оделась в свои дорогие одежды, надела корону из бриллиантов и пошла к отцу. Он был несказанно рад, увидев свою дочь целой и невреди- мой. Прибежали ее сестры и увидели, что она стала еще красивее, да вдо- бавок разодета, как королева. Их ненависть к ней возросла с удвоенной силой. Красавица рассказала все, что с ней приключилось, и сказала, что неп- ременно должна вернуться назад. Прошла неделя. Красавица собралась обратно в замок. Коварные сестры стали так плакать и причитать, что она решила остаться еще на неделю. На девятый день ей приснился сон, что Чудовище лежит на траве в парке и умирает. Она в ужасе проснулась и подумала: "Мне нужно срочно вернуться; и вылечить его". Она положила кольцо на стол и легла спать. На следующий день она проснулась уже в замке. Надев свою лучшую одежду, она стала с нетерпени- ем поджидать Чудовище, но оно не появлялось. Вспомнив про свой странный сон, она кинулась в сад. Там на траве лежало бездыханное Чудовище Она кинулась к ручью, набрала воды и брызнула Чудовищу в лицо. Ее сердце разрывалось от жалости. Вдруг оно открыло глаза и прошептало: - Я не могу жить без тебя. И теперь я счастливо умираю, зная, что ты рядом со мной. - Нет, ты не должен умереть! - заплакала Красавица. - Я люблю тебя и хочу стать твоей женой. Как только она произнесла эти слова, весь замок озарился ярким светом и всюду заиграла музыка. Чудовище исчезло, а вместо него на траве лежал прелестнейший из принцев. - Но где же Чудовище? - закричала Красавица. - Это я и есть, - сказал принц. - Злая фея заколдовала меня и превра- тила в монстра. Я должен был оставаться им до тех пор, пока молодая кра- сивая девушка не полюбит меня и не захочет выйти за меня замуж. Я люблю вас и прошу быть моей женой. Красавица подала ему руку, и они отправились в замок. Там, к своей великой радости, они обнаружили отца, сестер и братьев Красавицы, поджи- давших их. Тут же появилась добрая фея и сказала: - Красавица, ты достойна этой чести и отныне ты будешь королевой это- го замка. Затем, обратившись к сестрам, она сказала: - А вы станете за свою злобу и зависть каменными статуями у дверей замка и будете оставаться такими до тех пор, пока не осознаете свою вину и не подобреете. Но я подозреваю, что такой день не наступит никогда. Красавица с принцем обвенчались и зажили счастливо и долго. В стародавние времена жила-была маленькая принцесса по имени Золотое Деревце, и была она такая красавица девочка, какой свет не видывал. Мать ее умерла. Отец нежно любил дочку и всячески старался ей уго- дить, так что она жила очень счастливо. Но вот король вздумал снова же- ниться, и тогда настали для принцессы тяжелые дни. Вторая жена короля, - а ее, как ни странно, звали Серебряное Деревце, - тоже была красавица, но уж очень завистливая. Вечно она боялась уви- деть женщину, что затмит ее своей красотой. Падчерицу она сразу невзлю- била за ее прекрасное лицо, и когда глядела на нее, все себя спрашивала: "Неужто люди думают, что Золотое Деревце краше меня?" Да она в глубине души и сама так думала, а потому часто обижала падчерицу. Как-то раз, когда принцесса Золотое Деревце уже совсем выросла и ста- ла девушкой на выданье, она вместе с мачехой пошла погулять в одно глу- бокое ущелье. На дне этого ущелья под деревьями был небольшой родник, и вода в нем была такая прозрачная, что хорошо отражала лицо каждого, кто над ним наклонялся. Гордая королева любила ходить к этому роднику и смотреть на свое отражение. В тот день она опять наклонилась над родником и увидела, как в нем почти у самой поверхности воды снует маленькая форель. - Форель, форель, ответь мне на один вопрос, - сказала ей королева. - Правда, что краше меня нет женщины на свете? - Есть! - быстро ответила форель и подпрыгнула над водой, чтобы пой- мать мушку. - Кто же это? - спросила королева в досаде. Ведь она ожидала совсем другого ответа. - Конечно, падчерица твоя, принцесса Золотое Деревце, - ответила фо- рель. Лицо у завистливой королевы потемнело от гнева, и она бросила такой злобный взгляд на падчерицу - та собирала цветы невдалеке, - что рыбка испугалась и нырнула поглубже. "А вдруг люди тоже скажут, что эта девчонка краше меня!" - думала ко- ролева. И она так разозлилась, что совсем потеряла власть над собой. Вернулась домой, убежала в свою спальню и бросилась на кровать, жалуясь, что тяжело заболела. Напрасно принцесса Золотое Деревце спрашивала мачеху, что с нею и чем можно ей помочь. Королева не позволяла падчерице даже дотронуться до нее и отталкивала ее от себя, словно что-то мерзкое. Наконец принцесса, очень опечаленная, вышла из королевской спальни и оставила мачеху одну. Вскоре вернулся с охоты король и сразу же спросил про жену. Ему ска- зали, что она внезапно занемогла и лежит в своей опочивальне. К ней уже вызывали придворного лекаря, но ни он, ни другие люди не могут понять, что с ней такое. Король очень встревожился, потому что любил жену. Он подошел к ее постели и спросил, как она себя чувствует, и что надо сделать, чтобы об- легчить ее страдания. - Ты можешь сделать лишь одно, - ответила королева резким голосом, - и только это может меня спасти, но я хорошо знаю, что ты не согласишься. - Неправда! - сказал король. - Я не заслужил этих слов. Ты знаешь, что я готов дать тебе все - даже половину своего королевства. - Так дай мне съесть сердце твоей дочери! - вскричала королева. - А если не дашь, я умру, умру очень скоро! Она проговорила это так горячо и так странно посмотрела на мужа, что бедный король сразу подумал: "Да она помешалась!" Не зная, что делать, он, растерянный, вышел из спальни и пошел по ко- ридору. И вдруг вспомнил: как раз в этот самый день сын одного могущест- венного короля приехал из заморской страны свататься к его дочери. "Вот и хорошо! - подумал король. - Этот брак мне по душе, и я нынче же прикажу сыграть свадьбу. Дочь моя покинет нашу страну здравой и нев- редимой. А я отправлю человека в горы с приказом убить козла. Сердце этого козла я велю сварить и пошлю жене. Может, она тогда исцелится от своего безумия". И вот он призвал к себе заморского принца и сказал ему, что королева внезапно занемогла. От болезни разум у нее помутился, и она возненавиде- ла принцессу. Так что если Золотое Деревце согласна, то лучше всего сыг- рать свадьбу сегодня же. Тогда странная болезнь королевы, может быть, и пройдет. Принц очень обрадовался, что невеста досталась ему так легко, а Золо- тое Деревце тоже была рада расстаться с мачехой, что ее так ненавидела. И вот свадьбу сыграли в тот же день, и молодые отправились за море, на родину принца. Тогда король послал человека в горы с приказом убить козла, а когда тот вернулся, велел сварить сердце этого козла и отослал его на серебря- ном блюде в спальню королевы. Злая женщина поверила, что это - сердце ее падчерицы. Съела его и сразу же встала с постели совсем здоровая. Между тем замужество принцессы оказалось очень удачным. Муж ее, принц, был богатый, могущественный властитель и души в ней не чаял. Так что жили они в любви и согласии. Почти целый год прошел мирно и тихо. Принцесса счастливо жила в своем новом доме. А королева тоже была довольна - ведь она думала, что падче- рицы ее нет на свете. Но вот королева как-то раз снова пошла гулять в ущелье к роднику, чтобы посмотреть на свое отражение в воде. И случилось так, что в роднике опять сновала та же маленькая форель, что плавала тут в прошлом году. Тщеславной королеве опять захотелось за- дать ей вопрос, - она думала, что теперь-то уж услышит желанные слова. И вот она наклонилась над водой и спросила: - Форель, форель, правда, что краше меня нет женщины на свете? - Нет, есть! - напрямик ответила форель. - А кто же краше меня? - спросила королева и даже побледнела - до то- го ей было досадно, что у нее есть какая-то соперница. - Конечно, падчерица твоего величества, принцесса Золотое Деревце! - ответила форель. Тут королева сразу успокоилась. - Ну, если даже и так, - сказала она, - то люди теперь уже не могут на нее любоваться. Ведь скоро год, как она умерла. Я съела ее сердце за ужином. - Ты в этом уверена, королева? - спросила форель, и глазки ее заблес- тели. - А по-моему, она год назад вышла замуж за доблестного молодого принца, что явился просить ее руки, и в тот же день уехала с ним за море в его страну. Как услышала королева эти слова, затряслась от злости. Теперь она по- няла, что муж ее обманул. Она встала с колен и пошла прямо домой, во дворец, всячески стараясь скрыть свою ярость. И вот она попросила короля приготовить королевскую ладью. - Я хочу съездить навестить свою милую падчерицу, - сказала она. - Ведь мы так давно не виделись! Король удивился этой просьбе, но в то же время обрадовался, что коро- лева перестала ненавидеть его дочь. И он приказал подготовить королевс- кую ладью к плаванию. Вскоре ладья уже летела по волнам, и нос ее был повернут к той стра- не, где жила принцесса Золотое Деревце. За рулем сидела сама королева. Она знала, куда надо направлять ладью, и так спешила поскорее прибыть на место, что никому не давала сесть за руль. Случилось так, что в тот день принцесса Золотое Деревце осталась дома одна - муж ее уехал на охоту. Она сидела у окна и смотрела на море, как вдруг увидела, что к пристани на всех парусах летит ладья. Принцесса сразу же узнала ее и догадалась, кто в ней сидит. Тут она чуть не помешалась от страха, - ведь она знала, что не с доб- ром едет к ней королева. Принцесса отдала бы все на свете, чтобы муж ее был дома, но он еще не вернулся с охоты. В отчаянии она побежала в людс- кую к слугам. - Ох, что мне делать, что делать? - стонала она. - Я вижу, как по мо- рю плывет к нам ладья моего отца, и знаю, что в ней сидит моя мачеха. А уж она постарается меня убить - ведь она ненавидит меня пуще всего на свете! Слуги очень любили свою молодую госпожу, потому что она всегда была к ним добра. Они увидели, как бедняжка испугалась, услышали ее жалобы и все столпились вокруг нее, словно затем, чтобы оградить ее от беды. - Не пугайся принцесса, - говорили они. - Если понадобится, мы будем защищать тебя до последней капли крови. Но чтобы мачеха твоя не околдо- вала тебя злыми чарами, мы запрем тебя в большой кладовой, той, что с решетками на окнах. Там она до тебя не доберется. Надо сказать, что кладовая находилась в боковом крыле замка, и дверь у нее была такая прочная, что взломать ее было невозможно. Принцесса знала, что, когда за нею запрут эту толстую дубовую дверь, злая мачеха не сможет ей ничем повредить. И вот она спряталась в кладовой с решетками на окнах, и слуги заперли ее там. А королева Серебряное Деревце сошла на берег и направилась к воротам замка. Навстречу ей вышел слуга, и она приказала ему проводить ее к принцессе. Но он только низко поклонился и ответил, что не может выпол- нить ее приказ, потому что принцесса заперта в кладовой и выпустить ее оттуда нельзя, так как никто не знает, где ключ от двери. Это была правда: никто в замке и в самом деле не знал, где ключ от кладовой, потому что старик дворецкий привязал его к ошейнику любимой овчарки принца и послал собаку в горы за хозяином. - Так проводи меня до двери этой кладовой, - приказала королева. - Я хоть одним словечком перемолвлюсь со своей милой дочерью! И слуга повиновался - он думал, что в этом ничего опасного нет. - Если ключ и вправду потерян, - сказала злая королева, когда они по- дошли к толстой дубовой двери, - и ты не можешь выйти ко мне, дорогая моя Золотое Деревце, так хоть просунь свой мизинчик в замочную скважину, мне так хочется его поцеловать! И принцесса, не чуя беды, просунула свой мизинчик в замочную скважи- ну. Но беда пришла! Вместо того чтобы поцеловать крошечный пальчик прин- цессы, мачеха уколола его отравленной иглой. А яд в этой игле был такой сильный, что бедная принцесса не успела даже вскрикнуть - замертво рух- нула на пол. Королева услышала, как она упала, и улыбнулась, очень довольная. "Ну, теперь я смогу сказать, что краше меня нет женщины на свете!" - прошеп- тала она. Она вернулась к слуге, что ожидал ее в конце коридора, и сказала ему: - Я уже поговорила со своей дочерью, а теперь хочу вернуться домой. Слуга почтительно проводил ее до ладьи, и королева пустилась в обрат- ный путь. Люди в замке и не подозревали, какая беда случилась с их хозяйкой, пока принц не вернулся домой с охоты. В руке у него был ключ от кладовой - его принесла овчарка. Принцу рассказали, что в гости приезжала королева Серебряное Деревце, а принцесса от нее спряталась. Но он на это только рассмеялся и сказал слугам, что они поступили правильно. Потом он быстро поднялся по лестни- це, чтобы открыть кладовую и выпустить жену на волю. Но до чего же он испугался, когда отпер дверь и увидел, что жена его лежит на полу и не дышит! Чуть не обезумел от гнева и горя. Тот яд, каким королева отравила падчерицу, сохранял мертвые тела нет- ленными. Шло время, а принцесса по-прежнему лежала, как живая. Принц не стал ее хоронить, а положил на покрытое шелком ложе и оставил в кладо- вой, чтобы иногда приходить и смотреть на нее. Однако он так страдал от одиночества, что скоро женился во второй раз. Вторая его жена оказалась такой же доброй и ласковой, как и первая, и она тоже стала жить с ним в ладу и согласии. Но кое-что все-таки не давало ей покоя. Она знала, что в замке, в самом конце одного коридора, есть комната, куда ей войти нельзя, ибо ключ от нее принц всегда носит при себе. Не раз она спрашивала мужа про эту комнату, но он уклонялся от ответа, и она перестала спрашивать, чтобы он не подумал, что она ему не доверяет. Но однажды принц позабыл запереть дверь в кладовую, и его вторая жена вошла в нее, - ведь муж не запрещал ей туда входить. И вот она увидела принцессу Золотое Деревце на ложе, покрытом шелковым покрывалом. Каза- лось, будто она спокойно спит. "Умерла она или только уснула?" - подумала вторая жена принца. Она подошла к ложу и стала разглядывать принцессу Золотое Деревце. Но вдруг заметила в ее мизинчике иголку и сразу обо всем догадалась, - ведь она была искусной врачевательницей. "Тут свершилось злое дело, - подумала она. - Бьюсь об заклад, что эта игла отравлена, а если нет, так, значит, я ничего не понимаю в людских недугах". И она осторожно вытащила иглу. Золотое Деревце открыла глаза, пришла в себя и вскоре рассказала вто- рой принцессе обо всем, что с нею случилось. Надо сказать, что если королева Серебряное Деревце была завистницей, то вторая жена принца была ничуть не завистлива и не ревнива. Она выслу- шала принцессу Золотое Деревце и радостно захлопала в ладоши. - Ох, как обрадуется принц! - воскликнула она. - Хоть он и женился на мне, но я знаю, что тебя он любит больше. В тот вечер принц возвратился домой с охоты очень усталый и пе- чальный. Вторая принцесса сказала правду: хоть он и привязался к ней, но всегда тосковал по своей первой жене - не мог ее разлюбить. - Какой ты печальный! - сказала вторая принцесса, когда вышла ему навстречу. - Чем могу я вызвать улыбку на твоем лице? - Ничем, - устало ответил принц и отложил в сторону свой лук. Он так тосковал, что был не в силах притворяться веселым. - Нет, смогу! - возразила вторая принцесса, лукаво улыбаясь. - Смогу, если верну тебе Золотое Деревце. А я ее верну! Ступай - ты найдешь ее живую и здоровую в кладовой с решетками на окнах. Принц, не говоря ни слова, побежал наверх. И вот он увидел свою воз- любленную жену Золотое Деревце. Она сидела на ложе, покрытом шелком, и улыбалась ему. Он так обрадовался, что обнял ее и принялся целовать, а про вторую принцессу совсем забыл. Но она пришла за ним следом и теперь стояла на пороге и радовалась счастью супругов. Ведь оно было делом ее рук. Она как будто совсем не думала о себе. - Я знаю, что ты всегда тосковал о Золотом Деревце, - сказала она. - И так оно и должно быть. Ведь ее ты полюбил первую, и раз уж она ожила, я уеду домой к своим родным. - Нет, не уедешь, - возразил принц. - Ты останешься с нами. Ведь это ты вернула ее мне. Золотое Деревце станет твоей самой задушевной подру- гой. Так оно и вышло. Принцесса Золотое Деревце и вторая принцесса подру- жились и полюбили друг друга, как родные сестры. Казалось, будто они от рождения не разлучались. Прошел еще год. Но вот как-то раз вечером королева Серебряное Деревце опять пришла в ущелье, чтобы посмотреть на свое отражение в воде родни- ка. И опять в воде плавала маленькая форель. - Форель, форель, - шепнула ей королева, - правда, я самая красивая женщина на свете? - Вовсе нет! - ответила форель. - А кто же, по-твоему, самая красивая? - спросила королева, и голос ее задрожал от досады и ярости. - Я тебе уже два года назад назвала ее имя, - ответила форель. - Ко- нечно, это принцесса Золотое Деревце. - Но ведь она умерла! - со смехом воскликнула королева. - Уж те- перь-то ее наверное нет в живых! Ровно год назад я уколола ее в мизинец отравленной иглой и своими ушами слышала, как она, мертвая, рухнула на пол. - Ну, а я не уверена, что она умерла, - возразила форель и, ни слова больше не вымолвив, нырнула в глубь родника. А королева потеряла покой с того дня, как услышала загадочные слова форели. Наконец она опять попросила мужа подготовить королевскую ладью к плаванью. Она-де хочет навестить свою падчерицу. Король охотно приказал подготовить ладью, и все потом было так, как было год назад. Королева сама села за руль, и когда ладья стала приближаться к бере- гу, ее увидела и узнала принцесса Золотое Деревце. Принц и на этот раз был на охоте, и принцесса в ужасе побежала к сво- ей любимой подруге. - Ох, что мне делать? - застонала она. - Я вижу, плывет ладья моего отца, и знаю, что в ней сидит моя жестокая мачеха. Она опять попытается меня убить, как пыталась раньше. Ох, давай убежим в горы! - Нет, не надо, - возразила вторая принцесса и обняла трепещущую под- ругу. - Я не боюсь твоей мачехи. Пойдем со мной, встретим ее на берегу. И вот они обе пошли на берег, а королева Серебряное Деревце, как уви- дела свою падчерицу, притворилась, что очень обрадовалась ей. Она выско- чила из ладьи и протянула падчерице серебряный кубок с вином. - Это редкое вино - оно привезено из восточных стран, - сказала коро- лева, - Я привезла с собой фляжку - хочу выпить с тобой кубок дружбы. Принцесса Золотое Деревце была женщина кроткая и учтивая. Она уже протянула было руку к кубку, но вторая принцесса помешала ей, встав меж- ду ней и королевой. - Нет, госпожа, - сказала она, строго глядя королеве прямо в лицо, - в нашей стране такой обычай: тот, кто предлагает другому выпить кубок дружбы, должен первый отпить из него. - Что ж, это я охотно сделаю, - отозвалась королева и поднесла к гу- бам кубок. Но вторая принцесса пристально следила за королевой и заметила, что она ни капельки не отпила. Тогда вторая принцесса сделала шаг вперед и, как бы нечаянно, подтолкнула дно кубка плечом. Часть вина брызнула на лицо королевы, часть попала ей в рот. Так она сама запуталась в своих сетях. Ведь она отравила вино таким сильным ядом, что едва проглотила несколько капель, как упала мертвая к ногам принцесс. Никто о ней не жалел - она заслужила свою участь. Ее спешно похорони- ли в уединенном месте, и вскоре все о ней позабыли. А принцесса Золотое Деревце счастливо и мирно жила вместе с мужем и подругой до конца дней своих. Жил в нашем заводе старик один, по прозвищу Кокованя. Семьи у Кокова- ни не осталось, он и придумал взять в дети сиротку. Спросил у соседей, - не знают ли кого, а соседи и говорят: - Недавно на Глинке осиротела семья Григория Потопаева. Старших-то девчонок приказчик велел в барскую рукодельню взять, а одну девчоночку по шестому году никому не надо. Вот ты и возьми ее. - Несподручно мне с девчонкой-то. Парнишечко бы лучше. Обучил бы его своему делу, пособника бы растить стал. А с девчонкой как? Чему я ее учить-то стану? Потом подумал-подумал и говорит: - Знавал я Григория да и жену его тоже. Оба веселые да ловкие были. Если девчоночка по родителям пойдет, не тоскливо с ней в избе будет. Возьму ее. Только пойдет ли? Соседи объясняют: - Плохое житье у нее. Приказчик избу Григорьеву отдал кому-то горюну и велел за это сиротку кормить, пока не подрастет. А у того своя семья больше десятка. Сами не досыта едят. Вот хозяйка и взъедается на сирот- ку, попрекает ее куском-то. Та хоть маленькая, а понимает. Обидно ей. Как не пойдет от такого житья! Да и уговоришь, поди-ка. - И то правда, - отвечает Кокованя, - уговорю как-нибудь. В праздничный день и пришел он к тем людям, у кого сиротка жила. Ви- дит, полна изба народу, больших и маленьких. На топчане, у печки, девчо- ночка сидит, а рядом с ней кошка бурая. Девчоночка маленькая, и кошка маленькая и до того худая да ободранная, что редко кто такую в избу пус- тит. Девчоночка эту кошку гладит, а она до того звонко мурлычет, что по всей избе слышно. Поглядел Кокованя на девчоночку и спрашивает: - Это у вас Григорьева-то подаренка? Хозяйка отвечает: - Она самая. Мало одной-то, так кошку драную где-то подобрала. Отог- нать не можем. Всех моих ребят перецарапала, да еще корми ее! Кокованя и говорит: - Неласковые, видно, твои ребята. У ней вон мурлычет. Потом и спрашивает у сиротки: - Ну, как, подаренушка, пойдешь ко мне жить? Девчоночка удивилась: - Ты, дедо, как узнал, что меня Даренкой зовут? - Да так, - отвечает, - само вышло. Не думал, не гадал нечаянно по- пал. - Ты хоть кто? - спрашивает девчоночка. - Я, говорит, вроде охотника. Летом пески промываю, золото добываю, а зимой по лесам за козлом бегаю да все увидеть не могу. - Застрелишь его? - Нет, - отвечает Кокованя. - Простых козлов стреляю, а этого не ста- ну. Мне посмотреть охота, в котором месте он правой передней ножкой топ- нет. - Тебе на что это? - А вот пойдешь ко мне жить, так все и расскажу, - ответил Кокованя. Девчоночке любопытно стало про козла-то узнать. И то видит - старик веселый да ласковый. Она и говорит: - Пойду. Только ты эту кошку Муренку тоже возьми. Гляди, какая хоро- шая. - Про это, - отвечает Кокованя, - что и говорить. Такую звонкую кошку не взять - дураком остаться. Вместо балалайки она у нас в избе будет. Хозяйка слышит их разговор. Рада-радехонька, что Кокованя сиротку к себе зовет. Стала скорей Даренкины пожитки собирать. Боится, как бы ста- рик не передумал. Кошка будто тоже понимает весь разговор. Трется у ногто да мурлычет: - Пр-равильно придумал. Пр-равильно. Вот и повел Кокованя сиротку к себе жить. Сам большой да бородатый, а она махонькая и носишко пуговкой. Идут по улице, и кошчонка ободранная за ними попрыгивает. Так и стали жить вместе дед Кокованя, сиротка Даренка да кошка Мурен- ка. Жили-поживали, добра много не наживали, а на житье не плакались, и у всякого дело было. Кокованя с утра на работу уходил. Даренка в избе прибирала, похлебку да кашу варила, а кошка Муренка на охоту ходила - мышей ловила. К вечеру соберутся, и весело им. Старик был мастер сказки сказывать, Даренка любила те сказки слушать, а кошка Муренка лежит да мурлычет: - Пр-равильно говорит. Пр-равильно. Только после всякой сказки Даренка напомнит: - Дедо, про козла-то скажи. Какой он? Кокованя отговаривался сперва, потом и рассказал: - Тот козел особенный. У него на правой передней ноге серебряное ко- пытце. В каком месте топнет этим копытцем - там и появится дорогой ка- мень. Раз топнет - один камень, два топнет - два камня, а где ножкой бить станет - там груда дорогих камней. Сказал это, да и не рад стал. С той поры у Даренки только и разгово- ру, что об этом козле. - Дедо, а он большой? Рассказал ей Кокованя, что ростом козел не выше стола, ножки то- ненькие, головка легонькая. А Даренка опять спрашивает: - Дедо, а рожки у него есть? - Рожки-то, - отвечает, - у него отменные. У простых козлов на две веточки, а у него на пять веток. - Дедо, а он кого ест? - Никого, - отвечает, - не ест. Травой да листом кормится. Ну, сено тоже зимой в стожках подъедает. - Дедо, а шерстка у него какая? - Летом, - отвечает, - буренькая, как вот у Муренки нашей, а зимой серенькая. - Дедо, а он душной? Кокованя даже рассердился: - Какой же душной? Это домашние козлы такие бывают, а лесной козел, он лесом и пахнет. Стал осенью Кокованя в лес собираться. Надо было ему поглядеть, в ко- торой стороне козлов больше пасется. Даренка и давай проситься: - Возьми меня, дедо, с собой. Может, я хоть сдалека того козлика уви- жу. Кокованя и объясняет ей: - Сдалека-то его не разглядишь. У всех козлов осенью рожки есть. Не разберешь, сколько на них веток. Зимой вот - дело другое. Простые козлы безрогие ходят, а этот. Серебряное копытце, всегда с рожками, хоть ле- том, хоть зимой. Тогда его сдалека признать можно. Этим и отговорился. Осталась Даренка дома, а Кокованя в лес ушел. Дней через пять воротился Кокованя домой, рассказывает Даренке: - Ныне в Полдневской стороне много козлов пасется. Туда и пойду зи- мой. - А как же, - спрашивает Даренка, - зимой-то в лесу ночевать станешь? - Там, - отвечает, - у меня зимний балаган у покосных ложков постав- лен. Хороший балаган, с очагом, с окошечком. Хорошо там. Даренка опять спрашивает: - Серебряное копытце в той же стороне пасется? - Кто его знает. Может, и он там. Даренка тут и давай проситься: - Возьми меня, дедо, с собой. Я в балагане сидеть буду Может, Сереб- ряное копытце близко подойдет, - я и погляжу. Старик сперва руками замахал: - Что ты! Что ты! Статочное ли дело зимой по лесу маленькой девчонке ходить! На лыжах ведь надо, а ты не умеешь. Угрузнешь в снегу-то. Как я с тобой буду? Замерзнешь еще! Только Даренка никак не отстает: - Возьми, дедо! На лыжах-то я маленько умею. Кокованя отговаривал-отговаривал, потом и подумал про себя: "Сводить разве? Раз побывает, в другой не запросится". Вот он и говорит: - Ладно, возьму. Только, чур, в лесу не реветь и домой до времени не проситься. Как зима в полную силу вошла, стали они в лес собираться. Уложил Ко- кованя на ручные санки сухарей два мешка, припас охотничий и другое, что ему надо. Даренка тоже узелок себе навязала. Лоскуточков взяла кукле платье шить, ниток клубок, иголку да еще веревку. "Нельзя ли, - думает, - этой веревкой Серебряное копытце поймать?" Жаль Даренке кошку свою оставлять, да что поделаешь. Гладит кошку-то на прощанье, разговаривает с ней: - Мы, Муренка, с дедом в лес пойдем, а ты дома сиди, мышей лови. Как увидим Серебряное копытце, так и воротимся. Я тебе тогда все расскажу. Кошка лукаво посматривает, а сама мурлычет: - Пр-равильно придумала. Пр-равильно. Пошли Кокованя с Даренкой. Все соседи дивуются: - Из ума выжился старик! Такую маленькую девчонку в лес зимой повел! Как стали Кокованя с Даренкой из заводу выходить, слышат - собачонки что-то сильно забеспокоились. Такой лай да визг подняли, будто зверя на улицах увидали. Оглянулись, - а это Муренка серединой улицы бежит, от собак отбивается. Муренка к той поре поправилась. Большая да здоровая стала. Собачонки к ней и подступиться не смеют. Хотела Даренка кошку поймать да домой унести, только где тебе! Добе- жала Муренка до лесу, да и на сосну. Пойди поймай! Покричала Даренка, но не могла кошку приманить. Что делать? Пошли дальше. Глядят - Муренка стороной бежит. Так и до балагана добралась. Вот и стало их в балагане трое. Даренка хвалится: - Веселее так-то. Кокованя поддакивает: - Известно, веселее. А кошка Муренка свернулась клубочком у печки и звонко мурлычет: - Пр-равильно говоришь. Пр-равильно. Козлов в ту зиму много было. Это простых-то. Кокованя каждый день то одного, то двух к балагану притаскивал. Шкурок у них накопилось, козли- ного мяса насолили - на ручных санках не увезти. Надо бы в завод за ло- шадью сходить, да как Даренку с кошкой в лесу оставить! А Даренка попри- выкла в лесу-то. Сама говорит старику: - Дедо, сходил бы ты в завод за лошадью. Надо ведь солонину домой пе- ревезти. Кокованя даже удивился: - Какая ты у меня разумница, Дарья Григорьевна. Как большая рассуди- ла. Только забоишься, поди, одна-то. - Чего, - отвечает, - бояться. Балаган у нас крепкий, волкам не до- биться. И Муренка со мной. Не забоюсь. А ты поскорее ворочайся все-таки! Ушел Кокованя. Осталась Даренка с Муренкой. Днем-то привычно было без Коковани сидеть, пока он козлов выслеживал... Как темнеть стало, запоба- ивалась. Только глядит - Муренка лежит спокойнехонько. Даренка и повесе- лела. Села к окошечку, смотрит в сторону покосных ложков и видит - по лесу какой-то комочек катится. Как ближе подкатился, разглядела, - это козел бежит. Ножки тоненькие, головка легонькая, а на рожках по пяти ве- точек. Выбежала Даренка поглядеть, а никого нет. Воротилась да и говорит: - Видно, задремала я. Мне и показалось. Муренка мурлычет: - Пр-равильно говоришь. Пр-равильно. Легла Даренка рядом с кошкой, да и уснула до утра. Другой день прошел. Не воротился Кокованя. Скучненько стало Даренке, а не плачет. Гладит Муренку да приговаривает: - Не скучай, Муренушка! Завтра дедо непременно придет. Муренка свою песенку поет: - Пр-равильно говоришь. Пр-равильно. Посидела опять Даренушка у окошка, полюбовалась на звезды. Хотела спать ложиться, вдруг по стенке топоток прошел. Испугалась Даренка, а топоток по другой стене, потом по той, где окошечко, потом где дверка, а там и сверху запостукивало. Не громко, будто кто легонький да быстрый ходит. Даренка и думает: "Не козел ли тот вчерашний прибежал?" И до того ей захотелось поглядеть, что и страх не держит. Отворила дверку, глядит, а козел - тут, вовсе близко. Правую переднюю ножку под- нял - вот топнет, а на ней серебряное копытце блестит, и рожки у козла о пяти ветках. Даренка не знает, что ей делать, да и манит его как домаш- него: - Ме-ка! Ме-ка! Козел на это как рассмеялся. Повернулся и побежал. Пришла Даренушка в балаган, рассказывает Муренке: - Поглядела я на Серебряное копытце. И рожки видела, и копытце виде- ла. Не видела только, как тот козлик ножкой дорогие камни выбивает. Дру- гой раз, видно, покажет. Муренка, знай, свою песенку поет: - Пр-равильно говоришь. Пр-равильно. Третий день прошел, а все Коковани нет. Вовсе затуманилась Даренка. Слезки запокапывали. Хотела с Муренкой поговорить, а ее нету. Тут вовсе испугалась Даренушка, из балагана выбежала кошку искать. Ночь месячная, светлая, далеко видно. Глядит Даренка - кошка близко на покосном ложке сидит, а перед ней козел. Стоит, ножку поднял, а на ней серебряное копытце блестит. Муренка головой покачивает, и козел тоже. Будто разговаривают. Потом стали по покосным ложкам бегать. Бежитбежит козел, остановится и давай копытцем бить. Муренка подбежит, козел дальше отскочит и опять копытцем бьет. Долго они так-то по покосным ложкам бегали. Не видно их стало. По- том опять к самому балагану воротились. Тут вспрыгнул козел на крышу и давай по ней серебряным копытцем бить. Как искры, из-под ножки-то камешки посыпались. Красные, голубые, зеле- ные, бирюзовые - всякие. К этой поре как раз Кокованя и вернулся. Узнать своего балагана не может. Весь он как ворох дорогих камней стал. Так и горит-переливается разными огнями. Наверху козел стоит - и все бьет да бьет серебряным ко- пытцем, а камни сыплются да сыплются. Вдруг Муренка скок туда же. Встала рядом с козлом, громко мяукнула, и ни Муренки, ни Серебряного копытца не стало. Кокованя сразу полшапки камней нагреб, да Даренка запросила: - Не тронь, дедо, завтра днем еще на это поглядим. Кокованя и послушался. Только к утру-то снег большой выпал. Все камни и засыпало. Перегребали потом снег-то, да ничего не нашли. Ну, им и того хватило, сколько Кокованя в шапку нагреб. Все бы хорошо, да Муренки жалко. Больше ее так и не видали, да и Се- ребряное копытце тоже не показался. Потешил раз, - и будет. А по тем покосным ложкам, где козел скакал, люди камешки находить стали. Зелененькие больше. Хризолитами называются. Видали? Жил-был король, у которого было три прекрасных сына. Он хотел, чтобы один из них наследовал его трон. И он решил, чтобы выбрать более достой- ного из них, испытать их ум и храбрость. Король позвал сыновей и сказал: - Вы знаете, что я стар и болен для того, чтобы править королевством. Один из вас должен занять мое место. Я отдам трон тому из вас, кто най- дет мне самого преданного друга. Я хочу умную, смелую маленькую собачку. И тот из вас, кто достанет мне самую маленькую собачку, унаследует мою корону. Принцы были в недоумении, но они слишком почитали отца, чтобы отка- заться от этой просьбы. Каждому из них отец выдал мешочек с золотом и сказал: - Встретимся через год. Братья поклялись друг другу оставаться друзьями, независимо от того, кто победит, и разошлись в разные стороны. Каждый пошел своей дорогой. С каждым из них приключилась масса приключений, но с том, что прои- зошло с младшим принцем, я вам сейчас расскажу. Он был умен, красив собой, и ему всегда везло в жизни. Все, что он делал, он делал хорошо. А еще он был очень храбр, храбрее, чем стая львов. И вот однажды вечером, когда молодой принц пробирался в лесу через заросли, начался ураган. Все вокруг покрылось мраком, и принц заблудил- ся. Вдруг вдалеке он увидел огонек и, пойдя на него, увидел волшебный за- мок. Его двери и окна были украшены сверкающими драгоценными камнями, а стены были хрустальные. На них золотом и серебром были нарисованы сюжеты из волшебных сказок про Золушку, Мальчика-с-пальчика. Спящую Красавицу и других. Огромный бриллиант был дверной ручкой. Принц постучал, и дверь откры- лась. Войдя внутрь, он увидел несколько пар рук, держащих подносы с уго- щениями. Самих людей или их тел не было видно. Удивленный принц не знал, что делать, и стоял как вкопанный. Пока он раздумывал, не убежать ли ему отсюда, одна пара рук подхвати- ла его под локоть и повела в глубь замка. Затем, подведя к коралловой двери, его втолкнули внутрь. Он прошел через шестьдесят комнат, каждая из которых была украшена волшебными картинами. Везде горели свечи в канделябрах. Вдруг опять откуда-то появившиеся руки подтолкнул его на середину шестьдесят первой комнаты. Здесь был горящий камин, и рядом с ним стояло кресло. Руки невидимые быстро сняли с него мокрую одежду и надели сухую, еще более богатую, чем его прежняя. Затем его проводили в следующую комнату, где стены были разрисованы различными кошачьими героями: здесь были и кот в сапогах, и три ма- леньких котенка, потерявших свои перчатки, и кошка, отправившаяся в Лон- дон посмотреть на королеву, и еще множество других. Посередине комнаты стоял стол, накрытый на двоих и сервированный зо- лотой посудой. Вошла кошка необыкновенной красоты с роскошной белой шерстью. Ее сопровождали кошки-слуги, одетые в богатые одежды. - Здравствуй, молодой принц, - сказала она. - Мы рады видеть тебя в нашем замке. - Ваше Высочайшее Высочество, - ответил принц. - Я благодарю вас за ваше гостеприимство. Вы поистине самая выдающаяся кошка, которую я ког- да-либо видел. Ваши речи так учтивы, вкус так изыскан, а убранство ваше- го дворца выше всяких похвал. - Молодой принц, - сказала кошка. - Не надо льстить мне, я люблю простые слова и простых людей. Не хочешь ли ты отобедать со мной? Руки невидимки тут же накрыли на стол и положили в тарелки кушанья: кусочек мышиного пирога для кошки и кусочек пирога с ягодами для принца. Вид мышиного пирога испугал принца. Ему стало не по себе, и он никак не мог заставить себя съесть хоть кусочек своего кушанья. Словно угадав его мысли, кошка сказала: - Не беспокойся, принц. Мой повар очень чистоплотный и аккуратный че- ловек. Он знает, что кошки едят мышей, а люди - нет. Ешь свою еду спо- койно. Принц улыбнулся и сразу же все съел. Поле ужина они перешли в другую комнату. Там кошки, одетые в бальные костюмы, стали развлекать их ис- панскими и китайскими танцами. После этого принца увели в спальню и уло- жили в кровать. Стены в спальне были украшены картинами различных цве- тов, сделанных из крылышек мотыльков и птичьих перышек. На следующий день рано утром принца разбудил звук горна. Руки невиди- мого слуги подали одежду для охоты, и он спустился вниз, где его ждал волшебный деревянный конь, который бегал и скакал не хуже настоящего. Сама же принцесса-кошка ехала на охоту верхом на обезьяне. После охоты за обедом принцу поднесли волшебный ликер, выпив который он сразу же за- был, кто он и откуда, и зачем сюда пришел. Ему хотелось только постоянно находиться в обществе очаровательной принцессы-кошки. Они ездили на охоту, удили рыбу, читали и играли на пианино. Они слу- шали кошачьи оперы и смотрели кошачий балет. И все время их обслуживали руки невидимого неутомимого слуги. И вот однажды принцесса-кошка сказала принцу: - Через три дня ты должен вернуться к отцу и принести ему маленькую собачку. - О, Господи! - закричал принц. - Как я мог забыть об, этом? Но как же я успею достать собачку, купить лошадь и добраться домой? И все это за три дня. Принцесса-кошка загадочно улыбнулась: - Принц, ты мой друг, и я помогу тебе. Мой волшебный деревянный конь домчит тебя до дома за двадцать четыре часа. - А как же собачка? - спросил принц. - Вот она, - ответила принцесса и дала ему маленькое зернышко. - Положи его себе в ухо, - велела она. Он сделал так, и зернышко в ухе вдруг тоненько залаяло. - Не раскрывай это зернышко, пока не вернешься к отцу, - сказала она. Принц раньше братьев вернулся домой, но вскоре пришли и они. Король появился перед своими сыновьями. Младший принц протянул ему зернышко. - Это для тебя, отец, - сказал он. Король раскрыл зернышко. Из его серединки, обтянутой бархатом, вып- рыгнула крохотная собачка, которая была ростом меньше дырочки на була- вочной головке. Она, мило поклонившись, станцевала для короля испанский танец. Король был очень рад, но решил дать сыновьям еще одно испытание. - Теперь, - сказал он, - принесите мне каждый по платью, которое про- лезало бы в игольное ушко. Даю вам сроку один год. Принцы отправились в разные стороны, а младший прямиком в кошачий дворец. Принцесса была очень рада увидеть его и, послушав его рассказ, сказала: - Не волнуйся, живи спокойно, я все устрою наилучшим образом. Так прошел еще один год. Однажды принцесса, рано утром разбудив прин- ца, сказала: - Завтра ты должен вернуться к отцу и принести ему платье. Карета с лошадьми готова, отправляйся в путь. Вот тебе грецкий орех для твоего отца. Открыв его, он найдет в нем то, что хотел. - Моя дорогая принцесса, - сказал принц. - Мне так хорошо с тобой, что совсем не хочется возвращаться к отцу, не хочу трона, я хочу быть с тобой рядом. Кошка улыбнулась и сказала: - Ты должен вернуться. Это твой сыновний долг. Принц вернулся домой, братья уже были во дворце. Принесенные платья были, безусловно, самыми тончайшими красивыми. Но когда отец-король по- пытался протянуть одежду через игольное ушко, у него ничего не вышло. Тогда вперед выступил молодой принц. Он подал королю грецкий орех. Все заулыбались и подумали, что это просто шутка. Король открыл орех, внутри было бобовое зерно. Он открыл зерно и обнаружил пшеничное зерно. Принц заволновался. Но когда король открыл это зерно и достал из него прелест- ное королевское платье, все остолбенели, так оно переливалось и сверкало всеми цветами радуги. На нем были изображены все самые диковинные звери, птицы и рыбы на свете. Оно свободно прошло через игольное ушко. - Я очень рад, - сказал король. - И теперь даю вам последнее задание. Привезите мне прекраснейшую из девушек, которая станет вашей невестой. Даю вам сроку один год. Принцы опять отправились в путь, а младший прямиком в кошачий дворец. - Я уже все знаю, - сказала принцесса-кошка, - и помогу тебе. Третий год промчался еще быстрее первых двух. Принц принцесса-кошка охотились, играли в шахматы и читал вслух волшебные сказки. Наконец нас- тал день возвращаться домой. - Теперь все твое счастье в твоих руках, - сказала кошка. - Я закол- дованная принцесса, и ты можешь расколдовать меня. - Но как? - вскричал принц. - Отруби мне голову и хвост и сожги их в огне, - сказала кошка. - Отрубить тебе голову? Ни за что! Ты для меня дороже сотни корон и тронов. Ни один волосок не упадет с твоей головы! - Ты должен это сделать, - настаивала кошка. - Нам с тобой будет только лучше от этого. Принц согласился, и хотя его руки сильно дрожали, сделал все, что ве- лела кошка. И тут случилось чудо. Перед ним стояла девушка такой незем- ной красоты, что каждый хоть раз увидевший ее тут же влюбился бы в нее без памяти, позабыв про все и всех. Тут же все слуги кошки тоже превра- тились в людей. И принцесса рассказала принцу историю своего превраще- ния. - Я не всегда была кошкой, - сказала она. - Мой отец владел шестью королевствами, а моя мать очень любила путешествовать. Однажды она услы- шала рассказ о диковинном фрукте, растущем в старинном заброшенном зам- ке, и сразу же отправилась туда. Но ворота замка были наглухо закрыты изнутри, а стены были такие высокие и неприступные, что не было никакой возможности пробраться туда. Королева слегла от болезни, поняв, что ей не удастся отведать диковинного плода. И вот однажды перед ней вдруг по- явилась старушка. - Королева, - сказала она. - Я знаю, что тебе так хочется отведать диковинного плода, что ты умираешь без этого. Я согласна принесши его, но взамен ты должна отдать мне свою дочь, которую ты вскоре родишь. - Хорошо, - сказала королева. - Я наделю твою дочь добротой, мудростью, красотой и благородством, но ты не должна будешь видеть ее до тех пор, пока ей не исполнится двад- цать лет. - Ты берешь с меня суровое обещание, но я согласна, - сказала короле- ва. Служанка одела ее и повела за собой в сад, где стояло диковинное де- рево с плодами. Королева отведала плода, и старушка нарвала ей еще целую корзину и дала с собой. Вскоре после этого я родилась. Моя мать страшилась своего обещания. Она не могла сказать отцу об этом и впала в глубокую тоску. Отец был очень обеспокоен и долгими расспросами добился от нее правды. Он был вне себя от бешенства. Жену он велел запереть в тюрьму, а дочь усиленно ох- ранять. Феи рассердились на короля и наслали на его королевство все са- мые страшные болезни на свете. Каждый день умирали сотни детей, стариков и женщин. Обезумев от ужаса, король обратился к другу-волшебнику и поп- росил его о помощи. - Я ничего не могу поделать, - сказал волшебник. - Слово нужно дер- жать. Отец смирился, он выпустил мою мать из тюрьмы. Она положила меня в золотую колыбель и отнесла феям. Они с радостью приняли меня и отнесли в крепость, которую построили специально для меня. Там было множество пре- лестных комнат, а крыша была в виде цветущего сада. Дверей в крепости не было, а были только очень высокие окна. Там прошло несколько лет, и феи решили, что мне пора выходить замуж. Мужем мне они выбрали короля Тинни. Накануне свадьбы ко мне прилетел мой друг попугай и сказал: - Бедная маленькая принцесса, как мне жаль тебя! - Почему? - спросила я. - Потому что твой будущий муж, король Тинни, - страшный урод и из- верг. Он живет на том же дереве, где и я. Не успел он это произнести, как вошла одна из фей и сказала: - Побыстрей собирайся и спускайся вниз. Там пришел король Тинни, будь с ним полюбезнее. - Но я не хочу видеть его и выходить за него замуж, - заплакала я. - Глупое дитя, я лучше знаю, кто нужен тебе в мужья. Только посмей ослушаться меня! Я в слезах спустилась вниз и увидела его. Он был величиной не больше попугая, у него были когтистые лапы орла, горб и уродливое лицо злобного карлика. Его нос был острый и длинный, как карандаш. Он хотел поцеловать меня, но я в ужасе убежала и закрылась в своей комнате. Тогда жестокие феи заколдовали меня и моих слуг, превратив нас всех в кошек и котов. Колдовство должно было закончиться только тогда, когда в моем дворце по- явится молодой принц, который полюбит меня. - Я люблю тебя больше жизни, - сказал принц. - И хочу жениться на те- бе. Они отправились во дворец, а принцесса спряталась внутри рубинового яичка. Братья принца уже были во дворце, оба с красивейшими принцессами. Когда очередь дошла до младшего, он раскрыл рубиновое яичко, и из него вышла принцесса, затмевающая день и ночь, солнце и луну. Она была одета в бело-розовые одежды, а ее голову украшал венок из диковинных цветов. - Да, - закричал радостный король. - Только она достойна моего двор- ца. - Ваше Величество, - отвечала принцесса. - Я благодарю вас за дове- рие, но мне не нужен ваш дворец, у меня их целых шесть. Разрешите мне подарить два из них вашим старшим сыновьям, а за младшего выйти замуж и поселиться в оставшихся четырех дворцах. Все были счастливы. И тотчас священник обвенчал три молодые пары, ко- торые счастливо прожили всю оставшуюся жизнь. В Мессине, на самом берегу голубого Мессинского пролива, стояла хижи- на. Жила в ней вдова рыбака с единственным сыном, которого звали Кола. Когда маленький Кола появился на свет, его приветствовал шум моря. Когда он впервые засмеялся, он засмеялся солнечным зайчикам, прыгавшим на волнах. Едва мальчик научился ходить, он побежал прямо к морю. Игрушками его были высохшие морские звезды, выкинутые приливом на бе- рег, да обкатанные водой блестящие камешки. Что же удивительного, что для мальчика море было роднее редкого дома! А мать боялась моря. Ведь оно унесло ее отца, брата, а потом и мужа. Поэтому стоило мальчику отплыть хоть немного от берега, мать выбегала из дому и кричала: - Вернись, Кола! Вернись, Кола! И Кола послушно поворачивал к берегу. Но вот однажды, когда она звала его, Кола засмеялся, помахал ей рукой и поплыл дальше. Тогда мать рассердилась и крикнула ему вслед: - Если тебе море дороже матери, то и живи в море, как рыба! Ничего дурного она не желала своему сыну, просто крикнула в сердцах, как многие матери, когда их рассердят дети. Но то ли этот день был днем чудес, то ли услышал ее слова злой волшебник, только Кола и впрямь нав- сегда остался в море. Между пальцами у него выросла перепонка, горло вздулось и сделалось как у лягушки. Бедная мать, увидев, что натворили ее необдуманные слова, заболела с горя и через несколько дней умерла. Хижина, в которой уже никто не жил, обветшала и покосилась. Но раз в год, в тот самый день, когда у матери вырвалось нечаянное проклятие, Ко- ла подплывал к берегу и с грустью смотрел на дом, куда ему уже больше не вернуться. В эти дни мессинские рыбаки, их жены и дети не подходили близко к этому месту. И вовсе не потому, что они боялись человека-рыбу. Кола был их большим другом. Он распутывая рыбачьи сети, если их запутывал морской черт-скат, показывал, какой стороной идут косяки рыб, предупреждал о вечно меняющихся коварных подводных течениях. Рыбаки не подходили к ста- рой хижине, чтобы не помешать Кола одолеть свое горе в одиночку. Они ведь и сами так поступали - радость старались встретить вместе, горем не делились ни с кем. Как-то услышал о Кола-Рыбе король. И захотелось ему посмотреть на та- кое чудо. Король велел всем морякам зорко глядеть, когда они выходят в море, не покажется ли где Кола. Если увидят его, пусть передадут, что сам король желает с ним говорить. На рассвете одного дня матрос с парусной шхуны заметил в открытом мо- ре, как Кола играет в волнах, словно большой дельфин. Матрос приставил ко рту ладони и закричал: - Эй, Кола-Рыба, плыви в Мессину! С тобой хочет говорить король! Кола тотчас повернул к берегу. В полдень он подплыл к ступеням двор- цовой лестницы, что уходила прямо в воду. Начальник береговой стражи доложил об этом привратнику, привратник - младшему лакею, младший лакей - старшему камердинеру, а уж старший ка- мердинер осмелился доложить королю. Король в мантии и короне спустился до половины лестницы и заговорил: - Слушай меня, Кола-Рыба! Мое королевство богато и обширно. Все, что находится на суше, я знаю наперечет. А что скрыто в моих подводных вла- дениях, не ведомо никому, даже мне. Я хочу, чтобы ты узнал это и расска- зал своему королю. - Хорошо, - ответил Кола и ушел в морскую глубь. Когда Кола вернулся, он рассказал много удивительного. Рассказал, что видел на морском дне долины, горы и пещеры. Рассказал о рощах из разноц- ветных кораллов, о холодных течениях и горячих ключах, что бьют из рас- селин морских гор. Рассказал о диковинных рыбах, которых никто никогда не видел, потому что они живут далеко внизу, в вечных зеленых сумерках. Только в одном месте Кола не мог достичь дна - у большого Мессинского маяка. - Ах, какое огорчение! - воскликнул король. - Мне как раз больше все- го хотелось знать, на чем стоит Мессина. Прошу тебя, спустись поглубже. Кола кивнул головой и снова нырнул - только легонько плеснула волна. Целый день и целую ночь он пропадал в пучине. Вернулся измученный, усталый и сказал королю: - Слушай, король, я опять не достиг дна. Но я увидел, что Мессина стоит на утесе, утес покоится на трех колоннах. Что будет с тобой, Мес- сина! Одна из колонн еще цела, другая дала трещину, а третья вот-вот рухнет. - А на чем стоят колонны? - спросил король. - Мы непременно должны это узнать. Кола-Рыба. - Я не могу нырнуть глубже, - ответил Кола. - Вода внизу тяжела, как камни. От нее болят глаза, грудь и уши. - Прыгни с верхушки сторожевой башни маяка, - посоветовал король. - Ты и не заметишь, как опустишься на дно. Башня стояла как раз в устье пролива. В те давние времена на ней, сменяя друг друга, несли свою службу дозорные. Когда надвигался ураган, дозорный трубил в рог и разворачивал по ветру флаг. Увидев это, корабли уходили в открытое море, подальше от земли, чтобы их не разбило о приб- режные скалы. Кола-Рыба поднялся на сторожевую башню и с ее верхушки ринулся в вол- ны. На этот раз Кола пропадал три дня и три ночи. Только на рассвете чет- вертого дня голова его показалась над водой. Он с трудом подплыл к двор- цовой лестнице и сел на первую ступеньку. - Горе тебе, Мессина, настает черный день, и ты обратишься в прах! - заговорил он, едва отдышавшись. - Расскажи же скорей, что ты увидел! - нетерпеливо воскликнул король. - Что делается на дне? Кола покачал головой. - Не знаю. Я и теперь не добрался до дна. Откуда-то снизу поднимаются дым и пламя. Дым замутил воду, от огня она стала горячей. Никто живой, ни рыба, ни морские звезды, не могут спуститься ниже, чем спустился я. - Раньше я тебя просил, а теперь приказываю: что бы ни было там, вни- зу, ты должен узнать, на чем стоит Мессина. Кола-Рыба усмехнулся. - Слушай, король! Ветер и волны не поймаешь даже самой частой сетью. А я сродни ветру и волнам! Мне приказывать нельзя. Прощайте, ваше вели- чество. Он соскользнул со ступенек в воду и собирался уплыть прочь. Тут король со злости затопал ногами, сорвал с головы корону и бросил ее в воду. - Что ты сделал, король! - воскликнул Кола. - Ведь корона стоит нес- метных сокровищ! - Да, - согласился король, - второй такой короны нет на свете. Если ты не достанешь ее со дна, мне придется сделать то, что делают все коро- ли, когда им нужны деньги. Я обложу податью всех рыбаков Сицилии, и рано или поздно мои сборщики выколотят из них новую корону. Кола-Рыба опять присел на ступеньку лестницы. - Будь по-твоему, король! Ради детей рыбаков я постараюсь достать до дна. Но сердце говорит мне, что я никогда не увижу больше родного сици- лийского неба над головой. Дайте мне горсть чечевицы, я возьму ее с со- бой. Если я погибну в глубинах, вы узнаете об этом. На серебряном блюдечке принесли чечевицу. Кола зажал ее плоские зерна в руке и бросился в море. Король поставил часовых у того места, где погрузился в воду Кола-Ры- ба. Семь дней часовые не спускали глаз с морской глади, а на восьмой день вдруг увидели, что по воде плывет чечевица. Тут все поняли, что Ко- ла больше уже не вернется. А вслед за покачивающимися на волнах зернами вынырнула удивительная рыба, какой никто никогда не видывал. Верно, одна из тех придонных рыб, о которых рассказывал Кола. В зубастой пасти она держала драгоценную королевскую корону. Рыба вы- сунулась из воды, положила корону на нижнюю ступеньку лестницы и, плес- нув хвостом, исчезла в море. Никто не знает, как погиб человек-рыба, который пошел на смерть, что- бы избавить бедняков от беды. Но рассказы о нем передавались от деда к отцу, от отца к сыну. И вот вправду настал черный день Мессины. Все кругом загудело и зат- ряслось. Горы раскалывались на куски и с грохотом рушились вниз. Земля расступалась, и там, где было ровное место, зияли пропасти. Вмиг цветущий город превратился в груду развалин. Сбылось пророчество Кола. Однако люди не ушли из Мессины. Ведь каждому дороже всего край, где он появился на свет и прожил всю жизнь. Оставшиеся в живых выстроили но- вый город, еще прекраснее прежнего. Он и сейчас стоит на самом берегу голубого Мессинского пролива. Жила-была королева, которая родила такого ужасного урода сына, что все, кто видел его, не могли смотреть без содрогания. Ребенок родился с пучком волос на голове, который торчал вверх, как пучок сухой травы, ни- как не хотел приглаживаться и был такой скользкий, как будто его облиза- ла языком корова. Поэтому ребенку и дали имя - Чубчик-Рикки. Но для ко- ролевы этот уродец был желаннее всех детей на свете. Волшебница, которая явилась ему на крестины, одарила его необыкновенным умом и предрекла также, что ЧубчикРикки сможет передавать свой ум всякому, кого он полю- бит. Королева была счастлива, услышав предсказания волшебницы. Через несколько лет королева соседней страны родила двух дочерей. Первая была прекрасна, как солнце, но волшебница, которая присутствовала при родах, сказала, что она, к сожалению, будет, несмотря на это, глупа как пробка. Когда вслед за первой на свет появилась вторая дочь, короле- ва упала без чувств, увидев, какого страшного уродца она родила. - Не расстраивайтесь. Ваше Высочество, - сказала ей волшебница. - Эта девочка будет так умна и добра, что ее уродство никто не заметит. - Дай Бог, - отвечала королева. - Но нельзя ли дать хоть капельку ума старшей и чуточку красоты младшей, - попросила она волшебницу. - К сожалению, нет. Единственно, что я могу сделать, это дать ей дар, что она будет передавать свою красоту всякому, кого полюбит. По мере того как девочки подрастали, одна становилась все глупее и глупее, а другая уродливее и уродливее. На балах гости всегда поначалу толпились вокруг красавицы, чтобы полюбоваться ею, но, послушав нес- колько минут ее глупую болтовню, переходили к младшей. Кроме того, стар- шая была такая разиня и неумеха, что постоянно все роняла, разбивала и ломала вокруг. Однажды, в одиночестве гуляя по лесу, она повстречала маленького уродливого человечка со смешным чубчиком на голове. Это был принц Чуб- чик-Рикки, который, однажды увидев портрет принцессы, влюбился в нее без памяти и, оставив свое королевство, отправился в путь, чтобы разыскать ее. Почтительным поклоном приветствуя принцессу, он спросил: - О чем может грустить такая прекрасная особа? - Я сама не знаю о чем, - ответила глупая принцесса. - Красота - это такое великое достоинство, - заметил Рикки, - что то- му, кто обладает им, не о чем горевать! - Лучше бы я была уродлива, чем глупа как пробка, - сказала принцес- са. - Я вижу, сударыня, что вы, наоборот, чрезвычайно умны. Ведь только умный человек может признаться, что он не всезнайка. - Этого я не знаю, - сказала принцесса, - я только знаю, что очень глупа, и это сильно огорчает меня, делая самой несчастной на свете! - Так это недостаток ума является причиной вашей горести! - восклик- нул Рикки. - Я могу помочь вам! - Каким образом? - удивилась принцесса, раскрыв от удивления рот. - Я принц Чубчик-Рикки и обладаю даром передавать ум тому, кого по- люблю всем сердцем. Вы, сударыня, и есть та особа, которую я люблю больше всего на свете. Я дам вам ум, если вы согласитесь выйти за меня замуж. Принцесса была не в состоянии вымолвить ни слова. - Я вижу, вы не в восторге от моего предложения, - сказал Рикки. - Но я не принуждаю вас сейчас же выйти за меня замуж. Я даю вам срок - целый год. Подумайте и дайте ответ. Принцесса была так глупа, и ей так не терпелось поумнеть, что год по- казался ей целой вечностью. И, боясь, что Рикки передумает, она тотчас же согласилась выйти за него замуж, хотя на самом деле не пылала желани- ем стать его женой. Как только она дала это обещание, ее пустая голова вдруг поумнела, и она почувствовала в себе способность говорить умные вещи и выражать свои мысли приятным и естественным языком. Они не заметили, как проболтали с Рикки довольно долгое время. При этом он был поражен, насколько приятно она вела беседу, и даже подумал, не дал ли он ей больше ума, чем оставил самому. Затем принцесса вернулась во дворец. Придворные были крайне изумлены переменой, произошедшей в ней. Сочетание красоты и ума, бывшее теперь в ней, делало ее невообразимо привлекательной и приятной в общении. Ее отец-король даже стал обращаться к ней за советами в государственных де- лах. Весь мир облетел слух о перемене, произошедшей в ней. Принцы со всех сторон света стали съезжаться во дворец, чтобы просить ее руки. Отец-ко- роль не раз говорил ей: - Дочь моя, тронный зал переполнен высокородными принцами. Реши, на- конец, кому из них ты отдашь предпочтение. Принцесса решила пойти прогуляться в лес, чтобы в одиночестве решить, кто удостоится чести называться ее женихом. Но чем человек умнее, тем труднее ему сделать выбор в брачных делах. Что же решить? Кто будет ее избранником? Вдруг мысли принцессы были прерваны тонкими голосами, которые доноси- лись прямо из-под земли, как будто под ней бегали и ходили тысячи ма- леньких человечков. - Увеличь огонь, - сказал один голосок. Другой ответил: - Здесь мы поставим столы. - Где золотой котел? - спросил третий. Посмотрев под ноги, принцесса увидела в земле щель, глянув в которую она обнаружила маленьких эльфов, которые в поварских колпаках готовили различные кушанья. Каждый из них носил в ухе золотую сережку в виде маленькой вилочки - отличительный знак их профессии. Распевая веселые песни, они резали мя- со, пекли пироги, взбивали крем. Крайне удивленная принцесса спросила их, к какому празднеству они все это готовят? - К свадьбе, - ответили они. - Завтра Чубчик-Рикки женится на прин- цессе. После свадьбы будет дан роскошный пир. Принцесса остолбенела, вдруг вспомнив про свое обещание. Это было как раз год назад. Получив от Рикки ум, она тут же забыла про все свои глу- пости, которые совершила в жизни. Вдруг откуда ни возьмись появился сам принц Рикки. - Принцесса, вы сделали меня счастливейшим человеком на свете. Я при- шел сдержать свое слово. И надеюсь, вы тоже пришли сюда, чтобы сдержать свою клятву и стать моей женой. - Если откровенно, это не так, - ответила принцесса. - Если бы я име- ла дело с дураком, я бы ответила вам довольно мягко и туманно, но с вами я должна быть честна. Я не хочу выходить за вас замуж и не захочу никог- да. - Вы смущаете меня, сударыня, - сказал Рикки. - Даже дураку понятно, что принцесса должна держать свое слово, - пе- ребила его красавица. - Но вспомните, ведь клятву вам давала набитая ду- ра, а я умна и не должна быть в ответе за клятву глупцов. - Сударыня, - поспешил с ответом Рикки, - вы сказали, что только глу- пец может попрекнуть вас изменой. Но ответьте мне, могу ли я удержаться от упреков, когда речь идет о счастье всей моей жизни? Справедливо ли требовать, чтобы умные люди терпели больше дураков? Но давайте говорить конкретно: вам не нравится мое уродство? Это вполне понятно. Но поз- вольте спросить, что помимо этого вас отталкивает от меня? Находите ли вы мой род недостаточно знатным или мои манеры недостаточно изящными? Устраивает ли вас мой ум и нрав? - Все эти качества мне как раз очень нравятся в вас, - возразила принцесса. - Если это так, - сказал Чубчик-Рикки, - я надеюсь, что буду все же счастлив, ибо если вы пожелаете, вы можете сделать меня красивейшим муж- чиной на свете. - Что вы имеете в виду? - спросила принцесса. - Это довольно просто, - ответил Рикки. - Как вы знаете, волшебница наградила меня даром передавать свой ум всякому, кого я крепко полюблю, эта же самая волшебница и вам разрешила сообщать вашу красоту тому, кого полюбите вы. - Если это действительно так, - сказала принцесса, - то всем своим сердцем я желаю, чтобы вы стали самым красивейшим принцем из всех су- ществующих на свете, я дам вам дар красоты. Не успела она это сказать, как Рикки изменился у нее на глазах. Он показался ей самым красивым, самым стройным человеком, которого она ког- да-либо видела. Она тут же обещала ему свою руку и сердце, если только ее отец будет согласен на этот брак. Они вернулись в замок и попросили у короля благословения. Король-отец с удовольствием согласился иметь такого умного, богатого и красивого зя- тя. На следующий день отпраздновали свадьбу. После церемонии бракосочета- ния в лесу было пышное празднество, которое умный принц давно дал распо- ряжение готовить. Было у одного человека семеро сыновей и ни одной дочки, а ему очень хотелось ее иметь. Вот, наконец, жена подала ему добрую надежду, что бу- дет у них дитя; и родилась у них девочка. Радость была большая; но дитя оказалось хилое и маленькое, так что пришлось его крестить раньше срока. Послал отец одного из мальчиков к роднику принести поскорее воды для крещения; шестеро остальных побежало вслед за ним - каждому из них хоте- лось первому набрать воды, - вот и упал кувшин в колодец. И они стояли и не знали, что им теперь делать, и никто не решался вернуться домой. Отец ждал их, ждал, а они все не возвращались, потерял он, наконец, терпенье и говорит: - Пожалуй, гадкие мальчишки опять заигрались, а про дело забыли. - И он стал опасаться, что девочка помрет некрещеной, и с досады крикнул: - А чтоб вас всех в воронов обратило! Только вымолвил он эти слова, вдруг слышит над головой шум крыльев. Глянул он вверх, видит - кружат над ним семеро черных как смоль воронов. И не могли отец с матерью снять своего заклятья, и как они ни горева- ли об утрате своих семерых сыновей, но все же мало-помалу утешились, глядючи на свою любимую дочку. Она вскоре подросла, окрепла и с каждым днем становилась все красивей и красивей. Долгое время она не знала, что были у нее братья, - отец и мать избе- гали говорить ей об этом. Но вот однажды она случайно от людей услыхала, как те говорили, что девочка-де и вправду хороша, да виновата в нес- частье своих семерых братьев. Услыхав об этом, она сильно запечалилась, подошла к отцу-матери и стала у них спрашивать, были ли у нее братья, и куда они пропали. И вот, - правды не скроешь, - им пришлось ей объяснить, что это случилось по воле свыше и рождение ее было лишь нечаянной тому причиной. Стала девоч- ка каждый день себя попрекать и крепко призадумалась, как бы ей вызво- лить своих братьев. И не было ей покоя до той поры, пока не собралась она тайком в дальнюю путь-дорогу, чтоб отыскать своих братьев и освободить их во что бы то ни стало. Взяла она с собой в дорогу на память об отце-матери одно лишь колечко, хлебец - на случай, если проголодается, и скамеечку, чтобы можно было отдохнуть, если устанет. И пошла она далеко-далеко, на самый край света. Вот подошла она к солнцу, но было оно такое жаркое, такое страшное, и оно пожирало ма- леньких детей. Бросилась она поскорей от солнца к месяцу, но был он та- кой холодный, мрачный и злой, и как увидел он девочку, сказал ей: - Чую, чую мясо человечье. Она убежала от него и пришла к звездам. Они были ласковые и добрые, и сидела каждая из звезд на особой скамеечке. Поднялась утренняя звезда, дала ей костылек и сказала: - Если не будет с тобой этого костылька - не разомкнуть тебе Стеклян- ной горы, где заточены твои братья. Взяла девочка костылек, завернула его хорошенько в платочек и пошла. Шла она долго-долго, пока не пришла к Стеклянной горе. Ворота были зак- рыты; хотела она достать костылек, развернула платок, глядь - а он пус- той, потеряла она подарок добрых звезд. Что тут делать? Ей так хотелось спасти своих братьев, а ключа от Стеклянной горы не оказалось. Взяла тогда добрая сестрица нож, отрезала себе мизинец, сунула его в ворота и легко их открыла. Входит она, а навстречу ей карлик, и говорит ей: - Девочка, что ты здесь ищешь? - Ищу я своих братьев, семерых воронов. А карлик ей говорит: - Воронов нету дома. Если хочешь их подождать, пока они вернутся, то входи. Потом карлик принес воронам пищу на семи тарелочках; отведала сестри- ца из каждой тарелочки по крошке и выпила из каждого кубочка по глоточ- ку, а в последний кубочек опустила колечко, взятое с собой в дорогу. Вдруг слышит в воздухе шум крыльев и свист. И говорит ей карлик: - Это летят домой вороны. Вот прилетели они, есть-пить захотели, стали искать свои тарелочки и кубочки. А ворон за вороном и говорит: - Кто это ел из моей тарелочки? Кто пил из моего кубочка? Никак чело- вечьи уста? Допил седьмой ворон до дна свой кубок, тут и выкатилось колечко. Пос- мотрел он на него и узнал, что то колечко отцаматери, и говорит: - Дай боже, чтобы наша сестрица тут оказалась, тогда мы будем раскол- дованы. А девочка стояла тут же за дверью; она услыхала их желанье и вошла к ним, - и вот обернулись вороны опять в людей. И целовались они, милова- лись и весело вместе домой воротились. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. И было у царя множество слуг. Да не простых прислужников, а разных мастеров: и столяров, и гончаров, и портных. Любил царь, чтобы и платье у него луч- ше, чем у других, было сшито, и посуда хитрее расписана, и дворец резьбою украшен. Мастеров в царском дворце видимо-невидимо было. Все они по утрам собирались к царскому выходу и ждали, кому какое де- ло царь на сегодня назначит. И вот случилось раз, что столкнулись у царского порога золотых дел мастер и столяр. Столкнулись и заспорили - кто из них свое ремесло лучше знает, и чья работа труднее. Золотых дел мастер и говорит: - Твое мастерство невелико, ты над деревом сидишь, деревянные вещи режешь. То ли дело моя работа. Я все из чистого золота делаю: любо-доро- го поглядеть. А столяр и отвечает: - Не хитро дорогую вещь сделать, коли золото само в цене. Ты вот из простого дерева сделай такую штучку, чтобы все кругом диву дались. Вот тогда я поверю, что ты мастер. Спорили они, спорили, чуть до драки не дошли, да в это время царь входит. Услыхал он этот разговор, усмехнулся и приказал: - Сделайте вы мне оба по диковинке, один из золота, другой из дерева. Погляжу на них и решу, кто из вас лучший мастер. С царем не поспоришь, коли жизнь дорога. Пошли мастера из дворца каж- дый к себе: оба крепкую думу думают, как бы друг друга перегнать в мас- терстве. Дал им царь неделю сроку. Через неделю приходят оба мастера во дворец, становятся в ряд с дру- гими, ждут царского выхода. И у каждого по свертку в руках. Вышел царь и говорит: - Ну, молодцы, показывайте ваше искусство, - а сам в бороду усмехает- ся. Приказал он позвать в палату и царицу, и молодого сына-царевича. - Пусть и они на ваши чудеса поглядят. Сели царь с царицей на лавку, а царевич рядом встал. Вышел вперед зо- лотых дел мастер. - Прикажи, царь-батюшка, мне большой чан воды принести. Принесли большой чан, водой налили. Развязал мастер свой узелок, вынул оттуда золотую утку и пустил ее на воду. Поплыла утка, словно живая: головой вертит, крякает, носиком пе- рышки обчищает. Открыл царь рот от удивления, а царица кричит: - Да это живая утка, а не золотая! Он, видно, живую утку золотом пок- рыл! Обиделся мастер: - Какая же она живая? Прикажи мне ее разобрать по частям и опять на винтики собрать. Вынул он утку из чана, сначала ей крылышки отвинтил, потом голову, а после и всю на кусочки разобрал. Разложил на столе, да и давай снова свинчивать. Свинтил, пустил на воду. И поплыла утка лучше прежнего. Захлопали все придворные в ладоши. - Ну и мастер! Ну и чудо сделал! Век такого не видывали. Обернулся царь к столяру: - Теперь ты свое искусство показывай. Поклонился столяр: - Прикажи, ваше царское величество, окошко в этой горнице отворить. Отворили окошко. Развернул столяр свой узелок, вынимает из него орла деревянного. Да так этот орел хорошо сделан был, что от живого не отли- чить. А столяр и говорит: - Утка-то золотая только по воде плавает, а мой орел в облака подыма- ется. Сел столяр на орла верхом и повернул винтик. Поднял его орел и вынес по воздуху из царской палаты. Кинулись все к окнам, смотрят, рты рази- нув, а столяр над царским двором в воздухе разные круги делает. Влево повернет винтик - орел книзу летит, вправо - подымается. У царя от удив- ления корона на затылок съехала, глядит он в окошко, оторваться не мо- жет. Все кругом словно замерли. Такого мастерства никто не видывал. Покружил столяр по воздуху и обратно в палату влетает. Поставил орла в сторонку и к царю подходит. - Ну, как, царь-батюшка, доволен ли моим искусством? - Слов не нахожу, так доволен, - царь отвечает. - Да как же ты этак умудрился? Да как же ты ему этот винтик пристроил? Начал столяр все это царю объяснять, а в это время царица как ахнет, как закричит: - Куда ты? Куда? Ах, ловите, остановите! Обернулись все на ее голос и видят: пока царь со столяром беседовал, царевич молодой вскочил на орла, повернул винтик - и вылетел из окошка на двор. - Вернись скорей! Куда ты? Убьешься! - кричат ему царь с царицей. А царевич махнул рукой, да и перелетел через забор серебряный, которым дворец огорожен был. Повернул он винтик вправо - поднялся орел за облака и скрылся из глаз. Царица без памяти лежит, а царь на столяра гневается. - Это ты нарочно такую штуку придумал, чтобы нашего сына единственно- го сгубить. Эй, стражники, схватить его и бросить в темницу. А если че- рез две недели царевич не вернется, вздернуть столяра на виселицу. Схватили стражники столяра и кинули в темное подземелье. А царевич на деревянном орле все дальше и дальше летит. Любо царевичу. Просторно, вольно кругом. В ушах ветер свистит, кудри развевает, под ногами облака проносятся, и сам царевич - словно птица крылатая. Куда хочет, туда в небе и поворачивает. К вечеру прилетел он в неведомое царство, опустился на край города. Видит - стоит избушка маленькая. Постучал царевич в дверь. Выглянула старушка. - Пусти, бабушка, переночевать. Я тут чужой человек, никого не знаю, остановиться не у кого. - Отчего не пустить, сынок. Входи, места много. Я одна живу. Развинтил царевич орла, связал в узелок, входит к старушке в домик. Стала она его ужином кормить, а царевич расспрашивает: что за город, да кто в нем живет, да какие в городе диковинки. Вот и говорит старушка: - Есть у нас, сынок, одно чудо в государстве. Стоит посреди города царский дворец, а подле дворца высокая башня. Заперта та башня тридцатью замками, и охраняют ее ворота тридцать сторожей. Никого в башню не пус- кают. А живет там царская дочь. Как родилась она, так ее с нянькой в той башне и заперли, чтобы никто не видел. Боятся царь с царицей, что полю- бит царевна кого-нибудь и придется ее замуж на чужую сторону отдавать. А им с ней расставаться жалко: она у них единственная. Вот и живет девушка в башне, словно в темнице. - А что, и верно, что хороша царевна? - спрашивает гость. - Не знаю, сынок, сама не видала, а люди сказывают - такой красоты во всем свете не сыщется. Захотелось царевичу в запретную башню пробраться. Лег он спать, а сам все раздумывает, как бы ему царевну увидеть. На другой день, как стемнело, сел он на своего деревянного орла, взвился в облака и полетел к башне с той стороны, где окошко в тереме было. Подлетел и стучит в стекло. Удивилась царевна. Видит - молодец красоты неописанной. - Кто ты, добрый молодец? - спрашивает. - Отвори окно. Сейчас все тебе расскажу. Открыла девушка раму, влетел деревянный орел в комнату. Слез с него царевич, поздоровался, рассказал девушке все, что с ним случилось. Сидят они, друг на друга глядят - наглядеться не могут. Спрашивает царевич, согласна ли она его женой стать. - Я-то согласна, - говорит царевна, - да боюсь, батюшка с матушкой не отпустят. А злая мамка, которая царевну сторожила, все выследила. Побежала она во дворец и донесла, что так, мол, и так, к царевне кто-то прилетал, а теперь этот молодец в доме старушки скрывается. Прибежала тут стража, схватила царевича и потащила во дворец. А там разгневанный царь на троне сидит, дубинкой об стол стучит. - Как ты, такой-сякой, разбойник, осмелился мой царский запрет нару- шить? Завтра казнить тебя буду! Повели царевича в темницу, бросили одного и крепкими замками заперли. Наутро весь город на площадь согнали. Объявлено было, что казнить станут дерзкого молодца, который в башню к царевне проник. Вот уж и палач пришел, и виселицу поставили, и сам царь с царицей на казнь глядеть приехали. Вывели царевича на площадь. А он обернулся к царю и говорит: - Ваше величество, разрешите мне последнюю просьбу высказать. Нахмурился царь, а отказать нельзя. - Ну, говори. - Прикажите гонцу сбегать в дом к старушке, где я жил, узелок мой из-под подушки принести. Не мог отказать царь, послал гонца. Принесли узелок. А царевича в это время уже к виселице подвели, на лесенку поставили. Протянул ему гонец узелок. Развернул его царевич, вскочил на деревянного орла - да и был таков. Взвился он над виселицей, над царем, над всей толпой. Ахнул царь: - Лови его! Держи! Улетит! А царевич направил орла к башне, подлетел к знакомому окошку, царевну подхватил и перед собой на орла сажает. - Ну, говорит, теперь нам с тобой никакая погоня не страшна. И помчал их орел в родное государство. А там из подземелья бедный столяр в подзорную трубу глядит, глаз с неба не сводит - не летит ли царевич обратно? Завтра две недели кончают- ся, висеть столяру на веревке, коли царский сын не воротится. И вдруг видит бедный мастер: летит по небу орел деревянный, а на нем царевич, да не один, а с невестой-красавицей. Опустился орел посреди царского двора. Снял царевич с него невесту, к отцу с матерью повел. Рассказал им, где он пропадал две недели. А те от радости и тревогу свою ему простили. Великий пир царь устроил. Три месяца свадьбу праздновали. А всех столяров в том государстве с той поры особо уважать стали. В одном королевстве жил-был вдовый король. Он был несказанно богат, и у него была дочь, которую звали Эйприл, и была она прекрасней весны. Когда ей исполнилось 15 лет, ее отец женился вновь. У мачехи была дочь, которую звали Тротти, и была она страшнее самой страшной ночи. Ее лицо было как потрескавшаяся кожа барабана, волосы как спутанная пряжа, а те- ло было желтым, как старый воск. Но мачеха обожала свою дочь и желала для нее всяческого счастья. Однажды король сказал: - Пожалуй, наступило время выдать наших дочек замуж. - Это отличная мысль, - ответила королева. - Моя дочь заслуживает са- мого красивого и богатого мужа в мире. Она, в отличие от глупой Эйприл, умна и привлекательна. А поскольку она старше Эйприл, то должна первой выйти замуж. Король согласился, потому что был добр и не любил скандалов. Он приг- ласил во дворец короля Криспина, самого влиятельного и богатого в мире. Тем временем королева скупила в городе всю материю и нашила Тротти мно- жество нарядов. Оставшийся материал она сожгла. Таким образом, Эйприл пришлось довольствоваться старыми нарядами. В тот день, когда ожидали приезда Криспина, королева подговорила злую служанку, и та облила грязью и изорвала в клочья всю одежду Эйприл. Поэ- тому принцесса вынуждена была спрятаться в самом темном углу и оттуда наблюдать за Криспином. Криспину представили Тротти. Она, одетая в бархат и кружева, выгляде- ла еще более уродливо, чем когда-либо. Отшатнувшись от нее, король Крис- пин сказал: - А есть ли у вас еще принцесса? Я слышал, ее зовут Эйприл. - Да вот она, - сказала Тротти, показывая пальцем на забившуюся в угол принцессу. Король посмотрел на нее и тут же влюбился без памяти. Он проговорил с ней целых три часа и, к своей неописуемой радости, убедился, что она так же умна, как и красива. Разъяренные королева и Тротти явились к отцу-королю с требованием не- медленно заточить Эйприл в крепость. Король, находившийся под каблуком жены, согласился. В это время Криспин, вернувшись домой, постоянно гре- зил о принцессе. Королева, пробравшись в его королевство и одарив его слуг золотом, велела им говорить Криспину всякие гадости об Эйприл. Один из слуг сказал ему, что она любит убивать кошек и собак, другой - что она ведьма и по ночам летает на метле, третий - что она сумасшедшая. Но Криспин не слушал их ложь. Он приехал в королевство Эйприл в надежде снова увидеть ее. Но ее нигде не было. Огорченный Криспин потребовал от- вета. - Отец заточил ее в темницу, где она будет находиться, пока ее сестра не выйдет замуж, - ответила ему королева. Криспин тут же вызвал к себе своего верного слугу и сказал ему: - Речь идет о моей жизни. Я хочу, чтобы ты узнал, где находится прин- цесса Эйприл. Слуга узнал и доложил своему господину. Этот разговор подслушала ко- ролева, и у нее родился коварный план. Она подменила Эйприл и посадила вместо нее в темницу Тротти. Темной ночью влюбленный король пробрался в темницу и, пав к ногам пленницы, объяснился ей в любви и попросил ее согласия выйти за него за- муж. В знак своей искренней любви он надел Тротти на палец (думая, что это Эйприл) обручальное кольцо. Они договорились встретиться завтра сно- ва. Когда наступила следующая ночь, еще более темная, чем прежняя, ко- роль Криспин подъехал к темнице в карете, запряженной быстроногими ло- шадьми, и помог Тротти вылезти из окна. Он усадил ее в карету, и они помчались в его дворец. Он был уверен, что похищает Эйприл. По дороге он спросил, где бы она хотела обвенчаться с ним. Тротти ответила, что у своей крестной матери, феи Фретфул. Король согласился, и они поехали к замку злой феи. Тротти вбежала внутрь и, кинувшись к крестной на шею, все рассказала ей, моля о помощи. Фея вышла навстречу королю и сказала: - Здесь находится моя крестная дочь, принцесса Тротти, ты говорил ей, что любишь ее и хочешь жениться на ней. Исполни же свое обещание. - Что?! - закричал взбешенный король. - Я должен жениться на этой глупой уродице? Никогда и ни за что! Она обманывает, уверяя, что я обе- щал жениться на ней. Пусть докажет это! - А вот и доказательство, глупый король, - сказала Тротти, показывая обручальное кольцо. - Ты сам надел его мне на палец. - Это обман! - кричал король. - И я докажу это! Тротти и фея настаивали на женитьбе, умоляли его и грозили, но он был непреклонен. Так они спорили двадцать дней и ночей. Наконец, уставшая фея сказала: - Криспин, выбирай одно из двух: или я заколдую тебя за твое непослу- шание, или ты женишься на моей крестнице. Криспин ответил: - Делай, что хочешь, но моей женой станет только принцесса Эйприл. И в тот же миг он превратился в маленькую птичку с голубыми тонкими перышками. Маленький голубой хохолок торчал на ее головке, словно коро- на. - Отлично, - сказала злая фея. - Ты будешь птицей ровно семь лет, а теперь улетай прочь, окно открыто. Король полетел прочь от колдовского места, его единственным желанием было найти Эйприл и попросить ее подождать семь долгих лет, пока он опять не превратится в человека, и они поженятся. Фея отослала Тротти назад к матери. Когда королева узнала, что ее план провалился, она совсем обезумела. - Я отомщу Эйприл за это, - шипела она. Задумав новый, еще более изощренный план, она надела Тротти корону королевы и привела ее к Эйприл. - Вот твоя сестра, - сказала она. - Она только что вернулась "о своей свадьбы. Теперь она жена короля Криспина. И Тротти продемонстрировала бедной Эйприл обручальное кольцо короля. Закричав от тоски, принцесса упала без чувств, а очнувшись, попросила: Оставьте меня все, я достаточно уже хлебнула горя. У меня больше нет сил жить. Все следующие дни и ночи она сидела у окна темницы, тоскуя и плача. А в это время бедный король летал вокруг дворца в надежде увидеть свою лю- бовь. Он боялся поближе подлетать к окнам, чтобы Тротти не увидела его. Рядом с окном темницы росло огромное цитрусовое дерево. Голубая птич- ка присела на ветке этого дерева, чтобы отдохнуть. Вдруг она услышала тоскливый голос, молящий о смерти. Узнав этот самый дорогой на целом свете голос, птичка подлетела к окну Эйприл: - Не грусти, моя дорогая принцесса. - Кто ты? - воскликнула в изумлении принцесса, глядя на красивую го- лубую птичку, говорящую человеческим голосом. - Принцесса, я готов отдать жизнь ради тебя, - ответила странная пти- ца. - Разве ты не узнала меня? Я король Криспин. Фея Фретфул превратила меня в птицу на семь лет, но это не может изменить моей любви к тебе. - Как же это может быть? Храбрейший на свете король Криспин превра- тился в такую маленькую птичку? - Это цена, которую я заплатил за любовь к тебе. - Любовь? Если бы ты любил меня, ты бы никогда не женился на Тротти. Я видела твое кольцо у нее на пальце. - Тротти сказала, что я женился на ней? Она лжет! Они хотят тебя зас- тавить забыть меня. Они обманом завлекли меня во дворец, а потом предло- жили мне на выбор: или стать птицей, или жениться на твоей сестре. Эйприл поняла, что Криспин говорит правду. Она была так рада видеть его, что сразу позабыла про свою неволю. Они проговорили всю ночь, а ут- ром вынуждены были расстаться, чтобы никто не увидел их, пообещав друг другу встречаться каждую ночь у окна. Чтобы доказать Эйприл свою любовь, Криспин слетал в замок и принес ей в подарок пару бриллиантовых сережек. На следующую ночь он подарил ей браслет, украшенный громадным изумрудом. Затем он подарил ей часы, сделанные из огромной жемчужины. Каждый день он летал во дворец и приносил принцессе необыкновенные подарки. Вскоре у Эйприл накопилась громаднейшая коллекция драгоценностей. Ночью она наде- вала их на себя, чтобы понравиться Криспину, а днем прятала их в шкатул- ки. Прошло два года. Эйприл больше не тяготило заточение: каждую ночь она встречалась с любимым. Между тем ее мачеха продолжала пытаться выдать замуж Тротти. Во все концы страны были разосланы посланники, но как только упоминалось имя Тротти, их отсылали обратно. Королева думала, что это вина Эйприл, и ненавидела ее с каждым днем все больше. Однажды ночью они с Тротти отправились в крепость поговорить с Эйп- рил. Подойдя к двери, они услышали птичий голосок. - Тротти, она обманывает нас! - крикнула королева и ворвалась в ком- нату. Быстрее молнии Эйприл закрыла окно, давая птице шанс спастись. - С кем это ты разговариваешь по ночам? - злобно шипела королева. - Ни с кем, - спокойно отвечала Эйприл, - я не вижу здесь никого, кроме тех слуг, которых вы мне посылаете. Но королева и Тротти не слушали ее, во все глаза они смотрели на сверкающие бриллианты. - Откуда у тебя эти драгоценности? - Я нашла из здесь. - Ах ты лгунья! Сейчас мы тебя проучим, - пригрозила Тротти. - Еще не время, - вставила королева. - Может быть, эти бриллианты она получила от своей доброй матери феи. Наказав ее, мы разозлим фею. Они подослали девочку прислуживать Эйприл и строгонастрого приказали ей смотреть за всем, что происходит в темнице. Эйприл поняла их замысел и не подходила к окну, несмотря на то, что видела, как за ним, тоскуя, кружится голубая птичка. Целый месяц служанка, не смыкая глаз, следила за Эйприл. Наконец она уснула. Принцесса поспешила к окну и запела: Голубая птичка, голубая, как небо и море, Быстрее, быстрее ко мне прилетай! Криспин тотчас же появился. Всю ночь они проговорили. В течение пос- ледующих двух ночей служанка продолжала спать, и счастью влюбленных нич- то не мешало. Но на следующую ночь она проснулась и притворилась спящей. Свет луны падал на принцессу, разговаривающую с голубой птицей. С расс- ветом птичка улетела, и служанка сразу же отправилась доложить об этом королеве. - Это, должно быть, Криспин, - заключила Тротти. - Как они посмели так провести нас? - закричала королева. - Теперь очередь за нами. Она велела служанке сделать вид, как будто ничего не произошло. В эту ночь Эйприл опять пела свою песню, но никто не прилетел. Злобная короле- ва дала распоряжение срубить цитрусовое дерево, и, к несчастью, под удар топора попал Криспин. Ему поранили ноги и крылья. Он умирал. Криспин жаждал смерти, думая, что Эйприл предала его, рассказав королеве о его ночных визитах. К счастью, у него был друг волшебник, который все эти долгие годы продолжал искать его. Восемь раз он обходил вокруг света в поисках свое- го любимого короля. Теперь на девятый раз он проходил мимо того места, где лежал Криспин. - О, где ты, дорогой Криспин? - позвал он. И вдруг с земли ему ответил слабый голос друга: - Я здесь, посмотри под цитрусовым деревом. Волшебник взглянул, но увидел только раненую голубую птичку. - Это я, Криспин, меня заколдовала злая волшебница, - прошептала пти- ца. Волшебник подхватил ее на руки и тихо произнес несколько волшебных слов. И Криспин поправился. Он рассказал другу обо всем, что с ним прик- лючилось. И о предательстве Эйприл. - Какая дрянная девчонка, - сказал волшебник, - забудь ее. Она не стоит твоей любви. Сейчас я не могу вернуть тебе твое обличье, но вско- ре, я надеюсь, мне удастся сделать это. - Посади меня в клетку для птиц, - попросил король. - Разумеется, - ответил волшебник, - но ваше королевство не может об- ходиться без короля целых пять лет. Мы должны что-то обязательно приду- мать. Между тем Эйприл целыми днями звала у окна Криспина. Она очень боя- лась, что Тротти и королева убили птичку. Она пыталась расспросить их, но они молчали, этим еще больше терзая ее сердце. Отец Эйприл в это время был тяжело болен. Когда он умер, королевство перешло к Тротти и ее матери. Злобные по натуре, они мучили и терзали всех вокруг. Королева умерла от злобы, а Тротти поспешила к своей крест- ной матери, спасаясь от мести окружающих. Люди освободили Эйприл из тем- ницы и торжественно короновали ее. Даже будучи королевой, Эйприл целыми днями думала о Криспине. Однажды, оставив вместо себя лорда-советника, она надела все свои драгоценности, подаренные им, и отправилась на поиски своей любимой птички. Волшебник прилагал все усилия, чтобы превратить Криспина в человека, но у него ничего не получалось. Наконец, он решил пойти к Фретфул и по- пытаться договориться с ней. Он предложил ей вернуть Криспину человечес- кое обличье, а взамен обещал уговорить Криспина подумать о женитьбе на Тротти. Фретфул согласилась. Она одела Тротти в серебро и золото и отп- равила к Криспину. Вновь увидев ее, король не мог сдержать отвращения. Проходили день за днем, а он все больше ненавидел ее. А в это время Эйприл, одетая как бедная крестьянка, искала его повсю- ду. Однажды, сидя у ручья, она отдыхала в тени деревьев. Вдруг откуда ни возьмись появилась пожилая женщина и спросила: - Что ты тут делаешь, дорогая? - Я ищу голубую птичку, - ответила грустная Эйприл и поведала ей свою историю. Вдруг пожилая женщина превратилась в красавицу волшебницу. - Любезная Эйприл, - сказала она, - моя сестра Фретфул уже расколдо- вала Криспина. Он в своем дворце, и если ты храбра, у твоей истории бу- дет счастливый конец. Вот тебе четыре яйца. Когда с тобой приключится беда, разбей одно из них - оттуда придет помощь. Эйприл поблагодарила волшебницу и поспешила, во дворец к Криспину. Через семь дней и ночей она добралась до огромной хрустальной горы. Как ни пыталась она влезть на нее, все было бесполезно. Наконец она вспомни- ла об яичках и разбила одно из них. Внутри она обнаружила маленькие зо- лотые шипы, которые приделала к туфелькам и легко забралась на гору. Но как же спуститься? Она разбила второе яичко. Оттуда выпала карета, зап- ряженная двумя голубями. На глазах у Эйприл карета стала большой. Эйприл села в нее и попросила: - Маленькие птички, домчите меня скорей до королевства Криспина. Через несколько минут карета остановилась у ворот. Вымазав лицо са- жей, чтобы никто не узнал ее, Эйприл спросила у стражников, где она мо- жет найти короля. - Сегодня вечером он публично объявит о своей помолвке с принцессой Тротти, - сказали они. Сердце Эйприл заныло: "Тротти! Пока я беспокоюсь о нем, он решил же- ниться на этой глупой уродице. Он забыл все свои обещания!" И она отпра- вилась на королевскую площадь. Вскоре там появилась и Тротти, богато одетая, но еще уродливее, чем прежде. Эйприл подошла к ней. - Кто эта грязная крестьянка, которая пачкает мне платье? - вскрикну- ла Тротти. - Я принесла вам подарок, - сказала Эйприл и достала изумрудный брас- лет, подаренный Криспином. Глаза Тротти жадно заблестели. - Я дам тебе за него пятьдесят центов, - предложила она. - Покажите его оценщикам и тогда можно будет поговорить о цене, - от- ветила Эйприл. Тротти с нетерпением побежала к королю. Он был удивлен, увидев знако- мый браслет. - Я знаю всего лишь один браслет на свете, но, может быть, их два. Купи его. Тротти вернулась к Эйприл: - Сколько ты за него хочешь? - Тебе не хватит всего золота мира. Но если хочешь, можешь оставить его себе в обмен на ночь, проведенную в комнате над королевской опочи- вальней. - И всего-то, - обрадовалась Тротти. Дело было в том, что все, что ни говорилось в этой комнате, было слышно в спальне. И все, что ни делалось в спальне, было слышно в этой комнате. Поздно ночью, стоя посреди комнаты, Эйприл произнесла: - Неужели ты забыл меня? Ведь ты клялся мне в любви, а теперь мое место заняла Тротти. Слуги слышали это, а король нет. Потому что с тех пор, как он покинул Эйприл, каждую ночь Крисипи принимал снотворное. Эйприл не знала, что и думать, когда не услышала ответа. В отчаянье она разбила, третье яйцо. Внутри его оказалась золотая карета, которой управляла маленькая мышь. Вместо лошади был большой серый кот. Четыре маленьких клоуна сидел внут- ри. Вечером Эйприл показала Тротти эту вещицу. - Сколько ты хочешь за нее? - За деньги это не купишь. Разреши мне провезти еще одну ночь в той же комнате. Жадная Тротти согласилась. Этой ночью Эйприл напоминала королю об их прежних счастливых днях, но ее слова остались без ответа. Король крепко спал. В отчаянье Эйприл раз- била четвертое яйцо. Оттуда вылетели четыре маленьких игрушечных птички. Они могли петь, как живые, могли предсказать судьбу и были сведущи в ме- дицине. Как только Эйприл вышла из комнаты, слуги сказали ей: - Это ты так шумишь в комнате над королевской спальней? Хорошо, что король принимает снотворное и не слышит тебя. А то бы непременно он прогнал тебя. Наконец-то Эйприл поняла, почему Криспин не отвечает ей. Достав из сумки все свои драгоценности, она предложила " слугам: - Если сегодня вместо снотворного вы дадите королю обычные пилюли, все это будет вашим. Слуги согласились. Затем принцесса пошла к Тротти и показала ей вол- шебных птиц. - Сколько же они стоят? - Плата прежняя. Наступила ночь. Эйприл шептала у окна: - Я вытерпела столько несчастий. Я забросила королевство и свой на- род. Неужели ты действительно забыл меня? Поначалу Криспину показалось, что он бредит. Он закричал: - Это жестокий сон, напоминающий мне о принцессе, предавшей меня. И тут Эйприл рассказала ему обо всем, что произошло. Счастливый ко- роль вбежал в комнату и пал к ее ногам, моля о прощении. Появившаяся в комнате Тротти, увидев это, умерла от злости. А король Криспин и прин- цесса Эйприл поженились и прожили вместе счастливо много-много лет. Жил-был король, и у него было три дочери. Все они были очень красивы, но прекраснее всех была младшая. Ее звали Ванда, и она была отцовской любимицей. Ей всегда дарили больше всех подарков и меньше всех запрещали проказничать. Однажды король ушел на войну. Услышав, что он победил и возвращается домой, дочери принарядились к его приезду: старшая надела зеленое с изумрудами платье, голубое с бирюзой, а младшая - белое с бриллиантами. Радостный король вернулся, и начался пир. Подозвав старшую дочь, отец спросил ее: - Скажи мне, почему ты надела зеленое платье? - Ваше Величество, я услышала о вашей великой победе и надела зеленое платье, чтобы показать мою гордость за вашу храбрость и счастье по пово- ду вашего счастливого возвращения. - Отлично сказано, - улыбнулся король. - А ты, моя средняя, почему сегодня в голубом? - Ваше Величество, я надела голубое платье, чтобы показать, как мы волновались за вас. Ваше возвращение подобно ясному голубому небу в сол- нечный день. - Прекрасно, - сказал король. - А ты, дорогая Ванда, почему выбрала белый цвет? - Потому, что он мне идет, - ответила принцесса. - И только-то? - спросил разочарованный король. Он был очень себялю- бив и темпераментен, и ему нравилось, когда дочери преклонялись перед ним. - Есть ли у тебя другая причина? - Отец, моя причина - быть настолько привлекательной, насколько воз- можно. Мы, твои дочери, любим тебя и должны делать все, чтобы радовать твой взор. - Воистину умный ответ! - воскликнул король. - А теперь расскажите-ка мне, что вам снилось прошлой ночью. Первая дочь сказала, что ей снилось, что отец привез ей платье, зат- канное золотом и драгоценными камнями. Средняя - что он подарил ей золо- тую пряжку с серебряными спицами. А младшая сказала: - Мне снился день свадьбы моей средней сестры, и вы, отец, подозвали меня и сказали: "Подойди, я обмою тебе руки розовой водой". Разъяренный король вскочил с трона: - Эта девица глупа и горда! Она думает, что я могу быть ее слугой, а ведь я - король! Он вызвал охрану и приказал: - Вы все слышали. Видите, какие козни плетет Ванда? Уведите ее в глу- хой лес и изрубите на куски. А в доказательство смерти принесите мне ее сердце и язык. Стражники были в ужасе, но они боялись короля и обещали, что в точ- ности выполнят его приказ. Затем, схватив принцессу, повели ее в лес. Увидев в глазах стражников слезы, принцесса спросила: - Что-то случилось? Расскажите мне, я постараюсь помочь. - Госпожа, нам дано ужасное задание, ваш отец приказал убить вас. Ванда побледнела. - Он действительно распорядился убить меня? Я знаю вас с детства и не сделала вам ничего дурного. Я люблю и почитаю своего отца. - Госпожа, мы не можем убить вас, но мы также не можем оставить вас здесь. Бегите, а мы постараемся обмануть вашего отца. Ванда поблагодарила стражников и поспешила в лес. Она шла и шла, пока не наступила полночь. Ветви деревьев рвали на ней одежду и царапали ли- цо. Она почувствовала смертельную усталость и голод. Остановившись, она услышала вдали блеяние овцы. "Может быть, это хижина лесника? - подумала она. - Попробую-ка я попросить у них одежду, ведь моя изорвалась в клочья, а мне предстоит еще долгий путь". Она направилась на голос овцы и вскоре пришла к большому загону. Там на ковре из лепестков душистых цветов стоял огромный белоснежный баран, украшенный золотой цепью с дра- гоценными камнями. Над ним возвышался золотой шатер, а вокруг него нахо- дились сотни украшенных овец и баранов. Вместо травы они ели клубничное мороженое с шоколадным кремом и запивали его лимонадом. Невдалеке стояли два карточных стола, за которыми овцы играли в покер. Изумленная прин- цесса застыла на пороге. Бараний король предложил ей войти. - Расскажи мне, что привело тебя к нам. - Я вынуждена была убежать из дома, так как отец хотел убить меня. - Оставайся с нами, - сочувственно произнес баран. Слуги-бараны внесли громадную тыкву. Она была выдолблена изнутри и отделана белоснежным бархатом. Бараний король взял Ванду за руку и помог войти ей внутрь. Затем слуги-бараны подняли тыкву и понесли ее к высоко- му холму, где находилась пещера. Бараний король открыл дверь ключом. - Не пугайся, принцесса, и следуй за мной. Ступенька за ступенькой спускались они по винтовой лестнице в глубь пещеры, и вдруг перед ними открылся волшебный сад, полный цветов и свер- кающих фонтанов. Вместо воды в них были заморские напитки. На деревьях висели диковинные фрукты, и кроме того, на ветках раскачивалась аппетит- ная ветчина, свежезажаренные цыплята, ноздреватый сыр и благоухающие ра- ки. Лепестки цветов были сделаны из шоколада и карамели. Вся еда была как будто специально приготовлена к их приезду. Вдоль аллеи стояли золотые, усыпанные драгоценными камнями домики. Выбрав самый красивый, король-баран сказал: - Здесь ты можешь жить спокойно. Любое твое желание будет тотчас же выполняться. - Как вы добры ко мне, Ваше Величество, - ответила принцесса. - Но мне тут так непривычно, что я лучше бы вернулась домой. - Останься хотя бы выслушать мою историю, - попросил бараний король. - Я сын очень богатого и знатного короля. Однажды на охоте мои слуги отстали от меня. Я выехал на опушку леса и увидел озеро с чистейшей во- дой. Подойдя к нему напиться, я вдруг обнаружил, что вода в озере горя- чая, а не холодная. Пока я в раздумье смотрел на воду, из середины озера вдруг взвился огненный столб, который, подхватив меня, увлек за собой. На дне озера я увидел злую фею по имени Рэгтадж. Она, увидев меня, зак- ричала: "Теперь ты будешь моим пленником, я превращу тебя в барана!" Ма- новением волшебной палочки она превратила меня в мое теперешнее обличье. Все овцы и бараны вокруг тоже ее пленники. Это несчастные добрые люди, которые однажды прогневали эту злючку. Ванда с удивлением выслушала его рассказ и согласилась остаться по- гостить. Вскоре она заметила, что король Баран не только приятен, но и очень умен. Он искренне любил ее, и его чувство не осталось без ответа. Он говорил ей, что надеется однажды опять стать человеком, и тогда он увезет ее в свое королевство, где они будут счастливо жить вместе. Они охотились, музицировали и болтали обо всем на свете. Так прошло некоторое время. Однажды до принцессы дошло известие, что ее старшая сестра выходит замуж. - О, как бы мне хотелось увидеть эту свадьбу, - мечтала Ванда. - Мы можем это запросто сделать! - сказал бараний король. - Но обещай мне вернуться назад. Ванда обещала и в ту же минуту оказалась в дворце у отца. Все прид- ворные, не узнав ее, недоумевали: кто же эта богатая красавица? Ко- роль-отец тоже не узнал ее, поскольку был уверен, что его дочь умерла много лет назад. После церемонии бракосочетания она исчезла. Король был опечален этим и приказал своим слугам: - Как только опять появится незнакомка, закройте ее в тронном зале. Я хочу узнать, кто она такая. Через некоторое время вторая сестра Ванды решила выйти замуж. Ванда опять попросила короля Барана отпустить ее домой. - Я обещаю тебе, - сказала она, - сразу же вернуться сюда. После церемонии бракосочетания она собралась уехать домой, но, к сво- ему ужасу, обнаружила, что все двери заперты. Вдруг вошел король и ска- зал: - Не бойся, красавица. Я хочу, чтобы ты вместе с другими гостями ос- талась на банкет. Я пойду сам обмою тебе руки розовой водой. Ванда вдруг вспомнила свой сон, который послужил причиной ее несчас- тий, и вскрикнула: - Видишь, отец, сон сбылся, и от этого никому не стало плохо. Король припал к ее ногам и стал молить о прощении. Он сказал ей: - Ты очень мудра. Будь же ты королевой вместо меня! Все были счастливы, и пир продолжался много дней. Между тем король Баран все ждал и ждал принцессу Ванду и, наконец, понял, что она не вер- нется." - Я слишком уродлив, она ушла навсегда, - плакал он. - Но я не могу жить без нее. О, злая фея, зачем ты заколдовала меня! Он печально побрел ко дворцу отца Ванды. Стража у ворот побила его палкой. Он упал в тоске у дворцовых ворот и умер. Ванда же забыла от радости встречи с родными обо всем на свете. Она смеялась, пела и танцевала. Вдруг отец предложил всем выйти к дворцовым воротам и полюбоваться фейерверком. Когда они подошли к ним, Ванда вдруг с ужасом увидела на земле бездыханное тело своего любимого барана. Она подбежала к нему и начала его целовать, но он не очнулся - он был мертв. Она горько заплакала, поняв, что потеряла навсегда своего возлюбленного. Так однажды наша радость уходит, сменяясь печалью. Давным-давно, когда на земле еще не перевелись великаны, в Тетертауне правил король, и был у него сын Айен. Как-то раз королевич пошел на охо- ту. Вдруг видит - на дереве змея. Подкралась к ворону и вот-вот укусит его. Айен схватил свою пращу, запустил в змею камнем, и она мертвая сва- лилась на землю. А ворон в тот же миг превратился в красивого юношу с черными блестящими волосами и темными глазами. Он с благодарностью пос- мотрел на своего спасителя и сказал: - Тысячу раз благодарю тебя, королевич, за то, что ты меня расколдо- вал, и я из ворона стал опять человеком. Вот возьми этот узелок и ступай своей дорогой, - тут юноша протянул Айену какой-то предмет с острыми уг- лами, завернутый в тряпку. - Но помни: узелок развяжи только там, где тебе больше всего хотелось бы жить. И юноша скрылся из виду за гребнем горы. Королевич пошел домой, но ему не терпелось узнать, какой подарок он получил. Узелок был очень тяжелый, и когда Айен подошел к густому темно- му лесу, что рос за несколько миль от его отчего дома, он решил присесть и отдохнуть. "Ну теперь уж, наверное, ничего страшного не случится, если я только загляну в узелок и посмотрю, что там такое", - подумал королевич. Не утерпел и развязал узелок. И вдруг перед Айеном возник огромнейший замок, какого он в жизни не видывал. Башенки замка вздымались выше самых высоких деревьев, а вокруг него раскинулись пышные цветники и зеленые сады. Айен прямо залюбовался этим замком. Но вдруг сообразил, какую глу- пость сделал, что не поборол любопытства. "Надо мне было подождать до той красивой зеленой лощины, что напротив нашего дома, - сокрушался он. - Ведь больше всего мне хотелось бы жить там. Эх, если б колено было опять завернуть замок в тряпку и отнести ту- да!" И вдруг послышались чьи-то шаги, да такие тяжелые, что даже деревья в лесу закачались. Ветви их трепетали, земля тряслась, и вот уже вдали по- казался громадный великан с огненно-рыжими волосами и бородой. - Напрасно ты построил себе дом здесь, королевич, - заревел он. - Ведь эта земля моя! - А мне вовсе и не хочется, чтобы дом мой стоял здесь, - молвил Айен - Да только не могу я опять завернуть его в тряпку и унести. Тут великан ухмыльнулся в свою рыжую бороду и сказал: - Какую награду дашь ты мне, королевич, если я сам заверну твой замок в тряпку? - А какой награды ты просишь? - спросил Айен. - Отдай мне своего первенца, когда ему исполнится семь лет, - ответил великан. У Айена пока не было ни жены, ни детей, и он охотно согласился: - Только-то? Пожалуйста! Первенца моего ты получишь. Великан тотчас схватил замок вместе с пышными цветниками и зелеными садами и завернул все это в тряпку, а королевич взял узелок и отправился домой. Как только Айен дошел до красивой зеленой лощины, что была перед его отчим домом и где ему так хотелось жить, он тотчас развязал узелок. И вот в лощине возник замок, а вокруг него раскинулись пышные цветники и зеленые сады. Айен очень обрадовался. Распахнул огромную дверь замка и вошел в большой зал. В зале стояла красивая девушка с ясными глазами. Она улыбнулась Айену и сказала: - Подойди ко мне, королевич! Все здесь к твоим услугам, если ты сог- ласен жениться на мне сегодня же вечером. Королевич был рад жениться на такой красавице. Их тут же обвенчали, и они мирно и счастливо зажили в своем новом замке, а когда старый король скончался, Айен стал правителем Тетертауна. Вскоре у королевской четы родился сын, но Айен и думать позабыл о своем опрометчивом обещании ве- ликану. Прошло семь лет и один день. И вдруг деревья в зеленых садах закача- лись, земля затряслась, и великан с огненно-рыжими волосами и бородой подошел к замку требовать своей награды. Королева выглянула в окошко, увидела великана и спросила короля: - Милый мой муж, что ему здесь нужно, этому страшному рыжему велика- ну? - Горе мне! - ответил Айен. - Он пришел за нашим первенцем. И, сокрушенный, он поведал жене про свою встречу с великаном семь лет назад. - Позволь мне уладить дело, - сказала королева. - Я придумала, как помочь горю. Между тем великан ревел все громче, требуя обещанного, и Айен крикнул ему в ответ: - Сейчас пришлю тебе своего сына. Мать одевает его в дорогу. А королева приказала привести сынишку повара. Он был ровесник ма- ленького принца, и она решила отдать великану этого мальчика вместо сво- его сына. Ведь она думала, что великана обмануть не трудно. Она одела сынишку повара в платье принца и отвела к великану. Великан ушел вместе с мальчиком, но еще не успел далеко отойти, как подумал: "А вдруг этот мальчишка вовсе не маленький принц?" И вот он отломил от оре- хового куста толстый прут, подал его сыну повара и спросил: - Что сделает твой отец с этим прутом, если возьмет его в руки? - Должно быть, отгонит собак и кошек, что подбираются к мясу на коро- левской кухне, - ответил мальчик. Так великан узнал, что этот мальчик не королевский сын, и в страшном гневе повернул обратно к замку. Король с королевой увидели великана и догадались, что им не удалось его обмануть. Но королева все-таки не сда- лась. Она позвала сынишку дворецкого, тоже семилетнего мальчика. Пока великан нетерпеливо ждал на дворе, королева одела сынишку дворецкого в платье принца и отослала его великану вместо своего сына. Великан увел мальчика, но еще не успел отойти далеко, как снова решил узнать, правда ли ему отдали маленького принца, а не кого-то другого. Он опять отломил прут от орехового куста, подал его мальчику и спросил: - Что сделает твой отец с этим прутом, если возьмет его в руки? - Должно быть, отгонит кошек и собак, если те близко подойдут к коро- левским бутылкам и стаканам, - ответил сын дворецкого. Так великан узнал, что и этот мальчик не королевский сын, и повернул назад к замку в еще более страшном гневе. - Давайте мне своего сына! - заревел он, да так громко, что затряс- лись самые высокие башенки. - А если и на сей раз не отдадите, - камня на камне не останется от вашего замка! Делать нечего. Как ни горько было королеве, она знала, что в третий раз ей великана не перехитрить. В это время маленький принц играл со своим щенком во дворе. Королева, заливаясь слезами, позвала его и отвела к великану. А тот, как завидел мальчика, сразу узнал, что он королевский сын, - очень уж он был краси- вый и держался гордо. Вместе они прошли длинный путь от королевского замка до великанова дома. Дом этот стоял на берегу озера с темной водой. Здесь принца радуш- но встретили, и здесь он остался жить. Проходили годы, принц вырос, стал сильным, красивым юношей. Как-то раз утром он пошел в горы на охоту, а когда возвращался, услы- шал, подходя к дому, тихое пение. Он поднял голову и увидел в самом верхнем окошке красивую девушку с золотисто-рыжими волосами. - Прекрасная девушка, кто ты? - спросил он, и в душе его сразу вспых- нула любовь к ней. - Я младшая дочь великана, - ответила она, - и часто на тебя любова- лась, когда ты проходил по дому моего отца. Принц, не долго думая, признался ей в любви, и дочь великана ответи- ла, что для нее нет большей радости, чем стать его женой. - Но слушай внимательно, что я тебе скажу. От этого зависит наше бу- дущее счастье, - молвила она. - Завтра отец предложит тебе жениться на одной из моих двух старших сестер. А ты откажись и скажи, что хочешь же- ниться на его младшей дочери. Отец разгневается, но я дело улажу, и все будет хорошо. И правда, на другой же день великан позвал принца и предложил ему выбрать себе в жены одну из его двух старших дочерей. Но принц не забыл наказа красавицы и сказал великану: - Я хочу жениться на твоей младшей дочери. Великан страшно разгневался - ведь младшая дочь была его самым доро- гим сокровищем, и он прочил ее за могущественного короля, что правил со- седним королевством. И он сразу придумал, как отомстить принцу за столь дерзкую просьбу. - Многого ты просишь, принц, - сказал он и хитро ухмыльнулся в свою рыжую бороду. - Такое сокровище, как моя младшая дочь, даром не полу- чишь. Если хочешь на ней жениться, сперва сделай три дела, какие я тебе поручу. А не сумеешь, потеряешь не только мою дочь, но и жизнь свою. Ну, что скажешь? Согласен ты рискнуть жизнью ради своей прихоти? - Охотно, - ответил принц. - Ведь без этой прихоти, как ты говоришь, жизнь моя будет все равно что потухший очаг. На другой день великан ушел на охоту, а перед уходом задал принцу первую задачу - велел ему вычистить громадный хлев во дворе. В этом хле- ву стояло сто коров, и его не чистили семь лет. - Я вернусь вечером, - сказал великан. - К тому времени хлев у тебя должен быть таким чистым, что покати по нему золотое яблоко - из конца в конец прокатится, ни за что не зацепится. А не вычистишь, уж я попью твоей кровушки! Принц выслушал эти слова, и сердце у него упало. Однако наутро он встал рано, пошел в хлев и принялся за работу, хоть и видел, что ее не закончить. Но как только великан вышел из дому и скрылся за горами, младшая его дочь прибежала к принцу и стала его утешать. - Не горюй! - говорит. - Я же тебе сказала, что все будет хорошо. И не тревожься! Приляг вон там за дверью, под тенистым деревом и спи себе. Принц послушался. Лег под тенистым деревом и, хоть и был неспокоен, крепко заснул. Проснулся он уже в сумерках. Посмотрел - девушки и след простыл. Но хлев был вычищен, да так хорошо, что покати по нему золотое яблоко - и оно из конца в конец прокатится, ни за что не зацепится. Немного погодя великан вернулся, увидел, что принц выполнил первое его поручение, и в досаде нахмурил свои рыжие лохматые брови. - Как тебе это удалось, не знаю, - говорит, - Но раз дело сделано, придется мне задать тебе вторую задачу. И он приказал принцу: - Завтра покрой этот хлев кровлей из птичьих перьев. Все они должны быть разных цветов - так, чтобы даже двух одинаковых не было. На это уй- дет тысяча тысяч разных птиц. А не сумеешь, я, как вернусь, вволю попью твоей кровушки. Наутро солнце взошло рано, а принц еще раньше взял лук и стрелы и отправился на торфяные болота, чтобы настрелять птиц и набрать перьев для кровли. Но он не надеялся на удачу. Да ему и не повезло - к полудню он подстрелил только двух черных дроздов, но перья у них были одинаково- го цвета. И вдруг к нему подошла младшая дочь великана и говорит: - Не горюй! Я же тебе говорила, что все будет хорошо. И не тревожься. Приляг вон там, на душистый вереск и спи себе. Принц послушался, хоть и подумал, что как проснется он, так ему и ко- нец придет. Он лег на вереск и заснул крепким сном. Когда он проснулся, сумерки уже спускались на болото, а великановой дочери и след простыл. Тогда принц вернулся домой и прямо диву дался, увидев, что хлев уже пок- рыт кровлей из птичьих перьев. Тысяча тысяч разных перьев сверкали там, отливая всеми цветами радуги. Тысяча тысяч разных птиц ушло на эту кров- лю. Великан увидел, что и второе его поручение выполнено, и разгневался пуще прежнего. - Как ты сделал это, не знаю, - сказал он. - Но раз уж дело сделано, придется задать тебе третью задачу. Завтра принеси мне к обеду пять со- рочьих яиц, что лежат в гнезде на верхушке ели у озера. Принесешь, я в тот же вечер задам пышный свадебный пир. Наутро принц пошел к озеру, когда предрассветный туман еще лежал на воде. Ель была такая могучая, что верхние ее ветви упирались в облака. Высоко-высоко на этих ветвях виднелся маленький комочек - сорочье гнез- до. От земли до нижних ветвей ели было футов пятьсот. Как ни старался принц забраться на дерево по стволу - не смог. Только выбился из сил да ободрал себе руки о шершавую кору. В полдень он все еще стоял на земле под деревом и в отчаянии глядел на свои окровавленные ладони, как вдруг к нему подбежала младшая дочь великана. Но на этот раз она не велела принцу ложиться спать. Она один за другим обломала свои пальчики и понатыкала их в щели на стволе дерева, так, чтобы принцу было за что ухватиться руками и на что ступить ногой. И вот принц начал карабкаться на ель - быстро, как только мог. Наконец добрался до самой верхушки и стал на тонкий гибкий сук. А сук прогнулся под его тяжестью - вот-вот переломится. Но принц уже про- тянул руку к сорочьему гнезду. - Ох, скорей, скорей! - крикнула ему снизу дочь великана. - Отец до- мой идет! Его дыхание мне спину жжет. Принц быстро схватил гнездо и поспешил спуститься на землю с пятью сорочьими яйцами, целыми и невредимыми. По дороге он вынимал из щелей пальчики девушки, но так торопился, что позабыл на верхушке дерева ми- зинчик с ее левой руки. - Ну, теперь скорей снеси яйца моему отцу, - сказала дочь великана. - И нынче же вечером я стану твоей женой, если только ты сумеешь узнать меня. Отец прикажет мне и сестрам одеться одинаково и закрыть лицо плот- ными покрывалами. И вот когда свадебный пир кончится, отец скажет тебе: "Ступай к своей жене, королевский сын!" А ты выбери из нас троих ту, что без мизинчика на левой руке. Принц обрадовался, что все три дела уже сделаны, и поспешил отнести великану пять сорочьих яиц. Увидел их великан и пришел в страшную ярость, но постарался ее скрыть и велел готовиться к пышному свадебному пиру. А принцу сказал: - Нынче вечером получишь, чего желал. Если только... - и он хитро ух- мыльнулся в свою рыжую бороду, - если только ты узнаешь свою невесту. И вот когда в зале отпировали и блюда с мясом были опорожнены, а со- суды, полные зля, осушены, великан повел принца в небольшую комнату, где их ждали все три великановы дочери. Они были одеты совершенно одинаково в длинные платья из белоснежной шерстяной ткани, а лица их были закрыты плотными покрывалами, так что рассмотреть их было невозможно. - Ну, королевский сын, теперь подойди к своей жене, - сказал великан. Принц подошел к трем девушкам и, не колеблясь, стал рядом с той, у которой не было мизинца на левой руке. Тут великан увидел, что все его козни не привели ни к чему - принц добился-таки его младшей дочери. И великан так разгневался, как еще никогда не гневался. Но пока что делать было нечего. Пришлось ему позволить молодым удалиться в брачный покой. Как только принц и дочь великана остались одни, она сказала: - Смотри не засни, а не то погибнешь! Надо нам бежать, пока отец тебя не убил. И вот она взяла яблоко и разрезала его на девять ломтиков. Два ломти- ка она положила в изголовье кровати, два - в ногах. Потом вывела принца из дома и положила два ломтика яблока у первой двери и два у второй. Последний ломтик она оставила за воротами, что вели во двор. Затем моло- дые пошли в конюшню, сняли путы с молодой сивой кобылицы, сели на нее верхом и помчались прочь на крыльях ветра. А великан думал, что молодые все еще в брачном покое. Немного погодя он крикнул им: - Вы спите? И два ломтика яблока, что лежали в изголовье кровати, ответили: - Нет еще! Великану не терпелось, чтобы молодые поскорее заснули, - тогда он по- шел бы в их спальню и убил бы принца. И вот он опять крикнул: - Вы спите? И два ломтика в ногах кровати ответили: - Нет еще! В третий раз великану ответили те два ломтика, что лежали у первой двери, а в четвертый раз - те, что лежали у второй. Тут великан заподоз- рил неладное и нахмурился. - Должно быть, вы сбежать хотите, - сказал он. Наконец он в пятый раз спросил: - Вы спите? - и ломтик яблока, что остался за воротами, ответил: - Нет еще! - но голосок у него был такой тихий, что великан сразу обо всем догадался. Он вскочил на ноги и заревел: - Вы сбежали! Тут он ринулся вон из дома, в страшном гневе на дочь за то, что она его обманула, и погнался за беглецами. А те все летели вперед на сивой кобылице. Наутро, чуть забрезжило, дочь великана сказала мужу: - Слышишь, как земля дрожит? Это отец нас нагоняет - его дыхание мне спину жжет. - Ох! Что же нам делать? - вскричал принц. - Как нам от него спас- тись? - Сунь руку в ухо сивой кобылице, - сказала дочь великана, - и что найдешь там, то брось назад, да так, чтобы это упало поперек дороги от- цу. Принц сунул пальцы в ухо сивой кобылице и вынул оттуда сучок с колюч- ками. Он бросил сучок назад через плечо, и на дороге выросли и разрос- лись на двадцать миль заросли терновника, такие густые, что даже ма- ленький зверек ласка и тот не мог бы пробраться сквозь эту непроходимую чащу. Как увидел великан преграду на своем пути, выругался страшным руга- тельством. - Все равно нагоню! - зарычал он и быстро повернул домой, чтобы взять свой острый топор и нож, каким сучья обрезают. Вскоре он вернулся и быстро прорубил себе дорогу в чаще. И вот в пол- день, когда солнце высоко стояло на небе, дочь великана снова крикнула мужу: - Отец нагоняет! Его дыхание мне спину жжет! И она опять велела принцу сунуть пальцы в ухо сивой кобылице и потом бросить на дорогу то, что он оттуда вынет. На сей раз принц вынул обло- мок серого камня и бросил его назад через плечо. И как только камешек упал на дорогу, позади беглецов выросли отвесные скалы и загромоздили равнину на двадцать миль в длину и двадцать в ширину. Великан увидел перед собой эти неприступные горы и заревел: - Меня не остановишь! Все равно нагоню! Он бегом бросился назад, и земля тряслась под его ногами. А как при- бежал домой, схватил свой толстенный лом и громадную кирку. Уже темнело, когда он, наконец, пробил себе дорогу в скалах. Но вот взошла луна, и дочь великана крикнула мужу в третий раз: - Отец нагоняет! Его дыхание мне спину жжет! Принц не стал дожидаться ее приказаний - сам в третий раз сунул пальцы в ухо сивой кобылице и вытащил маленький пузырек с водой. И едва он бросил его назад через плечо, бездонное озеро в двадцать миль длиной и двадцать шириной разлилось позади беглецов. А великан гнался за ними до того быстро, что не смог остановиться, когда озеро вдруг разлилось у его ног. Полетел вниз головой прямо в темную воду и утонул. И ни дочь его, ни принц и никто другой на свете никогда уже больше его не видели. Верная сивая кобылица перешла на ровную рысь. Луна поднялась высоко и осветила все вокруг. И тут принц вдруг узнал свои родные места. - Гляди! Мы подъезжаем к моему отчему дому! - сказал он молодой жене. - Вот те самые поля, где я играл ребенком. И он возрадовался великой радостью, что наконец-то вернулся на роди- ну. Немного погодя они подъехали к старому каменному колодцу и спешились, чтобы немного отдохнуть. Когда же принц встал и собрался ехать домой, дочь великана сказала: - Лучше поезжай к отцу один и подготовь его к моему приходу. А я по- дожду тебя здесь. Принц согласился, и когда он вскочил в седло, жена стала ему наказы- вать: - Милый мой, не позволяй никому - ни человеку, ни зверю - дотронуться до тебя губами, пока ты далеко от меня. А если позволишь, найдет на тебя помрачение, и ты навсегда меня позабудешь. - Да разве могу я позабыть! - возразил принц. Но все-таки обещал вы- полнить наказ жены. Он ускакал и вскоре подъехал к своему богатому отчему дому, что стоял в красивой зеленой лощине. И хотя принцу было только семь лет, когда за ним пришел великан, он сразу вспомнил и эти высокие башенки, и пышные цветники, и зеленые сады, что окружали замок. Он оставил во дворе свою сивую кобылицу и вошел в огромный зал. Родители его сидели за главным столом, и когда увидели перед собой красивого стройного юношу, узнали в нем своего сына. Они бросились его обнимать, но принц помнил наказ жены и отстранился, когда родители попытались поцеловать его в щеку. Ему очень хотелось поскорее вернуться за женой, и он сразу же принял- ся рассказывать родителям про все, что с ним приключилось. Но вдруг за- шуршал камыш, которым был устлан пол, и стройная борзая собака с радост- ным лаем выскочила из-под стола. Это была собака принца, и с ней он иг- рал, когда она была маленьким щенком. Собака бросилась к принцу и ткнулась мордой прямо ему в губы, а он не успел ей помешать. И вот горе! Принц сразу же забыл дочь великана. Отец стал было просить сына продолжать рассказ. - Ты начал говорить нам про одну прекрасную девушку, сын мой, - мол- вил король. Но принц даже не понял отца, - только посмотрел на него и сказал: - Про какую девушку? Никакой девушки я не встречал, отец мой. Между тем дочь великана ждала его там, где он с нею расстался, - у старого каменного колодца. Время шло, а принц все не возвращался, и она поняла, что случилось то, чего она так боялась: он ее позабыл. Поблизости не было никакого человеческого жилья, и дочь великана влезла на дерево, что росло у колодца. Она опасалась, как бы на нее не напали волки, и решила там подождать, пока кто-нибудь не подойдет. Не успела она усесться на суку с развилиной, как послышались чьи-то шаги, и к колодцу подошла старая женщина с ведром в руке. Это была жена сапожника, что жил неподалеку, и он послал ее по воду. Старуха наклони- лась над колодцем, чтобы опустить в него ведро, и вдруг отшатнулась, словно в испуге, она увидела, что в воде отражается прекрасное женское лицо. Это было лицо великановой дочери, но жена сапожника была придурко- вата и подумала, что это ее собственное лицо отразилось в воде. - Ох, да какая же красавица! - вскричала она и погладила свои морщинистые щеки. - Да разве пристало таким красоткам, как я, носить воду для какого-то не- уклюжего старого мужлана-сапожника! Она бросила свое ведро и ушла домой. А бедный сапожник прямо диву дался, когда его жена вернулась домой без ведра, да еще прихорашиваться стала. Он пожал плечами и сам пошел по воду, а когда подошел к колодцу, дочь великана окликнула его с дерева и спросила, нельзя ли ей где-нибудь переночевать. Сапожник, как только увидел ее прекрасное лицо, сразу до- гадался, что это ее отражение старуха приняла за свое. Он пригласил красавицу переночевать в его доме и отвел ее туда. Тут жена сапожника уразумела, что ошиблась, и сама над собой посмеялась. Старики уговорили гостью пожить у них, пока она сама не решит, куда ей идти. А дочь великана все это время обдумывала, как ей вернуть мужа. Как-то раз старый сапожник пришел домой в большом волнении. - В королевском замке скоро будут играть свадьбу, - сказал он. - И мне заказали обувь для жениха и всех домочадцев. Дочь великана спросила его, кто женится, и сапожник ответил: - Сам молодой принц женится на дочери какого-то богатого лорда. С того дня по всей округе только и разговоров было, что о пышной свадьбе в королевском замке. И когда настал день свадьбы, дочь великана, наконец, придумала, что ей делать. Перед самым венчанием король задал пир на весь мир. Пригласили всех, кто жил в окрестностях замка. На пир пошел и сапожник с женой. Пошла с ними и дочь великана. Их усадили за один из тех длинных столов, что были накрыты в большом зале, и они стали пить и есть досыта и веселиться всласть. Многие гости заметили дочь великана. Они говорили между собой про ее красоту и спрашивали, кто она такая. Принц сидел с невестой и всей род- ней за главным столом, и он тоже заметил красавицу с золотисто-рыжими волосами. Тут что-то промелькнуло у него в голове, но сразу же позабы- лось. И вот когда веселье было в самом разгаре, король предложил гостям выпить за здоровье и счастье его сына. Все гости поднялись и пожелали счастья прекрасному юному принцу. Дочь великана тоже подняла кубок, чтобы выпить за счастье своего му- жа, но еще не успела поднести его к губам, как вдруг в кубке вспыхнуло и взвилось яркое пламя. Все в огромном зале примолкли, когда увидели это чудо. Но вот из пламени вылетели два голубя. У первого голубя крылья светились золотым светом и грудка была как расплавленное золото. У дру- гого голубя перья сияли, словно кованое серебро. Обе птицы вместе сдела- ли круг в воздухе и опустились на главный стол прямо против принца. Он глядел на них и дивился. И тут голуби заговорили с ним человеческим го- лосом. - О королевский сын, - сказал золотой голубь, - ты помнишь, кто вы- чистил хлев во дворе великана и кто рассеял твою тревогу? - О сын короля, - сказал серебряный голубь, - или ты забыл, как тот хлев покрывали кровлей из перьев тысяч птиц? А потом они заговорили вместе: - О королевич, или ты не помнишь, как для тебя добыли сорочьи яйца, что лежали в гнезде на верхушке ели у озера? Когда ты доставал их, твоя верная возлюбленная потеряла свой мизинчик, и нет у нее этого мизинчика до сих пор. Тут принц вскочил и схватился за голову. Он вспомнил, какие задачи задавал ему великан и кто выполнял эти задачи. Вспомнил он и прекрасную девушку, что стала его женой. И вот он оглядел все длинные столы в зале и встретился глазами с до- черью великана. С криком радости он подбежал к ней и взял ее за руку. Так, наконец, к ним вернулось счастье. Свадебные гости пировали много дней, и если еще не кончили, значит, и сейчас пируют. Однажды в некотором королевстве правил король Кайнд и королева Джентл. У них была маленькая дочка, которую звали Брайт. Она была очень добрая, смелая и красивая. Вскоре после рождения дочери королева умерла. А через год король женился вновь на королеве из соседнего королевства принцессе Ригиде. Она была красива и умна, и все считали, что этот брак будет счастливым. Когда Брайт исполнилось три года, ее стали пугать гла- за мачехи: холодные и зеленые, как у пантеры. Узнав об этом, отец посе- лил маленькую принцессу с няньками в самом дальнем крыле замка. Вскоре у королевы Ригиды родилась дочь, которую она назвала Дак. Де- вочка была хороша собой, но имела такие же пороки, как и мать. Когда никто не видел ее, она била и пинала свою сестру Брайт и ломала ее иг- рушки. Королева видела, что король по-прежнему любит свою первую дочь, и не- навидела Брайт с каждым днем все сильнее и сильнее. Когда девочке испол- нилось семь лет, Ригида придумала коварный план. У принцессы была маленькая карета с двумя страусами вместо лошадей. Каретой правил карлик-паж по имени Пигго, который больше всего на свете любил сладости. Этим и воспользовалась королева. Она стала подкармливать сладостями Пигго, и через некоторое время он больше уже ни о чем не мог думать, кроме шоколадок и леденцов. Тогда коварная королева позвала его к себе и сказала: - Пигго, если ты исполнишь то, что я тебе велю, ты будешь до отвала есть конфеты до конца своей жизни. Завтра во время прогулки ты должен завести принцессу Брайт в заколдованный фиалковый лес. - Но я не могу это сделать! - заплакал маленький паж, который очень любил свою госпожу-принцессу. - Тогда ты не увидишь ничего сладкого до конца своих дней! - свирепо закричала королева. - О, не говорите так! Я не вынесу этой пытки, - громко зарыдал паж. - Тогда делай то, что я велю. - А что же скажет король, узнав про это? - Это моя забота. Когда ты выполнишь мой приказ, я отправлю тебя в другое королевство и велю наложить тебе 15 сундуков с конфетами, шоко- ладками и халвой. Паж согласился и на следующий день, когда они с принцессой подъехали к фиалковому лесу, старался все время думать только о конфетах, но у не- го ничего не получалось. Ему было жалко маленькую Брайт. В это время она, увидев в окно прелестные фиалки, бросилась собирать их и вошла в лес. Карлик-паж изо всех сил закричал: - Вернись, вернись! Но волшебный лес уже заколдовал принцессу: она никого не слышала, и деревья сомкнулись за ней. Она собирала фиалки, пока не устала. - Пигго, Пигго, - позвала пажа Брайт, но ответа не было. Она еще дол- го ходила и звала его, но все было бесполезно. - О Боже, что подумает отец? - заплакала она и прилегла под деревом. Уставшая, она тотчас заснула. Проснувшись утром, она увидела белого ко- та, который сидел рядом с ней и смотрел на нее добрыми глазами. - О, как ты красив. Проводи меня, пожалуйста, домой, я очень голодна. Кот замяукал и указал своей лапкой на лежащий рядом пакет. Брайт отк- рыла его. Там лежал свежий хлеб и масло. С жадностью она съела все, не забыв дать кусочек и коту. - Спасибо тебе, котик, - сказала она. - Не мог бы ты указать мне, в какую сторону мне лучше теперь идти? Кот кивнул и повел за собой девочку. Они долго шли и, наконец, вошли в огромный старинный парк, в середине которого находился золотой замок. Войдя в него, принцесса увидела множество разных комнат: голубых, ро- зовых и бежевых, украшенных драгоценными камнями. В одной из комнат, са- мой большой в замке, на троне из свежих зеленых листьев сидел белый олень. Он встал, приветствуя принцессу, и сказал: - Я рад тебя видеть. Я хорошо знаю твою семью. - Пожалуйста, - взмолилась принцесса, - отправьте меня назад, к отцу. - Я не могу. Ты находишься под чарами фиалкового леса. Я и кот тоже пленники этого леса. Все, что я смогу, это во сне рассказать твоему от- цу, что ты жива и здорова. - И я никогда больше его не увижу? - заплакала Брайт. - Будущее никому не известно, - сказал олень. - Мы постараемся, чтобы ты была счастлива здесь. Сходи посмотри свою комнату. Принцесса поднялась наверх. Стены в ее комнате были отделаны белым бархатом, пол застелен ковром из лепестков роз, потолок был серебряный, а мебель - золотая. На стене висели два портрета в красивых резных рамах. На одном порт- рете была изображена необыкновенной красоты девушка, а на другом - не менее прелестный юноша. - Кто они такие? - спросила Брайт у оленя. - Вскоре ты узнаешь об этом, - ответил он. - А сейчас пойдем обедать. За столом прислуживали три газели, которые подносили диковинные ку- шанья и заморские напитки. После обеда уставшая Брайт захотела поспать. Услужливые газели разде- ли ее и уложили в постель. Проснувшись, она увидела свое отражение в зеркале. Она уже была не маленькой девочкой. Из зеркала на нее смотрела прелестная молодая девушка. Быстро одевшись, она побежала вниз узнать, что с ней произошло. - Олень, олень! - закричала она. - Я ложилась спать маленькой девоч- кой, а проснулась взрослой девушкой. - Сегодня тебе исполнилось 14 лет, моя дорогая, - сказал олень. - Ты проспала целых семь лет. Во сне мы с котом учили тебя всяким премудрос- тям жизни. Посмотри, что ты умеешь. Олень посадил принцессу за пианино, и она обнаружила, что великолепно играет на нем. Взяв в руки перо и чернильницу, она увидела, что прекрас- но пишет. Посмотрев на книги во дворцовой библиотеке, вдруг осознала, что она их все уже давно прочитала. А что касается рисования, то ей мог бы позавидовать любой самый знаменитый живописец. Она обняла оленя за шею. - О, спасибо тебе за все. Как мне отблагодарить тебя за это? И как мой отец? - поинтересовалась принцесса. - Он жив и здоров и часто тоскует о тебе. Он сейчас живет один. Коро- лева Ригида умерла, а принцесса Дак вышла замуж за принца Фиерса. Брайт очень обрадовалась и счастливо зажила в замке. - Только берегись фиалкового леса, не заходи в него, - каждый день предупреждали ее кот и олень. - Но почему? - спрашивала принцесса. - Это ужасное место, - только и говорил олень. Однажды, сидя на окне и мечтая о доме, Брайт заметила попугая, кото- рый присел рядом с ней. - Здравствуй, Брайт! - сказал он. - Тебе одиноко, не правда ли? Хо- чешь, я буду прилетать к тебе поболтать, только не говори про это коту и оленю. - Но почему? - удивилась Брайт. - Если ты не пообещаешь мне это, я никогда больше не вернусь сюда. Кот и олень ненавидят меня, они очень злые и коварные! - Хорошо, - пообещала принцесса. Она была рада поболтать с кем-ни- будь, а попугай обещал рассказать ей много интересного. Он прилетал каждый день и развлекал ее. Однажды он сказал: - У меня новости о твоем отце. - Здоров ли он? - забеспокоилась принцесса. - Да, но он очень скучает по тебе. Он попросил меня освободить тебя из заточения. - Заточения? - удивилась принцесса. - Кот и олень очень добры ко мне, и мне здесь хорошо. - О, ты не знаешь их. Они очень коварные. Они ненавидят меня потому, что я знаю, где находится волшебный талисман. - Талисман? - спросила заинтригованная принцесса. - Да, они умрут от тоски без тебя, поэтому они и удерживают тебя здесь. А что касается талисмана, то это роза. Сорви ее, и ты вмиг очу- тишься во дворце своего отца. - Но в нашем саду нет роз! - с горечью воскликнула принцесса. - Я знаю это. Завтра я расскажу тебе, где растут розы. Только до- верься мне. Попробуй спроси у оленя про розу и посмотри, что он ответит, - сказал попугай и улетел. Слова глупого попугая так запали в душу Брайт, что она сразу же поза- была про все то добро, которое сделали ей олень и кот. Она отправилась на поиски оленя. Встретив его в саду, она спросила: - Почему у нас здесь не растут розы? Олень побледнел и ответил: - Брайт, даже имя этого цветка запрещено упоминать в этом доме. Он приносит несчастье. Тон, каким говорил олень, настолько удивил и испугал ее, что она не осмелилась расспрашивать дальше. Когда на следующий день попугай прилетел и спросил: - Ну, был ли я прав насчет оленя и розы? Принцесса была вынуждена признать, что прав. - Тогда пошли в лес, - предложил попугай. - Я покажу тебе, где растет роза. - Но я не могу. Когда я хожу на прогулку, кот всегда следует за мной. - А ты отошли его обратно, - сказал попугай. - А если он не захочет, убеги от него. Вскоре принцесса и кот пошли гулять. Брайт пыталась всячески угово- рить кота не ходить с ней, но он не соглашался. Тогда Брайт, по совету попугая, пнула кота ногой. Тот закричал от боли и убежал в замок. - Поспешим, - сказал появившийся откуда-то попугай. - Беги за мной. Он потащил ее за собой туда, где не было никаких цветов и не было слышно пения птиц. - Быстрей, быстрей! - торопил он. - Вспомни своего отца. Наконец он закричал: - Вот мы и пришли. Они стояли рядом с розовым кустом, на верхушке которого росла ги- гантская роза алого цвета. - Сорви ее, принцесса, - сказал попугай. - Ты заслужила ее. Ну давай же, рви! Принцесса подошла и сорвала розу. Вдруг цветок выскользнул из ее рук, и попугай захохотал страшным голосом: - Спасибо, глупая Брайт, что ты сняла с меня заклятье, наложенное оленем. Я твое несчастье. И теперь ты моя! А я теперь уже не буду попу- гаем, - радостно захохотала коварная птица. - Я волшебник фиалкового ле- са. Я ненавижу оленя и кота. А теперь ты уничтожила их. О, как же было легко обмануть тебя, глупая девочка. Ха-ха-ха! Брайт была в ужасе. Она опрометью бросилась назад к замку, но вместо него увидела лишь кучку сухих листьев. Она пыталась отыскать своих дру- зей, но сверху вдруг послышался голос: - Ты убила своих друзей, гадкая глупая девчонка. Убирайся отсюда. Брайт упала на землю и зарыдала. Она долго плакала, а затем пошла ис- кать ночлег. Пройдя несколько шагов, она сказала себе: - Я не заслужила ночлега. Я буду ночевать здесь. Я гадкая-прегадкая дрянь. Вдруг опять послышался все тот же голос. - Если ты действительно раскаиваешься в своих грехах и искренне пере- живаешь, кое-что может измениться. Брайт подняла голову и увидела ворону. - Я действительно раскаиваюсь, - сказала она. - Но это уже не поможет оленю и коту, - грустно ответила ворона. - Будь храброй, - сказала она. - Сделай все, что от тебя зависит. Брайт побрела по лесу. Она нашла несколько ягод и съела их. - Будь храброй. Сделай все, что ты можешь, - сказало дерево, рядом с которым она присела. Она сделала шалаш из веток дерева и стала жить там день за днем. Пролетели недели. Брайт жила в лесу и питалась ягодами. Она очень раскаивалась из-за своей глупости, тосковала по коту, оленю и своему от- цу. Однажды к ней приползла в шалаш большая черепаха и сказала: - Если ты сделаешь то, что я скажу тебе, я выведу тебя из леса. - Я не хочу ничьей помощи, - ответила Брайт. - Моя жестокость убила моих друзей. - А ты уверена, что они мертвы? - спросила черепаха. - А могу ли я надеяться, что они живы? - воскликнула принцесса. - Я не могу говорить об этом, - прошептала, оглядываясь по сторонам, черепаха. - Если ты будешь храброй и сядешь на меня верхом... Если ты будешь терпеливой в течение шести месяцев... Если в течение этого време- ни ты не скажешь ни одного слова... ты найдешь их. - Я сделаю все, только чтобы еще хоть разок услышать моих дорогих друзей, - заплакала Брайт. - Ты уверена? Ты должна быть очень терпелива. Ты не должна произнести ни одного слова, - сказала черепаха. - Пожалуйста, дорогая черепаха. Ну, давай же, начнем прямо сейчас. Я обещаю тебе, что сделаю все, что ты велела. Сто восемьдесят дней пробыла Брайт на черепашьей спине. Она старалась быть терпеливой, пока старая черепаха пробиралась через заросли леса шаг за шагом. Она не задала ни одного вопроса и не произнесла ни одного сло- ва. Вдруг вдали она увидела замок, похожий на замок оленя. Ей хотелось подбежать к нему и посмотреть поближе, но она была терпелива и продолжа- ла сидеть на месте. Наконец черепаха остановилась у ворот замка и сказала: - Теперь ты можешь слезть с меня. Зайди в замок и спроси фею Добра. Твое терпение будет вознаграждено. На стук принцессы дверь отворил прелестный юноша. - Скажите, пожалуйста, могу ли я увидеть фею Добра? - спросила Брайт. - Следуйте за мной, - ответил юноша. Они вошли в зал, где на золотом троне сидела прекрасная женщина. Она улыбнулась и спросила: - Чего ты желаешь, дитя мое? - Пожалуйста, расскажите мне о моих друзьях олене и коте, - попросила Брайт. Женщина грустно покачала головой. Она достала ключ и сказала: - Открой им кухонный шкаф у окна и посмотри сама. Вся дрожа, Брайт распахнула дверцу шкафа. Там внутри на полке лежали окровавленные шкуры оленя и кота. Отшатнувшись, Брайт закричала и упала без чувств. Молодой юноша подбежал к волшебнице. - Твое наказание слишком жестоко, мама, - прошептал он. - Да, это так, но ничто не могло спасти ее от заклятия волшебника фи- алкового леса. Она дотронулась до принцессы волшебной палочкой, и та очнулась. - О, я никогда больше не увижу своих любимых друзей! - заплакала она. - Ты ошибаешься, дорогая, - возразила волшебница. - Ты видишь их сей- час перед собой. Я и есть тот самый олень, а это мой сын - принц Кот. Мы рады видеть тебя. Брайт была вне себя от радости. - А сейчас, - сказала фея Добра, - мы должны доставить тебя домой к отцу. Втроем они сели в золотую, украшенную жемчугом карету и поехали во дворец к королю Кайнду. Он был очень счастлив увидеть свою любимую про- павшую дочь, и целую неделю все королевство праздновало возвращение принцессы. И тут королю в голову пришла блестящая идея - он сделал пред- ложение фее Добра, и священник обвенчал в церкви две счастливые пары: фею и короля, принцессу Брайт и принца Кота. На церемонию бракосочетания приехала принцесса Дак, сестра Брайт, со своим мужем принцем Фиерсом. Вскоре у Брайт родилось много маленьких девочек, похожих на нее, и много маленьких мальчиков, похожих на ее мужа. Они долго и счастливо любили друг друга, и все любили их. Жил-был король, и была у него дочь с такими золотыми волосами, что на них невозможно было смотреть: так они переливались и блестели. За это ее назвали Ясной Зарей. Король из соседнего королевства, услышав о ее красоте, сразу же влю- бился в нее. Он послал к ней посла с многочисленными дарами и письмом, в котором просил ее стать его женой. Он был уверен, что она согласится, поскольку он был молод и красив, а слава о его храбрости облетела все соседние королевства. В этот день Ясная Заря была в плохом настроении. Она отослала с отка- зом все подарки короля, оставив себе на память лишь пакетик золотых анг- лийских булавок. Король чуть не умер от горя, узнав про отказ Ясной Зари. Когда прид- ворные обсуждали это событие, один из них, друг короля, которого звали Вэлком, сказал: - Если бы я поехал к Ясной Заре послом, я бы вернулся сюда вместе с ней. Старший лорд, который ненавидел Взлкома, доложил об этом королю. Он сказал: - Ваше Величество, Вэлком похвалялся, что ему ничего не стоит завое- вать сердце принцессы. Он, видимо, считает себя храбрее и красивее Ваше- го Величества. Его необходимо проучить! Король, огорченный отказом принцессы, сказал: - Бросьте его в тюрьму. Может, там он избавится от самомнения. Если нет - то пусть умрет от голода. Вэлкома бросили в тюрьму и перестали кормить. Каждый день он молил о еде. Однажды он, плача, кричал: - О, как мой король жесток ко мне. А я ведь так его люблю. Я бы не пожалел даже своей жизни ради его благополучия и счастья. Проходивший в это время мимо темницы король услышал это и велел при- вести к нему Вэлкома. Когда его ввели в тронный зал, он упал перед коро- лем на колени и спросил: - Ваше Величество, почему вы так жестоки со мной? - Ты поставил себя выше меня, - ответил король. - О, это неправда! - возразил Вэлком. - Я говорил только, что, если бы я был послом Вашего Величества, я бы, без сомнения, смог уговорить принцессу выйти за вас замуж. Обрадованный проблеском надежды, король простил его и сказал: - Мой дорогой друг, я больше жизни люблю Ясную Зарю. Поезжай к ней и уговори ее выйти за меня замуж. - Я отправлюсь завтра же, - сказал Вэлком. - Приготовьте мне резвую лошадь и письмо от вас. Рано утром Вэлком выехал в путь. Проезжая по берегу озера, он увидел на песке рыбу, которая почти уже задыхалась без воды. Рыба была крупная, и из нее получилась бы неплохая уха, но Вэлком пожалел ее и отпустил об- ратно в озеро. Вдруг рыба сказала человеческим голосом: - Спасибо тебе, добрый юноша. Ты спас мне жизнь. Но я тоже помогу те- бе и верну свой долг. На следующий день, проезжая по лесу, Вэлком увидел воронье гнездо, которое разорял огромный орел. Юноша достал лук и стрелы и убил орла. Прилетевшая ворона-мать сказала ему: - Спасибо тебе, ты спас моих детей. Если тебе потребуется моя помощь, рассчитывай на меня. Вэлком поблагодарил ворону и поехал дальше. Вдруг он увидел сову, попавшую в сети. Он освободил ее и отпустил. Сова сказала ему: - Спасибо тебе за помощь. Ты спас мне жизнь. Я отплачу тебе тоже доб- ром. К вечеру Вэлком приехал во дворец Ясной Зари. Она вышла к нему навстречу. Сначала, пораженный ее красотой, юноша не мог вымолвить ни слова, но затем, придя в себя, он начал расхваливать ей достоинства сво- его господина. Ясная Заря ответила ему: - Вэлком, вы говорили очень красноречиво и почти убедили меня. Но де- ло в том, что сейчас я не могу думать об этом, потому что сегодня я уро- нила в реку свое любимое кольцо. Пока я не достану его обратно, о пред- ложении короля не может быть и речи, - и она скрылась в своей комнате. Огорченный, Вэлком сидел на берегу озера. Маленький щенок, по имени Талспин, которого он взял с собой для компании, сказал ему: - Не печалься, мы достанем кольцо. Он три раза пролаял, и юноша услышал странный голос, который как буд- то звал его. Подойдя к воде, он увидел огромного карпа, который держал во рту кольцо принцессы. - Я возвращаю свой долг, - сказал он и исчез в озере. Обрадованный юноша побежал к принцессе. - Ваше Высочество, вот ваше кольцо. Может быть, теперь вы согласитесь на предложение короля? - Я бы согласилась, - сказала принцесса. - Но дело в том, что мой со- сед, принц Гру, хочет тоже жениться на мне. Он уродливый великан и вдо- бавок людоед, который пожирает людей, как обезьяны бананы. Он убил уже много людей из-за того, что я не соглашаюсь на брак с ним. Победите его, отрубите ему голову и принесите ее мне. Тогда я серьезно подумаю о пред- ложении вашего короля. Опечаленный Вэлком побрел на берег озера, где его поджидал Талспин. - Не беспокойтесь, хозяин, - сказал он. - Положитесь на судьбу. Валком отправился во дворец людоеда. Вся дорога туда была усеяна че- ловеческими костями, а на деревьях вместо плодов висели человеческие че- репа. Вдруг он увидел людоеда. Тот шел по деревьям, как по траве, и рас- певал песни. Вэлком тоже тихонечко запел тонким голосом. Людоед подумал, что это поет какая-нибудь птица в небе, и, задрав голову, стал вгляды- ваться вверх. Откуда ни возьмись появившаяся ворона вцепилась когтями ему в лицо и вырвала глаза. Он упал мертвый на землю. - Я вернула тебе свой долг за спасенную жизнь моих детей, - сказала ворона и улетела. Вэлком отрубил людоеду голову и принес ее принцессе. Обрадованная принцесса сказала: - Я уже, пожалуй, согласна. Но сначала принеси мне кувшин воды из Темной пещеры. Она находится недалеко отсюда. Огнедышащие драконы охра- няют вход в нее, а внутри полно ядовитых змей и гадких сколопендр. В глубине пещеры находится фонтан с водой красоты и здоровья. Его вода де- лает уродов красивыми, калек здоровыми, а простую любовь - бессмертной. Я хочу перед свадьбой испить этой воды. - Ваше Высочество, вы и так прекрасны, без этой воды, - ответил Вэл- ком. - Но ваше желание - для меня закон. Я принесу вам этой воды, чего бы это ни стоило для меня. Он взял на руки Талспина и отправился в путь. Каждый, кто видел его, жалел: - Какой красивый юноша должен умереть так ужасно. И как это нашей принцессе в голову приходят такие жестокие прихоти? Вэлком, придя к пещере, сказал щенку: - Мой дорогой друг, мой конец уже близок. Когда драконы разорвут меня в клочья, наполни эту бутыль моей кровью и отнеси жестокой принцессе. А моему любимому королю расскажи, что я умер, сражаясь за его счастье. Пока он говорил, сверху из листвы дерева послышался голос, звавший его. - Это я, сова. Я хочу вернуть свой долг. Положи эту бутыль в корзину и привяжи ее мне на шею. Я принесу тебе волшебной воды. - Но как же ты сможешь сделать это? - спросил изумленный юноша. - Это моя забота, - сказала сова. - Жди меня здесь. Через некоторое время сова вернулась с полной бутылью воды. Валком поблагодарил ее и поспешил к принцессе. Она взяла волшебную воду и ска- зала: - Ты был очень храбр и завоевал мое сердце. Если хочешь, я стану тво- ей женой. Юноша в ответ лишь покачал головой. - Ты прекрасней всех на свете, - ответил он. - Но я верен своему ко- ролю. Вскоре Ясная Заря вышла замуж за короля. Она постоянно расхваливала достоинства Вэлкома, и это очень огорчало молодого мужа. Вдобавок Стар- ший лорд и все придворные нашептывали ему: - Как ты можешь это терпеть? Она любит его, а не тебя. - Я брошу его в темницу, я уничтожу его! - закричал обезумевший от ревности король. Вэлкома схватили и бросили в тюрьму. Услышав об этом, Ясная Заря кинулась к королю и, упав перед ним на колени, слезно молила простить Вэлкома и вспомнить, что он сделал для него. Но чем больше она просила, тем непреклоннее становился король. Так прошло некоторое время. Король, видя, что Ясная Заря продолжает тосковать по Вэлкому, решил стать еще красивее, выпив волшебной воды из кувшина. Но все дело было в том, что служанка, убираясь в комнате, слу- чайно разбила кувшин и, испугавшись, выбросила осколки, а вместо него поставила точно такой же из комнаты короля. В этом кувшине король держал яд, которым умерщвлял неугодных слуг. Войдя в комнату, король отпил из кувшина и замертво упал. Когда Талспин узнал об этом, он быстро побежал к Ясной Заре и сказал ей: - Ваше Высочество, в своем горе не забудьте о верном Вэлкоме. Принцесса тут же освободила юношу и обвенчалась с ним в церкви. Они счастливо и долго прожили жизнь. Было то в середине зимы, падали снежинки, точно пух с неба, и сидела королева у окошка, - рама его была из черного дерева, - и шила королева. Шила она, загляделась на снег и уколола иглою палец, и упало три капли крови на снег. А красное на белом снегу выглядело так красиво, что поду- мала она про себя: "Если бы родился у меня ребенок, белый, как этот снег, и румяный, как кровь, и черноволосый, как дерево на оконной раме!" И родила королева вскоре дочку, и была она бела, как снег, как кровь, румяна, и такая черноволосая, как черное дерево, - и прозвали ее потому Белоснежкой. А когда ребенок родился, королева умерла. Год спустя взял король себе другую жену. То была красивая женщина, но гордая и надменная, и она терпеть не могла, когда кто-нибудь превосходил ее красотой. Было у нее волшебное зеркальце, и когда становилась она пе- ред ним и гляделась в него, то спрашивала: Зеркальце, зеркальце на стене, Кто всех красивей во всей стране? И зеркало отвечало: Вы всех, королева, красивей в стране. И она была довольна, так как знала, что зеркало говорит правду. Бе- лоснежка за это время подросла и становилась все красивей, и когда ей исполнилось семь лет, была она такая прекрасная, как ясный день, и кра- сивее самой королевы. Когда королева спросила у своего зеркальца: Зеркальце, зеркальце на стене, Кто всех красивей во всей стране? - оно ответило так: Вы, госпожа королева, красивы собой, Все же Белоснежка в тысячу крат выше красой! Испугалась тогда королева, пожелтела, позеленела от зависти. С того часа увидит она Белоснежку - и сердце у нее разрывается, так стала она ненавидеть девочку. И зависть и высокомерие росли, точно сорные травы, в ее сердце все выше и выше, и не было у нее отныне покоя ни днем, ни ночью. Тогда подозвала она одного из своих егерей и сказала: - Отнеси ребенка в лес, я больше видеть ее не могу. Ты должен ее убить и принести мне в знак доказательства ее легкие и печень. Егерь повиновался и завел девочку в лес, но когда вытащил он свой охотничий нож и хотел было уже пронзить ни в чем не повинное сердце Бе- лоснежки, стала та плакать и просить: - Ах, милый егерь, оставь ты меня в живых, я убегу далеко в дремучий лес и никогда не вернусь домой. И оттого что была она прекрасна, сжалился над нею егерь и сказал: - Так и быть, беги, бедная девочка! И точно камень свалился у него с сердца, когда не пришлось ему уби- вать Белоснежку. На ту пору как раз подбежал молодой олень, и заколол его егерь, вынул у него легкие и печень и принес их королеве в знак то- го, что приказанье ее исполнено. Повару было велено сварить их в соленой воде, и злая женщина их съела, думая, что это легкие и печень Белоснеж- ки. И осталась бедная девочка в большом лесу одна-одинешенька, и стало ей так страшно, что все листочки на деревьях оглядела она, не зная, как быть ей дальше, как горю помочь. Пустилась она бежать, и бежала по ост- рым камням, через колючие заросли, и прыгали около нее дикие звери, но ее не трогали. Бежала она, сколько сил хватило, и вот стало уже вече- реть, увидела она маленькую избушку и вошла в нее отдохнуть. А в избушке той все было таким маленьким, но красивым и чистым, что ни в сказке ска- зать, ни пером описать. Стоял там накрытый белой скатертью столик, а на нем семь маленьких тарелочек, у каждой тарелочки по ложечке, а еще семь маленьких ножей и вилочек и семь маленьких кубков. Стояли у стены семь маленьких кроваток, одна возле другой, и покрыты они были белоснежными покрывалами. Захоте- лось Белоснежке поесть и попить, и взяла она из каждой тарелочки понем- ногу овощей да хлеба и выпила из каждого кубочка по капельке вина, - ей не хотелось выпить все из одного. А так как она очень устала, то попро- бовала лечь в постельку, но ни одна из них для нее не подходила: одна была слишком длинной, другая слишком короткой, но седьмая оказалась ей впору, легла она в нее и, отдавшись на милость господню, уснула. Когда уже совсем стемнело, пришли хозяева избушки, а были то семеро гномов, которые в горах добывали руду. Они зажгли семь своих лампочек, и когда в избушке стало светло, они заметили, что у них кто-то был, потому что не все оказалось в том порядке, в каком было раньше. И сказал первый гном: - Кто это на моем стуле сидел? Второй: - Кто это из моей тарелочки ел? Третий: - Кто взял кусок моего хлебца? Четвертый: - Кто ел мои овощи? Пятый: - Кто моей вилочкой брал? Шестой: - Кто моим ножичком резал? Седьмой спросил: - Кто это пил из моего маленького кубка? И оглянулся первый и увидал, что на его постельке маленькая складоч- ка, и спросил: - Кто это лежал на моей кроватке? Тут сбежались и остальные и стали говорить: - И в моей тоже кто-то лежал. Глянул седьмой гном на свою постель, видит - лежит в ней Белоснежна и спит. Позвал он тогда остальных, прибежали они, стали кричать от удивле- ния, принесли семь своих лампочек и осветили Белоснежку. - Ах, Боже ты мой! Ох, Боже ты мой! - воскликнули они. - Какой, одна- ко, красивый ребенок! - Они так обрадовались, что не стали ее будить и оставили ее спать в постельке. А седьмой гном проспал у каждого из своих товарищей по часу, - так вот и ночь прошла. Наступило утро. Проснулась Белоснежка, увидела семь гномов и испуга- лась. Но были они с ней ласковы и спросили: - Как тебя зовут? - Зовут меня Белоснежка, - ответила она. - Как ты попала в нашу избушку? И рассказала она им о том, что мачеха хотела ее убить, но егерь сжа- лился над ней, и что бежала она целый день, пока, наконец, не нашла их избушку. Гномы спросили: - Хочешь вести наше хозяйство, стряпать, постели взбивать, стирать, шить и вязать, все содержать в чистоте да порядке, - если согласна на это, можешь у нас остаться, и всего у тебя будет вдосталь. - Хорошо, - сказала Белоснежка, - с большой охотой. И осталась у них. Она содержала избушку в порядке, утром гномы уходи- ли в горы искать руду и золото, а вечером возвращались домой, и она должна была к их приходу приготовить им еду. Целый день девочка остава- лась одна, и потому добрые гномы ее предостерегали и говорили: - Берегись своей мачехи: она скоро узнает, что ты здесь, смотри, ни- кого не впускай в дом. А королева, съев легкие и печень Белоснежки, стала снова считать, что она самая первая и самая красивая из всех женщин в стране. Она подошла к зеркалу и спросила: Зеркальце, зеркальце на стене, Кто всех красивей во всей стране? И ответило зеркало: Вы, королева, красивы собой, Но Белоснежка там, за горами, У гномов семи за стенами В тысячу крат еще выше красой! Испугалась тогда королева, - она ведь знала, что зеркало говорит правду, и поняла, что егерь ее обманул и что Белоснежка еще жива. И ста- ла она снова думать да придумывать, как бы ее извести; не было ей от за- висти покою, оттого что не она самая первая красавица в стране. И вот, наконец, она чтото надумала: накрасила себе лицо, переоделась старой торговкой, так что и узнать ее было нельзя. Направилась она через семь гор к семи гномам, постучала в дверь и говорит: - Продаю товары хорошие! Продаю! Глянула Белоснежка в окошко и говорит: - Здравствуй, добрая женщина, что же ты продаешь? - Хорошие товары, прекрасные товары, - ответила та, - шнурки разноц- ветные. - И достала королева один из шнурков, показала, и был он сплетен из пестрого шелка. "Эту честную женщину можно и в дом пустить", - поду- мала Белоснежка, открыла дверной засов и купила себе красивый шнурок. - Как тебе идет, девочка, - молвила старуха, - дай-ка я зашнурую тебя как следует. Белоснежна, не ожидая ничего дурного, стала перед нею и дала затянуть на себе новые шнурки, и начала старуха шнуровать, да так быстро и так крепко, что Белоснежка задохнулась и упала мертвая наземь. - Была ты самой красивой, - сказала королева и быстро исчезла. Вскоре после того, к вечеру, вернулись семь гномов домой, и как испу- гались они, когда увидели, что их милая Белоснежка лежит на земле, не двинется, не шелохнется, точно мертвая! Подняли они ее и увидели, что она крепко-накрепко зашнурована, тогда разрезали они шнурки, и стала она понемногу дышать и постепенно пришла в себя. Когда гномы услыхали о том, что случилось, они сказали: - Старая-то торговка была на самом деле злая королева, берегись, не впускай к себе никого, когда нас нет дома. А злая женщина возвратилась домой, подошла к зеркалу и спросила: Зеркальце, зеркальце на стене, Кто всех красивей во всей стране? И ответило ей зеркало, как прежде: Вы, королева, красивы собой, Но Белоснежка там, за горами, У гномов семи за стенами В тысячу крат еще выше красой! Когда услыхала она такой ответ, вся кровь прилила у ней к сердцу, так она испугалась, - она поняла, что Белоснежка ожила снова. - Ну, уж теперь, - сказала она, - я придумаю такое, что погубит тебя наверняка. - Зная ведьмино колдовство, приготовила она ядовитый гребень. Затем переоделась она и обернулась другою старухой. И отправилась за семь гор к семи гномам, постучалась в дверь и говорит: - Продаю товары хорошие! Продаю! Белоснежка выглянула в окошко и говорит: - Проходи, проходи дальше, в дом пускать никого не велено! - Поглядеть-то, пожалуй, можно, - молвила старуха, достала ядовитый гребень и, подняв его вверх, показала Белоснежке. Он так понравился девочке, что она дала себя обмануть и открыла дверь. Они сошлись в цене, и старуха сказала: "Ну, а теперь дай-ка я те- бя как следует причешу". Бедная Белоснежка, ничего не подозревая, дала старухе себя причесать, но только та прикоснулась гребешком к волосам, как яд стал тотчас действовать, и девочка упала без чувств наземь. - Ты, писаная красавица, - молвила злая женщина, - теперь-то уж при- шел тебе конец. - Сказав это, она ушла. Но, к счастью, дело было под вечер, и семь гномов вскоре вернулись домой. Заметив, что Белоснежка лежит на земле мертвая, они тотчас запо- дозрили в том мачеху, стали доискиваться, в чем дело, и нашли ядовитый гребень; и как только они его вытащили, Белоснежка снова пришла в себя и рассказала им обо всем, что случилось. И еще раз гномы ей сказали, чтоб была она настороже и дверь никому не открывала. А королева возвратилась домой, села перед зеркалом и говорит: Зеркальце, зеркальце на стене, Кто всех красивей во всей стране? И ответило зеркало, как прежде: Вы, королева, красивы собой, Но Белоснежка там, за горами, У гномов семи за стенами В тысячу крат еще выше красой! Услыхала она, что говорит зеркало, и вся задрожала-затрепетала от гнева. - Белоснежка должна погибнуть, - крикнула она, - даже если бы это мне самой стоило жизни! И она отправилась в потайную комнату, куда никто никогда не входил, и приготовила там ядовитое-преядовитое яблоко. Было оно снаружи очень кра- сивое, белое и румяное, и всякому, кто б увидел его, захотелось бы его съесть, но кто съел хотя бы кусочек его, тот непременно бы умер. Когда яблоко было готово, накрасила она себе лицо, переоделась крестьянкой и отправилась в путь-дорогу, - за семь гор к семи гномам. Она постучалась, Белоснежка высунула голову в окошко и говорит: - Пускать никого не ведено, семь гномов мне это запретили. - Да, это хорошо, - ответила крестьянка, - но куда же я дену свои яб- локи? Хочешь, я подарю тебе одно из них? - Нет, - сказала Белоснежка, - мне ничего не ведено брать. - Ты что ж это, яду боишься? - спросила старуха. - Погляди, я разрежу яблоко на две половинки, румяную съешь ты, а белую съем я. А яблоко было сделано так хитро, что только румяная его половинка бы- ла отравленной. Захотелось Белоснежке отведать прекрасного яблока, и когда увидела она, что крестьянка его ест, то и она не удержалась, высу- нула из окошка руку и взяла отравленную половинку. Только откусила она кусок, как тотчас упала замертво наземь. Посмотрела на нее своими злыми глазами королева и, громко захохотав, сказала: - Бела, как снег, румяна, как кровь, черноволоса, как черное дерево! Теперь твои гномы уж не разбудят тебя никогда. Вернулась она домой и счала спрашивать у зеркала: Зеркальце, зеркальце на стене, Кто всех красивей во всей стране? И ответило зеркало наконец: Вы, королева, красивей во всей стране. И успокоилось тогда ее завистливое сердце, насколько может подобное сердце найти себе покой. Гномы, возвратясь вечером домой, нашли Белоснежку лежащей на земле, бездыханной и мертвой. Они подняли ее и стали искать яд: они расшнурова- ли ее, причесали ей волосы, обмыли ее водой и вином, но ничего не помог- ло, - милая девочка как была мертвой, так мертвой и осталась. Положили они ее в гроб, сели все семеро вокруг нее и стали ее оплакивать, и проп- лакали они так целых три дня. Затем решили они ее похоронить, но она выглядела точно живая - щеки у нее были красивые и румяные. И сказали они: - Как можно ее такую в сырую землю закопать? И велели они сделать для нее стеклянный гроб, чтоб можно было ее ви- деть со всех сторон, и положили ее в тот гроб и написали на нем золотыми буквами ее имя и что была она королевской дочерью. И отнесли они гроб тот на гору, и всегда один из них оставался при ней на страже. И пришли также и птицы оплакивать Белоснежку: сначала сова, затем ворон и, нако- нец, голубок. И вот долго-долго лежала в своем гробу Белоснежка, и казалось, что она спит, - была она бела, как снег, румяна, как кровь, и черноволоса, как черное дерево. Но случилось, что заехал однажды королевич в тот лес, и попал он в дом гномов, чтобы в нем переночевать. Увидел он на горе гроб, а в нем прекрасную Белоснежку, и прочел, что было написано на нем золотыми буквами. И сказал он тогда гномам: - Отдайте вы мне этот гроб, а я дам вам за него все, что вы пожелае- те. Но ответили гномы: - Мы не отдадим его даже за все золото в мире. Тогда он сказал: - Так подарите мне его. Я жить не могу, не видя Белоснежки. Когда он это сказал, сжалились над ним добрые гномы и отдали ему гроб. И велел королевич своим слугам нести его на плечах. Но случилось так, что споткнулись они о какой-то куст, и от сотрясения выпал кусок ядови- того яблока из горла Белоснежки. Тут открыла она глаза, подняла крышку гроба, а затем встала и сама. - Ах, Господи, где же это я? - воскликнула она. Королевич, исполнен- ный радости, ответил: - Ты у меня, - и поведал ей все, что произошло, и молвил: - Ты мне милее всего на свете, пойдем вместе со мною в замок к моему отцу, и будешь ты моею женой. Согласилась Белоснежка, и отпраздновали они пышную и великолепную свадьбу. Но на праздник была приглашена и королева, мачеха Белоснежки. Наряди- лась она в красивое платье, подошла к зеркалу и сказала: Зеркальце, зеркальце на стене, Кто всех красивей во всей стране? И ответило зеркало: Вы, госпожа королева, красивы собой, Но королева младая в тысячу крат еще выше красой! И вымолвила тогда злая женщина свое проклятье, и стало ей так страш- но, так страшно, что не знала она, как ей с собой справиться. Сначала она решила совсем не идти на свадьбу, но не было ей покоя - хотелось ей пойти и посмотреть на молодую королеву. И вошла она во дворец, и узнала Белоснежку, и от страха и ужаса как стояла, так на месте и застыла. Но были уже поставлены для нее на горящие угли железные туфли, и при- несли их, держа щипцами, и поставили перед нею. И должна была она сту- пить ногами в докрасна раскаленные туфли и плясать в них до тех пор, по- ка, наконец, не упала она мертвая наземь. Жил да был крестьянин. Умерла у него жена, осталось три дочки. Хотел старик нанять работницу - в хозяйстве помогать. Но меньшая дочь, Марьюш- ка, сказала: - Не надо, батюшка, нанимать работницу, сама я буду хозяйство вести. Ладно. Стала дочка Марьюшка хозяйство вести. Все-то она умеет, все-то у нее ладится. Любил отец Марьюшку: рад был, что такая умная да работящая дочка растет. Из себя-то Марьюшка красавица писаная. А сестры ее завиду- щие да жаднющие; из себя-то они некрасивые, а модницы-перемодницы - весь день сидят да белятся, да румянятся, да в обновки наряжаются, платье им - не платье, сапожки - не сапожки, платок - не платок. Поехал отец на базар и спрашивает дочек: - Что вам, дочки, купить, чем порадовать? И говорят старшая и средняя дочки: - Купи по полушалку, да такому, чтоб цветы покрупнее, золотом распи- санные. А Марьюшка стоит да молчит. Спрашивает ее отец: - А что тебе, доченька, купить? - Купи мне, батюшка, перышко Финиста - ясна сокола. Приезжает отец, привозит дочкам полушалки, а перышка не нашел. Поехал отец в другой раз на базар. - Ну, - говорит, - дочки, заказывайте подарки. Обрадовались старшая и средняя дочки: - Купи нам по сапожкам с серебряными подковками. А Марьюшка опять заказывает: - Купи мне, батюшка, перышко Финиста - ясна сокола. Ходил отец весь день, сапожки купил, а перышка не нашел. Приехал без перышка. Ладно. Поехал старик в третий раз на базар, а старшая и средняя дочки говорят: - Купи нам по платью. А Марьюшка опять просит: - Батюшка, купи перышко Финиста - ясна сокола. Ходил отец весь день, а перышка не нашел. Выехал из города, а навстречу старенький старичок. - Здорово, дедушка! - Здравствуй, милый! Куда путь-дорогу держишь? - К себе, дедушка, в деревню. Да вот горе у меня: меньшая дочка нака- зывала купить перышко Финиста - ясна сокола, а я не нашел. - Есть у меня такое перышко, да оно заветное; но для доброго челове- ка, куда ни шло, отдам. Вынул дедушка перышко и подает, а оно самое обыкновенное. Едет крестьянин и думает: "Что в нем Марьюшка нашла хорошего!" Привез старик подарки дочкам; старшая и средняя наряжаются да над Марьюшкой смеются: - Как была ты дурочка, так и есть. Нацепи свое перышко в волоса да красуйся! Промолчала Марьюшка, отошла в сторону; а когда все спать полегли, бросила Марьюшка перышко на пол и проговорила: - Любезный Финист - ясный сокол, явись ко мне, жданный мой жених! И явился ей молодец красоты неописанной. К утру молодец ударился об пол и сделался соколом. Отворила ему Марьюшка окно, и улетел сокол к си- нему небу. Три дня Марьюшка привечала к себе молодца; днем он летает соколом по синему поднебесью, а к ночи прилетает к Марьюшке и делается добрым мо- лодцем. На четвертый день сестры злые заметили - наговорили отцу на сестру. - Милые дочки, - говорит отец, - смотрите лучше за собой. "Ладно, - думают сестры, - посмотрим, как будет дальше". Натыкали они в раму острых ножей, а сами притаились, смотрят. Вот летит ясный сокол. Долетел до окна и не может попасть в комнату Марьюшки. Бился-бился, всю грудь изрезал, а Марьюшка спит и не слышит. И сказал тогда сокол: - Кому я нужен, тот меня найдет. Но это будет нелегко. Тогда меня найдешь, когда трое башмаков железных износишь, трое посохов железных изломаешь, трое колпаков железных порвешь. Услышала это Марьюшка, вскочила с кровати, посмотрела в окно, а соко- ла нет, и только кровавый след на окне остался. Заплакала Марьюшка горькими слезами - смыла слезками кровавый след и стала еще краше. Пошла она к отцу и проговорила: - Не брани меня, батюшка, отпусти в путь-дорогу дальнюю. Жива буду - свидимся, умру - так, знать, на роду написано. Жалко было отцу отпускать любимую дочку, но отпустил. Заказала Марьюшка трое башмаков железных, трое посохов железных, трое колпаков железных и отправилась в путьдорогу дальнюю, искать желанного Финиста - ясна сокола. Шла она чистым полем, шла темным лесом, высокими горами. Птички веселыми песнями ей сердце радовали, ручейки лицо белое умывали, леса темные привечали. И никто не мог Марьюшку тронуть: волки серые, медведи, лисицы - все звери к ней сбегались. Износила она башмаки железные, посох железный изломала и колпак железный порвала. И вот выходит Марьюшка на поляну и видит: стоит избушка на курьих ножках - вертится. Говорит Марьюшка: - Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть. Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга - костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос. Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела: - Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела пытаешь? - Ищу, бабушка, Финиста - ясна сокола. - О красавица, долго тебе искать! Твой ясный сокол за тридевять зе- мель, в тридевятом государстве. Опоила его зельем царица-волшебница и женила на себе. Но я тебе помогу. Вот тебе серебряное блюдечко и золотое яичко. Когда придешь в тридевятое царство, наймись работницей к царице. Покончишь работу - бери блюдечко, клади золотое яичко, само будет ка- таться. Станут покупать - не продавай. Просись Финиста - ясна сокола по- видать. Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. Потемнел лес, страшно стало Марьюшке, боится и шагнуть, а навстречу кот. Прыгнул к Марьюшке и замур- лыкал: - Не бойся, Марьюшка, иди вперед. Будет еще страшнее, а ты иди и иди, не оглядывайся. Потерся кот спиной и был таков, а Марьюшка пошла дальше. А лес стал еще темней. Шла, шла Марьюшка, сапоги железные износила, посох поломала, колпак порвала и пришла к избушке на курьих ножках. Вокруг тын, на кольях черепа, и каждый череп огнем горит. Говорит Марьюшка: - Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть. Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга - костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, нос к потолку прирос. Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела: - Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела пытаешь? - Ищу, бабушка, Финиста - ясна сокола. - А у моей сестры была? - Была, бабушка. - Ладно, красавица, помогу тебе. Бери серебряные пяльцы, золотую иго- лочку. Иголочка сама будет вышивать серебром и золотом по малиновому бархату. Будут покупать - не продавай. Просись Финиста - ясна сокола по- видать. Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. А в лесу стук, гром, свист, черепа лес освещают. Страшно стало Марьюшке. Глядь, собака бежит: - Ав, ав, Марьюшка, не бойся, родная, иди! Будет еще страшнее, не ог- лядывайся. Сказала и была такова. Пошла Марьюшка, а лес стал еще темнее. За ноги ее цепляет, за рукава хватает... Идет Марьюшка, идет и назад не оглянет- ся. Долго ли, коротко ли шла - башмаки железные износила, посох железный поломала, колпак железный порвала. Вышла на полянку, а на полянке избуш- ка на курьих ножках, вокруг тын, а на кольях лошадиные черепа; каждый череп огнем горит. Говорит Марьюшка: - Избушка, избушка, встань к лесу задом, а ко мне передом! Повернулась избушка к лесу задом, а к Марьюшке передом. Зашла Марьюш- ка в избушку и видит: сидит баба-яга - костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос. Сама черная, а во рту один клык торчит. Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела: - Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела пытаешь? - Ищу, бабушка, Финиста - ясна сокола. - Трудно, красавица, тебе будет его отыскать, да я помогу. Вот тебе серебряное донце, золотое веретенце. Бери в руки, само прясть будет, по- тянется нитка не простая, а золотая. - Спасибо тебе, бабушка. - Ладно, спасибо после скажешь, а теперь слушай, что тебе накажу: бу- дут золотое веретенце покупать - не продавай, а просись Финиста - ясна сокола повидать. Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла, а лес зашумел, загудел; под- нялся свист, совы закружились, мыши из нор повылезли - да все на Марьюш- ку. И видит Марьюшка - бежит навстречу серый волк. - Не горюй, - говорит он, - а садись на меня и не оглядывайся. Села Марьюшка на серого волка, и только ее и видели. Впереди степи широкие, луга бархатные, реки медовые, берега кисельные, горы в облака упираются. А Марьюшка скачет и скачет. И вот перед Марьюшкой хрустальный терем. Крыльцо резное, оконца узорчатые, а в оконце царица глядит. - Ну, - говорит волк, - слезай, Марьюшка, иди и нанимайся в прислуги. Слезла Марьюшка, узелок взяла, поблагодарила волка и пошла к хрус- тальному дворцу. Поклонилась Марьюшка царице и говорит: - Не знаю, как вас звать, как величать, а не нужна ли вам будет ра- ботница? Отвечает царица: - Давно я ищу работницу, но такую, которая могла бы прясть, ткать, вышивать. - Все это я могу делать. - Тогда проходи и садись за работу. И стала Марьюшка работницей. День работает, а наступит ночь - возьмет Марьюшка серебряное блюдечко и золотое яичко и скажет: - Катись, катись, золотое яичко, по серебряному блюдечку, покажи мне моего милого. Покатится яичко по серебряному блюдечку, и предстанет Финист - ясный сокол. Смотрит на него Марьюшка и слезами заливается: - Финист мой, Финист - ясный сокол, зачем ты меня оставил одну, горькую, о тебе плакать! Подслушала царица ее слова и говорит: - Продай ты мне, Марьюшка, серебряное блюдечко и золотое яичко. - Нет, - говорит Марьюшка, - они непродажные. Могу я тебе их отдать, если позволишь на Финиста - ясна сокола поглядеть. Подумала царица, подумала. - Ладно, говорит, так и быть. Ночью как он уснет, я тебе его покажу. Наступила ночь, и идет Марьюшка в спальню к Финисту - ясну соколу. Видит она - спит ее сердечный друг сном непробудным. Смотрит Марьюшка - не насмотрится, целует в уста сахарные, прижимает к груди белой, - спит, не пробудится сердечный друг. Наступило утро, а Марьюшка не добудилась милого... Целый день работала Марьюшка, а вечером взяла серебряные пяльцы да золотую иголочку. Сидит вышивает, сама приговаривает: - Вышивайся, вышивайся, узор, для Финиста - ясна сокола. Было бы чем ему по утрам вытираться. Подслушала царица и говорит: - Продай, Марьюшка, серебряные пяльцы, золотую иголочку. - Я не продам, - говорит Марьюшка, - а так отдам, разреши только с Финистом - ясным соколом свидеться. Подумала та, подумала. - Ладно, говорит, так и быть, приходи ночью. Наступает ночь. Входит Марьюшка в спаленку к Финисту - ясну соколу, а тот спит сном непробудным. - Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись! Спит Финист - ясный сокол крепким сном. Будила его Марьюшка - не до- будилась. Наступает день. Сидит Марьюшка за работой, берет в руки серебряное донце, золотое ве- ретенце. А царица увидала: - Продай да продай! - Продать не продам, а могу и так отдать, если позволишь с Финистом - ясным соколом хоть часок побыть. - Ладно, - говорит та. А сама думает: "Все равно не разбудит". Настала ночь. Входит Марьюшка в спальню к Финисту - ясну соколу, а тот спит сном непробудным. - Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись! Спит Финист, не просыпается. Будила, будила - никак не может добудиться, а рассвет близко. Заплакала Марьюшка: - Любезный ты мой Финист - ясный сокол, встань, пробудись, на Марьюш- ку свою погляди, к сердцу своему ее прижми! Упала Марьюшкина слеза на голое плечо Финиста - ясна сокола и обожг- ла. Очнулся Финист - ясный сокол, осмотрелся и видит Марьюшку. Обнял ее, поцеловал: - Неужели это ты, Марьюшка! Трое башмаков износила, трое посохов же- лезных изломала, трое колпаков железных поистрепала и меня нашла? Поедем же теперь на родину. Стали они домой собираться, а царица увидела и приказала в трубы тру- бить, об измене своего мужа оповестить. Собрались князья да купцы, стали совет держать, как Финиста - ясна сокола наказать. Тогда Финист - ясный сокол говорит: - Которая, по-вашему, настоящая жена: та ли, что крепко любит, или та, что продает да обманывает? Согласились все, что жена Финиста - ясна сокола - Марьюшка. И стали они жить-поживать да добра наживать. Поехали в свое госу- дарство, пир собрали, в трубы затрубили, в пушки запалили, и был пир та- кой, что и теперь помнят. Жила-была вдова, у которой были две дочери. Старшая была очень похожа на свою мать, которая была злобной и скупой. Младшая дочь, наоборот, бы- ла доброй и кроткой, как ее покойный отец. К тому же она была писаная красавица. Всякому человеку нравится его подобие, поэтому мать безумно любила старшую дочь и настолько же сильно ненавидела младшую, заставляя ее ра- ботать по дому с утра до вечера. Дважды в день бедная девушка ходила к роднику за водой. Каждый день она ходила этой дальней дорогой, неся в руках тяжелый, доверху наполнен- ный водой кувшин. Однажды у родника она повстречала бедную старую женщину, которая поп- росила дать ей напиться. - С удовольствием, бабушка, - ответила бедняжка и мило улыбнулась старушке. Она наполнила кувшин чистой родниковой водой и подала нищенке. Женщина напилась и поблагодарила девушку. Она сказала: - Поскольку ты такая добрая и услужливая, я награжу тебя. Всякий раз, как ты молвишь слово, с твоих губ слетит либо цветок, либо драгоценный камень. И она исчезла. Это была волшебница, которая захотела испытать доброе сердце молодой девушки. С полным кувшином воды девушка возвратилась домой. Мать тотчас же на- кинулась на нее, бранясь за то, что она так долго была у родника. - Простите меня, матушка! - сказала младшая дочка, и тут же с ее губ слетели две розы, две жемчужины и два бриллианта. - Что это? - удивленно воскликнула старуха мать. - Откуда это взя- лось? Бедняжка правдиво все рассказала. Пока она говорила, вокруг нее обра- зовалась куча цветов и драгоценных камней. - Эта глупая волшебница допустила ошибку, - сказала ее мать. - Вол- шебные дары слишком хороши для такой дурищи, как ты. Они по праву должны принадлежать твоей умной старшей сестре. Следующий раз она пойдет к род- нику. На следующее утро мать решила послать за водой старшую дочь. - Я никуда не собираюсь идти, - заявила ленивица. - Ты сейчас же отправишься туда! - закричала злобная старуха. Наконец, наругавшись вдоволь, старшая дочь отправилась с кувшином за водой. У колодца она увидела богато одетую даму, которая попросила дать ей напиться. - Я вам не служанка, - грубо ответила гордячка. - Это мой кувшин, а не ваш. Если желаете пить, принесите свой кувшин. - Очень хорошо, - сказала дама, которая и была той самой волшебницей, только в новом обличье. - Я награжу тебя даром, который отвечает твоим манерам. Каждый раз, когда ты скажешь слово, у тебя изо рта тотчас же выпадет змея или выпрыгнет жаба. С нетерпением ожидала мать возвращения старшей дочери. Едва завидев ее, она закричала: - Ну что, доченька? - Чего тебе? - в тон ей заорала грубая девушка, и тотчас же изо рта у нее выскочили две жабы и змеи. - О, Господи, что это? - запричитала старуха. Когда она узнала, что произошло, то впала в полное неистовство. - Это твоя вина! - топая ногами от злости, орала она на младшую дочь. И, схватив метлу, она принялась избивать бедняжку. Младшая дочь насилу вырвалась и убежала в лес. В это время с охоты возвращался молодой принц. Увидев красавицу, он спросил ее, почему она плачет здесь, одна, в диком лесу. - Моя мать прогнала меня из дома, - ответила девушка, и тотчас же с ее губ слетело несколько жемчужин и алмазов. Когда она закончила свой рассказ, трава вокруг нее сияла и переливалась всеми цветами радуги. Принц тут же без памяти влюбился в нее, восторгаясь ее красотой и добрым сердцем. Он взял ее с собою во дворец. Они поженились и зажили счастливо. Что касается старшей сестры, то ее возненавидела даже собственная мать, поскольку ленивица наводнила весь дом ползучими гадами. Ее выгнали из дома, и она ушла, презираемая всеми. Жил-был солдат, и служил он верой и правдой королю многие годы, но кончилась война, и солдат, получив много ран, служить больше не мог. Вот и говорит ему король: - Можешь ты домой отправляться, теперь ты мне не нужен, жалованья по- лучать ты больше не будешь, - деньги плачу я только тому, кто мне службу несет. И не знал солдат, чем ему теперь и жить, и ушел он, озабоченный, и шел целый день, а вечером пришел в лес. Наступила уже темнота, и уви- дел он вдали огонек, пошел ему навстречу и пришел к дому, а жила в нем ведьма. - Пусти меня переночевать и дай мне чего-нибудь поесть да попить, - сказал он ей, - а то пропадать мне придется. - Ого! - ответила она. - Да кто же даст что-нибудь беглому солдату? Но так уж и быть, сжалюсь я над тобой и пущу тебя, если сделаешь ты то, что я от тебя потребую. - А что же ты потребуешь? - спросил солдат. - Чтоб завтра вскопал ты мне огород. Солдат согласился, и на другой день изо всех сил принялся он за рабо- ту, но до вечера все же не справился. - Вижу я, - сказала ведьма, - что ты нынче больше не можешь. Ну, про- будь у меня еще одну ночь, а завтра нарубишь ты мне за то поленницу дров и щепок наколешь. Весь день проработал солдат, а к вечеру ведьма предложила ему ос- таться у нее еще на одну ночь. - Завтра работа тебе предстоит небольшая: есть у меня за домом старый пустой колодец, упала в него моя свечка, горит она синим пламенем и не гаснет, - вот ты и должен будешь мне ее оттуда достать. На другой день повела его старуха к колодцу и спустила туда в корзи- не. Нашел он синюю свечку и подал ведьме знак, чтобы вытащила она его из колодца. Стала она его тащить наверх, но только стал он подыматься к краю колодца, а ведьма протянула руку вниз и хотела было отнять у него синюю свечку. - Нет, - сказал солдат, заметив ее злой умысел, - свечку я отдам тебе только тогда, когда стану обеими ногами на землю. Пришла ведьма в ярость, сбросила его снова в колодец, а сама ушла. Упал бедный солдат на мягкое дно колодца, не причинив себе никакого вреда, а синяя свечка продолжала гореть, но что ему было в том толку? Видит, не уйти ему теперь от смерти. Сидит он в колодце грустный, и су- нул он случайно руку в карман и нашел там свою трубку, а набита она была до половины табаком. "Это будет последней моей радостью", - подумал он, достал ее, зажег от синей свечки и начал курить. Разошелся дымок по дну колодца, и явился вдруг перед ним черный человечек и спрашивает: - Что, хозяин, прикажешь? - Что ж мне тебе приказать? - ответил ему солдат в изумлении. - Я обязан выполнить все, - сказал человечек, - что потребуешь. - Ладно, - сказал солдат, - помоги мне сначала выбраться из колодца. Взял его черный человечек за руку и повел через подземный ход, но солдат синюю свечку взять с собой не забыл. Показал он ему по пути бо- гатства, собранные и запрятанные ведьмой, и набрал солдат золота, столько, сколько нести мог. Поднялся он наверх и говорит человечку: - Ну, а теперь ступай да свяжи старую ведьму и отведи ее на суд. Тут вскоре промчалась она, точно ветер, со страшным криком на диком коте, а черный человечек вернулся назад. - Все исполнено, - сказал он, - ведьма уж висит на виселице. Что ж прикажешь теперь, хозяин, мне делать? - спросил человечек. - Сейчас пока ничего, - ответил солдат, - можешь себе идти домой, но чуть что - тотчас явись, когда я тебя позову. - Звать меня не надо, - сказал человечек, - только зажги свою трубку синей свечой, и я тотчас явлюсь перед тобою. - Затем он исчез на его глазах. Воротился солдат в город, откуда он и пришел. Направился в самую луч- шую гостиницу и велел сшить себе красивый кафтан, и приказал хозяину уб- рать свою комнату как можно красивей да богаче. Когда комната была гото- ва, солдат поселился в ней, кликнул черного человечка и говорит: - Служил я королю верой и правдой, а он меня прогнал да еще голодать заставил, хочу я ему теперь за то отомстить. - Что же я должен сделать? - спросил человечек. - Поздно вечером, когда королевна будет в постели, принеси ее сюда спящей, пусть поработает она у меня служанкой. - Для меня это дело легкое, но для тебя будет опасное, - если об этом доведаются, плохо тебе придется. Пробило двенадцать, распахнулась дверь, и принес человечек ему коро- левну. - Ага, вот ты и здесь, - крикнул солдат, - ну, живей принимайся за работу. Ступай, принеси метлу да подмети мне комнату. Подмела она ему комнату, и зовет он ее к своему креслу, протягивает ей ноги и говорит: - Снимай с меня сапоги! Сняла она с него сапоги, и кинул он их ей в лицо, и должна она была их поднять, почистить и глянец на них навести. Все она исполняла, что он ей ни приказывал, беспрекословно, молча, с полузакрытыми глазами. Но с первым пеньем петуха отнес ее черный человечек назад в королевский замок и положил в постель. Наутро встала королевна с постели, пошла к своему отцу и рассказала, что видела удивительный сон: "Будто несло меня с быстротой молнии по улицам, и попала я в комнату к одному солдату, и должна была я прислужи- вать ему как служанка и исполнять всякую черную работу, подметать комна- ту и сапоги чистить. Это был сон, но, однако, я так устала, будто было это все на самом деле". - Сон мог оказаться и явью, - сказал король, - я дам тебе совет: на- бей полный карман гороху и проделай дырку в кармане, и если тебя снова унесут, то горошины выпадут, и на улице будет виден след. Когда король это говорил, то черный человечек стоял незримо рядом и все слышал. Ночью, когда он снова понес королевну - по улицам, выпало несколько горошин у нее из кармана, но след указать они не могли: хитрый человечек заранее разбросал горох по всем улицам. И королевна должна бы- ла снова до первых петухов исполнять работу служанки. На другое утро король выслал своих людей разыскать след, но все поис- ки были напрасны - на всех улицах сидели бедные дети и подбирали горох, говоря: "А сегодня-то ночью шел гороховый дождь". - Надо будет что-нибудь другое придумать, - сказал король, - ты се- годня, ложась в постель, башмаков не снимай, а когда будешь возвращаться оттуда, спрячь один из них там, а я уж его найду. Черный человечек доведался и про этот замысел и когда вечером солдат стал требовать, чтобы тот принес ему снова королевну, стал ему отсоветы- вать и сказал, что против такой хитрости нету никакого средства, и если башмак у него найдут, то плохо ему придется. - Делай, что я велю, - ответил солдат, и должна была и на третью ночь королевна исполнять работу служанки, но спрятала она прежде, чем ее по- несли назад домой, свой башмак у него под кроватью. На другое утро король приказал искать по всему городу башмак своей дочери, и нашли его у солдата, но, по совету человечка, вышел солдат за городские ворота, ну, тут его и схватили и в тюрьму бросили. И забыл он во время бегства самое свое дорогое - синюю свечку и золото, и остался у него в кармане один только дукат. Когда стоял он, закованный в цепи, у окошка тюрьмы, увидал он проходящего мимо тюрьмы одного из своих товари- щей. Стал он стучать в окошко, и когда тот подошел, говорит он ему: - Окажи ты мне услугу, принеси мне мой маленький узелок, что оставил я в гостинице, дам я тебе за это дукат. Побежал его товарищ туда и принес его узелок. Только солдат снова ос- тался один, набил он свою трубку и кликнул черного человечка. И сказал черный человечек своему хозяину: "Ты не бойся, ступай туда, куда тебя поведут, пусть будет, что будет, только не забудь захватить с собой си- нюю свечку". На другой день был суд над солдатом, и хотя он ничего дурного не сде- лал, но присудил его судья к смертной казни. Когда его вывели, стал он просить короля оказать ему последнюю милость. - Какую? - спросил его король. - Дозволь выкурить мне по дороге трубку. - Выкури хотя б и целых три, - ответил король, - но не думай, однако, что я тебя помилую. Достал солдат свою трубку, закурил ее от синей свечки, и только под- нялось несколько колец дыма, как явился черный человечек и была у него в руке небольшая дубинка, испросил он у солдата: - Что прикажешь, хозяин? - Убей ты насмерть этих лживых судей и стражу, да и короля не пощади, он поступил со мной плохо. Стал носиться тот черный человечек, точно молния, то туда, то сюда, и кого он только касался своей дубинкой - тот падал наземь, и ни встать, ни шелохнуться больше не мог. Стало королю страшно, и начал просить он пощады, чтобы оставил тот его в живых, и отдал он солдату королевство и дочь свою в жены. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у царя бы- ло три сына. Вот дети говорят ему: - Милостивый государь-батюшка! Благослови нас, мы на охоту поедем. Отец благословил, и они поехали в разные стороны. Младший сын ездил, ездил и заплутался; выезжает на поляну, на поляне лежит палая лошадь, около этой падали собралось много всяких зверей, птиц и гадов. Поднялся сокол, прилетел к царевичу, сел ему на плечо и говорит: - Иван-царевич, раздели нам эту лошадь; лежит она здесь тридцать три года, а мы все спорим, а как поделить - не придумаем. Царевич слез с своего доброго коня и разделил падаль: зверям - кости, птицам - мясо, кожа - гадам, а голова - муравьям. - Спасибо, Иван-царевич! - сказал сокол. - За эту услугу можешь ты обращаться ясным соколом и муравьем всякий раз, как захочешь. Иван-царевич ударился о сырую землю, сделался ясным соколом, взвился и полетел в тридесятое государство; а того государства больше чем напо- ловину втянуло в хрустальную гору. Прилетел прямо во дворец, оборотился добрым молодцом и спрашивает придворную стражу: - Не возьмет ли ваш государь меня на службу к себе? - Отчего не взять такого молодца? Вот он поступил к тому царю на службу и живет у него неделю, другую и третью. Стала просить царевна: - Государь мой батюшка! Позволь мне с Иваном-царевичем на хрустальной горе погулять. Царь позволил. Сели они на добрых коней и поехали. Подъезжают к хрустальной горе, вдруг, откуда ни возьмись, выскочила золотая коза. Царевич погнал за ней; скакал, скакал, козы не добыл, а воротился на- зад - и царевны нету! Что делать? Как к царю на глаза показаться? Нарядился он таким древним старичком, что и признать нельзя; пришел во дворец и говорит царю: - Ваше величество! Найми меня стадо пасти. - Хорошо, будь пастухом; коли прилетит змей о трех головах - дай ему три коровы, коли о шести головах - дай шесть коров, а коли о двенадцати головах - то отсчитай двенадцать коров. Иван-царевич погнал стадо по горам, по долам; вдруг летит с озера змей о трех головах: - Эх, Иван-царевич, за какое ты дело взялся? Где бы сражаться доброму молодцу, а он стадо пасет! Ну-ка, говорит, отгони мне трех коров. - Не жирно ли будет? - отвечает царевич. - Я сам в суточки ем по од- ной уточке, а ты трех коров захотел... Нет тебе ни одной! Змей осерчал и вместо трех взял шесть коров; Иван-царевич тотчас обернулся ясным соколом, снял у змея три головы и погнал стадо домой. - Что, дедушка, - спрашивает царь, - прилетал ли трехглавый змей, дал ли ему трех коров? - Нет, ваше величество, ни одной не дал! На другой день гонит царевич стадо по горам, по долам; прилетает с озера змей о шести головах и требует шесть коров. - Ах ты, чудо-юдо обжорливое! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел! Не дам тебе ни одной! Змей осерчал, вместо шести захватил двенадцать коров; а царевич обра- тился ясным соколом, бросился на змея и снял у него шесть голов. Пригнал домой стадо; царь и спрашивает: - Что, дедушка, прилетал ли шестиглавый змей, много ли мое стадо поу- бавилось? - Прилетать-то прилетал, но ничего не взял! Поздним вечером оборотился Иван-царевич в муравья и сквозь малую тре- щинку заполз в хрустальную гору; смотрит - в хрустальной горе сидит ца- ревна. - Здравствуй, - говорит Иван-царевич, - как ты сюда попала? - Меня унес змей о двенадцати головах; живет он в батюшкином озере. В том змее сундук таится, в сундуке - заяц, в зайце - утка, в утке - яич- ко, в яичке - семечко; коли ты убьешь его да достанешь это семечко, в те поры можно хрустальную гору извести и меня избавить. Иван-царевич вылез из той горы, снарядился пастухом и погнал стадо. Вдруг прилетает змей о двенадцати головах: - Эх, Иван-царевич! Не за свое ты дело взялся; чем бы тебе, доброму молодцу, сражаться, а ты стадо пасешь... Ну-ка отсчитай мне двенадцать коров! - Жирно будет! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел! Начали они сражаться, и долго ли, коротко ли сражались - Иван-царевич победил змея о двенадцати головах, разрезал его туловище и на правой стороне нашел сундук; в сундуке - заяц, в зайце - утка, в утке - яичко, в яичке - семечко. Взял он семечко, зажег и поднес к хрустальной горе - гора скоро рас- таяла. Иван-царевич вывел оттуда царевну и привез ее к отцу; отец возра- довался и говорит царевичу: - Будь моим зятем! Тут их и обвенчали; на той свадьбе и я был, мед-пиво пил, по бороде текло, в рот не попало. В одном сказочном городе жили коротышки. Коротышками их называли потому, что они были очень маленькие. Каждый коротышка был ростом с небольшой огурец. В городе у них было очень красиво. Вокруг каждого дома росли цветы: маргаритки, ромашки, одуванчики. Там даже улицы назывались именами цветов: улица Колокольчиков, аллея Ромашек, бульвар Васильков. А сам город назывался Цветочным городом. Он стоял на берегу ручья. Этот ручей коротышки называли Огурцовой рекой, потому что по берегам ручья росло много огурцов. За рекой был лес. Коротышки делали из березовой коры лодочки, переплывали через реку и ходили в лес за ягодами, за грибами, за орехами. Собирать ягоды было трудно, потому что коротышки ведь были крошечные, а за орехами и вовсе приходилось лазить на высокий куст да еще тащить с собой пилу. Ни один коротышка не смог бы сорвать орех руками -- их надо было пилить пилой. Грибы тоже пилили пилой. Спилят гриб под самый корень, потом распилят его на части и тащат по кусочкам домой. Коротышки были неодинаковые: одни из них назывались малышами, а другие -- малышками. Малыши всегда ходили либо в длинных брюках навыпуск, либо в коротеньких штанишках на помочах, а малышки любили носить платьица из пестренькой, яркой материи. Малыши не любили возиться со своими прическами, и поэтому волосы у них были короткие, а у малышек волосы были длинные, чуть не до пояса. Малышки очень любили делать разные красивые прически, волосы заплетали в длинные косы и в косы вплетали ленточки, а на голове носили бантики. Многие малыши очень гордились тем, что они малыши, и совсем почти не дружили с малышками. А малышки гордились тем, что они малышки, и тоже не хотели дружить с малышами. Если какая-нибудь малышка встречала на улице малыша, то, завидев его издали, сейчас же переходила на другую сторону улицы. И хорошо делала, потому что среди малышей часто попадались такие, которые не могли спокойно пройти мимо малышки, а обязательно скажут ей что-нибудь обидное, даже толкнут или, еще того хуже, за косу дернут. Конечно, не все малыши были такие, но ведь этого на лбу у них не написано, поэтому малышки считали, что лучше заранее перейти на другую сторону улицы и не попадаться навстречу. За это многие малыши называли малышек воображульками -- придумают же такое слово! -- а многие малышки называли малышей забияками и другими обидными прозвищами. Некоторые читатели сразу скажут, что все это, наверно, выдумки, что в жизни таких малышей не бывает. Но никто ведь и не говорит, что они в жизни бывают. В жизни -- это одно, а в сказочном городе -- совсем другое. В сказочном городе все бывает. В одном домике на улице Колокольчиков жило шестнадцать малышей-коротышей. Самым главным из них был малыш-коротыш, по имени Знайка. Его прозвали Знайкой за то, что он знал очень много. А знал он много потому, что читал разные книги. Эти книги лежали у него и на столе, и под столом, и на кровати, и под кроватью. В его комнате не было такого места, где бы не лежали книги. От чтения книг Знайка сделался очень умным. Поэтому все его слушались и очень любили. Одевался он всегда в черный костюм, а когда садился за стол, надевал на нос очки и начинал читать какую-нибудь книгу, то совсем становился похож на профессора. В этом же домике жил известный доктор Пилюлькин, который лечил коротышек от всех болезней. Он всегда ходил в белом халате, а на голове носил белый колпак с кисточкой. Жил здесь также знаменитый механик Винтик со своим помощником Шпунтиком; жил Сахарин Сахариныч Сиропчик, который прославился тем, что очень любил газированную воду с сиропом. Он был очень вежливый. Ему нравилось, когда его называли по имени и отчеству, и не нравилось, когда кто-нибудь называл его просто Сиропчиком. Жил еще в этом доме охотник Пулька. У него была маленькая собачка Булька и еще было ружье, которое стреляло пробками. Жил художник Тюбик, музыкант Гусля и другие малыши: Торопыжка, Ворчун, Молчун, Пончик, Растеряйка, два брата -- Авоська и Небоська. Но самым известным среди них был малыш, по имени Незнайка. Его прозвали Незнайкой за то, что он ничего не знал. Этот Незнайка носил яркую голубую шляпу, желтые, канареечные, брюки и оранжевую рубашку с зеленым галстуком. Он вообще любил яркие краски. Нарядившись таким попугаем, Незнайка по целым дням слонялся по городу, сочинял разные небылицы и всем рассказывал. Кроме того, он постоянно обижал малышек. Поэтому малышки, завидев издали его оранжевую рубашку, сейчас же поворачивали в обратную сторону и прятались по домам. У Незнайки был друг, по имени Гунька, который жил на улице Маргариток. С Гунькой Незнайка мог болтать по целым часам. Они двадцать раз на день ссорились между собой и двадцать раз на день мирились. В особенности Незнайка прославился после одной истории. Однажды он гулял по городу и забрел в поле. Вокруг не было ни души. В это время летел майский жук. Он сослепу налетел на Незнайку и ударил его по затылку. Незнайка кубарем покатился на землю. Жук в ту же минуту улетел и скрылся вдали. Незнайка вскочил, стал оглядываться по сторонам и смотреть, кто это его ударил. Но кругом никого не было. "Кто же это меня ударил? -- думал Незнайка. -- Может быть, сверху упало что-нибудь?" Он задрал голову и поглядел вверх, но вверху тоже ничего не было. Только солнце ярко сияло над головой у Незнайки. "Значит, это на меня с солнца что-то свалилось, -- решил Незнайка. -- Наверно, от солнца оторвался кусок и ударил меня по голове". Он пошел домой и встретил знакомого, которого звали Стекляшкин. Этот Стекляшкин был знаменитый астроном. Он умел делать из осколков битых бутылок увеличительные стекла. Когда он смотрел в увеличительные стекла на разные предметы, то предметы казались больше. Из нескольких таких увеличительных стекол Стекляшкин сделал большую подзорную трубу, в которую можно было смотреть на Луну и на звезды. Таким образом он сделался астрономом. -- Слушай, Стекляшкин, -- сказал ему Незнайка. -- Ты понимаешь, какая история вышла: от солнца оторвался кусок и ударил меня по голове. -- Что ты. Незнайка! -- засмеялся Стекляшкин. -- Если бы от солнца оторвался кусок, он раздавил бы тебя в лепешку. Солнце ведь очень большое. Оно больше всей нашей Земли. -- Не может быть, -- ответил Незнайка. -- По-моему, солнце не больше тарелки. -- Нам только так кажется, потому что солнце очень далеко от нас. Солнце -- огромный раскаленный шар. Это я в свою трубу видел. Если бы от солнца оторвался хоть маленький кусочек, то он разрушил бы весь наш город. -- Ишь ты! -- ответил Незнайка. -- А я и не знал, что солнце такое большое. Пойду-ка расскажу нашим -- может быть, они еще не слыхали про это. А ты все-таки посмотри на солнце в свою трубу: вдруг оно на самом деле щербатое! Незнайка пошел домой и всем, кто по дороге встречался, рассказывал: -- Братцы, вы знаете, какое солнце? Оно больше всей нашей Земли. Вот оно какое! И вот, братцы, от солнца оторвался кусок и летит прямо к нам. Скоро он упадет и всех нас задавит. Ужас что будет! Вот пойдите спросите Стекляшкина. Все смеялись, так как знали, что Незнайка болтун. А Незнайка побежал во всю прыть домой и давай кричать: -- Братцы, спасайся! Кусок летит! -- Какой кусок? -- спрашивают его. -- Кусок, братцы! От солнца оторвался кусок. Скоро шлепнется -- и всем будет крышка. Знаете, какое солнце? Оно больше всей нашей Земли! -- Что ты выдумываешь! -- Ничего я не выдумываю. Это Стекляшкин сказал. Он в свою трубу видел. Все выбежали во двор и стали смотреть на солнце. Смотрели, смотрели, пока из глаз не потекли слезы. Всем сослепу стало казаться, будто солнце на самом деле щербатое. А Незнайка кричал: -- Спасайся кто может! Беда! Все стали хватать свои вещи. Тюбик схватил свои краски и кисточку, Гусля -- свои музыкальные инструменты. Доктор Пилюлькин метался по всему дому и разыскивал походную аптечку, которая где-то затерялась. Пончик схватил калоши и зонтик и уже выбежал за ворота, но тут раздался голос Знайки: -- Успокойтесь, братцы! Ничего страшного нет. Разве вы не знаете, что Незнайка болтун? Все это он выдумал. -- Выдумал? -- закричал Незнайка. -- Вот пойдите спросите Стекляшкина. Все побежали к Стекляшкину, и тогда выяснилось, что Незнайка на самом деле все сочинил. Ну и смеху тут было! Все смеялись над Незнайкой и говорили: -- Удивляемся, как это мы тебе поверили! -- А я будто не удивляюсь! -- ответил Незнайка. -- Я ведь и сам поверил. Вот какой чудной был этот Незнайка. Если Незнайка брался за какое-нибудь дело, то делал его не так, как надо, и все у него получалось шиворот-навыворот. Читать он выучился только по складам, а писать умел только печатными буквами. Многие говорили, будто у Незнайки совсем пустая голова, но это неправда, потому что как бы он мог тогда соображать? Конечно, он соображал плохо, но ботинки надевал на ноги, а не на голову, -- на это ведь тоже соображение надо. Незнайка был не такой уж скверный. Он очень хотел чему-нибудь научиться, но не любил трудиться. Ему хотелось выучиться сразу, без всякого труда, а из этого даже у самого умного коротышки ничего не могло получиться. Малыши и малышки очень любили музыку, а Гусля был замечательный музыкант. У него были разные музыкальные инструменты, и он часто играл на них. Все слушали музыку и очень хвалили. Незнайке было завидно, что хвалят Гуслю, вот он и стал просить его: -- Научи меня играть. Я тоже хочу быть музыкантом. -- Учись, -- согласился Гусля. -- На чем ты хочешь играть? -- А на чем легче всего выучиться? -- На балалайке. -- Ну, давай сюда балалайку, я попробую. Гусля дал ему балалайку. Незнайка забренчал на струнах. Потом говорит: -- Нет, балалайка слишком тихо играет. Дай что-нибудь другое, погромче. Гусля дал ему скрипку. Незнайка принялся пиликать смычком по струнам и сказал: -- А еще громче ничего нет? -- Еще труба есть, -- ответил Гусля. -- Давай-ка ее сюда, попробуем. Гусля дал ему большую медную трубу. Незнайка как подует в нее, труба как заревет! -- Вот это хороший инструмент! -- обрадовался Незнайка. -- Громко играет! -- Ну, учись на трубе, если тебе нравится, -- согласился Гусля. -- А зачем мне учиться? Я и так умею, -- ответил Незнайка. -- Да нет, ты еще не умеешь. -- Умею, умею! Вот послушай! -- закричал Незнайка и принялся изо всех сил дуть в трубу: -- Бу-бу-бу! Гу-гу-гу-у! -- Ты просто трубишь, а не играешь, -- ответил Гусля. -- Как не играю? -- обиделся Незнайка. -- Очень даже хорошо играю! Громко! -- Эх, ты! Тут дело не в том, чтобы было громко. Надо, чтоб было красиво. -- Так у меня ведь и получается красиво. -- И совсем не красиво, -- сказал Гусля. -- Ты, я вижу, совсем не способен к музыке. -- Это ты не способен! -- рассердился Незнайка. -- Ты просто из зависти так говоришь. Тебе хочется, чтобы тебя одного слушали и хвалили. -- Ничего подобного, -- сказал Гусля. -- Бери трубу и играй сколько хочешь, если считаешь, что не нужно учиться. Пусть и тебя хвалят. -- Ну и буду играть! -- ответил Незнайка. Он принялся дуть в трубу, а так как играть он не умел, то труба у него и ревела, и хрипела, и визжала, и хрюкала. Гусля слушал, слушал... Наконец ему надоело. Он надел свою бархатную тужурку, нацепил на шею розовый бантик, который носил вместо галстука, и ушел в гости. Вечером, когда все малыши собрались дома. Незнайка снова взялся за трубу и принялся дуть в нее сколько хватало сил: -- Бу-бу-бу-у! Ду-ду-ду-у! -- Что за шум? -- закричали все. -- Это не шум, -- ответил Незнайка. -- Это я играю. -- Перестань сейчас же! -- закричал Знайка. -- От твоей музыки уши болят! -- Это потому, что ты к моей музыке еще не привык. Вот привыкнешь -- и уши не станут болеть. -- А я и не хочу привыкать. Очень мне нужно! Но Незнайка не слушал его и продолжал играть: -- Бу-бу-бу! Хр-р-р! Хр-р-р! Виу! Виу! -- Да перестань ты! -- набросились на него все малыши. -- Уходи отсюда со своей противной трубой! -- Куда же мне уходить? -- Иди в поле да там и играй. -- Так в поле ведь некому будет слушать. -- А тебе обязательно надо, чтоб кто-нибудь слушал? -- Обязательно. -- Ну, иди на улицу, там тебя соседи услышат. Незнайка пошел на улицу и стал играть возле соседнего дома, но соседи попросили его не шуметь под окнами. Тогда он пошел к другому дому -- его и оттуда прогнали. Он пошел к третьему дому -- его стали и оттуда гнать, а он решил им назло играть и играть. Соседи рассердились, выбежали из дома и погнались за ним. Насилу он убежал от них со своей трубой. С тех пор Незнайка перестал играть на трубе. -- Моей музыки не понимают, -- говорил он. -- Еще не доросли до моей музыки. Вот когда дорастут -- сами попросят, да поздно будет. Не стану больше играть. Тюбик был очень хороший художник. Одевался он всегда в длинную блузу, которую называл "балахон". Стоило посмотреть на Тюбика, когда он, нарядившись в свой балахон и откинув назад свои длинные волосы, стоял перед мольбертом с палитрой в руках. Каждый сразу видел, что перед ним настоящий художник. После того как никто не захотел слушать Незнайкину музыку, он решил сделаться художником. Пришел он к Тюбику и говорит: -- Слушай, Тюбик, я тоже хочу быть художником. Дай мне какихнибудь красок и кисточку. Тюбик был вовсе не жадный, он подарил Незнайке свои старые краски и кисточку. В это время к Незнайке пришел его друг, Гунька. Незнайка говорит: -- Садись, Гунька, сейчас я тебя рисовать буду. Гунька обрадовался, сел поскорее на стул, и Незнайка принялся его рисовать. Ему хотелось изобразить Гуньку покрасивее, вот он и нарисовал ему красный нос, зеленые уши, синие губы и оранжевые глаза. Гуньке хотелось поскорее увидеть свой портрет. От нетерпения он не мог усидеть спокойно на стуле и все время вертелся. -- Не вертись, не вертись, -- говорил ему Незнайка, -- а то непохоже получится. -- А сейчас получается похоже? -- спросил Гунька. -- Очень похоже, -- ответил Незнайка и пририсовал ему фиолетовой краской усы. -- Ну-ка, покажи, что получилось! -- попросил Гунька, когда Незнайка окончил портрет. Незнайка показал. -- Да разве я такой? -- закричал Гунька в испуге. -- Конечно, такой. Какой же еще? -- А усы зачем нарисовал? У меня ведь усов нету. -- Ну, вырастут когда-нибудь. -- А нос почему красный? -- Это чтоб было красивее. -- А волосы почему голубые? Разве у меня голубые волосы? -- Голубые, -- ответил Незнайка. -- Но, если тебе не нравится, я могу сделать зеленые. -- Нет, это плохой портрет, -- сказал Гунька. -- Дай я его порву. -- Зачем же уничтожать художественное произведение? -- ответил Незнайка. Гунька хотел отнять у него портрет, и они принялись драться. На шум прибежали Знайка, доктор Пилюлькин и остальные малыши. -- Вы чего деретесь? -- спрашивают. -- Вот, -- закричал Гунька, -- рассудите вы нас: скажите, кто здесь нарисован? Правда, это не я? -- Конечно, не ты, -- ответили малыши. -- Тут какое-то пугало огородное нарисовано. Незнайка говорит: -- Вы не догадались потому, что здесь подписи нет. Я сейчас подпишу, и все будет понятно. Он взял карандаш и подписал под портретом печатными буквами: "ГУНЬКА". Потом повесил портрет на стене и сказал: -- Пусть висит. Все могут смотреть, никому не запрещается. -- Все равно, -- сказал Гунька, -- когда ты ляжешь спать, я приду и уничтожу этот портрет. -- А я ночью не лягу спать и буду стеречь, -- ответил Незнайка. Гунька обиделся и ушел домой, а Незнайка на самом деле не лег вечером спать. Когда все уснули, он взял краски и принялся всех рисовать. Пончика нарисовал таким толстым, что он даже не поместился на портрете. Торопыжку нарисовал на тоненьких ножках, а сзади зачем-то пририсовал ему собачий хвост. Охотника Пульку изобразил верхом на Бульке. Доктору Пилюлькину вместо носа нарисовал градусник. Знайке неизвестно для чего нарисовал ослиные уши. Словом, всех изобразил в смешном и нелепом виде. К утру он развесил эти портреты на стенах и сделал под ними надписи, так что получилась целая выставка. Первый проснулся доктор Пилюлькин. Он увидел на стене портреты и стал смеяться. Они ему так понравились, что он даже нацепил на нос пенсне и стал рассматривать портреты очень внимательно. Он подходил к каждому портрету и долго смеялся. -- Молодец, Незнайка! -- говорил доктор Пилюлькин. -- Никогда в жизни я так не смеялся! Наконец он остановился возле своего портрета и строго спросил: -- А это кто? Неужели это я? Нет, это не я. Это очень плохой портрет. Ты лучше сними его. -- Зачем снимать? Пусть повисит, -- ответил Незнайка. Доктор Пилюлькин обиделся и сказал: -- Ты, Незнайка, видно, больной. У тебя что-то с глазами случилось. Когда это ты видел, чтобы у меня вместо носа был градусник? Придется тебе на ночь касторки дать. Незнайка очень не любил касторку. Он испугался и говорит: -- Нет-нет! Теперь я сам вижу, что портрет плохой. Он поскорей снял со стены портрет Пилюлькина и порвал его. Вслед за Пилюлькиным проснулся охотник Пулька. И ему портреты понравились. Он чуть не лопнул со смеху, глядя на них. А потом он увидел свой портрет, и настроение у него сразу испортилось. -- Это плохой портрет, -- сказал он. -- Не похож на меня. Ты сними его, а то я не буду тебя с собой на охоту брать. Пришлось Незнайке и охотника Пульку со стены снять. Так было со всеми. Всем нравились портреты других, а свои не нравились. Самым последним проснулся Тюбик, который, по обыкновению, спал дольше всех. Когда он увидел на стене свой портрет, то страшно рассердился и сказал, что это не портрет, а бездарная, антихудожественная мазня. Потом он сорвал со стены портрет и отнял у Незнайки краски и кисточку. На стене остался один Гунькин портрет. Незнайка снял его и пошел к своему другу. -- Хочешь, Гунька, я подарю тебе твой портрет? А ты за это со мной помиришься, -- предложил Незнайка. Гунька взял портрет, порвал его на кусочки и сказал: -- Ладно, мир. Только если еще хоть раз нарисуешь, ни за что не стану мириться. -- А я никогда больше не буду рисовать, -- ответил Незнайка. -- Рисуешь, рисуешь, а никто даже спасибо не скажет, все только ругаются. Не желаю больше художником быть. После того как из Незнайки не получилось художника, он решил сделаться поэтом и сочинять стихи. У него был знакомый поэт, который жил на улице Одуванчиков. Этого поэта по-настоящему звали Пудиком, но, как известно, все поэты очень любят красивые имена. Поэтому, когда Пудик начал писать стихи, он выбрал себе другое имя и стал называться Цветиком. Однажды Незнайка пришел к Цветику и сказал: -- Слушай, Цветик, научи меня сочинять стихи. Я тоже хочу быть поэтом. -- А у тебя способности есть? -- спросил Цветик. -- Конечно, есть. Я очень способный, -- ответил Незнайка. -- Это надо проверить, -- сказал Цветик. -- Ты знаешь, что такое рифма? -- Рифма? Нет, не знаю. -- Рифма -- это когда два слова оканчиваются одинаково, -- объяснил Цветик. -- Например: утка -- шутка, коржик -- моржик. Понял? -- Понял. -- Ну, скажи рифму на слово "палка". -- Селедка, -- ответил Незнайка. -- Какая же это рифма: палка -- селедка? Никакой рифмы нет в этих словах. -- Почему нет? Они ведь оканчиваются одинаково. -- Этого мало, -- сказал Цветик. -- Надо, чтобы слова были похожи, так чтобы получалось складно. Вот послушай: палка -- галка, печка -- свечка, книжка -- шишка. -- Понял, понял! -- закричал Незнайка. -- Палка -- галка, печка -- свечка, книжка -- шишка! Вот здорово! Ха-ха-ха! -- Ну, придумай рифму на слово "пакля", -- сказал Цветик. -- Шмакля, -- ответил Незнайка. -- Какая шмакля? -- удивился Цветик. -- Разве есть такое слово? -- А разве нету? -- Конечно, нет. -- Ну, тогда рвакля. -- Что это за рвакля такая? -- снова удивился Цветик. -- Ну, это когда рвут что-нибудь, вот и получается рвакля, -- объяснил Незнайка. -- Врешь ты все, -- сказал Цветик, -- такого слова не бывает. Надо подбирать такие слова, которые бывают, а не выдумывать. -- А если я не могу подобрать другого слова? -- Значит, у тебя нет способностей к поэзии. -- Ну, тогда придумай сам, какая тут рифма, -- ответил Незнайка. -- Сейчас, -- согласился Цветик. Он остановился посреди комнаты, сложил на груди руки, голову наклонил набок и стал думать. Потом поднял голову кверху и стал думать, глядя на потолок. Потом ухватился руками за собственный подбородок и стал думать, глядя на пол. Проделав все это, он стал бродить по комнате и потихоньку бормотал про себя: -- Пакля, бакля, вакля, гакля, дакля, макля... -- Он долго так бормотал, потом сказал: -- Тьфу! Что это за слово? Это какое-то слово, на которое нет рифмы. -- Ну вот! -- обрадовался Незнайка. -- Сам задает такие слова, на которые нет рифмы, и еще говорит, что я неспособный. -- Ну, способный, способный, только отстань! -- сказал Цветик. -- У меня голова разболелась. Сочиняй так, чтобы был смысл и рифма, вот тебе и стихи. -- Неужели это так просто? -- удивился Незнайка. -- Конечно, просто. Главное -- это способности иметь. Незнайка пришел домой и сразу принялся сочинять стихи. Целый день он ходил по комнате, глядел то на пол, то на потолок, держался руками за подбородок и что-то бормотал про себя. Наконец стихи были готовы, и он сказал: -- Послушайте, братцы, какие я стихи сочинил. -- Ну-ка, ну-ка, про что же это стихи? -- заинтересовались все. -- Это я про вас сочинил, -- признался Незнайка. -- Вот сначала стихи про Знайку: Знайка шел гулять на речку, Перепрыгнул через овечку. -- Что? -- закричал Знайка. -- Когда это я прыгал через овечку? -- Ну, это только в стихах так говорится, для рифмы, -- объяснил Незнайка. -- Так ты из-за рифмы будешь на меня всякую неправду сочинять? -- вскипел Знайка. -- Конечно, -- ответил Незнайка. -- Зачем же мне сочинять правду? Правду и сочинять нечего, она и так есть. -- Вот попробуй еще, так узнаешь! -- пригрозил Знайка. -- Ну-ка, читай, что ты там про других сочинил? -- Вот послушайте про Торопыжку, -- сказал Незнайка. Торопыжка был голодный, Проглотил утюг холодный. -- Братцы! -- закричал Торопыжка. -- Что он про меня сочиняет? Никакого холодного утюга я не глотал. -- Да ты не кричи, -- ответил Незнайка. -- Это я просто для рифмы сказал, что утюг был холодный. -- Так я же ведь никакого утюга не глотал, ни холодного, ни горячего! -- кричал Торопыжка. -- А я и не говорю, что ты проглотил горячий, так что можешь успокоиться, -- ответил Незнайка. -- Вот послушай стихи про Авоську: У Авоськи под подушкой Лежит сладкая ватрушка. Авоська подошел к своей кровати, заглянул под подушку и сказал: -- Враки! Никакой ватрушки тут не лежит. -- Ты ничего не понимаешь в поэзии, -- ответил Незнайка. -- Это только для рифмы так говорится, что лежит, а на самом деле не лежит. Вот я еще про Пилюлькина сочинил. -- Братцы! -- закричал доктор Пилюлькин. -- Надо прекратить это издевательство! Неужели мы будем спокойно слушать, что Незнайка тут врет про всех? -- Довольно! -- закричали все. -- Мы не хотим больше слушать! Это не стихи, а какие-то дразнилки. Только Знайка, Торопыжка и Авоська кричали: -- Пусть читает! Раз он про нас прочитал, так и про других пусть читает. -- Не надо! Мы не хотим! -- кричали остальные. -- Ну, раз вы не хотите, то я пойду почитаю соседям, -- сказал Незнайка. -- Что? -- закричали тут все. -- Ты еще пойдешь перед соседями нас срамить? Попробуй только! Можешь тогда и домой не возвращаться. -- Ну ладно, братцы, не буду, -- согласился Незнайка. -- Только вы уж не сердитесь на меня. С тех пор Незнайка решил больше не сочинять стихов. Механик Винтик и его помощник Шпунтик были очень хорошие мастера. Они были похожи друг на друга, только Винтик был чуточку повыше, а Шпунтик чуточку пониже ростом. Оба ходили в кожаных куртках. Из карманов их курток вечно торчали гаечные ключи, клещи, напильники и другие железные инструменты. Если бы куртки были не кожаные, то карманы давно оторвались бы. Шапки у них были тоже кожаные, с очками-консервами. Эти очки они надевали во время работы, чтобы не запорошить глаза. Винтик и Шпунтик по целым дням сидели у себя в мастерской и чинили примусы, кастрюли, чайники, сковородки, а когда нечего было чинить, делали трехколесные велосипеды и самокаты для коротышек. Однажды Винтик и Шпунтик никому ничего не сказали, закрылись у себя в мастерской и стали что-то мастерить. Целый месяц они пилили, строгали, клепали, паяли и никому ничего не показывали, а когда месяц прошел, то оказалось, что они сделали автомобиль. Этот автомобиль работал на газированной воде с сиропом. Посреди машины было устроено сиденье для водителя, а перед ним помещался бак с газированной водой. Газ из бака проходил по трубке в медный цилиндр и толкал железный поршень. Железный поршень под напором газа ходил то туда, то сюда и вертел колеса. Вверху над сиденьем была приделана банка с сиропом. Сироп по трубке протекал в бак и служил для смазки механизма. Такие газированные автомобили были очень распространены среди коротышек. Но в автомобиле, который соорудили Винтик и Шпунтик, имелось одно очень важное усовершенствование: сбоку к баку была приделана гибкая резиновая трубка с краником, для того чтобы можно было попить газированной воды на ходу, не останавливая машины. Торопыжка научился управлять этим автомобилем, и, если кому-нибудь хотелось покататься, Торопыжка катал и никому не отказывал. Больше всех любил кататься на автомобиле Сиропчик, так как во время поездки он мог пить сколько угодно газированной воды с сиропом. Незнайка тоже любил кататься на автомобиле, и Торопыжка часто его катал. Но Незнайке захотелось самому научиться управлять автомобилем, и он стал просить Торопыжку: -- Дай мне поездить на автомобиле. Я тоже хочу научиться управлять. -- Ты не сумеешь, -- сказал Торопыжка. -- Это ведь машина. Тут понимать надо. -- Чего тут еще понимать! -- ответил Незнайка. -- Я видел, как ты управляешь. Дергай за ручки да верти руль. Все просто. -- Это только кажется, что просто, а на самом деле трудно. Ты и сам убьешься и автомобиль разобьешь. -- Ну ладно, Торопыжка! -- обиделся Незнайка. -- Попросишь ты у меня что-нибудь, я тоже тебе не дам. Однажды, когда Торопыжки не было дома, Незнайка забрался в автомобиль, который стоял во дворе, и стал дергать за рычаги и нажимать педали. Сначала у него ничего не получалось, потом вдруг машина зафыркала и поехала. Коротышки увидели это в окно и выбежали из дома. -- Что ты делаешь? -- закричали они. -- Убьешься! -- Не убьюсь, -- ответил Незнайка и тут же наехал на собачью будку, которая стояла посреди двора. Трах-трах! Будка рассыпалась в щепки. Хорошо еще, что Булька успел выскочить, а то Незнайка и его раздавил бы. -- Вот видишь, что ты наделал! -- закричал Знайка. -- Остановись сейчас же! Незнайка испугался, хотел остановить машину и потянул какой-то рычаг. Но машина, вместо того чтобы остановиться, поехала еще быстрей. На дороге попалась беседка. Трах-та-ра-рах! Беседка рассыпалась на кусочки. Незнайку с ног до головы забросало щепками. Одной доской его зацепило по спине, другой треснуло по затылку. Незнайка ухватился за руль и давай поворачивать. Автомобиль носится по двору, а Незнайка кричит во все горло: -- Братцы, откройте скорее ворота, а то я тут все во дворе переломаю! Коротышки открыли ворота, Незнайка выехал со двора и помчался по улице. Услышав шум, со всех дворов выбегали коротышки. -- Берегись! -- кричал им Незнайка и мчался вперед. Знайка, Авоська, Винтик, доктор Пилюлькин и другие коротышки бежали за ним. Но где там! Они не могли его догнать. Незнайка колесил по всему городу и не знал, как остановить машину. Наконец машина подъехала к реке, свалилась с обрыва и кубарем покатилась вниз. Незнайка вывалился из нее и остался лежать на берегу, а газированный автомобиль упал в воду и утонул. Знайка, Авоська, Винтик и доктор Пилюлькин схватили Незнайку и понесли домой. Все думали, что он уже мертвый. Дома его положили на кровать, и только тут Незнайка открыл глаза. Он поглядел по сторонам и спросил: -- Братцы, я еще живой? -- Живой, живой, -- ответил доктор Пилюлькин. -- Только, пожалуйста, лежи спокойно, мне тебя осмотреть надо. Он раздел Незнайку и стал осматривать. Потом сказал: -- Удивительно! Все кости целы, только ушибы есть да заноз несколько. -- Это я за доску спиной зацепился, -- сказал Незнайка. -- Придется вытаскивать занозы, -- покачал головой Пилюлькин. -- А это больно? -- испугался Незнайка. -- Нет, ничуточки. Вот дай-ка, я сейчас самую большую вытащу. -- А-а-а! -- закричал Незнайка. -- Что ты? Разве больно? -- удивился Пилюлькин. -- Конечно, больно! -- Ну, потерпи, потерпи. Это тебе только так кажется. -- Нет, не кажется! Ай-ай-ай! -- Ну что ты кричишь, будто я тебя режу? Я ведь тебя не режу. -- Больно! Сам говорил, что не больно, а теперь больно! -- Ну тише, тише... Одну занозу осталось вытащить. -- Ай, не надо! Не надо! Лучше я с занозой буду. -- Нельзя, нарывать станет. -- Уй-уй-уй! -- Ну, все уже. Теперь только йодом надо помазать. -- А это больно? -- Нет, йодом это не больно. Лежи смирно. -- А-а-а! -- Не ори, не ори! На машине кататься любишь, а потерпеть немножко не любишь! -- Ай! Жжет как! -- Пожжет и перестанет. Сейчас я тебе градусник поставлю. -- Ой, не надо градусник! Не надо! -- Почему? -- Больно будет! -- Да градусник это не больно. -- Ты все говоришь -- не больно, а потом больно. -- Вот чудак! Разве я тебе никогда градусника не ставил? -- Никогда. -- Ну, вот теперь ты увидишь, что это не больно, -- сказал Пилюлькин и ушел за градусником. Незнайка вскочил с кровати, выпрыгнул в открытое окно и убежал к своему другу Гуньке. Доктор Пилюлькин вернулся с градусником, смотрит -- Незнайки нет. -- Вот и лечи такого больного! -- проворчал Пилюлькин. -- Его лечишь, лечишь, а он выпрыгнет в окошко и убежит. Куда это годится! Знайка, который очень любил читать, начитался в книжках о дальних странах и разных путешествиях. Часто, когда вечером нечего было делать, он рассказывал своим друзьям о том, что читал в книжках. Малыши очень любили эти рассказы. Им нравилось слушать о странах, которых они ни разу не видели, но больше всего они любили слушать о путешественниках, так как с путешественниками случаются разные невероятные истории и бывают самые необыкновенные приключения. Наслушавшись таких историй, малыши стали мечтать о том, как бы самим отправиться в путешествие. Некоторые предлагали совершить пеший поход, другие предлагали плыть по реке на лодках, а Знайка сказал: -- Давайте сделаем воздушный шар и полетим на шаре. Эта затея всем очень понравилась. Коротышки еще никогда не летали на воздушном шаре, и всем малышам это было очень интересно. Никто, конечно, не знал, как делать воздушные шары, но Знайка сказал, что он все обдумает и тогда объяснит. И вот Знайка стал думать. Думал он три дня и три ночи и придумал сделать шар из резины. Коротышки умели добывать резину. В городе у них росли цветы, похожие на фикусы. Если на стебле такого цветка сделать надрез, то из него начинает вытекать белый сок. Этот сок постепенно густеет и превращается в резину, из которой можно делать мячи и калоши. Когда Знайка это придумал, он велел малышам собирать резиновый сок. Все стали приносить сок, для которого Знайка приготовил большую бочку. Незнайка тоже пошел собирать сок и встретил на улице своего друга Гуньку, который играл с двумя малышками в прыгалки. -- Послушай, Гунька, какую мы штуку придумали! -- сказал Незнайка. -- Ты, брат, лопнешь от зависти, когда узнаешь. -- А вот и не лопну, -- ответил Гунька. -- Очень мне нужно лопаться! -- Лопнешь, лопнешь! -- уверял его Незнайка. -- Такая, брат, штука! Ты и во сне не видел. -- Что же это за штука? -- заинтересовался Гунька. -- Скоро мы сделаем воздушный пузырь и полетим путешествовать. Гуньке стало завидно. Ему тоже захотелось хоть чем-нибудь похвастаться, и он сказал: -- Подумаешь, пузырь! А я зато с малышками подружился. -- С какими малышками? -- А вот с этими, -- сказал Гунька и показал на малышек пальцем. -- Вот эту малышку зовут Мушка, а эту -- Кнопочка. Мушка и Кнопочка стояли поодаль и с опаской поглядывали на Незнайку. Незнайка посмотрел на них исподлобья и сказал: -- Ах, вот как! Ты ведь со мной дружишь! -- Я и с тобой дружу и с ними тоже. Одно другому не мешает. -- Нет, мешает, -- ответил Незнайка. -- Кто дружит с малышками, тот сам малышка. Поссорься с ними сейчас же! -- Зачем я буду ссориться? -- А я говорю, поссорься! Или я с тобой сам поссорюсь. -- Ну и ссорься. Подумаешь! -- Вот и поссорюсь, а твоим Мушке и Кнопочке как наподдам! Незнайка сжал кулаки и бросился к малышкам. Гунька загородил ему дорогу и ударил кулаком по лбу. Они принялись драться, а Мушка и Кнопочка испугались и убежали. -- Так ты из-за этих малышек меня по лбу кулаком бьешь? -- кричал Незнайка, стараясь ударить Гуньку по носу. -- А зачем ты их обижаешь? -- спрашивал Гунька, размахивая во все стороны кулаками. -- Подумаешь, какой защитник выискался! -- ответил Незнайка и стукнул своего друга по макушке с такой силой, что Гунька даже присел и бросился удирать. -- Я с тобой в ссоре! -- кричал ему вдогонку Незнайка. -- Ну и пожалуйста! -- отвечал Гунька. -- Сам первый придешь мириться. -- А вот увидишь, что не приду! Мы полетим на пузыре путешествовать. -- Полетите вы с крыши на чердак! -- Это вы полетите с крыши на чердак! -- ответил Незнайка и пошел собирать резиновый сок. Когда бочка была наполнена резиновым соком, Знайка размешал его хорошенько и велел Шпунтику принести насос, которым накачивали автомобильные шины. К этому насосу он присоединил длинную резиновую трубку, конец трубки облил резиновым соком и велел Шпунтику потихоньку накачивать насосом воздух. Шпунтик начал качать, и сейчас же из резинового сока стал получаться пузырь, точно так же, как из мыльной воды получаются мыльные пузыри. Знайка все время обмазывал этот пузырь со всех сторон резиновым соком, а Шпунтик не переставая накачивал воздух, поэтому пузырь постепенно раздувался и превращался в большой шар. Знайка даже не успевал теперь обмазывать его со всех сторон. Тогда он распорядился, чтобы и остальные малыши мазали. Все сейчас же принялись за дело. Всем нашлась возле шара работа, а Незнайка только ходил вокруг да посвистывал. Он старался держаться от шара подальше, поглядывал на него издали и приговаривал: -- Лопнет пузырь! Вот сейчас, сейчас лопнет! Уф! Но шар не лопался, а с каждой минутой становился все больше и больше. Скоро он раздулся такой большой, что малышам приходилось взбираться на ореховый куст, который рос посреди двора, чтобы обмазывать шар сверху и по бокам. Работа по надуванию шара продолжалась два дня и прекратилась тогда, когда шар стал величиной с дом. После этого Знайка завязал веревочкой резиновую трубку, которая была снизу, чтобы из шара не выходил воздух, и сказал: -- Теперь шар будет сохнуть, а мы с вами примемся за другую работу. Он привязал шар веревкой к ореховому кусту, чтобы не унесло ветром, после чего поделил малышей на два отряда. Одному отряду он велел собирать шелковичные коконы, чтобы размотать их и наделать шелковых нитей. Из этих нитей он велел им сплести огромную сетку. Другому отряду Знайка велел сделать большую корзину из тонкой березовой коры. Пока Знайка со своими товарищами занимался этой работой, все жители Цветочного города приходили и смотрели на огромнейший шар, который был привязан к ореховому кусту. Каждому хотелось потрогать шар руками, а некоторые даже пытались его приподнять. -- Шар легкий, -- говорили они, -- его свободно можно поднять кверху одной рукой. -- Легкий-то он легкий, но, по-моему, он не полетит, -- сказал малыш, по имени Топик. -- Почему не полетит? -- спросили остальные. -- Как же он полетит? Если бы он мог летать, то взвивался бы кверху, а он просто лежит на земле. Значит, хоть он и легкий, а все-таки тяжелый, -- ответил Топик. Коротышки задумались. -- Гм! Гм! -- говорили они. -- Шар легкий, а все-таки тяжелый. Это верно. Как же он полетит? Они стали спрашивать Знайку, но Знайка сказал: -- Потерпите немного. Скоро вы все увидите. Так как Знайка ничего не объяснил коротышкам, то они стали сомневаться еще больше. Топик ходил по всему городу и распространял нелепые слухи. -- Какая сила может поднять шар кверху? -- спрашивал он и сам отвечал: -- Нет такой силы! Летают птицы, потому что у них есть крылья, а резиновый пузырь не полетит вверх. Он может полететь только вниз. В конце концов в городе уже никто не верил в эту затею. Все только смеялись, подходили к домику Знайки, смотрели из-за забора на шар и говорили: -- Смотрите, смотрите! Летит! Ха-ха-ха! Но Знайка не обращал внимания на эти насмешки. Когда шелковая сеть была готова, он велел накинуть ее сверху на шар. Сеть растянули и накрыли ею шар сверху. -- Смотрите! -- закричали коротышки из-за забора. -- Шар ловят сетью. Боятся, что улетит. Ха-ха-ха! Знайка велел подцепить шар веревкой снизу, привязать к ветке орехового куста и подтянуть кверху. Сейчас же Торопыжка и Шпунтик взобрались с веревкой на куст и стали подтягивать шар кверху. Это очень обрадовало зрителей. -- Ха-ха-ха! -- смеялись они. -- Оказывается, это такой шар, который надо на веревке кверху тащить. Как же он полетит, если его на веревке поднимать надо? -- Так и полетит, -- отвечал Топик. -- Они усядутся на шар сверху и начнут дергать за веревку -- вот шар и полетит. Когда шар приподняли над землей, сетка по краям его свесилась вниз, и Знайка велел привязать к углам сетки корзину из березовой коры. Корзина была четырехугольная. С каждой стороны в ней было сделано по лавочке, и на каждой лавочке могло поместиться по четыре малыша. Корзину привязали к сетке за четыре угла, и Знайка объявил, что работа по постройке шара закончена. Торопыжка вообразил, что уже можно лететь, но Знайка сказал, что еще надо приготовить для всех парашюты. -- А зачем парашюты? -- спросил Незнайка. -- А вдруг шар лопнет! Придется тогда с парашютами прыгать. На следующий день Знайка и его товарищи были заняты изготовлением парашютов. Каждый сам для себя мастерил парашют из пушинок одуванчика, а Знайка всем показывал, как надо делать. Жители города видели, что шар без движения висит на ветке, и говорили друг другу: -- Так он и будет висеть, пока не лопнет. Никакого полета не будет. -- Ну, чего же вы не летите? -- кричали они из-за забора. -- Лететь надо, пока шар не лопнул. -- Не беспокойтесь, -- ответил им Знайка. -- Полет состоится завтра, в восемь часов утра. Многие засмеялись, но некоторые начали сомневаться. -- А вдруг на самом деле полетят! -- говорили они. -- Надо прийти завтра и посмотреть. На следующее утро Знайка разбудил своих друзей пораньше. Все проснулись и стали готовиться в путь. Винтик и Шпунтик надели свои кожаные куртки. Охотник Пулька обулся в свои любимые кожаные сапоги. Голенища этих сапог были выше колен и застегивались сверху на пряжки. Такие сапоги были очень удобны для путешествия. Торопыжка надел свой костюм-"молнию". Об этом костюме следует рассказать подробно. Торопыжка, который всегда торопился и не любил тратить время попусту, придумал для себя специальный костюм, в котором не было ни одной пуговицы. Известно, что при одевании и раздевании больше всего времени тратится на застегивание и расстегивание пуговиц. В костюме Торопыжки не было отдельных рубашки и брюк: они были соединены в одно целое на манер комбинезона. Этот комбинезон застегивался сверху на одну кнопку, которая была на затылке. Стоило отстегнуть эту кнопку, и весь костюм каким-то непостижимым образом сваливался с плеч и молниеносно падал к ногам. Толстенький Пончик надел свой самый лучший костюм. В костюмах Пончик ценил главным образом карманы. Чем больше было карманов, тем лучше считался костюм. Самый лучший его костюм состоял из семнадцати карманов. Куртка состояла из десяти карманов: два кармана на груди, два косых кармана на животе, два кармана по бокам, три кармана внутри и один потайной карман на спине. На брюках было: два кармана спереди, два кармана сзади, два кармана по бокам и один карман внизу, на колене. В обычной жизни такие семнадцатикарманные костюмы с карманом на колене можно встретить только у кинооператоров. Сиропчик нарядился в клетчатый костюм. Он всегда ходил в клетчатых костюмах. И брюки у него были клетчатые, и пиджак клетчатый, и кепка клетчатая. Увидев его издали, коротышки всегда говорили: "Глядите, глядите, вон идет шахматная доска". Авоська нарядился в лыжный костюм, который считал очень удобным для путешествия. Небоська надел полосатую фуфайку, полосатые гетры, а шею обмотал полосатым шарфом. В этом костюме он был весь полосатый, а издали казалось, что это вовсе не Небоська, а обыкновенный полосатый матрац. В общем, все оделись кто во что мог, только Растеряйка, у которого была привычка бросать свои вещи куда попало, никак не мог отыскать свою куртку. Кепку свою он тоже куда-то сунул и, сколько ни искал, нигде не мог найти. В конце концов он нашел под кроватью свою зимнюю шапку с ушами. Художник Тюбик решил рисовать все, что увидит во время путешествия. Он взял свои краски и кисточку и заблаговременно положил их в корзину воздушного шара. Гусля решил захватить с собой флейту. Доктор Пилюлькин взял походную аптечку и тоже положил в корзину, под лавочку. Это было очень предусмотрительно, так как во время путешествия кто-нибудь мог заболеть. Еще не было шести часов утра, а вокруг уже собрался почти весь город. Многие коротышки, которым хотелось посмотреть на полет, сидели на заборах, на балконах, на крышах домов. Торопыжка первый залез в корзину и выбрал для себя самое удобное место. За ним полез Незнайка. -- Смотрите, -- кричали собравшиеся вокруг зрители, -- уже начинают садиться! -- Вы чего забрались в корзину? -- сказал Знайка. -- Вылезайте, еще рано. -- Почему рано? Уже можно лететь, -- ответил Незнайка. -- Много ты понимаешь! Шар сначала надо наполнить теплым воздухом. -- А зачем теплым воздухом? -- спросил Торопыжка. -- Потому что теплый воздух легче холодного и всегда поднимается кверху. Когда мы наполним шар теплым воздухом, теплый воздух поднимется вверх и потащит шар кверху, -- объяснил Знайка. -- У, значит, еще теплый воздух нужен! -- протянул Незнайка, и они вместе с Торопыжкой вылезли из корзины. -- Глядите, -- закричал кто-то на крыше соседнего дома, -- вылезают обратно! Раздумали лететь. -- Конечно, раздумали, -- отвечали с другой крыши. -- Разве можно полететь на таком шаре! Просто морочат публику. В это время Знайка велел коротышкам наполнить несколько мешков песком и положить их в корзину. Сейчас же Торопыжка, Молчун, Авоська и другие малыши начали насыпать в мешки песок и класть их в корзину. -- Что это они делают? -- с недоумением спрашивали друг друга зрители. -- Зачем-то кладут в корзину мешки с песком. -- Эй, зачем вам мешки с песком? -- закричал Топик, который сидел верхом на заборе. -- А вот поднимемся и будем вам сверху на головы бросать, -- ответил Незнайка. Конечно, Незнайка и сам не знал, для чего мешки. Он это просто так выдумал. -- Вы поднимитесь сначала! -- закричал Топик. Сидевший на заборе рядом с Топиком малыш Микроша сказал: -- Должно быть, они боятся лететь и хотят, чтобы вместо них мешки с песком полетели. Вокруг засмеялись: -- Конечно, боятся! А чего им бояться? Все равно шар не полетит. -- А может быть, он еще полетит, -- сказала одна из малышек, которые тоже глядели в щелки забора. Пока вокруг спорили, Знайка велел развести посреди двора костер, и все увидели, как Винтик и Шпунтик вынесли из своей мастерской большой медный котел и поставили его на костер. Этот котел Винтик и Шпунтик уже давно сделали для нагревания воздуха. Котел был с наглухо закрытой крышкой, в которой имелось отверстие. Сбоку был приделан насос для накачивания в котел воздуха. Этот воздух нагревался в котле и уже горячий выходил через верхнее отверстие в крышке. Конечно, никто из зрителей не мог догадаться, для чего котел, но каждый высказывал свои предположения. -- Наверно, решили сварить себе суп, чтобы позавтракать перед путешествием, -- сказала малышка, по имени Ромашка. -- А что ты думаешь, -- ответил Микроша, -- и ты бы, наверно, подзакусила, если бы отправлялась в такой дальний путь! -- Конечно, -- согласилась Ромашка. -- Может быть, это в последний раз... -- Что -- в последний раз? -- Ну, поедят в последний раз, а потом полетят, шар лопнет -- и они разобьются. -- Не бойся, не лопнет, -- сказал ей Топик. -- Для того чтобы лопнуть, надо полететь, а он, видишь, торчит тут уже целую неделю и никуда не летит. -- А вот теперь полетит! -- ответила Кнопочка, которая вместе с Мушкой тоже пришла посмотреть на полет. Скоро все зрители принялись горячо спорить. Если кто-нибудь говорил, что шар полетит, то другой тут же отвечал, что не полетит, а если кто-нибудь говорил, что не полетит, ему тут же отвечали, что полетит. Шум поднялся такой, что уже ничего не было слышно. На одной крыше двое малышей подрались между собой -- до того жарко спорили. Насилу их разлили водой. К этому времени воздух уже достаточно нагрелся в котле, и Знайка решил, что пора приступать к наполнению шара горячим воздухом. Но для того чтобы наполнить шар горячим воздухом, из него нужно было выпустить сначала холодный воздух. Знайка подошел к шару и развязал веревочку, которая туго стягивала резиновую трубку внизу. Холодный воздух с громким шипением начал выходить из шара. Коротышки, которые спорили о том, полетит шар или не полетит, обернулись и увидели, что шар быстро стал уменьшаться. Он обмяк, сморщился, как сушеная груша, и скрылся на дне корзины. На месте, где раньше красовался огромный шар, теперь стояла только корзина, накрытая сверху сеткой. Шипение смолкло, и сейчас же раздался дружный взрыв смеха. Смеялись все: и те, кто говорил, что шар полетит, и те, кто говорил, что не полетит, а Незнайкин друг Гунька смеялся так, что даже свалился с крыши и набил на затылке шишку. Пришлось доктору Пилюлькину тут же лечить его и намазать шишку йодом. -- Вот так полетели! -- кричали вокруг. -- Вот так Знайкин шар! Целую неделю возились с ним, а он взял да и лопнул. Потеха! Никогда в жизни не приходилось столько смеяться! Но Знайка и на этот раз не обратил на насмешки внимания. Он соединил котел с шаром длинной трубкой и приказал качать насос, который был приделан к котлу. В котел начал поступать свежий воздух, а нагретый воздух по трубке проходил прямо в шар. Постепенно шар под сеткой становился все больше и больше и уже начал вылезать из корзины. -- Гляньте, -- обрадовались зрители, -- опять надувают! Вот чудаки! А он опять лопнет. Никто не верил, что шар полетит. А он тем временем сделался еще больше, вылез из корзины и лежал в ней, точно огромный арбуз на блюдечке. Тут вдруг все увидели, что шар сам собой медленно поднялся кверху и натянул сетку, которой был привязан к корзине. Все так и ахнули. Каждый видел, что теперь никто не тянул шар на веревке кверху. -- Ура! -- закричала Ромашка и даже в ладоши захлопала. -- Не ори! -- прикрикнул на нее Топик. -- Да ведь полетел же! -- Еще не полетел. Видишь, он к корзине привязан. Разве он сможет поднять корзину да еще с коротышками! Тут Топик увидел, что шар, сделавшись больше, поднялся выше и корзина отделилась от земли. Топик не удержался и закричал что было силы: -- Держите! Ведь улетит же! Что вы делаете? Но шар не улетел, так как корзина была крепко привязана к ореховому кусту. Она только немного приподнялась над землей. -- Ура-а! -- раздалось со всех сторон. -- Ура! Молодец, Знайка! Вот так Знайкин шар! Чем же они надували его? Наверно, паром. Теперь уже все верили, что шар полетит. Наконец наполнение шара теплым воздухом было окончено. Знайка велел убрать котел и собственноручно завязал веревочкой резиновую трубку, чтобы теплый воздух не выходил из шара. После этого он приказал всем садиться в корзину. Первым залез Торопыжка, за ним полез Пончик и чуть не свалился на головы остальным коротышкам. Он был толстенький, все карманы были у него набиты всякой всячиной: где сахарок лежал, где печеньице. К тому же он надел на всякий случай калоши, а в руках держал зонтик. Общими усилиями Пончика посадили в корзину, а за ним стали карабкаться остальные коротышки. Сахарин Сахариныч Сиропчик суетился вокруг корзины и всех подсаживал. -- Садитесь, пожалуйста, -- говорил он, -- устраивайтесь поудобнее. Места на воздушном шаре всем хватит. -- Ты тоже садись, -- отвечали ему. -- Успею, -- отвечал Сиропчик. -- Главное, чтобы вы сели. Он услужливо поддерживал всех под руки, подталкивал снизу. Наконец все залезли в корзину. Один Сиропчик остался внизу. -- Почему же ты не садишься? -- спросили его. -- Может быть, мне лучше не надо? -- ответил Сиропчик. -- Я очень толстенький. Вам там и без меня тесно. Боюсь, что перегрузка получится. -- Не бойся, никакой перегрузки не будет. -- Нет, братцы, летите без меня. Я вас тут подожду. Зачем мне стеснять вас! -- Никого ты не стеснишь, -- ответил Знайка. -- Садись. Раз все решили лететь, то и полетим вместе. Сиропчик нехотя полез в корзину, и тут вдруг случилось непредвиденное обстоятельство: корзина вместе с шаром сразу опустилась на землю. -- Вот так полетели! -- засмеялся на заборе Микроша. -- А ты чего смеешься? -- прикрикнул на него Топик. -- Тут несчастье, а он смеется! -- Никакого несчастья нет, -- ответил Стекляшкин. -- Просто этот воздушный шар рассчитан на пятнадцать коротышек. Шестнадцать он не может поднять. -- Значит, не полетят? -- спросил Топик. -- Придется кого-нибудь одного оставить, тогда полетят, -- сказал Стекляшкин. -- Наверно, Незнайку оставят, -- сказала Мушка. Сиропчик, который боялся лететь на воздушном шаре, обрадовался и сказал: -- Ну вот, я ведь говорил, что перегрузка получится! Лучше я вылезу. Он уже задрал ногу, чтобы вылезти, но тут Знайка взял один мешок с песком и выбросил из корзины. Шар сразу стал легче и снова поднялся вверх. Тут только все поняли, для чего Знайка велел положить в корзину мешки с песком. Все захлопали в ладоши, а Знайка поднял кверху руку и обратился к коротышкам с речью. -- До свиданья, братцы! -- закричал он. -- Мы улетим в далекие края. Через недельку вернемся обратно. До свиданья! -- До свиданья! До свиданья! Счастливого пути! -- закричали коротышки и стали махать руками и шляпами. Знайка достал из кармана перочинный нож и перерезал веревку, которой корзина была привязана к кусту. Шар плавно поднялся кверху, зацепился боком за ветку куста, но тут же отцепился и быстро взмыл ввысь. -- Ура! -- закричали коротышки. -- Да здравствуют Знайка и его товарищи! Ура-а! Все захлопали в ладоши, стали подбрасывать кверху шляпы. Малышки обнимались от радости. Мушка и Кнопочка даже поцеловались, а Маргаритка заплакала. Шар между тем поднимался все выше и выше. Его относило ветром в сторону. Скоро он превратился в маленькое пятнышко, которое едва виднелось на голубом небе. Стекляшкин забрался на крышу дома и стал смотреть на это пятнышко в свою трубу. Рядом с ним на самом краю крыши стоял поэт Цветик. Сложив на груди руки, он смотрел на общее ликование и, казалось, о чем-то думал. Вдруг он расставил широко руки и закричал во весь голос: -- Стихи! Слушайте стихи! Вокруг сразу утихло. Все подняли головы и стали смотреть на Цветика. -- Стихи! -- шептали коротышки. -- Сейчас будут стихи. Цветик подождал еще, чтобы установилась полная тишина. Потом протянул к улетевшему шару руку, покашлял немножко, сказал еще раз: -- Стихи. И начал читать стихи, которые только что сочинил: Огромный шар, надутый паром, Поднялся в воздух он недаром. Наш коротышка хоть не птица, Летать он все-таки годится. И все доступно уж, эхма! Теперь для нашего ума! Ну и крик тут поднялся! Все снова захлопали в ладоши. Малыши стащили Цветика с крыши и понесли на руках домой, а малышки срывали с цветков лепестки и бросали их Цветику. В этот день Цветик прославился так, будто это он сам выдумал воздушный шар и полетел на нем в поднебесье. Его стихи все заучили на память и распевали на улицах. Долго еще в этот день то здесь, то там можно было слышать: И все доступно уж, эхма! Теперь для нашего ума! Наши отважные путешественники даже не почувствовали, как шар поднялся в воздух, настолько плавно он отделился от земли. Только через минуту они выглянули из корзины и увидели внизу толпу друзей, которые махали им на прощание руками и подбрасывали кверху шляпы. Снизу доносились крики "ура". -- До свиданья! -- закричали им в ответ Знайка и его товарищи. Они тоже стали махать шляпами. Растеряйка протянул к голове руку, чтобы снять шапку, и только тут обнаружил, что шапки-то на нем нет. -- Стойте, братцы! -- закричал он. -- Остановите шар! Я шапку дома забыл. -- Вечно ты что-нибудь забываешь! -- проворчал Ворчун. -- Теперь уже нельзя остановить шар, -- сказал Знайка. -- Он будет летать, пока в нем не остынет воздух, и только тогда опустится вниз. -- Что же, я без шапки должен лететь? -- обиженно спросил Растеряйка. -- Ты ведь нашел свою шапку под кроватью, -- сказал Пончик. -- Найти-то я нашел, да мне было в ней жарко, ну я и положил ее на стол, а потом в самый последний момент забыл надеть. -- Ты всегда что-нибудь в самый последний момент забываешь, -- сказал Ворчун. -- Смотрите, братцы, -- закричал вдруг Незнайка, -- наш домик остался внизу! Все засмеялись, а Ворчун сказал: -- А ты, должно быть, думал, что и домик полетит с нами? -- Ничего я такого не думал! -- обиделся Незнайка. -- Просто я увидел, что наш домик стоит, вот и сказал. Раньше мы все время в домике жили, а теперь на воздушном шаре летим. -- Вот и летим, -- проворчал Ворчун. -- Куда-то еще залетим! -- Ты, Ворчун, все ворчишь, -- ответил Незнайка. -- От тебя и на воздушном шаре покою нету. -- Ну и уходи, раз тебе не нравится! -- Куда же я тут уйду? -- Ну, довольно! -- прикрикнул на спорщиков Знайка. -- Что это еще за споры на воздушном шаре? Воздушный шар поднялся еще выше, и весь Цветочный город был виден как на ладони. Дома казались совсем крошечными, а коротышек уж и совсем нельзя было разглядеть. Воздушный шар относило ветром, и скоро весь город виднелся далеко позади. Знайка достал из кармана компас и стал определять направление, в котором летел шар. Компас -- это такая маленькая металлическая коробочка с магнитной стрелкой. Магнитная стрелка всегда указывает на север. Если следить за стрелкой компаса, то всегда можно найти дорогу назад. Для этого Знайка и взял с собой компас. -- Ветер несет нас прямо на север, -- объявил Знайка. -- Значит, обратно надо будет возвращаться на юг. Воздушный шар поднялся уже совсем высоко и несся над полем. Город исчез вдали. Внизу узенькой лентой извивался ручей, который коротышки называли Огурцовой рекой. Деревья, которые попадались среди поля, казались маленькими пушистыми кустиками. Вдруг Пончик заметил внизу небольшое темное пятнышко. Оно быстро двигалось по земле, словно бежало за воздушным шаром. -- Смотрите, братцы, кто-то бежит за нами! -- закричал Пончик. Все стали смотреть на пятнышко. -- Смотрите, через реку перескочило! -- закричал Растеряйка. -- Что же это может быть? -- спросил Торопыжка. -- Смотрите, через деревья прыгает! Воздушный шар полетел над лесом. Пятнышко двигалось по верхушкам деревьев. Пилюлькин нацепил на нос свое пенсне, но все равно не мог разглядеть, что это такое. -- Знаю! -- закричал вдруг Незнайка. -- Первый понял! Это наш Булька. Мы забыли взять Бульку, вот он теперь и бежит за нами. -- Что ты! -- ответил Пулька. -- Булька здесь. Вот он сидит, у меня под лавкой. -- Что же это такое? Может быть, ты отгадаешь, Знайка? -- спросил Авоська. Знайка спрятал компас и поглядел вниз. -- Да это ведь наша тень! -- засмеялся он. -- Как -- наша тень? -- удивился Незнайка. -- Очень просто. Это тень от воздушного шара. Мы летим по воздуху, а тень по земле бежит. Коротышки долго следили за тенью, а она становилась все меньше и меньше. Наконец совсем пропала. -- Куда же пропала тень? -- забеспокоились все. -- Мы слишком высоко поднялись, -- объяснил Знайка. -- Теперь уже нельзя разглядеть тень. -- Безобразие! -- ворчал про себя Ворчун. -- Сидишь вот и даже собственной тени не видишь. -- Опять ты ворчишь! -- сказал Незнайка. -- Нигде от тебя покою нет. -- "Покою, покою"! -- передразнил его Ворчун. -- Какой же покой на воздушном шаре! Если хочешь покою, то сиди дома. -- Ну вот ты и сиди. -- А мне не нужно покою. -- Опять вы спорите! -- сказал Знайка. -- Придется вас на землю ссадить. Ворчун и Незнайка испугались и перестали спорить. В это время воздушный шар очутился в каком-то дыму или тумане. Земля исчезла внизу. Вокруг была как будто белая завеса. -- Что это? -- закричали все. -- Откуда тут дым? -- Это не дым, -- сказал Знайка. -- Это облако. Мы поднялись до облаков и сейчас летим в облака. -- Ну, это ты сочиняешь, -- ответил Незнайка. -- Облако -- оно жидкое, как овсяный кисель, а это какой-то туман. -- А из чего, ты думаешь, сделано облако? -- спросил Знайка. -- Облако ведь и сделано из тумана. Это только издали кажется, что оно плотное. Но Незнайка этому не поверил и сказал: -- Вы его не слушайте, братцы. Это он все выдумывает, чтобы показать, будто много знает, а на самом деле он ничего не знает. Так я ему и поверил, что облако -- это туман! Облако -- это кисель. Будто я киселя не ел, что ли! Скоро воздушный шар поднялся выше, вылетел из облаков и полетел над ними. Незнайка выглянул из корзины и увидел внизу облака, которые закрывали землю. -- Батюшки, -- закричал Незнайка, -- небо внизу! Мы летим вверх ногами! -- Почему вверх ногами? -- удивились все. -- А вот посмотрите: у нас под ногами небо -- значит, мы вверх ногами. -- Это мы над облаками летим, -- объяснил Знайка. -- Мы поднялись выше облаков, поэтому теперь облака не над нами, а под нами. Но Незнайка и этому не поверил. Он сидел на своем месте и крепко держал руками на голове шляпу. Он думал, что шляпа может свалиться с него, раз он вверх ногами сидит. Ветер быстро гнал шар над облаками, но скоро все заметили, что шар стал опускаться. -- Почему мы вниз полетели? -- забеспокоились малыши. -- Воздух в шаре остыл, -- объяснил Знайка. -- Значит, мы теперь опустимся на землю? -- спросил Торопыжка. -- А для чего мы взяли мешки с песком? -- сказал Знайка. -- Надо выбросить из корзины песок, и мы снова полетим вверх. Авоська быстро схватил мешок с песком и бросил вниз. -- Что ты делаешь? -- закричал Знайка. -- Разве можно целый мешок бросать? Ведь он может кого-нибудь по голове ударить. -- Авось не ударит, -- ответил Авоська. -- "Авось не ударит"! -- передразнил его Знайка. -- Мешок надо развязать и высыпать песок. -- Сейчас я высыплю, -- сказал Небоська. Он развязал другой мешок и высыпал песок прямо в корзину. -- Один толковее другого! -- покачал головой Знайка. -- Какой же толк будет, если песок в корзине останется? От этого шар легче не станет. -- А я небось песок высыплю, -- ответил Небоська и стал высыпать песок из корзины горстью. -- Осторожней! -- закричал Растеряйка. -- Ты мне глаза запорошить можешь. -- Небось не запорошу, -- сказал Небоська и тут же запорошил ему песком глаза. Все стали ругать Небоську, а Авоська взял ножик и прорезал в дне корзины большую дырку, чтобы через нее высыпался песок. Знайка увидел и закричал: -- Стой! Что ты делаешь? Из-за тебя корзина развалится и мы все высыплемся из нее. -- Авось не развалится, -- ответил Авоська. -- У вас обоих только и слов, что "авось" да "небось"! -- сказал Знайка и отнял у Авоськи нож. Песок в дыру высыпался, шар сделался легче и снова понесся ввысь. Малыши с довольным видом выглядывали из корзины. Все были рады, что шар снова полетел вверх. Только Ворчун, который вечно был чемнибудь недоволен, продолжал ворчать: -- Что это такое: то вверх, то вниз! Разве так шары летают? Не зная, что еще сказать, он посмотрел на Пончика, который молча грыз сахар: -- А ты тут еще что грызешь? -- У меня сахарок в кармане, вот я достаю его и грызу. -- Нашел время грызть сахар! Вот опустимся, тогда и грызи. -- Зачем же мне лишнюю тяжесть таскать? -- сказал Пончик. -- Я съем сахар -- шар станет легче и поднимется еще выше. -- Ну, грызи! Посмотрим, до чего ты догрызешься, -- ответил Ворчун. Некоторые воображают, что чем выше подниматься в воздух, тем становится теплее, но это неправда. Чем выше, тем холоднее. Почему это? А потому, что солнце слабо нагревает воздух своими лучами, так как воздух очень прозрачный. Снизу воздух всегда теплее. Солнце нагревает землю своими лучами, воздух нагревается от земли точно так же, как от горячей печки. Нагретый воздух легче холодного и поэтому поднимается вверх. Чем выше он поднимется, тем больше остынет. Поэтому на большой высоте всегда холодно. Вот это как раз и почувствовали коротышки, когда на своем воздушном шаре поднялись на большую высоту. Им стало так холодно, что покраснели и носы и щеки. Все стучали ногами и хлопали руками, чтобы хоть немного согреться. Больше всех мерз Растеряйка, который забыл дома шапку. От страшного холода у него под носом выросла большая сосулька. Он дрожал как осиновый лист и все время стучал зубами. -- Довольно тебе зубами стучать! -- ворчал Ворчун. -- Тут и так холодно, а он еще зубами стучит! -- Я же не виноват, что холодно, -- сказал Растеряйка. Ворчун поднялся со своего места и сказал: -- Терпеть не могу, когда кто-нибудь над ухом зубами стучит! Меня от этого самого в дрожь бросает. Он сел рядом с Тюбиком, но Тюбик тоже выбивал дробь зубами. Ворчун подозрительно посмотрел на него: -- Ты что? Наверно, назло мне зубами стучишь? -- И совсем не назло, а потому что холодно. Ворчун встал и пересел на другое место. Так он пересаживался несколько раз и только другим мешал. От холода воздушный шар покрылся инеем и сверкал над головами малышей, словно был сделан из чистого серебра. Постепенно воздух снова остыл в оболочке, и шар стал опускаться вниз. Через несколько минут он уже стремительно падал. Запас мешков с песком кончился, и ничем нельзя было удержать падение. -- Ав-ав-авария! -- закричал Сиропчик. -- Погибаем! -- завопил Незнайка и спрятался под лавку. -- Вылезай! -- закричал на него Знайка. -- Зачем? -- отозвался из-под лавки Незнайка. -- С парашютами будем прыгать. -- Мне и тут хорошо, -- ответил Незнайка. Недолго думая Знайка схватил его за шиворот и вытащил из-под лавки. -- Не имеешь права! -- кричал Незнайка. -- Я буду жаловаться! -- Не ори, -- спокойно ответил Знайка. -- Без паники. Вот смотри, как я буду прыгать с парашютом, и прыгай за мной. Незнайка немного успокоился. Знайка подошел к краю корзины. -- Внимание, братцы! -- закричал он. -- Прыгайте по очереди все за мной. Кто не спрыгнет, того шар унесет вверх. Ну, приготовьте парашюты... Пошли! Знайка прыгнул первым. За ним прыгнул Торопыжка, и тут произошло непредвиденное обстоятельство. Вместо того чтобы прыгнуть, а потом раскрыть парашют, Торопыжка в спешке сначала раскрыл парашют, а потом прыгнул. От этого парашют зацепился за край корзины. Торопыжка запутался ногой в шнурах и повис вниз головой. Он принялся дрыгать ногами и извиваться всем телом, словно червяк, которого надевают на рыболовный крючок. Несмотря на все старания, парашют не отцеплялся. -- Братцы! -- закричал доктор Пилюлькин. -- Если парашют отцепится, Торопыжка ударится головой о землю. Малыши ухватились руками за парашют и втащили Торопыжку обратно в корзину. Незнайка увидел, что шар снова полетел вверх, и закричал: -- Стойте, братцы! Никому больше прыгать не надо. Мы снова вверх полетели. -- Почему же мы снова вверх летим? -- удивился Авоська. -- Эх, ты! -- ответил Ворчун. -- Знайка-то спрыгнул, вот шар и стал легче. -- Что же Знайка будет делать без нас? -- спросил Пончик. -- Ну что... -- развел руками Авоська. -- Пойдет себе потихоньку домой. -- А мы что будем делать без Знайки? -- Подумаешь! -- ответил Незнайка. -- Будто уж вовсе нельзя без Знайки. -- Надо же кого-нибудь слушаться, -- сказал Пончик. -- Будете меня слушаться, -- заявил Незнайка. -- Теперь я буду главным. -- Ты? -- удивился Ворчун. -- Не с твоей головой быть главным. -- Ах, так? Не с моей головой? -- закричал Незнайка. -- Ну пожалуйста, прыгай вниз и ищи своего Знайку, если тебе моя голова не нравится. Ворчун поглядел вниз и сказал: -- Где же я теперь его найду? Мы далеко улетели. Надо было сразу всем прыгать. -- Нет, прыгай, прыгай! Ворчун и Незнайка начали спорить и спорили до самого вечера. Знайки не было, и никто теперь не мог остановить их. Солнце уже клонилось к закату. Ветер крепчал. Шар еще больше остыл и снова стал опускаться вниз, а Ворчун и Незнайка не умолкали. -- Довольно тебе спорить, -- сказал Сиропчик Незнайке. -- Уж если ты решил быть главным, то придумай что-нибудь. Смотри, мы снова вниз полетели. -- Сейчас буду думать, -- ответил Незнайка. Он сел на лавочку, приставил палец ко лбу и стал думать. А шар тем временем все быстрей и быстрей опускался вниз. -- Что же тут придумаешь? -- сказал Винтик. -- Если бы у нас были мешки с песком, можно было бы сбросить один мешок. -- Правильно! -- подхватил Незнайка. -- А раз мешков у нас больше нет, то придется сбросить одного из вас. Сбросим кого-нибудь с парашютом -- шар станет легче и снова полетит вверх. -- Кого же сбросить? -- Ну, кого? -- сказал Незнайка, раздумывая. -- Надо сбросить того, кто самый ворчливый. -- А я не согласен, -- ответил Ворчун. -- Нет такого правила, чтобы самых ворчливых сбрасывать. Надо сбросить того, кто самый тяжелый. -- Ну ладно, -- согласился Незнайка, -- сбросим Пончика. Он у нас самый толстенький. -- Правильно, -- поддакнул Сиропчик. -- Что? -- закричал Пончик. -- Кто самый толстенький? Я?.. Да Сиропчик толще меня! -- Смотрите на него! -- закричал Сиропчик, хихикая и показывая пальцем на Пончика. -- Смотрите, я толще его! Ха-ха! А ну, давай померимся. -- Ну, давай, давай! -- как петух, наскакивал на него Пончик. Все окружили Пончика и Сиропчика. Незнайка достал из кармана веревочку, обвязал вокруг талии Пончика. Потом таким же образом измерил Сиропчика, и оказалось, что Сиропчик чуть ли не в полтора раза толще Пончика. -- Это неправильно! -- закричал тут Сиропчик. -- Пончик сжульничал. Он живот втянул. Я видел! -- Ничего я не втягивал! -- оправдывался Пончик. -- Нет, втянул. Я видел. Давай перемеримся! -- громко кричал Сиропчик. Незнайка стал снова мерить Пончика, а Сиропчик вертелся вокруг и кричал: -- Э, э! Ты куда? Ты надуйся! -- Зачем же мне надуваться? -- ответил Пончик. -- Если я надуюсь, то, конечно, окажусь толще тебя. -- Ну ладно, не надувайся. Но и втягивать живот ты не имеешь права. Братцы, смотрите, что он делает! Где же справедливость? Никакой справедливости нет! Это просто какой-то обман! Незнайка кончил измерять Пончика, потом с такой же тщательностью измерил Сиропчика, и на этот раз оказалось, что они оба одинаковой толщины. -- Придется двоих бросать, -- развел Незнайка руками. -- Зачем же двоих, когда и одного достаточно! -- сказал Сиропчик. Охотник Пулька выглянул из корзины и увидел, что земля приближается с угрожающей быстротой. -- Слушай, Незнайка, -- сказал он, -- решай скорей, а то мы о землю грохнемся. -- Надо посчитаться, кому с парашютом прыгать, -- сказал Авоська. -- Правильно! -- подхватил Сиропчик. -- Только всем надо считаться, и толстеньким и тоненьким, чтоб никому обидно не было. -- Ладно, давайте считаться, -- согласился Незнайка. Все построились в кружок, и Незнайка принялся считать, тыкая каждого пальцем: Энэ бэнэ рее! Квинтер финтер жес! Энэ бэнэ ряба, Квинтер финтер жаба... Потом сказал: -- Нет, мне эта считалка не нравится. Не люблю я ее! -- И начал другую: Икете пикете цокото мэ! Абель фабель доманэ. Ики пики грамматики... В это время корзина с силой ударилась о землю и перевернулась. Авоська схватился руками за Небоську, а Небоська -- за Авоську, и они вместе вывалились из корзины. За ними, как горох, посыпались остальные коротышки. Только Незнайка удержался за край корзины да Булька, который уцепился за его брюки зубами. Ударившись о землю, шар, как мячик, подскочил кверху, описал в воздухе огромную дугу и снова опустился вниз. Корзину снова ударило о землю и поволокло. Шар налетел на что-то твердое и лопнул с оглушительным треском. Бульку перевернуло в воздухе, и он с отчаянным визгом побежал в сторону. Незнайка вывалился из корзины и остался неподвижно лежать на земле. Воздушное путешествие окончилось. Незнайка очнулся в совсем незнакомом месте. Он лежал на кровати, утопая в перине. Эта перина была такая мягкая, словно ее наполнили головками от одуванчиков. Незнайку разбудили какие-то голоса. Открыв глаза, он завертел ими в разные стороны и увидел, что лежит в чужой комнате. По углам стояли маленькие креслица. На стенах висели коврики и картины с изображением разных цветов. У окна стоял круглый столик на одной ножке. На нем возвышалась куча разноцветных ниток для вышивания и лежала подушечка, вся утыканная иголками и булавками, словно ощетинившийся ежик. Неподалеку был письменный стол с принадлежностями для письма. Рядом стоял книжный шкаф. У самой дальней стены, возле дверей, было большое зеркало. Перед зеркалом стояли две малышки и разговаривали. Одна была в синем платье из блестящей шелковой материи, с таким же шелковым пояском, завязанным сзади бантом. У нее были голубые глаза и темные волосы, заплетенные в длинную косу. Другая была в пестреньком платье с розовыми и фиолетовыми цветочками. Волосы у нее были светлые, почти белые, спускавшиеся на плечи волнами. Она надевала перед зеркалом шляпу и все время трещала, как сорока. -- Такая противная шляпа! Как ни надень, все нехорошо. Мне хотелось сделать шляпу с широкими полями, но материи не хватило, и пришлось сделать с узкими, а когда поля узкие, то лицо кажется круглым, а это не так уж красиво. -- Довольно тебе перед зеркалом вертеться! Терпеть не могу, когда перед зеркалом вертятся, -- сказала голубоглазая малышка. -- А для чего, по-твоему, зеркала выдумали? -- отвечала светловолосая. Надев шляпу чуть ли не на самый затылок, она откинула голову назад и, прищурив глаза, стала смотреться в зеркало. Незнайке стало смешно. Он хрюкнул, не удержавшись от смеха. Светловолосая моментально отскочила от зеркала и подозрительно стала смотреть на Незнайку. Но Незнайка закрыл глаза и притворился спящим. Он слышал, как обе малышки, стараясь не стучать каблучками, подошли к кровати и остановились неподалеку. -- Мне послышалось, будто он что-то сказал, -- услышал Незнайка шепот. -- Должно быть, так просто, почудилось... Когда же он очнется? Со вчерашнего дня лежит без сознания. Другой голос ответил: -- Медуница не велела его будить. Сказала, чтобы я позвала ее, когда он сам проснется. "Что это за Медуница?" -- подумал Незнайка, но не подал виду, что слышит их разговор. -- Какой храбрый малыш! -- снова послышался шепот. -- Подумать только -- полетел на воздушном шаре! Незнайка услышал, что его назвали храбрым, и его рот сам собой разъехался чуть ли не до ушей. Однако он вовремя спохватился и сдержал улыбку. -- Я приду позже, когда он проснется, -- продолжал голос. -- Мне так хочется расспросить его про воздушный шар. А вдруг у него сотрясение мозга! "Дудки! -- подумал Незнайка. -- Никакого сотрясения мозга у меня нет". Светловолосая попрощалась и ушла. В комнате стало тихо. Незнайка долго лежал с закрытыми глазами, навострив уши. Наконец он приоткрыл один глаз и увидел склонившуюся над ним голову голубоглазой малышки. Малышка приветливо улыбнулась, потом нахмурилась и, погрозив пальцем, спросила: -- Это вы всегда так просыпаетесь? Сначала один глаз откроете, потом другой. Незнайка кивнул головой и открыл другой глаз. -- Значит, вы вовсе не спите? -- Нет, я только что проснулся. Незнайка хотел еще что-то сказать, но малышка приложила к его губам пальчик и сказала: -- Молчите, молчите! Вам нельзя разговаривать. Вы очень больны. -- Вовсе нет! -- Откуда вы знаете? Вы разве доктор? -- Нет. -- Вот видите! А говорите. Вы должны лежать смирно, пока я не позову врача. Как ваше имя? -- Незнайка. А ваше? -- Меня зовут Синеглазка. -- Хорошее имя, -- одобрил Незнайка. -- Очень рада, что вам оно нравится. Вы, как видно, воспитанный малыш. Лицо Незнайки расплылось в улыбке. Он был очень доволен, что его похвалили, потому что его почти никогда никто не хвалил, а все больше бранили. Малышей поблизости не было, и Незнайка не боялся, что его станут дразнить за то, что он водится с малышкой. Поэтому и разговаривал с Синеглазкой вполне свободно и вежливо. -- А как зовут ту, другую? -- спросил Незнайка. -- Какую другую? -- С которой вы разговаривали. Такую красивую, с белыми волосами. -- О! -- воскликнула Синеглазка. -- Значит, вы уже давно не спите? -- Нет, я только на минуточку открыл глаза, а потом сейчас же снова заснул. -- Неправда, неправда! -- покачала головой Синеглазка и нахмурила брови. -- Значит, вы находите, что я недостаточно красива? -- Нет, что вы! -- испугался Незнайка. -- Вы тоже красивая. -- Кто же из нас красивее, по вашему мнению, я или она? -- Вы... и она. Вы обе очень красивые. -- Вы жалкий лгунишка, но я вас прощаю, -- ответила Синеглазка. -- Вашу красавицу зовут Снежинка. Вы ее еще увидите. А теперь довольно. Вам вредно много разговаривать. Лежите смирно и не вздумайте вставать с постели. Сейчас я позову Медуницу. -- А кто это Медуница? -- Медуница -- наш врач. Она будет лечить вас. Синеглазка ушла. Незнайка сейчас же вскочил с постели и принялся искать свою одежду. Ему хотелось поскорей убежать, так как он знал, что врачи любят угощать своих больных касторкой и мазать их йодом, от которого страшно щиплет тело. Одежды поблизости не оказалось, но его внимание привлекла кукла, которая сидела на маленькой скамеечке, прислонившись спиной к стене. Незнайке захотелось тут же разломать куклу и посмотреть, что у нее внутри -- вата или опилки. Он забыл об одежде и принялся искать нож, но в это время увидел свое отражение в зеркале. Бросив куклу на пол, он стал корчить перед зеркалом гримасы, разглядывая свое лицо. Насмотревшись как следует, он сказал: -- А я тоже красивый, и лицо у меня не очень круглое. Тут за дверью послышались шаги. Незнайка быстро юркнул в постель и накрылся одеялом. В комнату вошли Синеглазка и другая малышка, в белом халате и белой шапочке, с небольшим коричневым чемоданчиком в руках. У нее были пухлые румяные щечки. Серые глазки строго смотрели из-за круглых роговых очков. Незнайка понял, что это и есть Медуница, о которой ему говорила Синеглазка. Медуница подвинула к постели Незнайки стул, поставила на него свой чемоданчик и, покачав головой, сказала: -- Ах, эти малыши! Вечно они придумывают разные шалости! Ну, скажите, пожалуйста, зачем вам понадобилось летать на этом воздушном шаре? Молчите, молчите! Знаю, что вы скажете: я больше не буду. Все малыши говорят это, а потом снова начинают шалить. Медуница открыла чемоданчик, и в комнате сразу запахло не то йодом, не то другим каким-то лекарством. Незнайка боязливо поежился. Медуница повернулась к нему и сказала: -- Встаньте, больной. Незнайка начал вылезать из постели. -- Не надо вставать, больной! -- строго сказала Медуница. -- Я ведь велела вам сесть. Незнайка пожал плечами и сел на постели. -- Не нужно пожимать плечами, больной, -- заметила Медуница. -- Покажите язык. -- Зачем? -- Покажите, покажите. Так надо. Незнайка высунул язык. -- Скажите "а". -- А-а, -- протянул Незнайка. Медуница достала из чемодана деревянную трубочку и приставила к груди Незнайки: -- Дышите глубже, больной. Незнайка принялся сопеть, как паровик. -- Теперь не дышите. -- Гы-гы-ы! -- протянул Незнайка, трясясь от смеха. -- Чему вы смеетесь, больной? Кажется, я ничего смешного не сказала! -- Как же я могу совсем не дышать? -- спросил Незнайка, продолжая хихикать. -- Совсем не дышать вы, конечно, не можете, но на минутку задержать дыхание ведь можно. -- Можно, -- согласился Незнайка и перестал дышать. Окончив осмотр, Медуница села за стол и принялась писать рецепт. -- У вашего больного на плече синяк, -- сказала она Синеглазке. -- Пойдите в аптеку, там вам дадут медовый пластырь. Отрежьте кусочек пластыря и приложите к плечу больного. И не разрешайте ему вставать с постели. Если он встанет, то переколотит у вас всю посуду и разобьет кому-нибудь лоб. С малышами нужно обращаться построже. Медуница спрятала в чемодан свою трубочку и, еще раз строго взглянув на Незнайку, ушла. Синеглазка взяла со стола рецепт и сказала: -- Слышали? Вам надо лежать. В ответ на это Незнайка скорчил унылую физиономию. -- Нечего строить гримасы. И не вздумайте искать свою одежду -- она у меня хорошо спрятана, -- сказала Синеглазка и вышла из комнаты с рецептом в руках. Когда Синеглазка ушла, Незнайка полежал немного, потом вспомнил, что решил посмотреть, из чего сделана кукла, и уже хотел встать, но тут за дверью снова раздались шаги и послышался чей-то шепот: -- Где он? -- Там. -- Что он делает? -- На кровати лежит. -- Мертвый? -- Нет, кажется, живой. -- Дай-ка мне посмотреть. -- Подожди. Незнайка взглянул на дверь и заметил, что кто-то подглядывает в замочную скважину. -- Ну пусти, жадина! Мне ведь тоже хочется посмотреть, -- послышался снова шепот. -- Вот не пущу, раз жадиной называешь. За дверью послышалась возня. -- Ты не толкайся, не толкайся! -- раздалось сердитое шипение. -- Вот толкни еще раз, я тебя за волосы оттаскаю! -- А я тебя -- за косы, и еще ногой пихну! Незнайке захотелось посмотреть, кто там спорит. Он вскочил с постели и быстро распахнул дверь. Раздался глухой удар, и Незнайка увидел перед собой двух малышек. Они отскочили в сторону, схватились за лбы руками и с испугом смотрели на Незнайку. У одной на переднике был вышит зеленый зайчик, у другой красная белочка. Они обе, как по команде, заморгали глазами, заплакали и, повернувшись, стали подниматься по узенькой деревянной лестнице, которая была по правую сторону двери. -- А-а-а! -- громко ревела малышка с коротенькими косичками, которые торчали у нее на затылке в разные стороны. -- У-у-у! -- вторила ей другая, с большим голубым бантом на самой макушке. Незнайка почесал затылок рукой и буркнул себе под нос: -- Вот история! Кажется, я их здорово дверью двинул. Боясь еще чего-нибудь натворить в незнакомом доме. Незнайка залез в постель и решил вздремнуть, но в коридоре снова послышались шаги. Дверь отворилась, и в комнату заглянула новая малышка. У нее были волосы кудряшками, веселые, озорные глаза и лукавая рожица с остреньким носиком. -- Малыш! -- закричала она. -- Забияка! Незнайка подскочил в постели от неожиданности. Дверь тут же захлопнулась, и послышался стук быстро удалявшихся шагов. Незнайка пожал плечами и проворчал с презрением: -- Воображуля! Он опустил голову на подушку и даже начал дремать, но тут дверь снова открылась, и в комнату опять заглянула эта же малышка с кудряшками. -- Забияка! -- закричала она. -- Ха-ха-ха! Дверь моментально захлопнулась. Незнайка вскочил с постели и выбежал в коридор, но там уже никого не было. -- Ладно! -- проворчал Незнайка с угрозой. Он взял с письменного стола деревянную линейку и притаился за дверью. Ждать пришлось недолго. Скоро в коридоре послышались шаги. Незнайка поднял линейку повыше. Дверь отворилась. В комнату вошла Синеглазка и сразу получила линейкой удар по лбу. -- Ай! Синеглазка схватилась рукой за лоб. -- Вы зачем линейкой деретесь? -- закричала она. -- Теперь у меня на лбу синяк вскочит! -- Может быть, синяк еще и не вскочит, -- ответил Незнайка, смущенно вертя линейку в руках. -- Нет, вскочит, вскочит! Вы знаете, какая я нежная? Вы меня пробкой ударьте -- и сразу же будет синяк. -- Можно приложить кусочек пластыря, -- придумал Незнайка. -- Вы ведь принесли из аптеки пластырь. -- Я для вас принесла. -- Хватит на всех, -- ответил Незнайка. Он взял пластырь и разрезал ножницами на четыре части. -- Приклеивайте скорее, -- волновалась Синеглазка. -- Вот сюда, сюда... Она подставила лоб и показывала пальцем, куда наклеить пластырь. Незнайка приклеил пластырь, но, увидев, что он приклеился косо, принялся отдирать его. -- Осторожнее! Осторожнее! -- кричала Синеглазка. -- Вы мне весь лоб измажете этим гадким пластырем. -- Теперь хорошо, -- сказал Незнайка, окончив работу. Синеглазка подбежала к зеркалу: -- Хорошо, нечего сказать! Вдруг меня кто-нибудь увидит с этим пластырем на лбу! Ну-ка, покажите ваше плечо. Где ваш синяк? Синеглазка принялась приклеивать кусочек пластыря к плечу Незнайки. -- Я совсем не хотел ударить вас, -- сказал Незнайка. -- А кого? Незнайка хотел сказать, что его дразнила незнакомая малышка, но сообразил, что это будет ябедничество. -- Никого, -- ответил он. -- Я просто хотел попробовать, можно ли этой линейкой кого-нибудь стукнуть. -- Вы, малыши, только и думаете, как бы кого-нибудь стукнуть, а когда вас самих стукнут, вам это не очень нравится... Вы чего улыбаетесь? Вам смешно, потому что у меня пластырь на лбу? Она снова подошла к зеркалу: -- Действительно, это очень смешно, когда на лбу такой четырехугольник! -- А вы его кружочком вырежьте, -- посоветовал Незнайка. Синеглазка отклеила пластырь, обрезала ножницами в виде кружка и приклеила обратно на лоб. -- Вам кажется, что так лучше? -- повернулась она к Незнайке. -- Конечно, -- подтвердил он. -- По-моему, вам даже идет. Прищурив глаза. Синеглазка стала смотреться в зеркало. -- А теперь отдайте мои штаны и рубашку, -- попросил Незнайка. -- Пойдите умойтесь, а потом и одежду получите. Синеглазка привела Незнайку на кухню. Там был на стене умывальник. Рядом на гвозде висело полотенце, и лежали на полочке мыло и зубной порошок. -- Вот вам щетка, вот зубной порошок. Будете чистить зубы, -- сказала Синеглазка, протягивая Незнайке щетку. -- Терпеть не могу зубной порошок! -- проворчал Незнайка. -- Это почему же? -- Невкусный! -- Так вам же не есть его. -- Все равно. Он за язык щиплет. -- Пощиплет и перестанет. Незнайка нехотя принялся чистить зубы. Проведя два раза по зубам щеткой, он скорчил отчаянную гримасу и стал плеваться. Потом сполоснул рот водой и начал намыливать мылом руки. Вымыв руки, он положил мыло на полочку и стал мыть лицо. -- И лицо надо с мылом, -- сказала Синеглазка. -- Ну его! -- ответил Незнайка. -- Мыло всегда в глаза лезет. -- Нет уж, пожалуйста, -- строго сказала Синеглазка. -- Иначе не получите одежду. Нечего делать. Незнайка намылил лицо мылом и поскорее принялся смывать мыло водой. -- Бр-р-р! -- вздрагивал он. -- Какая холодная вода. Кое-как сполоснув лицо, он протянул вперед руки и, не открывая глаз, принялся шарить руками по стенке. Синеглазка глядела на него, еле удерживаясь от смеха. -- Что вы ищете? -- П-полотенце, -- ответил Незнайка, трясясь от холода. -- Зачем же искать с закрытыми глазами? Откройте глаза. -- Как же их открыть, когда мыло п-п-проклятое и без того лезет! -- А вы бы смыли его хорошенько. Синеглазка сняла со стены полотенце и протянула Незнайке. Незнайка повозил полотенцем по лицу и только после этого решился открыть глаза. -- Ну вот, теперь вы стали не в пример чище и даже красивее, -- сказала Синеглазка и, заметив отпечатавшиеся на полотенце следы грязи, закончила: -- Но в следующий раз вам придется мыться лучше. Это только на первый раз я вам делаю снисхождение. Она принесла Незнайкину одежду и сказала: -- Одевайтесь и приходите наверх пить чай. Вы, наверно, уже проголодались? -- Просто ужас, до чего проголодался, -- признался Незнайка. -- Кажется, целого слона съел бы! -- Ах, бедный! Ну, приходите скорей, мы вас ждем. Незнайка быстро оделся и поднялся по скрипучей деревянной лестнице вверх. Он очутился в комнате, которая была немного меньше нижней, но гораздо уютнее. Два полукруглых окна с красивыми занавесками выходили на улицу. Между окнами была дверь на балкон. Посреди комнаты стоял стол, весь уставленный вазочками, мисочками и тарелочками с разными вареньями, печеньями, пирожками, крендельками, маковниками, рогаликами и прочей снедью. Видно было, что малышки решили угостить Незнайку на славу. У Незнайки даже глаза разбежались, когда он увидел на столе такое богатое угощение. Малышка с бантиком и малышка с косичками уже разливали чай. Малышка с кудряшками доставала из буфета яблочную пастилу. Синеглазка познакомила Незнайку со своими подругами. Малышку с косичками звали Белочка, малышку с бантиком -- Заинька, а малышку с кудряшками -- Стрекоза. Незнайка хотел поскорее сесть за стол, но в это время дверь отворилась и в комнату вошли еще четыре малышки. Синеглазка стала знакомить с ними Незнайку: -- А это наши соседки: Галочка, Елочка, Маргаритка, Кубышка. Малышки обступили Незнайку со всех сторон. -- Вы к нам на воздушном шаре прилетели? -- спросила черноволосая Галочка. -- Да, я на воздушном шаре, -- важно ответил Незнайка, поглядывая на стол. -- Должно быть, страшно на воздушном шаре летать? -- сказала толстенькая Кубышка. -- Ужас до чего страшно!.. То есть нет, ничуточки! -- спохватился Незнайка. -- Какой вы храбрый! Я бы ни за что не полетела на воздушном шаре, -- сказала Елочка. -- А откуда вы прилетели? -- спросила Маргаритка. -- Из Цветочного города. -- Где этот город? -- Там, -- неопределенно махнул Незнайка рукой. -- На Огурцовой реке. -- Ни разу не слыхала про такую реку, -- сказала Галочка. -- Должно быть, далеко. -- Очень далеко, -- подтвердил Незнайка. -- Ну, садитесь за стол, а то чай остынет, -- пригласила гостей к столу Синеглазка. Незнайка не заставил себя долго упрашивать. Он мигом уселся за стол и принялся набивать рот пирожками, крендельками, пастилой и вареньем. Малышки совсем почти ничего не ели, так как им очень хотелось расспросить Незнайку про воздушный шар. Наконец Стрекоза не выдержала и спросила: -- Скажите, пожалуйста, кто это придумал на воздушном шаре летать? -- Это я, -- ответил Незнайка, изо всех сил работая челюстями и стараясь поскорее прожевать кусок пирога. -- Да что вы говорите! Неужели вы? -- послышались со всех сторон возгласы. -- Честное слово, я. Вот не сойти с места! -- поклялся Незнайка и чуть не поперхнулся пирогом. -- Вот интересно! Расскажите, пожалуйста, об этом, -- попросила Кубышка. -- Ну, что тут рассказывать... -- развел Незнайка руками. -- Меня давно просили наши малыши что-нибудь придумать: "Придумай чтонибудь, братец, да придумай". Я говорю: "Мне, братцы, уже надоело придумывать. Сами придумайте". Они говорят: "Где уж нам! Мы ведь глупенькие, а ты умный. Что тебе стоит? Придумай!" -- "Ну, ладно, -- говорю. -- Что с вами делать! Придумаю". И стал думать. Незнайка с задумчивым видом стал жевать пирог. Малышки с нетерпением поглядывали на него. Наконец Белочка решилась нарушить затянувшееся молчание и, увидев, что Незнайка потянулся за новым пирогом, несмело сказала: -- Вы остановились на том, что стали думать. -- Да! -- воскликнул, словно очнувшись. Незнайка и стукнул пирогом по столу. -- Думал я три дня и три ночи, и что бы вы думали? Придумал-таки! "Вот, говорю, братцы: будет вам шар!" И сделали шар. Про меня даже поэт Цветик... есть у нас такой поэт... стихи сочинил: "Наш Незнайка шар придумал..." Или нет: "Придумал шар Незнайка наш..." Или нет: "Наш шар придумал Незнайка..." Нет, забыл! Про меня, знаете, много стихов сочиняют, не упомнишь их все. Незнайка снова принялся за пирог. -- Как же вы сделали шар? -- спросила Синеглазка. -- О, это была большая работа! Все наши малыши работали дни и ночи. Кто резиной мажет, кто насос качает, а я только хожу да посвистываю... то есть не посвистываю, а каждому указываю, что нужно делать. Без меня никто ничего не понимает. Всем объясни, всем покажи. Дело очень ответственное, потому что шар каждую минуту может лопнуть. Есть у меня два помощника, Винтик и Шпунтик, мастера на все руки. Все могут сделать, а голова слабо работает. Им все надо разъяснять да показывать. Вот я и разъяснил им, как сделать котел. И пошла работа: котел кипит, вода буль-буль, пар свищет, ужас что делается! Малышки затаив дыхание слушали Незнайку. -- А дальше? Что же дальше? -- заговорили все, как только Незнайка остановился. -- Наконец наступил день отлета, -- продолжал Незнайка. -- Коротышек собралось -- тысячи! Одни говорят, что шар полетит, другие -- что не полетит. Началась драка. Те, которые говорят, что полетит, колотят тех, которые говорят, что не полетит, а те, которые говорят, что не полетит, колотят тех, что полетит. Или нет... кажется, наоборот: те, которые полетит, тех, что не полетит... Или нет, наоборот... Словом, не разберешь, кто тут кого колотит. Все друг друга колотят. -- Ну хорошо, -- сказала Синеглазка. -- Вы не про драку, а про воздушный шар рассказывайте. -- Ладно, -- согласился Незнайка. -- Они, значит, подрались, а мы залезли в корзину, я сказал речь: дескать, летим, братцы, прощайте! И полетели вверх. Прилетели наверх, смотрим -- а земля внизу вот не больше этого пирога. -- Не может быть! -- ахнули малышки. -- Вот не сойти с места, если я вру! -- поклялся Незнайка. -- Да не перебивайте! -- с досадой сказала Синеглазка. -- Не мешайте ему. Не станет он врать. -- Правда, не мешайте мне врать... то есть -- тьфу! -- не мешайте говорить правду, -- сказал Незнайка. -- Рассказывайте, рассказывайте! -- закричали все хором. -- Так вот, -- продолжал Незнайка. -- Летим, значит, выше. Вдруг -- бум! Не летим выше. Смотрим -- на облако наскочили. Что делать? Взяли топор, прорубили в облаке дырку. Опять вверх полетели. Вдруг смотрим -- вверх ногами летим: небо внизу, а земля вверху. -- Почему же это? -- удивились малышки. -- Закон природы, -- объяснил Незнайка. -- Выше облаков всегда вверх ногами летают. Прилетели на самый верх, а там мороз тысяча градусов и одна десятая. Все замерзли. Шар остыл и стал падать. А я был хитрый и заранее велел положить в корзину мешки с песком. Стали мы мешки бросать. Бросали, бросали -- не стало больше мешков. Что делать? А у нас был малыш, по имени Знайка. Трусишка такой! Он увидел, что шар падает, и давай плакать, а потом как сиганет вниз с парашютом -- и пошел домой. Шар сразу стал легче и опять вверх полетел. Потом вдруг опять полетит вниз, да как хватит о землю, да как подскочит, да снова как хватит... Я вывалился из корзины -- тррах головой о землю!.. Увлекшись, Незнайка стукнул кулаком по столу и попал по пирогу. Из пирога так и брызнула во все стороны начинка. Малышки вздрогнули и от испуга чуть не попадали со стульев. -- А что же дальше? -- спросили они, придя в себя. -- А дальше не помню. Наступило молчание. Все малышки смотрели на Незнайку с изумлением и даже с некоторым уважением. В их глазах он был настоящим героем. Наконец Синеглазка сказала: -- Вы нас очень напугали своим воздушным шаром. Мы вчера вечером пили чай на балконе. Вдруг смотрим -- летит круглый громадный шар, подлетает к нашему дому, натыкается на забор... И вдруг -- бабах! Шар лопнул, а когда мы подбежали, то увидели только корзину из березовой коры. -- Вы лежали как мертвый! -- вставила Заинька. -- Вот ужас! -- Один ботинок был у вас на ноге, другой повис на заборе, а шляпа -- на дереве, -- добавила Белочка. -- У рубашки оторвался рукав, и мы нашли его только сегодня утром, -- сказала Стрекоза. -- Пришлось нам в спешном порядке пришивать этот рукав обратно к рубашке, а на штанах заштопывать дырку. -- Почему же я очутился в этом доме? -- спросил Незнайка. -- Мы вас перенесли к себе. Нельзя же было оставить вас во дворе на ночь! -- ответила Синеглазка. -- Ведь вы были совсем-совсем почти мертвый, -- снова вставила Заинька. -- Но Медуница сказала, что вы можете еще ожить, потому что у вас крепкий этот... ор-га-низм. -- Да, у меня организм крепкий, а голова еще крепче, -- хвастливо сказал Незнайка. -- У другого на моем месте обязательно было бы мозготрясение. -- Вы, наверно, хотели сказать -- сотрясение мозга? -- заметила Синеглазка. -- Вот-вот, сотрясение мозга, -- поправился Незнайка. -- Но вы говорили, что летели на воздушном шаре не один? -- спросила Синеглазка. -- Конечно, не один. Нас было шестнадцать. Правда, этот трусишка Знайка выпрыгнул с парашютом, так что осталось пятнадцать. -- Где же в таком случае все остальные? -- спросила Галочка. -- Не знаю, -- пожал плечами Незнайка. -- А в корзине, кроме меня, никого не было? -- Мы нашли в корзине только краски для рисования и походную аптечку. -- Это Тюбика краски, а аптечка Пилюлькина, -- сказал Незнайка. В это время открылась дверь и в комнату вбежала Снежинка. -- Слышали новость? -- закричала она. -- Новая новость! Еще один воздушный шар прилетел и разбился. На нем прилетело четырнадцать малышей. Они упали вчера вечером за городом. Их только сегодня утром, на рассвете, нашли наши малышки и помогли им добраться до больницы. -- Значит, они разбились? -- ахнула Белочка. -- Это ничего, -- махнула рукой Снежинка. -- Медуница сказала, что их вылечат. -- Это, наверно, они, мои товарищи, -- сказал Незнайка. -- Сейчас я пойду в больницу и все разузнаю. -- Я провожу вас, -- предложила Синеглазка. -- Я тоже пойду с вами, -- сказала Снежинка. Она только тут заметила круглый пластырь на лбу у Синеглазки и воскликнула: -- Ах, миленькая, какой у тебя очаровательный кружочек на лбу! Тебе очень идет. Что это, новая мода -- на лбу кружочки носить? Я, пожалуй, сделаю себе такой же. -- Нет, -- ответила Синеглазка, -- это у меня пластырь. Я нечаянно ударилась лбом о дверь. -- Ах, вот что... -- разочарованно протянула Снежинка. Подбежав к зеркалу, она стала надевать шляпу. Комната мигом опустела. Все разбежались рассказывать новость соседям. Снежинка и Синеглазка вышли с Незнайкой на улицу, по обеим сторонам которой тянулись заборчики, плетенные из тонких ивовых прутьев. За заборчиками виднелись красивые домики с красными и зелеными крышами. Над домами возвышались огромные яблони, груши и сливы. Деревья росли и во дворах и на улицах. Весь город утопал в зелени деревьев и поэтому назывался Зеленым городом. Незнайка с любопытством поглядывал по сторонам. Чистота вокруг была необычайная. Во всех дворах работали малышки. Одни из них подстригали ножницами траву, чтобы она не росла выше положенного роста, другие, вооружившись метлами, разметали дорожки, третьи усиленно выколачивали пыль из длинных половиков. Этими половиками в Зеленом городе застилали не только полы в домах, но даже тротуары на улицах. Правда, некоторые хозяева очень беспокоились, как бы прохожие не запачкали их половички, поэтому они стояли рядом и предупреждали, чтобы по половичкам не ходили, а уж если кому-нибудь очень хочется, то чтобы тщательно вытирали ноги. Во многих дворах дорожки тоже были застланы половиками, а стены домов даже снаружи были завешаны пестрыми, красивыми коврами. В Зеленом городе имелся водопровод, сделанный из стеблей тростника. Как известно, стебли тростника внутри пустые, и по ним может течь вода, как по трубам. Эти трубы были проложены вдоль каждой улицы, но они не лежали, как кто-нибудь может подумать, прямо на земле, а были прикреплены к деревянным столбикам на некоторой высоте. Поэтому трубы не гнили и могли служить очень долго, хотя и требовали постоянного наблюдения и ремонта, во избежание утечки воды. От главной трубы, которая находилась на улице, шли ответвления к каждому дому. Поэтому в каждом доме имелась водопроводная вода, что, конечно, очень удобно. Кроме того, перед каждым домом имелся фонтан. Это было очень красиво и полезно, так как бившая из фонтанов вода использовалась для орошения огородов. В каждом дворе имелся свой огород, где росли репа, редиска, свекла, морковка и другие разные овощи. В одном из дворов Незнайка увидел, как малышки убирали огород. Обкопав со всех сторон репку или морковку, они привязывали к ее верхушке веревку, потом хватались за веревку руками и дергали изо всех сил. Репка или морковка выскакивала из земли вместе с корнем, и малышки с визгом и смехом тащили ее на веревке домой. -- Что это у вас тут одни малышки живут -- ни одного малыша нет? -- с удивлением спросил Незнайка. -- Да, в нашем городе остались только малышки, потому что все малыши поселились на пляже. Там у них свой город, называется Змеевка. -- Почему же они поселились на пляже? -- спросил Незнайка. -- Потому что им там удобнее. Они любят по целым дням загорать и купаться, а зимой, когда река покрывается льдом, они катаются на коньках. Кроме того, им нравится жить на пляже, потому что весной река разливается и затопляет весь город. -- Что ж тут хорошего, если вода затопляет город? -- удивился Незнайка. -- По-моему, тоже ничего хорошего нет, -- сказала Снежинка, -- а вот нашим малышам нравится. Они ездят в половодье на лодках и спасают друг друга от наводнения. Они очень любят разные приключения. -- Я тоже люблю приключения, -- сказал Незнайка. -- Нельзя ли мне познакомиться с вашими малышами? -- Нельзя, -- сказала Снежинка. -- Во-первых, до Змеевки надо идти целый час, потому что пляж далеко вниз по реке, во-вторых, вы ничему хорошему у них не научитесь, только плохому, а в-третьих, мы с ними поссорились. -- Из-за чего же вы поссорились? -- спросил Незнайка. -- А вы знаете, что они сделали? -- сказала Синеглазка. -- Зимой они пригласили нас к себе на новогоднюю елку. Сказали, что у них будет музыка и танцы, а когда мы пришли, знаете что они сделали?.. Они забросали всех нас снежками. -- Ну и что ж? -- спросил Незнайка. -- Ну, мы и перестали с ними дружить. С тех пор никто к ним не приходит. -- А они к вам? -- Они к нам тоже не ходят. Первое время некоторые малыши продолжали приходить к нам, но никто не хотел с ними играть. Тогда они начали баловаться от скуки: то стекло расшибут, то забор поломают, -- сказала Снежинка. -- А потом они подослали к нам малыша, которого звали Гвоздик, -- сказала Синеглазка. -- Вот был случай!.. -- Да, -- подхватила Снежинка. -- Этот Гвоздик пришел к нам и наговорил, будто он хочет дружить с нами, а малышей он сам не любит за то, что они озорные. Мы разрешили ему в нашем городе жить, и что бы вы думали он под конец сделал? Ночью удрал из дому и начал творить разные безобразия. В одном доме подпер дверь снаружи поленом, так что наутро ее нельзя было открыть изнутри, а в другом доме подвесил над дверью чурбан, чтобы он ударял по голове каждого, кто выходит, в третьем доме протянул перед дверью веревку, чтобы все спотыкались и падали, в четвертом доме разобрал на крыше трубу, в пятом разбил стекла... Незнайка захлебывался от смеха, слушая эту историю. -- Вы смеетесь, -- сказала Синеглазка, -- а сколько малышек разбили себе носы! Одна малышка полезла чинить трубу, упала с крыши и чуть не сломала себе ногу. -- Я вовсе не над малышками смеюсь, а над этим Гвоздиком, -- ответил Незнайка. -- Над ним не смеяться надо, а наказать хорошенько, чтоб больше не делал так, -- сказала Снежинка. В это время они проходили мимо яблони, которая росла посреди улицы. Все ветви яблони были усыпаны спелыми, красными яблоками. Снизу к яблоне была приставлена высокая деревянная лестница, которая доставала только до середины ее огромного ствола. Дальше кверху вела веревочная лестница, которая была привязана к нижней ветке дерева. На этой ветке сидели две малышки. Одна малышка старательно перепиливала пилой черенок яблока, другая малышка заботливо поддерживала рукой первую, чтобы она не свалилась вниз. -- Ходите здесь осторожнее, -- предупредила Синеглазка Незнайку, -- с дерева может упасть яблоко и убить вас. -- Меня не убьет! -- хвастливо сказал Незнайка. -- У меня голова крепкая. -- Малыши воображают, что только они одни храбрые, но малышки ничуть не трусливее их. Видите, на какую высоту забрались, -- сказала Снежинка. -- Зато малыши на воздушных шарах летают, на автомобилях ездят, -- ответил Незнайка. -- Подумаешь! -- сказала Снежинка. -- У нас тоже многие малышки могут на автомобиле ездить. -- Разве у вас автомобиль есть? -- Есть. Только он испортился. Мы его чинили-чинили -- никак не могли исправить. Может быть, вы поможете нам автомобиль починить? -- Помогу, помогу, -- ответил Незнайка. -- Я в этом деле кое-что понимаю. Когда Винтик и Шпунтик из больницы выпишутся, я объясню им, и они починят. -- Это будет чудесно! -- захлопала в ладоши Снежинка. Тут Незнайка увидел чудо природы, которого ни разу в жизни не видел. Посреди улицы лежали огромные зеленые шары, величиной с двухэтажный дом, а может, даже и больше. -- А что это за воздушные шары? -- удивился Незнайка. Снежинка и Синеглазка засмеялись. -- Это арбузы, -- сказали они. -- Разве вы никогда не видели арбузов? -- Никогда, -- признался Незнайка. -- У нас арбузы не растут. А для чего они? Снежинка фыркнула: -- Малыш, а не знает, для чего арбузы? Вы еще спросите, для чего яблоки и груши. -- Неужели их едят? -- удивился Незнайка. -- Такую громадину и за год не съешь! -- Мы не едим их, -- ответила Синеглазка. -- Мы добываем из них сладкий сок, то есть сироп. Если просверлить внизу арбуза дырочку, то из нее начинает вытекать сладкий сок. Из одного арбуза можно получить несколько бочек сиропа. -- Кто же это придумал сажать арбузы? -- спросил Незнайка. -- А это у нас есть одна малышка, очень умная. Ее зовут Соломка, -- ответила Синеглазка. -- Она очень любит сажать разные растения и выводить новые сорта. Раньше у нас совсем не было арбузов, но кто-то сказал Соломке, что видел в лесу дикие арбузы. Однажды осенью Соломка снарядила экспедицию в лес, и ей удалось найти заросли диких арбузов на лесной полянке. Экспедиция вернулась с семенами диких арбузов, и весной Соломка посадила семена в землю. Арбузы выросли большие, но оказались кислые. Соломка работала не покладая рук и пробовала сок от всех арбузов. Ей удалось выбрать арбуз, в котором был не очень кислый сок. На другой год она посадила семена от этого арбуза. На этот раз уродились арбузы не такие кислые, между ними попадались даже чуть сладкие. Соломка выбрала самый сладкий арбуз и на следующий год посадила семена от него. Так она делала несколько лет подряд и добилась, что арбузы стали сладкие как мед. -- Теперь все хвалят Соломку, а раньше уж как ругали, уж как ругали! -- сказала Снежинка. -- За что же ругали? -- удивился Незнайка. -- Никто не верил, что из этой кислятины может выйти какой-нибудь толк. К тому же арбузы росли по всему городу, где попало, и мешали ходить. Часто арбуз начинал расти у стены какого-нибудь дома. Пока он был маленький, еще можно было терпеть, но постепенно он разрастался, наваливался на стену и начинал разрушать ее. В одном месте изза арбуза даже целый дом рухнул. Некоторые малышки хотели даже запретить Соломке сажать арбузы, но другие заступились за нее и стали помогать ей. В это время наши путешественники вышли на берег реки. -- А это река Арбузовая, -- сказала Снежинка. -- Видите, как много тут растет арбузов? Через реку вел узенький мостик, похожий на длинный половичок, протянутый с одного берега реки на другой. Он был сделан из какой-то толстой и прочной материи. -- Этот мост сделали наши малышки, -- сказала Синеглазка. -- Мы плели его целый месяц из стеблей льна, а потом малыши помогли нам протянуть его над водой. -- Ах, как интересно было! -- подхватила Снежинка. -- Один малыш упал в реку и чуть не утонул, но его вытащили из воды. Синеглазка взошла на мост и зашагала на другую сторону. Незнайка тоже смело взошел на мост, но тут же остановился, так как почувствовал, что мост под ногами качается. -- Что же вы там застряли? -- спросила Снежинка. -- Испугались? -- И ничего я не испугался. Просто мост очень смешной. Незнайка нагнулся и принялся хвататься за мост руками. При этом он хихикал, чтоб показать, будто ему совсем не страшно. Снежинка схватила Незнайку за одну руку, Синеглазка за другую руку, и они вдвоем перевели его по мосту. Малышки видели, что Незнайка боится, но не стали над ним смеяться, так как знали, что малыши терпеть не могут, когда над ними смеются. Перейдя на другой берег, наши путешественники прошли по улице и скоро очутились перед беленьким домиком с зеленой крышей. -- Вот это и есть наша больница, -- сказала Синеглазка. Остановившись у двери, Снежинка потянула за ручку колокольчика. Раздался звон: "Дзинь-дзинь!" Дверь отворилась. На пороге появилась нянечка в белом халате и косыночке, из-под которой выбивались золотистые локоны. -- Ах, батюшки, -- воскликнула она и испуганно хлопнула ладошками, -- еще одного больного привели! Больше класть некуда, честное слово! И откуда вы их берете! Целый год больница стояла пустая -- никто не хотел лечиться, а сегодня уже пятнадцатый больной! -- Этот малыш вовсе не болен, -- ответила Снежинка. -- Он пришел навестить товарищей. -- А, ну тогда заходите. Малышки и Незнайка вошли в кабинет врача. Медуница сидела за столом и что-то писала. Перед нею лежала целая куча больничных карточек, в которые записывают болезни больных. Увидев Снежинку и Синеглазку, она сказала: -- Вы, наверно, пришли на больных посмотреть? Нельзя, нельзя! Вы забываете, что больным нужен покой. А вы, Синеглазка, уже с пластырем на лбу? Поздравляю! Я вам это предсказывала. Уж мне-то известно, что, как только в доме заведется хоть один малыш, тут только и жди синяков да шишек. -- Мы вовсе не хотим на больных смотреть, -- ответила Снежинка. -- Больных хочет навестить вот этот малыш, их товарищ. -- Вот этому малышу я велела лежать в постели, а он встал без разрешения врача и, как вижу, уже начал драться. Я не могу его пропустить. Больница -- не место для драки. -- Но ведь я вовсе не буду драться, -- ответил Незнайка. -- Нет, нет! -- строго воскликнула Медуница и постучала своей деревянной трубочкой по столу. -- Малыши всегда говорят: "Не буду", а потом все равно дерутся. Считая разговор с Незнайкой оконченным, Медуница повернулась к Синеглазке: -- Ну-ка, покажите мне ваш лоб, милочка. Она отклеила пластырь и стала осматривать лоб Синеглазки. -- Пластырь вам больше не нужен, -- сказала Медуница, окончив осмотр. -- Пойдемте со мной, милочка, мы погреем вам лоб синим светом, и синяка не будет. Она вышла вместе с Синеглазкой из комнаты. Незнайка увидел на вешалке белый халат и колпак. Недолго думая, он надел этот халат, напялил колпак на голову, потом нацепил на нос очки, которые Медуница оставила на столе, и, захватив со стола деревянную трубочку, вышел из комнаты. Снежинка с восторгом смотрела на Незнайку, удивляясь его смелости и находчивости. Пройдя по коридору, он открыл дверь и очутился в больничной палате, где лежали его друзья коротышки. Подойдя к первой койке, он увидел, что на ней лежит Ворчун. Лицо у Ворчуна было угрюмое и недовольное. -- Как вы себя чувствуете, больной? -- спросил Незнайка, стараясь говорить не своим голосом. -- Прекрасно, -- ответил Ворчун и скроил при этом такую гримасу, словно собирался через пять минут помереть. -- Встаньте, больной, -- приказал Незнайка. Ворчун нехотя приподнялся и сел на постели, тупо глядя прямо перед собой. Незнайка приложил к его груди деревянную трубочку и сказал: -- Дышите. -- Ну, что это такое! -- проворчал Ворчун. -- То встаньте, то лягте, то дышите, то не дышите! Незнайка щелкнул его по голове трубочкой и сказал: -- Ты, Ворчун, совсем не переменился. Ворчишь, как всегда. Ворчун с удивлением взглянул на него: -- Незнайка! -- Тише! -- зашипел на него Незнайка. -- Слушай, Незнайка, выручи меня отсюда, -- зашипел Ворчун. -- Я совсем здоров, честное слово! Я коленку ушиб, уже почти не болит, а меня держат в постели, одежду не отдают. Сил моих больше нет! Я ведь гулять хочу. Понимаешь? Ворчун уцепился за рукав Незнайки и не хотел его отпускать. -- Ладно, -- ответил Незнайка. -- Потерпи немного, я придумаю чтонибудь. Только обещай, что теперь будешь слушаться меня, а если малышки будут спрашивать, кто выдумал воздушный шар, говори, что я. -- Хорошо, хорошо, -- закивал головой Ворчун. -- Только ты уж постарайся! -- Можешь не беспокоиться, -- обнадежил его Незнайка. Он подошел к следующей койке, на которой лежал доктор Пилюлькин. -- Миленький, выручай! -- зашептал Пилюлькин. -- Понимаешь, каково мне терпеть! Сам всю жизнь лечил других, а теперь меня лечат. -- А ты разве тоже не больной? -- Да какой там больной! На плече ссадина да под носом царапина. Из-за этого вовсе не надо в больнице лежать. -- Зачем же тебя здесь держат? -- Ну понимаешь, у них больница пустая, лечить некого, а им хочется ухаживать хоть за какими-нибудь больными. Малышки ведь! А лечатто как! Тьфу! Снаружи ставят медовые пластыри и внутрь дают меду. Это ведь неправильно: снаружи надо йодом, а внутрь -- касторку. Я не согласен с таким лечением! -- Я тоже не согласен, -- заявил с соседней койки Авоська. -- Ходить нельзя, бегать нельзя, в пятнашки играть нельзя, в расшибалочку тоже. Петь даже нельзя. Одежду у всех отобрали, всем выдали по носовому платочку. Лежи да сморкайся, вот тебе и все развлечение. -- Зачем же вы пошли в больницу? -- А мы вчера высыпались из корзины за городом и легли спать. На рассвете нас разбудили малышки и говорят: "Откуда вы, малыши?""Мы, говорим, летели на воздушном шаре и разбились". -- "Ах, вы разбились! Ах, вас лечить надо! Ах, пойдемте в больницу!" Ну мы и пошли. -- Значит, никто не болен? -- спросил Незнайка. -- Нет, один только Пулька болен. Незнайка подошел к Пульке: -- Что с тобой? -- Ногу вывихнул. Совсем не могу ходить. Но не это меня тревожит. У меня, понимаешь. Булька пропал. Будь другом, сделай доброе дело, поищи Бульку! Он, наверно, где-нибудь здесь. Я ведь не могу сдвинуться с места. -- Хорошо, -- сказал Незнайка. -- Я разыщу твоего Бульку, а ты говори всем, что я шар выдумал. Незнайка обошел всех малышей и предупредил, чтобы говорили, будто это он выдумал шар. Наконец он вернулся в кабинет врача. Снежинка с нетерпением ожидала его. -- Ну, как себя чувствуют больные? -- спросила она. -- Какие они больные! -- махнул Незнайка рукой. -- Один только Пулька немножко болен. -- Значит, их скоро выпишут! -- обрадовалась Снежинка. -- Знаете, что я думаю? Мы устроим по случаю выздоровления больных бал. Вот будет весело! -- Не похоже, чтоб их собирались выписывать, -- ответил Незнайка. В это время возвратились Медуница и Синеглазка. -- Вы зачем надели халат? Что это за самоуправство? -- накинулась Медуница на Незнайку. -- Никакого самоуправства нет, -- ответил Незнайка. -- Просто я ходил с обследованием. -- Что же показало ваше обследование? -- насмешливо спросила Медуница. -- Обследование показало, что все больные, кроме одного, здоровы и их уже можно выписать. -- Нет, нет! -- испуганно заговорила Медуница. -- Вы представляете себе, что будет, если мы сразу выпишем четырнадцать малышей? Они перевернут весь город вверх дном! Ни одного целого стекла не останется, у всех появятся синяки и шишки. В целях предупреждения заболевания синяками мы должны оставить малышей в больнице. -- Может быть, можно выписывать понемножечку? -- сказала Синеглазка. -- Хотя бы по одному малышу в день. -- По одному -- это мало, хотя бы по два, -- сказала Снежинка. -- Мы хотим поскорее устроить бал. -- Ну хорошо, -- согласилась Медуница. -- Мы составим список и с завтрашнего дня будем выписывать по одному больному. Снежинка захлопала в ладоши и бросилась обнимать Медуницу: -- Нет, по два, миленькая, по два! Мне так хочется, чтобы они поскорее выписались. Вам ведь тоже хочется пойти на бал. Вы так замечательно танцуете! -- Ну хорошо, по два, -- смягчилась Медуница. -- Начнем выписку с самых смирных. Вы должны помочь нам, -- обратилась она к Незнайке. -- Кто из них самый смирный? -- Да они все смирные! -- Вот этому я уж никак не поверю. Малыши смирные не бывают. Для них обязательно нужно придумать какое-нибудь дело, чтобы они занялись им и забыли о шалостях. -- Тогда давайте выпишем в первую очередь этих мастеров -- Винтика и Шпунтика. Они сразу могли бы взяться за починку машины, -- сказала Синеглазка. -- Хорошая мысль! -- одобрила Медуница. -- Вот мы и начнем с этих Винтика и Шпунтика. Она записала Винтика и Шпунтика на бумажке. -- Вслед за этими я хотела бы выписать Ворчуна, -- сказала Медуница. -- Он такой несносный. Ворчит все время и никому не дает покою. -- Нет, не нужно, -- возразил Незнайка. -- Ворчуна вы лучше подержите в больнице, чтобы он отучился ворчать. -- Тогда можно выписать Пилюлькина. Он недоволен нашей больницей и все время критикует наши методы лечения. Такой беспокойный больной! Я не прочь вовсе избавиться от него. -- Нет, Пилюлькина тоже не надо, -- ответил Незнайка. -- Он всю жизнь лечил других, теперь пусть сам полечится. Лучше выпишем Тюбика. Он хороший художник, и для него сразу найдется работа. Он мой ученик. Это я его научил рисовать. -- Правда, миленькая! -- взмолилась Снежинка. -- Нельзя ли сегодня выписать Тюбика? Я попрошу его нарисовать мой портрет. -- И Гуслю, -- добавил Незнайка. -- Это тоже мой ученик. Я его выучил играть на флейте. Снежинка снова бросилась обнимать Медуницу: -- Выпишем Тюбика и Гуслика! Ну пожалуйста! -- Ну хорошо, для этих сделаем исключение, -- согласилась Медуница. -- Но остальных будем выписывать в порядке очереди. Наконец список был составлен. Медуница велела выдать из кладовой одежду Тюбику и Гусле. Через несколько минут они оба, сияя от радости, появились у нее в кабинете. -- Мы вас выписываем, -- сказала им Медуница. -- Постарайтесь вести себя хорошо, в противном случае придется вас снова положить в больницу. По всему городу разнеслась весть о знаменитом путешественнике Незнайке и его товарищах, которые попали в больницу. Галочка и Кубышка без устали бегали из дома в дом и рассказывали новость подругам. Эти подруги, в свою очередь, рассказывали другим подругам, другие -- третьим, и скоро все население города двинулось, как по команде, к больнице. Каждой малышке хотелось чем-нибудь помочь пострадавшим малышам. Они тащили с собой всякую всячину. У одних были вкусные пироги, у других варенье, у третьих сладкая пастила или компот. Через полчаса малышки запрудили всю Больничную улицу. Конечно, в больницу не могли пустить такое количество желающих. Медуница вышла на крыльцо и сказала, что больные ни в чем не нуждаются, поэтому все должны разойтись по домам и не шуметь здесь под окнами. Но малышки не хотели расходиться. Каким-то чудом им стало известно, что самый главный малыш, по имени Незнайка, должен выйти из больницы со своими товарищами, Тюбиком и Гуслей. Медунице снова пришлось объявить, что Незнайка не выйдет до тех пор, пока все не разойдутся. Но малышки, вместо того чтобы разойтись по домам, пошли к своим подругам, которые жили на Больничной улице. Когда Незнайка, Тюбик и Гусля в сопровождении Снежинки и Синеглазки вышли на улицу, то увидели, что из всех окон выглядывает чуть не по десятку малышек. Незнайка был очень польщен таким вниманием. До его слуха то и дело доносились голоса: -- Скажите, скажите, который из них этот знаменитый Незнайка? -- Незнайка вон тот, в желтых брюках. -- Этот ушастенький? Ни за что не сказала бы, что это Незнайка. У него довольно глуповатый вид. -- Нет, точно, точно! Вид, правда, у него глуповатый, но глаза очень умные. Одна малышка во втором этаже углового дома, увидев Незнайку, принялась махать руками и кричать тонким, пискливым голосом: -- Незнайка! Незнайка! Ура! Она бесстрашно высовывалась из окна, так что в конце концов чуть не вывалилась наружу. Хорошо, что остальные малышки успели поймать ее за ноги и втащить обратно. -- Фу, какой стыд! Этот Незнайка может вообразить о себе невесть что! -- сказала малышка со строгим худеньким личиком и остреньким подбородком. -- Вы правы. Ласточка, -- ответила ей другая малышка со вздернутой верхней губой, из-под которой сверкали белые зубы. -- Малышам вовсе не надо показывать, что на них смотрят. Когда они убедятся, что их шалостей никто не замечает, то сами перестанут шалить. -- Вот об этом я и говорю, Кисонька, -- подхватила Ласточка. -- Малышей надо презирать. Когда они увидят, что их презирают, то побоятся обижать нас. Эти Ласточка и Кисонька шушукались да шушукались, жужжали да жужжали, пока не прожужжали всем уши, что к прилетевшим малышам надо относиться с презрением. Все малышки условились между собой не замечать малышей, а если встретятся с ними на улице, то, завидев издали, поворачивать обратно или переходить на другую сторону. Из этого условия, однако, вышло мало толку. Каким-то чудом всем стало известно, что Тюбик -- художник, а Гусля -- замечательный музыкант, который умеет играть на флейте. Всем, конечно, хотелось поскорей послушать игру на флейте, так как в Зеленом городе умели играть только на арфах, а флейты никто ни разу не слышал. Многие даже не знали, что существует такой инструмент. Скоро малышки узнали, что Тюбик и Гусля поселились на Яблочной площади, в доме, где жила малышка Пуговка со своими подружками. Во втором этаже этого дома, под самой крышей, была просторная комната с большим, светлым окном во всю стену. Эта комната понравилась Тюбику за то, что была очень светлая, и они с Гуслей решили поселиться в ней. Окно верхней комнаты выходило прямо на Яблочную площадь. И вот вечером Яблочная площадь, на которой никогда раньше не наблюдалось большого движения, сразу наполнилась гуляющими малышками. Взявшись за руки, они прохаживались по площади парочками и украдкой поглядывали на освещенное окно во втором этаже. Конечно, они делали это не для того, чтобы увидеть Тюбика или Гуслю, а просто от нетерпения: всем хотелось поскорее услышать музыку. Время от времени они замечали то мелькнувшую в открытом окне аккуратно причесанную голову Гусли, то взъерошенную шевелюру Тюбика. Потом мельканье голов в окне прекратилось, и малышки увидели Тюбика, который облокотился о подоконник и мечтательно глядел вдаль. Вслед за Тюбиком у окна появился Гусля. Они оба принялись рассуждать о чем-то, посматривая по сторонам и размахивая руками. После этого они оба высунулись из окна и, наклонившись, стали глядеть почему-то вниз. Потом оба по разу плюнули со второго этажа и снова исчезли в окне. Казалось, что больше ничего интересного не произойдет, но малышки и не думали расходиться. И как раз в это время из окна полились нежные, как плеск ручейка, звуки флейты. Они то мерно катились, как катятся волны одна за другой, то как будто подпрыгивали и кувыркались в воздухе, гоняясь друг за дружкой и сталкиваясь между собой. От этого всем становилось весело. Звуки флейты словно дергали всех за ручки и ножки, поневоле хотелось пуститься в пляс. Окна домов отворились бесшумно. Движение на площади прекратилось. Все застыли, стараясь не пропустить ни одного звука. Наконец флейта смолкла, но сейчас же из окна противоположного дома послышались звуки арфы. Арфа пыталась повторить эту новую, до сих пор неизвестную мелодию. Чьи-то пальцы неуверенно перебирали струны. Мелодия, которая началась довольно бойко, постепенно слабела, наконец замерла совсем, но сейчас же флейта пришла на помощь, подхватив продолжение. Арфа ожила, зазвучала увереннее. К ней присоединилась другая, из соседнего дома, потом третья. Музыка сделалась громче и веселей. Незнайка, который прибежал с красками и кисточкой, чтобы отдать их Тюбику, увидел на площади перед домом необычайное зрелище. Вся площадь была запружена малышками, которые слушали этот чудесный концерт. Незнайка тоже заслушался и даже запрыгал на одной ножке, но, увидев, что на его танец никто не обращает внимания, махнул рукой и скрылся в дверях дома. Выходите по порядку, Становитесь на зарядку. Начинай с зарядки день, Разгоняй движеньем лень. Эту песенку о зарядке, которую сочинил поэт Цветик, распевали Винтик и Шпунтик. Было раннее утро, и в Зеленом городе все еще спали, а Винтик и Шпунтик уже шагали по улицам, распевая песню и делая на ходу зарядку. Зная еще со вчерашнего дня, что наутро их должны выписать из больницы, для того чтобы починить машину, они проснулись ни свет ни заря и стали требовать, чтобы их немедленно выписали. Медуница, которая больше всего на свете боялась шума, распорядилась поскорее выдать им одежду. Услышав еще издали звуки песни, многие малышки проснулись и стали выглядывать из окна; некоторые даже вышли на улицу. -- Эй, малышки, где тут у вас гараж? -- закричал Винтик. -- Пойдемте, я вам покажу, -- вызвалась малышка в красном капоре и синем пальто с пушистым воротником из черно-бурой гусеницы. -- Ну, показывай, куда нам, направо или налево? -- сказал Винтик. -- Направо, -- ответила малышка, с любопытством разглядывая их кожаные куртки. -- Напра-во! Шагом марш! -- скомандовал Винтик и, повернувшись, зашагал по улице. -- Ать-два! Ать-два! Шпунтик шагал в ногу, следом за ним. Малышка, едва поспевая, бежала вприпрыжку сзади. С разгона Винтик и Шпунтик проскочили мимо нужных ворот. -- Стойте, стойте! -- закричала малышка. -- Вы прошли мимо. -- Кругом! -- скомандовал Винтик. Оба повернулись и возвратились к воротам. Малышка открыла калитку. Все трое вошли во двор, где неподалеку от дома стоял крытый черепицей сарай. -- Ну и гараж! Это просто сарай, а не гараж, -- проворчал Шпунтик, открывая широкие двустворчатые двери. Винтик заглянул в сарай и увидел машину. К гаражу подошли еще несколько малышек. -- Тут темно, -- сказал Винтик. -- Ну-ка, давайте выкатим машину наружу. -- Так она ведь не может ездить, испорченная же, -- говорили малышки. -- Ничего, мы ее на руках выкатим. Ну-ка, толкайте сзади. Ну-ка, разом! Еще ра-азик! Машина заскрипела. С визгом и скрежетом она выкатилась из гаража. Винтик и Шпунтик моментально залезли под автомобиль. Малышки стояли вокруг и растерянно заглядывали под колеса. -- У-у, -- то и дело раздавалось из-под машины, -- бак прохудился! У-у, гайки нет! У-у-у! Трубка для подачи сиропа лопнула! Наконец они вылезли из-под колес. -- Ну-ка, тащите сюда гаечный ключ, плоскогубцы, молоток и паяльник, -- сказал Винтик малышкам. -- А у нас ничего этого нет. -- Как -- нет? Что же у вас есть? -- Пила есть. И топор. -- Эх, вы! Топором машину не чинят. У вас тут малыши где-нибудь поблизости есть? -- Малыши только в Змеевке есть. -- Далеко это? -- Час ходьбы. -- Это для вас час, а мы быстрей доберемся. Рассказывайте, как идти. -- Вот, направо, по улице, а там все прямо и прямо. Потом будет дорога полем, по этой дороге прямо -- и прямо в Змеевку попадете. -- Понятно, -- ответил Винтик. -- Ну, шагом марш!.. Отставить! -- вдруг скомандовал он. -- Вы, малышки, достаньте каких-нибудь тряпочек и, пока мы будем ходить, протрите хорошенько машину. Машина, братцы, она уход любит. -- Хорошо, -- согласились малышки. -- Ну, теперь шагом марш! Оба зашагали на улицу. Повернув направо, Винтик скомандовал: -- Песню! И наши друзья запели что было силы: Шел я лесом, шел я лугом Со своим хорошим другом. Мы взбиралися на кочки, Любовались на цветочки. Вдруг с лягушкой повстречались И скорей домой помчались. Прибежали мы домой И сказали "ой!". Когда эта песня кончилась, они затянули другую, потом еще и еще. Скоро они вышли из города и зашагали по дороге. Не прошло и часа, как вдали уже завиднелся город Змеевка. Как раз в это время Винтик и Шпунтик увидели стоявший посреди дороги автомобиль. Подойдя ближе, они заметили под машиной коротышку. Голова и грудь его целиком скрывались под кузовом, наружу торчали только ноги в черных засаленных брюках. -- Эй, братец, загораешь? -- окликнул его Шпунтик. Коротышка высунул из-под машины свою черноволосую курчавую голову: -- Да вот, как видишь, приходится загорать под машиной. -- А что случилось? -- Да не везет, окаянная! То ли подачи сиропа нет, то ли дозировка газировки нарушилась. Никак не могу найти причину. Коротышка вылез наружу и в сердцах пнул колесо ногой. На нем была черная куртка, засаленная, как и брюки, таким невероятным образом, что казалось, была сделана из кожи. Как видно, этому горе-водителю приходилось не столько ездить на своей машине, сколько лежать под ней, отыскивая разного рода неисправности, что, впрочем, часто случается со многими владельцами газированных автомашин. Винтик обошел вокруг автомобиля, осмотрел механизм и, не найдя причины, нырнул под машину. Поковырявшись под ней, он вынырнул обратно и остановился, почесывая в задумчивости затылок. Вслед за Винтиком под машину нырнул Шпунтик, затем снова владелец автомобиля. Так они то ныряли по очереди, то стояли, с недоумением глядя на машину и почесывая затылки. Наконец Винтику удалось найти причину остановки мотора. Машина заработала. Водитель был рад и с благодарностью пожимал руки Винтика и Шпунтика: -- Спасибо, братцы! Без вас я тут до вечера загорал бы. Вы куда едете? Садитесь, подвезу. Винтик и Шпунтик рассказали ему о цели своего путешествия. -- Гаечный ключ, плоскогубцы и молоток у меня есть, могу вам дать. Только паяльника у меня нет, -- сказал водитель. -- А нельзя ли достать паяльник у кого-нибудь в вашем городе? -- Почему -- нельзя? Очень даже можно. У нашего механика Шурупчика есть паяльник. Поедем к нему. Все трое сели в машину и через несколько минут уже были на главной улице Змеевки. Город Змеевка был расположен на пляже, возле реки. Деревья здесь не росли, поэтому на улицах было не так красиво, как на улицах Зеленого города. Зато повсюду росло много цветов, как в Цветочном городе. Дома здесь были очень красивые. Над каждой крышей возвышался шпиль, украшенный сверху либо деревянным петухом, который поворачивался в разные стороны в зависимости от направления ветра, либо беспрестанно вертевшейся игрушечной ветряной мельницей. Многие из этих мельниц были снабжены деревянными трещотками, которые беспрерывно трещали. Над городом там и сям реяли бумажные змеи. Запускать змеев было самым любимым развлечением жителей, отчего город и получил свое название. Этих змеев жители снабжали специальными гудками. Устройство такого гудка очень простое. Он делается из полоски обыкновенной бумаги, натянутой на ниточку. На ветру такая полоска бумаги колеблется, издавая довольно противный дребезжащий или гудящий звук. Разноголосое гудение змеев сливалось с треском мельничных трещоток, в результате чего над городом стоял непрерывный гул. Окна каждого дома были снабжены специальными решетчатыми ставнями. Когда на улицах города начиналась футбольная игра, которой тоже очень увлекались жители, ставни в домах закрывались. Такие усовершенствованные решетчатые ставни пропускали в комнаты достаточно света и в то же время прекрасно защищали стекла от футбольного мяча, который по необъяснимым причинам всегда почему-то летит не туда, куда надо, а непременно в окно. Проехав по главной улице, машина свернула в переулок и остановилась у дощатых ворот с калиткой. Над воротами возвышался деревянный шпиль, украшенный сверху блестящим стеклянным шаром, в котором, как в зеркале, отражалась в перевернутом виде вся улица вместе с домами, заборами и подъехавшей к воротам машиной. Водитель, которого, кстати сказать, звали Бубликом, вылез из машины и, подойдя к калитке, нажал скрытую в ограде кнопку. Калитка бесшумно отворилась. -- Заходите, -- пригласил Винтика и Шпунтика Бублик. -- Я вас познакомлю с Шурупчиком. Это интересная личность. Вот вы увидите. Трое друзей вошли во двор и, повернув налево, направились к дому. Поднявшись по небольшой каменной лестнице, Бублик отыскал на стене кнопку и нажал ее. Дверь так же бесшумно отворилась, и наши друзья очутились в комнате. Комната была совершенно пустая, без всякой мебели, если не считать висевшего у стены гамака, в котором, сложив кренделем ноги и глубоко засунув в карманы руки, лежал коротышка в голубом комбинезоне. -- А ты до сих пор спишь, Шурупчик? -- приветствовал его Бублик. -- Ведь давно уже утро. -- Я вовсе не сплю, а думаю, -- ответил Шурупчик, поворачивая голову в сторону своих гостей. -- Вот познакомься, это мастера Винтик и Шпунтик. Им нужен паяльник. -- Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста, -- ответил Шурупчик. Винтик и Шпунтик растерянно оглянулись по сторонам, не видя во всей комнате, на чем бы здесь можно было присесть, но Шурупчик протянул руку и нажал имевшуюся на стене подле гамака кнопку. Сейчас же у противоположной стены откинулись три откидных стула, сделанных на манер откидных стульев в театре. Винтик и Шпунтик сели. -- Вы заметили, что у меня все на кнопках? -- спросил Шурупчик. -- Одну кнопку нажмешь -- откроется дверь, другую нажмешь -- откинется стул, а если вам надо стол, то пожалуйста... Шурупчик нажал другую кнопку. От стены откинулась крышка стола и чуть не задела по голове сидевшего на стуле Винтика. -- Не правда ли, очень удобно? -- спросил Шурупчик. -- Изумительно! -- подтвердил Винтик и оглянулся по сторонам, боясь, как бы еще что-нибудь не свалилось ему на голову. -- Техника на грани фантастики! -- хвастливо сказал Шурупчик. -- Единственное неудобство, что сидеть можно только у стены, -- сказал Бублик. -- Вот я как раз и думал о том, как сделать, чтобы стулья можно было передвигать, -- ответил изобретатель. -- Может быть, проще сделать обыкновенные стулья? -- сказал Шпунтик. -- А это хорошая мысль! Надо будет изобрести самый простой, обыкновенный стул! -- обрадовался Шурупчик. -- Ведь все гениальное просто. Ты, братец, видно, тоже механик? -- Механик, -- ответил Шпунтик. -- Мы оба механики. -- Так вам, значит, нужен паяльник? Шурупчик нажал еще одну кнопку, и, к изумлению зрителей, гамак начал медленно опускаться. Он опускался до тех пор, пока лежавший в нем Шурупчик не растянулся на полу. -- Вылезая из обыкновенного гамака, вы можете зацепиться ногой за веревку и, упав, разбить себе нос, -- сказал Шурупчик, поднимаясь с пола. -- В моем механизированном гамаке эта опасность, как видите, полностью устранена. Вы спокойно опускаетесь на пол, после чего встаете. Точно так же, когда вам нужно лечь спать, вы ложитесь на пол, нажимаете кнопку, и гамак сам поднимает вас на необходимую высоту. Шурупчик принялся ходить по комнате и нажимать разные кнопки, в результате чего откидывались новые столы, стулья и полки, открывались дверцы различных шкафов и кладовушек. Наконец он нажал еще одну кнопку и провалился в подполье. -- Идите сюда! -- послышался через минуту со двора его голос. Друзья вышли во двор. -- Здесь у меня гараж, -- сказал Шурупчик, подводя Винтика и Шпунтика к каменному сараю с широкой железной дверью. Он нажал кнопку, и дверь поползла кверху, как занавес в театре. За дверью обнаружилась какая-то чудная машина со множеством колес. -- Это восьмиколесный паровой автомобиль с фисташковым охлаждением, -- объяснил Шурупчик. -- Четыре колеса у него снизу и четыре сверху. Обычно машина ходит на нижних колесах; верхние колеса сделаны на тот случай, если машина перевернется. Все восемь колес машины поставлены под углом, то есть наклонно, благодаря чему автомобиль может ездить не только как все автомобили ездят, но и на боку и даже на спине, то есть совсем вверх ногами. Таким образом предотвращается возможность всяких аварий. Шурупчик залез в машину и продемонстрировал езду на ней во всех четырех положениях, после чего продолжал свои объяснения. -- Вместо обычного бака, -- сказал он, -- в машине имеется котел для нагревания газированной воды. Выделяющийся при нагревании воды пар увеличивает давление на поршень, благодаря чему колеса вращаются шибче. Позади котла имеется банка для приготовления фисташкового мороженого, которое необходимо для охлаждения цилиндра. Растаявшее от нагревания мороженое поступает по трубке в котел и служит для смазки мотора. Машина имеет четыре скорости: первую, вторую, третью и четвертую, а также задний и боковой ход. В задней части машины имеется приспособление для стирки белья. Стирка может производиться во время движения на любой скорости. В спокойном состоянии, то есть на остановках, машина рубит дрова, месит глину и делает кирпичи, а также чистит картошку. Подивившись на эту диковинную машину, друзья перешли в мастерскую Шурупчика, которая была завалена разной рухлядью. Здесь лежали старые, сломанные велосипеды и велосипедные части, самокаты и масса разных деревянных волчков и вертушек. Шурупчик долго слонялся по мастерской, разыскивая паяльник, но его нигде не было. Перерыв всю свою рухлядь, он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и сказал: -- Ах я растяпа! Я ведь забыл паяльник у Смекайлы. Придется вам проехаться к Смекайле за паяльником. -- Ну ничего, на машине живо докатим, -- сказал Бублик. -- А кто этот Смекайло? -- спросил Винтик, когда наши друзья, попрощавшись с Шурупчиком, вышли за ворота. -- Смекайло -- писатель, -- ответил Бублик. -- Да неужели? -- воскликнул Шпунтик. -- Очень интересно с ним познакомиться. Я еще ни разу не разговаривал с живым писателем. -- Вот вы и познакомитесь с ним. Тоже в своем роде интересная личность, -- ответил Бублик, садясь в машину. Смекайло стоял у открытого окна своего кабинета и, скрестив на груди руки, задумчиво смотрел вдаль. Волосы его были гладко зачесаны назад, густые черные брови, которые срослись на переносице, были насуплены, что придавало лицу глубокомысленное выражение. Он даже не пошевелился, когда в комнате появились трое наших друзей. Бублик громко поздоровался с ним, представил ему Винтика и Шпунтика и сказал, что они приехали за паяльником, но Смекайло продолжал смотреть в окно с таким сосредоточенным видом, словно старался поймать за хвост какую-то чрезвычайно хитрую, умную мысль, которая вертелась у него в голове и никак не давалась в руки. Бублик смущенно пожал плечами и с усмешкой взглянул на Винтика и Шпунтика, как бы желая сказать: "Вот видите, я говорил вам!" Наконец Смекайло как будто очнулся от сна, повернулся к вошедшим и, важно растягивая слова, сказал мягким, приятным голосом: -- Приве-ет, приве-е-ет! Прошу прощения, мои друзья. Я, так сказать, незримо отсутствовал, перенесясь воображением в другие сферы... Смекайло, -- назвал он себя и протянул Винтику руку. Винтик пожал его мягкую, точно котлета, руку и тоже назвал себя. -- Смекайло, -- повторил Смекайло бархатным голосом и плавным, широким жестом протянул руку Шпунтику. -- Шпунтик, -- ответил Шпунтик и тоже пожал котлету. -- Смекайло, -- произнес в третий раз Смекайло и протянул руку Бублику. -- Да мы с вами уже знакомы! -- ответил Бублик. -- Ах, да ведь это Бублик! -- состроив удивленное лицо, воскликнул Смекайло. -- Приве-ет! Приве-ет! Прошу садиться, друзья. Все сели. -- Так вы уже познакомились с этим Шурупчиком? -- спросил Смекайло, доказывая своим вопросом, что, хотя он и незримо отсутствовал, перенесясь в другие сферы, все же расслышал, о чем говорил Бублик. -- Он вам, должно быть, показывал свои откидные столы и стулья? Хе-хехе! Винтик утвердительно кивнул головой. У Смекайлы на лице появилось насмешливое выражение. Словно испытывая удовольствие, он потер руками коленки и сказал: -- Хе-хе! Эти изобретатели -- все чудаки. Ну скажите, пожалуйста, к чему все эти откидывающиеся столы, открывающиеся шкафы, опускающиеся гамаки? Мне, например, гораздо приятнее сидеть на обыкновенном удобном стуле, который не подскакивает под вами, как только вы встали, или спать на кровати, которая не ездит подо мной вверх и вниз. К чему это, скажите, пожалуйста? Кто может заставить меня спать на такой кровати? А если я, так сказать, не хочу! Не желаю? -- Да никто ведь и не заставляет вас, -- сказал Бублик. -- Шурупчик -- изобретатель и старается усовершенствовать все, что под руку попадется. Это не всегда бывает удачно, но у него много полезных изобретений. Он мастер хороший. -- Я и не говорю, что он плохой, -- возразил Смекайло. -- Он, если хотите знать, очень хороший мастер. Да, да, нужно сознаться, отличный мастер! Он сделал для меня замечательный бормотограф. -- Это что за штука -- бормотограф? -- спросил Винтик. -- Говорильная машина. Вот, взгляните. Смекайло подвел своих гостей к столу, на котором стоял небольшой прибор. -- Этот ящичек, или чемоданчик -- как хотите назовите, -- имеет сбоку небольшое отверстие. Достаточно вам произнести перед этим отверстием несколько слов, а потом нажать кнопку, и бормотограф в точности повторит ваши слова. Вот попробуйте, -- предложил Смекайло Винтику. Винтик наклонился к отверстию прибора и сказал: -- Винтик, Винтик. Шпунтик, Шпунтик. -- И Бублик, -- добавил Бублик, наклонившись к прибору. Смекайло нажал кнопку, и бормотограф, к общему удивлению, зашепелявил гнусавым голосом: "Винтик, Винтик. Шпунтик, Шпунтик. И Бублик". -- Для чего же вам эта говорильная машина? -- спросил Шпунтик. -- А как же! -- воскликнул Смекайло. -- Писатель без такого при81 бора -- как без рук. Я моту поставить бормотограф в любой квартире, и он запишет все, о чем говорят. Мне останется только переписать -- вот вам повесть или даже роман. -- До чего же это все просто! -- воскликнул Шпунтик. -- А я где-то читал, что писателю нужен какой-то вымысел, замысел... -- Э, замысел! -- нетерпеливо перебил его Смекайло. -- Это только в книгах так пишется, что нужен замысел, а попробуй задумай что-нибудь, когда все уже и без тебя задумано! Что ни возьми -- все уже было. А тут бери прямо, так сказать, с натуры -- что-нибудь да и выйдет, чего еще ни у кого из писателей не было. -- Но не каждый ведь согласится, чтобы вы у него в комнате поставили бормотограф, -- сказал Винтик. -- А я это делаю хитро, -- ответил Смекайло. -- Я прихожу к комунибудь в гости с бормотографом, который, как вы убедились, имеет вид чемодана. Уходя, я забываю этот чемоданчик под столом или стулом и потом имею удовольствие слушать, о чем говорят хозяева без меня. -- О чем же говорят? Это очень интересно, -- сказал Шпунтик. -- До чрезвычайности интересно, -- подтвердил Смекайло. -- Я даже сам не ожидал. Оказывается, ни о чем не говорят, а просто хохочут без всякой причины, кричат петухом, дают по-собачьи, хрюкают, мяукают. -- Удивительно! -- воскликнул Винтик. -- Вот и я говорю -- удивительно! -- согласился Смекайло. -- Пока сидишь с ними, все разговаривают нормально и рассудительно, а как только уйдешь -- начинается какая-то чепуха. Вот послушайте вчерашнюю запись. Я был у одних знакомых и после ухода оставил бормотограф под столом. Смекайло повертел какой-то диск, имевшийся под крышкой чемодана, и нажал кнопку. Послышалось шипение, раздался удар, словно захлопнулась дверь. Стало на минуту тихо, потом вдруг раздался дружный смех. Кто-то сказал: "Под столом". Послышалась возня. Снова раздался смех. Кто-то закукарекал, кто-то замяукал, залаял. Потом кто-то заблеял овцой. Кто-то сказал: "Пустите меня, я покричу ослом". И начал кричать: "И-о! И-о..." А теперь жеребенком: "И-го-го-го!" Снова раздался смех. -- Вот видите... то есть слышите? -- развел Смекайло руками. -- Да, из этого не много возьмешь для романа, -- рассудительно сказал Винтик. -- Я вам открою секрет, -- сказал Бублик Смекайле. -- В городе уже все знают про этот бормотограф и, как только вы уйдете, нарочно начинают кричать в эту машинку разную чепуху. -- Зачем же кричать чепуху? -- Ну, вы хотели перехитрить их, а они перехитрили вас. Вы хотели подслушивать, что говорят без вас, а они сообразили и нарочно пищат да хрюкают, чтобы посмеяться над вами. Смекайло насупился: -- Ах, так? Ну ничего, я перехитрю их. Буду подсовывать бормотограф под окна. Эта машинка еще себя оправдает. А вот полюбуйтесь: что это, по-вашему? Смекайло показал посетителям какое-то неуклюжее сооружение, напоминавшее не то сложенную палатку, не то зонтик больших размеров. -- Должно быть, зонтик? -- высказал предположение Шпунтик. -- Нет, не зонтик, а складной, портативный писательский стол со стулом, -- ответил Смекайло. -- Вам, к примеру сказать, нужно описание леса. Вы идете в лес, раскладываете стол, садитесь с удобством и описываете все, что видите вокруг. Вот попробуйте сядьте, -- предложил он Шпунтику. Смекайло нажал кнопку на ручке предполагаемого зонтика, и сейчас же зонтик раскинулся, превратившись в небольшой столик со стульчиком. Шпунтик уселся за стол, для чего ему пришлось самым неестественным образом скрючить ноги. -- Вы испытываете удобство, -- говорил между тем Смекайло, -- и сразу чувствуете вдохновение. Сознайтесь, что это гораздо приятнее, чем писать, сидя на траве или на голой земле. Шпунтик не испытывал ни удобства, ни вдохновения -- наоборот, он чувствовал, что у него начинают зверски болеть ноги. Поэтому он решил поскорее перевести разговор на другое и, вылезая из-за стола, спросил: -- Скажите, пожалуйста, а какую книгу вы написали? -- Я не написал еще ни одной книги, -- признался Смекайло. -- Писателем быть очень трудно. Прежде чем стать писателем, мне, как видите, пришлось кое-чем обзавестись, а это не так просто. Сначала мне пришлось ждать, когда будет готов портативный стол. Это растянулось на долгие годы. Потом я ждал, когда сделают бормотограф. Вы знаете, как мастера любят тянуть и задерживать. В особенности этим отличается Шурупчик. Представьте себе, он два с половиной года только обдумывал, как сделать этот прибор. Ему-то ведь все равно, могу я ждать или не могу. Он не понимает, что у меня творческая работа! Конечно, бормотограф -- сложный прибор, но зачем усложнять и без того сложную вещь? -- А он разве усложнял? -- сочувственно спросил Винтик. -- Конечно, усложнял! Стал делать не просто бормотограф, а какойто комбинированный бормотограф с пылесосом. Скажите, пожалуйста, зачем мне пылесос? На это ушло лишних полтора года. Ну ничего! -- махнул Смекайло рукой. -- Теперь это у меня есть, недостает пустяков. -- Хорошо бы придумать такую машину, которая могла бы за писателя думать, -- сказал Шпунтик. -- Вы правы, -- согласился Смекайло. Увидев в окно, что солнце начинает склоняться к закату, наши друзья стали прощаться. Получив паяльник, они вышли на улицу. Винтик сказал: -- Пора нам отправляться назад. Боюсь, как бы нас не застала ночь в пути. -- Ничего, братцы, я вас мигом докачу на машине. Но не мешало бы сначала подзакусить, -- сказал Бублик и повез Винтика и Шпунтика к себе обедать. Пока Винтик и Шпунтик путешествовали по Змеевке, разыскивая паяльник, в Зеленом городе произошли значительные события. День начался с того, что Тюбик нарисовал портрет Снежинки. Он потратил на это дело почти два часа, но зато портрет получился как живой. Сходство было поразительное. Хотя многие говорили, что на портрете Снежинка получилась даже лучше, чем в жизни, но это неправда. Снежинка вовсе не нуждалась в том, чтобы художник приукрашивал ее. Если Тюбик сумел оттенить на портрете красоту ее черт и показать их ярче и выразительнее, то это как раз и требуется от настоящего искусства, каким является живопись. Портрет был повешен на стене в нижней комнате, чтобы все желающие могли видеть. И нужно сказать, что в желающих недостатка не было. Все видевшие портрет захотели, чтобы Тюбик нарисовал также и их, но Снежинка никого не допускала в верхнюю комнату, так как Тюбик в это время рисовал портрет Синеглазки и посторонняя публика могла ему помешать. Незнайка, который околачивался наверху и давал Тюбику разные ненужные советы, чтобы показать, будто он много понимает в живописи, услышал доносившийся снизу шум. -- Это что здесь за шум? Что за шум? -- закричал он, спускаясь с лестницы. -- А ну, разойдись по домам! Бедные малышки, услышав такую грубость, даже не посчитали нужным обидеться, настолько велико было их желание попасть к художнику. Наоборот, они окружили Незнайку со всех сторон, стали называть его милым Незнаечкой и просить не прогонять их. -- А ну, становись в очередь! -- закричал Незнайка, расталкивая малышек и тесня их к стене. -- В очередь, говорят вам, не то всех прогоню! -- Фу, какой вы грубый, Незнайка? -- воскликнула Снежинка. -- Разве так можно? Мне даже стыдно за вас. -- Ничего, -- ответил Незнайка. В это время в комнату впорхнула еще одна малышка и, воспользовавшись общей суматохой, проскользнула прямо к лестнице, которая вела наверх. Увидев это, Незнайка ринулся за ней и уже хотел грубо схватить ее за руку, но она остановилась и, надменно взглянув на него, решительно помахала перед его носом пальцем: -- Ну-ну, потише! Мне можно без очереди -- я поэтесса! Встретив такой неожиданный отпор. Незнайка разинул от удивления рот, а поэтесса, воспользовавшись его замешательством, повернулась к нему спиной и не спеша зашагала к лестнице. -- Как она сказала? Кто она такая? -- спросил Незнайка, растерянно показывая пальцем в сторону лестницы. -- Поэтесса. Стихи пишет, -- объяснили малышки. -- А... -- протянул Незнайка. -- Невелика важность. У нас тоже есть поэт, мой бывший ученик. Когда-то я учил его писать стихи, а теперь он и сам умеет. -- Ах, как интересно! Значит, вы тоже были поэтом? -- Был. -- Ах, какой вы способный! Вы и художником были и поэтом... -- И музыкантом, -- важно добавил Незнайка. -- Прочитайте какое-нибудь ваше стихотворение. -- Потом, потом, -- ответил Незнайка, делая вид, что ему страшно некогда. -- А как зовут вашего поэта? -- Его зовут Цветик. -- Ой, как интересно! -- захлопали в ладошки малышки. -- Вашего поэта зовут Цветик, а нашу поэтессу зовут Самоцветик. Правда, похоже? -- Немножко похоже, -- согласился Незнайка. -- Вам нравится это имя? -- Ничего себе. -- А какие она стихи пишет! -- говорили малышки. -- Ах, какие замечательные стихи! Вот пойдите наверх, она, наверно, будет читать свои стихи. Интересно, как вам понравится! -- Что ж, пожалуй, можно пойти, -- согласился Незнайка. Когда он поднялся наверх, Тюбик уже заканчивал портрет Синеглазки, а Самоцветик сидела на диване рядом с Гуслей и беседовала с ним о музыке. Заложив руки за спину, Незнайка принялся прохаживаться по комнате, бросая по временам косые взгляды в сторону поэтессы. -- Что вы все ходите тут, как маятник? -- сказала Самоцветик Незнайке. -- Сядьте, пожалуйста, а то от вас даже в глазах рябит. -- А вы тут не распоряжайтесь, -- грубо ответил Незнайка. -- Прикажу вот Тюбику, чтоб не рисовал ваш портрет! -- Вот как! Он на самом деле может вам приказать? -- обернулась Самоцветик к Тюбику. -- Может. Он у нас все может, -- ответил Тюбик, который старательно работал кисточкой и даже не слышал того, что сказал Незнайка. -- Конечно, могу, -- подтвердил Незнайка. -- Все должны меня слушаться, потому что я главный. Услышав, что Незнайка пользуется такой властью среди малышей, Самоцветик решила задобрить его: -- Скажите, пожалуйста, это вы, кажется, воздушный шар придумали? -- А то кто же! -- Я когда-нибудь напишу про вас стихи. -- Очень нужно! -- фыркнул Незнайка. -- Не скажите! -- пропела Самоцветик. -- Вы ведь не знаете, какие стихи я пишу. Хотите, прочитаю вам какое-нибудь стихотворение? -- Ладно, читайте, -- милостиво согласился Незнайка. -- Я прочитаю вам свое недавнее стихотворение про комара. Слушайте: Я поймала комара. Нет, поймаю я себе Та-ра, та-ра, та-ра-ра! Лучше муравьишку. Комаришку я люблю, Муравьишка тоже грустен, Тру-лю-люшки, тру-лю-лю! Тоже любит погулять... Но комарик загрустил. Хватит с ними мне возиться -- Жалко комаришку. Надо книжку почитать. -- Браво, браво! -- воскликнул Тюбик и даже в ладоши захлопал. -- Очень хорошие стихи, -- одобрил Гусля. -- В них говорится не только о комаре, но и о том, что надо книжку читать. Это полезные стихи. -- А вот еще послушайте, -- сказала поэтесса и прочитала стихи, в которых говорилось уже не о комаре, а о стрекозе и которые кончались уже не словами о том, что "надо книжку почитать", а о том, что "надо платье зашивать". Потом последовали стихи о мушке, которые кончались словами о том, что "надо руки умывать". Наконец были прочитаны стихи о том, что "надо полик подметать". В это время Тюбик окончил портрет Синеглазки. Все столпились вокруг и наперебой стали выражать свои восторги: -- Чудесно! Прелестно! Очаровательно! -- Миленький, вы не можете нарисовать меня также в синем платье? -- обратилась Самоцветик к Тюбику. ~ Как же в синем, когда вы в зеленом? -- спросил, недоумевая, Тюбик. -- Ну, миленький, вам ведь все равно. Платье зеленое, а вы рисуйте синее. Я бы надела синее платье, если бы знала, что Синеглазка так хорошо получится в синем. -- Ладно, -- согласился Тюбик. -- И глаза мне, пожалуйста, сделайте голубые. -- У вас ведь карие глаза, -- возразил Тюбик. -- Ну, миленький, что вам стоит! Если вы можете вместо зеленого платья сделать синее, то почему вместо карих глаз нельзя сделать голубые? -- Тут есть разница, -- ответил Тюбик. -- Если вы захотите, то можете надеть синее платье, но глаза вы при всем желании не вставите себе голубые. -- Ах, так! Ну, тогда, пожалуйста, делайте карие глаза, но нарисуйте их побольше. -- У вас и так очень большие глаза. -- Ну, чуточку! Мне хочется, чтобы были еще больше. И ресницы сделайте подлиннее. -- Ладно. -- И волосы сделайте золотистые. У меня ведь почти золотистые волосы! -- молящим голосом просила Самоцветик. -- Это можно, -- согласился Тюбик. Он принялся рисовать поэтессу, а она беспрестанно вскакивала, подбегала к портрету и кричала: -- Глаза чуточку побольше! Еще, еще, еще! Ресницы прибавьте! Рот чуточку меньше... Еще, еще! Кончилось тем, что глаза на портрете получились огромные, каких и не бывает, ротик -- с булавочную головку, волосы -- словно из чистого золота, и весь портрет имел очень отдаленное сходство. Но поэтессе он очень понравился, и она говорила, что лучше портрета ей и даром не надо. Бережно держа в руках свой портрет, Самоцветик сошла вниз, и ее моментально окружили малышки. Все говорили, что ее портрет по красоте гораздо лучше портретов Снежинки и Синеглазки, но по сходству он значительно хуже их. -- Глупенькие, -- сказала им Самоцветик. -- Для вас что важнее -- красота или сходство? -- Конечно, красота! -- ответили все. В это время в комнату, запыхавшись, прибежали Ласточка и Кисонька. -- Ах, какое несчастье! -- закричали они. -- Ах, мы падаем в обморок! -- Что случилось? -- испугались все. -- Мы сегодня пошли в больницу... -- начала рассказывать Ласточка. -- ...чтоб отвести на квартиру малышей, которых должны были выписать, -- подхватила Кисонька. -- ...но Медуница сказала, что малыши уже выписались, -- перебила Ласточка. -- ...тогда мы стали просить, чтобы нам дали других малышей, -- снова подхватила Кисонька и заговорила быстро, чтобы Ласточка не перебила: -- Тогда Медуница дала нам Авоську и Торопыжку, мы повели их по улице, а они убежали от нас и залезли на дерево. -- Они боятся, что мы будем воспитывать их, понимаете? -- поспешно вставила Ласточка и засмеялась. -- Очень нам нужно таких воспитывать! -- скорчила презрительную гримасу Кисонька. -- Где же они теперь? -- спросила Синеглазка. -- Остались на дереве, -- сказала Ласточка. -- Они еще яблоки начнут рвать!.. -- Ну-ка, пойдем посмотрим, -- предложила Снежинка. Авоська и Торопыжка сидели на ветке яблони и на самом деле пытались сорвать яблоко. Они крутили его, стараясь обломить черенок. Вдруг они увидели на улице группу малышек, которые остановились в отдалении и с любопытством поглядывали на них. Заметив со стороны малышек такое внимание, Авоська и Торопыжка с удвоенной силой стали откручивать яблоко. Авоська даже принялся грызть черенок зубами. -- У, ни одного яблока еще не сорвали! -- послышался голос внизу. Авоська и Торопыжка глянули вниз и увидели синеглазую малышку, которая, посмеиваясь, глядела на них. -- А ты молчи, синеглазая! -- проворчал Авоська. -- Думаешь, их легко рвать? -- А если вам дать пилу, легче будет? -- Сказала! Ты нам дай только пилу!.. -- ответил Торопыжка. Синеглазка сбегала в соседний дом и принесла Торопыжке пилу. Через минуту черенок был перепилен и яблоко полетело вниз. -- Ну-ка, малышки, давайте убирать яблоки! -- закричала Синеглазка. -- Малыши решили помочь нам. Несколько малышек подбежали к лежавшему на земле яблоку и, толкая его перед собой, покатили к ближайшему двору. В Зеленом городе под каждым домом имелся подвал для хранения фруктов и овощей. Подкатив яблоко к дому, малышки открыли дверь, которая была сделана вровень с землей, и вкатили в эту дверь яблоко. За дверью были мостки из досок, по которым яблоко само собой покатилось в подвал. Сделав это, малышки побежали назад, а навстречу им другие малышки катили новое яблоко. Работа закипела. Прибежала Стрекоза. Она раздобыла где-то пилу, надела вместо платья шаровары, которые надевала для игры в волейбол, и тоже полезла на дерево. Увидев в руках у нее пилу, Авоська сказал: -- Эй, ты! Ну-ка дай сюда пилку. Ты не умеешь. -- Один ты умеешь! -- задорно ответила Стрекоза. Она уселась на ветке и, закусив губу, принялась перепиливать черенок яблока. Авоська с завистью поглядывал на нее, потом сказал: -- Давай вместе работать: сначала ты попили, а я отдохну, потом я попилю -- ты отдыхать будешь. -- Ладно, -- согласилась Стрекоза. В это время прибежали малышки из того дома, где был гараж, и сейчас же разнеслась весть об исчезновении Винтика и Шпунтика. Малышки рассказывали о том, что Винтик и Шпунтик ушли рано утром в Змеевку и до сих пор не вернулись. -- Вот видите, -- затараторила Ласточка, -- я ведь говорила! Скоро все малыши убегут в Змеевку. Они не захотят в нашем городе жить. -- Ну и пусть бегут, -- сказала Синеглазка. -- Мы никого насильно держать не станем. Разговоров о коварстве Винтика и Шпунтика хватило до самого вечера. Ласточка и Кисонька, казалось, даже были довольны, что они исчезли, и злорадно посмеивались. Когда надежда на возвращение Винтика и Шпунтика совсем пропала, в конце улицы показалась машина. Она с шипением и треском прокатилась по улице. Малышки бросили работу и помчались за ней. Кисонька и Ласточка бежали впереди всех и кричали: -- Винтик и Шпунтик вернулись! Винтик и Шпунтик вернулись! -- Потом они остановились и сказали: -- Тише! Не надо бежать за машиной. Мы можем показать малышам плохой пример. Когда малышки подошли к гаражу, то увидели, что, кроме Винтика и Шпунтика, приехал Бублик. -- А это кто? -- сказала возмущенно Кисонька. -- Это, кажется, змеевский Бублик? Вы зачем, Бублик, приехали? Мы вас не приглашали. -- Подумаешь! -- ответил Бублик. -- Очень мне нужно ваше приглашение! -- Вот вам и "подумаешь"! -- сказала Ласточка. -- Мы к вам не ходим, и вы не ходите к нам. -- А вы ходите. Чего там! Мы ведь не гоним вас. -- Как так не гоните? Сами пригласили на елку, а потом давай снежками бросаться! -- Что ж тут такого? Мы просто хотели поиграть с вами в снежки. Вам тоже надо было бросать в нас снежками. -- Вы должны были понимать, что малышки не любят руками снег брать. -- Ну, ошиблись маленечко, -- пожал Бублик плечами. -- Недоучли, что вы распустите нюни и обидитесь на всю жизнь. -- Нет, это вы обиделись на всю жизнь! Зачем к нам Гвоздика подослали? Знаете небось, чего он здесь натворил? -- За Гвоздика мы не отвечаем, -- ответил Бублик. -- Он и у нас невесть что вытворяет. Мы с ним бьемся -- никак перевоспитать не можем. Мы его к вам не подсылали. Он у вас тут по собственной инициативе работал. -- "Работал"! -- фыркнула Кисонька. -- Он это называет работой! Нет, теперь мы не водимся с вами. Мы в вас не нуждаемся. У нас теперь свои малыши есть. -- Ну и я не вожусь с вами. Мне на вас -- тьфу! Я просто привез Винтика и Шпунтика, а теперь сяду в машину и уеду обратно. Бублик рассердился и отошел в сторону. Но он не уехал. Увидев, что Винтик и Шпунтик начали починять машину, он принялся им помогать. Такой уж компанейский характер у каждого шофера. Если шофер увидит, что кто-нибудь починяет машину, он обязательно подойдет и тоже начнет что-нибудь ковырять, подвинчивать болт или гайку, или просто станет давать советы. Втроем они провозились до поздней ночи, но все-таки не успели починить машину, так как ремонт требовался очень большой. На следующее утро Синеглазка пришла в больницу и рассказала Медунице, что выписанные малыши не дерутся на улицах, а, наоборот, ведут себя примерно и даже помогают малышкам убирать яблоки. Медуница сказала: -- Это хорошо, что вы нашли малышам подходящее занятие. Я попрошу вас включить в работу Небоську и Растеряйку, которые выписываются сегодня. -- Нельзя ли выписать еще кого-нибудь, -- попросила Синеглазка. -- Жалко держать малышей взаперти, когда для них есть такая интересная работа. -- Я ведь вчера выписала вне очереди Авоську и Торопыжку, -- ответила Медуница. -- Разве вам мало? -- Мало. -- Ну что ж, можно выписать Молчуна. Он очень смирный и не надоедал мне никакими просьбами. -- А еще кого? Медуница надела очки и заглянула в список. -- Можно выписать Пончика и Сиропчика. Они тоже смирные. Хотя, признаться по правде. Пончика не следовало бы выписывать за то, что он ест много сладкого. Мне еще не удалось отучить его от этой дурной привычки. И главное, если бы он только ел! Но он набивает себе все карманы сладостями и даже под подушку прячет. Ну ничего, может быть, на свежем воздухе его аппетит поуменьшится. А Сиропчика тоже следовало бы подержать здесь в наказание за то, что пьет слишком много газированной воды с сиропом. Однако придется их выписать -- за то, что они были со мной вежливы. Медуница снова стала просматривать список. -- Пульку еще рано выписывать, -- сказала она, -- у него еще не зажила нога. Пулька у нас настоящий больной. -- А Ворчуна? -- спросила Синеглазка. -- Нет, нет, -- воскликнула Медуница. -- Этот Ворчун такой неприятный субъект! Он вечно ворчит, вечно чем-нибудь недоволен. Он, знаете ли, всем на нервы действует. Пусть сидит здесь -- за то, что такой несообразный, хотя, признаться по совести, я бы с удовольствием избавилась от него и от этого несносного Пилюлькина, который неизвестно с какой стати считает себя врачом и постоянно пытается доказать мне, что у меня неправильные методы лечения. Это у меня-то! Вы подумайте! -- Так выпишите их обоих, чтоб не надоедали вам, -- предложила Синеглазка. -- Ах, что вы! Ни за что на свете! Вы знаете, дорогая, что сказал мне недавно этот гадкий Пилюлькин? Он сказал, что я больных не вылечиваю, а, наоборот, здоровых могу сделать больными. Какое невежество! Нет, я его продержу здесь точно до положенного срока. Раньше он отсюда не выйдет. И Ворчун тоже. Таким образом, Синеглазка добилась, чтобы, кроме Небоськи и Растеряйки, из больницы выписали Молчуна, Пончика и Сиропчика. В больнице остались Пулька, Ворчун и Пилюлькин. Пулька молча терпел такую несправедливость, так как нога у него все еще болела, но Ворчун и Пилюлькин готовы были рвать на себе волосы от досады и сказали, что если к вечеру их не выпишут, то они устроят побег. Винтик, Шпунтик и Бублик проснулись ни свет ни заря и снова принялись за починку автомобиля. Солнце было уже высоко, когда машина наконец зафыркала и мотор начал работать. Трое друзей решили устроить пробную поездку. Поколесив вокруг дома и подняв тучу пыли, они выехали за ворота и помчались по улице. Скоро они увидели малышек, которые занимались уборкой фруктов. На яблоне сидели Торопыжка, Растеряйка и Авоська с Небоськой. Рядом на груше трудились Гусля, Молчун и Стрекоза. Малышки старательно катали во всех направлениях яблоки. Незнайка бегал среди работающих и с упоением командовал: -- Пять душ туда, пять душ сюда! Хватайте это яблоко, катите его! Осади назад, чтоб вы лопнули, -- здесь сейчас упадет груша! А вы там, сверху, предупреждайте! Ррразойдись, а то я за себя не отвечаю! Все это можно было делать без шума, но Незнайке казалось, что если он перестанет шуметь, то вся работа остановится. Сиропчик и Пончик тоже трудились. Они катили грушу, но груша не хотела катиться туда, куда нужно, а катилась, куда вовсе не нужно. Каждый знает, что форма у груши совсем не такая, как у яблока, и если ее толкать, то она будет кататься на одном месте, по кругу. К тому же груша была очень мягкая. При падении с дерева она примялась, а Сиропчик и Пончик, катая, совсем истолкли ей бока. В результате они с ног до головы измазались сладким соком и все время облизывали руки. -- А вы что там с грушей вертитесь на одном месте? Всю грушу измяли! -- кричал на них Незнайка. -- Или вы, может быть, решили из нее сироп добывать? Я вам покажу С1фоп! Остановив автомобиль, Винтик и Шпунтик смотрели на эту картину. -- Эй, Незнайка! -- закричал Винтик. -- А почему у вас механизации нет? -- Да ну вас! -- отмахнулся Незнайка. -- Тут от яблок некуда деваться, а им еще механизацию подавай!.. Где я вам возьму механизацию? -- А вот одна машина уже есть, -- ответил Бублик. -- Разве машина -- механизация? -- Конечно, механизация. Будем яблоки и груши на машине возить. -- Есть! -- воскликнул Незнайка. -- Придумал! Ну-ка, подъезжайте под дерево -- мы сейчас сбросим яблоко прямо в машину. -- Постой, так нельзя, -- сказал Винтик. -- Если яблоки сбрасывать в машину прямо с дерева, то и яблоки перебьешь и машину сломаешь. -- Что же, по-твоему, на руках яблоки с дерева таскать? -- Зачем на руках? На веревке будем спускать. -- Есть!.. -- закричал Незнайка. -- Ну-ка, малышки, тащите сюда веревку! Малышки быстро принесли веревку. Незнайка взял ее и принялся вертеть в руках. Он не знал, как обращаться с веревкой, и с недоумением смотрел на нее. Потом он сделал вид, будто до чего-то додумался, протянул веревку Винтику и сказал: -- Ну-ка, действуй. Винтик перекинул веревку через ветку яблони и велел Торопыжке привязать верхний конец веревки к черенку яблока. Другой конец велел держать нескольким малышкам. -- Теперь пили! -- крикнул он Торопыжке. Через несколько минут черенок был перепилен и яблоко повисло на веревке. Винтик велел Бублику подогнать машину прямо под висящее яблоко. Малышки начали постепенно отпускать веревку. Яблоко опустилось прямо в кузов машины. Веревку отвязали, и машина повезла яблоко к дому. -- Сейчас мы пригоним вторую машину, -- сказал Бублик. Они сели на машину и умчались к гаражу, где остался автомобиль Бублика. Через несколько минут они вернулись с двумя машинами. Одна машина стала возить яблоки, другая -- груши. -- Видали чудеса механизации? -- хвастливо говорил Незнайка. -- Вам, малышкам, небось такое и во сне не снилось! Механизация значительно облегчила труд, и работа пошла быстрее. Обе машины шмыгали туда и сюда, развозя по подвалам фрукты. Яблоки и груши возили по одной штучке, а сливы -- сразу по пять. Благодаря механизации многие малышки освободились от работы, но вместо того, чтобы сидеть сложа руки, они устроили на улице две палатки. В одну палатку принесли газированной воды с сиропом, в другую наносили пирогов, всяких коржиков, кренделей и конфет. Теперь каждый из работавших мог закусить или попить водички в свободную минутку. Пончик сейчас же принялся осаждать палатку с пирогами и конфетами, а Сиропчик напал на газированную воду с сиропом. Обоих невозможно было отогнать от палаток. Вдруг произошло неожиданное происшествие. Вдали послышались чьи-то пронзительные крики, и все работавшие увидели бегущего в конце улицы доктора Пилюлькина. За ним гнался весь обслуживающий персонал больницы во главе с Медуницей. Пилюлькин был совсем почти голый, то есть на нем были только пенсне и короткие трусики. Подбежав к дереву, он быстро вскарабкался по стволу вверх. -- Вы зачем убежали, больной? -- кричала Медуница, подбегая к дереву. -- Я уже не больной, -- ответил Пилюлькин, стараясь забраться как можно выше. -- Как -- не больной? Мы вас еще не выписали! -- говорила Медуница, задыхаясь от быстрого бега. -- А я сам выписался, -- усмехнулся Пилюлькин и показал Медунице язык. -- Ах вы дерзкий! Все равно мы не отдадим вашу одежду. -- Не надо, -- ответил Пилюлькин, посмеиваясь. -- Вы простудитесь и заболеете. -- Хоть заболею, а к вам не вернусь. -- Стыдно! -- воскликнула Медуница. -- Вы сами доктор, а не уважаете медицину. Она повернулась и, гордо подняв голову, удалилась. За ней поплелся весь обслуживающий персонал. Пилюлькин увидел, что опасность больше не угрожает, и слез дерева. Малышки окружили его толпой и с сочувствием спрашивали: -- Вам холодно? Вы простудитесь! Хотите, мы принесем вам одежду? -- Тащите, -- согласился Пилюлькин. Пушинка сбегала домой и принесла зелененький сарафанчик в полосочку. -- Что это? -- удивился Пилюлькин. -- Я не хочу надевать сарафанчик! Все будут принимать меня за малышку. -- Ну и что ж тут такого? Разве плохо быть малышкой? -- Плохо. -- Почему? Значит, по-вашему, мы плохие? -- Нет, вы хорошие... -- замялся Пилюлькин, -- но малыши лучше. -- Чем же они лучше, скажите, пожалуйста? -- Конечно, лучше. У нас есть Гусля. Знаете, какой он музыкант? Вы не слышали, как он играет на флейте! -- Слышали. А у нас многие малышки играют на арфах. -- А у нас есть Тюбик. Вы бы посмотрели, какие он рисует портреты! -- Мы видели. Но у вас один Тюбик, а у нас каждая малышка может рисовать и даже вышивать разноцветными нитками. Вот вы бы смогли вышить такую красную белочку, как у меня на переднике? -- спросила Белочка. -- Не мог бы, -- признался Пилюлькин. -- Вот видите, а у нас все смогут -- хотите белочку, хотите зайчика. -- Ну ладно! -- махнул Пилюлькин рукой и принялся напяливать на себя сарафанчик. Надев его, он стал поднимать руки и задирать ноги, оглядывая себя с разных сторон. Увидев Пилюлькина в таком необычном наряде, Незнайка фыркнул. За ним засмеялись остальные малыши. -- Как вам не стыдно! -- возмутилась Кисонька. -- Ничего смешного тут нет. Но смех не умолкал. Оглядевшись по сторонам и увидев вокруг только смеющиеся физиономии, Пилюлькин принялся стаскивать с себя сарафан. -- Ну, зачем вы?.. -- уговаривали его малышки. -- Не надо! -- решительно заявил Пилюлькин. -- Мне скоро принесут мою одежду. -- Медуница не отдаст. Она у нас строгая. В ответ на это Пилюлькин только таинственно улыбнулся. Когда Медуница и весь обслуживающий персонал вернулись в больницу, то сразу же обнаружили исчезновение Ворчуна. Они бросились в кладовую, и тут же была обнаружена пропажа двух комплектов одежды. В кладовой осталась только одежда Бульки. Таким образом выяснился план побега, который был задуман Ворчуном и доктором Пилюлькиным. По этому плану доктор Пилюлькин должен был бежать в голом виде через окно. Злоумышленники рассчитывали, что весь персонал больницы бросится за ним в погоню, -- тогда Ворчун свободно проникнет в кладовую и похитит одежду, как свою, так и Пилюлькина. План оправдался во всех деталях. Медуница еще долго разыскивала Ворчуна с похищенной им одеждой, и, пока шли поиски, Ворчун сидел, притаившись, в зарослях лопуха. Хотя сидение в лопухах не такое уж веселое дело, но Ворчун был вне себя от радости, что вырвался на свободу. Он с наслаждением глядел на прозрачное синее небо, на свежую зеленую травку. На лице его даже появилась улыбка. Он дал сам себе клятву никогда в жизни не ворчать больше и быть довольным всем на свете, если только не попадет снова в больницу. Наконец Ворчун увидел, что Медуница скрылась в больнице. Тогда он потихоньку вылез из своей засады, разыскал Пилюлькина и отдал ему одежду. -- Получай свою одежду, товарищ по несчастью, -- сказал Ворчун, протягивая Пилюлькину узелок, который был у него в руках. Пилюлькин бросился обнимать своего приятеля. Они оба очень сдружились, пока находились в больнице. Пилюлькин быстро оделся. Растеряйка, Авоська, Винтик и другие малыши окружили Ворчуна и стали поздравлять его с благополучным возвращением из больницы. Все были удивлены его веселым видом. -- Первый раз вижу, чтобы Ворчун улыбался! -- сказал Пончик. Малышки тоже стояли вокруг и с любопытством разглядывали Ворчуна. -- Как ваше имя? -- спросила Пушинка. -- Ворчун. -- Вы шутите! -- Да провались я! Почему вы так думаете? -- У вас такое доброе, приветливое лицо. Вам не подходит такое имя. У Ворчуна рот разъехался чуть ли не до ушей. -- Это я не подхожу к своему имени, -- сострил он. -- Хотите на дерево залезть? -- предложила ему Кисонька. -- А можно? -- Отчего же нельзя? Мы принесем вам пилу, будете работать вместе со всеми. -- И мне тоже пилу, -- попросил доктор Пилюлькин. -- Вы этого не заслужили, потому что презираете малышек, но мы вас прощаем, -- сказала Кисонька. Малышки принесли еще две пилы, и Ворчун с доктором Пилюлькиным тоже включились в работу. Ворчун говорил, что лазить по деревьям гораздо приятнее, чем сидеть взаперти у Медуницы. -- И притом гораздо полезнее, -- добавил доктор Пилюлькин. Он считал, что вверху воздух гораздо чище и богаче кислородом, чем внизу. Поэтому Ворчун и Пилюлькин работали на самой верхушке дерева. На другой день работа по уборке яблок и груш продолжалась. На улицах города появилась третья машина -- восьмиколесный паровой автомобиль Шурупчика. Дело в том, что в городе Змеевке было замечено исчезновение Бублика. Жители знали, что он повез на своей машине Винтика и Шпунтика в Зеленый город. Но так как Бублик не вернулся из этой поездки, то все стали просить Шурупчика съездить и разузнать, не произошло ли какого-нибудь несчастного случая. Шурупчик приехал в Зеленый город, и, когда увидел, что Бублик работает со своей машиной на уборке фруктов, он не выдержал и тоже включился в работу. Жители Змеевки прождали его до вечера, но он не вернулся даже на следующий день. По городу стали распространяться самые невероятные слухи. Одни говорили, что на дороге к Зеленому городу поселилась баба Яга -- костяная нога, которая поедает всех, кого увидит. Другие говорили, что это не баба Яга, а Кащей Бессмертный. Третьи спорили и доказывали, что кащеев бессмертных не бывает, а это трехголовый дракон, и поселился он не на дороге, а в самом Зеленом городе. Каждый день этот дракон съедает по одной малышке, а когда в городе появляется малыш, то съедает малыша, потому что малыши лучше малышек. После того как появилась басня про этого трехголового дракона, никто из змеевских жителей не отваживался отправиться в город к малышкам и разузнать, что там делается. Каждый считал, что гораздо благоразумнее сидеть дома. Однако в скором времени нашелся смельчак, который сказал, что пойдет и все выяснит. Это был небезызвестный Гвоздик, о котором уже говорилось в этой правдивой истории. Жители знали, что Гвоздик -- бесшабашная голова и на самом деле может отправиться прямо в пасть к ненасытному дракону. Все стали уговаривать его, чтобы он не ходил, но Гвоздик и слушать не хотел. Он сказал, что очень виноват перед малышками и теперь его мучит совесть. Поэтому он хочет загладить свою вину -- пойдет к ним в город и плюнет этому дракону прямо на хвост, после чего дракон якобы подохнет и прекратит свои безобразия. Откуда взял Гвоздик, что драконы от этого подыхают, -- неизвестно. Гвоздик ушел. Некоторые жители очень жалели его и заранее оплакивали. Другие говорили, что жалеть о нем особенно нечего, так как без него одним хулиганом станет меньше и в городе будет потише. -- Но мы ведь сами виноваты, что не перевоспитали его, -- говорили первые. -- Перевоспитаешь такого! -- отвечали вторые. -- Его перевоспитает одна лишь могила. Из этого разговора видно, что первые были те, которым Гвоздик еще не успел насолить как следует; вторые же были из тех, которым он насолил изрядно. Гвоздик, как и следовало ожидать, не вернулся, и тогда все в городе поверили слухам о драконе, о котором стали рассказывать самые сверхъестественные небылицы. Каждый из рассказывающих прибавлял этому дракону по одной голове, так что он постепенно из трехголового превратился в стоголового. Конечно, все это были выдумки. Некоторые, самые умные читатели, уже, наверное, догадались сами, почему не вернулся Гвоздик, а тем, которые еще не догадались, можно сообщить, что Гвоздик вовсе не был проглочен драконом, так как дракон никого не глотал, да и дракона-то никакого не было. Гвоздик просто увлекся работой. У него тоже появилось желание забраться на дерево и поработать пилой. Ведь это так интересно и к тому же опасно. Какой же малыш отступит перед опасностью? В эти дни один только Тюбик сидел дома и писал портреты. Каждой малышке хотелось иметь портрет, и они совершенно замучили его своими требованиями. Всем обязательно хотелось быть самыми красивыми. И напрасно Тюбик доказывал, что каждый красив по-своему и что даже маленькие глаза могут быть тоже красивыми. Нет! Все малышки требовали, чтобы глаза обязательно были большие, ресницы длинные, брови дугой, рот маленький. В конце концов Тюбик перестал спорить и рисовал так, как от него требовали. Это было значительно удобнее, так как не вызывало никаких лишних пререканий, и к тому же Тюбик заметил, что может провести рационализацию в портретном деле. Поскольку всем требовалось одно и то же, Тюбик решил сделать так называемый трафарет. Взяв кусок плотной бумаги, он прорезал в ней пару больших глаз, длинные, изогнутые дугой брови, прямой, очень изящный носик, маленькие губки, подбородочек с ямочкой, по бокам парочку небольших, аккуратных ушей. Сверху вырезал пышную прическу, снизу -- тонкую шейку и две ручки с длинными пальчиками. Изготовив такой трафарет, он приступил к заготовке шаблонов. Что такое шаблон, сейчас каждому станет ясно. Приложив трафарет к куску бумаги, Тюбик мазал красной краской то место, где в трафарете были прорезаны губы. На бумаге сразу получался рисунок губ. После этого он прокрашивал телесной краской нос, уши, руки, потом темные или светлые волосы, карие или голубые глаза. Таким образом получались шаблоны. Этих шаблонов Тюбик наделал несколько штук. Если у малышки были голубые глаза и светлые волосы, он брал шаблон с голубыми глазами и светлыми волосами, добавлял немножечко сходства, и портрет был готов. Если же у малышки были волосы и глаза темные, то у Тюбика и на этот случай имелся шаблон. Таких шаблонных портретов Тюбик нарисовал множество. Это усовершенствование очень ускоряло работу. К тому же Тюбик сообразил, что по трафарету, изготовленному рукой опытного мастера, каждый коротышка может заготовлять шаблоны, и привлек к этому делу Авоську. Авоська с успехом закрашивал по трафарету шаблоны нужными красками, и шаблоны получались ничем не хуже тех, которые были изготовлены рукой самого Тюбика. Такое разделение труда между Тюбиком и Авоськой еще больше ускоряло работу, что имело огромный смысл, так как количество желающих заказать портрет не уменьшалось, а с каждым днем увеличивалось. Авоська очень гордился своей новой должностью. Про Тюбика и про себя он говорил с гордостью: "Мы -- художники". Но сам Тюбик не был доволен своей работой и называл ее почему-то халтурой. Он говорил, что из всех портретов, которые он нарисовал в Зеленом городе, настоящими произведениями искусства могут считаться только портреты Снежинки и Синеглазки, остальные годятся лишь на то, чтобы покрывать ими горшки и кастрюли. Этого мнения не разделяли, впрочем, обладательницы портретов. Всем нравилось, что они получились красивыми, а сходство, говорили они, -- это дело десятое. На все можно смотреть по-разному. После бегства Ворчуна и Пилюлькина весь обслуживающий персонал больницы был занят лечением единственного больного -- Пульки, который, видя со стороны всех такое внимание к своей особе, совсем избаловался. То он требовал, чтобы ему на обед варили суп из конфет и кашу из мармелада; то заказывал котлеты из земляники с грибным соусом, хотя каждому известно, что таких котлет не бывает; то приказывал принести яблочное пюре, а когда приносили яблочное пюре, он говорил, что просил грушевого квасу; когда же приносили квас, он говорил, что квас воняет луком, или еще что-нибудь выдумывал. Все нянечки сбились с ног, исполняя его капризы. Они говорили, что у них спокон веку такого больного не было, что это сущее наказание, а не больной, и чтобы он выздоравливал уж поскорее, что ли. Каждое утро он посылал одну из нянечек искать по городу свою собаку Бульку. Когда нянечка, устав шататься по городу, возвращалась в больницу в надежде, что он уже забыл о своей собаке, Пулька обязательно спрашивал: -- Ну, нашла? -- Да ее нет нигде. -- Так ты, должно быть, и не искала! -- Да вот честное слово, все улицы исходила! -- А почему я не слышал, как ты звала? Иди-ка снова ищи! Бедная нянечка выходила за ворота и, не зная, куда податься, время от времени кричала: -- Булька! Булька! Чтоб ты пропал! Она знала, что ее крики делу не помогут, но выполняла требования Пульки, так как это, по ее мнению, успокаивало больного. Другую нянечку Пулька посылал наблюдать, что делают остальные малыши, и докладывать ему по три раза в день: утром, в обед и вечером. Третью нянечку он заставлял рассказывать ему с утра до вечера сказки, и, если сказки были неинтересные, он прогонял ее и требовал, чтобы прислали другую нянечку, которая знает сказки получше. Он страшно сердился, если никто из товарищей не приходил навестить его. Когда же кто-нибудь приходил, он прогонял его и говорил, что ему мешают слушать сказки. Медуница видела, что характер больного день ото дня портится, и говорила, что он сделался в двадцать раз хуже Ворчуна и Пилюлькина, вместе взятых. Помочь больному могла только выписка из больницы, но нога у него все еще болела. К тому же Пулька сам себе повредил. Однажды, проснувшись утром, он почувствовал, что нога не болит. Вскочив с постели, он побежал по палате, но не пробежал и десяти шагов, как нога у него подвернулась, и он упал. Беднягу перенесли на руках в постель. Сразу появилась опухоль, а к вечеру подскочила температура. Медуница просидела целую ночь у его постели, не смыкая глаз. Благодаря ее стараниям опухоль опала, но лечение ноги из-за этого случая затянулось. Наконец больному разрешили на короткое время вставать с постели. Опираясь на костыль и держась рукой за стены, Пулька потихоньку передвигался по палате и постепенно учился ходить. Потом ему разрешили на часок выходить во двор и гулять в сопровождении нянечки вокруг больницы. От этих прогулок характер больного улучшился, он стал менее раздражительным, но все же, когда приходил срок возвращаться в палату, Пулька выходил из себя, кричал: "Не пойду!" -- и махал на нянечку костылем. Приходилось больного хватать в охапку и насильно укладывать в постель. В результате таких решительных мер лечение пошло успешно, и скоро Пульке было объявлено, что через день его выпишут из больницы. Малыши и малышки с радостью услышали эту добрую весть. В назначенный день все население собралось у входа в больницу. Все приветствовали выздоровевшего больного, дарили ему цветы, а он говорил: -- Вот мы и все в сборе! Не хватает только Знайки да моего Бульки. -- Ну ничего, -- утешали его малышки, -- может быть, и Знайка ваш найдется и Булька отыщется. -- Как же они сами найдутся? -- отвечал Пулька. -- Их надо искать. -- Да, -- сказал Незнайка, -- придется искать этого глупенького Знайку, а то пропадет без нас где-нибудь. -- Почему же он глупенький? -- возразил доктор Пилюлькин. -- Конечно, глупенький, и еще трусишка вдобавок, -- ответил Незнайка. -- И вовсе он нетрусишка... -- начал было Ворчун. Но Незнайка его перебил: -- А ты молчи! Кто у нас главный, ты или я? Или, может быть, ты снова хочешь в больницу? Услыхав про больницу. Ворчун замолчал. Снежинка сказала: -- Мы назначим на воскресенье бал по случаю выздоровления всех больных, а потом вы можете отправляться на поиски своего глупенького Знайки. А когда вы его найдете, мы устроим еще один бал. Это даже замечательно будет. -- Чудно! Чудно! -- обрадовались все. Неизвестно, чему больше обрадовались: то ли возможности найти Знайку, то ли возможности устроить по этому поводу еще один бал. Этот вопрос остался невыясненным. Работа по уборке фруктов была окончена. Все подвалы были наполнены доверху, а на деревьях осталось еще много яблок, груш и слив. Решено было подарить их змеевским малышам. Все принялись за работу по подготовке к балу. Часть населения расчищала заросшую травой круглую танцевальную площадку, другая часть устраивала вокруг площадки красивую ограду. Торопыжка, Молчун и Гвоздик, вооружившись топорами, принялись сооружать рядом с площадкой двухэтажную беседку для оркестра. Другие малыши строили палатки для газированной воды, мороженого и прочих сластей. Вся эта работа велась под музыку, так как Гусля отобрал десять самых лучших арфисток и организовал оркестр. Они тут же принялись делать репетиции. Удивительнее всего было то, что Гвоздик работал с увлечением. Он выполнял все, что ему поручали, и не вытворял никаких фокусов. Он как будто переродился. -- Как это хорошо с вашей стороны, что вы помогаете нам! -- говорила ему Кисонька. -- А почему не помочь? -- отвечал Гвоздик. -- Уж ежели надо, так я хоть башку расшибу, а сделаю. -- Вы все так старательно делаете, просто приятно смотреть, -- говорила Ласточка. -- Вы, как видно, любите работать. -- Очень люблю, -- признался Гвоздик. -- Я всегда люблю что-нибудь делать. Когда нечего делать -- я не знаю, что делать, и начинаю делать то, чего вовсе не нужно делать. От этого получается одна только чепуха, и за это мне даже бывает влетка. Гвоздик громко шмыгнул носом и провел по нему кулаком. -- Это какая влетка? -- спросила Кисонька. -- Ну, трепанация. -- Что значит трепанация? -- Ну, просто колотят. -- Ах, бедный! -- воскликнула Кисонька. -- А вы лучше не делайте, чего не следует. Лучше к нам приходите. У нас всегда найдется для вас какая-нибудь работа: забор починить, стекло разбитое вставить... -- Хорошо, -- согласился Гвоздик. -- А на бал к нам придете? -- А можно? -- Почему же нельзя? Только умойтесь как следует, хорошенечко причешитесь и приходите. Мы приглашаем вас. -- Хорошо, я приду. Спасибо. Кисоньке очень понравилось, что Гвоздик так вежливо разговаривал и даже сказал спасибо. Она зарделась от удовольствия и, отойдя с Ласточкой в сторону, зашептала: -- Его совсем нетрудно будет воспитывать. -- Его надо почаще хвалить, -- ответила Ласточка. -- Это ему полезно. Всегда, если нашалит, надо поругать, а если сделает хорошо, надо похвалить, тогда он в другой раз будет стараться сделать хорошо, чтобы еще раз похвалили. Кроме того, следует приучить его к хорошим манерам, а то он так неизящно шмыгает своим носом. -- И к тому же у него очень засорена речь, -- подхватила Кисонька. -- Что это за слова: башка, чепуха, влетка! Надо будет поработать над его речью и постепенно отучить от некрасивых слов. А Гвоздик, довольный тем, что его похвалили, еще старательнее стал работать. Каждому ведь нравится, когда его хвалят. После того как Гвоздик не вернулся домой, никто из жителей Змеевки не осмеливался отправиться в Зеленый город. Разнесся слух, что стоголовый дракон скоро прикончит всех малышек, а потом явится в Змеевку и начнет глотать малышей. Время шло, но дракон не появлялся, а вместо него в одно прекрасное утро в Змеевке появился совсем незнакомый малыш. Он рассказывал, что летел на воздушном шаре вместе со своими товарищами и спрыгнул с парашютом, когда шар стал падать. Он приземлился в дремучем лесу и с тех пор скитался по полям, по лесам, разыскивая своих товарищей, которые улетели дальше на воздушном шаре. Некоторые, самые догадливые, читатели уже, наверно, догадались, что этот незнакомый малыш был не кто иной, как Знайка. Вместо того чтобы преспокойно вернуться домой, Знайка решил разыскать своих друзей. Жители Змеевки рассказали Знайке, что в Зеленом городе несколько дней назад появились малыши, которые тоже летели на воздушном шаре и разбились. Двое из них приходили в Змеевку за паяльником, а потом уехали обратно в Зеленый город вместе с шофером Бубликом. Знайка стал расспрашивать об этих двух малышах. Когда ему описали их и сказали, что оба были в кожаных куртках, он сразу догадался, что это были Винтик и Шпунтик. Писатель Смекайло, который тоже был тут со своим бормотографом и слышал этот разговор, подтвердил, что малышей на самом деле звали Винтиком и Шпунтиком. Знайка очень обрадовался. Он сказал, что сейчас же отправится в Зеленый город, и просил показать ему дорогу туда. Услышав это, жители опечалились и сказали, что в Зеленый город ходить нельзя, так как там поселился стоголовый дракон, который пожирает малышек, не говоря уже о малышах. -- Что-то я ни разу в жизни не встречал стоголовых драконов! -- недоверчиво усмехнулся Знайка. -- Что вы! Что вы! -- замахали все на него руками. -- А Бублика нашего кто съел? Уж сколько дней прошло с тех пор, как он повез в Зеленый город Винтика и Шпунтика, да так и не вернулся обратно. -- А Шурупчика кто сожрал? -- спросили другие. -- Он поехал в Зеленый город за Бубликом и тоже не вернулся. А какой прекрасный механик был! Все на свете делать умел. -- А Гвоздика кто слопал? -- спросили третьи. -- Ну, этого хоть и не жаль, потому что, если сказать по правде, дрянь коротышка был, но всетаки должен же был его кто-то съесть! Знайка задумался. Потом сказал: -- В науке ничего не известно о существовании стоголовых драконов. Значит, их нет. Смекайло сказал: -- Но в науке ничего не известно также о том, что драконы не существуют. Значит, они могут существовать. Раз об этом говорят, следовательно, что-то есть. -- Про бабу Ягу тоже говорят, -- ответил Знайка. -- Что же, по-вашему, бабы Яги нет? -- Конечно, нет. -- Бросьте сказки рассказывать! -- Это не сказки. Это баба Яга -- сказки. Знайка твердо решил отправиться в Зеленый город, и, сколько жители ни отговаривали его, он стоял на своем. Нечего делать -- малыши покормили его, потом вывели на окраину города и показали дорогу в Зеленый город. Все считали, что он идет на верную гибель, и со слезами на глазах прощались с ним. В это время вдали на дороге показалось облако пыли. Оно быстро приближалось и становилось больше. Коротышки бросились врассыпную, спрятались по домам и стали выглядывать в окна. Все решили, что это стоголовый дракон уже бежит. Только Знайка не испугался и остался посреди улицы. Скоро все увидели, что к городу приближаются один за другим три автомобиля. Это они подняли пыль на дороге. На первой машине лежало большое краснобокое яблоко, на второй -- спелая груша, на третьей машине помещалось с полдесятка слив. Поравнявшись со Знайкой, машины остановились, и из них вылезли Бублик, Шурупчик и Гвоздик. Увидев это, коротышки выбежали из домов, стали обнимать Бублика и Шурупчика и даже Гвоздика. Все расспрашивали про дракона, а когда услышали, что никакого дракона нет и никогда не было, то страшно удивились. -- Почему же вы пропадали так долго? -- спрашивали все. -- Мы работали на уборке фруктов, -- ответил Гвоздик. Этот ответ вызвал у всех улыбку. -- Остальные, может быть, и работали, а ты-то уж, наверно, все время лазил по заборам да бил стекла! -- с насмешкой сказал Смекайло. -- А вот и нет! -- с обидой ответил Гвоздик. -- Я тоже работал. Я это... как бы это попонятней сказать... перевоспитался, вот! Шурупчик и Бублик подтвердили, что Гвоздик на самом деле перевоспитался, что малышки остались очень довольны его работой и подарили за это жителям Змеевки кучу яблок, груш и слив. Все малыши обрадовались, так как очень любили фрукты. Бублик, узнав о том, что Знайка отправляется в Зеленый город, вызвался отвезти его на своей машине, и скоро они уехали. Жители Змеевки с веселыми лицами ходили по улицам. Все были рады тому, что дракона нет, что Бублик и Шурупчик нашлись, и в особенности тому, что Гвоздик перевоспитался. Некоторые, правда, не верили в это перевоспитание и подозрительно следили за ним, боясь, как бы он опять не начал бить стекла. Через некоторое время Гвоздика увидели на реке. Он сидел на берегу в одних трусиках и стирал свою одежду. -- Для чего это тебе понадобилось вдруг -- одежду стирать? -- спросили его. -- Завтра пойду на бал, -- сказал Гвоздик. -- Для этого мне надо одеться почище и причесаться. -- Разве у малышек будет бал? -- Будет. Бублик и Шурупчик тоже пойдут. Их тоже пригласили. -- Ты хочешь сказать, что и тебя пригласили? -- недоверчиво спросили малыши. -- А то как же! Конечно, пригласили. -- Ну-ну! -- покрутили головами малыши. -- Уж если малышки пригласили его на бал -- значит, он на самом деле перевоспитался. Кто бы подумать мог! Работа по подготовке к балу была в полном разгаре. Беседка для оркестра и палатки вокруг танцевальной площадки уже были построены. Тюбик расписывал беседку самыми затейливыми узорами, а остальные малыши окрашивали палатку во все цвета радуги. Малышки украшали площадку цветами, разноцветными фонариками и флажками. Незнайка носился туда и сюда и распоряжался изо всех сил. Ему казалось, что работа идет очень медленно. Он кричал, суетился и только другим мешал. К счастью, каждый и без него знал, что нужно делать. Кто-то придумал устроить вокруг площадки скамеечки, но не было досок. Незнайка готов был рвать на себе волосы от досады. -- Эх, -- кричал он, -- не могли лишних досок привезти, а теперь все машины уехали в Змеевку! Ну-ка, давайте ломать какую-нибудь палатку. Мы из нее скамеек наделаем. -- Правильно! -- закричал Авоська и уже бросился с топором к ближайшей палатке. -- Что ты! -- сказал Тюбик. -- Строили-строили, красили-красили, а теперь ломать? -- Не твое дело! -- кричал Авоська. -- Скамейки тоже нужны. -- Но нельзя же одно делать, другое ломать! -- А ты чего тут распоряжаешься? -- вмешался Незнайка. -- Кто у нас главный, ты или я? Сказано ломать -- значит, ломать! Неизвестно, до чего бы дошел этот спор, но тут вдали показалась машина. -- Бублик вернулся! -- закричали все радостно. -- Теперь можно будет досок привезти и не нужно палатку ломать. Машина подъехала. Из кабины вылез Бублик. За ним появился еще один коротышка. Все с изумлением смотрели на него. -- Батюшки, да ведь это наш Знайка! -- закричал доктор Пилюлькин. -- Знайка приехал! -- завопил Растеряйка. Малыши моментально окружили Знайку, стали обнимать его, целовать. -- Наконец-то мы тебя нашли! -- говорили они. -- Как это -- вы меня нашли? -- удивился Знайка. -- По-моему, это я вас нашел! -- Да, да, правильно, ты нас нашел, но мы думали, что ты нас совсем покинул! -- Я вас покинул? -- снова удивился Знайка. -- По-моему, это вы меня покинули! -- Ты ведь спрыгнул на парашюте, а мы остались, -- ответил Пончик. -- А зачем вы остались? Я ведь дал команду всем прыгать. Надо было прыгать за мной, потому что шар все равно уже не мог долго лететь, а вы, наверное, струсили, побоялись. -- Да, да, струсили... -- закивали все головами. -- Конечно, струсили! -- сказал Незнайка. -- Побоялись прыгать. Интересно было бы выяснить, кто первый струсил. -- Кто? -- спросил Небоська. -- Ты же первый небось и струсил. -- Я? -- удивился Незнайка. -- Конечно, ты! -- закричали тут все. -- Кто сказал, что не надо прыгать? Разве не ты? -- Ну, я, -- сознался Незнайка. -- А зачем вы меня слушали? -- Правильно! -- усмехнулся Знайка. -- Нашли кого слушать! Будто не знаете, что Незнайка осел? -- Ну вот, -- развел Незнайка руками, -- теперь выходит, что я осел! -- И трусишка, -- добавил Сиропчик. -- Да к тому же еще врунишка, -- подхватил Пончик. -- Это когда я врал? -- удивился Незнайка. -- А кто говорил, что ты шар выдумал? -- спросил Пончик. -- Что ты, что ты! -- замахал Незнайка руками. -- Никакого шара я не выдумывал. Это Знайка выдумал шар. -- А кто говорил, будто ты у нас главный? -- напирал на Незнайку Сиропчик. -- Да какой я главный! Я так просто... Ну, просто совсем ничего, -- оправдывался Незнайка. -- А мы теперь на тебя просто -- тьфу! Теперь у нас Знайка главный! -- продолжал кричать Сиропчик. Малышки, которые слышали весь этот разговор, стали громко смеяться. Они увидели, что Незнайка -- обыкновенный хвастун. Галочка и Кубышка побежали сейчас же рассказывать всем, что Незнайка оказался лгунишкой и что шар выдумал вовсе не он, а Знайка. Синеглазка подошла к Незнайке и с презрением сказала: -- Вы зачем нас обманывали? Мы вам верили -- думали, что вы на самом деле умный, честный и смелый, а вы оказались жалким обманщиком и презренным трусишкой! Она с гордостью отвернулась от Незнайки и подошла к Знайке, вокруг которого уже собралась толпа малышек. Всем было интересно поглядеть на него и послушать, что он рассказывал. -- Скажите, а это правда, что когда летишь на воздушном шаре, то земля внизу кажется величиной с пирог? -- спросила Знайку Белочка. -- Нет, это неправда, -- ответил Знайка. -- Земля очень большая, и, сколько ни поднимайся на воздушном шаре, она кажется еще больше, так как сверху открывается более широкий вид. -- А скажите, пожалуйста, это правда, что облака очень твердые и вам во время полета приходилось рубить их топором? -- спросила Синеглазка. -- Тоже неправда, -- ответил Знайка. -- Облака мягкие, как воздух, потому что они сделаны из тумана, их вовсе не к чему рубить топором. Малышки стали спрашивать Знайку, правда ли, что воздушные шары надуваются паром, правда ли, что воздушный шар может летать вверх ногами, правда ли, что, когда они летели, был мороз в тысячу градусов и одна десятая. Знайка ответил, что все это неправда, и спросил: -- Кто это вам наговорил таких глупостей? -- Это Незнайка, -- ответила Заинька и засмеялась. Все повернулись к Незнайке и громко захохотали. Незнайка покраснел от стыда и готов был провалиться сквозь землю. Он бросился бежать и спрятался в зарослях одуванчиков. "Буду сидеть в одуванчиках, а потом они забудут про эту историю -- и я вылезу", -- решил Незнайка. Знайке очень хотелось осмотреть Зеленый город. Синеглазка, Снежинка и другие малышки пошли с ним, чтоб показать ему все достопримечательности. Знайка внимательно осмотрел мост через реку, потом стал осматривать тростниковый водопровод. Его очень заинтересовало устройство водопровода и фонтанов. Малышки подробно рассказали ему, как устроен водопровод и как нужно делать фонтаны, чтобы вода била вверх, а не вниз. Знайке понравилось, что у малышек всюду был образцовый порядок и абсолютная чистота. Он похвалил их за то, что они даже тротуары на улице застилали половиками. Малышки обрадовались и стали приглашать Знайку в дома, чтобы он посмотрел внутреннее устройство. Внутри было так же хорошо и чисто, как и снаружи. В одном из домов Знайка увидел шкаф с книгами и сказал, что когда вернется домой, то и себе сделает книжный шкаф. -- Разве у вас нет книжного шкафа? -- спросили малышки. -- Нет, -- признался Знайка. -- Где же у вас книги хранятся? Знайка только рукой махнул. Ему стыдно было признаться, что у него книги лежали просто на столе, а то и под столом и даже под кроватью. Знайку, конечно, заинтересовали и арбузы. Малышки рассказали ему про Соломку, и Знайке захотелось познакомиться с ней. Малышки разыскали Соломку и познакомили со Знайкой. Знайка стал расспрашивать ее обо всем, что его интересовало. Соломка рассказала ему о своей работе по выращиванию разных фруктов и овощей. Знайка слушал очень внимательно и даже записывал кое-что в свою записную книжечку. -- Вот это умный малыш, -- говорили малышки. -- Сразу видно, что любит чему-нибудь поучиться. А у Незнайки, конечно, не хватало терпения сидеть в зарослях одуванчиков. Время от времени он вылезал, и вот тут-то ему приходилось туго. Малышки вовсе не обращали на него никакого внимания, будто его и не существовало, но зато малыши просто не давали проходу. -- Незнайка врун! -- кричали они. -- Незнайка хвастун! Незнайка трусишка! "Нет, видно, еще не забыли!" -- с досадой думал Незнайка и бросался обратно в одуванчики. Через некоторое время он опять вылезал, и все повторялось снова. Наконец он сказал: -- Не буду больше вылезать! Надо быть твердым. Буду твердо сидеть здесь хоть до завтрашнего дня. Вылезу, только когда бал начнется. На другой день состоялся бал, которого все с таким нетерпением ждали. Вокруг танцевальной площадки красовались нарядные палатки. Они сверкали яркими красками, словно пряничные избушки. Над площадкой были протянуты веревочки, на которых висели разноцветные фонарики и флажки. Такие же флажки и фонарики висели на всех деревьях вокруг. Каждое дерево было похоже на нарядную новогоднюю елку. На втором этаже беседки, которая была украшена цветами, помещался оркестр из десяти малышек. Каждая малышка играла на арфе. Здесь были совсем маленькие арфы, которые нужно было держать в руках; были арфы побольше, которые держали на коленях; были также большие арфы, которые стояли на полу, а одна арфа была совсем огромная: чтобы играть на ней, нужно было взбираться на лесенку. Вечер еще не наступил, но все уже собрались вокруг площадки и ждали гостей из Змеевки. Первым приехал Гвоздик. Он был в чистенькой рубашке, умытый, причесанный. Правда, один вихор на самой макушке торчал у него кверху вроде петушиного гребешка, но все-таки было видно, что Гвоздик основательно поработал над своей прической. -- Вот теперь вы хороший малыш, -- сказала ему Кисонька. -- Вам, наверно, самому приятно быть таким нарядным и чистеньким. -- Конечно, -- согласился Гвоздик, одергивая на себе рубашку. Вслед за Гвоздиком приехали Шурупчик и Бублик, а за ними стали появляться и другие жители Змеевки. Хотя их никто и не приглашал, но каждый из них говорил, что он приехал поблагодарить малышек за фрукты, и тут же получал приглашение остаться на бал. А Незнайка на самом деле просидел в одуванчиках до начала бала. По правде сказать, он не столько сидел, сколько лежал, то есть, попросту говоря, спал, но, как только увидел, что малыши начинают собираться, он вылез и направился прямо к площадке. Малыши увидели его и стали кричать: -- А, врунишка, и ты пришел! Ну-ка иди расскажи, как ты вверх ногами летал! -- Ну-ка расскажи, как ты облако вместо киселя съел! -- закричал, подскакивая к нему, Пончик. Незнайка страшно обиделся. Он повернулся и пошел куда глаза глядят. Малыши кричали ему что-то вдогонку и смеялись, но он даже не слышал. Не разбирая дороги, он забрел на край города, наткнулся там на забор и набил на лбу шишку. Остановившись, он поднял глаза и увидел на заборе надпись: "Незнайка дурак". -- Ну вот! -- сказал Незнайка. -- Уже про меня начинают писать надписи на заборах. Ему стало так жалко себя, так жалко, что и сказать нельзя! Он прижался к забору лбом, и слезы закапали из его глаз. -- Ах, какой я несчастный! -- говорил он. -- Все теперь смеются надо мной! Все меня презирают! И никто, никто на свете не любит меня! Он долго стоял, прижимаясь к забору лбом, а слезы все лились и никак не могли остановиться. Вдруг он почувствовал, что его кто-то трогает за плечо, и чей-то ласковый голос сказал: -- Не плачьте, Незнайка! Он обернулся и увидел Синеглазку. -- Не надо плакать, -- повторила она. Незнайка отвернулся от нее, вцепился руками в забор и завыл еще громче. Синеглазка молча погладила его по плечу рукой. Незнайка задергал плечом, стараясь сбросить ее руку, и даже ногой задрыгал. -- Ну, не надо, не надо быть таким злым! -- ласково заговорила она. -- Ведь вы добрый, хороший малыш. Вам хотелось казаться лучше, поэтому вы стали хвастаться и обманывать нас. Но теперь ведь вы больше не будете делать так? Не будете? Незнайка молчал. -- Скажите, что не будете. Ведь вы хороший! -- Нет, я плохой! -- Но ведь бывают и хуже. -- Нет, я самый плохой... -- Неправда! Гвоздик был хуже вас. Вы никогда не делали таких пакостей, какие позволял себе Гвоздик, а ведь и он в конце концов исправился. Значит, если вы захотите, то тоже сможете сделаться лучше. Скажите, что больше не будете делать так, и начинайте новую жизнь. О старом больше не будем вспоминать. -- Ну, не буду! -- угрюмо буркнул Незнайка. -- Вот видите, как хорошо! -- обрадовалась Синеглазка. -- Теперь вы постараетесь быть честным, смелым и умным, будете совершать хорошие поступки, и вам не придется больше выдумывать, чтобы казаться лучше. Правда? -- Правда, -- ответил Незнайка. Он грустно взглянул на Синеглазку и улыбнулся сквозь слезы. Синеглазка взяла его за руку: -- Пойдемте туда, где все. Скоро они были у танцевальной площадки. Пончик увидел, что Незнайка возвращается с Синеглазкой, и заорал во все горло: -- Незнайка обманщик! Незнайка осел! -- Расскажи, как ты облако проглотил! -- закричал Сиропчик. -- Стыдно, малыши! -- воскликнула Синеглазка. -- Зачем вы его дразните? -- А зачем он обманывал? -- сказал Пончик. -- Разве он вас обманывал? -- удивилась Синеглазка. -- Он обманывал нас, а вы молчали -- значит, были с ним заодно! -- Вы ничем не лучше его! -- воскликнула Снежинка. -- Вы ведь знали, что он врет да хвастает, и никто не остановил его. Никто не сказал ему, что это нехорошо. Чем же вы лучше? -- Мы и не говорим, что мы лучше, -- пожал Пончик плечами. -- Ну и не дразните его, раз сами не лучше! -- вмешалась в разговор Кисонька. -- Другие на вашем месте давно помогли бы ему исправиться. Пончику и Сиропчику стало стыдно, и они перестали дразнить Незнайку. Ласточка подошла к нему и сказала: -- Бедненький! Вы плакали? Вас задразнили. Малыши такие взбалмошные, но мы не дадим вас в обиду. Мы не позволим никому вас дразнить. -- Она отошла в сторону и зашептала малышкам: -- С ним надо обращаться поласковее. Он провинился и за это наказан, но теперь он раскаялся и будет вести себя хорошо. -- Конечно! -- подхватила Кисонька. -- А дразнить -- это плохо. Он обозлится и начнет вести себя еще хуже. Если же его пожалеть, то он сильнее почувствует свою вину и скорее исправится. Малышки окружили Незнайку и стали его жалеть. Незнайка сказал: -- Я раньше не хотел водиться с малышками и считал, что малыши лучше, а теперь я вижу, что малыши вовсе не лучше. Малыши только и делали, что дразнились, а малышки заступились за меня. Теперь всегда буду с малышками дружить. Тут заиграла музыка, и все бросились танцевать. Торопыжка закружился с черноволосой Галочкой, Знайка танцевал со Снежинкой, Ворчун -- с Ласточкой. И -- кто бы мог подумать! -- доктор Пилюлькин танцевал с Медуницей. Да, да! Медуница тоже пришла на бал. Вместо белого халата, в котором все привыкли видеть ее, она надела красивое платье с цветочками и совсем не была похожа на ту строгую Медуницу, которая так властно распоряжалась у себя в больнице. Она кружилась в танце, положив свою руку на плечо Пилюлькину, и, улыбаясь, говорила ему: -- Сознайтесь все-таки, что наш метод лечения гораздо лучше вашего. Разные ссадины, раны, царапины, синяки, чирьи и даже нарывы следует мазать медом. Мед -- очень хорошее дезинфицирующее средство и предохраняет от нагноения. -- Не могу с вами согласиться, -- спорил доктор Пилюлькин. -- Все раны, царапины, ссадины следует мазать йодом. Йод тоже очень хорошее дезинфицирующее средство и предохраняет от нагноения. -- Но согласитесь все-таки, что ваш йод обжигает кожу, в то время как лечение медом проходит совершенно безболезненно. -- Могу согласиться, что лечение медом может оказаться подходящим только для малышек, но для малышей ваш мед совсем не годится. -- Почему же? -- удивилась Медуница. -- Вы ведь сами сказали, что лечение медом проходит безболезненно. -- А вам обязательно надо, чтобы было болезненно? -- Обязательно, -- ответил доктор Пилюлькин. -- Если малыш полезет через забор и оцарапает ноту, то царапину надо прижечь йодом, чтобы малыш запомнил, что лазить через забор опасно, и в другой раз не лез через забор. -- А в другой раз он полезет не через забор, а заберется на крышу, упадет и разобьет себе голову, -- сказала Медуница. -- Тогда мы намажем ему голову йодом, и он запомнит, что лазить на крышу тоже опасно. Йод имеет очень большое воспитательное значение. -- Доктор должен думать не о воспитательном значении, а об облегчении страданий больного, -- ответила Медуница. -- Своим же йодом вы только увеличиваете страдания. -- Доктор обо всем должен думать, -- сказал Пилюлькин. -- Конечно, если вы лечите малышек, то можете вообще ни о чем не думать, но когда вы лечите малышей... -- Поговорим лучше о чем-нибудь другом, -- перебила его Медуница. -- С вами просто невозможно танцевать. -- Нет, это с вами невозможно танцевать! -- Вы не очень-то вежливы! -- Да, я невежлив, когда при мне высказывают такие невежественные взгляды. -- Это вы высказываете невежественные взгляды! Вы не доктор, а несчастненький лекаришка. -- А вы... вы!.. От обиды доктор Пилюлькин не мог ничего сказать. Он остановился посреди танцевальной площадки и судорожно открывал рот, словно вытащенная из воды рыба. На него стали налетать танцующие пары. Медуницу совсем затолкали. Она дернула его за рукав: -- Ну, танцуйте! Чего же вы стали? Мы всем мешаем! Пилюлькин махнул рукой, и они снова принялись танцевать. Сначала танцевали молча, потом опять принялись спорить о методах лечения. Пончик танцевал с Кубышкой. Между ними происходил совсем другой разговор. -- Любите ли вы конфеты? -- спрашивал Пончик. -- Очень, -- отвечала Кубышка. -- А вы? -- Я тоже. Но больше всего я люблю пирожные. -- А я больше всего на свете люблю мороженое. Винтик танцевал с Белочкой. -- Я мечтаю выучиться ездить на автомобиле, -- говорила Белочка. -- У нас многие малышки научились -- значит, и я смогу. -- Это очень просто, -- подтвердил Винтик. -- Сначала нужно выжать сцепление, потом дать газ... Незнайка танцевал с Синеглазкой. Впрочем, это только так говорится, что Незнайка танцевал. На самом деле танцевала одна Синеглазка, а Незнайка прыгал как козел, наступал Синеглазке на ноги и все время толкал других. Наконец Синеглазка сказала: -- Давайте посидим лучше. Они сели на лавочке. -- А знаете, -- сказал Незнайка, -- я ведь вовсе не умею танцевать. -- Вот и хорошо, что вы сами признались, -- ответила Синеглазка. -- Другой на вашем месте наврал бы с три короба, сказал бы, что у него и ноги болят и руки, а вот вы честно сказали, что не умеете. Я вижу, что с вами можно дружить. -- Конечно, можно, -- согласился Незнайка. -- Мне нравится дружить с малышами, -- сказала Синеглазка. -- Я не люблю малышек за то, что они слишком много воображают о своей красоте и вертятся перед зеркалом. -- Малыши тоже есть такие, которые любят смотреться в зеркало, -- ответил Незнайка. -- Но ведь вы не такой, Незнайка? Правда, вы не такой? -- Нет, я не такой, -- ответил Незнайка. И соврал. На самом деле частенько, когда никто не видел, он вертелся перед зеркалом и думал о своей красоте. Как и каждый другой малыш, впрочем. -- Я очень рада, что вы не такой, -- ответила Синеглазка. -- Мы будем с вами дружить. У меня есть интересное предложение. Давайте писать друг другу письма. Сначала вы напишете мне письмо, а потом я вам. "Вот те раз!" -- подумал Незнайка, который умел писать только печатными буквами и очень стеснялся показать свою необразованность. -- Зачем же письмо? -- растерянно пробормотал он. -- Мы ведь недалеко живем. Можно и так поговорить. -- Ах, какой вы скучный, Незнайка! Вы ничего не хотите для меня сделать. Ведь это так интересно -- письмо получить! -- Ну хорошо, -- согласился Незнайка. -- Я напишу письмо. Скоро стемнело. Вокруг загорелись сотни разноцветных фонариков. Они сверкали и на деревьях и на палатках. Кое-где они были спрятаны в траве под деревьями, и от этого казалось, что сама трава светится каким-то волшебным светом. Нижняя часть беседки, над которой помещался оркестр, была задернута красивым голубым занавесом. Неожиданно занавес открылся, и все увидели за ним сцену. На сцену вышла поэтесса Самоцветик и закричала: -- Тишина! Тишина! Сейчас будет концерт. Внимание! Все уселись на лавочки и приготовились слушать. -- Внимание! -- продолжала кричать Самоцветик. -- Первая выступаю я. Я прочитаю вам свои новые стихи о дружбе. Малыши и малышки громко захлопали в ладоши. Как только аплодисменты стихли, Гусля взмахнул своей дирижерской палочкой, оркестр заиграл, и Самоцветик начала читать под музыку свои новые стихи о дружбе. Эти стихи были так же хороши, как все стихи, которые сочиняла Самоцветик, и кончались они словами: "Надо всем нам подружиться, надо дружбу укреплять!" После чтения стихов, которые всем очень понравились, начал выступать танцевальный ансамбль. Двенадцать малышек, нарядившись в красивые, разноцветные платья с лентами, танцевали разные танцы, среди которых самым лучшим оказался танец "Репка". Зрители долго хлопали в ладоши и кричали "браво" до тех пор, пока "Репку"не повторили еще два раза. После танцевального ансамбля выступил хор малышей из города Змеевки. Хор исполнил несколько песен. Как только хор удалился со сцены, Гусля оставил свой оркестр, спустился со второго этажа по столбу вниз, залез на сцену и закричал: -- Ко мне, братцы! Ко мне! Знайка, Торопыжка, доктор Пилюлькин и остальные товарищи Знайки залезли на сцену. -- Внимание! -- закричал Гусля. -- Сейчас выступит хор малышей из Цветочного города. Он заиграл на своей флейте, и все малыши хором запели песенку про кузнечика, которую сочинил поэт Цветик: В траве сидел кузнечик, Совсем, как огуречик, Зелененький он был, Зелененький он был. Он ел одну лишь травку, Не трогал и козявку И с мухами дружил, И с мухами дружил. Но вот пришла лягушка, Прожорливое брюшко, И съела кузнеца, И съела кузнеца. Не думал, не гадал он, Никак не ожидал он Такого вот конца, Такого вот конца! И такая печальная была эта песенка, что под конец даже сами певцы не выдержали и горько заплакали. Всем было жалко бедного кузнечика, которого съела прожорливая лягушка. Слезы текли из их глаз в три ручья. -- Такой хороший кузнечик был! -- всхлипывал Растеряйка. -- Совсем никого не трогал и с мухами дружил, -- сказал Торопыжка. -- И за это его лягушка съела! -- добавил Винтик. Только Знайка не плакал и утешал товарищей: -- Не плачьте, братцы! Не съела лягушка кузнечика. Это неправда. Она муху съела. -- Все равно... -- всхлипывал Винтик. -- Мне и муху жалко. -- А зачем мух жалеть? Они только надоедают всем да заразу разносят. Вот еще выдумали -- из-за мухи плакать. -- Я вовсе не из-за мухи плачу, -- сказал Ворчун. -- Просто я вспомнил, как мы пели эту песенку, когда были дома. В это время Незнайка так громко завыл, что все от удивления перестали плакать и стали его утешать. Все спрашивали, отчего он так громко плачет, но Незнайка хныкал и ничего не отвечал. Наконец он сказал, не переставая всхлипывать: -- Я по Гу... я по Гу... я по Гуньке соскучился! -- С чего бы это? -- удивились все. -- Не скучал, не скучал и вдруг соскучился! -- Да! -- капризно ответил Незнайка. -- Я здесь, а Гунька дома остался! -- Ну и не пропадет без тебя твой Гунька, -- сказал Торопыжка. -- Нет, пропадет! Я знаю, он тоже скучает по мне. Гунька мой самый лучший друг, а я даже не попрощался с ним, когда мы улетали на воздушном шаре. -- Почему же ты не попрощался? -- Я поссорился с ним и не захотел прощаться. Когда мы улетали, он все время глядел на меня и махал мне рукой, а я даже нарочно отвернулся и не хотел смотреть на него. Я был тогда гордый оттого, что лечу на воздушном шаре, а теперь меня мучит эта... как ее?.. -- Совесть? -- подсказал доктор Пилюлькин. -- Вот, вот, братцы, совесть! Если бы я попрощался, мне было бы легче. Вернемся, братцы, домой -- я помирюсь с Гунькой и попрощаюсь. -- Если мы вернемся, то надо будет здороваться, а не прощаться, -- сказал Знайка. -- Ну все равно, я сначала попрощаюсь, а потом поздороваюсь, и все хорошо будет. -- Придется, друзья, отправляться в обратный путь, -- сказал Гусля. -- Незнайка домой захотел. -- Да, братцы, мне тоже пора домой, -- сказал Пилюлькин. -- Ведь без меня в Цветочном городе может кто-нибудь заболеть, а лечить некому. -- Что ж, погуляли -- и хватит, -- ответил Знайка. -- Надо когданибудь и домой возвращаться. Завтра выступаем в поход. Бал окончился. Синеглазка подошла к Незнайке. -- Вот мы и расстаемся с вами, -- печально сказала она. -- Да... -- тихо ответил Незнайка. -- Нам уже пора домой. -- Вы совсем недолго побыли у нас. -- Мне очень хочется побыть еще, но и домой хочется, -- опустив голову, сказал Незнайка. Синеглазка задумалась о чем-то, потом сказала: -- Конечно, вам уже пора домой. У вас дома остались друзья, которые, наверно, беспокоятся о вас. Вы хорошо делаете, что не забываете своих друзей. Некоторое время они оба стояли молча. Незнайка хотел что-то сказать, но в горле у него стало почему-то тесно и слова не шли изнутри. Он смотрел вниз, ковырял каблуком землю и не решался взглянуть на Синеглазку. Он боялся, что она заметит у него на глазах слезы. Наконец они подняли головы. Глаза их встретились. -- Хотите, я сошью вам на дорогу сумку? -- спросила она. -- Хочу. На другой день Знайка и его товарищи выступили в поход. Решено было путешествовать пешком. Воздушный шар лопнул, и его трудно было починить, да к тому же и не было попутного ветра. Впереди всех шел Знайка с компасом в руках, за ним доктор Пилюлькин, потом Винтик и Шпунтик, а за ними остальные малыши-коротыши. Незнайка шел позади всех. У каждого за спиной была сумка. Эти сумки им сшили малышки. В сумках лежали пироги на дорогу, а также семена разных фруктов, овощей и цветов, которых не было в Цветочном городе. У Сиропчика в каждом кармане лежало по арбузной косточке. Все малышки вышли провожать малышей. Многие плакали. -- Не плачьте, -- говорил им Знайка. -- Когда-нибудь мы снова сделаем воздушный шар и прилетим к вам. -- Прилетайте весной, когда зацветут яблони! -- кричали малышки. -- У нас очень красиво весной. Малышки остановились на окраине города, а малыши направились по дорожке среди зарослей травы и полевых цветов. -- До свиданья! До свиданья! -- кричали малышки и махали руками. -- До свиданья! -- отвечали им малыши. Синеглазка молча махала рукой. Скоро малыши были уже далеко, и голоса малышек едва доносились до них. -- Незнайка! Незнайка! -- закричала вдруг Синеглазка. Незнайка обернулся. -- Письмо, Незнайка! Письмо! Незнайка изо всех сил закивал головой и принялся махать шляпой. -- Он услышал! -- обрадовалась Синеглазка. Скоро путешественники превратились в едва заметные точки, а потом и совсем скрылись за поворотом дороги. Малышки потихоньку разошлись по домам. Всем было невесело. Много дней Знайка и его товарищи пробирались по полям и лесам и наконец вернулись в родные края. Они остановились на высоком холме, а впереди уже был виден Цветочный город во всей своей красе. Лето подходило к концу, и на улицах зацвели самые красивые цветы: белые хризантемы, красные георгины, разноцветные астры. Во всех дворах пестрели красивые, как мотыльки, анютины глазки. Огненные настурции вились по оградам, по стенам домов и цвели даже на крышах. Ветерок доносил нежный запах резеды и ромашки. От радости Знайка и его товарищи обнимали друг друга. Скоро они уже шагали по улицам родного города. Из всех домов выбегали жители и смотрели на наших путешественников. Знайка и его друзья так загорели от долгих странствий, что сначала их никто не узнал. Вдруг кто-то крикнул: -- Братцы, да ведь это Знайка! Смотрите, вот он идет впереди всех! Тут со всех сторон послышались крики: -- А вон и доктор Пилюлькин! И охотник Пулька, и Растеряйка, и Пончик! Жители радовались и кричали: -- Ура! А что делалось, когда Знайка и его товарищи повернули на улицу Колокольчиков! Здесь у них все были соседи и хорошие знакомые. Коротышки запрудили всю улицу. Малыши обнимали и целовали отважных путешественников, а малышки засыпали всю дорогу лепестками от маргариток. Вдруг откуда-то прибежала маленькая собачонка. Она принялась лаять, прыгать вокруг охотника Пульки и лизать ему руки. -- Братцы, да ведь это мой Булька! -- закричал охотник Пулька. Соседи стали рассказывать, что через несколько дней после того, как малыши улетели на воздушном шаре, Булька вернулся домой. Поэтому все думали, что Пулька и его товарищи погибли, и никто не надеялся увидеть их снова живыми. Пулька схватил Бульку на руки и принялся его целовать. -- Ах ты мой верный, хороший песик! -- говорил он. -- Значит, ты не погиб? А я так горевал по тебе! Тут в конце улицы показалась новая толпа коротышек. Впереди всех бежал поэт Цветик. -- Стихи! -- закричали все. -- Сейчас будут стихи! Малышки громко захлопали в ладоши, а несколько малышей прикатили откуда-то пустую бочку и поставили ее посреди улицы кверху дном. Кто-то крикнул: -- Становись, Цветик, на бочку и читай стихи! Цветика подхватили под руки и помогли ему взобраться на бочку. Цветик на минутку задумался, покашлял немножко, потом протянул к Знайке и его товарищам руку и с чувством прочитал стихи, которые сочинил тут же, стоя на бочке: Отважных путников встречаем с жаром! Отправились они с большим воздушным шаром, А возвратилися -- ура! -- Они без всякого шара. -- Ура-а-а! -- закричали со всех сторон коротышки. Цветика моментально стащили с бочки. Малыши подхватили его на руки и потащили домой, а малышки бежали сзади и бросали ему лепестки от маргариток. Благодаря этим стихам Цветик прославился так, будто это он сам совершил такое замечательное путешествие. Наши отважные путешественники открыли калитку и направились к своему домику, который пустовал уже много дней. На улице остался один Незнайка. Он печально смотрел вслед удаляющейся толпе, потом огляделся по сторонам, будто кого-то искал. На улице было совсем пусто. Всех словно унесло ветром. Глаза у Незнайки стали еще печальнее, но в это время он увидел на противоположной стороне улицы, в тени забора, маленькую фигурку, которая стояла, разинув рот, и глядела на него широко открытыми глазами. -- Гунька! -- воскликнул Незнайка, узнав своего друга, и протянул вперед руки. Гунька взвизгнул от радости и бросился к Незнайке, а Незнайка побежал навстречу ему. Приятели чуть не столкнулись лбами и остановились посреди улицы. Гунька с гордостью и любовью смотрел на своего друга, ставшего знаменитым путешественником, а Незнайка смотрел на него с виноватой улыбкой. Так они долго стояли, разглядывая друг друга, и от волнения не могли сказать ни одного слова. Потом они крепко обнялись, и слезы закапали из их глаз. Вот так встреча была! На этом знаменитое путешествие Знайки и его товарищей окончилось. Жизнь в Цветочном городе потекла по-старому... хотя нет, нельзя сказать, чтобы совсем по-старому. С тех пор как наши отважные путешественники вернулись домой, в городе только и говорили о них. Все жители, и малыши и малышки, приходили по вечерам к домику Знайки и слушали рассказы путешественников об их жизни в Зеленом городе. Пончик любил вспоминать о том, какими вкусными пирогами угощали его малышки, а Сиропчик хвастал, сколько он выпил газированной воды с сиропом. Знайка рассказывал о тростниковом водопроводе, и о фонтанах, и о том, какой чудесный мост сделали малышки, а также о том, какие огромные арбузы они выращивали. Сиропчик при этом всегда доставал из кармана арбузную косточку и говорил: -- Кто бы мог подумать, что из этой косточки может получиться несколько бочек сиропу! Авоська и Торопыжка больше всего любили рассказывать, как они с малышками убирали урожай. Винтик и Шпунтик рассказывали про механизацию, про своего друга -- шофера Бублика и про механика-изобретателя Шурупчика, у которого все на кнопках. Пулька больше всего любил вспоминать о том, как его вылечили в больнице и какой замечательный врач Медуница, которая вылечила ему вывихнутую ногу так хорошо, что теперь он может не только ходить, но бегать и даже прыгать. В доказательство Пулька скакал на одной ноге -- именно на той, которая была вывихнута. Все рассказывали о своей дружбе с малышками. Даже Молчун, от которого редко можно было услышать хотя бы слово, сказал: -- Честное слово, братцы, я раньше даже не думал, что с малышками можно так же хорошо дружить, как с малышами. -- Уж ты бы лучше молчал! -- ответил Незнайка. -- Я и не заметил, чтобы ты там с кем-нибудь подружил. -- А ты разве подружил? -- спросили его малышки. -- Я подружил с Синеглазкой! -- гордо ответил Незнайка. -- Так тебе и поверили! -- сказала Кнопочка. -- Ты ведь даже со своим другом Гунькой поссорился из-за того, что он дружит с малышками. -- Ничего подобного! С Гунькой я уже помирился и теперь сам всегда буду дружить с малышками. -- Почему же не дружил раньше? -- спросила Ромашка. -- Раньше я был очень глупый. Я боялся, что меня станут дразнить за то, что я вожу компанию с малышками. -- Ты и теперь будешь бояться, -- ответила Кнопочка. -- Нет. Теперь я уже ученый. Хочешь, буду с тобой дружить? А тот, кто станет смеяться, получит от меня по лбу. -- Очень нужно, чтобы ты из-за меня дрался! -- ответила Кнопочка. -- Ну я не стану драться. Просто не буду обращать на насмешки внимания. Незнайка подружил с Кнопочкой, и с тех пор, если замечал, что ктонибудь обижает малышек, он подходил и говорил: -- Ты зачем обижаешь малышек? Смотри, чтобы я этого больше не видел! Обижать малышек у нас не принято. За это малышки стали его уважать и говорили, что Незнайка совсем неплохой коротыш. Остальным малышам, конечно, было завидно, что хвалят Незнайку, и они тоже стали защищать малышек. Обижать малышек в Цветочном городе просто стало не принято. Если происходил такой случай, что какой-нибудь малыш распустит свои кулаки или даже скажет обидное слово малышке, то над ним все смеялись и говорили, что он невоспитанный невежа и неотесанный чурбан, который незнаком с самыми простыми правилами приличного поведения. Теперь никто не прогонял малышек, когда они хотели поиграть с малышами, -- наоборот, их всегда принимали в игру. Вскоре Знайка придумал сделать в Цветочном городе тростниковый водопровод и устроить несколько фонтанов, для начала хотя бы по одному на каждой улице. Кроме того, он предложил сделать через Огурцовую реку мост, чтобы можно было ходить в лес пешком. Малышки включились в работу наравне с малышами. С утра до обеда все работали по постройке моста, по прокладке водопровода, а также по устройству фонтанов. После обеда все отправлялись играть -- кто в пятнашки, кто в прятки, кто в футбол или волейбол. Только Незнайка редко участвовал в играх. Он говорил: -- Мне играть теперь некогда. Я и читать-то умею с горем пополам, а пишу только печатными буквами. А мне обязательно надо научиться красиво писать. Уж я сам знаю, для чего. Вместо того чтобы идти играть в городки или футбол, Незнайка садился за стол и принимался за чтение. Читал он каждый день по страничке, но и от этого была, конечно, большая польза. Иногда он читал даже по две странички: за сегодняшний день и за завтрашний. Покончив с чтением, он брал тетрадочку и начинал писать. Писал он уже не печатными буквами, а письменными, но сначала они получались у него не очень красиво. Первое время у него в тетради вместо букв выходили какие-то несообразные кривульки и кренделя, но Незнайка очень старался и постепенно выучился писать красивые буквы, и большие, то есть заглавные, и маленькие. Гораздо хуже у него обстояло дело с кляксами. Незнайка часто сажал кляксы в тетради. И к тому же как только посадит кляксу, так сейчас же слизнет ее языком. От этого кляксы у него получались с длинными хвостами. Такие хвостатые кляксы Незнайка называл кометами. Эти "кометы" были у него чуть ли не на каждой страничке. Но Незнайка не унывал, так как знал, что терпение и труд помогут ему избавиться и от "комет". Некоторые читатели уже, наверно, читали книгу "Приключения Незнайки и его друзей". В этой книге рассказывается о сказочной стране, в которой жили малыши и малышки, то есть крошечные мальчики и девочки, или, как их иначе называли, коротышки. Вот такой малыш-коротышка и был Незнайка. Жил он в Цветочном городе, на улице Колокольчиков, вместе со своими друзьями Знайкой, Торопыжкой, Растеряйкой, механиками Винтиком и Шпунтиком, музыкантом Гуслей, художником Тюбиком, доктором Пилюлькиным и многими другими. В книге рассказывается о том, как Незнайка и его друзья совершили путешествие на воздушном шаре, побывали в Зеленом городе и городе Змеевке, о том, что они увидели и чему научились. Вернувшись из путешествия, Знайка и его друзья взялись за работу: стали строить мост через реку Огурцовую, тростниковый водопровод и фонтаны, которые они видели в Зеленом городе. Коротышкам все это удалось сделать, после чего они принялись проводить на улицах города электрическое освещение, устроили телефон, чтоб можно было разговаривать друг с другом, не выходя из дома, а Винтик и Шпунтик под руководством Знайки сконструировали телевизор, чтоб можно было смотреть дома кинокартины и театральные представления. Как уже всем известно, Незнайка после путешествия значительно поумнел, стал учиться читать и писать, прочитал всю грамматику и почти всю арифметику, стал делать задачки и уже даже хотел начать изучать физику, которую в шутку называл физикой-мизикой, но как раз тут ему почему-то расхотелось учиться. Это часто случается в стране коротышек. Иной коротышка наобещает с три короба, наговорит, что сделает и это и то, даже горы свернет и вверх ногами перевернет, на самом же деле поработает несколько дней в полную силу, а потом снова понемножку начинает отлынивать. Никто, конечно, не говорит, что Незнайка был неисправимый лентяй. Вернее сказать, он просто сбился с правильного пути. Научившись как следует читать, он просиживал целыми днями над книжками, но читал вовсе не то, что было нужней, а то, что поинтереснее, главным образом сказки. Начитавшись сказок, он совсем перестал заниматься делом и, как говорится, с головой окунулся в грезы. Он подружил с малышкой Кнопочкой, которая прославилась тем, что также ужасно любила сказки. Забравшись куда-нибудь в укромное место. Незнайка и Кнопочка начинали мечтать о разных чудесах: о шапках-невидимках, коврах-самолетах, сапогах-скороходах, серебряных блюдечках и наливных яблочках, волшебных палочках, о ведьмах и колдунах, о добрых и злых волшебниках и волшебницах. Они только и делали, что рассказывали друг другу разные сказки, но самым любимым занятием у них было спорить, что лучше: шапка-невидимка или ковер-самолет, гусли-самогуды или сапоги-скороходы? И они до того горячо спорили, что дело иногда даже кончалось дракой. Однажды они спорили два дня подряд, и Незнайке удалось доказать Кнопочке, что лучше всего волшебная палочка, потому что тот, кто ею владеет, может достать себе все, что угодно. Ему стоит только взмахнуть волшебной палочкой и сказать: "Хочу, чтоб у меня была шапка-невидимка или сапоги-скороходы", и все это у него сразу появится. Главное, говорил Незнайка, что тот, у кого есть волшебная палочка, может всему без труда научиться, то есть ему даже не нужно учиться, а только взмахнуть палочкой и сказать: хочу, мол, знать арифметику или французский язык, и он сразу станет знать арифметику и заговорит пофранцузски. После этого разговора Незнайка ходил как околдованный. Часто, проснувшись ночью, он подскакивал на постели, начинал что-то бормотать про себя и махать руками. Это он воображал, будто машет волшебной палочкой. Доктор Пилюлькин заметил, что с Незнайкой творится что-то неладное, и сказал, что если он не прекратит свои ночные спектакли, то придется его привязывать к кровати веревкой и давать на ночь касторки. Незнайка, конечно, испугался касторки и стал вести себя тише. Однажды Незнайка встретился с Кнопочкой на берегу реки. Они уселись на большом зеленом огурце, которые во множестве росли вокруг. Солнышко уже поднялось высоко и как следует пригревало землю, но Незнайке и Кнопочке не было жарко, потому что огурец, на котором они сидели, словно на лавочке, был довольно прохладный, а сверху их защищали от солнца широкие огуречные листья, раскинувшиеся над ними, как огромные зеленые зонтики. Ветерок тихо шуршал в траве и поднимал на реке легкую рябь, которая так и сверкала на солнышке. Тысячи солнечных зайчиков, отразившись от поверхности воды, плясали на огуречных листьях, освещая их снизу каким-то таинственным светом. От этого казалось, что воздух под листьями, где сидели Незнайка и Кнопочка, тоже волнуется и трепещет, словно машет бесчисленными невидимыми крылышками, и все это выглядело каким-то необычным, волшебным. Но Незнайка и Кнопочка не замечали никакого волшебства вокруг, так как вся эта картина была для них слишком привычна, да к тому же каждый из них был занят своими мыслями. Кнопочке очень хотелось поговорить о сказках, но Незнайка почему-то упорно молчал, и лицо у него было такое кислое и сердитое, что она даже боялась заговорить с ним. Наконец Кнопочка все же не выдержала и спросила: -- Скажи, Незнайка, какая муха тебя укусила сегодня? Почему ты такой скучный? -- Меня сегодня еще никакая муха не кусала, -- ответил Незнайка. -- А скучный я оттого, что мне скучно. -- Вот так объяснил! -- засмеялась Кнопочка. -- Скучный, потому что скучно. Ты постарайся объяснить потолковее. -- Ну, понимаешь, -- сказал Незнайка, разводя руками, -- у нас в городе все как-то не так, как надо. Нет никаких, понимаешь, чудес, ничего нет волшебного... То ли дело в старые времена! Тогда чуть ли не на каждом шагу встречались волшебники, колдуны или хотя бы ведьмы. Недаром об этом в сказках рассказывается. -- Конечно, недаром, -- согласилась Кнопочка. -- Но волшебники были не только в старые времена. Они и теперь есть, только не каждый их может встретить. -- Кто же их может встретить? Может быть, ты? -- с насмешкой спросил Незнайка. -- Что ты, что ты! -- замахала руками Кнопочка. -- Ты ведь знаешь, я такая трусиха, что повстречайся мне сейчас волшебник, так я, наверно, и слова не скажу от страха. А вот ты, наверно, смог бы поговорить с волшебником, потому что ты очень храбрый. -- Конечно, я храбрый, -- подтвердил Незнайка. -- Только мне почему-то до сих пор еще ни один волшебник не встретился. -- Это потому, что здесь одной храбрости мало, -- сказала Кнопочка. -- Я в какой-то сказке читала, что надо совершить три хороших поступка подряд. Тогда перед тобой появится волшебник и даст тебе все, что ты у него попросишь. -- И даже волшебную палочку? -- Даже волшебную палочку. -- Ишь ты! -- удивился Незнайка. -- А что, по-твоему, считается хорошим поступком? Если я, например, утром встану и умоюсь холодной водой с мылом -- это будет хороший поступок? -- Конечно, -- сказала Кнопочка. -- Если кому-нибудь будет тяжело, а ты поможешь, если кого-нибудь станут обижать, а ты защитишь -- это тоже будут хорошие поступки. Даже если кто-нибудь поможет тебе, а ты за это скажешь спасибо, то также поступишь хорошо, потому что всегда надо быть благодарным и вежливым. -- Ну что ж, по-моему, это дело нетрудное, -- сказал Незнайка. -- Нет, это очень трудно, -- возразила Кнопочка, -- потому что три хороших поступка надо совершить подряд, а если между ними попадется хоть один плохой поступок, то уже ничего не выйдет и придется все начинать сначала. Кроме того, хороший поступок будет только тогда хорошим, когда ты совершишь его бескорыстно, не думая о том, что ты делаешь его для какой-нибудь собственной выгоды. -- Ну конечно, конечно, -- согласился Незнайка. -- Какой же это будет хороший поступок, если ты совершаешь его ради выгоды! Ну что ж, сегодня я еще отдохну, а завтра начну совершать хорошие поступки, и если все это правда, то волшебная палочка скоро будет в наших руках! На другой день Незнайка проснулся пораньше и начал совершать хорошие поступки. Первым делом он как следует умылся холодной водой, причем не жалел мыла, и хорошенько почистил зубы. -- Вот и есть уже один хороший поступок, -- сказал он сам себе, утершись полотенцем и старательно причесывая волосы перед зеркалом. Торопыжка увидел, что он вертится перед зеркалом, и сказал: -- Хорош, хорош! Нечего сказать, очень красивый! -- Да уж красивее тебя! -- ответил Незнайка. -- Конечно. Такую красивую физиономию, как у тебя, поискать надо! -- Что ты сказал? Это у кого физиономия? Это у меня физиономия? -- обозлился Незнайка да как хлестнет Торопыжку по спине полотенцем. Торопыжка только рукой махнул и поскорей убежал от Незнайки. -- Торопыжка несчастный! -- кричал ему вслед Незнайка. -- Из-за тебя хороший поступок пропал! Хороший поступок действительно пропал, так как, разозлившись на Торопыжку и ударив его по спине полотенцем. Незнайка, конечно, совершил плохой поступок, и теперь нужно было начинать все дело сначала. Немного успокоившись. Незнайка стал думать, какой бы еще совершить хороший поступок, но в голову почему-то ничего дельного не приходило. До завтрака он так ничего и не придумал, но после завтрака голова у него стала соображать немножко лучше. Увидев, что доктор Пилюлькин принялся толочь в ступке какое-то снадобье для лекарства, Незнайка сказал: -- Ты, Пилюлькин, все трудишься, все другим помогаешь, а тебе никто помочь не хочет. Давай я потолку за тебя лекарство. -- Пожалуйста, -- согласился Пилюлькин. -- Это очень хорошо, что ты хочешь помочь мне. Мы все должны помогать друг другу. Он дал Незнайке ступку, и Незнайка принялся толочь порошок, а Пилюлькин делал из этого порошка пилюли. Незнайка так увлекся, что натолок порошка даже больше, чем нужно. "Ну ничего, -- думал он. -- Это делу не помешает. Зато я совершил хороший поступок". Дело действительно кончилось бы вполне благополучно, если бы Незнайку не увидели за этим занятием Сиропчик и Пончик. -- Смотри, -- сказал Пончик, -- Незнайка, видать, тоже решил стать доктором. Вот будет потеха, когда он начнет лечить всех! -- Нет, он, наверно, решил подлизаться к Пилюлькину, чтоб не давал касторки, -- ответил Сиропчик. Услышав эти насмешки, Незнайка разозлился и замахнулся на Сиропчика ступкой: -- А ты, Сиропчик, молчи, а то вот как дам ступкой! -- Стой! Стой! -- закричал доктор Пилюлькин. Он хотел отнять у Незнайки ступку, но Незнайка не отдавал, и они принялись драться. В драке Пилюлькин зацепился за стол ногой. Стол опрокинулся. Весь порошок так и посыпался на пол, пилюли покатились в разные стороны. Насилу Пилюлькину удалось отнять у Незнайки ступку, и он сказал: -- Марш отсюда, негодный! Чтоб я тебя здесь больше не видел! Сколько лекарства пропало зря! -- Ах ты Сироп противный! -- ругался Незнайка. -- Я тебе еще покажу, попадись ты мне только! Какой хороший поступок даром пропал! Да, хороший поступок пропал и на этот раз, потому что Незнайка даже не успел его довести до конца. Так было весь день. Сколько ни старался Незнайка, ему никак не удавалось совершить не только трех, но даже двух хороших поступков подряд. Если ему удавалось сделать что-нибудь хорошее, то сейчас же вслед за этим он делал что-нибудь скверное, а иной раз из хорошего поступка уже в самом начале выходила какая-нибудь чепуха. Ночью Незнайка долго не мог уснуть и все думал, почему у него так получается. Постепенно он понял, что все его неудачи происходили изза того, что у него был слишком грубый характер. Стоило только комунибудь пошутить или сделать какое-нибудь безобидное замечание, как Незнайка тотчас обижался, начинал кричать и даже лез в драку. -- Ну, ничего, -- утешал сам себя Незнайка. -- Завтра я стану вежливей, и тогда дело пойдет на лад. Наутро Незнайка словно переродился. Он стал очень вежливый, деликатный. Если обращался к кому-нибудь с просьбой, то обязательно говорил "пожалуйста" -- слово, которого от него никогда в жизни не слыхивали. Кроме того, он старался всем услужить, угодить. Увидев, что Растеряйка никак не может найти свою шапку, которая у него постоянно терялась, он тоже принялся искать по всей комнате и в конце концов нашел шапку под кроватью. После этого он извинился перед Пилюлькиным за вчерашнее и попросил, чтоб он снова разрешил ему толочь порошок. Доктор Пилюлькин толочь порошок не разрешил, но дал поручение нарвать в саду ландышей, которые нужны были ему для приготовления ландышевых капель. Незнайка старательно исполнил это поручение. Потом он почистил охотнику Пульке его новые охотничьи сапоги ваксой, потом стал мести полы в комнатах, хотя в этот день была вовсе не его очередь. В общем, он наделал целую кучу хороших поступков и все ждал, что вот-вот перед ним появится добрый волшебник и даст ему волшебную палочку. Однако день кончился, а волшебник так и не появился. Незнайка страшно рассердился. -- Что это ты мне наврала про волшебника? -- сказал он, встретившись на другой день с Кнопочкой. -- Я как дурак старался, совершил целую кучу хороших поступков, а никакого волшебника и в глаза не видел! -- Я тебе не врала, -- стала оправдываться Кнопочка. -- Я точно помню, что читала об этом в какой-то сказке. -- Почему же не явился волшебник? -- сердито наступал Незнайка. Кнопочка говорит: -- Ну, волшебник сам знает, когда ему нужно являться. Может быть, ты совершил не три хороших поступка, а меньше. -- "Не три, не три"! -- презрительно фыркнул Незнайка. -- Не три, а, наверно, тридцать три -- вот сколько! Кнопочка пожала плечами: -- Значит, ты, наверно, совершал хорошие поступки не подряд, а вперемежку с плохими. -- "Вперемежку с плохими"! -- передразнил Незнайка Кнопочку и скорчил такую физиономию, что Кнопочка в испуге даже попятилась. -- Если хочешь знать, я вчера весь день был вежливый и ничего плохого не делал: не ругался, не дрался, а если и говорил какие слова, то только "извините", "спасибо", "пожалуйста". -- Что-то сегодня от тебя этих слов не слышно, -- покачала головой Кнопочка. -- Да я тебе вовсе не про сегодня, а про вчера рассказываю. Незнайка и Кнопочка стали думать, почему все так вышло, и ничего не могли придумать. Наконец Кнопочка сказала: -- А может быть, ты не бескорыстно совершал эти поступки, а ради выгоды? Незнайка даже вспылил: -- Как это -- не бескорыстно? Что ты мелешь! Растеряйке шапку помог найти. Моя эта шапка, что ли? Пилюлькину ландыши собирал. Какая мне выгода от этих ландышей? -- Для чего же ты их собирал? -- Будто не понимаешь? Сама ведь сказала: если совершу три хороших поступка, то получу волшебную палочку. -- Значит, ты все это делал, чтоб получить волшебную палочку? -- Конечно! -- Вот видишь, а говоришь -- бескорыстно. -- Для чего же я, по-твоему, должен совершать эти поступки, если не ради палочки? -- Ну, ты должен совершать их просто так, из хороших побуждений. -- Какие там еще побуждения! -- Эх, ты! -- с усмешкой сказала Кнопочка. -- Ты, наверно, можешь поступать хорошо только тогда, когда знаешь, что тебе дадут за это какое-нибудь вознаграждение -- волшебную палочку или что-нибудь еще. Я знаю, у нас есть такие малыши, которые даже вежливыми стараются быть только потому, что им объяснили, будто вежливостью да угождением можно добиться чего-нибудь для себя. -- Ну, я не такой, -- махнул Незнайка рукой. -- Я, если хочешь, могу быть вежливым совсем даром и хорошие поступки могу совершать без всякой выгоды. Расставшись с Кнопочкой, Незнайка пошел домой. Он решил совершать теперь хорошие поступки только из хороших побуждений и совсем даже не думать о волшебной палочке. Однако легко говорить -- не думать! На самом деле, когда хочешь о чем-нибудь не думать, так обязательно только о том и думаешь. Вернувшись домой, Незнайка стал читать книжку со сказками. Охотник Пулька, который сидел у окна и чистил свое охотничье ружье, сказал: -- Что ты там читаешь такое интересное? Ты бы почитал вслух. Незнайка только хотел сказать: "Если тебе так хочется, так возьми сам почитай", но в это время он вспомнил о волшебной палочке и подумал, что если исполнит просьбу Пульки, то совершит хороший поступок. -- Ну ладно, слушай, -- согласился Незнайка и стал читать книжку вслух. Охотник Пулька слушал с удовольствием, и ему не так скучно было чистить ружье. Другие коротышки услышали, что Незнайка читает сказки, и тоже собрались вокруг послушать. -- Молодец, Незнайка! -- сказали они, когда книжка кончилась. -- Это ты славно придумал -- почитать вслух. Незнайке было приятно, что его хвалят, и в то же время было очень досадно, что он не вовремя вспомнил о волшебной палочке. "Если бы я не вспомнил о палочке и согласился почитать книжку просто так, то сделал бы это из хороших побуждений, а теперь получается, что я читал ради выгоды", -- думал Незнайка. Так получалось каждый раз: Незнайка совершал хорошие поступки только тогда, когда вспоминал о волшебной палочке; когда же он забывал о ней, то способен был совершать только плохие поступки. Конечно, если сказать по правде, то иногда ему все же удавалось совершить какой-нибудь совсем крошечный хороший поступок, вовсе не думая о том, что он делает это ради волшебной палочки. Однако это случалось так редко, что не стоит и говорить. Проходили дни, недели и месяцы... Незнайка постепенно разочаровался в волшебной палочке. Чем дальше, тем реже он вспоминал о ней и под конец решил, что получить волшебную палочку -- это недостижимая мечта для него, так как ему никогда не удастся бескорыстно совершить три хороших поступка подряд. -- Ты знаешь, -- сказал он однажды Кнопочке, -- мне кажется, что никакой волшебной палочки на свете нет, и сколько поступков ни совершишь, а получишь только шиш. Незнайка даже засмеялся от удовольствия, потому что эти слова получились у него в рифму. Кнопочка тоже засмеялась, а потом сказала: -- Почему же в сказке говорилось, что нужно совершить три хороших поступка? -- Должно быть, эту сказку нарочно придумали, чтоб какие-нибудь глупые коротышки приучались совершать хорошие поступки, -- сказал Незнайка. -- Это разумное объяснение, -- сказала Кнопочка. -- Очень разумное, -- согласился Незнайка. -- Ну что ж, я не жалею, что все так вышло. Во всяком случае, для меня это было полезно. Пока я старался совершать хорошие поступки, я привык умываться каждое утро холодной водой, и теперь мне это даже нравится. Однажды Незнайка сидел дома и смотрел в окно. Погода в этот день была скверная. Небо все время хмурилось, солнышко с утра не выглянуло ни разу, дождь лил не переставая. Конечно, нечего было и думать о том, чтоб пойти погулять, и от этого на Незнайку напало уныние. Известно, что погода по-разному действовала на жителей Цветочного города. Знайка, например, говорил, что ему все равно, снег или дождик, так как самая скверная погода не мешает ему сидеть дома и заниматься делом. Доктор Пилюлькин утверждал, что плохая погода ему нравится даже больше, чем хорошая, потому что она закаляет организмы коротышек и от этого они меньше болеют. Поэт Цветик рассказывал, что самое большое для него удовольствие -- это забраться в проливной дождь на чердак, улечься там поудобнее на сухих листьях и слушать, как дождевые капли стучат по крыше. "Вокруг бушует непогода, -- говорил Цветик. -- На улицу даже нос высунуть страшно, а на чердаке тепло и уютно. Сухие листья чудесно пахнут, дождь барабанит по крыше. От этого становится так хорошо на душе, так приятно, и хочется сочинять стихи!" Но большинство коротышек не любили дождя. Была даже одна малышка, по имени Капелька, которая каждый раз плакала, как только начинался дождь. Когда ее спрашивали, почему она плачет, она отвечала: "Не знаю. Я всегда плачу во время дождя". Незнайка, конечно, был не такой слабонервный, как эта плаксивая Капелька, но в плохую погоду настроение и у него портилось. Так было и на этот раз. Он с тоской смотрел на косые струи дождя, на фиалки, мокшие во дворе под окном, на песика Бульку, который обычно сидел на цепи перед домом, а сейчас забрался в свою будку и только выглядывал из нее, высунув в отверстие кончик носа. "Бедный Булька! -- думал Незнайка. -- Целый день на цепи сидит и не может даже побегать вволю, а теперь ему приходится из-за дождя в тесной конурке сидеть. Надо будет отпустить его погулять, когда кончится этот противный дождик". Но дождь все не кончался, и Незнайке стало казаться, что теперь он никогда не пройдет, а будет лить вечно, что солнышко скрылось навсегда и никогда больше не выглянет из-за туч. "Что же тогда будет с нами? -- думал Незнайка. -- Ведь от воды размокнет земля. Слякоть получится такая, что ни пройти, ни проехать. Все улицы зальет грязью. В грязи утонут и дома, и цветы, и деревья, потом начнут тонуть коротышки. Вот ужас!" Пока Незнайка представлял себе все эти ужасы и думал о том, как трудно будет жить в этом слякотном царстве, дождь постепенно кончился, ветер разогнал тучи, солнышко наконец выглянуло. Небо прояснилось. Сразу стало светло. Крупные, еще не просохшие капли дождя задрожали, засверкали, засеребрились на листьях травы, на лепестках цветов. Все как будто помолодело вокруг, обрадовалось и заулыбалось. Незнайка наконец очнулся от своих грез. -- Солнышко! -- закричал он, увидев, что солнце ярко сияет. -- Солнышко! Солнышко! И побежал во двор. За ним побежали остальные коротышки. Все стали прыгать, и петь, и играть в салочки. Даже Знайка, который говорил, что ему безразлично, тучи на небе или солнышко, тоже прыгал от радости посреди двора. А Незнайка моментально забыл и про дождь и про слякоть. Ему стало казаться, что теперь уже никогда больше не будет на небе туч, а солнышко будет светить не переставая. Он даже про Бульку забыл, но потом вспомнил и спустил его с цепи. Булька тоже принялся бегать по двору. Он лаял от радости и всех хватал зубами за ноги, но не больно, потому что он никогда не кусал своих, а только чужих. Такой у него был характер. Повеселившись немного, коротышки снова занялись делом, а некоторые отправились в лес за грибами, потому что после дождя обычно бывает много грибов. Незнайка в лес не пошел, а, усевшись возле беседки на лавочке, принялся читать книжку. Между тем Булька, который мог теперь бегать где хочется, нашел в заборе дырку, пролез сквозь нее на улицу и, увидев прохожего с палкой в руках, решил покусать его. Известно, что собаки ужасно не любят, когда у кого-нибудь в руках палка. Увлекшись чтением, Незнайка не слышал, как на улице раздался лай. Но скоро лай сделался значительно громче. Незнайка оторвался от книжки и только тут вспомнил, что забыл посадить Бульку обратно на цепь. Выбежав за ворота, он увидел Бульку, который яростно лаял на прохожего и, стараясь забежать сзади, пытался укусить его за ногу. Прохожий вертелся на месте и усердно отмахивался от Бульки палкой. -- Назад, Булька! Назад! -- закричал, испугавшись. Незнайка. Но видя, что Булька не слушается, он подбежал, схватил его за ошейник и оттащил в сторону. -- Ах ты змееныш! Тебе говорят, а ты не слушаешь! Незнайка как следует размахнулся рукой, чтоб стукнуть Бульку кулаком по лбу, но, увидев, что бедный песик заморгал глазами и пугливо зажмурился, пожалел его и, вместо того чтоб ударить, потащил во двор. Посадив Бульку на цепь, Незнайка снова выбежал за ворота, чтоб узнать, не искусал ли он прохожего. Прохожий, как видно, очень устал от борьбы с Булькой и поэтому присел на лавочке возле калитки и отдыхал. Только теперь Незнайка как следует разглядел его. На нем был длинный халат из красивой темносиней материи, на которой были вышиты золотые звезды и серебряные полумесяцы. На голове была черная шапка с такими же украшениями, на ногах -- красные туфли с загнутыми кверху носками. Он не был похож на жителей Цветочного города, потому что у него были длинные белые усы и длинная, чуть ли не до колен, белая борода, которая закрывала почти все лицо, как у деда-мороза. В Цветочном городе ни у кого такой бороды не было, так как там все жители безбородые. -- Не укусила ли вас собака? -- заботливо спросил Незнайка, с любопытством разглядывая этого странного старичка. -- Собака ничего, -- сказал бородач. -- Ничего себе песик, довольно шустренький. Гм! Поставив палку между коленями, он оперся на нее обеими руками и, скосив глаза, посматривал на Незнайку, который тоже присел на край лавочки. -- Это Пулькин пес, его зовут Булька, -- сказал Незнайка. -- Пулька ходит с ним на охоту. А в свободное время Булька сидит на цепи, чтоб не покусал кого-нибудь. Он не укусил вас? -- Нет, голубчик. Чуть было не укусил, но все-таки не укусил. -- Это плохо, -- сказал Незнайка. -- То есть плохо не то, что не укусил, а то, что он, наверно, испугал вас. Это я во всем виноват. Я его спустил с цепи, а потом забыл посадить обратно. Вы извините меня! -- Ну что ж, извиняю, -- сказал бородач. -- Я вижу, что ты хороший малыш. -- Нет, я только хочу быть хорошим. То есть раньше хотел. Я даже хорошие поступки совершал, а теперь бросил. Незнайка махнул рукой и стал разглядывать красные туфли на ногах собеседника. Он заметил, что туфли застегивались на пряжки, которые были сделаны в виде полумесяца со звездой. -- Почему же бросил теперь? -- спросил старичок. -- Потому что все это чепуха. -- Что чепуха -- хорошие поступки? -- Нет, волшебники... Скажите, эти пряжечки у вас на туфлях позолоченные или же просто золотые? -- Просто золотые... Почему же ты считаешь, что волшебники -- чепуха? Незнайка принялся рассказывать о том, как мечтал о волшебной палочке, как Кнопочка рассказала ему, что нужно совершать хорошие поступки, и как у него ничего не вышло, потому что он был способен совершать хорошие поступки только ради волшебной палочки, а не бескорыстно. -- А вот ты сказал, что отпустил погулять Бульку, -- разве ты это тоже сделал ради волшебной палочки? -- спросил старичок. -- Что вы! -- махнул Незнайка рукой. -- Я и забыл тогда о волшебной палочке. Мне просто жалко было, что Булька все время на привязи сидит. -- Значит, ты сделал это из хороших побуждений? -- Конечно. -- Вот и есть один хороший поступок! -- Удивительно! -- воскликнул Незнайка и даже засмеялся от радости. -- Сам не заметил, как хороший поступок совершил! -- А потом ты совершил еще хороший поступок. -- Это когда же? -- Ты ведь защитил меня от собаки. Разве это скверный поступок? Или, может быть, ты его ради волшебной палочки делал? -- Нет! Я о волшебной палочке и не вспоминал. -- Вот видишь! -- обрадовался старик. -- Потом ты совершил третий хороший поступок, когда пришел узнать, не искусала ли меня собака, и извинился. Это хорошо, потому что всегда нужно быть внимательными друг к другу. -- Чудеса в решете! -- засмеялся Незнайка. -- Три хороших поступка -- и все подряд! В жизни со мной таких чудес не бывало. Вот уж ничуточки не удивлюсь, если я сегодня волшебника встречу! -- И не удивляйся. Ты его уже встретил. Незнайка подозрительно посмотрел на старичка: -- Вы, может быть, скажете еще, что вы волшебник и есть? -- Да, я волшебник и есть. Незнайка изо всех сил таращил глаза на старичка и старался разглядеть, не смеется ли он, но борода так плотно закрывала его лицо, что невозможно было обнаружить улыбку. -- Вы, наверно, смеетесь, -- недоверчиво сказал Незнайка. -- Совсем не смеюсь. Ты совершил три хороших поступка и можешь просить у меня что угодно... Ну, что тебе больше нравится: шапка-невидимка или сапоги-скороходы? Или, может быть, ты хочешь ковер-самолет? -- А у вас есть ковер-самолет? -- Как же! Есть и ковер. Все есть. Старик вытряс из широкого рукава своего халата свернутый в трубку ковер и, быстро развернув его, расстелил на земле перед Незнайкой. -- А вот сапоги-скороходы, вот шапка-невидимка... С этими словами он вытащил из другого рукава шапку и сапоги и положил их на ковре рядышком. Вслед за этим таким же путем появились гусли-самогуды, скатерть-самобранка и разные другие таинственные предметы. Незнайка постепенно убедился, что перед ним самый настоящий волшебник, и спросил: -- А волшебная палочка есть у вас? -- Отчего же нет? Есть и волшебная палочка. Вот, пожалуйста. И волшебник достал из кармана небольшую круглую палочку красновато-коричневого цвета и протянул Незнайке. Незнайка взял палочку. -- А она настоящая? -- спросил он, все еще не веря, что мечта его сбылась. -- Самая настоящая волшебная палочка, можешь не сомневаться, -- уверил его волшебник. -- Если не будешь делать плохих поступков, все твои желания будут исполняться, стоит только сказать, чего хочешь, и взмахнуть палочкой. Но, как только совершишь три плохих поступка, волшебная палочка потеряет свою волшебную силу. У Незнайки от радости захватило дыхание, сердце забилось в груди вдвое быстрей, чем надо. -- Ну, так я побегу скажу Кнопочке, что у нас теперь волшебная палочка есть! Ведь это она научила меня, как ее достать, -- сказал Незнайка. -- Беги, беги, -- ответил волшебник. -- Пусть Кнопочка тоже порадуется. Я ведь знаю, что она давно мечтает о волшебной палочке. Волшебник погладил Незнайку рукой по голове, и Незнайке на этот раз удалось разглядеть на его добром лице широкую приветливую улыбку. -- Тогда до свиданья! -- сказал Незнайка. -- Будь здоров! -- усмехнулся в ответ волшебник. Прижимая к груди волшебную палочку, Незнайка бросился бежать и, стараясь добраться до дома Кнопочки кратчайшим путем, свернул в переулок. Тут он вспомнил, что забыл поблагодарить волшебника за чудесный подарок, и стремглав побежал назад. Выбежав из переулка, он увидел, что улица совершенно пуста. Волшебника не было ни на лавочке, ни в каком-либо другом месте поблизости. Он исчез вместе с ковром-самолетом и другими волшебными предметами, словно провалился сквозь землю или растворился в воздухе. Увидев, что теперь все равно ничего не поделаешь и никак не исправишь этой досадной оплошности, Незнайка пошел обратно к Кнопочке. Однако теперь он уже не спешил, даже время от времени останавливался посреди улицы, с досадой крутил головой, чесал затылок, что-то бормотал про себя и как-то по-особенному крякал, после чего снова продолжал путь. Кнопочка играла на улице, неподалеку от своего дома, и, увидев приближавшегося Незнайку, побежала навстречу. -- Здравствуй, Незнайка! -- радостно закричала она. Незнайка остановился и, не ответив на приветствие Кнопочки, мрачно сказал: -- Теперь я уже не Незнайка, а просто длинноухий осел. -- Что случилось? -- забеспокоилась Кнопочка. -- А то и случилось, что волшебник дал мне палочку, а я ему даже спасибо не сказал, -- вот! -- Какую палочку? -- удивилась Кнопочка. -- Ну, "какую, какую"! Будто не знаешь, какие палочки бывают! Волшебную палочку! -- Ты, Незнайка, видно, спятил с ума. Выдумал какую-то волшебную палочку! -- И ничего я не выдумал. Вот она. Видишь? И Незнайка показал Кнопочке палочку, которую крепко сжимал в руке. -- Что это? Обыкновенная палка, -- с недоумением сказала Кнопочка. -- "Обыкновенная палка"! -- передразнил Незнайка. -- Молчала бы лучше, если не понимаешь! Мне ее сам волшебник дал. -- Какой волшебник? -- "Какой волшебник, какой волшебник"! Будто не знаешь, какие волшебники бывают! -- Конечно, не знаю, -- пожала плечами Кнопочка. -- Представь себе, ни разу живого волшебника не видела. -- Ну, он такой, с бородой, а вот тут звезды и полумесяцы... Булька лаял, а я три хороших поступка совершил, понимаешь? -- Ничего не понимаю! Ты лучше расскажи по порядку. Незнайка принялся рассказывать обо всем, что случилось. Кнопочка выслушала и сказала: -- А может быть, это кто-нибудь посмеялся над тобой! Нарочно волшебником нарядился. -- А откуда же волшебная палочка, если это был не волшебник? -- А ты уверен, что палочка на самом деле волшебная? Ты проверил? -- Нет, не проверил, но можно проверить. -- Чего же ты стоишь да рассуждаешь? Надо взмахнуть палочкой и высказать какое-нибудь пожелание. Если желание исполнится, то, значит, это настоящая волшебная палочка. -- А если не исполнится? -- спросил Незнайка. -- Ну, если не исполнится, то, значит, это просто простая деревянная палка, и все! Как ты сам этого не понимаешь! -- с раздражением сказала Кнопочка. Она нервничала, так как ей поскорей хотелось узнать, волшебная это палочка или нет, и она сердилась на Незнайку за то, что он до сих пор не догадался проверить. -- Ну ладно, -- сказал Незнайка. -- Сейчас попробуем. Чего мы хотим? -- Ну, чего тебе хочется? -- спросила Кнопочка. -- Сам не знаю, чего мне хочется... Сейчас, кажется, ничего не хочется. -- Ну, какой! -- рассердилась Кнопочка. -- Ты придумай. Мороженого хочется? -- Мороженого, пожалуй, хочется, -- согласился Незнайка. -- Сейчас попросим мороженого. Он взмахнул волшебной палочкой и сказал: -- Хотим, чтоб у нас было две порции мороженого! -- На палочке, -- добавила Кнопочка. Незнайка несмело протянул вперед руку и даже зажмурился. "А ну, как не появится никакого мороженого?" -- подумал он и тут же почувствовал, что ему в руку ткнулось что-то твердое и холодное. Незнайка сейчас же открыл глаза и увидел в руке порцию мороженого на палочке. От удивления он даже разинул рот и посмотрел вверх, словно стараясь узнать, откуда это мороженое свалилось. Не обнаружив вверху ничего подозрительного, Незнайка медленно повернулся к Кнопочке, держа мороженое в вытянутой руке и словно боясь, что оно исчезнет или улетит вверх. Кнопочка тоже стояла с мороженым в руке и радостно улыбалась. -- Мо-мо-мо-мо... -- пробормотал Незнайка, показывая на мороженое пальцем. Он хотел что-то сказать, но от волнения у него не получалось ни одного слова. -- Что "мо-мо-мо"? -- спросила Кнопочка. Незнайка только рукой махнул и принялся есть мороженое. Кнопочка последовала его примеру. Когда с мороженым было покончено, она сказала: -- Замечательное мороженое, правда? -- Чудесное! -- подтвердил Незнайка. -- Может, еще попросим по порции? -- Давай, валяй, -- согласилась Кнопочка. Незнайка взмахнул палочкой и сказал: -- Хотим, чтоб у нас было еще по порции мороженого! Что-то тихонько щелкнуло, прошуршало в воздухе, и в руках у Незнайки и Кнопочки снова появилось по порции мороженого. Незнайка опять словно онемел на минуту. Однако на этот раз он гораздо быстрей пришел в себя и, прикончив мороженое, спросил: -- Еще попробуем? -- Пожалуй, можно еще по штучке, -- сказала Кнопочка. -- Э, чего там возиться -- "по штучке", -- проворчал Незнайка и, взмахнув палочкой, сказал: -- Хотим, чтоб был ящик с мороженым! Бац! О землю стукнулся большой голубой ящик, вроде тех, в которых мороженщицы носят мороженое. Незнайка открыл крышку, из-под которой сейчас же начал клубиться пар, и достал из ящика две порции мороженого. Закрыв ящик и усевшись на него, как на лавочку, Незнайка принялся грызть мороженое, которое оказалось гораздо тверже и прохладнее предыдущего. -- Вот это мороженое! -- похваливал он. -- Зубы можно сломать! -- Интересно, эта палочка может только мороженое доставать или еще что-нибудь? -- спросила Кнопочка. -- Чудачка! -- сказал Незнайка. -- Это настоящая волшебная палочка, и она все может. Хочешь шапку-невидимку -- достанет шапку-невидимку; хочешь ковер-самолет -- даст тебе ковер-самолет. -- Ну так давай попросим ковер-самолет и полетим путешествовать, -- предложила Кнопочка. Незнайке очень хотелось поскорей отправиться путешествовать, но он вспомнил, как страшно ему было лететь на воздушном шаре, который сконструировал Знайка, и сказал: -- На ковре-самолете не очень удобно путешествовать, потому что когда летишь вверху, то ничего не видишь внизу. -- Ну, тогда надо что-нибудь другое придумать, -- сказала Кнопочка. -- Я где-то читала, что бывают какие-то поезда... Ты сидишь, и ничего делать не надо, потому что тебя везет паровоз по железной дороге. -- Это я знаю. Нам про железную дорогу Знайка рассказывал. Он ее видел, когда ездил в Солнечный город за книжками. Но железная дорога тоже опасная вещь -- там бывают крушения. В это время Незнайка увидел Винтика и Шпунтика, которые проезжали по улице на своем новом автомобиле. Этот автомобиль был четырехместный, с открытым кузовом, такой же, как предыдущий, который Незнайка сломал, когда вздумал покататься на нем. Но, в отличие от предыдущего, этот автомобиль был гораздо изящнее, и мотор у него был более мощный, так как работал он не на обыкновенной газированной воде, а на газированной воде с подогревом. Увидев Незнайку и Кнопочку, Винтик и Шпунтик помахали им руками. Незнайка стал кричать, что у него теперь волшебная палочка есть, но автомобиль так трещал, что Винтик и Шпунтик ничего не расслышали и, подняв тучу пыли, скрылись со своей машиной в конце улицы. -- Вот на чем мы поедем путешествовать! -- воскликнул Незнайка. -- На автомобиле? -- догадалась Кнопочка. -- Конечно. -- А забыл, как ты на автомобиле свалился с горы? И сам чуть не убился и машину сломал! -- Э, чудачка! Да я ведь тогда управлять не умел. -- Будто теперь научился? -- А теперь мне и учиться не надо. Скажу палочке, что хочу уметь управлять, и сразу буду уметь. -- Ну, тогда что ж, -- сказала Кнопочка. -- Тогда поедем на автомобиле. Это действительно интереснее. Незнайка взмахнул палочкой и сказал: -- Хотим, чтоб у нас автомобиль был, как у Винтика и Шпунтика, и чтоб я управлять умел! Сейчас же в конце улицы показался автомобиль и быстро подъехал к Незнайке и Кнопочке. Незнайке даже показалось, что это снова Винтик и Шпунтик едут. Однако, когда автомобиль остановился, Незнайка увидел, что за рулем никого не было. -- Вот какая штука! -- воскликнул он, оглядывая автомобиль со всех сторон. Он заглянул даже под машину, воображая, что водитель нарочно спрятался внизу, чтоб подурачить его. Никого не обнаружив, Незнайка сказал: -- Ну и что ж, ничего удивительного. Волшебство и есть волшебство! С этими словами он открыл дверцу машины, поставил ящик с мороженым на заднее сиденье, а сам сел впереди за руль. Кнопочка села с ним рядом. Незнайка уже хотел включить мотор, но Кнопочка вдруг увидела, что к ним приближается какой-то малыш. -- Постой-ка, -- сказала она Незнайке. -- Как бы нам не задавить его... Незнайка подождал, когда малыш подойдет ближе, и увидел, что это был не кто иной, как всем известный Пачкуля Пестренький. Этот Пачкуля Пестренький ходил обычно в серых штанах и такой же серенькой курточке, а на голове у него была серая тюбетейка с узорами, которую он называл ермолкой. Он считал, что серая материя -- это самая лучшая материя на свете, так как она меньше пачкается. Это, конечно, чепуха и неправда. Серая материя пачкается, как и другие, только грязь на ней почему-то меньше заметна. Необходимо упомянуть, что Пачкуля был довольно смешной коротышка. У него были два правила: никогда не умываться и ничему не удивляться. Соблюдать первое правило ему было гораздо трудней, чем второе, потому что коротышки, с которыми он жил в одном доме, всегда заставляли его умываться перед обедом. Если же он заявлял протест, то его просто не пускали за стол. Таким образом, умываться ему все-таки приходилось, но это не имело большого значения, так как у него было свойство быстро запачкиваться. Не успеет он, бывало, умыться, как сейчас же на его лице появлялись какие-то грязные точечки, пятнышки и полосочки, лицо быстро теряло свой естественный цвет и становилось каким-то перепелесым. За это его и прозвали Пачкулей. Он так и остался бы на весь век с этим именем, если бы не один случай, который произошел в то время, когда в Цветочный город приезжал знаменитый путешественник Циркуль. Путешественник Циркуль также являлся достопримечательной личностью, о которой следует рассказать. Он был очень худой и длинный: руки длинные, ноги длинные, голова длинная, нос длинный. Брюки у него были клетчатые и тоже длинные. Жил этот Циркуль в городе Катигорошкине, где все жители никогда не ходили пешком, а только катались на велосипедах. Циркуль тоже все время ездил на велосипеде. И такой это был заядлый велосипедист, что ему уже мало было ездить по своему городу, и он решил объездить все коротышечьи города, какие только были на свете. Приехав в Цветочный город, он всюду колесил на своем велосипеде, всюду совал свой длинный нос и со всеми знакомился. Скоро он знал всех наперечет и не знал только Пачкулю, которого жители нарочно прятали, потому что боялись, как бы он не опозорил их. Многим казалось, что если Циркуль увидит его грязную рожицу, то может подумать, что в Цветочном городе все коротышки такие грязнульки. Вот поэтому все и старались, чтобы Пачкуля не попадался Циркулю на глаза. В общем, все шло вполне хорошо до тех пор, пока Циркуль не собрался уезжать. В тот день присмотр за Пачкулей был почему-то ослаблен, и он вылез на улицу как раз в тот момент, когда жители прощались с Циркулем. Увидев в толпе коротышек незнакомую физиономию, Циркуль был несколько удивлен тем, что он его не знает, и хотел спросить: "А кто это у вас там такой грязный?" Но так как он был очень хорошо воспитанный коротышка и не мог употреблять таких грубых слов, как "грязный", то задал вопрос в более вежливой форме: -- А кто это у вас там такой пестренький? Все обернулись и увидели Пачкулю, у которого физиономия и на самом деле была пестрой от грязи, так как в этот день он не умывался с утра. Всем очень понравилось это слово, и с тех пор Пачкулю стали называть Пестреньким. Самому Пачкуле тоже нравилось, когда его называли этим именем, потому что оно звучало как-то изящнее и красивее, чем просто Пачкуля. -- Эй, Пестренький, здравствуй! -- закричал Незнайка, когда Пачкуля подошел совсем близко. -- Гляди-ка, а у нас уже автомобиль есть. -- Эко диво! У Винтика и Шпунтика автомобиль еще лучше вашего, -- ответил Пачкуля. Он остановился, сунул руки в карманы своих серых брюк и принялся разглядывать переднее колесо автомобиля. -- А вот и неправда, -- сказала Кнопочка. -- Этот автомобиль такой же, как у Винтика и Шпунтика. И, кроме того, у Незнайки волшебная палочка есть. -- Подумаешь, невидаль! -- снова ответил Пестренький. -- Я если захочу, у меня будет сто волшебных палочек. -- Почему же у тебя их нет? -- спросил Незнайка. -- Потому что я не хочу. Незнайка увидел, что его ничем не проймешь, и сказал: -- Мы отправляемся путешествовать. Хочешь поехать с нами? -- Ладно, -- согласился Пестренький. -- Уговорили. Он открыл дверцу, залез в автомобиль и с важностью расселся на заднем сиденье. -- Ну, можно трогаться? -- спросил Незнайка. -- Трогай, трогай! -- сказала Кнопочка. -- Да ты трогай, только не убивай до смерти, -- прибавил Пестренький. Незнайка повернул ключик на щитке приборов автомобиля и нажал ногой на педаль стартера. Стартер взвизгнул, словно заскреб по железу, и мотор застучал, работая на холостом ходу. Дав мотору прогреться, Незнайка выжал сцепление, включил коробку передач и, отпустив сцепление, дал газ. Машина тронулась. Незнайка спокойно вертел рулевое колесо, включал то первую скорость, то вторую, прибавлял и убавлял газ, заставляя машину ехать то быстрей, то медленней. Хотя он и сам не понимал, для чего переводит тот или иной рычаг, нажимает ту или другую педаль, но делал каждый раз то, что было нужно, и не ошибся ни разу. Это объяснялось, конечно, тем, что благодаря волшебной палочке он моментально выучился управлять автомобилем и управлял как хороший шофер, который даже не думает, что надо поворачивать и на что нажимать, а делает все по привычке, машинально. Проезжая по улицам, Незнайка нарочно нажимал кнопку сигнала и громко трубил, чтобы привлечь к себе внимание жителей. Ему хотелось, чтобы все видели, как он храбро сидит за рулем и ничего не боится. Однако жители Цветочного города думали, что это ездят Винтик и Шпунтик, и никто не обращал на Незнайку внимания. Пока автомобиль колесил по городу, Кнопочка затеяла разговор с Пачкулей: -- Ты, Пестренький, как видно, еще не умывался сегодня? -- Еще как умывался! -- Почему же грязный такой? -- Значит, снова запачкался. -- Придется тебе еще раз умыться, потому что мы такого грязного не можем в путешествие взять. -- Это как так "не можем"? Сами уговорили ехать, а теперь вдруг "не можем"! -- возмутился Пестренький. Незнайка между тем выехал из города и, подъехав к Огурцовой реке, свернул на мост. В конце моста Кнопочка сказала: -- Ну-ка, останови машину. Сейчас Пестренький будет умываться в речке. Незнайка подъехал к берегу и остановил машину. -- Я протестую! -- выходил из себя Пестренький. -- Нет такого правила, чтоб по два раза в день умываться! -- Ну, если не хочешь, то придется тебе здесь остаться. Мы без тебя поедем, -- строго сказал Незнайка. -- Это как -- без меня? Что же я, по-вашему, должен обратно пешком тащиться? В таком случае, везите меня назад, туда, где взяли. Иначе я не согласен. -- Ну ладно, шут с ним, пусть едет грязный, -- сказал Незнайка. -- Не возвращаться же нам из-за него обратно! -- А если мы во время путешествия приедем в какой-нибудь чужой город и все увидят, что мы привезли с собой такого грязнульку? Нам же самим придется за него краснеть, -- сказала Кнопочка. -- Это верно, -- согласился Незнайка. -- Надо все же умыться, Пестренький. Давайте, друзья, все трое умоемся, а? Услыхав, что умываться надо будет не ему одному, Пестренький успокоился и сказал: -- Как же тут умываться? Ни мыла, ни полотенца нет. -- Не беспокойся, -- ответил Незнайка. -- Все будет. Он взмахнул волшебной палочкой, и сейчас же явилось три куска мыла и три полотенца. Пестренький хотел удивиться, но вспомнил про свое правило ничему не удивляться и молча пошел к реке. Через несколько минут все трое уже были умыты и катили на автомобиле по лесу. Кнопочка по-прежнему сидела впереди, рядом с Незнайкой, а Пестренький позади рядом с голубым ящиком. Дорога была извилистая и не совсем гладкая. В некоторых местах из-под земли выступали толстые корни деревьев, иногда попадались рытвины и ухабы. В таких местах Незнайка заранее снижал скорость, чтоб не очень трясло. Кнопочка то и дело оборачивалась назад и с улыбкой поглядывал на Пестренького. Ей нравилось, что он стал такой чистенький и умный. -- Вот видишь, как хорошо, -- говорила она. -- Самому ведь приятно, когда умоешься. Пестренький сердито отворачивался в сторону и даже глядеть не хотел на Кнопочку. -- Ну, довольно дуться, это невежливо, -- сказала Кнопочка. -- Там у тебя рядом мороженое в голубом ящике. -- А, так это мороженое! -- обрадовался Пестренький. -- А я-то гляжу, что за ящик? Он достал из ящика три порции мороженого. Все принялись есть. Незнайке пришлось делать сразу два дела: есть мороженое и управлять машиной. Одной рукой он держал рулевое колесо, а в другой у него было мороженое, которое он старательно лизал языком. Увлекшись мороженым, Незнайка не разглядел впереди ухаба и не успел вовремя снизить скорость. Машину тряхнуло так сильно, что Пестренький подскочил кверху и нечаянно проглотил всю порцию мороженого сразу. В руках у него осталась только палочка. -- Ты, братец, потише! -- сказал он Незнайке. -- Из-за тебя я проглотил все мороженое. -- Не беда, -- ответил Незнайка. -- Можешь взять себе другую порцию. -- Тогда ладно, -- успокоился Пестренький и достал из ящика новую порцию мороженого. Кнопочка сказала: -- А ты, Незнайка, лучше не ешь мороженого. Это тебя отвлекает, и мы можем попасть в аварию. -- А ты тоже не ешь, -- ответил Незнайка, -- потому что меня это тоже отвлекает. -- Хорошо, я не буду, -- согласилась Кнопочка. -- А я буду, потому что сижу сзади и никого не отвлекаю, -- сказал Пестренький. Скоро они выехали из леса, и машина помчалась полем. Дорога шла в гору, и нашим путникам стало казаться, что они уже добрались до самого края земли, так как за горой, кроме неба, ничего не было видно. -- Надо было нам ехать в другую сторону, потому что с этой стороны земля, как видите, уже кончается, -- сказал Незнайка. -- Да, -- подтвердил Пестренький. -- Немножко не рассчитали. Ты на всякий случай сбавь скорость, а то не успеешь затормозить, и мы полетим вверх тормашками. А лучше всего поворачивай, да поедем назад от греха подальше. -- Нет, -- ответил Незнайка. -- Я давно уже хотел посмотреть, что начинается там, где земля кончается. Пока они разговаривали, подъем кончился, и перед глазами путешественников снова открылся широкий вид. Внизу расстилалась огромная долина, направо возвышались холмы, поросшие зеленой травой и густыми кустарниками. Вдали темнел лес. Вся долина пестрела золотыми одуванчиками, голубыми васильками... Особенно много было белых цветов, которые у коротышек назывались "березовой кашей". Этой "каши" было так много, что земля местами казалась покрытой снегом. Когда наши путники увидели перед собой столько красоты, у них даже дух захватило от радости. -- Оказывается, земля здесь еще не кончается, -- сказал Незнайка. -- Да, -- подхватил Пестренький. -- Земля оказалась больше, чем мы предполагали. Таким образом, нами сделано важное научное открытие, и по этому случаю можно съесть еще одну порцию мороженого. С этими словами он запустил руку в голубой ящик, выудил из него новую порцию мороженого и принялся есть. Дорога пошла под гору, и машина покатила быстрей. Вскоре начался новый подъем, и путешественникам опять стало казаться, что они очутились на краю земли, но как только подъем кончился, перед ними раскинулась новая ширь. Так повторялось несколько раз. -- Говорят, что земля бесконечная, и в какую сторону ни поедешь, все равно до конца не доедешь, -- сказала Кнопочка. -- Я думаю, это неправильно, -- ответил Незнайка. -- Мы, коротышки, очень маленькие и не можем охватить своим маленьким взглядом больших вещей, поэтому они и кажутся нам бесконечными. -- Я тоже так думаю, -- подхватил Пестренький. -- По-моему, у всего есть конец. Вот, например, в этом ящике много мороженого, но у меня имеется подозрение, что и ему скоро придет конец. Беседуя таким образом, Незнайка и его спутники мчались все дальше и не заметили, как домчались до перекрестка дорог. Здесь Незнайка остановил машину, чтобы выяснить, куда ехать дальше: прямо, направо или налево. У перекрестка стоял столб, а на нем были три стрелки с надписями. На стрелке, которая показывала прямо, было написано: "Каменный город". На стрелке, которая показывала налево, было написано: "Земляной город". И, наконец, на стрелке, которая показывала направо, -- "Солнечный город". -- Дело ясное, -- сказал Незнайка. -- Каменный город -- это город, сделанный из камня. Земляной город -- это город из земли, там все дома земляные. -- А Солнечный город, значит, по-твоему, сделан из солнца -- так, что ли? -- с насмешкой спросил Незнайку Пестренький. -- Может быть, -- ответил Незнайка. -- Этого не может быть, потому что солнце очень горячее и из него нельзя строить дома, -- сказала рассудительно Кнопочка. -- А вот мы поедем туда и тогда увидим, -- сказал Незнайка. -- Лучше поедем сначала в Каменный город, -- предложила Кнопочка. -- Очень интересно посмотреть на каменные дома. -- А мне вот хочется посмотреть на земляные дома. Интересно, как в них коротышки живут, -- сказал Пестренький. -- Ничего интересного нет. Поедем в Солнечный город -- и все, -- отрезал Незнайка. -- Как -- все? Ты чего тут распоряжаешься? -- возмутился Пестренький. -- Вместе поехали, значит, вместе и решать должны. Они стали решать вместе, но все равно не могли ни до чего договориться. -- Лучше не будем спорить, а подождем. Пусть какой-нибудь случай укажет нам, в какую сторону ехать, -- предложила Кнопочка. Незнайка и Пестренький перестали спорить. В это время слева на дороге показался автомобиль. Он промелькнул перед глазами путешественников и исчез в том направлении, которое указывала стрелка с надписью "Солнечный город". -- Вот видите, -- сказал Незнайка. -- Этот случай показывает, что нам тоже надо ехать в Солнечный город. Но вы не горюйте. Сначала мы побываем в Солнечном городе, а потом можем завернуть и в Каменный и в Земляной. Сказав это, он снова включил мотор, повернул руль направо, и машина помчалась дальше. После поворота дорога стала гораздо ровнее и шире. Было заметно, что автомашины здесь ездили чаще. Скоро навстречу нашим путешественникам попался автомобиль. Он промчался так быстро, что никто не успел как следует рассмотреть его. Через некоторое время их догнал другой автомобиль, и Незнайка увидел, что он был какой-то незнакомой конструкции: низенький, длинный, с блестящими фарами, выкрашенный в яркий зеленый цвет. Водитель высунулся из машины, с любопытством поглядел на Незнайкин автомобиль, после чего прибавил скорость и быстро исчез вдали. Дорога вилась между холмами, шла то лесом, то полем. Неожиданно путешественники очутились перед рекой. Впереди засверкала вода, а над водой с одного берега на другой перекинулся мост. Посреди реки, рассекая носом волны, плыл пароход. У него была большая труба, а из трубы валили облака дыма. -- Смотрите, пароход! -- закричала Кнопочка и захлопала в ладоши от радости. Она ни разу не видала настоящего парохода, потому что не бывала нигде, кроме Цветочного города, а по Огурцовой реке пароходы не плавали. Однако Кнопочка сразу догадалась, что это пароход, так как часто видела его на картинках в книжках. -- Давайте остановимся и посмотрим, -- предложил Незнайка. Въехав на середину моста, Незнайка остановил машину. Все вылезли и, облокотившись о перила моста, стали глядеть. На пароходной палубе находилось множество пассажиров-коротышек. Одни из них сидели на лавочках вдоль бортов и любовались красивыми берегами, другие беседовали между собой и даже о чем-то спорили, третьи прохаживались. Были еще и такие, которые мирно дремали, расположившись в мягких креслах с откидными спинками. В этих креслах очень удобно было сидеть, задрав кверху ноги. Когда пароход проплывал под мостом, Незнайке, Кнопочке и Пестренькому было очень хорошо видно всех пассажиров на палубе. Неожиданно мост окутался клубами дыма, который вырывался из пароходной трубы. Незнайка закашлялся, задыхаясь в дыму, но все-таки побежал на другую сторону моста, чтоб посмотреть вслед пароходу. Кнопочка и Пестренький побежали за ним. Когда дым рассеялся, пароход уже был далеко. Через минуту наши путники снова сидели в автомобиле и катили дальше. Незнайка все время вспоминал про пароход и не переставал удивляться: -- Вот так пароход! Никогда бы не поверил, что такая громадина может по воде плавать. Кнопочка тоже удивлялась. А Пестренький сначала хотел удивиться, но потом вспомнил о своем правиле ничему не удивляться и сказал: -- Эко диво -- пароход! Просто большая лодка. -- Ты бы еще сказал: просто большое корыто! -- ответил Незнайка. -- Зачем -- корыто? Было бы корыто, я бы сказал -- корыто, а я говорю -- лодка. -- Слушай, Пестренький, ты лучше меня не зли! Водителя нельзя нервировать, когда он за рулем сидит, а то случится авария. -- Значит, я должен говорить неправду, если ты за рулем сидишь? -- Какую неправду? Будто я учу тебя говорить неправду! -- вспылил Незнайка. -- Слушай, Кнопочка, скажи ему, а то я за себя не отвечаю! -- Замолчи, Пестренький, -- сказала Кнопочка. -- Охота тебе по пустякам спорить! -- Хорошенькие пустяки: назвал пароход корытом! -- кипятился Незнайка. -- Я сказал -- лодка, а не корыто, -- ответил Пестренький. -- Ну, я прошу тебя, Пестренький, перестань. Ешь лучше мороженое, -- уговаривала его Кнопочка. Пестренький снова занялся мороженым и на время умолк. Машина по-прежнему мчалась среди полей и лугов. Перед глазами путников открывались все новые дали. Через некоторое время впереди показалась железная дорога, вдоль которой стояли телеграфные столбы с протянутыми между ними электрическими проводами. Вдали пыхтел паровоз и тащил за собой целую вереницу вагонов. Труба у этого паровоза торчала не вверх, а была загнута назад. Поэтому, когда из трубы вырывался пар, он вылетал назад, и реактивная сила толкала паровоз вперед. Так он и двигался. -- Смотрите, поезд! Поезд! -- закричала в восторге Кнопочка. Она впервые видела поезд, но узнала его по картинке, так же как пароход. -- Глядите, действительно поезд! -- удивился Незнайка. Пестренький, который и на этот раз решил не удивляться, сказал: -- Эко диво -- поезд! Поставили домики на колеса, сами залезли в них и радуются, а паровоз тащит. -- Слушай, Кнопочка, что это такое? Опять он мне на нервы действует! -- воскликнул Незнайка. Пестренький презрительно фыркнул: -- Подумаешь, какой нежный: "нервы"! -- Я вот как дам тебе! -- разозлился Незнайка. -- Тише, тише! Что это за слово "дам"? -- возмутилась Кнопочка. -- А чего он на меня говорит -- нежный? -- Ты, Пестренький, не должен называть его нежным, -- сказала Кнопочка. -- Это нехорошо. -- Что же тут нехорошего? -- возразил Пестренький. -- Вот как дам, так узнаешь, что нехорошего! -- ворчал Незнайка. -- Я за себя не отвечаю! Дорога, по которой мчался автомобиль, пересекала железнодорожный путь, и Незнайка, заспорив с Пестреньким, слишком поздно сообразил, что, переезжая через рельсы, он может угодить прямо под паровоз. Он решил ехать быстрей, чтоб успеть пересечь железную дорогу раньше, чем к этому месту подойдет поезд, но чем ближе подъезжал к железнодорожной линии, тем яснее видел, что очутится на переезде одновременно с паровозом. Увидев, что паровоз совсем близко и что они несутся прямо под его колеса. Незнайка судорожно вцепился в рулевое колесо и сказал: -- Ну вот! Я ведь говорил, что авария будет! Видя, что паровоз летит прямо на них. Кнопочка в ужасе сжалась в комочек и закрыла глаза руками. Пестренький вскочил на ноги и, не зная, что предпринять, стукнул Незнайку кулаком по макушке и закричал: -- Стой, балбес! Что ты делаешь? Сознавая, что тормозить все равно поздно, и видя, что проскочить перед паровозом уже не удастся, Незнайка стал действовать рулем. В тот момент, когда казалось, что столкновение совсем неизбежно, он повернул вправо и выскочил со своей машиной на железнодорожное полотно перед паровозом. Автомобиль запрыгал по шпалам, а за ним следом, тяжело пыхтя, как огромное злое чудовище, мчался паровоз. Сидя сзади, Пестренький чувствовал, как его обдает от паровоза теплом. Рядом с ним подскакивал на сиденье ящик с мороженым. Пестренький боялся, как бы мороженое не выскочило из машины, поэтому держал одной рукой ящик, а другой рукой держался за спинку сиденья. -- Незнаечка, миленький, поднажми! -- дрожащим от страха голосом просил Пестренький. -- Честное слово, никогда с тобой больше спорить не буду! Незнайка нажимал на все педали, но не мог увеличить скорость. Свернуть в сторону он тоже не мог, потому что железнодорожный путь шел по крутой насыпи и съехать вниз было нельзя. Почувствовав, что столкновения не произошло, Кнопочка открыла глаза и, обернувшись назад, увидела паровоз, который преследовал их по пятам. На паровозе тоже только в этот момент заметили автомобиль. Кнопочка видела, как из окна паровозной будки выглянул машинисткоротышка и даже разинул от удивления рот, когда обнаружил мчавшуюся впереди машину. Оторопев от испуга, он задергал рычаг и стал давать тревожные гудки, потом открыл клапан, и из-под колес паровоза рванулся во все стороны пар. Боясь, как бы его не обожгло паром, Пестренький спрятался под сиденье. Сбросив пар, машинист включил тормоз, и поезд начал понемногу замедлять ход. Автомобиль, двигаясь с прежней скоростью, стал уходить вперед. Расстояние между ним и паровозом увеличилось, но Незнайка не замечал этого. Увидев, что впереди железнодорожная насыпь была не такая крутая, как прежде, он повернул в сторону, и машина ринулась вниз. Налетев на кочку, она внезапно остановилась, так что Кнопочка и Незнайка чуть не расшибли себе лбы, а Пестренький по инерции вылетел из-под сиденья вместе с голубым ящиком. Пролетев над машиной кверху ногами, он шлепнулся о землю и остался лежать неподвижно. Поезд в это время тоже остановился. Пассажиры выскочили из вагонов, стали спрашивать друг друга, что произошло, но никто ничего не знал. Некоторые из них спустились с насыпи и подбежали к Незнайке и его спутникам. Увидев, что Пестренький лежит без движения, все окружили его. Кто-то сказал, что надо спрыснуть ему лицо холодной водой -- тогда он очнется. Но Пестренький, как только услышал про холодную воду, так сейчас же вскочил на ноги, ошалело поглядел вокруг и спросил, заикаясь: -- А где мо-мо-мороженое? -- Мо-мо-мороженое здесь, -- ответила Кнопочка, также заикаясь от пережитых волнений. -- То-то, тогда я спокоен, -- ответил Пестренький. Он приободрился, поднял с земли ящик и поставил его обратно в машину. В это время с паровоза прибежал помощник машиниста. -- Все ли целы? -- закричал он издали. -- Никто не ранен? -- Никто, -- ответил Незнайка. -- Все благополучно. -- Вот и хорошо, а то машинист до смерти перепугался, когда увидел, что вы впереди скачете. До сих пор не может в себя прийти, -- сказал помощник. -- А вы куда едете? -- поинтересовался Незнайка. -- Поезд идет в Солнечный город, -- ответил ему помощник. -- Мы тоже в Солнечный город, -- обрадовался Незнайка. -- В таком случае, вам нужно ехать по шоссе, -- строго сказал помощник. -- Кто же ездит на автомобиле по железной дороге? -- Да мы и ехали по шоссе, а Пестренький сказал... То есть сначала мы смотрели на пароход... такой, знаете, большой пароход... Незнайка начал подробно рассказывать про пароход и про то, как он поспорил с Пестреньким, но в это время раздался паровозный свисток. -- Прошу прощения, -- перебил помощник Незнайку, -- нам пора идти, так как поезд не должен опаздывать. В другой раз мы с удовольствием послушаем ваш рассказ. С этими словами он побежал к паровозу, который уже разводил пары. Пассажиры бросились бежать к своим вагонам. -- Послушайте, в какой другой раз? -- закричал Незнайка. -- В другой раз мы еще, может быть, и не встретимся! Но никто не слушал его. Поезд тронулся, и некоторым коротышкам пришлось прыгать в вагоны на ходу. -- Ну вот! -- обиженно воскликнул Незнайка. -- Не могли подождать чуточку. Ведь самого интересного я и не рассказал! Вернувшись на шоссе, Незнайка, Кнопочка и Пестренький продолжали прерванное путешествие, Пестренький по-прежнему сидел позади и усиленно угощался мороженым. Он говорил, что очень переволновался, когда вылетел из машины, а мороженое успокоительно действует на него. Кнопочка вспомнила, как она испугалась паровоза, а Незнайка с увлечением рассказывал, как он сообразил в самый последний момент повернуть машину, чтобы избежать столкновения. -- Смотрю, -- говорил он, -- прямо под паровоз летим! Прибавить скорость нельзя, тормозить поздно. Ну, думаю, сейчас всем крышка!.. И вдруг мне в голову что-то ударило: повернуть надо... -- Это я тебя по голове ударил, -- отозвался Пестренький. -- Я испугался, понимаешь... -- Понимаешь, ты опять меня злить начинаешь! -- рассердился Незнайка. -- Ну молчу, молчу. Теперь я знаю, что нельзя сердить водителя, когда он за рулем сидит. В это время наших путников снова догнал автомобиль. Он был яркожелтого цвета. В нем ехали двое коротышек. Тот, который сидел за рулем, нарочно замедлил ход, чтоб разглядеть Незнайкину машину. Коротышка, который сидел с ним рядом, внимательно посмотрел на Пестренького и сказал с улыбкой: -- А тебе, голубчик, не мешало бы немножко умыться. Они оба расхохотались, после чего водитель прибавил скорость, и машина ушла вперед. Незнайка и Кнопочка обернулись назад и увидели, что на щеках, на лбу, на носу и даже на ушах у Пестренького появились грязные пятна и полосы. -- Что с тобой? -- удивился Незнайка. -- Ты ведь умывался недавно. -- Где же недавно? Совсем давно, -- ответил Пестренький. -- Но мы ведь вместе с тобой умывались. Почему мы чистые? -- спросила Кнопочка. -- Сказала! -- усмехнулся Пестренький. -- Вы впереди сидите, а я позади. Вот на меня вся пыль и летит. -- Если мы впереди, то на нас еще больше пыли должно попадать, -- сказал Незнайка. -- Ну, я не знаю, как это у вас там получается, -- махнул рукой Пестренький. На самом деле, конечно, во всем была виновата пыль. Она не очень пристает к лицу, если оно не липкое, но у Пестренького лицо было липкое, потому что он не переставая ел мороженое, которое таяло у него в руках и размазывалось по щекам, по носу, даже по ушам, оставляя всюду мокрые полосы. К этим полосам хорошо прилипала дорожная пыль. Полосы постепенно подсыхали вместе с прилипшей к ним пылью, и таким образом на лице получалась грязь. -- Придется тебе, Пестренький, снова умыться, как только встретится пруд или река, -- сказала Кнопочка. -- Вовсе не интересно, чтоб над нами каждый смеялся! -- А кто дал им право над нами смеяться? -- возмутился Пестренький. -- Если б мы их догнали, то я показал бы им, как смеяться! Жаль только, что мы тащимся как черепахи! -- Кто черепахи? Мы черепахи? -- обиделся Незнайка. -- Конечно, -- ответил Пестренький. -- Попробуй-ка догони эту желтую машину! Видишь, как она далеко умчалась. Желтый автомобиль на самом деле виднелся вдали маленькой точкой. -- Чепуха! -- ответил Незнайка. -- Сейчас догоним. Он принялся переводить рычаги, нажимать кнопки, педали. Машина поехала быстрей, но все же не могла догнать мчавшийся впереди желтый автомобиль. -- Ну, где нам тягаться с ними! -- подзуживал Незнайку Пестренький. -- Не та система! -- Ничего, -- отвечал Незнайка. ~ Вот увидишь! Сейчас я подогрев увеличу... -- Оставь лучше, Незнайка, а то снова в аварию попадем, -- сказала Кнопочка. -- Успокойся, никуда мы не попадем, -- беззаботно сказал Незнайка. Незнайка увеличил подогрев. Это тоже не помогло. Вскоре, однако, дорога пошла под уклон. Водитель желтой машины стал слегка притормаживать, чтоб машина не очень разогналась на спуске. Незнайка, наоборот, отпустил тормоза, и его машина стала катить все быстрей и быстрей. Впереди, под горой, опять показалась река. Через нее вел деревянный мост. Он был узенький, так что могли разъехаться только две машины. Вдобавок посреди моста, неизвестно по какой причине, остановился грузовик. Но Незнайка не обратил на него внимания и хвастливо сказал Пестренькому: -- Сейчас догоню! -- Догони, догони! Я ему скажу, кому из нас надо умыться! -- ответил Пестренький. Водитель желтой машины спустился на тормозах с горы, въехал на мост и остановился рядом с грузовиком, чтоб спросить водителя, почему произошла остановка и не нужна ли помощь. Скатившись во весь опор с горы и влетев на мост, Незнайка неожиданно увидел, что обе машины загородили проезд и теперь уже нельзя было свернуть в сторону, так как мешали перила моста. От испуга у Незнайки похолодела спина. Тысяча вещей вспомнилась ему за одно мгновение, и дело кончилось бы, наверно, плачевно, если бы он не вспомнил тут же и о волшебной палочке. В тот момент, когда они уже были возле грузовика и Кнопочка в ожидании страшного удара снова закрыла руками глаза, Незнайка схватил волшебную палочку и, взмахнув ею, быстро сказал: -- Хочу, чтоб мы перескочили через машины! Сейчас же автомобиль подскочил кверху, да так высоко, что у Незнайки захватило дух. Он глянул вниз и подумал: "А ну как брякнемся с такой высоты! Пожалуй, и костей не соберешь!" И снова, махнув палочкой, он сказал: -- Хочу, чтоб мы летели, как на самолете! И сейчас же у автомобиля появились маленькие крылья, и он полетел над землей, поднимаясь все выше и выше. В то же время сзади послышался крик. Незнайка оглянулся и увидел, что Пестренький вывалился из машины и болтался позади в воздухе, уцепившись руками за бампер. Взяв в зубы волшебную палочку, Незнайка перелез через спинку переднего сиденья и, схватив Пестренького за курточку, пытался втащить его обратно в машину. Но это оказалось не под силу, так как тащить можно было одной рукой, а другой рукой приходилось держаться за кузов машины. Увидев, что Пестренький теряет последние силы, Незнайка хотел сказать Кнопочке: "Возьми у меня изо рта палочку и скажи, чтоб машина спустилась вниз". Но так как у него в зубах была палочка, то вместо этих слов получилось: -- Фожми у жевя ижо вта фафочку и фы-фы-фы-фы... Конечно, Кнопочка не могла ничего понять и спросила: -- Что? -- Фофофи, аф фы, фафыфка! Незнайка так сердито сверкнул глазами, что Кнопочка сразу поняла, что эти слова должны были означать: "Помоги, ах ты, мартышка!" Она быстро перелезла на заднее сиденье и помогла Незнайке втащить Пестренького обратно в машину. Пестренький уселся на свое место. Он так испугался, что на время у него отнялся язык. Незнайка снова сел за руль и, взглянув вниз, увидел, что они забрались на страшную высоту. Внизу узенькой лентой извивалась дорога, по которой они только что ехали. Почувствовав, что у него начинает перехватывать дыхание от бьющего в лицо ветра, Незнайка взмахнул палочкой и сказал: -- Хочу, чтоб мы опустились обратно на землю... Эй, эй! Только не так быстро! -- закричал он, чувствуя, что машина ринулась вниз, словно провалилась в воздушную яму. Машина стала снижаться плавно. Некоторое время она летела над дорогой, опускаясь все ниже; наконец колеса коснулись земли, но так мягко, что не почувствовалось даже толчка. Крылья у машины исчезли. Пестренький понемногу пришел в себя и снова принялся за мороженое. Скоро наших путешественников догнал другой автомобиль. Шофер повел свою машину рядом с Незнайкиной и затеял разговор. -- Это что за автомобиль, какой конструкции? -- спросил он. -- Это конструкция Винтика и Шпунтика, -- ответил Незнайка. -- А на чем работает -- на дегте или мазуте? -- На газированной воде с сиропом. Из воды, понимаешь, выделяется газ, попадает в цилиндр и толкает поршень, который через передачу вертит колеса. А сироп для смазки, -- объяснил Незнайка. -- То-то я еду сзади и чую, будто сиропом пахнет, -- сказал шофер. -- А твоя машина тоже на газированной воде? -- спросил Незнайка. -- Нет, моя на спирту. В цилиндр, понимаешь, засасываются пары спирта и поджигаются электрической искрой. Пары, сгорая, расширяются и толкают поршень, а поршень вертит колеса. Чтоб мощность была побольше, в машине делают несколько цилиндров. У меня, например, четыре цилиндра, но бывают и восьмицилиндровые. Машина может работать и на бензине, но от бензина в воздухе остается не очень приятный запах. От спирта же никакого запаха не остается. А то есть машины, которые работают на мазуте, так те -- фу-у! Шофер даже поморщил нос и покрутил головой. -- А Солнечный город далеко еще? -- спросила Кнопочка. -- Солнечный? Нет, теперь уже недалеко. -- А почему он называется Солнечный? Там дома, что ли, из солнца? -- спросил Незнайка. -- Нет, -- засмеялся шофер. -- Его назвали Солнечным потому, что там всегда хорошая погода и всегда светит солнце. -- Неужели никогда туч не бывает? -- удивился Незнайка. -- Почему -- не бывает? Бывает, -- ответил шофер. -- Но наши ученые придумали такой порошок: как только появятся тучи, их посыплют этим порошком, и они сразу исчезнут. Это все, братец, химия! -- Как же тучи посыпать порошком? -- Ну, поднимутся вверх на самолете и посыплют. -- Но без туч ведь и дождя не будет, -- сказала Кнопочка. -- А для дождя есть другой порошок, -- ответил шофер. -- Посыплют немножко этого порошка, и сейчас же начнется дождь. Только дождь мы устраиваем там, где надо, -- в садах, на огородах. В городе тоже устраиваем дождь, но только не днем, а ночью, чтоб никому не мешал. А если нужно цветы полить на улице, так просто поливаем из резиновой кишки. -- Видать, в Солнечном городе умные коротышки живут? -- сказал Незнайка. -- О, в Солнечном городе все жители такие умные, что просто даже уму непостижимо! -- А вы тоже в Солнечном городе живете? -- спросила Кнопочка. -- Да, я тоже, -- сказал шофер. Ответив так, он принялся обдумывать свои слова и, обдумав как следует, понял, что, расхвалив жителей Солнечного города, он расхваливал в их числе и самого себя. Смутившись от своего хвастовства, он покраснел, как редиска, и сказал, чтобы скрыть замешательство: -- Ну, мне пора. До свиданья! -- И, нажав педаль, быстро укатил вперед. -- Может быть, он хороший коротышка, а может, и просто хвастун, -- сказал Незнайка. -- Не очень верится, что он тут про порошок плел. Кнопочка сказала: -- Он покраснел под конец, а это значит, что у него совесть еще не совсем пропала. А раз совесть есть, то он может еще исправиться. Дорога опять пошла в гору, а когда подъем кончился, перед глазами путешественников открылась картина, которой никому из них раньше не приходилось видеть. Можно было подумать, что кто-то громадный забрался на текстильную фабрику и раскатал по земле тысячи рулонов пестрых материй. Самые дальние холмы были как бы покрыты полосками ситца в мелкую крапинку: черную, белую, желтую, зеленую, красную. Ближе расположились полоски в горошину. Они лежали вплотную друг к дружке, так что закрывали всю землю. Еще ближе земля была покрыта большими разноцветными кругами. Особенно ярко выделялись желтые и красные круги, которые так и сверкали среди зеленых полей. -- Будто кто-то нарочно расчертил землю циркулем и раскрасил, -- сказала Кнопочка. -- Кому же это понадобилось расчерчивать землю циркулем? -- ответил Незнайка. -- Вот подъедем ближе -- узнаем. Чем ниже спускался автомобиль с горы, тем хуже становились видны круги, а потом и вовсе исчезли. Дорога, по которой мчалась машина, стала ровная, как лесная просека. По обеим сторонам тянулись заросли мака. Это было похоже на то, как если бы мы с вами ехали по лесу, только здесь вместо древесных стволов стояли длинные зеленые стебли, а вверху так и сверкали на солнышке красные цветы мака. Потом машина поехала среди зарослей моркови, клубники, желтого одуванчика. Потом опять начались заросли мака. -- Здесь, наверно, какие-нибудь макоеды живут, -- сказал Пестренький. -- Это какие еще макоеды? -- спросил Незнайка. -- Ну, которые любят мак. Это они, наверно, посадили здесь все: и мак и морковку. -- Кто же станет такую пропасть сажать? Этого и вовек не съешь. Скоро автомобиль выехал из маковых зарослей, и наши путешественники увидали недалеко от дороги какую-то странную машину, напоминавшую не то механическую снегочистку, не то трактор. Эта снегочистка медленно ходила по кругу и косила траву. Незнайка даже остановил автомобиль, чтоб посмотреть, как она работает. Подойдя ближе, наши путники увидели, что в передней части машины был механизм, напоминающий машинку для стрижки волос. Эта машина непрерывно стригла траву, которая тут же попадала под нож. Этот нож непрерывно кромсал траву на кусочки, после чего она поступала на движущуюся ленту, уносилась вверх и попадала между двумя зубчатыми барабанами, которые быстро вращались и словно жевали ее зубами. Пережеванная таким образом трава исчезала внутри механизма. Земля позади машины оставалась вспаханной, поэтому можно было предположить, что внутри механизма имелся плуг, но снаружи его не было видно. Сзади были приделаны механические грабли, которые разрыхляли вспаханную землю на манер бороны. Сбоку на машине имелась надпись: "Циркулина". Самое удивительное было то, что машиной никто не управлял. Место за рулем было пусто. Незнайка и его друзья старательно оглядели машину со всех сторон, но не обнаружили никаких признаков живого существа. -- Вот так штука! -- сказал Пестренький. Он уже хотел удивиться, но вовремя спохватился и замолчал. Кнопочка, которая не особенно интересовалась машинами, сказала, что уже пора ехать дальше. Но Незнайка во что бы то ни стало хотел дознаться, в чем тут дело. Присмотревшись внимательней, он заметил, что посреди поля стоял столб, вокруг которого был намотан металлический трос. Конец этого троса был привязан сбоку к машине, которая ходила, таким образом, по кругу, как на привязи. Трос постепенно разматывался и удлинялся, благодаря чему машина описывала все более широкие круги. -- Ах, вот в чем тут дело! -- обрадовался Незнайка. -- Ну-ка, посмотрим, что будет, когда весь трос размотается. Ждать пришлось не очень долго. Машина описала последний, самый большой круг, остановилась сама собой и стала давать гудки: "Ту-у! Ту-у! Ту-у!" Словно в ответ на эти гудки, откуда-то издали раздался свист. Гудки прекратились. Через минуту послышался стрекот, и наши путешественники увидели коротышку, который ехал на каком-то смешном мотоцикле на гусеничном ходу. Соскочив с мотоцикла, коротышка приветливо поздоровался с путешественниками и спросил: -- Вы, наверно, заинтересовались работой Циркулины? -- А что это -- сенокосилка, что ли? -- спросил Незнайка. -- Нет, это так называемый универсальный круговой самоходный посадочный комбайн, -- сказал коротышка. -- Этот комбайн срезает траву, потом вспахивает землю плугом, сажает зерна при помощи имеющейся внутри механической сажалки и, наконец, боронит. Но это еще не все. Вы уже, наверно, заметили, что срезанная трава поступает внутрь комбайна. Там она измельчается, растирается, смешивается с химическим удобрением и тут же зарывается в землю, благодаря чему образуется так называемое комбинированное удобрение, очень полезное для растений. Вместе с удобрением в землю при вспашке вносится активированная подкормка, которая содействует более быстрому произрастанию растений, благодаря чему нам удается собирать два, три и даже четыре урожая за лето. Я забыл сказать, что в передней части машины, как раз за стригущим устройством, имеется пылесос. Его назначение -- всасывать семена сорняков, которые могут оказаться на земле вместе с пылью. Семена сорняков растираются жерновками и также идут на удобрение. В растертом виде они уже прорасти не могут и поэтому не опасны для посевов. Таким образом, комбайн не только пашет, сеет и боронит -- он еще удобряет землю, вносит подкормку и борется с сорняками. Поэтому он и называется универсальным. -- А для чего машина привязана к столбу? -- спросил Незнайка. -- Для того, чтоб она могла работать без машиниста, -- сказал коротышка. -- Трос, которым она привязана к столбу, присоединен к рулевому управлению. В зависимости от натяжения троса руль устанавливается таким образом, что машина делает большие или меньшие круги. Как только трос размотается полностью, машина автоматически останавливается и начинает давать гудки. Услышав гудки, машинист подъезжает к комбайну и переводит его на другой участок. Сказав это, машинист-коротышка отцепил трос, сел за руль и подъехал на комбайне к другому столбу. Здесь он привязал комбайн к тросу, слез на землю и свистнул два раза в свисток. Комбайн зажужжал и начал вращаться вокруг столба, вспахивая землю. -- Вот интересно! -- воскликнул Незнайка. -- Неужели машина может понимать свистки? Откуда она знает, что нужно ехать, когда вы свистнете? -- Машина, конечно, ничего понимать не может, -- сказал машинист. -- Но если вы изучали физику, то должны знать, что звук передается при помощи колебаний воздуха. В механизме комбайна имеется прибор, который преобразует воздушные звуковые колебания в электрическую энергию, а при помощи электрической энергии уже можно включать тот или иной механизм комбайна. Так, например, при помощи одного свистка включается тормоз, при помощи двух свистков включается мотор. Три свистка включают механизм левого поворота, четыре -- правого... В это время откуда-то издали донеслись гудки: "Ту-у! Ту-у! Ту-у!" -- О, -- сказал машинист, -- это Планетарка кончила работу! Надо спешить. Хотите увидеть Планетарку? Это недалеко, в минуту докатим. Все согласились и уже хотели садиться в машину, но коротышка сказал, что лучше ехать всем на его мотоцикле. К удивлению путешественников, у мотоцикла оказалось такое длинное сиденье, что на нем поместились все четверо. Первым сел машинист, за ним -- Незнайка, потом -- Кнопочка и самым последним -- Пестренький. Коротышка включил мотор, и мотоцикл заскользил по земле с такой скоростью, что у всех захватило дыхание. Действительно, через минуту или полторы они были возле другого комбайна, который остановился, закончив обработку круглого поля. Действуя свистком, машинист перегнал машину к другому столбу и пустил в ход. Сбоку на машине было написано красивыми буквами: "Планетарка". -- Эта машина другой конструкции? -- спросил Незнайка. -- Нет, конструкция точно такая же, -- ответил машинист. -- Почему же та называется Циркулина, а эта Планетарка? -- У нас каждая машина имеет свое собственное имя, потому что это гораздо красивее, чем писать на машинах разные номера. -- А вы работаете одновременно на двух машинах? Так и ездите на своем мотоцикле от Циркулины к Планетарке? -- спросила Кнопочка. -- Нет, в моем распоряжении десять машин: Эксцентрида, Концентрина, Рондоза, Циркулина, Улитка, Мельница, Вертушка, Орбита, Спутница и Планетарка. -- И вы успеваете присмотреть за всеми десятью? -- удивилась Кнопочка. -- В этом ничего трудного нет. У меня остается время даже почитать книжку или просто погреться на солнышке. Но если сказать по правде, то машины эти уже устарели и имеют ряд недостатков. -- А какие у них недостатки? -- заинтересовался Незнайка. -- Во-первых, у них очень маленький радиус действия, так как управление осуществляется при помощи троса. Трос же нельзя удлинять бесконечно. Поэтому машину приходится часто переводить с места на место и обрабатывать небольшие поля, что очень непроизводительно. -- А разве можно обойтись без троса? -- спросил Незнайка. -- Конечно. В новейших современных машинах вместо троса употребляется радиомагнитная связь. В центре поля устанавливается сильный радиомагнит, то есть такой магнит, который действует на огромном расстоянии. Таким же радиомагнитом, но меньших размеров, оборудовано рулевое управление комбайна. Чем ближе оба магнита друг к другу, тем сильнее связь и тем больше поворачивается руль. Чем дальше магниты, тем связь меньше и тем меньше угол поворота руля. Таким образом, комбайн описывает сначала небольшие круги вокруг центрального радиомагнита, но с каждым оборотом круги делаются все больше и могут достигать неограниченных размеров. Если хотите, я могу показать вам работу такого радиокомбайна. -- А это далеко? -- спросила Кнопочка. -- Нет, совсем близко. Нам надо подняться вон на тот пригорок. С него все видно. Все с радостью согласились и, усевшись на гусеничный мотоцикл, поехали. Гусеничный мотоцикл отличается от обычного тем, что его движение осуществляется не посредством колес, а при помощи гусеничного хода, подобно тому, как осуществляется движение гусеничного трактора. В отличие от трактора, у которого две гусеницы, мотоцикл имеет всего одну гусеницу, поэтому при езде на нем необходимо балансировать, как при езде на двухколесном велосипеде. В то время как тракторные гусеницы изготовляются из металла, в мотоциклах употребляются резиновые гусеницы. Этим достигается необходимая плавность движения, большая скорость и исключительная проходимость машины. Гусеничный мотоцикл пройдет по самой плохой дороге и даже там, где нет никакой дороги. Обо всем этом рассказал нашим путешественникам их новый знакомый. Узнав, что они едут в Солнечный город, он очень обрадовался и сказал, что сам живет в Солнечном городе, а зовут его Калачик. Разговаривая с Калачиком, путники быстро домчались до холма и поехали вверх. Подъем был такой крутой, что Пестренький, который сидел позади, начал съезжать с сиденья. Наконец он почувствовал, что ему уже почти не на чем сидеть, и закричал: -- Эй, эй! Постойте! Я сейчас, кажется, падать буду... Не успел он это сказать, как свалился. Не доехав до холма, Калачик остановил машину и бросился на помощь Пестренькому. Незнайка и Кнопочка побежали за ним. Увидев, что Пестренький цел и невредим, все обрадовались, а Калачик сказал: -- Огромное преимущество гусеничного мотоцикла состоит в том, что благодаря отсутствию колес сиденье находится низко, поэтому при падении вы не можете удариться так сильно, как если бы падали с обыкновенного мотоцикла. Теперь наши путники снова находились на возвышенности, и им опять были видны круги, которые они наблюдали раньше. -- Ах, -- закричала Кнопочка и даже в ладоши захлопала, -- я догадалась! Круги на земле -- это и есть поля, которые пашут ваши машины. -- Совершенно верно, -- подтвердил Калачик. -- Черные круги, которые вы видите вон там направо, -- это недавно вспаханные поля. На них еще ничего не выросло. Там, где уже появились всходы, круги зеленые. Красные круги -- это маковые поля. Желтые круги -- это цветущие одуванчики. -- А белые? -- спросила Кнопочка. -- Белые -- тоже одуванчики, но уже созревшие, с пушинками. -- А для чего вы сеете одуванчики? Их, что ли, едят? -- удивился Незнайка. -- Нет, не едят, конечно, но из корней одуванчика добывают резину, из стеблей -- различные пластические массы и волокнистые вещества для приготовления тканей, из семян -- масло. -- Скажите, -- спросил Пестренький Калачика, -- мне вот что немножечко непонятно: мне понятно, что цветные круги -- это поля, на которых растут... ну, скажем, мак или одуванчики, а вон там вдали вся земля словно в горошинах -- что это? -- То, что вам кажется небольшими горошинами, -- это такие же круглые поля, только они далеко от нас и поэтому кажутся маленькими. -- Ну, это каждому ясно, -- сказал Пестренький. -- А вон там дальше совсем какая-то дребезга: какие-то крапинки, точки... -- Это тоже круглые поля, но они еще дальше от нас и поэтому выглядят такими крошечными. -- Сколько же понадобилось машин, чтоб вспахать столько полей? -- спросила Кнопочка. -- Десять машин, -- ответил Калачик. -- Десять машин? -- удивился Незнайка. -- Не может быть! -- Уверяю вас, -- сказал Калачик. -- Все, что вы видите здесь вокруг, вспахали десять машин, которые находятся в моем распоряжении: Рондоза, Спутница, Планетарка... ну и остальные. -- Да ведь тут, наверно, тысяча полей! -- Нет, не тысяча, а гораздо больше. Вот считайте: одна машина может вспахать круглое поле за час. Если она будет работать десять часов в день, то вспашет десять полей. Все десять машин вспашут, следовательно, сто полей за один день. За десять дней получится в десять раз больше, то есть тысяча. Поскольку мы собираем за лето в среднем три урожая, период вспашки продолжается около ста дней, следовательно, получится еще в десять раз больше, то есть десять тысяч полей. -- Десять тысяч полей! -- воскликнул Незнайка. -- Да это ведь больше, чем звезд на небе! И все вы один? -- Нет, я не один. Нас пятеро. Мы работаем в четыре смены, а пятый выходной. -- Ну, это все равно, -- махнул Незнайка рукой. -- Сейчас вы увидите работу еще более удивительной машины, -- ответил Калачик. Путешественники снова сели на гусеничный мотоцикл и в одну минуту взлетели на вершину холма, за которым открылась широкая долина. На ней уже не было видно отдельных цветных кругов, горошин и крапинок. Всю долину занимал один огромнейший круг, который начинался недалеко от подножия холма и кончался вдали у опушки леса. Этот круг как бы состоял из отдельных колец и был похож на планету Сатурн, как ее рисуют в книжках по астрономии. В центре было круглое белое здание, окруженное широким черным кольцом. Черное кольцо, в свою очередь, было опоясано золотисто-желтым кольцом, за ним следовало еще более широкое кольцо -- зеленое, и, наконец, снаружи было еще одно, самое огромное, -- черное кольцо. -- Все это поле распахал один радиокомбайн, который сеет пшеницу, -- сказал Калачик. -- Весной он начал обрабатывать землю в середине, вокруг белого здания. Постепенно он захватывал все более широкие круги. Через несколько дней в центре уже зазеленели всходы, потом пшеница заколосилась, потом начала созревать, а комбайн все пахал и пахал. Сейчас в центре уже начал работать уборочный комбайн. Он так же ходит по кругу и убирает пшеницу, по мере того как она созревает. Видите черное кольцо земли вокруг белого здания? Там пшеница уже убрана. Желтое кольцо -- это созревающая пшеница, зеленое кольцо -- еще не созревшая. Наружное черное кольцо -- это вспаханная земля, на которой посевы еще не взошли. -- А для чего белое здание в центре? -- спросила Кнопочка. -- Это элеватор и мельница. Туда ссыпают зерно. Там оно перемалывается и хранится. На верхушке элеватора установлен радиомагнит. Вон видите -- башенка вроде маяка? -- А где же сам радиокомбайн? -- спросил Незнайка. -- Радиокомбайн -- вон слева, на краю поля. Его плохо отсюда видно, но сейчас мы подъедем ближе. Все снова сели на мотоцикл, спустились с холма и, промчавшись по краю вспаханного поля, остановились у комбайна, который с виду был похож на покрытый броней автобус с какими-то четырехугольными воронками наверху. У этого автобуса не было ни окон, ни дверей, ни колес, да к тому же он чуть ли не наполовину зарылся в землю. В передней части машины было широкое отверстие, сбоку имелся нож, который, по мере продвижения комбайна вперед, подрезал землю. Две железные механические руки, как в снегоуборочной машине, все время загребали подрезанную землю вместе с травой и заталкивали все это в отверстие. Вверху над отверстием была надпись: "Радиолярия". -- Обратите внимание вот на что, -- сказал Калачик. -- Вы видите, что земля исчезает внутри комбайна, и больше ничего вы не видите. -- Совершенно верно, мы больше ничего не видим, -- подтвердил Пестренький. -- Что же происходит внутри? -- спросил Калачик и сам ответил: -- Внутри земля разрыхляется, тщательно перемешивается с удобрением, подкормкой и посевным зерном. Помимо этого, там же уничтожаются семена сорняков и личинки вредных насекомых. -- А как они уничтожаются? -- спросил Незнайка. -- Личинки разрушаются при помощи ультразвуков, а семена сорняков просто поджариваются, после чего они теряют всхожесть. Теперь посмотрите на машину сзади. Здесь вы видите такое же широкое отверстие. Из него высыпается разрыхленная земля, в которую, как я уже говорил, внесены семена, подкормка и удобрение. Таким образом, там, где пройдет комбайн, земля остается вспаханной и засеянной. Машина работает круглые сутки -- и днем, и ночью, и в дождь, и в жару, и в холод, что, конечно, очень производительно. -- Значит, за работой этой машины никто не следит? -- спросил Незнайка. -- Нет, за работой Радиолярии тоже надо следить, но это осуществляется на расстоянии, -- сказал калачик. -- Обратите внимание на зеркальный шар, который установлен впереди. Это шаровидный экран телевизионного передатчика. В нем отражается и сам комбайн и все, что происходит вокруг него. Отражение это при помощи телепередатчика передается на центральную станцию радиокомбайнов. Машинист, который находится на центральной станции, видит комбайн и все, что делается вокруг, на таком же шаровидном экране телеприемника. При помощи радиосигналов он может остановить машину, снова пустить в ход, повернуть ее в ту или другую сторону, если вдруг понадобится обойти какое-нибудь препятствие. -- А зачем машинист сидит на центральной станции? Разве он не может сидеть здесь? -- спросила Кнопочка. -- Если бы машинист управлял только одной машиной, то мог бы находиться и здесь, но он управляет шестнадцатью комбайнами, которые работают на разных полях вокруг Солнечного города. На центральной станции установлено шестнадцать таких шаровидных телеприемников, и машинист наблюдает одновременно, как идет работа на каждом из шестнадцати комбайнов. -- А где находится центральная станция? -- спросила Кнопочка. -- Центральная станция находится в Солнечном городе, на Западной улице. -- Вот интересно! -- засмеялась Кнопочка. -- Значит, на таком комбайне можно обрабатывать землю, не выезжая из города. -- Да, -- подтвердил Калачик. -- И заметьте, не на одном комбайне, а на шестнадцати в шестнадцати разных местах, которые находятся вокруг Солнечного города далеко друг от друга. -- Интересно, что видит машинист на шаровидном экране там, у себя на станции? -- спросил Незнайка. -- Точно то же, что мы видим на этом зеркальном шаре. Смотрите, в нем отражается и передняя часть машины с механизмом, вся земля впереди и вокруг, все небо и даже мы с вами. Все это видит и машинист, сидя на станции. Вот поглядите, я сейчас дам сигнал машинисту, чтоб он остановил комбайн. Калачик встал перед комбайном и поднял вверх руку. Комбайн в ту же минуту остановился, шум мотора утих, и чей-то громкий голос спросил, как из бочки: -- Что случилось? -- Ничего не случилось! -- закричал Калачик. -- Я хотел проверить, действует ли передатчик. -- Телепередатчик исправен, -- ответил голос. -- Продолжайте работу, -- сказал Калачик и отошел в сторону. Мотор зажужжал снова, и машина двинулась дальше. -- Вот интересно! -- сказала Кнопочка. -- Значит, эта машина не только видит, но еще слышит и разговаривает. -- Разговаривает и слышит не машина, а машинист, -- ответил Калачик. -- На машине установлены громкоговоритель и микрофон. Через микрофон передаются сигналы на станцию по радио, а со станции сюда. Если машинист включит радиосвязь, то услышит, о чем мы тут говорим, а мы услышим через громкоговоритель, что говорит он. -- Ничего удивительного, -- сказал Пестренький. -- Это вроде как телефон. -- А на чем эти комбайны работают -- на спирте или, может быть, на атомной энергии? -- спросил Незнайка. -- Не на спирте и не на атомной энергии, а на радиомагнитной энергии, -- ответил Калачик. -- Это что за энергия такая? -- Это вроде электрической энергии, только электричество передается по проводам, а радиомагнитная энергия -- прямо по воздуху. -- И еще один вопрос меня интересует, -- сказал Незнайка. -- Вы говорите, что машинист на центральной станции видит все, что отражается в этом зеркальном шаре, а я тоже здесь отражаюсь, значит, он и меня видит? -- Конечно, -- подтвердил Калачик. Незнайка стал думать, что выйдет, если он вдруг возьмет да покажет машинисту язык. Ведь машинист так далеко, что ничего даже сделать не сможет. Подойдя к шару поближе, Незнайка выбрал момент, когда на него никто не смотрел, и высунул язык да еще гримасу скорчил. -- Фу, как не стыдно язык показывать! -- загремел голос из громкоговорителя. Незнайке стало стыдно. Он захихикал, чтоб скрыть смущение, и пробормотал: -- Я хотел проверить, видит меня машинист или нет, а он, оказывается, видит. -- Видит, видит, теперь ты можешь не сомневаться, -- ответил Пестренький. -- А мне непонятен только один вопрос: я вот понимаю, какая это радиомагнитная энергия, и как управляется машина на расстоянии, и как машинист видит и слышит, что хочет, понимаю даже, как разрыхляется в комбайне земля, как смешивается она с семенами, но вот откуда в комбайне берутся эти самые семена и вдобавок еще удобрение -- этого я никак себе в толк не возьму! -- Ну, это объясняется очень просто, -- засмеялся Калачик. -- Два раза в сутки сюда привозят на грузовиках семена, подкормку и удобрение и засыпают в имеющиеся в верхней части комбайна отверстия. -- Тогда действительно нечему удивляться! -- воскликнул Пестренький. -- Вот если бы семян не засыпали в комбайн, а они сами из него сыпались да сыпались -- тогда было бы удивительно! На этом осмотр комбайна окончился, и наши путешественники отправились в обратный путь. На этот раз Калачик объехал холм стороной, чтобы Пестренький опять не свалился с мотоцикла на подъеме. Через несколько минут Незнайка, Кнопочка и Пестренький уже сидели в своем автомобиле и, попрощавшись с Калачиком, катили навстречу новым приключениям. Круглые поля скоро кончились, и по сторонам дороги стали попадаться дома. Они были маленькие, не больше двух этажей, но очень красивые: с высокими остроконечными крышами, окрашенными в яркие цвета, с верандами и террасками, с балкончиками и затейливыми башенками на крышах. Во дворах были устроены беседки и цвели всевозможные цветы. Чем дальше ехали путешественники, тем чаще попадались дома. Шоссе незаметным образом превратилось в широкую городскую улицу. Дома по сторонам становились все выше. Все больше появлялось коротышек на тротуарах и автомобилей на мостовой. Скоро машины двигались по улице непрерывным потоком, мешая друг другу и останавливаясь на перекрестках. Здесь были такие машины, которые Незнайка и его спутники уже видели, но были и такие, с которыми они встретились в первый раз. Особенно много было автомобилей, напоминавших по своей форме игрушечные деревянные лошадки. Эти автолошадки были на четырех ножках, оканчивающихся внизу роликами. Ездили на них, сидя верхом, сунув в стремена ноги и держась руками за уши. Вместо глаз у них были фары, то есть осветительные фонари, а вместо рта сигнальная труба, чтоб пугать зазевавшихся пешеходов. На таких автолошадках ездили по одному и по двое -- один впереди, другой сзади, но были и четырехместные, то есть такие, в которых две лошадки ставились рядом и соединялись попарно. Кроме автолошадок, здесь были еще так называемые спиралеходы. У этих машин вместо колес сделан винт, или спираль, вроде как у мясорубки. Когда винт вертит, машина двигается вперед. Эти машины довольно неповоротливы, к тому же при вращении спирали их сносит в сторону. Этих недостатков, впрочем, не имеют спиралеходы, снабженные двумя спиралями, которые вращаются в разных направлениях. Благодаря этому машину не сносит в сторону, и, кроме того, она гораздо оперативнее на поворотах, так как для осуществления поворота достаточно притормозить спираль с той стороны, куда хотят повернуть, в то время как в машинах с одной спиралью нет боковых тормозов, и, для того чтобы повернуть, надо притормаживать просто ногой об землю, а от этого очень быстро изнашиваются ботинки. Еще здесь можно было увидеть так называемые реактивные роликовые труболеты. Эта машина представляет собой длинную трубу на четырех роликах. Труба наполняется реактивным топливом. Топливо сгорает внутри, и сгоревшие газы выбрасываются через хвостовую часть трубы, благодаря чему труба катится вперед на роликах. Поворот осуществляется при помощи руля, который имеется сзади. Вырывающиеся из хвостовой части горячие газы ударяют в плоскость руля, и труболет поворачивает куда надо. Эти труболеты не очень удобны для езды летом, потому что сидеть приходится верхом на трубе, которая при быстром движении сильно нагревается; зато зимой эта машина просто незаменима, так как вместо имеющихся внизу роликов ставятся полозья, и труболет развивает такую головокружительную скорость, что даже перелетает через небольшие овраги; к тому же на нем сидишь, как на теплой печке, что особенно приятно в большой мороз. Кроме вышеописанных, были тут еще гусеничные велосипеды, и мотоциклы, и другие машины -- как на колесном, так и на гусеничном ходу. У Незнайки, который страшно интересовался разными машинами и механизмами, разбегались глаза. Из-за этого он чуть не столкнулся со встречной машиной и сказал: -- Прогуляемся лучше пешком, а то ничего и не разглядишь, пожалуй... Он свернул к тротуару и остановил машину. Друзья вылезли из нее и зашагали по улице, глядя по сторонам. А вокруг было на что посмотреть. По обеим сторонам улицы стояли многоэтажные дома, которые поражали своей красотой. Стены домов были украшены затейливыми узорами, а наверху под крышами были большие картины, нарисованные яркими, разноцветными красками. На многих домах стояли фигуры различных зверей, вытесанные из камня. Такие же фигуры были внизу у подъездов домов. По тротуару двигались толпы гуляющих малышей и малышек. Слышались смех и шутки. Откуда-то доносилась музыка. Пройдя несколько шагов, наши путешественники увидели дом не совсем обычной архитектуры. Этажи этого дома были расположены уступами, то есть как бы ступеньками, так что жильцы второго этажа могли ходить по крыше первого этажа, жильцы третьего этажа свободно гуляли по крыше второго, и так далее... В этом доме вместо лифта был устроен эскалатор, то есть движущаяся лестница, по которой можно было подниматься на самый верхний этаж. Для того чтоб спускаться вниз, с другой стороны дома имелся спуск в виде желоба, по которому можно было съезжать, сидя на коврике. Эти коврики лежали в достаточном количестве внизу возле эскалатора. Каждый, кто поднимался по эскалатору, захватывал с собой коврик, чтоб съехать на нем, когда понадобится спуститься вниз. Наши путешественники долго смотрели, как поднимались по эскалатору жильцы, возвращавшиеся домой, и спускались на ковриках те, которые выходили из дома. -- Как ты думаешь, Пестренький, что лучше: подниматься на движущейся лестнице или спускаться на коврике? -- спросил Незнайка. -- Надо попробовать и то и другое, а тогда можно будет решить, -- сказал Пестренький. -- Это ты верно придумал! -- обрадовался Незнайка. -- Берите коврики. -- А не страшно? -- спросила Кнопочка. -- Ничего страшного! Другие же ездят. Все взяли по коврику. Незнайка первый вскочил на ступеньку движущейся лестницы, а за ним Пестренький с Кнопочкой. Через минуту они уже были наверху и, удачно соскочив с эскалатора, направились по плоской крыше предпоследнего этажа к спуску. -- Ну-ка, отойди в сторону, я первый скачусь, -- сказал Незнайка Пестренькому и подошел к желобу. -- Почему ты первый? -- удивился Пестренький. -- Кто придумал скатываться? Я придумал, я и скачусь. Пестренький оттолкнул Незнайку, поскорей положил в желоб коврик и уже хотел сесть на него, но коврик неожиданно соскользнул вниз. Пестренький хотел схватить его, но не удержал равновесия, упал в желоб вниз головой и понесся за ковриком, скользя на животе и замирая 4 Незнайка в Солнечном городе от страха. Через секунду он уже был внизу, вылетел на середину тротуара и поднял тучу пыли. -- Ну вот! -- проворчал он, поднимаясь на ноги. -- Совершил полет в мировое пространство! -- Ну как, хорошо скатился? -- закричал сверху Незнайка. -- Замечательно! -- ответил Пестренький, отплевываясь от пыли. -- Теперь ты попробуй. Незнайка положил свой коврик на дно желоба, осторожно сел на него и поехал. Спуск был неравномерный. Наклон его то увеличивался, то уменьшался. Такое уменьшение наклона имелось на каждом этаже, для того чтоб удобнее было делать посадку. Как только наклон увеличился, Незнайка помчался со страшной скоростью. Испугавшись, он принялся хвататься руками за стенки желоба. От этого коврик из-под него выскользнул и понесся вниз самостоятельно, а Незнайка покатил за ним во весь дух на своих собственных брюках. Удачнее всех скатилась Кнопочка. Она аккуратно уселась посреди коврика и, когда ехала вниз, не хваталась руками за стенки. Поэтому у нее все получилось как нельзя лучше. Решив когда-нибудь снова прийти сюда и покататься побольше, путешественники отправились дальше. Нужно сказать, что улицы в Солнечном городе были гораздо шире, чем в других коротышечьих городах, причем особенно широкие были тротуары. В каждом доме имелась столовая. Столы стояли не только внутри столовых, но и снаружи, на тротуарах. Везде за столами можно было видеть коротышек. Одни обедали, пили чай, кофе или ситро; другие читали газеты, рассматривали журналы с картинками; третьи играли -- кто в лото, кто в домино, кто в гусек или еще во что-нибудь. Особенно много было шахматистов, которых можно было увидеть повсюду, где имелась возможность примоститься с шахматной доской. Тут же посреди улицы шла игра в прятки, пятнашки, чижики, классы, кошки-мышки и другие подвижные игры. При каждой столовой имелась игротека, где хранились настольные игры. Помимо этого, во многих домах были так называемые прокатные пункты, где выдавались напрокат велосипеды, самокаты, теннисные ракетки, футбольные и волейбольные мячи, кегли, пинг-понг, городки... Играющих во все эти игры можно было видеть повсюду: в скверах, на специальных площадках и во дворах. Хотя если сказать по правде, то дворов в Солнечном городе не было, то есть, вернее сказать, они были, но между ними не было ни оград, ни заборов; ворота никогда не запирались, потому что и ворот-то никаких не было. Если и попадались местами низенькие загородки, то делались они для защиты растений, а не для того, чтоб загородить кому-нибудь дорогу. Такое отсутствие заграждений очень способствовало устройству во дворах теннисных кортов, беговых дорожек, плавательных бассейнов, футбольных, волейбольных, баскетбольных, крикетных, городошных и разных других площадок. Коротышки могли свободно переходить из своего двора в другие и играть с соседями в разные игры, что очень способствовало укреплению здоровья и развитию мускулов. Больше всего нашим путешественникам понравилось то, что почти в каждом доме имелся театр или кино. Особенно много было кукольных театров. Чуть ли не на каждом шагу пестрели надписи: "Большой кукольный театр", "Малый кукольный театр", "Театр марионеток", "Кукольная комедия", "Веселый Петрушка" и другие. Для того чтоб зрителям не было летом жарко, в театрах были устроены двусторонние сцены с двумя занавесами. Одной стороной сцена выходила в зрительный зал, а другой стороной -- на улицу. Таким образом, спектакль можно было смотреть зимой из зала, а летом прямо с улицы или со двора. Надо было только повернуть в другую сторону декорации, вынести из зала стулья и поставить на открытом воздухе. Незнайка во все глаза смотрел на все, что творилось вокруг, и то и дело сталкивался с прохожими. Это его очень сердило. Обычный прохожий, столкнувшись с Незнайкой, говорил "извините", а Незнайка, вместо того чтоб вежливо ответить "пожалуйста", сердито ворчал: -- Да ну вас к лешему! -- Это нехорошо, -- сказала ему Кнопочка: -- Если перед тобой извиняются, ты должен сказать "пожалуйста". -- Еще чего захотела! -- ответил Незнайка. -- Если каждому говорить "пожалуйста", то дождешься, что кто-нибудь и на голову сядет! В это время они подошли к высокому дому с балконами, которые были соединены между собой веревочными лестницами. Такие же лестницы были протянуты к балконам из окон верхних и нижних этажей. Эти лестницы да еще веревки, которые тянулись во всех направлениях, придавали дому вид оснащенного, готового к плаванию корабля. В доме этом жили пожарные, которые постоянно тренировались, лазая по веревкам и лестницам. Незнайка загляделся на этот диковинный дом, а так как дом был большой, то Незнайке пришлось задрать голову слишком высоко. От этого шляпа слетела с его головы. Он нагнулся, чтоб поднять шляпу, но тут вдруг случилось непредвиденное происшествие. Как раз в это время по улице шел малыш, по имени Листик, и читал на ходу книжку, которая называлась "Удивительные приключения замечательного гусенка Яшки". Этот Листик был из тех книгоглотателей, которые могут читать книги в любых условиях: и дома, и на улице, и за завтраком, и за обедом, при свете и в темноте, и сидя, и лежа, и стоя, и даже на ходу. Увлекшись книгой и не заметив, что Незнайка нагнулся за шляпой, Листик наткнулся на него и упал. Падая, он повалил Незнайку и больно стукнул его по голове ногой. -- Ну вот, уже начинают садиться на голову! -- закричал Незнайка. -- Ах ты осел! -- Кто осел? Я осел? -- спросил, поднимаясь, Листик. -- А то кто же? Может быть, я? -- продолжал кричать Незнайка. -- Не могу с вами согласиться, -- вежливо сказал Листик. -- Осел -- это животное на четырех ножках с длинненькими ушами... -- Вот вы и есть это самое животное на четырех ножках! -- Нет, это вы, наверное, животное на четырех ножках! -- Я животное на четырех ножках? -- вспылил Незнайка. -- Я вам докажу, кто из нас на четырех ножках! -- А ну, докажите, докажите! -- И докажу! -- Врете! Ничего не докажете! -- Ах, вру! Значит, я вру? -- кричал Незнайка, задыхаясь от ярости. Он тут же взмахнул волшебной палочкой и сказал: -- Хочу, чтоб вот этот коротышка превратился в осла! -- Мало ли... -- начал Листик. Он хотел сказать "Мало ли чего вы хотите", но как раз на этом слове превратился в осла и, взмахнув хвостом, зашагал прочь, постукивая по тротуару копытами. Книжка, которую он уронил, так и осталась лежать посреди тротуара. Прохожих в это время поблизости не оказалось, и никто не видел этого необычайного происшествия. Кнопочка и Пестренький не заметили, что Незнайка зазевался перед домом с веревочными лестницами, и ушли вперед. Когда Незнайка догнал их, они стояли перед высоким домом с большой надписью поперек стены: "Гостиница "Мальвазия". -- Вот тут мы и остановимся, -- сказала Кнопочка. -- Путешественники всегда в гостиницах останавливаются. Трое наших друзей направились к подъезду гостиницы. Очутившись у входа в гостиницу, наши путешественники поспешили посторониться, так как дверь неожиданно распахнулась, будто кто-то открыл ее изнутри. Увидев, что из дома никто не выходит, Незнайка и его спутники вошли в помещение, и дверь сейчас же за ними захлопнулась. Путешественники испуганно оглянулись по сторонам. Направо была широкая лестница, налево стоял стол и несколько кресел. Прямо перед ними была черная дверь в стене. Неожиданно на этой черной двери вспыхнул белый телевизионный экран. На нем появилось изображение малышки. Она была круглолицая, розовощекая и светловолосая. Ее прическу украшали два больших черных банта. На ушах у нее были радионаушники. На столе стоял микрофон. Малышка приветливо улыбнулась и сказала: -- Прошу вас подойти ближе. Незнайка и его друзья несмело приблизились. -- Вы хотите остановиться в гостинице? -- спросила малышка и, не дождавшись ответа от растерявшихся путешественников, продолжала: -- Свободные номера имеются на пятом этаже. Прошу вас войти в эту дверь и подняться на лифте. Улыбнувшись еще раз, малышка исчезла с экрана. Черная дверь, на которой находился экран, отворилась. Незнайка, Кнопочка и Пестренький вошли в нее и очутились в кабине лифта. Дверь тут же захлопнулась, и кабина начала подниматься вверх. На пятом этаже она остановилась, и дверь отворилась снова. Путники вышли в коридор, и сейчас же на стене перед ними вспыхнул экран, на котором появилось улыбающееся лицо той же малышки. -- Ваш номер девяносто шестой, в конце коридора направо, -- сказала она. -- Но сначала прошу каждого записать свое имя в тетради, которая лежит на столе перед вами. Незнайка раскрыл лежавшую на столе тетрадь, прочитал записанные в ней на последней страничке имена, потом взял ручку и написал с самым серьезным видом: "Автомобильный путешественник Незнам Незнамович Незнайкин". Увидев эту подпись, Пестренький даже фыркнул от удовольствия, потом на минуту задумался, почесал кончик носа и, взяв со стола ручку, старательно вывел в тетради: "Иностранец Пачкуале Пестрини". И только Кнопочка без всяких фокусов записала свое коротенькое имя в тетради. Покончив с этим делом, наши друзья отправились по коридору мимо множества дверей. Увидев дверь, на которой было написано "N 96", Кнопочка сказала: -- Номер девяносто шесть. Нам сюда. Незнайка отворил дверь, и все очутились в просторной прихожей. На противоположной стене снова вспыхнул экран, и на нем появилась все та же улыбающаяся малышка. -- Вот вы и дома, -- сказала она. -- Хотите отдохнуть с дороги? Налево от вас дверь в комнаты. Заходите и располагайтесь без церемоний. Свои шляпы можете повесить здесь в прихожей на вешалке или в шкафу, который находится перед вами. Это усовершенствованный шкафпылесос. Он чистит одежду и автоматически высасывает из нее пыль. Направо дверь в ванную комнату. Может быть, кто-нибудь из вас хочет принять душ или ванну или хотя бы просто умыться? -- спросила она, с улыбкой глянув на Пестренького. -- Мы ваше предложение обсудим, -- ответил Пестренький. -- Вот-вот, обсудите, пожалуйста! У кого-нибудь есть вопросы? -- У меня есть, -- сказал Пестренький. -- Кто вы, где вы и как вас звать? -- Я дежурный директор гостиницы, нахожусь в директорском кабинете, а звать меня Лилия. -- А меня Пестренький, то есть... тьфу! Пачкуале Пестрини -- вот! -- У меня тоже вопрос, -- сказал Незнайка. -- Как включить шкафпылесос? -- Его включать вовсе не надо. Стоит вам положить в шкаф свои вещи и закрыть дверцу, как механизм пылесоса автоматически включится. Еще есть вопросы? -- Пока больше нет, -- ответил Незнайка. Лилия кивнула головой Незнайке и Кнопочке, потом перевела взгляд на Пестренького, широко улыбнулась и исчезла с экрана. -- Интересно, почему она все время улыбается? -- спросил Пестренький. -- Как посмотрит на меня, так сейчас же и улыбнется. -- Ясно почему, -- ответила Кнопочка. -- Как увидит, какой ты у нас чистенький, так и не может удержаться от смеха. Незнайка между тем заинтересовался устройством шкафа-пылесоса. Открыв дверцу, он заглянул внутрь и увидел, что пол, стены и потолок шкафа были сплошь в мелких дырочках и своим видом напоминали пчелиные соты. Незнайка положил в шкаф волшебную палочку, повесил на крючок шляпу, после чего закрыл дверцу и стал прислушиваться. Из шкафа доносилось приглушенное гудение, словно из пчелиного улья. Незнайка открыл шкаф -- гудение прекратилось; закрыл -- гудение снова послышалось. -- Ну-ка, Пестренький, сейчас мы проделаем опыт, -- сказал Незнайка. -- Я залезу в шкаф, а ты меня закрой в нем. Мне хочется посмотреть, как он работает. Открыв шкаф, Незнайка залез в него, а Пестренький захлопнул дверцу. Очутившись в темноте, Незнайка услышал гудение и почувствовал, что на него подуло вдруг ветром. Ветер становился все сильней и сильней. Через минуту Незнайка уже не мог на ногах держаться. Его отнесло в сторону и прижало к стенке шкафа. Неожиданно ветер изменил направление и подул в другую сторону. Незнайку отбросило к противоположной стенке. После этого ветер подул снизу. Брюки и рубашка у Незнайки раздулись в стороны, словно наполнились воздухом, волосы встали на голове дыбом, и он почувствовал, что вот-вот взлетит кверху, как на воздушном шаре. Чтоб удержаться внизу, Незнайка сел на пол и поскорей открыл изнутри дверцу. -- Ну как, удался опыт? -- спросил Пестренький, увидев, что Незнайка взъерошенный вылезает из шкафа на четвереньках. -- Вполне удался, -- ответил Незнайка. -- Очень интересный опыт! Попробуй сам, если хочешь. -- А как там, в шкафу, не страшно? -- с опаской спросил Пестренький. -- Ничего страшного! Тебя просто пропылесосит немножко -- и все. -- Это как? -- Ну, это вроде как на воздушном шаре летишь. Очень занятно! Вот залезай в шкаф -- увидишь. Да ну же, не бойся! Без дальнейших рассуждений Незнайка втолкнул Пестренького в шкаф и закрыл дверцу. Несколько минут он с улыбкой прислушивался к гудению и глухим толчкам, которые доносились из шкафа. Наконец дверца открылась, из нее вывалился Пестренький. -- Очень интересно! -- сказал он, поднимаясь с пола. -- Ну-ка, Кнопочка, теперь твоя очередь. -- Еще что выдумаешь! -- ответила Кнопочка. -- Очень мне нужно заниматься такими пустяками! -- Нет, ты не скажи! Это не такие уж пустяки! Дело серьезное. Но Кнопочка сказала: -- Не будем время терять. Пойдемте лучше посмотрим комнаты. Она отворила дверь, и наши путешественники вошли в просторную комнату с начищенным до блеска желтым паркетным полом. Посреди комнаты стоял круглый стол. У стен стояли буфет, большой диван, обитый зеленой материей, два мягких кресла и несколько стульев. У окна стоял небольшой стол с шахматами, шашками и игрой в гусек. В одном углу комнаты находился радиоприемник, а в другом -- телевизор. Рядом с этой комнатой, по правую сторону, имелась еще одна комната, с двумя кроватями; по левую сторону была третья комната, с одной кроватью. -- Вот эта комнатка будет моя, -- сказала Кнопочка. -- А ваша -- где две кровати. -- А средняя комната будет общая, -- сказал Пестренький. -- Мы будем здесь слушать радио, смотреть телевизор, а также сидеть и обсуждать разные вопросы. В первую очередь я предлагаю обсудить вопрос, как бы пообедать... -- Об обеде можешь не беспокоиться, -- сказала Кнопочка. -- У кого есть волшебная палочка, у того всегда будет и обед и ужин. Но тебе в первую очередь нужно принять ванну. -- Зачем же мне еще ванну, если я уже пропылесосился? -- возразил Пестренький. -- Хоть ты и пропылесосился, но чище не стал. Ни за что не сяду за стол с таким грязнулей! Или иди купайся, или не будешь обедать! Пришлось Пестренькому покориться. Он пошел в ванную комнату и решил вымыть только лицо, а Кнопочке сказать, что вымылся весь. Подойдя к умывальнику, он принялся изучать его устройство. Над рукомойником была доска из пластмассы, представлявшая собой как бы пульт управления. В центре этого пульта имелось круглое зеркало. Под зеркалом расположился ряд кнопок с рисунками. Под кнопками было несколько рукояток в виде рогулек. В верхней части пульта, над зеркалом, торчала широкая изогнутая трубка в виде рупора. Под рупором был прикреплен к доске щетинистый валик. А еще выше, под самым потолком, была еще одна изогнутая трубка с наконечником, как у садовой лейки. По обеим сторонам зеркала имелось несколько выдвижных ящичков. Выдвинув ящичек, на котором было нарисовано мыло, Пестренький увидел, что в нем лежит кусок мыла. Заглянув в ящичек с изображением зубной щетки. Пестренький обнаружил зубную щетку. В ящичке с изображением зубной пасты он нашел тюбик с зубной пастой. -- Ничего удивительного: что нарисовано, то и лежит, -- с удовлетворением сказал Пестренький и принялся разглядывать имевшиеся под зеркалом кнопки. Под одной кнопкой была нарисована трубочка в виде рупора. Пестренький нажал эту кнопку, и сейчас же рупор, который торчал сверху, немного наклонился, и из него подуло теплым воздухом. -- Ага! -- сообразил Пестренький. -- Это, без сомнения, трубка для просушивания волос после мытья головы. Он нажал другую кнопку, под которой было нарисовано что-то вроде ершика для чистки посуды, и сейчас же прямо ему на голову опустился щетинистый валик и стал вертеться, причесывая волосы. Пестренький сначала даже присел от испуга, но, увидев, что валик спокойно вертится, осмелел и, подставив под него голову, сказал: -- Ничего страшного! Просто автоматическая щетка для причесывания волос. Покончив с причесыванием, он нажал кнопку, под которой был изображен флакончик с одеколоном, и сейчас же из отверстия, которое имелось рядом с зеркалом, в лицо ему прыснула струя одеколона. Пестренький не успел даже зажмуриться, в глазах у него зверски защипало. Протерев глаза кулаками и размазав по щекам выступившие слезы, он сказал: -- Тоже ничего удивительного! Раз нарисован одеколон, значит, и прыскать должно одеколоном. Вот если бы был нарисован одеколон, а прыскало, к примеру сказать, чернилами, это было бы удивительно! Вслед за этим он перешел к изучению рукояток, которые имелись под краном. Здесь были какие-то совсем уж непонятные рисунки. Под одной рукояткой было изображение голого коротышки красного цвета. Под другой был такой же коротышка, но синенький. Под третьей рукояткой была нарисована красная рука. Под четвертой -- такая же рука, но синяя. Ничего не поняв в этих обозначениях, Пестренький повернул первую попавшуюся рукоятку, и сейчас же на него с шумом хлынул поток воды. Пестренький подумал, что на него снова начинает прыскать одеколоном, и нарочно зажмурился. Постепенно он понял, что на этот раз дело вовсе не в одеколоне, и, открыв глаза, увидел, что его поливает водой из душа. Он хотел удивиться, но вовремя спохватился: -- Спокойствие! Удивляться пока еще рано. Я, кажется, просто под душ попал. Мокнуть под холодным душем, да еще в одежде было не очень приятно. Пестренький решил остановить воду, но забыл, какую повернул рукоятку, и принялся вертеть наугад то одну, то другую. Вместо того чтобы прекратить подачу холодной воды, он включил горячую. Дождь, который сыпался на него сверху, усилился и потеплел. В общем, когда ему удалось наконец остановить воду, он был мокрый с головы до ног. -- Ну как, принял ванну? -- спросила Кнопочка, увидев, что Пестренький возвращается в комнату. -- Принял, -- не вдаваясь в подробности, ответил Пестренький. Тут только Кнопочка заметила, что с него текут потоки воды. -- Так ты, что ли, в одежде принимал ванну? -- закричала она. -- А как же мне прикажете ее принимать? Там такая хитрая механика, что хочешь не хочешь, а тебя искупает в одежде. -- Какая хитрая механика? -- заинтересовался Незнайка. -- А вот пойди -- и узнаешь. Незнайка пошел и через минуту вернулся тоже с головы до ног мокрый. Вдобавок от него валил кверху пар, так как он включил сразу горячую воду. -- Горе мне с вами! -- сказала Кнопочка. Она пошла в ванную и принялась изучать рукоятки, а Незнайка и Пестренький стояли сзади и смотрели. -- Вот догадайся попробуй, -- говорил Незнайка, -- почему там возле одной рукоятки целенький коротышка нарисован, а возле другой -- только рука отрубленная. -- Ну, это понятно, -- сказала Кнопочка. -- Если повернешь рукоятку, где рука нарисована, то вода польется из рукомойника на руки, а если повернешь рукоятку, где целенький коротышка, то тебя окатит целиком из душа. -- Правильно! -- подхватил Пестренький. -- Все просто. А почему один коротышка красненький, а другой синенький? -- А это я уже знаю, -- сказал Незнайка. -- Откроешь кран с красной фигуркой -- тебя сразу ошпарит, и ты покраснеешь от горячей воды; а откроешь кран с синей фигуркой -- вода пойдет холодная, а от холода ты и сам станешь синенький. Все ясно. -- Ну вот, раз все ясно, наливайте в ванну воды и купайтесь, -- сказала Кнопочка. После того как Незнайка и Пестренький кончили мыться, ванна была предоставлена в распоряжение Кнопочки, а потом все трое уселись за стол. Незнайка взмахнул волшебной палочкой и сказал: -- Столик, накройся! Сейчас же на столе появилась скатерть-самобранка. Она развернулась сама собой... и каких только кушаний здесь не оказалось! Есть можно было что угодно и сколько угодно -- еды на столе не убавлялось. Незнайка и Пестренький сидели за столом завернутые в одеяла, так как их одежду Кнопочка выстирала и развесила для просушки. Пестренький налегал главным образом на сладости и жалел только о том, что не может напрятать конфет в карманы. Как-то он все же умудрился натаскать целую кучу конфет в свою постель под подушку. Наконец все наелись и встали из-за стола. Скатерть-самобранка свернулась и исчезла вместе со всей едой, так что со стола даже убирать не понадобилось. Кнопочка посмотрела в окно и с удивлением заметила, что на дворе уже ночь. Тогда она сказала, что пора уже спать, и отправилась в свою комнату. Незнайка и Пестренький тоже пошли к себе. Потушив электричество, они забрались в постели. Пестренький долго еще жевал конфеты, а бумажки бросал прямо на пол. Наконец он заснул с недоеденной конфетой во рту. А Незнайка долго не спал и все думал о том, что с ними случилось с утра. Ему казалось, что они выехали из Цветочного города не сегодня и не вчера, а давным-давно... может быть, с месяц назад. В этом ничего удивительного не было, так как коротышки очень маленькие, а для маленьких время тянется гораздо медленнее, чем для больших. Глаза Незнайки постепенно привыкли к темноте комнаты. Вокруг появились смутные очертания предметов. На стене уже можно было разглядеть картину в черной широкой раме. Она висела как раз напротив кровати, в которой лежал Незнайка. У изголовья кровати стоял маленький шкафчик, который Незнайка сначала принял за обыкновенную тумбочку. Теперь он заметил, что тумбочка была вовсе не обыкновенная. Вместо дверцы у нее была ровная стенка, сплошь усеянная маленькими белыми кнопками. Возле каждой кнопки имелась надпись с названием какой-нибудь сказки. Тут были и "Красная Шапочка", и "Мальчик с пальчик", и "Золотой петушок", и "Котофей Котофеевич". Сверху на тумбочке стояло зеркало. "Что же это за штука такая? -- спросил сам себя Незнайка. -- Может быть, если нажать кнопку, то из шкафчика выскочит книжка со сказкой? Что ж, было бы неплохо почитать на ночь сказочку". Недолго думая Незнайка нажал первую попавшуюся кнопку. Однако никакой книжки из шкафчика не выскочило, а вместо этого послышалась тихая, красивая музыка и чей-то добрый, ласковый голос начал не спеша рассказывать сказку: "Жили-были сестрица Аленушка и братец Иванушка. Раз пошли они путешествовать..." "А! -- догадался Незнайка. -- Значит, это просто машина для рассказывания сказок. Что ж, это даже лучше, чем самому читать. Лежи и слушай, пока не заснешь". В это время зеркало, которое стояло на тумбочке, засветилось, на нем появился зеленый лужок. По лужку вилась дорожка, а по дорожке, взявшись за руки, шагали сестрица Аленушка и братец Иванушка. Незнайка улегся на бок, чтоб удобнее было смотреть, а голос между тем продолжал: "Вот шли-шли братец Иванушка и сестрица Аленушка -- видят пруд, а около пруда пасется стадо коров. "Я хочу пить", -- говорит Иванушка. "Не пей, братец, а то станешь теленочком", -- отвечает Аленушка..." Незнайка слушал, слушал, пока не прослушал всю сказку. Она ему очень понравилась, только очень было жалко бедного Иванушку, который превратился в козленочка. Это напомнило ему про малыша, которого он встретил сегодня на улице и превратил в осла. Незнайка совсем было забыл об этом коротышке, а теперь все думал о нем и думал. Он вспомнил, как превратившийся в осла малыш ушел, постукивая по тротуару копытцами, как, уходя, повернул длинноухую голову и, словно с укором, посмотрел на Незнайку своими добрыми печальными глазами. Сказочка давно окончилась, а Незнайка лежал в темноте, ворочался с боку на бок и грустно вздыхал. Он мысленно разговаривал сам с собой, и от этого ему казалось, что с ним разговаривает какой-то находящийся внутри него голос. "Он ведь сам виноват, -- оправдывался Незнайка. -- Он ведь толкнул меня! Что же, я молчать должен?" "Подумаешь, какой важный! Уж и не толкни его! -- отвечал голос. -- Ну, толкнули тебя, и ты толкнул бы!" "Толкнул бы"! -- проворчал Незнайка. -- Значит, я драться должен? Драться нехорошо!" "Ишь ты! "Нехорошо"! -- передразнил голос. -- А то, что ты сделал, хорошо разве? А если бы тебя кто-нибудь превратил в осла?" "А чего же он толкается?" -- упрямо твердил Незнайка. "Ну что ты заладил: "толкается, толкается"! Ты ведь знаешь, что он нечаянно". "Ничего я не знаю!" "Знаешь, знаешь! От меня, братец, не скроешь!" "А кто ты, что от тебя даже ничего не скроешь?" -- насторожился Незнайка. "Кто? -- с усмешкой переспросил голос. -- Будто не знаешь? Ведь я твоя совесть". "А! -- вскричал Незнайка. -- Так это ты? Ну, тогда сиди себе и молчи! Ведь никто ничего не видел и никто ничего мне не скажет". "А ты боишься, как бы тебя не побранил кто-нибудь за твое мерзкое поведение? А меня ты совсем не боишься? И напрасно. Я вот начну тебя мучить так, что ты жизни не будешь рад. Ты еще увидишь, что тебе стало бы легче, если бы кто-нибудь узнал о твоем поступке и наказал за него. Вот встань сейчас же и расскажи обо всем Пестренькому!" "Послушай, -- сказал Незнайка, -- а где ты была до этого? Почему раньше молчала? У других коротышек совесть как совесть, а у меня какая-то змея подколодная! Притаится там где-то, сидит и молчит... Дождется, когда я сделаю что-нибудь не так, как надо, а потом мучит". "Я не так виновата, как ты думаешь, -- начала оправдываться совесть. -- Вся беда в том, что я у тебя еще слишком маленькая, неокрепшая и голос у меня еще очень слабый. К тому же вокруг часто бывает шумно. В особенности днем. Шумят автомобили, автобусы, отовсюду доносятся разговоры или играет музыка. Поэтому я люблю разговаривать с тобой ночью, когда вокруг тихо и ничто не заглушает мой голос". "А, вот ты чего боишься! -- обрадовался Незнайка. -- Сейчас мы тебя заглушим!" Он снова нажал кнопку на шкафчике и стал слушать сказку про Ерша Ершовича. Совесть на минуту умолкла, но скоро Незнайка опять услыхал ее голос: "Ты вот лежишь в мягкой постели под одеялом, тебе тепло, хорошо, уютно. А ты знаешь, что делает коротышка, который превратился в осла? Он, наверно, лежит на полу в конюшне. Ослы ведь не спят в кроватях. А может быть, он валяется где-нибудь на холодной земле под открытым небом... У него ведь нет хозяина, и присмотреть за ним некому". Незнайка крякнул с досады и беспокойно завертелся на постели. "А может быть, он голодный, -- продолжал голос. -- Он ведь не может попросить, чтоб ему дали поесть, так как не умеет говорить. Вот если бы тебе надо было попросить что-нибудь, а ты не мог бы произнести ни слова!" -- Какая-то сказка глупая, -- проворчал Незнайка. -- Совсем ничего заглушить не может. Он принялся нажимать другие кнопки и слушать другие сказки, потом обнаружил на боковой стенке шкафчика ряд музыкальных кнопок и стал слушать разные марши, польки и вальсы. Однако голос не умолкал ни на минуту и твердил свое. Тогда Незнайка нажал кнопку, возле которой было написано: "Утренняя зарядка". И вот среди ночи раздался крик: -- Приготовьтесь к утренней зарядке! Откройте форточку, проветрите помещение. Начинаем занятие с ходьбы. Сделайте глубокий вдох. И-и... Раз, два, три, четыре! Незнайка замаршировал босиком по комнате, потом перешел к подскокам: ноги в стороны, ноги вместе, ноги в стороны, ноги вместе, после чего приступил к наклонам и приседаниям. Гремела музыка, четко раздавалась команда. Незнайка старательно проделывал все упражнения, но совесть не унималась и продолжала жужжать прямо в уши: "Разбуди Пестренького! Разбуди, разбуди, разбуди!" Наконец Незнайка не выдержал, подошел к постели Пестренького и принялся трясти его за плечо: -- Вставай, Пестренький, мне надо тебе кое о чем рассказать. Но где там! Пестренький заснул так крепко, что хоть из пушек пали. Тогда Незнайка вспомнил, что больше всего на свете Пестренький боится холодной воды. Он пошел к рукомойнику, набрал в кружку воды и принялся брызгать Пестренькому в лицо. Пестренький моментально проснулся и подскочил на постели. -- Что это за наказание! -- захныкал он, протирая глаза. -- Я ведь уже умывался сегодня! -- Послушай, Пестренький, я тебе расскажу одну вещь, только ты обещай мне, что не скажешь об этом Кнопочке. -- Да зачем мне ей говорить? -- Нет, ты обещай сначала. -- Ну, обещаю, только говори скорей. Спать хочется! -- Понимаешь, Пестренький, я сегодня превратил одного коротышку в осла. -- Ну и что тут такого? -- ответил плаксиво Пестренький. -- Неужели из-за этого надо меня ночью будить? Превратил -- ну и превратил. -- Так ему, наверно, вовсе не хочется ослом быть! -- Мало ли чего ему не хочется! Вот еще! -- Нет, это все-таки нехорошо, Пестренький. Ты меня поругай за это. -- А зачем? -- Ну, меня, понимаешь, совесть мучит. Может, мне легче станет. -- Как же тебя ругать? -- Ну, придумай что-нибудь. -- Не знаю, что и придумать... Совсем, понимаешь, не умею ругаться! -- Ну скажи, что я олух бессмысленный. -- Олух бессмысленный, -- повторил Пестренький. -- Скажи: скотина безмозглая. -- Скотина безмозглая! -- Глупая рожа. -- Глупая рожа! -- Ну, еще как-нибудь... -- Ослиный дурак! -- Правильно! -- Ну, легче стало? -- Нет, понимаешь, не легче. Ты, видно, на самом деле не умеешь ругаться. Лучше ты вот что... стукни меня кулаком хорошенько. -- А как стукнуть -- по спине, что ли, или по шее? -- Давай, что ли, по спине... Вот так, хорошо! А теперь, что ли, по шее... Так! Еще разок... Во! Еще бей, не бойся... Ай!.. Ну, довольно, довольно! Размахался тут кулаками! А то как дам! Обрадовался, что драться можно! -- Сам ведь просил. -- Ну и что ж, что просил! Всему надо знать меру. Незнайка забрался обратно в постель. -- Погоди, я до тебя еще доберусь! -- грозил он, почесывая ушибленный затылок. -- Не хочу сейчас связываться. -- Свинья ты неблагодарная, вот что! -- ответил Пестренький. -- Ишь ты! -- ответил Незнайка. -- То говорил -- не умею ругаться, а сам свиньей называет. На этом разговор окончился, и они оба уснули. Малыш Листик, о котором уже говорилось в этой истории, был очень хороший коротышка. Он жил в Солнечном городе, на Леденцовой улице. На этой же улице, только в другом доме, жила малышка по имени Буковка. Эти Листик и Буковка прославились тем, что очень любили читать книги. Они увлекались чтением до такой степени, что иногда даже не ходили в театр и кино, не слушали радио и не смотрели телевизора, а вместо этого сидели и читали какую-нибудь интересную книжку. Сначала они перечитали все книжки, которые были у них дома, потом стали доставать книги у кого-нибудь из приятелей и в магазинах, наконец записались в библиотеку, потому что в библиотеке всегда можно было достать какую-нибудь интересную книгу. Когда-то давно Листик и Буковка не были знакомы друг с другом. Но с тех пор как оба записались в библиотеку, они стали встречаться там; а когда возвращались из библиотеки домой, то с интересом беседовали о прочитанных книгах. Скоро они подружили, и Буковка, которая была очень сообразительная, придумала такую вещь: она сказала, что они с Листиком неэкономно тратят время, так как ходят в библиотеку вдвоем, в результате чего у них остается меньше времени на чтение. Было бы гораздо экономнее, если бы в библиотеку ходил кто-нибудь один и брал книги для себя и для другого; а чтоб никому не было обидно, в библиотеку можно ходить по очереди. Так они и стали делать: пока один ходит в библиотеку, другой сидит и читает книги. Дни проходили за днями. Листик и Буковка часто встречались, и скоро они уже не могли провести дня без того, чтоб не поговорить друг с другом. Однажды Буковка сказала Листику, что теперь она очень счастлива, так как у нее есть друг, с которым можно поговорить о книгах. Листик сказал, что он тоже очень счастлив, но его постоянно мучит мысль о том, что еще не все коротышки полюбили чтение, многие даже, вместо того чтоб читать, только рассматривают в книжках картинки, или, еще того хуже, гоняют по улицам футбольный мяч, или играют по целым дням в салочки. -- Мне таких коротышек жалко, -- говорил Листик. -- Они сами не знают, какого удовольствия лишаются. Если бы они увлеклись чтением, то увидели, как это интересно. Тут Буковка на минутку задумалась, а потом сказала: -- А что, Листик, если мы с тобой устроим книжный театр? -- Какой книжный театр? -- не понял Листик. -- Ну это такой театр, в котором читают книги. В нем, понимаешь, нет ни актеров, ни декораций, ни сцены. Есть только публика, которая сидит и слушает какую-нибудь интересную книжку. -- Где же ты видела такой театр? -- Нигде. Я просто придумала. Мы с тобой будем выбирать самые увлекательные повести, сказки или рассказы и будем читать вслух по очереди. Листику очень понравилось предложение Буковки, и они сразу взялись за дело. Сначала выбрали несколько рассказов для чтения, причем старались выбирать так, чтоб один рассказ был трогательный, другой -- грустный, третий -- веселый, четвертый -- страшный, пятый -- еще какой-нибудь, чтоб на разные, значит, вкусы. Для своего театра они нашли очень подходящее место. Рядом с домом, в котором жил Листик, был двор -- не двор, сад -- не сад, а вернее сказать, что-то вроде небольшого скверика. Этот скверик был обсажен вокруг резедой, в центре стоял стол для любителей поиграть в шахматы или шашки, а вокруг несколько лавочек, чтоб можно было сидеть и дышать свежим воздухом. Скверик находился между двумя домами, и каждый, кто проходил по улице, видел и стол, и резеду, и скамейки. -- Вот здесь и устроим наш книжный театр, -- сказали Листик и Буковка. Они перетащили стол поближе к улице, поставили перед ним скамейки для слушателей, а для себя принесли из дома два стула. Потом Листик сбегал домой за книгой с рассказами, а Буковка принесла маленький бронзовый колокольчик. И вот к вечеру, когда во всех театрах Солнечного города начали раздаваться звонки, призывавшие зрителей к началу представлений, Буковка тоже стала звонить в колокольчик, а Листик принялся кричать: -- Идите сюда! Здесь открывается новый театр! Очень интересно будет! Занимайте места! Коротышки, которые проходили в это время по улице, услышали его крики. Некоторые из них уселись перед столом на лавочках и стали ждать. Листик увидел, что все лавочки уже заняты, и сказал: -- Сейчас перед вами выступит Буковка. Она будет читать рассказ. Буковка начала читать первый рассказ. Она читала очень хорошо, с выражением, и все слушали очень внимательно, но тут какой-то коротышка, который сидел на передней лавочке, презрительно наморщил свой нос и разочарованно протянул: -- У, да здесь просто книжку читают. Какой же это театр! -- Какая-то чепуха на постном масле! Никакого нет интереса, -- ответил другой коротышка. Они вдвоем поднялись с лавочки и ушли. За ними стали уходить и другие коротышки. Скоро послышался звонок из театра, который помещался в соседнем доме. Многие коротышки вскочили и бегом помчались туда. Кончилось тем, что все слушатели разошлись, кроме одного малыша, который почему-то уснул. Листик и Буковка разбудили его и стали читать ему книжку дальше, но он слушал не очень внимательно, ерзал все время на лавочке, зевал во всю ширину рта и клевал поминутно носом. В конце концов он встал и тоже ушел. Таким образом, первый опыт окончился неудачно, а на следующий день повторилась та же история. Сначала публики собралось много, но, как только Листик начал читать, все разбежались. Буковка начала приходить в отчаяние и уже даже хотела заплакать, но Листик сказал: -- Театр все равно должен работать, есть в нем публика или нет. Если никто не будет нас слушать, мы будем друг другу читать. Он усадил Буковку на лавочку, где должна была сидеть публика, и принялся читать дальше. Некоторые прохожие останавливались и, послушав немного, отправлялись своей дорогой. Так продолжалось до тех пор, пока Листик не начал читать смешной рассказ. В это время по улице проходили малыш и малышка. Они остановились на минуточку, чтобы послушать, потом зашли в скверик и сели на лавочку. Им очень понравилось, как Листик читал, и они громко смеялись. Прохожие на улице услыхали их смех и тоже заинтересовались. -- Э, да тут что-то смешное читают! -- говорили они и заходили в скверик. Скоро все лавочки были заняты. Коротышки слушали рассказ, стараясь не пропустить ни слова, и помирали со смеху. Когда этот рассказ окончился, Листик начал другой, потом еще и еще... Никто из слушателей не ушел, потому что всем было интересно, а когда чтение кончилось, все стали благодарить Листика и Буковку за полученное удовольствие. Один самый маленький коротышка спросил, будут ли они завтра опять читать, и, когда узнал, что будут, сказал, что он завтра тоже придет. Потом слушатели разошлись, и этот маленький коротышка ушел, но через минуту вернулся и спросил у Листика, будут ли они завтра читать те же рассказы, что и сегодня, или какие-нибудь новые. Листик сказал, что новые. Коротышка обрадовался, еще раз сказал, что завтра придет, и ушел окончательно. С тех пор Листик и Буковка ежедневно читали в скверике книги. Сначала они читали коротенькие рассказы и сказочки, потом стали отыскивать небольшие, но интересные повести, которые можно было прочитать за один вечер, а потом стали читать и длинные повести и даже романы, на которые приходилось затрачивать по нескольку вечеров. С каждым днем у них становилось все больше слушателей, так что в конце концов пришлось поставить в скверике еще штук двадцать скамеек, а для чтецов устроить небольшие подмостки, вроде театральной эстрады. Когда наступила зима, для книжного театра сделали позади скверика специальное зимнее помещение. Жители Солнечного города очень полюбили свой книжный театр. Многие стали самостоятельно читать книги и впоследствии с благодарностью вспоминали о том, что первое их знакомство с книгой произошло в книжном театре. Листик и Буковка очень серьезно относились к своему делу. Они, как и прежде, ходили по очереди в библиотеку и брали там самые интересные книги. Листик говорил, что раньше он был не такой счастливый, как теперь. -- Когда я читал какую-нибудь интересную книгу, то всегда радовался, и мне очень хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью, -- вспоминал Листик. -- Мне хотелось прочитать эту книгу остальным коротышкам, чтоб и они получили удовольствие, но не мог же я выходить на улицу и читать книгу каждому встречному! Зато теперь, когда у нас есть книжный театр, я могу читать книги всем, кому хочется слушать. От этого я испытываю большое удовлетворение! Так шло время, и все было благополучно, пока не случилось ужасное происшествие. Однажды Листик пошел в библиотеку, а Буковке сказал, что на обратном пути зайдет к ней, а потом они вместе пойдут в книжный театр. Буковка подождала его сколько было положено, но Листик почему-то не появился. Сначала Буковка подумала, что он задержался в библиотеке, и не беспокоилась, но потом начала беспокоиться и решила выйти на улицу, чтоб встретить Листика. Она дошла до самой библиотеки, но Листика так и не встретила; а когда пришла в библиотеку, то библиотекарша сказала, что Листик действительно недавно был здесь, взял книгу про удивительные приключения гусенка Яшки, после чего ушел. Буковка подумала, что Листик забыл о том, что обещал зайти к ней. Она пошла к нему домой, но дома его тоже не оказалось. Буковка решила, что он встретился на улице с кем-нибудь из приятелей и зашел к нему. Вернувшись домой, она стала ждать Листика и все время выглядывала в окно, но Листик не появлялся. Так прошел день, и наступил вечер. Буковка взяла книгу для чтения и отправилась в книжный театр. У нее оставалась надежда, что Листик тоже придет туда, но когда она пришла в скверик, то увидела, что Листика нет и там. Все лавочки уже были заняты слушателями, которые с нетерпением ожидали начала чтения. Буковка знала, что нельзя заставлять публику ждать, поэтому она раскрыла книгу и уже хотела начать читать, но от волнения не могла произнести ни слова. Каждый вечер за этим столом Листик всегда был с ней, а теперь его вдруг не стало. Буковка уже не сомневалась, что случилось какое-нибудь несчастье. Сердце ее сжалось с тоской, голова беспомощно опустилась над книгой, и из глаз закапали слезы. Коротышки удивились, увидев, что она плачет. Все окружили ее, стали спрашивать, что случилось. Задыхаясь от слез. Буковка рассказала, что Листик пропал. Все стали утешать ее, говоря, что он, наверно, найдется. Но Буковка не утешалась. Она сказала, что Листик очень рассеянный и к тому же у него привычка читать на ходу книги. Возвращаясь из библиотеки и увлекшись чтением книги, он мог наскочить на фонарный столб и разбить себе лоб. На перекрестке он мог по рассеянности переходить улицу при красном светофоре и попасть под какой-нибудь автомобиль или труболет, которые носятся по городу с такой бешеной скоростью, что не успевают даже затормозить. Коротышки были очень тронуты горем Буковки и решили ей помочь. Одни стали ездить по всем отделениям милиции, другие принялись ездить по больницам, потому что если на улице произойдет какой-нибудь случай, то пострадавший обязательно должен попасть или в больницу, или в милицию. Скоро они объездили и обзвонили по телефону все отделения милиции и все больницы, но Листик нигде обнаружен не был. Каждое отделение милиции выделило по нескольку милиционеров для поисков Листика. Поиски продолжались всю ночь, но не дали никаких результатов. Тогда кто-то сообразил сообщить об этом в газету. И вот на следующее утро появилась газета, в которой была напечатана вся эта история про Листика и Буковку. В конце газетной статьи было сказано, чтобы каждый, кто знает что-либо о местонахождении Листика, сообщил об этом в редакцию. Утром Незнайку разбудил какой-то подозрительный шум. Во сне ему стало казаться, будто поблизости зажужжала пчела или начал работать шкаф-пылесос. Открыв глаза, Незнайка увидел на полу, недалеко от кровати, странную маленькую машину, которая ползала по комнате от одной стены к другой и непрерывно жужжала. С виду она напоминала собой черепаху: такая же полукруглая в верхней части и плоская внизу. Незнайка соскочил с постели и, согнувшись в три погибели, ходил за машиной следом, стараясь разглядеть ее. Она была покрашена темнозеленой эмалевой краской. Сверху в ней была масса мелких дырочек, как в дуршлаге, а снизу ее охватывал блестящий никелированный поясок с более крупными отверстиями в виде глазок. Сбоку красивыми серебряными буквами была сделана надпись: "Кибернетика". "Что это за слово -- "кибернетика"? -- спросил сам себя Незнайка. -- Должно быть, название машины". В это время машина подползла к кровати Пестренького, возле которой валялось множество конфетных бумажек. Она проползла прямо по этим бумажкам туда и сюда -- и все бумажки исчезли, будто их и не бывало. После этого машина юркнула под кровать. Некоторое время изпод кровати раздавалось ее гудение. Пестренький проснулся от шума, опустил ноги на пол, но, увидев вылезавшую из-под кровати машину, испуганно прыгнул обратно в постель. -- Что это? -- спросил он, трясясь от страха. -- Кибернетика, -- ответил Незнайка. -- Какая ки-кибернетика? -- Не кикибернетика, а кибернетика -- машина, которая подметает пол. -- Зачем же она ко мне под кровать залезла? -- Вот чудак! Под кроватью ведь тоже подмести надо. Машина между тем подползла к двери и засвистела. Дверь отворилась, как по сигналу, и машина поползла в соседнюю комнату. Там она принялась ползать по всему полу, даже под стол залезла, так что в конце концов нигде не оставила ни соринки... В это время проснулась Кнопочка и, услыхав шум, выглянула из своей комнаты: -- Что тут у вас происходит? -- Кибернетика, -- сказал ей Незнайка, показывая рукой на машину. -- Сама подметает пол, понимаешь! -- Вот удивительно! -- воскликнула Кнопочка. -- Подумаешь, диво! -- сказал, махнув рукой. Пестренький. -- Было бы удивительно, если бы она пачкала пол. А раз подметает, то ничего удивительного нет. Окончив уборку, машина вылезла на середину комнаты, покрутилась на месте, как бы оглядываясь по сторонам, потом поползла в угол и скрылась за маленькой дверцей, которая имелась в стене у самого пола. Позавтракав (а перед завтраком они, конечно, оделись, умылись и почистили зубы), наши путешественники решили прогуляться по городу, так как толком они еще ничего не видели. Спустившись по лестнице, они вышли из гостиницы и увидели, что на улице уже было много прохожих. Почти у каждого в руках была газета. Одни читали газету, сидя на лавочках, другие -- остановившись прямо посреди тротуара. Третьи читали на ходу, то есть шагали, уткнувшись носом в газету, отчего между многими происходили столкновения. Никто, однако ж, не обращал на эти толчки внимания, так как все были увлечены чтением. Те, у кого газеты еще не было, мчались наперегонки к газетному киоску, который стоял на углу улицы. -- Должно быть, в газете написано что-нибудь очень важное, -- сказала Кнопочка. Увидев малышку, которая примостилась на тумбочке и с интересом читала газету, Кнопочка спросила: -- Что случилось, скажите, пожалуйста? Почему все читают газеты? -- Листик пропал, -- отвечала малышка. -- Какой листик? -- Малыш такой был. -- Почему же он пропал? -- Вот этого я как раз и не знаю. Сейчас дочитаю до конца и тогда все расскажу вам. Кнопочка уже хотела бежать к газетному киоску, но в это время увидела малыша с толстой пачкой газет в руках. Он быстро шагал по улице и раздавал газеты каждому, кто хотел почитать. Поравнявшись с Кнопочкой, он и ей сунул в руки газету. Усевшись с Незнайкой и Пестреньким на лавочке. Кнопочка принялась читать вслух напечатанную в газете статью о Листике и Буковке и прочитала все, что было нами уже рассказано в предыдущей главе. Как только Незнайка услышал, что Листик любил читать на ходу книги, так тут же понял, что этот Листик был не кто иной, как тот самый малыш, которого он встретил вчера на улице и превратил в осла. Совесть снова принялась терзать его изо всех сил. Однако Незнайка ничего не сказал о своей догадке Кнопочке. На Кнопочку, которая была очень впечатлительная, так подействовала вся эта история, что на глазах у нее даже выступили слезы. -- Помнишь, Незнайка, мы ведь тоже дружили с тобой, как эти Листик и Буковка, и тоже читали друг другу сказочки? -- сказала она. -- А что было бы, если бы ты у нас тоже пропал? -- Вот ревет, глупая! -- сказал Пестренький. -- Незнайка-то ведь не пропал еще! Вот он сидит! А Незнайка взял газету и принялся читать другие заметки. Одна заметка привлекла его внимание. -- Слушайте, что здесь написано, -- сказал он и прочитал заметку вслух: -- "Вчера вечером на Бисквитной улице был обнаружен неизвестно кому принадлежащий осел. Животное бродило посреди тротуара, неожиданно появляясь перед прохожими и пугая их своим видом. Иногда оно заходило на мостовую, где его жизни угрожала опасность от движущихся автомашин. Все попытки отыскать владельца осла не привели к результатам. Сотрудниками милиции безнадзорный осел был пойман и отправлен в зоопарк". -- Ну, поймали осла и отправили в зоопарк, -- сказала Кнопочка. -- Что тут такого? -- Так это ведь... -- начал Незнайка. Он хотел сказать, что это, наверно, был тот осел, в которого он превратил вчера коротышку, но, увидев, что чуть было не проговорился, умолк. -- Что "это ведь"? -- спросила Кнопочка. -- Ну, это ведь... это ведь... -- замялся Незнайка. -- Это ведь значит, что в Солнечном городке есть зоопарк и мы можем пойти на зверей посмотреть. -- Правильно! -- обрадовался Пестренький. -- Я давно мечтал пойти в зоопарк и посмотреть на зверей. Нужно сказать, что в стране коротышек, точно так же как и у нас, водятся разные звери: львы, тигры, волки, медведи, крокодилы и даже слоны. Только все эти звери не такие большие, как наши, а совсем маленькие, коротышечные. Волк там размером с мышонка, медведь величиной с крысу, самый большой зверь -- слон, но и тот размером с котенка. Однако и такие маленькие звери кажутся страшными крошечным коротышкам, которые, как это каждому уже известно, ростом всего лишь с палец. Несмотря на свой маленький рост, коротышки отличаются большой отвагой. Они бесстрашно ловят зверей и привозят их в зоопарк, чтобы все могли приходить и смотреть на них. Услыхав о зоопарке, Пестренький вскочил с лавочки, чтоб поскорей бежать туда, и сказал: -- Что ж делать? Мы ведь не знаем, где зоопарк... -- Чепуха, сейчас узнаем, -- ответил Незнайка. Он подошел к малышу, который читал у края тротуара газету, и спросил его: -- Скажите, пожалуйста, где находится зоопарк? Нам надо на осла посмотреть, то есть... тьфу!.. не на осла, а вообще на зверей. -- До зоопарка вас довезет девятый номер автобуса, -- ответил малыш. -- Остановка вот здесь, возле гостиницы. Незнайка поблагодарил, и наши путешественники отправились к автобусной остановке. Ждать им пришлось недолго. Минуты через две или полторы подкатил автобус. Дверцы его гостеприимно открылись, путешественники вошли внутрь, и автобус покатил дальше. Его движение было настолько плавное, что не ощущалось никакой тряски. Это объяснялось особым устройством автобусных шин и рессор. Внутреннее оборудование автобуса тоже отличалось своеобразием. Возле каждого окна был установлен небольшой стол, по обеим сторонам стола имелось по два мягких диванчика, и на каждом диванчике могли сидеть по два пассажира. На столах лежали газеты, журналы, а также шахматы, шашки, лото, домино и другие настольные игры. На стенах между окнами были нарисованы красивые картины, под потолком висели разноцветные флажки, которые придавали очень веселый вид всему автобусу. В передней части автобуса был установлен телевизор, на экране которого все желающие могли смотреть кинокартины, футбольные состязания и другие телевизионные передачи. Наконец, в задней части автобуса имелся тир для стрельбы в цель. Наше описание было бы неполным, если бы мы забыли упомянуть, что кондуктора в автобусе не было, а вместо него висел на стене громкоговоритель, по которому громко объявлялись названия остановок. Когда Незнайка и его спутники вошли в автобус, то увидели, что несколько пассажиров, склонившись над столиками, читали газеты, двое малышек играли в лото, другая пара малышек и еще пара малышей играли в шахматы. Трое малышек сидели впереди и смотрели телевизионную передачу. Два малыша палили по очереди из пневматического ружья в цель, что, впрочем, никого не смущало. Несколько малышей с увлечением обсуждали случай с исчезновением Листика, о котором было напечатано в газете. Один из пассажиров стал рассказывать случай про одного своего знакомого -- коротышку Бубенчика, который заблудился однажды ночью на улице и никак не мог найти дорогу домой. Этот рассказ очень заинтересовал Незнайку, но ему так и не удалось узнать, чем кончилась вся эта история с Бубенчиком, так как автобус скоро остановился у зоопарка и пришлось сойти, не дослушав рассказ до конца. Жители Цветочного города пока еще не успели сделать у себя зоопарк, поэтому Незнайка и его друзья никогда в зоопарке не были. Они представляли себе звериные клетки в виде больших мрачных железных ящиков с решетками; на самом же деле это были очень привлекательные на вид, нарядные домики, которые стояли среди зелени и цветов. Их крыши были выкрашены яркими, разноцветными красками. Передняя стенка каждого домика была сделана из решетки, поэтому сидевшие в них звери были хорошо видны. Кроме клеток, в зоопарке были устроены пруды и водоемы, в которых жили различные водоплавающие птицы и такие животные, как тюлени и бегемоты. Для летающих птиц были сделаны просторные вольеры из проволочной сетки. А такие птицы, как павлины и индюки, которые не умели ни плавать, ни летать, разгуливали на свободе, где им хотелось. В центре зоопарка была устроена искусственная гора со скалами, по которым лазили горные козлы и бараны. Попав в зоопарк, Незнайка во все глаза глядел на животных, стараясь отыскать среди них Листика, которого он превратил в осла. Ему хотелось как можно скорей превратить его обратно в коротышку, потому что совесть все время мучила его и не давала покоя. Кнопочка тоже с большим интересом разглядывала зверей и не переставала удивляться. Сердце у нее было очень доброе. Поэтому она каждый раз грустно вздыхала и говорила: -- Ах вы, бедненькие! Зачем же вас в клетку заперли? Вам ведь, наверно, погулять хочется... Зато Пестренький ничему не удивлялся, по своей привычке, и только старался держаться от клеток подальше. Увидев волка, он сказал: -- Подумаешь, волк! Просто большая собака. Увидев тигра, сказал: -- Просто большая кошка. Ничего страшного. -- Так подойди ближе, если ничего страшного, -- сказал Незнайка. -- А ближе я плохо вижу. У меня, понимаешь, глаза дальнозоркие. Недалеко от клетки с тигром стоял киоск с газированной водой. В киоске продавца не было, но каждый, кто хотел пить, подходил, нажимал кнопку, и газированная вода автоматически наливалась в стакан. Заметив это, Пестренький сказал, что ему очень жарко и тоже хочется попить газированной водички с сиропом. -- Что ж, можно попробовать, -- согласился Незнайка. Они подошли к киоску и увидели на прилавке целый ряд краников с кнопками. -- Какую же нажимать кнопку? -- с недоумением спросил Пестренький. -- Ну, нажми ту, где нарисована вишенка, -- посоветовал Незнайка. Пестренький нажал пальцем кнопку, возле которой была нарисована красная вишенка. Сейчас же из круглого отверстия, которое имелось под краном, выскочил чистый стакан, и в него с шипением потекла розовая струя газированной воды с вишневым сиропом. Пестренький с удовольствием выпил воду и поставил стакан обратно под кран. В стойке сейчас же открылось отверстие, и стакан опустился вниз. -- Ну вот! -- обиженно сказал Пестренький. -- А я хотел выпить еще стаканчик. -- А ты снова нажми кнопку, -- посоветовала Кнопочка. Пестренький нажал кнопку, возле которой был нарисован апельсин. Из отверстия снова выскочил чистый стакан, и в него полилась оранжевая струя воды с апельсиновым сиропом. Пестренький выпил и эту воду. -- А ну-ка, я нажму вот -- где нарисован лимончик, -- сказал он. -- А я нажму -- где нарисована клюковка, -- ответил Незнайка. -- А я -- где клубничка, -- в свою очередь подхватила Кнопочка. Все стали нажимать кнопки и пить воду. Наконец Пестренький, у которого выпитая вода стала в животе булькать, а выделявшийся из нее углекислый газ начал бросаться в нос, сказал, что пока ему больше не хочется пить, и наши друзья отправились дальше. Скоро они были в обезьяннике и смотрели на обезьян, которые оказались очень подвижными, ловкими и занятными зверями. В клетках у них были устроены лестницы, шесты, качели, трапеции. Обезьяны карабкались по шестам, раскачивались на качелях, прыгали по лестницам, ловко цепляясь за них всеми четырьмя руками и даже хвостом. Одна обезьяна нашла где-то маленькое зеркальце и носилась с ним по всей клетке, не выпуская ни на минуту из рук. Она то и дело смотрелась в зеркало с такими ужимками, что невозможно было удержаться от смеха. Незнайка громко смеялся, глядя на эту обезьяну, а потом сказал, что она похожа на Пестренького. -- И совсем не похожа! -- обиделся Пестренький. -- У нее хвост, а у меня нет никакого хвоста. Они принялись спорить. Пестренький разозлился: -- Вот скажу Кнопочке, что ты превратил коротышку в осла. -- Я тебе "скажу"! Ты ведь обещал молчать, изменник! -- зашипел Незнайка, наступая на Пестренького с поднятыми кулаками. -- Тише, тише! Какой позор! -- возмутилась Кнопочка. -- Постыдились бы хоть обезьян! Пойдемте отсюда. -- Не хочу я отсюда! -- сердито проворчал Пестренький. -- Мне и тут хорошо... -- Что же, ты будешь целый день на обезьян смотреть? Нам еще надо слона увидеть. Друзья отправились смотреть слона. По дороге они увидели невысокую загородку, за которой находился деревянный сарай. Возле сарая стоял серенький ослик. У него были длинные уши и большие печальные глаза. Он грустно понурил голову и, казалось, о чем-то думал. Увидев осла. Пестренький захихикал и принялся толкать Незнайку локтем: -- Смотри, твой осел. -- А ты молчи! -- зашипел Незнайка. -- Держи язык за зубами. Понял? -- Ну что вы там опять друг на друга шипите, словно два гуся? -- спросила Кнопочка. -- Мы не шипим, -- ответил Пестренький. -- Просто я говорю, что это, наверно, тот осел, про которого писали в газете. Посмотрев на осла, путешественники пошли дальше и через несколько минут были возле слоновника. Увидеть слона оказалось довольно трудно, потому что вокруг клетки стояла огромная толпа коротышек. Кнопочка сейчас же начала пробираться сквозь эту толпу. Пестренький полез вслед за ней. А Незнайка, как только увидел, что остался один, сейчас же повернул обратно и побежал к тому месту, где видел осла. Осел по-прежнему находился за загородкой. Он только подошел ближе к калитке. Незнайка осмотрелся по сторонам и, увидев, что поблизости никого нет, вытащил из-за пазухи волшебную палочку, взмахнул ею и сказал: -- Хочу, чтоб осел превратился опять в коротышку. Не успел он сказать этих слов, как увидел, что осел приподнялся на задние ноги, выпрямился... и уже это был не осел, а самый настоящий малыш. На нем был кургузый зеленый пиджак с узенькими, короткими рукавами в обтяжку, широкие брюки зеленовато-желтого цвета. На голове красовался ярко-синий берет с оранжевыми горошинами, с такой же оранжевой кисточкой на макушке. Из-под берета выбивался длинный чуб и свешивался прямо на лоб, закрывая его до самых бровей. Взглянув на Незнайку, коротышка деловито сплюнул сквозь зубы, громко шмыгнул носом и энергично провел по нему кулаком. Кулак у него был большой, а нос маленький, вроде пуговки, весь покрытый веснушками. Проделав все это, малыш толкнул ногой калитку и вышел из нее. Здесь он на минутку остановился и повернулся к Незнайке. Его крошечные глазки задорно блеснули, длинная верхняя губа задралась к самому носу, рот разъехался чуть ли не до ушей. Улыбнувшись таким образом Незнайке, бывший осел сунул обе руки в карманы брюк и пошел по дорожке прочь. Незнайка долго смотрел ему вслед. У него словно тяжесть свалилась с плеч. Совесть, которая не переставала мучить его, умолкла, и он, радостный, побежал обратно к своим друзьям. Пока Незнайка отсутствовал, Кнопочка пробралась к слоновьей клетке и как следует разглядела слона. Она была очень удивлена величиной этого диковинного животного. Но больше всего ее удивило то, что у слона был впереди длинный хобот, которым он, как рукой, мог брать различные предметы. Пестренький, однако, побоялся подходить близко к такому большому зверю. Он все время вертелся в толпе и смотрел на слона из-за спин стоящих впереди зрителей. В результате ему удалось увидеть только слоновью голову с висящими по бокам ушами. Решив, что этого зрелища с него вполне достаточно, Пестренький начал вылезать из толпы обратно. В это время вернулся Незнайка. -- Ну, видел слона? -- спросил он Пестренького. -- Э, ничего удивительного! -- махнул рукой Пестренький. -- У всех только и разговору: "Слон, слон!" А чего там смотреть? Одна голова да уши! Тут из толпы выбралась Кнопочка: -- А ты где пропадал, Незнайка? Почему на слона не смотрел? -- Э, буду я тут еще на уши смотреть! Пойдемте лучше еще газированной водички попьем. -- Правильно! -- обрадовался Пестренький. -- Мне уже тоже почемуто пить захотелось. Но Кнопочка отказалась. -- Идите, а я вас тут на лавочке подожду, -- сказала она и уселась на лавочке, которая стояла на краю дорожки. Незнайка и Пестренький отправились обратно к киоску. -- Знаешь, Пестренький, а я этого осла уже превратил в коротышку! -- похвастал Незнайка. -- А... -- протянул Пестренький. -- То-то я заметил, что ты бегал куда-то. Через минуту они снова подошли к загородке, и Пестренький увидел осла, стоявшего в глубине у забора. -- Вот так превратил! -- засмеялся Пестренький. -- Да он вон где стоит! -- Кто стоит? -- удивился Незнайка. -- Да осел твой! -- Ах, чтоб тебя! -- с досадой воскликнул Незнайка, увидев осла, который как ни в чем не бывало поглядывал на него и лениво моргал глазами. -- Не может быть, чтоб он обратно в осла превратился! Слушай, а может быть, это не тот осел? -- Правда! -- сообразил Пестренький. -- Может быть, это другой. Наверно, он из сарая вылез. -- Хорошо, что мы его увидели, -- сказал Незнайка. -- Может быть, это как раз и есть тот осел, который мне нужен, а тот, которого я превратил уже, был не тот. -- Верно! -- подхватил Пестренький. -- Этот, возможно, конечно, тот, а тот был не тот, а может, наоборот, тот был не тот, а этот -- тот... -- Постой, а то я в этих ослах уже запутался, -- перебил Незнайка. -- Лучше я этого превращу тоже. -- Правильно, -- поддакнул Пестренький, которому очень хотелось увидеть, как осел превратится в коротышку. Незнайка взмахнул палочкой и сказал: -- Хочу, чтоб этот осел тоже стал коротышкой! Не успели Незнайка и Пестренький моргнуть, как вместо осла перед ними появился коротышка. На нем был такой же коротенький пиджачок с узкими рукавами и такой же берет с кисточкой на макушке, только пиджак был не зеленого, а ярко-рыжего цвета; берет же был не синий, а голубой с белыми крапинками. Что касается брюк, то они были такого же ядовитого зеленовато-желтого цвета. Лицом этот коротышка был тоже похож на первого: такие же маленькие черные глазки, длинный чуб, свесившийся на лоб, непомерно длинная верхняя губа, маленький нос с веснушками. Отличие заключалось лишь в том, что у первого веснушки были только на носу, а у этого они сидели и на носу и на щеках вокруг носа. Осмотревшись с недоумением по сторонам, коротышка наморщил свой веснушчатый нос и не то чихнул, не то фыркнул, мотнув головой. Не взглянув на Незнайку и Пестренького, он подошел к забору, перелез через него и скрылся. Увидев это чудесное превращение. Пестренький онемел от растерянности и, только когда коротышка исчез за забором, спросил: -- Тот? -- Как -- тот? -- не понял Незнайка. -- Ну, тот это коротышка, которого ты вчера превратил в осла? -- Шут его знает! -- развел Незнайка руками. -- Я уже забыл, какой был тот. Да ладно, какой-нибудь из двух -- тот... Постой, а это еще там кто? -- закричал он вдруг. -- Батюшки! Еще один осел! -- ахнул Пестренький, увидев длинноухую голову, которая высунулась из открытой двери сарая. -- Вот не было печали! -- воскликнул Незнайка. -- Придется еще одного превращать... -- Погоди, -- сказал Пестренький. -- Это, кажется, не осел, а лошадь. -- Что ты! Лошадь гораздо больше. -- Верно, -- согласился Пестренький. -- С одной стороны -- это как будто лошадь, а с другой стороны -- осел. Должно быть, просто большой осел, вот и все. -- Э, некогда мне тут с ними возиться! -- сказал Незнайка. -- Превращу -- и дело с концом. Будет на одного коротышку больше. Пока они разговаривали, осел вышел из сарая и направился прямо к ним. Незнайка поскорей замахал у него перед носом палочкой: -- Хочу, чтоб и этот осел стал коротышкой! Сказав это, он зажмурился, а когда открыл глаза, осла уже не было, а вместо него стоял коротышка. Он был такой же, как два предыдущих, только немного выше, с такой же длинной губой, а веснушки у него были не только на носу и вокруг носа, а по всему лицу, даже кулаки у него были веснушчатые. Подойдя к загородке, он взглянул в упор на Незнайку и строго спросил: -- Где Брыкун и Пегасик? -- Какие Брыкун и Пегасик? -- испугался Незнайка. -- Ну, ослы. Не видал разве, что тут два осла были? -- Не видал, -- растерявшись, соврал Незнайка. -- Что ты врешь? Может быть, по лбу хочешь? -- Как это -- по лбу? -- не понял Незнайка. -- А вот как! Коротышка протянул через загородку свою руку и дал Незнайке по лбу такого щелчка, что тот чуть не полетел с ног. -- Ах, так! -- закричал, задыхаясь от гнева, Незнайка. -- Так ты значит, драться? Да я тебя!.. Я тебя!.. -- Что ты сказал? -- закричал коротышка. -- Вот я сейчас с тобой разделаюсь. И он тут же полез через ограду. Не дожидаясь расправы, Незнайка бросился удирать. Пестренький побежал за ним. Они мчались со скоростью метеоров мимо звериных клеток, а за ними, громко сопя и стуча ногами, как лошадь, бежал новоявленный коротышка. Неизвестно, чем бы кончилась эта погоня, если бы коротышка не растянулся вдруг посреди дороги, зацепившись ногой за корень. Поднявшись с земли, он увидел, что Незнайка и Пестренький уже далеко и ему теперь не догнать их. -- Я тебе покажу! -- кричал он. -- Мы еще встретимся! Ты у меня попляшешь! Погрозив Незнайке увесистым кулаком, он сунул обе руки в карманы своих широких зеленовато-желтых брюк и зашагал прочь. Увидев, что опасность миновала, Незнайка и Пестренький вернулись к Кнопочке. -- Где же вы ходите? -- сердито спросила она. -- Я уже хотела идти искать вас. -- Да за нами тут один сумасшедший осел гонялся, -- ответил Незнайка. -- Какой сумасшедший осел? -- Я потом тебе расскажу. -- Это что еще за новости -- "потом"! Ты сейчас рассказывай! Пришлось Незнайке признаться, что это он превратил вчера Листика в осла, и рассказать обо всем, что случилось. -- Вот видишь, Незнайка, какой ты злой! -- сказала Кнопочка, прослушав его рассказ. -- Разве тебе волшебная палочка для того дана, чтоб 1 ты превращал в ослов коротышек? 1 -- Я не злой, Кнопочка! Я все время так мучился из-за этого Листика. Меня совесть совсем загрызла, честное слово! Ты не сердись. Ведь все хорошо кончилось, и теперь Листик уже, наверно, вернулся к Буковке. -- Хорошо еще, что мы прочитали в газете, где искать Листика, -- сказала Кнопочка. Конец дня путешественники провели в зоопарке, так как там оказалось еще много зверей, которых они не видели. Только к вечеру они вернулись в гостиницу и, поужинав, легли спать. На этот раз Незнайку не мучила совесть, и он заснул очень быстро. Впрочем, он не заснул бы так скоро, если бы кто-нибудь рассказал ему, что среди трех ослов, которых он превратил в коротышек, вовсе не было Листика. В газете произошла ошибка, и, вместо того чтоб напечатать, что найденного осла отправили в цирк, ошибочно напечатали, что его отправили в зоопарк. Вот поэтому Листик так и остался в цирке, а вместо тех ослов, которые были в зоопарке, появились трое коротышек. Первого звали Пегасик, второго -- Брыкун, а третьего -- Калигула. Хотя в зоопарке Калигула считался обыкновенным ослом, на самом деле он был не осел, а лошак. Как известно, лошак -- это нечто среднее между лошадью и ослом, то есть он немного поменьше лошади и чуть-чуть побольше осла. Если из Брыкуна и Пегасика получились коротышки обычного роста, то Калигула вышел довольно высоким. Ростом он оказался в девять с половиной ногтей. Ноготь -- это такая мера длины в стране коротышек. В переводе на наши меры ноготь равняется одному сантиметру с четвертью. Помножив девять с половиной на сантиметр с четвертью, каждый может узнать, какого роста был этот Калигула. Все трое -- и Пегасик с Брыкуном, и Калигула -- удивлялись происшедшей с ними перемене. Больше всего им казалось странным, что они ходят на двух ногах, а не на четырех, как прежде, и что они как-то вдруг сразу выучились говорить. Но особенно они удивлялись тому, что теперь у них на руках вместо копыт были пальцы. Это почему-то их очень смешило. Стоило кому-нибудь из них взглянуть на свою руку или хотя бы на палец, как его начинало трясти от смеха. Однако ни Калигула, ни Брыкун, ни Пегасик не сумели бы объяснить, что здесь такого смешного. Вообще из них получились коротышки, которые не любили о чем-либо задумываться, а делали сразу все, что только приходило им в голову. Впрочем, читатель в дальнейшем и сам убедится в этом, так как ему снова предстоит встретиться с ними. Проснувшись на другой день, Незнайка, Кнопочка и Пестренький стали думать, куда бы им еще пойти погулять и не отправиться ли опять в зоопарк, но Кнопочка сказала, что лучше просто пройтись по улицам и посмотреть город, которого они, в сущности, до сих пор не видели. Позавтракав, наши путешественники спустились по лестнице и, выйдя из гостиницы, очутились на улице. Толпы прохожих уже двигались по широкому тротуару. Свежий утренний ветерок доносил запах цветов, которые во множестве росли вдоль тротуаров. Солнышко только что поднялось над крышами домов и пригревало пешеходам и плечи, и спины, и щеки, и лбы, и носы, и уши. Поэтому лица у всех были довольные и веселые. На краю тротуара Незнайка и его спутники увидели коротышку в белом фартуке и черных блестящих резиновых сапогах. Звали его Чубчиком. В руках у него был резиновый шланг, из которого он поливал 6 Незнайка в Солнечном городе цветы. Струя воды с силой вырывалась из трубки; коротышка ловко направлял струю на цветы, стараясь, чтоб ни одна капля не попала на кого-нибудь из прохожих. Остановившись неподалеку, наши путешественники невольно залюбовались его работой. В это время вдали появился еще один коротышка. На нем был кургузый зеленый пиджак с узенькими рукавами, зеленовато-желтые брюки и синий берет с оранжевой кисточкой. Незнайка сразу узнал в нем осла, которого он вчера превратил в коротышку. Это и на самом деле был Пегасик. Он с утра слонялся по городу, глазея по сторонам и не зная, чем бы заняться. Увидев поливальщика, он тоже остановился и стал смотреть. Ему почему-то вдруг страшно захотелось побрызгать из шланга водой, и он сказал: -- А ну-ка, дай мне чуточку подержать трубку. Мне тоже хочется немножко полить цветы. Чубчик приветливо улыбнулся и, протянув Пегасику наконечник со шлангом, сказал: -- Пожалуйста. Пегасик обрадовался, взял в обе руки металлическую трубку и направил струю на цветы. -- Пускайте струю немного выше, чтоб вода падала на цветы сверху, -- посоветовал Чубчик. -- Если вы будете направлять струю в упор, то это может повредить растениям. Пегасик послушно направил струю повыше. -- Вот теперь правильно! -- одобрил Чубчик. -- Я вижу, что у вас способности к поливке цветов. Вы пока поработайте, а я на минуточку сбегаю домой. Если вас не затруднит, конечно, -- добавил он. -- Нет, нет! Чего там! Не затруднит, -- ответил Пегасик. Чубчик ушел, а Пегасик вполне самостоятельно продолжал поливать цветы. От напора воды трубка вздрагивала у него в руках. Пегасику казалось, будто она живая, и он очень гордился, что выполняет такое важное дело. Вдруг он увидел стоявших впереди Незнайку, Кнопочку и Пестренького, и сейчас же шальная мысль пришла ему в голову: "А ну-ка, что будет, если я окачу их водичкой?" Не успел он это подумать, как руки сами собой направили струю на Незнайку, окатив его с головы до ног. -- Эй! -- закричал Незнайка. -- Ты зачем обливаешься? Пегасик сделал вид, будто не слыхал его слов, и отвел струю в сторону, а потом снова, будто нечаянно, окатил Незнайку. От злости Незнайка чуть не подпрыгнул на месте и уже хотел бежать наказать обидчика, но Кнопочка схватила его за руку и сказала: -- Пойдем отсюда! Не хватает только, чтоб ты драку затеял! Все трое повернулись и уже хотели уйти, но в это время Пегасик направил струю прямо в затылок Кнопочке. -- Ай! -- завизжала Кнопочка, чувствуя, как ледяная струя проникает за шиворот и растекается по спине. -- Так ты еще Кнопочку обливать! -- закричал, разъярясь, Незнайка. -- Вот я тебе покажу сейчас! Он подбежал к Пегасику и хотел вырвать у него трубку из рук, но Пегасик отвел трубку в сторону, и струя начала бить вдоль тротуара, обливая прохожих. Пытаясь овладеть трубкой, Незнайка зашел сбоку, но Пегасик повернулся к нему спиной и старался оттолкнуть его ногой. -- А, так ты еще ногами лягаться! -- проворчал Незнайка. Он наконец схватил трубку и начал отнимать ее у Пегасика, но Пегасик не отдавал. Струя с шипением вырывалась из наконечника и с силой хлестала то в одну сторону, то в другую. Спасаясь от холодной струи, пешеходы бросились удирать. Они столпились в отдалении с обеих сторон тротуара и никак не могли понять, зачем их обливают водой. Некоторые кричали Незнайке и Пегасику, чтоб они перестали баловаться. Кнопочка тоже кричала, но Незнайка и Пегасик не обращали на крики никакого внимания и продолжали вырывать друг у друга трубку из рук. -- Надо бы отнять у них шланг, -- сказал кто-то. -- Правильно! -- закричали в толпе. -- Надо всем вместе напасть на них и отнять трубку -- тогда они не смогут обливаться. Сразу нашелся предводитель. Это был коротышка, по имени Ершик. Он был в светло-коричневом спортивном костюме и шляпе с широкими полями. -- Ну-ка, братцы, за мно-о-ой! -- закричал Ершик и бросился вперед. Увидев это, Пегасик направил струю прямо ему в лицо. Шляпа слетела у Ершика с головы и покатилась по улице. -- Стой! Стой! -- закричал Ершик, бросаясь за шляпой. В это время Незнайка изловчился и выхватил шланг у Пегасика из рук. Пегасик, однако, не растерялся. Он ухватился руками за трубку и дернул с такой силой, что оторвал ее от шланга. Незнайка хотел дать ему по голове шлангом, из которого продолжала хлестать вода, но в это время его схватили за руки подбежавшие со всех сторон коротышки. Увидев, что дело обернулось таким скверным образом, Пегасик недолго думая швырнул трубку на землю и бросился наутек. Вокруг Незнайки моментально собралась толпа. Коротышки запрудили весь тротуар и даже мостовую. Автомобильное движение прекратилось, и на улице образовалась пробка. Неизвестно откуда прибежал милиционер и закричал: -- Попрошу всех разойтись! Вы мешаете движению транспорта! -- Вот этот водой обливался! -- кричал Ершик, показывая на Незнайку пальцем. -- Я не обливался! -- кричал Незнайка. -- Меня самого облили. -- Смотрите на него! -- кричал Ершик. -- Его облили! Ха-ха! К месту происшествия со всех сторон бежали новые коротышки. Толпа становилась все больше и больше. Автомобили запрудили всю улицу вплоть до перекрестка. Бедный милиционер даже за голову схватился. -- Разойдитесь, пожалуйста! -- кричал он. Но никто не хотел расходиться. Те, которые видели все это происшествие, не уходили потому, что им хотелось рассказать обо всем тем, которые не видели; а те, которые не видели, не уходили потому, что им обязательно хотелось посмотреть на Незнайку. Милиционер сообразил, что никто не уйдет до тех пор, пока Незнайка будет находиться на улице, и поэтому решил отвести его в милицию. Взяв Незнайку за руку, милиционер повел его к автомобилю, который стоял за углом в переулке. Увидев, что милиционер посадил Незнайку в машину, Кнопочка и Пестренький побежали к нему и закричали: -- Возьмите и нас с собой! Возьмите и нас! Но машина уже тронулась и поехала. Выбиваясь из сил, Кнопочка и Пестренький бежали за ней. Но где там! Разве могли они ее догнать! Расстояние между ними быстро увеличивалось. К счастью, отделение милиции оказалось недалеко. Машина повернула за угол и минуты через две остановилась возле небольшого одноэтажного дома с круглой, куполообразной крышей, выкрашенной сверкавшей на солнышке серебряной краской. Кнопочка успела заметить, как милиционер и Незнайка вышли из машины и направились к этому дому. Войдя в дверь, сопровождаемый милиционером Незнайка очутился в светлой просторной комнате. Здесь он увидел еще одного милиционера, который сидел на круглом вертящемся стуле перед пультом управления с разными выключателями, переключателями, рубильниками, микрофонами, телефонами и громкоговорителями. Над пультом в четыре ряда были помещены пятьдесят два шаровидных телевизионных экрана, на которых, как в зеркальных шарах, отражались пятьдесят два городских перекрестка вместе с домами, движущимися машинами, пешеходами и всем, что только могло быть на улице. Посреди комнаты висел еще один такой же шаровидный экран, но только значительно больших размеров. Оба милиционера -- и тот, который привел Незнайку, и тот, который сидел у пульта, -- были одеты, как и все остальные коротышки, а чтоб было видно, что они милиционеры, которых все должны слушаться, на головах у них были блестящие медные каски, вроде как у пожарных. Тот, который сидел у пульта, был маленького роста и толстенький. Его звали Караулькин. А тот, который привел Незнайку, был длинненький и худой. Звали его Свистулькин. Милиционер Караулькин увидел, что милиционер Свистулькин привел Незнайку, и сказал: -- А, поливальщик пришел! Вы что же это, братец, вздумали водой обливаться на улице? -- Я не обливался, -- растерянно пробормотал Незнайка. -- Как -- не обливался? -- удивился милиционер Караулькин. -- Мы ведь видели. У нас в милиции все видно. Вот попрошу вас подойти ближе. Милиционер Свистулькин легонько подтолкнул Незнайку в спину, заставив его приблизиться к пульту с шаровидными экранами. -- Под наблюдением нашего отделения милиции находятся ровно пятьдесят два перекрестка, -- сказал Караулькин. -- Стоит нам взглянуть на эти пятьдесят два шарика -- и мы увидим все, что творится на каждой улице. Если на маленьких шариках подробности плохо видны, мы можем включить шарик побольше. С этими словами милиционер Караулькин повернул выключатель. Сейчас же зеркальный шар, который висел посреди комнаты, озарился изнутри таинственным голубоватым светом, и на нем стал виден перекресток с остановившимися посреди мостовой автомашинами. -- Вот видите: на углу Пряничной и Галетной улиц затор. Все движение остановилось! -- укоризненно сказал Караулькин и показал рукой на шар. Он тут же щелкнул другим выключателем, и на экране появился другой перекресток. -- На углу Сахарной и Котлетной -- тоже затор, -- сказал Караулькин. -- Теперь долго придется ждать, пока движение восстановится. А ведь каждая машина должна куда-нибудь ехать. Из-за этих задержек нарушается нормальная жизнь города. В это время милиционер Свистулькин посмотрел на один из малых шаровидных экранов и сказал: -- А на Восточной улице толпа не разошлась еще. -- Сейчас включим Восточную улицу, -- сказал милиционер Караулькин. Он повернул еще один выключатель -- и на большом шаре появилось изображение Восточной улицы как раз в том месте, где Незнайка подрался с Пегасиком из-за шланга. Подойдя ближе к экрану, Незнайка увидел большую толпу, которая запрудила всю улицу. Впереди всех стоял Ершик и рассказывал всем, что здесь произошло. -- Что за публика у нас в городе! -- поморщился Караулькин. -- Так и будут теперь толпиться. Придется тебе, Свистулькин, еще раз съездить туда и попросить, чтоб они разошлись. Пусть они идут разговаривать в другое место, а толпу незачем собирать. От этого движение нарушается. -- Сейчас выполню, -- согласился Свистулькин. Он отвел Незнайку в соседнюю комнату, посреди которой стояли стол и несколько стульев, и сказал: -- Попрошу вас подождать меня здесь минуточку. Я скоро вернусь. Захлопнув дверь, милиционер Свистулькин ушел, а милиционер Караулькин продолжал наблюдать за всеми пятьюдесятью двумя шарами с изображением перекрестков. Взглянув на большой экран, он увидел, что явившемуся на место происшествия Свистулькину удалось уговорить коротышек разойтись, и толпа начала понемногу редеть. Добившись успеха, Свистулькин сел в машину и поехал обратно. -- Что нам теперь с задержанным делать? -- спросил он, возвратившись в милицию. -- Просто даже не знаю... -- пожал Караулькин плечами. -- Я тоже не знаю, -- сказал Свистулькин. -- Сколько лет работаю в милиции, и ни разу не было случая, чтоб прохожие водой обливались. Думаю, ему надо прочитать коротенькую нотацию и отпустить поскорей домой, а то как бы он на нас не обиделся... -- Я тоже ужасно боюсь, что он может обидеться. Отпусти его, пожалуйста, Свистулькин. Внуши ему как-нибудь поделикатней, что обливаться водой нехорошо, и попроси вежливенько извинения за то, что мы задержали его. Скажи, что это необходимо было сделать для того, чтоб толпа поскорей разошлась и восстановилось движение транспорта. -- Хорошо, -- согласился Свистулькин. -- Да приведи его, кстати, сюда, я тоже попрошу извинения за то, что разговаривал с ним слишком строго. Такой разговор между милиционерами может показаться кому-нибудь странным и даже неправдоподобным. Все понимают, что любой милиционер обязательно придумал бы для задержанного нарушителя порядка какое-нибудь хотя бы самое малое наказание и уж во всяком случае не стал бы перед ним извиняться. Однако следует учесть, что в Солнечном городе все было по-своему. Когда-то давно в Солнечном городе, как и в других городах, случалось, что некоторые коротышки вели себя плохо. Они дрались между собой, швырялись камнями и грязью, обливались водой, некоторые даже брали чужие вещи и вообще обижали друг друга. Для борьбы с такими нарушителями порядка была создана милиция, которая имела право наказывать виновных. Если кто-нибудь дразнился, показывал язык, нарушал правила уличного движения, ездил на автомобиле не там, где надо, обливался водой, плевался или дразнил собак, то милиционер обязан был сделать виновному внушение и прочитать нотацию длиной от пяти до пятидесяти минут. Чем больше была вина, тем длиннее читалась нотация. За более тяжелые провинности накладывались более строгие взыскания, например: за удар кулаком в грудь, спину, бок или по затылку полагались одни сутки ареста; за удар по лицу или по голове -- двое суток ареста; за бросание камнем или удар палкой полагалось трое суток. Если в результате удара получался синяк, ссадина или царапина, то давали уже пять суток, а если шла кровь, то десять. Если кто-нибудь брал чужое, то полагалась самая большая кара -- пятнадцать суток. Некоторые могут подумать, что пятнадцать суток ареста -- это слишком небольшой срок за такие провинности, как кража, но для маленьких коротышек, для которых время тянется гораздо медленней, чем для нас, этот срок довольно большой. Во всяком случае, он вполне достаточен для того, чтоб почувствовать раскаяние. Нужно сказать, что борьба с нарушителями порядка подобными методами все же не приносила заметных результатов до тех пор, пока коротышки не поумнели. Однако со временем они стали настолько умными, что никто никогда больше ни с кем не дрался, никто никого больше не бил, не обижал, никто не брал чужого. Каждый стал понимать, что поступать с другими надо так, как хочешь, чтоб с тобой поступали. Нарушителей порядка становилось все меньше, и милиционеры постепенно даже начали забывать, что у них когда-то были разные страшные наказания, вроде сажания под арест. Слово "арест" было совершенно забыто, и никто теперь даже не знал, что оно значит. Из всех наказаний, придуманных в прошлые времена, сохранились только нотации, то есть выговоры, которые милиционеры читали нарушителям правил уличного движения, главным образом автомобилистам. Короче говоря, у милиции остались только обязанности регулировать движение автотранспорта, переводить через улицу малышей и малышек, которые сами боялись переходить дорогу, и показывать, как пройти и проехать куда кому нужно было. Таким положением дел милиционеры были очень довольны, потому что у них стало значительно меньше забот по воспитанию коротышек, а это было очень кстати, так как задачи регулирования уличного движения с каждым днем становились сложнее из-за огромного роста автомобильного транспорта. Пока Свистулькин и Караулькин разговаривали. Незнайка сидел в пустой комнате. Он очень испугался, когда попал туда. Первой его мыслью было бежать. Он попробовал отворить дверь, но она оказалась запертой; попробовал открыть окно, но оно тоже не отворялось. Тогда он решил вышибить стекло и принялся стучать по нему кулаками; но стекло было такое толстое и крепкое, что не разбивалось. Выбившись из сил, Незнайка уселся на подоконнике. В окно ему были видны только кусочек двора и ровная серая стена соседнего дома. Незнайка смотрел на эту стену, смотрел, и ему стало скучно. Ни разу в жизни ему не приходилось сидеть взаперти. Он всегда мог делать что хочет, идти куда хочет, вокруг него всегда были друзья, с которыми можно было поговорить, посмеяться и пошутить; а теперь он был совершенно один. Ему почему-то очень захотелось плакать, и слезы закапали из его глаз, но как раз в этот момент он увидел, что во дворе появились Кнопочка и Пестренький. Они растерянно оглядывались по сторонам, потом увидели в окне Незнайку и стали что-то кричать ему. Незнайка изо всех сил напрягал слух, но не мог расслышать ни слова, так как стекло было очень толстое и не пропускало звуков. Кнопочка махала Незнайке руками, делала пальцами какие-то знаки, но Незнайка только тряс в ответ головой, стараясь показать, что он ничего не понимает. Тогда Кнопочка подняла валявшуюся на земле палочку и принялась махать ею в воздухе. "Чем она там машет? -- с недоумением спрашивал сам себя Незнайка. -- Вот глупая! Подняла с земли какую-то палочку и машет ею". Тут Незнайка неожиданно треснул себя ладонью по лбу и закричал: -- Ах я осел! Совсем забыл, что у меня волшебная палочка есть! Он поскорей сунул за пазуху руку, чтоб достать волшебную палочку, но тут отворилась дверь и вошел милиционер Свистулькин. Он протянул к Незнайке руку и хотел что-то сказать. Незнайка с испугом отскочил в сторону, выхватил поскорей палочку, замахал ею и закричал: -- Хочу, чтоб стены милиции рухнули и я невредимый выбрался на свободу! Вокруг затрещало, загремело, загрохотало. Стены комнаты неожиданно рухнули, потолок обвалился, пыль поднялась столбом. На Незнайку сверху что-то посыпалось. Милиционера стукнуло кирпичом по каске, так что в ушах у него зазвенело и он упал. Незнайка недолго думая выскочил во двор. Кнопочка и Пестренький схватили его за руки и бегом потащили к воротам. Милиционер Свистулькин с трудом выкарабкался из-под обломков. Каска слетела с его головы, но он даже не обратил на это внимания и помчался за беглецами. Он бежал и громко пыхтел. Ушибленная кирпичом голова сильно болела и даже кружилась. От этого он бежал не по прямой линии, а по зигзагообразной. Почувствовав, что голова сильно болит и даже как бы гудит, милиционер Свистулькин махнул на Незнайку рукой и прекратил погоню. Некоторое время Незнайка, Кнопочка и Пестренький без оглядки бежали по улице. Вскоре они увидели, что за ними никто не гонится, и пошли не спеша. Кнопочка тут же принялась стыдить Незнайку. -- Эх ты, путешественник! -- укоризненно говорила она. -- Ну зачем мы сюда приехали? Для того чтоб драться и водой обливать прохожих? Пошел осматривать город, а сам из-за резиновой кишки подрался! -- Ты не сердись. Кнопочка, -- ответил Незнайка. -- Я больше не буду так делать. Теперь мы будем осматривать город как настоящие путешественники. Друзья пошли по улице, разглядывая витрины магазинов. На углу они увидели киоск с газированной водой, такой же, как им уже встретился в зоопарке. Заметив прилавок с краниками и кнопками, Пестренький сказал: -- Не мешало бы после такой пробежки выпить газированной водички с сиропом. Друзья подошли к киоску, принялись нажимать кнопки и пить газированную воду с разными сиропами. Пестренький выпил шесть или семь стаканов, но не хотел уходить от киоска, хотя и пить уже больше не мог. Увидев неподалеку от киоска скамейку, Незнайка сказал: -- Давайте посидим и отдохнем, а если кому-нибудь пить захочется, то можно сбегать к киоску. Все уселись на лавочке. Перед ними на противоположной стороне улицы стоял пятиэтажный дом. Под крышей дома во всю стену была картина, на которой были нарисованы Красная Шапочка и Серый Волк, встретившиеся в лесу. Кнопочка сейчас же принялась рассказывать сказку про Красную Шапочку. Это было очень интересно, так как можно было слушать сказку и одновременно смотреть на картину. Однако Незнайка и Пестренький слушали не очень внимательно и поминутно бегали к киоску, чтобы попить водички. Кнопочку это, конечно, сердило, так как самое скверное дело -- это когда рассказываешь сказку, а тебя все время перебивают. Наконец сказка была рассказана, хотя на это из-за всех перерывов ушло целых полчаса. Незнайка вскочил, чтобы снова бежать к киоску, но вдруг зашатался и принялся хвататься руками за Кнопочку и Пестренького. -- Что с тобой? -- испугалась Кнопочка. -- Голова кружится! -- простонал Незнайка и чуть не упал. Кнопочка и Пестренький подхватили его под руки и усадили обратно на лавочку: -- Это ты, наверно, газированной водой опился, -- сказал Пестренький. -- Как ты себя чувствуешь? -- беспокоилась Кнопочка. -- Сейчас уже немножко лучше, а сначала показалось даже, будто дом вертится. -- Какой дом? -- Вон тот, что напротив. Кнопочка и Пестренький взглянули на дом и тоже принялись хвататься друг за дружку руками. Им показалось, что дом, который вначале был повернут к ним лицевой стороной, теперь повернулся боком. Картина теперь уже была видна под углом, и на ней трудно было разглядеть Серого Волка и Красную Шапочку. Пестренький даже головой затряс от неожиданности и упал на скамейку рядом с Незнайкой. В это время к ним подошел коротышка, житель Солнечного города, и спросил: -- Что с вами? -- Голова кружится. Нам почему-то кажется, что дом вертится, -- ответила Кнопочка. -- Вы, наверно, приезжие? -- спросил коротышка, присаживаясь на скамью рядом. -- Приезжие, -- ответила Кнопочка. -- Как вы догадались? -- Догадаться нетрудно, так как все наши жители знают, что дом на самом деле вертится. -- Как -- вертится? -- воскликнули разом Незнайка и Пестренький. -- Самым обыкновенным образом, -- сказал коротышка. -- Правда, он вертится не так быстро, чтоб было видно с первого взгляда, но если присмотреться внимательно, то вращение можно заметить. Путешественники понемногу пришли в себя, снова взглянули на дом и заметили, что он уже начал поворачиваться своей обратной стороной. Картины с Красной Шапочкой уже совсем не было видно. -- Вот удивительно! -- воскликнул Пестренький. -- То есть... тьфу!.. что это я говорю! Ничего удивительного, конечно, нет. Самый обыкновенный вертячий дом. -- Не вертячий, а вращающийся, -- поправил коротышка. -- А я все-таки не могу понять, как он вертится, -- сказал Незнайка. -- Мне нетрудно будет вам объяснить, потому что я по специальности архитектор и знаю, как это делается, -- сказал коротышка. -- Расскажите, пожалуйста, это очень интересно, -- попросила Кнопочка. -- Видели ли вы когда-нибудь, как передвигают большие, многоэтажные дома? -- начал свой рассказ архитектор и, узнав, что путешественники никогда этого не видели, продолжал: -- Под фундамент дома подводят рельсы, и дом, как на колесах, перевозят на новое место. Построить вращающийся дом еще легче, так как под него сразу при постройке закладывают кольцевые рельсы. Для того чтоб вращать дом, необходим небольшой электромотор, гораздо менее мощный, чем тот, который требуется для передвижки дома. -- Это понятно, -- сказал Незнайка. -- Но для чего нужно, чтоб дом вертелся? Разве плохо, когда дом спокойно стоит на месте? -- Это, конечно, не плохо, -- согласился архитектор. -- Но вращающийся дом имеет некоторые преимущества. Известно, что окна обычных домов могут быть обращены на все четыре стороны света: на север, юг, восток и запад. В окна, которые обращены на юг, солнце может светить весь день, но зато в комнаты, окна которых обращены на север, солнце никогда не заглядывает. В таких комнатах жить очень скучно, потому что каждому хочется видеть солнышко. Этот недостаток полностью устранен во вращающихся домах. Дом, который находится перед нами, совершает полный оборот за час, поэтому в каждое окно, с какой бы стороны оно ни находилось, солнце заглядывает через каждый час. Таким образом, в каждом вращающемся доме все квартиры светлые и веселые. -- Я, кажется, начинаю уже кое-что понимать, -- сказал Незнайка. -- Интересно, кто это придумал делать вращающиеся дома? -- Первый проект вращающегося дома создал архитектор Вертибутылкин. Это было несколько лет назад. С тех пор многие архитекторы подхватили его идею, и у нас уже довольно большое количество таких зданий. Есть дома, которые совершают один оборот не за час, а за два, три и даже четыре часа. Если у вас есть желание, мы можем совершить с вами небольшую экскурсию и познакомиться с архитектурой города. -- Это чрезвычайно интересно! -- воскликнула Кнопочка. -- Но не будет ли это для вас трудно? -- А чего там трудного? -- сказал Пестренький. -- Не дрова ведь колоть! -- А ты. Пестренький, лучше бы помолчал, если не можешь ответить вежливо, -- сказала Кнопочка. -- Пестренький прав, -- добродушно ответил коротышка. -- Это действительно не дрова колоть, к тому же мне очень приятно познакомиться с любознательными путешественниками. Меня зовут Кубик. Архитектор Кубик. -- А меня Незнайка, а ее вот Кнопочка, -- сказал Незнайка. -- Вот мы и познакомились! -- подхватил Кубик, пожимая своим новым знакомым руки. -- Очень рад! Очень рад! А теперь прошу последовать всех за мной. Кубик зашагал по улице. Незнайка, Кнопочка и Пестренький поспешили за ним. Сначала Кубик показал путешественникам еще один дом, который был сделан в виде уступов. Он сказал, что такие дома носят название ступенчатых. Этот ступенчатый дом не имел эскалатора, но был оборудован движущимися конвейерными дорожками, вроде транспортеров, сидя на которых жильцы поднимались вверх или спускались вниз. После этого была осмотрена улица, застроенная круглыми вращающимися домами башенного типа, с гладкими спиральными спусками, по которым можно было съезжать на ковриках. На следующей улице Кубик показал путешественникам два очень красивых дома. Один из этих домов представлял собой нагромождение каменных полушарий. В каждом полушарии имелись полукруглые окна и двери. Нужно думать, что и комнаты в этом доме были все сплошь полукруглые. Другой дом был как бы сложен из множества поставленных друг на друга бочонков. Каждый бочонок был высотой в два этажа, и как в первом, так и во втором этажах были проделаны окна. Оба эти дома были построены, как сказал Кубик, для любителей жить в круглых комнатах. Повернув за угол, путешественники очутились в Музыкальном переулке, где все дома были построены в виде каких-нибудь музыкальных инструментов. Один дом был в виде пианино, другой -- в виде рояля, третий -- арфы, четвертый -- аккордеона, пятый -- барабана. Только один угловой дом был сделан почему-то в виде глиняного горшка. На следующей улице путешественники увидели дом совсем необычного типа. Он не стоял на земле, а висел в воздухе, прицепленный к огромному воздушному шару. -- Неужели находятся желающие жить в этом воздушном доме? -- удивилась Кнопочка. -- Отбою нет! -- сказал Кубик. -- Столько желающих, что мы решили построить еще несколько таких домов. Жителям нравится каждый день преодолевать трудности и опасности: карабкаться по проволочным лестницам, прыгать вниз с парашютами или спускаться, скользя по тросу. -- Я бы тоже не отказался пожить в таком доме, -- сказал Незнайка. -- А теперь минутку терпения, и я познакомлю вас со старинной архитектурой, -- сказал Кубик. -- Сейчас мы попадем с вами в так называемый архитектурный заповедник. Путешественники прошли по переулку и очутились в квартале, который был застроен домами с колоннами. Здесь были колонны и прямые, и кривые, и крученые, и витые, и спиральные, и наклонные, и приплюснутые, и косопузые, и блинообразные, и даже такие, которым не подберешь имени. Карнизы у домов тоже были и прямые, и косые, и кривые, и ломаные, и зигзагообразные. У одних домов колонны находились не внизу, как полагается, а сверху, на крышах; у других домов колонны были внизу, зато сами дома стояли вверху, над колоннами; у третьих колонны были подвешены к карнизам и болтались над головами прохожих. Был дом, у которого карниз находился внизу, а колонны стояли вверх ногами и вдобавок покосились набок. Был также дом, у которого колонны стояли прямо, но сам дом стоял косо, словно собирался рухнуть на головы прохожих. Еще был дом, у которого колонны наклонились в одну сторону, а сам дом наклонился в другую, так что казалось, будто все это сейчас рухнет на землю и рассыплется в прах. -- Вы на эти косые дома не смотрите, -- сказал Кубик. -- Когда-то у нас была мода увлекаться строительством домов, которые ни на что не похожи. Вот и наделали такого безобразия, что теперь даже смотреть совестно! Вот, например, дом, который словно какая-то неземная сила приплюснула и перекосила на сторону. В нем все скособочено: и окна, и двери, и стены, и потолки. Попробуйте поживите с недельку в таком помещении, и вы увидите, как быстро переменится ваш характер. Вы станете злым, мрачным и раздражительным. Вам все время будет казаться, будто должно случиться что-то скверное, нехорошее. И все оттого, что наклонные стены вашей комнаты как бы постоянно угрожают падением и вы никак не можете отделаться от впечатления какой-то неотвратимой беды. К счастью, в этих кособоких домах теперь уже никто не живет. Одно время их даже хотели разобрать, но потом решили оставить в назидание на будущее, чтоб никому больше не приходило в голову строить подобные нелепые сооружения. -- И это помогло? -- спросил Незнайка. -- Помогло, -- сказал Кубик. -- Но ненадолго. Некоторые архитекторы не могли сразу отделаться от старых привычек. Нет-нет, а какойнибудь из них возьмет да и построит дом, перед которым только стоишь и руками разводишь. Однако впоследствии знаменитый архитектор Арбузик нашел замечательный способ строить очень красивые здания без всех этих фокусов-покусов. К тому же он изобрел целый ряд новых строительных материалов, как, например: облегченная прессованная пенорезина, из которой можно строить складные портативные дома; гидрофобный картон, который не боится ни холода, ни жары, ни дождя, ни ветра; синтетический пластилин для лепных украшений и строительная пенопластмасса, которая в воде не горит и в огне не тонет, то есть... тьфу!.. в огне не горит и в воде не тонет; а также разноцветный светящийся пенофеногорох, изготовляемый из простых гороховых стручьев, который тоже ничего не боится, почти ничего не весит и в то же время обладает твердостью стали. Сейчас я познакомлю вас с домами, построенными архитектором Арбузиком из строительной пенопластмассы и пенофеногороха. Это недалеко отсюда, на улице Творчества. Кубик снова зашагал впереди всех. Нужно сказать, что в Солнечном городе на каждом углу попадались кнопочные киоски с газированной водой. Незнайка и Пестренький считали своим долгом остановиться перед каждым киоском и выпить по стакану воды. Это их развлекало, и им не так скучно было знакомиться с архитектурой. Неожиданно Кубик остановился, взглянул на часы и, хлопнув себя ладонью по лбу, закричал: -- Батюшки! Совсем из головы выскочило! Мне ведь надо на заседание архитектурного комитета. Будет решаться вопрос о строительстве вращающихся домов. Не хотите ли поехать со мной? А потом я продолжу свой рассказ об архитектуре и мы с вами посмотрим дома Арбузика. -- Я согласен, -- ответил Незнайка. -- Мне еще ни разу не удавалось попасть на заседание архитектурного комитета. -- Я тоже поеду с удовольствием, -- согласилась Кнопочка. -- Ну и я с удовольствием, -- подхватил Пестренький. -- Только если это, конечно, не будет вам трудно, -- добавил он. -- Нет, это нисколько не трудно, -- ответил с улыбкой Кубик. -- Не дрова ведь колоть. Незнайка давно заметил, что в Солнечном городе почти на каждом углу стояли небольшие деревянные столбики, окрашенные в яркие белые и черные полосы, благодаря чему их можно было увидеть на значительном расстоянии. Подойдя со своими спутниками к такому полосатому столбику, Кубик остановился и нажал кнопку, имевшуюся на его верхушке. -- Это для чего кнопка? -- спросил Незнайка. -- Для вызова такси, -- объяснил Кубик. -- Когда вам понадобится такси, подойдите к столбику и нажмите кнопку. Через минуту машина приедет. Действительно, не прошло и минуты, как в конце улицы показался автомобиль. Он был окрашен в такие же яркие белые и черные полосы, как и столбик. Быстро приблизившись, автомобиль остановился у тротуара, и дверцы его открылись. -- Где же водитель? -- с недоумением спросил Незнайка, заметив, что водителя за рулем не было. -- А водителя и не нужно, -- ответил Кубик. -- Это автоматическая кнопочная машина. Вместо водителя здесь, как видите, расположены кнопки с названиями улиц и остановок. Вы нажимаете нужную кнопку, и машина сама везет вас куда надо. Все сели в машину. Кубик сказал: -- Вот смотрите, я нажимаю кнопку, где написано: "Архитектурная улица", и... Он нажал одну из кнопок на щитке приборов, и... машина тронулась с места. -- Стойте, что вы делаете? -- закричал Пестренький, хватая Кубика за руку. -- А вдруг машина наедет на кого-нибудь? -- Машина не может ни на кого наехать, потому что в ней имеется ультразвуковое локаторное устройство, при помощи которого предотвращается возможность какого бы то ни было наезда или столкновения, -- сказал Кубик. -- Обратите внимание на два больших рупора, которые установлены впереди. Один рупор все время посылает вперед ультразвуковые сигналы. Как только впереди появляется какое-нибудь препятствие, ультразвуковые сигналы начинают отражаться, то есть как бы отскакивать от него обратно, и попадают во второй рупор. Здесь ультразвуковая энергия преобразуется в электрическую. Электрическая же энергия включает тормоз или механизм поворота. Если препятствие небольшое, машина его объедет, так как включится механизм поворота; если большое -- остановится, потому что включится тормоз. Такие же рупоры имеются у машины сзади и по бокам, для того чтобы ультразвуковые сигналы могли посылаться во все стороны... -- А какие это ультразвуковые сигналы? -- спросил Незнайка. -- Это... как бы вам сказать... такие очень тоненькие звуки, что мы с вами их даже слышать не можем, но они все-таки обладают энергией, как и те звуки, которые мы слышим. В это время машина подъехала к перекрестку и остановилась у светофора. -- В машине также имеется оптическое устройство, которое включает тормоз при красном светофоре, -- сказал Кубик. Автомобиль действительно неподвижно стоял перед светофором до тех пор, пока не погас красный свет и не включился зеленый. -- Что ж, в этом ничего удивительного нет, -- сказал Пестренький. -- Удивительно только, откуда машина знает, куда надо ехать. -- Машина, безусловно, ничего знать не может, -- ответил Кубик. -- Но все же она отвезет вас куда надо, после того как вы нажмете кнопку, потому что в механизме имеется так называемое электронное запоминающее устройство. Запоминающим это устройство называется потому, что машина как бы запоминает маршруты, по которым ездит. Каждый новый автомобиль, оборудованный этим устройством, первое время ездит с водителем и проходит как бы курс обучения. Начиная такие учебные поездки, водитель обычно нажимает кнопку с названием какойнибудь улицы, после чего ведет машину на эту улицу, потом нажимает кнопку с названием другой улицы и ведет машину на другую улицу. Рулевое управление автомобиля связано с электронным запоминающим устройством, поэтому когда в следующий раз нажимают кнопку, то электронное устройство само направляет автомобиль по заданному маршруту, и машина может ехать совсем без водителя. -- Ну, если так, то действительно ничего удивительного нет, -- сказал Пестренький. -- Вот если бы никакого устройства не было, а машина сама везла нас куда надо -- это было бы удивительно. -- Интересно, а как устроено это электронное устройство? -- спросил Незнайка. -- Оно, что ли, на электрических лампочках или еще как? 7 Незнайка в Солнечном городе -- Оно не на лампочках, а на полупроводниках, -- сказал Кубик. -- Но я не могу рассказать подробно, так как и сам толком не знаю. -- А зачем у машины руль, если она сама везет куда надо? -- спросил Пестренький. -- Это если вам понадобится куда-нибудь далеко ехать. За город кнопочная машина не может везти, так как для загородных поездок понадобилось бы слишком сложное запоминающее устройство. Но вы можете сесть за руль и вести машину сами. Как только вы возьмете руль в руки, запоминающее устройство автоматически выключается и машина начинает работать как обыкновенный автомобиль. Скоро машина повернула за угол и остановилась напротив красивого четырехэтажного дома. В этом доме все было разное: стены разные, балконы разные, колонны разные, двери разные, окна тоже разные: и круглые, и полукруглые, и трехугольные, и четырехугольные, и вытянутые, и квадратные, и ромбические, и овальные. Стоило обойти дом вокруг, и сразу можно было изучить, какие бывают окна, двери, балконы, колонны и прочие архитектурные детали. На крыше дома было множество башенок и кирпичных беседок со шпилями и без шпилей. Они лепились друг к дружке, как опенки вокруг старого пня. Казалось, что на доме помещался целый башенный городок. Если кто-нибудь строил новый дом и хотел украсить его сверху башней, то ему стоило только прийти сюда и выбрать тот тип башни, который больше нравься. Широкая площадка перед домом была заполнена автомобилями и мотоциклами разных систем, а возле самого входа лежала огромная куча велосипедов. -- Все, как видно, уже собрались, и мы с вами чуточку опоздали. Но это ничего, -- сказал Кубик. Путешественники вышли из машины и под предводительством Кубика направились к дому. Поднявшись по широкой лестнице и войдя в дверь, они очутились в большом светлом зале, наполненном коротышками, которые сидели на стульях, будто в театре. Впереди за столом сидел председатель, направо от него была кафедра, за которой стоял коротышка в черном костюме и делал доклад. Перед ним на кафедре возвышался целый ворох свернутых в трубки чертежей, которые он разворачивал и показывал слушателям. Он все время забывал, о чем говорить, и поминутно заглядывал в тетрадочку, где у него было все записано. Однако он плохо видел, и ему приходилось надевать на нос очки, которые он каждый раз куда-нибудь совал, так что потом долго рылся в карманах и никак не мог отыскать. -- Это Вертибутылкин, -- шепотом сообщил своим спутникам Кубик. -- Он уже начал доклад, но это не беда. Надо слушать внимательно, и мы все поймем. Отыскав три свободных места в одном из последних рядов, Кубик усадил на них Незнайку, Пестренького и Кнопочку, а сам сел в другом ряду. Незнайка и Кнопочка принялись усердно слушать, однако не могли ничего понять, потому что Вертибутылкин говорил слишком ученым языком. Пестренький тоже старался понять хоть что-нибудь и с такой страшной силой напрягал мозг, что через минуту голова его свесилась набок и он заснул. Кнопочка принялась толкать его; он проснулся, но через минуту голова его свесилась в другую сторону, и он задремал снова. Незнайка изо всех сил таращил глаза и чувствовал, что его тоже непреодолимо клонит ко сну. К счастью, Вертибутылкин скоро кончил доклад, и председатель сказал: -- Теперь давайте обсудим, можно строить вращающиеся дома или нет. Сейчас же к столу подошел коротышка в синем костюме с белыми полосочками и с таким же полосатым галстуком. Он сказал: -- Вертибутылкин сделал очень хороший доклад. Вертящиеся дома, как показал опыт, строить можно, никто с этим не спорит. Но надо ли их нам строить -- вот в чем вопрос. Главная беда заключается в том, что у коротышек, живущих во вращающихся домах, нарушаются правильные представления об окружающей действительности. Я знаю, о чем говорю, потому что сам живу в вертящемся доме. Вот послушайте, что получается: за день солнце раз десять -- двенадцать появляется в окнах моей квартиры и столько же раз исчезает. Как только солнце появляется, мне начинает казаться, что наступило утро; но, как только солнце исчезает, мне кажется, что пришел вечер и пора ложиться спать. К полудню я уже не знаю, что сегодня -- сегодня, или вчера, или уже, может быть, завтра, а к вечеру мне кажется, что прошел не один день, а по крайней мере двенадцать. Я уже начинаю думать, что в сутках не двадцать четыре часа, как было раньше, а всего только час, поэтому я постоянно спешу и ничего не успеваю сделать. Мне кажется, что солнце теперь уже не ходит по небу медленно, как полагается нормальному солнцу, а летает быстро, как муха. Все засмеялись. К столу подошла малышка в беленьком платьице и сказала: -- Все это еще не так страшно, потому что вы живете в доме, который вращается справа налево; поэтому когда вы смотрите в окно, то вам кажется, что солнце ходит по небу слева направо, то есть с востока на запад, как полагается. Но у меня есть подруга, которой кажется, что солнце ходит шиворот-навыворот, потому что ее дом вращается не так, как ваш, а в обратную сторону. Она, то есть эта моя подруга, уже не знает, что бывает сначала утро или вечер, не представляет себе по-настоящему, где запад и где восток. В голове у нее все перепуталось, и за последнее время она даже перестала различать, где у нее правая и где левая рука. Все засмеялись снова, а в это время к столу подошел еще один архитектор. Он был низенький, худенький, голова огурцом; говорил быстро, будто сыпал горохом. Вместо буквы "х" у него получалось "ф", а вместо "п" -- тоже "ф". -- Все это чефуфа! -- сказал он. -- Солнце не муфа, и летать фо небу оно не может. Наука установила, что солнце стоит на месте, а земля вертится. Все мы вертимся вместе с землей, фоэтому нам и кажется, будто солнце фодит фо небу. А раз это только кажется, то не все ли равно, как оно фодит -- быстро или медленно, слева нафраво или сфрава налево, с зафада на восток или с востока на зафад? Тут к столу подскочил новый оратор и закричал: -- Как это -- все равно? Нужно, чтоб всем казалось, что есть, а не то, чего вовсе нет. Не хватает только, чтоб мы перестали различать, где право, где лево! А что будет, если все станут затылком вперед ходить? -- Ну, до этого еще далеко! -- закричал кто-то. Спор разгорался. Незнайке было интересно узнать, к какому решению придут архитекторы. Ему даже спать расхотелось. Но Пестренький разоспался так, что Кнопочка была не в силах его разбудить. Тогда она решила оставить его в покое; и сначала все шло хорошо, но потом он начал падать со стула, и Кнопочке пришлось крепко держать его за шиворот, чтоб он не свалился на пол. Дальше дело пошло еще хуже, так как Пестренький начал громко храпеть, и, сколько Незнайка его ни толкал, он никак не хотел униматься. Кончилось тем, что Незнайка и Кнопочка подхватили его под руки и потащили к выходу. Пестренький кое-как перебирал на ходу ногами, а голова его качалась из стороны в сторону, как хлебный колос во время бури. -- Ишь, как его разморило! -- говорил Незнайка. -- Ну ничего, сейчас мы вытащим его на улицу. Может быть, он на свежем воздухе разгуляется. Выйдя на улицу, Незнайка и Кнопочка поволокли Пестренького в садик, который был рядом с домом. В центре садика был устроен фонтан, а вокруг стояли столы и стулья. Они, наверно, были поставлены здесь для того, чтоб архитекторы могли посидеть и подышать свежим воздухом в перерывах между заседаниями. Подтащив Пестренького к фонтану, Незнайка и Кнопочка стали брызгать ему в лицо водой. Пестренький сразу очнулся от сна и сказал: -- Это что? Зачем умываться? Обедать будем? -- Вот правильно! Умывайся, и будем обедать, -- сказал Незнайка, доставая волшебную палочку. Все трое умылись водой из фонтана и уселись за стол, на котором по мановению волшебной палочки появилась скатерть-самобранка с разными угощениями. Пообедав, путешественники хотели вернуться обратно на заседание архитектурного комитета, но в это время на улице послышалась музыка. Незнайка, Кнопочка и Пестренький выбежали из садика и увидели двух коротышек, которые шли по улице и играли на каких-то необыкновенных музыкальных инструментах. У одного висело на ремешке через плечо что-то вроде бочонка, оба донышка которого были усеяны -- белыми пуговками. Коротышка нажимал на пуговки пальцами, отчего бочонок издавал звуки точь-в-точь как гармоника или аккордеон. Другой музыкант держал в руках небольшую трубочку с клапанами. Он нажимал пальцами на клапаны, и трубочка насвистывала как бы сама собой. Ее звуки были чистые и нежные, как у свирели, а мелодия такая веселая, что хотелось слушать не переставая. Все трое -- и Незнайка, и Кнопочка, и Пестренький, -- не сказав друг другу ни слова, отправились следом за музыкантами. А музыканты шагали по улице и все время играли. Когда одна мелодия кончалась, они тут же начинали другую. Прохожие приветливо поглядывали на них и уступали им дорогу. Видно было, что в Солнечном городе любили хорошую музыку и с удовольствием слушали. Через некоторое время музыканты остановились, и тот, у которого был бочонок, сказал: -- Стой-ка, братец, давление упало. Надо накачать воздуха. Он достал из кармана велосипедный насос и, присоединив к бочонку, начал накачивать в него воздух. Незнайке очень хотелось узнать, что это за инструмент, и он спросил: -- Скажите, пожалуйста, что это за бочечка, на которой вы играли? -- Это не бочечка, а пневматическая гармоника, -- сказал музыкант. -- А для чего вы в нее накачиваете воздух? -- спросила Кнопочка. -- Как же без воздуха? -- удивился музыкант. -- Без воздуха она играть не станет. Он тут же отделил от бочонка донышко и показал имеющиеся в нем отверстия с тонкими металлическими пластинками. -- Вот смотрите: воздух, проходя сквозь эти отверстия, колеблет металлические пластинки, и они издают звуки. В обыкновенной гармонике, чтоб проходил воздух, вам надо непрерывно растягивать мехи. Играя на пневматической гармонике, вам не надо растягивать мехи, так как воздух заранее накачивается в специальный резервуар. Вот он, резервуар, смотрите. -- А это пневматическая флейта, которая тоже работает на сжатом воздухе, -- сказал другой музыкант, показывая путешественникам свою флейту. -- Играя на обыкновенной флейте, музыканту приходится все время дуть в нее, пока у него не заболит от дутья голова. А на пневматической флейте я могу играть хоть весь день, и голова не станет болеть. Раньше у нас все играли на простых флейтах, а теперь они уже вышли из употребления. Музыканты снова заиграли и отправились дальше. Незнайка и его спутники тоже пошли по улице. Они слушали музыку и наблюдали уличную жизнь коротышек. Время было обеденное, поэтому многие малыши и малышки сидели за столами и обедали на открытом воздухе. Многие, пообедав, никуда не уходили, а оставались тут же и принимались играть в шахматы, шашки и прочие настольные игры. Другие принимались читать газеты, журналы или рассматривали книжки с картинками. Нужно сказать, что характер у жителей Солнечного города был очень общительный. Если кому-нибудь в книге попадалось смешное место, то, посмеявшись сам, он тут же подходил к остальным коротышкам и читал это место вслух, чтоб всем было смешно. Если кто-нибудь, отыскав в журнале смешную картинку, начинал смеяться, то остальные без всякого стеснения подходили посмотреть на эту картинку и тоже смеялись... Время приближалось к вечеру. Солнышко уже припекало меньше, и на улице появлялось все больше малышей и малышек. Навстречу все чаще попадались музыканты. Малыши играли главным образом на пневматических гармониках, флейтах и трубах, а малышки -- на музыкальных тамбуринах. Музыкальный тамбурин -- это такой кругленький инструмент вроде сита. С одной стороны у него сделан бубен, а с другой натянуты струны, как у арфы. Кроме того, по бокам имеются еще колокольчики, которые могут звенеть на разные голоса. Теперь музыка доносилась со всех сторон, и это было очень удобно, так как можно было стоять на месте и слушать сколько душе угодно. Остановившись возле дома с большой полукруглой аркой в стене, завешенной красивым занавесом, Незнайка и его спутники увидели, как несколько малышей начали выносить из помещения стулья и ставить их на улице перед занавесом. -- Это для чего стулья? Что здесь будет? -- спросил Незнайка. -- Эстрадный театр, -- ответил один из малышей. -- Садись вот на стул -- увидишь. -- Сядем? -- спросил Незнайка Кнопочку и Пестренького. -- Сядем, -- согласились они. Все уселись в первом ряду, перед самым занавесом. Ряды стульев постепенно заполнялись зрителями. На улице скоро стемнело. Прозвонил звонок. По краям арки зажглись яркие фонари, и перед освещенным занавесом появился коротышка в новеньком черном костюме с белым галстуком в виде бабочки. Такие галстуки очень любят носить артисты, так как это отличает их от обыкновенных, простых коротышек. Его черные волосы были гладко причесаны и блестели при свете направленных на него фонарей. -- Здравствуйте! -- закричал тот черненький коротышка. -- Начинаем эстрадное представление. Позвольте представиться. Я конферансье. Зовут меня Фантик. Я буду объяснять вам, какие должны выступать артисты. Сейчас перед вами выступит знаменитый артист-трансформатор, по имени Блинчик. Незнайка и Пестренький так и фыркнули, услышав это смешное имя. Занавес поднялся, и на сцену вышел из-за кулис артист в белом костюме и с флейтой в руках. Он был толстенький, кругленький, и лицо у него было румяное и кругленькое, как блин. -- Смотри, настоящий блинчик! -- зашептал Пестренький на ухо Незнайке. Они оба затряслись от смеха. Артист между тем поклонился публике и заиграл на флейте. Незнайка и Пестренький перестали смеяться. Им очень понравилось, как играл Блинчик, и они прониклись к нему уважением. Окончив играть. Блинчик ушел со сцены, но не успел он скрыться, как из-за кулис вышел артист в темно-синем костюме, с блестящей медной трубой в руках. -- Почему же Блинчик так скоро ушел? -- спросил Незнайка. -- Чудной ты! -- засмеялась Кнопочка. -- Это ведь и есть Блинчик. -- Что ты! -- замахал Незнайка руками. -- Блинчик был в белом костюме. -- А теперь он переоделся в синий костюм, -- ответила Кнопочка. -- Чепуха! Не мог он так быстро переодеться! -- продолжал спорить Незнайка. Пока они спорили, артист сыграл на трубе и скрылся за кулисы, но в ту же секунду появился обратно в зеленом костюме, с гармоникой в руках. -- А это кто? -- удивился Незнайка. -- Тоже, может быть, скажешь -- Блинчик? -- Конечно, Блинчик, -- сказала Кнопочка. -- Понимаешь, это артист, который умеет быстро переодеваться. Слышал, как Фантик сказал: "Артист-трансформатор"? Кто такой, по-твоему, трансформатор? -- Трансформатор? Не знаю. Я знаю только, что так быстро не переоденешься. Если бы ему только пиджак сменить, а то ведь и брюки. -- А ты не смотри на брюки. Посмотри на лицо и увидишь, что это все тот же Блинчик. Незнайка присмотрелся внимательней и увидел, что у артиста в зеленом костюме точно такое же круглое и румяное лицо, как у Блинчика. -- И впрямь Блинчик! -- воскликнул Незнайка. -- Гляди, Пестренький, это Блинчик! -- Какой Блинчик? -- удивился Пестренький. Незнайка принялся объяснять Пестренькому, что это один и тот же артист. Пестренький сначала не понимал, в чем дело, а когда понял, начал громко смеяться. А Блинчик между тем появлялся то в одном месте, то в другом и играл на разных музыкальных инструментах. Теперь у него менялась не только одежда, но даже лицо. Сначала он был безусый, потом приклеил себе длинные усы, потом черную бороду, надел на голову парик с рыжими курчавыми волосами. Потом борода у него исчезла, на голове появилась огромная лысина, а нос стал длинный, красный и смешно загибался в сторону. Незнайка так хохотал, глядя на эти превращения, что не заметил даже, как выступление артиста-трансформатора окончилось и Фантик объявил, что следующим номером будет выступать певица, по имени Звездочка. И вот на сцену вышла певица Звездочка. На ней было длинное белое платье, с белым пушистым воротником и длинными полупрозрачными рукавами. Увидев певицу, Незнайка громко захохотал. -- А рукава-то! Гляди, рукава! -- зашептал он Пестренькому. -- Подумать только, нарядился в платье! -- Кто нарядился в платье? -- спросил с удивлением Пестренький. -- Ну, Блинчик. -- Да разве это Блинчик? -- А кто же? Конечно, Блинчик. -- А я думал -- певица Звездочка. -- Какая там еще Звездочка? Это же трансформатор! -- А... -- протянул Пестренький и громко расхохотался. -- Я-то гляжу, откуда тут вдруг певица взялась! А это, оказывается, Блинчик! Вот номер! В это время заиграл оркестр, и певица запела. Незнайка и Пестренький так и покатились со смеху. Они никак не ожидали, что у Блинчика окажется такой тоненький голос. Все вокруг сердились и просили их не шуметь, а Незнайка давился от смеха и говорил: -- Вот чудаки! Они воображают, что это на самом деле певица. Когда песня кончилась, все громко захлопали в ладоши, а Незнайка принялся кричать во все горло: -- Браво, Блинчик! -- Довольно тебе чушь городить! -- сказала ему Кнопочка. -- Разве ты не видишь, что это не Блинчик? -- Кто же это? -- удивился Незнайка. -- Это певица Звездочка. Не слышал разве, как Фантик сказал? -- Тьфу! -- с досадой плюнул Незнайка. -- То-то я гляжу, что у нее лицо совсем не такое, как у Блинчика... Слушай, Пестренький, это не Блинчик. -- Как -- не Блинчик? -- удивился Пестренький. -- Да так, просто не Блинчик -- и все. -- Кто же это тогда? -- А шут их тут разберет! Какая-то певица Звездочка. -- Ну вот! -- сердито проворчал Пестренький. -- То Блинчик, то не Блинчик! Совсем запутали публику! С ума тут с ними сойдешь! В это время певица запела новую песенку, но Незнайка уже не слушал. Теперь, когда он знал, что перед ним настоящая певица и никаких фокусов с переодеванием тут нет, ему было неинтересно. От скуки он начал вертеться на стуле и зевал во весь рот; наконец придумал для себя развлечение: прижимал ладони к ушам и тут же отпускал их. От этого вместо пения ему слышалось что-то вроде лягушиного кваканья. Певица с беспокойством поглядывала на него, так как он сидел впереди, на самом видном месте. Все-таки она кое-как допела до конца песню, ушла и больше не возвращалась. Незнайка обрадовался, но тут пришел Фантик и объявил: -- А теперь выступит певец Фунтик. На сцену вышел певец Фунтик в красивом коричневом костюме. Из бокового кармана у него торчал кончик кружевного платочка, а на шее был беленький бантик, точно такой же, как у Фантика. Фунтик учтиво поклонился публике и запел мягким, приятным голосом. Все застыли в восторге. А когда пение кончилось, поднялась целая буря: кто хлопал в ладоши, кто стучал ногами, кто кричал "браво". Кнопочка тоже изо всех сил хлопала в ладоши и кричала "браво". Шум продолжался до тех пор, пока певец не запел снова. -- Ну вот! -- сердито проворчал Незнайка. -- Прямо наказание какое-то! То Звездочка пищала без передышки, а теперь этот Фунтик донимать будет! -- Ты, Незнайка, какой-то чудной, -- сказала Кнопочка. -- Всем пение нравится, одному тебе почему-то не нравится. -- Э! -- махнул Незнайка рукой. -- Всем хочется показать, будто они много понимают в пении, вот и делают вид, что нравится. -- А вот и неправда! -- ответила Кнопочка. -- Я, например, никакого вида не делаю. Мне на самом деле нравится, как поет Фунтик. -- "Фунтик, Фунтик"! -- скорчив гримасу, передразнил Незнайка. -- Скажи просто, что ты влюбилась в этого Фунтика! -- Я?! -- вспыхнула Кнопочка. -- Ты! -- угрюмо буркнул Незнайка. -- Влюбилась?! -- Влюбилась. -- Ах ты... Ах ты... От негодования Кнопочка не находила слов и, замахнувшись, хотела ударить Незнайку кулаком по макушке, но вовремя сдержалась и, отвернувшись от него, с презрением сказала: -- Вот скажи мне еще о любви хоть слово -- увидишь, что будет! Я с тобой больше не разговариваю, так и знай! Концерт между тем продолжался. После Фунтика выступали фокусники, акробаты, танцоры, клоуны. Все это были очень веселые номера, но Кнопочка даже не улыбнулась, глядя на них. Она не на шутку обиделась на Незнайку. Подумать только! Как он смел сказать, что она в когото влюбилась! Настроение у нее было испорчено, и выступления артистов уже не доставляли никакого удовольствия. Зато Незнайка и Пестренький смеялись до упаду, то есть под конец представления упали со стульев, а Пестренький даже ударился головой о ножку стула и набил на макушке шишку. На этом представление окончилось, и через несколько минут наши путешественники уже мчались на кнопочном автомобиле обратно в гостиницу. Они еще ни разу не ездили по городу ночью и поэтому не отрываясь глядели на изумительную картину, которая развертывалась перед их глазами. Сверху над ними чернело ночное небо, но вокруг было светло как днем. Сначала им казалось, что свет лился откуда-то сверху, потом стало казаться, что свет лился откуда-то снизу. На самом же деле свет лился со всех сторон, потому что и дома, и газетные киоски, и палатки с газированной водой, даже тумбочки на тротуарах -- все было окрашено светящимися красками. Для окраски стен в Солнечном городе употреблялись желтые, светло-голубые, бледно-зеленые, нежно-розовые и так называемые телесные тона. Крыши, карнизы, балконы и оконные рамы окрашивались сочными рубиново-красными, изумрудно-зелеными, ярко-синими, фиолетовыми и коричневыми красками. Колонны домов обычно красились белым светящимся составом или слегка желтоватым. Днем эти краски ничем не отличались от обычных несветящихся красок, но обладали способностью поглощать солнечные лучи и накоплять световую энергию. Как только наступал вечер, они начинали испускать лучи разных цветов. Эти лучи сливались между собой, в результате чего от окрашенных стен, колонн, карнизов и прочих предметов струился мягкий, спокойный, приятный для глаз свет, и не было никакой надобности в фонарях. Светящимися красками в Солнечном городе были покрыты не только строения, но даже автомобили и автобусы, которые во множестве двигались по мостовой. Если прибавить к этому, что картины, которые имелись на стенах многих домов, тоже были нарисованы светящимися красками, то можно представить себе, какой изумительный вид имел Солнечный город в ночное время. На следующее утро Кнопочка проснулась раньше всех. Пока Незнайка и Пестренький спали, она сбегала на улицу за газетой и, возвратившись, стала читать. Сначала она читала спокойно, но потом вдруг у нее на лице появился испуг. Прибежав в комнату, где спали Незнайка и Пестренький, она закричала: -- Вставайте скорее! Про нас написали в газете! -- Что ты? -- удивился, просыпаясь, Незнайка. -- Мы ведь, кажется, еще ничего хорошего не сделали. -- Да тут ничего хорошего и не пишется. Вот читай! Незнайка взял газету и стал читать напечатанную в ней заметку. Вот что там было написано: "На Восточной улице, недалеко от Кисельного переулка, двое неизвестных прохожих, завладев шлангом для поливки цветов, использовали его не по назначению и, вместо того чтоб поливать цветы, начали поливать прохожих. Подоспевший на место происшествия милиционер Свистулькин задержал одного из нарушителей порядка и отправил его в отделение милиции. Сейчас же вслед за этим в помещении милиции произошел обвал. Рухнули стены и потолок комнаты, в которой находились милиционер Свистулькин и задержанный им нарушитель. Как тот, так и другой не были найдены среди обломков разрушенного здания, и в настоящее время является загадкой, куда они делись. Несмотря на непрерывные поиски, ни милиционер Свистулькин, ни нарушитель порядка, имя которого осталось пока неизвестным, нигде обнаружены не были. Находившийся при исполнении служебных обязанностей милиционер Караулькин не мог дать никаких объяснений о причинах обвала, так как был в это время в другом помещении. Приняты все меры к отысканию исчезнувшего нарушителя порядка и милиционера Свистулькина. Причины обвала выясняются". -- Вот выяснят, что это ты своей волшебной палочкой устроил обвал -- за это небось не похвалят, -- сказала Незнайке Кнопочка. -- Значит, надо молчать и никому не говорить, что у меня волшебная палочка есть, -- ответил Незнайка. -- Но милиционер-то ведь видел у тебя палочку, -- сказала Кнопочка. В это время раздался стук в дверь. Незнайка вообразил, что это милиционер за ним пришел, и уже хотел спрятаться от него под стол, но дверь отворилась, и в комнату вошел Кубик. -- Здравствуйте, дорогие друзья! -- закричал он, широко улыбаясь. -- Как я рад, что отыскал вас! Куда вы вчера пропали? -- Мы не пропали, -- ответил Незнайка. -- Просто Пестренький задремал на заседании, и мы его вывели на улицу, чтоб он немножко проветрился. -- Ах, вот в чем дело! -- воскликнул Кубик. -- А я даже испугался и не знал, что делать. Я ведь не исполнил своего обещания -- рассказать вам об архитектуре и показать дома Арбузика. -- Ну, это чепуха! -- махнул Незнайка рукой. -- Нет-нет, это не чепуха! У нас принято сдерживать свои обещания. Я так волновался из-за этого, что ночью даже уснуть не мог. Потом я решил во что бы то ни стало разыскать вас утром и только после этого спокойно заснул. -- Как же вам удалось отыскать нас? -- спросила Кнопочка. -- Я ведь знал, что вы приехали из другого города, поэтому я решил звонить по телефону во все гостиницы и спрашивать, не остановились ли у них Незнайка, Пестренький и Кнопочка. Как раз в этой гостинице мне сказали, что Кнопочка здесь живет. -- Вы очень догадливы, -- похвалила Кубика Кнопочка. -- Подумаешь! -- фыркнул Пестренький. -- Это каждый осел догадался бы! -- Было бы хорошо, если бы ты догадался быть немножко повежливей, -- сказала Кнопочка. -- Пестренький прав, -- засмеялся Кубик. -- Это действительно каждый догадался бы сделать. А теперь, я думаю, мы можем отправиться на улицу Творчества и посмотреть дома архитектора Арбузика. Все вышли из комнаты. В коридоре Пестренький остановил Незнайку и сказал ему шепотом: -- Это что же такое получается? Разве мы сегодня завтракать не будем? -- Подожди ты с завтраком! -- сердито ответил Незнайка. -- Не могу же я при Кубике устраивать завтрак! Никто не должен знать, что у нас волшебная палочка есть. Понял? Путешественники спустились по лестнице, вышли из гостиницы и очутились на улице. Незнайка пугливо осмотрелся по сторонам. Он очень боялся, как бы не встретить милиционера Свистулькина. Увидев, что поблизости ни одного милиционера не было, Незнайка с облегчением вздохнул, но в это время у тротуара остановился автомобиль, и из него стремительно выскочил коротышка в светло-сером спортивном костюме с коротенькими штанами. На голове у него была какая-то блестящая круглая шапка с наушниками, напоминавшая не то каску, не то шлем, вроде тех, какие бывают у мотоциклистов. Незнайке показалось, что это милиционер, и внутри у него все похолодело от испуга. Коротышка, однако, не обратил на Незнайку внимания, а подскочил к Кубику и закричал: -- Здравствуй, Кубик! Вот приятная встреча! Ха-ха-ха! Ты куда идешь? -- А, здравствуй, дружище! -- радостно отвечал Кубик. -- Я гуляю со своими друзьями. Нам надо на улицу Творчества. Познакомься, пожалуйста: вот это Кнопочка, это Незнайка, а это Пестренький. -- Очень приятно познакомиться! -- закричал коротышка и громко расхохотался. Было заметно, что ему на самом деле было приятно познакомиться с путешественниками. Он быстро подскочил к Кнопочке и с такой силой пожал ей руку, что у бедняжки чуть не выступили на глазах слезы. Подскочив с той же стремительностью к Незнайке и Пестренькому, он поздоровался с ними и сказал: -- А меня зовут Клепка. Инженер Клепка. Пестренький фыркнул, услыхав это чудное имя. -- Что это за имя такое -- Клепка? -- удивился он. -- Вы, наверно, хотели сказать: Заклепка? -- Ха-ха-ха! -- громко захохотал Клепка и по-приятельски хлопнул Пестренького рукой по плечу. -- А тебе, Пестренький, следовало бы думать, прежде чем говорить, -- сказала Кнопочка. -- Ты бы сам, наверно, обиделся, если бы кто-нибудь стал утверждать, что твое имя не Пестренький, а Запестренький. -- Запестренький! Такого имени не бывает, -- ответил Пестренький. -- Ну и Заклепки никакой не бывает, -- строго сказала Кнопочка. -- Нет, вы ошибаетесь, -- продолжая смеяться, возразил Клепка. -- У меня есть знакомый, которого действительно зовут Заклепкой, но это совершенно другой коротышка, совсем не такой, как я. Имена всякие бывают, уверяю вас, а некоторые из них даже очень смешные. Ха-ха-ха! Что касается меня, -- обратился он к Пестренькому, -- то мое имя на самом деле Клепка, но, если вам доставит удовольствие, можете называть меня Заклепкой. -- Еще чего не хватало! -- возмутилась Кнопочка. -- Он будет называть вас Клепкой, как полагается. Нечего его баловать! -- Мои друзья впервые в Солнечном городе, -- сказал Кубик. -- Они приехали к нам из Цветочного города. -- Ах, вот как! -- воскликнул Клепка. -- Значит, вы наши гости? Так чего же мы тут стоим? Вам на улицу Творчества надо? Садитесь. Я тоже с вами поеду, а по дороге, если хотите, заедем на одежную фабрику и осмотрим ее. У меня там все мастера знакомые. Одним прыжком Клепка очутился в машине и уселся за руль. Его автомобиль был обтекаемой формы и внешним своим видом напоминал несколько сдавленное сверху яйцо, которое стояло на четырех колесах и тупым своим концом было направлено вперед, а острым -- назад. В верхней части кузова имелись два овальных отверстия, внутри которых помещались сиденья для водителя и пассажиров. Сверху над сиденьями была расположена круглая крыша вроде зонтика. Впереди колес торчали какие-то буфера, с виду напоминавшие сапоги. Простым нажатием кнопки Клепка открыл все четыре дверцы, имевшиеся в кузове автомобиля, и пригласил наших друзей садиться. Пестренький не заставил себя долго просить и уселся впереди вместе с водителем, а Кнопочка, Кубик и Незнайка поместились сзади. Как только посадка была закончена, все четыре дверцы моментально захлопнулись. Клепка нажал какую-то педаль, мотор взвизгнул, и машина рванулась вперед с такой силой, что не ожидавший этого Пестренький чуть не вылетел из нее. Ухватившись за рукоятку, которая имелась на переднем щитке, он со страхом смотрел прямо перед собой. Машина мчалась с головокружительной скоростью, обгоняя все автомобили, которые ехали впереди, а через некоторые даже перепрыгивала, что достигалось при помощи специального прыгающего приспособления. Это прыгающее приспособление имело очень простое устройство. К оси каждого из четырех колес было приделано по пружинистому железному сапогу. В выключенном состоянии эти пружинистые сапоги свободно торчали вперед каблуками на манер буферов, что способствовало амортизации, то есть смягчению удара в случае столкновения. Однако, как только прыгающее приспособление включалось, все четыре пружинистых сапога совершали вокруг оси оборот вместе с колесами. При этом сапоги упирались каблуками в землю и, продолжая вращаться, отталкивались от нее, в результате чего машину подбрасывало кверху, и она перелетала через любое препятствие, встреченное на пути. Красные светофоры на перекрестках также не являлись для машины помехой, так как она свободно перепрыгивала через поперечные улицы, пролетая над головами пешеходов и потоками автомобильного транспорта. Подивившись на диковинные прыжки машины. Пестренький хотел было высказать свое удивление, но вовремя спохватился, так как вспомнил о своем правиле. Поскольку он все-таки успел уже открыть рот, то спросил: -- А скажи, пожалуйста, Клепка, почему ты носишь коротенькие штанишки? Разве у тебя длинных нету? -- В коротких прохладнее, -- отвечал Клепка. -- Зачем же ты надел шапку с наушниками? В ней же ведь жарко. -- Вот и видно, что ты в автомобильной езде ничего не смыслишь. Это вовсе не шапка с наушниками, а шлем. Снаружи у этого, шлема защитный стальной каркас, а внутри вата. Если случится авария и я хлопнусь о мостовую в шлеме, то голове ничего не будет; а если я хлопнусь без шлема, то... ха-ха-ха! От смеха Клепка даже не смог говорить дальше. -- А у тебя нет случайно еще одного шлема? -- озабоченно спросил Пестренький. -- Нет, еще одного шлема у меня нет. Пестренький боязливо поежился и оглянулся назад. Он уже жалел, что сел впереди. Ему стало казаться, что в случае столкновения с какойнибудь машиной безопаснее было бы сидеть сзади. В это время автомобиль подъехал к реке, но, вместо того чтоб ехать по набережной, перемахнул через ограду и плюхнулся прямо в воду. Взвизгнув от страха. Пестренький отворил дверцу и уже хотел выпрыгнуть из машины, но Клепка успел схватить его за шиворот. -- Пустите! Тонем! -- завопил Пестренький, стараясь вырваться. -- Да мы вовсе не тонем, а плывем, -- успокаивал его Клепка. -- Автомобили этой конструкции ездят не только посуху, но и плавают по воде. -- Ну, если плавают, то и утонуть могут, -- ответил, понемногу приходя в себя, Пестренький. -- Это, конечно, верно, -- ответил со смехом Клепка. -- Но вы не бойтесь. В автомобиле под каждым сиденьем хранятся спасательные круги. Пестренький сейчас же поднял сиденье, достал спасательный круг и надел на себя. -- Мы же еще не тонем, -- сказал Незнайка. -- Ничего, -- ответил Пестренький. -- Когда начнем тонуть, будет поздно. -- Но это еще не все, -- сказал Клепка. -- Моя машина приспособлена не только для плавания по воде, но и для полетов по воздуху. С этими словами он ткнул пальцем имевшуюся на щитке приборов кнопку. Раздалось жужжание. Незнайка и Кнопочка взглянули вверх и увидели, что круглая крыша, которую они приняли вначале за зонтик, превратилась в пропеллер, вращавшийся с бешеной скоростью. В то же время машина плавно взмыла кверху и, сделав крутой вираж, понеслась над водой. -- А па-парашюты у вас тоже под сиденьем хранятся? -- спросил, заикаясь от страха, Пестренький. -- Парашюты у нас нигде не хранятся, потому что никаких парашютов не нужно. -- Это почему же? -- озабоченно спросил Пестренький. -- Потому что, если вы прыгнете с парашютом, он сейчас же запутается в лопастях пропеллера, и вас изрубит вместе с парашютом в куски. В случае аварии лучше прыгать вовсе без парашюта. -- Но без парашюта ведь можно о землю удариться, -- сказал Пестренький. -- Зачем о землю? Мы ведь над водой летим, а об воду если и ударитесь, то не больно. -- А, ну тогда ничего, -- сказал Пестренький. -- В воду упасть -- это еще не так страшно. -- Конечно, -- поддакнул Незнайка. -- Ты только не забудь умыться, когда попадешь в воду. Тебе это не помешает. Все засмеялись, потому что Пестренькому на самом деле уже пора было умыться. Автомобиль взлетел высоко, и весь город был виден как на ладони. Это было очень красивое зрелище. Крыши домов светились на солнышке, как перламутр, и переливались всеми цветами радуги. Они имели чешуйчатое строение. -- А что, у вас крыши делаются из рыбьей чешуи, что ли? -- спросил Незнайка. -- Нет, -- сказал Клепка. -- То, что вы принимаете за чешую, это солнечные батареи, то есть фотоэлементы, установленные на крышах домов. В фотоэлементах солнечная энергия преобразуется в электрическую, которая накопляется в специальных аккумуляторах и служит для освещения и отопления помещений, заставляет работать лифты и эскалаторы, вращает моторы вентиляторов и прочее. Излишки электроэнергии направляются на фабрики и заводы, а также на центральную электростанцию, где они преобразуются в радиомагнитную энергию, которую можно передавать куда угодно без проводов. -- А почему солнечные батареи устанавливают на крышах? -- спросил Незнайка. -- Лучше места и не найти, -- сказал Клепка. -- Во-первых, крыши всегда пустые, там никто не ходит, и место все равно пропадает даром; а во-вторых, крыши всегда на солнышке, на них попадает самое большое количество солнечных лучей. Покружив над рекой, Клепка решил опуститься вниз. Машина круто спикировала и шлепнулась в воду, подняв вокруг себя целый сноп брызг. Описав на воде несколько кругов и зигзагов, чтоб показать маневренность машины, Клепка повернул к берегу. Незнайка, Кнопочка и Пестренький не знали, радоваться им этому или печалиться, потому что никак не могли решить, что безопаснее: ездить на Клепкиной машине по земле, плавать по воде или летать по воздуху. Выскочив на твердую почву, автомобиль снова помчался по улицам и через несколько минут остановился возле круглого десятиэтажного здания, покрашенного очень красивой краской телесного цвета. -- За мной! -- закричал Клепка. -- Приехали! Он молниеносно выскочил из машины и, словно на приступ, бросился к входу. Пока Кубик, Незнайка и Кнопочка вылезали из машины и помогали Пестренькому освободиться от спасательного круга, Клепка несколько раз успел вскочить в дверь и выскочить из нее обратно. -- Что же вы там застряли? -- кричал он, размахивая руками, словно ветряк крыльями. -- За мной! Наконец наши путешественники вышли из машины и направились к входу. -- Смелей! -- командовал Клепка. -- Со мной вы можете ничего не бояться. У меня тут все мастера знакомые. Друзья вошли в дверь и очутились в большом круглом зале с блестящим белым кафельным полом и такими же белыми стенами и потолком. Со всех сторон доносилось приглушенное жужжание механизмов и мягкое шуршание изготовляемых тканей. В ту же минуту к путешественникам подошел коротышка в чистеньком, хорошо выглаженном синем комбинезоне с большими белыми пуговицами на груди и на животе и открытым воротом, из-под которого виднелся беленький галстук. Коротышка был толстенький и плотненький, но плечи у него были узкие, поэтому он к середине как бы расширялся, а кверху и книзу суживался, напоминая своей фигурой рыбу или веретено. -- Здравствуй, Карасик, -- сказал Клепка этому веретенообразному коротышке. -- Я привел к тебе экскурсию. Покажи, братец, как вы тут шьете для нас одежду. Вместо ответа Карасик вдруг принял театральную позу и продекламировал: -- Прошу пожаловать за мной! Я вам, друзья, открою все тайны здешних мест! Потом властно протянул вперед руку, скорчил страшную физиономию и завыл страшным голосом: -- Вперед, друзья, без страха и сомне-е-нья! Пестренький вздрогнул, услышав этот душераздирающий крик, и спрятался за спину Кубика. -- Что это -- сумасшедший? -- спросил он в страхе. Но Карасик был вовсе не сумасшедший. Дело в том, что он не только работал мастером на одежной фабрике, но был, кроме того, актером в театре. Задумавшись в одиночестве над какой-нибудь ролью, он не сразу приходил в себя, когда его о чем-нибудь спрашивали, и часто отвечал собеседнику на актерский лад, воображая себя на сцене театра. Увидев, какое впечатление произвели его актерские способности на Пестренького, Карасик самодовольно улыбнулся и повел путешественников к центру зала, где стоял высокий, заостренный сверху металлический цилиндр. Он был сделан из вороненой стали и отблескивал синевой. Вокруг него вилась спиральная лесенка, оканчивающаяся вверху площадкой. К цилиндру со всех сторон были подведены провода и металлические трубки с манометрами, термометрами, вольтметрами и другими измерительными приборами. Остановившись возле цилиндра, Карасик заговорил, но уже не театральным, а своим обычным голосом, пересыпая речь такими ничего не значащими фразами, как "так сказать", "если можно так выразиться" и "извините за выражение". -- Перед вами, друзья мои, если можно так выразиться, большой текстильный котел системы инженера Цилиндрика, -- начал Карасик. -- Внутренность котла заполняется, так сказать, сырьем, в качестве какового служат измельченные стебли одуванчиков. Здесь сырье, если можно так выразиться, подвергается действию высокой температуры и вступает в химическую реакцию с различными веществами, благодаря чему получается, извините за выражение, жидкая, студенистая, клееобразная масса, обладающая свойством моментально застывать при соприкосновении с воздухом. Эта масса поступает из котла по трубкам и выдавливается, извините за выражение, при помощи компрессоров сквозь микроскопические отверстия, имеющиеся на концах трубок. Выходя из микроскопических отверстий, масса, так сказать, застывает и превращается в тысячи тонких нитей, которые поступают в ткацкие станки, расположенные вокруг котла. Как вы можете проследить сами, нити превращаются в ткацком станке в материю, которая выходит из станка непрерывной, если можно так выразиться, полосой, после чего попадает под штамп. Здесь материя, как вы видите, раскраивается на куски, которые склеиваются между собой особым составом и превращаются в готовые, так сказать, рубашки. На остальных штампах, которые вы видите вокруг, также изготовляется нижнее, извините за выражение, белье разных размеров. Осмотрев весь производственный процесс -- от изготовления нити до упаковки готовых рубашек в коробки, наши путешественники поднялись на второй этаж и увидели, что здесь точно таким же образом изготовлялись различные куртки, пиджаки, пальто и жакеты. Разница была лишь в том, что здесь нити, прежде чем попасть в ткацкий станок, проходили процесс окраски, то есть непрерывно протягивались через сосуды с окрашивающими растворами. Карасик объяснил, что хотя нити и делались из одного и того же сырья, но материи получались разные. Это зависело как от метода химической обработки нити, так и от устройства ткацких станков, которые могли изготовлять не только тканые материи, но и трикотажные, то есть вязаные, крученые и плетеные, а также валяльно-войлочные, вроде фетровых и велюровых, и комбинированные, какими являются, например, вязально-тканые, войлочно-крученые или валяльно-плетеные. Поднявшись еще этажом выше, путешественники увидели, что там изготовлялись брюки разных фасонов и размеров. Четвертый, пятый и шестой этажи были заняты производством различных платьев, юбок, блузок, кофточек. Здесь поступающие из ткацких станков ткани протискивались между так называемыми печатными валиками, благодаря чему на них появлялись разные клеточки, крапинки, полосочки, цветочки и вообще всевозможные рисунки. На седьмом этаже изготовлялись гетры, чулки, носки, галстуки, бантики, ленточки, шнурки, пояса и тому подобная мелочь и носовые платки, на восьмом -- всевозможные головные уборы, а на девятом -- обувь. Здесь были в ходу валяльные, фетровые, а также толстонитяные, многослойные и прессованные ткани, из которых в Солнечном городе любили делать ботинки. На всех девяти этажах наши путешественники не встретили ни одного коротышки, кроме Карасика, так как все процессы, вплоть до упаковки готовой продукции, выполнялись машинами. Зато на десятом этаже все оказалось наоборот, то есть машин совсем не было, а малышей и малышек было множество. Одни из них стояли за мольбертами и что-то рисовали, другие сидели за столами и что-то чертили, третьи что-то шили из разных материй. Вокруг во множестве стояли манекены, то есть большие, в настоящий коротышечий рост, куклы, на которых производили примерку готовых платьев. -- А здесь у нас, извините за выражение, художественный отдел, -- сказал Карасик, появляясь со своими спутниками на десятом этаже. К нему сейчас же подскочила малышка в изящном сером халатике и сердито заговорила: -- Что это значит -- "извините за выражение"? За что тут тебе понадобилось извиняться? Художественный отдел -- это художественный отдел, и извиняться тут не за что. -- Ну, художественный отдел ведь происходит, так сказать, от слова "худо", -- ответил Карасик. -- И совсем не от слова "худо", а от слова "художник"! -- Ну извини, Иголочка, я не знал. Вот я к тебе экскурсантов привел. -- Привел -- и прекрасно! -- сказала Иголочка. -- Можешь теперь отойти в сторону и не мешать, я сама объясню все... Так вот, -- обратилась она к экскурсантам. -- Что является нашим бичом?.. Нашим бичом является не что иное, как мода. Вы уже сами, наверно, заметили, что никто не хочет ходить все время в одном и том же платье, а норовит каждый раз надевать на себя что-нибудь новое, оригинальное. Платья носят то длинные, то короткие, то узкие, то широкие, то со складками, то с оборочками, то в клеточку, то в полосочку, то с горошинами, то с зигзагами, то с ягодками, то с цветочками... Словом, чего только не выдумают! Даже на цвет бывает мода. То все ходят в зеленом, то вдруг сразу почему-то в коричневом. Не успеете вы надеть новый костюм, как вам говорят, что он уже вышел из моды, и вам приходится сломя голову бежать за новым. Это утверждение очень насмешило инженера Клепку, и он громко фыркнул. -- Я попросила бы вас не фыркать, когда я объясняю, -- строго сказала Иголочка. -- Вы не лошадь и находитесь не в конюшне. Вот когда пойдете в конюшню, тогда и фыркать будете. Замечание насчет конюшни насмешило, в свою очередь. Пестренького, и он еле удержался от смеха. Иголочка строго взглянула на него и сказала: -- Так вот... Прошу всех подойти ближе. Здесь перед вами художники, которые создают рисунки для новых тканей и новые фасоны одежды. Прошу всех познакомиться с художницей Ниточкой... Встань, пожалуйста, Ниточка, чтоб тебя всем было видно. Ниточка встала со стула. Это была маленькая малышка в белом халатике, с бледным лицом и светлыми, как лен, волосами. Она стояла, скромно потупив глазки, отчего ее длинные ресницы казались еще длинней. От смущения она не знала, что делать, и застенчиво теребила в руках кисточку для рисования. -- Ниточка -- самая лучшая наша художница, -- продолжала Иголочка. -- Сейчас она работает над созданием рисунка для новой ткани, которая называется "Утро в сосновом лесу". Вот смотрите: здесь кругом лес, а здесь медведица с медвежатками. Очень забавно, не правда ли? А недавно Ниточка создала образец ткани под названием "Божья коровка". Представьте себе зелененькую матерьицу, усыпанную оранжевыми божьими коровками с черными крапинками. Это же прелесть! Платья из этой ткани шли нарасхват. Никто не хотел носить ничего другого. Но прошло несколько дней, и какой-то умник сказал, что он боится выходить на улицу погулять, так как ему все время мерещится, будто по всем прохожим божьи коровки ползают. После этого никто уже не хотел носить эти платья. Все говорили: "Не хотим, чтоб по нас коровки ползали". В другой раз Ниточка придумала еще более интересную материю, под названием "Четыре времени года". Это было что-то сказочное -- целая картина, а не материя! Ее печатали в восемь красок, для чего изготовили восемь новых печатных валиков. Весь город нарядился в эти платья с картинками. Вдруг одна модница говорит: "Мне это платье не нравится, потому что все смотрят не на меня, а на картинки на моем платье". И что бы вы думали? На другой день платье вышло из моды, и пришлось нам в спешном порядке другую материю придумывать. Клепка опять рассмеялся, но, спохватившись, принялся закрывать рот руками, отчего вместо смеха у него получалось какое-то хрюканье. -- Я попросила бы вас также не хрюкать! -- с укоризной сказала Иголочка. -- У нас хрюкать не принято, а если вам уж так хочется, то можете пойти дома похрюкать, а потом приходите снова. Гм!.. На чем мы остановились? Ах, да! На моде. Так вот, как видите, мы вовсе не подчиняемся моде. Наоборот, мода подчиняется нам, так как мы сами создаем новые модные образцы одежды. А поскольку мы сами создаем моду, то она ничего не может с нами поделать, и дела наши идут успешно. Нас только изредка, как это принято говорить, лихорадит. Клепка, которого не переставал разбирать смех, снова закрылся рукой и хрюкнул. Глядя на него, захрюкал и Пестренький. -- Ну вот! -- развела руками Иголочка. -- Дурные примеры, как говорят, заразительны. Сначала один хрюкал, а теперь и второй хрюкает! Кончится тем, что мы все здесь с вами захрюкаем и пойдем домой... Да! Так вот... Опять вы меня перебили! На чем мы остановились? -- На том, что мы все захрюкаем и пойдем домой, -- ответил Незнайка. -- Нет, на том, что нас лихорадит, -- подсказала Ниточка. -- Да, правильно! Нас лихорадит. Это случается, когда к нам приезжает какой-нибудь путешественник из другого города. Увидев на нем не совсем обычный костюм или какую-нибудь необычную шляпу, наши жители начинают воображать, что появилась новая мода, и бросаются за этими костюмами или шляпами в магазины. Но поскольку в магазинах ничего этого нет, то нам приходится в спешном порядке готовить новую продукцию, а это вовсе не просто, так как необходимо сделать новые образцы материи, новые выкройки, новые штампы и печатные валики. Публика ждать не любит, и нам приходится делать все это в спешке. Вот поэтому мы и говорим, что нас лихорадит. Как с этой лихорадкой бороться?.. Очень просто. Мы держим связь с магазинами. Из магазинов нам сообщают о каждом новом требовании коротышек. Вчера, например, нам сообщили, что уже несколько коротышек приходили за желтыми брюками. Отсюда мы делаем вывод, что к нам в город приехал кто-то в желтых брюках... Вот скажите, вы к нам давно прибыли? -- спросила Иголочка Незнайку. -- Позавчера, -- ответил Незнайка. -- Видите! -- обрадовалась Иголочка. -- Вы только позавчера приехали, а у нас уже вчера было известно, что в городе появился некто в желтых брюках. Но этого мало. Мы уже сами готовимся к выпуску желтых брюк. Прошу вас подойти ближе и познакомиться с художницей Пуговкой. Пуговка создает проект желтых брюк, поскольку желтых брюк у нас до сих пор не делали. Незнайка и его спутники подошли к Пуговке и увидели, что она рисовала на большом куске бумаги желтые брюки в натуральную величину. Тем временем Иголочка внимательно осмотрела со всех сторон Незнайку и даже украдкой пощупала материю на его брюках. -- Это хорошо, что вы к нам зашли, -- сказала она Незнайке. -- А то мы могли бы сделать совсем не такие брюки, какие требуются. Подобные случаи уже с нами бывали... Ты, Пуговка, обрати внимание и сделай поправки в своем проекте. Брюки не должны быть ни узкие, ни широкие, ни длинные, ни короткие, а такие: чуть-чуть пониже колена, чуть-чуть повыше щиколотки. Это самый лучший фасон, так как в нем очень удобно ходить. Материя шелковистая, глянцевитая. Это также выгодно, потому что глянцевитая материя меньше пачкается. Цвет не лимонный, как ты нарисовала, а канареечный. Такой цвет гораздо приятней для глаз. И потом, не нужно внизу никаких пуговиц. Малыши не любят, чтоб у них на штанах внизу были пуговицы, так как эти пуговицы постоянно за что-нибудь цепляются и в конце концов все равно оторвутся. Встреча с Незнайкой очень благотворно подействовала на Иголочку. Она даже перестала бросать гневные взгляды на Клепку, который донимал ее своим смехом. Усадив гостей на диванчике, она стала очень приветливо разговаривать с ними. Узнав, что наши путешественники прибыли из Цветочного города, она подробно расспросила Кнопочку, как одеваются в Цветочном городе малыши и малышки и какие там бывают моды. Остальные художницы тоже приняли участие в беседе. Одна художница, по имени Шпилечка, спросила Пестренького, что ему больше всего понравилось в Солнечном городе. -- Газировка, то есть газированная вода с сиропом, -- ответил Пестренький. -- Главное, что газированную воду можно пить в любом киоске и притом в неограниченном количестве. -- Нашел чему удивляться! -- вмешался в разговор Клепка. -- У нас все так. Вы можете зайти в любую столовую и есть что хотите. В любом магазине вам дадут любую вещь и ничего не возьмут за нее с вас. -- А если кто-нибудь захочет автомобиль? -- спросил Незнайка. -- Автомобиль-то небось не дадут! -- Почему не дадут? Дадут! С тех пор как появились кнопочные такси, никто и брать не хочет этих автомобилей, -- сказал Кубик. -- Скажите, пожалуйста, зачем мне автомобиль, если я на кнопочном такси доеду куда угодно без всяких хлопот! Ведь с собственной машиной очень много возни. Ее нужно мыть, чистить, смазывать, чинить, заправлять горючим. Для нее нужен гараж. Когда вы едете на своей собственной машине, вам нужно управлять ею, следить, как бы на что-нибудь не наскочить, на кого-нибудь не наехать, то есть все время работать и быть в напряжении. Когда же вы едете на кнопочном такси или автобусе, то вам и горя мало! Вы можете спокойно читать газету или книжку, можете думать о чем хотите, можете вовсе ни о чем не думать и даже стихи сочинять или спать себе преспокойно. Когда-то у меня была своя собственная машина, но только с тех пор как я ее выбросил, я почувствовал себя по-настоящему свободным коротышкой. -- Но ведь многие коротышки у вас имеют свои машины, -- сказал Незнайка. -- У Клепки, например, тоже свой собственный автомобиль. -- Я -- дело другое, -- ответил Клепка. -- Я старый автомобилист, и езда на этих новых автомобилях, которые сами везут вас куда надо и с которыми ничего не может случиться, -- такая езда не по мне. Для меня наслаждение сидеть за рулем и самому управлять машиной. Я люблю, чтоб езда была сопряжена с опасностями, так как привык ко всему этому с давних пор и мне трудно расстаться со своей привычкой. Я понимаю, что это во мне старая закваска сидит, пережитки, так сказать, прошлого, но пока ничего не могу с собой поделать. Пестренький, которого с самого утра донимал голод, наконец не вытерпел и сказал: -- Братцы, а нет ли у вас тут чего-нибудь покушать или хотя бы газированной водички с сиропом? Я с утра ведь еще ничего не ел. -- Ах мы ослы! -- закричал, спохватившись, Клепка. -- Что же мы тут сидим и разговорами занимаемся! Пойдемте скорее в столовую. Ведь соловья, как говорится, баснями не кормят. Эта пословица очень понравилась Пестренькому, и с тех пор он всегда, когда хотел есть, говорил: "Соловья баснями не кормят". Читатели, наверно, помнят, что после того как в милиции случился обвал, милиционер Свистулькин сначала побежал за Незнайкой, но, почувствовав, что голова у него очень болит, прекратил погоню и пошел домой. Почему он решил пойти именно домой, а не в милицию, где его ждал милиционер Караулькин, это пока еще в точности не установлено. Неизвестно также, почему он не пошел в больницу к врачу. Возможно, это объясняется тем, что его голова, ушибленная кирпичом, уже не могла так хорошо соображать, как было надо. Одним словом, милиционер Свистулькин направил, как говорится, свои стопы к дому. А жил он неподалеку, на Макаронной улице, и поэтому ему не к чему было ехать на автомобиле или автобусе. Добравшись до Макаронной улицы и пройдя по ней два квартала, он очутился возле своего дома. Все было бы вполне благополучно, если бы с ним не случилось тут еще одно непредвиденное происшествие. Дом, в котором жил Свистулькин, был не простой, а вращающийся, башенного типа, то есть из тех домов, которые построил архитектор Вертибутылкин. В доме этом со всех четырех сторон имелось четыре подъезда. Если бы дом стоял неподвижно, то можно было бы сказать, что эти подъезды были обращены на все четыре стороны света, то есть на север, юг, восток и запад. Но так как дом непрерывно вращался, то невозможно было определить, в какую сторону был обращен тот или иной подъезд. Милиционер Свистулькин обычно возвращался с работы в один и тот же час. Как раз в это время его подъезд всегда был повернут к Макаронной улице. Однако на этот раз Свистулькин пришел на целый час раньше, когда к Макаронной улице был обращен другой подъезд. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Свистулькин вошел в чужой подъезд, поднялся, как обычно, на лифте на четвертый этаж и вошел в чужую квартиру. В квартире хозяев не оказалось, поэтому никто не указал Свистулькину на его ошибку. Правда, Свистулькин был несколько удивлен тем, что мебель в квартире была не совсем такая, как раньше, но поскольку у него очень болела голова, то он не стал над этим раздумывать, а поскорее разделся, лег в постель и заснул как убитый. Неизвестно, то ли от удара по голове кирпичом, то ли по какой другой причине, но на Свистулькина напала страшная сонливость, и он проспал весь день, всю ночь и почти все следующее утро. Точнее говоря, он заснул в десять часов утра, а проснулся на следующий день в одиннадцать, проспав, таким образом, двадцать пять часов подряд, то есть целые сутки и еще час в придачу. Если бы Свистулькин заснул в своей квартире, где его могли сразу найти, то ничего особенного не случилось бы, но он спал в чужом помещении, где никто не думал его искать, и из-за этого произошел большой переполох. Когда в милиции случился обвал, милиционер Караулькин услыхал шум и, прекратив наблюдение за телевизионными экранами, бросился в соседнюю комнату. Увидев происшедшую катастрофу, он немедленно побежал на улицу и, созвав прохожих, принялся с их помощью растаскивать обломки обвалившихся стен и потолка. Все работали не жалея сил, но это не принесло никаких результатов, поскольку ни задержанного Незнайки, ни Свистулькина под обломками обнаружено не было, а была обнаружена только каска Свистулькина. Это несколько успокоило милиционера Караулькина, и он решил, что Незнайка успел убежать, а милиционер Свистулькин бросился за ним в погоню. Время, однако, шло, а Свистулькин не возвращался. Караулькин внимательно смотрел на все свои телевизионные экраны, надеясь увидеть на какой-нибудь из улиц Свистулькина, но, как известно читателю, Свистулькин в это время уже спал безмятежно в чужой постели и ни на каком экране не мог быть виден. Скоро в отделение милиции явились для несения службы два новых милиционера -- Каскин и Палочкин. Милиционер Караулькин сдал им дежурство и, рассказав о случившемся происшествии, занялся розысками Свистулькина. Полагая, что Свистулькин мог пойти домой, он первым делом позвонил ему по телефону, но так как к телефону никто не подошел, то Караулькин сам отправился к нему на дом. Как и следовало ожидать, дома он никого не обнаружил и, вернувшись к себе домой, принялся звонить во все больницы. Из всех больниц ему отвечали, что милиционер Свистулькин к ним на излечение не поступал. Тогда он принялся звонить во все другие отделения милиции города с просьбой помочь ему отыскать Свистулькина. Все отделения милиции горячо откликнулись на этот призыв, и скоро целая сотня милиционеров рыскала по всему городу, стараясь отыскать Свистулькина. Милиционер Караулькин через каждые полчаса наведывался к нему домой. Весь остаток дня и всю ночь он звонил в больницы и надоел всем докторам хуже горькой редьки. Несмотря на непрерывные поиски, милиционер Свистулькин нигде обнаружен не был, и наутро во всех газетах было напечатано сообщение об этом новом таинственном исчезновении. Если бы милиционер Свистулькин, проснувшись утром, почитал газеты, то сам был бы несказанно удивлен тем шумом, который поднялся вокруг его имени. Однако Свистулькин никаких газет в этот день не читал, а следовательно, не мог знать, что в них печаталось. Проснувшись на следующий день, он взглянул на часы и увидел, что стрелка показывала одиннадцать часов. Вспомнив, что часы показывали десять, когда он лег в постель, Свистулькин решил, что проспал всего лишь час, а не все двадцать пять. Таким образом, он даже не заметил, что уже наступил другой день. Голова у него все еще побаливала, и вдобавок ему зверски хотелось есть, что, конечно, было не удивительно, поскольку он целые сутки проспал и за это время совсем ничего не ел. Отправившись на кухню, которая имела точно такое же устройство, как и в его квартире, милиционер Свистулькин подошел к небольшой дверце в стене и начал нажимать имевшиеся по бокам кнопки, возле которых были сделаны надписи: "Суп", "Каша", "Кисель", "Компот", "Хлеб", "Пироги", "Вермишель", "Чай", "Кофе" и разные другие. Открыв после этого дверцу, за которой не обнаружилось ничего, кроме четырехугольного отверстия, милиционер Свистулькин сел на стул и стал ждать. Минуты через две или три сквозь имевшуюся внизу дыру поднялась небольшая кабина так называемого кухонного лифта. Эта кабина была выкрашена белой эмалевой краской и своим внешним видом напоминала холодильник. Открыв дверцы кабины, Свистулькин принялся вынимать из нее тарелки с супом, кашей, киселем, сковородку с пудингом, кофейник, сахарницу, тарелку с пирогами и нарезанным хлебом и прочее. Поставив все это перед собой на столе, он принялся с аппетитом завтракать. Подобные кухонные лифты имелись во многих домах Солнечного города. Они доставляли завтраки, обеды и ужины прямо в квартиры жильцов из имевшихся внизу столовых. Нужно сказать, однако, что жители Солнечного города редко пользовались возможностью принимать пищу дома, так как они больше любили питаться в столовых, где было значительно веселей. Там еду подавали обыкновенные малыши и малышки, с которыми можно было поговорить, пошутить, посмеяться. Здесь же еда подавалась при помощи лифта, с которым шутить, как известно, не станешь. Все же, в случае надобности, каждый мог пообедать у себя дома, хотя и без таких приятностей и удобств, как в столовой. Основательно подзакусив, милиционер Свистулькин снова забрался в постель и решил поспать еще чуточку. Он ведь считал, что до обеда проспал всего час, а это совсем немного. Как бы там ни было, но он снова заснул и, возможно, проспал бы до следующего утра, если бы в полночь его не разбудили вернувшиеся хозяева квартиры. В этой квартире, как выяснилось впоследствии, жили два друга -- Шутило и Коржик. Шутило прославился тем, что очень любил шутить. Самая любимая его шутка заключалась в том, что он чуть ли не после каждого слова прибавлял: "Не будь я Шутило, честное слово". Что касается Коржика, то он ничем не прославился. Они оба работали шоферами на конфетной фабрике -- развозили конфеты по магазинам -- и очень между собой дружили. В тот день, когда милиционер Свистулькин по ошибке попал в их квартиру, Шутило и Коржик не ночевали дома, так как после работы поехали к своему приятелю Клюшкину на новоселье, празднование которого затянулось на всю ночь. Утром они поехали прямо на свою конфетную фабрику, а после обеда отправились на новоселье к другому своему приятелю -- Фляжкину. Здесь празднование новоселья тоже было рассчитано до утра, но наши друзья уже провели одну ночь без сна, поэтому Фляжкин сделал для них снисхождение и отпустил домой пораньше, то есть часов в одиннадцать вечера. Одиннадцать часов вечера -- тоже время не раннее, к тому же наши приятели не сразу попали домой, а сначала угодили в отделение милиции, где дежурный милиционер читал Коржику двадцатиминутную нотацию за то, что он нарушил правила уличного движения. Словом, домой они явились, когда была глубокая ночь. Все же как тот, так и другой были довольны достигнутыми результатами, и Шутило сказал: -- Вот мы и домой добрались, не будь я Шутило, честное слово! Теперь надо поужинать да поскорей спать. -- Что верно, то верно, -- согласился, зевая во весь рот. Коржик. -- В гостях сколько ни ешь, а дома подзаправиться не мешает. Два друга пошли прямо на кухню и принялись нажимать кнопки у дверцы кухонного лифта. Через несколько минут они уже сидели за столом и ужинали. Челюсти у них двигались лениво, как бы по обязанности, глаза сами собой закрывались, но все же они оба непрерывно о чем-то болтали заплетающимися языками. Наконец Шутило наелся и, не говоря больше ни слова, встал из-за стола и отправился спать. Войдя в комнату, он потушил электричество, после чего разделся и лег в постель. Вслед за ним пришел Коржик. Увидев, что Шутило уже погасил свет, он добрался в темноте до своей кровати, разделся и уже хотел лечь, но, протянув руку, почувствовал, что на постели кто-то лежит. Коржик решил, что это Шутило лег по ошибке на его кровать, и со смехом сказал: -- Что за шуточки? Ты чего забрался в мою постель? -- Что ты там говоришь, не будь я Шутило, -- отозвался со своей кровати Шутило. -- Как -- что? -- удивился, оборачиваясь, Коржик. -- Ты где? -- Здесь я, не будь я Шутило! Где же мне еще быть? Услышав, что Шутило отозвался совсем с другой стороны, Коржик снова протянул в темноте руку и ощупал грудь лежавшего на кровати Свистулькина, который спал так крепко, что даже не пошевелился. -- Ты знаешь, а у меня здесь уже кто-то лежит, -- сказал Коржик. -- Кто же это? -- удивился Шутило. Коржик ощупал в темноте шею спящего Свистулькина, потом лицо, нос, лоб, волосы... -- Шут его знает! Чья-то голова с волосами... -- сказал он, разводя в недоумении руками. -- Вот те раз! -- рассмеялся Шутило. Нужно сказать, что Шутило и Коржик не очень испугались, обнаружив у себя в доме постороннего коротышку. Можно даже сказать, что они вовсе не испугались. Дело в том, что в Солнечном городе уже давно не было никаких случаев воровства или хулиганства. Все коротышки жили между собой очень мирно, и никому не могло прийти в голову забраться в чужую квартиру с какой-нибудь нехорошей целью. -- Честное слово, не будь я Шутило, тут просто вышло какое-то недоразумение! -- сказал, не переставая смеяться, Шутило. -- Знаешь, наверно, кто-нибудь из наших приятелей зашел, когда нас не было. Ждал, ждал, потом ему надоело ждать, он и заснул случайно, -- высказал предположение Коржик. -- Правильно! -- обрадовался Шутило. -- Ну-ка, зажги свет. Коржик включил электричество. Оба приятеля подошли к кровати и принялись разглядывать Свистулькина, который продолжал как ни в чем не бывало спать. -- Кто же это? Ты его знаешь? -- спросил Коржик. -- Первый раз вижу, не будь я Шутило! -- Тьфу! -- плюнул с досадой Коржик. -- Я тоже впервые вижу. Главное, спит, как у себя дома! -- Это подозрительно, Коржик, честное слово! Не будь я Шутило, если мы с тобой не залезли по ошибке в чужую квартиру. Надо удирать поскорей, пока он не проснулся. Коржик уже хотел удирать, но, оглядевшись, сказал: -- Нет, по-моему, это наша квартира. Надо разбудить его и спросить, как он сюда попал. Шутило принялся трясти за плечо Свистулькина. Наконец Свистулькин проснулся. -- Как вы сюда попали? -- спросил он, с недоумением глядя на Шутилу и Коржика, которые стояли перед ним в одном нижнем белье. -- Мы? -- растерялся Шутило. -- Слышишь, Коржик, это как это... то есть так, не будь я Шутило. Он спрашивает, как мы сюда попали! Нет, это мы вас хотели спросить, как вы сюда попали? -- Я? Как всегда, -- пожал плечами Свистулькин. -- "Как всегда"! -- воскликнул Шутило. -- По-вашему, вы где находитесь? -- У себя дома. Где же еще? -- Вот так номер, не будь я Шутило! Слушай, Коржик, он говорит, что он у себя дома. А мы с тобой где? -- Да, правда, -- вмешался в разговор Коржик. -- А вот мы с ним тогда, по-вашему, где? -- Ну, и вы у меня дома. -- Ишь ты! А вы в этом уверены? Свистулькин огляделся по сторонам и от изумления даже привстал на постели. -- Слушайте, -- сказал наконец он, -- как я сюда попал? -- Ах, чтоб тебя, не будь я Шутило, честное слово! Да ведь мы сами уже полчаса добиваемся от вас, как вы попали сюда, -- сказал Шутило. Убедившись, что вся путаница произошла по его вине, Свистулькин очень смутился и пробормотал: -- Извините, друзья! Прошу прощения! Теперь я вижу, что по ошибке попал в чужую квартиру. То-то я гляжу, что здесь мебель словно бы не такая, как у меня. Да и обои на стенах не те. У меня желтые, тьфу! А здесь какие-то синие... С этими словами Свистулькин вылез из-под одеяла и направился к двери. -- Постойте-ка, -- остановил его Коржик. -- Вы хоть оденьтесь сначала. -- Ах да! Извините! -- смущенно забормотал Свистулькин и, вернувшись, принялся одеваться. Он очень спешил, и поэтому у него все получалось не так, как надо. Галстук он надел наизнанку, чулки перепутал; правая нога у него никак не хотела пролезть в штанину, поэтому он долго скакал по всей комнате на левой ноге, под конец налетел на цветочный горшок с маргаритками и разбил его вдребезги. Кончилось тем, что он напялил на себя по рассеянности куртку Коржика и ушел в ней. В ту ночь Шутило и Коржик легли спать совсем поздно, и только на следующее утро Коржик обнаружил пропажу своей куртки. Правда, у него осталась куртка Свистулькина, но беда была в том, что вместе с курткой пропало Коржиково удостоверение на право вождения автомобиля, которое лежало у него в боковом кармане. К несчастью, оба приятеля не спросили ни имени, ни адреса Свистулькина и теперь не знали, где его искать. Шутило сказал, что беда поправима, так как, когда этот рассеянный коротышка, то есть Свистулькин, обнаружит у себя в кармане чужое удостоверение, он поймет, что надел не свою куртку, и принесет удостоверение вместе с курткой обратно. Услышав это. Коржик немножечко успокоился. Однако в дальнейшем все пошло вовсе не так, как предполагал Шутило, потому что приключения Свистулькина на этом не кончились. Они, возможно, и кончились бы, если бы в дело не вмешались Калигула, Брыкун и Пегасик. С тех пор как эти три личности были превращены в коротышек, они без толку слонялись по улицам и в конце концов сошлись в одном месте. Эта неожиданная встреча ознаменовалась бурным проявлением радости. Калигула не мог удержаться от смеха, глядя на Брыкуна и Пегасика, а Брыкун и Пегасик громко ржали, глядя на Калигулу. Все трое сразу узнали друг друга. Несмотря на происшедшую в них перемену, что-то от прежнего вида сохранилось в каждом из них, и как раз это обстоятельство очень смешило их. Насмеявшись досыта, Калигула сказал: -- Вот что, друзья, нам надо отметить нашу встречу чем-нибудь сногсшибательным, чтоб хорошенько запомнилось. Все трое глубоко задумались и думали до полуночи. Сначала никто ничего дельного придумать не мог, но потом Пегасик сказал: -- По-моему, самое сногсшибательное будет, если мы протянем поперек тротуара веревку, чтобы все спотыкались и падали. -- Ты гений! -- одобрил Пегасика Калигула. Раздобыв где-то веревку, друзья протянули ее поперек тротуара в том месте, где было потемней, и поскорей ушли, опасаясь, как бы кто-нибудь не надавал им по шее за такое мероприятие. Это случилось на Макаронной улице, недалеко от дома, где жили Шутило и Коржик, как раз в тот вечер, когда они застали у себя в квартире заснувшего милиционера Свистулькина. А теперь слушайте, что было дальше. Выйдя от Шутилы и Коржика, милиционер Свистулькин зашагал по улице, с недоумением оглядываясь по сторонам и не понимая, где он находится. Спустя некоторое время он разобрал, что идет по Макаронной улице, но не в направлении к своему дому, а в противоположную сторону. Он уже хотел повернуть обратно, но решил немножечко прогуляться и подышать свежим воздухом. Это решение оказалось для него роковым. Не успел он сделать и десяти шагов, как споткнулся о натянутую поперек тротуара веревку и полетел с ног. Падая, он сильно ушибся о тротуар лбом и остался лежать неподвижно. Никто не знает, сколько пролежал бы потерявший сознание Свистулькин, если бы в это время по Макаронной улице не проезжала на своем автомобиле малышка Маковка. Увидев неподвижно лежавшего посреди тротуара Свистулькина, Маковка остановила машину и, убедившись, что Свистулькин нуждается в немедленной медицинской помощи, поскорее втащила его в машину, что для такой крошки, как она, было довольно трудно, и повезла в больницу. В больнице Свистулькина моментально раздели и положили на койку. Доктор Компрессик тут же прописал ему микстуру и велел положить на голову лед, после чего лично пожал Маковке руку и поблагодарил ее за то, что она привезла больного. Он хотел записать имя Свистулькина в больничный журнал, но Свистулькин все еще был без сознания и не мог сообщить своего имени. Маковка тоже не знала, как его зовут. Поэтому Компрессик приказал одной из нянечек, чтоб она посмотрела в карманах курточки больного -- не найдется ли там какого-нибудь документа, по которому можно было установить его имя. Нянечка принялась шарить в карманах куртки и нашла там письмо на имя Коржика и шоферское удостоверение тоже на имя Коржика. -- Дело ясное: его зовут Коржик. Никто ведь не станет носить у себя в карманах чужих писем и документов, -- решил доктор Компрессик и записал Свистулькина в больничный журнал под именем Коржика. Когда на следующий день милиционер Караулькин снова позвонил в больницу и спросил, не поступил ли к ним на излечение милиционер Свистулькин, ему ответили, что никакого милиционера Свистулькина у них нету и не было, а есть только потерявший на улице сознание шофер Коржик. Этим и объясняется, что о наличии Свистулькина в больнице никто не догадывался, и милиция продолжала его искать где угодно, только не там, где он находился на самом деле. В газетах каждый день печатались сообщения о том, что милиционера Свистулькина нигде не могут найти. Некоторые газеты начали подсмеиваться над тем, что сама милиция не может отыскать пропавшего милиционера. В одной газете даже напечатали карикатуру с изображением милиционера, который днем с фонарем сам себя ищет. Кончилось все это тем, что по поводу пропавшего милиционера стали печатать разные шуточки и смешные рассказы и дошли до того, что написали, будто милиционер Свистулькин совсем не исчезал, а найти его не могут потому, что никакого Свистулькина вовсе на свете не было. Не нужно, однако, думать, что жители Солнечного города были злые, способные смеяться над чужой бедой коротышки. Нет, они были очень добрые и отзывчивые, но дело объяснялось тем, что среди жителей Солнечного города было много автомобилистов, а известно, что автомобилисты немножко не любят милиционеров за то, что они читают им слишком длинные нотации при каждом нарушении правил езды. Если бы пропал простой коротышка, то никому бы в голову не пришло смеяться, но поскольку пропал милиционер, то это как-то невольно у каждого автомобилиста вызвало улыбку; к тому же многие поверили, что действительно никакого милиционера Свистулькина на свете не было и все эти разговоры -- просто смешная выдумка для развлечения газетных читателей. Когда на следующее утро Свистулькин очнулся в больнице, он с удивлением убедился, что снова находится где-то в чужом помещении. Он уже хотел встать и пойти выяснить, как он сюда попал, но, почувствовав слабость, опустил голову на подушку. В это время в комнату вошла нянечка. -- С добрым утречком, Коржик! -- приветливо сказала она. -- Как вы себя чувствуете? -- Где я? -- тревожно спросил Свистулькин, не обратив даже внимания на то, что нянечка назвала его Коржиком. Нянечка объяснила ему, что он случайно упал на улице и ударился лбом, отчего у него получилось сотрясение мозга, а теперь он в больнице и может ни о чем не беспокоиться, потому что его скоро вылечат. Из этих объяснений Свистулькин почти ничего не понял, так как сознание его после удара было несколько затуманено, однако ласковый голос нянечки его успокоил. Перестав волноваться, Свистулькин с аппетитом позавтракал и проглотил, не поморщившись, целую ложку горькой микстуры. Доктор Компрессик остался очень доволен поведением больного Свистулькина и велел нянечке через каждый час поить его этой микстурой, ставить на лоб холодные компрессы, а в случае появления головной боли сейчас же положить на лоб лед. Сам доктор Компрессик по нескольку раз в день наведывался к Свистулькину и рассказывал ему разные смешные истории. Он считал, что ничто так не содействует быстрому выздоровлению, как веселое настроение, а веселое настроение, как известно, бывает у больных, когда они улыбаются и смеются. С этой целью доктор Компрессик велел развесить по всей больнице смешные картинки, шаржи, карикатуры и приказал всем нянечкам и дежурным врачам читать в свободное время больным разные смешные рассказы и сказочки, а также рассказывать им веселые побасенки, шутки, дразнилки, присказки, скороговорки, пустобайки и тому подобные вещи. Инженер Клепка, с которым познакомились наши путешественники, был необыкновенный коротышка. Основной особенностью его было то, что он все делал со страшной скоростью. Руки, ноги и язык у него двигались чрезвычайно быстро. Обычно он не ходил, а бегал и почти никогда не оставался в спокойном состоянии. Если бежать было некуда, а разговаривать не с кем, то он поминутно дергался всем телом или прыгал от нетерпения на месте. Если приходилось ехать на автомобиле, то он мчался на самой большой скорости, причем трогался всегда внезапно, а останавливался неожиданно. Мысли у него в голове мелькали со скоростью света, который, как это каждому уже известно, пробегает триста тысяч километров в секунду. Он не задумываясь принимал разные решения, молниеносно приводил их в исполнение, а если они ему почему-либо переставали нравиться, моментально отменял, не доведя до конца. Все, кому приходилось встречаться с Клепкой, попадали под влияние его деятельной натуры и выполняли все, что ему приходило в голову, забывая о своих собственных планах и намерениях. Кубик, у которого характер был посмирней, воображал, что сможет поехать с путешественниками на улицу Творчества и показать им дома Арбузика, но Клепка бесцеремонно сказал, что с этим еще успеется, и сейчас же после обеда повез всех осматривать фабрику, где изготовлялась всевозможная мебель. Попав на мебельную фабрику, путешественники были очень удивлены тем, что стулья, столы, шкафы, диваны, кровати изготовлялись здесь не из дерева, а из различных пластических масс. Процесс производства был очень прост. Заранее заготовленная пластмасса подавалась в отверстие штамповальной машины. Там она сдавливалась при помощи пресса, в результате чего из машины выскакивал готовый стул, стол или кровать. Для изготовления шкафов, буфетов или диванов требовалась не одна штамповальная машина, а две, три и даже больше. На одной такой машине штамповался сам шкаф, на другой -- дверцы к нему и полки, на третьей -- ящики, и так далее. Пластическая масса изготовлялась самых различных цветов и оттенков. Была так называемая древопластмасса. Сделанную из нее мебель невозможно было отличить от деревянной. Была также металлопластмасса, которая полностью заменяла металл. Помимо мебели, из металлопластмассы делали люстры, дверные ручки, рамы для картин, зеркала. Наконец, была мягкая, как пух, эластопластмасса, которая шла на приготовление тюфяков и матрасов, а также подушек и мягких спинок для диванов и кресел. Помимо простой, на фабрике изготовлялась и комбинированная мебель, как, например, комбинированный диван-кровать, который мог в одно и то же время служить как диваном, так и кроватью, стол-холодильник, стул-пылесос, кровать -- книжный шкаф, кресло-велосипед и другие. Но больше всего нашим путешественникам понравилась дутая, или так называемая пневматическая мебель. Шкафы, столы, кресла, диваны делались из резины и надувались воздухом. Эта мебель была очень удобна для перевозки, так как стоило выпустить из нее воздух -- и целый комнатный гарнитур помещался в небольшом чемоданчике. Наибольшим изяществом отличались пневматические кресла, диваны и кровати, так как при надувании их воздухом они приобретали выпуклые, обтекаемые, гладкие формы, что очень располагало как к сидению, так и к лежанию на них. После осмотра мебельной фабрики наши путешественники пошли в кино, а потом в театр. На другой день Клепка и Кубик заехали за ними пораньше, и все вместе отправились на фабрику телевизоров и радиоприемников. Самое главное, что они здесь увидели, было изготовление больших плоских настенных широкоэкранных телевизоров. Нужно сказать, что во всех кинотеатрах Солнечного города были установлены такие настенные телевизоры с широкими экранами, поэтому картины передавались во все кинотеатры прямо из телевизионной студии. Это было очень выгодно, так как не нужно было каждый вечер развозить по всем кинотеатрам сотни кинолент, заставлять работать сотни киномехаников, да к тому же не нужно было и делать все эти ленты. Достаточно было сделать одну киноленту, прокрутить ее на передающей телевизионной станции, и картину можно было видеть во всех кинотеатрах. Такие же телевизоры, только значительно меньших размеров, имелись и во многих квартирах, но жители Солнечного города не любили смотреть кинокартины дома. Они были очень общительны, и им больше нравилось смотреть кино, собравшись вместе. От этого картины казались им почему-то гораздо лучше и интереснее. На этой фабрике, помимо настенных, изготовлялись и настольные телевизоры, а также радиоприемники самых различных систем, начиная от больших комнатных радиол и радиотумбочек и кончая микроскопическими, карманными громкопищателями и пуговичными громкошептателями. После этого Клепка повез путешественников на фабрику хозяйственных предметов, где изготовлялись различные пылесосы, стиральные автоматы, механические подметалки, вытиралки и соковыжималки, герметические горшки и пневматические кастрюли. Больше всего здесь понравился путешественникам автоматический саморегулирующийся электрический утюг. Особенностью этого утюга являлось то, что он мог автоматически, без всякой посторонней помощи, гладить белье. Для этой цели в передней части утюга имелись два электрических глаза, представлявшие собой два небольших телевизорчика, при помощи которых утюг как бы видел, что нужно гладить. Немного пониже глаз у утюга имелся еще жестяной электрический нос. Если разглаживаемое белье начинало пригорать, утюг ощущал запах гари этим своим носом, в связи с чем автоматически выключался и давал звонок. Вслед за этим путешественники побывали на книжной фабрике, где делались самые различные книги: маленькие и большие, тоненькие и толстые, книжки-картинки и книжки-игрушки в виде ширмочек, гармошек, катушек, плетушек с увлекательными сказками, рассказами, приключениями, ребусами, фокусами, загадочными, движущимися и говорящими картинками. Здесь работали десятки типографских машин. Стоило сунуть в отверстие такой машины принесенную писателем рукопись и сделанные художником рисунки, как сейчас же из другого отверстия начинали сыпаться готовые книжки с картинками. В этих машинах печатание производилось электрическим способом, который заключался в том, что типографская краска распиливалась внутри машины специальным пульверизатором и прилипала к наэлектризованной бумаге в тех местах, где должны были находиться буквы и картинки. Этим и объяснялась быстрота изготовления книг. В дальнейшем Незнайка и его спутники побывали и на фабрике музыкальных инструментов, и в кукольном комбинате, где изготовлялись куклы для кукольных театров, и на автомобильном заводе, и во многих других местах. Днем они только и делали, что совершали с Клепкой и Кубиком разные увлекательные экскурсии, а по вечерам ходили в кино, театр, на концерты или смотрели какие-нибудь спортивные игры и состязания. В этих похождениях иногда принимал участие и Карасик, с которым они познакомились на одежной фабрике. Карасик, как уже упоминалось, был актером, поэтому он хорошо знал, в каком театре идут самые интересные постановки, и всегда мог посоветовать нашим путешественникам, на какой спектакль лучше всего пойти. В общем, житье у них было очень веселое. Единственное, что портило Незнайке настроение, это воспоминание о милиционере Свистулькине. В тот день, когда в газете впервые появилось известие об исчезновении милиционера Свистулькина, Незнайка очень боялся, что он вскоре отыщется. Но на другой день газеты сообщили, что, несмотря на непрерывные поиски, милиционер Свистулькин нигде обнаружен не был. Незнайка обрадовался этому и понемножечку успокоился. Однако вечером совесть, по обыкновению, проснулась и начала упрекать его. "А что я могу сделать? -- оправдывался Незнайка. -- Я же не виноват, что милиционер пропал". "Ты не виноват, это правда, -- соглашалась совесть. -- Но ты ведь радовался, что он пропал. Разве можно чужой беде радоваться?" "А какое тебе дело до этого? -- возмущался Незнайка. -- Зачем ты суешь свой нос, куда тебя не просят?" "Как это -- какое дело? -- удивлялась совесть. -- Я хочу, чтоб ты был хороший, и всегда буду упрекать тебя, если ты будешь поступать скверно". Незнайке сделалось стыдно, и он дал сам себе клятву, что больше не будет радоваться. Однако на следующее утро он опять начал беспокоиться и с содроганием взял в руки газету, боясь прочитать в ней извещение, что милиционер Свистулькин наконец нашелся и рассказал всем, что это Незнайка разрушил волшебной палочкой стены милиции. Прочитав в газете, что Свистулькин по-прежнему обнаружен не был, Незнайка облегченно вздохнул и чуть не запрыгал от радости; а вечером опять упрекал себя за это, но на следующее утро опять-таки радовался. Постепенно он все же перестал обращать внимание на упреки совести, и ничто уже не омрачало его существования. К тому же новые друзья не давали скучать нашим путешественникам. Кубик и Клепка даже чуть не поссорились из-за них. Кубику очень хотелось продолжить свой рассказ об архитектуре и показать им дома Арбузика, но Клепка не давал сказать ему ни одного слова и не отпускал от себя путешественников ни на шаг. Кубик очень досадовал, что познакомил Незнайку, Кнопочку и Пестренького с Клепкой. -- Если бы я знал, что так получится, то не стал бы тебя знакомить с ними, -- сказал он Клепке. Однажды он придумал заехать за Незнайкой и его друзьями пораньше и увезти их из дому до того, как приедет Клепка. На следующее утро он на самом деле проснулся чуть свет и сейчас же помчался в гостиницу. Каково же было его удивление, когда он увидел, что путешественники уже уехали. -- Опять этот Клепка меня опередил! -- разозлился Кубик. -- Ну, попадись он мне! Прямо не знаю, что с ним сделаю... Сердито нахмурив лоб. Кубик вышел на улицу и встретился с Клепкой, который только что приехал на своем прыгающем автомобиле. -- Ты куда это разогнался? -- озабоченно спросил его Кубик. -- Как -- куда? -- удивился Клепка. -- К Незнайке и Кнопочке. -- Да их уже кто-то увез отсюда! -- Кто увез? -- Клепка даже подскочил от изумления. -- Откуда я могу знать! -- развел Кубик руками. -- А! -- закричал Клепка и хлопнул себя ладонью по лбу. -- Знаю! Это Карасик! Вот не сойти с места, что Карась их куда-нибудь утащил! Это действительно было так. Карасик давно уговаривал наших путешественников совершить с ним поездку в Солнечный парк, уверяя, что это гораздо интереснее, чем ездить по разным фабрикам и заводам. Однако Клепка даже слышать ничего не хотел о парке и всячески препятствовал выполнению этого замысла. Кончилось тем, что Карасик пустился на хитрость и, заехав за путешественниками раньше обычного, увез их в Солнечный парк. Этот парк находился на восточной окраине Солнечного города и занимал довольно большую площадь. Он состоял из нескольких частей, или, как их иначе называли, городков: Спортивного городка, где проводились разные спортивные игры и состязания; Водяного городка с плавательными бассейнами, вышками для ныряния и лодочными пристанями; Театрального городка, в котором находились разные театры, кино, а также цирк; Шахматного городка, где можно было играть в шашки и шахматы, и, наконец, Веселого городка -- с разными увеселительными аттракционами. Каждый из этих городков был устроен на свой собственный лад. Наиболее интересное устройство имел Шахматный городок. Вся его площадь была разбита на большие квадратные клетки и представляла собой как бы огромную шахматную доску. Все дома, киоски и павильоны были построены здесь в виде шахматных фигур: башен, ферзей, слонов, коней и прочих. Все ограды вокруг были сделаны в виде пешек, а у каждого входа стояли по два черных или белых коня. Среди цветов, которые также росли здесь в шахматном порядке, стояли столики, за которыми желающие могли играть в шахматы или шашки. Здесь было много шахматистов и шахматисток. Шахматисты были обычно одеты в клетчатые костюмы, а шахматистки -- в платьица, украшенные разноцветными шахматными фигурками. Они читали лекции о шахматной игре, рассказывали разные интересные случаи из жизни знаменитых шахматистов, участвовали в шахматных турнирах, на которые стекалось смотреть множество коротышек; наконец, вели сеансы одновременной игры с любителями, то есть с обыкновенными малышами и малышками, которые любили играть в шахматы. Сеансы одновременной игры заключались в том, что один шахматист играл сразу с несколькими игроками на нескольких досках. Были такие специалисты, которые играли сразу на десяти или пятнадцати досках, а самый лучший шахматист, чемпион Солнечного города Фигура, мог играть сразу на двадцати досках, причем даже не глядя на доски. Ему только говорили, какой сделан ход, он записывал в книжечку и говорил, какой сделать ответный ход. На такие сеансы одновременной игры тоже приходили смотреть многие коротышки. Однако самое интересное в Шахматном городке -- это были шахматные автоматы. Шахматный автомат -- это машина, сделанная в виде обыкновенного коротышки с руками, ногами и даже с головой. Внутри автомата имеется запоминающее вычислительное электронное устройство, соединенное электрическими проводами с клетками на шахматной доске. Играя с обыкновенным коротышкой, автомат отыскивает при помощи электронного устройства наиболее верные ответные ходы, ведущие к выигрышу, и передвигает фигуры на шахматной доске. В этом нет ничего удивительного, так как шахматная игра имеет свою теорию, и всегда можно рассчитать заранее, как нужно передвигать фигуры, чтобы выиграть партию. Конструируют шахматные автоматы самые лучшие шахматисты, поэтому обыграть такую шахматную машину может только какой-нибудь шахматный чемпион, да и то не всегда. Бывали случаи, когда сам конструктор проигрывал сконструированному им автомату. Объясняется это тем, что конструктор может устать, заболеть или сделать по рассеянности не тот ход, какой нужно, а автомат никогда не устает и всегда действует быстро и безотказно, если, конечно, не испортится. В одном из павильонов Шахматного городка был установлен большой шахматный автомат, который мог играть одновременно на тридцати двух досках. Автомат помещался в центре кольцеобразного стола, на котором находились тридцать две шахматные доски. За этими досками сидели желающие сыграть с автоматом. Сделав ход на одной доске, автомат чуточку поворачивался, делал ход на другой доске, опять поворачивался и таким образом вертелся все время, делая ход за ходом. Это происходило так быстро, что некоторые из играющих не успевали даже сделать свой ход. В таких случаях автомат останавливался и ждал ответного хода. Попав в Шахматный городок, наши путешественники долго наблюдали за игрой этого большого шахматного автомата. Наконец Кнопочке надоело смотреть, но Незнайка только разохотился. Увидев, что один из игроков проиграл партию и вылез из-за стола, Незнайка сел на его место и сказал, что тоже хочет сыграть. Кнопочка запротестовала и сказала, что терпеть не может смотреть, как играют в шахматы. Пестренький сказал, что он тоже не может терпеть этого, но Незнайка заупрямился и не хотел уходить. Тогда Карасик сказал, что они с Кнопочкой и Пестреньким пойдут погулять в Веселый городок, а Незнайка может поиграть в шахматы, а потом пусть тоже приходит к ним. На этом они и договорились. Кнопочка и Пестренький ушли с Карасиком в Веселый городок, а Незнайка принялся играть с автоматом в шахматы. Не успел он сделать и десяти ходов, как получил шах и мат. Он решил сыграть еще партию и проиграл ее, сделав всего лишь пять или шесть ходов. Следующий мат он получил в три хода. Автомат как бы подметил, какую ошибку допускал в игре Незнайка, и нашел способ обыгрывать его в самое короткое время. Один из игроков, который сидел за столом рядом с Незнайкой, сказал, что ему рано играть с такой сложной машиной, а лучше поиграть сначала с каким-нибудь маленьким автоматом попроще. Узнав, что в Шахматном городке существуют и другие автоматы, Незнайка вылез изза стола и пошел разыскивать машину по своим силам. Не успел он пройти и десяти шагов, как повстречался с малышкой. На ней было красивое белое платье с разноцветными шахматными фигурками, а на голове шляпа в виде короны, как у шахматной королевы. Она улыбнулась Незнайке, как старому знакомому, и сказала: -- Здравствуйте! -- Здравствуйте, -- ответил Незнайка. -- Мы с вами, кажется, уже где-то встречались? -- Как вам не стыдно! Неужели забыли? Вы ведь были у нас на фабрике. -- Ах, верно! -- воскликнул Незнайка. -- Теперь я вспомнил. Вы Ниточка. -- Правильно, -- подтвердила Ниточка. -- Давайте посидим на лавочке. Здесь очень красиво. Они уселись на лавочке, и Ниточка сказала: -- А мы не забыли вас и часто вспоминаем о вашем посещении. Нам тогда было очень весело. Помните, как Иголочка сказала Клепке: "Вы не лошадь и находитесь не в конюшне. Хрюкать будете дома". Ха-ха-ха! Теперь, как только кто-нибудь из нас засмеется, мы говорим: "Вы не лошадь и находитесь не в конюшне. Пойдите домой, похрюкайте, а потом приходите снова". Ниточка и Незнайка весело рассмеялись. -- Скажите, вам понравилось у нас в городе? -- спросила Ниточка. -- Очень понравилось, -- ответил Незнайка. -- У вас тут машины разные, и кино, и театры, и магазины, и даже столовые. Все у вас есть! -- А у вас разве не так, как у нас? -- Куда там! -- махнул Незнайка рукой. -- У нас если захочешь яблочка, так надо сначала на дерево залезть; захочешь клубнички, так ее сперва надо вырастить; орешка захочешь -- в лес надо идти. У вас просто: иди в столовую и ешь, чего душа пожелает, а у нас поработай сначала, а потом уж ешь. -- Но и мы ведь работаем, -- возразила Ниточка. -- Одни работают на полях, огородах, другие делают разные вещи на фабриках, а потом каждый берет в магазине, что ему надо. -- Так ведь вам помогают машины работать, -- ответил Незнайка, -- а у нас машин нет. И магазинов у нас нет. Вы живете все сообща, а у нас каждый домишко -- сам по себе. Из-за этого получается большая путаница. В нашем доме, например, есть два механика, но ни одного портного. В другом каком-нибудь доме живут только портные, и ни одного механика. Если вам нужны, к примеру сказать, брюки, вы идете к портному, но портной не даст вам брюк даром, так как если начнет давать всем брюки даром... -- То сам скоро без брюк останется! -- засмеялась Ниточка. -- Хуже! -- махнул рукой Незнайка. -- Он останется не только без брюк, но и без еды, потому что не может же он шить одежду и добывать еду в одно и то же время! -- Это, конечно, так, -- согласилась Ниточка. -- Значит, вы должны дать портному за брюки, скажем, грушу, -- продолжал Незнайка. -- Но если портному не нужна груша, а нужен, к примеру сказать, стол, то вы должны пойти к столяру, дать ему грушу за то, что он сделает стол, а потом этот стол выменять у портного на брюки. Но столяр тоже может сказать, что ему не нужна груша, а нужен топор. Придется вам к кузнецу тащиться. Может случиться и так, что, когда вы придете к столяру с топором, он скажет, что топор ему уже не нужен, так как он достал его в другом месте. Вот и останетесь вы тогда с топором вместо штанов! -- Да, это действительно большая беда! -- засмеялась Ниточка. -- Беда не в этом, потому что из каждого положения найдется выход, -- ответил Незнайка. -- В крайнем случае, друзья не дадут вам пропасть, и кто-нибудь подарит вам брюки или одолжит на время. Беда в том, что на этой почве у некоторых коротышек развивается страшная болезнь -- жадность или скопидомство. Такой скопидом-коротышка тащит к себе домой все, что под руку попадется: что нужно и даже то, что не нужно. У нас есть один такой малыш -- Пончик. У него вся комната завалена всевозможной рухлядью. Он воображает, что все это может понадобиться ему для обмена на нужные вещи. Кроме того, у него есть масса ценных вещей, которые могли бы кому-нибудь пригодиться, а у него они только пылятся и портятся. Разных курточек, пиджаков -- видимо-невидимо! Одних костюмов штук двадцать, а штанов, наверно, пар пятьдесят. Все это у него свалено на полу в кучу, и он уже даже сам не помнит, что у него там есть и чего нет. Некоторые коротышки пользуются этим. Если кому-нибудь понадобятся спешно брюки или пиджак, то каждый может подойти к этой куче и выбрать, что ему нравится, а Пончик даже не заметит, что вещь пропала. Но если заметит, то тут уж берегись -- поднимет такой крик, что хоть из дому беги! Ниточка очень смеялась, слушая этот рассказ. Потом лицо у нее стало серьезное, и она сказала: -- Стыдно над больными смеяться! Хорошо, что у нас никто не может заболеть этой страшной болезнью. К чему нам держать у себя целую кучу костюмов, если в любое время можно получить в магазине вполне приличный костюм! К тому же моды постоянно меняются, и, если костюм выйдет из моды, его все равно не наденешь. Кстати, -- вспомнила Ниточка, -- где же ваши друзья -- Кнопочка и этот... Серенький, что ли? -- Не Серенький, а Пестренький, -- поправил Незнайка. -- Они пошли с Карасиком в Веселый городок, а я остался тут, чтоб сыграть с автоматом в шахматы. -- Ну и сыграли? -- Сыграл три раза и ни разу не выиграл. Узнав, что Незнайка играл с большим автоматом, Ниточка рассказала, что этот автомат сконструирован шахматным чемпионом Фигурой, поэтому обыграть его трудно даже для опытных шахматистов. Большим достижением считается сыграть с ним хотя бы вничью, а тот, кто выиграет, получает право играть с чемпионом Фигурой на первенство. Для таких малоопытных игроков, как Незнайка, в Шахматном городке имелось множество менее совершенных шахматных автоматов. Электронное устройство этих машин было попроще, и обыграть их было гораздо легче. Кроме того, во многих автоматах были сделаны дополнительные приспособления для развлечения игроков. Так, например, у одного из них была очень смешная физиономия. К тому же он умел шмыгать носом и почесывать рукой собственный затылок, что было очень забавно. У другого физиономия была сделана из гибкой пластмассы, и, когда ему удавалось сделать хороший ход, на лице его появлялась торжествующая улыбка. Как только он начинал выигрывать партию, рот его растягивался до самых ушей; но если вдруг начинал проигрывать, то корчил такие страшные гримасы, что невозможно было глядеть без смеха. Был такой автомат, у которого вспыхивала в носу электрическая лампочка, отчего весь нос светился красным светом, а волосы вставали на голове дыбом. Кроме того, здесь были автоматы, которые передавали разные характеры игроков. Один из них, перед тем как сделать ход, долго морщил лоб, теребил для чего-то рукой собственный нос, нерешительно брал фигуру с доски, долго держал ее в руке, как бы раздумывая, куда поставить, наконец, сделав ход, поспешно хватал фигуру обратно, ставил на прежнее место и снова начинал делать вид, будто думает. Такие выходки автомата сердили некоторых слишком нетерпеливых игроков, и от этого им не так скучно было играть. Другой автомат, перед тем как сделать ход, обязательно хмыкал, гмыкал, покашливал, крутил головой, пожимал плечами, разводил руками; третий пускал в ход разные словечки, вроде: "Ах, вы так пошли? Ну, а мы вот так!" Или: "Сейчас мы вам покажем, как играть в шахматы". Или: "Сейчас вам будет крышка". Это достигалось при помощи магнитофона, то есть звукозаписывающего аппарата с магнитной лентой, на которой записывались разные фразы. Перед каждым шахматным ходом магнитофон автоматически включался, и слышалась та или иная фраза. Каждый из автоматов имел свое имя. Так, например, большой, тридцатидвухместный автомат назывался "Титан". Тот, который говорил "Сейчас вам будет крышка", так и назывался "Крышкой". А тот, который умел чесать затылок, назывался почему-то "Барбосик". Ниточка познакомила Незнайку со всеми автоматами, и Незнайка сыграл с каждым по партии, но выиграть сумел только у одного "Барбосика". -- Вот видите, вы уже делаете успехи! -- приветливо сказала Ниточка. -- Вам надо почаще приходить сюда и тренироваться. Пока Незнайка играл в шахматы, Кнопочка и Пестренький веселились в Веселом городке. Веселье здесь начиналось еще до того, как гуляющие попадали в городок, то есть у самого входа. Этот вход представлял собой не ворота, не калитку, не дверь, а широкую металлическую трубу, вроде туннеля. Труба непрерывно вращалась, и каждый, кто пытался пройти сквозь нее обычным способом, обязательно падал, так как ноги его заносило в сторону. Для того чтоб удержать равновесие, необходимо было шагать не прямо, а ловко перебирая ногами наискосок. Некоторые коротышки достаточно напрактиковались в этом деле и проходили сквозь трубу, даже не пошатнувшись. Но таких было мало. Большинство посетителей не могли попасть в городок, не извалявшись предварительно в трубе. Перед этой вертящейся трубой обычно стояла толпа коротышек и смеялась над попытками смельчаков пройти сквозь трубу. Кнопочка, Карасик и Пестренький присоединились к толпе и тоже стали смеяться. Особенно громко хохотал Пестренький. Ему казалось, что пройти по трубе совсем не трудно, но все падают из-за собственной неуклюжести. Нахохотавшись досыта, Пестренький решил показать свою ловкость и бесстрашно вошел в трубу. Не успел он сделать и трех шагов, как свалился с ног и принялся перекатываться внутри трубы, словно полено. Конфеты, которые были у него в кармане, высыпались. Пестренький подбирал их, запихивал обратно в карман и в то же время пытался подняться на ноги, но его тут же валило обратно. Так он кувыркался внутри трубы, пока его наконец не выбросило наружу с другой стороны. Все это происшествие вызвало у зрителей целую бурю смеха. -- Видите, мы еще не попали в Веселый городок, а уже начали веселиться, -- сказал Карасик Кнопочке. -- Заметьте, что смех здесь вызывается очень простым способом -- посетители сами себя смешат: сначала вы смеетесь над другими, а потом сами лезете в трубу, и тогда уж другие смеются над вами. Сказав это, Карасик пошел к трубе. Несмотря на свою мешковатую фигуру, он довольно ловко проделал почти весь путь и свалился с ног лишь в двух шагах от выхода из трубы, что, однако, так же развеселило зрителей. Затем наступила очередь Кнопочки. Все думали, что она упадет тоже, и уже приготовились как следует посмеяться, но Кнопочка так ловко перебирала ногами, что даже не споткнулась ни разу. Очутившись в Веселом городке, наши путешественники пошли по аллее и скоро оказались на площадке, посреди которой был устроен большой деревянный круг. Этот круг назывался чертовым колесом. Желающие садились на него, после чего круг начинал быстро вертеться, и центробежная сила отбрасывала сидящих в стороны. Повертевшись на чертовом колесе и скатившись на землю кубарем, наши путешественники отправились дальше и остановились перед волшебным зеркалом. Это зеркало было не плоское, а кривое, причем оно все время изгибалось, отчего голова у глядевшего в него коротышки вытягивалась в длину, словно гороховый стручок, а ноги становились короткими, как у гусенка; потом наоборот: ноги вытягивались, как макароны, а голова становилась плоской, как блин. Вслед за этим начинал вытягиваться нос, а лицо перекашивалось на сторону; наконец лицо вообще становилось ни на что не похоже. На все эти превращения невозможно было смотреть без смеха, но так как от смеха очень разыгрывается аппетит, то наши путники отправились обедать в столовую, а после обеда катались на роликовых атомных автостульчиках и на шариковых коньках-самоездах. Атомный автостульчик напоминал собой обыкновенный стульчик или креслице с подставкой для ног, только вместо ножек у него были мягкие резиновые ролики. Внизу, под сиденьем, имелся небольшой атомный двигатель, который приводил стульчик в движение. Для того чтобы ездить на автостульчике, не нужно было даже учиться управлять им. Достаточно было сесть на него, сказать: "Вперед!" -- и стульчик сам собой ехал вперед. Стоило сказать: "Быстрей!" или: "Медленней!" -- и стульчик сейчас же начинал двигаться быстрей или замедлял ход. При словах "направо" или "налево" стульчик поворачивал в ту или другую сторону. Если же сказать: "Стоп!" -- стульчик моментально останавливался. Все эти слова можно было произносить не громко, а шепотом, и даже совсем не произносить, а думать про себя. Кнопочка и Пестренький заинтересовались, почему так получается. Карасик рассказал, что имеющаяся внизу подставка улавливает электрические сигналы от ног сидящего на стульчике коротышки и передает эти сигналы в специальное электронное устройство, которое пускает в ход двигатель, регулирует скорость, включает механизм правого или левого поворота. -- Какие же могут быть сигналы от моих ног? -- спросил с недоумением Пестренький. -- От моих ног не идут никакие сигналы. -- Вы этого просто не замечаете, -- ответил Карасик, -- потому что сигналы эти очень слабые, но они все-таки есть. Стоит вам подумать, то есть мысленно произнести слово "вперед", как сейчас же от вашего мозга по нервам пробежит нервный электрический импульс, как бы давая распоряжение ногам идти вперед или назад, поворачивать направо или налево или останавливаться на месте. Вот такие электрические импульсы и улавливаются электронным устройством. Пестренький принялся кататься на автостульчике и с интересом наблюдал, как стульчик слушается его мыслей. Потом сказал: -- Что ж, по-моему, такой стульчик даже лучше, чем Незнайкина волшебная палочка! Тут стоит только подумать: хочу направо или налево, и желание сразу исполняется. А там нужно еще махать палочкой да говорить вслух, чего хочется. Одним словом -- возня! Накатавшись досыта на автостульчиках, Пестренький, Кнопочка и Карасик принялись кататься на шариковых коньках-самоездах, которые имели приблизительно такое же электронное устройство, как в автостульчиках, то есть улавливали электрические импульсы от ног катающегося коротышки и везли его куда надо было. Карасик сказал, что пока эти автостульчики и коньки-самоезды имеются только в парке, но в скором времени на них можно будет ездить по всему городу, а впоследствии, возможно, никто вообще не станет ездить на автомобилях, так как все станут ездить на автостульчиках. День незаметно прошел, поэтому Кнопочка, Карасик и Пестренький вернулись в Шахматный городок, разыскали там Незнайку и Ниточку, после чего все вместе отправились в Театральный городок смотреть спектакль. С тех пор Кнопочку и Пестренького ежедневно можно было видеть в Веселом городке. Незнайка же по целым дням пропадал в Шахматном городке. Здесь он встречался с Ниточкой и вел с ней беседы на разные темы. Но главное для них было то, что они играли в шахматы. Ниточка была заядлая шахматистка, и ей нравилось, что Незнайка тоже увлекся игрой в шахматы, или, как принято было говорить в Солнечном городе, заболел шахматной горячкой. Первое время попавший в больницу Свистулькин удивлялся, когда больничная нянечка или кто-нибудь из врачей называли его Коржиком. Однако он не догадался сразу спросить, почему его называют таким чудным именем. Его умственные способности были несколько притуплены вследствие сотрясения мозга, и голова работала не так хорошо, как раньше. Постепенно его умственные способности восстанавливались, но в то же время он незаметным для себя образом привыкал к новому имени, так что через несколько дней уже и сам воображал, что его зовут Коржиком. Он только иногда вздрагивал, когда его окликали этим именем, и отзывался не сразу, словно ему надо было подумать сначала, его это зовут или не его. Доктор Компрессик замечал эту странность в поведении Свистулькина, но объяснял ее болезненным состоянием, которое оказывало на нервную систему возбуждающее и тормозящее действие. Он продолжал лечение своим методом, то есть при помощи смеха, но сначала все его шуточки не оказывали на больного никакого действия. Однако, по мере того как умственные способности Свистулькина восстанавливались, на лице его начала появляться осмысленная улыбка. Это, между прочим, доказывало, что способность понимать смешное зависит у коротышек от их умственного развития. Заметив, что лицо Свистулькина все чаще озаряется улыбкой, доктор Компрессик решил перейти ко второму этапу лечения, то есть вместо рассказывания смешных историй читать вслух веселые книги. С этой целью он прочитал ему книгу, которая называлась "Тридцать три веселых вороненка" известного писателя Ластика. Слушая эту книгу, Свистулькин громко смеялся. Это подбодрило доктора Компрессика. Он решил, что теперь уже можно перейти к самостоятельному чтению, и принес больному целый ворох газет, в которых в те дни печаталась масса смешных историй об исчезнувшем милиционере Свистулькине. Однако все эти смешные истории не показались смешными самому милиционеру Свистулькину. Увидев в газете свое имя, он вспомнил, что он и есть этот самый пропавший милиционер Свистулькин, а вовсе не Коржик, как его называли в больнице. Сознание Свистулькина окончательно прояснилось, и он вспомнил обо всем, что случилось: и о том, как Незнайка взмахнул волшебной палочкой и как от этого рухнули стены милиции. Отбросив от себя в сторону все газеты, Свистулькин хотел вскочить с постели, но доктор Компрессик сказал: -- Лежите, лежите, Коржик. Куда это вы вдруг собрались? -- Я вовсе не Коржик, а милиционер Свистулькин, -- ответил Свистулькин. -- Я должен как можно скорей приступить к своим обязанностям и задержать волшебника, чтоб отнять у него волшебную палочку, при помощи которой он разрушает дома и может нанести много вреда жителям. Доктор Компрессик знал, что некоторые больные от происшедшего с ними умственного расстройства начинают воображать, будто их преследуют ведьмы, колдуны или злые волшебники. Поэтому он начал уверять Свистулькина, что никакого волшебника нет и не бывало. Но Свистулькин уверял, что сам видел, как волшебник разрушил стены милиции. -- Какой же он был, этот волшебник? -- с улыбкой спросил доктор Компрессик. -- Такой же, как и все коротышки, только брюки на нем были желтые, а в руках волшебная палочка, -- ответил Свистулькин. -- Ну, ясно, что вам все это показалось, -- сказал Компрессик. -- Где это видано, чтоб коротышки ходили в желтых брюках! Такой и моды-то нет! -- Вот и хорошо, что нет моды. По этим желтым брюкам его легко будет узнать и отобрать волшебную палочку. Доктор Компрессик покачал с сокрушением головой и приложил руку ко лбу больного, чтоб узнать, нет ли у него жара, после чего сказал: -- У вас, наверно, голова болит? -- Никакая голова у меня не болит! -- сердито ответил Свистулькин. -- Это вам только так кажется, что она не болит, а на самом деле болит, -- сказал Компрессик. -- Вот мы положим вам на лоб лед, и вы сразу почувствуете облегчение. Доктор Компрессик позвал нянечку и сказал: -- Нянечка, лед на голову Коржику. -- Я ведь вам сказал уже, что я не Коржик, а милиционер Свистулькин! -- Ну хорошо, хорошо, -- успокоил его Компрессик. -- Больные после сотрясения мозга часто начинают воображать себя разными известными личностями. Вот вы начитались в газетах про знаменитого милиционера Свистулькина и сами вообразили, что вы Свистулькин. -- Нет, я на самом деле Свистулькин. -- Вот когда вы увидите свое удостоверение, то сами убедитесь, что вы Коржик, а не Свистулькин... Нянечка, принесите сюда удостоверение Коржика. Нянечка принесла куртку Коржика и вытащила из кармана шоферское удостоверение. -- Ну-ка, посмотрим, что здесь написано, -- сказал Компрессик и взял удостоверение в руки. -- Вы живете на Макаронной улице? -- Правильно, -- подтвердил Свистулькин. -- В доме номер тридцать семь? -- В доме номер тридцать семь. -- Значит, вы и есть Коржик! -- Не может быть! -- Как это так не может быть? Вот смотрите, тут черным по белому написано: "Коржик". Видите -- "Коржик". Свистулькин взял в руки удостоверение, прочитал, что там было написано, и с недоумением сказал: -- Смотрите, правда: "Коржик, проживает на Макаронной улице, дом N 37, квартира 66..." Только позвольте, почему квартира 66? У меня ведь квартира 99. -- Ну это у вас в голове, должно быть, от удара что-то перевернулось, -- сказал Компрессик. -- Вы переверните 66 вверх ногами, и получится 99. Свистулькин перевернул удостоверение вверх ногами и засмеялся: -- Смотрите, и впрямь -- 99! Не будь я Свистулькин, если я уже не Коржик, то есть... тьфу! Не будь я Коржик, если я Свистулькин! Верно я говорю? -- Совершенно правильно, -- подтвердил Компрессик. -- Только вы не волнуйтесь, а лучше всего постарайтесь заснуть. Когда вы проснетесь, то все про Свистулькина забудете. Я сам во всем виноват: не надо было давать вам эти газеты читать. Свистулькин постепенно успокоился и скоро заснул. Однако на доктора Компрессика после этого разговора напало раздумье. Не то чтобы он сомневался, что Коржик -- это не Коржик. Нет! Он был уверен, что Коржик -- это Коржик. Но на душе у него было всетаки неспокойно. Захватив с собой шоферское удостоверение, он отправился на Макаронную улицу, отыскал дом N 37 и, поднявшись на четвертый этаж, позвонил у дверей шестьдесят шестой квартиры. Ему отворил дверь Шутило. -- Скажите, здесь живет Коржик? -- спросил доктор Компрессик. -- Да, заходите, -- ответил Шутило. Доктор вошел в комнату, и Шутило сказал сидевшему на диване Коржику: -- Вот, Коржик, к тебе пришли, не будь я Шутило. Коржик поднялся навстречу Компрессику. -- Так это вы Коржик? -- удивился Компрессик, увидев перед собой настоящего Коржика. -- Да, я. А почему бы мне не быть Коржиком? -- Да, да, конечно, -- поспешил согласиться Компрессик. -- Почему бы вам не быть Коржиком... Но дело в том, что у нас уже есть один Коржик, то есть... тьфу!.. что это я говорю!.. Скажите, вы не потеряли, случайно, свое шоферское удостоверение? -- Как же, как же! -- обрадовался Коржик. -- Я потерял... то есть не потерял, а его унес с моей курткой тот чудак, который ночевал у нас. Доктор Компрессик достал из кармана удостоверение и показал Коржику. -- Мое, точно! -- воскликнул Коржик, увидев удостоверение. -- Как оно к вам попало? Доктор Компрессик рассказал Коржику и Шутиле про коротышку, которого доставила к ним в больницу малышка Маковка. А Шутило и Коржик рассказали доктору про коротышку, который неизвестно каким образом заснул у них в квартире и ушел домой, надев по ошибке куртку Коржика. Захватив с собой куртку Свистулькина, Шутило и Коржик отправились с доктором в больницу. Увидев спавшего Свистулькина, они сразу его узнали и подтвердили, что это и есть тот самый коротышка, которого они застали у себя ночью дома. Забрав куртку Коржика, они ушли, предварительно испросив разрешение навестить на следующий день больного и разузнать у него поподробнее, как он попал к ним в квартиру. Как только Шутило и Коржик ушли, доктор Компрессик крепко задумался, после чего сказал: -- Теперь ясно, что наш Коржик -- не Коржик. А раз он не Коржик, то он, без сомнения, не кто иной, как потерявшийся милиционер Свистулькин. Придя к такому заключению, доктор Компрессик позвонил по телефону в редакцию газеты и сообщил, что пропавший милиционер Свистулькин совсем не пропал, а находится у него в больнице. Сейчас же из газеты в больницу прибыл газетный корреспондент Перышкин, который поговорил с доктором Компрессиком и милиционером Свистулькиным, потом отправился к Шутиле и Коржику, выведал у них все, что они знали по этому делу, после чего побывал у малышки Маковки, порасспросил и ее, наконец заехал в отделение милиции, осмотрел имевшиеся разрушения и поговорил с милиционером Караулькиным. На следующее утро в газетах появился полный отчет о похождениях милиционера Свистулькина, и весь город был потрясен неожиданной новостью. Жители рвали друг у друга из рук газеты, в которых печаталось сообщение о том, что наделавший столько шума милиционер Свистулькин наконец нашелся. Все только и говорили что об этом Свистулькине. Незнайка, который спозаранку забрался в Шахматный городок и играл с автоматом "Барбосиком" в шахматы, с удивлением поглядывал на коротышек, которые толпились вокруг на дорожках, читали газеты и оживленно о чем-то беседовали. Незнайке любопытно было узнать, о чем они говорят, но шахматная игра увлекла его, и ему не хотелось прерывать начатую партию. В это время вдали на дорожке показалась Ниточка. Она быстро бежала и изо всех сил размахивала газетой, которая была у нее в руках. -- Незнайка! -- закричала она, увидев Незнайку издали. -- Свистулькин нашелся! -- Какой там еще Свистулькин? -- спросил с недоумением Незнайка. Он уже и забыл о существовании Свистулькина. -- Ну, милиционер Свистулькин, который пропал, -- сказала Ниточка. Незнайка сразу все вспомнил. Бросившись навстречу Ниточке, он выхватил у нее из рук газету и начал читать. Здесь были и рассказ Шутилы и Коржика, и рассказ Маковки, и рассказ милиционера Караулькина, и рассказ доктора Компрессика, и рассказ самого Свистулькина. Свистулькин утверждал, что волшебник, разрушивший стены милиции, был одет в желтые, канареечные, брюки, по которым его легко будет найти, с тем чтоб отнять у него вредоносную волшебную палочку. Как только Незнайка прочитал об этом утверждении Свистулькина, на него напал страх. Он побледнел и, усевшись на лавочке, принялся прикрывать газетой свои желтые, канареечные, брюки. Увидев это, Ниточка рассмеялась. -- Что с тобой. Незнайка? -- спросила она. -- А, понимаю! Ведь ты тоже в желтеньких брюках. Ты боишься, что тебя примут за волшебника, да? -- Да, -- признался Незнайка. -- Как тебе не стыдно, Незнайка! -- воскликнула Ниточка. -- Разве ты не знаешь, что волшебников нет на свете? -- Почему же Свистулькин сказал, что он видел волшебника? -- Глупости! -- ответила Ниточка. -- Свистулькин болен. У него бред и расстройство воображения. Ему все это пригрезилось. Вот почитай, что пишет об этом доктор Компрессик. Незнайка принялся читать рассказ доктора Компрессика, который был напечатан в газете. Доктор Компрессик писал, что милиционер Свистулькин еще не вполне здоров. Умственные его способности еще не вполне восстановились после сотрясения мозга, воображение тоже еще расстроено, в связи с чем больной бредит волшебником в желтых брюках, то есть воображает, будто видел его, в то время как он никогда его, конечно, не видел. Однако постепенно это у больного пройдет, а до тех пор ему придется находиться в больнице, так как подобные бредящие больные опасны для окружающих. Прочитав в газете, что Свистулькина еще не скоро выпустят из больницы, Незнайка немного успокоился, но боялся даже подняться со скамьи, так как ему казалось, что все смотрят на его желтые брюки. -- Вот чудной! -- сказала Ниточка. -- Будто ты один в желтых брюках. Посмотри вокруг! Незнайка огляделся по сторонам и увидел, что многие малыши ходили вокруг в желтых брюках. -- Помнишь, когда вы были у нас на фабрике, художница Пуговка создавала проект желтых брюк! -- сказала Ниточка. -- Теперь фабрика освоила эту модель и со вчерашнего дня желтые брюки поступают во все магазины. Теперь это самый модный цвет. Увидев, что никто не обращает внимания на его желтые брюки, Незнайка успокоился и перестал думать о милиционере Свистулькине. День он провел довольно весело и только вечером, когда лег спать, вдруг почувствовал какое-то беспокойство. Сначала он даже не понимал, что с ним творится. Ему казалось, будто он не то потерял что-то, не то обещал что-то кому-то дать, но не исполнил обещанного, не то ему обещали что-то дать, да так и не дали. "Шут его разберет, что такое со мной! -- недоумевал Незнайка. -- Все было так хорошо, и вот на тебе!" Он принялся вертеться на кровати с боку на бок, изо всех сил стараясь заснуть, и вдруг услыхал тоненький писк, будто комар пищал. Незнайка насторожился и постепенно в этом писке стал различать слова: "А ты про милиционера забы-ы-ыл? Забы-ы-ыл?" "Ишь ты! -- удивился Незнайка. -- Да это ведь совесть! Ха-ха! Давно, как говорится, не слышали!" Но совесть не обратила на его насмешки внимания и продолжала: "Ты вот спишь себе, а милиционера из-за тебя держат в больнице. Пойди лучше к Компрессику и скажи, что Свистулькин на самом деле видел у тебя волшебную палочку. Ведь Компрессик считает, что Свистулькин не в своем уме, поэтому и находит нужным его лечить". -- Вот наказание! -- проворчал сквозь зубы Незнайка. -- Как только мне надо спать, она просыпается и начинает зудеть. Ей, видите ли, ночью почему-то не спится. Однако совесть не умолкала и все настойчивее твердила свое: "Я ведь хочу, чтоб ты был лучше. Я не могу спать, когда вижу, что ты поступаешь скверно". "Ну ладно, ладно! -- с раздражением отвечал Незнайка. -- Завтра пойду и расскажу все. Пусть милиционер накажет меня. И волшебную палочку пусть заберет! Обойдусь и без палочки. Из-за нее одни неприятности только!" Не успел Незнайка это сказать, как совесть успокоилась, и он моментально уснул. На другой день Незнайка, конечно, никуда не пошел и никому ничего не сказал, а вечером, когда совесть снова принялась упрекать его, он сказал, что исполнит обещанное завтра. Таким образом, он нашел очень хороший способ ладить со своей совестью. С ней вовсе не нужно было спорить, а как только она начнет упрекать, надо было сказать: ладно, мол, сделаю завтра. Совесть моментально утихала, после чего можно было спокойно спать. Наши путешественники по-прежнему пропадали по целым дням в парке, а в Солнечном городе между тем происходили очень важные события, которые мало-помалу произвели значительные перемены в жизни городских жителей. Огромную роль в этих событиях сыграли трое бывших ослов, то есть уже известные всем Калигула, Брыкун и Пегасик. С тех пор как эта троица встретилась на Макаронной улице и Пегасик придумал протянуть поперек тротуара веревку, от которой так пострадал милиционер Свистулькин, они больше не расставались друг с другом. Втроем им было не так скучно, к тому же Брыкун и Калигула надеялись, что Пегасик придумает еще какое-нибудь интересное мероприятие. Пегасик сказал, что самое интересное дело, которое он знает, -- это обливать из шланга водой прохожих, но, со временем, он, возможно, изобретет и еще что-нибудь. На следующее утро, как только на улицах появились поливальщики цветов, Калигула, Брыкун и Пегасик отняли у одного из них шланг и принялись обливать прохожих. Пока прохожие сообразили, в чем дело, многие были облиты с головы до ног. Такую же шутку Калигула, Брыкун и Пегасик проделали с прохожими и на другой улице, потом на третьей. Все эти подвиги их не прошли незамеченными, и на следующий день в газете появилось новое сообщение. Вот что там было написано: "Нам уже приходилось сообщать в нашей газете, как двое неизвестных прохожих завладели шлангом для поливки цветов и поливали из него пешеходов на улице. За вчерашний день произошло еще несколько таких же нелепых случаев. Один из облитых с ног до головы пешеходов простудился и заболел. В настоящее время он находится в больнице, где, по всей вероятности, ему придется пролежать несколько дней. Необходимо отметить, что случаи обливания холодной водой прохожих являются дикими, несообразными выходками, которые уже давно не наблюдались в нашем городе. Последний раз такой случай произошел несколько десятков лет назад. В те далекие от нас времена еще существовали коротышки, которым доставляло удовольствие делать неудовольствие другим коротышкам. Так, например, некоторым из них нравилось, подкравшись к кому-нибудь сзади, неожиданно ударить кулаком по спине или вылить кружку холодной воды на голову. Многие из них любили играть в пятнашки. Сбивая прохожих с ног, они носились по улицам шибче ветра, почему и получили название ветрогонов. В результате проведенных воспитательных мероприятий ветрогоны перестали существовать в нашем городе уже много лет назад. Остается невыясненным, являются ли обливавшиеся водой коротышки ветрогонами, уцелевшими от прошлых времен, или это какие-нибудь новые, неизвестно откуда появившиеся ветрогоны. Надо надеяться, что в будущем все это выяснится". Кстати сказать, обливание водой из шланга было не единственным развлечением у наших ветрогонов. Увидев, что жители Солнечного города часто играли в прятки, они тоже стали играть в эту игру, но внесли в нее некоторые усовершенствования. Впоследствии эта усовершенствованная игра получила даже некоторое распространение среди простых коротышек и была названа ветрогонскими прятками. Каждый играющий в эту игру брал в руки кружку с водой. Тот, кто искал, должен был не только найти того, кто прятался, но и облить его из кружки водой, а тот, кто прятался, должен был облить того, кто искал. Точно так же появилась игра, которая была названа ветрогонскими пятнашками. При этой игре играющие гонялись друг за дружкой и обливались водой из кружек. Как только пятнашке удавалось облить кого-нибудь, он сейчас же переставал быть пятнашкой, а вместо него пятнашкой становился облитый, который, в свою очередь, старался облить остальных игроков. Кроме подвижных игр, Калигула, Брыкун и Пегасик очень быстро освоили и настольные игры, как, например, лото, домино, бильярд, шашки и даже шахматы. Однако и здесь играть просто, как все играли, им не понравилось, и Пегасик, который был самый изобретательный из них, предложил играть на щелчки. При этом методе проигравший партию в шахматы, шашки, домино или бильярд подставлял лоб, а выигравший давал ему один, два или какое-либо другое заранее обусловленное количество щелчков. Необходимо напомнить, что все эти дикие выходки происходили потому, что Калигула, Брыкун и Пегасик были необычные коротышки. В каждом из них осталось кое-что от животного состояния, в котором они пребывали прежде. Особенной грубостью отличался Брыкун. Он никогда никому не уступал дороги на улице -- наоборот, норовил толкнуть каждого встречного, наступал всем на ноги и плевался куда ни попадя. Вместо того чтоб смеяться потихоньку, он оглушительно ржал, так что прохожие шарахались от испуга в стороны и затыкали руками уши. Если ему что-нибудь было надо, он не просил, а просто брал или отнимал. Если же ему не давали, то он лягался ногами, а иногда даже пытался кусать. Он всех называл лопухами и другими обидными прозвищами, всем грозился оборвать уши, выдумал лазить в чужие квартиры, когда хозяева спали, и брать без спросу их вещи. Впрочем, Пегасик и Калигула были ничем не лучше. Им всем троим по-прежнему казалось странным, что они ходят не на четырех ногах, а на двух. Их все время одолевало желание опуститься на четвереньки и закричать по-ослиному, но какая-то внутренняя сила удерживала их от этого. В результате неудовлетворенного желания их начинала грызть тоска, белый свет становился не мил, и все время словно сосало под ложечкой, а от этого хотелось выкинуть какую-нибудь скверную шутку, чтобы и у других на душе сделалось так же нехорошо, как у них. Если бы Незнайка узнал об их мучениях, то поскорей превратил бы их обратно в ослов. Но он ничего об этом не знал. Жители Солнечного города часто видели всех троих друзей вместе. Каждому невольно бросалось в глаза имевшееся между ними сходство. И на самом деле, все трое были одеты как бы по одной моде: в яркие цветастые пиджаки с узенькими, короткими рукавами, из которых торчали увесистые кулаки, длинные и широкие брюки ядовитого зеленовато-желтого цвета, а на головах вместо шляп или кепок -- какие-то непривычные береты с яркими пятнами. Если присмотреться внимательней, то и в лицах можно было заметить сходство. Особенно обращало на себя внимание, что у каждого был коротенький, словно пуговка, нос и длинная верхняя губа, что придавало лицу какое-то недоумевающее, глуповатое выражение. Различие, как уже говорилось, было лишь в том, что у Пегасика веснушки сидели только на носу, у Брыкуна -- на носу и на щеках, а у Калигулы все лицо было усеяно веснушками, словно маком. Поскольку в Солнечном городе очень большое значение придавалось одежде и вообще модам, многие жители тут же обратили внимание на то, как были одеты Калигула, Брыкун и Пегасик. Некоторые сразу вообразили, что появилась новая мода, и бросились в магазины. Однако ни цветастых пиджаков с узенькими рукавами, ни пестрых беретов в магазинах не оказалось. Единственное, что можно было получить, -- это желтые брюки. Многие тут же нарядились в желтые брюки, но вскоре увидели, что эти брюки были не такие, как надо. Во-первых, они были недостаточно широкие; во-вторых, недостаточно длинные; в-третьих же, они были просто желтые, в то время как настоящие модные брюки были не чисто желтые, а с зеленоватым оттенком. Огромные количества желтых брюк, выпущенные одежной фабрикой, остались лежать в магазинах. Их никто не хотел брать. Иголочка готова была рвать на себе волосы от досады. А в это время из магазинов стали поступать на фабрику требования присылать широкие желто-зеленые брюки, пиджаки с узкими рукавами и пестрые береты. -- С ума можно сойти от таких требований! -- кипятилась Иголочка. -- Где это видано, чтоб брюки были широкие, а пиджаки с узкими рукавами! Нет, мы этого допустить не можем! Это безвкусно. -- Конечно! -- вторила ей Пуговка, которая была очень рассержена тем, что сделанные по ее проекту брюки не находили сбыта. -- Где это видано, чтоб брюки были желто-зеленые! Это не художественно! Не эстетично! -- Нет, нет! -- подхватила Иголочка. -- Наша фабрика таких брюк выпускать не будет. Пусть они там хоть совсем без брюк ходят, нам дела нет! Некоторые любители одеваться по моде, не дожидаясь, когда фабрики начнут выпускать нужные им фасоны одежды, стали сами шить себе из зеленовато-желтой материи брюки такой длины и ширины, как им хотелось. С модными пиджаками и беретами дело обстояло проще. Достаточно было взять в магазине любой пиджак, укоротить и обузить у него рукава, и пиджак сразу становился модным. Для изготовления беретов употреблялись обычные шляпы. Для этого у шляпы начисто обрезались поля, так что вместо шляпы получался как бы колпак. У этого колпака подвертывались внутрь края, наносились пятна какой-нибудь краской, а сверху пришивался из кусочка веревочки хвостик. Некоторые модники добились больших успехов в портняжном искусстве, а в одном доме даже появилось общество по изучению кройки и шитья. Нужно сказать, что подражание трем бывшим ослам не ограничивалось одной одеждой. Некоторые коротышки так усердствовали в соблюдении моды, что хотели во всем быть похожими на Калигулу, Брыкуна и Пегасика. Часто можно было видеть какого-нибудь коротышку, который часами торчал перед зеркалом и одной рукой нажимал на свой собственный нос, а другой оттягивал книзу верхнюю губу, добиваясь, чтобы нос стал как можно короче, а губа как можно длиннее. Были среди них и такие, которые, нарядившись в модные пиджаки и брюки, бесцельно шатались по улицам, никому не уступали дороги и поминутно плевались по сторонам. В газетах между тем иногда стали появляться сообщения о том, что где-нибудь кого-нибудь облили водой из шланга, где-нибудь кто-нибудь споткнулся о веревку и разбил себе лоб, где-нибудь в кого-нибудь бросили из окна каким-нибудь твердым предметом, и тому подобное. Честные коротышки, которых, конечно, было большинство в городе, возмущались всем этим, а один газетный читатель, по имени Букашкин, опубликовал даже большую статью в газете. В этой статье читатель Букашкин писал, что он возмущается той невозмутимостью, с которой все смотрят на творящиеся вокруг безобразия. Он утверждал, что во всех этих безобразиях виноваты неизвестно откуда взявшиеся ветрогоны, в существовании которых теперь уже можно не сомневаться. Букашкин писал, что, откуда бы ни взялись эти ветрогоны, с ними так или иначе надо бороться. Для того чтобы бороться с ветрогонами, Букашкин предлагал организовать общество наблюдения за порядком. Члены этого общества должны были ходить по улицам, задерживать провинившихся ветрогонов и подвергать их аресту: кого на сутки, кого на двое суток, а кого и больше, в зависимости от размера вины. В ответ на статью Букашкина в другой газете появилась статья читателя Таракашкина, который доказывал, что никакого общества наблюдения за порядком организовывать не надо, так как такое общество давным-давно организовано, и это не что иное, как всем известная милиция, которая, однако ж, забыла, что ей надо заниматься тем делом, для которого она была создана. По словам Таракашкина, в прежние времена в Солнечном городе никаких автомобилей не было, по улицам ходили одни пешеходы, и милиция наблюдала только за тем, чтобы они не баловались, не хулиганили, не дрались между собой, так как в те времена многие коротышки были еще очень задиристые. С годами характер коротышек заметно улучшился. Все сделались вежливые и воспитанные, стали вести себя вполне хорошо и культурно. В то же время на улицах начали появляться разные автомашины, мотоциклы, велосипеды. Милиционеры занялись регулировкой уличного движения и впоследствии даже забыли, что когда-то им приходилось наблюдать за поведением жителей и обуздывать не умеющих себя вести ветрогонов. В заключение Таракашкин писал, что милиция снова должна заняться своим прямым делом и начать борьбу с ветрогонами, не дожидаясь организации какого-то общества или сообщества. Вслед за этим в различных других газетах по этому вопросу появилась целая куча статей разных коротышек. Одни коротышки поддерживали мнение Букашкина, указывая, что у милиции теперь есть много забот по регулированию уличного движения, поэтому без организации общества наблюдения за порядком не удастся справиться с беспорядком; другие писали, наоборот, что никакое общество наблюдения за порядком не справится с беспорядком, так как ни у кого нет опыта в этом деле, и поэтому борьбой с ветрогонами должна заниматься милиция. Со статьями по этому вопросу выступили такие коротышки, как Гулькин, Мулькин, Промокашкин, Черепушкин, Кондрашкин, Чушкин, Тютелькин, Мурашкин, а также профессорша Мордочкина. Особенное внимание обратил на себя коротышка Кондрашкин, который писал статьи в излишне резкой форме, называл ветрогонов разными обидными именами, как, например, обломами, вертопрахами, пижонами, пустобрехами, хулиганами, вислюганами, питекантропами, печенегами и непарнокопытными животными, а милиционеров -- растяпами, ротозеями, недотепами, лопоухими губошлепами, рохлями, размазнями, самозабвенными свистунами. Такая резкость со стороны Кондрашкина объяснялась тем, что его самого облили перед этим на улице водой, а находившийся неподалеку милиционер даже не обратил на это внимания, так как смотрел в другую сторону. В то время как в газетах разгорался спор о том, надо или не надо милиции вести борьбу с ветрогонами, милиционеры сами начали эту борьбу. Дело в том, что как только на улице происходил какой-нибудь такой случай, так сейчас же вокруг собиралась толпа коротышек. Любопытных обычно было такое множество, что они занимали не только тротуары, но и всю мостовую. От этого движение автотранспорта останавливалось, и дежурному милиционеру хочешь не хочешь, а приходилось вмешиваться, чтоб устранить образовавшийся затор. Однажды произошел такой случай. По улице навстречу друг другу шли двое коротышек -- Супчик и Кренделек. Оба были одеты по самой последней моде, то есть в широкие желто-зеленые брюки и пиджаки с узкими рукавами. Они не хотели уступить друг другу дороги, в результате чего один наступил другому на ногу (кто кому, сейчас уже в точности неизвестно). Как только это случилось, они принялись обзывать друг друга разными словами. Моментально образовалась толпа. Движение транспорта остановилось, прибежал милиционер Сапожкин и стал просить всех разойтись, но никто не расходился. Супчик же между тем ударил кулаком Кренделька по затылку и подставил синяк под глазом. Тогда милиционер Сапожкин схватил за шиворот Супчика и потащил в отделение милиции. По дороге Супчик пытался вырваться и укусил милиционера за руку. Сапожкин очень рассердился и, когда пришел в милицию, достал из шкафа хранившуюся там с незапамятных времен толстую книгу, в которой были записаны все старинные законы, и вычитал в ней, что за каждый удар по затылку в старину полагались одни сутки ареста, за синяк под глазом -- трое суток и за укус руки -- тоже трое. Решив применить этот древний закон, Сапожкин сказал Супчику, что он арестован за все его преступления на семь суток, и отвел его в отдельную комнатку, которая имелась при каждом отделении милиции и называлась почему-то "холодильником". Происхождение этого названия было теперь уже никому не известно. Само название сохранилось, а вот отчего оно произошло -- это, как говорится, затерялось во мраке прошлого. В этой комнате на самом деле не было холодно, хотя, может быть, когда-то давно в ней поддерживалась прохладная температура. Единственное, чем теперь эта комната отличалась от остальных, было то, что она запиралась на ключ. Оставив Супчика в "холодильнике", милиционер Сапожкин принес ему из столовой ужин, а сам пошел домой и лег спать. И вот тут-то с ним случилась история, которая часто бывала с Незнайкой. Короче говоря, его начала донимать совесть. Ему стало казаться, что он не имеет права спокойно спать и вообще находиться на свободе, в то время как другой коротышка сидит взаперти и не может никуда выйти. Промучившись полночи, Сапожкин вернулся в милицию и выпустил из "холодильника" Супчика. Однако, когда он пришел домой, совесть снова принялась упрекать его. Она доказывала, что он поступил не по закону, отпустив на свободу ветрогона, которому полагалось сидеть взаперти семь суток. С тех пор такие случаи стали происходить и с другими милиционерами. Все они, по примеру милиционера Сапожкина, сначала сажали задержанных ветрогонов в "холодильник", но потом их начинали мучить угрызения совести. Не выдержав укоров совести, они отпускали узников на свободу, после чего их начинали терзать сомнения, правильно ли они поступили, нарушив закон. Совершив такой поступок, многие милиционеры теряли сон и аппетит и не находили себе места от беспокойства, а один милиционер, отпустив нарушителя на свободу, раскаивался до такой степени, что засадил сам себя под арест и успокоился лишь после того, как отсидел в "холодильнике" четверо суток. После случая с Супчиком милиционер Сапожкин обдумал все, что произошло с ним, и выступил по телевидению с докладом, в котором доказывал, что запирать ветрогонов в "холодильник" нехорошо. Вместо этого надо высмеивать их в газетах и журналах, рисовать на них карикатуры, сочинять разные стишки и рассказики об их проделках -- тогда они сразу исправятся и поумнеют. Это предложение всем очень понравилось. В газетах моментально появилось множество разных шаржей и карикатур. Ветрогонов рисовали в широчайших желто-зеленых штанах и в пиджаках с такими узенькими рукавами, каких и не бывает. Носики всем рисовали крошечные, верхнюю же губу вытягивали до такой степени, что было страшно смотреть. В каждой газете можно было встретить какой-нибудь занятный рассказец из ветрогонской жизни, и нужно сказать, что публика очень любила читать всю эту писанину; особенно же некоторым читателям нравились рассказы в картинках о проделках ветрогонов, так как это было для них очень смешно. Несмотря на насмешки, которым подвергались со всех сторон ветрогоны, количество их все же не уменьшалось. Основная беда была, конечно, не в том, что коротышки напяливали на себя нелепые желтозеленые брюки и пиджаки с идиотскими рукавами. Самое главное заключалось в том, что они перенимали манеры, замашки и повадки ветрогонов. Так, многие коротышки, которым раньше и в голову не приходило делать что-либо худое, теперь преспокойно плевали из окон пятого этажа кому-нибудь на голову, воображая, что это на самом деле очень остроумно. Некоторые брали в библиотеке книги, вырывали страницы и делали из них бумажных голубей. Их не заботило, что книгу после этого уже нельзя было читать. Появились также любители играть на щелчки. Нашлись даже такие "деятели", которые стали играть не только на щелчки, но и на затрещины, тумаки и подзатыльники, причем установили таксу, по которой одна затрещина равнялась двум подзатыльникам, пяти тумакам или десяти щелчкам. Каждый проигравший имел право получить от выигравшего вместо десятка щелчков одну затрещину, пять тумаков либо парочку подзатыльников. В общем, ветрогоны -- это, как уже говорилось, была такая публика, которая любила делать неудовольствия другим коротышкам. Некоторые ветрогоны скоро поняли, что, развлекаясь на улице, они не могут доставить неудовольствие сразу большому количеству жителей, поэтому их мечтой стало забраться в помещение, где было бы побольше коротышек, и устроить переполох. Этот замысел удалось выполнить нескольким ветрогонам, которые пробрались в концертный зал и при большом стечении публики принялись давать концерт на расстроенных и испорченных музыкальных инструментах. Это была такая дикая музыка, что никакое ухо не могло выдержать; но ветрогоны распустили слух, что это самая модная теперь музыка и называется она какофония. Эта какофония стала распространяться по городу, и скоро появилось еще несколько оркестров, которые играли на поломанных и расстроенных инструментах. Особенно модным в то время считался какофонический оркестр "Ветрофон". Он был небольшой и состоял всего из десяти коротышек. Один из этих коротышек играл на консервной банке, другой пел, третий пищал, четвертый визжал, пятый хрюкал, шестой мяукал, седьмой квакал; остальные издавали другие разные звуки и били в сковороды. Любители музыки приходили на концерты этих модных оркестров, слушали и с истерзанными до боли ушами возвращались домой, проклиная на чем свет стоит всякую какофонию, ветрофонию и свое собственное существование в придачу. Театр тоже не избежал новых влияний. Нужно отметить, что большое значение во всем этом деле имела мода. Как только один из самых видных театральных режиссеров нарядился в модный костюм с широченными желто-зелеными брюками и в пестрый беретик с кисточкой, он сейчас же сказал, что театр -- это не музей, он не должен отставать от жизни, и если в жизни теперь все делается не так, как надо, то и в театре следует делать все шиворот-навыворот. Если раньше зрители сидели в зале, а актеры играли на сцене, то теперь, наоборот, зрители должны сидеть на сцене, а актеры играть в зрительном зале. Этот режиссер, имя которого, кстати сказать, было Штучкин, так и сделал в своем театре. Поставил на сцене стулья и посадил на них зрителей, но поскольку все зрители не поместились на сцене, он остальную часть публики посадил в зрительном зале, а актеров заставил играть посреди публики. -- Это даже еще чуднее выйдет! -- радовался режиссер Штучкин. -- Раньше зрители сидели отдельно и актеры играли отдельно, а теперь актеры прямо среди зрителей будут. Конечно, никакой актер, находясь среди публики, не мог вертеться с такой скоростью, чтоб всем было видно его лицо. Получилось так, что одним было видно только лицо актера, а другим -- только затылок. С декорациями тоже получалась какая-то чепуха. Одни зрители видели актеров в декорации, другие не видели ни того, ни другого, так как декорации были повернуты к ним обратной стороной и заслоняли актеров. Чтобы никто не скучал при виде такого неинтересного зрелища, режиссер Штучкин велел нескольким актерам бегать во время представления по залу, обсыпать зрителей разноцветными опилками, бить их по головам хлопушками и надутыми воздухом пузырями. Публике не очень нравились все эти театральные штучки, но режиссер Штучкин сказал, что это как раз хорошо, потому что если раньше хорошим считался спектакль, который нравился зрителям, то теперь, когда все стало наоборот, хорошим надо считать тот спектакль, который не нравится никому. Такие рассуждения никого ни в чем не убедили, и публика часто уходила со спектакля задолго до его окончания. Это не очень расстроило режиссера Штучкина. Он сказал, что придумает какую-нибудь новую штучку и тогда все будут сидеть как пришитые. Он и на самом деле придумал намазать перед началом спектакля все скамейки смолой, чтобы зрители прилипли и не могли уйти. Это помогло, но только на один раз, потому что с тех пор в театр к Штучкину уже никто не ходил. Сначала Незнайка, Кнопочка и Пестренький не замечали перемен, которые произошли в Солнечном городе, так как в парке, где они пропадали по целым дням, некоторое время все еще оставалось по-прежнему. Однако вскоре ветрогоны появились и там. Они принялись бродить по аллеям парка, толкая посетителей, обзывая их какими-нибудь нехорошими именами, бросаясь комьями грязи и горланя нестройными голосами какие-то некрасивые песни. В Водяном городке они проткнули булавками все резиновые надувные лодки, в Шахматном городке поломали шахматные автоматы. Кнопочка, которая была очень чувствительна ко всякому невежеству, удивлялась, как она раньше не замечала, что в парке такая нехорошая публика. -- Лучше не будем сюда больше ходить, -- сказала она Незнайке и Пестренькому. -- Будем просто гулять по улицам, как раньше. Они стали просто гулять по улицам и только тут заметили, насколько изменилась жизнь в городе. Теперь уже редко можно было увидеть веселые, радостные лица. Все чувствовали себя как бы не в своей тарелке, ходили словно пришибленные и пугливо оглядывались по сторонам. Да и было чего пугаться, так как в любое время из-за угла мог выскочить какой-нибудь ветрогон и сбить пешехода с ног, выплеснуть ему кружку воды в лицо, или, осторожно подкравшись сзади, неожиданно крикнуть над ухом, или еще хуже, дать пинка или подзатыльника. Теперь уже в городе не было того веселого оживления, которое наблюдалось раньше. Пешеходов стало значительно меньше. Никто не останавливался, чтобы подышать свежим воздухом или поговорить с приятелем. Каждый старался проскочить незаметно по улице и поскорее шмыгнуть к себе домой. Многие перестали обедать в столовых, где их мог оскорбить любой затесавшийся туда ветрогон. Большинство предпочитали получать завтраки, обеды и ужины при помощи кухонных лифтов и принимать пищу в спокойной обстановке у себя дома. Многие даже перестали ходить в театры и на концерты, так как боялись попасть на какофоническую музыку или угодить на спектакль, где посетителей хлопали по головам пузырями или приклеивали к стульям смолой. Жить в Солнечном городе стало не так интересно, как раньше, и вскорости произошел случай, после которого наши путешественники решили вернуться обратно в Цветочный город. Однажды они гуляли на берегу реки, и Пестренький предложил покататься на надувной резиновой лодке. Отправившись на лодочную пристань, они выбрали лодку и заехали на ней чуть ли не на середину реки, а в это время к ним подплыл сзади какой-то ветрогон и проткнул лодку булавкой. Воздух из надувной лодки вышел, и наши путешественники стали тонуть. Их, конечно, успели спасти, но все трое промокли до нитки. Этим, однако, не кончились их злоключения. Вечером они, как обычно, пошли в театр. В этот день должен был состояться так называемый новомодный синтетический спектакль. Синтетическим спектакль назывался потому, что в нем соединялись все новейшие достижения концертного и театрального искусства. В то время как большой какофонический оркестр терзал своей музыкой уши слушателей, им еще, сверх того, показывали длинное представление с декорациями, на которых было нарисовано не поймешь что, с актерами, которые изображали не разберешь кого, с обсыпанием публики опилками и битьем по головам хлопушками и наполненными воздухом пузырями. Пока Незнайку, Кнопочку и Пестренького обсыпали опилками и били по головам пузырями, они молча терпели, так как знали, что в театре без этого нельзя. Однако в дальнейшем появились новые режиссерские штучки, к которым они еще не привыкли. Одна из этих штучек заключалась в том, что во время перерыва между действиями свет в зрительном зале не зажигали, как это делали обычно, а, наоборот, гасили его, в результате чего зрители принуждены были сидеть во время антракта в кромешной тьме. И вот, когда после первого действия свет в зале погас, кто-то собрал с полу целую горсть опилок и высыпал за шиворот Кнопочке. В это же время кто-то проделал точно такую же штуку с Незнайкой. Что же касается Пестренького, то ему кто-то вылил за шиворот стакан холодной воды. Кто это сделал, не было видно из-за темноты. Кнопочка, Незнайка и Пестренький очень обиделись на такое бесцеремонное обращение и решили уйти из театра, но, попытавшись встать, почувствовали, что прилипли к стульям. С трудом оторвавшись от стульев, они направились к выходу, и, когда выходили из театра, кто-то дернул Кнопочку за косу и вдобавок дал увесистого тумака по шее. Все это, как говорится, переполнило чашу терпения Кнопочки, и, когда друзья вернулись в гостиницу, она сказала: -- Пора нам ехать домой. Больше я не хочу оставаться в Солнечном городе! -- Я тоже не хочу жить в этом паршивеньком Солнечном городишке! -- подхватил Пестренький. -- Очень нужно, чтоб мне за шиворот лили холодную воду! -- Ну что ж, друзья, -- согласился Незнайка. -- Сегодня уже поздно, а завтра с утра мы можем отправляться в обратный путь. А сейчас мы пойдем с тобой, Пестренький, и разыщем наш автомобиль, который мы оставили в день приезда где-то посреди улицы. Незнайка и Пестренький пошли разыскивать автомобиль, а Кнопочка села за маленький столик в углу, зажгла электрическую лампочку и стала читать газету, которую не успела прочитать утром. В те дни многие газеты писали о том, что милиционеры не умеют как следует бороться с ветрогонами и проявляют по отношению к ним слишком много мягкости, а ветрогоны от этого чувствуют себя безнаказанными и безобразничают еще больше. Прочитав одну такую статью. Кнопочка решила отложить газету в сторону, но тут ей на глаза попалась статья, которая называлась: "Рассказ профессора Козявкина о том, как он узнал, кто такие ветрогоны, откуда они произошли и как с ними бороться". Вот что писал профессор Козявкин в своей статье: "Однажды, гуляя по зоопарку, я увидел очень странное явление природы. На моих глазах осел, который находился за решетчатой загородкой, неожиданно превратился в коротышку. Это удивительное явление так озадачило меня, что я на минуту остолбенел. Однако все, что произошло дальше, я прекрасно разглядел и запомнил. Так, например, я хорошо видел, что перед загородкой в это время стояли два малыша. Один был в желтых брюках, другой -- в пестренькой тюбетейке с узорами. Тот, который был в желтых брюках, держал в руках небольшую палочку. Этой палочкой он размахивал у осла перед носом, желая, должно быть, подразнить животное. В ответ на это осел, превратившись в коротышку, дал дразнившему такого щелчка, что бедняга отскочил в сторону. После этого бывший осел перелез через ограду и погнался за обоими малышами, которые бросились от него удирать. Я побежал за ними вдогонку, чтобы произвести научное наблюдение над превратившимся в коротышку ослом, но по дороге потерял очки, без которых почти ничего не видел. Пока я разыскивал очки, оба малыша и преследовавший их бывший осел успели скрыться, и мне больше не удалось их встретить. Однако я хорошо запомнил, что бывший осел был одет в широкие зеленовато-желтые брюки и пиджак с узенькими рукавами, а на голове у него был пестрый берет с кисточкой. Вернувшись домой, я начал обдумывать происшедший случай и пришел к выводу, что все это мне показалось. Но спустя несколько дней я начал встречать коротышек, которые были одеты точно так же, как виденный мною бывший осел. Эти коротышки вскорости получили название ветрогонов. Они хулиганили на улицах, обижали прохожих, совершали разные дикие выходки и вообще не умели себя вести по-коротышечьи. Поэтому я пришел к выводу, что все эти коротышки вовсе не коротышки, а бывшие ослы, то есть ослы, превратившиеся в коротышек. Я не торопился сообщить в газету о своем научном открытии, потому что не мог объяснить, почему в городе появилось такое большое количество ветрогонов. Если допустить, что каждый ветрогон -- это бывший осел, то останется непонятным, откуда у нас взялось столько ослов. Насколько мне было известно, ослы у нас имелись только в зоопарке. Обратившись к сотрудникам зоопарка, я узнал, что в зоопарке было всего три осла, да и те куда-то исчезли. Таинственное исчезновение трех ослов подтверждало мою научную догадку о том, что эти ослы превратились в ветрогонов, однако это не могло объяснить, откуда взялись все остальные ветрогоны. Несколько дней подряд я ломал голову и безуспешно пытался найти ответ на этот вопрос. В конце концов в этом деле помог мне случай. В доме, где я живу, по соседству с моей квартирой живет коротышка, по имени Чубчик. Этого Чубчика я хорошо знаю и даже лично знаком с ним. Он всегда был примерным малышом, никогда не шалил, никому не грубил и вообще ничего плохого не делал. Представьте себе мое удивление, когда я узнал, что Чубчик стал ветрогоном. Нарядившись в широкие желто-зеленые брюки и пиджак с узкими рукавами, он принялся хулиганить и безобразничать на улице, так что никому не давал прохода. Если бы я лично не знал Чубчика, то мог бы подумать, что ветрогоном может стать только такое животное, как осел, но теперь для меня стало ясно, что ветрогоном может сделаться и обычный, простой коротышка. Продолжая свои научные наблюдения, я убедился, что ветрогоны бывают двух сортов. Ветрогоны первого сорта, или дикие ветрогоны, -- это те, которые произошли от ослов. Ветрогоны второго сорта, или домашние ветрогоны, -- это те, которые произошли от простых коротышек. Дикие ветрогоны -- существа глупые от природы, на них не действуют никакие воспитательные мероприятия, поэтому, сколько их ни учи, они так ветрогонами и останутся. Домашние ветрогоны -- существа более осмысленные, но у них очень мягкий характер, поэтому они легко перенимают как плохое, так и хорошее. Поскольку на диких ветрогонов воспитательные меры не действуют, их необходимо превратить обратно в ослов; тогда домашние ветрогоны не будут иметь перед глазами плохих примеров и снова станут хорошими коротышками. И тогда в городе опять восстановится нормальная жизнь. Никто не станет ни бить нас, ни толкать, ни кусать, ни обливать водой и так далее. В театре перестанут выворачивать все шиворот-навыворот и мазать скамейки смолой. На концерты можно будет ходить, не опасаясь услышать вместо музыки поросячий визг, собачий вой и лягушиное кваканье. В общем, все станет хорошо. А сейчас не будем предаваться унынию и пожелаем, чтоб наша наука нашла поскорей способ превращать диких ветрогонов в ослов". Несмотря на то что профессор Козявкин призывал читателей не предаваться унынию, Кнопочка приуныла. Прочитав статью, она убедилась, что во всем виноват был Незнайка, который превратил ослов в коротышек. Конечно, Кнопочка и себя винила в том, что недоглядела за Незнайкой и позволила натворить ему столько бед. Тихая, скромная Кнопочка, которая не способна была обидеть даже муху, рассердилась так, что готова была поколотить Незнайку. -- Ну хорошо же! -- ворчала она, сжимая изо всех сил кулачки. -- Пусть он только вернется! Узнает он у меня, как превращать ослов в коротышек! Подумаешь, какой волшебник выискался! Незнайка и Пестренький, однако, не возвращались. Кнопочка начала беспокоиться и уже даже хотела идти разыскивать их, но в это время увидела в газете другую статью, которая ее очень заинтересовала. Забыв о Незнайке, Кнопочка начала читать: "Многие читатели уже знают о загадочном исчезновении малыша Листика. Несмотря на продолжительные поиски, он нигде обнаружен не был. Теперь, когда почти все перестали искать пропавшего и только малышка Буковка не теряет надежды найти его, в газету поступили сведения, которые могут пролить свет на это происшествие. Нам стало известно, что в тот день, когда Листик исчез, по Восточной улице проходил коротышка Штанишкин. Недалеко от угла Бисквитной улицы Штанишкин заметил валявшуюся посреди тротуара книгу. Подняв книгу, Штанишкин увидел, что это были "Удивительные приключения замечательного гусенка Яшки". На книге имелся штамп библиотеки. Это подсказало Штанишкину мысль, что кто-то взял книгу в библиотеке, понес домой и потерял по дороге. Прочитав на штампе адрес библиотеки, Штанишкин решил отнести книгу по адресу, но в этот день уже было поздно и библиотека оказалась закрытой. Тогда Штанишкин взял книгу к себе домой, с тем чтоб отнести ее на другой день. Дома он задумал почитать эту книгу; она ему понравилась, и он решил отдать ее в библиотеку после того, как прочитает всю до конца. Этот Штанишкин оказался не особенно усердным читателем, так как читал он каждый день понемножку, то есть по одной главе, в результате чего чтение у него растянулось на долгое время. Он уже начал забывать, что книга эта не его собственная, а библиотечная, но все-таки когда окончил чтение, то вспомнил, что книгу надо отдать. В конце концов Штанишкин явился в библиотеку и рассказал библиотекарше, что нашел книгу на улице. Библиотекарша посмотрела по списку и обнаружила, что книга "Удивительные приключения замечательного гусенка Яшки" была выдана малышу Листику и именно в тот самый день, когда он пропал. Таким образом, было установлено, что Листик взял книгу в библиотеке, после чего пошел по Восточной улице и потерял книгу недалеко от своего дома. Что случилось с ним дальше, до сих пор остается невыясненным. Может быть, с Листиком произошел такой же случай, как с милиционером Свистулькиным, и он проживает где-нибудь под чужим именем. Мы еще раз просим каждого, кто знает что-нибудь о местопребывании Листика, поскорей сообщить об этом в редакцию нашей газеты". Дочитав статью до конца, Кнопочка крепко задумалась и сказала сама себе: -- Что ж это творится такое? Значит, Незнайка солгал мне, что превратил Листика обратно в коротышку. Нечего сказать, хороши дела! В это время вернулись Незнайка и Пестренький. -- Все в порядке! -- закричал Незнайка, сияя от радости. -- Автомобиль наш нашелся. Мы поставили его на улице против гостиницы. Завтра можно будет ехать. -- Это куда ты собрался ехать? -- нахмурилась Кнопочка. -- Как -- куда? Домой, в Цветочный город. Мы ведь решили... -- "Решили"! -- передразнила его Кнопочка. -- Натворил тут дел всяких! Испортил всем жизнь, а сам удирать! Незнайка вытаращил на нее глаза: -- Каких это я дел натворил? Кому жизнь испортил? -- Будто не знаешь кому! А ветрогоны, от которых никому в городе нет покоя, -- это чья работа, по-твоему? -- Чья? -- с недоумением спросил Незнайка. -- Твоя! -- Моя?! -- От удивления Незнайка даже разинул рот. -- Ну и нечего тут рот разевать! -- сердито сказала Кнопочка. -- Почитай вот лучше газету. Незнайка схватил поскорей газету, сел за стол и принялся читать. Пестренький подошел сзади и стал заглядывать в газету через плечо Незнайки. -- Вот потеха! -- засмеялся он. -- Этот профессор Козявкин, конечно, нас видел возле ослиной загородки. Только он не догадался, что у Незнайки в руках была волшебная палочка, и подумал, что осел сам собой превратился в коротышку. -- Довольно тебе тут болтать! -- сердито ответил Незнайка. -- И без тебя все ясно. Прочитав до конца статью профессора Козявкина, Незнайка крякнул с досады и, виновато взглянув на Кнопочку, принялся чесать пятерней затылок. -- Вот чего, оказывается, натворил! -- смущенно пробормотал он. -- Это еще не все! -- снова нахмурилась Кнопочка. -- Ты еще про Листика почитай. -- Про какого Листика? -- Читай, читай! Будто не помнишь? Незнайка начал читать в газете про Листика, а Пестренький снова пристроился сзади и заглядывал через плечо. -- Значит, Незнайка вместо Листика превратил в коротышку настоящего осла, потом еще двух, а Листик так и остался ослом! -- сказал Пестренький, трясясь от смеха. -- Н-н-да-а! -- протянул Незнайка, прочитав статью. -- Ишь ты, какая штука вышла! Что же теперь делать? -- Что? -- сердито переспросила Кнопочка. -- Во-первых, надо Листика поскорей превратить в коротышку. Бедная Буковка небось извелась совсем. А во-вторых, всех трех ослов, которых ты превратил в коротышек по ошибке, надо превратить обратно в ослов. -- Правильно! -- подтвердил Незнайка. -- Завтра с утра пойдем в зоопарк и поищем там Листика. Раз его не оказалось среди тех трех ослов, значит, где-то должен быть еще осел. А вот как найти трех настоящих ослов, которых я превратил в коротышек? Это, пожалуй, трудней будет... -- Ничего! -- строго сказала Кнопочка. -- Будем ходить по городу, пока не найдем всех трех. -- Как это -- будем ходить по городу? -- удивился Пестренький. -- Мы ведь решили завтра уехать. -- Придется повременить с отъездом. -- Повременить? Эва! -- закричал Пестренький. -- Мне здесь будут за шиворот холодную воду лить, а я еще временить должен? -- Значит, по-твоему, лучше, если ветрогоны всех мучить будут, а Листик навсегда ослом останется? Ведь ему, кроме нас, никто не поможет. Ни у кого волшебной палочки нет, понимаешь? -- Ну ладно, -- махнул рукой Пестренький. -- Поступайте как знаете, только не воображайте, что от меня так просто отделаетесь! Вы меня привезли сюда, вы и обратно должны отвезти! -- Отвезем, можешь не беспокоиться, -- ответил Незнайка. -- Вот-вот! И высадите меня точно на том же месте, где взяли, иначе я не согласен! -- заявил Пестренький и пошел спать. В эту ночь Незнайка долго не мог заснуть. Его снова начала донимать совесть. "Я же не виноват, что так вышло, -- оправдывался Незнайка, вертясь на постели с боку на бок. -- Я не знал, что все так плохо получится". "А почему не знал? Ты должен был знать. Почему я все знаю?" -- твердила совесть. "Ну, то -- ты, а то -- я. Будто не знаешь, что я -- незнайка!" "Не хитри, не хитри! -- с насмешкой сказала совесть. -- Ты все понимаешь прекрасно, только прикидываешься дурачком -- Незнайкой". "И вовсе я не прикидываюсь! Зачем мне прикидываться?" "Сам знаешь зачем. Ведь с глупого и спросу меньше. Вот ты и прикинулся дурачком, чтоб тебе все с рук сходило. Но меня, братец, не проведешь! Я-то хорошо знаю, что ты не такой уж дурачок!" "Нет, я дурачок!" -- упрямо твердил Незнайка. "Неправда! Ты и сам не считаешь себя глупым. На самом деле ты гораздо умней, чем кажешься. Я тебя давно раскусила, поэтому и не старайся меня обмануть -- все равно не поверю". "Ну ладно! -- нетерпеливо ответил Незнайка. -- Дай мне поспать. Завтра я все исправлю". "Исправь, голубчик, пожалуйста! -- сказала уже более ласковым голосом совесть. -- Сам видишь, как все нехорошо вышло. Из-за тебя столько коротышек напрасно мучится... В городе так плохо стало... А ведь как хорошо было, пока ты не появился тут со своей волшебной палочкой!" "Ну ладно, ладно! Сказал: исправлю -- значит, исправлю. Скоро все опять хорошо будет". Совесть убедилась, что проняла Незнайку как следует, и умолкла. На следующее утро Кнопочка проснулась раньше всех и сейчас же разбудила Незнайку и Пестренького: -- Вставайте скорее, уже в зоопарк пора! Незнайка быстро оделся и пошел умыться, а Пестренький одевался не спеша, стараясь провести время, чтобы как-нибудь обойтись без умывания. Однако Кнопочка разгадала его маневры и заставила пойти умываться. Наконец все были готовы и уже хотели выйти из дому, но тут кто-то постучал в дверь, и в комнату вошел Кубик. На нем была какая-то смешная шапочка из голубой пластмассы с двумя длинными рожками, между которыми была натянута спиральная проволока; на ушах были радионаушники, а на груди висела плоская металлическая коробочка с торчащим рупором. Еще одна такая же коробочка находилась у него на спине. Незнайка, Кнопочка и Пестренький очень обрадовались приходу Кубика и стали спрашивать, почему он так долго не приходил к ним. Кубик рассказал, что однажды он шел по улице и его кто-то облил холодной водой, отчего он простудился и заболел. Все это время ему пришлось пролежать в постели, но теперь он уже вполне здоров и может ходить. -- А что это у вас за шапочка с рожками и коробочки? -- спросил Незнайка. -- Это новое изобретение -- так называемый новейший усовершенствованный пешеходный радиолокатор, сокращенно -- НУПРЛ. Теперь каждый должен иметь этот НУПРЛ для защиты от ветрогонов. -- Как же он действует? -- заинтересовался Незнайка. -- Очень просто, -- ответил Кубик. -- Здесь впереди на коробочке имеется, как вы видите, радиорупор. Из этого рупора при ходьбе все время излучаются радиоволны. Если впереди попадется какое-нибудь препятствие в виде натянутой поперек тротуара веревки или проволоки, волны от этого препятствия отразятся и пойдут обратно. Здесь на шапочке между рожками натянута, как вы видите, спиральная антенна. Эта антенна улавливает отразившиеся от препятствия радиоволны, которые превращаются в электрические колебания, а электрические колебания попадают в наушники и, в свою очередь, превращаются в звуковые сигналы. Очень удобно, как видите... Как только впереди появится препятствие, вы в ту же секунду услышите сигнал об опасности. Особенно этот локатор полезен вечером или ночью, когда вы можете не разглядеть протянутую поперек тротуара веревку или другое какое-нибудь препятствие. -- А на спине для чего рупор? -- спросил Незнайка. -- А как же? Это же самое важное! -- воскликнул Кубик. -- Этот рупор посылает радиосигналы назад. Как только позади появится ветрогон, чтобы дать вам щелчка или подзатыльника или облить вас водой, вы сейчас же услышите сигнал. Вот попробуйте. Кубик снял с себя шапочку, наушники и обе коробочки и надел все это устройство на Незнайку. Став в стороне, он протянул к переднему рупору руку и сказал: -- Представьте себе, что впереди появилось препятствие. Что вы слышите? -- Я слышу, как будто что-то пищит, -- ответил Незнайка. -- Совершенно верно. Вы слышите частые высокие звуковые сигналы: би-би-би! А теперь я буду подкрадываться к вам незаметно сзади... Что вы слышите? -- Ага! -- закричал Незнайка. -- Снова пищит, но как будто немного потолще: бу-бу-бу! -- Правильно! На этот раз вы слышите низкие звуковые сигналы. Это делается для того, чтоб вы знали: впереди опасность или позади. Если услышите "би-би-би", то, значит, надо внимательней смотреть вперед, а если "бу-бу-бу", то надо поскорей обернуться назад. Кнопочка тоже заинтересовалась этим прибором, и аппарат от Незнайки перешел к ней, а от нее -- к Пестренькому, который долго и сосредоточенно слушал сигналы, после чего сказал: -- Ну что ж, в том, что он пищит, ничего удивительного нет. Пищать -- это и я умею. Удивительно только, откуда он знает, когда надо пищать "би-би-би", а когда -- "бу-бу-бу"? -- Ну, это понятно, -- ответил Кубик и принялся рассказывать все сначала. В это время снова послышался стук. Дверь отворилась, и в комнату протиснулись два каких-то толстеньких существа. На обоих были какието пухлые бочкообразные пальто с неуклюже торчащими в стороны рукавами, а на головах круглые зеленые шапки вроде водолазных шлемов. Приглядевшись, Незнайка узнал в этих странных фигурах Ниточку и Карасика. -- Да ведь это Ниточка и Карасик! -- закричал он, обрадовавшись. -- Во что это вы нарядились? -- Это новые прорезиненные, если можно так выразиться, надувные пальто и резиновые надувные шляпы, которые выпускает наша фабрика. Вот попробуйте ударьте меня палкой, извините за выражение, по голове, -- сказал Карасик, протягивая Незнайке палку, которую держал в руке. -- Для чего же мне бить вас по голове палкой? -- удивился Незнайка. -- Бейте, бейте, не бойтесь! Незнайка в недоумении пожал плечами, взял палку и потихоньку ударил по голове Карасика. -- Да вы бейте крепче! Изо всех сил бейте, с размаху, если можно так выразиться! -- закричал Карасик. Незнайка размахнулся и ударил покрепче. Палка отскочила от головы, как от хорошо надутой автомобильной шины. -- Вот видите, а мне не больно ничуточки! -- закричал, хохоча во все горло, Карасик. -- Теперь по спине бейте. Незнайка ударил его палкой по спине. -- Видите -- совсем не больно! -- кричал, торжествуя, Карасик. -- Я, если хотите, могу даже упасть и не ударюсь. Карасик с размаху бросился на пол и тут же вскочил на ноги, как резиновый мячик. -- Для чего же все это? -- с недоумением спросил Незнайка. -- Будто не догадываетесь? Для защиты от ветрогонов, -- ответил Карасик. -- Пусть теперь какой-нибудь ветрогон попробует дать мне пинка или подзатыльника, пусть даже водой обольет -- мне ничего не страшно! -- Но ведь это очень некрасиво -- в такой одежде ходить, -- сказала Кнопочка. -- Некрасиво, потому что не модно, -- ответил Карасик. -- Вот когда станет модно, извините за выражение, то все будут говорить, что красиво. У нас уже во многих магазинах есть эти пальто и шляпы. -- В магазинах они, может быть, и есть, но на улице я еще никого не видела в таком нелепом наряде, -- сказала Кнопочка. -- Ничего, скоро увидите, -- ответила Ниточка. -- Иголочка нарочно велела нам нарядиться в эти пальто и шляпы и ходить по улицам. Сегодня мы походим, а завтра все побегут в магазины, чтобы одеться так же. Мы всегда прибегаем к такой уловке, когда выпускаем новый фасон одежды. Ниточка и Карасик отправились ходить по улицам, а Кубик сказал: -- Вот до чего довели ветрогоны! По-моему, все же лучше ходить с локатором, чем в этих пухлых пальто. Гораздо изящнее. Тут снова раздался стук в дверь, и в комнату вскочил инженер Клепка. Все так и ахнули, увидев его. Голова у него была забинтована. На обоих локтях и на коленках тоже были наложены белые повязки. На шее и подбородке были наклейки из пластыря. -- Что с вами? -- испуганно спросила Кнопочка. -- Вы попали в автомобильную катастрофу? -- Да... то есть нет... Или, верней сказать, да, -- ответил Клепка, подпрыгивая от нетерпения на месте. -- Какой-то, понимаете ли, ветрогон отвинтил ночью у моей машины один пружинистый сапог. Утром я не заметил этого, сел и поехал. И вот, когда автомобиль развил огромную скорость, мне понадобилось совершить прыжок. Если бы все четыре пружинистых сапога были на месте, то ничего страшного не случилось бы, но, так как с одного бока сапога недоставало, толчок с этой стороны получился слабее, машина перевернулась в воздухе, я вылетел из нее и шлепнулся о мостовую. Ужас что было! Вот посмотрите: лбом треснулся, подбородком, коленками и локтями... -- Чего только эти ветрогоны не делают! -- сочувственно сказал Кубик. -- Меня водой облили, у него сапог отвинтили! -- Просто нет от них никакого спасения! -- подхватил Клепка. -- Раньше спокойно можно было оставить автомобиль на улице, а теперь, того и гляди, отвинтят что-нибудь, а то и вовсе угонят машину. -- Это как -- угонят? -- не понял Незнайка. -- Ну, уедут на вашей машине -- и все. Просто зверство какое-то! Не понимаю, куда смотрит милиция! Я бы этих ветрогонов всех под арест! Как только попался какой-нибудь в желтых брюках, так сейчас -- в "холодильник", и пусть сидит себе, пока не исправится! -- Так нельзя, -- возразил Кубик. -- Вот Незнайка у нас тоже в желтых брюках. За что же его под арест? -- Ну, у Незнайки брюки нормальные, -- ответил Клепка. -- А у ветрогонов широкие и не желтые, а зеленоватые. -- Чепуха это! -- махнул рукой Кубик. -- Любой коротышка может надеть желтые или зеленые брюки. От этого никто ветрогоном не сделается. Если хочешь знать, то теперь ветрогона и не отличишь от хорошего коротышки. Ветрогон оденется, как все, и в то же время потихоньку набезобразит, так что никто и не заметит; а если не набезобразит, то соврет или обманет, наобещает с три короба и ничего не исполнит. Я вот обещал, например, Незнайке, Кнопочке и Пестренькому показать дома архитектора Арбузика и до сих пор не показал -- значит, и я ветрогон, хотя и не в желтых брюках? Кубик и Клепка принялись спорить, кого можно считать ветрогоном, кого нельзя, а Незнайка сказал: -- Не надо спорить, друзья. Скоро все равно никаких ветрогонов не будет. -- Это как то есть не будет? -- удивился Клепка. -- Очень просто. Скоро все будет по-прежнему, вот увидите! -- Э! -- пренебрежительно махнул рукой Клепка. -- Вы, видно, в газете статью профессора Козявкина прочитали. Это чепуха! Никогда не поверю, чтоб ослы могли в коротышек превращаться. До этого еще не дошла наука... Кстати, хорошо, что напомнили о науке. Сейчас мы с вами поедем в Научный городок, я познакомлю вас с двумя учеными малышками -- Фуксией и Селедочкой. Фуксия -- это наша знаменитая профессорша космографии. Она изобрела Зимнее солнце. Мы сделаем, понимаете, еще одно солнце и будем запускать на зиму в небо, чтоб зимой было так же тепло, как и летом. -- А какое оно, это солнце? -- заинтересовался Незнайка. -- Вот она вам обо всем и расскажет. А Селедочка изобрела ракету, в которой собирается полететь на Луну. Ее уже начали строить, эту ракету, вы увидите! Если вы понравитесь Селедочке, она вас с собой на Луну возьмет. -- Этого еще недоставало! -- возмутился Кубик. -- Они с тобой никуда сегодня не поедут! Сегодня они поедут со мной на улицу Творчества. Я давно обещал им показать дома Арбузика. -- Очень им нужен твой Арбузик! Они наукой интересуются, а не Арбузиком. -- Напрасно вы спорите, -- сказала Кнопочка. -- Мы не можем поехать ни с тем, ни с другим, потому что нам в зоопарк надо. -- Вот и чудесно! -- ответил Кубик. -- Сначала посмотрите дома, а потом в зоопарк -- это ведь рядом... Ну, пожалуйста! -- взмолился он. -- Вы ведь обещали мне! -- Что ж делать? Это правда, мы обещали, -- сказала Кнопочка. -- Ну, поедем, если это на самом деле рядом. -- Рядом, рядом, можете не сомневаться! -- заговорил, вскакивая со стула, Клепка. -- Поедем все вместе, я отвезу вас на своей машине. Через две или три минуты все уже были на улице. Пестренький увидел машину Клепки, покосился на ее хозяина, перевязанного бинтами, и сказал: -- Не стоит на этой машине ехать. Она все время прыгает, как блоха, -- того и гляди, перевернется, а мне бы не хотелось ходить забинтованным с ног до головы, словно шелковичный червяк. -- Успокойтесь, -- ответил Клепка. -- Моя машина больше прыгать не может. Поскольку один сапог у меня стащили, пришлось и остальные три сапога отвинтить. Пестренький успокоился, но все же ради предосторожности сел позади, рядом с Незнайкой и Кнопочкой, а Кубик сел впереди, рядом с Клепкой. По своему обыкновению, Клепка включил сразу четвертую скорость, и машина помчалась так быстро, что у всех захватило дух. У Кубика замелькало в глазах, и он долгое время не мог разглядеть, что они едут совсем не в ту сторону, куда надо было. Постепенно он, однако, пришел в себя и, оглядевшись по сторонам, сказал: -- Слушай, Клепка, куда же мы едем? -- Как -- куда? Куда надо, туда и едем. -- А куда нам, по-твоему, надо? -- В Научный городок. -- Что? -- закричал Кубик. -- Это безобразие! Мы ведь договорились на улицу Творчества. Поворачивай сейчас же обратно! -- Зачем обратно, если мы сейчас уже скоро доедем? -- А я говорю -- обратно! Кубик вцепился в рулевое колесо и стал поворачивать автомобиль, но Клепка не давал ему повернуть. Автомобиль начал описывать по мостовой зигзаги, вылетел на тротуар и, наверно, врезался бы в газетный киоск, если бы Клепка не успел включить вовремя тормоз. Автомобиль остановился так резко, что все чуть не разбили себе носы. Некоторое время Кубик и Клепка ошалело смотрели друг на друга. Наконец Кубик выпустил из рук рулевое колесо и сказал: -- Прости меня, Клепка! Я не должен был хвататься за руль. Мы ведь могли разбиться. -- Нет, это я должен просить прощения, -- ответил Клепка. -- И вы меня, братцы, простите! Я ведь обманным путем хотел завезти вас не туда, куда надо. Мне очень хотелось показать вам Научный городок. -- Ну ничего, -- ответил Незнайка. -- Не будем друг на друга сердиться и поедем потихоньку обратно. Клепка снова включил мотор, повернул машину и потихоньку поехал обратно. От стыда он низко опустил голову и так громко вздыхал, что Незнайке стало жалко его. Чтоб отвлечь Клепку от мрачных мыслей, Незнайка спросил: -- Интересно, на чем работает двигатель этой машины -- на газированной воде или, может быть, на атомной энергии? -- Двигатель работает не на газированной воде и не на атомной энергии, а на биопластмассе, -- ответил Клепка. -- Что это еще за биопластмасса такая? -- спросил Незнайка. -- Биопластмасса -- это как бы живая пластмасса. На самом-то деле она, конечно, не живая, но если сделать из нее стержень и пропускать через него электричество, то стержень начнет как бы дергаться, сокращаться, то есть становиться короче, как мускул. Если вам интересно, я могу показать. -- Д-да, -- ответил Незнайка. -- Очень интересно! Клепка остановил машину, взял гаечный ключ и отвинтил несколько болтов, после чего они с Кубиком ухватились за кузов один впереди, другой сзади -- и сняли его с колес. Внизу стали видны металлическая рама и рычаг, приводивший во вращение колеса. -- Смотрите, -- сказал Клепка. -- Здесь к рычагу присоединен стержень из биопластмассы. При включении тока стержень сокращается и тянет рычаг к себе, благодаря чему колеса совершают пол-оборота, но, как только ток выключается, стержень опять удлиняется и толкает рычаг, который заставляет колеса совершить вторую половину оборота. Так и происходит вращение. Надо только, чтобы ток все время прерывался, но стержень, сокращаясь, сам каждый раз включает и выключает ток. Вокруг разобранной автомашины моментально собралась толпа коротышек. Каждому было интересно взглянуть на устройство механизма. -- А откуда берется ток? -- спросил Незнайка. -- Ток дает маленькая электрическая батарейка. Клепка подошел к кузову и показал маленькую батарейку от карманного фонаря. -- Неужели такая крошечная батарейка может двигать целый автомобиль? -- удивился Незнайка. -- Вы не поняли, -- начал объяснять Незнайке один из остановившихся коротышек. -- Ток от батарейки только возбуждает биопластмассу, то есть заставляет ее сокращаться. Поэтому машину приводит в движение не энергия батарейки, а энергия, накопленная в биопластмассе. Такие двигатели из биопластмассы приводят у нас на фабриках в движение станки и прочие механизмы, и тока от одной маленькой батарейки достаточно, чтоб работала вся фабрика. -- А откуда берется биопластмасса? -- спросила Кнопочка. -- Растет на болоте. В ней запасается солнечная энергия, как в деревьях и вообще во всех растениях. При пропускании через биопластмассу электрического тока накопившаяся в ней световая энергия превращается в механическую. -- Слушайте! -- сказал Пестренький, который до сих пор внимательно разглядывал устройство машины. -- Я вот все время смотрю и не вижу у этой машины двигателя. А разве может так быть, чтобы не было двигателя? -- Конечно, не может, -- ответил Клепка. -- Но вот этот стержень из биопластмассы и является у машины двигателем. -- Ну, раз так, то тут нечему удивляться, -- сказал Пестренький. -- Наоборот, было бы удивительно, если бы автомобиль ездил без двигателя. Все засмеялись. Толпа понемногу увеличивалась. Сзади все время подходили новые пешеходы. Кто-то из прохожих спросил: -- Что здесь случилось? -- Может быть, авария? -- сказал другой. Третий услышал слово "авария" и закричал: -- Братцы, авария! -- Гляди-ка, братцы, как машина расшиблась! -- закричал четвертый. -- Кузов на сторону своротило, одни колесья остались! -- А шофер, посмотрите, как искалечился! Весь в бинтах! -- сказал кто-то, показывая пальцем на обвязанного бинтами Клепку. Как только разнеслась весть об аварии, толпа начала расти вдвое быстрей. Клепка увидел, что дело принимает нежелательный оборот, и решил поскорей уехать. С помощью Кубика он установил кузов на место. Все залезли в машину. Клепка нажал педаль прерывателя, но машина почему-то не двинулась. -- Что за история! -- проворчал Клепка, вертясь на месте и дергая за рычаги. -- Тока почему-то нет... Ах, чтоб тебя! Батарейка исчезла! Должно быть, отвинтил кто-нибудь... -- А может, она на землю упала? -- сказал Кубик. Все вылезли из машины и стали искать вокруг батарейку. -- Только что ведь тут была! -- горячился Клепка. -- Помните, я показывал. Толпа между тем запрудила всю улицу. Движение транспорта остановилось. Сквозь толпу коротышек к машине пробился милиционер на гусеничном мотоцикле. -- Что случилось? -- закричал он сердито. -- Почему толпу собираете? -- А ее никто и не собирает! -- огрызнулся Клепка. -- Почему не проезжаете? -- Вот сядьте за руль да попробуйте проехать, когда батарейки нет! -- с насмешкой ответил Клепка и, повернувшись к толпе, закричал: -- Братцы, может, кто-нибудь по ошибке отвинтил батарейку и сунул в карман? В толпе раздался смех. Милиционер неодобрительно покачал головой и сказал Клепке: -- Вам, дорогой, судя по вашему виду, следовало бы находиться в больнице, а вы на свободе разгуливаете. На что Клепка ответил: -- Поговори у меня еще тут! -- Ладно, -- сказал милиционер. -- Садитесь в машину, я вас в милицию отвезу -- там разберем, что к чему, а здесь не нужно собирать толпу. Кубик подошел к Незнайке и сказал: -- Вы поезжайте в зоопарк на автобусе или на такси, а я с Клепкой поеду в милицию и все объясню. Боюсь, как бы Клепка без меня там не наговорил чего-нибудь лишнего. Он не любит почему-то милиционеров. Клепка и Кубик уселись обратно в машину. Милиционер поставил гусеничный мотоцикл впереди и, зацепив машину крючком, потащил ее на буксире в милицию. Когда Незнайка и его спутники прибыли в зоопарк, день уже был в полном разгаре. Все утро у них ушло на разговоры и на поездку с Клепкой, после чего они сильно проголодались и пошли обедать в столовую. Свои поиски в зоопарке друзья решили начать с того места, где обнаружили в первый раз трех ослов. Однако на этот раз они никого не увидели за оградой. Дверь сарайчика была открыта настежь. На всякий случай Незнайка перелез через загородку и, пробравшись к сараю, заглянул внутрь. В сарае было пусто. Набравшись терпения, путешественники принялись бродить по зоопарку, заглядывая во все уголки. На глаза им попадались самые различные животные, но осла так и не удалось встретить. Обойдя все вокруг, наши друзья вернулись к тому же месту, откуда начали свои поиски, и увидели за оградой малышку в беленьком фартуке, которая выметала из сарая метелкой мусор. -- Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где здесь осел? -- обратился Незнайка к уборщице. Малышка перестала мести и, опершись на метелку, спросила: -- Какой осел? -- Ну, такой, обыкновенный, с копытцами... -- Ах, такой! А зачем вам осел понадобился? Осел -- он и есть осел. Чего в нем интересного? ~ Ну, нам хотелось на него посмотреть. Весь зоопарк обошли, а осла не видали. -- Гм! -- сказала уборщица. -- Были у нас тут три осла, да все трое куда-то делись. Тут болтают разную чепуху вообще, да вы не верьте! Будто колдовство, что ли, какое... Чушь это! Никакого колдовства нету! Просто их увели эти самые... стрекулисты... то есть... тьфу!.. ветрогоны, а не стрекулисты. Никакого спасения от этих ветрогонов нет! Теперь в городе такое шалопайство пошло, что и-и! Слона из клетки утащат -- и то не заметишь! -- Ну, слона-то, я думаю, небось не утащат, -- сказал Незнайка. -- Почему не утащат! Утащат! -- махнула рукой уборщица. -- Нам и то велели присматривать тут покрепче. Мало ли что... Здесь и звери хищные, и ядовитые гады. Они тебя и разорвут и ужалят. А что, если какой-нибудь ветрогон змею выпустит? Вокруг-то ведь город! То-то! -- А где тот осел, которого на улице нашли? -- спросил Незнайка. -- Когда-то в газетах писали, что на улице нашли беспризорного осла и отвели в зоопарк. ~ Ах, этот-то! -- заулыбалась уборщица. -- Этого осла здесь и не было. Ошибка вышла. Его не в зоопарк сдали, а в цирк. В газете-то по ошибке напечатали, что в зоопарк, а мы его тут отродясь не видывали. -- Значит, в цирке есть этот осел? -- с надеждой спросила Кнопочка. -- Есть, есть, а то как же! Я сама его третьего дня видела, когда в цирке была. Шустренький такой ослик, право слово, только что не ученый! Он у них там тележку возит, да еще клоуны на нем верхом ездят. Ну ничего, со временем и его каким-нибудь штукам обучат. Путешественники попрощались с уборщицей и отошли в сторонку. -- Вот удача! -- зашептал, сияя от счастья, Незнайка. -- Значит, Лис- 176 тик находится в цирке. А мы его тут искали! Ну ничего. Сейчас пойдем в цирк, а завтра начнем разыскивать этих трех ослов-ветрогонов. Я их сразу узнаю, как только встречу. У них у всех такие маленькие веснушчатые носы. Незнайка и его спутники направились к выходу. Проходя мимо обезьяньих клеток, они остановились, чтобы взглянуть на обезьян. Одна обезьяна была очень забавна, и Незнайке пришло в голову ее подразнить. Он взял волшебную палочку и, просунув ее сквозь прутья клетки, старался ткнуть обезьяну в морду. Обезьяна сердито нахмурилась, потом как схватит палочку и вырвала у Незнайки из рук! Незнайка оторопел. -- Смотрите, что она сделала... -- пролепетал он упавшим голосом. -- Что это? Ты отдал обезьяне палочку? -- закричала Кнопочка. -- Я не давал, а она взяла, -- развел Незнайка руками. -- Если бы ты не тыкал ей палочкой в морду, она бы и не взяла! -- Ничего! Сейчас отниму. Незнайка просунул сквозь прутья руку, стараясь отнять у обезьяны волшебную палочку, но обезьяна отодвинулась от решетки подальше, и он никак не мог до нее дотянуться. -- Ишь ты, ведьма! -- проворчал Незнайка. -- Отдай сюда палочку, тебе говорят! Но обезьяна и не думала выполнять приказание Незнайки. Вместо этого она принялась прыгать по всей клетке, ни на минуту не выпуская палочку из рук. Потом она вскочила на висевшие посреди клетки качели и принялась раскачиваться, все время поглядывая искоса на Незнайку, словно издевалась над ним. -- Ехидная тварь! Отдай палочку! -- ругался Незнайка. -- Ну ничего, ей все равно надоест с палочкой носиться, и она ее бросит. День между тем кончился. Послышались свистки сторожей, предупреждавшие посетителей, что зоопарк скоро закроется. Публика потянулась к выходу. Скоро вокруг было пусто, и только Незнайка, Кнопочка и Пестренький толклись возле обезьяньей клетки. Обезьяне наконец надоело таскать в руках палочку, и она ее бросила. Палочка осталась лежать на полу в самом дальнем углу клетки. -- Надо как-нибудь в клетку залезть, -- сказал Незнайка. О том, чтоб пролезть сквозь прутья, нечего было думать, но, присмотревшись, Незнайка заметил, что в клетке имелась решетчатая дверь, закрытая на засов. Оглядевшись по сторонам и заметив, что поблизости никого нет, Незнайка залез на барьер, которым была окружена клетка, вытащил закреплявший задвижку болт и принялся открывать засов. Это оказалось трудней, чем он полагал, так как засов ходил туго и никак не хотел двигаться. Незнайка вцепился в задвижку обеими руками и принялся дергать с такой силой, что затряслась клетка. Наконец засов начал поддаваться, но в это время из-за угла показался сторож с метлой и закричал: -- А ты что же это, сатана, делаешь, а? Обезьяну выпустить хочешь? Вот я тебе! Незнайка поспешил соскочить с барьера, но сторож успел схватить его за шиворот. -- Там моя палочка! -- захныкал Незнайка, стараясь вырваться. Но сторож крепко держал его. -- Ты у меня узнаешь палочку! Вот сведу тебя в милицию -- там тебе покажут палочку! -- пригрозил он и потащил Незнайку к выходу. Кнопочка и Пестренький бежали впереди по дорожке и со страхом оглядывались на сторожа. -- Честное слово, там моя палочка! Обезьяна отняла у меня палочку, -- твердил Незнайка. -- А ты небось дразнил ее этой палочкой? Небось тыкал ей палочкой в морду, а? Сторож наконец вышел с Незнайкой на улицу и принялся озираться по сторонам -- должно быть, искал милиционера. -- Я больше не буду! Честное слово, не буду! -- взмолился Незнайка. -- А, то-то! -- воскликнул сторож, отпуская Незнайку. -- Ну иди и больше не ветрогонствуй здесь. В другой раз не отделаешься так просто! Сказав это, сторож отпустил Незнайку, после чего закрыл на замок ворота и ушел. Кнопочка и Пестренький подошли к Незнайке. -- Почему же ты не сказал сторожу, что эта палочка не простая, а волшебная? Наверно, он думает, что это какая-нибудь обыкновенная палка, -- сказал Пестренький. -- А ты понимаешь, что говоришь? -- сердито ответил Незнайка. -- Если сторож узнает, что это волшебная палочка, он заберет ее. Станет он отдавать нам волшебную палочку! А вы вот скажите-ка лучше, зачем оба из зоопарка вылезли? Вам надо было остаться там и постараться достать волшебную палочку из клетки. Теперь вот ворота закрыты... Как пролезешь туда? -- Недоставало, чтоб я еще за палочкой в клетку лазила! -- надув обиженно губки, ответила Кнопочка. -- Ну, если не ты, так Пестренький мог полезть. -- Нет, я тоже не хочу в клетку, -- ответил Пестренький. -- Да и зачем нам палочка? Здесь и без волшебной палочки есть все, чего пожелаешь. Есть хочешь -- пожалуйста. В кино или театр -- пожалуйста. На автомобиле кататься -- катайся хоть весь день, пока голова не закружится. Даже прыгать и летать на автомобиле можно без всякого волшебства. -- Эх ты, дурень! -- с раздражением ответил Незнайка. -- Да разве волшебная палочка нужна нам, чтоб на автомобиле кататься? Нам нужно Листика выручить из беды и от ветрогонов освободить город. Неужели все должны из-за этих ветрогонов мучиться? -- А, ну тогда это конечно, -- согласился Пестренький. -- Теперь у нас будет такой план, -- сказал Незнайка. -- Подождем, когда стемнеет, а тогда полезем через забор. В темноте можно будет забраться в клетку, никто и не увидит. -- Ну, с меня хватит! -- сказала Кнопочка. -- Я уезжаю в гостиницу. -- Отступаешь перед трудностями, значит? -- спросил Незнайка. -- Да, отступаю. Я не могу по заборам лазить, -- решительно ответила Кнопочка. -- Значит, по-твоему, Листик может ослом оставаться, а я ничего делать не должен? -- Я чувствую, что ты тут еще наделаешь такого, что и не расхлебаешь. Было бы лучше, если бы ты совсем ничего не делал. С этими словами Кнопочка повернулась и пошла к автобусной остановке. -- Пусть она идет. Пестренький, а ты останься, -- сказал Незнайка. -- Ты мне можешь понадобиться. Здесь забор очень высокий, ты меня подсаживать будешь. Пойдем дальше -- может быть, там перелезть легче. Они пошли вдоль забора и, дойдя до угла, свернули в переулок. Здесь действительно забор был немного пониже. -- Подождем, когда стемнеет, -- сказал Незнайка. Они остановились под забором и стали ждать. Небо постепенно потемнело. На нем стали видны звезды. Над крышами домов поднялась оранжевая, как большой апельсин, луна. -- Теперь пора, -- сказал, озираясь по сторонам, Незнайка. -- Подсаживай меня! Пестренький стал подталкивать его снизу. Незнайка вскарабкался на забор и уселся на нем верхом. -- Теперь ты лезь, -- прошептал он, протягивая Пестренькому руку. -- Может быть, я лучше подожду тебя здесь? -- сказал Пестренький. -- Нет, ты мне там понадобишься. Будешь караулить возле клетки, чтоб не подошел сторож. Пестренький вскарабкался с помощью Незнайки на забор, после чего они оба соскочили с другой стороны и угодили прямо на дно сухой канавы. -- Послушай, я в какую-то яму скатился! -- захныкал Пестренький. -- Ч-ш-ш! -- зашипел на него Незнайка. -- Сиди тихо! Некоторое время они сидели затаив дыхание и напряженно прислушивались. Вокруг было тихо. -- Ничего, -- сказал Незнайка. -- Кажется, никто не слышал. Пойдем потихоньку. Они вылезли из канавы и стали пробираться вперед среди зарослей травы и цветов. Незнайка ступал неслышно, как кошка, а у Пестренького все время под ногами что-то трещало. -- Тише ты! -- шипел Незнайка. Неожиданно послышался громкий рев. Пестренький остановился и даже присел от страха. -- Что это? -- пролепетал он. Рев сделался громче. От испуга у Пестренького зашевелились на голове волосы, а по спине побежали мурашки. -- Это, наверно, лев, -- догадался Незнайка. Рев повторился снова и перешел в какое-то мощное, наводящее на сердце тоску, кровожадное рыкание. И сейчас же вслед за этим кто-то затявкал, заскулил, послышалось протяжное завывание волка, пронзительно закричала гиена. Откуда-то донеслось сонное утиное кряканье, где-то сверху закаркала ворона. Весь зоопарк переполошился и долго не мог успокоиться. Пестренький понемногу пришел в себя. -- А почему лев ревет? -- спросил он. -- Не знаю. Наверно, кушать хочет, -- сказал Незнайка. -- А нас он не может скушать? -- Не бойся! Он же ведь в клетке сидит. -- Я и не боюсь, -- ответил Пестренький. -- Просто на всякий случай спросил. Постепенно вокруг все стихло, но луна скрылась за тучи, и стало совсем темно. Впереди только дорожка белела. Незнайка пошел по дорожке. Пестренький шагал за ним, стараясь не отставать. -- Куда мы идем? -- с беспокойством спрашивал Пестренький. -- Надо отыскать ослиную загородку, а обезьяньи клетки там рядом, -- отвечал Незнайка. Скоро по обеим сторонам дорожки стали попадаться клетки. За решетками в темноте звери не были видны, но Пестренькому все время казалось, что из-за прутьев вот-вот высунется чья-нибудь когтистая лапа и вцепится ему в спину. Поэтому он пугливо оглядывался и старался держаться от клеток подальше. Наконец дорожка уперлась в решетку, за которой был водоем. -- Мы куда-то не туда вышли... -- сказал Незнайка. Из-за решетки доносилось какое-то ленивое посапыванье, похрюкиванье, чавканье и хлюпанье. Может быть, это просто вода плескалась, но, возможно, эти звуки производило какое-нибудь водяное животное вроде бегемота. Друзья прошли немного назад и свернули на боковую дорожку. -- Что такое? -- бормотал Незнайка, озабоченно вглядываясь в темноту. -- Никак не могу угадать, где мы. Ночью все совсем не такое, как днем. Они долго плутали по парку, наконец подошли к большой клетке, которая показалась Незнайке знакомой. -- По-моему, мы к слону вышли, -- сказал Незнайка. -- Значит, теперь уже близко. Пройдя дальше, они очутились возле невысокой решетчатой загородки, за которой виднелся сарай. -- Вот она, ослиная загородка, видишь? -- обрадовался Незнайка. -- Все правильно! Свернув в сторону, они приблизились к ряду клеток, вдоль которых тянулся деревянный барьер. Подойдя к крайней угловой клетке, Незнайка сказал: -- Вот она!.. Ты, Пестренький, стой здесь и поглядывай по сторонам. Если увидишь кого-нибудь, свистни. -- Хорошо, -- кивнул головой Пестренький. Незнайка вскарабкался на барьер, прижался щекой к решетке и стал глядеть в клетку, напряженно прислушиваясь. -- Ну, что ты там видишь? -- спросил Пестренький. -- Тише ты! -- окрысился на него Незнайка. -- Совсем ничего не вижу... Только вроде сопит кто-то. Наверно, обезьяна... Ну ладно. Он нащупал в темноте дверь, освободил болт и стал открывать засов. На этот раз засов поддался легко. Отодвинув его. Незнайка потянул дверь. Она отворилась со скрипом. -- Э-э! -- с досадой прошипел Незнайка и погрозил двери кулаком. -- Скрипит тут еще! Некоторое время он настороженно прислушивался, но, убедившись, что вокруг было тихо, вошел осторожно в клетку и, опустившись на четвереньки, стал шарить по полу руками. Постепенно он продвигался в клетку все глубже, дополз до стены и повернул в другую сторону. Неожиданно впереди послышалось глухое ворчание. Незнайка так и застыл, стоя на четвереньках. Некоторое время он изо всех сил вглядывался в темноту. Перед его глазами ворочалось что-то большое, черное. В этот момент из-за туч выглянула луна и осветила лежавшего посреди клетки льва. Лев поднял свою лохматую голову и, лениво помаргивая, смотрел в упор на Незнайку. Не успев даже испугаться как следует, Незнайка дал задний ход, то есть быстро попятился на четвереньках обратно. Не спуская глаз со льва, он выпрямился и приготовился прыгнуть. Увидев это, лев фыркнул и, поднявшись на лапы, шагнул к Незнайке. Незнайка, словно молния, метнулся к открытой двери и вылетел из клетки, будто его вынесло ветром. Успев сказать Пестренькому только одно слово "лев", он бросился бежать без оглядки. У Пестренького душа ушла в пятки. Одурев от страха, он бросился за Незнайкой. Так они оба бежали, не разбирая дороги, пока перед ними не возник забор. Незнайка мигом взлетел на него. Пестренький полез за ним и схватил Незнайку за штаны. Незнайка вообразил, что это его уже лев за ногу хватает, и рванулся изо всех сил. Неожиданно доска, за которую он держался, оторвалась от забора. Не выпуская доски из рук, он упал прямо на Пестренького, и они оба покатились на землю. Позади них слышались какие-то крики и свистки сторожей. Отшвырнув от себя доску, Незнайка пролез в образовавшуюся в заборе щель. Пестренький моментально нырнул за ним, и они стремглав помчались по улице. Незнайка бежал впереди, а позади него, словно черная тень, мчался Пестренький. Он тяжело пыхтел и отдувался, а Незнайке казалось, что это лев позади пыхтит. Когда Кнопочка вернулась в гостиницу, она тут же начала жалеть, что не осталась вместе с Незнайкой и Пестреньким. -- Как бы они там не натворили беды без меня... Как бы не случилось чего-нибудь, -- говорила она. Без них ей было немножко скучно. Для того чтоб развеселиться, Кнопочка включила телевизор. По телевидению выступал в это время какой-то ученый коротышка в очках и читал длинный и скучный доклад о ветрогонах. -- Как будто передавать им уже больше нечего! -- с досадой сказала Кнопочка. Выключив телевизор, она зашагала по комнате из угла в угол, то и дело поглядывая на часы. -- Поеду обратно в зоопарк! -- сказала она, потеряв терпение, но тут же отбросила эту мысль. -- А как я в зоопарк попаду? Не могу же я, в самом деле, через забор лезть!.. Ну хорошо же, пусть они только вернутся! Я покажу им, как волновать меня! Время шло, а Незнайка и Пестренький не появлялись. Кнопочка уже не знала, что думать, и начала воображать разные ужасы. Ей казалось, что Незнайку и Пестренького поймал сторож и отправил в милицию. С каждой минутой тревога ее росла. Скоро Кнопочка не находила себе места от беспокойства. Наступила полночь. Часы пробили двенадцать. -- Теперь ясно, что с ними что-то случилось, -- сказала Кнопочка. Она уже хотела бежать в зоопарк, но дверь в это время открылась, и на пороге появились Незнайка с Пестреньким. У обоих были взлохмачены волосы, глаза дико блуждали; у Пестренького был оцарапан нос, а лицо испачкалось сверх обычной меры. -- Что ты там еще натворил, Незнайка? -- сердито подступила к нему Кнопочка. -- Где вы пропадали все время? -- Ничего, Кнопочка, не беспокойся, -- ответил Незнайка. -- Все будет хорошо, вот увидишь, только ты не сердись. Я, Кнопочка, льва на свободу выпустил. -- Какого льва? -- испугалась Кнопочка. -- Ну того, который в клетке сидел. Я по ошибке в клетку со львом попал. Кнопочка пришла в ужас. -- Горе мне с тобой! -- закричала она. -- То ты с ослами фокусы вытворял, а теперь за львов принялся! Чем это кончится? -- Ты не волнуйся, Кнопочка. Кончится хорошо. Завтра я утром пойду и все сделаю как надо. Утром будет светло, и я уж ничего не перепутаю. Я все исправлю, вот увидишь! -- Ты уж исправишь! Лучше оставь все это. Если хочешь знать, я теперь даже рада, что у тебя волшебной палочки нет. Дай тебе палочку, так ты тут еще землетрясение устроишь! Завтра уедем домой, и все. Ни минуты не хочу здесь оставаться больше! -- А на чем ты уедешь? Я ведь еще не все рассказал. -- Что еще? -- испугалась Кнопочка. -- У нас автомобиль угнали. -- Этого еще недоставало! -- воскликнула Кнопочка. -- На чем же мы домой поедем? -- А я о чем говорю? Я об этом и говорю. Достанем палочку -- будет у нас и автомобиль; не достанем -- и автомобиля не будет. На следующее утро Кнопочка проснулась, по обыкновению, рано, но когда пошла разбудить Незнайку, то увидела, что его нет в постели. Пестренький еще спал. Она принялась будить его: -- Что это еще такое, Пестренький? Где Незнайка? -- А его разве нет? -- спросил, просыпаясь. Пестренький. -- Значит, нет, раз я спрашиваю. -- Наверно, в зоопарк удрал, -- сказал Пестренький. -- Ну-ка, собирайся быстренько, и поедем, -- сказала Кнопочка. -- Куда поедем? -- Ну, в зоопарк, конечно. -- Так ведь там лев! -- Льва, наверно, уже давно поймали. Через полчаса Кнопочка и Пестренький уже были у входа в зоопарк. Войдя в калитку, они быстро зашагали по дорожке. Пестренький держался позади Кнопочки и пугливо оглядывался по сторонам. Ему все время казалось, что откуда-нибудь вот-вот выскочит лев и бросится на него. Еще издали Кнопочка и Пестренький увидели обезьянью клетку и Незнайку, притаившегося за углом. В клетке была уборщица. Она подметала метелкой пол. Кнопочка подкралась к Незнайке сзади. -- Ты что здесь делаешь? -- спросила она. -- Тише! -- замахал на нее Незнайка руками. -- Волшебная палочка здесь! Вон, видишь, она так и лежит на полу, где ее вчера обезьяна бросила. Сейчас уборщица подметет пол, а палочку, может быть, выбросит из клетки, -- тогда мы ее возьмем, и все будет в порядке. Тем временем уборщица кончила мести пол, собрала мусор в ведро, а палочку подняла и тоже сунула в ведро. -- Ничего, -- успокоил Незнайка Кнопочку. -- Мы сейчас пойдем за ней и проследим, куда она выбросит мусор. Однако уборщица никуда не понесла мусор, а стала убирать в соседней клетке. Так она переходила из клетки в клетку, и ведро все больше наполнялось мусором. Наконец она окончила уборку и высыпала все, что было в ведре, в мусорный ящик, который стоял у забора позади клеток. Незнайка подождал, когда уборщица скроется, и сказал Кнопочке и Пестренькому: -- Стойте здесь и смотрите, чтоб никто не подошел. А сам подбежал к ящику, открыл крышку и полез внутрь. Некоторое время из ящика доносилось приглушенное кряхтение и сопение. Наконец из-под крышки высунулась голова Незнайки. -- Вот она, волшебная палочка! -- сказал он, торжествующе улыбаясь. От радости Кнопочка даже подпрыгнула. -- Браво! -- сказала она и потихоньку захлопала в ладоши. Незнайка вылез из ящика и зашагал по дорожке, бережно неся перед собой в руках палочку. -- Теперь я буду ее беречь! -- говорил он. -- Теперь ее у меня никто не отнимет! Следом за Незнайкой шагали Кнопочка и Пестренький. Они дружно держались за руки. Лица у обоих расплывались в улыбках. -- Теперь мы можем поехать в цирк и выручить Листика, -- сказала Кнопочка. -- Ах, правда! Я и забыл про Листика! -- воскликнул Незнайка. -- Ну, скорей в цирк! Он повернулся и побежал к выходу. Кнопочка и Пестренький едва поспевали за ним. Через пять минут все трое уже сидели в полосатом кнопочном такси. Незнайка нажал кнопку с надписью "Цирк", и машина помчалась по улицам. Не успели они оглянуться, как уже были в цирке. На арене они увидели нескольких акробатов, которые прыгали и кувыркались -- должно быть, готовились к вечернему представлению. Незнайке и Пестренькому очень хотелось на них посмотреть, но Кнопочка сказала: -- Разве мы для этого сюда пришли? После посмотрим. -- Ладно, после, -- согласился Незнайка. Пробравшись между рядами стульев, наши путешественники вошли в дверь для артистов и попали в служебное помещение. Это был длинный сарай с цементным полом. Вдоль стен стояли клетки с различными животными. В одной из клеток был лев. -- Опять лев! -- испуганно сказал Пестренький. -- Наверно, снова какая-нибудь чепуха выйдет... В конце помещения находились лошадиные стойла. Подойдя ближе, путешественники увидели, что среди лошадей был и осел. Он стоял в маленьком стойле, привязанный за уздечку к железному кольцу, которое было вделано в стену. Повернув назад голову, ослик грустно взглянул на Незнайку. -- Это он! -- прошептал Незнайка. -- Я узнаю его. Опасаясь, как бы ему не досталось от Листика за то, что он превратил его в осла, Незнайка отошел от него подальше и, приготовившись в случае надобности поскорее удрать, взмахнул палочкой. -- Хочу, чтоб осел превратился в Листика! -- негромко сказал он. Однако никакого превращения не произошло. Незнайка снова замахал палочкой и сказал громче: -- Хочу, чтоб этот осел превратился обратно в малыша Листика! Превращения и на этот раз не произошло. -- Что же это такое? -- взволновался Незнайка. Он изо всех сил принялся трясти в воздухе палочкой и выкрикивал свои заклинания, но осел оставался ослом и не хотел превращаться в Листика. В это время к ним подошел цирковой сторож. -- А вы что здесь делаете? -- спросил он. Незнайка растерялся и не знал, что сказать, но на выручку пришел Пестренький. -- Мы пришли посмотреть представление, -- сказал он. -- А на представление надо приходить вечером. Сторож выпроводил их на улицу и закрыл дверь. -- Что же это такое? -- спросил, недоумевая, Незнайка. -- Почему палочка перестала действовать? Ну-ка, еще проверю. Он снова взмахнул палочкой и сказал: -- Хочу, чтоб было две порции мороженого! -- Три порции! -- поправил Пестренький. -- Хочу, чтоб было три порции мороженого! -- повторил Незнайка. Однако, сколько он ни повторял эти слова, даже одной порции мороженого не появилось. -- Послушай, Незнайка, ты, наверно, не ту палочку взял, -- сказал Пестренький. -- Как -- не ту? -- удивился Незнайка. -- Ну, та ведь была волшебная, а эта совсем не волшебная. -- А где же, по-твоему, волшебная? -- А волшебная так и осталась в мусорном ящике. -- Ах я разиня! -- закричал Незнайка, хватаясь за голову. -- Ну-ка, быстро обратно в зоопарк! Прошло несколько минут, и наши искатели приключений опять мчались по зоопарку. Подбежав к ящику, Незнайка бросился на него, как тигр, опрокинул его вверх дном и высыпал весь мусор на землю. Все трое принялись рыться в мусоре, но никто не нашел другой палочки. -- Вот видишь! -- сказал Незнайка Пестренькому. -- Никакой другой палочки нет. Значит, эта и есть волшебная. Отойдя подальше от мусорной кучи, Незнайка сел на лавочку. Он то и дело тряс в воздухе палочкой и что-то бормотал про себя. -- А ну-ка, дай я попробую, -- попросил Пестренький, подсаживаясь к Незнайке. Он взял палочку, взмахнул ею и сказал: -- Хочу бутерброд с вареньем!.. Хочу мороженого!.. Хочу лапши с маслом!.. Столик, накройся!.. Тьфу! Так как ни одно его желание не исполнилось, он сунул палочку Незнайке в руки и сказал: -- Тебя, наверно, надул волшебник. Дал какую-то никудышную палочку. Из нее уже все волшебство вышло. -- Да, -- проворчал Незнайка, -- хотел бы я этого волшебника встретить! Я бы ему показал, как обманывать коротышек и давать им недоброкачественные волшебные палочки! Незнайка был очень расстроен, но Пестренький не был способен долго предаваться унынию. А может быть, это зависело вовсе не от него, а от солнышка, которое в это время поднялось высоко и залило своим светом скамеечку, на которой сидели три наших путешественника. Пригревшись на солнышке, Пестренький почувствовал, что на свете живется совсем неплохо. Щеки его сами собой расплылись в улыбке, и он сказал Незнайке: -- А ты не горюй, Незнайка! Еще ведь не все пропало. В крайнем случае, можно пойти в столовую и пообедать. -- Нет, Пестренький, это все-таки несправедливо! Ты скажи, зачем я хорошие поступки совершал, а? Я ведь три хороших поступка совершил. И главное, все подряд и совсем бескорыстно! Пока Незнайка и Пестренький разговаривали, вдали на дорожке показался прохожий. На нем был темно-синий халат, усеянный сверкавшими на солнышке золотыми звездочками и серебряными полумесяцами, а на ногах красные туфли с длинными, загнутыми кверху носками. В этих туфлях он шагал очень быстро и совершенно бесшумно. Никто не заметил, как он подошел к лавочке и уселся рядом с Незнайкой. Некоторое время он сидел молча, опираясь руками о палку, и искоса поглядывал на Незнайку, который продолжал разговаривать с Пестреньким. Неожиданно Незнайка почувствовал, что рядом кто-то сидит. Он осторожно скосил глаза и увидел сидевшего на лавочке маленького старичка с длинными седыми усами и белой седой бородой, как у дедамороза. Его лицо показалось Незнайке знакомым. Скользнув вниз глазами, Незнайка увидел на ногах старичка красные туфли с загнутыми кверху носками и пряжками в виде золотых полумесяцев. -- Ах, да ведь это волшебник! -- вдруг вспомнил Незнайка, и его лицо засияло от радости. -- Здравствуйте. -- Здравствуй, здравствуй, дружок! -- улыбнулся волшебник. -- Вот мы и встретились. Ну, говори, зачем хотел меня видеть? -- Да я разве хотел? -- А разве нет? Сам только что сказал: "Хотел бы я этого волшебника встретить! Я бы ему показал". Что ты хотел показать мне? Незнайке стало ужасно стыдно. Он опустил голову и боялся даже взглянуть на волшебника. -- Я хотел показать вам волшебную палочку, -- пролепетал наконец он. -- Она почему-то испортилась и не хочет исполнять никаких желаний. -- Ах, вот в чем дело! -- воскликнул волшебник и взял у Незнайки волшебную палочку. -- Да-да, я вижу, она испортилась. Совсем, братец, испортилась, окончательно. Вот как! Я ведь говорил тебе, что если совершишь три скверных поступка, то волшебная палочка потеряет свою волшебную силу. -- Когда это вы говорили? -- удивился Незнайка. -- Ах да, правильно, вы говорили. Я совсем забыл. А я разве уже совершил три скверных поступка? -- Ты их тридцать три совершил! -- сердито сказала Кнопочка. -- Я что-то ни одного не могу припомнить, -- ответил Незнайка. -- Придется тебе напомнить, -- сказал волшебник. -- Разве не ты превратил в осла Листика? Или это, по-твоему, хороший поступок? -- Но я ведь тогда очень сердитый был, -- возразил Незнайка. -- Сердитый ты или не сердитый -- это не имеет значения. Всегда надо поступать хорошо. Потом ты превратил трех ослов в коротышек. -- Но я ведь не знал, что из этого выйдет. -- А раз не знал, значит, и делать не надо было. Всегда надо поступать обдуманно. Из-за твоей необдуманности много неприятностей вышло. Ну и, наконец, ты дразнил обезьяну в клетке. Это тоже плохой поступок. -- Все верно! -- с досадой махнул Незнайка рукой. -- Вот всегда так бывает: как не повезет с самого начала, так уж до конца не везет! От огорчения Незнайка готов был заплакать. А Пестренький сказал: -- Ты не плачь. Незнайка. Ведь и без волшебной палочки можно прекрасно жить. Что нам палочка, светило бы солнышко! -- Ах ты, мой милый, как же ты это хорошо сказал! -- засмеялся волшебник и погладил Пестренького по голове. -- Ведь и правда, оно хорошее, наше солнышко, доброе. Оно всем одинаково светит: тому, у кого есть что-нибудь, и тому, у кого -- совсем ничего; у кого есть волшебная палочка и у кого ее нет. От солнышка нам и светло, и тепло, и на душе радостно. А без солнышка не было бы ни цветов, ни деревьев, ни голубого неба, ни травки зеленой, да и нас с вами не было бы. Солнышко нас и накормит, и напоит, и обогреет, и высушит. Каждая травинка и та тянется к солнцу. От него вся жизнь на земле. Так зачем нам печалиться, когда светит солнышко? Разве не так? -- Конечно, так, -- согласились Кнопочка и Пестренький. И Незнайка ответил: -- Так! Они долго сидели на лавочке и грелись на солнышке, и радовались, и им было хорошо, и никто уже не жалел о волшебной палочке. И Незнайка сказал: -- А нельзя ли, чтоб так просто желание исполнилось, без волшебной палочки? -- Почему же нельзя? -- ответил волшебник. -- Если желание большое и к тому же хорошее, то можно. -- У меня очень большое желание: чтоб в Солнечном городе все стало так, как было, когда мы приехали, и чтоб Листик снова стал коротышкой, а ослы -- ослами, и еще чтоб милиционера Свистулькина выписали из больницы. -- Ну что ж, это желание очень хорошее, и оно будет исполнено, -- ответил волшебник. -- А у тебя, Кнопочка, есть какое-нибудь желание? -- спросил он Кнопочку. -- У меня такое желание, как и у Незнайки, -- сказала Кнопочка. -- Но если можно пожелать еще что-нибудь, то я хочу, чтоб мы поскорей вернулись в Цветочный город. Мне почему-то очень домой захотелось... -- Это тоже будет исполнено, -- сказал волшебник. -- А у тебя. Пестренький, какое желание? -- У меня много желаний, -- сказал Пестренький. -- Целых три. -- О! -- удивился волшебник. -- Ну, говори. -- Первое -- это я очень желал бы узнать, где тот лев, которого Незнайка выпустил на свободу, и не съест ли он нас? -- Твое желание нетрудно исполнить, -- ответил волшебник. -- Лев сидит в той же клетке, где и сидел. Когда вы вчера убежали, пришел сторож и закрыл клетку. Лев даже не успел выйти на свободу. Ты можешь быть спокоен: лев никого не съест. -- Это хорошо, -- сказал Пестренький. -- Второе мое желание такое: мне очень любопытно узнать, что милиционер сделал с Клепкой и Кубиком? Мы видели, как он поехал с ними в милицию. -- На это тоже легко ответить, -- сказал волшебник. -- Милиционер помог починить Клепке машину и отпустил его вместе с Кубиком домой, так как они ничего плохого не сделали. -- А третье мое желание такое, -- сказал Пестренький, -- нельзя ли сделать так, чтоб никогда не умываться, но в то же время всегда быть чистым? -- Гм! -- сказал в замешательстве волшебник. -- Это, голубчик, трудновато исполнить. Я, пожалуй, даже и не смогу. Но, если хочешь, я могу сделать так, что ты будешь чувствовать себя хорошо только после того, как умоешься. Если ты забудешь вовремя умыться, то грязь на твоем лице начнет щипать тебя за щеки, будет покалывать тебя, словно булавочками, до тех пор, пока ты не умоешься. Постепенно ты приучишься умываться вовремя. Это начнет тебе даже нравиться, и ты будешь испытывать большое удовольствие от умывания. Как ты думаешь, это тебя устроит? -- Вполне, -- сказал Пестренький. -- Ну, тогда все в порядке. В это время вдали на дорожке показались три осла, или, вернее сказать, два осла, потому что третий был не чистокровный осел, а лошак. Они шагали один за другим, потихоньку постукивая копытцами, резво помахивая хвостами и добродушно шевеля ушами. Следом за ними шла уборщица в белом платочке. -- Ах вы беглецы! Ах вы беспутные! Ах вы бесшабашные головы, такие-сякие! -- ворчала уборщица, подгоняя ослов. -- Да где же вы пропадали столько времени? Где шатались! Куда вас носило? А все этот Пегасик! У, я тебя знаю, разбойник! Ты не прикидывайся таким смирненьким! Ты коновод! Небось ты убежал первый, а за тобой и Калигула с Брыкуном увязались. Без тебя им не додуматься было до этого. Пегасик, который шагал позади Калигулы и Брыкуна, как будто понимал, что разговор идет о нем. Он опустил голову и только помаргивал глазами с невинным видом. -- А ты не моргай, не моргай, бесстыдник! -- журила его уборщица. -- Ишь ведь, только вид делает, будто не понимает. Ты все понимаешь, я знаю!.. Ну ничего, голубчики, погуляли и хватит! Думали, далеко убежите? Нет, братцы, никуда вы не убежите! Подойдя к загородке, уборщица отворила калитку и загнала всех трех беглецов за ограду. -- Видишь, Незнайка, твое желание исполняется. Эти трое уже вернулись на свое место, -- сказал волшебник. -- А теперь пойдемте -- может быть, мы еще кое-что увидим. С этими словами волшебник поднялся с лавочки и зашагал к выходу из зоопарка. Незнайка, Кнопочка и Пестренький тоже вскочили и поспешили за ним. Выйдя из зоопарка, они увидели, что вокруг было полно прохожих. Казалось, что в этот день все высыпали на улицу и никто не хотел оставаться дома. Со всех сторон доносились музыка, пение, отовсюду слышались веселые голоса и радостный смех. Дойдя до перекрестка, наши путешественники увидели толпу коротышек, которая собралась у углового дома. Вверху, на крыше дома, стояли несколько малышей и малышек с большими корзинами. Они доставали что-то из этих корзин и пригоршнями бросали прямо в толпу. Подойдя ближе, Незнайка и его спутники увидели, что сверху падали рукавички. Они были разные: синие, белые, красные, зеленые, розовые. Стоявшие снизу хватали их на лету, поднимали с земли, надевали на руки и тут же начинали обмениваться между собой, стараясь подобрать себе пару рукавичек одного цвета. -- Что это такое? Зачем рукавички бросают? -- спросила Кнопочка. -- Сегодня день рукавичек, или, как его иначе называют, праздник солнечных братьев, -- сказал волшебник. -- В этот день повсюду разбрасывают рукавички. Все берут эти рукавички и меняются между собой. Те, кто обменялись, становятся солнечными братьями. -- Почему братьями? -- удивился Незнайка. -- Ну, это обычай такой. День рукавичек бывает каждый год в Солнечном городе, поэтому здесь с каждым годом появляется все больше и больше солнечных братьев. Скоро в Солнечном городе все будут братьями. На следующем углу волшебник неожиданно остановился и тихо сказал: -- Смотрите! Незнайка, Кнопочка и Пестренький остановились. Прямо перед ними посреди тротуара стояли малыш и малышка. Они крепко держались за руки, смотрели друг на дружку, не спуская глаз, и ничего и никого не замечали вокруг. -- Кто это? -- спросила Кнопочка. -- Неужели не догадываетесь? Это Листик и Буковка, -- ответил волшебник. -- Ах, это Листик! -- воскликнул Незнайка. -- Значит, он уже превратился в коротышку! Кажется, я припоминаю его! -- Милый Листик! -- сказала в это время Буковка. -- Как я рада, что ты наконец вернулся! Я так скучала по тебе, так плакала! -- Ничего, Буковка, зато теперь мы всегда будем вместе и никогда не расстанемся, -- утешал ее Листик. -- Где же ты пропадал все время? Расскажи мне. -- Я, дорогая, был в цирке. Ах, как там было весело, как интересно, если бы ты знала! Днем репетиции, тренировки, а вечером представления. И так каждый день, даже по воскресеньям. -- А мне было так грустно, что даже в цирк не хотелось, -- сказала Буковка. -- Почему же ты не сообщил мне, что ты в цирке? -- Не сердись, Буковка! Просто я даже не знаю, как это вышло, -- замялся Листик. -- Просто я тогда ослом был. Тут сверху что-то посыпалось, и целая толпа коротышек бросилась подбирать падавшие с крыши дома рукавички. Незнайку, Кнопочку и Пестренького чуть не сбили с ног. С большим трудом они выбрались из толпы, но все-таки тоже успели схватить по две рукавички. Отбежав подальше, они стали рассматривать свою добычу. Незнайке достались коричневая и оранжевая рукавички. Кнопочке -- желтая и розовая, а Пестренькому -- синяя и белая. -- Вот как неудачно вышло! -- сказала Кнопочка. -- Мы даже между собой поменяться не можем: все рукавички разные. Вдруг к ним подбежали со смехом несколько коротышек и стали меняться рукавичками. Один малыш взял у Незнайки оранжевую рукавичку, а вместо нее дал зеленую, другой выхватил коричневую и сунул вместо нее голубую, а голубую у него тут же взяла какая-то малышка, заменив ее на красную. -- Во! -- обрадовался Незнайка. -- У меня теперь сразу двое солнечных братьев и одна сестричка! С Кнопочкой тоже двое малышей обменялись рукавичками, так что у нее вместо желтой и розовой рукавичек стали синяя и зеленая. Пестренький чувствовал себя обиженным, потому что с ним никто не захотел меняться. В это время Незнайка увидел, что к ним идет милиционер. Он был в новенькой блестящей каске. Присмотревшись, Незнайка убедился, что это был не кто иной, как всем известный милиционер Свистулькин. Незнайка разинул от удивления рот, да так и остался с разинутым ртом, а Свистулькин направился прямо к Незнайке и принялся осматривать его с головы до ног. Особенно внимательно, как показалось Незнайке, Свистулькин осмотрел его желтые брюки. Незнайка похолодел от страха и уже готов был задать стрекача, но тут милиционер взглянул на свои руки, на которых были надеты белая и красная рукавички, после чего быстро подошел к Пестренькому, снял с его руки белую рукавичку, а вместо нее надел ему свою красную. Теперь у Свистулькина обе рукавички были беленькие. Он не спеша натянул их на руки, расправил как следует, потом приложил к козырьку руку, широко улыбнулся Пестренькому и отправился своей дорогой. -- Ну вот, теперь вы убедились, что все ваши желания исполнились, -- сказал волшебник, разглаживая рукой свою длинную бороду. -- Ослы вернулись в зоопарк, Листик вернулся к Буковке, милиционер Свистулькин выписался из больницы. Теперь только осталось отправить вас домой. -- А как же с ветрогонами быть? -- спросил Незнайка. -- Может быть, с ними тоже надо что-нибудь сделать, чтоб они перестали обижать коротышек? -- Об этом не беспокойся, -- ответил волшебник. -- Я написал волшебную книгу, в которой рассказывается обо всем, что с вами случилось. Это очень поучительная история. Каждый ветрогон, который прочитает ее, увидит, что он брал пример с обыкновенных ослов, и ему станет стыдно. После этого никто не захочет подражать ветрогонам. -- А если на кого-нибудь не подействует книга? -- спросил Пестренький. -- Этого не может случиться, -- ответил волшебник. -- На коротышек книги всегда хорошо действуют. Они не действуют только на натуральных... так сказать, прирожденных ослов. Разговаривая таким образом, путешественники дошли до площади, где стояло десятка два или три автомобилей, предназначенных для загородной езды. -- С сегодняшнего дня в Солнечном городе вступила в действие станция маршрутных автоматических такси. Раньше автоматические такси ходили только по городу, а теперь можно ехать на маршрутных такси куда хотите, -- сказал волшебник. Подойдя к крайней машине, волшебник сунул руку в щель, имевшуюся позади радиатора, и вытащил из нее картонную табличку, на которой была напечатана карта страны коротышек. Отыскав на карте Цветочный город, он начертил на ней карандашом путь по дорогам, которые вели от Солнечного города к Цветочному, и, сунув карту обратно на место, сказал: -- Теперь садитесь, нажимайте кнопку на щитке приборов и можете ехать. Машина сама довезет вас куда надо. Если захотите остановиться, нажмите эту же кнопку. Захотите ехать дальше, опять кнопку нажмите. Вот и все управление. -- Это, что ли, волшебная машина? -- спросил Пестренький. -- Нет, это обыкновенное маршрутное такси. Вы видели, я начертил на карте маршрут, то есть путь, по которому вам надо ехать. В автомобиле имеется электронное устройство, которое автоматически направляет машину по начерченному пути. По этому же пути автомобиль сам вернется обратно, когда отвезет вас. Незнайка, Кнопочка и Пестренький залезли в автомобиль и уселись рядышком на мягком сиденье. Волшебник закрыл за ними дверцу и помахал рукой на прощание. Незнайка нажал кнопку на щитке приборов. Машина тронулась. Путешественники обернулись назад и замахали волшебнику руками. Волшебник тоже продолжал махать им рукой. Его длинная борода развевалась по ветру, и от этого Пестренькому казалось, что волшебник машет им бородой. -- Смотрите, бородой машет, -- сказал Пестренький и затрясся от смеха. -- Стыдно над волшебниками смеяться! -- строго сказала Кнопочка. -- Бородами никто махать не может. Описав на площади дугу, машина повернула за угол, и волшебника больше не стало видно. Через полчаса машина уже выехала из города и помчалась через поля. Незнайке и его спутникам жалко было расставаться с Солнечным городом. В последний раз они обернулись назад и увидели заходящее солнце. Оно было красное и огромное и уже наполовину скрылось за краем земли. Солнечный город все еще был виден вдали. Черные силуэты домов как бы отпечатались на светящемся диске солнца. Таким они видели Солнечный город в последний раз. Солнышко опустилось за горизонт, и город как бы растаял в туманной дали. Путешественники уютно уселись рядышком и начали вспоминать, что случилось с ними за день. -- Удивительно, как это нам удалось за сегодня всех встретить: и ослов, и Листика, и милиционера Свистулькина! Теперь я за них спокоен, -- сказал Незнайка. -- Нашел чему удивляться! -- ответил Пестренький. -- Было бы удивительно, если бы мы их не встретили. Ведь все это было волшебство. -- Жаль, что мы не встретились с Кубиком и не поехали с ним посмотреть на дома Арбузика, -- сказала Кнопочка. -- Очень жаль, -- согласился Незнайка. -- Но я еще больше жалею, что мы не поехали с инженером Клепкой к Фуксии и Селедочке в Научный городок. Там, наверно, можно было увидеть много интересных вещей. -- Грустно, конечно, что мы не побывали везде, где хотели, -- сказала Кнопочка, -- но было бы хуже, если бы мы покидали Солнечный город без всяких сожалений. О хорошем всегда жалеют. Зато мы должны быть довольны, что у нас в Солнечном городе братцы есть! -- Ну, я и доволен, -- ответил Пестренький. -- У меня братец милиционер, а вы с Незнайкой даже не знаете, кто ваши солнечные братцы. -- Ну и что ж, -- ответила Кнопочка. -- Я все равно рада, что они у нас есть, и всегда буду любить их. Будто надо хорошо относиться только к тем, кого знаешь! Мне известно, что мои солнечные братцы -- хорошие коротышки, и этого с меня вполне достаточно. Как только Кнопочка вспомнила про солнечных братьев, все взглянули на свои рукавички. Теперь у Незнайки одна рукавичка была зеленая, а другая -- красная, у Кнопочки тоже одна рукавичка была зеленая, но другая -- синяя, а у Пестренького были синяя и красная рукавички. -- Смотрите! -- сказала вдруг Кнопочка. -- Теперь мы с вами тоже можем меняться. Пусть Пестренький даст свою красную рукавичку Незнайке и у Незнайки тогда будут две красненькие; Незнайка даст мне свою зелененькую, и у меня будут две зеленые; я дам Пестренькому свою синюю рукавичку, и у него станут две синенькие. Они быстро поменялись рукавичками и даже засмеялись, увидев, как все получилось складно. На душе у них сразу стало так хорошо, как никогда не бывало. Они прижались тесней друг к дружке и долго сидели молча. Наконец Кнопочка сказала: -- Давайте, братцы, когда вернемся домой, тоже нашьем рукавичек и будем разбрасывать, чтобы в нашем городе тоже были солнечные братцы. Ведь как хорошо солнечными братцами быть! День между тем догорел. Багровое облако, освещенное отблеском заката, постепенно потухло. В небе начали появляться одна за другой звездочки. Пестренький захотел спать. Голова его понемножку свешивалась набок, туловище постепенно наклонялось в сторону. Потеряв, наконец, равновесие, он начинал быстро падать на сидевшего рядом Незнайку, словно хотел его клюнуть носом, однако тут же просыпался и отдергивал голову назад. -- Ты что это? Никак, засыпаешь? -- спрашивал Незнайка. -- Нет, это я просто шутю. -- Не "шутю" надо говорить, а "шучу", -- поправила его Кнопочка. Кончились все эти шуточки тем, что Пестренький свалился на бок, да так и заснул. Кнопочка и Незнайка уложили его поудобнее, облокотив на мягкую спинку сиденья, и сказали: -- Пусть спит. Они не заметили, как и сами уснули; а когда проснулись, то увидели, что машина остановилась посреди улицы, а в лицо им светило поднимавшееся из-за леса солнышко. -- Вот так штука! Куда-то приехали... -- сказал Незнайка, открывая дверцу и вылезая из машины. Кнопочка тоже вышла из машины и огляделась вокруг. -- Ясно, куда, -- сказала она. -- Мы ведь в Цветочном городе! -- Ах, верно! -- воскликнул Незнайка. -- Точно на то же место приехали, откуда выехали. Эй, Пестренький! Вставай, мы уже приехали. Пестренький проснулся и вылез из машины. -- Удивительно, как быстро доехали! -- сказал он, зевая во весь рот и протирая руками глаза. -- Хорошенькое дело -- быстро! -- ответил Незнайка. -- Ты ведь проспал всю ночь. Уже утро! -- Тогда, конечно, ничего удивительного нет! -- сказал Пестренький. -- Ну, я пошел домой. Он заложил за спину руки в синеньких рукавичках и зашагал домой. Незнайка захлопнул дверцу машины. Машина сейчас же развернулась сама собой и поехала в обратную сторону. Незнайка и Кнопочка поглядели ей вслед и пошли по улице. Они были очень рады, что вернулись в свой родной Цветочный город. Им хотелось побродить и поглядеть на него. Пройдя по улице, они вышли на берег Огурцовой реки. За время их отсутствия огурцы разрослись так, что среди огуречных стеблей можно было заблудиться, словно в лесу. Незнайка и Кнопочка остановились на крутом бережку, с которого были видны и лес, и река, и мост через реку, и весь Цветочный город. Утреннее солнышко позолотило крыши домов, и они светились оранжевым светом, будто сами собой. -- Хорошо в нашем Цветочном городе! -- воскликнул, залюбовавшись этой картиной, Незнайка. -- А было бы еще лучше, если бы у нас построить такие же большие, красивые дома, как в Солнечном городе. -- Ишь чего захотел! -- засмеялась Кнопочка. -- Да были бы у нас парки, театры и веселые городки! Да ездили бы по всем улицам автомобили, автобусы и атомные автостульчики! -- Но ведь жители Солнечного города трудились, чтоб сделать все это, -- ответила Кнопочка. -- Само собой ничего не сделается. -- Ну и мы ведь можем трудиться, -- сказал Незнайка. -- Если все дружно возьмутся, то многое могут сделать. Вот смотри, мы все взялись и построили через реку мост. А один коротышка разве построил бы?.. Конечно, жалко, что у нас волшебной палочки нет. Можно было бы только махнуть -- и весь город стал бы как Солнечный. -- Вот и видно, Незнайка, что ты ни капельки не поумнел. Ты всегда будешь мечтать о волшебной палочке, чтобы как-нибудь прожить без труда, чтобы все по щучьему велению делалось. А я, например, ничуточки не жалею об этой палочке. Ведь волшебная палочка -- это огромная сила, и если такая сила попадет в руки не очень умному коротышке, вроде тебя, то тут вместо пользы может выйти один только вред. Я бы на твоем месте пожелала себе вместо волшебной палочки немножко ума. У кого ума достаточно, тому и волшебная палочка не нужна. -- Ну, Кнопочка, я ведь не жалею о волшебной палочке! Просто я думал, что ты жалеешь. Почему же ты упрекаешь меня? -- Потому что я хочу, чтоб ты был хороший. -- Как? -- вскрикнул Незнайка. -- И ты тоже хочешь, чтоб я был хороший? -- Да, А кто же еще этого хочет? -- Ну, есть тут у меня одна такая подружка, -- замахал руками Незнайка. -- Подружка? -- удивилась Кнопочка. -- Какая еще подружка? -- Да такая, вроде тебя. Тоже все время упрекает меня. Говорит, что хочет, чтоб я был лучше. -- И давно ты с ней дружишь? -- Давно. Кнопочка обидчиво надула губки и отвернулась от Незнайки. Потом сказала: -- Какой же ты нехороший, Незнайка! Ты скрытный. Мы уже столько дружим с тобой, а ты никогда не говорил, что дружишь с кем-то, кроме меня. Дружи, пожалуйста! Я разве против? Я не против! Но почему же ты мне не сказал? -- Да что тут еще говорить? Я и не дружу особенно. Она сама ко мне привязалась. -- Ой, не ври, не ври, Незнайка! -- погрозила Кнопочка пальцем. -- Ты скажи лучше, как ее зовут? -- Кого? -- Ну, ее, эту твою подружку. -- Ах, ее!.. Ну, ее зовут совесть. -- Какая совесть? -- удивилась Кнопочка. -- Ах, совесть! Кнопочка весело рассмеялась, потом положила свои руки на плечи Незнайке и, поглядев ему прямо в глаза, сказала: -- Ах, какой же ты смешной, Незнайка! Смешной -- и все-таки хороший. Ты, наверно, даже не знаешь, какой ты хороший! -- Какой я хороший! -- смущенно сказал Незнайка. -- Это тебе, наверно, только так кажется. -- Почему только так кажется? -- спросила Кнопочка. -- Ну... -- замялся Незнайка. -- Просто ты, наверно, влюбилась в меня -- вот и все. -- Что? Я? Влюбилась?! -- вспыхнула Кнопочка. -- Ну да, а что тут такого? -- развел Незнайка руками. -- Как -- что такого? Ах, ты... Ах, ты... -- От негодования Кнопочка не могла продолжать и молча затрясла у Незнайки перед носом крепко сжатыми кулачками. -- Между нами все теперь кончено! Все-все! Так и знай! Она повернулась и пошла прочь. Потом остановилась и, гордо взглянув на Незнайку, сказала: -- Видеть не могу твою глупую, ухмыляющуюся физиономию, вот! После этого она окончательно удалилась. Незнайка пожал плечами. -- Ишь ты, какая штука вышла! А что я сказал такого? -- смущенно пробормотал он и тоже пошел домой. Так окончилось путешествие Незнайки в Солнечный город. Эта книга -- продолжение приключений забавных коротышек Незнайки и его друзей -- профессора Звездочкина, Пончика, доктора Пипюлькина, Винтика и Шпунтика и других. Коротышки, построив ракету, отправляются в космическое путешествие на Луну, где с ними происходит множество необычайных приключений. Для детей младшего школьного возраста. С тех пор как Незнайка совершил путешествие в Солнечный город, прошло два с половиной года. Хотя для нас с вами это не так уж много, но для маленьких коротышек два с половиной года -- срок очень большой. Наслушавшись рассказов Незнайки, Кнопочки и Пачкули Пестренького, многие коротышки тоже совершили поездку в Солнечный город, а когда возвратились, решили и у себя сделать кое-какие усовершенствования. Цветочный город изменился с тех пор так, что теперь его и не узнать. В нем появилось много новых, больших и очень красивых домов. По проекту архитектора Вертибутылкина на улице Колокольчиков было построено даже два вертящихся здания. Одно пятиэтажное, башенного типа, со спиральным спуском и плавательным бассейном вокруг (спустившись по спиральному спуску, можно было нырять прямо в воду), другое шестиэтажное, с качающимися балконами, парашютной вышкой и чертовым колесом на крыше. На улицах появилось множество автомобилей, спиралеходов, труболетов, авиагидромотоколясок, гусеничных вездеходов и других разных машин. И это еще не все, конечно. Жители Солнечного города узнали, что коротышки из Цветочного города занялись строительством, и пришли к ним на помощь: помогли им построить несколько так называемых промышленных предприятий. По проекту инженера Клепки была построена большая одежная фабрика, которая выпускала множество самой разнообразной одежды, начиная с резиновых лифчиков и кончая зимними шубами из синтетического волокна. Теперь уже никому не приходилось корпеть с иголкой, чтобы сшить самые обыкновенные брюки или пиджак. На фабрике все делали за коротышек машины. Готовая продукция, как и в Солнечном городе, развозилась по магазинам, и там уже каждый брал, что кому нужно было. Все заботы работников фабрики сводились к тому, чтобы придумывать новые фасоны одежды и следить, чтоб не производилось ничего такого, что не нравилось публике. Все были очень довольны. Единственным, кто пострадал на этом деле, оказался Пончик. Когда Пончик увидел, что теперь можно брать в магазине любую вещь, какая только могла понадобиться, он стал недоумевать, к чему ему вся та куча костюмов, которая накопилась у него дома. Все эти костюмы к тому же вышли из моды, и их все равно нельзя было носить. Выбрав потемней ночку, Пончик завязал свои старые костюмы в огромный узел, вынес тайком из дома и утопил в Огурцовой реке, а вместо них натаскал себе из магазинов новых костюмов. Кончилось тем, что его комната превратилась в какой-то склад готового платья. Костюмы лежали у него и в шкафу, и на шкафу, и на столе, и под столом, и на книжных полках, висели на стенах, на спинках стульев и даже под потолком, на веревочках. От такого обилия шерстяных изделий в доме развелась моль, и, чтоб она не изгрызла костюмов, Пончику приходилось ежедневно травить ее нафталином, от которого в комнате стоял такой сильный запах, что непривычного коротышку валило с ног. Пончик и сам пропах, насквозь этим одуряющим запахом, но настолько привык к нему, что даже перестал замечать. Для других, однако же, этот запах был очень заметен. Как только Пончик приходил к кому-нибудь в гости, у хозяев сейчас же начинала кружиться от одурения голова. Пончика моментально прогоняли и поскорей открывали настежь все окна и двери, чтобы проветрить помещение, иначе можно было упасть в обморок или сойти с ума. По этой же причине Пончик не имел даже возможности поиграть с коротышками во дворе. Как только он выходил во двор, все вокруг начинали плеваться и, зажав руками носы, бросались бежать от него в разные стороны без оглядки. Никто не хотел с ним водиться. Нечего и говорить, что для Пончика это было страшно обидно, и пришлось ему все ненужные для него костюмы отнести на чердак. Впрочем, главное было не это. Главное было то, что Знайка тоже побывал в Солнечном городе. Там он познакомился с учеными малышками Фуксией и Селедочкой, которые в то время готовили свой второй полет на Луну. Знайка тоже включился в работу по постройке космической ракеты и, когда ракета была готова, совершил с Фуксией и Селедочкой межпланетное путешествие. Прилетев на Луну, наши отважные путешественники обследовали один из небольших лунных кратеров в районе лунного Моря Ясности, побывали в пещере, которая находилась в центре этого кратера, и произвели наблюдения над изменением силы тяжести. На Луне, как известно, сила тяжести значительно меньше, чем на Земле, и поэтому наблюдения над изменением силы тяжести имеют большое научное значение. Пробыв на Луне около четырех часов. Знайка и его спутницы принуждены были поскорей отправиться в обратный путь, так как запасы воздуха были у них на исходе. Всем известно, что на Луне воздуха нет и, чтоб не задохнуться, всегда надо брать с собой запас воздуха. В сгущенном виде, конечно. Вернувшись в Цветочный город, Знайка много рассказывал о своем путешествии. Его рассказы очень заинтересовали всех, и особенно астронома Стекляшкина, который не раз наблюдал Луну в телескоп. В свой телескоп Стекляшкин сумел разглядеть, что поверхность Луны не ровная, а гористая, причем многие горы на Луне не такие, как у нас на Земле, а почему-то круглые, вернее сказать -- кольцеобразные. Эти кольцевые горы ученые называют лунными кратерами, или цирками. Чтобы понять, как выглядит такой лунный цирк, или кратер, вообразите себе огромное круглое поле, в поперечнике километров двадцать, тридцать, пятьдесят или даже сто, и представьте, что это огромное круглое поле окружено земляным валом или горой высотой всего в два или три километра, -- вот и получится лунный цирк, или кратер. Таких кратеров на Луне тысячи. Есть маленькие -- километра в два, но есть и гигантские -- до ста сорока километров в диаметре. Многих ученых интересует вопрос, как образовались лунные кратеры, от чего они произошли. В Солнечном городе все астрономы даже поссорились между собой, стараясь разрешить этот сложный вопрос, и разделились на две половины. Одна половина утверждает, что лунные кратеры произошли от вулканов, другая половина говорит, что лунные кратеры -- это следы от падения крупных метеоритов. Первую половину астрономов называют поэтому последователями вулканической теории или попросту вулканистами, а вторую -- последователями метеоритной теории или метеоритчиками. Знайка, однако ж, не был согласен ни с вулканической, ни с метеоритной теорией. Еще до путешествия на Луну он создал свою собственную теорию происхождения лунных кратеров. Однажды он вместе со Стекляшкиным наблюдал Луну в телескоп, и ему бросилось в глаза, что лунная поверхность очень похожа на поверхность хорошо пропеченного блина с его ноздреватыми дырками. После этого Знайка часто ходил на кухню и наблюдал, как пекутся блины. Он заметил, что пока блин жидкий, его поверхность совершенно гладкая, но по мере того как он подогревается на сковородке, на его поверхности начинают появляться пузырьки нагретого пара. Проступив на поверхность блина, пузырьки лопаются, в результате чего на блине образуются неглубокие дырки, которые так и остаются, когда тесто как следует пропечется и потеряет вязкость. Знайка даже сочинил книжку, в которой писал, что поверхность Луны не всегда была твердая и холодная, как теперь. Когда-то давно Луна представляла собой Огненно-жидкий, то есть раскаленный до расплавленного состояния, шар. Постепенно, однако, поверхность Луны остывала и становилась уже не жидкая, а вязкая, словно тесто. Изнутри она была все ж таки еще очень горячая, поэтому раскаленные газы вырывались на поверхность в виде громаднейших пузырей. Выйдя на поверхность Луны, пузыри эти, конечно, лопались. Но пока поверхность Луны была еще достаточно жидкая, следы от лопнувших пузырей затягивались и исчезали, не оставляя следа, как не оставляют следа пузыри на воде во время дождя. Но когда поверхность Луны остыла настолько, что стала густая как тесто или как расплавленное стекло, следы от лопнувших пузырей уже не пропадали, а оставались в виде торчащих над поверхностью колец. Охлаждаясь все больше, кольца эти окончательно отвердевали. Сначала они были ровные, словно застывшие круги на воде, а потом постепенно разрушались и в конце концов стали похожи на те лунные кольцевые горы, или кратеры, которые каждый может наблюдать в телескоп. Все астрономы -- и вулканисты и метеоритчики -- смеялись над этой Знайкиной теорией. Вулканисты говорили: -- Для чего понадобилась еще эта блинистая теория, если и без того ясно, что лунные кратеры -- это просто вулканы? Знайка отвечал, что вулкан -- это очень большая гора, на верхушке которой имеется сравнительно небольшой кратер, то есть отверстие. Если бы хоть один лунный кратер был кратером вулкана, то сам вулкан был бы величиной чуть ли не во всю Луну, а этого вовсе не наблюдается. Метеоритчики говорили: -- Конечно, лунные кратеры -- не вулканы, но они так же и не блины. Всем известно, что это следы от ударов метеоритов. На это Знайка отвечал, что метеориты могли падать на Луну не только отвесно, но и под наклоном и в таком случае оставляли бы следы не круглые, а вытянутые, продолговатые или овальные. Между тем на Луне все кратеры в основном круглые, а не овальные. Однако и вулканисты и метеоритчики настолько привыкли к своим излюбленным теориям, что даже слушать не хотели Знайку и презрительно называли его блинистом. Они говорили, что вообще смешно даже сравнивать Луну, которая является крупным космическим телом, с каким-то несчастным блином из прокисшего теста. Впрочем, Знайка и сам отказался от своей блинной теории после того, как лично побывал на Луне и видел вблизи один из лунных кратеров. Ему удалось рассмотреть, что кольцевая гора была совсем не гора, а остатки разрушившейся от времени гигантской кирпичной стены. Хотя кирпичи в этой стене выветрились и потеряли свою первоначальную четырехугольную форму, все-таки можно было понять, что это именно кирпичи, а не просто куски обыкновенной горной породы. Особенно хорошо это было видно в тех местах, где стена сравнительно недавно обрушилась и отдельные кирпичи еще не успели рассыпаться в прах. Поразмыслив, Знайка понял, что эти стены могли быть сделаны лишь какими-то разумными существами, и, когда вернулся из своего путешествия, опубликовал книжку, в которой писал, что когда-то давно на Луне жили разумные существа, так называемые лунные коротышки, или лунатики. В те времена на Луне, как и теперь на Земле, был воздух. Поэтому лунатики жили на поверхности Луны, как и мы все живем на поверхности нашей планеты Земли. Однако с течением времени на Луне становилось все меньше воздуха, который постепенно улетал в окружающее мировое пространство. Чтобы не погибнуть без воздуха, лунатики окружали свои города толстыми кирпичными стенами, над которыми возводили огромные стеклянные купола. Из-под этих куполов воздух уже не мог улетучиваться, поэтому можно было дышать и ничего не бояться. Но лунатики знали, что вечно так продолжаться не может, что со временем воздух вокруг Луны совсем рассеется, отчего поверхность Луны, не защищенная значительным слоем воздуха, будет сильно прогреваться солнечными лучами и на Луне даже под стеклянным колпаком невозможно будет существовать. Вот поэтому-то лунатики стали переселяться внутрь Луны и теперь живут не с наружной, а с внутренней ее стороны, так как на самом деле Луна внутри пустая, вроде резинового мяча, и на внутренней ее поверхности можно так же прекрасно жить, как и на внешней. Эта Знайкина книжка наделала много шума. Все коротышки с увлечением читали ее. Многие ученые хвалили эту книжку за то, что она интересно написана, но все же высказывали недовольство тем, что она научно не обоснована. А действительный член академии астрономических наук профессор Звездочкин, которому тоже случилось прочитать Знайкину книжку, просто кипел от негодования и говорил, что книга эта -- вовсе не книга, а какая-то, как он выразился, чертова чепуха. Этот профессор Звездочкин был не то чтобы какой-нибудь очень сердитый субъект. Нет, он был довольно добрый коротышка, но очень, как бы это сказать, требовательный, непримиримый. Во всяком деле он ценил больше всего точность, порядок и терпеть не мог никаких фантазий, то есть выдумок. Профессор Звездочкин предложил академии астрономических наук устроить обсуждение Знайкиной книги и разобрать ее, как он выразился, по косточкам, с тем чтоб никому больше неповадно было такие книги писать. Академия дала согласие и послала приглашение Знайке. Знайка приехал, и обсуждение состоялось. Оно началось, как и полагается в таких случаях, с доклада, который вызвался сделать сам профессор Звездочкин. Когда все приглашенные на обсуждение коротышки собрались в просторном зале и расселись на стулья, на трибуну взошел профессор Звездочкин, и первое, что от него услышали, были слова: -- Дорогие друзья, разрешите заседание, посвященное обсуждению Знайкиной книги, считать открытым. После этого профессор Звездочкин громко откашлялся, не спеша вытер платочком нос и принялся делать доклад. Изложив коротко содержание Знайкиной книги и похвалив ее за живое, яркое изложение, профессор сказал, что, по его мнению, Знайка допустил ошибку и принял за кирпичи то, что в действительности было не кирпичи, а какая-то слоистая горная порода. Ну, а раз кирпичей на самом-то деле не было, сказал профессор, то не было, следовательно, и никаких коротышек-лунатиков. Их же и не могло быть, потому что если бы они и были, то не смогли бы жить на внутренней поверхности Луны, так как давно всем хорошо известно, что все предметы на Луне, точно так же как и у нас на Земле, притягиваются к центру планеты, и, если бы Луна в действительности была внутри пустая, никто все равно не смог бы удержаться на ее внутренней поверхности: его тотчас притянуло бы к центру Луны, и он беспомощно болтаются бы там в пустоте, пока не погиб с голоду. Выслушав все это, Знайка поднялся со своего места и сказал насмешливо: -- Вы рассуждаете так, будто вам уже когда-нибудь приходилось болтаться в центре Луны! -- А вы будто болтались? -- огрызнулся профессор. -- Я не болтался, -- возразил Знайка, -- но зато я летал в ракете и наблюдал за предметами в состоянии невесомости. -- При чем тут еще состояние невесомости? -- буркнул профессор. -- А вот при чем, -- сказал Знайка. -- Да будет вам известно, что во время полета в ракете у меня была бутылка с водой. Когда наступило состояние невесомости, бутылка свободно плавала в пространстве, как и каждый предмет, который не был прикреплен к стенам кабины. Все было нормально, пока вода целиком наполняла бутылку. Но когда я половину воды выпил, начались странности: оставшаяся вода не держалась на дне бутылки и не собиралась в центре, а равномерно растекалась по стенкам, так что внутри бутылки образовался воздушный пузырь. Значит, вода притягивалась не к центру бутылки, а к ее стенкам. Это и понятно, так как притягивать друг друга могут лишь массы вещества, а пустота ничего притянуть к себе не может. -- Попал пальцем в небо! -- сердито проворчал Звездочкин. -- Сравнил бутылку с планетой! По-вашему, это научно? -- Почему же не научно? -- авторитетно ответил Знайка. -- Когда бутылка свободно перемещается в межпланетном пространстве, она находится в состоянии невесомости и во всем уподобляется планете. Внутри нее все будет происходить так же, как и внутри планеты, то есть внутри Луны, в том случае, конечно, если Луна изнутри пустая. -- Вот, вот! -- подхватил Звездочкин. -- Только объясните, пожалуйста, нам, почему вы втемяшили себе в голову, что Луна внутри пустая? Слушатели, которые пришли послушать доклад, засмеялись, но Знайка не смутился этим и сказал: -- Вы бы сами легко втемяшили себе это в голову, если бы немного подумали. Ведь если Луна сначала была огненно-жидкая, то она начала остывать не изнутри, а с поверхности, так как именно поверхность Луны соприкасается с холодным мировым пространством. Таким образом, остыла и отвердела в первую очередь поверхность Луны, в результате чего Луна стала представлять собой как бы огромный шарообразный сосуд, внутри которого продолжало находиться -- что?.. -- Еще не остывшее расплавленное вещество! -- закричал кто-то из слушателей. -- Верно! -- подхватил Знайка. -- Еще не остывшее расплавленное вещество, то есть, попросту говоря, жидкость. -- Вот видите, сами говорите -- жидкость, -- усмехнулся Звездочкин. Откуда же в Луне взялась пустота, если там была жидкость, садовая вы голова? -- Ну, об этом совсем нетрудно догадаться, -- невозмутимо ответил Знайка. -- Ведь раскаленная жидкость, окруженная твердой оболочкой Луны, продолжала остывать, а остывая, она уменьшалась в объеме. Вы, надо полагать, знаете, что каждое вещество, охлаждаясь, уменьшается в объеме? -- Надо полагать, знаю, -- сердито буркнул профессор. -- Тогда вам все должно быть понятно, -- обрадованно сказал Знайка. Если жидкое вещество уменьшалось в объеме, то внутри Луны само собой должно было получаться пустое пространство на манер воздушного пузыря в бутылке. Это пустое пространство делалось все больше и больше, располагаясь в центральной части Луны, так как остававшаяся жидкой масса притягивалась к твердой оболочке Луны, подобно тому как притягивались остатки воды к стенкам бутылки, когда она находилась в состоянии невесомости. Со временем жидкость внутри Луны и вовсе остыла и затвердела, как бы прилипнув к твердым стенкам планеты, благодаря чему в Луне образовалась внутренняя полость, которая постепенно могла заполниться воздухом или каким-нибудь другим газом. -- Верно! -- закричал кто-то. И сейчас же со всех сторон раздались крики: -- Верно! Правильно! Молодец, Знайка! Ура! Все захлопали в ладоши. Кто-то крикнул: -- Долой Звездочкина! Сейчас же двое коротышек схватили Звездочкина -- один за шиворот, другой за ноги -- и стащили его с трибуны. Несколько коротышек подхватили Знайку на руки и потащили к трибуне. -- Пусть Знайка делает доклад! -- кричали вокруг. -- Долой Звездочкина! -- Дорогие друзья! -- говорил Знайка, очутившись на трибуне. -- Я не могу делать доклад. Я не подготовился. -- Расскажите про полет на Луну! -- кричали коротышки. -- Про состояние невесомости! -- кричал кто-то. -- Про Луну?.. Про состояние невесомости? -- растерянно повторял Знайка. -- Ну ладно, пусть будет про состояние невесомости. Вы, наверно, знаете, что космическая ракета, для того чтобы преодолеть притяжение Земли, должна приобрести очень большую скорость -- одиннадцать километров в секунду. Пока ракета набирает эту скорость, ваше тело испытывает большие перегрузки. Вес вашего тела как бы увеличивается в несколько раз, и вас с силой прижимает к полу кабины. Вы не можете поднять руку, вы не можете поднять ногу, вам кажется, что все ваше тело как бы налилось свинцом. Вам кажется, будто какая-то страшная тяжесть навалилась на вашу грудь и не дает вам дышать. Но как только разгон космического корабля прекращается и он начинает свой свободный полет в межпланетном пространстве, перегрузки кончаются, и вы перестаете испытывать силу тяжести, то есть, попросту говоря, теряете вес. -- Расскажите, что вы чувствовали? Что вы испытывали? -- закричал кто-то. -- Первое мое ощущение при потере веса было, будто из-под меня незаметно убрали сиденье и мне не на чем стало сидеть. Ощущение было такое, будто я потерял что-то, но никак не мог понять что. Я почувствовал легкое головокружение, мне стало казаться, будто кто-то нарочно перевернул меня вниз головой. Вместе с тем я ощутил, что внутри у меня все замерло, похолодело, как при испуге, хотя самого испуга и не было. Подождав немного и убедившись, что со мной ничего плохого не сделалось, что я дышу, как обычно, и вижу все вокруг, и соображаю нормально, я перестал обращать внимание на замирание в груди и в области живота, и это неприятное ощущение прошло само собой. Когда я огляделся вокруг и увидел, что все предметы в кабине на месте, что сиденье, как и прежде, находится подо мной, мне перестало казаться, что я перевернут вниз головой, и головокружение тоже прошло... -- Рассказывайте! Рассказывайте еще! -- завопили коротышки хором, увидев, что Знайка остановился. Некоторые от нетерпения даже застучали по полу ногами. -- Ну так вот, -- продолжал Знайка. -- Убедившись, что все в порядке, я хотел опереться о пол ногами, но сделал это так резко, что подскочил кверху и ударился головой о потолок кабины. Я не учел, понимаете, что мое тело потеряло вес и что теперь было достаточно лишь небольшого усилия, чтоб подскочить на страшную высоту. Поскольку мое тело совсем ничего не весило, я мог свободно висеть посреди кабины в любом положении, не опускаясь вниз и не поднимаясь вверх, но для этого нужно было вести себя осторожно и не делать резких движений. Вокруг меня так же свободно плавали предметы, которые мы не закрепили перед отправлением в полет. Вода из бутылки не выливалась даже в том случае, если бутылку перевертывали вверх дном, но если удавалось вытряхнуть воду из бутылки, то она собиралась в шарики, которые тоже свободно плавали в пространстве до тех пор, пока не притягивались к стенам кабины. -- А скажите, пожалуйста, -- спросил один коротышка, -- у вас в бутылке была вода или, может быть, какой-нибудь другой напиток? -- В бутылке была простая вода, -- коротко ответил Знайка. -- Какой же мог быть другой напиток? -- Ну, я не знаю, -- развел коротышка руками. -- Я думал, ситро или, может быть, керосин. Все засмеялись. А другой коротышка спросил: -- А вы привезли что-нибудь с Луны? -- Я привез кусочек самой Луны. Знайка достал из кармана небольшой камешек голубовато-серого цвета и сказал: -- На поверхности Луны валяется множество разных камней, и притом очень красивых, но я не хотел их брать, так как они могли оказаться метеоритами, случайно занесенными на Луну из мирового пространства. А этот камень я отбил молотком от скалы, когда мы опускались в лунную пещеру. Поэтому вы можете быть вполне уверены, что этот камень -- кусок самой настоящей Луны. Кусочек Луны пошел по рукам. Каждому хотелось поближе посмотреть на него. Пока коротышки разглядывали камень, передавая его из рук в руки. Знайка рассказывал, как они с Фуксией и Селедочкой путешествовали по Луне и что там видели. Всем очень понравился Знайкин рассказ. Все остались очень довольны. Только профессор Звездочкин был не очень доволен. Как только Знайка кончил свой рассказ и сошел с трибуны, профессор Звездочкин выскочил на трибуну и сказал: -- Дорогие друзья, нам всем было очень интересно послушать про Луну и про все прочее, и я от имени всех собравшихся приношу сердечную благодарность знаменитому Знайке за его интересное и содержательное выступление. Однако... -- сказал Звездочкин и со строгим видом поднял кверху указательный палец. -- Долой! -- закричал кто-то из коротышек. -- Однако... -- повторил, повышая голос, профессор Звездочкин. -- Однако мы собрались здесь вовсе не для того, чтоб про Луну слушать, а для того, чтоб обсудить Знайкину книжку, а поскольку книжку не обсудили, то, значит, не выполнили того, что было намечено, а раз не выполнили того, что было намечено, то надо будет все-таки выполнить, а раз надо будет все-таки выполнить, то придется все-таки выполнить и подвергнуть рассмотрению... Никто так и не узнал, что хотел подвергнуть рассмотрению Звездочкин. Шум поднялся такой, что ничего уже нельзя было понять. Отовсюду слышалось только одно слово: -- Долой! Двое коротышек снова бросились на трибуну, один схватил Звездочкина за шиворот, другой за ноги, и поволокли его прямо на улицу. Там его посадили в скверике на траву и сказали: -- Вот когда полетишь на Луну, будешь выступать на трибуне, а сейчас пока посиди здесь на травке. От такого бесцеремонного обращения Звездочкин ошалел настолько, что не мог произнести ни слова. Потом он понемногу пришел в себя и закричал: -- Это безобразие! Я буду жаловаться! Я напишу в газету! Вы еще узнаете профессора Звездочкина! Он долго так кричал, размахивая кулаками, но, увидев, что все коротышки разошлись по домам, сказал: -- На этом заседание объявляю закрытым. После чего встал и тоже пошел домой. На следующий день в газетах появился отчет о состоявшемся обсуждении Знайкиной книги. Все жители Солнечного города читали этот отчет. Каждому интересно было узнать, на самом ли деле Луна внутри пустая и правда ли, что внутри Луны живут коротышки. В отчете было подробно изложено все, что говорилось на обсуждении, и даже то, чего вовсе не говорилось. Помимо отчета, в газетах было напечатано множество фельетонов, то есть шутливых статеек, в которых рассказывалось о разных забавных приключениях лунных коротышек. Все страницы газет пестрели смешными картинками. На этих картинках была изображена Луна, внутри которой вверх ногами ходили коротышки и цеплялись руками за различные предметы, чтобы не оказаться притянутыми к центру планеты. На одном из рисунков был изображен коротышка, с которого силой притяжения стащило ботинки и брюки, сам же коротышка, оставшись в одной рубашке и шляпе, крепко держался руками за дерево. Всеобщее внимание привлекла карикатура, на которой был нарисован Знайка, беспомощно болтавшийся в центре Луны. У Знайки было такое растерянное выражение лица, что на него никто не мог смотреть без смеха. Все это печаталось, конечно, только для увеселения публики, но в одной из газет была опубликована вполне серьезная и научно обоснованная статья профессора Звездочкина, который признавался, что в споре со Знайкой он был не прав, и просил извинения за допущенные им резкие выражения. В своей статье профессор Звездочкин писал о том, что наличие пустого пространства внутри Луны не противоречит законам физики и вполне может иметь место, поэтому Знайка не так далек от истины, как это могло показаться вначале. Вместе с тем трудно предположить, писал профессор, что это пустое пространство расположено в центре Луны, так как центральная часть Луны заполнена твердым веществом, которое образовалось еще до того, как остыла и отвердела лунная поверхность, а следовательно, до того, как внутри Луны начало образовываться пустое пространство. Дело в том, что как теперь, так и в древние времена внутренние слои Луны испытывали огромнейшее давление со стороны внешних слоев, которые весят многие тысячи и даже миллионы тонн. В результате такого чудовищного давления вещество внутри Луны не могло, согласно законам физики, пребывать в жидком состоянии, а находилось в твердом виде. А это значит, что, когда Луна была еще огненно-жидкая, внутри нее уже имелось твердое центральное ядро, и когда начала образовываться внутренняя полость Луны, она начала образовываться не в центре, а вокруг этого центрального твердого ядра, точнее говоря, между этим центральным ядром и сравнительно недавно отвердевшей поверхностью Луны. Таким образом. Луна -- это не полый шар, вроде резинового мяча, как предположил Знайка, а такой шар, внутри которого имеется другой шар, окруженный прослойкой из воздуха или какого-нибудь другого газа. Что же касается наличия на Луне коротышек или каких-нибудь других живых существ, то это уже относится к области чистой фантастики, писал профессор Звездочкин. Никаких научных доказательств существования на Луне коротышек нет. Если то, что обнаружил на лунной поверхности Знайка, на самом деле было кирпичной стеной, сделанной когда-то разумными существами, то нет никаких доказательств, что эти разумные существа уцелели до настоящих времен и избрали своим местопребыванием внутреннюю полость Луны. Наука нуждается в достоверных фактах, писал профессор Звездочкин, и никакие досужие вымыслы не заменят нам их. По мере того как Знайка читал статью профессора Звездочкина, его охватывало какое-то острое чувство стыда, смешанное с огорчением. То, что профессор писал о наличии внутри Луны твердого ядра, было неопровержимо. Каждый, кто знаком с основами физики, должен был согласиться с этим, а Знайка с основами физики был прекрасно знаком. -- Как же я не учел такой простой вещи? -- недоумевал Знайка и готов был рвать на себе волосы от досады. -- Ну конечно же, внутри Луны было твердое ядро, а это значит, что пустое пространство могло образоваться только вокруг этого ядра, а не в центре. Ах я осел! Ах я лошадь! Ах я орангутанг! Надо же было так опозориться! Как было не сообразить такой чепухи! Это позор! Прочитав статью до конца, Знайка принялся ходить из угла в угол по комнате и поминутно тряс головой, словно хотел вытрясти из нее неприятные мысли. -- "Досужие вымыслы"! -- с досадой бормотал он, вспоминая статью профессора Звездочкина. -- Попробуй докажи теперь, что тут никаких вымыслов нет, если не сообразил даже, что в центре Луны было твердое вещество!.. Ах, позор!.. Устав от беготни по комнате, Знайка крякал от огорчения, садился с размаху на стул и ошалело смотрел в одну точку, потом вскакивал, как ужаленный, и принимался метаться по комнате снова. -- Нет, я докажу, что это не досужие вымыслы! -- кричал он. -- Коротышки есть на Луне. Не может быть, чтоб их не было. Наука -- это не одни голые факты. Наука -- это фантастика... то есть... тьфу! Что это я говорю?.. Наука -- это не фантастика, но наука не может существовать без фантастики. Фантазия помогает нам мыслить. Одни голые факты еще ничего не значат. Всякие факты надо осмысливать! -- Сказав это, Знайка с силой стукнул кулаком по столу. -- Я докажу! -- закричал он. Тут взгляд его упал на карикатуру в газете, где был изображен он сам в центре Луны с таким идиотским выражением на лице, что невозможно было спокойно смотреть. -- Ну вот! -- проворчал он. -- Попробуй-ка докажи, когда здесь вот такая рожа! В этот же день Знайка уехал из Солнечного города. Всю дорогу он твердил про себя: -- Никогда больше не буду заниматься наукой. Даже если меня станут на куски резать. Ни-ни! И думать нечего! Но, вернувшись в Цветочный город, Знайка постепенно успокоился и принялся снова мечтать о научной деятельности и о новых путешествиях: "Хорошо бы построить большой межпланетный корабль, взять значительный запас пищи и воздуха и устроить длительную экспедицию на Луну. Надо полагать, что во внешней оболочке Луны имеются отверстия в виде пещер или кратеров потухших вулканов. Сквозь эти отверстия можно будет проникнуть внутрь Луны и увидеть ее центральное ядро. Если это ядро существует, а оно без сомнения существует, то лунные коротышки живут на его поверхности. Между внешней оболочкой и центральным ядром Луны, наверно, сохранилось достаточное количество воздуха, поэтому условия жизни на поверхности ядра должны быть вполне благоприятными для коротышек". Так Знайка мечтал, и он уже хотел было приняться за подготовку к новому путешествию на Луну, но вдруг вспомнил все, что случилось, и сказал: -- Нет! Надо быть твердым! Раз я решил не заниматься наукой, значит, должен исполнить. Пусть кто-нибудь другой летит на Луну, пусть кто-нибудь другой найдет на Луне коротышек, и тогда все скажут: "Знайка был прав. Он очень умный коротышка и предвидел то, чего никто до него не предвидел. А мы были не правы! Мы не верили ему. Мы смеялись над ним. Писали про него всяческие издевательские статейки, рисовали карикатуры". И тогда всем станет стыдно. И профессору Звездочкину станет стыдно. И тогда все придут ко мне и скажут: "Прости нас, миленький Знаечка! Мы были не правы". А я скажу: "Ничего, братцы, я не сержусь. Я вас прощаю. Хотя мне было очень обидно, когда все надо мной смеялись, но я не злопамятный. Я хороший! Ведь что для Знайки важнее всего? Для Знайки важнее всего правда. А если правда восторжествовала, то все, значит, в порядке, и никто ни на кого не должен сердиться". Так рассуждал Знайка. Обдумав как следует все, он решил забыть о Луне и никогда больше о ней не думать. Это решение оказалось все же не так легко выполнимо для Знайки. Дело в том, что у него остался кусочек Луны, то есть тот лунный камень, который он отбил молотком от скалы, когда опускался с Фуксией и Селедочкой в лунную пещеру. Этот лунный камень, или лунит, как его называл Знайка, лежал у него в комнате на подоконнике и поминутно попадался на глаза. Взглянув на лунит, Знайка тотчас же вспоминал о Луне и обо всем, что произошло, и снова расстраивался. Однажды, проснувшись ночью, Знайка взглянул на лунит, и ему показалось, что камень в темноте светится каким-то мягким голубоватым светом. Удивленный этим необычным явлением, Знайка встал с постели и подошел к окошку, чтоб рассмотреть лунный камень вблизи. Тут он заметил, что на небе была полная, яркая луна. Лучи от луны падали прямо в окно и освещали камень так, что создавалось впечатление, будто он светился сам собой. Полюбовавшись этим красивым зрелищем, Знайка успокоился и лег в постель. В другой раз (это случилось вечером) Знайка долго сидел за книжкой, а когда наконец решил лечь спать, была уже глубокая ночь. Раздевшись и потушив электричество, Знайка забрался в постель. Случайно его взгляд упал на лунит. И опять показалось Знайке, что камень светится сам собой, и на этот раз даже как-то особенно ярко. Зная, что все это лишь эффект лунного освещения, Знайка не обратил на камень внимания и уже собирался заснуть, как вдруг вспомнил, что в эту ночь было новолуние, то есть, попросту говоря, на небе не могло быть никакой луны. Встав с постели и выглянув в окно, Знайка убедился, что ночь действительно была темная, безлунная. На черном, как уголь, небе сверкали лишь звезды, но луны не было. Несмотря на это, лунный камень, лежавший на подоконнике, светился так, что не только был виден сам, но и освещал часть подоконника вокруг себя. Знайка взял лунит в руку, и рука его осветилась слабым, мерцающим, как бы льющимся из камня светом. Чем больше глядел Знайка на камень, тем ярче, казалось ему, он светился. И уже показалось Знайке, что в комнате стало не так темно, как было вначале. И он мог уже разглядеть в темноте стол, и стулья, и книжную полку. Знайка взял с полки книгу, раскрыл ее и положил на нее лунный камень. Камень осветил страницу так, что вокруг можно было различить отдельные буквы и прочитать слова. Знайка понял, что лунный камень выделял какую-то лучистую энергию. Он тут же хотел побежать рассказать о своем открытии коротышкам, но вспомнил, что они все уже давно спали, и не захотел их будить. На другой день Знайка сказал коротышкам: -- Сегодня вечером приходите, братцы, ко мне. Я вам покажу очень занятную штуку. -- Какую штуку? -- заинтересовались все. -- Вот приходите, увидите. Всем, конечно, очень интересно было узнать, что за штуку покажет Знайка. Торопыжка от нетерпения так волновался, что за обедом даже есть ничего не мог. Наконец он не выдержал, пошел к Знайке и пристал к нему с такой силой, что Знайка вынужден был открыть свой секрет. Таким образом коротышкам все стало известно заранее, но это лишь увеличивало их любопытство. Каждому хотелось своими глазами увидеть, как светится в темноте камень. Как только солнышко скрылось за горизонтом, все уже были у Знайки в комнате. -- Вы рано пришли, -- сказал коротышкам Знайка. -- Камень сейчас не может светиться, так как еще слишком светло. Он будет светиться, когда наступит полная темнота. -- Ничего, мы подождем, -- ответил Сиропчик. -- Нам спешить некуда. -- Ну, ждите, -- согласился Знайка. -- А я пока, чтоб вам не было скучно, расскажу об этом интересном явлении. Он положил на стол перед рассевшимися вокруг коротышками лунный камень и принялся рассказывать о том, что в природе встречаются вещества, которые приобретают способность светиться в темноте, после того как подвергнутся действию лучей света. Такое свечение называется люминесценцией. Некоторые вещества приобретают способность испускать видимые лучи света даже под влиянием невидимых ультрафиолетовых, инфракрасных или космических лучей. -- Можно предположить, что из такого вещества как раз и состоит лунный камень, -- сказал Знайка. Чтоб занять коротышек еще чем-нибудь. Знайка изложил им свою теорию о том, что Луна -- это такой большой шар, внутри которого есть другой шар, и на этом внутреннем шаре живут лунные коротышки, или лунатики. Пока Знайка сообщал своим друзьям все эти полезные сведения, в комнате постепенно сгущался мрак. Коротышки изо всех сил пялили глаза на лунный камень, который лежал перед ними, но не замечали никакого свечения. Торопыжка, который был самый неорганизованный, все время дергался от нетерпения и не мог усидеть на месте. -- Ну почему он не светится? Ну когда же он будет светиться? -- то и дело повторял он. -- Подожди капельку. Еще очень светло, -- успокаивал его Знайка. Наконец темнота наступила такая, что не стало видно ни камня, ни даже стола, на котором он лежал. А Знайка все повторял: -- Подождите капельку, еще очень светло. -- Действительно, братцы, так светло, что хоть картины пиши! -- поддержал Знайку Тюбик. Кто-то потихонечку засмеялся. В темноте нельзя было разобрать кто. -- Все это чушь какая-то! -- сказал Торопыжка. -- По-моему, камень не будет светиться. -- А зачем ему светиться, если и без того светло, -- сказал Винтик. Кто-то опять засмеялся. На этот раз громче. Кажется, это был Незнайка. Он был самый смешливый. -- Ты, Торопыжка, все куда-то торопишься. Тебе все поскорей хочется, сказал Сиропчик. -- А тебе не хочется? -- сердито проворчал Торопыжка. -- А куда мне спешить? -- ответил Сиропчик. -- Разве тут плохо? Тепло, светло, и мухи не кусают. Тут уж все коротышки не выдержали и громко расхохотались. Всем так понравилось изречение Сиропчика насчет мух, что его стали повторять на разные лады. Наконец Гусля сказал: -- Какие там мухи! Все мухи спят давно! -- Верно! -- подхватил доктор Пилюлькин. -- Мухи спят, и нам спать пора! Представление окончено! -- Вы не сердитесь, братцы, тут просто какая-то ошибка вышла, -- оправдывался Знайка. -- Вчера камень светился, вот даю вам честное слово! -- Ну, ты не горюй, чего там! Завтра мы снова придем, -- сказал Шпунтик. -- Конечно, придем: здесь и светло, и тепло, и мухи не кусают, -- подхватил кто-то. Все, смеясь, и толкаясь, и наступая друг другу в темноте на пятки, стали выбираться из комнаты. Знайка нарочно не зажег электричество, так как ему стыдно было глядеть коротышкам в глаза. Как только все разошлись, он с размаху бросился на кровать, зарылся лицом в подушку и обхватил голову руками. -- Так мне, дураку, и надо! -- бормотал он в отчаянии. -- Не мог держать язык за зубами -- теперь расплачивайся! Мало того, что в Солнечном городе опозорился, теперь и здесь все будут смеяться!.. Знайка готов был отколотить сам себя от досады, но, сообразив, что время уже позднее, решил не нарушать режим дня и, раздевшись, лег спать. Ночью он, однако ж, проснулся и, взглянув случайно на стол, обнаружил, что камень светится. Закутавшись в одеяло и сунув ноги в шлепанцы, Знайка подошел к столу и, взяв камень в руки, принялся разглядывать его. Камень светился чистым голубым светом. Он весь как бы состоял из тысячи вспыхивающих, мерцающих точечек. Постепенно его свечение становилось все ярче. Оно было уже не голубым, как вначале, а какого-то непонятного цвета: не то розовое, не то зеленое. Достигнув наибольшей яркости, свечение понемногу угасло, и камень перестал светиться. Не сказав ни слова, Знайка положил камень на подоконник и в глубокой задумчивости лег в постель. С тех пор он часто наблюдал свечение лунного камня. Иногда оно наступало позже, иногда раньше. Иной раз камень светился долго, всю ночь, иной раз совсем не светился. Как ни старался Знайка, он не мог уловить в свечении камня никакой закономерности. Никогда нельзя было сказать заранее, будет ночью светиться камень или же нет. Поэтому Знайка решил помалкивать и пока никому ничего не говорить. Для того, чтобы получше изучить свойства лунного камня, Знайка решил подвергнуть его химическому анализу. Однако и тут встретились непреодолимые трудности. Лунный камень не хотел вступать в соединение ни с каким другим химическим веществом: не хотел растворяться ни в воде, ни в спирте, ни в серной или азотной кислоте. Даже смесь крепкой азотной и соляной кислот, в которой растворяется даже золото, не оказывала никакого действия на лунный камень. Что же мог сказать химик о веществе, которое не вступает в соединение ни с каким другим веществом? Разве только то, что это вещество -- какой-нибудь благородный металл вроде золота или платины. Однако лунный камень был не металл, следовательно, он не мог быть ни золотом, ни платиной. Потеряв надежду растворить лунный камень, Знайка пытался разложить его на составные части посредством нагревания в тигле, но лунный камень не разлагался от нагревания. Знайка пробовал жечь его в пламени, но тоже безрезультатно. Лунный камень, как говорится, в огне не горел и в воде не тонул... Впрочем, не правда... В воде лунный камень тонул, только вся беда была в том, что делал это он далеко не всегда. В каких-то случаях лунный камень тонул, как обычно тонет в воде кусок сахара или соли, в других же случаях он плавал на поверхности воды, словно пробка или сухое дерево. Это значило, что вес лунного камня, в силу каких-то непостижимых причин, менялся, и из вещества, которое было тяжелее воды, он превращался в вещество легче воды. Это было какое-то совсем новое, до сих пор неизвестное свойство твердого вещества. Ни один минерал на земле не обладал подобными удивительными свойствами. Проводя свои наблюдения. Знайка заметил, что обычно температура лунного камня была на два-три градуса выше температуры окружающих предметов. Это значило, что наряду с лучистой энергией лунный камень выделял и тепловую энергию. Однако такое повышение температуры наблюдалось опять-таки не всегда. Это значило, что выделение тепловой энергии происходило не постоянно, а с какими-то перерывами. Иногда температура лунного камня оказывалась на несколько градусов ниже окружающей. Что это значило, было просто невозможно понять. Все эти странные вещи озадачивали Знайку и в конце концов надоели ему. Не умея объяснить всех этих странностей, Знайка перестал изучать свойства камня и, как говорится, махнул на него рукой. Лунный камень лежал в его комнате на подоконнике, словно какая-то никому не нужная вещь, и потихонечку покрывался пылью. В дальнейшем произошли события, которые заставили Знайку и вовсе забыть на какое-то время о лунном камне. То, что случилось, было настолько удивительно и необыкновенно, что с трудом поддается описанию. Знайке, говоря попросту, было не до того, чтоб думать о каком-то камне, в котором он к тому же не видел никакого проку. День, в который все это произошло, начался как обычно, если не считать, что Знайка, проснувшись, встал не сразу, а, вопреки своим правилам, разрешил себе немножко поваляться в постели. Сначала ему просто было лень вставать, а потом стало казаться, будто у него не то болит не то кружится голова. Некоторое время он не понимал, болит ли у него голова оттого, что он лежит в постели, или же он лежит в постели оттого, что у него болит голова. У Знайки, однако, был свой собственный способ бороться с головной болью, а именно -- не обращать на больше никакого внимания и делать все так, будто никакой боли не было. Решив прибегнуть к этому способу, Знайка бодро вскочил с постели и принялся делать утреннюю зарядку. Проделав ряд гимнастических упражнений и умывшись холодной водой, Знайка почувствовал, что ни боли, ни головокружения у него уже не было. Настроение у Знайки улучшилось, а так как до завтрака оставалось время, он решил произвести уборку помещения: подмел пол в комнате, протер влажной тряпочкой стенные шкафы, в которых у него хранились различные химические вещества в баночках и коллекции насекомых, а главное -- разложил по полочкам книги, которые накопились у него на столе, на тумбочке возле кровати и даже на подоконнике. Это давно надо было бы сделать, да у Знайки все как-то времени не хватало. Убирая с подоконника книги, Знайка решил заодно убрать и валявшийся там лунный камень. Открыв шкаф, в котором у него хранилась коллекция минералов, Знайка сунул лунный камень на нижнюю полочку, так как на верхних полках не обнаружилось ни одного свободного местечка. Для этого Знайке пришлось нагнуться, а нагнувшись, он снова почувствовал легкое головокружение. -- Ну вот! -- сказал сам себе Знайка. -- Опять голова кружится! Может быть, я на самом деле больной? Надо будет сказать Пилюлькину, чтоб каких-нибудь порошков дал. Вместе с головокружением у Знайки появилось какое-то странное ощущение зависания вниз головой, то есть ему на какой-то миг показалось, будто он перевернут кверху ногами. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что он вовсе не вверх ногами, Знайка закрыл дверцу шкафа и уже хотел выпрямиться, но как раз в это время его снизу словно толкнуло что-то и подбросило под потолок. Ударившись о потолок головой, Знайка упал на пол и, чувствуя, что его как бы подхватило ветром и куда-то несет, ухватился рукой за стул. Это ему, однако ж, не помогло удержаться на месте. В следующее мгновение он уже снова был в воздухе, и притом вместе со стулом в руках. Отлетев в угол комнаты, Знайка ударился спиной о стену, отскочил от нее, словно мячик, и полетел к противоположной стене. Зацепив по пути стулом за люстру и расколотив лампу. Знайка врезался головой в книжную полку, отчего книги разлетелись в разные стороны. Увидев, что от стула никакой пользы нет, Знайка отшвырнул его от себя. В результате стул полетел вниз и, ударившись о пол, подскочил кверху, словно резиновый, сам же Знайка отлетел к потолку и, отскочив от него, полетел вниз. По пути он столкнулся с летящим навстречу стулом и получил удар спинкой стула прямо по переносице. Удар был настолько силен, что Знайка ошалел от боли и на некоторое время перестал трепыхаться в воздухе. Придя постепенно в себя, Знайка убедился, что висит в какой-то нелепой позе посреди комнаты, между полом и потолком. Неподалеку от него повис кверху ножками стул, люстра висела в каком-то противоестественном состоянии: не отвесно, как бывает всегда, а наискось, словно какая-то неведомая сила притягивала ее к стене; вокруг по всей комнате плавали книги. Знайке показалось странным, что и стул, и книги не падают на пол, а как бы взвешены в воздухе. Все это было похоже на состояние невесомости, которое Знайка наблюдал в кабине космического корабля во время путешествия на Луну. -- Странно! -- пробормотал Знайка. -- Очень странно! Стараясь не делать резких движений, он попробовал поднять руку. Его удивило, что для этого ему не потребовалось никакого усилия. Рука поднялась как бы сама собой. Она была легкая, как пушинка. Знайка поднял другую руку. И эта рука словно не весила ничего. Ее даже как будто подталкивало что-то снизу. Теперь, когда волнение его несколько улеглось, Знайка почувствовал во всем теле какую-то необычную легкость. Ему казалось, что стоит только взмахнуть руками, и он начнет порхать по комнате, словно мотылек или какое-нибудь другое крылатое насекомое. "Что же со мной случилось? -- в смятении думал Знайка. -- Одно из двух: либо я нахожусь в состоянии невесомости, либо я сплю и все это мне во сне снится". Он принялся изо всех сил таращить глаза, стараясь проснуться, но, убедившись, что и без того не спит, окончательно пришел в уныние и закричал жалобным голосом: -- Братцы, спасите! Так как на помощь никто не шел. Знайка решил поскорей выбраться из комнаты и посмотреть, что делают остальные друзья коротышки. Начав осторожно делать руками и ногами плавательные движения, Знайка стал медленно перемещаться по воздуху и постепенно доплыл до двери. Там он уцепился руками за притолоку и принялся изо всех сил толкать дверь ногами. Казалось бы, открыть дверь -- дело нехитрое, однако в состоянии невесомости это не так просто, как кажется. Знайке пришлось потратить немало усилий, прежде чем дверь оказалась открытой. Выбравшись наконец из комнаты и очутившись на лестнице (вернее сказать, над лестницей), Знайка принялся раздумывать, как бы ему спуститься вниз. Каждый может легко догадаться, что спускаться обычным способом, то есть сходя по ступенькам. Знайка теперь не мог, так как сила тяжести уже не тянула его вниз и, сколько бы он ни перебирал ногами, это ни к чему бы не привело. В конце концов Знайка все же придумал хороший способ. Дотянувшись до перил, он стал спускаться, цепляясь за перила руками. Наверно, со стороны это выглядело очень смешно, потому что Знайкины ноги болтались в воздухе, как у комара, и по мере того как он опускался все ниже, ноги его задирались все выше и он все больше перевертывался вниз головой. Спустившись таким оригинальным способом с лестницы, Знайка очутился в коридоре перед дверью в столовую. Из-за двери доносились какие-то приглушенные крики. Знайка прислушался и понял, что находившиеся в столовой коротышки чем-то встревожены. После нескольких неудачных попыток Знайка отворил дверь и очутился в столовой. То, что он увидел, привело его в изумление. Коротышки, собравшиеся в столовой, не сидели, как всегда, за столом, а плавали в различных позах по воздуху. Вокруг них плавали стулья, скамейки, миски, тарелки, ложки. Тут же плавала большая алюминиевая кастрюля, наполненная манной кашей. Увидев Знайку, коротышки подняли невероятный шум. -- Знаечка, миленький, помоги! -- завопил Растеряйка. -- Я не пойму, что со мной происходит! -- Слушай, Знайка, мы все почему-то летаем! -- закричал доктор Пилюлькин. -- А у меня ноги отнялись! Я ходить не могу! -- визжал Сиропчик. -- И у меня ноги отнялись! У всех ноги отнялись! И стены шатаются! -- кричал Ворчун. -- Тише, братцы! -- закричал в ответ Знайка. -- Я сам ничего не могу понять. По-моему, мы в состоянии невесомости. Мы потеряли вес. Я испытывал такое же состояние, когда летел на Луну в ракете. -- Но мы ведь никуда не летим, -- сказал Тюбик. -- Это, наверно, кто-то нарочно придумал такое баловство! -- закричал Торопыжка. -- Кто-то подшутил над нами! -- подхватил Растеряйка. -- Ну что за шутки еще! -- завизжал Пончик. -- Прекратите сейчас же! У меня голова кружится! Почему стены шатаются? Почему все перевернулось вверх дном? -- Все на месте, -- ответил Пончику Знайка. -- Ты сам перевернулся вниз головой, от этого тебе и кажется, что все вокруг вверх дном. -- Ну так пусть меня сейчас же перевернут обратно, а то я за себя не отвечаю! -- продолжал кричать Пончик. -- Спокойствие! -- сказал Знайка. -- Сначала нам надо выяснить, отчего мы потеряли вес. А Незнайка сказал: -- Если мы потеряли вес, так его надо найти, и дело с концом. Чего тут еще выяснять? -- А ты, дурачок, молчи, если ничего дельного предложить не можешь, сказал с раздражением Шпунтик. -- А ты меня дурачком не называй, а то как дам кулаком! С этими словами Незнайка взмахнул кулаком и дал Шпунтику такого сильного подзатыльника, что Шпунтик завертелся волчком и полетел через всю комнату. Незнайка тоже не удержался на месте и, полетев в противоположную сторону, стукнулся головой о кастрюлю с кашей. От толчка жидкая манная каша выплеснулась прямо в лицо находившемуся неподалеку Пончику. -- Братцы, это что?.. За что?.. Это безобразие! -- кричал Пончик, размазывая по лицу манную кашу и плюясь во все стороны. Стараясь избежать столкновения с плюющимся Пончиком и плывущими по воздуху комьями манной каши, коротышки принялись делать резкие движения руками и ногами, в результате чего стали летать по комнате во всех направлениях, сталкиваясь друг с другом и нанося друг ДРУГУ различные повреждения. -- Тише, братцы! Спокойствие! -- надрывался Знайка, которого толкали со всех сторон. -- Старайтесь не двигаться, братцы, а то я не знаю, что будет! В состоянии невесомости нельзя делать слишком резких движений. Слышите, что я вам говорю? Спокойстви-е!!! Рассердившись, Знайка стукнул кулаком по столу, возле которого в тот момент находился. От такого резкого движения Знайку самого перевернуло в воздухе и довольно сильно ушибло затылком об угол стола. -- Ну вот, я же говорил! -- закричал он, почесывая рукой ушибленное место. Коротышки в конце концов поняли, что от них требовалось, и, перестав делать бесцельные движения, застыли в воздухе: кто вверху, под потолком, кто внизу, недалеко от пола, кто вверх головой, кто вниз головой, кто в горизонтальном, кто в наклонном, то есть косом, положении. Увидев, что все наконец успокоились, Знайка сказал: -- Слушайте меня внимательно. Сейчас я прочту вам лекцию о невесомости... Все вы знаете, что каждый предмет притягивается к земле, и это притяжение мы ощущаем как силу тяжести, или как вес. Благодаря силе тяжести, или весу, мы можем свободно передвигаться по земле, так как наши ноги под тяжестью нашего тела прижимаются к земле и приобретают сцепление с ней. Если вес пропадет, вот как сейчас, то никакого сцепления уже не будет и мы не сможем передвигаться обычным способом, то есть не сможем ходить по земле или по полу. Что в таком случае делать? -- Да, да, что делать? -- отозвались со всех сторон коротышки. -- Надо приспосабливаться к создавшимся новым условиям, -- ответил Знайка. -- А для этого всем вам нужно усвоить третий закон механики, который особенно наглядно проявляется в условиях невесомости. О чем говорит этот закон? Этот закон говорит о том, что всякое действие вызывает равное и противоположно направленное противодействие. Например: если я, находясь в состоянии невесомости, подниму руки вверх, то все мое тело сейчас же опустится вниз. Вот смотрите... Знайка решительно поднял обе руки вверх, и все его тело начало плавно опускаться вниз. -- Если же я опущу руки вниз, -- сказал он, -- то все мое тело начнет подниматься вверх. Не долетев до пола, Знайка быстро опустил руки вниз, в результате чего плавно полетел вверх. -- А теперь смотрите! -- закричал Знайка, остановившись под потолком. Если я отведу руку в сторону -- например, вправо, -- то все мое тело начнет вращаться в противоположном направлении, то есть влево. Энергично отбросив правую руку в сторону, Знайка пришел во вращательное движение и перевернулся вниз головой. -- Видите? -- закричал он. -- Сейчас я вниз головой, и вся комната представляется мне в перевернутом виде. Что мне нужно сделать, чтоб перевернуться обратно? Для этого достаточно махнуть рукой в сторону. Знайка махнул в сторону левой рукой и, снова придя во вращательное движение, перевернулся обратно вверх головой. -- Вы видите, что, выполняя несложные движения руками, можно придавать своему телу любое положение в пространстве. Теперь послушайте, что от нас требуется в первую очередь. В первую очередь тем из вас, которые находятся вниз головой, нужно перевернуться вверх головой. -- А тем, которые вверх головой, надо перевернуться вниз головой? -- спросил Незнайка. -- А вот этого как раз не нужно, -- ответил Знайка. -- Все должны быть вверх головой, потому что такое положение является привычным для каждого нормального коротышки. Во-вторых, всем надо опуститься вниз и стараться держаться поближе к полу, так как для каждого нормального коротышки естественно находиться на полу, а не маячить под потолком. Надеюсь, это понятно? Все принялись делать плавные движения руками, стараясь принять вертикальное положение и опуститься вниз. Это не сразу удалось всем, так как, приняв вертикальное положение и опустившись вниз, коротышка отталкивался ногами от пола и взвивался обратно под потолок. -- Держитесь поближе к стенам, братцы, -- советовал коротышкам Знайка, -- а опустившись вниз, хватайтесь руками за что-нибудь неподвижное: за подоконник, за дверную ручку, за трубу парового отопления. Этот совет оказался очень полезным. Прошло немного времени, и все коротышки расположились внизу, если не считать Пончика, который продолжал неуклюже кувыркаться по воздуху. Все наперебой давали ему советы, как опуститься вниз, но это не приносило пользы. -- Ну ничего, -- сказал Знайка. -- Пусть он потренируется. Со временем и у него все будет хорошо получаться. А мы с вами отдохнем чуточку и постараемся привыкнуть к состоянию невесомости. -- Как же! Привыкнешь к нему! -- насупившись, проворчал Ворчун. -- Ко всему можно привыкнуть, -- спокойно ответил Знайка. -- Главное это не обращать на невесомость внимания. Если кому-нибудь покажется, что он падает вниз или переворачивается вверх ногами, а такие ощущения бывают в состоянии невесомости, то надо поскорей оглядеться по сторонам. Вы увидите, что находитесь в комнате и никуда не падаете, и перестанете волноваться. У кого есть вопросы? -- Меня очень беспокоит один вопрос, -- сказал Незнайка. -- Мы будем сегодня завтракать, или по случаю невесомости всякие там завтраки и обеды целиком отменяются? -- Завтраки и обеды вовсе не отменяются, -- ответил Знайка. -- Сейчас дежурные по кухне будут готовить завтрак, а мы тем временем займемся работой. Прежде всего необходимо закрепить все подвижные предметы, чтоб они не летали по воздуху. Столы, стулья, шкафы и прочую мебель надо прибить к полу гвоздями; по всем комнатам и коридорам следует протянуть веревки, как для просушки белья. Мы будем держаться за веревки руками, и нам будет легче передвигаться. Все, кроме Пончика, тут же принялись за работу: кто протягивал веревки по комнатам, кто прибивал мебель к полу. Это было нелегкое дело. Попробуй-ка забить гвоздь в стену, когда при каждом ударе молотком сила противодействия отбрасывает тебя в противоположную сторону и ты летишь невзвидя света и не зная, обо что стукнешься головой. Теперь все приходилось делать по-новому. Для того чтоб заколотить один гвоздь, требовалось не менее трех коротышек. Один держал гвоздь, другой бил по гвоздю молотком, а третий держал того, который бил по гвоздю, чтоб сила противодействия не отбрасывала его назад. Особенно трудно пришлось дежурным по кухне. Хорошо еще, что дежурными в тот день оказались Винтик и Шпунтик. Это были два очень изобретательных ума. Попав на кухню, они тотчас же принялись ворочать, как говорится, мозгами и придумывать разные усовершенствования. -- Для того чтобы нормально работать, необходимо твердо стоять на ногах, -- сказал Винтик. -- Попробуй, например, месить тесто, рубить капусту, резать хлеб или вертеть мясорубку, когда твое тело без всякой опоры болтается в воздухе. -- Мы не можем твердо стоять, потому что у наших ног нет сцепления с полом, -- сказал Шпунтик. -- Раз сцепления нет, надо сделать, чтоб оно было, -- ответил Винтик. Если мы прибьем свои башмаки к полу, то сцепление будет вполне достаточное. -- Очень остроумная мысль! -- одобрил Шпунтик. Друзья тотчас сняли ботинки и приколотили их к полу гвоздями. -- Видишь, -- сказал Винтик, сунув ноги в ботинки, -- теперь мы твердо стоим на ногах, и наше тело никуда не летит при малейшем толчке. Руки у нас свободны, и мы можем делать все, что захочется. -- Хорошо бы прибить рядом с ботинками стулья, чтоб можно было работать сидя, -- предложил Шпунтик. -- Блестящая мысль! -- обрадовался Винтик. Друзья быстро приколотили к полу два стула. Теперь, когда их ноги приобрели сцепление с полом, забивать гвозди стало легко. -- Смотри, как замечательно получилось, -- сказал Шпунтик, садясь на стул. -- Разве я мог бы сидеть на стуле, если бы ботинки не были приколочены? Я смог бы сидеть только в том случае, если бы держался за стул руками, но тогда бы я не смог ничего делать. Теперь же у меня руки свободны, и я могу делать все, что угодно. Могу и писать, и читать, сидя за столом, а если сидеть надоест, могу встать и работать стоя. Говоря это, Шпунтик садился на стул и вставал с него, демонстрируя все удобства нового метода. Винтик вытащил одну ногу из ботинка и сказал: -- Для надежного сцепления с полом достаточно одной ноги. Вытащив из ботинка другую ногу, я могу сделать шаг вперед, шаг назад или шаг в сторону. Сделав шаг в сторону, я свободно могу дотянуться до печки; сделав шаг обратно, я могу по-прежнему работать за столом. Моя маневренность, таким образом, повышается. -- Изумительная мысль! -- воскликнул, вскакивая со стула, Шпунтик. Смотри: если я сделаю шаг вправо, то могу достать рукой до шкафа, а если сделаю шаг влево, то дотянусь до водопроводного крана. Таким образом, не теряя устойчивости, мы с тобой можем перемещаться почти по всей кухне. Вот что значит техническая смекалка! В это время на кухню заглянул Знайка. -- Ну как тут у вас, завтрак скоро будет готов? -- Завтрак еще не готов, но зато готово сногсшибательное изобретение. Винтик и Шпунтик принялись наперебой рассказывать Знайке о своих усовершенствованиях. -- Хорошо, -- сказал Знайка. -- Мы используем ваше изобретение, но завтрак все-таки надо готовить. Всем хочется есть. -- Сейчас все будет готово, -- сказали Винтик и Шпунтик. Знайка ушел или, вернее сказать, уплыл из кухни, а Винтик и Шпунтик взялись за приготовление завтрака. Это оказалось не так легко, как они предполагали вначале. Во-первых, ни крупа, ни мука, ни сахар, ни вермишель не хотели высыпаться из пакетов; если же высыпались, то не попадали туда, куда нужно, а рассеивались в воздухе и плавали вокруг, набиваясь и в рот, и в нос, и в глаза, что доставляло Винтику и Шпунтику много хлопот. Во-вторых, и вода из водопровода не хотела набираться в кастрюлю. Вытекая под напором из крана, она ударялась о дно кастрюли и выплескивалась наружу. Здесь она собиралась в крупные и мелкие шарики, которые плавали в воздухе и тоже лезли Винтику и Шпунтику в рот, и в нос, и в глаза, и даже за шиворот, что тоже было не так уж приятно. В довершение всех бед огонь в печи не хотел гореть. Ведь для того чтобы пламя горело, необходим беспрерывный приток свежего кислорода. Когда пламя горит, оно нагревает окружающий его воздух. Нагретый воздух легче холодного и поэтому поднимается вверх, а на его место к пламени с разных сторон притекает свежий воздух, богатый кислородом. Но в условиях невесомости как холодный, так и нагретый воздух совсем ничего не весит. Поэтому нагретый воздух не делается легче холодного и не поднимается вверх. Как только весь кислород вокруг пламени израсходуется на горение, пламя погаснет, и тут уж ничего не поделаешь! Сообразив, в чем тут загвоздка, наши друзья решили варить завтрак на электрической плитке. -- А еще лучше будет, если мы ничего не станем варить, а просто вскипятим чай, -- предложил Шпунтик. -- В чайник все-таки легче воды набрать. -- Гениальная мысль! -- одобрил Винтик. Действуя как можно осторожнее, друзья наполнили водой чайник, поставили его на электроплитку и крепко-накрепко привязали веревкой к столу, чтоб он никуда не уплыл. Вначале все шло хорошо, но через несколько минут Винтик и Шпунтик увидели, как из носика чайника начала пузырем вылезать вода, словно ее кто-нибудь выталкивал изнутри. Шпунтик поскорей заткнул носик чайника пальцем, но вода туг же начала вылезать пузырем из-под крышки. Этот пузырь становился все больше, наконец оторвался от крышки и, трясясь, словно был сделан из жидкого студня, поплыл по воздуху. Винтик поскорей открыл крышку и заглянул в чайник. Чайник был пуст. -- Вот так история! -- пробормотал Шпунтик. Друзья снова наполнили чайник и поставили на горячую плитку. Через минуту вода снова начала лезть из чайника. Тут опять появился Знайка: -- Ну скоро вы там? Коротышки голодные! -- Тут у нас чудо какое-то! -- растерянно сказал Шпунтик. -- Пузырь лезет из чайника. -- Пузырь лезет -- это еще не чудо, -- ответил Знайка. Он приблизился к чайнику и строго посмотрел на пузырь, выдувавшийся из носика чайника. Потом сказал "гм" и попробовал заткнуть носик пальцем. Увидев, что пузырь начал вылезать из-под крышки, Знайка снова сказал "гм" и попробовал плотней прижать крышку к чайнику. Убедившись, что это ни к чему не привело, Знайка в третий раз сказал "гм" и на мгновение задумался, после чего сказал: -- Никакого чуда здесь нет, а есть вполне объяснимое научное явление. Все вы знаете, что вода нагревается благодаря перемешиванию. Нижние слои воды в чайнике, нагреваясь на огне или на электроплитке, становятся легче и всплывают вверх, а на их место опускается холодная вода из верхних слоев. В чайнике получается, как бы это сказать, круговорот воды. Но такой круговорот происходит при наличии у воды веса. Если веса не будет вот как сейчас, -- то нижние слои воды, нагревшись, не станут легче и не поднимутся вверх, а останутся внизу и будут нагреваться до тех пор, пока не превратятся в пар. Этот пар, расширяясь от нагревания, начнет поднимать находящуюся над ним холодную воду, в результате чего она пузырем вылезет из чайника. А что из этого следует? -- Ну что следует? -- развел Шпунтик руками. -- Наверно, из этого следует, что пузырь оторвется от чайника и будет плавать по воздуху, пока не размажется у кого-нибудь по спине. -- Из этого следует, -- строго сказал Знайка, -- что кипятить воду в условиях невесомости надо в герметическом сосуде, то есть в таком сосуде, крышка которого закрывается плотно и не пропускает ни воды, ни пара. -- У нас в мастерской есть котел с герметической крышкой. Я сейчас принесу, -- сказал Винтик. -- Давай неси, да поскорее, пожалуйста. Нельзя нарушать режим питания, -- сказал, удаляясь, Знайка. Винтик освободился от прибитых к полу ботинок, оттолкнулся ногой от стола и со скоростью шмеля полетел из кухни. Для того чтоб попасть в мастерскую, ему нужно было выйти во двор. Вылетев из кухни, он принялся пробираться по коридору, отталкиваясь руками и ногами от стен и от всего, что могло встретиться на пути. Наконец он добрался до выходной двери и попытался ее открыть. Дверь, однако, была закрыта плотно, и попытки Винтика долго не приводили к успеху: когда Винтик толкал дверь вперед, реактивная сила незаметно отбрасывала его назад, и ему приходилось затрачивать много усилий, чтобы снова добраться до двери. Убедившись, что таким путем он ничего не добьется, Винтик решил прибегнуть к другому методу. Согнувшись в три погибели, он уперся руками в дверную ручку, а ногами уперся в пол на некотором расстоянии от двери. Почувствовав, что его ноги приобрели достаточное сцепление с полом. Винтик попытался выпрямиться на манер пружины и изо всех сил приналег на дверь. Неожиданно дверь распахнулась. Винтик вылетел из нее, словно торпеда, выпущенная из торпедного аппарата, и понесся по воздуху. Поднимаясь все выше и выше, он пролетел над беседкой, которая стояла в конце двора, и скрылся за забором. Никто этого не видел. Оставшись на кухне один, Шпунтик сказал сам себе: -- Пока Винтик разыскивает котел, я успею немножечко отдохнуть. Он с удобством уселся на стуле, заложил ногу за ногу и принялся отдыхать. Впрочем, это только так говорилось, потому что отдыхало лишь тело Шпунтика, в то время как его деятельный ум ни на минуту не прекращал работы. Живые, юркие глазки Шпунтика все время вертелись в разные стороны. Каждый предмет, который попадал Шпунтику на глаза, внушал ему какую-нибудь остроумную мысль. Бросив взгляд на приколоченные к полу ботинки Винтика, Шпунтик подумал: "Жаль, что из кухни приходится выходить босиком. Не отдирать же каждый раз от пола ботинки. Но если прибить к полу галоши, то ботинки могут оставаться на ногах. Пришел на кухню, сунул ноги в галоши и работай сцепление будет достаточное. Гениальная мысль!" Некоторое время Шпунтик наслаждался пришедшей ему в голову гениальной мыслью. Потом сказал: -- Но галоши можно использовать более рационально. У нас в доме шестнадцать коротышек, у каждого пара галош; всего, значит, тридцать две галоши. Если прибить вдоль комнат и коридоров все эти галоши, каждую на расстоянии шага, то можно будет с удобством ходить по комнатам: сунул ногу в одну галошу -- сделал шаг, сунул ногу в другую -- еще шаг... Исключительно гениальная мысль! Шпунтик хотел побежать рассказать о своем новом изобретении, но тут же забыл об этом, так как в его голову уже лезли новые мысли. -- Теперь, когда наступило состояние невесомости, все будет не такое, как прежде, -- продолжал рассуждать он. -- Возьмем, например, самый обыкновенный стул. На таком стуле можно сидеть, лишь прибив к полу ботинки. Это неостроумно! В будущем появятся новые стулья со стременами. На них нужно будет сидеть верхом. Сел на стул, сунул в стремена ноги и работай спокойно -- никуда не улетишь. Зверски гениальная мысль! Кроме того, стулья должны быть вертящимися... Мысли так и кипели у Шпунтика в голове. Глаза его возбужденно горели, на лице блуждала счастливая улыбка. В это время на кухне опять появился Знайка. -- Это что же происходит такое? -- закричал с раздражением он. -- Где завтрак? -- Какой завтрак? -- спросил Шпунтик, очнувшись от своих грез. -- Смотрите на него! -- с возмущением закричал Знайка. -- Забыл даже, что завтрак надо готовить! Где Винтик? -- Винтик?.. Он пошел за этим... за герметическим котлом. -- Так он уже час, как пошел за котлом! Неужели так трудно котел принести? -- Сейчас пойду разыщу его, -- сказал Шпунтик и стал пробираться к выходу. Знайке, однако, показалось подозрительным, что Винтик так замешкался. Увидев, что Шпунтик уже почти добрался до выходной двери, он закричал с испугом: -- Постой! Не смей выходить во двор! -- Почему? -- спросил Шпунтик. -- Остерегись, говорят тебе! -- сердито закричал Знайка. -- Сейчас надо действовать со всей осторожностью. Ведь мы находимся в состоянии невесомости. Неизвестно, куда тебя понесет, как только ты очутишься под открытым небом. Малейший толчок -- и полетишь прямо в мировое пространство. Знайка добрался до двери, уцепился руками за дверную ручку и, высунувшись во двор, стал звать: -- Винтик! Винтик! Винтик не отзывался. -- Неужели Винтика унесло в мировое пространство? -- испуганно спросил Шпунтик. Незнайка, который в это время выглянул в коридор, услыхал слова Шпунтика. -- Вот те на! Винтика унесло в мировое пространство! -- пробормотал Незнайка и тут же начал кричать во все горло: -- Братцы, беда! Винтика унесло в мировое пространство! Все всполошились и бросились к выходу. -- Назад! -- закричал Знайка. -- Не подходите к двери! Это опасно! -- Где Винтик? Что с Винтиком? -- спрашивали коротышки волнуясь. -- Еще ничего не известно, -- ответил Знайка. -- Известно, что он отправился в мастерскую и не вернулся оттуда. -- Надо кому-нибудь пойти в мастерскую, может быть, он еще там, -- сказал Тюбик. -- Пойдешь тут, когда состояние невесомости, -- сказал Ворчун. -- А ну тащите сюда подлинней веревку, -- отдал распоряжение Знайка. Приказ моментально исполнили. Знайка обвязал один конец веревки вокруг пояса, а другой конец привязал к дверной ручке и строго сказал: -- Смотрите, чтоб никто не смел выходить из дома. Довольно с нас и того, что Винтик пропал! Придав своему телу наклонное положение, Знайка с силой оттолкнулся ногами от порога и полетел в направлении мастерской, которая находилась неподалеку от дома. Он немного не рассчитал толчка и поднялся выше, чем было надо. Пролетая над мастерской, он ухватился рукой за флюгер, который показывал направление ветра. Это задержало полет. Спустившись по водосточной трубе, Знайка отворил дверь и проник в мастерскую. Коротышки с напряжением следили за его действиями. Через минуту Знайка выглянул из мастерской. -- Его здесь нет! -- закричал он. -- Да похоже, что и не было. Сейчас посмотрю в беседке. Одним прыжком Знайка достиг беседки и заглянул внутрь. Винтика и там не было. -- Пожалуй, лучше всего взобраться на крышу дома и посмотреть вокруг. Сверху всегда виднее. Ну-ка, тяните меня на веревке к дому! -- закричал Знайка. Коротышки принялись тянуть веревку и притянули Знайку обратно к дому. Знайка мгновенно вскарабкался по водосточной трубе на крышу и уже хотел оглядеться по сторонам, но налетевший неожиданно порыв ветра сдул его с крыши и понес в сторону. Это не испугало Знайку, так как он знал, что коротышки в любой момент могут притянуть его на веревке обратно. -- Так даже еще лучше, -- сказал сам себе Знайка. -- Летая над землей словно на вертолете, я гораздо тщательнее разгляжу все вокруг. Ему, однако, не удалось ничего разглядеть, так как в следующий момент произошло то, чего никто не ожидал. Не долетев до забора, Знайка вдруг начал стремительно падать, словно какая-то сила неожиданно потянула его вниз. Шлепнувшись с размаху о землю, он растянулся во весь рост и не успел даже сообразить, что произошло. Ощущая во всем теле страшную тяжесть, он с трудом поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Его удивило, что он снова твердо держится на ногах. -- Вот так штука! Кажется, я снова приобрел вес! -- пробормотал Знайка. Он попробовал поднять руку, потом другую, попробовал сделать шаг, другой... Руки и ноги повиновались с трудом, словно были свинцом налиты. "Может быть, ощущение большой тяжести -- результат быстрого перехода от состояния невесомости к весу?" -- подумал Знайка. Увидев, что коротышки испуганно смотрят на него из дверей дома, он закричал: -- Братцы, смотрите! Здесь нет состояния невесомости! -- А что там есть? -- спросил кто-то. -- Здесь есть состояние весомости. На меня по-прежнему действует сила тяжести. Смотрите, я стою... Я хожу... Я прыгаю!.. Знайка сделал несколько шагов и попытался подпрыгнуть. Правда, прыжок у него не получился: Знайка не смог оторвать от земли ног. Как раз в это время за забором послышался чей-то жалобный стон. Знайка прислушался, и ему показалось, что его кто-то зовет на помощь. Недолго думая Знайка подбежал к забору и хотел вскарабкаться на него, но это не удалось ему. Тяжесть по-прежнему действовала на него со страшной силой. Услышав явственно, что за забором кто-то зовет на помощь. Знайка выломал в заборе доску и выглянул в образовавшийся пролом. Неподалеку от забора он увидел лежавшего на земле Винтика. Винтик тоже увидел его. -- Знаечка, миленький, помоги, я, кажется, ногу сломал! -- закричал Винтик. -- Как ты сюда попал? -- спросил Знайка, подбегая к нему. -- Я, понимаешь, хотел отворить дверь, а дверь открылась, и я как полечу, понимаешь... -- Почему же ты не отзывался? Я тебя тут зову, зову! -- А я ничего не слышал. Наверно, сознание потерял. Знайка схватил Винтика под мышки, взвалил на спину и потащил сквозь пролом к дому. Сделав несколько шагов, Знайка почувствовал, что тяжесть как будто уменьшилась, а сделав еще шаг, он неожиданно оторвался от земли и взвился вместе с Винтиком в воздух. "Что за чудо! Опять попал в состояние невесомости?" -- подумал Знайка. Он растерялся в первый момент, но потом вспомнил, что привязан к веревке, и закричал: -- Братцы, тащите нас скорее к себе! Увидев, что Знайка с Винтиком взмывают все выше, коротышки ухватились за конец веревки и потащили Знайку к дому. Знайка крепко держал Винтика за шиворот, чтоб он не выскользнул у него из рук. Не прошло и минуты, как они были внутри помещения. Всем хотелось поскорей взглянуть на Винтика, но доктор Пилюлькин сказал: -- А ну, расходитесь, то есть разлетайтесь отсюда все! А больного уложите сейчас же в постель, мне его осмотреть надо. Коротышки потащили Винтика по коридору. -- Ох, братцы, тихонечко! -- молил Винтик. -- У меня ножки болят! Наконец его притащили в комнату, уложили в постель и привязали к кровати веревкой. Пилюлькин начал осматривать его. Он долго стукал пальцами по ногам, по рукам, по груди и даже по голове больного, прислушиваясь, какой получается звук. Потом сказал: -- Придется тебе полежать, милый друг, э-э... м-м-м... в постельке... Но ты не пугайся, ничего страшного нет. Ты просто, в некотором роде, ножки отшиб. -- Как это, в некотором роде, ножки отшиб? -- спросил Винтик. -- Ну, так, м-м-м... ногами сильно ударился, значит, отчего и произошло... м-м-м... некоторое растяженьице жил и... м-м-м... некоторое сотрясеньице в суставчиках... М-м-да-а! Через некоторое время боль в суставчиках у тебя утихнет, и ты снова сможешь, в некотором роде, ходить... если, конечно, понадобится. -- Почему, если понадобится? -- испуганно насторожился Винтик. -- Ну, потому что если будет состояние невесомости, то ходить нам вовсе не надо будет. Будем, в некотором роде, летать. -- Ну ладно, -- ответил Винтик. -- А нельзя ли мне чего-нибудь, в некотором роде, покушать? Я с утра ничего не ел. -- Слушай, как там у тебя с завтраком? -- осведомился Пилюлькин у Шпунтика. -- По случаю состояния невесомости завтрак еще не готов, -- отрапортовал Шпунтик. -- Но, поскольку Знайка нашел место, где состояния невесомости нет, мы проберемся туда и быстро сварим на костре завтрак. -- Ты, голубчик, вот что, -- сказал доктор Пилюлькин. -- Завтрака варить не надо, потому что теперь уже время обедать. Лучше готовь сразу обед, а больному я пока дам хлеба с вареньем. Пилюлькин отправился за хлебом с вареньем, а Шпунтик, обвязавшись веревкой, пробрался в конец двора. Почувствовав, что снова приобрел вес, он привязал конец веревки к забору и закричал коротышкам: -- Ну-ка, тащите сюда дрова, и спички, и кастрюли, и чайник, и сковородку, и продукты тащите! Коротышки, держась за протянутую поперек двора веревку, принялись таскать Шпунтику все, что могло понадобиться для приготовления обеда. Все работали очень активно, так как каждому очень хотелось есть. Не работали только больной Винтик да еще Пончик, который по-прежнему болтался под потолком в столовой. Знайка сказал, что Пончик, очевидно, потерял ориентацию в пространстве и не сумел приспособиться к состоянию невесомости. На самом же деле Пончик прекрасно приспособился к невесомости, но так как он был чрезвычайно хитрый, то решил это скрыть. В то время, как все коротышки работали, он летал потихоньку по комнате и уплетал манную кашу, которая вывалилась из кастрюли и плавала вокруг комьями. За небольшой промежуток времени он единолично съел целую кастрюлю каши, так что от нее и следа не осталось. -- Вот я и сыт, и ничего мне больше не надо! -- говорил с удовольствием Пончик. -- А остальные пусть трудятся, если им это нравится. Пока коротышки варили себе обед, Знайка привязался к веревке и производил во дворе наблюдения над силой тяжести. Оказалось, что состояние невесомости наблюдалось вокруг дома только на расстоянии двадцати тридцати шагов. Это была, как ее назвал Знайка, зона невесомости. За ней начиналась, как ее назвал Знайка, зона тяжести, или зона весомости. Пробравшись через зону невесомости при помощи веревки, можно было проникнуть в зону весомости и, выйдя из калитки, уже без всяких опасений отправляться в любом направлении по улице. Установив эти научные факты. Знайка сказал Пилюлькину: -- Теперь нам надо узнать, наблюдается ли состояние невесомости только у нас или оно есть и в других частях города. Сделай-ка сейчас обход по городу и разузнай, не ощущал ли кто-нибудь из жителей признаков невесомости, не кружилась ли у кого голова, не испытывал ли кто-нибудь ощущения зависания вниз головой. Все эти сведения помогут нам выяснить причины этого загадочного явления. Я думаю, пока не следует никому говорить, что у нас невесомость. Как только в городе станет известно об этом, все бросятся к нам, и тогда трудно сказать, что может произойти. Хорошо еще, что с Винтиком все обошлось, в общем, благополучно, да и я, нужно сказать, только чудом не переломал себе ног. Мы должны быть крайне осторожны с этим еще недостаточно изученным явлением природы. Пока Пилюлькин ходил по городу, коротышки приготовили обед и стали обедать тут же, под открытым небом. Это было особенно приятно, так как на воздухе аппетит всегда улучшается. Конечно, в первую очередь они накормили больного Винтика. Это было нелегко сделать, так как кормить его пришлось в состоянии невесомости. Для больного Шпунтик придумал сварить специальный больничный суп-пюре. Но самое остроумное было то, что суп этот Шпунтик придумал налить в чайник, который обычно служил для заварки чая. Чайник был плотно закрыт сверху крышечкой, поэтому суп из него не выплескивался, когда попадал в состояние невесомости. Больному оставалось только сунуть носик чайника в рот и потихоньку посасывать суп. Питание, таким образом, происходило быстро и притом без потерь. Кашу Шпунтик придумал сделать для Винтика не очень жидкую, но и не очень густую. Такая каша хорошо прилипала к тарелке, благодаря чему ее свободно можно было переносить с места на место, а также брать ложкой, не боясь, что она сползет с тарелки и начнет плавать в пространстве. На третье был клюквенный кисель, который так же был подан Винтику в чайнике. Накормив Винтика, коротышки точно таким же образом накормили и Пончика, который, как уже говорилось, потерял не только вес, но вместе с ним и остатки совести, не потеряв, однако ж, при этом своего аппетита. Вскоре вернулся с обхода Пилюлькин и доложил Знайке, что в городе больше нигде состояние невесомости не наблюдается. Жизнь коротышек, сказал он, идет обычным порядком. Никто никаких загадочных явлений не наблюдал и никаких болезненных ощущений не испытывал. Сообщенные Пилюлькиным факты заставили призадуматься Знайку. Ему показалось странным, что зона невесомости ограничивалась их двором. "Должно быть, в этом кроется какая-то причина. Но в чем она?" -- ломал голову Знайка. Приказав коротышкам вести себя осторожнее, Знайка отправился к себе в комнату, чтобы отдохнуть после обеда и поразмышлять в тишине. По привычке он хотел прилечь на кушетку, но вспомнил, что в состоянии невесомости это можно сделать, лишь привязав себя к кушетке веревкой, что очень хлопотно да и ненужно. Растянувшись во всю длину над кушеткой и придав своему телу строго горизонтальное положение, для того чтобы вся комната представлялась ему в привычном виде и ничто не отвлекало от мыслей, Знайка принялся размышлять. -- Странно, что зона невесомости представляет собой как бы круг, в центре которого находится наш дом, -- сказал сам себе Знайка. -- Мы, таким образом, помещаемся как бы в центре невесомости. Может быть, как раз здесь, где я сейчас нахожусь, или где-нибудь совсем рядом и есть этот центр? Не находится ли причина невесомости в центре? Знайке на мгновение показалось, что он приблизился к разрешению задачи, но неожиданно его мысль совершила скачок в сторону. -- Как же наступило состояние невесомости? С чего все началось? Давайте припомним, -- сказал Знайка, словно разговаривал с невидимыми собеседниками. -- Началось это утром. Сначала все было как обычно... Я убирал комнату, потом положил в шкаф лунный камень, потом... потом... Что ж было потом? Потом ведь как раз и пришло состояние невесомости! Мысль Знайки лихорадочно заработала. "Может быть, тайна невесомости связана с лунным камнем?" -- как бы сам собой вспыхнул у него в голове вопрос. "Что ж, такое предположение вполне допустимо, -- мысленно отвечал Знайка. -- Ведь что представляет собой лунный камень? Никому не известно, что он собой представляет. Известно, что это вещество с какими-то странными свойствами... Может быть, среди его свойств имеется также свойство уничтожать вес... Но ведь лунный камень у меня давно. Почему до сих пор это свойство не проявлялось?.. Может быть, оно не проявлялось потому, что лунный камень находился не там, где сейчас. Может быть, способность лунного камня уничтожать вес зависит от его местоположения?" У Знайки слегка захватило дух. Он почувствовал, что овладел очень важной мыслью, и напряг все свои умственные способности, чтобы удержать эту мысль в голове. -- Если так... -- сказал он, стараясь отогнать все другие мысли, которые осаждали его. -- Если невесомость зависит от местоположения камня, то она должна исчезнуть, как только мы удалим камень из шкафа. Чувствуя себя на пороге великого открытия. Знайка даже задрожал от возбуждения. -- Что ж, -- пробормотал он, -- проделаем опыт! Оттолкнувшись слегка от стенки и совершая руками и ногами плавательные движения, он стал пробираться к шкафчику, в котором хранилась коллекция минералов. -- Ну-ка, проделаем опыт, проделаем опыт... -- повторил он, словно боясь забыть, что именно он собирался проделать. От волнения его движения были, однако, не очень точно рассчитаны, поэтому, прежде чем попасть, куда было нужно, он совершил целое кругосветное путешествие по комнате. Добравшись наконец до шкафа, он ухватился за его дверцу руками и повис перед ним в горизонтальном положении с болтающимися в воздухе ногами. -- Что ж, проделаем опыт! -- решительно сказал он. И сейчас же в его голове мелькнула другая мысль: "А вдруг из этого опыта ничего не выйдет? Вдруг невесомость не пропадет?" Эта мысль подействовала на Знайку на манер ледяного душа. Какой-то холодок пробежал по его спине, сердце сильно забилось в груди, и, уже не соображая, что делает, Знайка открыл шкаф и взял с нижней полочки лунный камень. То, что произошло вслед за этим, со всей наглядностью показало, что все научные предположения Знайки были правильны. Как только лунный камень очутился у него в руках, Знайка ощутил как бы сильный толчок в спину. Упав на пол, он пребольно ушиб коленки и растянулся на животе, словно чем-то прижатый сверху. В ту же секунду раздался грохот. Это всюду посыпались на пол предметы, плававшие до того в состоянии невесомости. Дом затрясся, как во время землетрясения. Знайка в страхе зажмурился. Ему казалось, что на него вот-вот обрушится потолок. Когда он открыл наконец глаза, то увидел, что комната имела обычный вид, если не считать беспорядочно разбросанных вокруг книг. Поднявшись на ноги и почувствовав, что к нему вернулось привычное ощущение тяжести, Знайка взглянул на лунный камень, который держал в руках. -- Так вот где причина! -- радостно воскликнул он. -- Но почему невесомость появляется лишь тогда, когда лунный камень находится в шкафчике? Может быть, состояние невесомости получается оттого, что энергия, выделяемая лунитом, взаимодействует с каким-нибудь веществом, которое содержится в коллекции минералов. Но как узнать, что это за вещество? Знайка наморщил лоб и снова крепко задумался. Сначала в его голове клубились какие-то совершенно бесформенные мысли. Каждая мысль -- на манер облака или большого расплывчатого пятна на стене, глядя на которое никак не разберешь, на что оно похоже. И вдруг его мозг озарила совершенно ясная, определенная мысль: "Надо доставать из шкафчика по очереди все хранящиеся там минералы. Как только будет удалено вещество, с которым взаимодействует лунит, невесомость исчезнет, и мы узнаем, что это за вещество". Положив лунный камень в шкафчик и почувствовав, что невесомость появилась снова, Знайка начал вынимать лежавшие в шкафчике минералы и следить, не появится ли сила тяжести. Сначала он достал минералы, лежавшие на нижней полке. Здесь были горный хрусталь, полевой шпат, слюда, бурый железняк, медный колчедан, сера. Дальше шли пирит, халькопирит, цинковая обманка, свинцовый блеск и другие. Вынув камни из нижнего отделения, Знайка принялся за лежавшие в верхнем. Наконец все камни были вынуты, но состояние невесомости не пропало. Знайка был страшно разочарован и упал, как говорится, духом. Он уже хотел закрыть дверцу шкафчика, но в это время увидел на нижней полке, в самом углу, еще один камешек, которого до того не заметил. Это был кусочек магнитного железняка. Уже потеряв надежду на успех своего опыта, Знайка протянул руку и достал магнитный железняк из шкафа. В ту же секунду он почувствовал, как сила тяжести потянула его вниз, и он снова растянулся на полу. -- Значит, невесомость появляется благодаря взаимодействию магнитной энергии и энергии лунного камня, -- сказал Знайка. Поднявшись с пола, он достал из ящика стола раздвижную вычислительную линейку. К одному концу этой линейки он прикрепил лунит, а к другому магнитный железняк и начал осторожно сдвигать оба конца. Когда лунный камень приблизился к магнитному железняку на такое же расстояние, на котором он находился в шкафчике, снова появилось состояние невесомости. -- Как видим... -- сказал Знайка, словно читал лекцию невидимым слушателям. -- Как видим, состояние невесомости появляется, когда лунный камень и магнитный железняк находятся на определенном расстоянии. Это расстояние можно назвать критическим. Как только расстояние между обоими минералами станет больше критического, невесомость исчезнет и на нас снова будет действовать сила тяжести. Как бы в доказательство своих слов Знайка раздвинул концы линейки в стороны и в тот же момент ощутил, как сила тяжести дернула его книзу. Коленки у него подогнулись, и он с размаху сел на пол. Знайка, однако же, не смутился этим. Наоборот, он торжественно улыбнулся и сказал: -- Вот он, прибор невесомости! Теперь невесомость у нас в руках, и мы будем повелевать ею! Некоторое время Знайка сидел на полу, погруженный в размышления о том, какое огромное значение для науки будет иметь открытие невесомости. Мысли так и копошились у него в голове, толкая друг дружку, так что получался какой-то хаос и ничего нельзя было разобрать толком. Наконец Знайкой овладела одна-единственная мысль, которая вытеснила все остальные. "Надо пойти рассказать коротышкам о моем новом открытии и показать им прибор невесомости", -- подумал он. Поднявшись с пола, он отворил дверь и в тот же момент услышал доносившиеся снизу вопли. Забыв о своем открытии, Знайка бросился вниз по лестнице. Первое, что он увидел, были коротышки, окружившие со всех сторон Пончика. Сам Пончик сидел на кресле и держался руками за нос, а доктор Пилюлькин подступал к нему с бинтами и банкой йода в руках. -- Не подходи! -- визжал Пончик и старался брыкнуть Пилюлькина ногами. -- Не подходи! Вот тебе и весь сказ! -- Но я же должен перевязать тебе нос, -- отвечал доктор Пилюлькин. -- Что с ним? -- спросил коротышек Знайка. -- Припечатался к столу носом, -- сказал Торопыжка. -- Как это припечатался к столу носом? -- Ну он, понимаешь, все время болтался в воздухе, а когда невесомость пропала, он сверзился и хлоп носом об стол. Хорошо еще, что не об пол, объяснил Торопыжка. -- Может быть, ты воздействуешь на него, Знайка? -- сказал доктор Пилюлькин. -- Полчаса с ним справиться не могу! Видя, что Пончик продолжает визжать и брыкаться, Знайка строго сказал: -- А ну утихни сейчас же! Заметив, что в дело вмешался Знайка, Пончик моментально умолк. Пилюлькин быстро остановил кровотечение и наложил Пончику очень аккуратную шарообразную повязку на нос и сказал: -- Вот видишь, как хорошо получилось. -- Ну ладно, ладно! -- сердито проворчал Пончик. Он слез с кресла и стал щупать руками повязку. Пилюлькин треснул его по рукам и сказал: -- Повязка тебе наложена для того, чтоб нос сохранил свою форму, а если ты начнешь хватать повязку руками, то у тебя вместо носа получится не поймешь что! -- Ну, я только узнаю, кто это мне все подстроил! -- грозился Пончик. Я ему покажу! Услышав эти угрозы. Знайка понял, что, прежде чем делать свой опыт, он должен был предупредить коротышек, чтоб не случилось каких-нибудь увечий. Чувствуя себя виноватым перед Пончиком, Знайка решил пока никому не говорить о своем открытии, а рассказать потом, когда этот случай понемногу забудется. Убедившись, что невесомость пропала и больше не появляется, Незнайка отправился гулять по городу и всем, кто встречался, рассказывал про то, что у них случилось. Его рассказам, однако, никто не верил, так как все знали, что Незнайка мастер присочинить. Незнайка страшно сердился, встречая со стороны коротышек такое недоверие. Потом он рассказал про состояние невесомости своему другу Гуньке. А Гунька сказал: -- Это у тебя было, наверно, состояние глупости, а не состояние невесомости. За такие слова Незнайка отвесил Гуньке хорошенького тумака. А Гунька, чтоб не оставаться в долгу, ответил Незнайке тем же. В результате получилась очередная драка, из которой победителем вышел Гунька. -- Вот и говори после этого правду! -- ворчал Незнайка, возвращаясь домой. -- И почему это всегда так бывает: стоит выдумать какую-нибудь чепуху -- и тебе все поверят, а попробуй скажи хоть самую чистую правду -- так тебе накладут по шее, и дело с концом! Незнайкины рассказы, однако, породили среди жителей Цветочного города разные споры и кривотолки. Одни говорили, что невесомости не могло быть, потому что не могло быть того, чего никогда не было; другие говорили, что невесомость могла быть, потому что всегда так бывает, что сначала чего-нибудь не бывает, а потом появляется; третьи говорили, что невесомость могла быть, но ее могло и не быть, если же ее на самом-то деле не было, то на самом деле было что-то другое, потому что не могло так быть, чтоб совсем ничего не было: ведь всегда так бывает, что дыма без огня не бывает. Некоторые самые любопытные жители отправились к домику Знайки и, увидав во дворе Пончика с перевязанным носом, спросили: -- Слушай, Пончик, это правда, что у вас была невесомость? -- Вот она, невесомость ваша, у меня на носу! -- сердито ответил Пончик. Коротышки посмеялись и разошлись по домам. После такого ответа уже никто больше не верил разговорам о невесомости. Вечером, собравшись за чаем, Знайка и его друзья вспоминали о том, что произошло за день. Каждый рассказывал о своих ощущениях и о том, что он подумал, когда появилось состояние невесомости. И вот что любопытно: всем было жалко, что невесомость так быстро кончилась. Все-таки это было очень интересное приключение. Знайку так и подмывало рассказать, что секрет невесомости он раскрыл, но стоило ему взглянуть на перевязанный нос Пончика, и желание рассказывать пропадало у него само собой. В эту ночь Знайка долго не мог заснуть: все думал, какую пользу может принести состояние невесомости. "Невесомость -- это огромная сила, если знать, как подступиться к ней, -- размышлял он. -- С помощью невесомости можно поднимать и передавать огромные тяжести. Можно буквально горы свернуть и вверх ногами перевернуть. Можно построить большую ракету и полететь на ней в космическое путешествие. Ведь сейчас, чтоб разогнать ракету до нужной скорости, приходится брать огромнейший запас топлива; если же ракета не будет ничего весить, то топлива понадобится совсем немного, и вместо запасов топлива можно взять побольше пассажиров и побольше пищи для них. Вот когда можно будет совершить длительную экспедицию на Луну, проникнуть в ее недра и, может быть, даже познакомиться с лунными коротышками". Размечтавшись, Знайка не заметил, как погрузился в сон. И во сне ему снилась космическая ракета, и Луна, и лунные коротышки, и еще много разных интересных вещей. А наутро Знайка исчез. К завтраку он не явился, а когда коротышки пришли к нему в комнату, они увидели на столе записку, в которой было всего три слова: "В Солнечный город", и подпись: "Знайка". Прочитав записку, коротышки сразу поняли, что Знайка уехал в Солнечный город. Знайка, как это все хорошо знали, был неожиданный коротышка. Если ему в голову приходило какое-нибудь решение, он никогда не откладывал его исполнение в долгий ящик. Так и на этот раз. Проснувшись ни свет ни заря, когда все еще спали, и решив поехать в Солнечный город, он не захотел никого будить, а написал записку и потихоньку вышел из дома. Другой на его месте оставил бы более подробную записку, ну написал хотя бы: "Я уехал в Солнечный город", а не просто "В Солнечный город", но Знайка знал, что чем больше слов, тем больше путаницы, и к тому же был уверен, что слова "В Солнечный город" не могли означать ничего, кроме того, что он уехал в Солнечный город. Месяца через два от Знайки пришла телеграмма: "Винтик, Шпунтик Солнечный город". Винтик и Шпунтик отлично поняли, что от них требовалось, и, моментально собравшись, тоже уехали. Некоторое время от них не было никаких вестей, поэтому жители Цветочного города решили, что они вместе со Знайкой совсем переселились в Солнечный город и уже не вернутся обратно. Вскоре коротышки заметили, что по соседству с Цветочным городом, неподалеку от Огурцовой горки, началось строительство. Сюда то и дело подъезжали грузовики, нагруженные строительными блоками из легкой пенопластмассы. Несколько коротышек в голубых комбинезонах собирали из этих блоков небольшие, уютные одноэтажные домики. Торопыжка первый побежал разузнать, что это за строительство. За ним побежали и другие жители. К своему удивлению, они увидели среди работавших коротышек и Винтика со Шпунтиком. -- Эй, что вы делаете? Что здесь будет? -- закричал Торопыжка. -- Космический городок, -- отвечал Винтик. -- А для чего Космический городок? -- Вот приедет Знайка, он все толком расскажет. А Незнайка сказал с обидой: -- Что же, мы сами не могли сделать Космический городок? У Незнайки был такой вид, будто он всю жизнь только тем и занимался, что строил космические городки. -- А ты не горюй, работы всем хватит, -- сказал ему Винтик. -- Во-первых, вокруг домов надо посадить цветы, чтоб было красиво; во-вторых, от электростанции до Космического городка надо провести электролинию, чтоб было электричество; в-третьих, надо сделать дорогу, заасфальтировать улицы, провести водопровод, отделать помещения... Да мало ли что еще! Жители Цветочного города моментально включились в работу. Кто трудился на прокладке дороги, кто устанавливал столбы для электролинии, кто сажал цветы. Многим нашлась работа по внутренней отделке домов. Тюбик взял на себя руководство всеми малярными работами: составлял краски, указывал, в какие цвета красить стены и крыши домов. Вскоре в центре Космического городка была сделана круглая бетонированная площадка, на которой начали устанавливать космическую ракету. Части для этой ракеты были изготовлены в Солнечном городе и доставлены в Космический городок на специальных гусеничных грузовозах, которые отличались большой плавностью хода, благодаря чему детали ракеты не могли быть повреждены или деформированы при перевозке. Для сборки был привезен специальный шагающий башенный кран. При помощи этого крана части ракеты снимались с грузовозов и ставились на свои места. Высота ракеты была, однако, так велика, что верхние ее части устанавливались уже не с помощью башенного крана, а с помощью вертолета, который поднимал детали на нужную высоту. Сборка ракеты велась под наблюдением Фуксии и Селедочки, которые специально для этой цели приехали в Космический городок и поселились в нем. Через несколько дней сборка ракеты была закончена. Она стояла посреди Космического городка, возвышаясь над домами, как огромная сигара или как поставленный торчком дирижабль. Для защиты от вредного влияния воздуха, водяных паров и других газов внешняя оболочка ракеты была сделана из сверхпрочной нержавеющей стали. Под этой стальной оболочкой была вторая оболочка, сделанная из специальной, так называемой космопластмассы, назначение которой было защищать внутренность корабля от вредоносного действия космических лучей и радиоактивного излучения. Наконец, внутри корабля имелась третья, теплоизоляционная оболочка из термопластмассы, способствовавшая сохранению внутри корабля необходимой температуры. Для движения ракеты и управления ею имелись три реактивных двигателя. Главный, самый большой двигатель, сообщавший ракете поступательное движение, был расположен в хвостовой части. Сопло этого двигателя было направлено вертикально вниз. При работе двигателя нагретые газы вырывались из сопла вниз, благодаря чему сила противодействия, или, как ее иначе называют, реактивная сила, толкала ракету вверх. В верхней части ракеты, во вращающейся головке, был установлен двигатель поворота. Сопло этого двигателя было установлено горизонтально и могло поворачиваться в любую сторону. Если, например, нужно было повернуть ракету на запад, сопло двигателя поворачивалось на восток. Нагретые газы вырывались в этом случае в восточном направлении, сама же ракета отклонялась на запад. В этой же, головной части ракеты был установлен третий, так называемый тормозной двигатель, сопло которого было направлено вертикально вверх. Когда тормозной двигатель включался, горячие газы выбрасывались из сопла вперед, благодаря чему реактивная сила могла замедлить поступательное движение ракеты и даже совсем остановить ее. Внутри ракета была разделена на двенадцать кают. В каждой каюте помещалось по четыре путешественника. Поэтому всего могло отправиться в космическое плавание сорок восемь коротышек. В центральной части ракеты был устроен салон. В этом салоне космические путешественники могли собраться, чтоб отдохнуть, обсудить какие-нибудь вопросы, а также поесть. Все остальное пространство внутри ракеты было использовано для устройства так называемых отсеков. Здесь был пищевой отсек, предназначенный для хранения запасов пищи. Был химический отсек, в котором помещалась аппаратура для очистки воздуха от накопившейся углекислоты и обогащения его кислородом. Был аккумуляторный отсек, в котором были установлены аккумуляторы, питавшие электроэнергией электромоторы, вентиляторы, холодильники, а также нагревательные и осветительные приборы. В верхней, наиболее защищенной части ракеты находилась кабина управления, в которой помещались изобретенный Знайкой прибор невесомости и электронная машина управления. Эта машина работала по заранее намеченной программе и самостоятельно направляла корабль по заданной трассе, изменяя по мере надобности его скорость и направление и производя посадку в данной местности Луны. Рядом с кабиной управления находилась так называемая кнопочная кабина, на двери которой была надпись: "Вход воспрещен". В этой кабине имелся всего один небольшой столик, с одной-единственной кнопкой посреди него. Нажимая на эту кнопку, командир космического корабля включал электронную управляющую машину, а дальше уже сама машина включала прибор невесомости и все остальные приборы и делала все необходимое для правильного полета космического корабля. В верхней части ракеты находились также астрономическая кабина, оборудованная телескопом, радиолокатором и другими приборами для определения местоположения космического корабля в межпланетном пространстве, фотокинокабина, оборудованная фотографическими и киносъемочными аппаратами для съемки Луны, аналитическая кабина, в которой можно было производить химические анализы минералов, найденных на Луне. В хвостовой части ракеты был большой склад, в котором хранился значительный запас семян различных полезных растений: огурцов, помидоров, моркови, капусты, репы, арбузов, дынь, вишни, сливы, клубники, малины, пшеницы, ржи, гречихи всего, что годилось для коротышек в пищу. Эти семена Знайка решил подарить лунатикам, в том случае, конечно, если лунатики будут на Луне обнаружены и если у них самих не окажется таких растений. Помимо кают, кабин, отсеков, склада, салона, в ракете имелось много других подсобных помещений. Ракета представляла собой как бы многоэтажное здание, оборудованное всем, что могло понадобиться для нормальной жизни, и даже лифтом, на котором можно было подняться на любой этаж. Когда ракета была целиком собрана, каждый желающий мог ознакомиться с ее внутренним устройством. Как только набиралось сорок восемь желающих, их пускали внутрь корабля. Там они могли посидеть в салоне, полежать на койках в каютах, заглянуть во все уголки. После осмотра каждый посетитель должен был надеть на себя космический скафандр. Без этого он не мог бы выйти из ракеты. Выход из ракеты был оборудован специальным фотоэлементом, который не позволял открыть дверь, если коротышка был без скафандра. В ракете постоянно находились Фуксия и Селедочка. Они знакомили посетителей с внутренним устройством ракеты, отвечали на все вопросы и вели наблюдения над работой приборов, которые очищали воздух, вентилировали помещение, поддерживали нужную температуру, и прочее. Незнайка, которому тоже удалось пробраться в ракету, обо всем очень подробно расспрашивал Фуксию и Селедочку, а когда вышел из ракеты, дождался впуска следующих сорока восьми желающих и опять пошел с ними. В течение дня он несколько раз побывал в ракете. Фуксия и Селедочка уже узнавали его и встречали улыбками. Но они не прогоняли его. Селедочка сказала, что никого прогонять не надо: если кто-нибудь хочет как следует изучить устройство ракеты, то от этого может быть только польза. Вскоре по соседству с Космическим городком выросло большое белое здание в виде огромной опрокинутой кверху дном круглой фарфоровой чаши. Над его входом было написано большими красивыми буквами: "Павильон невесомости". Теперь все могли убедиться на собственном опыте, что разговоры о невесомости -- не досужий вымысел, а самая настоящая правда. Каждый, кто входил в павильон, моментально терял вес и начинал беспомощно барахтаться в воздухе. В центре павильона имелась небольшая кабина, сделанная из прозрачной пластмассы. В этой кабине помещался прибор невесомости. Знайка, который к этому времени уже вернулся в Цветочный город, строго-настрого запретил кому бы то ни было входить в кабину и трогать прибор. Теперь этот прибор представлял собой не просто линейку, а был заключен в темно-синий продолговатый футляр, сделанный из прочной огнеупорной и водонепроницаемой пластмассы. Сближение магнита и лунного камня осуществлялось в приборе автоматически, то есть нажатием кнопки. Каждое утро Знайка лично являлся в павильон и включал прибор, а вечером приходил снова, тщательно проверял, не остался ли кто-нибудь в павильоне, не болтается ли какой-нибудь коротышка под потолком в состоянии невесомости, после чего выключал прибор. Некоторые читатели, может быть, не поверят, что энергия, выделяемая лунным камнем и небольшим магнитом, могла быть так велика, что побеждала силу земного притяжения. Однако, подумав как следует, эти сомневающиеся читатели сами поймут, что ничего удивительного здесь нет. Ведь запасы энергии внутри вещества очень велики и прямо-таки неисчерпаемы. Теперь каждый знакомый с физикой знает, что запасом энергии, хранящимся в кусочке вещества размером с копеечную монетку, можно заменить энергию, которая получается от сжигания десятков тысяч тонн каменного угля или какого-нибудь другого горючего вещества. Этому тоже никто не поверил бы в те времена, когда внутриатомная энергия еще не была открыта, но в наше время это уже никого не удивляет. Нужно к тому же сказать, что энергия лунного камня уничтожала вес не вообще, а только в ограниченном пространстве, причем она даже не уничтожала вес, а лишь смещала так называемое поле тяготения в стороны. Если в зоне невесомости сила тяжести не ощущалась совсем, то вокруг этой зоны устанавливался так называемый пояс усиленной тяжести. Это ощущал каждый, кто подходил близко к павильону невесомости. Таким образом, в Знайкином открытии ничего удивительного не было. Все в нем было научно обосновано, что, конечно, вовсе не умаляло значения этого открытия. Нечего и говорить, какой огромный интерес вызвал павильон невесомости среди жителей Цветочного города. Прошло несколько дней, и во всем городе нельзя было отыскать коротышки, который не побывал в павильоне хоть раз. Многие успели побывать даже по несколько раз, а что касается Незнайки, то он не вылезал из павильона по целым дням и чувствовал себя в нем словно рыба в воде. Однажды утром Незнайка встал пораньше и забрался в павильон так, чтоб никто не видел. Там он взял прибор невесомости и отправился с ним на реку. Ему почему-то захотелось посмотреть, что будут делать рыбы в реке, когда окажутся в состоянии невесомости. Неизвестно, почему ему в голову забралась такая мысль. Может быть, он начал думать о рыбах, потому что сам, словно рыба, целыми днями плавал по павильону в состоянии невесомости. Очутившись на берегу реки, Незнайка включил прибор невесомости и принялся глядеть в воду. В первый же момент он заметил, что невесомость очень странным образом подействовала на поведение рыб. Одни из них опустились хвостиком вниз и вертелись, как балерины; другие опустились вниз головкой и тоже вертелись; третьи плавали вверх животом. Однако через некоторое время многие из них освоились с состоянием невесомости и стали, как обычно, резвиться в воде. Но вот одна из рыбешек, попытавшись поймать муху, вившуюся над водой, выпрыгнула из реки и беспомощно закувыркалась в воздухе. Теперь уже сила тяжести не притягивала ее книзу, и рыба при всем желании не могла вернуться в реку. Вслед за первой из воды выплеснулась вторая рыба. Не прошло и пяти минут, как над поверхностью реки заплясали, поблескивая на солнышке, рыбы, лягушки, тритоны, жуки-плавунцы и прочая водяная живность. Пока Незнайка проводил на реке свои "опыты", Знайка пришел в павильон, чтобы включить прибор невесомости. Увидев, что прибор из кабины исчез, Знайка страшно перепугался. -- Где прибор? -- закричал он волнуясь. -- Кто взял прибор? Положите сейчас же на место! Но никто из коротышек не мог сказать ему, где прибор. Только работавшие неподалеку Винтик и Шпунтик сказали, что видели рано утром Незнайку, который для чего-то заходил в павильон, а потом ушел по направлению к реке. Узнав это, Знайка во всю прыть побежал к реке. За ним бросились остальные коротышки. Взбежав на Огурцовую горку, Знайка увидел внизу Незнайку, который парил над рекой в состоянии невесомости. -- Вот он, Незнайка! Вот он! -- закричали коротышки, бежавшие вслед за Знайкой. Незнайка услыхал крики. Обернувшись, он увидел разъяренного Знайку и остальных коротышек, которые бежали прямо к нему. Испугавшись, он хотел от них убежать, но только беспомощно затрепыхался в воздухе. Сообразив, что бежать в состоянии невесомости невозможно, он поскорей нажал кнопку прибора и выключил невесомость. Приобретя вес, он моментально полетел вниз и с размаху шлепнулся в воду. Вода так и брызнула во все стороны. -- Спасайте его! Спасайте! У него прибор невесомости! -- истошно завопил Знайка и, подбежав к реке, бросился в воду. Коротышки, не раздеваясь, прыгали в воду и плыли на середину реки, где беспомощно барахтался Незнайка. Он уже начал пускать пузыри, когда к нему подоспел Знайка. Схватив Незнайку за шиворот, Знайка потащил его к берегу. Тут подплыли другие коротышки и стали помогать Знайке. К реке уже бежал доктор Пилюлькин со своей походной аптечкой. Увидев, что коротышки выволокли Незнайку на берег, он закричал: -- Снимите с него рубашку! Сейчас я ему искусственное дыхание буду делать! Увидев доктора Пилюлькина с его походной аптечкой, Незнайка вскочил и хотел задать стрекача, но тут Знайка вцепился ему в волосы и закричал: -- Где прибор невесомости? Ты куда дел прибор? Ты утопил прибор, ослиная твоя голова! -- Пусти! -- завизжал Незнайка и принялся лягаться ногами. -- А, так ты еще дерешься! -- захрипел Знайка. -- Утопил прибор и еще дерешься! Вот я тебе покажу, как приборы топить! И он дернул Незнайку за волосы с такой силой, что у того на глазах показались слезы. В ответ Незнайка стукнул Знайку кулаком в грудь. У Знайки захватило дыхание, и он выпустил Незнайкины волосы из рук. Почувствовав свободу, Незнайка как петух налетел на обидчика, и они принялись драться. Коротышки бросились разнимать их. Одни держали за руки Знайку, а другие -- Незнайку. Знайка изо всех сил вырывался из рук, стараясь лягнуть Незнайку, и кричал: -- Как мы теперь на Луну полетим без прибора? Теперь все пропало! Пустите меня, я ему покажу, как приборы топить в реке! Незнайка тоже вырывался из рук и кричал: -- А ну-ка, пустите меня! Я ему дам прибор! Ему наконец удалось освободиться от коротышек, но Торопыжка успел схватить его за шиворот. Незнайка рванулся с такой страшной силой, что выскользнул из рубашки, и тут все увидели, как на землю упал прибор невесомости, который до этого лежал у Незнайки за пазухой. -- Вот он, прибор невесомости! -- закричал доктор Пилюлькин. -- Чего ж ты не говорил, что прибор у тебя? -- спросил Торопыжка. -- А как я мог сказать, когда вы налетели на меня как воронье? Я как только увидел, что падаю в воду, так сейчас же спрятал прибор за пазуху, чуть не утонул из-за него, а они, вместо того чтоб спасибо сказать, дерутся! Знайка поднял прибор с земли и, сердито сверкнув на Незнайку глазами, сказал: -- За это не полетишь на Луну! -- Ну и летите сами, -- ответил Незнайка. -- Очень мне нужна ваша Луна! -- С тобой разговаривать -- только собственное достоинство терять! -- сказал Знайка и, не проронив больше ни слова, ушел. -- Подумаешь, какая цаца! -- кричал ему вдогонку Незнайка. -- Ну и целуйтесь со своей Луной! Я и без Луны проживу! Врал Незнайка! На самом деле ему очень хотелось полететь на Луну. Его не оставляла надежда, что Знайка как-нибудь позабудет о том, что случилось, и не станет приводить в исполнение свою угрозу. Однако он напрасно надеялся. Знайка ничего не забыл. Через некоторое время назначен был день отлета, и Знайка составил список коротышек, которые должны были лететь на Луну. Как и следовало ожидать, в этом списке Незнайки не было. В нем не было также Пончика и некоторых других коротышек, которые плохо переносили состояние невесомости. Незнайка, как говорится, был убит горем. Он ни с кем не хотел разговаривать. Улыбка исчезла с его лица. У него пропал аппетит. Ночью он ни на минуту не мог заснуть, а на следующий день ходил такой скучный, что на него было жалко смотреть. -- Нельзя ли все-таки простить Незнайку? -- сказала Знайке Селедочка. По-моему, он больше не будет шалить. Притом он так хорошо переносит состояние невесомости. Для него это будет слишком сильное наказание. -- Это не наказание, а мера предосторожности, -- строго ответил Знайка. -- Путешествие на Луну -- не увеселительная прогулка. В это путешествие должны отправиться лишь самые умные и самые дисциплинированные коротышки. Незнайка очень хорошо переносит состояние невесомости, но зато состояние его умственных способностей оставляет покуда желать много лучшего. От своей недисциплинированности Незнайка и сам пострадает, и других подведет. А космос не такая вещь, с которой можно шутить. Пусть лучше Незнайка подождет до следующего раза, а за это время постарается поумнеть. Это мое последнее слово! Услышав такой категорический ответ. Селедочка больше не возобновляла этого разговора. Со временем Незнайка понемножечку успокоился и уже не убивался, как прежде. Аппетит вернулся к нему. Сон тоже улучшился. Вместе с другими коротышками Незнайка приходил в Космический городок, наблюдал, как производятся испытания ракеты, как тренируются путешественники перед отправлением в космос, слушал лекции Фуксии и Селедочки о Луне, о межпланетных полетах. Казалось, что он совершенно примирился со своей участью и уже не мечтает о путешествии на Луну. Даже характер у Незнайки как будто переменился. Самые наблюдательные коротышки замечали, что Незнайка стал часто о чем-то задумываться. Когда у него бывали припадки задумчивости, на лице появлялась какая-то мечтательная улыбка, словно Незнайка чему-то радовался. Никто, однако ж, не мог догадаться, что его настраивало на такой радостный лад. Однажды Незнайка встретил Пончика и сказал: -- Слушай, Пончик, теперь мы с тобой товарищи по несчастью. -- По какому несчастью? -- не понял Пончик. -- Ну, тебя ведь не берут на Луну, и меня тоже. -- Мне нельзя на Луну. Я слишком тяжеленький. Ракета не поднимет меня, -- сказал Пончик. -- Глупости! -- ответил Незнайка. -- Все, кто полетит в ракете, будут в состоянии невесомости, так что для ракеты все равно, тяжеленький ты или не тяжеленький. Никто ничего не будет весить. Понял? -- Почему же тогда меня не берут? Это несправедливо! -- воскликнул Пончик. -- Еще как несправедливо! -- подхватил Незнайка. -- Так несправедливо, что и сказать нельзя. Мы с тобой должны исправить эту несправедливость. -- Как же ее исправить? -- Ночью, накануне отлета, мы залезем в ракету и спрячемся. А утром, когда ракета улетит в космическое пространство, мы вылезем. Не станут же из-за нас возвращать ракету обратно. -- А разве можно делать такие вещи? -- спросил Пончик. -- Почему же нельзя? Вот чудак! Самое главное, понимаешь, -- это чтоб нас не успели высадить, пока мы находимся на Земле. А в космосе уж не высадят, можешь не беспокоиться. -- А где мы спрячемся? -- В пищевом отсеке. Там очень удобно и разных продуктов масса. -- Масса продуктов -- это хорошо! -- сказал Пончик. -- Но ведь ракета рассчитана на сорок восемь путешественников. -- Чепуха! -- сказал Незнайка. -- Где это видано, чтоб было сорок восемь путешественников. Что это за цифра такая, подумай сам. Для ровного счета надо, чтоб было пятьдесят. А где поместится сорок восемь, туда влезет и пятьдесят. Потом, нам ведь с тобой не надо места в каюте: мы будем сидеть в пищевом отсеке. В тесноте, как говорится, да не в обиде. -- А ты точно знаешь, что в пищевом отсеке продукты есть? -- спросил Пончик. -- Своими глазами видел, вот не сойти с места! -- поклялся Незнайка. Я, брат, ракету всю вдоль и поперек изучил. Все, что хочешь, с закрытыми глазами найду. -- Ну что ж, тогда ладно, -- согласился Пончик. Вечером, накануне назначенного для отлета дня, Незнайка и Пончик не легли спать. Дождавшись, когда все коротышки уснут, они выбрались потихоньку из дома и отправились в Космический городок. Ночь была темная, и у Пончика мороз подирал по коже от страха. При мысли, что он скоро унесется в космическое пространство, душа у него уходила, как говорится, в пятки. Он уже раскаивался, что ввязался в такое опасное предприятие, однако стыдился признаться Незнайке, что струсил. Было уже совсем поздно, когда Незнайка и Пончик добрались до Космического городка. Взошла Луна, и вокруг стало светлей. Прокравшись мимо домов, наши друзья очутились на краю круглой площади, в центре которой возвышалась космическая ракета. Она поблескивала своими стальными боками в голубоватом свете Луны, а Незнайке и Пончику казалось, что ракета светится сама собой, словно была сделана из какого-то светящегося металла. В ее очертаниях было что-то смелое и стремительное, неудержимо рвущееся кверху: казалось, что ракета вот-вот сорвется со своего места и полетит ввысь. Стараясь проскользнуть незамеченными. Незнайка и Пончик пригнулись к земле и в таком скрюченном виде пересекли площадь. Очутившись возле ракеты, Незнайка нажал пальцем кнопку, которая имелась в ее хвостовой части. Бесшумно открылась дверца, и к ногам путешественников опустилась небольшая металлическая лестничка. Увидев, что Пончик медлит, Незнайка взял его за руку. Они вместе поднялись по ступенькам и вошли в так называемую шлюзовую камеру. Это была как бы небольшая комнатка с двумя герметически закрывающимися дверями. Одна дверь, через которую вошли Незнайка и Пончик, вела наружу, другая вела внутрь космического корабля. Как только друзья вошли в шлюзовую камеру, наружная дверь автоматически закрылась. Пончик увидел, что путь к отступлению отрезан, и от испуга у него все похолодело внутри. Он хотел что-то сказать, но язык словно одеревенел во рту, а голова стала как пустое ведро. Он уже сам не понимал, о чем думал, и не знал, думал ли он о чем-нибудь вообще. В голове у него почему-то все время вертелись слова песенки, которую он слышал когда-то: "Прощай, любимая береза! Прощай, дорогая сосна!" От этих слов ему стало как-то обидно и грустно до слез. Незнайка между тем нажал кнопку у второй двери. Дверь так же бесшумно открылась. Незнайка решительно шагнул в нее. Пончик машинально шагнул за ним. -- Прощай, любимая береза! -- угрюмо пробормотал он. -- Вот тебе и весь сказ! Раздался щелчок. Вторая дверь захлопнулась так же плотно, как первая. Она словно непроходимой стеной отгородила наших путешественников от внешнего мира, от всего, с чем они были до сих пор связаны. -- Вот тебе и весь сказ, -- еще раз повторил Пончик и почесал рукой за ухом. Незнайка в это время уже открыл дверцы лифта и, дернув Пончика за рукав, сказал: -- Ну иди! Почесаться еще успеешь! Пончик безмолвно залез в кабину лифта. Он был бледный, как привидение. С мерным журчанием кабина начала подниматься кверху. Когда она поднялась на нужную высоту, Незнайка вышел из нее и сказал: -- Ну, вылезай! Что ты там как неживой все равно? Пончик вылез из лифта и увидел, что очутился в узеньком, кривом коридорчике, который как бы кольцом огибал шахту лифта. Пройдя по коридорчику, Незнайка остановился у круглой металлической дверцы, которая напоминала дверцу пароходной топки. -- Вот он. Здесь пищевой отсек, -- сказал Незнайка. Он нажал кнопку. Дверь растворилась, словно разинула пасть. Незнайка полез в эту пасть, нащупывая в темноте ногами ступеньки. Очутившись на дне отсека, он отыскал на стене выключатель и включил свет. -- Ну, давай спускайся сюда скорее! -- крикнул он Пончику. Пончик полез вниз. От страха у него затряслись поджилки, поэтому он оступился и скатился по ступенькам прямо в отсек. Он, правда, не очень ушибся, так как в отсеке все -- и стены, и дно, и даже ступеньки были оклеены мягкой эластопластмассой. Внутри ракеты все помещения были оклеены такой пластмассой. Это было сделано для того, чтобы кто-нибудь не ушибся нечаянно, попав в состояние невесомости. Увидев, что падение не причинило Пончику никакого вреда, Незнайка затворил дверь и сказал с веселой улыбкой: -- Вот мы и дома! Попробуй-ка найди нас здесь! -- А как мы обратно вылезем? -- испуганно спросил Пончик. -- Как влезли, так и вылезем. Вот видишь, у двери кнопка? Нажмешь ее, дверь и откроется. Здесь все на кнопках. Незнайка начал нажимать разные кнопки и открывать дверцы стенных шкафов, термостатов и холодильников, на полках которых хранились самые разнообразные пищевые продукты. Пончик, однако, был так сильно расстроен, что даже вид продуктов его не радовал. -- Что с тобой? Ты как будто не рад? -- удивился Незнайка. -- Нет, почему же? Я очень рад, -- ответил Пончик с видом преступника, которого за какие-то страшные злодеяния решили казнить. -- Ну, если рад, то давай спать ложиться. Уже совсем поздно. Сказав это, Незнайка растянулся на дне отсека, подложив под голову вместо подушки свой собственный кулак. Пончик последовал его примеру. Устроившись поудобнее на мягкой пластмассе, он принялся обдумывать свое положение, и у него в голове постепенно созрела мысль, что ему лучше всего отказаться от этого путешествия. Он решил тут же признаться Незнайке, что уже расхотел лететь, но подумал о том, что Незнайка начнет смеяться над ним и упрекать в трусости. Наконец он все же набрался храбрости настолько, что решился признаться в собственной трусости, но в это время услышал мерное похрапывание Незнайки. Убедившись, что Незнайка крепко уснул, Пончик встал и, стараясь не наступить ему на руки, прокрался к двери. "Вылезу из ракеты и убегу домой, вот тебе и весь сказ, -- подумал он. -- А Незнайка пусть летит себе на Луну, если ему так хочется". Затаив дыхание, Пончик поднялся по лестничке и нажал кнопку у двери. Дверь отворилась. Пончик вылез из пищевого отсека и принялся бродить по кривому коридорчику, стараясь отыскать дверцу лифта. Он не был так хорошо знаком с устройством ракеты, как Незнайка, поэтому несколько раз обошел коридорчик вокруг, каждый раз попадая к пищевому отсеку. Опасаясь, что Незнайка проснется и обнаружит его исчезновение, Пончик снова стал нервничать и терять соображение. Наконец ему все же удалось отыскать дверцу лифта. Недолго думая он забрался в кабину и нажал первую попавшуюся кнопку. Кабина, вместо того чтобы опуститься вниз, поднялась вверх. Но Пончик не обратил на это внимания и, выйдя из кабины, принялся искать дверь шлюзовой камеры, через которую можно было выйти наружу. В шлюзовую камеру он, конечно, попасть не мог, потому что ее здесь не было, а попал вместо этого в кнопочную кабину и стал ощупывать в темноте стены, стараясь найти выключатель. Выключателя ему не удалось обнаружить, но посреди кабины он наткнулся на небольшой столик, на котором нащупал кнопку. Вообразив, что посредством этой кнопки включается свет, Пончик нажал ее и сразу подскочил кверху, оказавшись в состоянии невесомости. Одновременно с этим он услышал мерный шум заработавшего реактивного двигателя. Некоторые самые догадливые читатели, наверно, сразу сообразили, что Пончик нажал как раз ту кнопку, которая включала электронную управляющую машину. А электронная управляющая машина, как это и было предусмотрено конструкторами, сама собой включила прибор невесомости, реактивный двигатель и все остальное оборудование, благодаря чему ракета отправилась в космический полет в тот момент, когда этого никто не ожидал. Если бы кто-нибудь из обитателей Космического городка в эту минуту проснулся и выглянул в окно, то был бы до крайности удивлен, увидев, как ракета медленно отделилась от земли и плавно поднялась в воздух. Это произошло почти бесшумно. Из нижнего сопла двигателя с легким шипением вырывалась тонкая струя нагретых газов. Реактивной силы от этой струи было достаточно, чтобы сообщить ракете поступательное движение, так как благодаря наличию прибора невесомости сама ракета ровным счетом ничего не весила. Как только ракета поднялась на достаточную высоту, электронная управляющая машина включила механизм поворота, благодаря чему головная часть ракеты начала описывать круговые движения, с каждым кругом наклоняясь все больше и больше. Но вот ракета приобрела такой угол наклона, что в поле зрения оптического прибора, оборудованного фотоэлементом, попала Луна. Свет от Луны был преобразован фотоэлементом в электрический сигнал. Получив этот сигнал, электронная управляющая машина ввела в действие самонаводящееся устройство, в результате чего ракета, совершив несколько затухающих колебательных движений, стабилизировалась и полетела прямо к Луне. Благодаря самонаводящемуся устройству ракета, как принято говорить, оказалась нацеленной на Луну. Как только ракета в силу каких-нибудь причин отклонялась от заданного курса, самонаводящееся устройство возвращало ракету на этот курс. На первых порах Пончик даже не понял, какую страшную он совершил вещь. Почувствовав, что попал в состояние невесомости, он стал делать попытки выкарабкаться из кнопочной кабины, воображая, что в другом каком-нибудь месте состояния невесомости нет. После ряда усилий это ему удалось, и он вернулся обратно к лифту. На этот раз он как следует разобрался в кнопках, которые имелись в кабине лифта, и нажал именно ту, которая обеспечивала спуск кабины на самый нижний этаж, то есть в хвостовую часть ракеты. Выйдя из лифта, он очутился перед дверью в шлюзокамеру, через которую, как уже сказано, можно было выйти наружу. Рядом с дверью Пончик обнаружил на стене кнопку. Однако сколько ни нажимал он на эту кнопку, сколько ни колотил в дверь ногами, дверь и не думала открываться. Пончик не знал, что дверь шлюзокамеры могла открыться лишь в том случае, если бы он надел на себя космический скафандр. И, надо сказать, хорошо, что Пончик этого не знал. Если бы он нажал кнопку, предварительно надев на себя скафандр, дверь отворилась бы и Пончик, покинув ракету, вывалился бы прямо в космическое пространство. Конечно, в этом случае он уже никогда бы не смог вернуться домой, так как остался бы на веки вечные летать в космосе на манер планеты. Отбив о дверь кулаки и пятки, Пончик решил вернуться к Незнайке и категорически потребовать, чтобы он выпустил его из ракеты. Это решение он, однако, не мог исполнить, так как забыл, на каком этаже оставил Незнайку. Пришлось ему ездить по всем этажам, лазить по всем кабинетам, каютам, отсекам. Время было позднее. Пончик очень устал и к тому же зверски захотел спать. Можно было бы сказать, что Пончик валился от усталости с ног, если бы он вообще мог стоять на ногах. Из-за состояния невесомости Пончик вообще не имел возможности стоять на ногах, а плавал на манер карася в банке, то и дело стукаясь головой о стены и кувыркаясь в воздухе. В конце концов он вообще перестал что-либо соображать. В голове у него помутилось, глаза стали закрываться сами собой, и, выбившись из последних сил, он заснул как раз в тот момент, когда поднимался в кабине лифта. Незнайка тем временем безмятежно спал в пищевом отсеке и даже не чувствовал, что космический полет начался. Среди ночи он, однако, проснулся и никак не мог понять, почему находится здесь, а не дома в постели. Постепенно он вспомнил, что нарочно забрался в ракету. Почувствовав невесомость и обратив внимание на мерный шум реактивного двигателя, Незнайка понял, что космический корабль находится в полете. "Значит, пока я спал, Знайка и остальные коротышки погрузились на корабль и отправились на Луну. Все получилось точно, как я рассчитал!" -- подумал Незнайка. Лицо его расплылось в счастливой улыбке, а внутри словно что-то затрепетало, заметалось от радости. Он уже хотел вылезти из своего убежища и, разыскав Знайку, признаться ему, что без спросу залез в ракету. Поразмыслив немного, он решил все же подождать, когда ракета отлетит от Земли подальше. "Сказать Знайке всегда успею. С этим делом можно и не спешить", -- подумал Незнайка. В это время он вспомнил о Пончике и, оглядевшись по сторонам, сказал: -- Позвольте, дорогие друзья, а где же Пончик? Мы ведь вместе с ним залезли в отсек! Тут Незнайка заметил, что дверь отсека раскрыта настежь. "Ага! Значит, Пончик уже проснулся и вылез, -- сообразил Незнайка. Ну что ж, если так, то и мне нет смысла тут одному сидеть". Незнайка выбрался из отсека и, отворив дверцу лифта, увидел в кабине Пончика. -- А, вот ты куда забрался! -- воскликнул Незнайка. -- Чувствуешь? Уже летим! -- Что? -- спросил, просыпаясь, Пончик и зевнул во всю ширину рта. -- Летим! -- радостно закричал Незнайка. -- Куда летим? -- спросил Пончик и начал протирать кулаками глаза. -- На Луну. Куда же еще? -- На какую Луну? -- Ну, на какую... Не знаешь, какая Луна бывает! Тут только Пончик начал понимать, что случилось. Некоторое время он ошалело смотрел на Незнайку, а потом как закричит диким голосом: -- На Луну?! -- На Луну! -- радостно подтвердил Незнайка. -- Летим?! -- Летим, в том-то и дело! -- закричал Незнайка и, не в силах сдержать свою радость, бросился обнимать Пончика. От страха у Пончика захватило дух, нижняя челюсть у него отвисла, глаза округлились, и он смотрел на Незнайку остановившимся, немигающим взглядом. -- А где же все остальные? Ты не видал их? -- спросил Незнайка, не замечая странного состояния Пончика. -- Ка-а-кие оста-стальные? -- спросил, заикаясь от волнения. Пончик. -- Ну, где все коротышки? Где Знайка? -- А они ра-ра-разве здесь? -- А как же? Почему же мы летим, по-твоему? Пока мы с тобой спали в отсеке, все пришли и отправились в полет. Понял?.. Сейчас мы с тобой поднимемся вверх и найдем всех в каютах. Незнайка нажал кнопку, и лифт поднял их на этаж выше. -- Вот удивятся-то, когда увидят нас! -- сказал Незнайка, останавливаясь перед дверью одной из кают. -- Сейчас войдем и скажем: "Здравствуйте, вот и мы!" Ха-ха-ха! Трясясь от смеха, Незнайка отворил дверь в каюту и, увидев, что там никого не было, сказал: -- Здесь почему-то никого нет! Он тут же заглянул в другую каюту: -- И здесь почему-то никого нет! Эти слова он повторял каждый раз, когда заглядывал в пустую каюту. Наконец сказал: -- Знаю! Они в салоне. Наверно, там сейчас происходит какое-нибудь важное совещание, вот все и ушли туда. Спустившись в салон, друзья убедились, что и там было пусто. -- Да здесь вообще никого нет! -- воскликнул Незнайка. -- Похоже, что мы в ракете одни. -- Как одни? -- испугался Пончик. -- Так, одни, -- развел Незнайка руками. -- Кто же тогда запустил ракету? -- Не знаю. -- Не могла же ракета запуститься сама! -- Не могла, -- согласился Незнайка. -- Значит, ее запустил кто-нибудь, -- сказал Пончик. -- Кто же мог ее запустить? -- Ну, не знаю. Незнайка подозрительно посмотрел на Пончика и спросил: -- Может быть, это ты ее запустил? -- Я? -- удивился Пончик. -- Ну да, ты! -- Как же я мог ее запустить? -- пожал Пончик плечами. -- Я и не знаю, как ее запускать. -- А зачем ты вылез из отсека? -- спросил Незнайка. -- Почему, когда я проснулся, тебя в отсеке не было? Ты куда ходил, признавайся? -- Да я, понимаешь, ночью раздумал лететь и хотел уйти домой, да, понимаешь, заблудился в ракете, а потом не мог открыть дверь, вот и раздумал уходить и остался, -- лепетал в замешательстве Пончик. -- А ты не нажимал нигде кнопки? Ведь чтоб запустить ракету, достаточно нажать всего одну кнопку. Понял? -- Честное слово, я нигде ничего не нажимал. Я только попал нечаянно в какую-то маленькую кабиночку и нажал там одну совсем-совсем маленькую кнопочку на столе... -- А-а-а! -- страшным голосом закричал Незнайка и, схватив Пончика за шиворот, потащил в кнопочную кабину. -- Ну-ка, признайся, ты в этой кабиночке был? -- Ка-а-ажется, в этой, -- разевая рот, словно вытащенная из воды рыба, промямлил Пончик. -- Эту кнопочку нажимал? -- Ка-а-ажется, эту, -- признался Пончик. -- Ну так и есть! -- воскликнул Незнайка. -- Значит, это ты запустил ракету! Что теперь прикажете делать? -- А нельзя ли ка-а-ак-нибудь остановить ра-а-акету? -- Как же ее остановишь? -- Ну, нажать еще какую-нибудь к-к-кнопочку. -- Я тебе как дам кнопочку! Ты нажмешь кнопочку, ракета остановится, и мы с тобой застрянем посреди мирового пространства! Нет уж, лучше полетим на Луну. -- Но на Луне ведь, говорят, нечего кушать, -- сказал Пончик. -- Ничего, тебе это полезно, похудеешь немного, -- сердито ответил Незнайка. -- В другой раз будешь знать, как без спросу кнопочки трогать! Стоило только Пончику вспомнить о еде, как его мысли приняли новое направление. Ему вдруг со страшной силой захотелось есть. Теперь он уже ни о чем не мог думать, кроме еды. Поэтому он сказал: -- Послушай, Незнайка, а нельзя ли нам чего-нибудь покушать? Ведь я со вчерашнего дня ничего не ел. -- Покушать, что ж... Покушать, пожалуй, можно, хотя ты этого и не заслужил, -- ворчливо ответил Незнайка. Вернувшись в пищевой отсек, друзья открыли термостат, в котором хранились горячие космические котлеты, космический кисель, космическое картофельное пюре и другие космические блюда. Все эти блюда назывались космическими потому, что были помещены в длинные целлофановые трубочки, на манер ливерной колбасы. Приставив конец такой трубочки ко рту и сдавливая ее в руках, можно было добиться, чтобы пища попадала из трубочки прямо в рот, что было очень удобно в условиях невесомости. Уничтожив по несколько таких трубочек, друзья закусили космическим мороженым, которое оказалось на редкость вкусным. У этого космического мороженого был лишь один недостаток: от него страшно мерзли руки, так как все время приходилось сжимать холодную целлофановую трубочку в руках -- иначе мороженое не могло попасть в рот. Как только Пончик насытился, настроение у него сразу улучшилось. -- Что ж, оказывается, и в ракете можно хорошо покушать! -- сказал он. И ему стало казаться, что ничего страшного не произошло и что ракета не летит вовсе, а продолжает стоять на земле. -- Слушай, Незнайка, почему ты думаешь, что мы куда-то летим? По-моему, мы никуда не летим, -- сказал Пончик. -- Откуда же, по-твоему, состояние невесомости? -- ответил Незнайка. -- А помнишь, когда мы были дома, я ударился носом о стол. Ведь тогда мы никуда не летели, а невесомость была. -- Сейчас мы поднимемся в астрономическую кабину и посмотрим в иллюминатор, -- сказал Незнайка. -- В иллюминатор будет видно, где мы находимся. Друзья быстро поднялись в астрономическую кабину. Посмотрев в боковые иллюминаторы, они увидели вокруг бездонное черное небо, усеянное крупными звездами, среди которых сияло ослепительно яркое солнце. Казалось, был день, но в то же время была и ночь. Так на Земле никогда не бывает. Когда на Земле видно солнце, то не видно звезд, и, наоборот, когда есть звезды -- нет солнца. В одном из верхних иллюминаторов ярко светилась Луна. Она казалась несколько крупнее, чем обычно кажется нам с Земли. -- Совершенно ясное дело, -- сказал Незнайка. -- Мы уже далеко от Земли. Мы в космосе! -- Вот тебе и весь сказ! -- разочарованно пробормотал Пончик. Теперь, когда Пончик окончательно убедился, что о возвращении на Землю не может быть никакой речи, он понемногу успокоился и сказал: -- Ну что ж, поскольку мы летим на Луну и назад все пути отрезаны, теперь у нас только одна задача: пробраться обратно в пищевой отсек и как следует позавтракать. -- Мы ведь только что завтракали, -- сказал Незнайка. -- Так разве это был настоящий завтрак? -- возразил Пончик. -- Этот завтрак был пробный, так сказать, черновой, тренировочный. -- Как это -- тренировочный? -- не понял Незнайка. -- Ну, мы ведь завтракали в космосе первый раз. Значит, вроде как бы не завтракали, а только как бы осваивали процесс питания в космосе, то есть тренировались. Зато теперь, когда тренировка закончена, мы можем позавтракать по-настоящему. -- Что ж, это, пожалуй, можно, -- согласился Незнайка. Друзья спустились в пищевой отсек. Незнайке совсем еще не хотелось есть, и он только для того, чтоб составить компанию Пончику, съел одну космическую котлетку. Но Пончик решил не теряться в создавшейся обстановке и отнесся к делу со всей серьезностью. Он заявил, что должен произвести в пищевом отсеке ревизию и проверить качество всех космических блюд, а для этого ему нужно съесть хотя бы по одной порции каждого блюда. Эта задача оказалась, однако, для него не под силу, потому что уже на десятой или на одиннадцатой порции его сморил сон, и Пончик заснул с недоеденной космической сосиской во рту. В этом ничего удивительного не было, так как ночью Пончик спал мало, к тому же каждый, кто находится в состоянии невесомости, может заснуть в любой позе, не укладываясь для этого специально в постель. Зная, что Пончик всю ночь прокувыркался в поисках выхода из ракеты, Незнайка решил дать ему отдохнуть, а сам отправился в астрономическую кабину, чтобы взглянуть, насколько приблизился космический корабль к Луне. В иллюминаторах по-прежнему чернело небо со звездами, с ярко сверкающим диском солнца и серебристой, светящейся Луной сверху. Солнце было такого же размера, каким оно обычно видно с Земли, но Луна сделалась уже вдвое больше. Незнайке казалось, что он замечает на поверхности Луны такие подробности, которых не замечал раньше, но так как прежде он никогда не смотрел на Луну внимательно, то и не мог сказать с уверенностью, видит ли он эти подробности потому, что подлетел к Луне ближе, или он видит их потому, что теперь стал смотреть на Луну внимательнее. Хотя ракета мчалась со страшной скоростью, покрывая пространство в двенадцать километров в одну секунду, Незнайке казалось, что она застыла на месте и ни на полпальца не приближается к Луне. Это объяснялось тем, что расстояние от Земли до Луны очень большое -- около четырехсот тысяч километров. При таком огромном расстоянии скорость двенадцать километров в секунду не так велика, чтоб ее можно было заметить на глаз, да еще находясь в ракете. Прошло два или три часа, а Незнайка все смотрел на Луну и никак не мог от нее оторваться. Луна словно притягивала к себе его взоры. Наконец он почувствовал какое-то мучительное посасывание в животе и только тогда сообразил, что наступила пора обедать. Он поскорей спустился в пищевой отсек и увидел, что Пончик проснулся и уже что-то жует с аппетитом. -- Э, да ты, я вижу, уже принялся за обед! -- закричал Незнайка. -- Почему меня не подождал? -- Так это у меня еще не обед, а эта самая... тренировка, -- ответил Пончик. -- Ну, тогда кончай тренировку, и будем обедать, -- сказал Незнайка. Что там у нас имеется повкусней? -- На первое могу порекомендовать очень хороший космический суп-рассольник, на второе -- космические голубцы, а на третье -- космический кисель из яблок. С этими словами Пончик достал из термостата несколько трубочек с супом, голубцами и киселем, и друзья принялись обедать. Покончив с этим занятием, Пончик сказал, что для правильного пищеварения после обеда полагается немножко всхрапнуть. Он тут же заснул, повиснув посреди пищевого отсека и разбросав в стороны руки и ноги. Незнайка решил последовать его примеру, но ему не нравилось, что во время сна в состоянии невесомости руки и ноги разъезжаются в стороны, поэтому он заложил ногу за ногу, как будто сидел на стуле, а руки сложил на груди кренделем. Приняв такую позу, Незнайка стал делать попытки заснуть. Некоторое время он прислушивался к плавному шуму реактивного двигателя. Ему казалось, что двигатель потихоньку шепчет ему на ухо: "Чаф-чафчаф-чаф!" Эти звуки постепенно убаюкали Незнайку, и он заснул. Прошло несколько часов, и Незнайка почувствовал, что его кто-то тормошит за плечо. Открыв глаза, он увидел Пончика. -- Проснись скорее. Незнайка! Беда! -- бормотал Пончик испуганно. -- Какая беда? -- спросил, окончательно проснувшись. Незнайка. -- Беда, братец, мы, кажется, проспали ужин! -- Тьфу на тебя с твоим ужином! -- рассердился Незнайка. -- Я думал, невесть что случилось! -- Удивляюсь твоей беспечности! -- сказал Пончик. -- Режим питания нарушать нельзя. Все надо делать вовремя: и обедать, и завтракать, и ужинать. Все это дело нешуточное! -- Ну ладно, ладно, -- нетерпеливо сказал Незнайка. -- Пойдем сперва на Луну посмотрим, а потом можешь хоть обедать, хоть ужинать и даже завтракать заодно. Друзья поднялись в астрономическую кабину и взглянули в верхний иллюминатор. То, что они увидели, ошеломило их. Огромный светящийся шар висел над ракетой, заслоняя небо со звездами. Пончик напугался до того, что у него затряслись и губы, и щеки, и даже уши, а из глаз потекли слезы. -- Это что?.. Это куда?.. Сейчас об это треснемся, да? -- залопотал он, цепляясь за рукав Незнайки. -- Тише ты! -- прикрикнул на него Незнайка. -- По-моему, это просто Луна. -- Как, просто Луна? -- удивился Пончик. -- Луна ведь маленькая! -- Конечно, Луна. Просто мы подлетели к ней близко. Незнайка поднялся под потолок кабины и, прильнув к верхнему иллюминатору, принялся разглядывать поверхность Луны. Теперь Луна была видна так, как бывает видна в телескоп с Земли, и даже лучше. На ее поверхности вполне хорошо можно было разглядеть и горные цепи, и лунные цирки, и глубокие трещины или разломы. -- Поднимайся, Пончик, сюда, -- сказал Незнайка. -- Посмотришь, как хорошо видна Луна. Пончик нехотя поднялся кверху и стал исподлобья поглядывать в иллюминатор. То, что он увидел, не принесло ему облегчения. Он заметил, что Луна теперь не стояла на месте, а приближалась с заметной скоростью. Сначала она была видна как огромный, величиной с полнеба, сверкающий круг. Мало-помалу этот круг разрастался и в конце концов заполнил собой все небо. Теперь, куда ни глянь, во все стороны простиралась поверхность Луны с опрокинутыми вверх ногами горными цепями, лунными кратерами и долинами. Все это угрожающе висело над головой и было уже так близко, что казалось, стоит только протянуть руку, и можно потрогать верхушку какой-нибудь лунной горы. Пончик боязливо поежился и, оттолкнувшись рукой от иллюминатора, опустился на дно кабины. -- Ну ее! -- проворчал он. -- Не хочу я смотреть на эту Луну! -- Почему? -- спросил Незнайка. -- А зачем она висит прямо над головой? Еще упадет на нас сверху! -- Чудак! Это не Луна на нас упадет, а мы на нее. -- Как же мы можем на нее упасть, если мы снизу, а Луна сверху? -- Ну, понимаешь, -- объяснил Незнайка, -- Луна просто притянет нас. -- Значит, мы вроде как бы прицепимся к Луне снизу? -- сообразил Пончик. Незнайка и сам не знал, как произойдет посадка на Луну, но ему хотелось показать Пончику, будто он все хорошо знает. Поэтому он сказал: -- Вот-вот. Вроде как бы прицепимся. -- Ничего себе дельце! -- воскликнул Пончик. -- Значит, когда мы вылезем из ракеты, то будем ходить по Луне вверх ногами? -- Это зачем же еще? -- удивился Незнайка. -- А как же иначе? -- ответил Пончик. -- Если мы снизу, а Луна сверху, то хочешь не хочешь, а придется переворачиваться вверх тормашками. -- Гм! -- ответил в раздумье Незнайка. -- Кажется, на самом деле получается что-то не совсем то, что надо! Он на минуту задумался и как раз в этот момент заметил, что не слышит привычного шума двигателя. -- Постой-ка, -- сказал он Пончику. -- Ты слышишь что-нибудь? -- А что я должен слышать, по-твоему? -- испуганно насторожился Пончик. -- Шум реактивного двигателя. Пончик прислушался. -- По-моему, нет никакого шума, -- ответил он. -- Вот те на! -- растерялся Незнайка. -- Неужели двигатель испортился? Долетели почти до самой Луны, и вдруг такая досада! Пончик было обрадовался, сообразив, что с испорченным двигателем ракета не сможет продолжать полет и должна будет вернуться обратно. Радость его была, однако ж, напрасна. Реактивный двигатель совсем не испортился, а только выключился на время. Как только ракета достигла максимальной скорости, электронная управляющая машина автоматически прекратила работу двигателя, и дальнейший полет происходил по инерции. Это случилось как раз в тот момент, когда Незнайка и Пончик заснули. Именно поэтому они не заметили, что двигатель прекратил работу. Пончик снова поднялся кверху, и они вместе с Незнайкой принялись смотреть в иллюминатор, пытаясь определить, остановилась ракета или продолжает полет. Этого, однако, им определить не удалось. Неожиданно снова послышалось: "Чаф-чаф-чаф-чаф!" -- это включился двигатель поворота. Незнайка и Пончик увидели в иллюминатор, как нависшая над ними, словно безбрежное море, поверхность Луны покачнулась, будто ее толкнул кто-то, запрокинулась куда-то назад и всей своей громадой начала перевертываться в пространстве. Вообразив, что произошло столкновение ракеты с Луной, Незнайка и Пончик взвизгнули. Им и в голову не могло прийти, что в действительности переворачивалась не Луна, а ракета. В то же мгновение центробежная сила, возникшая в результате вращения ракеты, отбросила путешественников в сторону. Прижимаясь к стенке кабины, Незнайка и Пончик увидели, как в боковых иллюминаторах промелькнула светящаяся поверхность Луны и, качнувшись еще раз словно на волнах, ухнула куда-то вниз вместе со всеми горными цепями, лунными морями, кратерами и ущельями. Зрелище этого космического катаклизма до того потрясло Пончика, что он затряс головой и невольно закрыл руками глаза, а когда открыл их, увидел, что на небе никакой Луны уже не было. Со всех сторон в иллюминаторах сверкали лишь яркие звездочки. Пончик вообразил, что ракета, врезавшись в Луну, расколотила ее на кусочки, которые разлетелись в стороны и превратились в звезды. Все это произошло мгновенно. Гораздо быстрей, чем об этом можно рассказать. Когда ракета повернулась хвостовой частью к Луне, двигатель поворота выключился. На минуточку стало тихо. Но вскоре снова послышалось: "Чаф-чаф-чаф!" На этот раз громче обычного. Это включился основной двигатель. Но так как теперь ракета была обращена хвостовой частью к Луне, нагретые газы выбрасывались из сопла в направлении, противоположном движению, благодаря чему ракета начала замедлять ход. Это было необходимо для того, чтобы ракета приблизилась к Луне с небольшой скоростью и не разбилась при посадке. Как только ракета замедлила ход, начались перегрузки, и возникшая сила тяжести прижала Незнайку и Пончика к полу кабины. Незнайке все же не терпелось узнать, что произошло с Луной. Дотащившись на четвереньках до стенки кабины и с трудом поднявшись на ноги, он заглянул в боковой иллюминатор. -- Гляди, Пончик, оказывается, она здесь! -- закричал вдруг Незнайка. -- Кто здесь? -- спросил Пончик. -- Луна. Она внизу, понимаешь! Превозмогая все возраставшую силу тяжести, Пончик тоже добрался до иллюминатора и поглядел вниз. То, что он увидел, поразило его. Внизу, во все стороны на многие километры, до самого горизонта тянулась лунная поверхность со всеми кратерами и горами, которые наши путешественники уже видели на Луне. Разница была лишь в том, что теперь все это было не перевернуто, а стояло нормально, как полагается. -- Как же Луна очутилась внизу? -- с недоумением спросил Пончик. -- Понимаешь, -- ответил Незнайка, -- это, наверно, не Луна перевернулась, а мы сами перевернулись. Вернее сказать, ракета перевернулась. Сперва ракета была повернута к Луне головой, а теперь повернулась хвостом. Поэтому нам сначала казалось, что Луна сверху, над нами, а теперь кажется, что она снизу. -- А! -- обрадованно закричал Пончик. -- Теперь понял. Ракета повернулась к Луне хвостом. Значит, она раздумала лететь на Луну! Ура! Ракета хочет лететь обратно! Молодец, ракеточка! -- Много ты понимаешь! -- ответил Незнайка. -- Ракета лучше тебя знает, что нужно делать. Она знает, что ей нужно лететь на Луну. -- А ты за ракету не расписывайся! -- сказал Пончик. -- Ракета сама за себя отвечает. -- А ты лучше посмотри вниз, -- сказал Незнайка. Пончик посмотрел в иллюминатор и обнаружил, что лунная поверхность вовсе не удалялась, а приближалась. Теперь она уже не казалась пепельно-серой, какой кажется нам с земли, а была серебристо-белой. В разные стороны тянулись красивые горы, между которыми сверкали, залитые ярким солнечным светом, лунные долины. Среди долин во многих местах виднелись огромные каменные глыбы. Некоторые из них были четырехугольной формы и своим видом напоминали большие дома. Особенно много таких камней было у подножья скалистых гор, поэтому казалось, что вдоль горных хребтов расположились лунные города, населенные лунными жителями. Незнайка и Пончик невольно залюбовались открывшейся перед ними картиной. Луна теперь уже не казалась им такой безжизненной и пустынной, как раньше. Пончик сказал: -- Раз на Луне есть дома, значит, в них должен кто-нибудь жить. А кому же жить, если не коротышкам? А уж если на Луне есть коротышки, то они обязательно должны что-нибудь кушать, а раз они должны что-нибудь кушать, то у них есть что покушать, и мы не пропадем с голоду. Пока Пончик высказывал свои догадки, ракета совсем близко подлетела к Луне. Нагретые газы, с силой вырывавшиеся из сопла двигателя, подняли с поверхности Луны тучи пыли, которые, поднимаясь все выше и выше, окутали ракету со всех сторон! -- Что это? -- недоумевал Незнайка. -- Не то дым, не то пыль! Может быть, какой-нибудь вулкан внизу? -- Ну вот, я так и знал, что мы в конце концов угодим в вулкан! -- проворчал Пончик. -- Откуда ты это знал? -- удивился Незнайка. Но Пончик на этот вопрос не успел ответить. Как раз в этот момент ракета опустилась на поверхность Луны. Произошел толчок. Не удержавшись на ногах, Незнайка и Пончик покатились на пол кабины. Некоторое время они сидели на полу и молча глядели друг на друга. Наконец Незнайка сказал: -- Прилетели! -- Вот тебе и весь... этот самый... сказ! -- пробормотал Пончик. Поднявшись на ноги, друзья принялись глядеть в иллюминаторы, но вокруг все было затянуто какой-то серой клокочущей, словно кипящей массой. -- Кругом какая-то сплошная каша бушует! -- с неудовольствием проворчал Пончик. -- Небось в самое жерло попали! -- В какое жерло? -- не понял Незнайка. -- Ну, в жерло вулкана. Пыль между тем начала рассеиваться, и сквозь нее стали просвечивать очертания лунной поверхности. -- Оказывается, это всего-навсего пыль или туман, -- сказал Незнайка. -- Значит, мы не сидим в вулкане? -- спросил Пончик. -- Нет, нет! Никакого вулкана нет, -- успокоил его Незнайка. -- Ну, тогда еще можно жить! -- с облегчением вздохнул Пончик. -- Конечно, можно! -- с радостью подхватил Незнайка и, протянув руку Пончику, сказал с важным видом: -- Поздравляю вас, дорогой друг, с благополучным прибытием на Луну! -- Спасибо! Поздравляю вас также! -- ответил Пончик и пожал ему руку. -- Желаю вам дальнейших успехов в вашей замечательной научной деятельности, -- сказал Незнайка. -- Благодарю вас! И вам желаю того же, -- ответил Пончик и, шаркнув ножкой, почтительно поклонился Незнайке. Незнайка тоже отвесил поклон Пончику и шаркнул ножкой. Почувствовав глубокое удовлетворение от своей вежливости, друзья рассмеялись и бросились обнимать друг друга. -- Ну, с чего мы начнем нашу деятельность на Луне, -- спросил Незнайка, покончив с объятиями. -- Я предлагаю сделать вылазку из ракеты и как следует осмотреться вокруг. -- А я предлагаю сначала покушать, а потом осмотреться, -- с приятной улыбкой ответил Пончик. -- Ваше предложение, дорогой друг, принимается, -- вежливо согласился Незнайка. -- Разрешите пожелать вам приятного аппетита. -- Спасибо! Желаю вам тоже приятно покушать, -- широко улыбаясь, ответил Пончик. Обменявшись любезностями, друзья спустились в пищевой отсек. Там они не спеша поели, после чего поднялись в отсек, где хранились космические скафандры. Подобрав подходящие им по росту скафандры, друзья принялись надевать их. Каждый из этих скафандров состоял как бы из трех частей: космического комбинезона, герметического шлема и космических сапог. Космический комбинезон был сделан из металлических пластин и колец, соединенных гибкой воздухонепроницаемой космопластмассой серебристого цвета. На спине комбинезона имелся ранец, в котором были размещены воздухоочистительное и вентиляционное устройство, а также электробатарея, питавшая током электрический фонарь, который был укреплен на груди. Над ранцем был размещен автоматический складной капюшон-парашют, раскрывавшийся в случае надобности на манер крыльев. Герметический шлем надевался на голову и был сделан из жесткой космопластмассы, окованной нержавеющей сталью. В передней части гермошлема имелось круглое оконце, или иллюминатор, из небьющегося стекла, внутри же была размещена небольшая радиостанция с телефонным устройством, посредством которого можно было переговариваться в безвоздушном пространстве. Что касается космических сапог, то они почти ничем не отличались от обычных сапог, если не считать, что подошвы их были сделаны из специального теплоизолирующего вещества. Нелишне упомянуть, что за спиной космического комбинезона имелся походный рюкзак, к поясу же, помимо складного альпенштока и геодезического молотка, был привешен космический зонтик для защиты от палящих лучей солнца. Этот зонтик был сделан из тугоплавкого алюминия и в сложенном виде занимал не больше места, чем обычный дождевой зонт. Надев на себя комбинезон, Незнайка почувствовал, что он довольно плотно облегает тело, а гермошлем был настолько просторен, что Незнайкина голова свободно поместилась в нем вместе со шляпой. Одевшись в космические скафандры и проверив работу радиотелефонной связи, наши путешественники спустились в хвостовую часть ракеты и очутились перед дверью шлюза. Незнайка взял Пончика за руку и нажал кнопку. Дверь отворилась бесшумно. Друзья шагнули вперед и оказались в шлюзовой камере. Дверь бесшумно закрылась за ними. Теперь от лунного мира наших путешественников отделяла лишь одна дверь. Незнайка невольно задержался перед этой дверью. Каким окажется этот таинственный, неизведанный мир Луны? Как он встретит незваных пришельцев? Окажутся ли скафандры надежной защитой в безвоздушном пространстве? Ведь одной небольшой трещинки, одного небольшого отверстия в скафандре было достаточно, чтобы воздух из-под него улетучился, и тогда путешественникам грозила неминуемая гибель. Эти мысли с быстротой молнии пронеслись в голове у Незнайки. Но он не поддался страху. Как бы желая подбодрить Пончика, он обнял его одной рукой за плечо, а другой рукой нажал кнопку у двери. Но дверь не открылась, как ожидал Незнайка. Открылось лишь крошечное отверстие, имевшееся в двери. Пространство внутри шлюза соединилось с наружным безвоздушным пространством, и воздух, находившийся в шлюзовой камере, со свистом начал вырываться на свободу. Незнайка и Пончик почувствовали, что комбинезоны, которые прежде плотно прилегали к телу, вдруг начали становиться просторнее, словно раздувались. Это объяснялось тем, что давление наружного воздуха исчезло и стенки скафандров стали испытывать лишь давление воздуха изнутри. Не поняв, что произошло, Пончик вообразил, что скафандр на нем лопнул, и это так напугало его, что он зашатался и начал валиться на бок. Незнайка заботливо поддержал его под руку и сказал: -- Стой прямо! Ничего страшного еще нет! В это время воздух окончательно вышел из шлюзовой камеры, и наружная дверь автоматически отворилась. Увидев блеснувший впереди свет, Незнайка скомандовал: -- А теперь смело вперед! Взявшись за руки, друзья вышли из шлюзокамеры и, спустившись по лестничке, очутились на поверхности Луны. Картина, открывшаяся перед их глазами, привела их в трепет и восхищение. Внизу, у самых ног путешественников, расстилалась равнина, напоминавшая неподвижно застывшую поверхность моря с неглубокими впадинами и отлого поднимающимися буграми. Как и обычная морская вода, эта волнистая, как бы внезапно окаменевшая поверхность Луны была зеленовато-голубого, или, как его принято называть, аквамаринового цвета. Вдали, позади этой зыбкой на вид поверхности, возвышались холмы. Они были желтые, словно песчаные. За холмами громоздились ярко-красные горы. Они, словно языки застывшего пламени, взмывали кверху. По правую руку, невдалеке от наших путешественников, были такие же огненно-красные горы. Они как бы вздымались со дна окаменевшего моря и тянулись своими заостренными верхушками к небу. Обернувшись назад. Незнайка и Пончик увидели вдали горы, имевшие более смутные очертания. Казалось, они были словно из ваты и по своему виду напоминали лежавшие на Земле облака. На их вершинах и склонах, будто фантастические стеклянные замки, торчали гигантские кристаллы, напоминавшие по форме кристаллы горного хрусталя. Солнечный свет преломлялся в гранях этих кристаллов, благодаря чему они сверкали всеми цветами радуги. Над всем этим причудливым миром, как бездонная пропасть, зияло черное небо с мириадами крупных и мелких звезд. Млечный Путь, словно светящаяся дорога, протянулся через всю эту бездну и поделил ее на две части. В левой части, среди звезд, скопившихся над горизонтом, сверкало жгучее Солнце. В правой половине светилась мягким зеленоватым светом планета Земля. Она была освещена солнечными лучами сбоку и поэтому имела вид полумесяца. На фоне черного, зияющего пустотой неба вся поверхность Луны казалась особенно яркой и красочной. Этому способствовало также отсутствие вокруг Луны атмосферы, то есть, попросту говоря, воздуха. Как известно, воздух не только поглощает солнечные лучи, делая их менее яркими, но и рассеивает их, смягчая тени, отбрасываемые предметами. На Луне тени предметов всегда глубокие, темные, отчего сами предметы выделяются более четко и выглядят ярче, красочнее. Неподалеку от скопления облачных гор возвышалась одинокая гора в виде темного конуса или пирамиды. От ее подножия к пригорку, на который опустилась ракета, словно тоненький луч протянулась дорожка. Она была светлая, будто кто-то нарочно посыпал в этом месте каменистую почву Луны песком или мелом. -- Это, надо полагать, неспроста, -- сказал Незнайка Пончику. -- Должно быть, эту пирамиду соорудили лунатики. Они уже и дорожку к ней протоптали. Думаю, что первым долгом мы должны обследовать пирамиду. Ты как считаешь? Не дожидаясь ответа, Незнайка зашагал бодрым шагом по направлению к лунной дорожке. Увидев, что он уже опоздал высказать свое мнение, Пончик развел руками и покорно пошел за Незнайкой. Некоторые воображают, что как только им удастся попасть на Луну, они сейчас же примутся прыгать по ее поверхности словно кузнечики, и объясняют это тем, что на Луне сила тяжести чуть ли не в шесть раз меньше, чем на Земле. Этого, однако, не случилось с Незнайкой и Пончиком. Хотя Луна и притягивала их с меньшей силой, чем когда-то притягивала Земля, они не почувствовали все же, что в их весе произошла какая-то перемена. Это объяснялось тем, что они долгое время провели в состоянии невесомости и успели отвыкнуть от тяжести. Тот вес, который они приобрели на Луне, показался им самым нормальным, самым обыкновенным весом, который они имели и на Земле. Во всяком случае, они не прыгали по Луне словно какие-нибудь там кузнечики или блохи, а ходили нормально. Правда, у Пончика по временам появлялось ощущение, будто все вокруг перевернуто вверх ногами. И Луна, и горы, и он сам, и Незнайка, который шагал впереди, -- все это казалось ему вверх тормашками. Ему мерещилось, будто лунная поверхность вверху, а небо со всеми звездами и Солнцем внизу, и сам он висит вниз головой, прицепившись к лунной поверхности подошвами космических сапог, которые были у него на ногах. В такие моменты он опасался, что вот-вот выскользнет из своих сапог и полетит в мировое пространство вниз головой, а сапоги останутся на Луне. Это заставляло его поминутно хвататься руками за голенища сапог и потуже натягивать их на ноги. Такие ненормальные ощущения объяснялись тем, что благодаря уменьшению силы тяжести на Луне меньшее количество крови в организме притягивалось к нижней части тела, то есть к ногам. Оставшееся в верхней части тела излишнее количество крови оказывало на кровеносные сосуды мозга усиленное давление, то есть такое давление, которое бывает у нас, когда нам случается повиснуть вниз головой. Именно поэтому у Пончика и появлялось ощущение зависания вниз головой. Поскольку он сам себе казался перевернутым вверх ногами, постольку и все окружающее представлялось в перевернутом виде, и тут уж ничего поделать было нельзя. Сначала такое противоестественное состояние очень пугало Пончика, но потом он на все это махнул рукой и решил, что ему, в сущности, все равно как ходить: вверх головой или вниз. Справедливость требует отметить, что у Незнайки вовсе не было таких болезненных ощущений, -- может быть, потому, что он был очень крепенький и не такой толстый, как Пончик. Дорога к пирамиде оказалась не такой близкой, как это казалось вначале. Нужно сказать, что расстояния на Луне очень обманчивы. Благодаря отсутствию воздуха удаленные предметы видятся на Луне более четко и поэтому всегда кажутся ближе. Незнайка и Пончик шагали уже чуть ли не целый час, а до пирамиды еще было далеко. Жаркое солнце все сильней нагревало скафандры, но Незнайка и Пончик не сообразили, что можно воспользоваться космическими зонтиками, и изнывали от духоты. -- Не спеши так, Незнайка! -- взмолился Пончик. -- Надо хоть капельку передохнуть. -- А ты, как видно, хочешь изжариться здесь на солнышке, -- ответил Незнайка. -- Нам надо поскорей добраться до пирамиды и спрятаться в тень. К тому же тут еще всякие там космические лучи! -- Какие еще всякие там лучи? -- проворчал Пончик. -- Ну это тебе не понять сразу, -- ответил Незнайка. -- Я это тебе потом растолкую. На самом деле Незнайка ничего Пончику растолковать не мог, так как сам не знал, какие это космические лучи и чем они отличаются от обыкновенных лучей. Он только слыхал от Фуксии и Селедочки, что такие лучи бывают и их следует опасаться, находясь на поверхности Луны. Наконец Незнайка и Пончик прибыли к цели своего путешествия. То, что они приняли издали за пирамиду, оказалось обыкновенной горой, или, вернее сказать, потухшим вулканом, склоны которого были покрыты трещинами и застывшей лавой. Дорожка, по которой шагали Незнайка и Пончик, привела их к пещере, образовавшейся в склоне горы. Стараясь как можно скорей укрыться от палящих лучей солнца, наши путники вошли в пещеру. Здесь было гораздо прохладнее и уютнее, чем под открытым небом. Пончику перестало казаться, что он вот-вот выскочит из своих сапог и унесется в мировое пространство. Теперь он видел над головой не звездное небо, а каменистые своды пещеры и чувствовал, что если и полетит, то не сможет улететь далеко. Стащив с ног космические сапоги и усевшись поудобней на гладком камне, который лежал у стены пещеры, Пончик принялся отдыхать. Незнайка последовал его примеру и тоже присел рядышком. Однако натура у него была слишком деятельная, чтобы он долго мог находиться в неподвижном состоянии. Как только его глаза немного привыкли к темноте пещеры, он вскочил и принялся заглядывать во все уголки. Обнаружив, что пещера вовсе не кончалась поблизости, а вела в глубь горы, Незнайка сказал, что они должны заняться ее исследованием. Пончик нехотя натянул на ноги сапоги, встал, кряхтя, и пошел за Незнайкой. Не успели они сделать и десяти шагов, как очутились в абсолютной темноте. Пончик сказал, что в такой тьме немыслимо проводить какие бы то ни было исследования, и уже хотел повернуть назад, но как раз в это время Незнайка включил свой электрический фонарь, и мрак моментально рассеялся. Пончик только крякнул с досады. Пришлось ему продолжать путь, а для него это было вдвойне нежелательно, так как, помимо ощущения усталости, он вдобавок начал испытывать на себе и действие низкой температуры. Приятная прохлада, которая вначале так благотворно подействовала на него, сменилась вдруг жутким холодом. У Пончика начали мерзнуть и руки, и ноги. Он подпрыгивал на ходу, дрыгал ногами, хлопал рукой об руку, чтобы согреться, но все это очень мало помогало ему. Незнайка в это время даже как будто и не замечал холода. Он бодро шагал вперед, стараясь не пропустить ничего, что попадалось на глаза. Сначала дорога шла широким, как бы просверленным в твердой скале тоннелем. Дно тоннеля понижалось с каждым шагом, и поэтому идти было легко: казалось, будто кто-то все время подталкивает в спину. Неожиданно стены тоннеля раздвинулись, и путешественники очутились в огромном подземном или, как его правильнее было бы назвать, подлунном гроте. Зрелище, открывшееся перед ними, было похоже на какое-то сказочное царство холода. Из-под уходящего ввысь потолка свешивались тысячи прозрачных ледяных сосулек. Одни из них были крошечные и висели под самым потолком искрящейся бахромой, другие были крупней и спускались сверху сверкающими гирляндами. Отдельные сосульки были так велики, что достигали своими остриями чуть ли не самого дна грота, а некоторые даже упирались концами в дно, образуя собой как бы колонны, которые поддерживали своды. Высокие каменистые стены этого ледяного дворца мороз разрисовал фантастическими узорами. Здесь среди причудливо переплетения белых, как бы покрытых инеем, елей и пальм распускались невиданные цветы и мерцали радужным светом огромные, словно сотканные из тончайших ледяных лучиков звезды. Полюбовавшись этой картиной. Незнайка двинулся дальше. Пончик зашагал следом. Может быть, от присутствия вокруг огромных масс льда, а может быть, и оттого, что температура на самом деле понизилась, Пончик стал мерзнуть еще сильнее и с таким усердием заплясал на ходу, что один космический сапог соскочил у него с ноги и полетел куда-то в сторону. Пончик бросился искать его и сразу же заблудился между ледяными колоннами. Испугавшись, он принялся звать Незнайку, но Незнайка уже не мог прийти к нему на помощь. Как раз в это время Незнайка вышел из грота и попал в новый тоннель, дно которого было покрыто льдом. Как только Незнайка ступил на лед, он поскользнулся и покатился вниз. На гладкой поверхности льда не было ни малейшего выступа, за который можно было бы уцепиться, чтоб задержать падение. Незнайка слышал по радиотелефону крик Пончика, но даже не обратил на него внимания, так как все равно ничего не мог предпринять. Тоннель между тем все круче уходил в глубь Луны. Скоро Незнайка уже не скользил по льду, а просто-напросто падал в какую-то пропасть. Вокруг уже не было так темно. Казалось, что свет проникал откуда-то снизу. Вместе с тем стало значительно теплей, а через несколько минут уже было и вовсе жарко. Яркий свет резал глаза. Незнайка решил, что ему суждено погибнуть в огне, и уже мысленно прощался с жизнью, но неожиданно стены пропасти разошлись в стороны и пропали. Еще минута, и Незнайка увидел, что над ним простиралось во все стороны светлое, словно покрытое волнистыми облаками небо. А внизу... Незнайка старался разглядеть, что было внизу, но внизу все было словно в тумане. Прошло немного времени, и сквозь рассеявшийся туман Незнайка разглядел внизу землю с полями, лесами и даже рекой. -- Так вот что здесь такое! -- сказал сам себе Незнайка. -- Значит, правильно говорил Знайка, что Луна -- это такой шар, внутри которого есть другой шар, и на этом внутреннем шаре живут лунные коротышки, или лунатики. Что ж, подождем капельку, может быть, скоро и с лунными коротышками встретимся. Неизвестная земля между тем приближалась. Внизу уже явственно можно было разглядеть город с его улицами и площадями. Это был один из самых больших лунных городов -- Давилон. Скоро Незнайка различал уже дома и даже отдельных пешеходов на улицах. Ветер нес его, однако, не к центру города, а к одной из окраин, туда, где были видны сады и огороды, где крыши домов утопали в зелени. "Что ж, это даже хорошо, -- подумал Незнайка. -- По крайней мере будет помягче падать, а то как шлепнешься посреди мостовой, так не соберешь и костей". Но Незнайка опасался напрасно, так как небольшой крылатый парашют, который был у него за спиной, замедлил падение. Правда, от неожиданного толчка ноги у Незнайки подкосились и он сел прямо на землю. Парашют автоматически сложился у него за спиной, приняв вид капюшона. Незнайка огляделся по сторонам и увидел, что окружен кустиками с какими-то крошечными зелеными листиками. Заметив, что листочки на кустах колебались, Незнайка сделал вывод, что вокруг имеется атмосфера, то есть воздух. Ведь обычно листья на деревьях колеблются не сами по себе; в действительности листья колеблет ветер, а ветер, как теперь всем известно, это не что иное, как движение воздуха. Придя к такому умозаключению, Незнайка снял с себя космический скафандр и почувствовал, что не только не задыхается, но даже вполне свободно может дышать. Ему даже показалось, что воздух вокруг гораздо лучше того, которым он дышал на Земле. Но это ему, конечно, только так показалось, потому что он долго пробыл в скафандре и немного отвык от свежего воздуха. Вздохнув полной грудью, Незнайка почувствовал, что сердце гораздо спокойнее стало биться у него в груди. На душе сделалось весело и легко. Он даже хотел засмеяться, но вовремя спохватился и решил повременить с выражением радости. Прежде всего ему, конечно, следовало оглядеться и выяснить, куда он попал. Аккуратно сложив скафандр, Незнайка спрятал его под одним из кустов и принялся знакомиться с местностью. Присмотревшись внимательнее к окружавшим его кустам, он убедился, что в действительности это были не кусты, а небольшие карликовые деревья. Каждое дерево лишь в полтора-два раза повыше Незнайкиного роста. Ветви этих деревьев были осыпаны крошечными, величиной с горошину, зелеными яблочками. Сорвав одно яблочко, Незнайка попробовал его и тут же выплюнул, до того оно оказалось кислое. Неподалеку росли такие же карликовые лунные груши. Незнайка решил попробовать лунную грушу, но она была безвкусная, к тому же очень терпкая должно быть, еще незрелая. Отшвырнув в сторону лунную грушу, Незнайка принялся искать, чем бы еще поживиться. От этих лунных яблок и груш у него только аппетит разыгрался; к тому же с тех пор, как он ел в последний раз, прошло уже много времени. Сделав несколько шагов в сторону, он очутился перед высоким дощатым забором, вдоль которого росли колючие кустики, усеянные уже совсем крошечными красными ягодками. Попробовав одну ягодку, Незнайка убедился, что перед ним была лунная карликовая малина. На вкус она ничем не отличалась от нашей обычной земной малины, только была очень мелкая. Незнайка принялся набивать рот лунной малиной, но сколько ее ни ел, никак не мог насытиться. * * * Впрочем, на этот раз ему так и не удалось утолить голод. Если бы он вел себя осторожнее, то мог бы заметить, что за ним уже давно следят из-за кустов чьи-то внимательные глаза. Эти внимательные глаза принадлежали лунному коротышке, которого звали Фиксом. Он был одет в рыжий, протертый на локтях пиджак и в какую-то нелепую засаленную рыжую кепку на голове. На ногах у него были штаны, какие обычно носят, заткнув в сапоги, но сапог не было, а были сандалии, которые он надел на босу ногу. В руках у Фикса была метла, которую он держал наперевес, как ружье, будто собирался идти с этим ружьем в атаку. Ничего не подозревая, Незнайка продолжал уплетать малину, как вдруг снизу раздался щелчок, и он почувствовал, как его что-то крепко схватило за ногу. Незнайка вскрикнул от боли и, нагнувшись, увидел, что нога его попала в капкан. В этот же момент следивший за каждым его шагом Фикс выскочил из своей засады и, подбежав к Незнайке, изо всех сил стукнул его метлой по голове. -- Ах ты гадина! Так ты, значит, малину жрать! -- закричал Фикс, размахивая метлой. -- Послушайте, -- возмутился Незнайка, -- что это такое? Зачем метлой? И еще капкан тут! Но Фикс не слушал его. -- Я тебе покажу, как малину жрать! -- твердил он, выкручивая Незнайке за спину руки и связывая их веревкой. Незнайка только пожал плечами. -- Не понимаю, что происходит! -- пробормотал он. -- Вот отведу тебя сейчас к господину Клопсу, тогда все поймешь! -- пригрозил Фикс. -- К какому такому господину Клопсу? -- спросил Незнайка. -- Там увидишь, какой такой господин Клопс. А сейчас -- марш! -- сказал Фикс и потянул за веревку с такой силой, что Незнайка чуть не полетел с ног. -- Как же я могу идти, неразумное вы существо? Разве вы не видите, что моя нога в капкане? -- ответил Незнайка. -- Подумаешь, нежность -- нога в капкане! -- проворчал Фикс. Он, однако, нагнулся и освободил из капкана Незнайкину ногу. -- Ну, марш, марш, без разговоров! -- скомандовал он и, не выпуская из рук конца веревки, которой были связаны Незнайкины руки, толкнул его метлой в спину. -- Да не вздумай бежать, все равно от меня не уйдешь! Незнайка в ответ только пожал плечами. Бежать он не мог хотя бы потому, что ушибленная пружиной капкана нога сильно болела. Прихрамывая, он брел по саду, а за ним, сердито сопя, шел Фикс с метлой на плече. Выйдя из сада, они зашагали вдоль длинных грядок с лунными огурцами и помидорами. Хотя Незнайке было не до того, он все же поглядывал по сторонам и заметил, что лунные помидоры и огурцы были в десятки раз мельче тех, к которым он привык на Земле. Вдали трое коротышек производили поливку грядок. Двое вручную качали воду насосом, а третий направлял из брандспойта струю. Струя поднималась высоко и, рассыпаясь на капли, падала сверху дождем. Скоро грядки с огурцами и помидорами кончились и пошли грядки с лунной клубникой. Несколько коротышек ползали среди грядок и собирали созревшую клубнику, складывая ее в круглые плетеные корзины. Один из работавших коротышек увидел Фикса с Незнайкой и закричал: -- Эй, Фикс, опять грабителя изловил? -- Опять, а то как же, -- самодовольно ухмыляясь, ответил Фикс. -- К господину Клопсу ведешь? -- К господину Клопсу, а то к кому же! -- Опять собаками травить будете? -- спросил другой коротышка, отрываясь от работы. -- Ну, это уже господин Клопс сами знают, чем травить. Чем прикажут, тем и будем травить. -- Зверье! -- проворчал кто-то из работавших коротышек. -- Что? -- Зверье, говорю, вы с вашим господином Клопсом! -- Я вот те дам зверье! -- окрысился Фикс. -- Вот пойду доложу господину Клопсу, что вы тут языки распускаете, вместо того чтоб работать, -- живо на улице очутитесь! Коротышки молча принялись за работу. Фикс ткнул Незнайку в спину метлой, и они отправились дальше. Поднявшись на холм, Незнайка увидел красивый двухэтажный дом с большой открытой верандой. Вокруг дома были разбиты клумбы с цветами. Здесь были и лунные маргаритки, и анютины глазки, и настурции, и лунная резеда, и астры. Под окнами дома росли кусты лунной сирени. Все эти цветы были такие же, как и у нас на Земле, только во много раз мельче. Впрочем, Незнайка уже начал привыкать к тому, что на Луне растения маленькие, и это уже не удивляло его. На веранде сидел господин Клопс. Это был толстенький краснощекенький коротышка с большой розовой лысиной на голове. Глазки у него были узенькие как щелочки, а бровей почти совсем не было, отчего лицо его казалось очень веселым и добрым. Одет он был в просторную шелковую пижаму темно-коричневого цвета с белыми полосочками и шлепанцы на ногах. Он сидел за столом и делал сразу четыре дела: 1) ел белый хлеб с маслом; 2) пил чай с вареньем; 3) читал газету; 4) непрестанно отмахивался и отплевывался от мух, которые роем носились над ним, поминутно садясь ему на лысину и попадая в чай. Все эти четыре дела господин Клопс делал с таким усердием, что пот буквально струился с него, скатываясь ручейками с лысины прямо по щекам и затылку за шиворот. Это, видимо, не доставляло особенного удовольствия господину Клопсу, так как он то и дело хватал висевшее на спинке кресла полотенце и одним махом вытирал размокревшую лысину, стараясь захватить при этом и шею, после чего вешал полотенце обратно, предварительно покрутив им над головой, чтоб разогнать мух. Увидев приближавшихся к дому Фикса с Незнайкой, господин Клопс отставил в сторону чашку с недопитым чаем и с любопытством стал ждать, что будет дальше. -- Вот-с, господин Клопс, грабителя изловил, -- сказал Фикс, останавливаясь с Незнайкой на почтительном расстоянии. Господин Клопс встал из-за стола, подошел к ступенькам, которые вели вниз с веранды, и, сложив на животе свои пухлые ручки, стал оглядывать Незнайку с головы до ног. -- Наверно, в капкан попался? -- спросил наконец он. -- Так точно, господин Клопс. Жрал малину и попался в капкан. -- Так, так, -- промычал Клопс. -- Ну, я тебе покажу, ты у меня попляшешь! Так зачем ты малину жрал, говори? -- И не жрал вовсе, а ел, -- поправил его Незнайка. -- Ох ты, какой обидчивый! -- усмехнулся господин Клопс. -- Уж и слова сказать нельзя! Ну хорошо! Так зачем ты ее ел? -- Ну, зачем... Захотел кушать. -- Ах, бедненький! -- с притворным сочувствием воскликнул Клопс. -- Захотел кушать! Ну, я тебе покажу, ты у меня попляшешь! А она твоя, малина? Отвечай! -- Почему не моя? -- ответил Незнайка. -- Я ведь ни у кого не отнял. Сам сорвал на кусте. От злости Клопс чуть не подскочил на своих коротеньких ножках. -- Ну, я тебе покажу, ты у меня попляшешь! -- закричал он. -- Ты разве не видел, что здесь частная собственность? -- Какая такая частная собственность? -- Ты что, не признаешь, может быть, частной собственности? -- спросил подозрительно Клопс. -- Почему не признаю? -- смутился Незнайка. -- Я признаю, только я не знаю, какая это собственность! У нас нет никакой частной собственности. Мы все сеем вместе, и деревья сажаем вместе, а потом каждый берет, что кому надо. У нас всего много. -- Где это у вас? У кого это у вас? Чего у вас много? Да за такие речи тебя надо прямо в полицию! Там тебе покажут! Там ты попляшешь! -- разорялся Клопс, размахивая руками и не давая Незнайке сказать ни слова. Наконец он хлопнул в ладоши и закричал: -- Фекс! На крик из дверей выскочил коротышка в таком же одеянии, как и Фикс, только без кепки. Увидев его, Клопс щелкнул пальцами и показал рукой на пол возле себя. Фекс моментально понял, что требовалось, и, схватив стоявшее у стола кресло, поставил его позади Клопса. Клопс не спеша опустился в кресло. -- Ну-ка, приведи сюда этого... -- сказал он. -- М-м-м... Милордика приведи сюда, вот. Фекс со всех ног бросился исполнять приказание. -- Счастье твое, что я добренький коротышка, -- сказал Клопс Незнайке. -- Я тебя в полицию не отправлю. С полицией, братец, лучше не связываться. От полиции никакой выгоды -- ни мне, ни тебе, леший ее дери! В это время явился Фекс с большой кудлатой собакой на цепи. -- Так и быть, я тебя отпущу, -- продолжал Клопс, обращаясь к Незнайке. -- Только ты беги, голубчик, быстренько, а то как бы собачка тебя немножко не покусала... Освободи-ка его! -- приказал он Фиксу. Фикс развязал Незнайке руки. -- Ну теперь беги, чего же ты медлишь? -- сказал Клопс. -- Или, может быть, хочешь, чтоб на тебя собаку спустили? Ну-ка, Фекс, спусти на него собаку. Увидев, что дело начинает принимать совсем нежелательный оборот, Незнайка со всех ног побежал прочь. В это же время Фекс отвязал цепь, и кудлатый пес ринулся за Незнайкой. -- Возьми его, Милордик, возьми! -- радостно завизжал Клопс и захлопал в ладоши. Заметив, что пес настигает его, Незнайка круто повернул в сторону. Пес по инерции проскочил дальше. Этот прием Незнайка повторял каждый раз, когда Милордик подбегал близко, и псу ни разу не удалось укусить его. Они бегали вокруг дома по клумбам с цветами. Вырванные с корнем маргаритки, ромашки, анютины глазки, тюльпаны так и летели из-под их ног в разные стороны. -- Милордик, возьми его, -- надрывался Клопс. -- Что же ты медлишь? Не можешь с одним воришкой справиться? Ату его! Ах ты, лошадь! Вот я тебе покажу, ты у меня попляшешь!.. Эй, Фекс! -- Что прикажете, господин барин? -- Фекс почтительно наклонился к Клопсу. -- Моментально приведи сюда этого... м-м-м... Приведи сюда Цезарино. -- Слушаюсь! -- пробормотал Фекс и метнулся в сторону. Через минуту он привел бесхвостого поджарого пса с длинными худыми костистыми лапами и короткой коричневой шерстью. -- Спускай его! -- закричал Клопс. -- Ну-ка, возьми его, Цезарино! Увидев, что к Милордику прибыло подкрепление, Незнайка бросился с холма вниз и запрыгал по грядкам с клубникой. Оба пса носились за ним, не разбирая дороги, и безжалостно топтали клубнику. -- Что они делают! Что они делают! -- завопил Клопс, сбегая вниз и хватаясь за лысину. -- Они уничтожат мою клубнику! Цезарино, Милордик, хватайте его, чтоб ему пусто было! Окружайте его! Забегайте с разных сторон!.. Ах, олухи, дурачье, идиоты безмозглые! Два идиота безмозглых не могут с одним безмозглым дураком справиться!.. А вы что рты разинули? -- закричал Клопс на работавших коротышек. -- Ловите его!.. Стоят и смеются, безмозглые! Вот я вас! Коротышки бросили работу и принялись бегать за собаками по грядкам. Клопс тут же увидел, что из этого ничего хорошего для клубники не получается. -- Назад! -- закричал он. -- Вот я вам покажу, как топтать клубнику, вы у меня попляшете! Коротышки остановились. Клопс самолично бросился догонять Незнайку и попал ногою в капкан. -- Это что же творится такое? -- завизжал он, корчась от боли. -- Эй, Фикс, Фекс, вы что же, разини, смотрите? Я вам покажу, негодяи, вы у меня попляшете! Понаставили всюду капканов! Освободите меня, злодеи, а то я не знаю, что будет! Фикс и Фекс подбежали к нему и принялись освобождать его ногу из капкана. В это время Незнайка, Милордик и Цезарино перенесли поле своей деятельности с клубники на грядки с огурцами и помидорами. В одну минуту там все было перепутано, и уже трудно было разобрать, где росли огурцы и где помидоры. -- Ай-ай-ай! Да что же они там делают! -- закричал Клопс, наливаясь от злости кровью. -- Эй, Фикс, Фекс, что вы рты пораскрыли, олухи? Скорее тащите сюда ружье, я убью его как собаку, он у меня попляшет! Фикс и Фекс моментально исчезли и через минуту возвратились с ружьем. -- Стреляйте в него! -- кричал, брызгая слюной, Клопс. -- Все равно мне за это ничего не будет! Фикс, в руках у которого было ружье, прицелился и выпалил. Пуля просвистела в двух шагах от Незнайки. -- Ну кто так стреляет? Кто так стреляет? -- закричал с раздражением Клопс. -- Дайте-ка сюда мне ружье. Я вам покажу, как надо стрелять! Он выхватил у Фикса ружье и выстрелил, но попал не в Незнайку, а в Цезарино. Бедный пес дико взвизгнул. Подскочив кверху и сделав в воздухе сальто, он упал на спину и остался лежать кверху лапами. -- Ну вот видите, дурачье! -- закричал Клопс, хватаясь за голову. Из-за вас собаку прикончил! Увидев, что дело дошло до стрельбы, Незнайка подбежал к забору и, напрягши все силы, с разбегу перескочил через него. -- Ах, ты так! -- закричал, задыхаясь от гнева. Клопс. -- Ну, это тебе даром не пройдет! Я тебе еще покажу! Ты у меня попляшешь! Он с силой потряс кулаком над своей покрасневшей от злости лысиной, потом плюнул с досады и пошел домой -- подсчитывать нанесенные Незнайкой убытки. Избавившись от преследования, Незнайка во весь дух помчался по улице, огороженной с обеих сторон высокими заборами. Из-за заборов раздавался непрерывный собачий лай, и Незнайке казалось, что свирепые псы все еще гонятся за ним. От страха он даже не замечал, где бежал, и начал приходить понемножку в себя, когда очутился на улице с оживленным движением. Тут только он оглянулся и увидел, что позади уже нет напугавших его собак. Вокруг по тротуарам шагали лунные коротышки: никто никуда не бежал, никто никого не преследовал, никто никаких враждебных действий по отношению к Незнайке не предпринимал. Здесь уже не было глухих дощатых заборов. По обеим сторонам улицы стояли высокие дома, в нижних этажах которых помещались различные магазины. Незаметно наступил вечер. Повсюду зажглись фонари. Мягким, льющимся изнутри светом осветились витрины магазинов. На стенах домов засверкали, замигали разноцветными огнями световые рекламы. Чем дальше шел Незнайка, тем шире становились улицы, выше дома, наряднее магазины и ярче огни реклам. Поперек улиц протянулись ажурные металлические арки и виадуки, на которых были устроены разные аттракционы: качели, карусели, спиральные спуски, "прыгающие лошадки", "летающие велосипеды", а также чертовы колеса различных систем и размеров. Все это крутилось, качалось, шаталось, прыгало и брыкалось и сияло тысячами светящихся электрических лампочек. Особенно среди всего этого великолепия выделялось одно огромнейшее чертово колесо, которое мало того что вертелось, как обычное чертово колесо, но еще в то же время вихлялось в разные стороны, словно собиралось свалиться на головы прохожим. Тысячи коротышек карабкались вверх по лестницам, чтобы покачаться на качелях, потрястись на заводных деревянных лошадках, прокатиться над улицей по канату на специальном велосипеде, покружиться на карусели, или хотя бы на чертовом колесе. Внизу, вдоль тротуаров, были выставлены кривые зеркала, и каждый мог вдосталь нахохотаться, глядя на отражение своей вытянутой, сплюснутой или перекошенной самым неестественным образом физиономии. Тут же перед многочисленными столовыми и кафе, прямо на тротуаре, стояли столики. Многие коротышки сидели за столиками и ужинали, пили чай, кофе или газированную воду с сиропом, ели мороженое или просто закусывали. Некоторые танцевали тут же под музыку, которая гремела со всех сторон. Официанты и официантки бегали с подносами между столиками и приносили желающим разные кушанья. Увидев ужинавших коротышек, Незнайка вспомнил, что давно уже хочет есть. Недолго думая он сел за свободный столик. Сейчас же к нему подскочил официант в аккуратненьком черном костюме и спросил, что бы ему желалось покушать. Незнайка пожелал съесть тарелочку супа, после чего попросил принести порцию макарон с сыром, потом съел еще две порции голубцов, выпил чашечку кофе и закусил клубничным мороженым. Все это оказалось чрезвычайно вкусным. Насытившись, Незнайка почувствовал себя счастливым и добрым. От радости ему хотелось запеть или сделать кому-нибудь что-нибудь очень приятное. Он сидел за столом, слушал музыку, смотрел на танцующих, разглядывал сидевших за соседними столами лунатиков. Все они оживленно беседовали между собой и весело смеялись. У всех были добрые, приветливые лица. И этот черненький коротышка, который приносил Незнайке еду, тоже очень приветливо поглядывал на него. "Что ж, здесь вполне хорошо! -- благодушно подумал Незнайка. -- Видно, и на Луне живут добрые коротышки!" Все, что произошло с ним до этого, стало казаться ему каким-то недоразумением или нелепым сном, о котором не стоит и вспоминать. Поднявшись из-за стола и помахав официанту издали на прощание ручкой. Незнайка отправился дальше, но официант быстро догнал его и, вежливо улыбнувшись, сказал: -- Вы забыли, дорогой друг, о деньгах. -- О чем? -- с приятной улыбкой переспросил Незнайка. -- О деньгах, дорогой друг, о деньгах! -- О каких, дорогой друг, деньгах? -- Ну, вы же должны, дорогой друг, заплатить деньги. -- Деньги? -- растерянно произнес Незнайка. -- А что это, дорогой друг? Я, как бы это сказать, впервые слышу такое слово. Улыбка моментально соскочила у официанта с лица. Он даже как-то неестественно побледнел от злости. -- Ах вот что! -- пробормотал он. -- Впервые слышишь такое слово? Ну это тебе не пройдет так! Схватив Незнайку за руку, он оттащил его в сторону и, достав из кармана свисток, пронзительно засвистел. Сейчас же откуда-то из темноты вынырнул рослый коротышка в синем мундире с блестящими металлическими пуговицами и в медной каске на голове. В руках у него была увесистая резиновая дубинка, а у пояса пистолет в кобуре. -- Господин полицейский, вот этот не отдает деньги! -- пожаловался на Незнайку официант. -- Ты как смеешь не отдавать деньги, скотина? -- заорал полицейский, упершись руками в бока и выставив вперед свой толстый живот. -- Во-первых, я не скотина, -- с достоинством ответил Незнайка, -- а во-вторых, у меня нет никаких денег. Я никаких денег у него не брал и даже не видел. -- А вот это ты видел? -- спросил полицейский и сунул Незнайке под нос резиновую дубинку. Незнайка невольно откинул голову назад. -- Что это, по-твоему? -- спросил полицейский. -- Ну-ка понюхай. Незнайка осторожно понюхал кончик дубинки. -- Резиновая палка, должно быть, -- пробормотал он. -- "Резиновая палка"! -- передразнил полицейский. -- Вот и видно, что ты осел! Это усовершенствованная резиновая дубинка с электрическим контактом. Сокращенно -- УРДЭК. А ну-ка, стой смирно! -- скомандовал он. Р-р-руки по швам! И никаких р-разговоров! Незнайка машинально поднял голову и вытянул руки по швам. Полицейский ткнул его кончиком дубинки в лоб. Раздался треск. Незнайку ударило электрическим током, да так сильно, что искры полетели из глаз, в голове загудело, и он зашатался, не в силах устоять на ногах. Схватив Незнайку за шиворот, полицейский принялся шарить у него в карманах и, ничего в них не обнаружив, потащил его сквозь толпу, которая начала собираться вокруг. -- Р-р-разойдись! И никаких р-разговоров! -- кричал он, угрожающе размахивая дубинкой. Толпа моментально рассеялась. Полицейский протащил Незнайку по улице, свернул в узенький переулок и остановился возле черной полицейской машины, напоминавшей автофургон с небольшим зарешеченным окном в кузове. Открыв настежь дверцу, которая была с задней стороны кузова, он повелительно кивнул Незнайке пальцем и, нахмурив брови, сказал: -- Фить! Фить! -- А что это значит -- "фить-фить"? -- не понял Незнайка. -- А то значит, что быстрей полезай в кузов, пока я не разозлился! -- заорал полицейский. Увидев, что Незнайка медлит, он с такой силой ткнул его в спину дубинкой, что тот кувырком полетел в кузов. Не успел Незнайка сообразить, что произошло, как дверца за ним захлопнулась. Поднявшись с грязного, заплеванного пола, Незнайка приналег на дверцу плечом, но она не открывалась. Тогда он изо всех сил забарабанил в дверь кулаком и закричал: -- Эй, что здесь у вас творится? Полицейский, однако, не удостоил его ответом, а сел в кабину рядом с шофером и скомандовал: -- Живо в полицейское управление! Мотор загудел. Автомобиль запрыгал по камням мостовой, и через четверть часа Незнайка уже был в полицейском управлении. Полицейский, которого, кстати сказать, звали Фиглем, сдал Незнайку с рук на руки другому полицейскому, которого звали Миглем. Полицейский Мигль был одет в такой же мундир, как и Фигль, только пуговицы на его мундире не отличались таким ярким блеском, как пуговицы на мундире Фигля. Это, по всей вероятности, объяснялось тем, что служба полицейского Мигля протекала не на открытом воздухе, а в закрытом, плохо проветриваемом помещении, отчего металл, из которого были сделаны пуговицы, постепенно покрывался окислами и тускнел. Все стены этого помещения были заставлены высокими шкафами, в которых хранились сведения о различных преступниках. Посреди комнаты стоял крепкий дубовый стол с тяжелыми прямыми четырехугольными ножками. Позади стола с одной стороны стоял фотографический автомат для изготовления фотокарточек, с другой стороны находился рентгеновский аппарат, с помощью которого просвечивали арестованных насквозь, чтоб узнать, не утаили ли они похищенных ценностей у себя в желудке, предварительно проглотив их. У дверей находилась так называемая штафирка, то есть прибор для измерения роста преступников, состоявший из длинной, установленной на подставке вертикальной рейки с делениями и подвижной планки. На столе стояли телефонный аппарат, ящик с чистыми бланками для регистрации арестованных, плоская коробочка с черной типографской краской для изготовления отпечатков пальцев и медная каска Мигля. Для точности необходимо сказать, что медная каска Мигля блестела менее ярко, нежели каска Фигля. Это обстоятельство особенно хорошо стало заметно, когда вошедший в комнату Фигль снял с головы каску и поставил ее на столе рядышком с каской Мигля. При этом обнаружилось еще и то, что между Миглем и Фиглем было большое сходство: оба были скуластые, широколицые, у обоих были низкие лбы и темные, жесткие, подстриженные ежиком волосы, начинавшиеся чуть ли не от самых бровей. Несмотря на большое внешнее сходство, в характерах Фигля и Мигля было большое различие. Если Фигль был коротышка сердитый, не терпевший, как он сам утверждал, никаких разговоров, то Мигль, наоборот, был большой любитель поговорить и даже пошутить. Как только дверь затворилась за Фиглем, Мигль сказал Незнайке: -- Осмелюсь вам доложить, милейший, что во всем полицейском управлении первое лицо -- это я, так как первое, что вы видите, попадая сюда, это не что иное, как мое лицо. Хы-хы-хы-ы! Не правда ли, остроумная шутка? Не дав Незнайке ответить на заданный вопрос, он продолжал: -- Моей первой обязанностью является выяснить личность каждого пойманного преступника, то есть в данном случае вашу личность. -- Но я же ведь не преступник! -- возразил Незнайка. -- Все так говорят, милейший, -- перебил его Мигль, -- потому что цель каждого преступника -- это запутать полицию, заморочить ей, так сказать, голову и, воспользовавшись этим, удрать. Должен, однако, предупредить вас, милейший, что вам это не удастся, так как у нас имеются исключительно точные методы расследования преступлений, и вы сейчас сами удостоверитесь в этом. Прошу вас назвать свое имя. -- Незнайка. -- Вот видите, -- сказал Мигль, -- вы говорите, что вас зовут Незнайка, но откуда я могу знать, что Незнайка -- это настоящее ваше имя? Может быть, под именем Незнайки скрывается какой-нибудь опасный преступник. Ведь преступники любят менять свои имена. Вот и вы, например. Сегодня вы, к примеру сказать, Незнайка, завтра -- Всезнайка, послезавтра -- еще какая-нибудь Чертяйка (хы-хы! Не правда ли, остроумно?). Попробуй тут разберись! Мы, однако ж, во всем прекраснейшим образом разберемся. Смею обратить ваше внимание на эти три шкафа. В них хранятся у нас описания всех преступников, с которыми нам когда-либо приходилось иметь дело. Но если мы начнем искать описание вашей личности во всех трех шкафах, то не справимся с этим и за три года. Для ускорения розыска мы делим всех преступников на три категории. В первом шкафу у нас хранятся описания преступников высокого роста, во втором -- среднего роста, а в третьем низеньких. Для того чтоб найти ваше описание, мы должны измерить ваш рост. -- Но у вас не может быть моего описания, так как я только сегодня прибыл на вашу планету, -- сказал Незнайка. -- Все так говорят, милейший, абсолютно все! -- воскликнул Мигль, даже не слушая, что говорил Незнайка. -- Вот попрошу вас встать на минутку к штафирочке. Вот так... Стойте смирненько! Пяточки вместе! Руки по швам! Говоря это, Мигль поставил Незнайку затылком к вертикальной рейке и, опустив ему на голову подвижную планку, заметил деление, на которое указывала стрелка прибора. -- Так, -- сказал он. -- Ваш рост, выраженный в стандартных измерительных единицах, равняется семидесяти двум. Значит, вы коротышка среднего роста, и искать ваше описание нужно во втором шкафу. Это, однако, еще не все. Как вы сами можете убедиться, в каждом шкафу у нас три отделения. В верхних отделениях каждого шкафа у нас хранятся коротышки с большими головами, в средних отделениях -- коротышки со средними головами и, наконец, в нижних -- коротышки с маленькими головами. Измеряем окружность вашей головы... Вот так... Тридцать единиц. Видим, таким образом, что у вас голова большая: вас, следовательно, надо искать в верхнем отделении. Но и это еще не все: в каждом отделении, как видите, имеется по три полки. На первых полках у нас везде коротышки с длинными носами, на вторых -- со средними, на третьих -- с коротенькими. Измеряем ваш нос и видим, что он длиной лишь в две с половиной единицы, то есть коротенький. Ваше описание, следовательно, надо искать на третьей полке верхнего отделения второго шкафа. Это уже сущий пустяк, так как все бланки с описаниями расположены по росту. Нас не интересуют преступники ростом семьдесят и семьдесят один -- отбрасываем их; нас не интересуют головы двадцать восемь и двадцать девять -- отбрасываем; нас не интересуют носы два и полтора -- отбрасываем. А вот и ваш бланк, все точно: рост -- семьдесят два, окружность головы -- тридцать, нос -- два с половиной... Знаете, кто вы? -- Кто? -- с испугом спросил Незнайка. -- Знаменитый бандит и налетчик, по имени Красавчик, совершивший шестнадцать ограблений поездов, десять вооруженных налетов на банки, семь побегов из тюрем (последний раз бежал в прошлом году, подкупив стражу) и укравший в общей сложности ценностей на сумму двадцать миллионов фертингов! -- с радостной улыбкой сообщил Мигль. Незнайка в смущении замахал руками. -- Да что вы! Что вы! Это не я! -- сказал он. -- Да нет, вы, господин Красавчик! Чего вы стесняетесь? С этакими деньжищами, как у вас, вам совершенно нечего стесняться. Думаю, что от двадцати миллионов у вас кое-что осталось. Кое-что вы, несомненно, припрятали. Да дайте вы мне из этих ваших миллионов хотя бы сто тысяч, и я отпущу вас. Ведь никто, кроме меня, не знает, что вы знаменитый грабитель Красавчик. А вместо вас я засажу в тюрьму какого-нибудь бродяжку, и все будет в порядке, честное слово! -- Уверяю вас, вы ошибаетесь! -- сказал Незнайка. -- Ну вот! Стыдно вам, господин Красавчик! Неужели вам жалко каких-то там ста тысяч? При таких доходах, как ваши, я бы и двухсот не пожалел, лишь бы быть на свободе. Ну дайте хоть пятьдесят тысяч... Ну, двадцать... Меньше не могу, честное слово! Дайте двадцать тысяч и убирайтесь себе на все четыре стороны. -- Просто не понимаю, о чем вы говорите, -- развел Незнайка руками. -- Я не Красавчик и... -- Знаю, знаю все, что вы скажете, -- перебил Мигль. -- Вы не Красавчик и никаких денег не брали, но ведь здесь вот, на бланке, все ваше. Рост семьдесят два. Ваш рост это или не ваш? Голова -- тридцать. Ваша голова? Нос -- два с половиной... И еще вот фотокарточка ваша здесь. Незнайка взглянул на карточку, которая была приклеена к бланку, и сказал: -- Это не моя фотокарточка. Я совсем не похож на коротышку, который здесь снят. -- Верно! Совсем не похожи! А почему? Потому что вы изменили свою внешность. У нас, милейший, за деньги все можно сделать. И внешность свою изменить, и даже нос другой себе прирастить. Такие случаи уже бывали. -- Я не приращивал себе другого носа! -- с возмущением ответил Незнайка. -- Все так говорят, милейший, поверьте мне. Ну да ладно! Не хотите дать двадцать тысяч, дайте хоть десять... Попадете в тюрьму, там с вас дороже возьмут. Там обдерут вас как липку, и из миллионера вы превратитесь в нищего и будете плакать горькими слезами. Ну дайте хоть пять тысяч... хоть тысячу!.. Что же вы хотите, чтоб я даром вас отпустил? Нет, придется поместить вас на пару деньков в такелажное отделение, там вы, быть может, еще одумаетесь, а сейчас мы исполним некоторые формальности. Достав из ящика чистый бланк, Мигль записал на нем Незнайкино имя, проставил рост, размер головы и носа, снял с него фотокарточку, просветил рентгеном, после чего испачкал ему обе руки черной краской и заставил оставить отпечатки пальцев на бланке. -- Мы пошлем отпечаточки ваших пальчиков на исследование и сравним их с отпечатками пальцев Красавчика, тогда, надеюсь, вы сами убедитесь, что вы -- это вы, то есть Красавчик, и перестанете спорить. А теперь я вынужден с вами проститься. Мигль нажал кнопку электрического звонка, и в дверь вошел полицейский Дригль -- такое же широкоскулое, туповатое лицо с низким лбом и подстриженными ежиком волосами. -- В каталажку! -- коротко приказал Мигль, махнув рукой в сторону Незнайки. Дригль хмуро взглянул на Незнайку и распахнул перед ним дверь: -- Фить! Фить! Видя, что Незнайка хочет что-то сказать, он угрожающе взмахнул резиновой дубинкой и прокаркал, словно ворона: -- Мар-рш, тебе говор-рят! И никаких р-разговор-ров! Сообразив, что разговоры действительно не принесут пользы. Незнайка махнул рукой и вышел за дверь. Такелажным отделением, или попросту каталажкой, как ее окрестили сами арестованные, в полицейском управлении называлась огромная комната, напоминавшая по своему виду корабельную кладовую, где на многочисленных полках хранились различные корабельные снасти, обычно именуемые такелажем. Разница была лишь в том, что на полках здесь лежали не корабельные снасти, а обыкновенные коротышки. Посреди каталажки стояла чугунная печь, от которой через все помещение тянулись длинные жестяные трубы. Вокруг печки сидели несколько коротышек и пекли в горячей золе картошку. Время от времени кто-нибудь из них открывал чугунную дверцу, вытаскивал из золы испеченную картошку и начинал усиленно дуть на нее, перебрасывая с руки на руку, чтоб поскорей остудить. Другие коротышки сидели на полках или попросту на полу и занимались каждый своим делом: кто, вооружившись иглой, штопал свою ветхую одежонку, кто играл с приятелями в расшибалочку или рассказывал желавшим послушать какую-нибудь грустную историю из своей жизни. Помещение было без окон и освещалось одной-единственной электрической лампочкой, висевшей высоко под потолком. Лампочка была тусклая и светила, как говорится, только себе под нос. Как только Незнайка попал в каталажку и дверь за ним захлопнулась, он принялся протирать руками глаза, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в полутьме. Толку из этого вышло мало: он лишь размазал по лицу черную краску, которой были испачканы его руки. Увидев новоприбывшего, несколько самых любопытных коротышек соскочили со своих полок и подбежали к нему. Незнайка в испуге попятился и, прижавшись спиной к двери, приготовился защищаться. Разглядев его измазанную физиономию, коротышки невольно рассмеялись. Незнайка понял, что бояться не надо, и его лицо тоже расплылось в улыбке. -- За что тебя к нам? За что ты попался? -- стали спрашивать коротышки. -- Сам не пойму, братцы! -- признался Незнайка. -- Говорят, украл двадцать миллионов сам не знаю чего: не то фендриков, не то фертиков... Громкий смех заглушил его слова. -- Наверно, фертингов, -- подсказал кто-то. -- Во-во, братцы, фертингов. А я, честное слово, даже не знаю, какие это такие эти самые фертиги... фентриги... Все хорошо знали, что фертинги -- это не что иное, как деньги, поэтому Незнайкины слова были сочтены за остроумную шутку. -- Ты, я вижу, шутник! -- сказал Незнайке коротышка, который стоял впереди всех. Он был без рубашки. Как раз в тот момент, когда Незнайка вошел, он зашивал на рубашке дырку, и теперь так и стоял с иголкой в руке. -- Ну, допустим, что ты действительно ничего не стащил, -- сказал коротышка с круглой стриженой головой, -- но за какую-то вину тебя все-таки сцапали? -- Честное слово, братцы, никакой вины не было. Я просто пообедал к столовой, а этот тип говорит: "Давай деньги". А я-то ведь никаких денег у него не брал! Все опять громко захохотали. -- Значит, ты пообедают и не заплатил деньги? -- Какие деньги? Объясните хоть вы мне, братцы, что у вас за деньги такие? -- Ну ладно, заладил! -- сказал наконец кто-то. -- Пошутил, да и хватит! -- Да я не шучу, братцы! Я на самом деле не знаю, какие такие деньги. -- Хватит, хватит! Ты еще скажешь, что с Луны к нам свалился. -- Нет, братцы, зачем же с Луны! Я прилетел к вам с Земли. -- Ну, это ты не очень удачно придумал, -- сказал тот, который был стриженый. -- А мы-то с тобой тогда где? Мы-то ведь и есть на Земле. -- Да нет, братцы, вы на Луне. -- Эка хватил! -- рассмеялся тот, который был без рубашки. -- Лунато по-твоему, где? Луна-то вокруг Земли. Эвона она где: сверху! -- Он показал вверх иголкой, которую держал в руке. -- Луна -- это твердь небесная, а Земля -- твердь земная. Про это в каждой книжке написано. Земля наша, словно юла, вертится внутри Луны. Понял? -- Это я знаю, -- ответил Незнайка. -- Я только не знал, что эта ваша Земля тоже называется Землей. Я говорю вам о другой Земле, о планете, которая находится там, далеко, за этой вашей наружной Луной. -- Так ты, значит, и прилетел к нам оттуда? -- с деланным удивлением спросил стриженый. -- Оттуда, -- подтвердил Незнайка. -- Во как! -- покрутил головой стриженый. -- Так ты пойди поскорей, братец, умойся, а то ты очень запачкался, пока летел. Незнайка подошел к раковине и стал умываться под краном. А коротышки заспорили между собой. Одни утверждали, что Незнайка нарочно придумывает разные небылицы, чтоб сбить с толку полицию; другие говорили, что он попросту дурачок и болтает, что придет в голову; третьи решили, что он сумасшедший. Тот, который был без рубахи, уверял всех, что Незнайка, должно быть, свихнулся с ума, начитавшись книжек, а в книжках на самом деле сказано, что за наружной Луной есть какие-то огромные планеты и звезды, на которых тоже якобы живут коротышки. Вот он и вообразил, наверно, что прилетел к нам с такой планеты. Сумасшедшие всегда воображают себя какими-нибудь великими личностями, знаменитостями или отважными путешественниками. В это время Незнайка кончил умываться и спросил: -- А где тут у вас полотенце? -- Еще чего захотел! -- фыркнул стриженый. -- Здесь тебе каталажка, а не гостиница. Понял? Таких роскошей, как полотенце, здесь не полагается. -- Как же вытереться? -- Просохнешь и так. Вот если хочешь, посиди возле печки, и высохнешь. Незнайка подсел к коротышкам, которые грелись у печки. Стриженый тоже сел рядом. -- Так ты на самом деле не знаешь, какие бывают деньги? -- спросил он Незнайку. -- На самом деле, -- ответил Незнайка. -- Тогда надо показать тебе. Стриженый достал из кармана несколько медных монеток. -- Вот смотри, -- сказал он. -- Эта самая маленькая монетка называется сантик, а вот эта, побольше, -- два сантика; вот еще такая же монетка тоже два сантика, вот еще две монеты по пять сантиков, видишь? Всего, значит, у меня пятнадцать сантиков. А сто сантиков составляют один фертинг. -- А зачем они, эти сантики? -- спросил Незнайка. -- Как -- зачем? -- удивился стриженый. -- На них можно купить что хочешь. -- Как это -- купить? -- не понял Незнайка. -- Эка дурак! Купить -- это купить, -- объяснил стриженый. -- Вот, к примеру сказать, у тебя есть шляпа, а у меня, видишь, пятнадцать сантиков. Я тебе даю пятнадцать сантиков, а ты мне даешь свою шляпу. Хочешь? -- Зачем же мне отдавать шляпу? -- ответил Незнайка. -- Шляпу можно на голове носить, а с сантиками что делать? Они медные и какие-то круглые. -- Вот и видно, что ты круглый осел! У кого есть сантики, тот все может купить. Вот ты, например, есть хочешь? -- Не хочу пока. -- Ну, скоро захочешь. А захочешь, что станешь делать? Будут у тебя денежки -- купишь еды. А нет денег -- сиди голодный. -- Соглашайся, -- шепнул Незнайке сидевший рядом коротышка с длинным вихром на лбу. -- Стрига говорит верно. А мы с тобой на пятнадцать сантиков купим картошки и будем печь в золе. Знаешь, как вкусно! -- Правильно! -- подхватил Стрига. -- Бери деньги, пока даю. Пятнадцать сантиков хорошая цена за такую шляпу. Тебе все равно никто больше не даст. С этими словами он стащил с Незнайки его голубую шляпу и сунул в руку монетки. -- Бери, бери, не сомневайся! -- заулыбался вихрастый. -- Сейчас мы с тобой картошечки купим и подзакусим на славу! -- А где брать картошку? -- спросил Незнайка. -- Ты давай сюда денежки, а я все устрою. Здесь, знаешь, все же тюрьма, а не гастрономический магазин. Вихрастый взял у Незнайки монетки. Десять сантиков он незаметно сунул себе в карман, а пять сантиков зажал в кулаке и, подойдя к двери, негромко стукнул три раза. Звякнул замок. Дверь приоткрылась, и в нее заглянул уже знакомый нам полицейский Дригль. -- Слушай, Дригль, -- зашептал вихрастый, -- отпусти, братец, картошечки на пять сантиков. Мы хотим маленький пир устроить, новичка картошечкой угостить. -- Ладно, давай монету, -- проворчал Дригль. Вихрастый отдал ему монетку. Дверь затворилась. Через некоторое время она снова открылась, и Дригль сунул вихрастому бумажный пакет с картошкой. -- Видал, как надо? С деньгами, братец, нигде не пропадешь! -- хвастливо сказал вихрастый и высыпал из пакета картошку на пол перед печью. -- Что это? -- с удивлением спросил Незнайка. -- Как что? Сам видишь -- картошка. -- Чего же она такая крошечная? Картошка на самом деле была очень мелкая. Каждая картофелина размером с фасолевое зерно. Незнайка глядел на нее, глядел, и его даже начал разбирать смех. Стрига переглянулся с коротышками и украдкой повертел пальцем возле своего лба, как бы желая этим сказать, что Незнайка свихнулся с ума. А вихрастый сказал: -- И нечего тут смеяться. Картошка вполне хорошая. Лучше и не бывает. -- Ну, у нас не такая картошка! -- сказал Незнайка. -- У нас картошка во! -- Незнайка растопырил руки в стороны, словно собирался обхватить слона. -- У нас картошка вырастает такая, что ее из земли вытащить невозможно. Мы выкапываем какая помельче, а с крупной никто и связываться не хочет. Так и остается в земле. -- Ну ладно, -- сказал вихрастый, -- мы положим картошку в печь, пусть печется, а ты тем временем будешь сказки рассказывать. -- Да я вовсе не сказки. Я говорю правду, -- ответил Незнайка. -- Это у вас тут все какое-то крошечное: яблоки -- с кулачок, груши -- смотреть не на что, малина -- раз лизнул, и ее нет, клубника -- с ноготок, огурцы -- с пальчик... -- А у вас, что ли, крупней клубника? -- спросил Стрига. -- У нас клубника -- во! Одному коротышке и не поднять. И малина у нас -- во! Огурцы величиной с коротышку, помидоры тоже. А арбузы величиной с двухэтажный дом. -- Врет и даже не покраснеет! -- сказал кто-то. -- Врет -- что водой хлещет! -- подхватил Стрига. -- Да я же не вру, братцы! Вот вы сами увидите. Мы привезли вам семена наших растений. Там и огурцы есть, и помидоры, и арбузы, и свекла, и морковка, и репа... -- Где же они, семена эти? -- В ракете. -- А ракета где? -- А ракета там. -- Незнайка показал пальцем кверху. -- На этой самой вашей Луне. -- Ха-ха-ха! -- раздалось со всех сторон. Громче всех хохотал тот, который зашивал рубашку. -- Ну, это ты, брат, ловко придумал! -- сказал он. -- Попробуй-ка заберись туда. -- А разве туда трудно забраться? -- спросил Незнайка. -- Да пока, видать, кроме тебя, там никто еще не побывал. -- Так надо придумать что-нибудь, -- сказал Незнайка. -- Ну так ты думай, братец. Думать у нас тут никому не запрещается. -- Почему же ракета там, а ты здесь? -- спросил Незнайку коротышка с черными, беспокойно бегающими по сторонам глазками. -- Ну, мы прилунились, то есть сели на поверхность Луны, а потом я пошел с Пончиком в пещеру, провалился в дырку и очутился здесь. -- Значит, ты и впрямь к нам с Луны свалился? -- Впрямь, -- подтвердил Незнайка. -- А может быть, тебе все это во сне приснилось? -- Честное, говорю, слово, что не во сне. -- Ну, ежели не во сне, то такой случай надо отпраздновать, -- подхватил Стрига. -- Кстати, и картошка поспела. Ты ведь угостишь своих новых друзей картошкой, не правда ли? Тебя как звать? -- Незнайка. -- Слушайте, братцы! -- торжественно объявил Стрига. -- По случаю своего прибытия на нашу планету Незнайка всех угощает картошкой! Лунные коротышки одобрительно загудели. Со всех сторон потянулись руки и стали выхватывать из золы картошку. У печки моментально возникла свалка. Несколько лунатиков даже подрались между собой. В минуту вся картошка была расхватана, и когда Незнайка потянулся к печке, в ней ничего не было. -- Что же это, неужели тебе ни одной картошечки не досталось? -- сочувственно спросил вихрастый. -- Ты поищи, братец, получше. Там должно быть еще. Однако сколько ни рылся Незнайка в печке, он только золой измазался. -- Ну, сам виноват. Так тебе и надо! -- сказал Стрига. -- Не будешь зевать в другой раз. Здесь знаешь какой народ? На ходу подметки отрежут. Нос оторвут, так что и не заметишь, дурачина ты, простофиля! -- А ты меня дурачиной не обзывай! -- обиделся Незнайка. -- Отдавай шляпу обратно! Я с тобой не вожусь больше! -- Это как -- отдавай шляпу? Ведь ты мне ее продал. Возвращай тогда деньги. -- Нет у меня никаких денег! -- Братцы, смотрите на него! -- закричал Стрига. -- Сам продал мне шляпу, а теперь отбирает обратно! -- Ты брось дурить, Стрига! Отдай ему шляпу. Это вы с Вихром нарочно подстроили, чтоб облапошить его, -- сказал худенький, остроносенький коротышка, которого звали Козлик. -- Что? -- закричал Стрига, наступая на Козлика. -- Слышишь, Вихор, что он сказал? А ну-ка дай ему перцу! Вихор бросился с кулаками на Козлика, но получил от него такой удар, что полетел в сторону. Стрига поспешил на помощь своему другу, и они вдвоем принялись тузить противника. Несколько коротышек бросились защищать Козлика, несколько других бросились помогать Вихру и Стриге. Мгновенно вспыхнула общая драка. Через минуту вся каталажка выла, визжала, стонала и крякала от ударов. Многие дрались, даже не зная, из-за чего все началось. Двое коротышек забрались на верхнюю полку. Один из них, свесившись вниз, колотил палкой всех, кто пробегал мимо, другой плевал им на головы. Какой-то толстенький коротышка набрал из печки горячей золы и старался запорошить ею глаза противникам. В воздухе во всех направлениях летали разные тяжелые предметы: кружки, ложки, миски и даже ботинки. Чугунная печь была опрокинута, и дым из нее валил прямо в помещение. Во всей этой сутолоке никто не слыхал, как загремел ключ в замке. Дверь неожиданно отворилась, и в каталажку, как вихрь, ворвались четверо полицейских: Дригль, Сигль, Жмигль и Пхигль. Все четверо были одеты в прорезиненные электрозащитные плащи с капюшонами и вооружены сверхтолстыми усовершенствованными высоковольтными электрическими дубинками. Бросившись в самую гущу драки, они принялись тыкать дерущихся электрическими дубинками -- кого в лоб, кого в нос, кого просто в шею или затылок. Электрические искры с треском сыпались направо и налево. Сраженные электрическими ударами, коротышки падали как подкошенные. Незнайка тоже полетел кувырком, испытав сильный электрический удар в ухо. Упавший рядом с ним черноглазенький коротышка толкнул его рукой в бок и зашептал: -- Ползи скорей в сторону. Надо под полкой спрятаться. Живей! Они оба отползли по-пластунски в сторону и спрятались под полкой -- ни дать ни взять, два таракана в щелке. Не прошло и пяти минут, как все коротышки валялись на полу словно поленья. Как только кто-нибудь из них делал попытку встать или хотя бы начинал шевелиться, все четверо полицейских подбегали к нему и принимались жалить со всех сторон электрическими дубинками. Кончилось дело тем, что никто уже не пытался подняться на ноги и даже не шевелился. Окинув взглядом победителя поле боя и убедившись, что все коротышки лежат неподвижно, полицейский Дригль набрал из-под крана воды и залил все еще пылавший огонь в опрокинутой печке. Вмиг каталажка наполнилась густым паром. -- Вот вам! -- проворчал Дригль, бросая пустое ведро на пол. -- Теперь и в баню ходить не понадобится! Это замечание Дригля вызвало громкий смех Сигля, Жмигля и Пхигля. Нахохотавшись досыта, все четверо полицейских построились в одну шеренгу и отступили на исходные позиции. Хлопнула дверь. Зазвенел ключ в замке. Стало тихо. Вокруг все словно вымерло. Потом из-под полок один за другим начали вылезать коротышки, спрятавшиеся там в самом начале боя. Это были наиболее рассудительные обитатели каталажки, знавшие, что из-за чего бы ни началась драка, она неизбежно кончалась появлением полицейских, от которых доставалось всем без разбора: и правому и виноватому. Спустя некоторое время сраженные ударами электрических дубин также начали приходить в себя и расползаться по своим местам. Отлежавшись на полках и отдохнув после драки, все принялись разыскивать свои вещи и приводить в порядок помещение. Несколько коротышек поставили на место лежавшую на боку печку и снова затопили ее. Постепенно порядок был наведен, все вещи были разысканы. Только Стрига нигде не мог отыскать Незнайкину шляпу. -- Вот видишь, что ты наделал! -- кричал он на Незнайку. -- Я тебе денежки отдал, а шляпа где? Теперь у меня ни денег, ни шляпы. -- Ну ничего, -- утешал его Вихор. -- Мы ему этого не простим. Он нам заплатит за шляпу. Завтра мы за него возьмемся, а сейчас пора спать. Они оба полезли на свои полки. К Незнайке подошел Козлик: -- Ты, Незнайка, видать, и впрямь дурачок. Зачем свою шляпу отдал? Или тебе, может быть, на остров Дураков захотелось? -- А какой это остров? -- спросил Незнайка. -- Разве ты ничего не слыхал про Дурацкий остров? -- удивился Козлик. -- Ничего, -- признался Незнайка. -- Ну так послушай. У нас здесь все можно. Нельзя только не иметь крыши над головой и ходить по улице без рубашки, без шляпы или без башмаков. Каждого, кто нарушит это правило, полицейские ловят и отправляют на Дурацкий остров. Считается, что если ты не в состоянии заработать себе на жилище и на одежду, значит, ты безнадежный дурак и тебе место как раз на острове Дураков. Первое время тебя там будут и кормить, и поить, и угощать чем захочешь, и ничего делать не надо будет. Знай себе ешь да пей, веселись да спи, да гуляй сколько влезет. От такого дурацкого времяпрепровождения коротышка на острове постепенно глупеет, дичает, потом начинает обрастать шерстью и в конце концов превращается в барана или в овцу. -- Не может быть! -- воскликнул Незнайка. -- Ну вот! -- усмехнулся Козлик. -- Я тебе говорю правду. -- Почему же коротышки превращаются там в овец? -- Там, понимаешь, воздух какой-то вредный. Все от этого воздуха. Каждый, кто не работает и живет без забот, рано или поздно становится там овцой. Богачам, живущим на Дурацком острове, это выгодно. Сначала они затрачивают деньги, чтоб кормить коротышек, дают им возможность лодырничать, а когда коротышки превратятся в овец, их можно кормить травой и никаких денег тратить не нужно. -- А какие это -- богачи? -- спросил Незнайка. -- У нас никаких богачей нету. -- Богачи -- это те, у которых много денег. -- А для чего богачам, чтоб коротышки превращались в овец? -- Будто не понимаешь! Богачи заставляют рабочих стричь этих овец, а шерсть продают. Большие капиталы наживают! -- А почему богачи сами не превращаются там в овец? Разве на них вредный воздух не действует? -- Воздух, конечно, действует и на них, но у кого есть деньги, тот и на Дурацком острове неплохо устроится. За денежки богатей выстроит себе дом, в котором воздух хорошо очищается, заплатит врачу, а врач пропишет ему пилюли, от которых шерсть отрастает не так быстро. Кроме того, для богачей имеются так называемые салоны красоты. Если какой-нибудь богатей наглотается вредного воздуха, то скорей бежит в такой салон. Там за деньги ему начнут делать разные припарки и притирания, чтоб баранья морда смахивала на обыкновенное коротышечье лицо. Правда, эти припарки не всегда хорошо помогают. Посмотришь на такого богача издали -- как будто нормальный коротышка, а приглядишься поближе -- самый простой баран. Одно только, что деньги у него есть, а дурак дураком, честное слово! Впрочем, пора нам спать. Пойдем поищем для тебя полку, -- закончил Козлик. Они принялись бродить между полками, стараясь найти свободное место. Неожиданно кто-то тронул Незнайку за плечо. Незнайка поднял голову и увидел на верхней полке черноглазого коротышку, который помог ему спрятаться от полицейских под лавкой. -- Полезай сюда, -- зашептал черноглазый. -- Здесь рядом полка свободная. Незнайка быстро залез на полку. -- Ты, Незнайка, держись поближе ко мне, -- сказал черноглазый. -- Я тебя в обиду не дам, а то ты, видать, на самом деле откуда-то издалека и совсем незнаком со здешними правилами. -- А как тебя звать? -- спросил Незнайка. -- Мое имя Миге, но ты можешь звать просто Мига. Незнайка улегся на полке и уже хотел заснуть, как вдруг вспомнил о Пончике. -- Батюшки! -- вскричал он. -- А ведь Пончик-то там остался! -- Какой Пончик? -- с недоумением спросил Мига. Незнайка принялся рассказывать Миге, как они летели в ракете с Пончиком. Мига сказал: -- Об этом пока не говори никому ни слова. Тебе все равно не поверят, и ты только дело испортишь. За все надо браться с умом. По-моему, тебя здесь долго держать не станут. А мы вот что предпримем. Я тебе дам письмо к одному надежному коротышке. Как только освободишься, пойдешь прямо к нему. Он тебя приютит на первое время, а потом мы с тобой встретимся и обтяпаем это дельце. Не беспокойся, все сделаем: и Пончика выручим, и сами не будем в обиде. У меня уже созрел в голове план... Мига хотел еще что-то сказать, но в этот момент глаза у Незнайки закрылись и он заснул так крепко, как уже давно не спал. Это была его первая ночь на Луне. Наутро Незнайку разбудил страшный шум. -- Вставай! Раздевайся! В ряды стройся! -- оглушительно ревел чей-то противный, гнусавый голос. Открыв глаза и придя понемногу в себя, Незнайка огляделся по сторонам и убедился, что голос принадлежал стоявшему в дверях полицейскому Дриглю. В руках у Дригля был небольшой аппарат, с виду напоминавший радиоприемник с громкоговорителем. Дригль выкрикивал слова прямо в аппарат, и громкоговоритель усиливал его голос до такой степени, что невозможно было слушать без содрогания. Мига увидел, что Незнайка проснулся, и сказал: -- Вставай поскорей, раздевайся! -- А для чего раздеваться? -- Увидишь. Да ты поскорей, а то измокнешь в одежде. Не сказав больше ни слова, Мига разделся и, оставив одежду на полке, спрыгнул вниз. Незнайка последовал его примеру. Очутившись на полу, он увидел, что все коротышки уже стояли между полками голышом. -- Становись в затылок! Руки по швам! -- продолжал разоряться Дригль. Убедившись, что все коротышки слезли с полок, он нажал одну из кнопок, которые были на стене коридора у двери, и сейчас же Незнайка увидел, что все полки со стойками, на которых они держались, начали опускаться в четырехугольные отверстия, открывшиеся в полу. Не прошло и минуты, как все помещение было освобождено от полок и в нем остались одни только голые коротышки. Как только полки исчезли, отверстия, открывшиеся в полу, плотно закрылись снизу. Увидев это, Дригль закрыл дверь на ключ и нажал еще одну кнопку. Сейчас же из круглых отверстий, имевшихся в стенах, во все стороны брызнули мощные струи воды. Спасаясь от струй, голые коротышки бросились врассыпную, но потоки воды настигали их всюду и сбивали с ног. Не успевал коротышка вскочить на ноги, как опять попадал под водяную струю и снова валился на пол. Бегая во всех направлениях и падая, коротышки терлись всеми частями тела о пол и стены; сталкиваясь между собой, они поневоле терлись друг о дружку, в результате чего хорошо отмывались. Тюремное начальство устроило мойку в самой каталажке для того, чтобы не тратить деньги на постройку специальной умывальни, чтобы не водить арестованных в баню, так как это тоже стоило бы денег, да к тому же кто-нибудь из арестованных мог при этом сбежать. Пока коротышки проходили вышеописанную водную процедуру, их одежда и полки, на которых они спали, проходили так называемую санитарную обработку, то есть окуривались специальными ядовитыми газами, от которых дохли клопы и блохи и другие вредные насекомые. Это, конечно, делалось вовсе не потому, что полиция как-то особенно заботилась об удобствах арестованных коротышек. Полиции было безразлично, кусают арестованных блохи или не кусают. Все дело было лишь в том, что как только в каталажке разводились клопы или блохи, они расползались по всему полицейскому управлению и начинали кусать самих полицейских, а полицейским это не нравилось. После того как водная процедура кончилась, отверстия в полу снова открылись, и полки вместе с продезинфицированной одеждой поднялись наверх. Продрогшие от холода коротышки принялись поскорей одеваться. Не успели они одеться, как дверь отворилась и появившийся на пороге Дригль заорал: -- Становись! Коротышки быстро построились в один ряд. -- Все, кого назову, шаг вперед! -- скомандовал Дригль и начал называть коротышек по списку: Козлик, Босой, Антиквар, Москит, Грымза, Виртуоз, Амба, Бисер, Болид, Незнайка... Каждый названный сейчас же выступал вперед на один шаг. Незнайка услыхал свое имя и тоже сделал шаг вперед. В это время кто-то позади тронул его за плечо. Обернувшись, Незнайка увидел Мигу, который протягивал ему шляпу. -- Вот твоя шляпа. Незнайка, -- зашептал Мига. -- Я ее нарочно от Стриги спрятал. Возьми, а то ты, может, уже и не вернешься сюда. В шляпе письмо, -- добавил Мига и приложил палец к губам, напоминая, что Незнайка должен молчать. Закончив чтение списка, Дригль провел вызванных коротышек по коридору и затолкнул их всех в тесную комнатушку. -- Сидеть тут, и никаких разговоров! -- приказал он. Комнатушка, в которой очутились приятели, была совершенно пустая. В ней не было никакой мебели. Единственное, что в ней было, это четыре голые стены без окон да две двери -- одна против другой, как в шлюзокамере. -- Ну вот! -- проворчал Козлик, озираясь по сторонам. -- Сказал -- сидеть, а на чем здесь сидеть? -- А зачем нас сюда привели? -- спросил Незнайка. -- Должно быть, к судье, -- ответил Москит, который лучше других был знаком с порядками в полицейском управлении. -- А для чего к судье? -- заинтересовался Незнайка. На этот вопрос Москит не успел ответить, так как дверь в противоположной стене отворилась и заглянувший в комнату Дригль сказал: -- Москит, фить-фить! Москит не заставил повторять приказание и без промедления вышел из комнаты. Через некоторое время дверь снова открылась, и Дригль сказал: -- Грымза, фить-фить! Дальше все шло в том же порядке: -- Амба, фить-фить! -- Бисер, фить-фить! -- Болид, фить-фить! Не прошло и десяти минут, как в комнате остались лишь Незнайка да Козлик. Судья, как видно, вершил свой суд быстро, без проволочек. Услышав наконец свое имя, Незнайка вышел за дверь и очутился в большой мрачной комнате с серыми стенами. Прямо перед ним возвышался длинный стол, за которым сидел на мягком высоком кресле полицейский. Он был одет точно так же, как и другие полицейские, если не считать, что вместо каски у него на голове был остроконечный желтый колпак с оранжевыми помпонами и с такой же оранжевой мохнатой кисточкой на конце. Это и был судья, о котором говорил Незнайке Москит. Звали его судья Вригль. Кроме судьи Вригля и полицейского Дригля, в комнате находился уже известный нам полицейский Мигль. Он стоял рядом с креслом, на котором восседал Вригль, и держал под мышкой несколько картонных папок с описаниями внешнего вида преступников и отпечатками их пальцев. -- А это еще что за птица? -- спросил Вригль, увидев появившегося перед ним Незнайку. Полицейский Мигль почтительно наклонился к Вриглю и начал что-то быстро шептать, искоса поглядывая на Незнайку. Вригль, однако, даже не дослушал до конца Мигля. -- Что ты! Что ты! -- с возмущением сказал он. -- Так, по-твоему, это Красавчик? -- Так точно, господин Вригль, -- подобострастно склонившись, пробормотал Мигль. -- Вот, пожалуйста, извольте взглянуть... Мигль раскрыл одну папку и начал совать ее под нос Вриглю. -- Вы совсем тут с ума посходили! -- закричал с раздражением Вригль. Кто такой Красавчик, по-твоему? А?.. Красавчик -- личность известная! Красавчика все знают. Красавчик -- миллионер! Половина полиции подкуплена Красавчиком, а завтра он, если захочет, всех нас со всеми нашими потрохами купит... А это кто? -- продолжают кричать Вригль, показывая на Незнайку пальцем. -- Кто он такой, я спрашиваю! Кто его знает? Что он совершил?.. Пообедал бесплатно? Так за это его сюда? А ему только сюда и надо, дурачье вы этакое! Здесь ему и тепло, и светло, и блохи не кусают. Он только и мечтает, как бы скорей попасть в каталажку и начать объедать полицию! Это не настоящий преступник, а шантрапа с пустыми карманами. Что с него возьмешь, когда у него даже на обед денег нет? Вы мне настоящих преступников подавайте, а с такой шушерой разделывайтесь своими средствами. Нечего всякой мелюзгой полицейское управление засорять! -- Так я ведь и хотел своими средствами, а потом думаю: вдруг он Красавчик, -- смущенно пробормотал Мигль. Вригль нетерпеливо махнул рукой и повернулся к Незнайке: -- Значит, ты пообедал? -- Пообедал, -- несмело признался Незнайка. -- Так ты может быть, хочешь еще и закусить, а? Ну-ка, Дригль, разделайся с ним своими средствами! Дригль схватил Незнайку за шиворот, поставил напротив широкой двустворчатой двери и с такой снятой огрел по затылку дубинкой, что Незнайка, невзвидя света, полетел через всю комнату, стукнулся головой о дверь, отчего обе ее створки широко распахнулись, и, вылетев прямо на улицу, грохнулся посреди мостовой. От удара и от действия электричества он некоторое время не мог прийти в себя. Постепенно сознание вернулось к нему, и он уже хотел подняться на ноги, как вдруг увидел, что дверь полицейского управления опять распахнулась и из нее кубарем выкатятся на мостовую Козлик. Незнайка быстро вскочил, подбежал к нему и стал помогать подняться. -- Жулики! Мерзавцы! Преступники! Подлецы! Я вам покажу! -- кричал со слезами па глазах Козлик. Он поднялся на ноги и погрозил кулаком по направлению к закрывшейся двери. -- За что это они тебя так? -- с участием спросил Незнайка. -- Сам не пойму! Этот осел в колпаке спрашивает: "Тебе не надоело, голубчик, в каталажке сидеть?" Я говорю: "Надоело, голубчик, да что поделаешь!" -- "А не хочешь ли, чтоб тебе сократили срок?" -- "Хочу", -- говорю. "Это, -- говорит, -- можно устроить. Ну-ка, Дригль, сократи ему срок". Ну, Дригль как хватит меня по затылку дубинкой! Видал, как я о мостовую брякнулся? Незнайка не знал, чем утешить бедного Козлика. -- Хорошо еще, что у вас здесь сила тяжести в шесть раз меньше, чем на Земле, -- сказал он. -- Если бы ты у нас с такой силой брякнулся, то и кости переломал бы. -- Жулье несчастное! -- всхлипнул Козлик, потирая рукой ушибленный затылок. -- Не хочется только связываться, а то бы я им показал. По правилу, они должны были дать нам позавтракать, а потом из тюрьмы гнать! -- А ты за что в каталажку попал? -- спросил Незнайка. -- За то, что бублик понюхал, -- признался Козлик. -- Ты не думай, я вовсе не вор. Просто я слишком долго ходил без работы. Все деньги, которые у меня были, проел, все, что у меня было, продал и стал голодать. Однажды два дня подряд совсем ничего не ел. На третий день шел мимо булочной. Думаю: зайду посмотрю хоть, какие булки бывают, может быть, аппетит пропадет. Зашел в булочную, а там всюду калачи, булки, пирожки, плюшки, ватрушки, пончики. Все пахнет так, что одуреть можно. А тут бублики прямо на прилавке лежат. Я взял один бублик, понюхал. А хозяин заметил. Как схватит меня за руку и давай звать полицейского. "Он, -- говорит, -- хотел у меня бублик съесть". Что тут было! Бублик у меня отняли, по шее мне надавали да еще на три месяца засадили в кутузку. Вытерев рукавом слезы и немного успокоившись, Козлик спросил: -- Ты куда пойдешь теперь? -- Сам не знаю, -- ответил Незнайка. -- А у тебя деньги есть? -- Нет. -- И у меня нет. А до вечера надо бы заработать где-нибудь. Без денег у нас нельзя! В это время Незнайка поднял слетевшую с головы шляпу и увидел, как из нее выпал белый конверт. -- А! -- вспомнил Незнайка. -- Это ведь то письмо, про которое говорил Мига. Противный Дригль так треснул меня, что всю память отшибло! Козлик поднял конверт и прочитал написанный на нем адрес: "Крученая улица. Змеиный переулок, дом No 6, владельцу магазина разнокалиберных товаров господину Жулио". -- Я знаю, где Крученая улица, -- сказал Козлик. -- Пойдем, я тебе покажу, может быть, господин Жулио нам какую-нибудь работу даст. Незнайка спрятал письмо обратно в шляпу, а шляпу натянул потуже на голову. Через полчаса наши друзья добрались до Крученой улицы и свернули в узенький переулок, змеей извивавшийся среди высоких домов. Дома по обеим сторонам переулка стояли так близко друг к другу, что лучи света терялись в верхних этажах, благодаря чему внизу, где были расположены многочисленные магазины, царил таинственный полумрак. Увидев над дверью одного из магазинов вывеску с надписью "Продажа разнокалиберных товаров", Незнайка и Козлик вошли в магазин и только тогда поняли, какого рода здесь продавались товары. Первое, что сразу бросалось в глаза, были ружья различных систем и калибров, стоявшие стройными рядами на специальных деревянных подставках. На прилавке в образцовом порядке лежали различные пистолеты, ножи, финки, кинжалы, кистени и кастеты. Вдоль стен были устроены освещенные изнутри витрины, в которых, словно на выставке, красовались наборы воровских отмычек, стальные пилочки, сверла, клещи, кусачки, ломики, фомки для взламывания замков, автогенные аппараты для разрезания несгораемых шкафов и сундуков. В витрине, над которой имелась надпись "Полицейская утварь", были выставлены резиновые электрические дубинки разных фасонов, стальные наручники, кандалы, зажигательные и слезоточивые бомбы и другие предметы полицейского обихода. Тут же находилась витрина, в которой были выставлены различные маски: и такие, которые закрывают лишь верхнюю часть лица, с прорезами для глаз, и такие, которые надеваются целиком на голову, в виде островерхого капюшона. Кроме масок, здесь были также грим, парики, накладные бороды и усы -- все, что помогает изменить внешность. В правом углу стояло чучело полицейского в полном обмундировании, с блестящей медной каской на голове и дубинкой в руке. В левом углу было чучело грабителя, подкрадывающегося к несгораемой кассе, с огромным пистолетом в одной руке и потайным электрическим фонарем в другой. Его шея была повязана пестрым клетчатым платком, на голове была клетчатая кепка с широким козырьком, такие же клетчатые брюки плотно облегали его ноги, лицо закрывала черная маска. Оба чучела были сделаны с таким мастерством, что их можно было принять за настоящих живых коротышек. Среди этих удивительных экспонатов Незнайка и Козлик как-то не сразу заметили продавца, нижняя половина которого скрывалась за прилавком, верхняя же была одета в серую, скрадывающуюся на фоне серой стены фуфайку. Пока в магазине никого не было, продавец неподвижно торчал у себя за прилавком на манер паука, терпеливо поджидающего, когда в его паутину попадет муха, но как только дверь щелкнула, он всем корпусом подался вперед, опершись о прилавок руками, словно собрался выскочить из-за него. Увидев, что Незнайка и Козлик в нерешительности остановились, он сказал: -- Пожалуйте, господа! Чем могу служить? В нашем магазине имеется богатейший выбор холодного и огнестрельного оружия. Могу предложить новейшую модель крупнокалиберной винтовки с оптическим прицелом последнего усовершенствованного образца. Точность боя прямо-таки изумительная. На расстоянии ста сорока шагов попадет без промаха в муху. Обернувшись назад, он снял с подставки ружье с гладким, отполированным деревянным прикладом и тускло поблескивавшим иссиня-черным металлическим стволом. Приложившись щекой к прикладу, он щелкнул курком и продолжал: -- Если вы предпочитаете скорострельную винтовку, могу предложить другой образец. Сняв с подставки другую винтовку, он ласково погладил ее рукой по прикладу и сказал: -- Очень миленькая штучка. Стреляет без перезарядки. Стреляные гильзы выбрасываются автоматически под давлением отработанных пороховых газов. Зарядка производится посредством обоймы на тридцать шесть патронов. Приспособлена для стрельбы с рук, но имеет устройство и для стрельбы с упора. Имеются также образцы бесшумных ружей. Из пистолетов могу предложить семизарядный дальнобойный пистолет системы "Бурбон", двенадцатизарядный "Тайфун": одним нажатием спускового крючка выпускает все двенадцать зарядов; миниатюрный мелкокалиберный "Топсик": свободно помещается в жилетном кармане; крупнокалиберный "Бенц": стреляет разрывными пулями, исключительная меткость попадания. Советую взять, жалеть не будете. -- Но мы вовсе не хотим ни в кого стрелять! -- пролепетал Незнайка, испуганный таким обилием смертоносных орудий. -- Ага, понимаю! -- воскликнул продавец. -- Могу в таком случае предложить парочку замечательных кистеней или кастетов, но особенно рекомендую удавку из капронового волокна. Нагнувшись, он достал из-под прилавка черный шнур, связанный в виде замысловатой петли с двумя хвостами по сторонам. -- Подкравшись сзади и накинув удавку на шею, вы затягиваете концы так, чтобы слегка придушить свою жертву, после чего связываете ей руки свободными концами шнура. Вот смотрите. Продавец молниеносно накинул петлю Незнайке на шею, ловко пропустил два свободных конца под мышками и связал за спиной руки. Такую же операцию он проделал и с Козликом. -- Чувствуете? -- сказал продавец. -- Вы не можете пошевелить руками, так как при малейшем вашем движении удавка врезается в горло. Не так ли? -- Так, -- прохрипел Незнайка, чувствуя, что вот-вот задохнется. -- Чтобы жертва не могла позвать кого-либо на помощь, в продаже имеются усовершенствованные кляпы. Продавец достал из ящика две круглые резиновые затычки. Одну сунул в рот Незнайке, другую -- Козлику. -- Чувствуете? -- продолжал он. -- Вы не можете выплюнуть изо рта кляп и не можете произнести ни слова. Не в силах произнести ни слова, Незнайка и Козлик только промычали и покорно закивали головами. -- Способ, как видите, очень гуманный, -- сказал продавец. -- Не лишая свою жертву жизни, вы без всяких помех можете обобрать ее, а вам ведь только это и надо, не так ли? Заметив, что Незнайка и Козлик отрицательно затрясли головами, продавец спросил: -- Что же вам в таком случае надо? Может быть, вы хотите поступить на службу в полицию? Могу предложить усовершенствованные электрические дубинки, стальные прутья для усмирения забастовщиков, наручники, кандалы, слезоточивые бомбы. Есть также каски, мундиры, потайные фонари, маски... Видя, что Незнайка и Козлик продолжают безмолвно трясти головами, он наконец развязал им руки и вытащил изо рта затычки. -- Нам ничего этого не надо, -- сказал Козлик, как только получил способность говорить. -- Мы хотели бы видеть владельца магазина, господина Жулио. У нас письмо. -- Почему же вы не сказали сразу? Господин Жулио -- это я. Незнайка стащил с головы шляпу, вынул конверт и уже хотел отдать господину Жулио, но тут в магазин вошел еще один посетитель. На нем была клетчатая кепка с широким козырьком, серая фуфайка и клетчатые брюки, до такой степени тесные, что он не мог передвигаться нормально, а ходил раскорякой. Его маленькие черные глазки воровато бегали по сторонам, и по всему его виду можно было понять, что он замыслил что-то недоброе. Не тратя времени на разговоры, он купил семизарядный "Бурбон" и целую коробку патронов к нему. Рассовав патроны в патронташ и прицепив пистолет к поясу, он удалился из магазина, широко расставляя свои согнутые в коленях ноги. Незнайка с опаской посмотрел ему вслед и сказал: -- Наверно, не надо было давать ему пистолет. Вдруг он выстрелит и убьет кого-нибудь. -- У нас каждый может покупать и продавать что хочет, -- объяснил господин Жулио. -- Никто ведь не принуждает его из этого пистолета стрелять. В то же время и стрелять никто не может запретить ему, так как это было бы нарушением свободы предпринимательства. У нас каждый имеет право предпринимать все, что ему заблагорассудится. К тому же всякое запрещение в этой области явилось бы нарушением прерогатив, то есть исключительных прав полиции. Полиция для того и существует, чтобы бороться с преступниками. Если же преступники перестанут совершать преступления, то полиция станет не нужна, полицейские потеряют свои доходы, сделаются безработными, и существующая в нашем обществе гармония будет нарушена. Если вы этого не поймете, то за свои вредные мысли сами в конце концов угодите в полицейское управление, и там с вами разделаются своими средствами. Постарайтесь, пожалуйста, это понять. -- Мы постараемся, -- послушно ответил Козлик. Господин Жулио взял у Незнайки конверт, распечатал его и начал читать письмо. Пока Жулио читал, Незнайка с любопытством разглядывал его лицо. Оно было смуглое, широкоскулое, с небольшими, аккуратно приглаженными черными усиками и короткой остроконечной бородкой. С виду господин Жулио чем-то напоминал Мигу. Лишь приглядевшись как следует, Незнайка понял, что сходство было не в лице, а только в глазах. Они так же беспокойно бегали по сторонам, так же тревожно вспыхивали, и тогда Жулио быстро опускал веки, словно старался пригасить пламя. Наконец письмо было прочитано, и Жулио сказал: -- Так, так, так! Стало быть, Мигу сцапали фараончики? -- Какие фараончики? -- удивился Незнайка. -- Ну, полицейские, значит, -- объяснил Жулио. Он подошел к телефонному аппарату, который стоял на краю прилавка, взял трубку и принялся кричать в нее: -- Эй, кто там? Это полицейское управление? Соедините меня, пожалуйста, с комендантом. С вами говорит господин Жулио, член общества взаимной выручки. У вас имеется арестованный Миге? Да, да, господин Миге... Общество взаимной выручки ручается за него. Это абсолютно честная личность, уверяю вас! Такой честный, какого еще свет не производил... Можно внести залог?.. Благодарю вас. Сейчас прибуду с деньгами. Положив трубку, господин Жулио открыл несгораемую кассу и принялся доставать из нее деньги. -- Вот видите, -- сказал он, -- как выгодно быть членом общества взаимной выручки. Вступительный взнос стоит всего двадцать фертингов, а потом вы платите по десять фертингов в месяц, и можете творить что хотите. Если попадете в тюрьму, общество внесет за вас залог, и вы освободитесь от наказания. Советую вступить -- дело стоящее. -- Мы бы с удовольствием, -- сказал Козлик, -- но у нас нет двадцати фертингов. -- Ну, когда будут, вступите, -- милостиво согласился господин Жулио. А сейчас, прошу прощения, я должен закрыть магазин. Он закрыл входную дверь изнутри на ключ, после чего подошел к витрине с париками и нажал скрытую в боковой стенке кнопку. Витрина тотчас же повернулась со скрипом, и за ней обнаружилось четырехугольное отверстие в стене. Господин Жулио шагнул в это отверстие и сказал, поманив рукой: -- Пожалуйте за мной. Незнайка и Козлик шагнули в отверстие и очутились в складском помещении с полками, на которых лежали деревянные ящики с ружьями, автоматами, пистолетами, кинжалами и другими подобного рода изделиями. Вдоль стены на полу стояли несколько пулеметов на колесиках и даже одна небольшая пушка. Подойдя к железной двери в конце склада, Жулио нажал еще одну кнопку. Железная дверь отворилась. Наши путники прошли по узенькому полутемному коридорчику, спустились по небольшой винтовой лестничке вниз и очутились в подземном гараже. Господин Жулио разыскал свой автомобиль, окрашенный яркой желтой эмалевой краской, открыл ключиком дверцы и пригласил своих спутников садиться. Сев за руль, он вывел машину из гаража и быстро поехал по подземному тоннелю. Незнайка и Козлик даже не заметили, в каком месте автомобиль выскочил на поверхность земли и помчался по улице. Не успели они оглянуться, как снова были возле полицейского управления. -- Попрошу вас минуточку подождать, -- сказал Жулио и, выскочив из машины, скрылся за дверью. Не прошло и пяти минут, как господин Жулио вышел из полицейского управления уже в сопровождении Миги. -- Ну, вот мы и опять вместе, -- сказал Мига, садясь в автомашину. -- Вы сделали все точно, Незнайка, как я просил, и оказали мне большую услугу. А я, в свою очередь, помогу вам. Вы уже успели немного познакомиться с Незнайкой? -- обратился Мига к господину Жулио. -- Да, конечно, -- подтвердил Жулио и включил автомобильный мотор. -- Но, вероятно, еще не все знаете о нем, -- подхватил Мига. -- Дело в том, что Незнайка прилетел к нам с другой планеты с бесценным грузом. Он привез семена гигантских растений, которые дают очень крупные плоды. Вы понимаете, какую помощь мы могли бы оказать нашим беднякам? Ведь у многих из них очень мало земли, и они не могут прожить со своего урожая. Если бы каждый мог выращивать плоды в десятки раз крупнее тех, которые выращивает теперь, то у нас совершенно исчезла бы бедность. -- Ну что ж, это хорошо, -- рассудительно сказал Жулио. -- Пусть Незнайка отдаст эти семена нам, а мы будем продавать их беднякам. Можно будет хорошенько нажиться. И Незнайка не останется в обиде. -- Это верно, -- согласился Мига. -- Но все неудобство в том, что семена эти остались на поверхности Луны, в ракете. У нас же не имеется летательных аппаратов, которые могут подниматься на такую высоту. Следовательно, сперва необходимо будет сконструировать и построить такой аппарат, но для этого понадобятся деньги. -- Вот с деньгами-то будет труднее, -- сказал Жулио. -- Я знаю многих, которые не отказались бы получить деньги, но не знаю никого, кто согласился бы добровольно расстаться с ними. -- Это действительно верно, -- сказал, улыбаясь. Мига. -- Но у меня уже созрел замечательный план. Деньги на это дело должны дать сами же бедняки. Ведь это для них мы хотим достать семена с Луны. -- Правильно! -- обрадовался Жулио. -- Мы учредим акционерное общество. Выпустим акции... Вы знаете, что такое акции? -- спросил он Незнайку. -- Нет, мне что-то не приходилось слышать о них, -- признался Незнайка. -- Акции -- это такие бумажки, вроде денежных знаков. Их можно напечатать в типографии. Каждую акцию мы будем продавать, скажем, по фертингу. Вырученные деньги затратим на постройку летательного аппарата, а когда семена будут доставлены, каждый владелец акций получит свою долю семян. Разумеется, у кого окажется больше акций, тот и семян получит больше. Весь этот разговор происходил, когда автомобиль уже мчался по улицам города. Увидев по пути ресторан. Мига сказал: -- Я предлагаю отметить рождение нашего акционерного общества хорошим обедом. Спустя несколько минут наши путники сидели в ресторане и с аппетитом обедали. -- Сейчас самое главное -- заставить бедняков раскошелиться и покупать наши акции, -- говорил Мига. -- А как их заставишь? Они не поверят, что где-то там на Луне лежат семена. Нужны доказательства, -- сказал Жулио. -- Я уже все продумал, -- ответил Мига. -- Мы начнем с того, что поднимем шум вокруг этого дела. В первую очередь надо напечатать в газетах, что к нам прибыл коротышка с другой планеты. А когда все поверят, мы напечатаем, что этот космический коротышка привез семена, и тут же объявим об учреждении акционерного общества. -- А вдруг нам скажут, что это обман? -- возразил Жулио. -- Какие у Незнайки есть доказательства, что он с другой планеты? На вид он такой же коротышка, как и все мы. -- Верно, -- воскликнул Мига. -- Скажите, Незнайка, чем вы можете подтвердить, что вы пришелец из космоса? Может быть, у вас остался какой-нибудь скафандр? Не могли ж вы путешествовать в космическом пространстве без скафандра! -- Скафандр у меня действительно был, -- признаются Незнайка, -- но я его спрятал в саду под кустом, когда спустился сюда к вам с лунной поверхности. -- Где же находится этот сад? -- Теперь я уже не могу припомнить, потому что меня поймал какой-то полусумасшедший господин Клопс и стал травить собаками, за то что я сорвал у него в саду яблоко. -- А, Клопс! -- воскликнул, обрадовавшись, Мига. -- В таком случае еще не все потеряно. Эй, официант, принесите-ка нам телефонную книгу! Официант моментально выполнил приказание, и Мига принялся листать принесенную им телефонную книгу. Он быстро нашел раздел, где были напечатаны фамилии на букву "к", и сказал: -- Смотрите: Клопс, Большая Собачья улица, дом No 70. Как только стемнеет, мы должны быть у этого Клопса и сделать обыск в его саду. Вы, Козлик, тоже поедете с нами. Для вас найдется работа. Вскоре желтый автомобиль господина Жулио можно было увидеть в Змеином переулке, возле магазина разнокалиберных товаров, а с наступлением темноты он уже мчался по Большой Собачьей улице. Возле дома No 70 автомобиль остановился, и из него вышли четверо полицейских с потайными фонариками и резиновыми электрическими дубинками в руках. Самые догадливые читатели, наверно, уже догадались, что это были не настоящие полицейские, а всего лишь переодетые в полицейскую форму Жулио, Мига и Незнайка с Козликом. Мига сразу же подошел к воротам, посмотрел в щель и, заметив свет в окнах дома, принялся громко стучать дубинкой в калитку. Через некоторое время дверь в доме открылась, из нее вышел Фикс с ружьем в руках и зашлепал в своих шлепанцах по дорожке. -- Кто стучит? -- спросил он, подойдя к калитке. -- Полиция! -- заявил Мига. -- Открывайте немедленно! Услыхав слово "полиция", Фикс растерялся и моментально открыл калитку. Увидев перед собой четырех полицейских в блестящих касках, он перепутался до такой степени, что затрясся всем телом и уронил ружье. -- Вы арестованы! -- сказал Мига и направил ему прямо в глаза луч фонаря. В это же время Жулио подскочил к нему сзади, накинул на шею удавку и ловко скрутил за спиной руки. -- За-за-за что я арестован? -- спросил, заикаясь от страха. Фикс. -- За то, что задаете идиотские вопросы, -- объяснил Мига. -- Но позвольте... -- начал было Фикс. Больше он ничего не успел сказать, так как Жулио тут же заткнул ему рот резиновым кляпом. -- Вы простите. Незнайка, что мы обошлись с этим олухом несколько грубовато, -- сказал Мига, -- но иначе нельзя было, так как он мог выпалить в нас из ружья. Прошу вас покараулить здесь у калитки, а когда нужно будет, мы позовем вас... Ну, а ты марш к дому, и чтоб не было никакого писка! -- приказал Мига Фиксу и толкнул его сзади ногой. Фикс покорно зашагал по тропинке. В это время из дома выскочил другой слуга господина Клопса -- Фекс. Не успел он и слова сказать, как руки у него были скрючены, а во рту торчал резиновый кляп. Сам господин Клопс сидел в это время дома и, ничего не подозревая, попивал какао из большой голубой чашки. Неожиданно дверь отворилась, и он увидел, как в комнату ввалились трое полицейских, а с ними Фикс и Фекс со связанными руками и заткнутыми ртами. От испуга Клопс широко раскрыл рот и опрокинул чашку с горячим какао прямо себе на брюки. -- Ни с места! Вы арестованы! -- заявил Мига. -- В полицию поступили сведения, что вы промышляете скупкой краденого и прячете у себя жуликов. -- Да что вы! -- замахал Клопс руками. -- Запирательство бесполезно, -- сказал Мига. -- Мы должны произвести обыск. Пока Мига говорил, Жулио опутал Клопса веревкой, словно паук паутиной, привязал его крепко-накрепко к стулу и заткнул рот затычкой. Увидев, что Клопс все же болтает ногами и пытается встать, Жулио ткнул его электрической дубинкой в темя. В результате Клопс полетел на пол вместе со стулом. Тем временем Мига поставил Фикса и Фекса рядышком. Приказав им стоять смирно, он треснул каждого по лбу дубинкой, отчего они тоже свалились на пол. -- Лежать тут и не мешать действиям полиции, пока не будет закончен обыск! -- приказал Мига. -- А вас, господин полицейский, -- обратился он к Козлику, -- я попрошу подежурить здесь. Если кто-нибудь попытается встать, вы должны действовать согласно полицейской инструкции и пустить в ход дубинку. -- Слушаюсь, -- сказал Козлик. Мига и Жулио вышли во двор и, позвав Незнайку, отправились искать скафандр. Козлик, оставшись в комнате, внимательно следил за лежавшими Клопсом, Фиксом и Фексом. Как только кто-нибудь из них начинал шевелиться, он тыкал его концом электрической дубинки в затылок и приговаривал: -- Это тебе за то, что ты травил Незнайку собаками. В другой раз не делай так! После получасовых поисков скафандр был найден на том же месте, где его оставил Незнайка. Мига и Жулио велели Незнайке отнести скафандр в автомашину, а сами зашли в комнату к Клопсу. -- На этот раз мы ничего не нашли, но в следующий раз вернемся и найдем обязательно, -- сказал Мига. -- А сейчас, господин Козлик, я попрошу вас ткнуть их еще по разочку дубинкой, чтоб они хорошенько поняли, что значит иметь дело с полицией. Козлик послушно выполнил приказание Миги, после чего все трое вышли из дому и сели в машину, где их поджидал Незнайка. Включив мотор и отъехав на два или на три квартала от дома Клопса, Жулио свернул в тихий пустынный переулок и остановил автомобиль у телефонной будки. Здесь наши искатели приключений стащили с себя полицейскую форму и переоделись в свою обычную одежду. Мига велел Незнайке надеть еще поверх одежды космический скафандр, а сам стал звонить по телефону в гостиницу. -- Алло! -- закричал он в телефонную трубку. -- Это гостиница "Изумруд"? Прошу приготовить самый лучший номер для космического путешественника Незнайки... Да, да, для космического. Что же тут непонятного? Прибыл к нам прямо из космоса. Мы привезем к вам его не позже чем через час. Прошу как следует приготовиться к встрече! Положив трубку, он тут же набрал другой номер и закричал: -- Эй, это кто? Это студия телевидения? Нужно организовать телевизионную передачу из гостиницы "Изумруд". Туда скоро прибудет пришелец из космоса, космический путешественник Незнайка... Ну, какой, какой!.. Ко-сми-чес-кий, говорят вам! Прилетел к нам с другой планеты в скафандре... Никто и не шутит с вами! Не верите -- можете не приезжать, потом сами жалеть будете. На всякий случай запомните: мы будем у подъезда гостиницы через час. Приедем на желтой автомашине. Смотрите не спутайте! Остерегайтесь подделок! Настоящий космический путешественник принадлежит нам. Мига положил трубку и вышел из телефонной будки. -- Теперь телевизорщики в наших руках! -- сказал он. -- Сейчас пока в космического путешественника они не верят, но не пройдет и десяти минут, как они начнут сомневаться. Через полчаса придут к решению, что надо на всякий случаи отправить к подъезду гостиницы телевизионную аппаратуру и оператора. Если даже никакого космонавта и не окажется, то, возможно, произойдет еще что-нибудь интересное. Наши телезрители охочи до всякой сенсации... А сейчас, друзья, нам необходимо как следует подготовиться к встрече и договориться обо всем. Время у нас для этого есть. Расчеты Миги оказались абсолютно верными. Сотрудники телестудии сначала не поверили его словам, но потом стали звонить по телефону сотрудникам киностудии и спрашивать, известно ли им о том, что в их город прибывает космический путешественник. Сотрудники киностудии ничего, конечно, не знали, но им стыдно было сознаться в своей неосведомленности, поэтому они сказали, что уже что-то об этом слыхали. Расспросив обо всем сотрудников телестудии, они стали звонить в редакции разных газет и журналов, стараясь разузнать у них какие-нибудь подробности. Сотрудники редакций сами ничего не знали, но подумали, что они, по своему обыкновению, дали зевка, или, как любят выражаться в редакциях, прошляпили. Все они стали звонить в телестудию и спрашивать, известно ли там что-нибудь о прибытии космонавта. Сотрудники телестудии подумали, что уже всем вокруг все известно и только они одни еще сомневаются в чем-то. Кончилось дело тем, что к гостинице "Изумруд", которая находилась на улице Лоботрясов, ринулись не только сотрудники телестудии со всей своей аппаратурой, но и кинооператоры с кинокамерами и осветительными приборами, а также сотрудники различных газет: журналисты, репортеры, фотографы, очеркисты, обозреватели, комментаторы и популяризаторы. Когда Незнайка и его спутники появились в своем желтом автомобиле на улице Лоботрясов, они увидели напротив здания гостиницы большую толпу, освещенную кинопрожекторами. Несколько кинооператоров и телеоператоров стояли во весь рост в открытых автомашинах и прицеливались своими аппаратами в разные стороны, готовясь к съемке и телепередаче. Недалеко от входа в гостиницу стоял целый отряд полицейских, готовых, в случае надобности, пустить в ход резиновые дубинки. Завидев издали приближающуюся желтую автомашину, операторы направили на нее свои кинокамеры и стали снимать. Толпа, собравшаяся у подъезда гостиницы, заволновалась и моментально запрудила всю мостовую. Полицейские, как по команде, ринулись вперед и стали теснить толпу, стараясь очистить проезд. Все видели, как желтая автомашина плавно подъехала к гостинице и остановилась напротив входа. Несколько фоторепортеров тотчас подбежали к машине и, приготовившись фотографировать, направили на нее объективы своих фотоаппаратов. Между тем дверца автомашины открылась, и первым из нее вылез Козлик. Толпа приветствовала его радостным криком. Все подумали, что это и есть космо-навт. Козлик смущенно заулыбался. Фоторепортеры защелкали затворами фотоаппаратов. Вслед за Козликом из машины вылез Мига. Его тоже приветствовали криками и рукоплесканиями. За ним вылез Жулио. На этот раз крики были потише, так как никто не знал, кто же из них подлинный космонавт. Наконец лунные коротышки увидели, как из автомобиля начало вылезать какое-то странное существо, напоминавшее по своему внешнему виду не то закованного в латы рыцаря, не то водолаза в полном своем снаряжении. Все поняли, что это и есть настоящий космический путешественник. Толпа взревела от радости. Все замахали руками. В воздух полетели шапки. Одна из жительниц швырнула в Незнайку букет цветов. Фотографы, вертевшиеся вокруг, защелкали затворами аппаратов с удвоенной силой. К Незнайке подскочил сотрудник телестудии и, сунув ему под нос микрофон, сказал: -- Прошу вас сказать несколько слов нашим зрителям. Как происходил космический перелет? Как вы себя чувствуете после полета? Понравился ли вам наш город? Мига, стоявший рядом, оттеснил сотрудника телестудии в сторону и, взяв у него микрофон, сказал: -- Уважаемые телезрители! Дамы и господа! Прибывший на нашу планету космический путешественник поделится своими впечатлениями в нашей следующей телепередаче. В настоящее время он крайне нуждается в отдыхе, так как очень устал после космического перелета. Первые, кто увидел космонавта спускающимся на нашу Землю, были я и господин Жулио, владелец магазина разнокалиберных товаров. Мы с господином Жулио возвращались из моего загородного имения на автомашине и увидели, как господин космонавт спускался сверху при помощи небольшого парашюта, расположенного у него, как вы видите, за спиной на манер крыльев. -- С этими словами Мига показал рукой на капюшон-парашют, находившийся за спиной у Незнайки, и продолжал: -- Мы с господином Жулио предложили свое гостеприимство и свою помощь уважаемому пришельцу из космоса, взяв на себя расходы по его содержанию и все заботы о нем, включая питание и врачебную помощь. С нами во время нашей поездки находился также господин Козлик. Разрешите, господа телезрители, представить вам господина Козлика. Подробности будут сообщены в следующей передаче. Благодарю за внимание! Заметив, что толпа вокруг увеличивается с каждой минутой, Мига подмигнул глазом Жулио и Козлику, схватил Незнайку за руку и потащил ко входу в гостиницу. Собравшиеся у входа лунатики кричали "ура", хлопали в ладошки и приветливо улыбались Незнайке. Все тянулись к нему руками. Каждому хотелось потрогать его скафандр. Позади Незнайки шагал рослый полицейский и колотил резиновой дубинкой по рукам каждого, кто пытался прикоснуться к Незнайке. Наконец Незнайка и его спутники продрались сквозь толпу и очутились в вестибюле гостиницы. Первое, что они увидели, была огромная телевизионная камера на колесиках, управляемая оператором. Толстый, заключенный в черную резиновую трубку электрический провод тянулся от телекамеры по полу и исчезал в глубине коридора. Навстречу нашим путникам уже бежал толстенький, кругленький коротышка в аккуратном голубом костюме и белом галстуке. Это был владелец гостиницы господин Хапс. Низенько поклонившись прибывшим и пожав им руки, он повел их по длинному коридору, чтоб показать предназначенный для них номер. Телевизионная камера неотступно двигалась впереди, не сводя с путешественников своего круглого стеклянного глаза, из чего можно было заключить, что лунные телезрители видели на своих экранах не только прибытие Незнайки к гостинице, но и вселение его в номер. Остановившись возле широко распахнутой двери в конце коридора, господин Хапс сказал с поклоном: -- Прошу пожаловать, вот ваш номер. Прямо перед вами большая приемная, налево столовая и маленькая приемная, направо гостиная и кабинет, за ним спальня, рядом с которой ванная. Надеюсь, здесь вам будет удобно. Незнайка вошел в приемную, и ему показалось, будто он попал не в обычный гостиничный номер, а в ателье телевизионной студии. Посреди комнаты торчала еще одна телекамера на колесиках, по углам, словно какие-то головастые, тонконогие чудища, стояли четыре прожектора, заливавшие все вокруг ярким, режущим глаза светом. По всей комнате тянулись толстые электрические провода. На полу стояли трансформаторы, реостаты, имевшие вид железных решетчатых ящиков, покрашенных черной эмалевой краской. Вокруг всех этих приборов хлопотали сотрудники телестудии и киностудии. Один из них держал в руках микрофон, постукивал по нему полусогнутым пальцем и гнусаво твердил: -- Один, два, три, четыре! Один, два, три, четыре! Как слышно? Как слышно? Увидев вошедшего Незнайку, он перестал стучать по микрофону и торжественно заговорил: -- Вот он вошел, уважаемые телезрители! Вы видите его одетым в космический скафандр, сделанный из металла и какого-то неизвестного на нашей планете пластического материала. На голове у него металлический шлем со стеклом, сквозь которое он может прекрасно видеть. Как вы можете убедиться сами, господин пришелец из космоса явился в сопровождении нескольких лиц, среди которых вы ясно видите владельца гостиницы, всеми нами уважаемого и симпатичнейшего господина Хапса. Гостиница господина Хапса -- это первоклассное заведение: первоклассные номера со всеми удобствами, первоклассный ресторан с первоклассным фонтаном, первоклассная площадка для танцев с плавательным бассейном. Всю ночь играет первоклассный оркестр. Здесь вы можете первоклассно отдохнуть, первоклассно покушать и первоклассно провести время в первоклассном обществе. Имеются первоклассные номера на разные цены... Пока сотрудник телестудии расхваливал на все лады гостиницу господина Хапса, к Незнайке приблизился неизвестно откуда взявшийся коротышка в белом халате, с небольшим кожаным саквояжем в руках. -- Меня зовут доктор Шприц, -- сказал он. -- Полагаю, что наш дорогой пришелец из космоса нуждается в медицинской помощи, которую я готов оказать сейчас же, и притом совершенно бесплатно. Далеко не лишне было бы тут же произвести хотя бы поверхностный медицинский осмотр. В первую очередь необходимо сделать исследование сердечной деятельности. Доктор Шприц вытащил из кармана черную деревянную трубочку, приставил Незнайке к груди и приложился к ней ухом. -- Биение сердца прекрасно прослушивается сквозь скафандр, -- сказал он. -- Ритм сердца несколько учащенный, что объясняется возбуждением от встречи и тем вниманием, которое оказали космонавту жители нашего города. С этими словами Шприц вырвал из рук сотрудника телестудии микрофон и приставил его к деревянной трубочке, которую продолжал прижимать к груди Незнайки. -- Уважаемые зрители! -- сказал он. -- Дамы и господа! С вами говорит доктор Шприц. Вы слышите глухие удары: тук! тук! тук! Это бьется сердце космонавта, прибывшего на нашу планету. Внимание, внимание! Говорит доктор Шприц. Мой адрес: Холерная улица, дом пятнадцать. Прием больных ежедневно с девяти утра до шести вечера. Помощь на дому. Вызовы по телефону. Прием в ночные часы оплачивается в двойном размере. Вы слышите удары космического сердца. Имеется зубоврачебный кабинет. Удаление, лечение и пломбирование зубов. Плата умеренная. Холерная, дом пятнадцать. Вы слышите удары сердца... Комната между тем наполнялась новыми посетителями: корреспондентами и корреспондентками разных газет и журналов. Они плотным кольцом окружили Мигу, Жулио и Козлика, засыпая со всех сторон вопросами. Жулио, у которого язык развязывался как следует, лишь когда речь шла о разнокалиберных товарах, старался отмалчиваться. Козлик тоже не спешил с ответами. Поэтому на все вопросы отвечал Мига и, нужно сказать, делал это весьма находчиво, то есть, когда можно было, отвечал на вопрос прямо, когда не знал, что сказать, отвечал уклончиво, но ни разу не сказал "не знаю". Так, на вопрос одного из корреспондентов, сколько времени космонавт пробудет в их городе, Мига ответил: -- Сколько потребуется. На вопрос, посетит ли он другие города, сказал: -- Посетит, если захочет. На вопрос, не имеет ли космонавт намерения закупить в их городе какие-нибудь товары, ответил: -- Это будет зависеть от того, какие товары мы сможем ему предложить. Спрашивавших было столько, что бедный Мига начал терять терпение и уже еле сдерживался, чтобы не наговорить кому-нибудь грубостей. Наконец вопросы начала задавать корреспондентка журнала "Домашнее и декоративное собаководство". -- Я представительница журнала "Домашнее и декоративное собаководство", -- с достоинством заговорила она. -- Прошу вас ответить на вопрос, который, безусловно, может заинтересовать наших читательниц: имеется ли домашнее и декоративное собаководство на той планете, откуда прибыл наш уважаемый космический путешественник? -- Без сомнения, имеется, -- подтвердил Мига. -- Какие породы декоративных собак пользуются там наибольшим распространением? -- Всякие, мадам. -- Какие породы предпочитаются? -- Предпочитаются лучшие и наименее кусаемые, -- отвечал Мига, изо всех сил стараясь сохранить на лице приятную улыбку. В приемной между тем появилась представительница одной из рекламных фирм. На ней было узенькое ярко-зеленое платье, на голове такой же ярко-зеленый модный берет, из-под которого выбивались в разные стороны космы. Видно было, что, пока она продиралась сквозь толпу на улице, прическа ее претерпела значительные изменения. Лицо у нее было строгое и решительное, с прямым, остроконечным, несколько красноватым носом и крошечными серыми глазками, в которых светилось упрямство. В руках она держала несколько фанерных плакатов, укрепленных на палках, на груди висел небольшой фотографический аппарат в кожаном футляре. Подбежав к Незнайке, она сунула ему в руки плакат, на котором было написано: Жалеть не будут коротышкиИ не потратят деньги зря,Коль будут все жевать коврижкиКонфетной фабрики "Заря". Отскочив шага на два-три назад, она навела на Незнайку фотографический аппарат и сделала снимок. Увидев это, Мига окончательно вышел из себя. Он подскочил к Незнайке, вырвал у него из рук плакат и со злостью швырнул его на пол, после чего подскочил к представительнице рекламной фирмы и дал ей пинка ногой. Представительница, однако, не пожелала остаться в долгу и в свою очередь дала ему пинка, ударила по голове плакатом, плюнув, в довершение всего, на рукав пиджака. Полнив такой отпор, Мига затрясся от негодования. -- Вон отсюда! -- закричал он, приходя в бешенство. -- Уберите ее, или я за себя не отвечаю! Вон все отсюда! Прекратите телевизионную передачу сейчас же! Вы должны заключить с нами контракт и уплатить деньги. Мы не обязаны показывать вам космонавта бесплатно! Так как никто не хотел уходить. Мига набросился на хозяина гостиницы: -- Господин Хапс, это безобразие! Кто разрешил напустить сюда всю эту публику? Мы сейчас же уедем из вашей гостиницы! -- Господа, прошу очистить помещение! -- закричал, испугавшись, Хапс. Господа, попрошу вас всех вон отсюда! Из-за вас я могу лишиться постояльцев. Аудиенция закончена! Видя, что никто его не слушается, Хапс подмигнул стоявшим у дверей полицейским, которые принялись работать своими дубинками. Наблюдавшие это побоище телезрители видели, как несчастные корреспонденты и корреспондентки убегали из комнаты, старательно увертываясь от ударов электрических дубин. Сотрудники телестудии тем временем вытаскивали за дверь свои трансформаторы, реостаты, прожекторы и прочую аппаратуру. Последним из комнаты выехал телеоператор, сидя верхом на своей телекамере. На этом телевизионная передача закончилась. На следующее утро во всех газетах появилось сообщение о прибытии в лунный город Давилон космического путешественника. На самых видных местах печатались фотографии Незнайки в скафандре. Здесь имелись снимки, на которых Незнайка был сфотографирован в тот момент, когда он вылезал из автомашины, и в тот момент, когда уже вылез, и в тот момент, когда появился в гостинице. Наибольший интерес вызвала фотография, где Незнайка был снят с рекламным плакатом, который призывал лунных жителей покупать коврижки конфетной фабрики "Заря". В этот день в кондитерских магазинах было продано столько коврижек, сколько раньше не продавалось за целый месяц. Магазины сбывали покупателям самый залежалый товар, так как никто не хотел ничего есть, кроме этих коврижек, а владелец конфетной фабрики увеличил выпуск коврижек в несколько раз и заработал большие деньги. В газетах была помещена также фотография доктора Шприца, снятая как раз в тот момент, когда он осматривал Незнайку. Под снимком было напечатано не только имя доктора Шприца, но и его адрес. В результате все больные, которые имели еще достаточно сил, чтобы самостоятельно передвигаться, побежали к нему, а те, которые не могли выйти из дому, принялись звонить ему по телефону. Каждому хотелось лечиться только у доктора Шприца. У его дома выстроилась очередь длиной во всю Холерную улицу. Доктор Шприц никому не отказывал в медицинской помощи, но сразу же увеличил за лечение плату. Денежки рекой потекли к нему. Таковы уж нравы у лунных жителей! Лунный коротышка ни за что не станет есть конфеты, коврижки, хлеб, колбасу или мороженое той фабрики, которая не печатает объявлений в газетах, и не пойдет лечиться к врачу, который не придумал какой-нибудь головоломной рекламы для привлечения больных. Обычно лунатик покупает лишь те вещи, про которые читал в газете, если же он увидит где-нибудь на стене ловко составленное рекламное объявление, то может купить даже ту вещь, которая ему не нужна вовсе. В эти дни город Давилон гудел, словно растревоженный улей. Каждый из жителей, просыпаясь утром, сейчас же хватался за газету, чтоб поскорей узнать какие-нибудь новости про Незнайку. Многие ходили к гостинице "Изумруд" и толклись там по целым дням, в надежде хоть краешком глаза увидеть коротышку, прибывшего из глубин космоса. Приезжие из других городов не хотели селиться нигде, кроме гостиницы "Изумруд", так как там они могли запросто встретиться с космонавтом и посмотреть на него вблизи. Доходы господина Хапса сразу удвоились, так как он моментально повысил плату за номера, в приезжающих же недостатка не было. Мига и Жулио тоже сумели извлечь из создавшегося положения выгоду: они припугнули господина Хапса, что переедут с Незнайкой в другую гостиницу, после чего господин Хапс разрешил им жить в гостинице совершенно бесплатно. Многие лунатики сидели с утра до ночи у своих телевизоров и смотрели все спектакли и представления, боясь, как бы не пропустить передачу с Незнайкой. К их удивлению, такой передачи все не было. Это объяснялось тем, что Мига и Жулио не соглашались показывать Незнайку бесплатно, а владелец телевизионной студии хотя и не отказывался от уплаты, но предлагал такую смехотворно малую сумму, что Мига даже рассердился. Он сказал, что владелец студии, очевидно, принимает их за слабоумных, в то время как они вполне в своем уме и за такую ничтожную сумму не согласились бы показывать по телевидению не то что пришельца из космоса, но даже простого пуделя. Кончилось тем, что разозлившиеся телезрители стали звонить владельцу телестудии по телефону, угрожая прекратить выплату взносов за пользование телевизорами. Эти угрозы подействовали, и владелец вынужден был согласиться на те условия, которые предложил Мига. В результате успешно завершившихся переговоров состоялась телевизионная передача так называемой космической конференции. Участниками этой конференции были представители газет и журналов, а также многочисленные ученые: математики, физики, химики, астрономы, лунологи. Все они собрались в большом зале, принадлежавшем телевизионной студии, а на возвышении перед ними стоял стол, за которым сидели Незнайка, Мига, Козлик и Жулио. Конференция началась с того, что Незнайка рассказал собравшимся все, что знал о ракете, на которой был совершен перелет, об ее устройстве и управлении, после чего ученые и журналисты задавали ему вопросы. Журналисты интересовались главным образом тем, что ел Незнайка, когда находился в ракете, и что пил, какие видел сны и как ему понравились жители Давилона. Вопросы ученых носили несколько иной характер и касались преимущественно того, что видел Незнайка во время своего космического путешествия, что наблюдал на поверхности Луны и как выглядит планета Большая Земля. Известно, что лунные астрономы называют нашу планету Большой Землей, в отличие от своей собственной планеты, которая называется у них Малой Землей или просто Землей. Лунных астрономов очень интересовал вопрос, имеется ли вокруг Большой Земли твердая оболочка, и они были до крайности удивлены, когда Незнайка сказал, что вокруг нашей Земли никакой твердой оболочки нет и что земные обитатели живут, так сказать, под открытым космосом. Космическая конференция закончилась довольно поздно, а на другой день была организована передача беседы Незнайки с двумя учеными, один из которых был астрономом -- его звали Альфа, -- другой был лунологом -- его звали Мемега. Альфа и Мемега обстоятельно расспросили Незнайку о том, какой вид имеет ночное небо, если на него глядеть с Земли, какие на нем видны отдельные звезды и созвездия, а также планеты, какой вид имеет Солнце и сама Луна. Прослушав ответы Незнайки, Альфа и Мемега обратились к телезрителям и сделали официальное заявление о том, что сведения, сообщенные Незнайкой, могут оказать большую услугу лунной астрономии и вообще науке. Незнайка, в свою очередь, задал Альфе и Мемеге вопрос, откуда лунные ученые знают о существовании Большой Земли и других планет, а также Солнца и звезд, если никогда их не видели. Альфа ответил, что хотя ни Солнце, ни Большая Земля не видны им, но об их существовании можно догадаться, наблюдая различные явления. Наличие приливов и отливов в морях, которые имеются на Малой Земле, бесспорно свидетельствует о существовании каких-то массивных тел, находящихся на известном расстоянии от поверхности Луны. Массы морской воды притягиваются как Солнцем, так и Большой Землей, и по степени притяжения можно вычислить размеры этих тел и даже расстояния до них. Кроме того, существуют сверхчувствительные приборы, которые обнаруживают притяжение таких удаленных планет, как Меркурий, Венера, Марс или хотя бы Сатурн, что дает возможность довольно точно определить их местоположение на небосводе. И это еще не все, конечно. Имеющиеся в распоряжении астрономов радиотелескопы, гравитоноскопы и нейтриновизоры, для которых внешняя лунная оболочка не может являться препятствием, позволяют получать сигналы, идущие не только от Солнца или планет, но даже от далеких звезд, что позволило лунным астрономам составить довольно подробную и точную карту звездного неба. Незнайку заинтересовал также вопрос, почему на Луне, или, точнее говоря, на Малой Земле, бывает смена дня и ночи. Ведь внешняя оболочка Луны закрывает доступ солнечным лучам, и если это действительно так, то на Малой Земле должно быть всегда темно. Лунолог Мемега объяснил Незнайке, что Солнце, наряду с видимыми лучами, испускает массу невидимых лучей, обладающих, однако, огромной проникающей силой. Эти невидимые лучи, проникая сквозь толщу лунной оболочки, заставляют внутреннюю ее поверхность светиться, то есть, в свою очередь, испускать световые и тепловые животворные лучи. Само собой разумеется, что свечение это будет наблюдаться только в той половине оболочки Луны, которая повернута к Солнцу. Поэтому и светло будет только в одном полушарии Малой Земли. В другом полушарии в это же самое время будет темно, или, попросту говоря, там будет ночь. Чередование же дня и ночи происходит оттого, что планета Малая Земля не стоит неподвижно внутри оболочки, а непрерывно вращается. -- Конечно, лунным жителям очень повезло, что вещество лунной оболочки обладает способностью светиться под воздействием Солнца. Не будь этого, на Малой Земле вечно царила бы кромешная тьма и никакое существование коротышек на ней было бы немыслимо, -- сказал Мемега. В заключение Незнайка спросил, почему лунные астрономы или лунологи до сих пор не построили летательного аппарата, способного достичь внешней оболочки Луны. Мемега сказал, что постройка такого аппарата обошлась бы слишком дорого, в то время как у лунных ученых нет денег. Деньги имеются лишь у богачей, но никакой богач не согласится затратить средства на дело, которое не сулит больших барышей. -- Лунных богачей не интересуют звезды, -- сказал Альфа. -- Богачи, словно свиньи, не любят задирать голову, чтоб посмотреть вверх. Их интересуют одни только деньги! -- Да, да! -- подхватил Мемега. -- Богачи говорят: "Звезды -- не деньги, их в карман не положишь и каши из них не сваришь". Видите, какое невежество! Для них имеет ценность лишь то, что можно съесть или спрятать в карман. Впрочем, не будем о них говорить! Вся эта беседа, как было сказано, передавалась по телевидению. Телезрители остались очень довольны, так как не только посмотрели на пришельца из космоса, но и узнали много интересного для себя. Помимо контракта, заключенного со студией телевидения, Мига и Жулио заключили договор с киностудией на съемку фильма о прибытии космонавта. Незнайку снова одели в скафандр, подняли на большом вертолете в воздух и сбросили вниз. Кинооператоры засняли, как он спустился вниз с парашютом. Потом было снято, как Мига и Жулио подбежали к упавшему Незнайке, помогли ему подняться, посадили в автомашину и повезли в гостиницу. Как Незнайка прибыл в гостиницу, как его встречали жители Давилона, как его осматривал доктор Шприц, -- все это было снято раньше, поэтому кинооператорам осталось запечатлеть на кинопленке, лишь как Незнайка освободился от скафандра и предстают перед лунными зрителями в своем натуральном виде, то есть в обычной одежде. В результате всех киносъемок получился целый кинофильм, который показывали во многих кинотеатрах, а также по телевидению. В те же дни в газетах стали появляться рассказы о произрастающих на Большой Земле гигантских овощах, фруктах, ягодах и вообще плодах. Рассказы эти обычно сопровождались занимательными рисунками: иногда это был рисунок с изображением коротышек, которые вытаскивали из земли огромную репку, свеклу или морковку; иногда это было изображение грядки, на которой росли огурцы величиной с коротышку; иногда изображение чудовищной дыни, тыквы или арбуза величиной с двухэтажный дом. На одном из рисунков была показана даже уборка фруктов, причем каждые абрикос, персик, слива или винная ягода с трудом помещались на грузовой автомашине. Поразив воображение читателей подобными рассказами и рисунками, Мига и Жулио опубликовали сообщение о том, что оставшийся на лунной поверхности межпланетный корабль нагружен семенами гигантских растений, которые можно было бы с выгодой использовать, если бы появилась возможность их оттуда заполучить. Тут же печаталось извещение об учреждении акционерного общества для строительства летательного аппарата, который мог бы достичь внешней оболочки Луны и доставить семена гигантских растений на Малую Землю. В конце был напечатан адрес конторы, где можно было приобрести акции: "Улица Фертинга, дом No 3, контора No 373". Нужно сказать, что сейчас уже в точности неизвестно, почему улица Фертинга носила такое название. Некоторые давилонские жители полагают, что когда-то на этой улице жил коротышка, которого звали Фертинг. По его имени и была названа улица. Другие объясняют возникновение названия улицы тем, что когда-то на ней селились лишь очень богатые коротышки, у которых было много фертингов, или, попросту говоря, денег. Правда, в тот момент, когда на Луну прибыл Незнайка, богачи на улице Фертинга уже не селились, так как к тому времени все они переехали в лучшие районы города, где было побольше света и свежего воздуха. На улице Фертинга были построены большие дома, в которых сдавались помещения для различных деловых контор. Владельцами этих контор были так называемые деловые коротышки, вся деятельность которых сводилась к выколачиванию фертингов из карманов других коротышек. Поскольку во всех конторах только и занимались, что выколачиванием фертингов, это название как нельзя больше подходило к улице. Контора, которая была нанята Мигой и Жулио, помещалась на третьем этаже восемнадцатиэтажного дома и состояла из двух комнат. В первой комнате находился большой письменный стол с гладкой полированной крышкой, несколько мягких кожаных кресел, такой же мягкий диван, над которым в роскошной золоченой раме висела картина с изображением каких-то непонятных цветных кривулек и загогулинок. В углу комнаты стоял шкаф с прозрачной стеклянной дверцей, внутри которого хранился Незнайкин скафандр. Каждый посетитель конторы мог беспрепятственно подойти к шкафу и полюбоваться скафандром, в котором было совершено это беспримерное, невиданное до тех пор космическое путешествие. Вторая комната была несколько меньше первой. В ней находились пять больших несгораемых сундуков и большой несгораемый шкаф для хранения денег. В несгораемых сундуках хранились акции общества -- всего на сумму пять миллионов фертингов, то есть в каждом сундуке на один миллион. Как только все акции были получены из типографии и спрятаны в сундуки, Мига и Жулио устроили первое заседание акционерного общества. На этом заседании Мига внес предложение пустить в продажу два миллиона акций, а остальные три миллиона поделить между собой. Таким образом, у каждого из них окажется на целый миллион акций. Когда семена гигантских растений будут доставлены, они будут поделены на пять равных частей. Две части придется отдать коротышкам, купившим акции, оставшиеся три части Незнайка, Мига и Жулио поделят между собой. -- А зачем нам семена? -- спросил Незнайка. -- Продадим, -- сказал Мига. -- Мы ведь тоже должны подзаработать на этом дельце. Тебе тоже не помешают денежки. Незнайка сказал, что будет вполне доволен, если удастся достать семена для лунных коротышек и выручить из беды оставшегося на поверхности Луны Пончика. -- Ну, если тебе не понадобятся деньги, мы возьмем их себе, -- сказал Жулио. На этом они и порешили, после чего перешли к распределению обязанностей. С общего согласия Незнайка был назначен кассиром, Мига -- казначеем, а Жулио -- председателем. Обязанностью кассира было сидеть в конторе и продавать акции, обязанностью казначея -- хранить вырученные от продажи деньги, а обязанностью председателя -- назначать заседания акционерного общества для решения неотложных вопросов. Когда с этими вопросами было покончено, Незнайка вспомнил о Козлике и сказал, что хорошо было бы и для него придумать какую-нибудь должность. Мига сказал, что Козлика можно назначить швейцаром, но против этого возразил Жулио, который сказал, что швейцара иметь при конторе необязательно и лучше назначить Козлика рассыльным. Мига не согласился с этим и сказал, что рассыльному нечего будет делать в конторе, так как его некуда будет посылать, в то время как швейцар нужен для престижа, то есть для пущей важности: сразу будет видно, что контора солидная и никого надувать не собирается. Жулио сказал, что рассыльный тоже нужен для престижа, к тому же кто-нибудь может позвонить в контору по телефону и попросить доставить акцию на дом, если же никто звонить не станет, то можно будет посылать Козлика за газетами, за лимонадом или за какими-нибудь другими покупками. Спор разгорался все больше и больше. Жулио стучал по столу кулаком, кричал, что он председатель и с его мнением должны считаться, а Мига кричал, что он казначей и не намерен выбрасывать деньги на оплату ненужной должности, а если с ним не согласны, то он выйдет из акционерного общества и заберет свои акции. Незнайка пытался их успокоить, но у него ничего не выходило. Акционерному обществу грозил развал. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в дело не вмешался сам Козлик. -- Братцы, -- сказал он, -- не надо из-за меня ссориться! Сделаем так: я буду исполнять обе должности -- и рассыльного и швейцара. Спор, таким образом, прекратился. Все быстро пришли к соглашению, и на этом первое заседание акционерного общества было закончено. В тот же день, когда в газетах появилось сообщение об учреждении Акционерного общества гигантских растений, в городе Давилоне произошло очень важное событие, а именно: был ограблен банк, принадлежавший одной из крупнейших корпораций давилонских промышленников. Ограбление было совершено утром, спустя несколько минут после открытия банка, а через полчаса весь город уже трубил об этом. Рассказывали, что в налете на банк участвовало до сорока грабителей, которые приехали на бронированных автомобилях и были вооружены не только пистолетами и винтовками, но даже пулеметами и ручными гранатами. Говорили, что при ограблении все служащие банка были убиты, кроме кассира, который спрятался в несгораемом сундуке. Во время перестрелки, которая завязалась между бандитами и полицейскими, несколько полицейских были укокошены, из бандитов же не пострадал никто, если не считать предводителя шайки, которому один из налетчиков отстрелил по ошибке ухо. Во всем городе только трое коротышек ничего не знали о происшедшем. Это были Незнайка, Мига и Козлик. С самого утра они засели у себя в конторе в ожидании покупателей акций, а так как покупатели почему-то не являлись, им не от кого было узнать о том, что случилось. Вскоре, однако, в контору прибежал Жулио и рассказал об этой потрясающей истории. -- С грабителями теперь нет никакого сладу, -- сказал он. -- Того и гляди, ограбят нашу контору! -- А я боюсь не того, -- сказал Мига. -- Я боюсь, что теперь все будут говорить об этом ограблении банка, а о нашем акционерном обществе совсем позабудут. Никто и не подумает покупать акции. Опасения Миги оказались не напрасными. В течение дня ни одна живая душа не заглянула в контору. На следующий день все газеты пестрели сообщениями об ограблении банка. В газетах опровергался слух, будто ограбление было совершено сорока или пятьюдесятью бандитами. Сообщалось, что бандитов было всего лишь двое. Они вошли в помещение банка как обыкновенные посетители, закрыли входную дверь и, угрожая пистолетами сотрудникам, велели всем им лечь на пол, лицом вниз, после чего приказали кассиру открыть несгораемую кассу. Как только перепуганный насмерть кассир выполнил приказание, они выгребли из кассы все деньги и спрятали их в чемодан, который принесли с собой. Посадив кассира в несгораемый сундук и пригрозив пристрелить его как собаку, если только он вздумает поднять тревогу, оба бандита взяли свой чемодан и вышли на улицу. Это заметила одна из сотрудниц банка, которая, как и все остальные, лежала в тот момент на полу. Убедившись, что опасность ей не грозит больше, она дотянулась рукой до стола, за которым работала, и нажала кнопку электрического сигнала. Сигнал был услышан полицейскими, которые по своему обычаю сидели в караульном помещении и играли в "козла". Прекратив моментально игру, они выскочили на улицу и увидели, как двое грабителей сели в автомашину и уехали. Полицейские тут же сели в полицейский автомобиль и стали преследовать удиравших бандитов. Заметив, что полицейские настигают их, один из грабителей выхватил пистолет и начал палить из него, стараясь прострелить шины полицейского автомобиля. Это ему удалось. Шина на одном из передних колес лопнула. Автомобиль потерял управление и на всем ходу врезался в фонарный столб. В результате столкновения четверо полицейских расквасили себе носы, пятый же вывалился из машины и, стукнувшись о мостовую, свернул себе шею. Это, правда, не помогло бандитам уйти от возмездия, так как еще две автомашины, нагруженные полицейскими, включились в преследование. Началась перестрелка. Бандиту, который стрелял очень метко, удалось вывести из строя и эти обе машины, но полиция пустила в ход бронированные автомобили, вооруженные пулеметами. В конце концов бандиты были задержаны, но, ко всеобщему удивлению, у них вовсе не оказалось похищенных денег. Машина была тщательно обыскана, но чемодан с деньгами исчез, словно растаял в воздухе. Доставленные в полицейское управление грабители отрицали свою вину, утверждая, что никакого чемодана они не видели, никакого банка не грабили и не думали даже грабить. На вопрос полицейского комиссара Пшигля, зачем им понадобилось, в таком случае, стрелять по полицейским машинам, они сказали, будто не знали, что их преследуют полицейские, а, наоборот, думали, что за ними гонятся бандиты. Полицейский комиссар сказал, что все это увертки, так как отличить полицейского от бандита не так уж трудно. В ответ на это стрелявший из пистолета сказал, что теперешнего полицейского не отличишь от бандита, так как полицейские часто действуют заодно с бандитами, бандиты же переодеваются в полицейскую форму, чтоб удобнее было грабить. В результате честному коротышке уже совершенно безразлично, кто перед ним: бандит или полицейский. О чем еще говорил полицейский комиссар Пшигль с задержанными, газеты умалчивали. Печаталось лишь, что похищенная из банка сумма очень велика и достигает трех с половиной миллионов фертингов. Сообщалось также, что в результате столкновения с бандитами семеро полицейских получили различные повреждения, один же из полицейских, по имени Шмыгль, порвал собственные штаны и потерял в суматохе каску. В заключение почти все газеты предлагали читателям поделиться своими мыслями о случившемся. Каждому же, кто даст указания, которые помогут полиции обнаружить похищенные деньги, было обещано хорошее вознаграждение. Нечего, конечно, и говорить, что читатели не замедлили поделиться своими мыслями. На следующий день в газетах было напечатано множество читательских писем. Вот одно из них: Полагаю, что чемодан с деньгами был выброшен грабителями из автомашины в тот момент, когда они увидели, что от преследования им не уйти. Рекомендую полиции обыскать все палисадники и дворы, мимо которых проезжали бандиты. Чемодан, без сомнения, будет найден в одном из указанных мною мест. Если чемодана там нет, то его, значит, уже кто-то нашел, о чем тупоголовые полицейские могли бы догадаться и сами. С почтением читатель Гопс. А вот другое письмо: Прошу принять во внимание, что у бандитов могли быть сообщники. Пока безмозглые полицейские, высунув язык, гонялись на своих автомобилях по всему городу, сообщники припрятали денежки в надежном месте. Там и ищите их. С горячим читательским приветом Персик. Вот письмо, в котором читатели подозревают в краже кассира: По нашему мнению, деньги украл кассир и устроил весь этот спектакль, чтоб отвести от себя подозрения. "Грабители" явились в банк, когда в кассе уже было пусто. Само собой разумеется, что ушли они из банка с пустым чемоданом, введя в заблуждение полицейских разинь, с чем их и поздравляем! Читатели Трухти и Лопушок. Письма шли также и от читательниц: Спешу уведомить, что похищенные деньги зарыты во дворе дома No 47 по Кривой улице. Желаю успеха в розысках и счастья в личной жизни. Ваша усердная читательница и почитательница госпожа Кактус. При сем сообщаю, что отлично печатаю на пишущей машинке, знаю кулинарию и умею играть на трубе. Вот письмо, в котором читатель Бузони сообщает важные сведения: Думаю, что тупоголовые полицейские погнались не за теми, кто в действительности совершил кражу. Наша доблестная полиция опять съела галошу. Так ей и надо! Вознаграждение за сообщенные мною сведения прошу выслать по адресу: Крысиная горка, дом No 16, кв. 6. Бузони. Еще одно ценное свидетельство: Деньги спрятаны в автомобильных шинах. Проверьте немедленно. Это обычная уловка бандитов. Ваш искренний доброжелатель Брехсон. Было еще и такое письмо: Деньги стибрили сами полицейские. Это говорю вам точно. Читатель Сарданапал. Сообщенные читателями сведения оказались весьма ценными для полиции, которая тут же приняла ряд необходимых мер. Во-первых, был арестован банковский кассир, и, хотя он клялся, что денег не похищал, полицейский комиссар Пшигль сказал, что оставит его под стражей, пока не отыщутся деньги. Во-вторых, были обшарены все палисадники и дворы по пути следования грабителей, но чемодан, как и следовало ожидать, обнаружен не был. В-третьих, двор дома No 47 по Кривой улице был весь изрыт полицейскими. Результат оказался следующий: 1) чемодан найден не был; 2) был найден один дохлый кот; 3) от смещения почвы рухнула стена дома. Нечего, конечно, и говорить, что полицейские прежде всего захотели проверить, не находятся ли действительно похищенные деньги в шинах автомобиля. Намерение это, однако, не могло быть осуществлено, потому что автомобиль, на котором удирали бандиты, бесследно исчез. Начались лихорадочные поиски пропавшего автомобиля, в которые включилось чуть ли не все население Давилона. Как только на улице останавливался чей-нибудь автомобиль, к нему тотчас же бросался какой-нибудь коротышка и вспарывал шины ножом. Такие действия объяснялись тем, что никто не знал в точности, какой марки была разыскиваемая машина. В конце концов все шины были порезаны, и автомобильное движение в городе прекратилось. Фирма, торгующая автомобильным бензином, терпела огромнейшие убытки. Однако наибольшее внимание полиции привлекло письмо, в котором некий Сарданапал заявлял во всеуслышание, будто деньги похитили сами полицейские. Это заявление показалось полицейскому комиссару Пшиглю крайне оскорбительным, и он сказал, что не успокоится до тех пор, пока не засадит этого Сарданапала в кутузку. Приказав подать ему адресную книгу, Пшигль принялся ее листать и был до крайности удивлен, что не обнаружил в ней ни одного коротышки по имени Сарданапал. -- Фамилия явно вымышлена, -- сказал Пшигль, -- но для полиции это не может служить препятствием. Явившись к редактору газеты, в которой было опубликовано это оскорбительное послание, Пшигль приказал предъявить подлинник письма, надеясь, что по штемпелю на конверте ему удастся установить, откуда письмо было послано. Письмо тут же нашли, но на его конверте не оказалось никакого штемпеля. Сотрудник, работавший в отделе писем, вспомнил, что письмо было получено не по почте: его принес какой-то незнакомый субъект. На вопрос Пшигля, как выглядел этот субъект, сотрудник вспомнил лишь то, что он был лысый. -- Ах, вот что! -- воскликнул Пшигль. -- Так он, значит, был лысый? Для полиции этих сведений вполне достаточно. Не пройдет и трех дней, как этот лысый будет у нас в руках! Начались поголовные аресты всех лысых. На улице очень часто можно было наблюдать, как полицейский подходил к ни в чем не повинному коротышке и, приказав снять шляпу, изо всех сил дергал за волосы. Если коротышка вопил от боли, полицейский отпускал его; если же коротышка терпел боль молча, полицейский подозревал, что перед ним лысый, скрывший свою лысину под искусно сделанным париком, и отправлял его на допрос в полицию. В те дни полицейское управление работало с утра до ночи. Полицейский комиссар Пшигль с четырьмя своими помощниками -- Диглем, Гиглем, Спиглем и Псиглем -- непрерывно допрашивали прибывших со всех сторон городских лысых. Если несчастный лысенький коротышка не мог доказать, где он находился в момент ограбления банка, его тут же сажали в кутузку. Это было абсолютно ни с чем не сообразно, так как лысые подозревались вовсе не в ограблении банка, а лишь в том, что один из них написал это нелепое оскорбительное письмо. В эти же дни началось несколько больших судебных процессов. Первый судебный процесс был затеян владельцем дома No 47 по Кривой улице господином Куксом. Господин Кукс обвинял свою квартирантку госпожу Кактус в том, что она нарочно придумала, будто чемодан с деньгами зарыт во дворе принадлежащего ему дома, в результате чего возникли раскопки, приведшие к обвалу стены, и что сделала госпожа Кактус это якобы в отместку за то, что он берет с нее слишком большую квартирную плату. Госпожа Кактус пыталась доказать, что никакого письма она не писала, и, в свою очередь, возбудила судебный процесс против редактора, напечатавшего в своей газете письмо, к которому она не имела никакого отношения. Третий судебный процесс затеяли торговцы бензином, обвинившие фабриканта автомобильных шин Пудда в том, что он напечатал от имени коротышки Брехсона письмо, побудившее давилонцев (да и не одних давилонцев) портить друг другу автопокрышки. Тем самым фабрикант Пудл будто бы добился увеличения сбыта своей продукции, поскольку всем требовались новые шины, и нанес непоправимый ущерб торговцам бензином. Правда, бензинщикам не удалось заставить господина Пудла возместить понесенные ими убытки, так как выступивший на суде Брехсон засвидетельствовал, что никто не понуждал его посылать в газету письмо. Предположение же, что украденные в банке ценности спрятаны в шинах, он высказал лишь потому, что как раз перед этим смотрел по телевидению кинофильм о похождениях одной знаменитой воровской шайки, которая скрывала похищенные бриллианты в автомобильных покрышках. Нашлись, однако, свидетели, которые заявили, что Пудл и Брехсон были знакомы между собой и их даже видели вместе в тот день, ко ГДР произошло ограбление банка. Дело, таким образом, на этом не кончи-, лось, и было назначено новое судебное разбирательство. Обо всем этом печаталось в газетах, сообщалось по радио и телевидению. Публика ни о чем другом уже не могла ни думать, ни говорить, ни слушать. Все только и говорили, что об этих судебных процессах, об украденных деньгах, о пропавших чемоданах, о дохлых котах, о преследованиях, которым подвергались в городе лысые, и тому подобных вещах. О Незнайке, о космическом корабле, о гигантских растениях теперь никто даже не вспоминал. Все это вытеснялось из памяти коротышек более новыми, свежими, животрепещущими событиями. Видя, что никто не является в их контору для покупки акций, Мига страшно расстраивался и говорил, что если так пойдет дальше, то их акционерное общество лопнет, и все они останутся нищими. -- Что ж, это вполне может случиться, -- подтвердил Жулио. -- Недавно в газете писали, что у нас чуть ли не ежедневно лопается какое-нибудь акционерное общество. -- А как они лопаются? -- заинтересовался Незнайка. -- Ну, бывает, задумают какие-нибудь деловые коротышки организовать доходное предприятие, выпустят акции, чтоб собрать капитал, затратят денежки, а акций у них никто покупать не станет. В таких случаях говорят, что их общество лопнуло или вылетело в трубу. На самом деле никто, конечно, не лопается. Это просто фигуральное выражение, которое обозначает, что общество погибло, прекратило существование -- лопнуло, как мыльный пузырь, -- объяснил Жулио. -- А то, бывает, соберется какая-нибудь шайка мошенников, -- сказал Козлик. -- Выпустят акции, продадут их, а сами сбегут с деньгами. Вот тогда тоже говорят, что общество лопнуло. -- Вот из-за таких жуликов теперь уже у нас и честным коротышкам не верят, -- сказал Мига. -- Вот мы, например: мы организовали наше акционерное общество, чтоб облагодетельствовать бедняков. Чего мы хотим? Мы хотим достать для бедняков семена с Луны, а бедняки сами же не хотят давать нам для этого деньги. Где же справедливость, я вас спрашиваю? -- Но, может быть, у бедняков нет денег? -- высказал предположение Незнайка. -- Нет денег, так пусть достанут! -- презрительно фыркнул Мига. -- Конечно, у бедняков денег нет, то есть у них нет больших денег, хочу я сказать. Если у них и есть, то какие-нибудь жалкие гроши. Но бедняков-то ведь много! Если каждый бедняк наскребет хоть небольшую сумму да принесет нам, то у нас соберется порядочный капиталец и мы сможем хорошо поднажиться... то есть... Тьфу! Мы сможем не поднажиться, а достать семена гигантских растений. Для такого дела нельзя скупиться! Ведь кому это выгодно? Это выгодно самим беднякам. Если каждый бедняк вырастит у себя на огороде огурец величиной вот хотя бы с Козлика или арбуз величиной с двухэтажный дом, кому от этого выгода? Мне? Тебе? Козлику?.. Это выгодно, в первую очередь, самому бедняку. Из одного такого арбуза он сможет извлечь столько сладкой сахарной жижи, что на целый сахарный завод хватит. Это же богатство! У нас каждый бедняк богачом станет! И начнется тогда благодать! -- Вот ты и скажи об этом самим беднякам, -- проворчал Жулио. -- Мы-то ведь и без тебя понимаем. -- Это замечание верное. Мы мало уделяем внимания рекламе, -- согласился Мига. -- Если мы хотим, чтоб акции продавались, то должны рекламировать их. После этого разговора Мига принялся бегать по городу и устраивать в газеты рекламные объявления. В этих объявлениях каждому коротышке, который приобретет хоть одну акцию, сулились огромные барыши. Кроме того. Мига договорился с рекламной мастерской, и художники этой мастерской нарисовали огромный плакат, который был установлен на одной из самых больших площадей Давилона. На этом плакате был изображен Незнайка в скафандре и было написано огромными буквами: Жалеть не будут коротышкиИ не потратят деньги зря,Коль будут покупать акцииОбщества гигантских растений,По одному фертингу штука! Пока Мига носился по городу, устраивая рекламные дела общества, Жулио пропадал у себя в магазине, торгуя разнокалиберными товарами, и в контору наведывался редко. Постепенно он разуверился в успехе начатого дела и не хотел терять доходов, которые приносила ему торговля. В конторе постоянно находились лишь Незнайка и Козлик. На первых порах Незнайка чинно сидел за столом в ожидании покупателей акций. Перед ним лежали толстая тетрадь в твердом картонном переплете и автоматическое перо. На тетради было написано красивыми буквами: "Приходо-расходная книга". Один из ящиков стола был доверху набит приготовленными для продажи акциями. Другой ящик предназначался для денег, вырученных от продажи. Пока этот ящик был пуст, и чем дальше шли дни, тем меньше оставалось надежды, что когда-нибудь в нем появятся деньги. Козлик тоже вначале исправно дежурил в коридоре у двери, но, видя, что покупатели не являются, переселился в контору, и они с Незнайкой по целым дням играли в "плюсики-нолики", сидя на мягком диване, и вели разные разговоры. От нечего делать Незнайка часто смотрел на висевшую на стене картину с непонятными кривульками и загогулинками и все силился понять, что на ней нарисовано. -- Ты, братец, лучше на эту картину не смотри, -- говорил ему Козлик. Не ломай голову зря. Тут все равно ничего понять нельзя. У нас все художники так рисуют, потому что богачи только такие картины и покупают. Один намалюет такие вот загогулинки, другой изобразит какие-то непонятные закорючечки, третий вовсе нальет жидкой краски в лохань и хватит ею посреди холста, так что получится какое-то несуразное, бессмысленное пятно. Ты на это пятно смотришь и ничего не можешь понять -- просто мерзость какая-то! А богачи смотрят да еще и похваливают. "Нам, говорят, и не нужно, чтоб картина была понятная. Мы вовсе не хотим, чтоб какой-то художник чему-то там нас учил. Богатый и без художника все понимает, а бедняку и не нужно ничего понимать. На то он и бедняк, чтоб ничего не понимать и в темноте жить". Видишь, как рассуждают!.. Я таких рассуждений вдоволь наслушался, когда работают у мыльного фабриканта. Есть такой мыльный фабрикант Грязинг. Только я у него не на фабрике работал, а в доме. Истопником был. Ну, братец, нагляделся я, как богачи-то живут! Домище у него огромный! Комнат видимо-невидимо! Одних печей приходилось двадцать пять штук топить, не считая каминов. А парового отопления господин Грязинг не хотел у себя заводить. С каминами, говорит, вид роскошнее. Автомобилей у него десять штук было. А костюмов -- хоть пруд пруди! Как соберется в гости ехать, так часа два думает, какой костюм надеть. Честное слово, не вру! Слуг у него -- не перечесть. Один слуга обед варит, другой на стол подает, третий посуду моет, четвертый ковры пылесосит. Шоферов -- пять штук. Пока один господина Грязинга на автомобиле катает, остальные четверо в прихожей в шахматы дуются. Утром, как только Грязинг проснется, сейчас же в электрический звонок звонит, чтоб несли ему одеваться. Принесут ему, значит, одежду, начнут одевать, а он только руки подставляет да ноги протягивает. Потом посадят его перед зеркалом, начнут причесывать, намажут нос вазелином, чтоб хороший цвет был, а он сидит да глазами хлопает -- всего и дела-то! Проголодается он, так вот перед зеркалом сидя, -- и завтракать. Часа два за столом сидит -- вот не сойти с места! Потом поваляется на диване и едет в гости или на автомобиле кататься. Вечером наедут к нему приятели, приятельницы. Заведут музыку, танцы. Разгуляются так, что поломают всю мебель, разобьют рояль и разъедутся по домам. Потом вспоминают: вот, говорят, хорошо повеселились -- А зачем же мебель ломать? -- удивился Незнайка. -- Ну, так у них полагается. Не знают, чем занять себя от безделья, ну, давай, значит, мебель ломать. Так и в приглашениях пишут: "Просим пожаловать к нам на журфикс. Будут разломаны двенадцать кресел, четыре дивана плюшевых, два рояля, раздвижной стол и разбиты все окна. Сбор гостей в шесть часов вечера. Просьба прибыть без опоздания". -- Ну, а потом, что же они, без мебели сидят? -- Вот чудак! Мебель они новую купят. -- Даром только деньги тратят! -- проворчал Незнайка. -- Лучше бедным отдали бы. -- Дожидайся! Бедным отдавать они не любят. Это неинтересно. -- Что же, этот Грязинг только и делал, что на диване валялся да мебель ломал? -- спросил Незнайка. -- А когда же он своей фабрикой управлял? -- Зачем же ему фабрикой управлять? Для этого у него управляющий есть. Раз в неделю управляющий приходит к нему с отчетом. А он как увидит, что доходы от фабрики уменьшились, сейчас же управляющего вон и назначит нового. Вот новый и начнет стараться, чтобы доходы были побольше: уменьшит плату рабочим, повысит цены на мыло. Таким образом, сам Грязинг ничего не делает, а денежки наживает. Уже несколько миллионов нажил. -- К чему же богачам столько денег? -- удивился Незнайка. -- Разве богач может несколько миллионов проесть? -- "Проесть"! -- фыркнул Козлик. -- Если бы они только ели! Богач ведь насытит брюхо, а потом начинает насыщать свое тщеславие. -- Это какое тщеславие? -- не понял Незнайка. -- Ну это когда хочется другим пыль в нос пустить. Например, один богач построит себе большой дом, а другой посмотрит и говорит: "Ах, ты такой дом построил, а я отгрохаю вдвое больше!" Один заведет себе повара да лакея, а другой говорит: "Ну так я себе заведу не только повара и лакея, а еще и швейцара". Один наймет целый десяток слуг, а другой говорит: "Ну так я найму два десятка, да еще сверх того пожарника в каске у себя во дворе под навесом поставлю". Один заведет три автомобиля, другой тут же заведет пять. Да еще и хвастает: "Я, говорит, лучше его. У него только три автомобиля, а у меня целых пять". Каждому, понимаешь, хочется показать, будто он лучше других, а так как ум, доброта, честность у нас ни во что не ценятся, то хвалятся друг перед другом одним лишь богатством. И тут уж никакого предела нет. Тщеславие такая вещь: его ничем не насытишь. Я сам, братец, изведал, какая это скверная штука. Я ведь не всегда бедняком был. Правда, я и богачом не был. Просто у меня постоянная работа была. Я тогда на завод поступил и зарабатывать стал прилично. Даже на черный день начал деньги откладывать, на тот случай, значит, если снова вдруг безработным стану. Только трудно, конечно, было удержаться, чтоб не истратить денежки. А тут все еще стали говорить, что мне надо купить автомобиль. Я и говорю: зачем мне автомобиль? Я могу и пешком ходить. А мне говорят: пешком стыдно ходить. Пешком только бедняки ходят. К тому же автомобиль можно купить в рассрочку. Сделаешь небольшой денежный взнос, получишь автомобиль, а потом будешь каждый месяц понемногу платить, пока все деньги не выплатишь. Ну, я так и сделал. Пусть, думаю, все воображают, что я тоже богач. Заплатил первый взнос, получил автомобиль. Сел, поехал, да тут же и свалился в ка-а-ах-ха-наву (от волнения Козлик даже заикаться стал). Авто-аха-мобиль поломал, понимаешь, ногу сломал и еще четыре ребра. Целых три месяца лечился потом. Все свои сбережения на докторов истратил. Все-таки вылечился, только с тех пор, как начну волноваться, никак не могу слово "ав-то-аха-мобиль" ска-ахасказать, каждый раз говорю "авто-аха-мобиль", вот. -- Ну, а автомобиль ты починил потом? -- спросил Незнайка. -- Что ты! Пока я болел, меня с работы прогнали. А тут пришла пора за автомобиль взнос платить. А денег-то у меня нет! Ну мне говорят: отдавай тогда авто-аха-ха-мобиль обратно. Я говорю: идите, берите в каа-ха-ханаве. Хотели меня судить за то, что автомобиль испортил, да увидели, что с меня все равно нечего взять, и отвязались. Так ни автомобиля у меня не стало, ни денег. Таких историй Козлик рассказывал множество. Жизнь его была богата разными приключениями. Незнайка с интересом слушал его, и ему не приходилось скучать. Однажды Незнайка и Козлик сидели и разговаривали, как обычно. Неожиданно дверь отворилась. Они думали, что пришел Мига, но в контору вошел незнакомый коротышка. На нем была ветхая блуза с протертыми на локтях рукавами. Когда-то она была синяя, но от долгого употребления выцвела и побелела, особенно на плечах. Брюки на нем были какого-то непонятного грязновато-серого цвета, с махрами внизу, а на коленках красовались две большие, аккуратно пришитые четырехугольные заплатки из черной материи. Голову его украшала старая соломенная шляпа с дыркой на самом видном месте и с оборванными, словно обгрызенными по краям полями, из-под которых выбивались седые волосы. Незнайка невольно улыбнулся, увидев этот маскарадный наряд, но его улыбка моментально исчезла, как только он взглянул на лицо вошедшего. Оно было худое, словно иссохшее, и смуглое, как бывает у коротышек, которые по целым дням работают на открытом воздухе. Выражение лица было строгое. Но особенно поражали глаза. Они глядели из-под седых бровей настороженно, с тревогой, но в то же время с достоинством и не то с затаенной болью, не то с укоризной. Нет, Незнайка не мог смеяться, встретившись с взглядом этих печальных глаз, да и никто бы не смог смеяться. Поздоровавшись с воззрившимся на него Незнайкой и Козликом, седой коротышка поставил в угол суковатую палку, которую держал в руках, достал из кармана аккуратно сложенный клочок газеты, развернул его и, показав Незнайке, спросил: -- Это у вас? Незнайка разглядел напечатанное в газете объявление об учреждении Акционерного общества гигантских растений и кивнул головой: -- У нас. Козлик подвинул к гостю мягкое кресло и учтиво сказал: -- Садитесь вот на креслице, дедушка. Вошедший поблагодарил Козлика, сел на краешек кресла и сказал: -- Значит, все это правда? -- Что -- правда? -- не понял Незнайка. -- Ну, правда, что существуют эти сказочные семена? -- Конечно, правда, -- ответил Незнайка. -- Но семена эти вовсе не сказочные, а самые настоящие. Ничего сказочного или фантастического в этом нет. -- Вы бы не говорили так, если бы знали, что это значит для нас, бедняков! -- сказал коротышка. -- Я вот... мы вот... -- заговорил он волнуясь. -- Мы всем селом вот собрались: хотим содействовать этому великому делу, то есть тоже, значит, хотим быть акционерами. Мы всем обществом собрали вот деньги... Каждый дал сколько мог... Он сунул за пазуху руку и "вытащил носовой платочек, в котором были завязаны узелком деньги. -- Сколько же вы хотите приобрести акций? -- спросил Незнайка. -- Одну, голубчик! Только одну! Нам удалось собрать всего лишь фертинг, да и то по нашим доходам это большая сумма. -- Но на одну акцию придется очень немного семян. Их ведь не хватит на все ваше село, -- сказал Козлик. -- Голубчик, да вы дайте нам хоть одно зернышко! Пусть у нас вырастет хоть один гигантский огурец. Разве мы станем есть его? Мы его оставим на семена. Весь урожай оставим на семена. И второй урожай, если понадобится, оставим, и третий... Мы согласны ждать и год, и два, и три, и четыре. Пусть только будет у нас надежда, что когда-нибудь мы выбьемся из нищеты. С надеждой, голубчик, жить легче. В это время в контору вернулись Мига и Жулио. Козлик потихонечку дернул Мигу за рукав и зашептал на ухо: -- Покупатель пришел! Акцию хочет купить. Мига тотчас подошел к покупателю, пожал ему руку и спросил, как его звать. -- Меня зовут Седенький, -- сказал посетитель. -- У нас в селе меня все называют Седеньким. -- Разрешите поздравить вас, господин Седенький, -- сказал с важностью Мига. -- Лучшего применения для своих капиталов вы не могли и придумать. Это самое верное и доходное дело, которое когда-либо существовало на свете. Вы первый, кто пожелал приобрести наши акции, поэтому разрешите сфотографировать вас. Завтра же ваш портрет будет напечатан в газете. Мига тут же подошел к телефону и вызвал фотографа. Посетитель между тем развязал узелок и выложил на стол целую кучу медных монет. Жулио велел Незнайке и Козлику пересчитать деньги. Незнайка и Козлик взялись считать, но никак не могли справиться с этим делом. Монетки были исключительно мелкие: все по сантику, да по два, да по полсантика, одна только самая крупная монетка была в три сантика. Наконец деньги были сосчитаны, и Жулио велел Незнайке выдать покупателю акцию. Бережно взяв акцию в руки, Седенький с интересом принялся разглядывать ее. На одной стороне акции был изображен огромнейший арбуз, окруженный крошечными коротышками. Некоторые из них пытались вскарабкаться на арбуз, приставив к нему деревянную лестницу. Пятеро коротышек уже залезли на вершину арбуза и плясали там, взявшись за руки. Впереди зрели на грядке гигантские огурцы. Каждый огурец величиной с коротышку. Позади виднелись крошечные деревенские домики, над которыми, словно строевой лес, возвышались колосья гигантской земной пшеницы. На обратной стороне акции имелось изображение космической ракеты и Незнайки в космическом скафандре. Тут же было напечатано сообщение о целях, для которых учреждалось акционерное общество. Вверху было написано красивыми разноцветными буквами: "Акционерное общество гигантских растений -- путь к богатству и процветанию. Цена 1 фертинг". Пока Седенький разглядывал акцию и, казалось, забыл обо всем на свете, Мига пошептался о чем-то с Жулио, после чего отсчитал еще десять акций и, протянув их Седенькому, сказал: -- Мы приняли решение выдать первому нашему покупателю премию в размере десяти акций. Просим принять от нас этот подарок. Теперь вы наш акционер и тоже должны содействовать скорейшему распространению акций. Убеждайте всех своих знакомых и незнакомых покупать наши акции, говорите, что каждый, кто приобретет нашу акцию, в самый короткий срок сделается богачом. Седенький с благодарностью принял акции, аккуратно завернул их в платочек и спрятал за пазуху. В это время явился фотограф со своим аппаратом. Он велел Седенькому сесть в кресло, заложив ногу за ногу. -- Таким образом заплаточка на одной коленке у вас будет закрыта, объяснил фотограф, -- а на другую заплаточку я попрошу вас положить вашу шляпу... Только не так, а вот так, чтобы дырочка на шляпе не была видна... -- А вот этого как раз и не надо, -- вмешался в разговор Мига. -- Сфотографировать нужно так, чтобы все заплаты и дыры хорошо вышли на снимке. Пусть всем будет видно, до чего у нас коротышек доводит бедность. Как только все увидят, что даже такие вот бедняки покупают наши акции, так сейчас же бросятся в нашу контору, словно голодные волки... А вам, голубчик, нечего стыдиться своих заплат, -- сказал Мига Седенькому. Пусть стыдятся те, кто вас сделал нищим. Богачи пусть стыдятся! Это они ободрали вас, как козел липку. Всю свою жизнь вы трудились на них и не смогли даже заработать на приличное платье. Пока Мига произносил эту речь, фотограф сделал снимок, и Седенький собрался уходить. -- Скажите, -- спросил его на прощание Мига, -- как вы узнали о существовании нашего общества? Что натолкнуло вас на мысль купить акцию? -- Что же натолкнуло? -- ответил, подумав, Седенький. -- Натолкнул, можно сказать, случай. Этот клочок газеты, который вы видите у меня в руках, попал ко мне чисто случайно. В нашем селе ведь одни бедняки живут. Газет никто не выписывает, книжек никто не покупает. На это ни у кого денег нет. Однако почитать газетку и нам иногда удается. Это случается, когда кому-нибудь в магазине завернут в обрывок старой газеты покупку. Каждый из нас такие клочочки газет собирает; сам читает и другим дает почитать. Точно так и на этот раз вышло. Один из наших жителей купил в магазине сыру, а сыр ему завернули в этот клочок газеты. Вот и стали мы всем селом про эти сказочные семена читать, а потом решили сложиться вместе и купить хоть одну акцию. Очень уж дело заманчивое! Землицы-то у каждого из нас мало. Своего урожая не хватает, чтоб прокормиться. А у богатых много земли. Вот и идешь, значит, к богатею работать. Он выделит тебе участок земли. Ты на этом участке вырастишь пшеничку, репку, скажем, или картошку. Половину урожая себе возьмешь, а другую половину должен отдать богачу, за то что позволил на его земле поработать. Богачу это выгодно. Он поделит свою землю на участки: один участок мне отдаст, другой тебе, третий ему... Мы все, значит, работаем, и каждый половину своего урожая богачу тащит. А богач-то, выходит, и не работает, а урожая у него больше всех собирается. Вот и получается: у одних денег хоть пруд пруди, а другие с голоду пухнут. -- Да, да, -- перебил его Мига. -- Это верно! Одни с голоду пухнут, а другие -- хоть пруд пруди! Все это очень интересно, что вы рассказываете, но теперь скоро всем вашим бедам наступит конец. До свидания. Желаем вам всего доброго! С этими словами Мига похлопал Седенького по спине, выпроводил за дверь и крикнул вдогонку: -- Так не забудьте: если кому-нибудь из ваших друзей удастся раздобыть деньжат, пусть и они приходят к нам за акциями! Как только Седенький скрылся за дверью, Мига хлопнул себя ладошкой по лбу и сказал: -- Мы тут швыряем на ветер денежки, печатаем объявления в газетах, а деревенские жители, оказывается, и газет не читают! -- По-моему, надо установить несколько рекламных плакатов где-нибудь на дорогах, вдали от города, чтоб их видели деревенские коротышки, -- придумал Жулио. Мига и Жулио поскорей сели в машину и покатили в рекламную мастерскую. Там они принялись объяснять художникам, где и какие плакаты надо установить, а когда вернулись в контору, застали в ней еще трех покупателей. По обветренным, загорелым лицам можно было догадаться, что все трое были деревенские жители, да к тому же и бедняки. Одежонка на них была старенькая, заплатанная, обувь -- изношенная. У одного почти и вовсе никакой обуви не было, то есть на ногах у него были изорванные башмаки без подошв. Незнайка и Козлик склонились над столом, на котором были разложены медяки, и старательно пересчитывали их. Когда с этим было покончено. Незнайка вручил коротышкам приобретенные ими акции. Руки покупателей от волнения дрожали, а тот, который был без подошв, разволновался так, что даже заплакал. -- Знаешь, братец, -- сказал он Козлику, -- я ведь приехал в город, чтоб купить себе башмаки, честное слово, да узнал тут про все эти гигантские бобы, огурцы и капусту. Вот и решил вместо башмаков купить, понимаешь, акцию. -- И правильно сделал, -- одобрил Козлик. -- Башмаки каждый осел может купить, а какой же осел купит акцию! -- Что верно, то верно! -- закивал головой коротышка. -- А нельзя ли узнать, скоро на эти акции можно будет получить семена? -- Скоро, скоро, -- вмешался в разговор Мига. -- Вот соберем нужную сумму денег и сейчас же засадим за работу разных специалистов-конструкторов. Они живо создадут проект летательного корабля, а там, глядишь, и за семенами можно будет лететь. С деньгами, сам понимаешь, все быстро делается. Коротышки хотели еще о чем-то спросить, но Мига сказал: -- Поздравляю вас, дорогие друзья, с вступлением в акционерное общество! Теперь все ваши беды скоро окончатся, и вы будете жить припеваючи. Лучшего применения для своих капиталов вы не могли придумать. Пожав каждому из покупателей руку, Мига выпроводил их всех из конторы и бросился обнимать Незнайку и Козлика. -- Ура, братцы! -- закричал он. -- Кажется, наше дело начинает идти на лад! Дело действительно быстро пошло на лад. Правда, в этот день покупатели больше не появлялись, зато когда Мига и Жулио пришли в контору на следующий день, они обнаружили, что торговля акциями идет довольно бойко. Перед Незнайкой и Козликом то и дело появлялись разные коротышки и выкладывали на стол свои денежки. Здесь были уже не только деревенские жители, но даже и городские. Один из них рассказал нашим друзьям, что когда-то давно он ушел из деревни, где у него остался небольшой клочок земли. Он мечтал поступить куда-нибудь на завод или на фабрику и подзаработать денег, чтоб прикупить земли, так как его клочок давал очень небольшой урожай. В конце концов ему удалось устроиться рабочим на фабрику, однако за долгие годы работы он так и не смог скопить сумму, которой хватило бы на покупку земли. -- Теперь у меня одна мечта, -- сказал он. -- На те денежки, которые мне удалось сберечь, куплю ваших акций, а когда получу семена, вернусь в деревню и буду хозяйствовать. -- Благое задумали дело! -- с чувством воскликнул Мига. -- Хозяйствовать на своей землице -- это истинное наслаждение, скажу я вам! А много ли, позвольте спросить, вам удалось прикопить деньжат? -- Да деньжат не так много: пятнадцать фертингов. -- Ну что ж, давайте сюда ваши пятнадцать фертингов, а мы вам дадим пятнадцать акций. Это будет чудесно, поверьте мне. Если бы вы даже целый год думали, и то не смогли бы придумать лучшего применения для своих капиталов. Коротышка выложил из кармана денежки и, получив акции, удалился. -- Вот видите, -- сказал, расплываясь в улыбке, Мига, -- покупатель обязательно раскошелится, если с ним поговорить по душам. Покупатели любят вежливость. А желающих приобрести акции с каждым днем становилось все больше. Незнайка и Козлик с утра до вечера продавали акции, Мига же только и делал, что ездил в банк. Там он обменивал вырученные от продажи мелкие деньги на крупные и складывал их в несгораемый шкаф. Многие покупатели являлись в контору слишком рано. От нечего делать они толклись на улице, дожидаясь открытия конторы. Это привлекало внимание прохожих. Постепенно всем в городе стало известно, что акции Общества гигантских растений пользуются большим спросом. Городские жители сообразили, что с течением времени цена на акции может повыситься. Все вспоминали об удивительном случае, когда акции одного нефтяного общества, купленные по одному фертингу штука, впоследствии продавались сначала по два, потом по три, потом по пять фертингов, а в тот день, когда стало известно, что из-под земли, где велись изыскательные работы, забил наконец нефтяной фонтан, цена на акции подскочила до десяти фертингов штука. Каждый, кто продал свои акции в этот день, получил в десять раз больше денег, чем истратил вначале. Наслушавшись подобных рассказов, каждый, кому удалось сберечь на черный день сотню-другую фертингов, спешил накупить гигантских акций, с тем чтоб продать их, как только они повысятся в цене. В результате два миллиона акций, хранившиеся в двух несгораемых сундуках, были быстро распроданы. Видя, что торговля акциями идет очень успешно, Мига и Жулио решили пустить в продажу акции и из остальных сундуков. -- Еще неизвестно, удастся ли нам выручить какие-нибудь деньги за семена, -- говорил Жулио. -- Уж лучше продавать акции, пока за них платят деньги. А за акции и на самом деле очень охотно платили деньги. Их покупали теперь уже не только жители Давилона, но и приезжие из других городов. Не проявляли никакого интереса к акциям лишь одни крупные богачи. Они были уверены, что Общество гигантских растений -- это обычное акционерное общество, которое вскорости лопнет и прекратит свое существование. Богачам-то прекрасно было известно, что все эти акционерные общества и компании устраивались лишь для прикарманивания чужих денег, или, говоря проще, для облапошивания бедняков. Вскоре, однако, объявился богач, который заинтересовался гигантскими акциями. Это был господин Спрутс -- один из богатейших жителей города Грабенберга. По своему виду господин Спрутс ничем не выделялся среди прочих грабенбергских богачей, которые вообще-то не отличались большой красотой. У него было широковатое, несколько раздавшееся в стороны лицо с малюсенькими, словно гвоздики, глазками и чрезвычайно тоненьким, зажатым между двумя пухлыми щечками носиком. Благодаря ширине лица и некоторой припухлости щек казалось, будто господин Спрутс постоянно улыбается, и это придавало ему смешной вид. Все же никому не приходило в голову смеяться над ним, так как каждый, кто разговаривал с господином Спрутсом, думал не о его внешности, а исключительно о его богатстве. Состояние господина Спрутса исчислялось в целый миллиард фертингов, то есть он был миллиардер, или, как любили говорить грабенбергские богатей, господин Спрутс стоил один миллиард. Нужно сказать, что богачи в городе Грабенберге (как, впрочем, и в других городах) ценили коротышек не за их способности, не за их ум, доброту, честность и тому подобные моральные качества, а исключительно за те деньги, которыми они владели. Если коротышке удавайтесь сколотить капиталец в тысячу фертингов, о нем говорили, что он стоит тысячу фертингов; если кто-нибудь располагал суммой всего лишь в сто фертингов, говорили, что он стоит сотняжку; если же у кого-нибудь не было за душой ни гроша, то говорили с презрением, что он вообще дрянь коротышка -- совсем ничего не стоит. Господин Спрутс был владельцем огромной мануфактурной фабрики, известной под названием Спрутсовской мануфактуры, выпускавшей несметные количества самых разнообразных тканей. Кроме того, у него было около тридцати сахарных заводов и несколько латифундий, то есть громаднейших земельных участков. На всех этих земельных участках работали тысячи коротышек, которые выращивали хлопок для Спрутсовской мануфактуры, сахарную свеклу для его сахарных заводов, а также огромные количества лунной ржи и пшеницы, которыми господин Спрутс вел большую торговлю. Прослышав об успехах нового акционерного общества, господин Спрутс вызвал к себе своего главного управляющего господина Крабса и сказал: -- Послушайте, господин Крабс, что это еще за новое общество появилось? Какие-то гигантские растения. Вы ничего не слыхали? -- Как же, слыхал, -- ответил господин Крабс. -- Я уже давно присматриваюсь. Во главе этого общества стоят Мига и Жулио -- два очень хитрых мошенника с мировым именем. Один из них, а именно Мига, неоднократно сидел в тюрьме за плутовство. Думаю, что все их акционерное общество -- чепуха, так как, по-моему, никакого космического корабля нет, а следовательно, и никаких гигантских семян тоже нет. -- Хорошо, если нет. А вдруг есть? -- Ну, если есть, то оба мошенника прекраснейшим образом наживутся и станут богатыми и уважаемыми коротышками. Спрутс нетерпеливо махнул рукой. -- Я не о том! -- сказал он. -- Никакой беды не случится, если они наживутся. У нас никому не запрещается обогащаться за счет других. Но что будет, если у нас тут на самом деле появятся эти гигантские растения? -- Что будет? -- пробормотал господин Крабс. -- Я, признаться, об этом еще не подумал. -- А вот подумайте: если каждый сиволапый бедняк начнет выращивать на своем небольшом участке гигантские растения, то прокормится и без того, чтоб выращивать хлопок, или пшеницу, или сахарную свеклу для нас. Разве не так? -- Пожалуй, так, -- согласился господин Крабс. -- Кто же захочет в таком случае работать на наших фабриках? -- продолжал Спрутс. -- Каждый поедет в деревню и начнет выращивать гигантские плоды для себя. Что будет тогда с нашими прибылями? Из кого мы станем выколачивать фертинги, если никто не согласится на нас работать? -- О, так это же катастрофа! -- воскликнул господин Крабс. -- Может быть, скупить поскорее все эти проклятые акции и задержать постройку летательного корабля? -- Думаю, что это не выход, -- ответил Спрутс. -- Как только мы начнем скупать акции, они сейчас же начнут подниматься в цене, и тогда у нас не хватит денег, чтоб скупить их все. К тому же, если мы только задержим постройку летательного аппарата, кто-нибудь его и без нас построит и до семян в конце концов доберется. По-моему, надо уговорить этих двух прохвостов Мигу и Жулио удрать куда-нибудь вместе с деньгами, тогда все увидят, что все это была обычная мошенническая проделка, и перестанут мечтать об этих проклятых семенах. -- Гениально придумано! -- воскликнул господин Крабс. -- С вашего разрешения я сейчас же сажусь в автомашину и отправляюсь в Давилон для переговоров с Мигой и Жулио. -- Отправляйтесь, господин Крабс. Я на вас полагаюсь. Результатом этого разговора было то, что на следующее утро господин Крабс появился в конторе Общества гигантских растений. Купив для отвода глаз несколько акций, он отозвал в сторонку Мигу и Жулио и сказал: -- Я прибыл из города Грабенберга по поручению известного предпринимателя Спрутса, чтобы побеседовать с вами о деле. Не могли бы мы встретиться как-нибудь вечерком? Миге и Жулио чрезвычайно интересно было узнать, что понадобилось от них знаменитому фабриканту, и они тотчас согласились на встречу. Как только работа в конторе была закончена, они отправились в номер гостиницы, где у них было назначено свидание с Крабсом. Господин Крабс предложил им поужинать вместе, и через минуту все трое сидели в ресторане за столиком. По обыкновению, свойственному всем деловым коротышкам, господин Крабс начал разговор с отдаленных предметов. Осведомившись у Миги и Жулио, случалось ли им бывать в городе Грабенберге, и узнав, что им уже довелось побывать там, он начал всячески расхваливать этот город и его жителей, говоря, что все они умнейшие, добрейшие и честнейшие коротышки на свете и что господин Спрутс, который является коренным грабенбержцем, также умнейший, достойнейший и честнейший коротышка и вдобавок ко всему обладает таким колоссальным богатством, какое многим даже во сне не снилось. Воспоминание о богатстве, которым владел господин Спрутс, заставило расплыться в широчайшей улыбке пухлые, румяные щеки господина Крабса, а его несколько выпученные, блестящие глазки сами собой зажмурились. Встряхнув головой и как бы очнувшись от приятного сна, господин Крабс решил, что достаточно расположил своих собеседников в пользу Спрутса, и сказал: -- Вы уже, наверно, догадываетесь, о чем мне поручил поговорить с вами господин Спрутс? -- Думаю, разговор пойдет о покупке большой партии гигантских акций, высказал предположение Мига. Заметив, однако, по выражению лица Крабса, что его догадка неверна, Мига добавил: -- К сожалению, должен сказать, что из этого ничего не выйдет, так как почти все акции уже распроданы. Не сегодня-завтра наша контора закроется и вместо нее будет открыто конструкторское бюро по проектированию летательного аппарата. -- Вот как раз тот вопрос, который очень интересует Спрутса, -- ответил Крабс. -- Господин Спрутс полагает, что вам совсем не к чему затевать строительство летательного аппарата. Это чрезвычайно невыгодно, так как потребует огромных расходов. Вы растратите все денежки, которые с таким трудом выручили от продажи акций, и останетесь ни с чем. -- Господин Спрутс ошибается, -- ответил Мига. -- Расходы будут не так велики, в то же время появится источник новых доходов. Строительство такого необыкновенного летательного аппарата вызовет несомненный интерес у всех коротышек. Во всех газетах можно будет помещать отчеты о ходе работ, знакомить читателей с различными проектами и конструкциями. Все это мы будем делать не даром. Наши газеты чрезвычайно падки на всякого рода новости и не пожалеют денег на оплату такой информации. А телевидение? А кино? Вы представляете, какой выгодный контракт можно будет заключить со студией телевидения на показ подготовки к этому невиданному полету. А что будет твориться в момент старта летательного корабля или когда начнутся первые опыты по выращиванию гигантских растений? Тысячи телезрителей будут сидеть у своих телевизоров словно прикованные. Денежки рекой потекут в наши карманы. Это несомненно! -- Может быть, господин Спрутс хотел бы сам взяться за строительство летательного корабля и поднажиться на этом? -- высказал предположение Жулио. -- Нет, нет! -- воскликнул господин Крабс. -- Господин Спрутс считает, что это невыгодное и даже чрезвычайно вредное предприятие. Вы представляете себе, что может случиться, когда на нашей планете появятся эти гигантские растения? Питательных продуктов станет очень много. Все станет дешево. Исчезнет нищета! Кто в таком случае захочет работать на нас с вами? Что станет с капиталистами? Вот вы, например, стали теперь богатыми. Все смотрят на вас с завистью. У вас много денег. Вы можете удовлетворить все свои прихоти. Можете нанять себе шофера, чтоб возил вас на автомашине, можете нанять слуг, чтоб исполняли все ваши приказания: убирали ваше помещение, ухаживали за вашей собакой, выколачивали ковры, натягивали на вас гамаши, да мало ли что! А кто должен делать все это? Все это должны делать для вас бедняки, нуждающиеся в заработке. А какой бедняк пойдет к вам в услужение, если он ни в чем не нуждается?.. Вам ведь придется самим все делать. Для чего же тогда вам все ваше богатство? Вы понимаете теперь, какая беда грозит всем богачам от этих гигантских растений? Если и настанет такое время, когда всем станет хорошо, то богачам обязательно станет плохо. Учтите это. Мига и Жулио призадумались и сначала даже не знали, что сказать. Жулио принялся тереть рукой лоб, словно это помогало ему собраться с мыслями, и наконец буркнул сердито: -- Что же, по-вашему, мы должны отказаться от такого выгодного предприятия? -- Но вы же сами видите, что предприятие вовсе не выгодно, -- сказал Крабс. -- Что же нам делать? -- А ничего и не нужно делать, -- с веселой улыбкой ответил Крабс. Вам нужно просто исчезнуть. -- Как -- исчезнуть? Вот так просто исчезнуть? Даром?! -- закричал Мига. -- Ну, зачем же даром? -- спокойным голосом сказал Крабс. -- Прихватывайте с собой пять миллионов, которые вы успели выручить от продажи акций, и удирайте куда-нибудь подальше. -- Спасибо, что разрешаете нам взять наши же денежки! -- сердито проворчал Мига. -- Мы собирались выручить значительно больше. -- Ну, куда вам больше? Это же пять миллионов! -- Но на двоих! -- воскликнул Мига. -- Что ж, на каждого по два с половиной миллиона -- это не мало, -- рассудительно сказал Крабс. -- Это, правда, не мало, но нам хотелось бы по три, -- ответил Мига. И потом у нас есть еще Незнайка и Козлик. Мы не можем так бросить своих друзей. Необходимо дать каждому хотя бы по миллиону. Впрочем, Козлику можно дать полмиллиона. -- Нет, нет, -- вмешался в разговор Жулио, -- Козлику тоже нужно дать миллион. Иначе он может на нас обидеться. -- Очень похвально, что вы заботитесь о своих друзьях! -- воскликнул господин Крабс. -- Это значит, что у вас доброе сердце. Пожалуй, я попробую что-нибудь сделать: выпрошу у господина Спрутса для вас два миллиона. Должен, однако, предупредить, что для меня это будет трудно. Господин Спрутс -- страшная жадина и не выпустит так просто денежки из своих рук. Мне придется как следует потрудиться, прежде чем удастся уговорить его. Вот если бы вы уделили мне из своих двух миллионов хотя бы сто тысяч, я бы, так и быть, постарался для вас. -- Что ж, -- сказал Мига. -- Я считаю, что любой труд должен быть оплачен. Никто ни на кого не должен даром трудиться. Вы нам достаньте два миллиона, а мы вам заплатим сто тысяч. -- Договорились! -- обрадовался господин Крабс. -- Считайте, что я приступил к действию. Читателю не бесполезно знать следующее. Уезжая из Грабенберга, господин Крабс договорился со Спрутсом, что в своих донесениях он будет называть Мигу и Жулио не просто по именам, а как-нибудь иначе, например: мерзавцами, мошенниками или ослами. Это было необходимо для конспирации, то есть для сохранения своих действий в тайне. Дело в том, что грабенбергские богатей (как, впрочем, богачи и во всех других городах) устраивали друг за другом слежку, подслушивали телефонные разговоры, подкупали почтовых служащих, чтоб они узнавали содержание чужих писем и телеграмм. Все это им нужно было, чтоб успешнее устраивать свои делишки и надувать друг друга. Господин Спрутс понимал, что если другие богачи проведают о его переговорах с Мигой и Жулио, то кто-нибудь может вообразить, будто он заинтересован в гигантских акциях. В результате все бросятся покупать эти акции в больших количествах, а от этого выгода может быть лишь для Жулио с Мигой. Помня о своей договоренности с Крабсом, господин Спрутс ничуточки не удивился, получив телеграмму, в которой было написано: "Два осла требуют два миллиона. Что делать? Крабс". Прочитав эти слова, господин Спрутс понял, что речь идет вовсе не об обычных, всем известных четвероногих, длинноухих животных, а о Миге и Жулио, которых Крабс назвал ослами лишь для того, чтоб сбить с толку любителей совать свой нос в чужие дела. Всесторонне обдумав содержание полученной телеграммы, господин Спрутс вызвал свою секретаршу и велел ей ответить Крабсу следующей телеграммой: "Тяните время. Водите за нос. Собираю большой бредлам. Спрутс". Что означают фразы: "тяните время" и "водите за нос", надо полагать, понятно каждому; слова же "собираю большой бредлам" означали, что господин Спрутс решил обсудить предложение Миги и Жулио на совете капиталистов. Нужно сказать, что все богачи, жившие в лунных городах, объединялись между собой в сообщества, которые назывались бредламами. Так, например, существовал сырный бредлам, в который входили владельцы сыроваренных фабрик; сахарный бредлам, объединявший всех сахарозаводчиков; угольный бредлам, объединявший владельцев угольных шахт, и так далее. Такие бредламы нужны были богачам для того, чтобы держать в повиновении рабочих и выколачивать из них как можно больше прибылей. Собравшись вместе, капиталисты договаривались между собой, какую заработную плату платить рабочим. Благодаря этому сговору никто не платил рабочим больше той суммы, которую капиталисты установили сообща, и рабочие, сколько ни бились, никак не могли добиться улучшения условий жизни. Кроме того, бредлам устанавливал цены на выпускаемую продукцию: например, на сахар, на хлеб, на сыр, на ткани, на уголь. Никто не имел права продавать товары дешевле установленной бредламом цены, благодаря чему цены постоянно держались на высоком уровне, что опять-таки было очень выгодно для фабрикантов. Помимо отдельных так называемых малых бредламов, существовал один так называемый большой бредлам, в который входили представители всех остальных бредламов. Председателем большого бредлама был господин Спрутс. Через день после того, как секретарша оповестила всех членов большого бредлама о том, что им необходимо явиться на совещание, большой бредлам собрался в кабинете у господина Спрутса за большим круглым столом, и господин Спрутс сделал сообщение о причинах столь экстренного заседания. Узнав, какая беда им грозит в связи с появлением гигантских растений, члены бредлама пришли в волнение и все, как один, присоединились к предложению господина Спрутса, который сказал, что все дело с гигантскими растениями необходимо убить в зародыше, то есть еще до того, как оно разовьется в полную силу. После господина Спрутса выступил мебельный фабрикант и владелец лесопильных заводов Дубе, который прославился тем, что у него была тяжелая, словно вытесанная из дубового чурбака, голова, туго вертевшаяся из стороны в сторону и с трудом наклонявшаяся, когда ему требовалось посмотреть вниз. Коротышек с подобного рода головами среди лунатиков принято называть дуботолками. Господин Дубе сказал, что у него имеются две очень способные и даже талантливые, в своем роде, личности (именно так господин Дубе и выразился), которые могут взяться за это дельце и в два счета уберут с дороги Мигу и Жулио, а заодно и Незнайку с Козликом. -- Они, то есть, кокнут их, не говоря худого слова, где-нибудь в темном углу за небольшое вознаграждение, или, если сказать проще, убьют, пояснил свою мысль господин Дубе. Господин Спрутс сказал, что господин Дубе, видимо, его не понял, так как, говоря о том, что дело надо убить в зародыше, он вовсе не подразумевал, что кого-либо следует убить в буквальном смысле этого слова. -- Подобного рода методы в данном случае не годятся, -- сказал господин Спрутс. -- Поскольку дело уже получило широкую огласку, интерес к гигантским растениям лишь возрастет, если кто-нибудь расправится с Мигой и Жулио столь энергичным способом. Это может заставить владельцев гигантских акций добиваться ускорения доставки семян с поверхности Луны, и из всех наших усилий не выйдет никакого толка. Убить нужно самую мысль о существовании гигантских растений, то есть сделать так, чтобы никто больше не верил в существование этих фантастических семян, а этого можно добиться, если Мига и Жулио сбегут с вырученными от продажи акций деньгами. -- Почему же они до сих пор не сбежали? Разве им самим интересно, чтоб у нас появились эти дурацкие семена? -- задал вопрос капиталист Туле. Капиталиста Тупса никак нельзя было причислить к тем коротышкам, которых принято называть дуботолками, так как голова у него была вполне благообразная и свободно вертелась в любую сторону, однако ж соображал он, по всей видимости, так же туго, как и господин Дубе. -- Думаю, что эти Мига и Жулио -- два очень больших хитреца, -- ответил господин Спрутс. -- Они понимают, что всем нам было бы чрезвычайно выгодно, если бы они убрались отсюда куда-нибудь подальше со своими жульническими гигантскими семенами, и поэтому требуют с нас три миллиона. -- Три миллиона чего? -- спросил, вскакивая со своего места, консервный фабрикант Скрягинс. Этот Скрягинс был очень желтый и очень худой коротышка, всем своим видом напоминавший сухую воблу. Глаза у него были такие же тусклые и потухшие, как у уснувшей рыбы, и оживлялись, только когда разговор заходил о деньгах. Вот и теперь, как только Скрягинс услышал слова "три миллиона", в глазах его засветились беспокойные огоньки и он подскочил с такой живостью, словно его кто-нибудь неожиданно ткнул сзади шилом. -- Ну, чего три миллиона! -- нетерпеливо ответил Спрутс. -- Конечно, не три миллиона старых галош, а три миллиона фертингов. -- Ах так! -- воскликнул господин Скрягинс, словно только теперь понял, о чем шла речь. -- Значит, три миллиона фертингов должны дать мы им? -- Совершенно верно, -- подтвердил господин Спрутс. -- Мы им. -- А не они нам? -- Нет, нет. Не они нам, а мы им. -- Тогда это для нас невыгодно, -- заявил Скрягинс. -- Если бы три миллиона дали они нам, это было бы выгодно, а если мы им -- невыгодно. -- За что же они стали бы давать нам три миллиона? -- возразил господин Спрутс. -- Это верно, что не за что. Глаза Скрягинса снова потухли. Он сел на свое место, но тут же снова вскочил, энергично затряс головой и сказал: -- Но тем не менее это... это страшно невыгодно! Вслед за Скрягинсом выступил житель лунного города Брехенвиля миллионер Жадинг. Он сказал: -- Господин Скрягинс прав. Тяжело отдавать деньги, когда их можно не отдавать, но когда нужно отдать, то легче их вынуть все же не из своего кармана, а из чужого... Правильно я говорю? Косо взглянув из-под бровей на сидевших вокруг стола богачей, господин Жадинг громко захохотал, после чего продолжал: -- Сумма в три миллиона, безусловно, большая, тут и говорить нечего, но если ее разложить на всех богачей, в том числе и на мелких, а мелких богачей, как известно, больше, чем крупных (известно, что всякой мелкоты значительно больше на свете, чем вещей порядочных... Верно я говорю? Ха-ха-ха!), то каждому придется заплатить не так уж много... Таким образом, можно собрать и не три, а целых четыре миллиона и даже больше. Три миллиона отдадим этим авантюристам Миге и Жулио, пусть катятся, а остальные деньги возьмем себе за труды. Правильно я говорю? -- Не правильно! -- перебил его Спрутс. -- Как только мы начнем собирать с разной мелкоты деньги, всем станет известно, для чего нам это нужно. Все поймут, что богатым не хочется, чтоб появились эти фантастические растения. Вот тогда докажи попробуй, что на свете нет никаких гигантских растений. Нет, господа, деньги на это дело должны дать только мы с вами: только те, кто сейчас находится в этой комнате. И никто -- понимаете, никто, -- ни одна живая душа не должна знать, о чем у нас здесь разговор был. А вам, господин Жадинг, должно быть стыдно! Тут вопрос стоит о сохранении всех наших богатств, а вы и в этот момент думаете только о том, чтоб погреть руки, хотите прикарманить лишнюю сотню фертингов. Стыдитесь! -- Ну что ж, -- замахал руками господин Жадинг, -- сотня фертингов, она, что ж... Сотня фертингов -- всегда сотня фертингов. Правильно я говорю?.. Сотня фертингов на дороге не валяется. Разве вам самому не нужна сотня фертингов? А не нужна, так дайте мне ее. Правильно я говорю? Миллионер Жадинг долго еще бормотал что-то о сотне фертингов, но наконец он унялся. Господин Спрутс решил, что со всем этим делом уже покончено, но тут слово попросил господин Скуперфильд, являвшийся владельцем огромнейшей макаронной и вермишельной фабрики, известной под названием "Макаронное заведение Скуперфильда". Господин Скуперфильд, точно так же как и господин Жадинг, был жителем лунного города Брехенвиля. Нужно сказать, что среди брехенвильцев никто не прославился больше, чем эти Жадинг и Скуперфильд. Справедливость все же требует упомянуть, что прославились они оба не какими-нибудь добрыми делами, а исключительно своей скупостью. Жители Брехенвиля никак не могли прийти к окончательному решению, кто же из этих двух скупцов более скуп, и из-за этого вопроса между ними постоянно возникали раздоры. Если кто-нибудь утверждал, что более скуп Скуперфильд, то тут же находился другой коротышка, который начинал доказывать, что более скуп Жадинг. Оба спорщика приводили сотни примеров в подтверждение своей правоты, каждый призывал на помощь свидетелей и очевидцев, так или иначе пострадавших от скупости того или иного скряги, в спор постепенно втягивались все новые и новые коротышки, и дело нередко кончалось дракой. Читателю небезынтересно будет узнать, что несмотря на абсолютное сходство характеров, Жадинг и Скуперфильд были полной противоположностью друг другу по виду. Жадинг по своей внешности очень напоминал господина Спрутса. Разница была в том, что лицо его было несколько шире, чем у господина Спрутса, а нос чуточку уже. В то время как у господина Спрутса были очень аккуратные уши, у Жадинга уши были большие и нелепо торчали в стороны, что еще больше увеличивало ширину лица. Что касается Скуперфильда, то он, наоборот, по виду больше смахивал на господина Скрягинса: такое же постное, как у вяленой воблы, лицо, но еще более, если так можно сказать, жилистое и иссохшее; такие же пустые, рыбьи глаза, хотя в них наблюдалось несколько больше живости. В отличие от Скрягинса, господин Скуперфильд был абсолютно лыс, то есть на его голове не было ни одного волоса; худая кожа настолько туго обтягивала его череп, что казалось, будто голова у него была костяная. Губы у него были тоненькие, совершенно бескровные. Голос к тому же у него был крайне неблагозвучный: какой-то резкий, дребезжащий, скрежещущий. Когда он говорил, то казалось, будто кто-то залез на крышу дома и скоблит там по ржавому железу тупым ножом. Несмотря на то что уши у господина Скуперфильда были так же велики, как и у господина Скрягинса, слышал он чрезвычайно скверно. Ему постоянно чудилось, будто его кто-то о чем-то спрашивает, поэтому он поминутно вертел во все стороны головой, прикладывал к уху ладонь и препротивно пищал: "А? Что?.. Вы что-то сказали? Я что-то вас плохо расслышал..." хотя никто и не думал обращаться к нему с вопросом. Каждый, кто впервые видел господина Скуперфильда, ни за что не поверил бы, что перед ним миллионер, настолько он весь был худой и, если так можно выразиться, узловатый. Нужно, однако ж, сказать, что худел господин Скуперфильд вовсе не от того, что ему нечего было кушать, а от собственной жадности. Каждый раз, когда ему приходилось истратить фертинг, он так нервничал, так терзался от жадности, что терял в весе. Чтобы возместить эти потери, он съедал ежедневно по четыре завтрака, по четыре обеда и четыре ужина, но все равно не мог потолстеть, так как ему не давала покоя мысль, что он истратил на пищу слишком уж большую сумму денег. Господин Скуперфильд прекрасно знал, что его жадность вредит его же здоровью, но со своей собачьей натурой (так он говорил сам) ничего поделать не мог. Он почему-то забрал себе в голову, что его и без того колоссальное состояние непрестанно должно расти, и если ему удавалось увеличить свой капитал хоть на один фертинг, он готов был прыгать от радости; когда же необходимо было истратить фертинг, он приходил в отчаяние, ему казалось, что начинается светопреставление, что скоро все фертинги, словно под воздействием какой-то злой силы, уплывут из его сундуков и он из богача превратится в нищего. Если другие богачи всецело владели своими деньгами, пользовались ими для своих прихотей и удовольствий, то в отношении Скуперфильда можно было сказать, что деньги всецело владели им. Он полностью находился в их власти, был у своих денег покорным слугой. Он старательно лелеял, берег и растил свои капиталы, не имея от них никакой хотя бы самой ничтожной для себя пользы. Никто, впрочем, не видел в поведении Скуперфильда ничего особенно ненормального, поскольку в обществе, где наибольшей ценностью считались деньги, такое поведение казалось естественным, и никому не приходило в голову, что господина Скуперфильда давно следовало отвести к врачу и лечить его с той же заботливостью, с какой лечат каждого повредившегося в уме. Попросив слова, господин Скуперфильд встал, нацепил на нос очки и принялся тереть ладонью свою облезшую голову, словно старался разогреть застывшие в мозгу мысли. Как раз в этот момент ему почудилось, будто кто-то что-то сказал, поэтому он приложил, по своей привычке, к уху руку, принялся вертеться в разные стороны и заскрипел своим заржавевшим голосом: -- А?.. Что?.. Вы, кажется, что-то сказали?.. Я вас что-то плохо расслышал... А? Убедившись, однако, что все сидят молча, он успокоился и сказал: -- Господа, прошу слушать меня внимательно, потому что для глухих повторять свои слова я по два раза не буду. А?.. И попрошу не перебивать меня... Так вот, о чем я хотел сказать?.. Гм! Да! Тьфу! Забыл!.. Никто, господа, не знает, о чем я хотел сказать? -- Он принялся вертеться по сторонам и бормотать про себя: -- Гм! Да! Тьфу! Столько ослов вокруг, и никто не знает, о чем я хотел сказать!.. Да! -- воскликнул он вдруг и стукнул по полу палкой с костяным набалдашником, которую постоянно держал в руках. -- Вот о чем: о деньгах! О чем же еще? Конечно, о деньгах. Тьфу! Об этих треклятых трех миллионах, чтоб им провалиться сквозь землю!.. Кто сказал, что три миллиона надо платить? А?.. Крабс сказал? А кто он, ваш Крабс? Он жулик, ваш Крабс! Что я, Крабса не знаю? А?.. Я всех знаю отлично! Все жулики! Прошу не перебивать!.. А если бы Крабс сказал, что четыре миллиона надо платить, вы бы четыре вынули? А?.. Может быть, вовсе не три миллиона надо платить, а только два или один? Может, ни одного? А?.. Прошу не перебивать! Я не перебивал вас! Может быть, Крабс все это затеял, чтоб положить три миллиона в карман? Вы не знаете? А я знаю!.. Прошу не перебивать! Я вот поеду в Давилон и поговорю сам с этими Мигой и Жулио. Пусть они убираются бесплатно к лешему! Мало им того, что они выручили от продажи акций, они еще к нам залезть в карман норовят! Это разбой! Я докажу им! Я им по морде дам палкой Сказав это, господин Скуперфильд принялся размахивать своей тростью с костяным набалдашником и стучать ею по полу, после чего начал вылезать из-за стола, чтобы тотчас ехать в Давилон к Миге и Жулио. Сидевшие рядом капиталисты вскочили и принялись успокаивать его, но он не хотел успокаиваться и с такой силой размахивал палкой, что некоторым капиталистам изрядно досталось. В конце концов его все же усадили на стул, положили на макушку холодный компресс, и только после этого он понемногу утихомирился. Увидев, что тишина восстановилась, господин Спрутс решил, что заседание можно продолжать, и сказал: -- Я думаю, все вы понимаете, господа, что дело это необычайно тонкое. Его надо решить сразу, одним ударом. Если каждый из нас станет ездить в Давилон и торговаться с Мигой и Жулио, это может лишь повредить нам. Как только Миге и Жулио станет ясно, что нам очень хочется избавиться от них, они потребуют от нас еще больше. Откровенно скажу, что эти Мига и Жулио просто два дурака, так как запросили с нас слишком мало. Нам надо поскорее воспользоваться этим, пока они не передумали. Я предлагаю не торговаться из-за пустяков и принять решение быстро. Здесь нас тридцать один член большого бредлама. Если разделить три миллиона на тридцать один, то получится меньше, чем по сто тысяч фертингов. Для каждого из нас эта сумма просто ничтожная. -- Господа! -- закричал, вскакивая, Скуперфильд. -- Господа, зачем вам делить три миллиона на тридцать один? Это же трудно! Гораздо легче поделить три миллиона на тридцать. Не считайте меня. Вас останется ровно тридцать. Три миллиона поделите на тридцать, получится ровно по сто тысяч с каждого. Таким образом, вам не придется тратить время на расчеты, а время, как известно, дороже денег, потому что деньги можно вернуть, а потраченное время не вернешь ни за что на свете... Говоря это, Скуперфильд вылез из-за стола и начал пробираться к двери -- как был, с компрессом на голове. Увидев этот маневр. Спрутс закричал: -- Держите его! Не дайте ему сбежать! Несколько капиталистов бросились ловить Скуперфильда, однако он проявил необычную прыть: ударом трости сшиб кинувшегося ему наперерез владельца многочисленных ночлежных домов господина Дрянинга, толчком ноги распахнул дверь и загремел вниз по лестнице. Заметив, что капиталисты Скрягинс и Жадинг тоже вылезли из-за стола с явным намерением дать тягу, господин Спрутс велел секретарше запереть дверь на ключ и сказал: -- Господа, прежде всего мы должны осудить этот недостойный поступок и исключить Скуперфильда из членов нашего сообщества. Отныне никто не должен иметь с ним никаких дел. Наш бредлам будет всячески преследовать его. Скоро он поймет, что, нарушив наши правила и выбыв из членов бредлама, он потерял значительно больше, чем ему кажется... А теперь, господа, может быть, еще кому-нибудь хочется отправиться вслед за Скуперфильдом?.. Господин Спрутс обвел взглядом собрание и, увидев, что больше никто не выказывает поползновения удалиться, закончил: -- Если нет, то не будем больше тратить попусту время и заплатим деньги. Все богачи принялись вытаскивать из карманов свои чековые книжки и авторучки. Известно, что капиталисты никогда не платят деньги наличными, а выписывают чеки, по которым всегда можно получить деньги в банке. Спрятав полученные чеки в несгораемый шкаф, господин Спрутс распрощался с капиталистами и велел секретарше отправить Крабсу следующую телеграмму: "Бредлам состоялся. Двум ослам один на двоих. Телеграфируйте согласие. Спрутс". Получив эту телеграмму, Крабс понял, что Спрутс решил дать Миге и Жулио не два, а лишь один миллион. Это нисколько не удивило Крабса, так как он хорошо знал, что господин Спрутс действует всегда осмотрительно и на ветер денег бросать не станет. Крабса удовлетворяло то, что Спрутс не отказался уплатить деньги, и теперь можно было надеяться, что, согласившись распроститься с одним миллионом, он под конец расстанется и с двумя. Всесторонне обдумав создавшееся положение, господин Крабс решил ничего не говорить о полученной телеграмме Миге и Жулио, так как, узнав ее содержание, они тоже пришли бы к мысли, что дела складываются, в общем, успешно, и могли бы еще больше повысить цену за свое исчезновение. Встретившись с ними, господин Крабс сказал, что никаких известий от господина Спрутса нет, но надежды на успешное завершение дела терять не следует. Его заявление все же опечалило господина Жулио, которому не терпелось поскорее удрать со всеми деньгами. -- Очень жаль, что господин Спрутс не торопится, -- сказал Жулио. -- Наша торговля акциями подходит к концу, и сейчас как раз самое время смотать удочки, то есть, попросту говоря, улетучиться. -- Хорошо, -- сказал Крабс. -- Я пошлю телеграмму Спрутсу и попытаюсь ускорить дело. В действительности Крабс никому не стал в этот день телеграфировать. Вместо этого он пошел в ресторан и сытно пообедал. Потом вернулся к себе в гостиницу, всхрапнул часок, потом искупался в плавательном бассейне, после чего снова встретился с Мигой и Жулио. Собравшись втроем, друзья сначала поужинали, а потом отправились в ночной театр, где за небольшую плату разрешалось швырять в актеров гнилыми яблоками, и как следует повеселились. Проснувшись на следующий день, господин Крабс никому не сказал ни слова и отправил Спрутсу такую телеграмму: "Два осла требуют два. На один не согласны. Что делать? Крабс". В ответ от Спрутса в тот же день была получена телеграмма, в которой стояло лишь одно слово: "Уговаривайте". Получив эту телеграмму, Крабс выждал еще денек и, ничего не сказав ни Миге, ни Жулио, ответил Спрутсу двумя словами: "Уговаривал. Упираются". Неизвестно, до чего бы дошел этот обмен телеграммами, если бы на следующее утро в гостинице, где остановился господин Крабс, не появился вдруг Скуперфильд со своей палкой в руках и в обычном своем наряде, который состоял из черного длиннополого пиджака с двумя разрезами на спине, черных брюк и черной высокой шляпы, известной под названием цилиндра. Столкнувшись с Крабсом, который как раз в этот момент выходил из гостиницы, Скуперфильд раскрыл широко объятия и завизжал своим отвратительным голосом: -- А, здравствуйте, господин Крабсик! Очень рад видеть вас! -- Здравствуйте, -- сказал Крабс, стараясь растянуть свои губы в улыбке, хотя видно было, что встреча с этим всемирно известным скрягой не доставляла ему никакой радости. -- Как поживаете? Как ваше здоровье? -- явно стараясь завязать разговор, спросил Скуперфильд. -- Здоровье мое хорошо, -- сказал Крабс. -- Я тоже себя паршиво чувствую, -- подхватил Скуперфильд, не расслышав ответа Крабса, и продолжал: -- Какое счастье встретить знакомое лицо в этом чертовом Давилоне. Наш Брехенвиль в тысячу раз лучше. Вы не находите? -- Брехенвиль -- город прекрасный, но в Давилоне тоже неплохо, уверяю вас. -- Совершенно с вами согласен, -- закивал головой Скуперфильд, -- такого скверного городишки я еще нигде не видал, провалиться бы ему тут же на месте! У меня к вам вопрос. Вы, я вижу, живете в этой гостинице. Как она, по-вашему, хороша? -- Очень хорошая гостиница, -- подтвердил Крабс. -- Но дорогая, должно быть? А? -- Да, несколько дороговата. -- Вот видите, провались она тут же на месте! У меня есть предложение. Если хотите, я не буду брать для себя номер, а поселюсь в одном номере с вами. Таким образом, каждому из нас придется платить вдвое дешевле. Как вы на это смотрите? А? Господину Крабсу не очень улыбалась перспектива иметь такого сожителя, однако, пока шел весь этот разговор, он успел сообразить, что Скуперфильд неспроста прибыл в Давилон. Подумав об этом, он решил потесниться и, пользуясь близостью к Скуперфильду, постараться выведать его планы. Вернувшись с господином Скуперфильдом в свой номер, господин Крабс сказал: -- Располагайтесь, пожалуйста. Места, как видите, на двоих хватит. Окинув помещение взглядом и изобразив на лице подобие улыбки, которую с таким же успехом можно было принять за гримасу отвращения, господин Скуперфильд поблагодарил Крабса и отправился прямо в ванную. Там он стащил с головы цилиндр, вынул из него зубную щетку и зубной порошок, полотенце, полдюжины носовых платков, запасные носки, два старых гвоздя и кусок медной проволоки, подобранные им где-то на улице. По всей очевидности, цилиндр у господина Скуперфильда служил не только в качестве головного убора, но и в качестве дорожного чемодана, а также склада для утильсырья. Спрятав все эти вещи в шкафчик, господин Скуперфильд достал из своего цилиндра еще кусок земляничного мыла, но тут же заметил на полочке у рукомойника другой, точно такой же кусок мыла, принадлежавший Крабсу. По-ложив свое мыло рядышком, господин Скуперфильд некоторое время смотрел на оба эти куска, после чего принялся старательно намыливать руки и щеки; однако не своим мылом, а тем, которое лежало рядом. При этом он от души радовался, что ему удалось навести таким образом экономию. Умывшись как следует, господин Скуперфильд решил также почистить зубы, причем совал зубную щетку не в ту коробочку, где был его порошок, а в ту, которая принадлежала Крабсу. Почистив зубы, господин Скуперфильд еще долгое время открывал то одну коробочку, то другую, стараясь определить, какой порошок лучше пахнет: тот, который принадлежал ему, или принадлежавший Крабсу. Кончились эти эксперименты тем, что он чихнул как раз в тот момент, когда совал свой нос в коробку, и весь порошок взвился кверху на манер облака. Увидев, какой колоссальный расход зубного порошка произошел по его собственной неосторожности, господин Скуперфильд пришел в уныние. Заметив, однако, что держал в руках не свою коробку, а принадлежавшую Крабсу, Скуперфильд моментально утешился. Убедившись к тому же, что в коробке осталось еще немного зубного порошка, он пересыпал часть его в собственную коробку и, окончательно придя в хорошее настроение, вернулся в комнату. -- Как хорошо, что я встретился с вами, -- сказал он поджидавшему его Крабсу. -- Я, правда, хотел поговорить сперва с этими двумя слабоумными Мигой и Жулио, но думаю, что большой разницы не будет, если поговорю с вами. Я даже думаю, что так будет лучше. Объединившись вместе, мы можем обтяпать выгодное дельце. Вы меня понимаете? -- В чем же заключается ваше дельце? -- заинтересовался Крабс. -- Как вам уже должно быть известно, большой бредлам согласился уплатить двум этим аферистам три миллиона фертингов... -- начал господин Скуперфильд. Господину Крабсу как раз ничего о трех миллионах фертингов не было известно, поскольку он знал, что требования Миги и Жулио ограничивались двумя миллионами. Он, однако, тут же сообразил, что господин Спрутс решил поднажиться на этом деле и увеличить сумму, с тем чтоб миллион фертингов положить в свой карман. Не подав вида, что узнал от Скуперфильда важную тайну, господин Крабс сказал: -- Да, да, мне это, конечно, известно. -- Ну так вот, -- продолжал Скуперфильд. -- Могу вас уверить, что большой бредлам согласится дать не три, а четыре и даже пять миллионов. Мы с вами можем подсказать Миге и Жулио, что требовать нужно пять миллионов, и поставим условие, чтоб, получив деньги, они отдали миллион нам. Ведь нам с вами неплохо будет получить по полмиллиончика, а? Денежки не маленькие! А? Слушая Скуперфильда, Крабс прикидывал в уме все выгодные и невыгодные стороны предлагаемого Скуперфильдом дельца. Он, конечно, сразу понял, что для него самого это дело невыгодное, так как, выступив против большого бредлама, он рисковал навлечь на себя гнев всесильных капиталистов, которые не простили бы ему, если бы он одурачил их. Вместе с тем Крабс видел, что Скуперфильд затеял опасную игру. Сбитые с толку, Мига и Жулио могли бы не остановиться на требовании пяти миллионов, и тогда неизвестно, чем бы все это кончилось. Выведав в разговоре, что Скуперфильд отказался внести свою долю денег и удрал с заседания большого бредлама. Крабс решил не раскрывать ему своих планов и сказал: -- Охотно помогу вам, господин Скуперфильд. Если хотите, мы хоть сейчас отправимся к Миге и Жулио. Они живут на даче за юродом. Мы мигом домчим на моей машине. Заодно можно будет и пообедать у них. -- Пообедать, что ж, это можно, -- обрадовался Скуперфильд. -- Хорошо бы и пообедать, а то здесь в ресторанах такие цены дерут с посетителей, чтоб им провалиться на месте, прямо никаких капиталов не хватит. Можно и пообедать. -- Вот и хорошо, -- сказал Крабс. -- С вашего разрешения я только на минуточку отлучусь, и мы поедем. Выйдя из номера, господин Крабс подозвал посыльного и велел ему отнести на почту следующую телеграмму Спрутсу: "С ослами пора кончать. В городе появился брехенвильский скупец Скуперфильд. За последствия не отвечаю. Крабс". -- Вот и все, -- сказал он, вернувшись в номер. -- Теперь можно и отправляться. Господин Скуперфильд надел свой цилиндр, и через пять минут они уже мчались по городу в шикарной восьмицилиндровой автомашине, принадлежащей Крабсу. Настроение у Скуперфильда было отличное. Он от души радовался тому, что бесплатно прокатится на шикарной машине и вдобавок пообедает на даровщинку, не говоря уже о том, что предстояла возможность обтяпать, как он выражался, выгодное дельце. Совершив несколько поворотов и промчавшись по улицам, машина выехала из города и понеслась по ровному и прямому, словно стрела, асфальтированному шоссе. По правую и левую сторону дороги тянулись поля то с цветущим лунным подсолнечником, то с гречихой, распространявшей в воздухе приятный, сладковатый медовый запах, то с волнующейся, словно море, колосящейся лунной пшеницей. Машина проносилась мимо деревень с садами и огородами. Скуперфильд оживленно вертел во все стороны головой. Вид природы приводил его в восхищение. Заметив на лугу стадо овец или пасущуюся козу на привязи, он толкал Крабса под локоть и, волнуясь, кричал: -- Смотрите, смотрите, овечки! Честное слово, овечки, чтоб мне провалиться на месте! Какие миленькие! А вон коза! Смотрите, коза! Да что же вы не смотрите? Крабс, который сидел за рулем, только посмеивался втихомолку. Неожиданно дорога описала большую дугу, и за поворотом открылся зеленый луг с огромным прудом, посреди которого плавали белые гуси. Вид спокойной воды с цветущими лилиями и кувшинками, с белоснежными птицами, без всякого усилия державшимися на зеркальной глади пруда, до такой степени подействовал на господина Скуперфильда, что он застыл от восторга и не мог произнести ни слова. Вцепившись в рукав господина Крабса, он некоторое время молча тряс его руку, после чего закричал прямо в ухо: -- Гуси! Гуси! -- Да что вы, гусей никогда в жизни не видели? -- удивился Крабс. -- Не видел, чтоб мне провалиться на месте, честное слово! То есть, вернее сказать, не помню уже, когда видел. Ведь я, честно сказать, никогда не бываю за городом. -- Вы это серьезно? -- недоверчиво спросил Крабс. -- Честное слово, господин Крабс. Когда же мне? Я всю жизнь занимался добычей денег и ни разу даже в зоопарке не был. Да и чего я туда пойду? Ведь за вход надо деньги платить. Этак-то вконец разориться можно!.. Скажите, вот еще что выдумали! Я ведь не съем этих зверей, если посмотрю на них. За что же тут деньги платить? -- Но зверей ведь тоже чем-нибудь надо кормить, вот деньги и нужны на корм, -- сказал Крабс. -- Вот еще! -- проворчал Скуперфильд. -- Ну и пусть дураки деньги зверям на корм дают, а мне это не по карману. Думаю, звери как-нибудь и без меня проживут. -- Но вы, я вижу, все-таки очень любите животных, -- сказал господин Крабс. -- Люблю, чтоб мне провалиться, это вы верно подметили. Иной раз увидишь какую-нибудь зверушку, так и хочется ее приласкать или погладить, слово какое-нибудь хорошее ей сказать, даже поцеловать... Вот, не верите? Честное слово! Один раз встретил на улице собачонку. Настолько хорошенький оказался цуцик, что я тут же решил зайти в магазин и купить ему ливерной колбасы, да, к счастью, не оказалось при себе мелких денег, а менять бумажку в десять фертингов не захотелось. Деньги, знаете, такая вещь: пока десятка целенькая -- это десятка, а истрать из нее хоть пять сантиков -- это уже не десятка. Гм! -- Вот приедем к Миге и Жулио, вы у них увидите разных животных, сказал господин Крабс. -- У них на даче пруд, а на пруду этом и гуси, и утки, и селезни, даже лебеди есть. -- Неужели и лебеди? -- Да, а в саду прямо на воле живут кролики, цесарки, фазаны. Кроме того, у них маленький ручной медвежонок есть. Такой симпатичный! -- Да что вы? И не кусается? -- Зачем же? Ласковый, как ягненок. -- И его можно погладить? -- Конечно. Вот приедем, и можете гладить сколько угодно. Господин Скуперфильд даже заерзал на месте от нетерпения. Ему хотелось поскорее увидать медвежонка и приласкать его. Господин Крабс между тем уже давно свернул с шоссе и вывел машину на лесную дорогу, по обеим сторонам которой возвышались лунные кедры, дубы, каштаны, а также заросли лунного бамбука. Все эти деревья были не такие большие, как наши земные, а карликовые, как и остальные растения на Луне. Выбрав место, где деревья росли не особенно густо, господин Крабс сбавил скорость, повернул руль, и машина поехала по лесу, совсем уж без всякой дороги. Ощутив тряску и оглядевшись по сторонам, господин Скуперфильд обнаружил, что они едут по лесной целине, и спросил: -- Зачем же это мы свернули с дороги? -- А это мы напрямик, -- сказал Крабс. -- Так будет быстрее. Углубившись достаточно в лес, Крабс неожиданно остановил машину, после чего вылез из кабины и, открыв капот, принялся ковыряться в моторе. Выключив незаметно систему зажигания, он залез обратно в машину и принялся нажимать ногой на педаль стартера. Стартер скрежетал, словно бил по железу плетью, но мотор не хотел заводиться. -- Заело? -- сочувственно спросил Скуперфильд. -- Заело! -- озабоченно подтвердил Крабс. Он снова вылез из кабины, поковырялся в моторе, опять попробовал завести его. Наконец сказал: -- Должно быть, двигатель перегрелся. Придется нам с вами пройтись пешочком. Здесь, впрочем, недалеко. Скуперфильд нехотя вылез из кабины. Господин Крабс открыл багажник, вынул из него свернутую жгутом веревку и незаметно сунул ее в карман, после чего захлопнул дверцы кабины и зашагал прямо в лесную чащу. Господин Скуперфильд плелся за ним, спотыкаясь о кочки и чертыхаясь про себя на каждом шагу. Вскоре господин Крабс увидел, что место, куда они зашли, было достаточно глухое, и, остановившись, сказал: -- Кажется, мы не туда забрели. Что вы на это скажете? -- Что же я могу, голубчик, сказать? Ведь не я вас веду, а вы меня, резонно заметил Скуперфильд. -- Это действительно верно! -- проворчал Крабс. -- Ну ничего, сейчас я взберусь на дерево и погляжу сверху, в какую сторону нам идти. Помогите-ка мне вскарабкаться вот хотя бы на этот кедр. Они вместе подошли к кедру, который был несколько выше других деревьев. Поглядев вверх и обнаружив, что сучья, за которые можно было бы ухватиться руками, находятся на большой высоте, господин Крабс прислонил Скуперфильда спиной к стволу и сказал: -- Стойте здесь, сейчас я заберусь к вам на плечи и тогда смогу дотянуться руками до веток. Подождите только чуточку, я сначала сниму ботинки. Крабс наклонился, но не стал снимать ботинки, а незаметно вытащил из кармана веревку и в один миг привязал Скуперфильда к стволу поперек живота. -- Эй! Эй! -- закричал Скуперфильд. -- Зачем это вы делаете? -- Ну, мне ведь надо привязать вас к дереву, а то вы еще упадете, когда я стану взбираться к вам на плечи, -- объяснил Крабс. Сказав так, Крабс принялся бегать вокруг кедра, не выпуская веревки, в результате чего и руки и ноги господина Скуперфильда были плотно прихвачены к дереву, да и он сам оказался обмотанным веревкой, словно булонская колбаса. -- Эй, бросьте шутить! -- кричал Скуперфильд, чувствуя, что не в силах пошевелить ни одним членом. -- Освободите меня сейчас же, или я позову на помощь. -- Зачем же на помощь звать? -- возразил Крабс. -- Я и сам помогу, если вам что-нибудь надо. С этими словами Крабс поднял свалившийся со Скуперфильда цилиндр и водрузил обратно ему на голову, а оброненную им трость поставил рядышком, прислонив к стволу дерева. -- Вот видите, как хорошо, -- сказал он. -- Развяжите меня, или я буду плеваться! -- завопил Скуперфильд. -- Зачем же плеваться? Это невежливо, -- ответил Крабс. Скуперфильд, однако, плюнул, но не попал в Крабса. -- Вот видите, как нехорошо, -- хладнокровно сказал Крабс. -- Теперь я вынужден буду заткнуть вам рот. Он вытащил из кармана кусок грязной тряпки, служившей для протирки автомашины, скомкал его и сунул в рот Скуперфильду, а чтоб он не мог выплюнуть этот кляп, завязал ему еще рот носовым платком. Теперь Скуперфильд имел возможность только потихоньку мычать и трясти головой. -- Ну что ж, -- сказал Крабс, внимательно оглядев Скуперфильда со всех сторон. -- Кажется, все сделано правильно. Дышите тут воздухом, наслаждайтесь природой. Думаю, что к концу дня я успею вернуться и освободить вас. А сейчас пока советую вам не тратить зря силы и не пытаться вырваться. Все равно это ни к чему не приведет. Помахав Скуперфильду на прощание ручкой, господин Крабс вернулся к оставленной посреди леса машине, сел в нее и поехал обратно в город. Первое, что увидел господин Крабс, вернувшись в гостиницу, была телеграмма, полученная от Спрутса: "С ослами кончайте. Два миллиона получите в банке. Об исполнении телеграфируйте. Спрутс". Прочитав телеграмму. Крабс тут же позвонил по телефону Миге и Жулио и вызвал их к себе. -- Вот что, ребятушки, -- сказал он, как только Мига и Жулио приехали. -- Теперь надо действовать без промедления. Купите большой чемодан, уложите в него все денежки, вырученные от продажи акций, и приезжайте сюда с этими вашими Козликом и Незнайкой. Здесь вас будет ждать другой чемодан с двумя миллионами, которые я получу для вас в банке. Отсюда мы с вами двинемся в Грабенберг, а из Грабенберга вы можете отправляться дальше, куда вам вздумается. Вы куда решили уехать? -- В Сан-Комарик. Есть такой город на берегу моря. Поживем в СанКомарике, пока не надоест, а потом отправимся путешествовать, -- ответил Мига. -- Вот и замечательно! -- сказал Крабс. -- В Сан-Комарике можно прекрасно повеселиться. Впрочем, с деньгами везде хорошо. -- Думаю, что всем сразу не следует уезжать, -- сказал Жулио. -- Это может показаться подозрительным. Мы с Мигой уедем сегодня, а Незнайка с Козликом могут уехать завтра. Мы им купим билет на поезд. -- Можно и так, -- согласился Крабс. -- Действуйте, а я отправлюсь в банк за деньгами. Расставшись с Мигой и Жулио, Крабс не поехал сразу же в банк, а заехал сначала в редакцию газеты "Давилонские юморески". Хозяином этой газеты был не кто иной, как господин Спрутс, иначе говоря, она издавалась на Спрутсовы средства. Здание редакции, а также все печатные машины и все оборудование типографии принадлежали Спрутсу. Все сотрудники, начиная от редактора и кончая самым незначительным наборщиком, оплачивались из денег, которые давал Спрутс. Правда, и доход, который получался от продажи газет, целиком поступал в распоряжение Спрутса. Нужно, однако, сказать, что доход этот был не так уж велик и частенько не превышал расходов. Но господин Спрутс и не гнался здесь за большими барышами. Газета нужна была ему не для прибыли, а для того, чтобы беспрепятственно рекламировать свои товары. Осуществлялась эта реклама с большой хитростью. А именно: в газете часто печатались так называемые художественные рассказы, причем если герои рассказа садились пить чай, то автор обязательно упоминал, что чай пили с сахаром, который производился на спрутсовских сахарных заводах. Хозяйка, разливая чай, обязательно говорила, что сахар она всегда покупает спрутсовский, потому что он очень сладкий и очень питательный. Если автор рассказа описывал внешность героя, то всегда, как бы невзначай, упоминал, что пиджак его был куплен лет десять -- пятнадцать назад, но выглядел как новенький, потому что был сшит из ткани, выпущенной Спрутсовской мануфактурой. Все положительные герои, то есть все хорошие, богатые, состоятельные или так называемые респектабельные коротышки, в этих рассказах обязательно покупали ткани, выпущенные Спрутсовской фабрикой, и пили чай со спрутсовским сахаром. В этом и заключался секрет их преуспевания. Ткани носились долго, а сахару, ввиду будто бы его необычайной сладости, требовалось немного, что способствовало сбережению денег и накоплению богатств. А все скверные коротышки в этих рассказах покупали ткани каких-нибудь других фабрик и пили чай с другим сахаром, отчего их преследовали неудачи, они постоянно болели и никак не могли выбиться из нищеты. Помимо подобного рода "художественных" рассказов, в газете печатались обычные рекламные объявления, прославлявшие спрутсовский сахар и изделия Спрутсовской мануфактуры. Само собой разумеется, что ни рекламные объявления, ни художественные рассказы не могли привлечь особенного внимания публики, поэтому в газете ежедневно печатались сообщения об интересных событиях и происшествиях, а также различные юморески, то есть крошечные забавные рассказики или анекдотцы, специально для того, чтоб насмешить простодушных читателей. Читатель, купивший газету с целью почитать юморески, заодно проглатывал и "художественные" рассказы, что, собственно говоря, от него и требовалось. Войдя в кабинет редактора, которого, кстати сказать, звали Гризлем, господин Крабс увидел за столом, заваленным разными рукописями, коротышку, с виду напоминавшего толстую старую крысу, нарядившуюся в серый пиджак. Первое, что в нем бросалось в глаза, было удлиненное, как бы вытянутое вперед лицо с гибким, подвижным носиком, узеньким ртом и коротенькой верхней губой, из-под которой выглядывали два остреньких, ослепительно белых зуба. Увидев Крабса, с которым давно был знаком, господин Гризль расплылся в улыбке, отчего оба зуба еще больше вылезли из-под верхней тубы и уперлись в коротенький подбородок. -- Что-нибудь спешное и, насколько я могу догадаться, важное? -- спросил Гризль, поздоровавшись с Крабсом. -- Вы догадливы, как всегда! -- рассмеялся Крабс. -- Догадаться, впрочем, нетрудно, так как мелкие распоряжения господин Спрутс всегда отдает письменно или диктует по телефону, -- ответил Гризль. -- На этот раз дело такое, которое ни телефону, ни почте доверить нельзя, -- сказал Крабс. Оглянувшись на дверь и убедившись, что она плотно закрыта, господин Крабс придвинулся к Гризлю поближе и, понизив голос, сказал: -- Дело касается гигантских растений. -- А что. Общество гигантских растений может лопнуть? -- насторожился Гризль и пошевелил своим носом, как бы к чему-то принюхиваясь. -- Должно лопнуть, -- ответил Крабс, делая ударение на слове "должно". -- Должно?.. Ах, должно! -- заулыбался Гризль, и его верхние зубы снова впились в подбородок. -- Ну, оно и лопнет, если должно, смею уверить вас! Ха-ха!.. -- захохотал он, задирая кверху свою крысиную голову. -- Нужно поместить в газете небольшую статью, которая бросила бы тень на это общество, -- принялся объяснять Крабс. -- Владельцы гигантских акций должны почувствовать, что они имеют дело с жуликами и что все их акции в сущности не представляют никакой ценности. Однако ж ничего категорически утверждать не следует. Надо только посеять некоторое сомнение. -- Понимаю, -- ответил Гризль. -- Достаточно небольшого сомнения, чтобы все бросились продавать акции. Не пройдет и двух дней, как они вместо фертинга будут продаваться по пятачку. Должно быть, господин Спрутс хочет скупить эти акции по дешевке, с тем чтобы продать, когда они снова повысятся в цене? -- Господин Спрутс ничего не говорил мне о своих планах, -- холодно сказал Крабс. -- Наше дело, чтоб в завтрашней газете появилась эта статья, остальное нас не касается. -- Понимаю, -- закивал головой господин Гризль. -- И еще одно, -- сказал Крабс. -- Никто об этой статье не должен заранее знать. -- Понимаю. Я сам лично займусь этим делом, -- ответил Гризль. Как только Крабс очутился за дверью, господин Гризль взял свою авторучку, положил перед собой чистый листок бумаги и, склонив голову, принялся быстро писать. Буквы у него получались какие-то толстенькие и вместе с тем остроносенькие, с длинными, свешивающимися вниз хвостами. При взгляде со стороны казалось, что он не писал вовсе, а аккуратно рассаживал на полочках жирных хвостатых крыс. Усадив этими крысами всю страничку, господин Гризль нажал кнопку электрического звонка. -- Отдайте это моментально в набор, -- сказал он появившейся в дверях секретарше и протянул ей исписанный листок. -- Да смотрите -- никому ни гуту, -- добавил он, прикладывая палец к губам или, вернее сказать, к зубам. Секретарша моментально исчезла с листком в руках, а господин Гризль принялся думать, где раздобыть денег, чтоб побольше накупить гигантских акций, как только они упадут в цене. Пока Крабс разговаривал с редактором Гризлем, а потом ездил в банк за деньгами, Мига и Жулио занимались своими делами. Сначала они съездили на вокзал и купили два железнодорожных билета до Сан-Комарика на завтрашний день. На обратном пути они заехали в универмаг, где приобрели достаточно вместительный чемодан, изготовленный из пуленепробиваемого фибролита, а когда ехали мимо кинотеатра, купили два билета на кинокартину, которая называлась "Таинственный незнакомец, или Рассказ о семи задушенных и одном утонувшем в мазуте". Сделав все эти покупки, они вернулись в контору, и Жулио сказал Незнайке и Козлику: -- Вы, братцы, сегодня потрудились достаточно. Вот вам билеты, можете пойти в кино. После кино идите обедать, а на работу явитесь завтра утром. Сегодня сюда больше не приходите. Мы с Мигой за вас поработаем. Вот вам на обед деньги. Незнайка и Козлик взяли билеты и деньги и с радостью побежали в кино. Мига тут же уселся за стол и принялся продавать посетителям акции, а Жулио забрался в комнату, где стоял несгораемый шкаф, и принялся выгружать из него в чемодан деньги. Когда касса были очищена до последнего фертинга, он вырвал из записной книжки листочек бумаги, накорябал на нем карандашом записку и положил ее в несгораемый шкаф на полочку вместе с железнодорожными билетами. Вернувшись в контору, Жулио подмигнул Миге и украдкой показал пальцем на чемодан, набитый деньгами. Мига понял, что все готово. Встав из-за стола, он выпроводил из конторы посетителей, сказав, чтоб они приходили завтра. Как только посетители вышли, друзья подхватили чемодан, закрыли контору и моментально уехали. Минут через десять они уже сидели в гостинице и считали деньги, привезенные Крабсом. Для того чтоб сосчитать два миллиона, потребовалось бы, конечно, немало времени, но так как деньги были сложены пачками по десять тысяч, дело шло быстро. Друзья лишь проверили на выбор несколько пачек. Убедившись, что в чемодане, привезенном Крабсом, было ровно два миллиона, Жулио отсчитал из этих денег сто тысяч и, отдав их Крабсу, сказал: -- Можете получить свои денежки. Они честно заработаны вами. Желаем, чтоб они пошли вам на пользу. -- Благодарю вас, друзья, -- сказал Крабс. -- А теперь мы с вами должны быстро исчезнуть из города, тем более что по дороге нам предстоит обделать еще одно очень выгодное дело. -- Какое дело? -- заинтересовались Мига и Жулио. -- Освобождение знаменитого миллионера Скуперфильда. -- А что с ним? -- Похищен шайкой разбойников, которые требуют за его освобождение большой выкуп, -- объяснил Крабс. -- Мне случайно стало известно, где разбойники прячут господина Скуперфильда. Таким образом, мы можем освободить его. За приличное вознаграждение, разумеется. Думаю, что можно будет содрать с него крупный чек и получить по этому чеку деньги в банке. -- Сколько же можно потребовать с этого скряги за освобождение? -- спросил Жулио. -- Миллион, думаю, можно. -- Миллион?! -- воскликнул Жулио. -- А что, по-вашему, это много? -- забеспокоился Крабс. -- По-моему, мало, -- ответил Жулио. -- Меньше чем за два миллиона и браться за такое дело не следует. -- Ну что ж, возьмем с него три миллиона, и дело с концом, -- предложил Мига. -- Как раз по миллиону на каждого из нас. -- Это резонное предложение! -- одобрил Жулио. -- Едем. Господин Скуперфильд между тем потерял всякую надежду на освобождение. В тот момент, когда Крабс привязал его к дереву, он так опешил, что не мог подыскать подходящего объяснения происшедшему. Все, что случилось с ним, показалось ему неслыханной дерзостью. До тех пор никто никогда не привязывал его к деревьям, к тому же таким бесцеремонным образом. Тряпка, которой коварный Крабс заткнул ему рот, нестерпимо воняла бензином. От этой вони у Скуперфильда мутилось в голове. Бедняга чувствовал, что вот-вот грохнется в обморок, и, наверно, грохнулся бы, если бы не был надежно прикреплен к дереву. В конце концов он все же потерял сознание, а когда пришел в себя, принялся дергаться всем телом, стараясь разорвать путы. Все эти усилия привели лишь к тому, что веревки, которыми он был связан, еще глубже впились в его тело, что причиняло невыносимую боль. Растратив понапрасну силы и убедившись, что попытки освободиться ни к чему не ведут, Скуперфильд застыл на месте. От неподвижности руки и ноги и даже туловище у него одеревенели, сделались как бы не свои, то есть Скуперфильд не чувствовал, что они у него есть. Все тело у него как бы исчезло, а вместе с ним исчезло и ощущение боли. Теплый, ласковый ветерок налетал порывами и шевелил на деревьях листочки. Скуперфильду казалось, что деревья приветливо машут ему сотнями своих крошечных зеленых ручек и что-то потихоньку шепчут на своем лесном языке. В траве пестрели розовые и нежно-голубые цветочки. Скуперфильд не знал, как они называются, но смотреть на них ему было чрезвычайно приятно. Вверху в ветвях деревьев порхали маленькие красногрудые птички, наполняя воздух веселым чириканьем. Некоторые из них слетали в траву, что-то клевали там, а потом опять взмывали кверху. Скуперфильд никогда не видел лесных птичек вблизи, и смотреть на них доставляло ему величайшее наслаждение. Видя, что Скуперфильд неподвижен, некоторые из птиц перестали бояться и пролетали у него под самым носом. А одна пичужка даже села ему на плечо. Должно быть, она приняла Скуперфильда совсем уж за какой-то неживой предмет, вроде обгорелого пня. Сидя на плече, она поглядывала по сторонам, наклоняя голову то на один бок, то на другой, а потом вспорхнула и улетела, задев Скуперфильда по щеке краем крыла. Это привело Скуперфильда в умиление. Ощутив нежное прикосновение этого милого существа, Скуперфильд расчувствовался и даже заплакал. "Как прекрасен мир и как хороша жизнь! -- подумал он. -- Почему я раньше не замечал этого? Почему никогда не ходил в лес и не видел всей этой красоты? Клянусь, если останусь жив, если вырвусь отсюда, обязательно буду каждый день ходить в лес, буду смотреть на деревья, буду смотреть на цветочки, буду слушать нежный лепет листочков, и радостное щебетанье птиц, и веселый стрекот кузнечиков и на бабочек буду смотреть, и на стрекоз, и на милых, трудолюбивых мурашек, и на гусей, и на уток, и на индюков, и на все, на все, что только на свете есть. Никогда мне это не надоест!" Поплакав, Скуперфильд несколько успокоился. Настроение его улучшилось, и он сказал сам себе: -- Не будем, однако ж, терять надежды. Кто-нибудь в конце концов придет и освободит меня. И он принялся мечтать, как вознаградит своего избавителя. "Я ничего не пожалею, -- мысленно говорил он. -- Я ему дам пять фертингов, вот... Да... Провалиться мне на этом самом месте, если не дам пять фертингов... Хотя, если сказать по правде, пять фертингов многовато за это. Дам я ему лучше три фертинга или один. Пожалуй, одного будет достаточно". Тут он неловко пошевелился, и веревка с такой силой врезалась в его бок, что он чуть не взвыл от боли. -- Нет, нет, лучше дам пять фертингов, -- сказал он. -- Для такого дела жалеть не надо. Придется на чем-нибудь другом сэкономить. Время шло, но никто не являлся, чтобы выручить из беды Скуперфильда. Поэтому он сказал: -- Черт с ним, дам десять фертингов. Только бы пришел кто-нибудь. А то так ведь здесь и окочуриться можно. Прошло полчаса, и он поднял цену за свое спасение до двадцати фертингов, потом до тридцати, до сорока, до пятидесяти. За час он взвинтил цену до ста фертингов и на этом остановился. -- Дурачье! -- ругал он своих будущих избавителей. -- Ходят где-то, разинув рты, и ни один балбес не может прийти сюда, чтоб получить сто фертингов. Будто сто фертингов на дороге валяются! Да скажи мне, что где-то можно получить даром сто фертингов, я, кажется, побегу на край света. И даже дальше! Честное слово, провались я на месте! Некоторое время он прислушивался затаив дыхание, но ни один посторонний звук не долетел до него, ни одна ветка не хрустнула под ногой избавителя. -- Дурачье, ослы, идиоты! -- выходил из себя Скуперфильд. -- Этакая нерадивость! Хотел дать сто фертингов, а теперь фигу они от меня получат! Могут и не являться!.. Вот и всегда так бывает! Сами пальцем не хотят пошевелить, чтоб заработать денежки, а потом говорят, что во всем богачи виноваты! Провались они все на месте! Решение не платить деньги вернуло Скуперфильду хорошее настроение, однако ж ненадолго, так как он в ту же минуту почувствовал, что хочет есть. От нечего делать он принялся обдумывать, чего бы съел на обед, если бы вдруг очутился в столовой. Воображение рисовало ему самые вкусные блюда, и через пять минут аппетит его так распалился, что он готов был заплатить за свое освобождение тысячу фертингов. "Даю тысячу фертингов! -- мысленно завопил он. -- Две тысячи даю! Три!.. Мало?.. Десять тысяч даю, чтоб вам провалиться на месте!" Постепенно чувство голода, однако, притупилось. Скуперфильд уже начал жалеть, что так высоко поднял цену, но тут его начала мучить жажда. -- Сто тысяч даю, -- сказал Скуперфильд и даже удивился собственной щедрости. Некоторое время он раздумывал, не поднять ли цену до миллиона, потом сказал: -- Нет, лучше подохнуть, чем такие деньги платить! Как раз в это время с дерева свалился на него дикий клоп и сильно куснул его за шею. -- А-а! -- завопил Скуперфильд. -- Даю миллион! Даю!.. Клоп, однако ж, не обратил на эти посулы внимания и куснул Скуперфильда вторично. -- Два миллиона даю! -- закричал Скуперфильд. Клоп укусил его в третий раз. "Ах ты, зверушка чертова! -- мысленно выругался Скуперфильд. -- Мало тебе двух миллионов? Три дам, чтоб тебе провалиться на месте!" Тут он почувствовал, что клоп на самом деле провалился ему за шиворот и принялся кусать спину. Чувствуя себя не в силах расправиться с ничтожным насекомым, Скуперфильд пришел в бешенство. -- Ну погоди, дай мне освободиться только! -- пригрозил он. -- Пять миллионов даю за освобождение! Все состояние отдаю! Не нужны мне никакие деньги, провались они тут же на месте! И сейчас же, словно в ответ на его мольбы, в лесу послышались чьи-то шаги. Скуперфильд поднял голову и увидел вдали трех коротышек. Один из них показался ему похожим на Крабса. Однако Скуперфильд не успел как следует разглядеть его, потому что коротышка тут же скрылся за деревом. Двое других тем временем подошли к Скуперфильду. Читатель, безусловно, уже догадался, что эти двое были Мига и Жулио. Остановившись в двух шагах от Скуперфильда, Мига и Жулио внимательно оглядели его, после чего Мига спросил: -- Господин Скуперфильд, если не ошибаюсь? -- М-м! М-м! -- обрадовано замычал Скуперфильд и закивал головой. -- В городе стало известно, что вы попали в руки разбойников, которые требуют за ваше освобождение большой выкуп. Мы явились, чтоб спасти вас, -- сказал Мига. -- М-м! М-м! -- снова замычал Скуперфильд. -- Думаю, что сначала следовало бы развязать ему рот, -- сказал Жулио. -- Иначе мы от него ничего не добьемся. -- Резонное замечание, -- согласился Мига. Подойдя к Скуперфильду вплотную, он развязал платок, стягивавший ему рот. Скуперфильд вытолкнул изо рта языком тряпку и, отплевавшись, сказал: -- Фа-фи-фо! Эфа фяфка, фяфка фрофляфая! Кха!.. Тьфу! Фяфка фрофляфая! Бяфка брофляфая! -- Пусть меня убьют, если я хоть что-нибудь понимаю! -- воскликнул Мига. -- Должно быть, он говорит: "Тряпка проклятая", -- догадался Жулио. Думаю, что разговор идет о тряпке, которая была у него во рту. -- Фа! Фа! -- обрадовано закивал головой Скуперфильд. -- Фяфка, бяфка фрофлятая! Бяфка брофлятая! Фа! Тьфу! -- Ну хорошо, хорошо, -- принялся успокаивать его Мига. -- Это ничего. Это естественно в вашем положении. Попробуйте, однако, взять себя в руки. Поупражняйтесь немного. Я думаю, когда язык у вас разомнется, вы сможете говорить правильно. Скуперфильд начал произносить разные слова для практики. Скоро язык у него на самом деле размялся, только буква "р" у него никак не получалась. Вместо нее он произносил букву "ф". -- Ну, это не такая уж большая беда, -- сказал Мига. -- Думаю, мы можем продолжать наши переговоры. Вы, как деловой коротышка, должны понимать, что нам нет никакого смысла выручать вас из беды бесплатно. Верно? -- Вефно, вефно! -- подхватил Скуперфильд. -- Сколько же вы намефены получить с меня? -- Три миллиона, -- ответил Мига. -- Что? -- вскричал Скуперфильд. -- Тфи миллиона чего? -- Ну, не три миллиона старых галош, конечно, а три миллиона фертингов. -- Опять тфи миллиона фефтингов? Это гфабеж, пфовались я на этом месте! -- закричал Скуперфильд. -- Стыдитесь, господин Скуперфильд! Какой же это грабеж? Мы ведь не пристаем к вам с ножом к горлу. У нас с вами обычный деловой разговор. Как говорится: мы вам, вы нам. Мы честные предприниматели, а не какие-нибудь разбойники. -- Да, не фазбойники! -- проворчал Скуперфильд. -- Может быть, вы и есть самые настоящие фазбойники. Откуда я знаю! -- Стыдно, стыдно, господин Скуперфильд. Зачем же вы нас оскорбляете! Мы вот тоже могли бы сказать, что вы разбойник. Честных коротышек в лесу не привязывают. -- Ну ладно, -- проворчал Скуперфильд. -- Все фавно тфи миллиона слишком кфупная сумма. -- Сколько же вы хотите заплатить нам? -- спросил Жулио. -- Сколько?.. Ну я мог бы дать вам пять... нет, я могу дать тфи фефтинга. -- Что? -- возопил Жулио. -- Три фертинга? За кого же вы нас принимаете? Мы не нищие и в ваших подачках не нуждаемся. Вы, видимо, не хотите, чтоб вас спасли. Ну что ж, мы насильно никого освобождать не собираемся. -- Как так не хочу? -- возразил Скуперфильд. -- Мне, повефьте, нет никакой фадости здесь тофчать. -- Так что же вы предлагаете три фертинга? Это же курам на смех. -- Ну ладно, пусть будет пять фефтингов. Пять фефтингов тоже хофошие деньги, увефяю вас. -- Пойдем отсюда! -- сказал Мига со злостью. -- Он, видно, не хочет, чтобы его спасли. Мига и Жулио решительно зашагали прочь. -- Эй, -- закричал Скуперфильд. -- Что же вы так уходите? Хотите десять фефтингов? Эй! Стойте! Двадцать даю!.. Не хотите, ну и шут с вами, пфовались вы на месте! Меня кто-нибудь дфугой дешевле спасет! Увидев, что Мига и Жулио скрылись из виду, Скуперфильд приуныл и пожалел, что не согласился на условия вымогателей, но тут снова послышались шаги. Увидев, что его "спасители" идут обратно, Скуперфильд обрадовался. "Ну, теперь все в порядке! -- подумал он. -- Раз они возвращаются значит, решили взять двадцать фертингов. Черта с два я теперь дам двадцать. Хватит с них и пятнадцати". Трудно сказать, чему больше радовался Скуперфильд. Тому ли, что в конце концов получит свободу, или тому, что сэкономит пять фертингов. Его удивило, однако, что Мига и Жулио не торопились освободить его. Подойдя к дереву, они принялись озабоченно бродить вокруг и что-то искать в траве. -- Что вы там ищете? -- забеспокоился Скуперфильд. -- Тряпку, -- ответил Мига. -- Мы ведь должны оставить вас здесь в том же виде, как и нашли. Кто-то, понимаете ли, трудился, затыкал вам рот тряпкой, а мы пришли, тряпку выбросили. Это, по-вашему честно? Чужой труд уважать надо, голубчик! Или вы, может быть, хотели бы, чтоб мы совершили бесчестный поступок? Тут Жулио отыскал тряпку и принялся засовывать ее обратно в рот Скуперфильду. -- А-а! -- заорал Скуперфильд. -- Не надо фафки! Тьфу! Фафки, фяфки, бяфки не надо! Аф! Аф! -- Дадите три миллиона? -- угрожающе спросил Жулио. Скуперфильд закивал головой. Жулио вытащил у него изо рта тряпку. Скуперфильд принялся старательно отплевываться. Отплевавшись, сказал: -- К сожалению, у меня нет с собой денег. -- Ничего. Дадите чек. -- У меня нет с собой чековой книжки. -- Враки! -- ответил Мига. -- Никакой капиталист не выходит из дому без чековой книжки. -- Ну ладно, развяжите меня. Мига и Жулио моментально развязали веревку. Скуперфильд некоторое время продолжал стоять у ствола, словно прирос к нему, после чего рухнул, как столб, на землю. -- Что с вами? -- бросился к нему Мига. -- Не знаю, -- пробормотал Скуперфильд. -- Ноги не действуют. И руки тоже. -- Наверно, онемели от неподвижности, -- высказал предположение Мига. Недолго думая Жулио принялся сгибать и разгибать Скуперфильду руки, как это обычно делают при искусственном дыхании, а Мига в это время поднимал и опускал его ноги. Спустя несколько минут Скуперфильд почувствовал, что способность управлять своими конечностями вернулась к нему, и он сказал: -- Пустите, я сам. С кряхтеньем поднявшись, он сделал несколько наклонов и приседаний, после чего надел на голову валявшийся на земле цилиндр, подобрал лежавшую рядом трость с костяным набалдашником и нанес ею сильный удар по голове Жулио. Не ожидавший нападения, Жулио упал как подкошенный. Увидев, что Скуперфильд побежал прочь, Мига бросился догонять его, но тут же свалился, споткнувшись о торчавший из под земли корень. Поднявшись, он убедился, что Скуперфильд скрылся вдали за деревьями. -- Ах ты гадина! -- проворчал он со злостью. Увидев, что Жулио лежит без движения, Мига подозвал прятавшегося за деревом Крабса, и они вместе бросились к стоявшей вдали автомашине. Ночью Незнайка и Козлик спали плохо. Им обоим снились страшные сны. Незнайке снилось, будто его непрестанно преследуют какие-то жулики, от которых он прятался то где-то на пыльном чердаке, то в темном подвале. Наконец он спрятался в пустую бочку, но как раз в это время кто-то начал наполнять бочку мазутом. Незнайка хотел вылезти из бочки, но тут чья-то рука цепко схватила его за волосы и не давала даже высунуть голову наружу. Чувствуя, что вот-вот захлебнется в этой черной вонючей жидкости, Незнайка сделал отчаянное усилие и... проснулся. Убедившись, что находится вовсе не в бочке, а дома в постели, Незнайка снова хотел заснуть, но тут вдруг увидел, что окно беззвучно открылось и в него лезут какие-то подозрительные личности в клетчатых кепках и с пистолетами в руках. Выскочив из постели, Незнайка бросился удирать. Спасаясь от преследователей, он забежал на какую-то железнодорожную станцию, где стояли цистерны с мазутом. Одна из цистерн была пустая. Незнайка залез в нее, но тут цистерна почему-то начала наполняться мазутом. Сначала мазут доставал Незнайке по пояс, затем по грудь, наконец дошел до горла. Незнайка принялся плавать в мазуте, но уровень жидкости поднимался все выше. Незнайку в конце концов прижало к потолку. Черная тягучая жидкость начала лезть ему в рот и в нос, залепила глаза. Чувствуя, что задыхается. Незнайка закричал изо всех сил и снова проснулся. Убедившись, что по-прежнему лежит у себя в постели, Незнайка постепенно успокоился и снова хотел заснуть, но тут послышались стоны Козлика. -- Пустите меня! Пустите! -- стонал, разметавшись на своей постели, Козлик. Незнайка принялся тормошить его за плечо, но Козлик не просыпался. -- Пустите меня! -- продолжал кричать он. -- Да что ты орешь! Тебя ведь никто не держит, -- сказал Незнайка. -- Мне, понимаешь, приснилось, будто разбойники, которых мы видали в кино, поймали меня и душат капроновой удавкой, -- сказал, просыпаясь, Козлик. -- А мне все время снится, будто я в мазуте тону, -- признался Незнайка. -- Это все от вчерашней кинокартины, -- сказал Козлик. -- Вот всегда: как пойдешь в кино, так потом всю ночь душат кошмары. Поговорив о том, что кинофильмы лучше делать веселые, а не страшные, и понемногу придя в себя, друзья снова уснули, но кошмарные сновидения не оставляли их до утра. Проснувшись раньше обычного, Незнайка и Козлик позавтракали без аппетита и решили пойти в контору пешком, чтоб хоть немножечко проветрить мозги после бессонной ночи. Выйдя на улицу, они увидели на углу продавца газет, который громко выкрикивал: -- Газета "Давилонские юморески"! Последние новости! Море смеха! Всего за два сантика! Сообщение о крахе Общества гигантских растений! Сенсация! Владельцы гигантских акций ничего не получат! "Давилонские юморески"! Гибель общества! Море смеха!.. Купив за два сантика газету, Незнайка и Козлик принялись искать сообщение о крахе Общества гигантских растений, но в газете ничего об этом не говорилось. Только просмотрев газету вторично, они наткнулись на небольшую заметку. За последнее время читатели нашей газеты, очень часто обращались к нам с просьбой рассказать о гигантских растениях. Но что можно рассказать об этих пресловутых растениях, о которых действительно теперь можно услышать множество толков и кривотолков? О них с уверенностью можно сказать только то, что сказать о них нечего, так как о них достоверно известно лишь то, что о них достоверно ничего не известно. Многие легковерные коротышки в своем легковерии доходят до того, что покупают акции этих легендарных растений. Мы вовсе не хотим бросить тень на Общество гигантских растений. Мы не хотим также сказать, что, приобретая акции, коротышки ничего не приобретают, так как, покупая акции, они получают надежду на улучшение своего благосостояния. А надежда, как известно, тоже чего-нибудь да стоит. Даром, как говорится, и болячка не сядет. За все надо платить денежки, а заплатив, можно и помечтать. При первой возможности редакция снова возвратится к разговору о гигантских растениях. Редактор Гризль. Прочитав эту заметку, Козлик сокрушенно покачал головой и сказал: -- Одной такой заметки достаточно, чтоб перестали покупать наши акции. Видно, кому-то из богачей завидно стало, что наши акции так хорошо расходятся. Но ничего! Теперь это нам не страшно, так как почти все акции уже проданы. Поздно спохватились, голубчики! -- А какое дело богачам, будут покупать наши акции или нет? -- спросил Незнайка. -- Богачам до всего дело! -- ответил Козлик. -- Думаю, им вообще це хочется, чтоб у нас появились гигантские растения. Ведь что выгодно для бедняков, то невыгодно для богачей. Это давно известно. Разговаривая таким образом, Незнайка и Козлик добрались до улицы Фертинга и еще издали увидели возле здания контор большую толпу. У некоторых коротышек в руках были акции с изображением гигантских растений. Коротышки поднимали акции кверху, размахивали ими в воздухе и кричали: -- Пустите нас! Пусть нам вернут наши деньги! Нас обманули! Оказывается, никаких гигантских растений нет! -- Убирайтесь отсюда! -- кричал на них швейцар, стоявший у входа. Конторы открываются в девять часов, а до этого никому доступа в здание нет. Марш, пока я не натравил на вас полицейских! Пробравшись сквозь толпу, Незнайка с Козликом поднялись по ступенькам ко входу, и Козлик, повернувшись к толпе, закричал: -- Братцы, не верьте газетам! Вас обманывают. Гигантские семена есть. А если кто хочет получить деньги обратно, мы можем отдать. -- А, вот они, обманщики! -- закричал кто-то в толпе. -- Бей их! Несколько акционеров взбежали на ступеньки и хотели схватить Козлика, но дверь моментально открылась, из нее выскочил полицейский в медной блестящей каске и пустил в ход свою электрическую дубинку. Толпа моментально отступила назад. Полицейский сказал: -- В девять часов контора откроется, тогда можете идти и получать свои деньги, а до этого чтоб никаких тут у меня разговоров! Обернувшись к швейцару, полицейский махнул в сторону Незнайки и Козлика своей дубинкой. -- Пропусти этих! -- приказал он. Получив от швейцара ключ от конторы, Незнайка и Козлик быстро поднялись на третий этаж. -- Самое умное, что можно сделать, -- это возвратить желающим деньги, сказал Козлик. -- Я думаю, паника прекратится, как только все убедятся, что в любое время смогут получить свои капиталы обратно. Сказав это. Козлик вошел в контору и заглянул в комнату, где стоял несгораемый шкаф. Его удивило то, что тяжелая железная дверь шкафа была приоткрыта. Одним прыжком подскочив к шкафу. Козлик заглянул в него и увидел, что внутри было пусто. -- Незнайка! -- закричал он испуганно. -- Деньги исчезли! -- Куда же они могли деться? -- спросил, вбегая, Незнайка. -- Не представляю себе! -- развел Козлик руками. -- Должно быть, нас обокрали. Тут он заметил на одной из полочек шкафа клочок бумаги и два железнодорожных билета. -- Постой, тут записка есть, -- сказал Козлик и принялся читать вслух. "Дорогие друзиа! -- было нацарапано в этой записке неровными печатными буквами. -- Мы вынуждены спасаца бегством. Вазмите белеты, садитес напоизд и валяйте бес промиддения в Сан-Комарик, где мы вас стретим. Ваши доброжилатили Мига и Жулио". -- Вот неожиданность! -- воскликнул Козлик. -- Оказывается, Мига и Жулио уже сбежали и, конечно, денежки прихватили с собой. Теперь мы с тобой оказались здесь как в западне. С этими словами Козлик подскочил к выходу из конторы и запер дверь на ключ, что было сделано вовремя, так как в то же мгновение за дверью послышался топот ног. Это толпа акционеров прорвалась в здание и бежала по коридору. Подбежав к конторе, владельцы гигантских акций принялись стучать кулаками в дверь и кричать: -- Эй, вы! Отворите, а не то худо будет! Верните нам деньги! Козлик недолго думая подбежал к окну и распахнул его. Глянув вниз и убедившись, что прыгать с высоты третьего этажа небезопасно, он достал из несгораемого сундука обрывки веревок, которыми были перевязаны пачки с акциями, и начал связывать их между собой. Незнайка принялся помогать ему. Шум за дверью между тем нарастал. Дверь под ударами дрожала, но не поддавалась. Неожиданно наступила тишина. Толпа словно притаилась за дверью. Высунувшись из окна, Козлик опустил конец веревки во двор и, убедившись, что он достает до земли, привязал другой конец к трубе парового отопления возле окна. -- Спускайся! -- скомандовал он Незнайке. Незнайка не заставил просить себя дважды и быстро полез по веревке вниз. За дверью в это время снова послышался шум. -- А ну-ка, ударим! -- закричал кто-то. Раздался мощный удар. -- Еще разик! Дверь вздрогнула под вторым ударом. Увидев, что Незнайка благополучно достиг земли, Козлик ухватился руками за веревку и соскользнул с подоконника. -- Еще раз! -- завопил кто-то за дверью. На этот раз удар был так силен, что дверь затрещала, соскочила с петель и полетела на пол. Вместе с ней в комнату влетели несколько коротышек с огромной крышкой от письменного стола, которую они использовали в качестве тарана. Все это произошло так неожиданно, что некоторые коротышки упали на пол, расквасив себе носы. Толпа моментально наполнила контору. Часть акционеров побежала к несгораемому шкафу, другие бросились открывать несгораемые сундуки и вытаскивать из них обрывки бумаги, в которую когда-то были запакованы пачки акций. Убедившись, что денег нигде нет, коротышки рассвирепели настолько, что разломали стеклянный шкаф, вытащили Незнайкин скафандр и разорвали его в клочья. Наконец они посмотрели в окно и увидели веревку, свешивавшуюся вниз. -- В окно удрали! -- догадался кто-то. Несколько коротышек стали спускаться по веревке, остальные выбежали из комнаты и бросились вниз по лестнице. Но было поздно. Незнайки и Козлика и след простыл. Спустившись по веревке, они побежали через двор, который, на их счастье, оказался проходным. Очутившись на другой улице, они смешались с толпой и вскоре были далеко от места происшествия. -- Надо пойти на Крученую улицу в магазин разнокалиберных изделий. Может быть, мы застанем там господина Жулио, -- высказал предположение Козлик. Друзья быстро прошли на Крученую улицу, свернули в Змеиный переулок и стали искать магазин разнокалиберных товаров, но его нигде не было. -- Вот так штука! Теперь еще и магазин девался куда-то! -- с досадой воскликнул Козлик. Они обследовали весь Змеиный переулок от начала и до конца, а потом в обратном порядке, потом прошлись по нему в третий раз. Наконец Козлик остановился возле кондитерского магазина, которого, как ему показалось, раньше здесь не было, и сказал: -- Что за история! По-моему, раньше здесь разнокалиберный магазин был, а теперь какая-то кондитерская. Незнайка и Козлик вошли в кондитерскую и спросили одну из продавщиц, не знает ли она, куда делся разнокалиберный магазин. Продавщица сказала, что разнокалиберный магазин закрылся, так как хозяин неожиданно разбогател и уехал путешествовать, а теперь здесь открылась кондитерская. -- Видал? "Неожиданно разбогател и уехал путешествовать!" -- проворчал Козлик, когда они с Незнайкой вышли на улицу. Он вытащил из кармана записку, которую оставил Жулио, и принялся снова ее читать. -- Почему Мига и Жулио пишут, что вынуждены спасаться бегством? -- сказал Козлик. -- Может быть, они заранее узнали, что будет напечатано в газетах, и поэтому решили вовремя скрыться с деньгами? Во всяком случае, нам нельзя оставаться здесь, а тоже надо двигаться в Сан-Комарик. Это хороший город. Я когда-то жил там. Поезд на Сан-Комарик отходил лишь в конце дня, но Незнайка и Козлик боялись возвращаться в гостиницу, где они могли попасть в руки невольно обманутых ими акционеров. Проболтавшись до обеда в городском парке, друзья разыскали небольшую столовую, где никогда до этого не бывали, и как следует пообедали, оставив там почти все свои наличные капиталы. Оставшиеся несколько сантиков они истратили на мороженое и купили бутылку газированной воды с сиропом, которую решили взять с собой в дорогу. Прибыв на вокзал задолго до отхода поезда, они вошли в вагон. Проводник проверил их билеты и сказал, что оба их места на верхних полках. -- Вот и хорошо, -- сказал Козлик Незнайке. -- На верхних полках нас никто не заметит. Ведь в поезде может ехать кто-нибудь из наших акционеров. Было бы совсем некстати, если бы нас узнали. Забравшись на верхние полки. Незнайка и Козлик с удобством растянулись на них и принялись наблюдать украдкой за прибывающими пассажирами. Вагон тем временем понемножку наполнялся. Внизу, как раз под полкой, на которой лежал Незнайка, расположился какой-то толстенький коротышка. Сунув чемодан под сиденье, он вытащил из кармана целый ворох газет и принялся читать их. Здесь были и "Деловая смекалка", и "Давилонские юморески", и "Газета для толстеньких", и "Газета для тоненьких", и "Газета для умных", и "Газета для дураков". Да, да! Не удивляйтесь: именно "для дураков". Некоторые читатели могут подумать, что неразумно было бы называть газету подобным образом, так как кто станет покупать газету с таким названием. Ведь никому не хочется, чтобы его считали глупцом. Однако давилонские жители на такие пустяки не обращали внимания. Каждый, кто покупал "Газету для дураков", говорил, что он покупает ее не потому, что считает себя дураком, а потому, что ему интересно узнать, о чем там для дураков пишут. Кстати сказать, газета эта велась очень разумно. Все в ней даже для дураков было понятно. В результате "Газета для дураков" расходилась в больших количествах и продавалась не только в городе Давилоне, но и во многих других городах. Нетрудно догадаться, что "Газету для толстеньких" читали не одни толстяки, но и те, которые мечтали поскорей растолстеть, точно так же как "Газету для тоненьких" читали не только худенькие коротышки, но и такие, которым хотелось избавиться от излишнего жира. Владельцы газет прекрасно понимали, что уже само название должно возбуждать интерес читателя, иначе никто не стал бы покупать их газету. Через несколько минут Незнайка заметил, что другую нижнюю полку занял пассажир, который был как бы прямой противоположностью первому. Иначе говоря, он был очень худой. Вид у него был такой, будто он незадолго до этого бродил по болоту и еще не успел как следует высохнуть. Его черные брюки были измяты и покрыты желтовато-коричневыми пятнами грязи. Такое же желто-коричневое пятно имелось и на его шляпе-цилиндре, словно в него кто-то швырнул издали комком грязи. На спине его черного пиджака красовалась большая треугольная дырка. Такие дырки обычно образуются, когда случается зацепиться спиной за сук или за гвоздь, торчащий в стене. Чуть пониже спины к пиджаку пристал рыжеватый плод болотного репейника, в просторечии именуемый репяшком. Такой же репяшок прицепился к локтю и еще один позади к брюкам. Усевшись на лавку, этот болотный обитатель стащил с головы свой черный цилиндр и, словно фокусник, принялся вытаскивать из него разные вещи. Незнайка, который наблюдал за всем этим со своей верхней полки, с удивлением заметил, как из цилиндра появились зубная щетка и зубной порошок, кусок пахучего земляничного мыла, полотенце, несколько носовых платков, запасные носки и, наконец, два ржавых гвоздя и кусок медной проволоки. Заглядевшись на это зрелище, Незнайка не заметил даже, как поезд тронулся и они отправились в путь. Читатели, достаточно напрактиковавшиеся в чтении книжек и поэтому привыкшие схватывать все, так сказать, на лету, уже догадались, наверно, что этот худенький пассажир в черном цилиндре был не кто иной, как господин Скуперфильд. С тех пор как ему удалось спастись от своих "избавителей", прошло не более суток, но за этот сравнительно небольшой срок бедняга Скуперфильд успел испытать очень многое. Первое время он бежал по лесу, не переводя дыхания, стараясь как можно дальше уйти от погнавшегося за ним Миги. Обернувшись назад и убедившись, что его никто не преследует, он значительно снизил скорость, то есть, попросту говоря, зашагал не спеша. Внутри у него все пело, все ликовало. Он был счастлив оттого, что получил долгожданную свободу и притом не израсходовал ни одного сантика. Совершенно не представляя себе, в какую сторону надо идти, чтоб попасть на дорогу, где его могла подобрать попутная машина, Скуперфильд решил идти, не сворачивая, все прямо, надеясь, что лес где-нибудь да кончится и он выйдет к какому-нибудь жилью. В результате пережитых волнений чувство голода совершенно оставило его, то есть у него пропал аппетит. Надо сказать, что это очень часто наблюдаемое явление. Каждый по себе знает, что различные чувства не могут владеть нами все сразу. Обычно какое-нибудь более сильное чувство вытесняет все остальные, более мелкие чувства, и тогда мы забываем о вещах, которые до этого казались нам чрезвычайно важными. На эту сторону дела как раз и обратил внимание Скуперфильд. Заметив, что ему совсем расхотелось есть, он понял, что чувство голода пропало у него от волнения. Это открытие навело Скуперфильда на мысль, что можно соблюсти экономию на еде, если, к примеру, хорошенько поволноваться перед завтраком или обедом. Для этого достаточно было затеять какой-нибудь неприятный разговор или просто поссориться с кем-нибудь. Увлекшись этими оригинальными мыслями, Скуперфильд не заметил, как чувство голода снова начало подкрадываться к нему. Очнулся он, лишь когда у него в животе мучительно засосало. Зная, что обычно заблудившиеся в лесу утоляют голод ягодами, лесными орехами или грибами, он принялся старательно шарить глазами вокруг, но нигде не видал ни орехов, ни ягод, ни даже грибов. Потеряв надежду отыскать что-либо съедобное, Скуперфильд попробовал жевать траву, но трава была горькая, и он тут же с отвращением выплюнул ее. Заглядевшись по сторонам, он не заметил, как забрел в болото. Ощутив под ногами зыбкую почву, он решил обойти опасное место, но земля заходила у него под ногами ходуном. Испугавшись, он побежал обратно, но сделал лишь несколько шагов и угодил прямо в лужу. Видя, что со всех сторон окружен жидкой болотной грязью, Скуперфильд принялся прыгать с кочки на кочку. С большим трудом ему удалось выбраться на твердую почву, но при этом он попал в заросли репейника. Исцарапав лицо и руки, он продрался через колючки и уселся на траву, чтоб хоть немного передохнуть. Долго сидеть ему, однако же, не пришлось, так как на него напали рыжие болотные муравьи, укусы которых, как известно, очень мучительны. Скуперфильд, сам того не подозревая, уселся на их гнездо. Сначала он топтал муравьев ногами и колотил своей палкой, но, видя, что их не становится от этого меньше, решил оставить поле боя и отступил. В тот же момент он обратил внимание на то, что вокруг стало темней. Сообразив, что день подошел к концу, Скуперфильд прибавил шаг. Мысль о том, что ему придется заночевать в лесу, приводила его в содрогание. По временам ему казалось, что лес начинает редеть и он вот-вот очутится на опушке, но это было обманчивое впечатление. Лес все не кончался, а мрак сгущался все больше. Скуперфильд понимал, что через несколько минут наступит полная темнота, и стал искать, где бы заночевать. В одном из деревьев он заметил на высоте своего роста большое дупло. Решив, что более удобного места для ночлега теперь уже не найти, Скуперфильд залез в это дупло и начал располагаться на ночь. Дупло оказалось довольно просторное. В нем можно было сидеть, задрав кверху ноги и прислонившись к стенке спиной. Скуперфильд нашел, что это очень удобно, тем более что снизу дупло было устлано слоем сухих прошлогодних листьев. Сняв с головы цилиндр и положив его на дно дупла рядом с палкой, Скуперфильд решил поскорей заснуть, но острое чувство голода гнало сон прочь. В добавление к этому у него начали болеть ноги. Скуперфильд подумал, что ноги болят от непривычки спать в обуви, и снял ботинки. Ноги, однако, не перестали болеть. К тому же болели уже не только ноги, но и спина и все тело. Скуперфильд понимал, что если бы ему удалось вытянуться во весь рост, то боль прошла бы, но в дупле никак нельзя было вытянуться. Там можно было сидеть только в скрюченном виде. С наступлением темноты температура понизилась, и Скуперфильда начал пробирать холод. Чувствуя, что мерзнет все больше и больше, Скуперфильд снова обулся, надел на голову цилиндр, поднял воротник пиджака, а сверху положил на себя свою палку и чековую книжку, но от этого ему не стало теплей. До этого случая Скуперфильд слепо верил, что его чековая книжка, с которой он не расставался всю жизнь, способна выручить его из любой беды. На этот раз он на своем личном опыте убедился, что бывают все же случаи, когда ни банковский чек, ни наличные деньги не представляют собой никакой ценности. Почувствовав, что закоченел окончательно, Скуперфильд выскочил из дупла и принялся прыгать вокруг дерева, после чего проделал целую серию гимнастических упражнений в быстром темпе. Это ему помогло. Но ненадолго. Как только Скуперфильд залез обратно в дупло, его снова начал одолевать холод. Несколько раз в течение ночи он вылезал из своего убежища, прыгал словно кузнечик, чтобы хоть немного согреться, и глодал кору дерева, пытаясь утолить голод. За ночь он ни на минуту не сомкнул глаз и устал, будто на нем возили воду. Ночь показалась ему нескончаемо длинной, и как только забрезжил рассвет, он покинул свое негостеприимное убежище, удивляясь только тому, что вообще остался в живых. На этом приключения Скуперфильда, однако, не окончились. После бессонной ночи он очень туго соображал и брел, не разбирая пути. К тому же в лесу еще было недостаточно светло. Он сослепу натыкался на стволы деревьев и чуть не расквасил себе нос. Наконец он все же выкарабкался из лесу. Перед ним расстилалась зеленая долина, местами покрытая серовато-белыми пятнами, которые Скуперфильд принял за снег. Спустившись в долину, Скуперфильд обнаружил, что это был вовсе не снег, а туман, который начал сгущаться над охладившейся за ночь землей. Слой тумана стелился так низко и был так плотен, что Скуперфильд брел в нем, словно по горло в воде. Со стороны могло показаться, будто над покрывшим всю долину дымящимся морем плыла лишь голова Скуперфильда в черном цилиндре. Скуперфильду и самому казалось, будто руки, и ноги, и даже само туловище у него исчезли, а осталась одна голова, которая неизвестно на чем и держалась. Когда ему случалось посмотреть вниз, он видел лишь смутные очертания своих плеч. Когда же он глядел вверх, то видел серебристую, местами вспыхивающую розоватыми и голубоватыми отблесками поверхность лунного неба, представлявшуюся ему нагромождением исполинских металлических скал, каким-то чудом повисших в воздухе. Нечего, конечно, и говорить, что Скуперфильд и прежде мог сколько угодно любоваться красотой утреннего неба, но прежде ему не приходилось просыпаться так рано. Погруженный по горло в туман, который тянулся во все стороны до самого горизонта, Скуперфильд оставался как бы один на один с загорающимся чистыми, нежными и сверкающими красками утренним небом, и это зрелище наполняло его каким-то возвышенным и торжественным чувством. Ему казалось, что он открыл в природе какую-то новую, неизведанную, никем не виданную красоту, и он жалел лишь о том, что никогда не учился рисовать и не может изобразить красками эту величественную картину, с тем чтоб унести ее с собой и уже никогда с ней не расставаться. Ощущая, будто что-то как бы распирает его изнутри, Скуперфильд испытывал неизъяснимое желание обнять распростершееся над ним небо. И он чувствовал, что сможет сделать это, если только протянет руки. И он протянул руки, но как раз в тот же момент потерял под ногами почву и покатился в овраг. Перекувырнувшись несколько раз через голову, он скатился на дно оврага и остался лежать ничком, разбросав в стороны руки. Мелкие камешки и комья сухой земли, катившиеся вслед за ним, некоторое время колотили его по спине. Вскоре это движение прекратилось. Ощупав себя со всех сторон, Скуперфильд убедился, что не переломал ребер, и принялся шарить руками вокруг, надеясь отыскать свалившийся с головы цилиндр. К счастью, цилиндр оказался неподалеку. Вытряхнув попавшие в него камешки, Скуперфильд водворил свой головной убор на принадлежащее ему место и стал осматриваться по сторонам. Впрочем, это не имело никакого смысла, так как в тумане ровным счетом ничего не было видно. Ощупывая перед собой землю тростью, Скуперфильд добрался до противоположного склона оврага и стал карабкаться по нему вверх. Несколько раз он срывался и скатывался обратно, но наконец ему все же удалось выбраться на поверхность. Отдышавшись немного и заметив, что туман стал прозрачнее, Скуперфильд отправился дальше. Вскоре туман рассеялся, и Скуперфильд обнаружил, что шагает по рыхлой земле, усаженной какими-то темно-зелеными, ломкими кустиками, достигавшими ему до колен. Выдернув из земли один кустик, он увидел несколько прицепившихся к корням желтоватых клубней. Осмотрев клубни внимательно, Скуперфильд начал догадываться, что перед ним самый обыкновенный картофель. Впрочем, он далеко не был уверен в своей догадке, так как до этого видел картофель только в жареном или вареном виде и к тому же почему-то воображал, что картофель растет на деревьях. Отряхнув от земли один клубень, Скуперфильд откусил кусочек и попробовал его разжевать. Сырой картофель показался ему страшно невкусным, даже противным. Сообразив, однако, что никто не стал бы выращивать совершенно бесполезных плодов, он сунул вытащенные из земли полдесятка картофелин в карман пиджака и отправился дальше. Шагать по рыхлой земле, беспрерывно путаясь ногами в картофельной ботве, было очень утомительно. Скуперфильд на все лады проклинал коротышек, вздумавших, словно ему назло, взрыхлить вокруг землю и насадить на его пути все эти кустики. Как и следовало ожидать, ему все же удалось в конце концов добраться до края картофельного поля. Выбравшись на твердую почву, Скуперфильд облегченно вздохнул и в тот же момент ощутил доносившийся откуда-то запах дыма. От этого запаха на него словно повеяло теплом и домашним уютом. "Раз есть дым -- значит, есть и огонь, а раз есть огонь -- значит, где-то готовится пища", -- сообразил Скуперфильд. Оглядевшись по сторонам, он заметил вдали заросли лозняка и поднимавшуюся над ним струйку дыма. Припустив изо всех сил, Скуперфильд продрался сквозь заросли лозняка и очутился на берегу реки. Выглянув из-за кустов, он увидел, что река в этом месте делала поворот, образовав небольшой полуостров. Плакучие ивы с изогнутыми стволами склонились над рекой и свешивали в воду свои длинные ветви с серебристо-зелеными, непрерывно колеблющимися листочками. Прозрачные струйки воды тихо плескались в корнях деревьев. Двое коротышек плавали неподалеку от берега и, казалось, что-то искали в реке. То один, то другой исчезали под корягами, а вынырнув, старательно отфыркивались. Двое других сидели на берегу у костра и подкладывали сухие сучья в огонь. У самой воды под большой, старой ивой стоял дом не дом, хижина не хижина, а скорее какая-то сказочная избушка. Все ее стены были испещрены какими-то непонятными картинками. На одной картинке был изображен коротышка в клетчатом плаще и с трубкой в зубах. На другой -- точно такой же коротышка, и тоже с трубкой, но почему-то перевернутый вверх ногами. Над этим перевернутым коротышкой была чья-то огромная нога в начищенном до яркого блеска ботинке. Рядом была банка с черникой, зеленые стручки гороха, чья-то голова с волосами, покрытыми белой пушистой пеной, чей-то рот с красными, улыбающимися во всю ширину губами и огромными, сверкающими белизной зубами. Затем снова чья-то намыленная голова, но на этот раз лежащая на боку, чашка с дымящимся кофе, еще банка с черникой, огромной величины муха, опять нога... Все это было без всякого смысла и связи, словно какой-то художник рехнулся, а потом вырвался на свободу и решил разукрасить попавшееся ему на пути строение своей сумасшедшей кистью. И все же не это привело в изумление Скуперфильда. У него захватило дыхание, когда над входом в эту чудную хижину он увидел вывеску, на которой огромными печатными буквами было написано: -- Что за чушь! -- пробормотал в недоумении Скуперфильд. -- Что это еще за макаронное заведение, провались оно тут же на месте! И кто дал им право помещать на этой дурацкой клетушке мое имя? Или все это мне во сне снится? Он принялся протирать кулаками глаза, но ни река, ни деревья, ни коротышки, ни дом с надписью не исчезали. -- А если это не сон, тогда что же? Насмешка? -- вскипел Скуперфильд, и его кулаки сами собой сжались от злости. Ему стало казаться, будто все это кем-то нарочно подстроено, будто кто-то подчинил его своей воле и заставил таскаться по лесам и болотам, прыгать по кочкам, скатываться в овраг, и все для того, чтоб заманить его сюда и показать эту нелепую вывеску. -- Какая-то чушь! Хулиганство! Оскорбление личности! Что-то совсем дикое и несуразное! -- ворчал Скуперфильд, в двадцатый раз прочитывая поразившую его надпись. Постепенно он начал, однако, припоминать, что уже где-то видел такую надпись, что она, в общем-то, ему очень и очень знакома. -- А! -- чуть ли не закричал он вдруг. -- Вспомнил! Я ведь видел ее на ящиках с макаронами, которые выпускает моя собственная макаронная фабрика, провались я тут же на месте. Присмотревшись, он убедился, что надпись на самом деле была сделана на длинном фанерном ящике из-под макарон и что вся хижина была сооружена из подобного рода ящиков. Здесь были ящики и из-под табака, с изображением коротышки с трубкой в зубах, и из-под мыла, с изображением намыленной головы, и из-под зубного порошка, с изображением зубов, сверкающих белизной. В это время нырявшие коротышки вылезли из воды и присоединились к тем, что грелись у костра. Скуперфильд хотел подойти к ним, но его смущало, что коротышки были не совсем одеты. На одном были только брюки и башмаки, другой был в пиджаке, но без брюк, у третьего недоставало на ногах башмаков, у четвертого не было шляпы. Увидев, что коротышки поставили на костер большую банку из-под томатов и принялись что-то кипятить в ней, он решил отбросить в сторону приличия и подошел к ним. -- Здравствуйте, дорогие друзья, не найдется ли у вас чего-нибудь покушать? -- спросил он жалобным голосом. -- Честное слово, целую ночь ничего не ел. Его слова вызвали у коротышек целую бурю смеха. Тот, который был без рубашки, со смеху повалился на спину и принялся болтать в воздухе ногами. А тот, который был без штанов, ударял себя ладошками по голым коленкам и кричал: -- Что? Как ты сказал? Целую ночь не ел? Ха-ха-ха!.. Извини, братец, сказал наконец он. -- Мы живем по правилу: пять минут смеха заменяет ковригу хлеба. Поэтому уж если нам случается посмеяться, то мы смеемся не меньше пяти минут. -- Разве то, что я сказал, так смешно? -- возразил Скуперфильд. -- Конечно, братец! Кто ж ночью ест? Мы думали, с тобой невесть что случилось, а ты говоришь: целую ночь не ел! Они снова расхохотались, а Скуперфильд сказал: -- Если бы я только ночью не ел! Но вчера я даже не пообедал! Проклятый Крабс обещал угостить обедом, а вместо этого завез в лес и привязал к дереву. Это заявление вызвало у коротышек новый припадок смеха. -- Что? -- кричали они. -- Привязал к дереву? Угостил, нечего сказать! Этот Крабс, видать, большой шутник! И на этот раз они смеялись не меньше пяти минут. Наконец тот, который был в пиджаке, сказал: -- Извини, братец, ты, я вижу, хороший парень. С тобой не соскучишься! Только вот жаль, накормить тебя нечем. Хотели наловить раков на завтрак, да сегодня ловля неудачная вышла. Мерзавцы прячутся на такой глубине, что не донырнешь, а вода с утра такая холодная, что терпеть невозможно. Вот, если хочешь, попей с нами чайку. Эй, Мизинчик, -- обратился он к коротышке, который был босиком. -- Тащи-ка лишнюю кружку и начинай разливать чай. Сегодня твоя очередь. Мизинчик быстро принес полдесятка консервных банок, поставил их на стол, сколоченный из двух больших ящиков, потом снял с костра банку из-под томатов и принялся наливать из нее кипяток в консервные банки. -- Прошу к столу, -- пригласил он, покончив с этим занятием. Все уселись на ящики, которые заменяли здесь стулья. Скуперфильд тоже сел. Увидев, что все взяли консервные банки и принялись прихлебывать из них, Скуперфильд тоже взял банку и, хлебнув из нее, обнаружил, что там был не чай, а простой кипяток. -- Где же чай? -- спросил с недоумением он. -- Вот это и есть чай, -- объяснил Мизинчик. -- Он, правда, без чая, но это такой чай без чая. Теперь мода такая. -- Гм! -- проворчал Скуперфильд. -- Ну, чай -- это действительно предрассудок! Шут с ним! От него организму все равно нет никакой пользы. Но где же сахар? Этот вопрос вызвал новый взрыв смеха. Бесштанный фыркнул прямо в свою банку, так что горячий кипяток выплеснулся прямо ему на голые колени. А Мизинчик сказал: -- Извини, братец, сахару у нас тоже нет. И купить не на что. Мы уже давно пьем чай без сахару. -- Какая же польза простую воду хлестать? -- угрюмо проворчал Скуперфильд. -- Э, не говори так, братец, есть польза, -- сказал тот, который был без рубашки. -- Вот ты за ночь, к примеру, промерз, организм твой остыл. Надо ему согреться. А как? Вот ты горячей водички попей, горячая водичка растечется по всем твоим жилочкам, организму сразу станет теплей. Да и в желудке будет не пусто. Вода тоже полезна. -- Ведро воды заменяет стакан сметаны, -- вставил Мизинчик. -- Науке это давно известно. Все опять засмеялись. -- А кто вы, братцы? И чем занимаетесь? -- спросил Скуперфильд, принимаясь хлебать кипяток. -- Мы, братец, так называемые беспорточные безработные. Слыхал, может быть, существует такая специальность? -- ответил тот, который был без рубашки. -- Когда-то и мы были не хуже других, а после того, как потеряли работу, опустились, как говорится, на дно. Вся наша беда в том, что у каждого из нас чего-нибудь не хватает. Вот видишь, у меня на теле нет даже рубашки, у этого нет ботинок, этот ходит без шапки. А попробуй покажись в городе без сапог или хотя бы без шапки, тебя сразу схватят фараончики и отправят на Дурацкий остров. -- Что ж, это вполне естественно, -- подтвердил Скуперфильд. -- Таким образом, в городе нам не житье, как видишь, да и без города невозможно. Сейчас я вот возьму у Мизинчика рубашку и отправлюсь в город. Может быть, удастся где-нибудь подзаработать. А завтра Мизинчик наденет мои ботинки и, в свою очередь, отправится на заработки. Так мы и перебиваемся со дня на день: двое дома сидят, двое на промысел ходят. В общем, беда! Чувствую, что теперь нам уж не выбиться из нужды. Нахлебавшись горячего кипятка, Скуперфильд почувствовал, что ему на самом деле стало теплей. Правда, особенной сытости он все же не ощущал. Вытащив из кармана клубни картофеля, он сказал: -- Я, братцы, нашел тут какие-то штучки. Может быть, их можно есть? Увидев клубни, коротышки засмеялись. -- Это же картофель! -- сказали они. -- Его можно испечь. -- А вы умеете? -- Еще бы не уметь! -- воскликнул Мизинчик. Он схватил клубни и потащил к костру. -- Так вы, братцы, пеките, а я принесу еще. С этими словами Скуперфильд вылез из-за стола и зашагал к зарослям лозняка. -- Куда же ты? -- закричали коротышки. -- Я сейчас, братцы! В один момент! -- крикнул Скуперфильд, исчезая в кустах. В одну минуту он пробрался сквозь заросли лозняка и, очутившись на картофельном поле, принялся выдергивать из земли кусты вместе с клубнями. Отделив от корней клубни, он наполнил ими свой цилиндр доверху и уже хотел отправляться обратно, как вдруг почувствовал, что его кто-то схватил сзади за шиворот. Сообразив, что попал в руки сторожа, Скуперфильд с силой рванулся и бросился удирать. -- А вот я тебя! -- кричал сторож, изо всех сил размахивая суковатой палкой, которую держал в руках. Несколько раз он пребольно огрел Скуперфильда по спине палкой и прекратил преследование лишь после того, как загнал его в овраг. Очутившись снова на дне оврага и растеряв по пути всю картошку, Скуперфильд начал раздумывать, куда ему лучше податься: вниз по оврагу или же вверх. Вылезать из оврага он опасался, чтобы снова не попасть на глаза сторожу. Подумав как следует, он решил, что лучше все же отправиться вверх, так как в этом случае было больше надежды выбраться на поверхность. Расчет Скуперфильда оказался верным. Пропутешествовав с полчаса, он выбрался из оврага и увидел вдали асфальтированного дорогу, по которой то в ту, то в другую сторону шмыгали автомашины. Надеясь, что кто-нибудь сжалится над ним и подвезет до города, Скуперфильд подошел к краю дороги. Как только вдали показывалась автомашина, он принимался махать шляпой. Вскорости ему повезло. Один коротышка остановил машину и, отворив дверцу, пригласил его сесть. -- Вам куда надо? -- спросил он, включая двигатель. -- Мне в Брехенвиль, -- сказал Скуперфильд. -- Думаю, что теперь мне уже лучше всего вернуться домой. -- В таком случае вам надо в обратную сторону, -- сказал коротышка. -- Я ведь в Давилон еду. -- Ну, все равно! -- махнул рукой Скуперфильд. -- Поеду сперва в Давилон, а оттуда на поезде в Брехенвиль. Кстати, зайду к этому мерзавцу Крабсу и рассчитаюсь с ним за то, что он привязал меня к дереву. И еще мне надо забрать оставленные у него в номере вещи. Скуперфильд принялся подробно рассказывать новому знакомцу о своих приключениях и о подлом поступке Крабса, умалчивая лишь о том, с какой целью они отправились в совместную поездку. Все, что касалось денежных дел, Скуперфильд старался сохранять в тайне и никогда не нарушал этого правила. Коротышка громко смеялся, слушая этот рассказ, и был очень доволен, что судьба послала ему такого смешного спутника. Впрочем, скоро они распрощались, так как приехали в Давилон. Поблагодарив владельца автомобиля за оказанную услугу, Скуперфильд отправился прямо в гостиницу. Там ему сказали, что Крабс еще вчера отбыл в Грабенберг. Скуперфильд, однако, сказал, что ему надо забрать оставленные в номере вещи. Упаковав обратно в цилиндр оставленные мыло, полотенце, платки и другие предметы, вплоть до гвоздей и куска проволоки, Скуперфильд отправился в ресторан, велел, чтоб ему подали четыре обеда, и принялся есть, как говорится, за четверых. Пообедав и выпив для хорошего пищеварения бутылочку минеральной воды, он решил, что теперь уже ничто не мешает ему вернуться в свой родной Брехенвиль. Как мы уже убедились, случаю было угодно, чтоб он попал на тот же поезд и даже в тот же вагон, в котором Незнайка и Козлик ехали в Сан-Комарик. Известно, что Брехенвиль находится по пути в Сан-Комарик. Положив вытащенные из цилиндра вещи на небольшой столик, который был у окна вагона, Скуперфильд внимательно оглядел свой головной убор и, обнаружив на нем пятно грязи, принялся счищать его рукавом. Размазав грязь равномерно по всему цилиндру, он успокоился и положил вынутые вещи обратно, после чего спрятал цилиндр под лавку. Тут он увидел проходившего по вагону проводника и, узнав от него, что поезд прибывает в Брехенвиль в три часа пополуночи, Скуперфильд попросил, чтоб он разбудил его. -- Хорошо, хорошо, -- сказал проводник. -- Не "хорошо, хорошо", а обязательно разбудите! -- проворчал Скуперфильд. -- Прошу принять во внимание, что я сплю чрезвычайно крепко и обязательно стану просить дать мне еще поспать, но вы меня не слушайте: хватайте прямо за шиворот и выталкивайте из вагона. Увидев, что толстенький пассажир, сидевший напротив, читает газеты, Скуперфильд попросил дать ему почитать "Давилонские юморески". Получив газету, он прочитал в ней сообщения о различных кражах, похищениях, ограблениях, убийствах, поджогах и отравлениях, которые произошли за день, после чего принялся читать анекдотики, которые его немало повеселили и привели в хорошее настроение. Покончив с анекдотиками, он хотел взяться за художественные рассказы, но его внимание привлекла уже известная нам статейка, в которой говорилось о гигантских акциях. Прочитав эту статейку, Скуперфильд крепко задумался. Он хорошо знал, что газета "Давилонские юморески" принадлежала миллиардеру Спрутсу, поэтому в ней печаталось только то, что могло дать выгоду этому богачу. "Значит, Спрутсу выгодно, чтоб перестали покупать гигантские акции, сказал сам себе Скуперфильд. -- Может быть, ему даже хочется, чтоб они понизились в цене?.. Да, да! Какой же я остолоп, что не сообразил этого сразу. Недаром Спрутс так старался, чтоб Мига и Жулио скрылись с деньгами. Ведь как только они скроются, цены на акции обязательно упадут. Тогда господин Спрутс скупит их по дешевке, а когда они снова поднимутся в цене, продаст и разбогатеет еще больше. Что ж, надо перебить Спрутсу дорогу и скупить гигантские акции раньше его. Это будет выгодное дельце!" Обрадовавшись тому, что придумал дельце, на котором сможет нажить огромные барыши, Скуперфильд принялся потирать от удовольствия руки и даже что-то потихоньку запел про себя. Заметив, однако, что уже наступила ночь и многие пассажиры спят, он решил, что и ему пора спать, тем более что предыдущую ночь он провел совершенно без сна. Расстелив оставленную проводником постель, Скуперфильд растянулся во весь рост на лавке, сказав про себя: "Да, братцы, в поезде спать -- это не то что в дупле!" Он уже готов был погрузиться в сон, но решил проверить, не стащил ли кто-нибудь из-под лавки цилиндр. Сунув руку под лавку, он убедился, что цилиндр был на месте. Это успокоило Скуперфильд а, но как раз в этот момент он почему-то вспомнил о своей трости. Пошарив рукой по полу и не обнаружив трости, он принялся искать ее у себя на лавке, потом на лавке у толстяка, который в это время уже храпел, накрывшись газетой; заглянул даже на верхние полки, где спали Незнайка с Козликом. Трости нигде не было. "А может быть, я пришел в вагон уже без трости? -- мелькнула у Скуперфильда мысль. -- Может, я ее забыл где-нибудь?" Он начал припоминать, что действительно давно не видал своей трости, и постепенно ему стало ясно, что он забыл ее либо в гостинице, куда заходил, чтоб забрать свои вещи, либо в машине у коротышки, который подвез его, либо у тех коротышек, которые угощали его кипятком. "А может быть, она осталась в дупле?" -- чуть не закричал Скуперфильд. Он уже хотел потребовать, чтоб остановили поезд, так как решил ехать обратно на поиски трости, но сообразил, что это обойдется ему намного дороже, чем купить новую трость. Поэтому он снова положил голову на подушку и попытался заснуть. Мысль, что придется затратить деньги на приобретение новой трости, не давала, однако, ему покоя. Он изо всех сил старался вспомнить, где оставил трость, но мог припомнить лишь то, что держал трость в руках, когда стукнул ею по голове Жулио. "А здорово я его огрел тогда", -- подумал он. Мысль эта все же не принесла ему облегчения. Его по-прежнему грызла досада. Он вспоминал, какую сумму уплатил за трость, и проклинал себя за то, что купил трость с костяным набалдашником, а не с железным, которая обошлась бы ему гораздо дешевле. Неизвестно, до каких бы пор продолжались его мучения, если бы не произошел непредвиденный случай. Перед тем как лечь спать. Незнайка и Козлик решили попить газированной водички с сиропом. Откупорив бутылку, они половину воды выпили, а другую половину оставили на ночь. Чтобы бутылка случайно не опрокинулась ночью, Козлик поставил ее на своей полке к стенке вагона и прижал сбоку подушкой, на которой спал. Ночью от тряски вагона подушка понемногу сместилась в сторону, бутылка от этого наклонилась, и газированная вода начала капать из горлышка. Скуперфильд, место которого находилось под Козликом, моментально заметил, что сверху капает какая-то жидкость. Подставив ладонь, он собрал в ней несколько капель и, слизнув их языком, установил, что капала газированная вода с сиропом. Считая неблагоразумным допускать, чтобы этот полезный напиток пропадал даром, он подставил под капли рот, стараясь разинуть его как можно шире. Бутылка между тем наклонилась от тряски больше, и вода полилась из нее тонкой струйкой. С удовольствием глотая эту сладкую, пахучую, приятно щиплющую за язык жидкость, Скуперфильд прикидывал в уме, во сколько обошлась бы ему газированная вода, если бы понадобилось уплатить за нее. Эту сумму он вычитал из суммы, затраченной на покупку пропавшей трости, и испытывал удовольствие оттого, что сумма пропажи как бы становилась меньше. Бутылка тем временем наклонялась больше, благодаря чему газированная вода текла не переставая. В соответствии с этим текли и мысли в голове Скуперфильда. Постепенно увлекшись, он стал мечтать о том, как было бы хорошо, если бы при каждой железнодорожной поездке ему удавалось выпить хотя бы бутылку газированной воды бесплатно. Разделив стоимость пропавшей трости на стоимость бутылки газированной воды с сиропом, он вычислил количество железнодорожных поездок, которые пришлось бы совершить, чтоб вернуть сумму денег, затраченных на покупку трости. Занимаясь этими приятными расчетами, Скуперфильд постепенно забыл о своих огорчениях и пришел в хорошее настроение. Как раз в этот момент бутылка окончательно опрокинулась и, полетев вниз, стукнула Скуперфильда по лбу. -- Вот и всегда так! -- пробормотал Скуперфильд, схватившись за лоб руками. -- Не успеешь получить удовольствие, как приходится за это расплачиваться! Проклятая жизнь, чтоб ей провалиться на месте! Потрогав ушибленный лоб, он убедился, что на этот раз отделался шишкой. Чувствуя, что боль от удара понемногу проходит, он успокоился и наконец заснул. Поезд между тем мчался вперед. Колеса мерно постукивали. Время тоже не стояло на месте. Когда Скуперфильд заснул, было далеко за полночь. Не прошло и двух часов, как впереди засветились огни Брехенвиля. Колеса застучали на стрелках. Поезд постепенно замедлил ход и вскоре остановился. Скуперфильд, однако, продолжал спать. Проводник забыл его разбудить и вспомнил об этом, лишь когда поезд уже отошел от станции. -- Вот так штука! -- воскликнул проводник, останавливаясь возле спящего Скуперфильда. -- Кажется, этот чудак хотел сойти в Брехенвиле... Да, да, верно! Ну что ж, ссажу его на следующей остановке, а в Брехенвиль он сможет вернуться на пригородном поезде. Теперь все равно ничего не поделаешь. Чтоб избежать неприятных объяснений, он решил пока не будить Скуперфильда, а принялся тормошить его, как только поезд остановился на следующей станции, которая имела какое-то странное название -- "Паноптикум". -- Вставайте скорее, вам сходить пора! -- кричал проводник и дергал Скуперфильда за плечо. В ответ на это Скуперфильд только отмахивался рукой и продолжал храпеть, словно не к нему обращались. Видя, что поезд скоро отойдет и от этой станции, проводник рассердился не на шутку и закричал Скуперфильду прямо в ухо: -- Слушайте, господин хороший, перестаньте дурить, а не то вам придется заплатить штраф за проезд без билета. Ваш билет кончился еще в Брехенвиле. Услыхав, что ему придется за что-то платить, но не разобрав за что, Скуперфильд на минутку очнулся и, соскочив со скамьи, осовело уставился на проводника. Воспользовавшись этим, проводник схватил его за шиворот, подтащил к выходу и вытолкнул на перрон. Вернувшись обратно, он поднял валявшуюся на полу газету, достал из-под лавки цилиндр, набитый всякой всячиной, и, подойдя к двери, сунул все это в руки ошалевшему Скуперфильду. Скуперфильд хотел о чем-то спросить и уже раскрыл рот, но поезд как раз в это мгновение тронулся, и он так и остался на перроне с разинутым ртом. Незнайка и Козлик даже не слыхали, что произошло ночью. Они спали достаточно крепко, так как в предыдущую ночь им не удалось как следует выспаться из-за кинокошмаров. Уже давно рассвело, а они продолжали спать и, наверно, проехали бы Сан-Комарик, если бы проводник не разбудил их. -- Эй! -- закричал он. -- Вам, как видно, хочется тоже проспать свою станцию! Ну-ка, вставайте! Видя, что Незнайка и Козлик даже не пошевелились, он принялся стучать по их полкам стальными щипцами, которыми пользовался для пробивки билетов. Услышав стук, Незнайка и Козлик проснулись. И вовремя! Поезд уже подходил к станции. Многие пассажиры, схватив чемоданы и узелки с вещами, толпились у вагонных дверей. Незнайка и Козлик соскочили со своих полок и тоже стали пробираться к выходу. Сан-Комарик был большой город, поэтому здесь сходило множество пассажиров. Как только поезд остановился, широкий перрон мгновенно заполнился приехавшими, которые тут же смешались со встречавшими, отъезжавшими и провожавшими. Выйдя из вагона, Незнайка и Козлик принялись оглядываться по сторонам, надеясь увидеть в этой пестрой толпе Мигу и Жулио. Перед ними мелькало множество лиц, но ни одного похожего на Мигу или Жулио не было. -- А может быть, они встречают нас у другого вагона, -- высказал предположение Незнайка, приподнимаясь на цыпочки и стараясь поверх голов разглядеть, что делалось у других вагонов. -- Подождем, -- сказал Козлик. -- Нам не к спеху. Скоро перрон очистится, и они увидят нас. -- Или мы их, -- сказал Незнайка. -- Разумеется: или мы их, -- подтвердил Козлик. Скоро толпа приехавших и встречавших схлынула, а после отхода поезда разошлись и провожавшие. Перрон опустел, и на нем не осталось никого, кроме Незнайки и Козлика. -- Что же это? -- недоумевал Козлик. -- По правде сказать, мне эти Мига и Жулио никогда не внушали доверия. Я все время ждал, что они выкинут с нами какую-нибудь скверную шутку. А может, они ошиблись и придут встречать нас к следующему поезду? Тут к ним подошел железнодорожный служащий в форменной фуражке и спросил, что они здесь делают. -- Нас, понимаете, должны были встретить, но не встретили, -- объяснил Козлик. -- Ну, не встретили, так в другой раз встретят, а торчать здесь нечего. Это запрещено правилами, -- сказал служащий. -- А когда прибудет следующий поезд из Давилона? -- спросил Козлик. -- Завтра в это же время, -- ответил служащий и зашагал прочь. -- Что ж, придем сюда завтра. Может быть, они перепутали дни, -- сказал Козлик. Они прошли через вокзал и зашагали по улице. -- Что же нам теперь делать? -- спросил Незнайка. -- Надо где-нибудь раздобыть денег, -- ответил Козлик. -- Ведь у нас с тобой даже на обед нет. Да и на ночлег припасти надо. -- А где мы будем раздобывать деньги? -- Ну, придется искать работу. Ты когда-нибудь служил в ресторане? -- Никогда в жизни, -- признался Незнайка. -- Самое лучшее, -- сказал Козлик, -- это куда-нибудь в ресторан официантом устроиться или поваром. Поближе к еде, -- пояснил он. -- Я однажды уже служил в ресторане швейцаром. Видел, как официанты работают. Ничего сложного. Только устроиться трудно. Обычно все места заняты. Увидев по пути ресторан, Козлик смело отворил дверь, и они с Незнайкой вошли. Для завтрака время уже было позднее, а для обеда раннее, поэтому в ресторане посетителей не было. Увидев хозяина ресторана, который стоял за буфетной стойкой и озабоченно щелкал на счетах, подсчитывая не то доходы, не то расходы. Козлик спросил: -- Вам повара или официанты не требуются? Хозяин перестал щелкать на счетах и, окинув Незнайку и Козлика взглядом, спросил: -- А кто из вас повар? -- Я повар, -- ответил Козлик. -- А вот он официант. -- Какой же из тебя повар! -- усмехнулся хозяин. -- Повара обычно бывают толстенькие, а ты вон какой худой. -- Вы меня только возьмите, я обязательно растолстею, -- ответил Козлик. -- Вот ты растолстей сначала, а тогда я тебя возьму! -- сердито буркнул хозяин. -- А нельзя ли в таком случае вот ему поваром? -- показал на Незнайку Козлик. -- Он, кажется, потолще меня. -- Но ты ведь сказал, что он официант, а не повар, -- возразил хозяин. -- Это ничего. Он может и поваром. -- Ты на самом деле можешь готовить еду? -- обратился хозяин к Незнайке. -- В точности не скажу, так как ни разу не пробовал, -- ответил Незнайка. -- Надо попробовать. -- Нет, -- ответил хозяин. -- Мне такой повар не нужен. И вообще мне повар не нужен. У меня уже есть повар. -- Тогда возьмите его помощником, -- предложил Козлик. -- И помощник не нужен. -- Тогда возьмите нас официантами. -- И официанты не нужны. Мне и своих официантов придется увольнять. Видишь, посетителей совсем нет. -- Ну возьмите нас хоть посуду мыть, -- не унимался Козлик. -- У меня есть судомойка, -- махнул хозяин рукой. -- Какой-то осел! -- обругал хозяина Козлик, когда они с Незнайкой вышли на улицу. -- Ну скажи, пожалуйста, какая ему разница, кто из нас повар, ты или я, если ему вообще повара не нужны? Только время на разговоры потратили! В другом ресторане разговор получился примерно такой же. Узнав, что Незнайка и Козлик согласны работать в его ресторане поварами, официантами, буфетчиками, пекарями, кассирами, судомойками, полотерами, директорами, ночными сторожами или швейцарами, хозяин спросил: -- И вы все это можете? -- Все можем, -- заверил Козлик. -- А предсказывать будущее вы можете? -- Чего нет, того нет, -- развел Козлик руками. -- Предсказывать будущее, к сожалению, не можем. -- А вот я предскажу вам будущее, -- сказал хозяин. -- Сейчас вы вылетите за дверь и никогда сюда не вернетесь больше. -- Это почему? -- спросил Козлик. -- Потому что я так предсказал. -- Этот тоже осел! -- вынес свой приговор Козлик, очутившись за дверью. -- На его месте я бы не хуже предсказывал. В следующем ресторане разговор получился еще короче. Не успел Козлик открыть рот, как хозяин стукнул кулаком по столу и сказал: -- Марш! И чтоб я тебя больше не видел! -- Коротко, но не совсем вежливо! -- сказал Козлик. Само собой разумеется, что эти слова тоже были сказаны уже на улице. Первые неудачи не обескуражили Козлика. Они с Незнайкой еще долго ходили по ресторанам, всюду получая отказ и подвергаясь насмешкам, после чего принялись бродить по магазинам и предлагать себя в продавцы. Впрочем, с тем же успехом. Хозяева магазинов интересовались больше покупателями, чем продавцами. Скоро наступил вечер. Повсюду засветились яркие огни реклам. Центральные улицы города, куда забрели в это время Незнайка с Козликом, наполнились электрическим светом, весельем и музыкой, гуляющими и танцующими коротышками, скрипением качелей, вертящихся каруселей, чертовых колес и других приспособлений для веселого времяпрепровождения. В этом отношении Сан-Комарик ничем не отличался от других больших лунных городов. Незнайка и Козлик с завистью поглядывали на коротышек, которые сидели у ресторанов за столиками и угощались разными вкусными блюдами. Смотреть на все это и не иметь возможности утолить голод было очень мучительно. -- Лучшее средство заглушить аппетит -- это смотреться в кривые зеркала, -- сказал Козлик. -- Я лично всегда так делаю. Когда смеешься, голод не так сильно чувствуется. Они принялись бродить вдоль выставленных у краев тротуара кривых зеркал и разглядывать свои отражения. Одно из зеркал до такой степени исказило их физиономии, что Незнайка и Козлик, как ни было им грустно, все же не смогли удержаться от смеха. Посмеявшись, Незнайка заметил, что есть действительно стало хотеться меньше. В это время они увидели коротышек, собравшихся толпой перед небольшим деревянным помостом, над которым красовалась вывеска с надписью: "Веселый балаганчик". На помосте за занавеской, сделанной из обыкновенной простыни, стоял какой-то смешной коротышка. Он просунул голову в круглое отверстие, имевшееся посреди простыни, а стоявшие перед помостом зрители швыряли в него резиновыми мячами, целясь прямо в лицо. Коротышка смешно гримасничал и нелепо дергался в стороны, стараясь уберечь лицо от ударов, что очень веселило зрителей. Услыхав смех. Незнайка и Козлик подошли ближе и тоже принялись хохотать, глядя на смешные ужимки этого потешного коротышки. -- Зачем же он это? -- спросил, задыхаясь от смеха, Незнайка. -- Это же, наверно, больно, когда по лицу мячом? -- Конечно, больно, -- ответил Козлик. -- Но ведь надо как-нибудь зарабатывать на жизнь. Ему хозяин платит за это. Тут Незнайка увидел хозяина балаганчика. Он стоял возле большой белой корзины, доверху наполненной резиновыми мячами. Каждый, кто хотел швырнуть мячом в коротышку, платил хозяину сантик. Как раз в этот момент один из зрителей, желая потешить себя и других, уплатил сразу за пять мячей и принялся швырять их в лицо коротышки. От четырех мячей коротышке удалось увернуться, зато пятый угодил ему прямо в глаз, да с такой силой, что веко моментально распухло. Глаз у бедняги закрылся и перестал видеть. Испуганный коротышка сказал, что сегодня он уже не сможет работать, и ушел домой. Хозяин балаганчика, однако, не растерялся и, взобравшись на помост, закричал: -- Ну-ка, друзья, кто хочет заработать три фертинга? Плачу целых три фертинга тому, кто продержится до закрытия. -- Становись сам! -- закричал кто-то из зрителей. -- Ну-ка, подставляй свою толстую рожу! В это время Козлик быстро пролез сквозь толпу и, вскочив на помост, сказал: -- Давай я попробую. -- Попробуй, попробуй! Только не вздумай пищать, когда получишь мячиком по носу, -- послышалось из толпы. Все засмеялись вокруг. Стараясь не обращать внимания на смеющихся коротышек, Козлик спрятался за занавеску и просунул в отверстие голову. Он сразу же убедился, что занавеска не давала возможности сильно отклонять голову и действовать здесь надо как можно проворнее. Не успел он оглядеться вокруг, как "игра" началась и довольно метко брошенный мяч огрел его по лбу. Это на секунду ошеломило Козлика и напомнило, что зевать здесь нельзя. После первого удара по лбу последовало несколько увесистых ударов по щекам, а один мяч даже попал ему по носу. Но самый сильный удар пришелся по уху. Боль была такая, что у Козлика невольно выступили на глазах слезы. Чтобы как-нибудь увернуться от летящих мячей, он дергался из стороны в сторону, крепко зажмуривался, стараясь уберечь от повреждения глаза, отчего получались очень смешные гримасы. Зрители веселились вовсю. Привлеченные смехом, к толпе присоединялись новые прохожие. Торговля мячами шла бойко. Хозяин едва успевал получать деньги. Но Незнайке на этот раз было не до веселья. Он с замиранием сердца следил за движениями своего друга и испытывал такое чувство, будто удары доставались не Козлику, а ему самому. Он готов был умолять коротышек, чтоб они не обижали бедного Козлика, готов был колотить всех, кто бросал в него мячами, а заодно и владельца балаганчика, который придумал это дурацкое развлечение ради собственной выгоды. Время, однако, шло. В воздухе становилось прохладнее. Вскоре толпа начала понемногу редеть, а потом и вовсе рассеялась. Хозяин отсчитал Козлику три фертинга самыми мелкими монетками и закрыл свое увеселительное заведение на ночь. Через пять минут Незнайка и Козлик сидели в теплом помещении столовой и с аппетитом уплетали вкусный перловый суп с пирогами и гречневую кашу с маслом. Козлик крякал от удовольствия, чмокал губами и жмурился, словно проголодавшийся котенок, которого принесли с мороза и угостили сметанкой. Незнайка тоже на все лады расхваливал и суп, и кашу, и пироги. После перенесенных волнений еда казалась ему особенно вкусной. Гостиница "Экономическая", куда отправились ночевать Незнайка и Козлик, славилась своей дешевизной. За пятьдесят сантиков здесь можно было получить на ночь вполне удобный номер, что было чуть ли не вдвое дешевле, чем в любой другой гостинице. Этим объяснялось, что гостиница "Экономическая" никогда не испытывала недостатка в жильцах. Каждый, прочитав на вывеске надпись: "Самые дешевые номера на свете", недолго раздумывая шел в эту гостиницу. Уплатив пятьдесят сантиков. Незнайка и Козлик получили ключ и, разыскав свой номер, очутились в небольшой чистенькой комнате. Здесь были стол, несколько стульев, платяной шкаф, рукомойник с зеркалом у стены и даже телевизор в углу. -- Смотри, -- сказал с удовольствием Козлик. -- Где еще можно получить за пятьдесят сантиков номер, да еще с телевизором? Можешь поверить мне на слово, что нигде. Неспроста гостиница называется "Экономической". Отворив шкаф и положив на полочку свои шляпы, Незнайка и Козлик хотели расположиться на отдых, но в это время зазвенел звонок и на том месте, где обычно бывает электрический выключатель, замигал красный глазок. Взглянув на этот световой сигнал, Незнайка и Козлик заметили, как из отверстия, которое имелось в стене, высунулся плоский металлический язычок с углублением на конце, а под ним замигала светящаяся надпись: "Сантик". -- Ах, чтоб тебя! -- воскликнул Козлик и с досадой почесал затылок. Я, кажется, уже знаю, что это за штука. По-моему, мы попали в гостиницу, где берут отдельную плату за пользование электричеством. Видишь -- язычок. Если не положишь на него сантик, то свет погаснет и мы останемся в темноте. Не успел он это сказать, как лампочка под потолком погасла и комната погрузилась во мрак. Сунув руку в карман, Козлик достал монету достоинством в сантик и положил ее в углубление на конце язычка. Язычок моментально исчез в отверстии вместе с монеткой, и лампочка засветилась вновь. -- Ну, теперь все в порядке, -- облегченно вздохнул Козлик. В это время Незнайка обратил внимание на то, что в номере не было кроватей. -- На чем же мы будем спать? -- с недоумением спросил он. -- Здесь откидные кровати, -- объяснил Козлик. -- Так часто делается в дешевых гостиницах. Днем кровати все равно никому не нужны, они откидываются к стене, а на ночь опускаются снова. Незнайка огляделся по сторонам и убедился, что кровати здесь были устроены на манер откидных полок, как это бывает в вагонах поезда. Козлик подошел к одной из полок и потянул за привинченную сбоку металлическую ручку. Кровать, однако же, не откинулась, а вместо этого из стены высунулся еще один металлический язычок и под ним опять замигала надпись: "Сантик". -- Ах, черти! -- воскликнул Козлик. -- Так здесь, значит, и за кровати надо платить! Он сунул в углубление язычка сантик. Кровать мгновенно откинулась, а из стены в тот же момент высунулись еще три язычка, под которыми замигали надписи: "Простыня -- 1 сантик", "Одеяло -- 1 сантик", "Подушка -- 2 сантика". -- А! -- закричал Козлик. -- Теперь мне понятно, почему гостиница называется "Экономической"! Потому что здесь можно сэкономить уйму денег. Захотел сэкономить сантик -- спи без простыни или без одеяла. За два сантика можешь спать без подушки. А за целый пятак спи на голом полу. Сплошная выгода! Вытащив горсть монеток. Козлик принялся класть их на высунутые язычки. Один за другим язычки исчезали, словно проглатывали монетки, а из отверстия, открывшегося в стене, выскакивали, как из автомата, то аккуратно сложенная простыня, то подушка, то одеяло. Застелив постель, Козлик подошел к другой полке и устроил точно таким же путем постель для Незнайки. Поскольку спать им еще не хотелось, друзья решили посмотреть телевидение. Подойдя к телевизору, Козлик повернул рукоятку. Телевизор, однако же, не включился, зато сверху высунулся уже знакомый нам язычок и потребовал плату сразу пять сантиков. -- Да это же грабеж! -- возмутился Козлик. -- Такие деньги платить только за то, чтоб посмотреть телевизор! Поворчав немного, он все же вынул пять сантиков и положил их на язычок. Пять сантиков исчезли в утробе телевизора. Экран тотчас же засветился, и на нем замелькали кадры незнакомого фильма. В фильме показывалось, как целая орава полицейских и сыщиков ловила шайку преступников, похитивших какие-то ценности. Полицейские то и дело устраивали облавы, засады, внезапные нападения, но преступникам каждый раз удавалось ловко обмануть полицейских и уйти от преследования. Незнайка и Козлик смотрели фильм с середины и никак не могли понять, где и какие ценности преступники похитили. Им все же почему-то хотелось выяснить этот вопрос. В то же время им чрезвычайно интересно было узнать, поймают в конце концов преступников или нет. Картина между тем становилась все напряженнее и стремительнее. Одна за другой возникали головокружительные погони, массовые драки и оглушительные перестрелки. На самом интересном месте, когда главаря шайки вот-вот должны были схватить, телевизор вдруг выключился, вверху снова высунулся язычок и замигала надпись: "5 сантиков". -- На, жри! -- с досадой проворчал Козлик и поскорей сунул в телевизор еще пять сантиков. Экран замелькал по-прежнему, бандиты бросились выручать своего главаря. Полицейские стали забрасывать их бомбами со слезоточивыми газами, а потом вызвали на подмогу бронированные автомобили и снова пустились в погоню, круша и ломая все на своем пути. Незнайке и Козлику все же не удалось досмотреть этот захватывающий фильм до конца. Когда язычок высунулся в пятый раз, Козлик сказал: -- Хватит! Мы не Скуперфильды какие-нибудь, чтоб выбрасывать деньги на ветер! Да к тому же и спать нам пора. Решив на ночь умыться, Козлик подошел к рукомойнику, но и тут пришлось израсходовать сантик на воду, сантик на мыло и сантик на полотенце. Вслед за Козликом начал умываться Незнайка. Но едва он намылил лицо, как что-то щелкнуло и вода перестала течь. Незнайка вертел кран то в одну сторону, то в другую, стучал по нему кулаком, но это не помогало. Мыло невыносимо щипало ему глаза, а смыть было нечем. Тогда Незнайка стал звать на помощь Козлика. Видя неладное, Козлик подбежал к крану, но как раз в это время погас свет и комната снова погрузилась во мрак. Единственное, что можно было разглядеть в темноте, это настойчиво мигавший красный глазок на стене и поблескивавший под ним металлический язычок. Сообразив, что вновь требуется уплата за электричество, Козлик бросился к язычку, доставая на ходу из кармана сантик. Слизнув в одно мгновение монетку, язычок скрылся в стене, и свет загорелся. Наладив таким образом дело со светом, Козлик подбежал к рукомойнику и увидел, что здесь также высунулся язычок, требовавший уплаты за воду. -- Ах ты ненасытная утроба! -- выругался Козлик. -- Я ведь с тобой расплатился уже! Ну, на, жри, если тебе мало! И здесь сантик был мгновенно проглочен, в результате чего вода полилась из крана, и Незнайка смог наконец смыть разъедавшее глаза мыло. Тяжело вздохнув, Козлик подсчитал оставшиеся у него монетки и сказал, что надо поскорей укладываться спать, так как денег у них осталось мало. Раздевшись, друзья забрались в постели, но на этом их траты не кончились. Вскоре они почувствовали, что в комнате стало холодно. Как ни кутались они в одеяла, холод пронизывал их, как говорится, до костей. Наконец Козлик вскочил с постели и решил потребовать, чтоб их перевели в более теплый номер. Подбежав к двери и увидев на стене ряд кнопок с надписями: "Коридорный", "Посыльный", "Горничная", "Официант", он принялся изо всех сил нажимать на них, но в ответ на это из стены лишь высовывались язычки, каждый из которых неумолимо требовал: "Сантик", "Сантик", "Сантик". -- С ума вы все посходили! -- возмущался Козлик. -- Где я вам наберу столько сантиков! В это время Незнайка заметил на стене еще две кнопки, под которыми имелись надписи: "Отопление" и "Вентиляция". -- Постой, -- сказал он. -- Мы, наверно, забыли включить отопление. Он нажал кнопку, но и тут из стены высунулся язычок и заявил о своем желании получить сантик. -- В последний раз даю! -- проворчал Козлик, доставая из кармана монетку. Сантик произвел свое магическое действие. Послышалось приглушенное гудение, и из отверстия, имевшегося под рукомойником, в комнату начал поступать теплый воздух. Почувствовав, что в комнате стало теплей, друзья забрались в кровати и, пригревшись, заснули. Утром они проснулись ранехонько и решили поскорей удрать из гостиницы, чтоб сохранить остатки монеток. Однако и тут на их пути возникло препятствие в виде наглухо запертой дверцы шкафа, в котором они оставили свои шляпы. Сколько ни дергал Козлик за ручку, из дверцы лишь высовывался язычок, требуя сантик в уплату за хранение вещей. Видя, что ничего не поделаешь, Козлик полез в карман за монеткой. -- Чтоб вас черти побрали! -- выходил из себя он. -- Это какая-то грабиловка, а не гостиница. Тут поживешь, так не только без шляпы останешься, -- гляди, как бы и штаны не сняли. Скоро чихнуть бесплатно будет нельзя. Заскочив в закусочную и наскоро позавтракав, друзья поспешили на вокзал, в надежде, что Мига и Жулио появятся к приходу поезда. Надежды их оказались, однако, напрасными. Поезд пришел, но Мига и Жулио так и не появились. -- Теперь ясно, что они обманули нас и удрали с деньгами, -- сказал Козлик. Они снова отправились искать работу, но в этот день их поиски не увенчались успехом. Козлик сказал, что это ничего, так как скоро откроется "Веселый балаганчик" и можно будет попытаться подзаработать там. Явившись на улицу, где было уже знакомое им увеселительное заведение, Незнайка и Козлик увидели, что вчерашний коротышка выздоровел и уже стоял на помосте, увертываясь от летевших в лицо мячей. Правда, под глазом у него красовался большой синяк, но коротышка, по-видимому, привык не обращать внимания на подобные пустяки. -- Что ж, -- сказал Козлик, -- я думаю, это ничего. Скоро его кто-нибудь стукнет мячиком так, что он полетит с ног, тогда я опять займу его место. Расчеты Козлика оказались верными. Скоро действительно кто-то запустил мяч с такой силой, что коротышка не успел увернуться. Удар на этот раз пришелся по другому глазу. Схватившись рукой за подбитый глаз и заливаясь слезами от боли, бедняга, невзвидя света, побежал поскорей домой. Козлику было жалко несчастного коротышку, но вместе с тем он был рад, что теперь сможет заработать немного денег. Не успел он, однако, предложить свои услуги хозяину, как стоявший неподалеку коротышка вскочил на помост и закричал: -- А теперь я буду! Давайте в меня бросайте. Он тут же просунул голову в отверстие в занавеске, и мячи полетели в него. Этот новый коротышка оказался хорошим актером. Он ловко увертывался от мячей. Зная, однако, что публике не нравится, когда мячи летят мимо, он время от времени наклонял голову и нарочно подставлял под удар лоб. Мячик, не причинив коротышке особенного вреда, отскакивал ото лба, а коротышка, сделав вид, будто удар был сильный, падал на пол и, высунувшись из-за занавески, дрыгал ногами в воздухе. Это страшно смешило зрителей и привлекало новых прохожих. Хозяин был очень доволен, что ему попался такой хороший работник. Козлика не оставляла надежда, что и этот смельчак не продержится долго, но он все же продержался до закрытия балагана. -- Теперь нам с тобой придется лечь спать без ужина, -- с огорчением сказал Козлик. -- А разве у тебя не осталось больше монеток? -- Осталось всего двадцать сантиков, но эти деньги понадобятся нам, чтоб заплатить за ночлег. -- А может быть, лучше эти деньги проесть и переночевать просто на улице? -- спросил Незнайка. -- Что ты! Что ты! -- испуганно замахал Козлик руками. -- Или забыл, что я тебе про Дурацкий остров рассказывал? Лучше без еды потерпеть, чем попасть полицейским в руки. -- Небось как проголодаешься посильней, так и на Дурацкий остров захочешь, -- проворчал Незнайка. -- Что ж, бывает и так, -- согласился Козлик. Разговаривая таким образом, друзья шагали по городу. Чем дальше они уходили от центра, тем реже встречали освещенные витрины магазинов и яркие огоньки реклам. Дома становились все ниже, а окна подслеповатее. Асфальтированные тротуары кончились, и пошли просто булыжные, с выбоинами и ухабами и лежащими поперек кучами мусора. Вид всего этого производил на Незнайку удручающее впечатление. Одни названия улиц могли вызвать неприятное чувство. Если в богатых кварталах города чаще встречались такие названия, как Светлая улица, Счастливая улица, бульвар Радости, то здесь в ходу были такие названия, как улица Бедности, Темная улица, Грязная улица, Болотная или Гнилая. Заметив, что они забрели в какую-то глушь, Незнайка спросил: -- Разве мы не пойдем сегодня в "Экономическую" гостиницу? -- Нет, братец, -- ответил Козлик. -- "Экономическая" гостиница нам сегодня не по карману. У нас на каждого всего по десять сантиков, а за такую сумму можно переночевать лишь у Дрянинга в "Тупичке". Это так гостиница называется, -- пояснил Козлик. Пройдя по Большой Трущобной улице, наши друзья свернули на Малую Трущобную и, миновав Первый, Второй и Третий Трущобные переулки, свернули в узенький закоулочек, который назывался Мусорный тупичок. В конце этого закоулочка стоял большой серый дом, с виду напоминавший огромный мусорный ящик. Над входной дверью, которая поминутно открывалась, пропуская все новых коротышек, висела вывеска с надписью: "Общедоступная гостиница ...Тупичок"". Теперь уже неизвестно в точности, называлась ли гостиница так, потому что помещалась в тупичке, или же улица была названа тупичком вследствие того, что здесь была гостиница с таким названием. Незнайка и Козлик вошли в дверь и очутились перед конторкой с окошечком. Заглянув в окошечко, Козлик спросил: -- У вас найдется два места по десять сантиков? Кто-то, кого не видел стоявший сбоку Незнайка, ответил: -- Найдется. Минус второй этаж, места двести пятнадцать и двести шестнадцать. Козлик протянул в окошечко деньги и получил два жестяных жетона, на которых были выбиты цифры: "215" и "216". -- А что значит -- минус второй этаж? -- заинтересовался Незнайка. -- Почему минус? -- Этот дом не только поднимается вверх, но и опускается вниз, под землю, -- объяснил Козлик. -- Все этажи, которые вверх, те -- плюс, а которые вниз, те -- минус. Минус второй этаж -- это значит второй подземный этаж. -- А почему нам нельзя вверх? -- Вверх дороже, -- ответил Козлик. -- Вот разбогатеем, переселимся наверх. Спустившись по грязной деревянной лестнице на два этажа вниз, наши друзья вошли в дверь и очутились в огромной комнате с низким, прогнувшимся, закопченным потолком. Первое впечатление у Незнайки было, будто он снова попал в каталажку. Такие же складские полки с лежавшими на них коротышками, такая же чугунная печь с длинными, тянувшимися через все помещение трубами, такая же тусклая лампочка под потолком. Вся разница заключалась в том, что здесь было гораздо грязней и тесней. Полки были не из пластмассы, как в каталажке, а из грубых, почерневших, неотесанных деревянных досок, и стояли они так тесно, что между лежавшими на них коротышками, казалось, трудно было просунуть палец. В отличие от арестованных, которые томились в каталажке, здешние обитатели пользовались гораздо большей свободой. Каждый здесь считал себя вправе делать все, что ему приходило в голову. Многие не только пекли картошку в золе, но и варили в жестянках из-под консервов похлебку, жарили какие-то длинные, бесформенные коржи из теста, развешивая их на горячих жестяных трубах. На этих же трубах висели, вперемежку с коржами, чьи-то носки, сохнущее после стирки белье, изорванное до последней степени тряпье, бывшее когда-то одеждой, даже чьи-то ботинки. От всего этого жарящегося, варящегося, пекущегося, сохнущего и просто чадящего в помещении стоял такой удушливый запах, что у Незнайки перехватило дыхание и помутилось в глазах. Почувствовав головокружение, он зашатался и принялся хвататься руками за стенку. Видя, что Незнайка неожиданно побледнел, Козлик подхватил его под руки и сказал, что это ничего, что это у него с непривычки и постепенно пройдет. -- Старайся только не дышать носом. Дыши ртом, -- советовал Козлик. Незнайка старательно зажал пальцами нос. Понемногу он отдышался и пришел в себя. -- Теперь тебе надо полежать, и все будет хорошо, -- утешал его Козлик. Поддерживая Незнайку под руку, он провел его между рядами полок, словно по лабиринту. Увидев приколоченные к полкам таблички с цифрами "215" и "216", Козлик остановился. -- Вот и наши места, -- сказал он. Недолго думая Незнайка залез на полку и увидел, что здесь не было даже матраца, а вместо подушки лежал простой деревянный чурбан. -- Что это? -- удивился он. -- Как же здесь спать? -- Спи, да и все тут, -- отозвался коротышка с соседней полки. -- Уж если захочешь, так и на голой доске заснешь, а не захочешь, так и на мягкой перине будешь без сна валяться. -- Это ты верно, братец, -- подхватил другой коротышка. -- Когда-то и в этой ночлежке были матрацы да подушки, так, поверишь, дошло до того, что никто спать не мог. -- Это почему же? -- заинтересовался Незнайка. -- Потому что в матрацах развелись клопы и другие вредные насекомые. От них, поверишь ли, никому житья не было. Зато когда матрацы пришли в негодность, хозяин этой гостиницы господин Дрянинг решил новых не заводить, а старые приказал сжечь вместе с клопами. Истинное благодеяние учинил! С тех пор хорошо стало. -- И нам хорошо, и господину Дрянингу тоже неплохо: не нужно тратиться на матрацы, -- вступил в разговор третий коротышка. -- Ты, братец, на Дрянинга не сердись, -- сказал первый. -- Он коротышка хороший. Истинный благодетель наш. Так и в газетах пишут. Если бы не он, сколько коротышек осталось бы без ночлега! В какой ты еще гостинице найдешь место за десять сантиков?.. Эх ты! Недаром тебя называют Строптивым! -- А тебя недаром зовут Покладистым, -- ответил Строптивый. -- Думаешь, Дрянинг эту ночлежку для нашего с тобой удовольствия построил? Как бы не так. Для собственной выгоды! -- Какая же выгода в десяти сантиках? Если бы он гнался за выгодой, то построил бы гостиницу, в которой можно фертинг за номер брать, а то и два. А он о бедных заботится, о тех, у кого нет фертингов. Так и в газете писали! -- Экий же ты тюфячок, братец! Мало ли что в газетах напишут! Для того чтоб хорошую гостиницу построить, надо много денег затратить. Да и на обстановку надо потратиться. В хорошей гостинице ты получишь за фертинг целую комнату, а здесь нас гляди сколько напихано: один над другим лежит! С каждого десять сантиков -- это получится выгодней, чем по фертингу за целую комнату брать, -- сказал Козлик. -- Говорят, этот Дрянинг накупил в каждом городе на окраинах участков земли по дешевке и настроил вот таких гостиниц, вроде мусорных ящиков, сказал Строптивый. -- Ну и что ж, доход верный! Бедняки-то везде есть! -- Не слушай его, братец, -- зашептал Покладистый, повернувшись к Незнайке. -- А ложись-ка ты лучше спать. Тебе хорошее место досталось, на средней полке. На верхней полке спать душно, потому что нагретый воздух всегда вверх поднимается, а на нижней полке опасно: крыса укусить может. -- Крысы -- это самое скверное дело в дрянинговских гостиницах, -- сказал Козлик. -- В прошлом году я жил в дрянинговской ночлежке в городе Давилоне. Там у нас одного коротышку укусила крыса за шею. Ужас до чего мучился, бедный! На шее у него вздулся желвак величиной с два кулака, вот не вру, честное слово! С тех пор я боюсь, как бы и меня не укусила крыса. Мне все почему-то кажется, что она меня куснет обязательно за это самое место, что и того коротышку, -- показал Козлик пальцем на шею. -- А крыса может укусить того, кто на средней полке лежит? -- спросил Незнайка. -- Крыса все может, -- сказал Строптивый. -- Конечно, ей прямой расчет укусить сперва того, кто на нижней полке лежит. Но бывают крысы бешеные. Такая крыса бежит, словно с цепи сорвалась, и кусает всех без разбора. Она не станет смотреть, на какой ты полке лежишь! -- Что вы там про крыс завели беседу! Или у вас нет другой темы для разговора? -- закричал коротышка, лежавший на верхней полке. -- Вот я слезу сейчас и заткну вам глотки! Коротышки притихли. Отвратительный запах уже не так тревожил обоняние Незнайки, но было нестерпимо душно. Решив лечь спать, Незнайка принялся стаскивать с себя рубашку, но Строптивый сказал: -- А вот этого я тебе не советую. Закусают! -- Кто закусает? -- удивился Незнайка. -- А вот увидишь кто, -- усмехнулся Строптивый. Незнайка решил последовать совету Строптивого и растянулся на полке, не снимая одежды. Скоро он почувствовал, что на него напали какие-то мелкие зверушки и принялись немилосердно кусать. Незнайка чесался, раздирая чуть ли не до крови тело, но это не помогало. -- Ты лучше не чешись, братец, -- посоветовал ему Покладистый. -- Расчешешь тело, так они еще больше кусать начнут. Клопы очень чувствительны к запаху крови. -- Ты ведь говорил, что клопов сожгли вместе с матрацами, -- проворчал Незнайка. -- Ну и что ж? Тех сожгли, а это развелись новые. Все равно их теперь меньше стало. Ты просто не представляешь, братец, сколько их раньше было. Теперь благодать! Ты только потерпи малость вначале, а потом они насосутся крови и лягут спать. Клопам тоже спать надо. Незнайке, однако же, не хотелось дожидаться, когда клопы насытятся его кровью. Правда, некоторое время он терпел, а потом соскочил на пол и принялся сбрасывать с себя этих отвратительных насекомых. Воздух внизу был не такой душный, поэтому Незнайка решил сидеть всю ночь на полу, надеясь, что клопам не придет в голову искать его здесь. Сев на пол и прислонившись спиной к деревянной стойке, он задремал, но в тот же момент почувствовал, как что-то коснулось его ноги. Открыв глаза, он увидел перед собой жирную серую крысу, которая вытянула вперед свою острую усатую мордочку и, шевеля кончиком носа, обнюхивала его ботинок. -- Чу! Чтоб ты пропала! -- испугался Незнайка и отдернул ногу. Крыса, не особенно торопясь, отбежала в сторонку и, остановившись неподалеку, стала поглядывать на Незнайку своими блестящими, словно бусинки, глазками. С тревогой осмотревшись по сторонам. Незнайка заметил, как из-под лавки вылезла другая, точно такая же крыса и тоже стала шевелить носом. Сообразив, что спать в клопином обществе все же безопаснее, чем в крысином. Незнайка полез обратно на полку. На этот раз он решил последовать совету Покладистого и лежал тихо, добровольно отдавая себя на съедение клопам. -- Ешьте, черти! Хоть всего съешьте! -- сердито бормотал он. -- Все равно жизнь такая, что ее и не жалко вовсе! Вокруг него все уже спали. Многие коротышки были простужены и задыхались от душившего их кашля. Некоторых терзали во сне кошмары. Их стоны, мычания, вскрикивания каждый раз заставляли Незнайку вздрагивать. Видя, что и другим коротышкам приходится несладко, Незнайка перестал обращать внимание на свои страдания, на окружающий его шум, вонь, духоту и клопиные укусы. К тому же он почему-то вспомнил о Пончике и начал высчитывать, на сколько дней может хватить ему запасов еды в ракете. Вспомнив, что запас еды был приготовлен на десять дней для сорока восьми путешественников, Незнайка помножил сорок восемь на десять. Это он сделал, чтоб узнать, на сколько дней хватит еды, если вместо сорока восьми путешественников останется только один. Получилось четыреста восемьдесят. Зная, что в году, круглым счетом, триста шестьдесят дней, а в месяце тридцать дней, Незнайка вычислил, что еды в ракете должно хватить на год и четыре месяца. Убедившись, что непосредственная гибель от недостатка питания Пончику пока не грозит, Незнайка успокоился. Произведенные арифметические расчеты, однако, настолько утомили Незнайку, что глаза его сами собой закрылись, и он погрузился в сон. А что же Пончик? Занявшись Незнайкой, мы совсем позабыли о нем. Это нехорошо, пожалуй, так как многих читателей может интересовать и его судьба. Мы расстались с Пончиком, когда он пошел с Незнайкой в лунную пещеру и потерял там один свой космический сапожок. Читатели, наверно, помнят, что Незнайка в тот момент как раз провалился сквозь лунную оболочку. Окликнув Незнайку несколько раз и убедившись, что его поблизости нет, Пончик страшно перепугался и, вместо того чтоб отправиться на поиски своего друга, решил поскорей возвратиться в ракету. Выбравшись из пещеры, он заковылял по прямой, словно луч, дорожке к видневшемуся вдали космическому кораблю. Солнышко, однако ж, припекало с такой страшной силой, что Пончик не выдержал и пустился бежать вприпрыжку. От быстрого бега и второй космический сапожок свалился у него с ноги, но Пончик и не подумал его поднимать, а даже обрадовался, так как бежать совсем без сапог было значительно легче. За каких-нибудь двадцать минут он добежал до ракеты и нажал кнопку, которая имелась в ее хвостовой части. Дверца шлюзовой камеры гостеприимно раскрылась. Недолго думая Пончик залез в ракету. Здесь он был в безопасности. Ничто теперь не угрожало ему, но все же тревожило какое-то неприятное чувство, оттого что он убежал из пещеры, оставив Незнайку без помощи. Зная по собственному опыту, что любое неприятное чувство может быть вытеснено каким-либо противоположным, то есть приятным чувством, Пончик решил пойти в пищевой отсек и несколько, как он имел обыкновение выражаться, подзаправиться там. Забравшись в пищевой отсек, он принялся уничтожать содержимое целлофановых и хлорвиниловых трубочек, тюбиков, мешочков, пакетиков, извлекая их из термостатов, холодильников и саморегулирующихся космических духовых шкафов. Пончик, который, как известно, был не дурак покушать, показал на наглядном примере, насколько велико может быть расхождение между теоретическими расчетами и практической жизнью. Незнайка установил, что Пончику обеспечен запас еды больше чем на год, так как все свои вычисления произвел в расчете на обыкновенного едока, не принимая во внимание его индивидуальные, то есть личные, едовые свойства. Вся беда оказалась в том, что личные едовые качества Пончика заключались в его чрезвычайной едовой недисциплинированности. Говоря проще, он мог есть что угодно, где угодно, когда угодно и в каких угодно количествах. То, что по расчетам Незнайки должно было хватить на год и четыре месяца, в действительности хватило Пончику лишь на четверо с половиной суток. Прикончив в этот рекордно короткий срок запасы продовольствия, находившиеся в пищевом отсеке, Пончик пробрался в хвостовую часть ракеты и попробовал жевать семена, хранившиеся в складском помещении. Семена, однако, показались ему невкусными. Вот тогда-то он опять вспомнил о Незнайке. "Наверно, Незнайка вернулся бы в ракету, если бы не обнаружил где-нибудь продуктов питания, -- подумал Пончик. -- А поскольку он не вернулся, значит, продукты питания где-то найдены, а раз это так, то мне нет никакого смысла сидеть в ракете, а необходимо отправиться на поиски Незнайки". Натянув на себя космический скафандр и подобрав новые, подходящие по размеру космические сапоги. Пончик выскочил из ракеты и поскакал во весь опор к уже известной ему пещере. Добравшись до пещеры, он спустился в сосульчатый грот, а оттуда в тоннель с ледяным дном. Здесь он поскользнулся, как и Незнайка, и, прокатившись на животе по наклонной плоскости, полетел в подлунный колодец. Спустя некоторое время он заметил, что выскочил из колодца и летит на страшной высоте с раскрывшимся парашютом над каким-то приморским городом. Сильный ветер нес его в сторону. Постепенно снижаясь, Пончик пролетел над приморскими городами Лос-Свиносом и Лос-Кабаносом. Уже значительно снизившись, он подлетел к городу Лос-Паганосу, но изменивший свое направление ветер понес его в сторону моря. Пончик видел, что купания ему не миновать. Утонуть он не боялся, так как был толстенький, а толстенькие коротышки, как известно, в воде не тонут. Единственное, чего он боялся, это как бы его не укусила акула. Шлепнувшись в воду, он тотчас принялся работать руками и ногами и спустя час уже был у берега. Прибой в этот день был особенно сильный, и Пончику никак не удавалось пришвартоваться к берегу. Это происходило из-за того, что в громоздком космическом скафандре он был крайне неповоротлив и не мог маневрировать в бурной морской воде с достаточной ловкостью. Как только он ощущал под собой дно и пытался встать на ноги, подкатившаяся сзади волна опрокидывала его и, перевернув на спину, тащила обратно в море. Пробившись у самого берега минут двадцать, он понял в конце концов, что ему необходимо расстаться со скафандром. Кувыркаясь в волнах словно дельфин, он умудрился сбросить с себя космические сапоги, потом гермошлем, а потом и сам скафандр. Все эти ставшие теперь ненужными ему космические причиндалы были тотчас унесены морем, а Пончик, став в тот момент более обтекаемым и подвижным, ускользнул от бросавшихся на него волн и выскочил на сухой берег. Первое, что требовалось ему после столь героической борьбы с разбушевавшейся водной стихшей, был отдых. Сняв с себя вымокшую одежду, он разложил ее на берегу для просушки, сам же лег рядом и принялся отдыхать. Теплый, ласковый ветерок приятно обдувал его тело. Морские волны ритмично шумели, что действовало на Пончика успокаивающе и усыпляюще. Решив все же не спать, так как это было бы неблагоразумно в незнакомой обстановке, Пончик принялся изучать окружавшую местность. Узкий пологий берег, тянувшийся полосой вдоль моря, был ограничен с противоположной стороны обрывистыми, словно подмытыми водой, холмами, которые поросли сверху зеленой травкой и мелким кустарником. Сам берег был покрыт ослепительно белым песочком и какими-то прозрачными камнями, напоминавшими обломки ледяных или стеклянных глыб. Осмотрев внимательно несколько таких камней и полизав один из них языком, Пончик убедился, что перед ним вовсе не лед и не стекло, а кристаллы обыкновенной поваренной соли. Выбрав пару кристаллов покрупней, он положил между ними несколько кристаллов помельче и принялся их толочь. В результате у него получилась мелкая, годная для употребления в пищу столовая соль. Будучи коротышкой практическим, не привыкшим расставаться с тем, что попадается в руки, Пончик натолок соли побольше и набил ею карманы курточки. Убедившись, что одежда его просохла, он оделся и зашагал вдоль холма в ту сторону, где, по его расчетам, должен был находиться город, который он видел, когда спускался на парашюте. Расчеты его оказались верными. Дойдя до края холмов, он увидел, что море образовало здесь обширный залив, на берегах которого уступами расположился красивейший город. Это был город Лос-Паганос, в который съезжались богачи из всех других городов, так как здесь был отличнейший климат и можно было прекрасно повеселиться. Самая большая и самая красивая улица Лос-Паганоса тянулась вдоль береговой линии. В домах, которые стояли здесь лишь по одну сторону улицы, помещались многочисленные магазины, рестораны, столовые, закусочные, гостиницы, кинотеатры, веселые балаганчики, подземные гаражи и бензозаправочные станции. По другую сторону улицы, то есть непосредственно на берегу моря, были переполненные гуляющими коротышками пляжи, купальни, ныряльные вышки, лодочные и пароходные пристани, плавучие рестораны, морские качели и карусели, чертовы водяные колеса, параболоиды и другие увеселительные механизмы. Прогулявшись по набережной и поглазев на купающихся коротышек, Пончик остановился у небольшого здания, над входом в которое было написано: "Пищезаправочная станция". С виду это заведение ничем не отличалось (у обычного ресторана. Как и во многих других ресторанах, здесь имелась открытая веранда со столами, за которыми обедали посетители. Разница заключалась лишь в том, что здесь можно было пообедать или позавтракать, не выходя из автомашины, а это было очень удобно для любителей автомобильного спорта. Стоило остановить свой автомобиль у входа и дать сигнал, как из ресторана выскакивал официант и подавал обед прямо в машину. Пончик хотел тут же зайти в это пищезаправочное заведение и пообедать вместе со всеми, но его смутила афиша, которая висела у входа. На афише было написано: Кормим вкусно! Сегодня за деньги, завтра в долг. Именно эта последняя фраза показалась Пончику непонятной, так как он не знал, что такое деньги. -- Не будем спешить, а сначала понаблюдаем немножко, -- сказал сам себе Пончик. Усевшись неподалеку от веранды на лавочке, он принялся наблюдать за обедавшими. От его внимания не ускользнуло, что каждый посетитель ресторана, пообедав, давал официанту какие-то бумажонки или металлические кружочки. "Может быть, эти бумажонки с кружочками и есть деньги?" -- подумал Пончик. Чтобы проверить свою догадку, он подошел к официанту и спросил: -- У вас тут почему-то написано: "Сегодня за деньги, завтра в долг". А что будет, если сделать наоборот: завтра за деньги, сегодня в долг? Официант сказал: -- Иди вот к хозяйке, пусть она тебе объяснит, а я не философ, чтоб такие вопросы решать. Пончик подошел к хозяйке, которая в это время считала деньги за стойкой, и повторил свой вопрос. -- Что такое тарелка каши, надеюсь, знаешь? -- спросила хозяйка. -- Еще бы! -- подтвердил Пончик. -- Ну так ступай за мной. Она провела Пончика через кухню, в которой, задыхаясь у огромной плиты, работали поварихи и повара, и, отворив дверь во двор, сказала: -- Видишь у сарая дрова? Расколи их, получишь тарелку каши или пять сантиков. Пончик подошел к куче дров и принялся колоть их топором. Куча была большая, и Пончик расправился с нею не раньше чем часа через два. -- Ну, что тебе дать? Деньги или ты, может быть, хочешь каши? -- спросила хозяйка, когда. Пончик вернулся к ней. -- Каши, -- ответил Пончик, но, вспомнив, что хотел посмотреть на деньги, сказал: -- Давай лучше деньги. Хозяйка отсчитала ему пять сантиков. Пончик повертел их в руках, осмотрел со всех сторон и сказал: -- А если мне хочется каши? -- Тогда возвращай деньги. Хозяйка явно обрадовалась, что сантики вернулись обратно к ней. Сев за стол и получив от официанта тарелку гречневой каши, Пончик вооружился ложкой и принялся есть. Каша была хорошая, с маслом, но все же Пончику показалось, что в ней чего-то недостает. Он сразу сообразил, что в каше недоставало соли, и стал искать на столе солонку. Убедившись, что солонки на столе не было, он запустил в карман руку, вынул щепотку соли и посолил кашу. Его действия привлекли внимание остальных посетителей. Увидев, что толстенький коротышка посыпал каким-то белым порошком кашу, после чего с удовольствием принялся уплетать ее, все с любопытством стали поглядывать на него, а сидевший рядом коротышка спросил: -- Скажите, что это за порошок, которым вы посыпали кашу? Должно быть, новое лекарство какое-нибудь? -- Никакое не лекарство, а просто соль, -- сказал Пончик. -- Какая соль? -- не понял коротышка. -- Ну просто соль. Столовая соль, -- пояснил Пончик. -- Вы что, соли никогда в жизни не видели? Коротышка в недоумении пожал плечами: -- Не понимаю, о какой соли вы говорите? -- Должно быть, здешние жители едят пищу без соли, -- сказал Пончик. А вот у нас все кушанья едят с солью. Это очень вкусно. Если хотите, попробуйте. Он протянул щепотку соли лунному коротышке, который как раз в это время ел суп. -- Как же ее есть? -- спросил коротышка. -- Бросьте в суп и размешайте. Увидите, как будет вкусно. Коротышка бросил соль в суп, размешал ложкой и с некоторой опаской, словно боялся обжечься, попробовал. Сначала он сидел застыв на месте и только моргал глазами, будто прислушивался к своим внутренним ощущениям, а потом все увидели, как его лицо медленно расплылось в улыбке. Проглотив еще ложку супа, он воскликнул: -- Просто бесподобно! Совсем другой вкус! Склонившись над тарелкой, он принялся хлебать суп, крякая от удовольствия, чмокая губами и расхваливая кушанье на все лады. Как раз в это время официант принес ему каши. -- Скажите, а кашу тоже можно есть с солью? -- спросил коротышка. -- Все можно, -- ответил Пончик, -- и суп, и борщ, и щи, и бульон, и кашу, и макароны, и вермишель, и салат, и картошку... Даже простой хлеб можно есть с солью. От этого он делается только вкусней. Он протянул коротышке еще щепотку соли. Коротышка посолил кашу и принялся есть с таким удовольствием, что Пончику, который давно расправился со своей кашей, даже завидно стало. -- Скажите, а не можете ли вы мне дать немножечко соли? -- обратился к Пончику коротышка, который сидел за столом напротив и с интересом следил за тем, что происходило. Пончик уже было запустил руку в карман, чтоб достать щепоть соли, но так как вместе с завистью в нем проснулась и жадность, он сказал: -- Ишь какой хитренький! А вы что мне дадите? -- Что же вам дать? -- развел коротышка руками. -- Хотите, я вам дам сантик? -- Ладно, гоните монету, -- согласился Пончик. Получив сантик, он отпустил коротышке щепотку соли. Тут и другие посетители начали подходить к нему. Каждый протягивал ему сантик, взамен которого получал щепоть соли. Пончик с удовольствием наблюдал, как перед ним на столе росла кучка монеток. Не обошлось тут и без недоразумений. Один лунатик, не разобравшись, в чем дело, попробовал есть соль в чистом виде и тут же с отвращением выплюнул. Другой купил у Пончика сразу десять щепоток соли за десять сантиков и бросил всю эту соль в тарелку с супом. Ясно, суп у него получился такой, что в рот взять было нельзя. Пончик стал объяснять всем, что соль надо употреблять в небольших количествах, иначе вкус от нее теряется, и уж ни в каком случае нельзя есть соль в чистом виде. Все это чрезвычайно заинтересовало коротышек, которые даже не представляли себе, что пишу можно было есть с солью. Каждому хотелось проверить новый метод питания. Некоторые, пообедав без соли, начинали обедать вторично, на этот раз с солью. Многие, отведав с солью супа или борща, тут же проверяли, насколько улучшится от добавки соли вкус щей или макарон, оладий, картофеля, жареных кабачков и других блюд. Поскольку у Пончика завелись деньги, он и сам поминутно просил официанта принести ему то борща, то каши, то щей и наглядно демонстрировал перед новыми посетителями преимущества питания с солью. Хозяйка увидела, что дела ее ресторана сразу улучшились, и была очень довольна. К концу дня Пончик распродал весь свой запас соли и ушел с карманами, туго набитыми медяками. На следующее утро он сбегал на берег моря, быстренько натолок соли и снова явился на пищезаправочную станцию. Здесь он увидел, что хозяйка приготовила для него специальный столик, над которым висела табличка с надписью: "Продажа соли". За этим столом Пончик сидел, торговал солью и одновременно закусывал, требуя подать ему то одно, то другое блюдо. Все это было очень выгодно для него и к тому же удобно. За несколько дней весть о том, что на пищезаправочной станции кормят какими-то сногсшибательными блюдами с какой-то сказочной солью, разнеслась по всему городу. Желающих покушать новомодных кушаний было столько, что хозяйка расширила веранду и кухню, сделала сбоку пристройку, а вдоль набережной велела устроить навес из брезента и поставить под ним еще два десятка столов. Сообразив, что вкус кушаний еще больше улучшится, если соль класть в пищу при варке, она договорилась с Пончиком, что сама будет покупать у него весь запас соли, необходимый для ее ресторана. Теперь Пончику не нужно было по целым дням торговать в ресторане солью, и он стал раскидывать умом, как бы нажить на этом деле побольше денег. Поскольку владельцы других ресторанов обращались к нему с просьбами доставлять и им соль, он решил увеличить добычу этого ценного пищевого продукта и основал соляной завод. С этой целью он нанял неподалеку от моря старенький, подбитый ветром сарайчик, в котором раньше смолили лодки, купил полдюжины больших медных ступок -- и завод был готов. Шестеро рабочих на этом заводе только и делали, что толкли соль в медных ступках. Трое рабочих заготавливали сырье, то есть таскали с морского берега кристаллы соли. И наконец, еще трое рабочих разносили в мешках готовую соль по столовым и ресторанам. Сам Пончик теперь ничего не делал, а только получал деньги. Каждому своему рабочему он платил в день по фертингу. Весь расход на оплату рабочих составлял, таким образом, лишь двенадцать фертингов в день, в то время как всю дневную добычу соли он продавал владельцам ресторанов за двести сорок -- двести пятьдесят фертингов. Выходило, что клал в свой карман Пончик чуть ли не в двадцать раз больше денег, чем отдавал рабочим, в результате чего богател, как говорится, не по дням, а по часам. Если раньше Пончику самому приходилось толочь соль и таскать ее на своей спине в ресторан, то теперь это за него делали другие, а денег в его карман попадало во много раз больше. Пончик высчитал, что каждый рабочий приносил ему за день в среднем двадцать фертингов дохода. Сообразив, что дохода будет получаться тем больше, чем больше у него будет рабочих, он увеличил количество их до восемнадцати и хотел увеличить еще больше, но хлипкий сарайчик не мог вместить слишком большого количества коротышек, и поэтому Пончик решил построить рядом другое, более обширное помещение. Жил теперь Пончик в полное свое удовольствие, как и все остальные лунные богачи, и даже назывался он теперь не просто Пончик, а господин Понч. Из гостиницы он переехал в собственный дом, завел себе слуг, которые одевали его и раздевали, убирали у него в комнатах, смотрели за домом. От нечего делать он по целым дням просиживал в ресторанах, ел там самые вкусные кушанья, а в промежутках между едой околачивался на берегу залива и вертелся на чертовых водяных колесах или на морском параболоиде. Многим, вероятно, известно, как устроено обыкновенное чертово колесо. Это огромный деревянный круг, насаженный на торчащую кверху ось. Коротышки, желающие повеселиться, садятся в центре этого круга, после чего круг начинает вертеться все быстрей и быстрей. Появляющаяся в результате вращения центробежная сила сбрасывает коротышек одного за другим с круга на землю. Победителем считается тот, кому дольше всех удастся удержаться на вращающемся круге. Водяное чертово колесо устроено так же, как и обыкновенное, с той только разницей, что устанавливается оно не на земле, а на воде. Здесь центробежная сила сбрасывает коротышек уже не на землю, а в воду, что гораздо смешней и даже приятнее, особенно в жаркую погоду. Что касается морского параболоида, то он имеет такое же устройство, как и чертово водяное колесо, с той разницей, что вертящийся диск сделан в виде огромного блюдца с поднятыми кверху краями. Коротышка, которого центробежная сила отбрасывает все дальше от центра, подкатывается к краю блюдца, после чего с силой вылетает вверх и шлепается в воду, предварительно описав в воздухе кривую линию, напоминающую параболу. На таких параболоидах, которые в огромном количестве были установлены на побережье залива, очень любили вертеться приезжавшие в Лос-Паганос богачи, поскольку в результате действия на организм центробежной силы, полетов в воздухе и окунания в воду у них разыгрывался аппетит, а они это очень ценили, так как страшно любили покушать. Этим, возможно, объяснялось, что и Пончик тоже больше любил вертеться на параболоиде, чем на простом водяном колесе. Такое беспечное существование Пончика длилось все же недолго. Многим лунатикам удалось вскоре проведать, где он берет кристаллы соли для своего завода. Это привело к тому, что неподалеку от берега один за другим начали возникать небольшие соляные заводики. Каждый, кому удалось сберечь достаточную сумму денег, затрачивал ее на устройство такого заводика и начинал приумножать свое богатство. В результате соли с каждым днем добывалось все больше, а продавалась она все дешевле и уже не приносила таких барышей, как вначале. Если прежде Пончик, затратив на оплату рабочего фертинг, получал взамен двадцать фертингов прибыли, то теперь никто не мог выколотить из рабочего больше одного фертинга. Однако и это было очень выгодно, в силу чего соляной промысел продолжал развиваться. Дела пошли значительно хуже, когда в Лос-Паганос вернулся из поездки крупнейший землевладелец Дракула, которому принадлежало все морское побережье, начиная от Лос-Паганоса вплоть до самого ЛосСвиноса. Узнав, что какие-то неизвестные личности растаскивают лежавшие на побережье кристаллы для переработки их на соляных заводах, он велел обнести побережье забором, а кристаллы давать только тем, кто будет за них платить. Таким образом, половина прибыли, которую получали владельцы соляных заводов, теперь стала попадать в карманы землевладельца Дракулы. И это было бы еще ничего, если бы сам Дракула и владельцы других морских побережий, где имелись запасы соли, не начали строить на своих землях огромных соляных заводов. На этих заводах соль мололи уже не вручную, а применяя усовершенствованные машины. Соль стала вырабатываться в таких огромных количествах, что цены на нее баснословно понизились. Доходы владельцев соляных заводов сделались еще меньше, а это им, конечно, не очень нравилось. Владельцы крупных заводов считали, что излишки соли появились из-за того, что очень много развелось мелких заводов. Мелкие же солепромышленники видели причину всего этого неудовольствия в том, что появились крупные заводы, вырабатывавшие несообразно большие количества соли. Кончилось все это дело тем, что владельцы крупных заводов, которым было легче договориться, так как их было меньше, объединились в бредлам. На первом же заседании этого вновь испеченного бредлама владельцы крупных заводов пришли к выводу, что с владельцами мелких заводов надо как можно скорей разделаться. Господин Дракула, который был избран председателем соляного бредлама, сказал: -- Наилучший выход из создавшегося положения -- это начать продавать соль еще дешевле. Владельцы мелких заводов вынуждены будут продавать соль по слишком низкой цене, их заводишки начнут работать в убыток и им придется закрыть их. А вот тогда-то мы снова повысим цену на соль, и никто не станет мешать нам наживать капиталы. Так они и сделали. Соль стала продаваться по такой низкой цене, что Пончику и остальным мелким хозяйчикам приходилось расходовать на приобретение соляных кристаллов и оплату рабочих гораздо больше денег, чем они выручали от продажи своей продукции. Мелкие соляные заводики стали закрываться один за другим. Пончик держался дольше других. Чтобы как-нибудь сводить концы с концами, он продал свой дом, продал новое помещение для завода, которое едва успел построить, но все же и для него пришел день, когда в кармане не осталось ни сантика. Не хватило даже денег, чтоб расплатиться с рабочими. Еще хорошо, что владелец приморских увеселительных заведений принял Пончика работать крутильщиком на чертовом колесе. Если бы не это, Пончик совсем остался бы без средств к существованию. Мы оставили господина Скуперфильда как раз в тот момент, когда проводник высадил его из вагона в городе Паноптикуме. Некоторое время Скуперфильд стоял на перроне и осовело смотрел вслед удалявшемуся поезду. Как только поезд скрылся вдали, Скуперфильд подошел к стоявшей у края платформы лавочке и растянулся на ней, предварительно сунув под голову цилиндр и накрывшись газетой. Время было раннее. Еще было совсем темно, и никто не мешал Скуперфильду всхрапнуть. Вскоре наступил рассвет. На перроне появился какой-то железнодорожный начальник и, разбудив Скуперфильда, сказал, что спать здесь не полагается. В это время к станции подошел поезд. Перрон быстро заполнился сошедшими с поезда пассажирами. Встав с лавочки и напялив на голову цилиндр, Скуперфильд постоял в раздумье и отправился вслед за остальными пассажирами в город. Обратив внимание на газету, которую продолжал держать в руках, он вспомнил, что собирался скупить гигантские акции, как только они упадут в цене, и начал прикидывать в уме, сколько мог бы подзаработать на этом дельце. Поразмыслив, он понял, что для проведения столь сложной денежной операции ему следовало бы находиться не в своем Брехенвиле, а в Давилоне, Грабенберге или хотя бы в Сан-Комарике, так как только в этих трех городах имелись специальные рынки, на которых велась продажа различных акций. Нужно сказать, что рынок, на котором торгуют акциями, очень отличается от обычного рынка, где торгуют яблоками, помидорами, картофелем или капустой. Дело в том, что продавцу фруктов или овощей достаточно разложить свой товар на прилавке, чтобы все видели, чем он торгует. Продавец акций носит свой товар в кармане, и единственное, что может делать, это выкрикивать название своих акций и цену, по которой он желает их продавать. Покупателю тоже остается только выкрикивать название тех акций, которые он хочет купить. С тех пор как появились акционерские рынки, некоторые лунатики стали покупать акции не только для того, чтоб иметь долю в барышах какого-нибудь предприятия, но и для того, чтоб продавать их по более высокой цене. Появились торговцы, которые покупали и продавали акции в огромных количествах и получали на этом большие прибыли. Такие торговцы уже не ходили сами на рынок, а нанимали для этого специальных крикунов или так называемых горлодериков. Многие горлодерики работали не на одного, а сразу на нескольких хозяев. Для одного хозяина такой горлодерик покупал одни акции, для другого -- другие, для третьего не покупал, а, наоборот, продавал. Нетрудно представить себе, что творилось, когда такой горлодерик, попав на рынок, начинал кричать во все горло: -- Беру угольные скрягинские по семьдесят пять! Беру сахарные давилонские по девяносто, даю нефтяные по сорок три!.. Однако невозможно даже представить себе, какой оглушительный шум стоял, когда все горлодерики, собравшись вместе, начинали выкрикивать подобного рода фразы, стараясь перекричать друг друга. В давние времена, когда появились первые продавцы акций, в городе Давилоне для них была отведена целая площадь. Однако жители близлежащих кварталов стали жаловаться городским властям, что от этих крикунов им житья не стало. Поскольку городские власти ничего не предпринимали, жители сами пробовали разгонять крикунов, вооружившись дубинами и камнями. Крикуны не хотели давать себя в обиду и, в свою очередь, нападали на жителей. Чуть не каждый день происходили побоища! Не зная, что предпринять, городские власти перевели этот крикливый рынок на другую площадь, но и там начали возникать кровопролитные стычки." Потеряв всяческое терпение, городские власти погрузили всех крикунов на огромную баржу и вывезли их на середину давилонского озера. Там эта баржа была укреплена навечно на якорях. Крикуны получили возможность кричать хоть до потери сознания, теперь это никому не мешало. Каждое утро они приезжали на баржу на лодках, а впоследствии между баржей и берегом даже начал курсировать небольшой пароход. Все, таким образом, совершилось к общему удовольствию. В скором времени такая же баржа была установлена и в городе Грабенберге, а затем в Сан-Комарике. Когда изобрели телефон, все три баржи были соединены между собой телефонными проводами, и крикуны с давилонской баржи в любое время могли узнать о положении дел на грабенбергской и сан-комаринской баржах. Как и у каждого миллионера, у Скуперфильда на каждой из этих барж имелись свои горлодерики, которым он в любой момент мог отдать по телефону приказ покупать те или иные акции. Однако всегда нужно было знать, когда начинать покупку акций, так как в противном случае можно было заплатить лишнее. Чтобы быть в курсе дела и не совершить промаха, Скуперфильд решил поехать на давилонскую баржу и разнюхать, по какой цене продаются гигантские акции. Конечно, он не мог тут же отправиться на вокзал, так как хотел сначала зайти домой и побывать на своей макаронной фабрике. Вспомнив, что ему надо домой, он огляделся по сторонам и заметил, что идет по какой-то незнакомой улице. -- Должно быть, я по ошибке не туда, куда надо, свернул, когда сошел с поезда, -- с досадой проворчал Скуперфильд. Он все же решил идти по этой улице дальше, надеясь, что встретит какое-нибудь знакомое место и поймет, в какую сторону ему надо свернуть. Улица, однако, скоро кончилась. Скуперфильд увидел, что вышел из города и очутился в открытом поле. -- Что за чушь? Совсем на край света забрел! -- пробормотал Скуперфильд с усмешкой. -- Размечтался, дурень, об этих акциях так, что и голову потерял! Повернувшись, он зашагал в обратную сторону, пробрался в другой конец улицы, после чего свернул на какой-то незнакомый бульвар, а пройдя его, попал на какую-то новую, незнакомую ему улицу. -- Чудеса! -- бормотал Скуперфильд про себя. -- Оказывается, у нас в Брехенвиле есть такие места, где я отродясь не бывал. А я-то воображал, что знаю Брехенвиль как свои пять пальцев. Пробродив целый час по каким-то неизвестным ему закоулкам, Скуперфильд пришел к выводу, что окончательно заблудился, и стал спрашивать прохожих, где находится Кривая улица, то есть та улица, на которой он жил. Один из прохожих сказал, что Кривая улица совсем в другом конце города. Сев на автобус и проехав в другую часть города, Скуперфильд разыскал наконец Кривую улицу, но его удивило, что дома здесь были какие-то не такие, как раньше. Все, казалось, изменилось до неузнаваемости с тех пор, как он был здесь в последний раз. Когда же Скуперфильд подошел к дому No 14 (а он жил в доме No 14), то от удивления даже разинул рот. Вместо небольшого одноэтажного домишки с решетками из железных прутьев на окнах перед ним стояло большое двухэтажное здание с красивым балконом и фигурами двух каменных львов у входа. -- Что за чудеса! -- пробормотал Скуперфильд, протирая глаза и чувствуя, что у него начинает заходить ум за разум. -- Может быть, тут волшебство какое-нибудь? Увидев на балконе хозяйку, он закричал: -- Скажите, хозяюшка, это дом Скуперфильда? -- Какого еще Скуперфильда? -- сердито отвечала хозяйка. -- Это мой дом. -- А... а... -- заакал Скуперфильд, разевая рот, словно ему не хватало воздуха. -- А... куда же вы мой дом дели? Хозяйка повернулась к нему спиной и, хлопнув дверью, ушла с балкона. Нерешительно потоптавшись на месте, Скуперфильд поплелся по улице дальше. -- Что ж... -- бормотал он, не замечая, что разговаривает сам с собой. -- Что ж, если дом потерялся, то надо отыскать хотя бы мою макаронную фабрику. Не могла же затеряться целая макаронная фабрика с двенадцатью огромными корпусами и пятью тысячами работавших коротышек. Встретив прохожего, Скуперфильд спросил, не знает ли он, где находится макаронная фабрика Скуперфильда. -- Эва! -- засмеялся прохожий. -- Да разве она здесь? Макаронная фабрика Скуперфильда находится в Брехенвиле. Это на каждой макаронной коробке написано. -- А разве мы с вами не в Брехенвиле? -- озадаченно спросил Скуперфильд. -- Как же в Брехенвиле? -- удивился прохожий. -- Мы-то в Паноптикуме. -- В каком еще Паноптикуме? -- Ну город такой есть -- Паноптикум. Не слыхали разве? -- А, Паноптикум! -- вскричал Скуперфильд, сообразив наконец, в чем дело. -- Значит, я просто не на своей станции вылез. То-то я гляжу, что здесь все как-то не так, как у нас в Брехенвиле. Вернувшись поскорей на вокзал, Скуперфильд узнал, что до вечера поездов в Давилон больше не будет и он сможет попасть туда не раньше завтрашнего утра. Это привело Скуперфильда в волнение, так как он знал, что цены на акции быстро менялись. И действительно, в тот день, когда в газете "Давилонские юморески" появилась уже известная нам статейка, все, у кого были гигантские акции, бросились продавать их. На давилонской барже эти акции предлагались сначала по 80 сантиков штучка, потом по 60, по 50, по 30, по 20, по 10, но никто не хотел покупать их. На следующий день, то есть в тот день, когда Скуперфильд блуждал по городу Паноптикуму, цена на акции снизилась до пяти сантиков, но все равно никто не покупал их. Владельцы гигантских акций были в отчаянии. Все видели, что затратили свои деньги впустую и теперь не смогут вернуть их. Однако трое богачей Жмурик, Тефтель и Ханаконда, -- закупившие в целях наживы большие количества гигантских акций, быстро придумали, что надо делать. Они уплатили значительную сумму денег владельцу нескольких давилонских газет господину Гадкинзу, пообещавшему напечатать в своих газетах ряд статей, которые должны были быстро поправить дело. И действительно, в тот же день в вечерней газете "Давилонские побасенки", которая принадлежала господину Гадкинзу, появилась небольшая статейка: Со вчерашнего дня на давилонской барже царит небывалая паника. Владельцы гигантских акций торопятся сбыть с рук свой товар. Как всегда, когда продавцов много, а покупателей мало, цены на акции значительно понижаются. В чем причина охватившей давилонскую баржу паники? Причина эта -- гнуснейшая статейка, напечатанная на гаденьких страничках паршивенькой газетенки "Давилонские юморески". Владельцам гигантских акций невдомек, что эта грязненькая, ничтожная газетенка издается на средства богача Спрутса и печатает лишь то, что выгодно для него. Нет никакого сомнения, что щупальца ненасытного Спрутса тянутся к гигантским акциям. Как только акции достаточно снизятся в цене, они окажутся в щупальцах Спрутса и он станет единственным владельцем этого доходнейшего предприятия. Хочется сказать всем доверчивым чудакам: не поддавайтесь панике. Уж кто-кто, а господин Спрутс своей выгоды не упустит. На следующее утро в "Газете для любителей почитать лежа", также принадлежавшей Гадкинзу, появилась статья "Берегите карманы". В ней говорилось, что карманы нужно беречь от господина Спрутса, который хочет облапошить владельцев гигантских акций и уже начал протягивать к ним свои щупальца. Обе эти статьи, конечно, не прошли незамеченными, в результате чего гигантские акции сразу подскочили в цене и к открытию давилонской баржи продавались уже не по пять, а по пятьдесят сантиков. Господину Скуперфильду, который в то же утро прибыл на давилонскую баржу, эта цена, однако ж, показалась очень высокой, и он решил подождать денечек, надеясь, что она вскорости упадет. На следующий день в газете, также принадлежавшей господину Гадкинзу, появилась статья, которая называлась "Куда тянутся щупальца Спрутса?". В ней говорилось, что щупальца Спрутса тянутся к карманам владельцев гигантских акций с целью опустошить их. Эта статья также произвела свое действие, в результате чего акции стали продаваться по шестьдесят сантиков. Испугавшись, что в дальнейшем цена еще больше повысится, Скуперфильд дал приказ своим крикунам покупать акции по этой цене. Горлодерики принялись скупать акции на всех трех баржах в огромных количествах. Продавцы акций быстро убедились, что товар их охотно покупается, и начали поднимать цену. На другой день гигантские акции продавались уже по семьдесят сантиков, а еще через день -- по восемьдесят. Богачи Жмурик, Тефтель и Ханаконда, не надеясь, что цена поднимется еще больше, и опасаясь, как бы она не начала падать, поспешили продать свои акции Скуперфильду по восемьдесят сантиков. Правда, они тотчас же пожалели, что у них не хватило терпения подождать еще немного. Дело в том, что господин Гадкинз продолжал свое дело и в тот же день напечатал статью, которая называлась "Почему Спрутс помалкивает?". В этой статье Гадкинз указывал на то, что Спрутс не ответил ни слова на все возводимые на него обвинения. Раз он молчит, писал Гадкинз, значит, все это правда, а если все это правда, то Спрутс на самом деле решил подорвать доверие к Обществу гигантских растений и прибрать к рукам акции. Каждый, кто читал эту статью, приходил к убеждению, что на следующий день акции будут продаваться еще дороже и уж во всяком случае восстановятся в своей прежней цене. Скуперфильд был особенно рад, так как хотя израсходовал почти все свои капиталы, но успел скупить массу акций, и теперь ему оставалось лишь продать их повыгодней. Весь вечер он сидел у телефонного аппарата и звонил своим давилонским, грабенбергским и сан-комаринским горлодерикам, чтоб они с утра отправлялись на баржу и начинали продажу акций по фертингу штука. Целую ночь он просидел, высчитывая, какую получит прибыль, если все акции будут проданы по фертингу. Расчет оказался довольно сложным, так как не все акции были куплены по одной цене: часть из них он приобрел, как известно, по шестьдесят сантиков, другую часть -- по семьдесят, третью -- по восемьдесят. Впрочем, все надежды Скуперфильда на огромные барыши вскоре лопнули, словно мыльный пузырь. Наутро, еще до открытия давилонской баржи, в газете "Давилонские юморески" появилась статья, в которой объяснялись причины молчания Спрутса. В статье писалось, что Спрутс молчал, так как было смешно отвечать на какие-то нелепые, сумасбродные обвинения. Как мог господин Спрутс подрывать доверие к Обществу гигантских растений, в то время как никакого такого общества и на свете-то нет? -- спрашивалось в статье. Ведь с тех пор как учредители этого общества удрали с деньгами, общество само собой перестало существовать, так как что оно может стоить без принадлежавшего ему капитала. Какую цену могут иметь акции, если деньги, собранные от их продажи, бесследно исчезли? Абсолютно никакой ценности они иметь уже, конечно, не могут, и приходится лишь удивляться существованию чудаков, которые тратят денежки на приобретение акций, годных лишь на то, чтобы оклеивать ими стены в чуланах. Нетрудно представить себе, что творилось на барже, когда скуперфильдовские горлодерики начали предлагать гигантские акции по целому фертингу штука. Ничего, кроме смеха, их предложения не могли вызвать. Видя это, Скуперфильд отдал распоряжение продавать акции по девяносто сантиков, потом по восемьдесят, по семьдесят... Он мечтал уже лишь о том, чтоб хотя бы вернуть свои деньги, но не тут-то было! Никто не хотел брать акции, даже когда он понизил цену до пятидесяти сантиков. В этот день Скуперфильд решил не снижать больше цену и подождать до следующего дня. Но на следующий день во всех газетах были напечатаны статьи, сообщавшие о бегстве Миги и Жулио, и опубликованы фотографии, снятые в тот момент, когда разъяренная толпа ворвалась в контору по продаже гигантских акций, чтоб потребовать свои деньги обратно. На отдельных снимках можно было разглядеть пустые несгораемые сундуки, пустую несгораемую кассу с настежь раскрытыми дверцами, а также привязанную к подоконнику веревку, по которой Незнайка и Козлик спустились вниз. Никто, конечно, не знал, что Спрутс подкупил владельцев газет, чтоб они не печатали до поры до времени сообщений о бегстве Миги и Жулио. Но теперь, когда газеты сообщили об этом, Скуперфильду оставалось только выбросить свои акции. Их и даром никто не хотел брать. Истратив почти весь свой запас денег на акции, Скуперфильд, как принято говорить, сел на мель. Ему нужно было покупать для своей макаронной фабрики муку, нужно было платить рабочим, а поскольку денег на все не хватало, он решил снизить рабочим плату: вместо фертинга в день стал платить по полфертинга. Рабочие были возмущены, так как и на фертинг они могли существовать только впроголодь. Они сказали, что бросят работу, если Скуперфильд не прибавит плату. Скуперфильд вообразил, что рабочие решили его попугать, и не стал прибавлять плату. Тогда рабочие бросили работу. Фабрика остановилась, и теперь Скуперфильд уже не получал никаких доходов. Он все же не хотел удовлетворить требование рабочих, так как знал, что, не работая и не получая совсем никакой платы, они просто погибнут с голоду. Рабочим и на самом деле приходилось трудно, но им помогали рабочие других фабрик. Они знали, что если Скуперфильд одержит в этой борьбе победу, то и остальные фабриканты начнут снижать плату рабочим и тогда с богачами уже никакого сладу не будет. Скуперфильд хотел набрать для своей фабрики других рабочих, но в Брехенвиле все безработные знали о борьбе, которую вели с ним рабочие, и никто не захотел наниматься к этому сквалыге. Видя, что ничего не поделаешь, Скуперфильд решил совершить поездку в какой-нибудь другой город и навербовать там рабочих для своей фабрики. В какой-то газете он вычитал, что меньше, чем где бы то ни было, фабриканты платят рабочим в городе Сан-Комарике и что там будто бы наибольшее количество безработных. Обрадовавшись, что ему удалось отыскать город, в котором рабочие терпят такие страшные бедствия, Скуперфильд оставил все свои дела и спешно выехал в Сан-Комарик. Положение, в котором очутились Незнайка с Козликом, было чрезвычайно скверным. Им никак не удавалось устроиться на работу, и они буквально пропадали без денег. По примеру других безработных, они с утра до ночи околачивались в той части города, где были богатые магазины. Увидев остановившийся у дверей магазина автомобиль какого-нибудь богатого покупателя, они стремглав бросались, чтоб отворить дверцу и помочь богачу вылезти из машины, когда же богач возвращался из магазина, они помогали ему дотащить покупки и погрузить их в багажник. За это богачи иногда награждали их мелкой монеткой. Заработав таким способом немного денег, друзья откладывали десять сантиков на ночлег, а на оставшиеся деньги ужинали в какой-нибудь дешевой столовой. Обедать и завтракать в эти дни им удавалось редко. Козлик говорил, что если приходится переходить на одноразовое питание, то лучше всего питаться вечером, перед отходом ко сну, так как если проешь свои денежки днем или утром, то к вечеру все равно снова проголодаешься и ночью не сможешь заснуть. В дрянингском "Тупичке" они жили уже не на минус втором этаже, а на минус четвертом, так как за место на полке там брали не десять, а всего пять сантиков. Впрочем, жизнь на минус четвертом этаже мало чем отличалась от жизни на минус втором. Просто там было больше грязи, больше шума, больше вони, больше тесноты и больше клопов. Единственное, чего было там меньше, это свежего воздуха. Что же касается крыс, то их было столько, что ночью невозможно было слезть с полки, без того чтобы не наступить какой-нибудь крысе на хвост. Козлик, как уже говорилось, очень боялся этих мерзких животных. Ни о чем, кроме крыс, он теперь уже и думать не мог и постоянно говорил о них. Ночью ему часто снилось, будто его кусает за шею крыса, и он в ужасе просыпался. И наяву ему все время мерещились крысы, и даже в таких местах, где их вовсе не было. Кончилось дело тем, что его на самом деле укусила ночью за шею крыса. Проснувшись от страшной боли, он дико вскрикнул и сбросил с себя эту мерзкую тварь. Шея у него моментально распухла, да так сильно, что головой нельзя было пошевелить. Наутро у него поднялась температура, и с этого дня он уже не мог встать с постели. Теперь Незнайка один ходил по магазинам, стараясь заработать побольше денег, чтоб накормить своего больного друга. Все остальные обитатели ночлежки тоже старались облегчить страдания Козлика. Некоторые угощали его печеной картошкой, а когда Незнайке не удавалось заработать достаточно денег, платили за его место на полке. Каждый наперебой предлагал какое-нибудь средство, чтоб исцелить больного. Одни говорили, что к распухшей шее надо приложить холодный компресс из тертой сырой картошки, другие предлагали приложить компресс из тушеной капусты, третьи утверждали, что прикладывать надо вареный хрен, четвертые советовали облепить больное место глиной и завязать тряпкой. Все эти средства были испробованы, а больному становилось все хуже. К сожалению, ни у кого не было достаточно денег, чтоб пригласить врача, а никакой врач не стал бы лечить больного бесплатно. Вскоре Незнайке все же удалось устроиться на постоянную работу, и у него появилась надежда заработать такую сумму денег, которой хватило бы на оплату лечения. Однажды он шел по улице и увидел на одном из домов вывеску, на которой было написано: "Контора по найму собачьих нянь". Набравшись смелости, Незнайка вошел в дверь и очутился в комнате, где на длинной лавочке, стоявшей вдоль стены, сидели несколько коротышек. В конце комнаты, за деревянной перегородкой, сидел сотрудник конторы и с кем-то разговаривал по телефону. Присев на краю лавочки, Незнайка потихоньку спросил сидевшего рядом коротышку, кто такие собачьи няни и для чего их нанимают. Коротышка сказал: -- Многие богачи любят собак, но так как ухаживать сами за собаками не любят, то нанимают других коротышек, чтоб они нянчились с ними. Вот такие специалисты по уходу за псами и называются собачьими нянями. Иногда такую собачью няню приглашают поиграть с какой-нибудь собачонкой, пока ее хозяева сходят в театр или кино. Такая работа называется работой по вызову. Но часто собачьих нянь приглашают в какой-нибудь богатый дом на постоянную работу. Это значительно выгодней. -- А трудно быть собачьей няней? -- спросил Незнайка. -- Это зависит от того, какая попадется собака. Добрый хороший пес ни-каких забот тебе не доставит: ты его вовремя покорми да выведи погулять -- это все, что он от тебя требует. Но существуют такие избалованные твари, которые привыкли по пять раз на день принимать ванну. Вот ты с утра ее выкупай в теплой воде, потому что холодной она терпеть не может, потом насухо вытри, расчеши гребешком, чтобы шерсть не сбивалась комьями, дай ей позавтракать, потом наряди в жилетик или попоночку, чтоб она не простудилась после купания, и уж только тогда веди на прогулку. На прогулке тоже не спи, а следи в оба, как бы эта тварь не цапнула кого-нибудь за ногу, а она только и норовит, чтоб прохожего укусить или погрызться с чужой собакой. После прогулки веди ее в парикмахерскую. Там ей сделают маникюр, шерсть постригут, завьют, морду наодеколонят так, что от нее за километр духами разит, словно от какой-нибудь барыни... -- А разве пускают собак в парикмахерскую? -- удивился Незнайка. -- Как же! -- подтвердил коротышка. -- Существуют специальные собачьи парикмахерские. Да и не только парикмахерские. Есть специальные собачьи магазины, торгующие всякими собачьими деликатесами, собачьи рестораны, закусочные и кондитерские, специальные собачьи спортзалы и спортплощадки, бассейны для плавания и стадионы. Есть псы, которые любят бегать наперегонки на таких стадионах. Их за это награждают медалями. Есть также любители водного спорта, которые участвуют в заплывах или играют в водное поло. Существуют в то же время такие псы, которые сами заниматься спортом не любят, но зато любят смотреть на разные собачьи состязания. Я слыхал, что в городе Давилоне даже театр построили для собак. -- Верно, верно! -- подхватил другой коротышка. -- Однажды я был в этом театре. Очень любопытное зрелище! Говорят, что собак больше всего интересуют спектакли с участием сыщиков, которые ловят преступников и раскрывают различные преступления. Особенно им нравятся пьесы, в которых наряду с сыщиками участвуют сыскные собаки. Один мой знакомый рассказывал, будто медицинские исследования показали, что собачье самочувствие значительно улучшается после того, как она побывает в собачьем театре или посмотрит на состязание в собачьем спортзале. В этом деле, однако, необходимо соблюдать умеренность, так как слишком частые посещения собачьих состязаний могут расстроить собачью нервную систему. Некоторые из псов так сильно волнуются, глядя на какие-нибудь собачьи гонки, что потом плохо спят, дергаются во сне и даже могут потерять аппетит. -- Я тоже однажды ухаживал за собакой, которая жила в очень богатом доме, -- вмешался в разговор третий коротышка. -- К этой собаке был приставлен специальный доктор, который следил за ее здоровьем и лечил от ожирения. Она завела моду дрыхнуть по целым дням, а поскольку это было для нее вредно, доктор велел мне постоянно ее тревожить и не давать спать. Мне то и дело приходилось стаскивать ее с постели, а она за это на меня злилась и нещадно кусала. Доктор находил, что для собаки это как раз полезно, потому что вынуждало ее делать какие-то движения, в результате чего она могла похудеть. Собака, однако же, не худела. Вместо нее худел я и к тому же постоянно ходил искусанный. В конце концов она все же подохла от ожирения, несмотря на постоянно оказываемую врачебную помощь. Как раз в это время дверь отворилась, и в контору вошел большой белый пудель с заплетенной в косички гривой и пушистой кисточкой на хвосте. Он втащил за собой на цепочке хозяйку в пышном газовом платье и большой модной шляпе, напоминавшей корзину с цветами. Вслед за хозяйкой в контору вошла служанка, на руках у которой сидела небольшая курносая собачонка, с головы до хвоста покрытая рыженькими кудряшками. -- Мне нужна хорошая няня для моих двух очаровательных крошек, -- сказала хозяйка сотруднику конторы, который, увидев богатую посетительницу, выскочил из-за своей загородки. -- Пожалуйста, госпожа! -- воскликнул он, расплываясь в улыбке. -- В нашей конторе постоянно имеется богатейший выбор обслуживающего персонала для собак самых разнообразных и благородных пород. Вы их всех видите перед собой. Каждого из них можно назвать истинным другом зверей, специалистом своего собачьего дела, энтузиастом, так сказать, комнатного и декоративного собаководства. Все они знакомы с правилами хорошего поведения, обладают изысканными манерами и прекрасно воспитаны... Встать, охламоны! -- прошипел он, обернувшись к сидевшим на лавочке коротышкам. Все встали послушно. -- Кланяйтесь госпоже! Все поклонились. И Незнайка тоже. -- Вам остается, госпожа, остановить свой выбор на том, кто больше понравится. -- Дело тут не во мне, -- сказала хозяйка. -- Я хотела бы, чтоб няня понравилась моим очаровательным крошкам... Ну-ка, Роланд, -- обратилась она к пуделю. -- Покажи, миленький, кто тебе больше нравится. С этими словами она сняла поводок с ошейника пуделя. Освободившись от привязи, пудель не спеша направился к коротышкам и принялся обнюхивать каждого. Подойдя к Незнайке, он почему-то очень заинтересовался его ботинками: долго обнюхивал их, после чего задрал голову, лизнул Незнайку прямо в щеку и сел перед ним на пол. -- Ты не ошибся, Роландик? -- спросила хозяйка. -- Тебе на самом деле нравится этот?.. Ну-ка посмотрим, что скажет Мими. Служанка нагнулась и спустила на пол маленькую собачонку. Собачонка покатилась на своих коротеньких лапках прямо к Незнайке и тоже уселась у его ног. -- Смотрите, и Мими выбрала этого! -- усмехнулась служанка. Незнайка присел и принялся гладить обеих собак. -- Скажите, голубчик, -- спросила хозяйка, -- вы на самом деле любите животных? -- Души в них не чаю! -- признался Незнайка. -- В таком случае я беру вас. Сотрудник конторы записал Незнайкино имя, а также имя и адрес хозяйки, которую, кстати сказать, звали госпожой Миногой, после чего сказал, что Незнайка должен уплатить за услуги конторы фертинг; если же у него нет, то чтоб принес, как только получит жалованье. На этом формальности были закончены, и Незнайка удалился в сопровождении обеих собак, а также госпожи Миноги со служанкой. В доме, где теперь предстояло Незнайке жить, его поселили В светлой, просторной комнате, стены которой были украшены портретами Роланда, Мимишки и каких-то других собак. Посреди комнаты стояли три кровати. Две были побольше -- на них спали Роланд и Незнайка. Третья кровать была поменьше -- на ней спала Мимишка. У стены был зеркальный шкаф, в котором хранились собачьи фуфайки, шубейки, попонки, жилетики, ночные пижамки, а также вечерние панталончики для Мими. Наиболее ответственным делом, которое поручили Незнайке, было купание собак. Для этой цели в доме имелась специальная комната с двумя ваннами. Одна ванна, побольше, -- для Роланда, другая, поменьше, -- для Мими. Мимишку приходилось купать три раза в день: утром, в полдень и вечером. Роланд же купался лишь по утрам, так как перед купанием ему обязательно надо было распускать косички, а это требовало много времени. Если же косы не распускать, то, намекнув в воде, они свалялись бы, и собака не имела бы такого шикарного вида. После утреннего купания собак тут же приходилось вести в собачью парикмахерскую, где Роланду вновь заплетали косички, подстригали морду и хвост, восстанавливая нарушенную красоту. Мимишке в это же время подвивали щипцами кудряшки, смазывали шерсть бриолином, чтоб она красиво блестела, подкрашивали черной краской ресницы, подрисовывали синькой глаза, чтоб они казались больше и выразительней. Из парикмахерской собаки возвращались в сопровождении Незнайки домой, после чего он вел их прямо в спальню к госпоже Миноге, которая к этому времени вставала с постели. Пожелав собакам доброго утра и поцеловав их в морды, хозяйка расспрашивала Незнайку, как они провели ночь, после чего отпускала их завтракать, приказав Незнайке получше смотреть за ними. После завтрака Незнайка с Мимишкой и Роландом отправлялись по заведенному порядку в собачий парк, где в это время гуляли и другие собаки со своими нянями. После гуляния наступала пора вторично купать Мимишку, а Роланд развлекался тем, что ловил в саду сверчков и кузнечиков. Потом все трое отправлялись в собачий ресторан обедать. Пообедав, собаки отдыхали часика полтора, а Незнайка в это время следил, чтоб их не кусали мухи. После отдыха все трое совершали послеобеденную прогулку по городу. Мимишка и в особенности Роланд были большими любителями бродить по улицам, особенно в центре города, где они могли вдосталь разглядывать попадавшихся навстречу пешеходов. Говор толпы, шум автомобилей, а также разнообразнейшие запахи от прохожих, которые улавливало тонкое обоняние собак, все это доставляло им неизъяснимое, только одним собакам доступное удовольствие. Вернувшись с прогулки, собаки делали физ-зарядку, которая состояла в беганье за Незнайкой по саду, в прыганье через кусты и цветочные клумбы. Такие упражнения считались очень полезными для собачьего самочувствия, хотя и не очень нравились садовнику, на обязанности которого лежало следить за садом. После физ-зарядки следовал отдых, во время которого Незнайка заполнял так называемый собачий журнал. В этот журнал заносились все сколько-нибудь значительные и даже незначительные случаи из жизни Роланда с Мимишкой. Наконец приходила пора ужина, после которого время проводили по-разному. Если у госпожи Миноги был званый вечер, то Незнайка приводил Мими и Роланда в комнаты, чтоб гости могли полюбоваться собаками. Если Минога уходила в театр, то обязательно брала с собой и Мимишку, потому что в то время была мода таскать по театрам своих комнатных собачонок. Всех, кто являлся в театр или на концерт без собаки, считали неимущими бедняками и смеялись над ними. В такие вечера на попеченье Незнайки оставался один Роланд, и они отправлялись вдвоем в спортивный собачий зал или плавательный бассейн, где смотрели какое-нибудь собачье состязание, или же отправлялись в дрянингский "Тупичок" и навещали больного Козлика. Нужно сказать, что Незнайка никогда не забывал о своем больном друге. Не проходило дня, чтоб он не забежал к нему хотя бы на минутку. Обычно это удавалось сделать во время послеобеденной прогулки. Всегда, когда Незнайка обедал с собаками, он не съедал свою порцию до конца, а припрятывал в карман то пирожок, то котлетку, то хлебца краюшку и относил все это голодному Козлику. В первый же день он обратился к госпоже Миноге с просьбой заплатить ему жалованье хотя бы за недельку вперед, так как ему нужно помочь больному приятелю, который находился в дрянингской ночлежке. Госпожа Минога сказала, что теперь он живет в богатом доме, в обществе приличных собак, и ему не пристало водить компанию с каким-то Козликом, который даже дома собственного не имеет, а обитает в какой-то ночлежке. -- Ни о каких таких Козликах я не желаю и слышать! -- сказала она. Если же вы произнесете при мне или при Мимишке с Роландом какоенибудь неприличное слово вроде "ночлежки", я вас уволю. Что же касается платы, то вы будете получать ее раз в неделю, но только не вперед, а по прошествии недели. Действительно, как только прошла неделя, хозяйка заплатила Незнайке пять фертингов. Для него это была большая радость. На другой день, во время послеобеденной прогулки с собаками, он зашел в лечебницу и пригласил к Козлику доктора. Доктор внимательно осмотрел больного и сказал, что его лучше всего поместить в больницу, так как болезнь очень запущена. Узнав, что за лечение в больнице придется уплатить двадцать фертингов, Незнайка страшно расстроился и сказал, что он получает всего лишь пять фертингов в неделю и ему понадобится целый месяц, чтоб собрать нужную сумму. -- Если протянуть еще месяц, то больному уже не нужна будет никакая медицинская помощь, -- сказал доктор. -- Чтобы спасти его, необходимо немедленное лечение. Он достал карандаш и кусочек бумаги и принялся делать какие-то вычисления. -- Вот, -- сказал наконец он. -- Я буду приходить два раза в неделю и делать больному уколы. За каждое посещение будете платить мне по полтора фертинга. Остальные деньги уйдут на лекарства. Думаю, недельки через три мы сумеем поставить больного на ноги. Он тут же выписал целую кучу рецептов. Здесь были различные медикаменты как для приема внутрь, так и наружные: витамины разных сортов, антибиотики, синтомициновая эмульсия для прикладывания к распухшей шее, а также стрептоцид, пирамидон и новокаин. Лечение действительно пошло успешно, и через две недели врач разрешил Козлику вставать, а еще через неделю сказал, что теперь уже посещения его будут не нужны, так как больной окончательно выздоровел; ему необходимо лишь получше питаться, чтоб восстановить силы. Это был радостный день как для самого Козлика, так и для Незнайки. Они сидели на полке в дрянингском "Тупичке" и предавались мечтам. -- Теперь нам не нужно будет тратить денежки на оплату врача и лекарств, -- говорил Незнайка. -- Ты будешь получше питаться, а когда силы твои восстановятся, тоже найдешь какую-нибудь хорошую постоянную работу. -- Да, это было бы чудесно! -- улыбаясь счастливой улыбкой, говорил Козлик. На полу у их ног лежали Роланд с Мимишкой и, казалось, прислушивались к их разговору. На самом деле они ни к чему не прислушивались, а подкарауливали крысу, которая пряталась от них под полкой. Роланд от природы был замечательный крысолов, поэтому он с огромнейшим удовольствием посещал с Незнайкой дрянингскую ночлежку, где сам воздух, казалось, был пропитан крысиным запахом. Попав с Незнайкой в ночлежку и поймав крысу, Роланд обычно не загрызал ее, а, лишь придушив слегка, отдавал поиграть Мимишке. Мимишка с визгом носилась, держа крысу в зубах, на минуточку отпускала ее и делала вид, будто смотрит в сторону, а когда крыса пыталась убежать, снова ловила ее. Все это страшно забавляло обитателей ночлежки, которые теперь каждый день с нетерпением ждали, когда появится Незнайка со своими собаками. Радость Незнайки и Козлика была все же непродолжительной. Госпожа Минога уже давно обратила внимание на то, что от ее любимой Мимишки стало почему-то попахивать крысами. Заподозрив неладное, она позвонила по телефону в сыскную контору и дала задание проследить, где бывает Незнайка во время прогулок с собаками. Владелец конторы поручил это дело опытному сыщику господину Биглю, который неотступно следил за Незнайкой три дня, после чего представил подробный отчет о его действиях. Изучив этот отчет, владелец сыскной конторы сообщил Миноге точный адрес дрянингской гостиницы и время, когда Незнайка бывает там со вверенными ему собаками. Получив это известие, госпожа Минога чуть не упала в обморок. Узнав от горничной, что Незнайка недавно ушел на прогулку, она тотчас же вызвала из сыскной конторы сыщика Бигля и велела ему отвезти ее вместе с горничной туда, где он перед тем видел Незнайку с ее любимцами. И вот как раз в тот момент, когда Незнайка и Козлик предавались своим мечтам, а Мимишка играла крысой, только что пойманной для нее Роландом, дверь отворилась, и в ночлежке появилась госпожа Минога в сопровождении горничной и сыщика Бигля. Увидев Роланда, который растянулся на грязном полу у ног Незнайки, и свою любимицу Мимишку с отвратительной крысой в зубах, госпожа Минога взвизгнула и, закатив глаза, рухнула на пол. Сыщик перепугался и, приподняв Миногу за талию, принялся изо всех сил трясти ее, в то время как горничная брызгала ей в лицо одеколоном. Наконец госпожа Минога очнулась от обморока и, увидев, что Мимишка продолжает забавляться крысой, закричала: -- Ах, отнимите же у нее эту омерзительную, эту гадкую крысу! Дайте ее мне сюда! Дайте сейчас же! Сыщик Бигль моментально подскочил к Мимишке и, отняв у нее полудохлую крысу, учтиво протянул хозяйке. -- Что это? Уйдите! -- завизжала Минога, отталкивая от себя крысу и трясясь всем телом. -- Зачем вы суете мне это мерзкое, отвратительное животное? Уйдите, говорят вам! -- Вы же сами сказали "дайте"! Я думал, вам хочется крысу, -- растерянно пробормотал Бигль. -- Зачем мне крыса? Я сказала, дайте Мимишку, глупое вы животное! Сыщик швырнул крысу на пол и, поймав Мимишку, подал хозяйке. -- Ах ты бедная моя лапочка! Мимочка моя! Моя красоточка! -- запричитала хозяйка, прижимая Мимишку к груди и целуя ее прямо в нос. -- Кто дал тебе эту отвратительную крысу?.. Это он? -- закричала она, указывая на Незнайку. -- Это он привел тебя в это ужасное звериное логово!.. Роланд! Ты зачем лежишь на грязном полу? Разве ты не видишь, сколько там грязи, мерзкое ты животное! Марш сейчас же ко мне! Горничная схватила Роланда за ошейник и потащила к хозяйке. -- Пойдемте сейчас же отсюда! -- продолжала кричать Минога. -- Здесь грязь! Здесь микробы! Собаки заболеть могут! А вы, отвратительное животное, вы уволены! -- закричала она, обратившись к Незнайке. -- Не смейте являться ко мне! Я не потерплю, чтоб вы водили собак по разным разбойничьим притонам! Я вас под суд отдам, изверг, мерзкое вы существо! Она шумела до тех пор, пока не скрылась за дверью со своими собаками. Незнайка не мог даже слова вставить в свою защиту. Да и что мог он сказать? Козлик был страшно расстроен тем, что произошло. -- Это все из-за меня! -- говорил он. -- Если бы я не заболел, ничего не случилось бы. -- Не беда! -- утешал его Незнайка. -- Я лично ничуточки не жалею, что не встречусь больше с этой противной Миногой. А работу какую-нибудь мы найдем. Не расстраивайся! Козлик понемногу развеселился, а к вечеру по ночлежке разнесся слух, что завтра ожидается приезд известного богача Скуперфильда, который будет набирать рабочих для своей макаронной фабрики. Все обитатели дрянингского "Тупичка" обрадовались. Многие из них уже давно потеряли надежду получить постоянную работу на фабрике. -- Наконец-то и нам улыбнулось счастье! -- говорили они. -- Кончится наша нужда, и мы распростимся с этой дрянной ночлежкой. Пусть Дрянинг сам живет здесь со своими крысами! Ходили слухи, что Скуперфильд решил увеличить выпуск макаронных изделий, и поэтому ему понадобитесь больше рабочих, а так как было известно, что по количеству безработных Сан-Комарик стоит на первом месте, то он и решил приехать сюда. Никто не знал, откуда в ночлежку проникли такие сведения, но известно, что на следующий день Скуперфильд действительно появился в Сан-Комарике. Вместе с ним появились сто двадцать семь больших автофургонов, служивших для перевозки макаронных изделий. Теперь эти фургоны должны были перевезти завербованных Скуперфильдом рабочих на макаронную фабрику в Брехенвиль. Весь Мусорный тупичок, а также прилегающая к нему Трущобная улица с переулками были заполнены этими макаронными автофургонами. Два таких автофургона, выкрашенных яркой оранжевой краской, заехали во двор гостиницы Дрянинга. Один из них представлял собой передвижной ларек для продажи макаронных изделий. На этот раз в нем никаких макаронных изделий не было, а весь он был наполнен горячими сосисками и хлебом, предназначенными для раздачи вновь принятым на фабрику коротышкам. В другом фургоне приехал сам Скуперфильд со своим управляющим. Как только Скуперфильд с управляющим вылезли из кабины, шофер вытащил из фургона небольшой деревянный стол с двумя стульями и поставил их посреди двора. Управляющий достал из портфеля толстую тетрадь с надписью: "Макаронный журнал", положил ее на стол рядом с портфелем, и вербовка рабочих началась. Все желавшие поступить на макаронную фабрику подходили по очереди к столу. Скуперфильд лично осматривал каждого, опасаясь, как бы не принять на работу какого-нибудь хромого, безногого, безрукого и вообще слабосильного или больного. -- Я не желаю платить деньги разным калекам, -- твердил он своим противным пискливым голосом. -- На моей фабрике все должны работать как следует, а не бездельничать. Вы должны понимать, что едете не на курорт, а на макаронную фабрику. Осмотрев коротышку со всех сторон, он изо всех сил хлопал его рукой по спине, словно пытаясь сбить с ног, тряс ему руку с такой энергией, будто задумал оторвать ее, после чего говорил: -- Поздравляю вас, дорогой друг, с поступлением на работу! Можете получить сосиску. Продавщица из передвижного ларька тут же вручала коротышке бутерброд с сосиской, а управляющий заносил его имя в тетрадь и брал у него расписку в том, что он получил сосиску. Вся эта комедия с сосисками была придумана Скуперфильдом для того, чтобы новые рабочие увидели, какой он добрый, и получше работали на него. Нечего и говорить, что раздавал он сосиски не даром, а намеревался высчитать двойную их стоимость, когда будет расплачиваться с рабочими, и таким образом обтяпать попутно еще одно выгодное дельце. Осматривая коротышек, Скуперфильд затевал разговор с некоторыми из них, так как хотел познакомиться с их мыслями и настроениями. Увидев Незнайку, он строго спросил: -- Бунтовать будешь? -- Это как -- бунтовать? -- не понял Незнайка. -- А ты кто такой, что смеешь задавать мне вопросы? -- вспылил Скуперфильд. -- Это мое дело задавать вопросы, а твое дело отвечать. Когда тебя спрашивают, ты должен ответить коротко: "Да, господин. Нет, господин". И все. Понятно тебе? -- Да, господин, нет, господин, -- послушно ответил Незнайка. -- Гм! -- проворчал Скуперфильд. -- Ты, может быть, дурачок? -- Да, господин, нет, господин. -- Гм! Гм! Ну, это, впрочем, хорошо, что ты дурачок. По крайней мере не будешь мутить рабочих на фабрике, не будешь подбивать их бросить работу. Правильно я говорю? -- Да, господин, нет, господин. -- Ну ладно, -- сказал Скуперфильд. -- Получай сосиску. Когда вербовка закончилась, все рабочие были посажены в автофургоны и вывезены из Сан-Комарика. Уже была поздняя ночь, когда автоколонна, состоявшая из ста двадцати семи фургонов, появилась на улицах Брехенвиля. Скуперфильд заранее разработал план, по которому автофургоны должны были въехать во двор макаронной фабрики, после чего все вновь принятые рабочие должны были занять свои места у тестомешалок, прессов, котлов, печей, у сушильных макаронных и вермишельных шкафов, то есть сразу же приступить к работе. План этот, однако же, стал известен прежним рабочим. Кто-то сообщил им из Сан-Комарика, что Скуперфильд набирает в ночлежке новых рабочих. Старые рабочие, не желая уступать свою работу пришельцам, сейчас же заняли фабричный двор, закрыли на запор ворота и приготовились к встрече. Как только фургоны появились у ворот фабрики, засевшие во дворе коротышки стали кричать из-за ограды: -- Братцы, вас обманули! Не приступайте к работе! Вас хотят сделать предателями! Эта фабрика наша! Не отнимайте у нас работу! Приехавшие коротышки вылезли из фургонов и стояли в растерянности. Скуперфильд тоже выскочил из кабины. -- Не верьте им! -- закричал он. -- Это лодыри! Они не хотят работать. Они хотят, чтоб им даром деньги платили! -- Мы вовсе не лодыри! -- кричали из-за ограды. -- Это Скупер хочет, чтоб мы даром трудились, а мы боремся за свои права. Он и вас оберет, если вы станете на него работать. -- А ну заткните им глотки! Что вы их слушаете? Открывайте ворота, или я всех вас уволю! -- закричал Скуперфильд и подскочил к воротам. Вслед за ним к воротам бросились и некоторые из приехавших санкомаринцев. В ответ на это из-за ограды в них полетели поленья и камни. Испугавшись, сан-комаринцы подались назад. Ворота тут же открылись, засевшие на фабрике рабочие выскочили и принялись колотить приехавших палками, скалками, чем попало. Приехавшие в ужасе разбегались. -- Стой! -- кричал Скуперфильд. -- Вы не имеете права убегать. Вы должны работать на фабрике! Что же, я вас даром кормил сосисками? Остановитесь, несчастные! Вы должны отработать хотя бы сосиски! Никто, однако ж, его не слушал. Приехавшие сан-комаринцы не были знакомы с расположением улиц в Брехенвиле, они метались в темноте, словно поросята, попавшие на чужое капустное поле, а брехенвильцы наскакивали на них то с одной стороны, то с другой. Несколько коротышек поймали Незнайку и Козлика и, подтащив к реке, бросили в воду. -- Вот искупайтесь в холодной водичке. Будете знать, как помогать этой жадине Скуперфильду! -- кричали они. Незнайка и Козлик чуть не захлебнулись в воде, а когда вылезли на берег, то обнаружили, что у Незнайки утонули в реке ботинки, а у Козлика недоставало шляпы. -- Это самое скверное, что могло с нами случиться! -- сказал Козлик, трясясь от холода. -- Теперь нам осталось лишь попасть к полицейским в лапы и угодить на Дурацкий остров. Они с Незнайкой решили посидеть на берегу до утра, а когда станет светло, поискать в реке пропавшие вещи. Как только рассвело, Незнайка и Козлик разделись и полезли в воду. Они ныряли до тех пор, пока не посинели от холода, но ни ботинок, ни шляпы так и не нашли. Должно быть, их унесло течением. Город вскоре проснулся. На набережной появились прохожие. Чтобы не попасть на глаза полицейским, Незнайка и Козлик прошли вдоль берега и спрятались под мостом. -- В таком виде нам нельзя идти в город, -- сказал Козлик. -- Первый попавшийся полицейский сцапает нас. Лучше мы сделаем так: ты дашь мне свою шляпу и посидишь здесь, пока я не раздобуду чего-нибудь поесть. -- Лучше ты дай мне свои ботинки, а сам посиди здесь, -- сказал Незнайка. -- Тебе после болезни трудно много ходить. Козлик ответил, что ему не трудно, но Незнайка настаивал на своем. Из его предложения, однако, ничего не вышло, так как ботинки Козлика оказались ему малы. На добычу пришлось все же отправиться Козлику, а Незнайка остался сидеть под мостом без шляпы и босиком. Сидеть под мостом в одиночестве было скучно, поэтому Незнайка напрягал все свои умственные способности, чтобы придумать какое-нибудь развлечение. Сначала он спел все песенки, которые знал, потом загадал сам себе все известные ему загадки и разгадал их, затем принялся вспоминать пословицы и поговорки вроде: "Кому пироги да пышки, а нам синяки да шишки", "Слышит ухо, что не сыто брюхо" или "Яков лаком, съел кошку с маком". Всего этого, правда, ему хватило ненадолго, и он принялся перебирать в памяти разные случаи из своей жизни, вспоминать всех своих друзей и знакомых. Незаметно в голове его всплыло воспоминание о Пончике. Незнайка воображал, что Пончик по-прежнему сидит в ракете, и очень горевал, что ничем не может ему помочь. Он вспомнил, что Пончик очень любил покушать. "Как бы это не довело его до беды, -- подумал Незнайка. -- Как бы он не прикончил всех запасов до того, как подоспеет помощь". Вскоре голод начал донимать Незнайку с такой силой, что он уже ни о чем не мог думать. Одна только мысль вертелась теперь у него в голове: "Куда же запропастился Козлик? Почему он не возвращается?" Чтоб заглушить голод, Незнайка снова принялся исполнять песни, припоминать пословицы, загадывать и разгадывать загадки. К концу дня терпение его исчерпалось до дна. Он уже решил вылезти из своего убежища и отправиться на поиски Козлика, но в это время заметил, что под мост спускается сверху какой-то коротышка. Сначала Незнайка подумал, что это Козлик, но, присмотревшись, увидел, что это не Козлик. Коротышка между тем приблизился и, увидев Незнайку, спросил: -- Ты что здесь делаешь? -- Сижу, -- ответил Незнайка. -- Я что-то тебя здесь раньше не видел. -- Должно быть, это потому, что я раньше здесь не сидел, -- объяснил Незнайка. -- Ты новичок, что ли? -- Как это -- новичок? -- Ну, новенький: первый раз под мостом ночуешь. -- Разве я ночую? -- удивился Незнайка. -- Чего ж ты залез сюда? Разве не ночевать? -- Нет. Незнайка хотел рассказать, что с ним случилось, но тут снова послышались шаги и под мостом появились еще несколько коротышек. -- Эй, Клюква, Пекарь, Орешек! -- закричал первый коротышка. -- Смотрите, чудачок какой-то: залез под мост, а говорит, не ночевать пришел. Коротышки окружили Незнайку. -- Какая-то подозрительная личность! -- сказал тот, которого звали Клюква. -- Наверно, переодетый сыщик, -- проворчал Пекарь. -- Отколотить бы его да в воду! -- сказал Орешек. -- Братцы, я вовсе не сыщик! -- принялся уверять Незнайка. -- Пустите меня! Мне надо идти искать Козлика. -- Какого еще Козлика? -- спросил подозрительно Пекарь. -- Не пускайте его, а то он пойдет и скажет полицейским, что мы здесь ночуем. Незнайка принялся рассказывать коротышкам обо всем, что произошло с ним и с Козликом. Коротышки поняли, что он говорит правду. -- Ну ладно, -- сказал Клюква. -- Тебе все равно никуда нельзя идти в таком виде. На тебе ведь нет ни ботинок, ни шапки. Полицейские сейчас же схватят тебя. Завтра мы раздобудем тебе какую-нибудь обувку и шапку, тогда и иди. А Козлик твой, наверно, попросту обманул тебя. -- Как обманул? -- удивился Незнайка. -- Ну, взял твою шляпу и удрал с ней. Без шляпы-то ему по городу гулять нельзя, -- объяснил Орешек. -- Нет, братцы, Козлик не такой. Он мой друг! -- Знаем мы, какие друзья-то бывают! -- проворчал Пекарь. Между тем наступил вечер. На мосту и вдоль набережной зажглись фонари. Их свет, отражаясь в воде, попадал под мост, благодаря чему там было не совсем темно. Коротышки начали укладываться спать. Вверху, под откосом, где чугунные арки моста опирались на каменные устои, имелось множество тайников. Каждый вытаскивал из этих тайников какое-нибудь тряпье и делал из него для себя постель. Один коротышка, которого почему-то звали Миллиончик, оказался даже обладателем двух старых матрацев. На одном матраце он спал, другим укрывался. У коротышки, которого звали Пузырь, была резиновая надувная подушка. Вытащив эту подушку из какой-то трещины между камнями, он старательно ее надул и, подложив под голову, сказал: -- Чудесная вещь! Для того, кто понимает, конечно. Коротышка, который первым увидел Незнайку (его звали Чижик), сказал: -- Тебе тоже надо обзавестись кой-какими вещичками. А пока на вот тебе. И он бросил Незнайке охапку какой-то рвани. Увидев, как Незнайка неумело расстилает на земле тряпки. Чижик сказал: -- Учись, братец, учись! Я думаю, со временем ты привыкнешь. А на свежем воздухе даже полезно спать. К тому же здесь и то ладно, что нет клопов. Ужас до чего не люблю этой нечисти! В общем, все было бы хорошо, если б не фараончики, -- вздохнул он. -- Не позволяют, проклятые, под мостом спать! Все улеглись наконец, а Пузырь даже начал похрапывать на своей надувной подушке. -- Вот что значит с удобством спать! -- сказал Клюква с усмешкой. Неожиданно в стороне послышался шорох. Кто-то осторожно спускался с откоса. -- Тише! -- прошептал Орешек, приподнявшись с земли. -- К нам кто-то лезет. -- Вдруг фараончик? -- высказал предположение Клюква. Все забеспокоились, кроме спавшего Пузыря. -- Может, тягу дадим? -- спросил Миллиончик, выползая из-под своего матраца. -- Схватим его, а там видно будет, -- ответил Клюква. Коротышки притаились, припав к земле. Какая-то черная фигура замаячила на фоне поблескивавшей в темноте реки и стала пробираться под мост. Как только фигура приблизилась, Пекарь и Клюква вскочили и, сбив ее с ног, накрыли матрацем. -- А теперь что делать? -- спросил Миллиончик, наваливаясь всей своей тяжестью на матрац. -- Отколотить -- и в воду! -- вынес свой приговор Орешек. -- Постойте, может, это не фараончик, -- сказал Клюква. Миллиончик стукнул кулаком по матрацу и спросил: -- Признавайся, ты фараончик? Из-под матраца послышался жалобный писк: -- Я Козлик! -- Братцы, да это Козлик вернулся! -- воскликнул Незнайка. Матрац моментально стащили, и Незнайка бросился обнимать своего друга. -- Почему ж ты так долго не приходил, Козлик? -- Да я, понимаешь, все у магазинов толокся. Думал, хоть что-нибудь заработаю. Да так и не заработал ни сантика. Видишь, сам голодный и тебе ничего не принес. -- Гляди-ка, а мы-то думали, Козлик удрал! -- радовались коротышки. А Пекарь сказал: -- Братцы, может быть, у кого-нибудь найдется кусочек хлебца? Надо же дать им перекусить. Пузырь, который только что проснулся и с недоумением смотрел вокруг, достал из-за пазухи краюшку хлеба. Разломив хлеб пополам, он протянул обе половинки Незнайке и Козлику. Два друга принялись с аппетитом уплетать хлеб. Коротышки сидели вокруг и глядели на них с улыбкой. -- Смотрите, братцы, -- говорил Клюква, -- значит, есть дружба на свете! И всем от этих слов сделалось так хорошо, что никто даже спать не хотел ложиться. Только один Пузырь опустил голову на свою любимую подушку и опять захрапел. Наконец хлеб был съеден, и тогда все легли и быстро заснули. Скоро погасли фонари на набережной, и под мостом стало совсем темно. Автомобили все реже проносились по мосту. Наконец движение прекратилось совсем. А когда прошло еще полчаса, к мосту бесшумно подкатил черный полицейский фургон с толстыми железными решетками на крошечных окнах. Из фургона выскочили десять полицейских под командой старшего полицейского Рвигля. -- Пять душ туда, пять душ сюда! Все марш под мост, и никаких разговоров! -- прохрипел Рвигль, пригрозив полицейским своей усовершенствованной электрической дубинкой. Полицейские безмолвно разделились на два отряда. Первый отряд стал спускаться под мост с левой стороны дороги, а второй -- с правой. Очутившись внизу, Рвигль включил потайной электрический фонарь и прошипел: -- Вперед! Полицейские тоже зажгли фонари и, освещая перед собой путь, двинулись с обеих сторон под мост. -- Стой! -- прохрипел Рвигль, увидев спящих на земле коротышек. -- Окружить их!.. Приготовить электрические дубинки!.. Чш-ш! Хватайте их, и никаких разговоров! Полицейские с обеих сторон бросились на спящих коротышек и принялись хватать их. Клюква первый проснулся и, увидев себя в руках полицейских, закричал: -- Братцы, спасайся! Фараончики! Тут он получил такой удар электрической дубинкой по лбу, что потерял сознание. Остальные коротышки стали вырываться из рук полицейских, но электрические разряды мигом успокоили их. Только один Пузырь не растерялся. Вырвав из рук схватившего его полицейского Пнигля электрическую дубинку, он сунул ее под нос противнику. Раздался треск. Между носом полицейского и дубинкой проскочила зеленая искра. Пнигль упал словно подкошенный, а Пузырь швырнул электрическую дубинку в спешившего к нему полицейского Скригля, сам же схватил свою надувную подушку, одним прыжком подскочил к берегу и прыгнул в воду. Растерявшиеся полицейские смотрели, как он плыл по воде, быстро удаляясь от берега. -- Ну и шут с ним! -- проворчал Рвигль. -- В другой раз поймаем и этого. А сейчас марш, и никаких разговоров! Полицейские потащили вверх по откосу слабо сопротивлявшихся коротышек, а также полицейского Пнигля, который никак не мог прийти в себя, после того как ему в нос попала зеленая искра. Через пять минут все было кончено. Полицейский фургон уехал, а под мостом осталась куча тряпья да два обветшалых матраца, из которых во все стороны торчала солома. Велико было удивление Знайки, когда, проснувшись в то утро, на которое был назначен отлет на Луну, он посмотрел в окно и не увидел космического корабля. Обычно, когда Знайка глядел в окно, он видел возвышавшуюся над крышами домов ракету, верхушка которой торчала на фоне неба словно гигантская сигара или поставленный торчком дирижабль. Каждый раз, глядя на ракету. Знайка любовался ее красивыми очертаниями, в которых было что-то стремительное, неудержимо рвущееся ввысь, в космос, в неведомое. Иногда Знайка нарочно просыпался утром пораньше, чтоб никто не мешал ему насладиться этим прекрасным зрелищем. Сложив на груди руки и устремив дерзкий свой взор в мировое пространство, он стоял у открытого окна и мечтал. Ракета маячила перед ним, поблескивая стальными боками, словно купалась в золотых лучах восходящего солнца. Свежий утренний ветерок дул прямо в лицо, отчего у Знайки возникало ощущение силы и бодрости. Ему казалось, что все его тело делалось легким и гибким, а на спине появлялись крылья. В такие минуты Знайке хотелось запеть, закричать, сделать какое-нибудь великое научное открытие или подскочить кверху и лететь на Луну. То, что на этот раз Знайка не увидел в окно ракеты, произвело на него какое-то странное действие. У него было такое чувство, будто все, что происходило до этого -- и находка лунного камня, и открытие невесомости, и постройка межпланетного корабля, -- все это случилось во сне, а теперь вот, когда наступило пробуждение, все исчезло, как будто ничего и не бывало. Конечно, это чувство возникло у Знайки лишь на мгновение, так как он не допускал мысли, что сновидение могло быть таким длинным и ярким. Убедившись, что глаза все же не обманули его, он сообразил, что ракета попросту могла упасть на землю от ветра или от какого-нибудь колебания почвы. Выскочив моментально из комнаты, он сбежал в одно мгновение с лестницы и помчался к калитке. -- Вот беда-то какая! -- бормотал про себя Знайка. -- А что, если в ракете что-нибудь сломалось во время падения или испортилось? Он выбежал из калитки и во весь дух помчался по улице. Через пять минут он уже подбегают к Космическому городку, а еще через минуту ворвутся на круглые площадь и остановился как вкопанный. До самого последнего мгновения Знайка надеялся, что увидит ракету, лежащую поперек площади. Он явственно представлял себе, как она лежит, поэтому то, что увидел он, привело его в изумление. На площади никакой ракеты не было, ни стоящей, ни лежащей, ни целой, ни сломанной. Чувствуя, что ноги его словно одеревенели, Знайка пробрался к стартовой площадке и произвел тщательнейший осмотр. Стартовая площадка оказалась совершенно цела. Все вокруг тоже было цело. На земле не было ни царапины, ни самой малейшей дырочки, в которую могла бы провалиться ракета. Не зная, что думать, Знайка стоял и растерянно озирался по сторонам. В это время он увидел, что через площадь к нему бегут Фуксия и Селедочка. Обе были страшно взволнованы. Глаза у обеих были широко раскрыты. Подбежав к Знайке, они хотели о чем-то спросить, но только беспомощно разевали рты, так как от волнения ничего не могли сказать. Сначала Знайка тоже молча глядел на них, но к нему первому вернулся дар речи. -- Где ракета? -- закричал он визгливым голосом. Не дождавшись ответа, он тут же схватил за плечи Селедочку и принялся трясти изо всех сил. -- Где ракета, я вас спрашиваю, без-без-бездельники? -- Мы не без-без-бездельники! -- пролепетала, чуть не плача. Селедочка. -- Ну, без-бездельницы! -- поправился Знайка. Не в силах стерпеть такой грубости, Селедочка молча отстранила Знайкины руки и, гордо подняв голову, зашагала прочь. Фуксия тоже с достоинством подняла голову, поджала губки и пошла за Селедочкой. Знайка с недоумением смотрел, как они скрылись в своем домике, который стоял на краю площади. Только сейчас он сообразил, какую совершил глупость, и побежал за ними. -- Прошу прощения! -- закричал он, врываясь в дом. -- Вы должны извинить меня. Я так растерялся, что потерял разум! Не будете ли вы любезны сказать, куда делась ракета? -- Мы знаем об этом не больше вашего, -- ответила Фуксия. -- Мы сами хотели узнать у вас. -- Но я же ничего не знаю, -- развел Знайка руками. -- Знаю только то, что больше не вижу ее. Раньше видел, а теперь вижу, что больше не вижу, словно кто-нибудь стащил ее у нас из-под носа! -- Образумьтесь! Как это можно стащить ракету? -- сказала Фуксия. -- Ракета тяжелая! -- Ошибаетесь, -- сказал Знайка. -- Вы забыли о невесомости. Если включить прибор невесомости, то ракета потеряет вес и ее можно унести без всяких усилий. -- Но если вы это сделаете, то также попадете в зону невесомости и тоже потеряете вес. Как же вы будете нести ракету в состоянии невесомости? -- Но вы забываете, что наряду с зоной невесомости существует зона весомости, -- возразил Знайка. -- Находясь в зоне весомости и прицепив трос к ракете, вы свободно можете отбуксировать ее в любое место. Это не вызывает сомнений. Думаю, нам необходимо произвести опрос населения и разузнать, не слыхал ли кто ночью подозрительного шума и не наблюдал ли кто-нибудь похищения ракеты. Пока происходил этот разговор, к Космическому городку стали стекаться жители, желавшие посмотреть на отлет космического корабля. Увидев, что ракеты на месте нет, все решили, что запуск уже произведен и Знайка со своими друзьями улетел на Луну. Все были страшно расстроены тем, что не смогли присутствовать при старте межпланетной ракеты. Некоторые были даже рассержены. Особенно лютовал профессор Звездочкин, который специально приехал для этой цели из Солнечного города. -- Это безобразие! -- кричал он. -- Запуск был назначен на восемь часов утра, а сейчас нет еще и семи. Видимо, Знайка нарочно переменил час отлета, чтоб улететь без помех. Подходили новые коротышки. -- Знайка, такая гадина, улетел раньше времени! Жалко ему было, чтоб мы посмотрели! -- кричал Звездочкин. -- Ну попадись он мне, этот Знайка, я из него котлету сделаю! -- Что же это такое? -- говорили коротышки. -- Это, однако ж, нехорошо! Кто мог подумать, что этот Знайка такая жадина, такая гадина! Как раз в это время все увидели Знайку, который выходил из дома вместе с Фуксией и Селедочкой. -- Смотрите, Знайка! -- закричал кто-то. Все побежали к нему. Увидев несущуюся навстречу толпу, Знайка остановился, а Фуксия и Селедочка даже бросились бежать от испуга. Однако уже было поздно. Толпа окружила их. -- Почему вы не улетели? Где ракета? Мы думали, что вы улетели! -- кричали вокруг. -- Кто сказал, что мы улетели? -- строго спросил Знайка. -- Кто мог такую глупость сказать? -- Ну, кто?.. Это мы сами сказали, потому что ракета... где же она?.. Ее нет! -- разводили коротышки руками. -- Если ракеты нет, то это еще не значит, что мы улетели, -- рассудительно сказал Знайка. -- Это либо какая-нибудь глупая шутка, либо чьято дерзкая выходка, совершенная с непонятной для меня целью. Все вы должны оказать нам помощь и включиться в поиски ракеты. Мы предлагаем каждому из вас произвести опрос населения, чтоб узнать, не видел ли кто-нибудь ночью чего-нибудь подозрительного и не имеет ли кто-нибудь сведений о местонахождении ракеты. О результатах опроса прошу сообщить немедленно в штаб розысков, который будет помещаться в доме Фуксии и Селедочки. Все утро коротышки только и делали, что ходили по городу и спрашивали друг друга, не видал ли кто ночью чего-нибудь подозрительного. Но поскольку все ночью спали, то никто ничего не видал и не слыхал. Так все расспросы ни к чему и не привели. К полудню, однако, появилась новая новость: исчез Незнайка. Сколько его ни искали, он нигде не находился. Вскорости стало известно, что исчез также и Пончик. Как только Знайке сказали об этом, он сразу догадался, что произошло. -- Дело ясное! -- закричал он, хватаясь за голову. -- Без сомнения, два этих бездельника залезли ночью в ракету и самовольно отправились в полет! Тут в штаб розысков явился астроном Стекляшкин и рассказал, что ночью он, по обыкновению, залез на крышу своего дома, чтоб понаблюдать в телескоп звезды, и случайно заметил на небе какое-то космическое тело, которое быстро скрылось за горизонтом. Он успел разглядеть, однако, что это тело была ракета. Вначале он думал, что это была какая-нибудь чужая ракета, и поэтому никому ничего не сказал, но теперь он обдумал все тщательно и пришел к заключению, что это была наша ракета, то есть та ракета, на которой Знайка и его друзья собирались лететь на Луну. Вслед за Стекляшкиным в штаб явился коротышка Рогалик. Он тоже сказал, что проснулся ночью и случайно видел в окно, как эти два субъекта (то есть Незнайка с Пончиком) пробирались по улице в направлении Космического городка. Теперь уже никто не сомневался, что Незнайка и Пончик отправились на Луну. Знайка готов был рвать на себе волосы от досады. -- И кто мог подумать, что случится такая вещь! -- убивался он. -- Правда, от Незнайки можно было ожидать всякой пакости, но от Пончика я ничего подобного не ожидал. -- Но они, может быть, сделали это нечаянно? -- сказала Селедочка. -- Как же, "нечаянно"! -- язвительно усмехнулся Знайка. -- По-вашему, встали ночью, так, чтоб никто не видел, и нечаянно залезли в ракету? -- Нет, в ракету они, безусловно, залезли нарочно, -- согласилась Селедочка. -- Но кнопку, должно быть, нажали нечаянно или в шутку. Достаточно ведь было нажать кнопку, чтобы ракета начала свой полет к Луне. -- Теперь трудно сказать, как это там у них вышло, только за такие шутки я не знаю, что сделал бы! -- кипятился Знайка. -- Что же теперь будет с Незнайкой и Пончиком? -- спрашивали коротышки. -- Известно что! -- сердито ворчал Знайка. -- Полетят на Луну. Или вы думаете, что ракета повернет ради них обратно? Как бы не так! -- А что они будут на Луне делать? Там ведь воздуха нет, -- беспокоились коротышки. -- А пусть делают, что хотят! -- с раздражением отвечал Знайка. -- Сами виноваты! Не нужно было лезть, куда не просят! -- Разве так рассуждать хорошо? -- с укоризной сказала Фуксия. -- Они совершили ошибку и попали в беду. Нельзя же покидать их в беде! Мы должны помочь им. -- Что же мы можем сделать? -- спросил Знайка. -- Лететь им вдогонку? А на чем, позвольте спросить? -- Ну, надо сделать другую ракету, -- сказала Селедочка. -- Это не так просто, -- ответил Знайка. -- Ведь прибора невесомости у нас теперь нет. Придется строить многоступенчатую ракету, которая могла бы преодолеть силу земного притяжения. Знайка был прав. Для того чтобы преодолеть силу земного притяжения, ракета должна была получить начальную скорость около двенадцати километров в секунду, но, чтоб развить столь огромную скорость, требовалось такое количество реактивного топлива, которое во много раз превышало вес самой ракеты. В связи с этим космический корабль приходилось делать многоступенчатым, то есть состоящим из нескольких соединенных между собой ракет. Первая, самая большая ракета была сплошь заполнена топливом. К ней присоединялась вторая ракета, которая тоже была целиком заполнена топливом. Ко второй присоединялась третья такая же ракета. Наконец, шла ракета, в которой, помимо запасов топлива, помещались различная аппаратура, приборы управления, запасы пищи и путешественники. При запуске такого многоступенчатого космического корабля в работу сначала включалась первая ракета, но как только все топливо в ней выгорало, она отделялась от корабля и работать начинала вторая ракета. Теперь вес корабля был меньше, и скорость его нарастала быстрей. Как только топливо иссякало во второй ракете, она также отделялась от корабля и падала вниз. Корабль становился еще легче. В работу включалась третья ракета. Таким образом постепенно достигалась скорость, достаточная для того, чтоб последняя ступень корабля долетела до Луны по инерции, то есть с выключенным реактивным двигателем. Довольно значительный запас топлива в последней ступени был все же необходим для маневрирования и торможения корабля при посадке на Луну, а также для возвращения на Землю. Как бы то ни было, как бы ни трудна была задача, Знайка, Фуксия и Селедочка, а также профессор Звездочкин тотчас же включились в работу по проектированию межпланетного корабля. Они не спали всю ночь, и к утру космический корабль был спроектирован, но, конечно же, только вчерне, то есть в виде карандашного наброска или эскиза. По предложению Звездочкина корабль был рассчитан на двенадцать путешественников. Рассчитать его на большее количество космонавтов было нельзя, так как это очень утяжелило бы последнюю ступень, поскольку внутри нее должно было остаться место не только для пассажиров, но и для лунного камня, запасы которого необходимо было доставить на Землю при возвращении с Луны. По предложению Знайки последняя ступень ракеты должна была иметь двоякое управление, а именно: управление для полетов в условиях тяжести и управление для полетов в состоянии невесомости. Знайка надеялся, что по прибытии на Луну они обнаружат в какой-нибудь из пещер залежи лунита. Обладая же хоть небольшим кусочком лунита, нетрудно будет соорудить прибор невесомости, что крайне облегчит полеты ракеты вокруг Луны и поиски Незнайки и Пончика. Закончив работу по составлению эскиза, Фуксия и Селедочка тотчас отправились в Научный городок. Там в работу включилась целая группа инженеров-конструкторов, которые начали делать подробные чертежи отдельных узлов ракеты. Чертежи эти тут же направлялись на различные заводы для выполнения отдельных отливок, поковок, штамповок, а также для изготовления разнообразной аппаратуры для управления космическим кораблем. Общее наблюдение за ходом выполнения всех деталей Фуксия и Селедочка поручили инженеру Клепке. На своем быстроходном прыгающем, плавающем, летающем и ныряющем автомобиле он носился по всему Солнечному городу как угорелый и поспевал всюду, где требовалось его присутствие. В этом отношении Клепка был, как говорится, коротышка незаменимый. Несмотря на все принятые меры, работа шла все же не так быстро, как этого хотелось, и Знайка буквально изнывал от нетерпения. Заниматься разработкой отдельных узлов ему было неинтересно, к тому же эту работу специалисты-конструкторы могли выполнить значительно лучше и быстрее, чем он. От нечего делать Знайка принялся размышлять над открытым им явлением невесомости, стараясь найти теоретическое обоснование процессам, происходящим при взаимодействии энергии, выделяемой лунным камнем, с обычной магнитной энергией. Своими мыслями Знайка обычно делился с профессором Звездочкиным, с которым очень подружил за последнее время. С коротышками так часто бывает: сначала они поссорятся, даже подерутся подчас, а после этого подружат до такой степени, что и водой не разольешь. Так получилось и на этот раз. По целым дням оба эти ученые не расставались друг с другом и обсуждали различные научные проблемы. Случалось, конечно, что и теперь они крупно спорили, но при этом не теряли уважения друг к другу, понимая, что без споров в науке никак не обойтись. Истина, как любил говорить профессор Звездочкин, рождается в спорах. Профессор Звездочкин очень интересовался Луной и всем, что было с ней связано, в том числе лунным камнем, открытие свойств которого дало возможность Знайке победить абсолютно непреодолимую (как это казалось вначале) силу тяжести. Поскольку единственный образчик лунита, которым можно было располагать для опытов, унесся по неосторожности Незнайки обратно на Луну, профессор Звездочкин лишен был возможности изучать свойства лунного камня, так сказать, непосредственно и поэтому расспрашивал Знайку обо всех произведенных им наблюдениях над этим странным веществом. Получив кое-какие сведения об этом минерале, а также об условиях, в которых он был обнаружен на Луне, профессор Звездочкин сопоставил целый ряд фактов, известных ему из геологии, минералогии и кристаллографии, сделал необходимые вычисления, в связи с чем пришел к выводу, что лунит весьма распространенное на Луне вещество и запасы его должны быть довольно значительны. Это сообщение очень обрадовало Знайку, который надеялся, что залежи лунита могут быть использованы для многих надобностей как на Земле, так и на самой Луне. Нечего, конечно, и говорить, как велико было нетерпение Знайки и Звездочкина, как хотелось им поскорей отправиться на Луну и проверить свои гипотезы, то есть свои научные предположения, не говоря уже о том, что необходимо было оказать помощь Незнайке и Пончику. Прошло, однако, целых два месяца, пока первые детали ракеты начали поступать в Космический городок. Еще два месяца понадобилось на то, чтоб все эти детали собрать, подогнать друг к другу, свинтить, спаять и сварить между собой, оборудовать ракету различными приборами и произвести их проверку. Оба этих последних месяца пролетели для Знайки и профессора Звездочкина гораздо быстрей, так как они непосредственно участвовали в сборке ракеты и проверке всех ее узлов. Каждый знает, что, когда чем-нибудь занят, время течет быстрей. Вскоре Знайка снова мог любоваться из окна своей комнаты поблескивавшей на солнце ракетой, которая гордо поднималась над стартовой площадкой посреди Космического городка. Первая и вторая ступени ракеты были похожи на удлиненные стальные цилиндры, вставленные друг в друга. Третья ступень представляла собой такой же цилиндр с закругленной верхушкой и длинным, как у бутылки, горлышком. То, что казалось издали горлышком бутылки, и была четвертая, то есть последняя ступень ракеты, в которой помещалась кабина для космонавтов, запасы продовольствия и приборы управления. Каждому, кто смотрел на ракету со стороны, было ясно, что теперь уже недалеко время, когда она наконец взмоет кверху и, преодолев силу притяжения земного шара, умчится в космическое пространство. После того как господин Спрутс погубил Общество гигантских растений, он сразу почувствовал большое облегчение. Теперь-то он был уверен, что бедняки не выйдут из повиновения у богачей, так как не смогут воспользоваться гигантскими семенами, которые навсегда останутся на поверхности Луны в ракете. Очень скоро он все же сообразил, что если жители далекой планеты Земли послали на Луну один космический корабль, то они могут послать и другой. Поклявшись, что не допустит на Луну никаких земных пришельцев с их проклятыми, как он выразился, семенами, господин Спрутс призвал к себе самых лучших лунных астрономов и спросил, могут ли они обнаружить посредством астрономических приборов приближение к Луне космического корабля. Астрономы сказали, что любое, даже небольшое космическое тело, вроде метеора или межпланетного корабля, может быть обнаружено при помощи гравитонного телескопа. С помощью другого прибора, который называется гравитонным локатором, астрономы могут измерять расстояние до космического корабля, а также скорость и направление его движения. Этого совершенно достаточно, чтобы заранее предсказать, когда и даже в каком месте лунной поверхности произойдет посадка прилетевшего корабля. Пообещав лунным астрономам значительную сумму денег, господин Спрутс велел им вести беспрерывное наблюдение за планетой Землей и, если в межпланетном пространстве будет обнаружено какое-нибудь подозрительное тело вроде космического корабля, сейчас же доложить ему. С тех пор самый усовершенствованный гравитонный телескоп давилонской обсерватории был направлен в сторону ближайшей к Луне планеты, то есть, попросту говоря, в сторону Земли. Нужно сказать, что гравитонный телескоп вовсе не похож на обычный оптический телескоп, в который мы можем рассматривать звезды или планеты собственными глазами. Гравитонный телескоп представляет собой сложное устройство, напоминающее телевизор, снабженный большой, расширяющейся к концу трубой, которая легко поворачивается и может быть направлена в любую часть лунного неба. Эта труба, или рупор, представляет собой сплетение тончайших металлических проводов и является антенной, улавливающей волны тяготения, или так называемые гравитоны, распространяющиеся во все стороны от любого космического тела. Как только эта трубчатая, или, как ее иначе называют, рупорная, антенна улавливает волны тяготения, телевизионный экран освещается, и на нем возникает изображение кривой линии. По степени кривизны и по ее положению на экране можно судить о величине наблюдаемого космического тела. Включив гравитонный локатор, можно тут же получить сведения о точном расстоянии до этого тела, а также о скорости его движения. С тех пор как главный гравитонный телескоп давилонской обсерватории был направлен в сторону Земли, астрономам удалось обнаружить несколько мелких космических тел. Не только размеры, но и скорость их движения свидетельствовали о том, что это были обыкновенные метеоры. Вскоре, однако, по соседству с планетой Землей было обнаружено космическое тело, поведение которого показалось астрономам несколько странным. Тело это удалялось от Земли, но скорость его почему-то не уменьшалась, а увеличивалась. Это противоречило законам небесной механики, согласно которым скорость тела, движущегося вблизи планеты, могла увеличиваться только в том случае, если бы тело приближалось к планете. Поскольку же тело не приближалось, а удалялось от Земли, скорость его должна была уменьшаться. Такое ускорение движения могло быть объяснено притяжением какой-нибудь другой крупной планеты, но, поскольку вблизи Земли никакой другой планеты не было, оставалось предположить, что обнаруженное тело приобретало ускорение под влиянием какой-то внутренней, то есть находящейся в нем самом, силы. Источником такой силы мог быть работающий реактивный двигатель, и если это так, то обнаруженное космическое тело было не что иное, как космическая ракета. Продолжив свои наблюдения, давилонские астрономы убедились, что завладевший их вниманием космический предмет постепенно приобрел скорость, достаточную для того, чтоб со временем выйти из сферы земного притяжения. Рассчитав траекторию, то есть линию полета этого перемещающегося в межпланетном пространстве тела, астрономы убедились, что оно направляется к Луне. Об этом немедленно сообщили господину Спрутсу. Господин Спрутс отдал распоряжение продолжать астрономические наблюдения, после чего позвонил по телефону главному полицейскому комиссару Ржиглю и сказал, что ожидается прибытие космического корабля с коротышками на борту, с которыми необходимо как можно скорей разделаться, поскольку они намерены сеять повсюду гигантские семена и подстрекать бедняков к неповиновению богачам. Главный полицейский комиссар Ржигль сказал, что все необходимые меры будут приняты, но просил сообщить о времени ожидаемого прибытия космического корабля на Луну, о месте предполагаемой высадки космонавтов и об их примерном количестве. -- Все эти сведения необходимы, -- сказал он, -- чтобы как следует подготовиться к встрече космических гостей и ударить по ним так, чтоб они не успели опомниться. -- Я распоряжусь, чтобы все требуемые сведения были своевременно сообщены вам, -- ответил господин Спрутс. Между тем лунные астрономы продолжали свои наблюдения и вскоре заметили, что космическое тело вышло из сферы притяжения Земли. Полет его, однако, был не совсем точен, и одно время казалось, что оно пролетит мимо Луны, но вскоре было замечено, что оно несколько замедлило свой полет и совершило небольшой поворот, в результате чего курс его стал более точным. Такой маневр в космосе могло совершить только управляемое тело, и у давилонских астрономов не оставалось больше сомнений в том, что они имеют дело с космической ракетой, а не с какой-нибудь случайной кометой или метеором. Теперь космическая ракета была уже в непосредственной близости от Луны, и по показаниям гравитонных приборов можно было довольно точно определить ее вес и объем. Сопоставив полученные цифровые материалы и произведя некоторые расчеты, давилонские астрономы пришли к заключению, что в ракете могло помещаться от десяти до двадцати, а может быть, даже и до тридцати пассажиров. Пока невозможно было указать примерное место посадки космического корабля, так как, приблизившись на достаточное расстояние, он не пошел на посадку, а начал круговой облет Луны. Астрономы тотчас догадались, что прилетевшие космонавты решили выбрать наиболее удобное место для посадки и поэтому перешли на орбитальный, то есть круговой, полет. Догадка лунных астрономов была верна. Знайка, Фуксия и Селедочка заранее условились, что не станут производить посадку до тех пор, пока не обнаружат на лунной поверхности космического корабля, на котором прилетели Незнайка и Пончик. Они знали, что корабль этот следует искать в районе лунного моря Ясности, но им все же понадобилось совершить вокруг Луны не менее двух десятков витков, прежде чем удалось обнаружить ракету, одиноко торчавшую на берегу окаменевшего моря. Совершив еще несколько витков по той же орбите и установив точное местоположение ракеты на лунной поверхности, космонавты произвели необходимые расчеты, после чего в ход была пущена электронная саморегулирующая машина, которая в нужный момент включила тормозной механизм. Посадка была произведена с предельной точностью, благодаря чему новая ракета опустилась на поверхность Луны неподалеку от старой. Помимо Знайки, Фуксии и Селедочки, экипаж корабля состоял из механиков Винтика и Шпунтика, профессора Звездочкина, астронома Стекляшкина, инженера Клепки, архитектора Кубика, художника Тюбика, музыканта Гусли и доктора Пилюлькина. Как только посадка была произведена, Знайка, который являлся командиром космического корабля, велел четырем космонавтам, а именно: Винтику, Шпунтику, Фуксии и Селедочке, надеть космические скафандры и отправиться на разведку. Первое, что надлежало сделать разведывательному отряду, -- это обследовать ракету НИП (так условились сокращенно называть ракету, на которой прилетели Незнайка и Пончик, в отличие от второй ракеты, которую решили сокращенно называть по имени главных ее конструкторов Фуксии и Селедочки ракетой ФИС). Облачившись в скафандры, космонавты, назначенные в разведывательный отряд, отправились под предводительством Знайки к ракете НИП и проникли в нее. Тщательно обыскав все каюты, кабины, отсеки и прочие подсобные помещения, разведчики убедились, что Незнайки и Пончика в ракете нет. Вместе с тем было обнаружено исчезновение двух скафандров. От внимания разведывательного отряда не ускользнуло также, что все продукты, хранившиеся в пищевом отсеке, были начисто съедены. Это заставило Знайку и его спутников прийти к заключению, что Незнайка и Пончик оставались в ракете, пока не прикончили всех запасов продовольствия, после чего решили покинуть свое прибежище и отправились на поиски пищи. Приказав Фуксии и Селедочке, а также Винтику со Шпунтиком заняться тщательной проверкой работы всех механизмов и составить подробную опись требуемых исправлений, Знайка покинул ракету. Очутившись на поверхности Луны, он принялся осматриваться по сторонам, пытаясь догадаться, в каком направлении могли уйти Незнайка и Пончик. Прямо перед ним расстилалась равнина, напоминавшая неподвижно застывшее море с видневшимися вдали огненно-красными горами. По правую руку были такие же горы, по левую руку до горизонта тянулись окаменевшие волны. Обернувшись назад, Знайка увидел горы, напомнившие ему мыльную пену или лежащие на земле облака с сверкавшими на вершинах гигантскими кристаллами горного хрусталя. Неподалеку от скопления этих облачных гор виднелась огромная пирамидальная, или конусообразная, гора. От ее подножия к пригорку, на котором стоял Знайка, тянулась светлая и прямая, словно солнечный луч, дорожка. "Если они и отправились куда-нибудь, то, безусловно, пошли по этой дорожке", -- подумал Знайка. Придя к такому умозаключению, он тотчас отдал по радиотелефону приказ Кубику, Тюбику, Звездочкину, Стекляшкину и инженеру Клепке взять с собой приспособления для лазания по горам и отправляться вслед за ним к пирамидальной горе. Кубик, Тюбик, Звездочкин, Стекляшкин и Клепка мигом надели скафандры. Каждый взял альпеншток, прицепил к поясу ледоруб и моток прочного капронового шнура, а Стекляшкин, помимо того, подвесил на спину свой телескоп, с которым обычно не расставался. Выбравшись из ракеты, Кубик, Тюбик, Звездочкин и Стекляшкин зашагали по лунной дорожке, стараясь поскорей догнать Знайку, который ушел вперед. Что касается Клепки, то этот субъект, выскочив из шлюзовой камеры, совершил несколько неорганизованных прыжков возле ракеты, словно пытался перепрыгнуть через нее, после чего поскакал по дорожке, да так резво, что в несколько скачков обогнал Знайку. Он прекрасно знал, что на Луне необходимо сдерживать свои силы и соразмерять движения, так как вес его здесь вшестеро меньше, чем на Земле. Клепка, однако, был такой коротышка, который и на Земле-то не мог посидеть спокойно. Очутившись же на Луне, он сразу почувствовал непреодолимое желание бегать, прыгать, скакать, кувыркаться, летать и вообще совершать всяческие безрассудства. Возможно, это как раз было одно из проявлений действия уменьшения веса на коротышечью психику. Увидев эти головоломные прыжки, Знайка понял, что совершил ошибку, взяв на Луну Клепку. Он тотчас отдал ему приказ вернуться в ракету, но Клепка не обратил никакого внимания на этот приказ и продолжал кувыркаться. -- Такое нарушение дисциплины недопустимо в космосе! -- с раздражением проворчал Знайка. -- Ну погоди, я тебя засажу в ракету, тогда попрыгаешь! Как раз в это время Знайка увидел в стороне от дорожки космический сапог, который Пончик сбросил с ноги, когда бежал из пещеры в ракету. Знайка даже не сразу понял, что это за предмет, но, подняв его, убедился, что это попросту сапожок от скафандра. Увидев, что Знайка что-то поднял, Кубик, Тюбик, Звездочкин, Стекляшкин и Клепка сейчас же подбежали к нему. -- Друзья, мы на верном пути! -- воскликнул Знайка, показывая им сапог. -- Наша находка доказывает, что Незнайка и Пончик проходили здесь. Не мог же сапог сам собою попасть сюда. Будем продолжать поиски. Тут Клепка выхватил у Знайки сапог, нацепил его на острие альпенштока, поднял вверх и побежал с ним вперед, размахивая словно флагом. Знайка только головой покачал, глядя на это дурачество. Скоро путешественники были в пещере, образовавшейся в склоне пирамидальной горы. Углубившись в пещеру, они достигли сосульчатого грота и решили его тщательно обыскать. Все разбрелись среди исполинских ледяных сосулек, свешивавшихся с потолка грота, и вскоре Тюбику удалось обнаружить второй космический сапожок Пончика. -- Второй сапог! -- закричал Тюбик, размахивая найденным сапогом. Знайка и все остальные поспешили к нему. -- Обе наши находки говорят о том, что скоро мы обнаружим и самого обладателя этих сапог, -- сказал Знайка. -- Вперед, друзья! Все двинулись дальше и скоро очутились в тоннеле с ледяным дном. Заметив, что ледяное дно тоннеля шло под уклон, Знайка велел путешественникам связаться веревкой, как это делают альпинисты, переходя через ледники. Это было сделано вовремя. Не успели они прикрепить к поясам веревку и двинуться в путь, как шедший впереди Клепка поскользнулся на льду и, упав на спину, покатился вниз. Веревка тотчас натянулась и потащила за собой остальных путешественников. -- Ни с места! Стойте! -- закричал Знайка. -- Вонзайте в лед альпенштоки! Все принялись упираться стальными остриями альпенштоков в лед. Это задержало падение. Подтащив к себе на веревке Клепку, Знайка распорядился, чтоб его привязали позади всех и не разрешали вылезать вперед. Вскоре наклон тоннеля сделался настолько крутым, что Знайка побоялся продолжать спуск. -- Дальше нельзя всем опускаться, -- сказал он. -- Надо кого-нибудь одного опустить на веревке. -- Спустите меня, -- предложил Стекляшкин, -- Может, я смогу разглядеть что-нибудь в телескоп. Приказав спутникам вырубить во льду ступеньки, Знайка связал между собой мотки капронового шнура, так что получилась длинная веревка. Конец этой веревки он привязал к поясу Стекляшкина и велел ему осторожно спускаться вниз. Остальные космонавты стояли на ледяных ступеньках и постепенно отпускали веревку, тщательно следя, чтоб она не выскользнула из рук. О своих впечатлениях Стекляшкин сообщал оставшимся вверху по радиотелефону. -- Наклон тоннеля делается все больше и больше! -- кричал он. -- Стены расширились... Спуск становится почти отвесным... Вижу впереди свет... Спуск стал отвесным... Вишу над бездной. Внизу туман. Облака... Тучи... Вижу что-то в разрывах туч... -- Что видишь? -- закричал, сгорая от нетерпения, Знайка. -- Что-то вижу, только не вижу что, -- ответил Стекляшкин. -- Какая-то муть. Сейчас попытаюсь разглядеть в телескоп. Он долго не подавал признаков жизни. Наконец закричал: -- Земля!.. Ура! Вижу землю!.. Вижу реку! Вижу зеленое поле! Вижу деревья!.. Лес! Он замолчал, но через несколько минут снова послышался его голос: -- Ура!! Вижу дома!.. Какой-то населенный пункт вижу! Ура! -- Ура-а-а! -- закричали Знайка и Звездочкин, а за ними и остальные коротышки. От радости они готовы были броситься друг другу в объятья, но не могли выпустить из рук веревку. А Стекляшкин уже кричал: -- Снова сгустились тучи!.. Ничего больше не видно! Какая-то мгла!.. Здесь становится очень жарко! Поднимайте меня! Знайка и его друзья потащили Стекляшкина вверх. Скоро путешественники снова были все вместе и отправились в обратный путь. Как только они вернулись в ракету, Знайка устроил экстренное совещание. Стекляшкин рассказал, что он видел внизу какую-то неизвестную землю с населенным пунктом. Возможно, это был большой лунный город, но, может быть, и небольшой поселок. Этого Стекляшкин не мог точно сказать, так как видел лишь часть населенного пункта в разрывах облаков. -- Город или поселок -- это не имеет значения, -- сказал Знайка. -- Раз там есть населенный пункт -- значит, есть и население, а раз это так, то мы должны немедленно лететь туда. Лететь же можно на ракете ФИС. Думаю, что она свободно пройдет через тоннель. -- Пройти-то она пройдет, -- согласился профессор Звездочкин, -- но как мы доставим ракету к тоннелю? Хотя тяжесть здесь в шесть раз меньше, чем на Земле, но мы не сдвинем с места ракету, даже если все впряжемся в нее. -- Вы забыли о невесомости, дорогой друг, -- сказал Знайка с усмешкой. -- Ведь теперь в нашем распоряжении имеется прибор невесомости, который был установлен на ракете НИП. -- Ах, верно! -- воскликнул профессор Звездочкин. Фуксия рассказала, что ракета НИП вполне исправна и ничуть не пострадала при посадке на Луну, все ее механизмы действуют безотказно. Что касается прибора невесомости, то он также находится в полной исправности. Знайка велел принести прибор невесомости и сказал: -- Стоит лишь включить этот прибор, и вокруг ракеты в радиусе примерно тридцати шагов возникнет зона невесомости. Если мы привяжем к ракете шнур длиною хотя бы в сорок шагов, то можно будет спокойно тащить за конец шнура, и ракета полетит за нами, словно воздушный шарик на ниточке. -- Это все же нуждается в проверке, -- сказала Селедочка. -- Зона невесомости на Луне может оказаться значительно больше, чем на Земле. Ведь здесь сила тяжести меньше. -- Верно! -- воскликнул Звездочкин. Он тут же принялся производить математические вычисления, которые показали, что шнур должен быть длиннее втрое, то есть около ста двадцати шагов. Когда же стали производить практическую проверку, то оказалось, что и эту цифру пришлось увеличить еще в два раза. При включении прибора невесомости силу тяжести можно было ощущать, только находясь примерно в двухстах сорока шагах от ракеты. Наконец практическая проверка расчетов была закончена. К ракете привязали длинный капроновый шнур, и Знайка пожелал лично отбуксировать ее к пещере. Взяв в руки конец шнура и отойдя от ракеты на двести сорок шагов, он подал по радиотелефону команду включить прибор невесомости. Фуксия тотчас включила прибор. Потеряв вес, ракета медленно отделилась от поверхности Луны и поднялась вверх. Как известно, все предметы, теряя вес, обычно поднимаются вверх (если они, конечно, не закреплены). Ведь, находясь под действием силы тяжести, каждый предмет как бы сжимается или сплющивается хотя бы на самую ничтожную величину. Но как только предмет потеряет вес, он разжимается, выпрямляется, в результате чего отталкивается, как пружина, от поверхности, на которой до этого неподвижно стоял. Заметив, что ракета поднялась на достаточную высоту, Знайка потихонечку потянул за шнур и не спеша зашагал по лунной дорожке. Ракета приняла горизонтальное положение и послушно поплыла над поверхностью Луны. Правда, по временам она опускалась, но, едва коснувшись поверхности Луны, отталкивалась от нее и снова поднималась вверх. Коротышки, сидевшие внутри ракеты, смотрели в иллюминаторы. Все радовались, видя, как Знайка, совершенно без каких бы то ни было усилий, тащит огромную ракету на привязи. Все же радость их была преждевременна. Знайка уже был недалеко от пещеры и считал свою задачу выполненной, но в это время ракета снова опустилась вниз. На этот раз Знайка увидел, что она не оттолкнулась от поверхности Луны, и почувствовал, что ему стало трудно ее тащить, а через несколько шагов он и вовсе не мог сдвинуть ее с места. Убедившись, что усилия его напрасны, Знайка решил, что коротышки, оставшиеся в ракете, задумали над ним подшутить, и закричал сердито: -- Эй! Что это там за шуточки? Вы зачем выключили прибор невесомости? -- Прибор включен. Никто и не думал шутить, -- ответила по радиотелефону Фуксия. -- Вот я сейчас посмотрю сам. Знайка быстро вернулся в ракету и принялся проверять прибор невесомости, но сколько он ни включал его, сколько ни выключал, невесомость не появлялась. -- Что ж тут случилось? -- растерянно бормотал Знайка. -- Одно из двух: либо энергия, выделяемая лунитом, иссякла... -- Либо что? -- с нетерпением спросил Звездочкин. -- Либо что? Либо что? -- затвердили толпившиеся вокруг коротышки. Вместо ответа Знайка схватил прибор и, выбравшись из ракеты, пустился бежать обратно, то есть в том направлении, где стояла ракета прежде. -- Держите его! Он, должно быть, от огорчения с ума сошел! -- закричала Селедочка. Инженер Клепка, а за ним Звездочкин выскочили из ракеты и погнали за Знайкой. Отбежав от ракеты шагов на сто, Знайка остановился и включил прибор невесомости. Он сейчас же почувствовал, что невесомость возникла, и в тот же момент заметил, как бежавшие к нему Клепка и Звездочкин отделились от поверхности Луны и взмыли кверху. Увидев этот фантастический прыжок, Знайка тотчас же выключил невесомость, в результате чего Клепка и Звездочкин снова приобрели вес и, полетев вниз, растянулись на поверхности Луны. Случись это на Земле, они, без сомнения, искалечились бы, но так как здесь сила тяжести была меньше, они, как говорится, отделались лишь легким испугом. Увидев, что Клепка и Звездочкин как ни в чем не бывало вскочили на ноги, Знайка пустился в обратный путь. Все коротышки вылезли из ракеты и ждали, что он им скажет. Но Знайка ничего не сказал. Промчавшись мимо ракеты, он подбежал к пирамидальной горе и включил прибор невесомости. На этот раз невесомость не наступила. -- Ну что. Знайка? -- стали спрашивать коротышки, подбегая к нему. Как ты объяснишь это? -- Что же тут объяснять? -- развел Знайка руками. -- Вы сами видели, что вон там, вдали, невесомость возникла. Значит, энергия лунита не иссякла. Здесь же, поблизости от горы, невесомость не возникает. Не значит ли это, что где-то вблизи находится вещество, которое поглощает энергию, выделяемую лунитом, и не допускает возникновения невесомости. Не дослушав до конца Знайку, профессор Звездочкин подскочил к нему и принялся обнимать. -- Это без сомнения так и есть, мой дорогой друг! -- закричал он. -- Вы, мой друг, великий ученый! Вам принадлежит честь открытия не только лунита, но и антилунита: так я предлагаю назвать это новое вещество. -- Вещество это, однако, еще не открыто, -- возразил Знайка. -- Открыто, мой дорогой, открыто! -- закричал Звездочкин. -- Вы открыли антилунит, так сказать, теоретически. Нам остается только практически доказать его существование. Так ведь делались многие открытия в науке. Теория всегда освещает путь практике. Без этого она ничего не стоила бы! -- Где же может находиться этот антилунит? -- спросил Кубик. -- Где нам искать его? -- Он может залегать где-нибудь под нами, в недрах Луны или в недрах этой горы. Недаром невесомость исчезает поблизости от горы, -- сказал Знайка. -- Так его надо искать! -- закричал Клепка. -- Надо поскорей брать лопаты и начинать копать. Что же мы тут стоим? -- К сожалению, я должна охладить ваш пыл, -- сказала Селедочка. -- Что за спешка, скажите, пожалуйста? Для чего это вам понадобилось вдруг копать? -- Ну, для того, чтоб найти антилунит, разумеется, -- сказал Клепка. -- Для чего же антилунит? -- Как "для чего"? Чтоб уничтожать невесомость. -- Нам, дорогой, надо не уничтожать невесомость, а наоборот -- создавать ее, -- сказала Селедочка. -- Без невесомости мы не сможем сдвинуть с места ракету, а следовательно, не сможем и полететь на поиски Незнайки и Пончика. -- С Незнайкой и Пончиком придется повременить, -- ответил профессор Звездочкин. -- Хотя мы сейчас и не знаем, какая от антилунита будет для всех нас польза, но мы должны отыскать это удивительное вещество. Мы должны действовать прежде всего в интересах науки. Наука требует жертв. -- Каких это жертв? -- вмешалась в разговор Фуксия. -- По-вашему, мы должны принести Незнайку в жертву науке?.. Не будет этого! Мы сначала отправимся на поиски наших пропавших друзей, а потом можете искать ваш антилунит. -- Смотрите на нее! -- закричал Звездочкин, показывая пальцем на Фуксию. -- Антилунит такой же наш, как и ваш. Так говорить некультурно! -- Некультурно показывать на других пальцем! -- сказала Селедочка. Неизвестно, до чего бы дошел этот спор, если бы в него не вмешался доктор Пилюлькин. -- Друзья! -- сказал он. -- Время обеда прошло, если не считать, что мы пропустили также и время ужина. Я заявляю категорический протест против такого нарушения правил. На Луне, как и на Земле, необходимо соблюдать строгий режим, так как нерегулярное питание и несвоевременный отдых ведут ко всяческим заболеваниям, что особенно нежелательно в условиях космоса. Пора кончать с безалаберностью, беспечностью, расхлябанностью и бездумьем! Сейчас все без разговоров отправятся ужинать, а затем спать. Это сказал вам я, доктор Пилюлькин, а раз сказал я, значит, так и будет, как я сказал! -- Правильно! -- подхватил Знайка. -- Прекратить сейчас же всяческие разговоры! На Луне дисциплина прежде всего! Попрошу всех построиться в одну шеренгу. Ну-ка, быстренько! Быстренько! И ты, Пилюлькин, становись тоже... Так! Все на месте? А теперь шагом марш в ракету для принятия пищи! Так закончился первый день, который Знайка и его друзья провели на Луне. Каждый читатель, наверно, догадывается, что под словом "день" следует понимать вовсе не лунный день, который, как установила наука, длится на поверхности Луны около четырнадцати земных суток, а обычный земной день, который длится лишь около полусуток. После того как космонавты поужинали, они покинули ракету ФИС и в организованном порядке перешли в ракету НИП. Доктор Пилюлькин сказал, что в ракете НИП условия для проживания лучше, поскольку там каждый может лечь спать в отдельной каюте, в то время как на ракете ФИС все принуждены ютиться в одной двенадцатиместной кабине. Правда, самому доктору Пилюлькину было удобнее следить за всяческими нарушениями режима, когда все помещались в одной кабине, но ради общего блага он решил поступиться личными удобствами. -- Имейте, однако, в виду, -- пригрозил он, -- я все равно буду время от времени просыпаться и делать ночной обход. Никакие нарушения режима не ускользнут от моего внимания, так вы и знайте! Это сказал вам я, доктор Пилюлькин, а доктор Пилюлькин, как уже всем известно, бросать слова на ветер не любит! Сделав такое предупреждение, доктор Пилюлькин забрался в свою каюту и заснул так крепко, что за все восемь часов, отведенных для сна, не проснулся ни разу. Услыхав богатырский храп, который доносился из каюты Пилюлькина, все коротышки вылезли из своих постелей и каждый занялся каким-нибудь делом. Тюбик принялся рисовать лунные пейзажи. Ему давно уже не терпелось сбросить скафандр и поскорей запечатлеть в красках все, что посчастливилось увидеть на Луне. Гусля взял флейту и начал насвистывать какие-то странные мелодии, которые теснились у него в голове. Чувствуя, что мелодии эти как бы ускользают от него и не даются в руки, он схватил лист бумаги, написал сверху: "Космическая симфония" -- и стал покрывать бумагу нотными знаками. Посвищет, посвищет на флейте и начинает писать, потом снова посвищет -- и опять писать. Здорово бы ему досталось, если бы Пилюлькин проснулся и услыхал все эти мелодии. Кубик недолго думая начал создавать архитектурный проект оборудования под жилье лунной пещеры. По этому проекту вход в пещеру закладывался воздухонепроницаемой стенкой, в которой делалась герметически закрывающаяся дверь и шлюзовое устройство, после чего пещера заполнялась воздухом. Стены и потолок пещеры облицовывались гранитом или каким-нибудь другим красивым камнем. Неподалеку от пещеры на лунной поверхности устанавливались солнечные батареи, вырабатывавшие электроэнергию, необходимую для освещения и отопления помещения. Внутренность пещеры постепенно переоборудовалась: появлялись комнаты, коридоры, залы, подвалы, лифты, телефонные будки, закрома, склады, фотолаборатории, научно-исследовательские институты и даже подлунная железная дорога для связи с другими пещерами. Проект быстро обрастал все новыми и новыми деталями. Винтик и Шпунтик принялись думать, как доставить в пещеру ракету и запустить ее внутрь Луны. В результате долгих обдумываний и они додумались приделать к ракете хвост и колеса, чтоб она могла свободно кататься по Луне на манер реактивного роликового труболета. Единственное, до чего они не смогли додуматься, -- это где взять на Луне колеса. Инженер Клепка, который выбился из последних сил, прыгая по Луне в скафандре, никаких проектов создавать не стал, а вместо этого решил выяснить, какие выгоды получает обыкновенный земной коротышка, попав на Луну, и какие испытывает неудобства. Продумав все как следует и сделав точный подсчет, Клепка пришел к выводу, что, попадая на Луну, космонавт получает двадцать четыре выгоды, взамен которых испытывает двести пятьдесят шесть различнейших неудобств. Знайка и профессор Звездочкин решали в это время другую задачу, а именно: какие свойства должен иметь вновь открытый антилунит. Исходя из того, что это вещество, по-видимому, обладает свойствами, противоположными тем, которыми обладает лунит, они пришли к выводу, что антилунит скорее прозрачный, нежели непрозрачный, скорее фиолетовый или синеватый, нежели желтоватый, зеленоватый или серо-буромалиновый; теплопроводность его скорее плохая, нежели хорошая, электропроводность же скорее хорошая, чем плохая. Удельный вес его скорее небольшой, чем большой, температура плавления скорее низкая, чем высокая, залегает он в недрах Луны скорее неглубоко, нежели глубоко. Из минералов, которые могут сопутствовать антилуниту, скорее всего можно назвать лунит, так как залежи чистого лунита, взаимодействуя с космическими магнитными силами, могли бы создавать состояние невесомости, что нарушало бы стабильность верхних слоев Луны, чего в действительности скорее не наблюдается, нежели наблюдается. Как Фуксию, так и Селедочку больше всего занимал вопрос, что надо сделать, чтобы прибор невесомости начал работать в новых условиях. Обсудив всесторонне этот вопрос, они пришли к выводу, что победить силы противодействия антилунита можно лишь путем увеличения размеров прибора невесомости, а для этого необходимо отыскать достаточно большой кристалл лунита и взять достаточно сильный магнит. На другой день Знайке и его друзьям удалось раскопать в глубине лунной пещеры мощные залежи лунита. Условия залегания, как и предполагал профессор Звездочкин, говорили о том, что в верхних слоях Луны этот минерал вовсе не редкость. Выбрав наиболее крупный кристалл лунита и взяв один из наиболее сильных магнитов, которые были доставлены на Луну в ракете, коротышки попытались сконструировать новый прибор невесомости, не выходя из пещеры. Как и ожидали Фуксия и Селедочка, невесомость возникла, как только кристалл и магнит были сближены на достаточное расстояние. Коротышки, присутствовавшие при этом опыте, в тот же момент отделились от дна пещеры и поднялись кверху. Плавая под потолком пещеры в самых разнообразных позах, они всячески старались спуститься вниз, но попытки их были малоуспешны. Находясь в громоздких скафандрах, они не могли точно рассчитать свои телодвижения и использовать реактивные силы для перемещения в пространстве. Общее недоумение вызвал тот факт, что сам Знайка, а также профессор Звездочкин в силу каких-то причин не подверглись действию невесомости и как ни в чем не бывало продолжали работать внизу. Они переносили прибор невесомости с места на место, отходили от него в дальние уголки пещеры, проверяя при помощи пружинных весов изменение силы тяжести в разных местах. Все спрашивали Знайку и Звездочкина, почему на них не действует невесомость, но Знайка и Звездочкин только посмеивались втихомолку и делали вид, что не слышат вопросов. Натешившись вдоволь, они признались, что нашли антилунит, который и позволяет им сохранить вес. Выключив прибор невесомости, в результате чего все коротышки моментально опустились вниз, Знайка вытряхнул из своего рюкзака несколько мелких камней. Все с интересом принялись разглядывать их. Камни были твердые, плотные, по виду напоминавшие кремень, но в отличие от кремня они были не темно-серого, а яркого фиолетового цвета и к тому же обладали какой-то энергией, в силу которой притягивались друг к другу, подобно тому, как притягиваются наэлектризованные предметы или кусочки намагниченного железа. Знайка сказал, что им стоило большого труда отколоть эти камешки от огромнейшей глыбы, найденной в глубине пещеры, так как антилунит чрезвычайно твердое вещество. -- Чем же объясняется действие антилунита? Почему он позволяет сохранять вес? -- стали спрашивать коротышки. -- Надо думать, что энергия, выделяемая антилунитом, создает в условиях невесомости зону, на которую действие невесомости не распространяется, -- сказал Знайка. -- Достаточно вам иметь при себе небольшой кусочек антилунита, чтобы вокруг образовалась такая зона, и невесомость уже будет для вас не страшна. Вот смотрите. Сейчас мы с вами проделаем опыт. Знайка роздал коротышкам кусочки антилунита и включил прибор невесомости. Все коротышки остались на месте, так как никто не ощутил действия невесомости, и только один Знайка, у которого не осталось ни одного камешка, беспомощно повис в безвоздушном пространстве пещеры. -- Вот видите! -- закричал Знайка. -- Каждый из вас защищен от действия невесомости антилунитом. Но если я приближусь к кому-нибудь из вас, то тоже, по всей вероятности, окажусь в зоне весомости и буду ощущать тяжесть. Точно рассчитав движения. Знайка взмахнул руками и подлетел к стоявшему неподалеку Пилюлькину. Очутившись рядом с ним, он сразу почувствовал, как сила тяжести словно потянула его за ноги вниз. -- Смотрите! -- закричал он. -- Теперь я, как и все вы, твердо стою на ногах. Но если я попытаюсь отойти от Пилюлькина... Знайка сделал шаг в сторону и, выйдя из зоны весомости, которая окружала Пилюлькина, сразу же полетел под потолок пещеры. Остаток дня Знайка и его друзья употребили на то, чтобы обеспечить себя запасами лунита и антилунита. Часть этих запасов они оставили в пещере, другую часть погрузили в ракету ФИС. В ракету ФИС перенесли также и хранившиеся в ракете НИН семена растений. На следующее утро был назначен запуск ракеты ФИС внутрь Луны. Теперь это нетрудно было сделать. Установив на борту ракеты прибор невесомости и защитив себя от действия невесомости антилунитом, космонавты легко доставили ракету в сосульчатый грот, а оттуда в уходящий в глубь Луны ледяной тоннель. Там ракета была установлена на наклонном ледяном полу тоннеля. Каждый занял свое место в ракете, и спуск начался. Первое, что сделал Знайка, это включил основной прожектор, имевшийся в головной части ракеты, после чего выключил прибор невесомости. Под влиянием собственного веса ракета заскользила вниз по ледяному полу тоннеля, освещая впереди путь. Не дожидаясь, когда ракета разовьет слишком большую скорость, Знайка снова включил невесомость. Потеряв вес, ракета по инерции продолжала двигаться вниз. Соприкасаясь с ледяными стенами тоннеля и испытывая трение, она постепенно замедляла движение, и тогда Знайка опять выключал невесомость. Под действием возникшей силы тяжести ракета снова убыстряла свой ход. Постепенно наклон тоннеля становился все круче. Скоро ракета уже не скользила, а словно летела в пропасть, уходя все дальше в глубину оболочки Луны. Наконец лунная оболочка кончилась. Ракета вышла из пропасти и очутилась на просторе. Знайка взглянул на часы и записал в бортовой журнал время выхода из тоннеля с точностью до секунды, после чего выключил прожектор. Вокруг и без того стало светло. Внизу все было закрыто сплошными облаками, пройдя которые космонавты увидели землю, покрытую зеленеющими равнинами и холмами, перерезанными в разных направлениях прямыми дорогами и тянувшейся от края и до края извилистой лентой реки. Стекляшкин, который тотчас же приник глазом к своему телескопу, объявил, что видит на горизонте город. Это, однако, был не город Давилон, в который попал Незнайка, а другой лунный город -- Фантомас. Хотя Знайка с друзьями проник внутрь Луны сквозь то же отверстие, что и Незнайка с Пончиком, но, поскольку внутреннее ядро Луны непрерывно вертелось, все они оказались над его поверхностью в разных местах. Включив механизм поворота, Знайка перевел ракету в горизонтальное положение, после чего включил основной двигатель и взял курс на видневшийся вдали город. Через несколько минут ракета уже описывала круги над Фантомасом. Знайка, который ни на секунду не отходил от пульта управления, время от времени поглядывал в большой призматический бинокль, в который видел не только дома, но и автомобили, трамваи, автобусы и даже отдельных пешеходов. Правда, все они казались чрезвычайно крошечными: каждый коротышка с маковое зернышко. У Знайки, однако, было очень острое зрение, и он сумел разглядеть с высоты, как эти крошки выбегали из домов, задирали кверху свои головенки и приветливо махали ручонками. -- Они видят ракету! -- радостно закричал Знайка. -- Они приветствуют нас! Скоро высыпавшие из домов коротышки заполнили все тротуары и мостовые. Теперь уже трудно было что-нибудь разглядеть в общей массе, и Знайке казалось, будто вся улица волнуется, клокочет или кипит. -- Я не могу разобрать, что они там делают! -- закричал он, не отрываясь от бинокля. -- Похоже, что они дерутся! -- ответил Стекляшкин. В свой телескоп, который давал значительно большее увеличение, Стекляшкин видел, как на улицах появились отряды полицейских в блестящих металлических касках. Они теснили толпящихся на мостовых коротышек и, колотя их дубинками, загоняли обратно в дома. -- Да, да! -- подтвердил Стекляшкин взволнованно. -- Похоже, что одни из них колотят других! Знайка повел корабль на снижение, и Стекляшкин увидел на крышах домов полицейских, вооруженных винтовками. Сначала он подумал, что у них в руках просто палки, но вскоре заметил, что из этих "палок" как бы вырываются огоньки вспышек с белыми облачками дыма. -- Это у них ружья! -- закричал, догадавшись, он. -- Они в кого-то стреляют! -- "В кого-то"! -- иронически усмехнулся Знайка. -- Да они в нас палят! В это время одному полицейскому удалось попасть в ракету. Послышался звонкий удар. Ракета вздрогнула и, потеряв управление, начала переворачиваться в воздухе. Пуля не смогла пробить прочную стальную оболочку, но, поскольку ракета находилась в состоянии невесомости, толчок, произведенный пулей, был для нее особенно ощутим. От внезапного изменения курса космонавты попадали со своих мест. Произошло замешательство. Знайка очнулся первым и, подскочив к пульту управления, включил механизм поворота. Ему быстро удалось остановить вращательное движение ракеты и стабилизировать ее полет. Убедившись, что стрельба внизу продолжается, он немедленно увеличил скорость и вывел ракету из-под обстрела. Для лунных астрономов появление космического корабля над городом Фантомасом не было неожиданностью. В свое время они точно засекли место, в котором прилунилась ракета. С тех пор несколько десятков гравитонных телескопов, разбросанных в различных лунных городах, следили за этой точкой лунного небосвода. Как только господин Спрутс узнал, что космический корабль прилунился, он тотчас отдал приказ усилить отряды полиции в тех городах, вблизи которых можно было ожидать появления космонавтов. В результате принятых мер фантомасская полиция, как говорится, не ударила в грязь лицом и была поднята на ноги в тот же момент, когда космический корабль появился над Фантомасом. Оставив позади город, Знайка принялся подыскивать удобное для посадки место. Сверху ему были видны небольшие квадратики обработанных полей, крошечные избушки сельских жителей, утопавшие в зелени садов. Дальше космический корабль полетел над лесом. Скоро лес кончился, Знайка обнаружил на опушке, среди холмов, очень удобную для посадки полянку. -- Вот удобное для посадки место, -- сказал он. -- Здесь никто не живет, и мы никому не нанесем ущерба. Сделав круг над поляной и погасив скорость при помощи тормозного двигателя, Знайка повернул ракету хвостом вниз и начал спуск. Как только космический корабль встретился с твердой почвой. Знайка выключил прибор невесомости. Ракета оперлась хвостовой частью о почву и остановилась в вертикальном положении. Посадка была произведена удачно. Космонавты один за другим вышли из кабины и, взявшись за руки, трижды прокричали "ура". Так приятно было после долгого перерыва снова очутиться на свежем воздухе, без скафандров. Ноги путешественников утопали в зеленой травке, среди которой пестрели цветочки. Путешественников изумило, что и трава и цветочки были удивительно крошечные, низкорослые, совсем не такие, к каким они привыкли у себя на далекой Земле. Для того чтоб разглядеть цветочек, надо было пригнуться или присесть на корточки. Это очень смешило всех. Оглядевшись по сторонам, коротышки заметили, что и деревья в лесу были исключительно мелкие. Каждое дерево не больше веника. Кроме своих ничтожных размеров, эти деревья ничем не отличались от наших земных, но это и было самое удивительное. Представьте себе лунный дуб. Он такой же раскидистый, как и наш, с таким же растрескавшимся, морщинистым стволом, с такими же узловатыми веточками, с такими же по форме листочками, но очень крошечными; такие же крошки желуди растут на нем. Вообразите, что такой дубочек растет у вас в комнате на окне в цветочном горшке вместо комнатного цветка, и вы поймете, что представляет собой самый простой лунный дуб. Такие же миниатюрные были в лунном лесу и березки, и сосны, и плакучие ивы, и другие деревья. Конечно, для коротышек, которые сами были ростом с палец, и такие деревья должны были казаться большими, но, поскольку у себя на Земле они привыкли к настоящим большим деревьям, эти лунные деревца показались им хотя и очень милыми, но смешными. Все с громким смехом бегали по лесу и кричали: -- Смотрите, смотрите, береза! -- А вот сосна! Смотрите, сосна! А иголки на ней! Умора! Ха-ха-ха! Винтик нашел под лунной осинкой крошечный грибочек-красноголовец. Он долго глядел на свою находку, не понимая, что у него в руках, наконец догадался и принялся хохотать. -- Братцы, гриб! -- закричал он. -- Вот так гриб! Не завидую я этим лунатикам, если у них тут такие грибы. Знайка сказал: -- Знаете, братцы, если все растения на Луне такие вот мелкие, то семена, которые мы привезли с Земли, окажутся для лунатиков очень ценным приобретением. -- Еще бы! -- подхватил доктор Пилюлькин. -- Они должны сказать нам за них спасибо. -- Пока они не говорят нам спасибо, а палят в нас из ружей! -- проворчал Шпунтик. -- Ничего, мы объясним им, и они не будут палить, -- сказала Селедочка. После обеда Знайка велел вбить вокруг ракеты несколько кольев и привязать к ним ракету. -- Местность для нас совершенно незнакомая, -- сказал он. -- Возможно, здесь бывают сильные ветры. Они могут повалить ракету. -- Здесь, по всей видимости, не может быть сильных ветров, -- возразил Клепка. -- Со всех сторон нас защищают от ветра холмы. Мы находимся между холмами, как бы во впадине. -- Предосторожность все же не помешает, -- ответил Знайка. -- Может быть, здесь бывают землетрясения или, вернее сказать, лунотрясения. Как только его распоряжение было выполнено, он велел установить неподалеку от ракеты сейсмограф для регистрации лунотрясений, гравитометр для измерения силы тяжести, магнитометр для измерения магнитных сил, термогигрометр, регистрирующий температуру и влажность воздуха, крыльчатый анемометр для измерения скорости и направления ветра, а также фотометр, барометр, дождемер и другие метеорологические приборы. Срубив несколько деревьев, коротышки устроили подставки для всех приборов, а для крыльчатого анемометра соорудили вышку. Работы были в полном разгаре, и доктор Пилюлькин уже собирался вытащить свой микроскоп, чтобы начать изучение микромира Луны с целью обнаружения болезнетворных микробов, но тут Тюбик заметил на вершине одного из холмов отряд коротышек в синих мундирах и медных блестящих касках на головах. Позади отряда ехал открытый автомобиль с установленной на нем огромной телевизионной камерой, возле которой стоял телеоператор. -- Эва -- лунатики! -- закричал Тюбик, показывая рукой в сторону появившихся полицейских. -- Глядите-ка, лунатики уже выследили нас! -- удивился Знайка. -- Ну что ж, это даже, пожалуй, к лучшему. Теперь мы можем поговорить с ними и попытаться узнать что-нибудь о Незнайке с Пончиком. В это время командир полицейского отряда Ригль приложил ко рту руки рупором и закричал издали: -- Эй! Вам какого лешего надо здесь? Убирайтесь отсюда к лешему, и никаких разговоров! -- Нам надо найти Незнайку и Пончика! -- закричал в ответ Знайка. -- Нет у нас ваших дурацких Незнайки и Пончика! -- закричал Ригль. -- Помогите нам разыскать Незнайку и Пончика, а мы вам дадим семена наших земных растений, -- предложил Знайка. -- Летите вы с вашими дурацкими семенами подальше отсюда! -- заорал Ригль во все горло. -- Без Незнайки и Пончика мы никуда не улетим! -- отвечал Знайка. -- Если вы сейчас же не уберетесь отсюда с вашей дурацкой ракетой, я прикажу стрелять! -- завизжал, выходя из себя, Ригль. -- Ну-ка, считаю до трех! Убирайтесь отсюда -- раз!.. Убирайтесь отсюда -- два!.. Заметив, что полицейские взяли на изготовку ружья, Знайка скомандовал коротышкам: -- Все быстро в ракету! Фуксия и Селедочка, вперед! Пропустив вперед Фуксию и Селедочку, коротышки один за другим полезли в ракету. -- ...Убирайтесь отсюда -- три! -- закричал между тем Ригль и взмахнул дубинкой. Послышались выстрелы. Вокруг засвистали пули. Клепка, обычно оказывавшийся впереди всех, но на этот раз оказавшийся позади, почувствовал вдруг, как что-то обожгло ему руку чуть повыше локтя. Знайка, который решил сесть в ракету последним, увидел, как лицо Клепки исказилось от боли, а на белом рукаве рубашки появилось красное расплывающееся пятно крови. Схватив Клепку в охапку, Знайка втащил его в кабину и, не теряя ни секунды, захлопнул за собой дверь. Доктор Пилюлькин увидел, что Клепка ранен, и бросился к нему со своей походной аптечкой. Осмотрев рану и установив, что пуля прошла навылет, не задев кость, Пилюлькин быстро остановил кровотечение и наложил на рану повязку. Клепка терпеливо переносил боль. Услышав, что пули так и барабанят по стальной оболочке ракеты, Знайка посмотрел в иллюминатор. Полицейские продолжали беспорядочную стрельбу. Убедившись, что пули не причиняют ракете вреда, Ригль снова взмахнул дубинкой и закричал: -- Вперед! Не прекращая пальбы из ружей, полицейские побежали вперед. Подбежав к ракете, они с яростью набросились на установленные вокруг приборы и принялись уничтожать их: разбили барометр, разломали сейсмограф, изрешетили пулями дождемер, наконец полезли на вышку, чтоб разбить анемометр. -- Это что же за варварство такое! -- вскипел от негодования Знайка. Ну, подождите-ка, я покажу вам! С этими словами он включил прибор невесомости. Полицейские, которые не ожидали никакого подвоха, в ту же секунду почувствовали, что почва ушла из-под их ног. Не в силах понять, что происходит, они беспомощно кувыркались в воздухе, безалаберно размахивая руками, брыкаясь ногами и вихляясь всем телом. Никакого толку от этих движений, конечно, не было. Сталкиваясь друг с другом, они разлетались в стороны, взвивались кверху, падали вниз, но, оттолкнувшись от земли, тут же подскакивали, словно резиновые мячи, кверху. Автомобиль, на котором приехал телеоператор, тоже поднялся вверх. Телеоператор вылетел из него и кувыркался в воздухе, уцепившись руками за свою телекамеру. Как раз в этот момент на помощь первому отряду прибыл второй отряд полицейских. Они мчались на четырех грузовых автомашинах, на каждой машине по двадцать пять полицейских. Как только грузовики попали в зону невесомости, они отделились от земли и поплыли по воздуху, перевертываясь кверху колесами. Полицейские, крича от страха, цеплялись за борта машин. Одни боялись, как бы не вывалиться из летящей вверх тормашками машины, другие, наоборот, сами спешили выскочить и беспомощно барахтались в воздухе. Никто не понимал, что творится. Всех обуял ужас. -- Теперь эти противные лунатики достаточно напуганы, и, я думаю, можно выключить невесомость, -- сказала Селедочка. -- Думаю, что это небезопасно, -- ответил Знайка. -- Если выключить невесомость, то лунатики опустятся вниз, а на них сверху упадут автомашины и могут кого-нибудь пришибить. Лучше подождем. Постепенно все они вылетят из зоны невесомости и так или иначе опустятся вниз. Все получилось, как сказал Знайка. Поднявшийся ветер постепенно гнал кувыркавшихся в воздухе полицейских в сторону, и скоро все они вместе со своими автомашинами скрылись за лесом. Нападение полицейских было отбито, и космонавты наконец получили возможность вздохнуть спокойно. Скоро наступил вечер, а за ним ночь. Знайка и его друзья легли спать, не покидая ракеты. Для безопасности коротышки решили не выключать на ночь прибор невесомости. Это не помешало им хорошо выспаться, так как все были защищены от действия невесомости антилунитом. Утром, как только все встали и позавтракали, было созвано экстренное совещание. Знайка сказал: -- Дорогие друзья! От нас сейчас требуется величайшая осторожность. Здешнее население почему-то встретило нас враждебно. Я полагаю, что это результат идиотской деятельности Незнайки и Пончика (особенно, конечно, Незнайки), которые попали сюда раньше нас и, безусловно, успели зарекомендовать себя с самой плохой стороны. Думаю, что нам следует остаться пока здесь и не предпринимать дальнейших полетов, так как это может лишь разозлить лунатиков. Сейчас мы с вами приступим к строительству первого Космического городка на Луне. Мы построим для себя жилища, сделаем ангар для ракеты, посадим земные растения, чтоб обеспечить наш отряд запасами продовольствия на будущее, так как неизвестно, сколько нам понадобится здесь пробыть. Когда здешние жители увидят, что мы не делаем никому зла, они начнут относиться к нам более дружелюбно, и мы сможем узнать у них все о Незнайке с Пончиком и об их местонахождении. Предложение Знайки было одобрено, и коротышки под руководством архитектора Кубика приступили к строительству. Винтик и Шпунтик тотчас же принялись собирать универсальный комбинированный колесно-гусеничный мотоцикл-вездеход, который хранился в разобранном виде в специальном отсеке ракеты. Этот вездеход годился не только для езды, но и для многих других надобностей. В нем имелись бак для кипячения воды, бур для сверления скважин, стиральная машина, плуг для вспашки земли, центробежный насос с разбрызгивателем для поливки растений, аппарат для очистки и кондиционирования воздуха, динамо-машина для выработки электроэнергии, коротковолновая радиостанция, канавокопатель и пылесос. Помимо всего прочего, переднее колесо вездехода снималось и заменялось циркулярной пилой, при помощи которой можно было валить деревья, очищать их от веток, распиливать на бревна и делать доски. Как только Винтик и Шпунтик очутились в лесу со своим вездеходом, на строительную площадку непрерывным потоком начали поступать бревна, брусья, доски, планки, рейки, штакетник и другие пиломатериалы. Нечего, конечно, и говорить, что вся работа на строительстве велась в условиях невесомости, что очень облегчало труд коротышек и ускоряло работу. Увидев, что Винтик и Шпунтик завалили пиломатериалами чуть ли не всю стройплощадку. Знайка велел им прекратить пока это дело и заняться починкой испорченных лунатиками приборов. Сам Знайка вместе с Фуксией и Селедочкой были заняты исследованием свойств лунита и антилунита. Заменяя в приборе невесомости кристаллы лунита, они обнаружили, что величина зоны невесомости находится в прямой зависимости от величины кристалла: чем больше был кристалл, тем больше была и зона. Поместив кристалл лунита между полюсами подковообразного магнита, Фуксия обнаружила, что зона невесомости перестала распространяться во все стороны, а распространяется лишь в одном направлении, на манер светового луча. Это было значительное научное открытие, и Знайка сказал, что в дальнейшем можно будет делать приборы направленной невесомости и передавать невесомость на расстояние. Проделав ряд опытов с кристаллами антилунита, наши исследователи обнаружили, что в этом случае размеры кристаллов не оказывали заметного влияния на способность антилунита устранять невесомость. Независимо от того, брался ли крупный кристалл или совсем маленький, он с одинаковым успехом помогал коротышке сохранить тяжесть. Селедочка объяснила это тем, что энергия, выделяемая антилунитом, обладает большой мощностью, но ее действие ограничивается небольшим пространством, или, выражаясь научно, проявляется лишь на коротких дистанциях. Увлекшись своими экспериментами, Знайка, Фуксия и Селедочка не заметили появившегося из-за холма лунатика, который быстро приближался к ним, размахивая какой-то бумажонкой в руке. Отбежав с холма и попав в зону невесомости, лунатик неожиданно для себя взвился кверху и л и ко закричал от испуга. Знайка. Фуксия и Селедочка оглянулись на крик и увидели нелепо трепыхавшегося в воздухе коротышку. -- Старайтесь не делать лишних движений! -- закричал ему Знайка. -- Мы сейчас вам поможем! Лунатик между тем летел по инерции в сторону стоявшей посреди поляны ракеты. Коротышки, занятые постройкой дома, увидели его. -- Я сейчас выключу невесомость, а вы поддержите его осторожненько, чтоб он не ушибся о землю! -- закричал Знайка издали. С этими словами Знайка выключил прибор невесомости. Лунатик тотчас полетел вниз, прямо на руки подоспевших к нему Тюбика и Пилюлькина. Увидев, что лунатик чуть дышит, Пилюлькин бережно посадил его на землю, прислонив спиной к столбику, на котором был укреплен барометр, и сунул под нос флакон с нашатырным спиртом. Нюхнув нашатырного спирта, коротышка поморщился. Лицо его несколько оживилось. Он уже хотел что-то сказать, но почувствовал, что язык не повинуется ему, и молча протянул Пилюлькину акцию Общества гигантских растений, которую держал в руке. Коротышки мигом столпились вокруг и принялись разглядывать акцию с изображенными на ней огромными огурцами, арбузами и колосьями гигантской земной пшеницы. Пилюлькин перевернул акцию другой стороной, и все увидели изображение космического корабля и Незнайки в скафандре. -- Братцы, да ведь это наш Незнайка! -- закричал Тюбик. -- Постойте, здесь что-то написано, -- сказал Пилюлькин и начал читать то, что было напечатано с обратной стороны акции. Тем временем лунатик окончательно пришел в себя. Он сообщил космонавтам, что его зовут Колосок и живет он в деревне Нееловке неподалеку отсюда, потом попросил, чтоб ему дали попить водички, и сказал: -- Когда-то я прочитал в газете, что к нам с далекой, чужой планеты прилетел космический корабль, груженный семенами гигантских растений. В статье говорилось, что каждому, кто купит акцию, дадут этих семян. Село наше бедное, но все же мы наскребли нужную сумму и купили акцию. Многие бедняки покупали тогда акции в складчину. Богачам, однако же, не понравилось, что бедняки скоро смогут выращивать гигантские растения и, покончив со своей бедностью, перестанут работать на богачей. В газетах стали писать, будто никаких гигантских растений на свете нет, и космического корабля никакого нет, будто все это придумали жулики, чтоб обобрать доверчивых бедняков. Все бросились продавать свои акции. Но некоторые бедняки верят и до сих пор, что гигантские семена есть, и не теряют надежды их получить. Никто из коротышек не понял, что это за акции такие и как их можно покупать или же продавать. Но Знайка, который знал очень многое, сразу все понял. Поэтому он сказал: -- Бедняки правильно делают, что не теряют надежды. Мы на самом деле привезли семена. Колосок засиял от радости. -- Когда я увидел в воздухе ракету, -- сказал он, -- я сразу подумал, что это космический корабль летит к нам с семенами. Знайка велел коротышкам приготовить для Колоска разных семян, а сам стал расспрашивать, не слыхал ли он чего-нибудь о Незнайке с Пончиком. -- Как же, как же! -- воскликнул Колосок. -- О Незнайке я много слыхал. Сначала говорили, что он отважный герой, прилетевший из космоса. Его даже по телевидению показывали. И в кино. Говорили, что он привез нам семена гигантских растений. Говорили, что он очень хороший и ему хочется, чтобы все мы хорошо жили. Потом стали говорить, что он вовсе и не герой, и не хороший, и ниоткуда не прилетел, что он просто мошенник, который придумал всю эту историю с семенами, чтоб облапошить бедняков и прибрать к рукам их денежки. В газетах стали писать, что его надо поймать, хорошенечко выдрать и засадить в кутузку. -- Ну и что же, поймали его? -- спросил Знайка. -- Где там! -- махнул Колосок рукой. -- Он куда-то сбежал. Последнее время о нем ничего и не слышно. Может быть, богатей все же упрятали его за решетку. Им ведь невыгодно, чтоб он гулял на свободе и всем рассказывал про гигантские семена. Недавно в газете писали, что об этих гигантских семенах не только говорить, но даже думать преступно, потому что у нас будто и без всяких семян хорошо живется. А кто думает о семенах, тот, следовательно, недоволен, и за это его надо в кутузку. -- А где у вас эта кутузка? -- спросил Знайка. -- Да разве у нас одна кутузка! Их много. В каждом городе есть. В это время коротышки принесли большой вещевой мешок, наполненный разными семенами. Знайка объяснил Колоску, как сажать земные семена и как ухаживать за всходами. Наконец Колосок приладил вещевой мешок за спину и собрался в обратный путь. -- Скажите коротышкам из других деревень, пусть тоже приходят за семенами к нам, -- сказал на прощание Знайка. Колосок ушел, напевая от радости. Пилюлькин сказал: -- Теперь лунатики будут приходить к нам за семенами, а мы будем расспрашивать их о Незнайке и Пончике. Может быть, в конце концов удастся узнать, где их искать. -- Может случиться, что Незнайка и Пончик сами придут, -- сказал Знайка. -- Как только им станет известно, что прилетела ракета (а весть об этом быстро распространится), они поймут, что это мы прилетели на выручку. -- Они смогут прийти только в том случае, если находятся на свободе, сказала Селедочка. -- А что, если эти противные богачи на самом деле куда-нибудь засадили их? -- В таком случае придется им потерпеть, пока мы будем заняты поисками, -- ответил Знайка. Неожиданно в стороне послышались выстрелы. Коротышки обернулись и увидели Колоска, который бегом возвращался назад. В тот же миг из-за холма выскочили пятеро полицейских. Быстро спустившись вниз, они остановились, как по команде, и приложились к ружьям, готовясь выстрелить. Знайка увидел это и, ни секунды не медля, включил прибор невесомости. Раздался залп. Не подозревая, что могут оказаться в состоянии невесомости, полицейские выстрелили, и возникшая реактивная сила понесла их назад. В результате они помчались по воздуху с такой страшной скоростью, что в одну секунду превратились в едва заметные точки и скрылись за горизонтом. -- Вперед будете знать, как стрелять в коротышек! -- сердито проворчал Знайка. Увидев, что Колосок снова беспомощно затрепыхался в воздухе, Знайка поспешил выключить невесомость. Колосок тотчас же опустился вниз и, оправившись от испуга, принялся на чем свет стоит ругать полицейских, называя их головорезами, пиратами, бандитами, угорелыми паразитами и скотами. -- Не успел я дойти по дороге до леса, как полицейские выскочили из-за кустов, -- рассказывал он. -- Хорошо, что я вовремя заприметил их и бросился удирать, а то быть бы мне в каталажке! -- А кто такие эти полицейские? -- спросила Селедочка. -- Бандиты! -- с раздражением сказал Колосок. -- Честное слово, бандиты! По-настоящему, обязанность полицейских -- защищать население от грабителей, в действительности же они защищают лишь богачей. А богачи-то и есть самые настоящие грабители. Только грабят они нас, прикрываясь законами, которые сами придумывают. А какая, скажите, разница, по закону меня ограбят или не по закону? Да мне все равно! -- Тут у вас как-то чудно! -- сказал Винтик. -- Зачем же вы слушаетесь полицейских и еще этих... как вы их называете, богачей? -- Попробуй тут не послушайся, когда в их руках все: и земля, и фабрики, и деньги, и вдобавок оружие! -- Колосок пригорюнился. -- Теперь вот явлюсь домой, -- сказал он, -- а полицейские схватят меня и посадят в кутузку. И семена отберут. Это ясно! Богачи не допустят, чтоб кто-нибудь сажал гигантские растения. Не суждено, видно, нам избавиться от нищеты! -- Ничего, -- сказал Знайка. -- Мы дадим вам прибор невесомости. Пусть попробуют тогда сунуться со своим оружием! Видали, как полетели эти пятеро полицейских? Винтик и Шпунтик тут же соорудили для Колоска прибор невесомости и стали показывать, как обращаться с ним. -- Это что же? -- с недоумением сказал Колосок. -- Я, значит, должен буду все время болтаться в состоянии невесомости? -- Нет, -- засмеялся Знайка. -- Мы дадим вам кристаллы антилунита, и вы сможете работать как обычно. Антилунит защитит вас от невесомости. Знайка дал Колоску горсть кристалликов антилунита. -- Каждый, кому вы дадите такой кристаллик, будет сохранять вес, если даже попадет в зону невесомости, -- сказал Знайка. -- Будьте, однако же, осторожны. Следите, чтоб ни один из кристалликов не попал в руки грабителей, то есть этих самых ваших богачей или полицейских. Пока тайна невесомости не раскрыта, богачи ничем не смогут повредить нам. Испытав на себе действие антилунита, Колосок заметно повеселел. -- Значит, мы еще потягаемся с богачами! -- воскликнул он. -- Хотя им этого и не хочется, а гигантские растения все-таки будут у нас. Теперь бы мне только домой добраться! -- Садитесь на вездеход, -- предложил Винтик. -- Мы со Шпунтиком вас живо докатим. Колосок объяснил, куда нужно ехать. Все трое сели на вездеход. Впереди у рулевого колеса сидел Винтик, за ним -- Шпунтик с прибором невесомости в руках, за Шпунтиком -- Колосок. В руках у него был мешок с семенами, который он крепко прижимал к груди. Увидев, что все сели, Винтик включил зажигание и нажал ногой на педаль стартера. Двигатель загудел. Вездеход рванулся с места. В одну минуту он пересек поляну, перемахнул через холм и, выехав на дорогу, помчался к черневшему вдали лесу. Путешественники были уже недалеко от опушки, как вдруг впереди снова загрохотали выстрелы. -- Полиция! -- закричал Колосок. От испуга он свалился с сиденья и растянулся посреди дороги со своим мешком. Заметив это, Винтик круто повернул машину и поехал назад. Выстрелы продолжали грохать. Пули так и свистали вокруг. -- Включай скорей невесомость, ворона! -- закричал Винтик. Шпунтик спохватился и нажал кнопку прибора невесомости. Выстрелы мгновенно утихли. Остановив вездеход. Винтик соскочил с него и подбежал к распластавшемуся в дорожной пыли Колоску. -- Ты ранен? -- Ка-а-ажется, нет, -- заикаясь от испуга, пробормотал Колосок. За Винтиком подбежал Шпунтик. Они вместе помогли Колоску подняться на ноги и посадили обратно на вездеход. Убедившись, что Винтик хочет ехать дальше, Колосок сказал: -- Ку-ку-куда же ты? Там в лесу полицейские! -- Успокойся! Полицейским сейчас не до нас. Не слышишь разве? Колосок прислушался. Из лесу доносились какие-то вопли. -- Сейчас посмотрим, что там делается, -- сказал Винтик и включил двигатель. Подъехав к опушке, путешественники увидели среди деревьев нескольких полицейских. Они беспомощно барахтались в воздухе, отчаянно крича и цепляясь руками за ветки. -- Надо согнать их с деревьев, чтобы ветер унес их отсюда подальше, придумал Винтик. -- Правильно! -- подхватил Шпунтик. -- Нечего им торчать здесь! Подскочив к дереву с маячившим вверху полицейским, Шпунтик ухватился за ствол и принялся его трясти. -- Помогите! -- завыл полицейский, трепыхаясь всем телом. -- Вот я тебе помогу! -- проворчал Шпунтик и с такой силой тряхнул дерево, что полицейский отлетел в сторону и, поднявшись вверх, понесся над лесом, словно мыльный пузырь, подхваченный ветром. Такая же участь постигла еще нескольких полицейских. Дольше всех удалось продержаться самому толстому полицейскому, которого звали Жриглем. Видя, что его никак не стряхнуть. Винтик схватил винтовку, которая плавала тут же в состоянии невесомости, и, взобравшись на дерево, стал тыкать ружейным стволом в толстый живот Жригля. -- Э! Э! Э! -- в ужасе закричал полицейский. -- Что вы делаете? Осторожнее! Это же ружье! -- Ну что ж, что ружье? -- спросил Винтик. -- Как -- что? Оно же выстрелить может! -- Велика важность! -- с усмешкой ответил Винтик. -- Сами-то вы любите в других стрелять. Убедившись, что ему не уйти от расплаты, толстяк полицейский каким-то образом изловчился и пнул Винтика ногой прямо в лоб. -- Ах, ты так! -- закричал, разозлившись, Винтик и ткнул Жригля ружейным стволом с такой силой, что ветка, за которую тот держался, сломалась. Взмыв моментально кверху, толстенький Жригль поплыл над деревьями вслед за остальными полицейскими. Он медленно кувыркался в воздухе, завывая от страха на все лады и продолжал держать отломанную ветку в руках. -- Вот я тебе покажу еще, как ногами лягаться! -- кричал вслед ему Винтик. Остаток пути наши друзья проехали без приключений Не прошло и десяти минут, как они выбрались из леса и подъехали к деревушке Нееловке, состоявшей из нескольких полуразвшившихся хижин. Услышав шум двигателя, жители деревушки выскочили из домов, но, увидев, что к ним приближается какая-то непонятная машина, в страхе попятились. -- Не бойтесь, братцы! -- закричал Колосок. -- Это я! Глядите, я семена привез! Узнав Колоска, коротышки обрадовались и окружили со всех сторон вездеход. -- Где семена? Какие семена? -- наперебой кричали они. -- Да вот семена! Глядите! Гигантские! Что тут началось, даже и сказать нельзя. Все закричали от радости, принялись прыгать, плясать. А один коротышка сел почему-то на землю, обхватил голову руками и залился слезами. -- Что же вы плачете, дорогой? -- спросил его Винтик. -- Разве что-нибудь плохое случилось? -- Эх, миленький, я плачу от счастья. Я ведь думал, что мы уже и не доживем до такой радости! Когда ликование немножечко улеглось, к Колоску подошел коротышка, которого звали Кустиком, и потихоньку сказал: -- А у нас тут утром полицейские были! Коротышки вспомнили про полицейских и приуныли. -- Да, да! -- заговорили вдруг все. -- Много полицейских нагрянуло. Целый отряд. Все спрашивали, не видал ли кто-нибудь из нас, как летела ракета. А когда мы признались, что видели, и сказали, что ты отправился искать ракету, чтоб получить семена, они страшно рассердились. Сказали, чтоб все мы сидели дома и не высовывали носа на улицу. -- По-моему, они не позволят нам сажать гигантские семена, -- сказал Кустик. -- А мы и спрашивать их не станем, -- заявил Колосок. -- Теперь полицейские ничего не смогут нам сделать. У нас невесомость есть. -- Какая невесомость? -- заинтересовались все. -- Это такая сила, -- сказал Колосок, показывая прибор невесомости. Вот как нажму кнопку, так сила сейчас же выскочит из коробки и поднимет всех полицейских в воздух. Вот стойте-ка смирно. Сейчас все поймете. Сказав это, Колосок нажал кнопку прибора, и коротышки в тот же момент почувствовали, как почва ушла из-под их ног. Очутившись в воздухе, они принялись отчаянно махать руками, дрыгать ногами, пытаясь дотянуться до земли, но из этого ничего не выходило. Убедившись, что земля больше не держит их, все стали кричать от страха и требовать, чтоб Колосок прекратил свои фокусы. -- Друзья, уверяю вас, что это вовсе не фокусы! -- сказал Шпунтик. -- Да, да, -- авторитетно подтвердил Винтик. -- Это вполне достоверный научный факт, и никаких фокусов тут нет. А Колосок закричал: -- А теперь вообразите, будто вы полицейские и хотите поймать меня. Ну-ка, ловите!.. Чего же вы не ловите? Ха-ха-ха! Увидев, однако, что коротышкам совсем не до смеха, так как многие уже перевернулись вниз головами и буквально вопили от ужаса, он поспешил выключить прибор невесомости. Коротышки моментально свалились вниз и, придя понемногу в себя, остались сидеть на траве. Все ошалело поглядывавши вокруг, не в силах понять, что произошло. Наконец Кустик поднялся на ноги и, покрутив головой, сказал: -- Да, братцы, видать, невесомость -- страшная сила. Нашим полицейским эта сила придется не по нутру! С тех пор как космическая ракета появилась над Фантомасом, телевизионные станции лунных городов только и делали, что передавали сообщения об этом важном событии. Не прошло и получаса, как на всех телеэкранах уже демонстрировался полностью смонтированный, оснащенный надписями и озвученный дикторским текстом телевизионный фильм, в котором операторы телестудии сумели запечатлеть не только полет космического корабля, но и толпы фантомасских жителей, высыпавших на городские улицы, а также неожиданно появившихся полицейских, которые колотили ни в чем не повинных лунатиков электрическими дубинками, обливали ледяной водой из пожарных брандспойтов и бросали в них бомбы со слезоточивыми газами. К вечеру был готов еще один телевизионный фильм, в котором было заснято нападение полицейского отряда на космонавтов, высадившихся в лесистой местности неподалеку от города Фантомаса. Телезрители видели, как полицейские открыли по космонавтам стрельбу, а неделе того как космонавты укрылись в ракете, принялись уничтожать научные приборы, установленные вокруг. То, что случилось за этим, привело зрителей в трепет и изумление. Неожиданно все видели, как под влиянием какой-то неведомой силы полицейские поднялись кверху и, потеряв связь с землей, принялись беспомощно кувыркаться в воздухе. Казалось, сама почва под ними заколебалась и ушла из-под ног. Словно подхваченные вихрем, на экране, сменяя друг друга, замелькали полицейские в самых нелепых позах. Зрители были потрясены окончательно, увидев, как закувыркались в воздухе грузовые автомашины, наполненные до отказа вновь прибывшими полицейскими. На другой день по телевидению передавалась научная конференция, на которую были приглашены полицейские, участвовавшие в нападении на космонавтов. К сожалению, никто из полицейских не мог скольконибудь толково объяснить, что с ними произошло. Один из них рассказал, что как только был отдан приказ ломать приборы, установленные вокруг космического корабля, он тут же расколотил прикладом ружья какую-то научную машинку и уже размахнулся, чтобы как следует стукнуть другую, но в тот же момент взвился кверху, словно сигнальная ракета, и, несмотря ни на какие старания, уже не мог опуститься вниз. Другой полицейский рассказал, что внезапно ощутил как бы толчок в грудь, да такой сильный, что полетел вверх тормашками, однако не упал на землю, а принялся носиться по воздуху, словно воздушный шар. Третий сказал, что в первый момент у него неожиданно захватило дыхание и было такое ощущение, будто в рот ему сунули кляп, а когда он очнулся, то увидел, что парит в воздухе вместе с остальными полицейскими. Четвертый сказал, что у него не было ощущения кляпа во рту, но вместо этого он почувствовал, будто волосы у него на голове зашевелились и встали дыбом. Боясь, как бы каска не слетела с его головы, он протянул руки кверху, но тут же опрокинулся навзничь и, вместо того чтоб упасть на землю, заскользил на спине по воздуху, словно по льду. Пятый признался, что абсолютно не помнит, что с ним происходило, помнит лишь, что летал по воздуху и при этом его тошнило с такой страшной силой, что он чуть не потерял сознание. Вслед за ним выступили еще несколько полицейских, которые признались, что их тоже тошнило от страха, а один вспомнил, что ощущал во всем теле необычайную легкость. Руки у него и ноги как бы отнялись и ничего не весили, то есть он вовсе не замечал, что они у него есть. Остальные полицейские тотчас же подтвердили, что и у них были такие же ощущения. В разгар этой беседы в ателье телестудии вошли еще четверо полицейских. Весь их вид говорил о том, что они побывали в серьезной переделке. Мундиры их были изорваны в клочья и покрыты грязью. У одного правая рука была забинтована до локтя и лежала на перевязи, перекинутой через плечо. У другого была перевязана левая ступня. Сапог с этой ноги ему пришлось скинуть и надеть вместо него галошу. У всех четырех были забинтованы головы, так что каски едва держались на макушках. Помимо всего этого, у каждого были четырехугольные наклейки из пластыря: у кого на лбу, у кого на носу, у кого на щеках или на глазу. Пошатываясь, и хромая, и поддерживая друг друга под руки, вся эта четверка полицейских пробралась к свободной скамье, стоявшей в углу, и уселась на ней. Диктор телестудии, ведущий передачу, увидел вновь прибывших полицейских и попросил рассказать, что с ними случилось. Полицейский Мшигль, являвшийся старшим по чину (как раз тот, у которого была повреждена нога), рассказал, что вместе с другими полицейскими он был назначен в охранительный полицейский отряд, который получил задание следить, чтоб местные жители не общались с приземлившимися космонавтами и не вступали с ними в переговоры. Как раз в это время поступило донесение, что один из деревенских жителей, по имени Колосок, уже отправился к пришельцам из космоса, надеясь получить у них семена гигантских растений. В связи с этим Мшиглю было приказано взять под свою команду четверых полицейских, а именно: Кхигля, Чхигля, Гнигля и Вшигля, и устроить с ними засаду на дороге, по которой Колосок должен был возвращаться в свою деревню. -- Расчет оказался верным, -- продолжал рассказ полицейский Мшигль. Вскоре на дороге показался возвращавшийся Колосок с мешком, в котором, без сомнения, были гигантские семена. Подпустив его поближе, мы выскочили из засады, но мерзкий преступник пустился бежать от нас. Мы преследовали его, пока не увидели вдали ракету. Поскольку приближаться к ракете было небезопасно, я отдал приказ остановиться и стрелять по Колоску залпами. Но как только мы дали первый залп, какая-то необъяснимая сила отбросила нас назад и понесла по воздуху с такой страшной скоростью, что каски на наших головах раскалились от трения и стали дымиться. В несколько секунд мы домчались до Фантомаса, в одно мгновение пронеслись над городом и, попав в какую-то пустынную местность, угодили в болото. Результат: все пятеро получили ожоги от нагревшихся касок -- у Кхигля, как вы сами можете убедиться, повреждена рука; у Чхигля поврежден спинной хребет; у Гнигля отбиты внутренности; у меня, как видите, повреждена нога; что же касается Вшигля, то он обгорел так сильно, что его пришлось оставить в больнице. На этом полицейский Мшигль свой рассказ закончил. Выступивший в самом конце конференции доктор физических наук профессор Бета сказал в своем заключительном слове: -- Дорогие друзья! Все нами услышанное свидетельствует о том, что пришельцы с нашей соседней планеты, по всей видимости, владеют тайной невесомости. Как вы сами могли убедиться, это страшная сила. Полицейские, попадающие в состояние невесомости, становятся совершенно беспомощными. Они абсолютно не владеют своими членами, и им остается только носиться без толку по воле ветра. Применяя огнестрельное оружие, они могут нанести вред лишь самим себе. Наконец-то, дорогие друзья, мы с вами получили возможность вздохнуть свободно. Отныне полицейские уже не смогут угрожать нам; они не смогут ни вешать нас, ни стрелять, ни сажать нас в тюрьму... В это время послышалось резкое: -- Фить! Фить! Этот звук издал присутствовавший на конференции старший полицейский инспектор Злигль. Вскочив со своего места, он властно кивнул пальцем двум дежурившим у дверей полицейским. Поняв, что от них требовалось, полицейские без лишних слов метнулись к профессору, скрутили ему за спиной руки и поволокли прочь. Когда все было кончено, инспектор Злигль подошел к микрофону и сказал, обращаясь к зрителям: -- Уважаемые телезрители! Дамы и господа! Прошу без паники! Ничего страшного не произошло. Доктор физических наук профессор Бета арестован за распространение вредных мыслей и неуважение к полиции. Теперь он попадет в каталажку и получит возможность вздыхать там свободно, сколько ему потребуется. Пусть это послужит для всех вас хорошим уроком. А теперь молчать, и никаких разговоров! Благодарю за внимание. Это было последнее выступление на научной конференции. По телевидению снова стали показывать телевизионный фильм о нападении полицейских на космонавтов. По окончании фильма начался очередной телерепортаж. На экране появился известный телевизионный репортер Болтик с микрофоном в руках. -- Уважаемые зрители! -- заговорил репортер Болтик. -- Дамы и господа! Наша телекамера установлена неподалеку от деревни Нееловки, жителям которой удалось познакомиться с космонавтами и получить у них семена гигантских растений. Эти самовольные действия деревенских мужланов вызвали осуждение со стороны суперинтенданта полиции Жгигля, по мнению которого никакие гигантские растения нам не нужны, так как богачам... то есть... Тьфу!.. Прошу прощения, господа телезрители! Так как не только богачам, но и всем беднякам у нас хорошо живется без каких бы то ни было растений... Телерепортер Болтик прикрыл рот рукой, потихоньку покашлял, после чего огляделся по сторонам и продолжал: -- Прошу внимания, господа! Сейчас вы увидите деревенских жителей... Вот они. Вы видите их вдали. Мы показываем вам их при помощи телеобъектива. Они роют лопатами землю и бросают в нее семена. Надо полагать, что это и есть семена гигантских растений... А теперь вы видите большой отряд полиции под командой полицейского обер-атамана Мстигля. Вот он! Вы видите его на своих экранах! Полицейский обератаман Мстигль отдает своим помощникам приказ разбить весь полицейский отряд на группы и приготовиться к штурму. Вы видите, как отдельные группы полицейских, ловко скрываясь за деревьями и кустами, занимают исходные позиции вокруг деревни. Скоро нам с вами удастся увидеть, как эти вредоносные семена, занесенные к нам с другой планеты, будут уничтожены, а виновные в неповиновении жители будут отправлены в полицейское управление... Сейчас будет дан сигнал ракетой, и полицейские ринутся в бой... Посмотрите, как копошатся в земле деревенские жители. Они даже не замечают нависшей над их головой угрозы... А вот и сигнальная ракета. Она взвивается высоко в небо и ярко вспыхивает. По данному сигналу полицейские со всех сторон бросаются к деревне, держа наперевес ружья. Обратите внимание: деревенские жители только сейчас обнаружили бегущих к ним полицейских. Они встревоженно смотрят. Они засуетились, забегали!.. Но что это?.. Что делается с полицейскими?.. Они почему-то поднялись вверх и кувыркаются в воздухе! Прошу прощения, господа телезрители! Я не пойму, что со мной происходит! Насколько я могу судить, я уже не на земле, а тоже поднялся в воздух. Какая-то непонятная сила удерживает меня вверху. Надо полагать, что мы подверглись действию невесомости, о которой говорил в одной из предыдущих передач по телевидению профессор Бета. Еще раз прошу прощения, господа! Овладевшая мною сила переворачивает меня вверх ногами! Я чувствую приступы тошноты! Находящийся неподалеку от меня телеоператор Глазик описывает в воздухе круги вместе со своей телекамерой, благодаря чему вы, надо полагать, видите на экранах лишь неорганизованное мельтешение. Телезрители на самом деле видели в это время на своих экранах какое-то беспорядочное мелькание. Перед их взором то неожиданно возникала земля вместе с деревьями и домами, то мелькало покрытое облаками небо, иногда на какой-то короткий миг появлялась распластанная в воздухе фигура полицейского с искаженной от ужаса физиономией. -- Господа телезрители! -- продолжал между тем репортер Болтик. -- Пока наш уважаемый телеоператор Глазик налаживает зрительную связь, разрешите мне обрисовать на словах все, что здесь происходит. Передо мной множество парящих в воздухе полицейских. В то время как одни занимают горизонтальное или наклонное положение, другие повисли в воздухе вниз головой. У всех выпучены глаза от страха. Многие полицейские совершают руками и ногами резкие, дергающиеся движения и извиваются всем телом -- ни дать ни взять червяки, которых насаживают на рыболовный крючок. Некоторые, наоборот, неподвижно застыли с раскоряченными ногами и растопыренными руками. В таком виде они напоминают одетых в полицейскую форму лягушек. Часть полицейских ветер отнес в сторону, но большинство находится над деревней... Странное дело! Я вижу, что невесомость вовсе не действует на деревенских жителей! Все они по-прежнему находятся на земле и со смехом глядят на копошащихся в воздухе полицейских. Что это могло бы означать?.. Это может означать лишь одно, а именно: что прилетевшие космонавты поделились с деревенскими жителями не только космическими семенами, но и сообщили им секрет невесомости и способы управления ею. Для полицейских этот факт может иметь самые нежелательные последствия, так как теперь они уже не смогут никому воспрепятствовать выращивать гигантские растения. Тут репортер Болтик снова покашлял, немножечко помолчал и опять продолжал: -- Внимание, господа телезрители! Вы слышите чей-то крик. Это шумит полицейский обер-атаман Мстигль. Он требует от полицейских беспрекословного повиновения и обзывает их безмозглыми ротозеями за то, что они поб-росали свои ружья, которые теперь без всякой пользы плавают в воздухе. Обер-атаман Мстигль отдает приказ полицейским ловить ружья и стрелять в деревенских жителей. Я вижу, как господин Мстигль пытается собственноручно поймать проплывающую мимо винтовку. Вот он уже схватил ее и готовится выпалить... Бах! Вы слышали выстрел? Что случилось?.. Вы слышали как бы шум пропеллера. Что-то с громким жужжанием пронеслось мимо меня. Это пролетел сам обератаман господин Мстигль, вертясь в воздухе словно четырехлопастный вентилятор. Скорость полета господина Мстигля была так велика, что через две-три секунды он уже скрылся за горизонтом. Как видно, реактивная сила в условиях невесомости -- дело не шуточное. Огнестрельное оружие действительно применять нельзя!.. Внимание, господа. Ветер гонит полицейский отряд все дальше, словно какую-то мрачную тучу... Сопровождающий меня оператор Глазик никак не может наладить зрительную связь. Автомобиль, на котором находится наша передвижная телестанция, тоже поднялся в воздух. К несчастью, автомобиль зацепился за дерево, и мы не можем лететь вслед за полицейскими, так как мой микрофон, а также и телекамера связаны с телестанцией электропроводом. Если электропровод порвется, то наш телерепортаж сам собой прекратится. Порывы ветра между тем становятся все сильней. Я едва удерживаю микрофон в руках. Боюсь, что провод не выдержит... Не успел Болтик произнести эти слова, как послышался треск. Экраны телевизоров мгновенно погасли. Через несколько секунд на них замелькали какие-то полосы, и появившаяся перед телезрителями дикторша сказала с приятной улыбкой: -- А теперь, дорогие друзья, приглашаем вас потанцевать... Уберите мебель. Стулья поставьте у стен или совсем вынесите из комнаты, стол можно отодвинуть в угол... Послышалась музыка. На экране появились танцующие пары. Зрителей на этот раз вовсе не интересовали танцы. Однако телевизоров никто не выключал. Каждый надеялся, что вот-вот начнется передача про космонавтов. И лунатики, конечно, не обманулись в своих ожиданиях. В те дни как по радио, так и по телевидению то и дело передавались какие-нибудь новости о космонавтах, о гигантских растениях, о невесомости. Особенно поразил всех рассказ о полицейском Хныгле, который, попав в состояние невесомости, выстрелил из дальнобойной крупнокалиберной винтовки, в результате чего реактивная сила понесла его с такой скоростью, что он за каких-нибудь полчаса совершил кругосветное путешествие, то есть облетел вокруг внутреннего ядра Луны и упал примерно в том же месте, откуда вылетел. Этот головокружительный полет произвел столь сильное впечатление на самого Хныгля, что бедняга долго не мог прийти в себя, а когда его доставили в телестудию и попросили рассказать телезрителям о своем кругосветном путешествии, он не мог произнести ничего связного, а только твердил: -- Я-то, это, как его... это вот: бах! А потом пши-и! Пши-и! И крутил перед собой руками, причем с лица его не сходило идиотское выражение. Лицо его, впрочем, приобрело несколько осмысленное выражение, когда диктор объявил, что недалеко от города найдена дальнобойная винтовка Хныгля. Телезрители без труда разглядели, что сидевший за столом Хныгль с интересом прислушивался к словам диктора, а когда в павильон принесли винтовку, он выскочил из-за стола, потянулся всем телом к своему ружью, глаза его засветились радостью. Но как только винтовка очутилась у него в руках, произошла страшная перемена. Руки у него задрожали, весь он затрясся с такой силой, будто сквозь него пропускали электрический ток, лицо исказилось, словно от боли, и побелело. Губы его беззвучно зашевелились, винтовка вывалилась из рук, и, потрясая перед лицом кулаками, словно угрожая кому-то, он закричал страшным голосом: -- Никогда! Слышите? Никогда! Пнув ногой винтовку так, что она отлетела в угол, и опрокинув несколько стульев, он выбежал из телевизионного павильона. Больше его не видели. Эта сцена произвела неизгладимое впечатление на телезрителей, а в особенности на полицейских, которые смотрели в тот день передачу. Многие из них впервые поняли, что теперь наконец настала пора, когда нельзя уже безнаказанно хвататься за оружие и палить из него в кого попало. Всем стало ясно, что по-прежнему жить скоро будет нельзя. Нечего и говорить, что полицейские боялись теперь и близко подходить к ракете, а не то что стрелять возле нее. Деревенские жители могли беспрепятственно приходить к космонавтам и получать у них семена гигантских растений. Теперь гигантские семена сажали не только в деревне Нееловке, но и в селе Голопяткине, Бесхлебове, Голодаевке, Непролазном и во многих других. Знайка распорядился, чтоб лунатикам давали не только нужные им семена, но снабжали их приборами невесомости, а также антилунитом и объясняли им, как всем этим пользоваться, чтоб защититься от полицейских. Вскоре к космонавтам прибыли несколько рабочих со скуперфильдовской макаронной фабрики. Они сказали, что решили прогнать с фабрики Скуперфильда, а макароны будут делать сами без всяких хозяев. Чтоб осуществить этот план, им нужно устроить на фабрике невесомость, так как в противном случае полицейские могут помешать им и даже вовсе прогонят их с фабрики. Получив от космонавтов прибор невесомости и достаточное количество антилунита, скуперфильдовские рабочие укрепили на фабрике все станки для раскатки теста, макаронные и вермишельные месилки, сушилки, парилки, прессы и печи с таким расчетом, чтобы все эти механизмы могли работать в условиях невесомости. Эффект от всех этих мероприятий получился огромный. Ни мука, ни макаронное тесто теперь ничего не весили, механизмы же в условиях невесомости работали во много раз быстрей. Благодаря этому выпуск макаронных изделий на фабрике увеличился в несколько раз, и теперь макароны можно было продавать значительно дешевле. Бедняки, у которых постоянно не хватало денег на покупку еды, очень радовались. Они говорили, что скуперфильдовские макароны (все почему-то по-прежнему называли макароны этой фабрики скуперфильдовскими, хотя теперь они делались без какого бы то ни было участия Скуперфильда)... Так вот, все говорили, что скуперфильдовские макароны, а также вермишель и лапша стали не только намного дешевле, но и вкусней. И это, как потом выяснилось, была абсолютная правда, так как макаронное тесто, изготовляемое в условиях невесомости, лучше подходило, становилось пышней, что отражалось на вкусовых качествах готовой продукции. С тех пор как Пончик стал работать крутильщиком на чертовом колесе, его характер сильно переменился. Раньше он жил без всяких забот: ел да пил, а в свободное от еды время слонялся по набережной и вертелся на чертовом колесе или морском параболоиде, не задаваясь мыслью о том, какая сила приводит все эти механизмы в движение. Но теперь он на собственном опыте убедился, что никакое чертово колесо само по себе вертеться не будет, если его не начнут вертеть коротышки. Как уже говорилось, каждое чертово колесо представляло собой круг или диск, насаженный на вертикальную ось. Этот диск устанавливался на огромной круглой лохани, плавающей неподалеку от побережья и закрепленной на якорях. Лохань, прикрытая сверху диском, погружалась больше чем наполовину в воду, так что ее почти и видно-то не было. Со стороны казалось, что огромнейший деревянный диск как бы сам собой крутится над водой. Обычно внутри лохани помещались двое крутильщиков. Целыми днями они шагали по дну этой круглой посудины, изо всех сил нажимая руками на рычаги, соединенные с осью, и приводя тем самым во вращение ось вместе с укрепленным на ней диском. Нетрудно представить себе, какая это была тяжелая и изнурительная работа. Внутри лохани было и темно, и тесно, и сыро, и до такой степени душно, что пот с бедных крутильщиков катился ручьями. Они стаскивали с себя всю одежду и работали в одних трусиках, но даже это не приносило им облегчения. Вода, проникавшая сквозь щели в досках, заливала лоханку. Крутильщикам то и дело приходилось откачивать воду насосом, если же они не успевали это сделать, то работали по колено в холодной воде, что самым зловредным образом отзывалось на их здоровье. Они постоянно кашляли и чихали, болели суставным ревматизмом, катаром верхних дыхательных путей, гриппом и даже воспалением легких. Пончик до такой степени уставал на работе, что, придя домой, растягивался на койке и вставал только для того, чтобы чего-нибудь пожевать. Даже еда не доставляла ему прежнего удовольствия. Теперь единственным для него наслаждением было отправиться в выходной день на берег и самому повертеться на каком-нибудь чертовом колесе, параболоиде или хотя бы на водяной колбасе. -- Вот и чудесно! -- со злорадной усмешкой бормотал он. -- Целую неделю я вертел разных бездельников, а теперь пусть другие бездельники повертят меня! Через некоторое время он, однако, заметил, что все меньше испытывает радости от верчения на колесе. Всякое удовольствие отравляла мысль о том, что, пока он вертится, кто-то другой принужден вращать колесо, выбиваясь из последних сил и задыхаясь от недостатка воздуха в мрачной, сырой лоханке. Наконец эта мысль сделалась до такой степени противна ему, что он и вовсе перестал вертеться на чертовом колесе. Теперь у Пончика осталась одна отрада: поболтать о том о сем с крутильщиком Пискариком, с которым он работал в одной лоханке. Этот Пискарик вначале презирал Пончика за его привычку вертеться на колесе. Он говорил, что это занятие годится лишь для богатых бездельников, которые не знают, куда им девать время и деньги, простому же, нормальному коротышке стыдно тратить с таким трудом заработанные денежки на пустое баловство. Увидев, что Пончик не увлекается больше этим пустячным делом, Пискарик перестал посмеиваться над ним. Теперь он беседовал с Пончиком на серьезные темы, не отделываясь одними шуточками, и давал ему иногда почитать интересную книжку или газету. Однажды, когда они возвращались вместе с работы, Пискарик сказал: -- Ты, я вижу, коротышка хороший, и тебе можно доверить секрет. У нас здесь есть тайное общество. Называется Общество свободных крутильщиков. Если хочешь, я могу записать и тебя. Мы время от времени собираемся, беседуем о жизни, покупаем в складчину хорошие книги, вместе подписываемся на газету. Одному, знаешь, трудно потратиться на газету, вместе же гораздо легче. Мы хотим, чтобы все крутильщики сделались образованней и умней. -- А что вы будете делать, когда сделаетесь умней? -- спросил Пончик. -- Начнем бороться с хозяевами всех этих чертовых колес, колбас и параболоидов. Первым делом будем добиваться, чтоб хозяева сократили рабочий день. Ведь все мы очень утомляемся и постоянно болеем, оттого что нам от зари до зари приходится вертеться в сырых лоханках и дышать спертым воздухом. -- Как же заставить хозяев сократить день? -- Сейчас сделать это, конечно, трудно, потому что нас еще очень мало. Но погоди, со временем нас станет больше, тогда мы придем к хозяевам и скажем, что не будем работать на них, пока рабочий день не станет короче. Объявим забастовку. А впоследствии и совсем прогоним хозяев и станем свободными по-настоящему. -- Что ж, это мне нравится, -- ответил Пончик. И он решил стать членом Общества свободных крутильщиков. Пискарик познакомил его с крутильщиками Лещиком, Сомиком и Судачком, которые тоже были членами этого общества. В свободное от работы время они собирались вместе, беседовали о разных вещах, читали интересные книги, газеты и даже мечтали поднакопить денег и купить сообща телевизор. В то время в газетах часто печатались сообщения о забастовке на скуперфильдовской макаронной фабрике. Свободных крутильщиков очень интересовало, чем кончится борьба рабочих с богачом Скуперфильдом. Вскоре, однако, газеты стали печатать сообщения о прибытии на Луну космического корабля и о том, что прибывшие с далекой Земли космонавты начали раздавать лунатикам семена гигантских растений. Как только Пончик узнал о прибытии космонавтов, он сразу сообразил, что это прилетел Знайка со своими друзьями. Он тут же хотел поехать в Фантомас и отправиться на поиски космического корабля, который приземлился, как стало известно, в окрестностях этого города. Но потом Пончик подумал, что ему, пожалуй, достанется от Знайки за то, что он улетел с Незнайкой на ракете без спросу и подвел остальных коротышек, которые тоже собирались в полет. Поразмыслив как следует, Пончик решил никуда не ездить, а остаться в Лос-Паганосе и по-прежнему работать на чертовом колесе. В газетах между тем появлялись все новые сообщения о космонавтах, о гигантских семенах, о невесомости, с которой полицейские никак не могли сладить. Большого шума наделало сообщение о том, что скуперфильдовские рабочие овладели невесомостью и прогнали со своей фабрики Скуперфильда. Как только Пискарик узнал об этом, так сейчас же сказал: -- Вот если бы и нам устроить здесь невесомость. Мы бы тоже прогнали хозяев, да и колеса вертеть в состоянии невесомости было бы легче. -- Верно! -- подхватил Судачок. -- А что, если кому-нибудь из нас съездить в Фантомас и встретиться с космонавтами? Может быть, и нам удастся раздобыть невесомость. Тогда Пончик сказал: -- Братцы, я долго молчал, но теперь больше не могу молчать и признаюсь вам. Я думаю, что на космическом корабле прилетели мои приятели. Я ведь тоже когда-то жил на планете, называемой Большой Землей, а потом прилетел сюда к вам с Незнайкой. И Пончик рассказал обо всем, что с ним случилось. Увидев, что он говорит правду, Пискарик сказал: -- В таком случае тебе немедленно нужно ехать и поговорить со своими друзьями. Думаю, они не откажут нам в помощи, когда узнают о нашей тяжелой доле. Только надо держать все это дело в секрете, а то, боюсь, как бы богачи не помешали нам. Никому не сказав ни слова, Пискарик, Лещик, Сомик и Судачок собрали все деньги, которые у них были, накупили разных продуктов и сложили их в сумку, чтобы Пончику было что кушать в дороге. Потом купили ему билет на поезд до города Фантомаса, и все пятеро отправились на вокзал. -- Главное, в пути ни с кем не болтай, -- напутствовал Пончика Пискарик. -- Держи, как говорится, уши пошире, а рот поуже. Если полицейские пронюхают, что ты едешь к космонавтам, то угодишь ты не к космонавтам, а прямым путем в каталажку. Скоро подошел поезд. Попрощавшись с друзьями, Пончик залез в вагон. Там уже было полно коротышек, но Пончику все же удалось отыскать для себя местечко на лавке. Усевшись поудобнее, он принялся разглядывать пассажиров и прислушиваться к разговорам. Очень скоро ему стало ясно, что все разговоры вертелись вокруг космонавтов, гигантских растений и невесомости. Один пассажир рассказывал, что космонавты -- это какие-то особенные безволосые коротышки, у которых четыре уха, два носа, но всего один глаз во лбу, причем дышат они не легкими, а жабрами, так как постоянно живут в воде, и когда вылезают на сушу, то ходят в водолазных костюмах, а вместо рук у них плавники. Пончик тут же хотел сказать, что это не правда, что космонавты такие же коротышки, как и все прочие, но, вспомнив, что Пискарик советовал ему держать язык за зубами, решил не вмешиваться в разговор. Другой лунатик, сидевший неподалеку от Пончика, рассказывал, что невесомость -- это такая сила, которая ломает коротышкам руки и ноги и перемалывает внутри все кости в муку, в результате чего каждый, кто побывает в состоянии невесомости, уже ни ходить, ни стоять, ни сидеть больше не может и ничего делать не может, так как внутри его организма не остается ни одной целенькой косточки; единственное, что он может делать, это ползать по земле наподобие гусеницы или червяка. Пончик снова хотел сказать, что это враки, так как сам не раз бывал в состоянии невесомости, однако ж все кости у него целехоньки и он вовсе не ползает на манер червяка. Все же он и на этот раз вспомнил, что ему не следует распускать язык. Третий коротышка рассказывал, будто читал в газете, что гигантские растения, которые растут на Большой Земле, действительно приносят огромнейшие плоды, что арбузы там, например, вырастают величиной с гору, но все эти арбузы да и все остальные плоды горькие, даже ядовитые и совершенно не годны в пищу. Услышав такие речи, Пончик, который особенно принимал близко к сердцу все, что касалось еды, не вытерпел и уже хотел сказать, что арбузы на Земле очень сладкие, но тут в разговор вмешался коротышка в желтой тужурке, который сидел рядом с Пончиком. -- А может, все это враки, братцы? -- ответил он. -- Мало ли что пишут в газетах. Богачам ведь невыгодно, чтоб у нас были гигантские растения, вот они и печатают разную чепуху. -- А ты бы лучше помалкивал, -- сказал ему другой коротышка. -- Откуда ты знаешь, кто здесь с нами едет в вагоне? Может быть, рядом с тобой сидит переодетый полицейский и все слышит, что ты говоришь. Коротышка в желтой тужурке с опаской взглянул на сидевшего рядом Пончика. Поймав этот взгляд. Пончик вспылил: -- Это кто же, по-твоему, переодетый полицейский? Я переодетый полицейский? Вот как дам тебе полицейского! -- Да ты что? Разве я про тебя говорю? -- стал оправдываться коротышка. -- А про кого? Я же слышу, что ты говоришь: "Переодетый полицейский рядом сидит". А кто рядом сидит? Я рядом сижу! Значит, я и есть переодетый полицейский. -- Братцы, хи-хи! -- закричал кто-то сзади. -- Здесь у нас переодетый полицейский сидит! Сам сказал! Я, говорит, и есть переодетый полицейский! Вот этот толстенький. То-то я гляжу, что он все сидит и молчит, только прислушивается к чужим разговорам. -- Придержите языки, братцы! -- раздался крик. -- Здесь полицейский! Наступила тишина. У всех сразу пропала охота разговаривать. Все молча сидели и искоса поглядывали на Пончика. Только слышно было, как колеса стучат по рельсам. Наконец кто-то сказал: -- Недавно, братцы, я видел по телевизору обгорелого полицейского. На него было страшно смотреть, до такой степени он обгорел. Просто ужас какой-то! Другой коротышка исподлобья взглянул на Пончика и спросил: -- А тот полицейский был тоже переодетый? -- Нет, -- ответил рассказчик. -- Тот был не переодетый, а в настоящей полицейской форме, только сильно изорванной, так как, пока летел, он цеплялся за деревья и телеграфные провода. Говорили, что он выстрелил в состоянии невесомости. А в состоянии невесомости стрелять нельзя. -- А у нас одного полицейского вытолкнули из вагона на полном ходу поезда, -- сказал коротышка, который сидел напротив Пончика. -- А он тоже был переодетый? -- спросил первый коротышка. -- Да, он тоже был переодетый, и притом толстенький. Все засмеялись и стали наперебой рассказывать разные смешные истории про полицейских. Пончик не знал, смеяться ли ему вместе со всеми или лучше помалкивать, поэтому он вначале сидел совершенно молча и только криво улыбался, а потом встал с лавки и залез на верхнюю полку, где его никому не было видно. Между тем наступил вечер. Пассажиры начали укладываться спать. Одни забрались на верхние полки, другие расположились на нижних. Пончик уже было уснул, но среди ночи почему-то проснулся. Вспомнив, что забыл поужинать, он принялся вытаскивать из сумки бутерброды с сыром и колбасой и уплетать их. В это время он услыхал разговор двух коротышек, которые лежали внизу. -- Ты куда едешь? -- спрашивал один. -- В Фантомас, -- отвечал другой. -- А ты? -- Я тоже в Фантомас. Только мне нужно не в самый Фантомас. Я хочу к космонавтам пробраться. -- А зачем тебе к космонавтам? -- Понимаешь, мы всей деревней решили достать гигантских семян и посадить их. Вот меня и снарядили к космонавтам за семенами. -- А ты знаешь, где искать космонавтов? -- Знаю. Нужно добраться до деревни Нееловки, а там мне скажут. В газете писали, что нееловцы уже побывали у космонавтов и достали семян. Пончику захотелось узнать, что за коротышка пробирается к космонавтам. Он взглянул вниз украдкой и увидел, что это был уже знакомый ему лунатик в желтой тужурке. "Вот и хорошо! -- сказал сам себе Пончик. -- Увяжусь за этой желтой тужуркой и тоже попаду, куда мне надо. Все очень просто устроилось". На деле все оказалось совсем не так просто. Утром, как только поезд прибыл в Фантомас, Пончик вылез из вагона и отправился вслед за коротышкой в желтой тужурке, которого, кстати сказать, звали Мякиш. Сначала все как будто шло складно. Желтая тужурка была хорошо видна, и Пончик не терял ее из виду в толпе городских пешеходов. Скоро он обратил внимание, что Мякиш почему-то кружит по городу, проходя все по тем же улицам, где уже был. Иногда он словно нарочно прятался за углом дома и, пропустив Пончика вперед, бросался в обратную сторону. "Какой-то бестолковый лунатик попался! -- ворчал про себя Пончик. -- Не знает дороги -- спросил бы кого-нибудь!" Наконец, когда Пончик совсем выбился из сил, они вышли из города и зашагали по шоссейной дороге. Мякиш, как нарочно, шел быстрым шагом. Пончик отставал от него все больше и больше. Скоро наших путников догнала грузовая автомашина. Увидев ее еще позади, Мякиш поднял руку. Машина, оставив далеко позади Пончика, затормозила. Мякиш попросил шофера подвезти его до деревни Нееловки. -- Ладно, полезай в кузов, -- согласился шофер. Увидев, что Мякиш садится в машину, Пончик собрал остатки сил и пустился бежать. Машина тронулась, но Пончик все же успел догнать ее и уцепился сзади за кузов. Увидев это, Мякиш схватил лежавший на дне кузова гаечный ключ и принялся колотить им по пальцам Пончика. -- А-а-а! -- заорал бедный Пончик. Не в силах стерпеть боль, он разжал пальцы и шлепнулся посреди мостовой, словно мешок с песком. -- Так тебе и надо, проклятый полицейский! -- проворчал Мякиш. -- Может быть, ты хоть теперь отвяжешься от меня! Нечего, конечно, и говорить, что Мякиш принимал Пончика за переодетого полицейского и поэтому всеми силами старался отделаться от него. Шофер между тем прибавил скорость, и машина в одно мгновение скрылась из виду. Скоро Мякиш был уже в деревне Нееловке и беседовал с нееловцами, которые встретили его очень приветливо. Они рассказали, что уже посадили полученные от космонавтов гигантские семена, и повели Мякиша в поле, чтоб показать ему первые всходы. Бедняга Мякиш даже заплакал от радости, когда увидел маленькие зелененькие ростки, показавшиеся местами из-под земли. -- Это ничего, братцы, что они маленькие, -- говорил он. -- Так уж на свете устроено, что все большое растет из маленького. Узнав, что Мякиш приехал за гигантскими семенами. Колосок вызвался проводить его к космонавтам. Они уже хотели отправиться в путь, но как раз в это время Мякиш увидел Пончика, который ковылял по дорожке, ведущей к деревне. -- Смотрите, братцы! -- испугался Мякиш. -- Опять этот проклятый переодетый полицейский! Он еще в поезде привязался ко мне. Должно быть, подслушал, как я говорил, что к космонавтам еду. -- Сейчас мы его поймаем и проучим как следует! -- сказал Колосок. Коротышки спрятались за забором, и, как только Пончик подошел ближе, все сразу бросились на него. Кто-то накинул ему на голову пустой мешок, кто-то другой тут же потянул его кверху за ноги. -- Это что, братцы? За что? -- закричал Пончик, чувствуя, что летит в мешок. -- Пустите меня! -- Попался, полицейский, так уж лучше молчи! -- сказал Колосок. -- Я не полицейский, братцы! Я Пончик! Я космонавт! Мне надо к ракете пробраться. -- Ишь чего захотел! -- ответил Мякиш. -- Не отпускайте его, братцы! Подержите в мешке пока, а то он снова увяжется за мной. -- Ладно, вы с Колоском идите, а мы запрем его в погреб, -- сказал коротышка, которого звали Штифтик. Он быстро завязал мешок сверху, чтобы Пончик не смог удрать, и коротышки поволокли пленника к стоявшему неподалеку погребу. Колосок с Мякишем ушли и еще долго слышали, как Пончик орал, безуспешно пытаясь вырваться из мешка: -- Я не полицейский! Я Пончик! Я космонавт! Пустите меня! Колосок и Мякиш только посмеивались, слушая эти крики. Когда они пришли к космонавтам, Знайка распорядился, чтоб Мякишу дали семян гигантских растений, а также прибор невесомости и запас антилунита для защиты от полицейских, а потом стал расспрашивать его, не слыхал ли он чего-нибудь о потерявшихся Незнайке и Пончике. -- О Незнайке я уже много слыхал, -- ответил Мякиш. -- О нем даже в газетах писали. А вот о Пончике ничего не слыхал, кроме разве того, что этот проклятый переодетый полицейский тоже называл себя Пончиком. -- Какой переодетый полицейский? -- заинтересовался Знайка. -- Да вот увязался за мной тут один тип в поезде, -- ответил Мякиш. Все время подслушивал да подглядывал, а в Фантомасе сошел с поезда и принялся следить за мной, так что добрался до самой Нееловки. -- А где он теперь? -- стали спрашивать космонавты. -- Да вы, братцы, не беспокойтесь, -- сказал Колосок. -- Мы его засадили в мешок и спрятали в погреб. -- А как он выглядел? -- спросил Знайка. -- Как вам сказать... -- ответил Мякиш. -- Такой толстенький. Лицо словно блин... -- Толстенький? -- закричал Знайка. -- Так, может быть, это и есть наш Пончик? Услышав эти слова, Винтик и Шпунтик бросились к своему вездеходу и через минуту уже мчались в Нееловку. Не прошло и часа, как они возвратились с Пончиком. Космонавты окружили со всех сторон вездеход. Пончик, который еще не опомнился от встречи с Винтиком и Шпунтиком, сидел на вездеходе и, разинув рот, смотрел на Знайку, на Фуксию и Селедочку, на Тюбика, на доктора Пилюлькина и на всех остальных космонавтов. От волнения он не мог произнести ни слова. Наконец сказал: -- Братцы! -- и залился слезами. Коротышки помогли ему слезть с вездехода и начали его утешать, а он подходил к каждому, каждого прижимал к груди и говорил, вытирая кулаком слезы: -- Братцы! Братцы!.. Больше ничего от него не могли добиться. Винтик и Шпунтик рассказали, что, когда они вытряхнули Пончика из мешка, он тоже вначале громко заплакал, а потом всю дорогу только и делал, что твердил: "Братцы, братцы", словно позабыл, какие еще на свете бывают слова. Доктор Пилюлькин сказал, что это ничего, что Пончик скоро оправится от потрясения и заговорит по-прежнему, как все нормальные коротышки. Надо только дать ему немного покушать, тогда он войдет в свою обычную колею. Так и на самом деле случилось. Пончика усадили за стол, поставили перед ним тарелку борща и тарелку каши. Пончик быстро уписал все это и тут же начал рассказывать о том, что произошло с ним: и о том, как они вместе с Незнайкой залезли тайком в ракету и отправились на Луну; как путешествовали по Луне и попали в пещеру; как Незнайка провалился в подлунный мир, после чего Пончик остался совсем один; как он сидел в ракете, пока не прикончил все пищевые запасы, после чего тоже провалился в подлунный мир и попал в город Лос-Паганос, где принялся торговать солью; как сначала разбогател, потом разорился, потом стал работать на чертовом колесе и сделался членом Общества свободных крутильщиков. -- Вот и все, братцы. А теперь я приехал к вам, чтоб вы дали нам немножечко невесомости. Это облегчило бы тяжелый труд крутильщиков и помогло бы нам избавиться от жадных хозяев, -- закончил свой рассказ Пончик. -- А как же Незнайка? Ты с тех пор не встречался с ним? -- спросил Знайка. -- Э, Незнайка! -- пренебрежительно махнул рукой Пончик. -- Я даже говорить о нем не хочу. Да, по-моему, и нет теперь уже никакого Незнайки. -- Неужели погиб? -- опечалились коротышки. -- Если бы погиб, то еще не так страшно, а то ведь превратился в барана! -- воскликнул Пончик. -- Его сцапали полицейские и отправили на Дурацкий остров, а все, кто попадает на этот остров, рано или поздно превращаются в овец или баранов. -- За что же его отправили на Дурацкий остров? -- За то, что торговал воздухом. -- Как это -- торговал воздухом? -- удивились все. -- Ну, это так говорится. Когда кто-нибудь продает то, чего у него нет, то про него говорят, что он продает воздух. А Незнайка затеял продавать гигантские семена, которых у него не было, вот его и наказали за это. Так и в газете писали. -- Слушай, Пончик, а нельзя ли как-нибудь все же спасти Незнайку? -- спросила Селедочка. -- Может быть, он не успел еще превратиться в баранчика или в овечку. Не можем же мы оставить его в беде! Пончик крепко задумался. Потом сказал: -- Нельзя ли мне еще тарелочку кашки? Может быть, у меня созревает какой-нибудь план. Ему быстро принесли тарелку каши. Он ее съел и сказал: -- План у меня созрел: мы захватим один из кораблей, на которых отвозят лунатиков на Дурацкий остров. Эти корабли обычно заходят к нам в Лос-Паганос. Лунатиков мы освободим, за это они нам только спасибо скажут, а сами поплывем выручать Незнайку. -- А где искать Дурацкий остров, ты знаешь? -- спросил Пончика Знайка. -- Об этом не беспокойся, -- ответил Пончик. -- Мы возьмем с собой кого-нибудь из старых моряков, а их у нас в Лос-Паганосе много. У меня даже есть один знакомый безработный капитан Румбик. В общем, это дело пустячное. Был бы корабль, а капитаны найдутся! То, что рассказал о Незнайке Пончик, была правда. Во всяком случае, верно было то, что он действительно угодил на Дурацкий остров. После того как Незнайку, Козлика, Клюкву, Мизинчика, Чижика и других коротышек, ночевавших под мостом, задержал полицейский патруль, все они были посажены в полицейский фургон и доставлены в город Лос-Паганос. Там их посадили в трюм корабля, где уже томились сотни три таких же несчастных. Многие из них плакали, прощаясь с родной землей. Глядя на других, и Незнайка заплакал, а какой-то толстенький, голопузенький коротышка взобрался на пустую бочку, стоявшую посреди трюма, и принялся всех утешать. Он был без рубашки и босиком, но зато в соломенной шляпе и с пестрым шерстяным шарфом, обмотанным вокруг шеи. -- Братцы! -- говорил он, протягивая к коротышкам руки. -- Послушайте меня, братцы! Не надо плакать. Чего нам жалеть? Здесь жалеть нечего, а там нам хоть сытно будет. Вот увидите: сыты будем -- как-нибудь проживем. Не надо отчаиваться! Ведь и на Дурацком острове коротышки живут. А то, что там можно превратиться в баранов, так это, может, еще и не правда. Кто сказал, что это правда? Мало ли чего говорят! Поживем -- увидим. -- Вот, вот, поживешь -- увидишь, как станешь бараном! -- проворчал Козлик. -- А ты молчи! -- набросились на Козлика коротышки. -- Его утешают, а он тут с баранами лезет! -- А мне и не надо, чтоб меня утешали. -- Тебе не надо, так не мешай тем, кому надо. Иди отсюда, пока не дали по шее! Козлик обиделся и отошел в сторону. Голопузый между тем продолжал речь, вставляя чуть ли не после каждого слова две свои самые любимые фразы: "Поживем -- увидим" и "Сыты будем -- как-нибудь проживем". Эта речь успокоительно подействовала на бедных лунатиков. Постепенно они утешились и перестали плакать. Все сразу повеселели и заговорили. Со всех сторон только и слышалось: -- Поживем, братцы, -- увидим! Сыты будем -- как-нибудь проживем! Только Козлик все хмурился. -- Нашли утешение! -- ворчал он. -- И баран проживет, если сыт будет! Бежать надо отсюда. -- Как же ты убежишь? -- спросил Незнайка. -- Отсюда, конечно, не убежишь, а вот приедем на остров, так надо не сидеть сложа руки, а сделать лодку да уплыть. Скоро корабль отчалил от берега, и началось плавание. Путь был долог и труден. Два дня и две ночи корабль бросало по волнам. Коротышки, которые до того и вблизи не видели моря, боялись, что корабль вот-вот опрокинется и пойдет ко дну. В течение двух суток они не могли заснуть ни на минуту и к концу плавания еле на ногах держались. На третий день корабль наконец вошел в тихую, спокойную бухту, и измученных коротышек выпустили из сырого, мрачного трюма. Бедняжки испустили радостный крик, увидев зеленый берег с растущими пальмами, персиками, бананами, ореховыми и апельсиновыми деревьями. Уже и то хорошо казалось, что наконец можно было ступить на твердую почву и не чувствовать, как под ногами все ходуном ходит. С диким визгом и гиканьем коротышки высыпали на берег и взапуски побежали к деревьям. Там они начали скакать и плясать от радости, рвать бананы и финики, персики и апельсины, сбивать палками орехи с деревьев. Наевшись досыта, они принялись качаться на качелях, которые во множестве были устроены между деревьями, вертеться на каруселях и чертовых колесах, спускаться на ковриках с деревянных горок и спиральных спусков. Неожиданно послышались удары колокола. Недолго думая коротышки бросились в ту сторону, откуда доносился звон, и увидели здание столовой с большими, открытыми настежь окнами. У дверей стоял повар в белом колпаке и звал всех обедать. Есть, однако же, никому не хотелось, так как все насытились фруктами. Коротышки в раздумье остановились у входа, но в это время послышался звон с другой стороны. Бросившись, словно по команде, в другую сторону, они увидели здание кинотеатра, облепленное сверху донизу цветными афишами. На самой большой афише было написано огромными буквами: "Убийство на дне моря, или Кровавый знак. Новый захватывающий кинофильм из жизни преступного мира с убийствами, ограблениями, утоплениями, бросаниями под поезд и растерзаниями диких зверей. Только в нашем кинотеатре. Спешите видеть!" Сообразив, что сейчас начнется киносеанс, коротышки бросились занимать места. Не успели они усесться, как погас свет и на экране забегали, заметались различные подозрительные личности в масках и без масок, с ножами, финками, кинжалами и пистолетами в руках. Тут же появились вооруженные до зубов полицейские. Как те, так и другие преследовали друг друга, пользуясь всевозможными средствами передвижения: автомобилями, автобусами, вертолетами, самолетами, поездами, катерами, пароходами, подводными лодками. Все поминутно падали, куда-то проваливались, шлепались в воду, тонули сами и топили других, дрались чем попало, палили друг в друга из пистолетов и автоматов. Бедные зрители визжали от страха, глядя на все эти ужасы. Шум в зале, однако, становился все тише и постепенно совсем утих. Коротышки, измученные дальней дорогой, один за другим уснули прямо на своих местах, не дождавшись конца картины. Нужно сказать, что места в кинотеатре были устроены на манер мягких кресел с откидными спинками, какие бывают в автобусах дальнего следования. Откинув спинку назад, можно было удобно улечься и спать, словно в кровати, не выходя из кино. Все устали настолько, что проспали весь день и всю ночь и проснулись лишь на следующее утро. Услышав колокол, призывавший к завтраку, коротышки вскочили на ноги и помчались в столовую. С аппетитом позавтракав, они выбежали из столовой и принялись играть в прятки, салочки, чехарду и другие интересные игры. Часть из них побежала к качелям и каруселям, другая часть, услышав звонок, вернулась в кинотеатр, сеансы в котором начинались с самого утра, вернее сказать, тотчас после завтрака. Гоняясь друг за дружкой по апельсиновой роще, коротышки обнаружили посреди деревьев полянку с большой четырехугольной площадкой для игры в шарашки. Здесь же был обнаружен целый набор деревянных молотков с длинными ручками и пара шарашек, то есть все, что требуется для этой увлекательной подвижной игры. Нужно сказать, что шарашкой у лунатиков называется большой деревянный шар, величиной с коротышечью голову. Таких шарашек для игры употребляется две: черная и белая. Играющие делятся на две команды по дюжине игроков. Первая дюжина, вооружившись деревянными молотками, гоняет белый шар по всему полю, стараясь загнать его в ямку, имеющуюся в центре площадки, и не допустить в то же время, чтобы вторая команда загнала в эту же ямку черный шар. Выигрывает, разумеется, та команда, которая первой загонит в ямку свой шар. Эта на первый взгляд бесхитростная игра на самом деле очень увлекательна и пользуется широкой популярностью среди лунатиков. Как и всякая игра, игра в шарашки имеет свои правила, а также свою тактику и стратегию. Правила заключаются в том, что игроки не имеют права бить друг друга деревянными молотками по ногам и по головам; все остальное разрешается: можно придерживать шарашку, наступая на нее ногой, можно выбивать ее за линию площадки, можно отталкивать противника плечом или рукой. Тактика и стратегия заключаются в том, что капитан команды может поделить своих игроков на два отряда: отряд нападающих и отряд защитников. Задачей нападающих является -- загнать в ямку шарашку соперников; задача защитников -- защитить свою шарашку от чужих игроков. Иногда капитан делит команду поровну, и такая система игры называется "6 на 6". Иногда он считает нужным назначить в нападающий отряд семь игроков, а в защите оставить лишь пять. В таком случае система игры называется "7 на 5". Бывает также система "8 на 4", а также система "12", то есть когда капитан вовсе не делит на отряды команду. Правда, и в этом случае игроки заранее уславливаются между собой, кто из них будет играть в защите, кто в нападении, но по ходу игры меняются между собой ролями, чтоб сбить с толку противников. Ясно без слов, что обилие стратегических приемов делает эту игру до чрезвычайности интересной. Как только площадка была обнаружена, организовались сразу четыре команды шарашников, но поскольку все четыре не могли принимать участия в игре, то играли лишь две команды, а две другие стали ждать своей очереди. Правда, в этот день они так ничего и не дождались, зато на следующее утро проснулись пораньше и захватили площадку на весь день в свои руки. С тех пор в шарашки играли те, кто раньше проснется и раньше других добежит до площадки. Кончилось тем, что самые заядлые игроки решили не покидать даже на ночь площадку, а ложились спать тут же. Это им нипочем было, тем более что климат на Дурацком острове очень теплый, дождей почти не бывает и спать можно хоть под открытым небом. Таким образом, осталось только две команды шарашников, зато играли они с утра до вечера, не зная, как говорится, ни отдыха, ни срока. К тому времени и все остальные коротышки разделились, если можно так выразиться, по интересам. Помимо шарашников, здесь были карусельщики, колесисты, чехардисты, киношники, картежники и козлисты. Нетрудно догадаться, что карусельщиками называли тех коротышек, которые по целым дням вертелись на каруселях; колесистами -- тех, что предпочитали вертеться на чертовом колесе. Чехардисты, естественно, были те, которые не признавали ничего, кроме игры в чехарду. Козлисты день-деньской сидели за столиками и изо всех сил стучали костяшками домино, играя в "козла". Картежники, расположившись партиями по четыре, сидели на травке и играли в карты, преимущественно в подкидного дурака. Наконец, киношники с утра и до ночи сидели в кинотеатре и сеанс за сеансом смотрели различные кинофильмы. Нечего, конечно, и говорить, что такое однообразие в занятиях притупляло умственные способности коротышек, исподволь подготовляя переход их в животное состояние. Считалось, между прочим, что смотрение кинофильмов является более интеллектуальным, то есть более полезным для ума занятием, нежели игра в шарашки или в "козла". Это, однако, ошибка, так как содержание фильмов было слишком бессмысленным, чтобы давать какую-нибудь пищу для ума. Глядя изо дня в день, как герои всех этих кинокартин бегали, прыгали, падали, кувыркались и палили из пистолетов, можно было лишь поглупеть, но ни в коем случае не поумнеть. Нужно сказать, что Незнайка и Козлик также не избежали общего увлечения и по целым дням торчали в кинотеатре, неподвижно сидя на креслах и с утра до вечера пялясь на киноэкран. Однажды под вечер они вдруг почувствовали, что их спины словно одеревенели от неподвижности и даже не разгибаются, так что ни тот, ни другой не могли встать с места. Страшно перепугавшись, Незнайка и Козлик умудрились как-то соскочить со своих кресел на пол и, не разгибая спины, на четвереньках выползти из кинотеатра на воздух. Поползав на четвереньках по травке, они кое-как распрямили свои позвоночники и поднялись на ноги. Первое время они ошалело смотрели друг на друга, словно не понимали, в чем дело. Наконец у Незнайки на лице появилось осмысленное выражение, и он сказал: -- Слушай, Козлик, когда же мы с тобой будем лодку делать? -- Какую лодку? -- с недоумением спросил Козлик. -- Ну, не знаешь, какие лодки бывают? На которой по воде плавать. -- А зачем нам по воде плавать? -- Так мы же собирались удрать с этого Дурацкого острова. -- Ах, это! -- воскликнул Козлик. -- Ну что ж, завтра начнем делать лодку. Назавтра они, однако, забыли, что собирались делать лодку, и с утра побежали качаться на качелях, вертеться на каруселях и спускаться с горки на ковриках. Эти занятия так увлекли их, что всякие мысли о побеге снова вылетели у них из головы, и дни потекли по-прежнему. Правда, Незнайка иной раз к концу дня спохватывался и говорил: -- Ой, Козлик, чувствую, что мы с тобой превратимся в баранов! -- Да что ты! -- махал руками Козлик. -- До сих пор не превратились, и дальше не превратимся. Кто это сказал? Никто не сказал. Поживем -- увидим. -- Так ведь будет поздно, когда увидим. -- Ну ладно, завтра начнем делать лодку. Но опять приходило завтра, и все оставалось как было. Козлик, увлеченный катаньем, качаньем, верченьем и прочими развлечениями, уже и слышать ничего не хотел о побеге. Едва только Незнайка открывал рот, чтобы напомнить о лодке, Козлик нетерпеливо махал рукой и кричал: -- Завтра! Кончилось тем, что и Незнайка перестал вспоминать о лодке. Однажды друзья с утра забрались на карусель и довертелись до того, что Незнайка почувствовал головокружение и свалился на землю. С усилием поднявшись на ноги и пошатываясь словно пьяный, он принялся бродить по апельсинной роще. Перед глазами у него все было словно в тумане. Через некоторое время он вышел на опушку рощи и увидел вдали плотный деревянный забор, покрашенный голубой краской. Не понимая, как попал сюда. Незнайка остановился и в это время услышал какие-то странные звуки, доносившиеся из-за забора: -- Бэ-э-э! Мэ-э-э! Решив узнать, какое существо издает эти странные звуки. Незнайка подошел к забору и хотел заглянуть в щель, но это ему не удалось, так как доски забора были пригнаны плотно. Недолго думая он ухватился за верхушки досок руками и залез на забор. Перед его взором открылся зеленый луг, невдалеке тек ручей, а за ним чернел лес. На лугу, сбившись кучей, паслось стадо белых барашков. Два рыжих кудлатых пса стерегли их. Как только какой-нибудь из барашков отбивался от стада, собаки с лаем бросались к нему и загоняли обратно. У забора, поблизости от Незнайки, словно стог сена возвышалась куча бараньей шерсти. Несколько коротышек сидели на корточках возле кучи и, вооружившись большими ножницами, стригли баранов. Бедные животные покорно лежали на земле со связанными ногами и не издавали ни звука. Закончив стрижку, один из коротышек развязал барашка и, подхватив под животик рукой, поставил на ноги. Неловко переставляя затекшие от неподвижности ножки, барашек заковылял к стаду. Без своей пышной шубейки он казался чрезвычайно худеньким и до того комичным, что Незнайка, глядя на него, едва удерживался от смеха. Барашек между тем остановился и, повернув голову набок, жалобно заблеял: -- Бэ-э-э! "Так вот кто здесь кричит!" -- сообразил Незнайка. От этой мысли ему почему-то стало не по себе. В это время послышался шум мотора, и Незнайка увидел, что к шерстяной куче подкатила грузовая машина. Коротышки оставили стрижку и принялись грузить шерсть в кузов. Шофер увидел Незнайку и весело замахал рукой. -- Эй, а тебе тоже сюда захотелось? -- закричал он. -- Погоди, скоро и тебя остригут! Ха-ха-ха! От этого смеха у Незнайки пробежал по спине холодок. Мигом вспомнились ему все рассказы о том, что делается с бедными коротышками на Дурацком острове. Оторопев от испуга, он соскользнул с забора и, не чуя под собой ног, побежал обратно. -- Стойте, братцы! -- закричал он, подбежав к коротышкам, которые вертелись на карусели. -- Стойте! Надо бежать скорее! Видя, что его никто не слушает, Незнайка схватил Козлика за шиворот и стащил с карусели. У бедняги Козлика от долгого верчения голова пошла крутом, и он присел, ухватившись руками за землю. Сколько ни тащил его Незнайка кверху за шиворот, он продолжал стоять на четвереньках, издавая какие-то мычащие звуки. -- Козлик, миленький, надо бежать, голубчик! -- закричал Незнайка в отчаянии. Козлик поглядел на него помутившимся взглядом и сказал заплетающимся языком: -- Послушай, Незнайка, я до того зар-вер-вер-вертелся, что ни бэ ни мэ не могу сказать. Пролепетав эти слова, он залился бессмысленным смехом, потом пополз на четвереньках и принялся громко кричать: -- Бэ-э-э! Мэ-э-э! -- Козлик, миленький, не надо! Не надо! -- взмолился Незнайка. Схватив обезумевшего Козлика на руки, Незнайка побежал с ним к берегу моря. Ему казалось, что Козлик вот-вот превратится в барашка и тогда его уже ничто не спасет. Скоро они были на опушке пальмовой рощи. Сквозь редкие стволы деревьев засверкала искристая поверхность моря. Вдали виднелась пароходная пристань -- с высокой мачтой, верхушка которой была украшена развевающимся на ветру флагом. Напрягая последние силы, Незнайка выбежал на морской берег и в изнеможении упал на песок. Руки его сами собой разжались, и он потерял сознание. Очутившись на берегу моря, Козлик некоторое время с недоумением озирался по сторонам. Прохладный морской ветерок освежил его, и голова у него перестала кружиться. Постепенно он понял, что сидит не на карусели, а на обыкновенном морском берегу. Рядом, раскинув руки, лежал Незнайка. Глаза у него были закрыты. "Спит", -- решил Козлик. И он стал глядеть на волны, которые с шипением и рокотом ритмично накатывались на отлогий песчаный берег и, постепенно смолкая, убегали обратно в море. Неизвестно, сколько бы просидел Козлик, любуясь на волны, если бы его взгляд не приметил вдали темное пятнышко величиной с блоху. Сначала ему показалось, что какая-то птица реет над морем, но пятнышко постепенно приближалось, и скоро уже было ясно, что это не птица. Козлику стало казаться, что это не то дирижабль, не то самолет, но прошло еще немного времени, и он убедился, что это был пароход. -- Что за чудеса! -- в изумлении пробормотал Козлик. -- С каких это пор пароходы летают по воздуху? Он принялся тормошить за плечо Незнайку. Увидев, что Незнайка не просыпается. Козлик страшно перепугался и принялся брызгать ему в лицо холодной водой. Это привело Незнайку в чувство. -- Где я? -- спросил он, открывая глаза. -- Гляди -- пароход! -- закричал Козлик. -- Где пароход? -- спросил Незнайка, приподнимаясь с земли и окидывая взглядом море. -- Да не там. Вон, вверху, -- показал Козлик пальцем. Незнайка задрал голову кверху и увидел паривший в воздухе пароход с трубами, мачтами, якорями и спасательными шлюпками, подвешенными над палубой. Незнайка застыл на месте от удивления. Пароход приближался, быстро вырастая в размерах. Уже на борту его можно было различить коротышек. Замирая от страха, Незнайка и Козлик смотрели на приближающуюся к ним громаду. От испуга у Козлика сам собою раскрылся рот, а глаза сделались совершенно круглыми. Он хотел что-то сказать, но слова застряли где-то посреди горла. Наконец ему удалось выдавить из себя: -- Что это?.. Почему это?.. -- Невесомость! -- закричал вдруг Незнайка. -- Это не иначе, как Знайка. Я так и знал, что он прилетит к нам на выручку! Ура! Он подбросил кверху свою шляпу и от радости принялся скакать по берегу. Пароход тем временем описал дугу над пристанью и плавно опустился на воду. Незнайка и Козлик, взявшись за руки, бросились бежать к пристани. Не успели они подняться по лесенке, как увидели, что с корабля сходят по трапу Знайка, доктор Пилюлькин, Винтик, Шпунтик, Пончик и несколько незнакомых лунатиков. От волнения сердце бешено заколотилось у Незнайки в груди, и он остановился, не смея ступить дальше ни шагу, только пробормотал: -- Кажется, мне сейчас распеканция будет! Знайка в сопровождении остальных коротышек подошел к Незнайке. -- Ну, здравствуй, -- сказал он, протянув руку. -- А вы что же, голубчики, не могли прилететь раньше? -- сказал Незнайка, даже не ответив на приветствие Знайки. -- Мы тут их ждали, ждали, чуть не превратились в баранов, а им хоть бы что! Тоже спасители называются! -- Я с тобой, дураком, и разговаривать после этого не хочу! -- сердито ответил Знайка. -- Ты бы лучше сказал спасибо, что хоть теперь прилетели, -- сказал доктор Пилюлькин. -- Как ты себя чувствуешь? -- Хорошо. -- Тогда марш сейчас же на пароход, а то здесь воздух, говорят, очень вредный. Нельзя находиться долго. -- Ну, капельку еще побыть здесь, я думаю, можно, -- ответил Незнайка. -- Мне ведь нужно остальных коротышек спасти. Нас сюда много приехало. -- Это мы и без тебя сделаем, -- сказал доктор Пилюлькин. -- Нет, нет, братцы, без меня вы еще что-нибудь перепутаете, забудете кого-нибудь. Я сам должен всех разыскать. И еще вот что: нет ли у вас лишнего приборчика невесомости? -- Это для чего еще? -- спросил Винтик. -- Я вот какую штуку придумал, -- ответил Незнайка. -- Мы зароем прибор невесомости на острове в землю, тогда вокруг образуется зона невесомости. Воздух над этой зоной уже не будет ничего весить и начнет подниматься вверх, а на его место со всех сторон будет поступать свежий морской воздух. Таким образом атмосфера на острове очистится, и никто уже не будет превращаться в баранов. -- Гляди-ка, -- сказал восхищенно Шпунтик, -- наш Незнайка тоже изобретателем стал. -- А что ты думаешь? За последнее время я просто ужас до чего поумнел. А свой метод очистки воздуха я придумал, еще когда сюда на пароходе ехал. В трюме, понимаешь, нечего было делать, вот я и принялся придумывать разные штучки. -- Ну ладно, -- ответил Винтик. -- Прибор невесомости у нас для тебя найдется. Кроме того, я вижу, тебе и ботинки понадобятся. Ну, это на пароходе получишь, а сейчас веди-ка нас и показывай, где коротышки, пока кто-нибудь из них на самом деле не превратился в барана. После того как скуперфильдовские рабочие овладели невесомостью и прогнали со своей фабрики Скуперфильда, все только и говорили об этом. Рабочие других фабрик тоже приезжали к космонавтам, а вернувшись, устраивали на своих фабриках невесомость. На некоторых фабриках рабочие до того осмелели, что даже без всякой невесомости брали власть в свои руки и прогоняли хозяев. Полиция до такой степени была напугана всем происходящим, что перестала выступать против рабочих. Многие полицейские выбрасывали свои ружья и пистолеты, закапывали в землю свои полицейские мундиры и каски и, одевшись как обыкновенные коротышки, нанимались работать на фабрики и заводы. Они говорили, что это гораздо приятнее, чем летать сломя голову по воздуху в состоянии невесомости, получая ожоги, ранения и увечья. Рабочие за свою работу теперь стали получать значительно больше, так как им уже не нужно было отдавать богачам часть своего заработка; товары же сильно подешевели. Поэтому каждый и питаться стал лучше, и покупал больше товаров. Поскольку товаров стало требоваться больше, все фабрики начали увеличивать выпуск продукции, а для этого им понадобилось больше рабочих. Безработных скоро совсем не стало, так как все, кто хотел работать, получали работу. В лакеях у богачей теперь никто не хотел служить. От них удрали и служанки, и горничные, и прачки, и швейцары, и полотеры, и в первую очередь повара. Все повара и поварихи предпочитали теперь работать в столовых и ресторанах, где они были сами себе хозяева. Столовых же и ресторанов с каждым днем становилось больше, так как многим теперь не хотелось затевать стряпню у себя дома. У каждого хватало денег, чтоб пообедать в ресторане или принести обед из столовой. Бедняга Скуперфильд, который растерял все свои капиталы еще до того, как у него отобрали фабрику, не знал, как ему теперь быть. Сначала он ходил обедать к своим знакомым, но потом убедился, что знакомым это особенного удовольствия не доставляет, и кончил тем, что поступил работать на свою бывшую макаронную фабрику. Никто не препятствовал ему в этом. Все знали, что макаронное дело он любит, и надеялись, что работать он станет исправно и добросовестно. После того как Скуперфильд проработал несколько дней подручным на тестомешалке, ему поручили работу на макаронном прессе. Здесь обязанностью Скуперфильда было следить, как из макаронного пресса бесконечным пучком лезли макаронные трубочки, и регулировать их плотность и толщину. Если тесто становилось слишком жидким -- а это сразу отражалось на толщине трубочек, -- он давал сигнал тестомешальщикам подбавить муки; если же тесто становилось слишком густым, он давал сигнал прибавить водички. Как только трубочки достигали надлежащей длины, Скуперфильд нажимал кнопку, в результате чего приходил в движение электрический нож и разрезал трубочки, которые падали в паровой котел, где их обдавало влажным горячим паром, после чего они попадали на конвейер, который тащил их в сушилку. Поработав у макаронного пресса с недельку, Скуперфильд придумал пристроить к прессу небольшое колесико с выступом. Колесико, вращаясь, время от времени нажимало на кнопку выступом и тем самым автоматически включало электрический нож. Благодаря этой рационализации Скуперфильду уже не нужно было нажимать каждый раз на кнопку, когда макаронина достигала необходимой длины, и он смог работать уже не на одном, а сразу на двух прессах. Он говорил, что на этом не остановится и добьется того, чтоб машина автоматически регулировала густоту макаронного теста и сама добавляла сколько нужно муки и воды. Теперь, когда работать приходилось ему самому, Скуперфильд хорошо понял, как важно облегчать труд рабочего. В общем, работать ему понравилось, тем более что вокруг всегда были коротышки, с которыми можно было поговорить, перекинуться шуткой, посоветоваться о каком-нибудь деле. Теперь, окончив свой трудовой день, он часто покупал большую булку и, сунув ее под мышку, отправлялся гулять в зоопарк. Он очень любил смотреть на животных, особенно на водоплавающих птиц. Увидев плавающих посреди пруда уток, он смеялся от радости и кричал: -- Смотрите, утки! Утки! И принимался бросать кусочки булки на берег пруда. Утки сейчас же подплывали к берегу и начинали клевать угощение. Со временем они так привыкли к этому, что стали узнавать Скуперфильда и, завидев издали его черный цилиндр, спешили к берегу, что приводило Скуперфильда в умиление. Скормив уткам полбулки, он говорил обычно: -- Теперь идите, миленькие, поплавайте, а завтра я вам еще принесу. И уходил на площадку молодняка. Там он отдавал остатки булки маленьким медвежатам и, если поблизости публики было немного, просил у сторожа разрешения погладить кого-нибудь из зверят. Сторож иногда разрешал. Тогда Скуперфильд перелезал через ограду, гладил всех зверушек по очереди и, поцеловав на прощание какого-нибудь хорошенького медвежонка, совершенно счастливый отправлялся домой. В дни отдыха он уезжал с кем-нибудь из своих новых приятелей за город: в лес или на реку. Там он дышал свежим воздухом, слушал пение птичек, глядел на цветочки. Со временем он запомнил названия многих цветов, и для него они были теперь не просто синенькие, красненькие или желтенькие цветочки, а незабудки, ромашки, кувшинки, ландыши, колокольчики, ноготки, фиалочки, одуванчики, васильки, мускарики или анютины глазки. С тех пор как Скуперфильд стал называть цветочки по именам, они сделались для него как бы близкими и родными, и он еще больше радовался, когда видел их. -- Как прекрасен мир! -- говорил он. -- Как хороша природа! Раньше я ничего этого не видел: ни цветов, ни травки, ни милых пичужек, ни красивой реки с ее чудесными берегами. Мне всегда было некогда. Я только и думал, как бы нажить побольше денег, а на все остальное у меня не оставалось времени, провалиться мне на этом самом месте, если я вру! Зато теперь я знаю, что настоящие ценности -- это не деньги, а вся эта красота, что вокруг нас, которую, однако, в карман не спрячешь, не съешь и в сундук не запрешь! Многие богачи, которые вместе с фабриками потеряли также свои доходы, вынуждены были поступить на работу и в конце концов поняли, что это даже лучше, чем по целым дням и ночам трястись над своими капиталами, теряя сон и аппетит и думая лишь о том, как бы облапошить кого-нибудь и не дать другим облапошить себя. Были, однако же, богачи, которые хотя и потеряли заводы и фабрики, но зато сохранили свои капиталы. Рабочие считали, что эти деньги по праву принадлежат народу, так как богачи нажили их обманным путем, заставляя работать на себя других. Поэтому рабочие издали приказ все эти не праведно нажитые денежки сдать в общую кассу и построить на них большие театры, музеи, картинные галереи, стадионы, плавательные бассейны, больницы и прогулочные пароходики. Пришлось богачам сдавать свои капиталы в общую кассу. Некоторые из них, однако, схитрили и часть своих денег припрятали для себя. Среди подобного рода хитрецов оказался и всемирно известный мануфактурщик Спрутс. Никто не знал в точности, сколько у него денег. Поэтому половину своего капитала он сдал, а другую половину оставил себе. Он рассчитывал, что, имея денежки, ему можно будет жить по-прежнему, не трудясь. Жить, однако же, без труда и оставаться честным вообще невозможно. Каждый коротышка нуждается в услугах других, -- значит, и сам должен что-нибудь для других делать. Спрутс же захотел устроиться так, чтоб ничего для других не делать, а чтоб только другие делали для него. Ему в первую очередь надо было, чтоб кто-нибудь варил для него обед, но так как все слуги от него убежали, то он стал ходить обедать в столовую. Сначала его там кормили, но в один прекрасный день к нему подошел главный повар и сказал: -- Слушайте, Спрутс, мы вот работаем на вас, готовим для вас разные кушанья, а вы для нас ничего не делаете, нигде не работаете, только едите. -- Но я же плачу за еду деньги, -- возразил Спрутс. -- Откуда же у вас деньги, если вы нигде не работаете? Вы, стало быть, не все награбленные у народа денежки сдали? Спрутс, конечно, не мог признаться, что утаил часть денег, и он сказал: -- Нет, я все сдал. У меня осталось лишь несколько фертингов, но я их уже проел и теперь буду работать. С тех пор он решил не ходить больше в столовую, а накупил в магазине яиц, картошки и других разных продуктов и понес все это домой. Половину яиц он разбил по дороге, а из другой половины решил сделать яичницу, но зазевался, и яичница у него сгорела на сковороде. Тогда он принялся варить в горшке картошку, но картошка разварилась, и из нее получилась какая-то несъедобная слизь вроде клейстера, который употребляется для приклеивания обоев. Словом, за что он ни брался, у него каждый раз получалось не то, что надо, а то, что надо, почему-то не получалось. Все, что он варил, ему приходилось есть либо в недоваренном, либо в переваренном виде, а все, что жарил, он съедал недожаренным или пережаренным, а не то и вовсе сырым или горелым. От такой пищи у него часто болел живот, и от этого он был злой, как пес. В доме у него был, как говорится, свинушник, так как наводить чистоту теперь было некому, а самому Спрутсу было лень работать щеткой и шваброй. К тому же он не любил мыть посуду. Позавтракав, пообедав или поужинав, он ставил грязную посуду куда-нибудь на пол в угол, а на следующий день брал из шкафа чистую посуду. Поскольку посуды у него было много, то все углы скоро были завалены грязными чашками, блюдцами и стаканами, ложками, вилками и ножами, тарелками, мисками, соусницами, чайниками, кофейниками, молочниками, салатницами, графинами, старыми консервными банками и бутылками разных форм и размеров. На столах, на подоконниках и даже на стульях громоздились покрытые сажей горшки, чугунки, кастрюли, судки, котелки, противни, сковородки с остатками испорченных блюд. На полу всюду валялись лимонные и апельсинные корки, банановая кожура, яичная и ореховая скорлупа, обрывки бумаги, пустые пакеты, засохшие и покрытые зеленоватой плесенью хлебные корки, яблочные огрызки, куриные кости, селедочные хвосты и головки. Нужно сказать, что эти хвосты и головки и даже целые рыбьи скелеты можно было увидеть не только на полу, но и на стульях, столах, шкафах, подоконниках, книжных полках, а также на спинках диванов и кресел. Все это обилие пищевых остатков издавало неприятный запах и привлекало полчища мух. Господин Спрутс сидел среди всей этой дряни, надеясь, что новые порядки не продержатся долго, что постепенно все возвратится к старому и вернувшиеся к нему слуги наведут в доме чистоту и порядок. Время, однако, шло, перемен не было, а господин Спрутс все еще продолжал на что-то надеяться, не замечая, что сидит уже по самые уши в грязи. Но беда, как иногда говорится, не является в одиночку. Скоро у Спрутса кончились запасы угля, а так как топить печи чем-нибудь надо было, он принялся жечь мебель. Помимо ворохов всяческой дряни, на полу теперь валялась обивка, содранная с диванов и кресел, а также выдранные из них пружины и войлок, обломки кушеток, зеркальных шкафов и стульев. В общем, вид вокруг был такой, будто в доме разорвалась фугасная бомба или произошло сражение. Но Спрутс даже как будто и не замечал произведенного им же самим разгрома. Время от времени он совершал из дому вылазки, чтобы пополнить запасы продуктов. Делать это было, однако, не очень легко, поскольку личность он был известная: как-никак бывший миллиардер, председатель большого бредлама, владелец многочисленных сахарных заводов и знаменитой Спрутсовской мануфактуры. До недавнего времени его фотографии печатались чуть ли не ежедневно в газетах, и поэтому все его хорошо знали. Как только он появлялся в каком-нибудь магазине, продавцы и продавщицы сейчас же начинали над ним посмеиваться, отпускать по его адресу разные шуточки; некоторые даже просто говорили, что пора бы ему уже перестать дурить и, вместо того чтобы жить на ворованные деньги, поступить куда-нибудь на работу и сделаться честным коротышкой. -- Смотрите, господин Спрутс, -- говорили ему, -- постарайтесь, голубчик, исправиться, а если будете продолжать дармоедничать, не будем отпускать вам продукты. В ответ на это Спрутс обычно отделывался молчанием и только сердито сопел или же говорил, что он вовсе не Спрутс, а какой-то другой коротышка, что вызывало со стороны продавцов новые шуточки. Все это чрезвычайно сердило Спрутса, а так как насмешки не прекращались и с каждым днем становились злей, он решил как можно реже появляться на улице и вылезал из дому только в случае крайней необходимости. Однажды вечером, когда Спрутс сидел дома, в дверь постучал кто-то. Спустившись по лестничке и открыв дверь, Спрутс увидел при свете уличного фонаря коротышку со смуглым, широкоскулым лицом, украшенным небольшими черными, аккуратно причесанными усиками, такой же небольшой черной остроконечной бородкой и узенькими, беспокойно шмыгающими по сторонам черными глазками. Это лицо показалось Спрутсу совсем незнакомым, но, когда пришедший сказал, что его зовут Жулио, Спрутс начал припоминать, что уже где-то слыхал его имя. Пригласив Жулио в комнату, Спрутс сказал: -- Ваше имя, кажется, мне знакомо. Не можете ли вы напомнить, где мы с вами встречались? -- Встречались? Нет, -- ответил Жулио, с удивлением разглядывая громоздившиеся вокруг залежи мусора, обломки мебели и рыбьи скелеты. -- Я лишь имел возможность оказать вам услугу, когда вы захотели разделаться с Обществом гигантских растений. -- Ах, верно! -- воскликнул Спрутс. -- Однако, помнится, вы тогда недешево содрали с меня за эту услугу: три миллиончика фертингов, если не ошибаюсь. -- Не три, -- хладнокровно ответил Жулио. -- Разговор шел о двух миллионах. Впрочем, мне-то от этих миллионов ровным счетом ничего не досталось, так как эта скотина Скуперфильд треснул меня палкой по голове, а эти двое животных Мига и Крабс бросили меня одного в лесу и скрылись со всеми деньгами. С тех пор я скитаюсь по свету, стараясь отыскать это животное Мигу, а теперь вот решил обратиться к вам, надеясь узнать, где можно увидеть эту скотину Крабса. -- К сожалению, я не могу удовлетворить ваше любопытство, так как скотина Крабс давно сбежал от меня, прихватив с собой около миллиона моих собственных денег, -- ответил Спрутс. -- В таком случае, не можете ли вы дать мне поужинать, так как если я не удовлетворю чувство голода, то могу совершить преступление: я с утра еще ничего не ел, -- пояснил Жулио. -- Могу угостить вас только яичницей, -- сухо пробормотал Спрутс. Отправившись с гостем на кухню, Спрутс разломал пару стульев и растопил печь, после чего расколотил яйцо, но, вместо того чтоб выпустить его на сковородку, выпустил его на собственные штаны. Решив, что если дело пойдет так дальше, то ему вовсе не придется поужинать, Жулио отнял у Спрутса яйца и принялся за дело сам. Выбрав сковороду побольше, он соорудил гигантскую яичницу из двух десятков яиц, и они со Спрутсом уселись ужинать. Спрутс ел и только похваливал, так как ему уже давно не приходилось есть так хорошо приготовленную яичницу. Сообразив, что Жулио может оказаться для него полезен, поскольку мог бы ходить за продуктами и помогать готовить обед, Спрутс предложил ему поселиться вместе. Жулио согласился, и с тех пор жизнь Спрутса приобрела более организованный характер. Доставку продуктов из магазинов Жулио целиком взял на себя, завтраки же, обеды и ужины они готовили вместе, причем Спрутс производил более грубую работу, то есть "делал" дрова из мебели, разжигал огонь в топке, чистил картошку, лук, репу, месил тесто; Жулио же осуществлял общее руководство и следил за качеством изготовляемых блюд. Кроме заботы о пище, Жулио проявил также заботу о чистоте. -- У вас, голубчик, в этой комнате слишком много скопилось дряни, сказал он однажды Спрутсу. -- Однако убирать здесь не стоит. Мы попросту перейдем в другую комнату, а когда насвиним там, перейдем в третью, потом в четвертую, и так, пока не загадим весь дом, а там видно будет. Поскольку топить лишний раз печь им было лень, а по ночам бывало зябко, Жулио придумал спать не на кроватях, а в сундуках. Забравшись вместе с периной в сундук и закрывшись в нем крышкой, можно было согреть дыханием воздух и спать, не ощущая холода. В те времена как для господина Жулио, так и для господина Спрутса самым большим удовольствием было усесться вечерком, после дневных забот, у телевизора и начать проклинать новые порядки. По телевидению тогда часто показывали рабочих, которые теперь самостоятельно, без господ управляли своими фабриками и заводами. Особенный интерес представляло то, что многие производственные процессы протекали теперь в состоянии невесомости. Господин Спрутс и господин Жулио невольно подсчитывали, какие выгоды могли бы иметь богачи, если бы невесомость досталась им, а не рабочим, и это прямо-таки выводило их из себя. Но больше всего выводили их из себя разговоры о гигантских растениях, которые и на самом деле росли не по дням, а по часам. Не проходило дня, чтоб по телевидению теперь не показывали зреющих гигантских огурцов, помидоров, капусты, свеклы, арбузов, дынь, которые к тому же были посажены на землях, отобранных у богачей. И Спрутсу и Жулио становилось не по себе, когда они видели высоченные колосья наливающейся земной пшеницы. -- Вот она! Вот она где, погибель наша, растет! -- говорил, брызгая слюной. Спрутс и грозился кулаком на экран телевизора. -- Все пропало! -- горестно махал рукой Жулио. -- Теперь уже нет никакой надежды на возвращение старого! Однажды диктор объявил, что скоро будет передача из Космического городка, который построили прилетевшие космонавты. Спрутс и Жулио едва усидели на стульях, до того им не терпелось поскорей увидеть своих врагов. Наконец на экране появился Знайка. Он представил телезрителям своих друзей-космонавтов, с которыми прилетел на Луну, показал несколько маленьких уютных домиков, которые космонавты построили для себя сами. Зрители даже увидели один такой домик внутри. Потом были показаны различные научные приборы, и Фуксия рассказала о той научной работе, которая проводилась космонавтами на Луне. Тюбик показал лунатикам несколько земных пейзажей, которые он нарисовал тут же, и рассказал, чем отличается жизнь на Большой Земле от жизни на Луне. После него выступил Гусля, который сыграл на флейте несколько мелодий, чтоб познакомить лунатиков с музыкой, которая в ходу у земных коротышек. После музыкального антракта телезрителям был показан опытный огород с созревающими овощами, среди которых особенно выделялись гигантские арбузы. Знайка сказал, что все овощи выросли размером не меньше, а даже немного больше, чем обычно вырастают на Большой Земле, что можно объяснить меньшей силой тяжести на Луне. За огородом было пшеничное поле, которое лунатики приняли вначале за какой-то фантастический гигантский лес. Наконец телезрителям была показана космическая ракета, на которой был произведен беспримерный межпланетный полет. Ракета уже не стояла, как прежде, на открытом воздухе, а была помещена в специальный ангар, который был построен позади пшеничного поля. Как только Спрутс увидел ракету, он даже побледнел от злости. -- Все из-за этой треклятой ракеты! -- прошипел он. -- Если бы у меня был динамит, я бы ее тут же взорвал без всякого сожаления! Если бы не эта ракета, у нас все было бы по-прежнему и мы жили бы в свое удовольствие, вместо того чтоб торчать здесь и с утра до вечера заниматься этой противной стряпней! -- У меня есть динамит, то есть я моту достать, -- сказал Жулио. И он принялся рассказывать Спрутсу, что когда-то у него был магазин разнокалиберных товаров, в котором он вел большую торговлю ружьями, пистолетами, порохом, пироксилином, динамитом и другими взрывчатыми веществами. -- Впоследствии я продал свой магазин, -- сказал Жулио, -- но так как мне спешно нужно было выехать из Давилона, то я не успел вывезти всех товаров, и у меня в тайнике на складе осталось несколько бочек пороха и два ящика с отличнейшим динамитом. Я уверен, что об этом тайнике никто ничего до сих пор не знает, и мы с вами можем проникнуть в него, но для этого потребуется съездить в Давилон. -- Завтра же поедем! -- вскричал Спрутс, вскакивая от нетерпения со стула. -- Я им покажу! Я этого больше терпеть не буду! Я их всех подниму на воздух! В это время телепередача из Космического городка закончилась, и по телевидению начали показывать новую кинокомедию про какого-то бывшего богача, который не хотел работать, а так как его отказались кормить в столовой, он решил готовить для себя сам, только из его стараний ничего не выходило. Купленные яйца он положил на стул, а потом сел на них, пакет с маслом уронил на пол, тут же наступил на него ногой и, поскользнувшись, упал да зацепился рукой за чайник с горячей водой и выплеснул ее себе прямо на лысину. Весь вечер он бился на кухне, наконец свалился в пустой сундук и заснул в нем, а наутро побежал устраиваться на работу. -- Это что? -- кричал в возмущении Спрутс. -- Это же про меня! Да как они смели? Разве они забыли, кто я? Я ведь им не какой-нибудь замухрышка! Я Спрутс! Пусть бы они попались мне раньше. Я б их скрутил! А теперь я кто? Кто, я вас спрашиваю! Теперь я для них никто, потому что все полетело к черту! Раньше меня небось и кормили, и одевали, и купали, и спать укладывали, и катали, и пылинки с меня сдували, всю грязь за мной убирали, всячески заботились обо мне, во! А теперь я сам должен о себе заботиться, сам должен все делать! Почему, я вас спрашиваю? С какой стати! Раньше все меня почитали и уважали за мое богатство, заискивали передо мной, низенько кланялись мне, а теперь все надо мной смеются да еще кинокомедии про меня снимают! Это же оскорбление! Я не потерплю этого! Я им покажу! Я их за это в клочки! Вдребезги! Где динамит? Дайте мне динамиту! Завтра же едем за динамитом! Он еще долго так разорялся. Насилу Жулио успокоил его и, пообещав завтра же с утра отправиться за динамитом, уложил спать в сундук. Прошло несколько дней, с тех пор как Незнайка приехал со своими друзьями в Космический городок. Здесь все ему очень понравилось. Проснувшись поутру, он сейчас же отправлялся на огород и гулял там среди зарослей свеклы, морковки, огурцов, помидоров, арбузов или бродил среди высоченных стеблей гигантской земной пшеницы, ржи, проса, гречихи, чечевицы, а также овса, из которого делается замечательная крупа для очень вкусной овсяной кашки. -- Здесь все почти как у нас в Цветочном городе, -- говорил Незнайка. Только в Цветочном городе было немножко лучше. Здесь как будто чего-то все-таки не хватает. Однажды Незнайка проснулся утром и почувствовал какое-то недомогание. У него ничего не болело, но было такое ощущение, будто он очень-очень устал и не в силах подняться с постели. Время, однако, подходило к завтраку, поэтому он кое-как встал, оделся, умылся, но, когда сел завтракать, почувствовал, что абсолютно не хочет есть. -- Вот видите, какие еще здесь на Луне штучки бывают! -- проворчал Незнайка. -- Когда хочется есть, так есть нечего, а когда есть, что есть, так не хочется есть! Кое-как справившись со своей порцией, он положил ложку на стол и вышел во двор. Через минуту все увидели, что он возвращается обратно. Лицо его было испуганно. -- Братцы, а где же солнышко? -- спросил он, с недоумением озираясь вокруг. -- Ты, Незнайка, какой-то осел! -- ответил с насмешкой Знайка. -- Ну какое тут солнышко, когда мы на Луне или, вернее сказать, в Луне. -- Ну, а я и забыл! -- махнул Незнайка рукой. После этого случая он весь день вспоминал про солнышко, за обедом ел мало и только к вечеру успокоился. А на следующее утро все началось снова: -- Где же солнышко? -- хныкал он. -- Хочу, чтоб было солнышко! У нас в Цветочном городе всегда было солнышко. -- Ты лучше вот что, голубчик, не дури! -- сказал ему Знайка. -- А может быть, он у нас больной? -- сказал доктор Пилюлькин. -- Осмотрю-ка его, пожалуй. Затащив Незнайку в свой кабинет, доктор Пилюлькин принялся тщательно обследовать его. Осмотрев уши, горло, нос и язык, Пилюлькин с недоумением покачал головой, после чего велел Незнайке снять рубашку и принялся стучать по его спине, по плечам, по груди и по животу резиновым молоточком, прислушиваясь при этом, какой получается звук. Видно, звук получался не такой, какой надо, поэтому Пилюлькин все время морщился, пожимал плечами и тряс головой. Потом он велел Незнайке лечь на спину и начал нажимать ему ладонями на живот в разных местах, приговаривая: -- Так больно?.. Не больно?.. А так?.. И опять каждый раз сокрушенно качал головой. Наконец он измерил Незнайке температуру, а также пульс и кровяное давление, после чего велел ему оставаться в постели, а сам пошел к коротышкам и потихоньку сказал: -- Беда, голубчики. Незнайка наш болен. -- А что у него болит? -- спросила Селедочка. -- В том-то и дело, что ничего не болит, но тем не менее он серьезно болен. Болезнь у него очень редкая. Ею болеют коротышки, которые слишком долго пробыли вдали от своих родных мест. -- Ишь ты! -- удивился Знайка. -- Так его надо лечить. -- Как же его лечить? -- ответил доктор Пилюлькин. -- От этой болезни никакого лекарства нет. Он должен как можно скорей вернуться на Землю. Только воздух родных полей может помочь ему. Такие больные всегда очень тоскуют вдали от родины, и это может для них плохо кончиться. -- Значит, надо нам отправляться домой? Ты это хочешь сказать? -- спросил Знайка. -- Да, и притом как можно скорей, -- подтвердил доктор Пилюлькин. -- Думаю, что если мы сегодня же отправимся в путь, то успеем долететь до Земли с Незнайкой. -- Значит, нужно отправляться сегодня же. И нечего тут больше думать, -- сказала Фуксия. -- А как же быть с Пончиком? -- спросил Знайка. -- Он ведь остался в Лос-Паганосе со своими крутильщиками. Не можем же мы покинуть его здесь одного. -- Мы со Шпунтиком сейчас же отправимся за Пончиком на вездеходе, сказал Винтик. -- К вечеру туда приедем, завтра утром обратно. В полдень здесь будем. -- Придется отлет назначить на завтра, -- сказал Знайка. -- Раньше никак не управимся. -- Ну что ж, до завтра, я думаю, Незнайка выдержит, -- сказал доктор Пилюлькин. -- Только вы, братцы, действуйте без промедления. Винтик и Шпунтик тотчас же выкатили из гаража вездеход, взяли с собой Козлика, которого учили управлять вездеходом, и все трое покатили в Лос-Паганос. Доктор Пилюлькин поспешил сообщить Незнайке, что принято решение отправиться в обратный путь. Эта весть очень обрадовала Незнайку. Он даже вскочил с постели, стал говорить, что, как только вернется домой, сейчас же напишет письмо Синеглазке, так как когда-то он обещал ей и теперь его мучит совесть за то, что он не выполнил обещания. Решив исправить свою ошибку, он заметно повеселел и принялся распевать песни. -- Не горюй, братцы! -- говорил он. -- Скоро увидим солнышко! Доктор Пилюлькин сказал, чтоб он вел себя неспокойнее, так как его организм ослаблен болезнью и ему нужно беречь силы. Вскоре радость Незнайки понемногу утихла и сменилась нетерпением. -- Когда же Винтик и Шпунтик вернутся? -- то и дело приставал он к Пилюлькину. -- Они сегодня не могут приехать, голубчик. Они завтра приедут. Ты уж как-нибудь потерпи, а сейчас лучше ляг и поспи, -- уговаривал его доктор Пилюлькин. Незнайка ложился в постель, но, полежав минуточку, вскакивал: -- А вдруг они не приедут завтра? -- Приедут, голубчик, приедут, -- успокаивал его Пилюлькин. В те дни в Космическом городке гостили астроном Альфа и лунолог Мемега и приехавшие вместе с ними два физика Квантик и Кантик. Все четверо приехали специально, чтоб познакомиться с устройством космической ракеты и скафандров, так как сами собирались построить ракету и совершить космический полет к Земле. Теперь, когда тайна невесомости была раскрыта, межпланетные полеты стали доступны и для лунатиков. Знайка решил подарить лунным ученым точные чертежи ракеты и велел, чтоб им отдали оставшиеся запасы лунита и антилунита. Альфа сказал, что лунные ученые сохранят Космический городок в порядке и устроят здесь космодром с площадкой для посадки прибывающих на их планету космических кораблей и для запуска ракет на другие планеты. Когда космонавты пришли к решению возвратиться на Землю, Знайка, Фуксия и Селедочка отправились в ангар, чтобы произвести тщательную проверку работы всех узлов и механизмов ракеты. В проверке участвовали и Альфа с Мемегой, а также Кантик и Квантик. Для них это было чрезвычайно полезно, так как они получили возможность практически ознакомиться с устройством ракеты. К тому же было решено, что Альфа и Мемега совершат полет на ракете вместе с космонавтами. Достигнув поверхности Луны, космонавты пересядут в ракету НИП, а Альфа с Мемегой возвратятся на ракете ФИС обратно в Космический городок. Проверка механизмов ракеты заняла все оставшееся в распоряжении космонавтов время и закончилась только к вечеру. Завершив последние испытания. Знайка сказал: -- Теперь ракета готова к полету. Завтра утром включим невесомость и отбуксируем космический корабль на стартовую площадку. А сейчас -- спать. Перед полетом надо хорошо отдохнуть. Выйдя из ангара и закрыв дверь на ключ, космонавты отправились в Космический городок. Не успели они скрыться вдали, как из-за забора высунулись две головы в черных масках. Некоторое время они безмолвно торчали над забором и только посапывали носами. Наконец одна голова сказала голосом Жулио: -- Наконец-то убрались, чтоб им провалиться сквозь землю! -- Ничего. Пусть лучше взлетят на воздух! -- проворчала другая голова голосом Спрутса. Это на самом деле были Спрутс и Жулио. Подождав еще немного и убедившись, что поблизости никого нет, Жулио сказал: -- Ну-ка, перелезай через забор, я тебе подам ящик с динамитом. Спрутс, кряхтя, залез на забор и спрыгнул с другой стороны. Жулио поднял с земли ящик и стал подавать его Спрутсу через забор. Спрутс протянул кверху руки, стараясь подхватить ящик. Но ящик оказался очень тяжелый. Спрутс не удержал его и полетел вместе с ним на землю. -- Что ж ты швыряешь! -- зашипел на него Жулио. -- Там ведь динамит, а не макароны! Так шарахнет, что и мокрого места не останется! Он перелез через забор вслед за Спрутсом и попытался открыть дверь ангара. -- Закрыта! -- пробормотал он со злостью. -- Придется делать подкоп. Включив потайной фонарь и присев у стены, оба злоумышленника вытащили из карманов ножи и принялись рыть ими землю. Коротышки в Космическом городе уже давно спали. Никто не ждал ничего плохого. Не спали лишь Знайка и профессор Звездочкин. Они были заняты математическими расчетами: необходимо было вычислить траекторию полета космического корабля, для того чтоб, поднявшись, он точно попал в отверстие, имевшееся в лунной сфере, сквозь которое можно было выбраться на поверхность Луны. Уже было далеко за полночь, когда Знайка и профессор Звездочкин закончили все расчеты и стали ложиться спать. Раздевшись, Знайка выключил электричество и, забравшись в постель, уже хотел натянуть на себя одеяло, но как раз в это время раздался взрыв. Стены комнаты затряслись, с потолка с грохотом посыпалась штукатурка, стекла из окон вылетели, кровать, на которой лежал Знайка, перевернулась, и он выкатился из нее на пол. Профессор Звездочкин, который спал в этой же комнате, тоже оказался на полу. Закутавшись в одеяло, Знайка моментально выскочил во двор и увидел поднимающийся кверху столб пламени и дыма. -- Ракета! Там ведь ракета! -- закричал он выскочившему вслед за ним профессору Звездочкину. Они бросились вперед, не обращая внимания на падавшие сверху обломки дерева, и, подбежав к месту, где раньше стоял ангар, увидели груду дымящихся развалин. К месту происшествия уже бежали остальные коротышки. -- Здесь произошел взрыв! Кто-то взорвал ракету! -- закричал Знайка голосом, прерывающимся от волнения. -- Это не иначе, как полицейские! -- воскликнул Квантик. -- Они решили отомстить нам! -- Как же мы теперь полетим обратно? -- спрашивали коротышки. -- Может быть, удастся починить ракету? -- сказал Мемега. -- Как же чинить? Может быть, тут и самой ракеты не осталось, -- ответила Фуксия. -- Спокойствие, братцы! -- сказал Знайка, который первый овладел собой. -- Надо быстренько растащить обломки и выяснить, что с космическим кораблем. Коротышки принялись за работу. К рассвету место было расчищено, и все увидели, что силой взрыва ракету перевернуло набок. У нее начисто был оторван хвост, поврежден основной двигатель и вышиблены стекла иллюминаторов. -- Такие повреждения не удастся исправить и в две недели, -- озабоченно сказал Знайка. -- Придется отложить полет. -- Что ты, что ты! -- воскликнул доктор Пилюлькин. -- Об этом и думать не смей! Незнайка не выдержит две недели. Его надо отправить сегодня же. -- Ты же видишь, -- ответил Знайка, показывая рукой на изувеченную ракету. -- А может быть, можно подняться на поверхность Луны просто в скафандрах? -- сказала Селедочка. -- Ведь наши скафандры приспособлены для полетов в состоянии невесомости. Поднявшись на поверхность Луны, мы сядем в ракету НИП и полетим к Земле. -- Это верная мысль! -- обрадовался Знайка. -- Но не повреждены ли скафандры? Они ведь в ракете. Фуксия и Селедочка бросились к кабине ракеты и принялись нажимать кнопку, которая приводила в действие электромотор, открывавший дверь в шлюзовую камеру. Мотор, однако, не действовал, и дверь оставалась закрытой. Тогда инженер Клепка, который к тому времени совершенно поправился после ранения, залез внутрь кабины через разбитый иллюминатор и открыл дверь скафандрового отсека. -- Братцы, скафандры целы! -- закричал он, убедившись, что скафандры были невредимы. -- Ура! -- закричали, обрадовавшись, коротышки. Инженеру Клепке удалось исправить электромотор и открыть дверь шлюзовой камеры. Коротышки тотчас же принялись вытаскивать наружу скафандры и тщательно проверять их. К полудню в Космический городок вернулись Винтик, Шпунтик и Козлик с Пончиком, и космонавты начали приготовления к отлету. Весть о том, что космонавты собираются улетать, быстро разнеслась среди нееловцев, и они всей деревней пришли, чтоб попрощаться со своими друзьями. -- Весь опытный огород и все посадки вокруг Космического городка мы дарим вам, -- сказал нееловцам Знайка. -- Теперь плоды уже скоро созреют, и вы уберете их. Вам одним это будет не под силу, но вы позовите на помощь коротышек из других деревень. Вместе вам легче будет. И в дальнейшем старайтесь выращивать побольше гигантских растений. Пусть гигантские растения распространятся по всей вашей планете, и тогда никакой нужды у вас больше не будет. Нееловцы плакали от радости. Они целовали Знайку и всех остальных коротышек. А Козлик тоже был рад, так как Винтик и Шпунтик подарили ему свой вездеход. -- Как жаль, -- говорил Козлик Незнайке. -- У нас теперь самая настоящая жизнь начинается, а ты улетаешь! -- Ничего, -- говорил Незнайка. -- Мы еще прилетим к вам, и вы к нам прилетайте. А мне сейчас уже нельзя больше здесь оставаться. Мне очень хочется увидеть солнышко. Как только Незнайка вспомнил про солнышко, слезы сейчас же закапали из его глаз. Силы покинули его, и он опустился прямо на землю. Доктор Пилюлькин подбежал и, увидев, что у Незнайки глаза сами собой закрылись, поскорей дал понюхать ему нашатырного спирта. Незнайка пришел в себя, но был очень бледен. -- Ну, как нам лететь с тобой? -- убивался доктор Пилюлькин. -- Тебе надо в постели лежать, а не в космический полет отправляться. Не знаю, как ты в таком состоянии до Земли доберешься! -- Ничего, -- сказал Винтик. -- Мы со Шпунтиком возьмем кресло-качалку и приспособим к нему колесики. Можно будет возить Незнайку в этом кресле, чтоб он не тратил лишних сил. Так они и сделали. Как только кресло было готово, Знайка отдал команду надеть всем скафандры. Коротышки тотчас принялись надевать скафандры, а Кантик и Квантик надели скафандр на Незнайку. Нужно сказать, что скафандры эти несколько отличались от тех, которыми пользовались Незнайка и Пончик. На макушке гермошлема такого скафандра был установлен небольшой электродвигатель с четырехлопастным пропеллером вроде вентилятора. Пропеллер, вращаясь, поднимал космонавта в воздух. Придавая своему телу то или иное положение в пространстве, космонавт мог направлять свой полет в любую сторону. Помимо этого, пропеллер мог действовать на манер парашюта. При падении с большой высоты космонавт мог включить электродвигатель, и быстро вращающийся пропеллер тотчас бы замедлил падение. Как только скафандры были надеты, Знайка приказал всем привязаться к длинному капроновому шнуру, который был приготовлен заранее. Все тотчас выполнили приказание. В то же время Кантик и Квантик и Альфа с Мемегой усадили Незнайку в кресло-качалку, прикрепили его ремнями к сиденью, чтоб он не вывалился в пути, а кресло тоже привязали к капроновому шнуру. Наконец все приготовления были закончены. Космонавты прикрепили к поясам альпенштоки, ледорубы и геологические молотки и выстроились в цепочку. Знайка, стоявший впереди всех, включил прибор невесомости, который был прикреплен к скафандру у него за спиной, и нажал кнопку электродвигателя. Послышалось мерное жужжание. Это завертелся пропеллер. Знайка, потеряв вес, плавно поднялся в воздух и потащил за собой остальных космонавтов. Лунатики ахнули от изумления, увидев, как космонавты длинной вереницей поднялись в воздух. Все закричали, замахали руками, захлопали в ладоши, стали подбрасывать в воздух шапки. Некоторые даже прыгали от возбуждения. Многие плакали. Космонавты между тем все быстрей и быстрей поднимались кверху. Скоро они превратились в едва заметные точки и наконец совсем скрылись из виду. Лунатики, однако, не расходились, словно надеялись, что пришельцы с далекой планеты Земли еще вернутся и они снова увидят их. Прошел целый час, и два часа прошло, наконец прошло три часа. Лунные коротышки начали терять надежду снова увидеть своих друзей. И действительно, ждать больше было нечего. Космонавты в это время уже пробирались по наклонному ледяному тоннелю в оболочке Луны. Воздух здесь был крайне разрежен, поэтому пропеллер создавал слишком слабую тягу. Все же с помощью ледорубов, которыми вооружились космонавты, им удалось преодолеть все препятствия и пробраться в сосульчатый грот, а оттуда проникнуть в пещеру, из которой был выход на поверхность Луны. Здесь Знайка решил поделить весь отряд на две группы. Первую группу необходимо было отправить вперед, чтобы, не теряя ни минуты, произвести проверку ракеты. Ведь с тех пор, как ракета НИП опустилась на поверхность Луны, прошло много времени, и она могла быть повреждена метеорами, не говоря уже о том, что в космический полет невозможно было отправляться без тщательнейшей проверки работы всех приборов и механизмов. В первую группу Знайка решил назначить себя, профессора Звездочкина, а также Фуксию и Селедочку. Остальным велел пока остаться в пещере и заняться добычей кристаллов лунита и антилунита, запас которых необходимо было доставить на Землю. Доктор Пилюлькин сказал, что Незнайка чувствует себя очень плохо, поэтому его нужно немедля отправить в ракету, где он может освободиться от тяжелого скафандра. Но Знайка сказал: -- Сейчас наступила лунная ночь. Солнце зашло, и на поверхности Луны очень холодно. Если ракета повреждена, то и в ней нельзя будет находиться без скафандра. Лучше вы пока побудьте с Незнайкой в пещере. Здесь все же теплей. Если же выяснится, что ракета в исправности, мы сообщим вам, и вы сейчас же доставите Незнайку к нам. Отдав распоряжение никому не выходить из пещеры, чтобы не подвергаться лишний раз действию космических лучей, Знайка отправился в обратный путь в сопровождении Фуксии, Селедочки и профессора Звездочкина. Некоторые воображают, что, когда на Луне ночь, там очень темно и ничего не видно, но это не правда. Точно так же, как в лунную ночь нашу Землю освещает Луна, так и Луну освещает наша Земля, но поскольку земной шар значительно больше лунного, то и света от него получается больше. Если Луна с Земли кажется нам размером с небольшую тарелку, Земля с Луны выглядит, как большой круглый поднос. Наука установила, что свет Солнца, отражаемый нашей Землей, освещает Луну раз в девяносто сильней, чем тот свет, которым Луна освещает Землю. Это значит, что в той части Луны, с которой видна Земля, ночью можно свободно читать, и писать, и рисовать, и заниматься разными другими делами. Как только Знайка и его спутники вышли из пещеры, они увидели над собой черное, бездонное небо с мириадами сверкающих звезд и огромным светящимся диском ярко-белого и даже слегка голубоватого цвета. Этот диск и была наша Земля, которая на этот раз была видна не в форме серпа или полумесяца, а в виде полного круга, так как Солнце освещало ее уже не боковыми, а прямыми лучами. Освещенные земным диском, поверхность Луны и видневшиеся вдали горы были красноватого цвета: от светло-вишневого до пурпурного или темно-багрового, а все, что оставалось в тени, все, куда не проникал свет, вплоть до мельчайших трещинок под ногами, светилось мерцающим изумрудно-зеленым цветом. Это объяснялось тем. 410 поверхность лунных пород обладала способностью светиться под воздействием невидимых космических лучей. Куда бы космонавты ни обратили свой взор, они везде наблюдали как бы борьбу двух цветов: красного и зеленого, и только видневшаяся вдали ракета светилась ярко-голубым цветом, словно кусочек весеннего светло-голубого земного неба. Космонавты, оставшиеся в пещере, решети не терять время зря и принялись за добычу лунита и антилунита. Ледорубы и геологические молотки дружно застучали о скалы. Впрочем, никакого стука не было слышно, потому что звук, как это теперь уже всем известно, не распространяется в безвоздушной среде. В напряженной работе прошло около часа. Скоро от Знайки было получено по радиотелефону распоряжение доставить Незнайку в ракету. Знайка сообщил, что ракета не пострадала от метеоров, герметизация не нарушена; однако многие механизмы нуждаются в регулировке, а аккумуляторы -- в смене электролита и зарядке. На все это потребуется не менее двенадцати часов, поэтому все оставшееся время Знайка велел использовать для добычи и погрузки в ракету лунита и антилунита. Доктор Пилюлькин, ни секунды не медля, отправился внутрь, везя перед собой кресло-качалку, на котором лежал Незнайка в своем скафандре. Когда Пилюлькин наконец доковылял до ракеты. Незнайка ослабел настолько, что не мог встать с кресла, и его пришлось нести на руках. С помощью Знайки, Фуксии и Селедочки Пилюлькину удалось втащить Незнайку в ракету. Здесь с Незнайки стащили скафандр, сняли одежду и уложили на койку в каюте. Освободившись от тяжелого скафандра, Незнайка почувствовал некоторое облегчение и даже порывался встать с койки, но постепенно силы снова покинули его. Слабость наступила такая, что ему трудно было пошевелить рукой или ногой. -- Что это за болезнь такая? -- говорил Незнайка. -- Мне кажется, будто я весь свинцовый и мое тело весит втрое больше, чем нужно. -- Этого не может быть, -- отвечал ему Знайка. -- Ты ведь на Луне и должен весить не втрое больше, а вшестеро меньше. Вот если бы ты попал на планету Юпитер, то действительно весил бы там втрое или, точнее говоря, в два и шестьдесят четыре сотых раза больше, чем на Земле. Зато на Марсе ты весил бы втрое меньше. А вот если бы ты угодил на Солнце... -- Ну ладно, ладно, -- перебил его доктор Пилюлькин. -- Не утруждай его этими цифрами. Позаботься лучше, чтоб скорей отправляться в полет. Знайка ушел, и они вместе со Звездочкиным занялись проверкой работы электронной вычислительной машины. Через несколько часов все механизмы были проверены, но ракета не могла отправиться в полет до тех пор, пока не закончится зарядка аккумуляторов, от которых зависела исправная работа всех осветительных и отопительных приборов, а также двигателей. Доктор Пилюлькин не отходил ни на шаг от Незнайки. Видя, что силы Незнайки падают, он не знал, что предпринять, и очень нервничал. Правда, как только была включена невесомость и ракета отправилась наконец в путь, самочувствие Незнайки сделалось лучше. Но опять ненадолго. Скоро он снова начал жаловаться, что его давит тяжесть, хотя, конечно, никакой тяжести не могло быть, поскольку он, как и все остальные в ракете, находился в состоянии невесомости. Доктор Пилюлькин понимал, что эти болезненные ощущения являются следствием угнетенного психического состояния больного, и старался отвлечь Незнайку от мрачных мыслей, ласково разговаривая с ним и рассказывая ему сказки. Все остальные коротышки заглядывали в каюту и вспоминали, какие еще бывают сказки, чтоб рассказать Незнайке. Все только и думали, чем бы помочь больному. Спустя некоторое время они заметки, что Незнайка перестал проявлять интерес к окружающему и уже не слушает, что ему говорят. Глаза его медленно блуждали по потолку каюты, пересохшие губы что-то беззвучно шептали. Доктор Пилюлькин изо всех сил прислушивался, но не мог разобрать ни слова. Скоро глаза у Незнайки закрылись, и он заснул. Грудь его по-прежнему тяжело вздымалась. Дыхание со свистом вырывалось изо рта. Щеки горели лихорадочным румянцем. Постепенно дыхание его успокоилось. Грудь вздымалась все меньше и реже. Наконец Пилюлькину стало казаться, что Незнайка и вовсе не дышит. Почувствовав, что дело неладно, Пилюлькин схватил Незнайку за руку. Пульс едва прощупывался и был очень медленный. -- Незнайка! -- закричал, испугавшись, Пилюлькин. -- Незнайка, проснись! Но Незнайка не просыпался. Пилюлькин поскорей сунул ему под нос склянку с нашатырным спиртом. Незнайка медленно открыл глаза. -- Мне трудно дышать! -- прошептал он с усилием. Увидев, что Незнайка снова закрыл глаза, доктор Пилюлькин принялся трясти его за плечо. -- Незнайка, не спи! -- закричал он. -- Ты должен бороться за жизнь! Слышишь? Не поддавайся! Не спи! Ты должен жить, Незнайка! Ты должен жить! Заметив, что лицо Незнайки заливает какая-то странная бледность, Пилюлькин снова схватил его за руку. Пульс не прощупывался. Пилюлькин прижался ухом к груди Незнайки. Биения сердца не слышалось. Он снова дал понюхать Незнайке нашатырного спирта, но это не произвело никакого действия. -- Кислород! -- закричал Пилюлькин, отбрасывая склянку с нашатырным спиртом в сторону. Винтик и Шпунтик схватили резиновую подушку и помчались в газовый отсек, где хранились баллоны с кислородом, а Пилюлькин, не теряя ни секунды времени, принялся делать Незнайке искусственное дыхание. Коротышки, собравшиеся у дверей каюты, с тревогой следили, как доктор Пилюлькин ритмически поднимал руки Незнайки кверху и тут же опускал их вниз, плотно прижимая к груди. По временам он на минуточку останавливался и, прислонившись ухом к груди Незнайки, старался уловить биение сердца, после чего продолжал делать искусственное дыхание. Никто не мог сказать, сколько прошло времени. Всем казалось, что очень много. Наконец Пилюлькину послышалось, будто Незнайка вздохнул. Пилюлькин насторожился, но продолжал поднимать и опускать руки Незнайки, пока не убедился, что дыхание восстановилось. Увидев, что Винтик и Шпунтик принесли подушку с кислородом, он велел понемногу выпускать кислород из трубочки около рта больного. Коротышки с облегчением заметили, как страшная бледность стала исчезать с лица Незнайки. Наконец он открыл глаза. -- Дыши, дыши, Незнайка, -- ласково сказал доктор Пилюлькин. -- Теперь дыши, голубчик, самостоятельно. Глубже дыши. И не спи, дорогой, не спи! Потерпи капельку! Он велел еще некоторое время давать больному кислород, а сам принялся вытирать со лба пот платочком. В это время кто-то из коротышек взглянул в иллюминатор и сказал: -- Смотрите, братцы, уже Земля близко. Незнайка хотел приподняться, чтоб посмотреть, но от слабости не мог даже повернуть голову. -- Поднимите меня, -- прошептал он. -- Я хочу еще разочек увидать Землю! -- Поднимите его, поднимите! -- разрешил доктор Пилюлькин. Фуксия и Селедочка взяли Незнайку под руки и поднесли к иллюминатору. Незнайка взглянул в него и увидал Землю. Теперь она была видна не так, как с Луны, а в виде огромного шара со светлыми пятнами материков и темными морями и океанами. Вокруг земного шара был светящийся ореол, который окутывал всю Землю, словно теплое, мягкое пуховое одеяло. Пока Незнайка смотрел, Земля заметно приблизилась, и земной шар уже невозможно было охватить полностью взором. Увидев, что Незнайка устал и тяжело дышит, Фуксия и Селедочка понесли его обратно в постель, но он сказал: -- Оденьте меня! -- Хорошо, хорошо, -- сказал доктор Пилюлькин. -- Отдохни немного. Сейчас мы оденем тебя. Фуксия и Селедочка уложили Незнайку в постель, надели на него желтенькие, канареечные, брюки и оранжевую рубашку, натянули на ножки чулочки и обули ботиночки, наконец повязали на шею зеленый галстук и даже надели на голову его любимую голубую шляпу. -- А теперь несите меня! Несите! -- зашептал прерывающимся голосом Незнайка. -- Куда же тебя нести, голубчик? -- удивился Пилюлькин. -- На Землю! Скорее!.. На Землю надо! Увидев, что Незнайка снова лихорадочно дышит и весь дрожит, Пилюлькин сказал: -- Хорошо, хорошо. Сейчас, голубчик! Несите его в кабину. Фуксия и Селедочка вынесли Незнайку из каюты. Доктор Пилюлькин открыл кабину лифта, и все четверо спустились в хвостовую часть ракеты. Вслед за ними спустились Винтик и Шпунтик, профессор Звездочкин и другие коротышки. Увидев, что Фуксия и Селедочка остановились у двери, Незнайка забеспокоился: -- Несите, несите! Что же вы?.. Откройте дверь!.. На Землю! -- шептал он, жадно ловя воздух губами. -- Сейчас, миленький, погоди! Сейчас откроем, -- отвечал Пилюлькин, стараясь успокоить Незнайку. -- Сейчас, голубчик, спросим у Знайки, можно ли открыть дверь. И сейчас же, словно в ответ на это, в громкоговорителе послышался голос Знайки, который продолжал оставаться на своем посту в кабине управления: -- Внимание! Внимание! Начинаем посадку. Приготовьтесь к включению тяжести! Всем приготовиться к тяжести! Коротышки, не успевшие сообразить, что должно произойти, неожиданно ощутили тяжесть, которая подействовала на них, словно толчок, сбивший всех с ног. Винтик и Шпунтик первые сообразили, что произошло, и, вскочив на ноги, подняли с пола больного Незнайку, а Пилюлькин и Звездочкин помогли подняться Фуксии и Селедочке. Не успели коротышки освоиться с тяжестью, как последовал второй толчок, и все снова очутились на полу. -- Земля!.. Приготовиться к высадке! -- раздался голос Знайки. -- Открыть двери шлюза. Профессор Звездочкин, который находился ближе всех к выходу, решительно нажал кнопку. Луч света сверкнул в открывшейся двери. -- Несите меня! Несите! -- закричал Незнайка и потянулся руками к свету. Винтик и Шпунтик вынесли его из ракеты и стали спускаться по металлической лестничке. У Незнайки захватило дыхание, когда он увидел над головой яркое голубое небо с белыми облаками и сияющее в вышине солнышко. Свежий воздух опьянил его. Все поплыло у него перед глазами: и зеленый луг с пестревшими среди изумрудной травы желтенькими одуванчиками, беленькими ромашками и синими колокольчиками, и деревья с трепещущими на ветру листочками, и синевшая вдали серебристая гладь реки. Увидев, что Винтик и Шпунтик уже ступили на землю. Незнайка страшно заволновался. -- И меня поставьте! -- закричал он. -- Поставьте меня на землю! Винтик и Шпунтик осторожно опустили Незнайку ногами на землю. -- А теперь ведите меня! Ведите! -- кричал Незнайка. Винтик и Шпунтик потихоньку повели его, бережно поддерживая под руки. -- А теперь пустите меня! Пустите! Я сам! Видя, что Винтик и Шпунтик боятся отпустить его. Незнайка принялся вырываться из рук и даже пытался ударить Шпунтика. Винтик и Шпунтик отпустили его. Незнайка сделал несколько неуверенных шагов, но тут же рухнул на колени и, упав лицом вниз, принялся целовать землю. Шляпа слетела с его головы. Из глаз покатились слезы. И он прошептал: -- Земля моя, матушка! Никогда не забуду тебя! Красное солнышко ласково пригревало его своими лучами, свежий ветерок шевелил его волосы, словно гладил его по головке. И Незнайке казалось, будто какое-то огромное-преогромное чувство переполняет его грудь. Он не знал, как называется это чувство, но знал, что оно хорошее и что лучше его на свете нет. Он прижимался грудью к земле, словно к родному, близкому существу, и чувствовал, как силы снова возвращаются к нему и болезнь его пропадает сама собой. Наконец он выплакал все слезы, которые у него были, и встал с земли. И весело засмеялся, увидев друзей-коротышек, которые радостно приветствовали родную Землю. -- Ну вот, братцы, и все! -- весело закричал он. -- А теперь можно снова отправляться куда-нибудь в путешествие! Вот какой коротышка был этот Незнайка. Мы-то с вами, конечно, прекрасно знаем, что тех, кто живет на другой стороне земного шара, называют (во всяком случае, в старину называли) антиподами. Многие (особенно папы и мамы), безусловно, догадались, какое стихотворение хотела прочитать Алиса. Ну, а для тех, кто его забыл , (или не знал), вот оно: Дети, в школу собирайтесь, Петушок пропел давно! Попроворней одевайтесь, Светит солнышко в окно. Человек, и зверь, и пташка - Все берутся за дела, С ношей тащится букашка, За медком летит пчела. // ??? Между прочим: ДОДО - так называли иногда (конечно, только очень близкие друзья) самого автора "Алисы". Он немного заикался и произносил свою фамилию так: До-До-Должсон! ??? Конечно, Дронт все напутал: надо говорить "дистанция". И, по-моему, как ни бегай - на дистанцию или по инстанциям,- скорее взмокнешь, чем просохнешь! ??? До чего хитрый кот! Обратите внимание: он сказал, что только понаслышке знает, какой вкус у мышки. Как будто он никогда не попробовал ни одной мышки! ??? Мышь говорит про ту нить, из которой состоит ТКАНЬ ПОВЕСТВОВАНИЯ (что это такое, я и сам толком не знаю!). 'Вообще впервые встречаю таких образованных и обидчивых мышей! И уж совсем непонятно, почему она считает свой собственный хвостик посторонним предметом! ??? Как ни странно Червяк действительно курит кальян - это такая трубка для курения табака, только дым там пропускают через кувшинчик с водой. Зачем это делаят, неизвестно. По правде говоря, вообще никому неизвестно, зачем Червяку (а тем более человеку!) курить... ??? Ливрей сейчас уже почти никто не носит, хотя лакеи кое-где, говорят, еще встречаются. ??? Хотел бы я знать, как Алиса догадалась, что это герцогиня? Впрочем, в те времена герцогини встречались гораздо чаше, и Алисе, стало быть, виднее. ??? А ВЫ ЗНАЕТЕ, кто такой Чеширский Кот? Одни ученые говорят, что на самом деле чеширский кот - это просто... сыр! В старину в Англии был такой сорт сыра - в виде улыбающейся кошачьей головы. А другие уверяют, что это - леопард, который был нарисован на вывеске трактира в Чешире (есть такое место в Англии). По-моему. Кот все-таки больше похож на леопарда, чем на сыр. Хотя я могу и ошибиться. ??? По-моему, эта загадка труднее даже знаменитой загадки про полотенце ("Висит на стенке, зеленый, длинный, и стреляет"). Там хотя бы есть отгадка ("Почему стреляет? - Чтобы труднее было отгадать!"). А эту загадку не оттадал еще никто на свете. Если вам удастся ее отгадать, немедленно напишите в Академию наук. ??? В Англии есть старинный обычай - в пять часов вечера обязательно пить чай. Особенно странно, что, когда сказка про Алису вышла в свет, такого обычая еще не было! Но англичане, как известно, вообще большие чудаки. ??? Если вам не приходилось играть в крокет, мне вас жаль. Это очень, очень веселая летняя игра! Мне особенно нравится, что можно просто выиграть, а можно стать разбойником и сбивать чужие шары с позиций ??? "И кошка может посмотреть на короля" - это просто английская поговорка. Почему Алиса говорит, что читала об этом в одной книжке, я никак не могу понять. Про эту кошку и про то, как она смотрела на короля, правда, написано в книге про Мэри Поппинс, но Алиса уж никак не могла ее читать! ??? Хотя Алиса не говорит, кого все так любят - детей или конфеты, но мне кажется, что она-то все-таки больше любит конфеты. "Ворчать на них из-за них" - не очень удачное выражение, но зато чувствуется, что Алиса очень увлеклась любимым предметом! ??? Герцогиня немного ошиблась: по-настоящему эта пословица звучит так: "Не спеши языком, спеши делом!" Автор тоже немного ошибся - с его стороны неосторожно помещать тут такие пословицы! ??? Между прочим, питон и удав - это одно и то же. Алиса это знать не обязана, а вам - не мешает. Слово "питомцы", по-моему, эти чудища выдумали сами, так что нечего было им так уж стыдить Алису! ??? Судя по названиям всех этих наук, не только Грифону, но и Деликатесу все-таки удалось довольно основательно углупиться. Наверно, поэтому они и закрыли лица лапами: им стало стыдно. ??? "Авансе" - это значит "вперед"; "визави" - это та пара в танце, которая напротив вас. Не знаю, зачем Деликатес употребляет инос- транные слова. Правда, это танцевальные термины. И вообще оба они - и Грифон и Деликатес - ведут себя неприлично. Разве можно так перебивать друг друга? - 'Конек-это, конечно, морской конек. Очень забавная и милая рыбка - Умеют ли морские коньки ржать - это науке еще неизвестно. Скорее всего, умеют. ??? Деликатес опять все путает! При чем тут деньги, если сардинки в банке,- Алиса совершенно правильно рассказывает! ??? Ну, тут уж путает сама Алиса,- смычки натирают канифолью, а не канителью, за это я ручаюсь! ??? Между прочим, в Англии судьи до сих пор носят парики, хотя лягушки, караси и лакеи уже давно их не носят (а может быть, и никогда не носили). Спросите, зачем носят? По-моему, для важности. ??? Если вы не будете путать присяжных (заседателей) и пристяжных (лошадей), у вас будет не меньше оснований гордиться собой, чем у Алисы. Даже больше: ведь сейчас гораздо реже, чем сто лет назад, встречаются и те и другие. alisa_z12.jpg --> - Я-а! - крикнула Алиса и вскочила с места. Второпях она совершенно забыла, как сильно за последнее время выросла, и, вскакивая, зацепила краем юбки скамью присяжных. Скамейка опрокинулась, и все присяжные полетели вверх тормашками на головы публики. Они беспомощно бились на полу, и Алиса вдруг живо вспомнила, как бились на полу золотые рыбки из аквариума, который она нечаянно опрокинула несколько дней назад. - Ох, простите, пожалуйста! - с искренним огорчением крикнула она, поспешно усаживая присяжных на места. Алиса безумно торопилась, так как случай с золотыми рыбками не шел у нее из головы и ей почему-то казалось, что если присяжных не посадить на место как можно скорее, то они тоже могут погибнуть. - Судоговорение не может продолжаться,- сказал Король стро- го,- пока все присяжные не будут, как подобает, водворены на место. ВСЕ! - повторил он, сурово глядя на Алису. Алиса оглянулась на скамью присяжных и обнаружила, что впопыхах она так и сунула Тритона Билля на скамью вверх тормашками, и бедняга, не в силах перевернуться, только меланхолически помахивал хвостиком. Она поскорее схватила его и посадила как следует, хотя и подумала про себя: "Какое это имеет значение? По-моему, что так, что так - пользы тут от него столько же!" И действительно, когда все присяжные пришли в себя и, получив обратно свои письменные принадлежности, принялись деловито писать отчет о недавнем происшествии, бедняга Билль продолжал сидеть без движения, разинув рот и глядя в потолок. - Что вам известно, свидетельница, по данному вопросу? - обратился Король к Алисе. - Ничего,- сказала Алиса. - И ничего больше? - спросил Король. " - И больше ничего,- ответила Алиса. - Это чрезвычайно важно! - сказал Король, глядя на присяжных. Они было уже принялись записывать эти слова на своих досках, но тут вмешался Белый Кролик. - Ваше величество желали, несомненно, сказать НЕважно,- произнес он весьма почтительно, хотя грозно нахмурился и сделал Королю страшную гримасу. - Да, да, я хотел сказать НЕважно,- торопливо поправился Король.- НЕважно. Важно, неважно, важно, неважно...- забормотал он вполголоса, словно проверяя, какое слово лучше звучит. В результате одни присяжные записали "Важно", другие - "Неважно". Алиса прекрасно это видела. "А в общем, тут все неважно!" - подумала она. В эту минуту Король, который что-то поспешно писал в своей памятной книге, крикнул: - Тишина! "Закон номер Сорок Два! - громко прочел он.- Всем лицам ростом больше версты надлежит покинуть зал суда". И все присутствующие уставились на Алису. - Я меньше версты! - сказала Алиса. - Нет, больше! - сказал Король. - Не меньше двух верст! - вставила Королева. - Все равно не уйду! - сказала Алиса.- И вообще это не настоящий закон! Вы его сейчас выдумали! - Это самый старый закон в книге! - сказал Король. - Тогда он должен быть Номер Первый! - сказала Алиса. Король побледнел и торопливо захлопнул книгу. - Удаляйтесь на совещание! - еле-еле смог он выговорить, с испугом глядя на присяжных. - Ваше величество! - крикнул Белый Кролик, поспешно вскочив с места.- Обнаружены новые доказательства! Только что найдена вот эта бумага. - И что в ней есть? - спросила Королева. - Я ее еще не разворачивал,- сказал Белый Кролик,- но есть... есть предположение, что это письмо от обвиняемого к... к... к кому-то! - Раз письмо - значит, к кому-то,- сказал Король,- писать никому пока не в обычае! - А кому оно адресовано? - заинтересовался кто-то из присяжных. - Никому,- сказал Кролик.- Я хочу сказать, снаружи ничего не написано,- торопливо поправился он, развернул бумажку и добавил: - Ну конечно! Это даже и не письмо - это просто стишки! - А почерк подсудимого? - спросил другой присяжный. - В том-то и дело, что нет,- сказал Белый Кролик,- и это особенно подозрительно! Присяжные растерянно захлопали глазами. - Выходит, он подделал чей-то почерк? - сказал Король. Присяжные успокоились и просветлели. - Ваше величество! - неожиданно заговорил Валет.- Я этого не писал, и никто не докажет, что я это писал: там нет никакой подписи. - Тем хуже для вас, если подписи нет,- сказал Король.- Не будь у вас на уме злодейства, вы бы подписались, как честный человек! И тут все захлопали, и не зря: действительно, это были первые умные слова, какие Король произнес за весь день. - Итак, вина его доказана,- начала Королева,- и пора уже отру... - Ничего тут не доказано! - перебила Алиса.- Да вы что? Вы даже не знаете, про что эти стишки! - Огласи их,- сказал Король. Белый Кролик напялил на нос очки. - С чего начинать, ваше величество? - спросил он. - Начни с начала,- торжественно произнес Король,- и продолжай, пока не дойдешь до конца. Тогда остановись! В судебном зале воцарилась мертвая тишина, и Белый Кролик прочитал вслух следующие строки: Ни он, ни я, ни мы, ни вы Не ведали беды, Но он поверил ей, увы, Что я боюсь воды! ! Меня пытались не мытьем, Так катаньем донять. Они вдвоем, а мы - втроем, А дважды два - не пять! Он ей - ты мне. Мы вам - вы нам! Она ему - оно! Хотя они - он знает сам! - Вернулись к ней давно! "Ты измываться им не дашь!" - Он сам так утверждал! И что ж? Она же входит в раж, Подняв такой скандал! И лучшие умы страны Гадают до сих пор: Они ли, мы ли, вы ль должны Смыть кровью свой позор! Во имя нашей чистоты Пускай не знает свет: НА САМОМ ДЕЛЕ ВЫ - МЫ - ТЫ - ОНИ С НЕЙ Или нет? - Это самое важное доказательство вины подсудимого,- сказал Король, удовлетворенно потирая руки.- Оно перевешивает все остальные улики, так что пусть присяжные удалят... - Да это же просто чепуха! - крикнула Алиса (она к этому времени настолько выросла, что не побоялась перебить самого Короля).- Я отдам наперсток тому, кто объяснит, про что тут говорится! Тут нет ни на вот столечко смысла! Присяжные в полном составе записали на своих досках: "Тут нет ни на вот столечко смысла", но никто из них не рискнул попробовать объяснить стихи. - Ну что, если тут нет смысла,- сказал Король,- тогда у нас гора с плеч: нам незачем пытаться его найти! Сэкономим кучу работы! И все же,- продолжал он, расправив бумажку у себя на коленях и мельком взглянув на нее,- мне кажется... мне кажется, что я усматриваю тут некий смысл, что ни говорите... "Поверил ей, увы, что я боюсь воды!" - прочитал он и обернулся к Червонному Валету.- Обвиняемый, вы боитесь воды? - Разве по мне не видно? - сказал он. (И действительно, это было сразу видно - ведь он был из тонкого картона, как и все карты.) - Тэк-с, отлично,- сказал Король. Он продолжал бормотать вполголоса строки стихотворения: - Мммм... "Пусть лучшие умы страны..." - это, конечно, присяжные. Мммм... "Она ему - оно..." - ну, это несомненно, о Королеве... Мммм... "Меня пытались не мытьем, так катаньем донять" - это ясно без слов... Мммм... "Он ей - ты мне. Мы вам - вы нам!" Тут нет никаких сомнений - вот что случилось с пирожками! - А дальше, дальше,- закричала Алиса,- там же сказано: "Они вернулись к ней давно!" - А как же, вот они! - ликуя, крикнул Король, царственным жестом указав на блюдо с пирожками - это поистине ОЧЕВИДНО! Мммм... Дальше: "И что ж? Она же входит в раж..." Вот это странно! Ты разве когда-нибудь входила в раж, душечка? - обратился он к Королеве. - Никогда! - бешено крикнула Королева и запустила чернильницей в скамью присяжных. Чернильница угодила в Билля Тритона, и несчастный маленький Билль (он давно оставил свои бесплодные попытки писать пальцем на грифельной доске) тут снова судорожно принялся писать, макая палец в чернила, которые потекли по его лицу. - Ты могла бы сказать еще лучше - НИ РАЖУ! - с улыбкой произнес Король и самодовольно оглядел публику. Ответом была гробовая тишина. - Это каламбур! - крикнул Король сердито.- Остроумная шутка! Тут все захохотали. . - Удаляйтесь на совещание! - сказал Король, вероятно, в двадцатый раз за день. - Нечего там! - сказала Королева.- Сперва приговор, посовещаются потом! - Как не стыдно! - во весь голос заявила Алиса.- Стыдно даже болтать такие глупости! - Молчать! - крикнула Королева, багровея от ярости. - Как же! - сказала Алиса. - Отрубить ей голову! - завопила Королева во всю глотку. Никто не пошевелился. - Да кто вас боится! - сказала Алиса (она уже достигла своего настоящего роста).- Вы просто несчастные карты - и все! И при этих словах вся колода карт взвилась в воздух и полетела ей в лицо; Алиса вскрикнула - полуиспуганно, полусердито,- стала от них отбиваться... и вдруг оказалось, что она лежит на берегу, положив голову сестре на колени, а та осторожно смахивает с ее личика сухие листья, слетевшие с соседнего дерева. - Просыпайся, дорогая,- сказала сестра.- Что-то ты очень разоспалась! - Ой, а какой я забавный сон видела! - сказала Алиса. И она принялась рассказывать сестре все, что сумела запомнить, про свои странные приключения - то есть все то, что вы только что прочитали. А когда она закончила, сестра поцеловала ее и сказала: - Сон был и правда очень занятный, а сейчас беги пить чай, а то опоздаешь. Алиса послушно вскочила и побежала домой, но и по дороге она все думала, какой же это был чудесный сон - сон, который, наверно, никогда не забудешь... --------------------------------------------------------------- OCR: Олег Лагутин --------------------------------------------------------------- Повесть Против своей воли начинаю я этот рассказ, меня вынуждает явное нежелание ученого мира прислушаться к моим советам, они жаждут доказательств. Не хотелось бы раскрывать причины, заставляющие меня сопротивляться грядущему покорению Антарктики -- попыткам растопить вечные льды и повсеместному бурению в поисках полезных ископаемых. Впрочем, советы мои и на этот раз могут оказаться ненужными. Понимаю, что рассказ мой поселит в души многих сомнения в его правдивости, но скрой я самые экстравагантные и невероятные события, что останется от него? В мою пользу, однако, свидетельствуют неизвестные дотоле фотографии, в том числе и сделанные с воздуха,-- очень четкие и красноречивые. Хотя, конечно, и здесь найдутся сомневающиеся -- ведь некоторые ловкачи научились великолепно подделывать фото. Что касается зарисовок, то их-то уж наверняка сочтут мистификацией, хотя, думаю, искусствоведы основательно поломают голову над техникой загадочных рисунков. Мне приходится надеяться лишь на понимание и поддержку тех немногих гениев науки, которые, с одной стороны, обладают большой независимостью мысли и способны оценить ужасающую убедительность предъявленных доказательств, сопоставив их с некоторыми таинственными первобытными мифами; а с другой -- имеют достаточный вес в научном мире, чтобы приостановить разработку всевозможных грандиозных программ освоения "хребтов безумия". Жаль, что ни я, ни мои коллеги, скромные труженики науки из провинциальных университетов, не можем считаться достаточными авторитетами в столь сложных и абсолютно фантастических областях бытия. В строгом смысле слова мы и специалистами-то в них не являемся. Меня, например, Мискатоникский университет направил в Антарктику как геолога: с помощью замечательной буровой установки, сконструированной профессором нашего же университета Фрэнком Х. Пэбоди, мы должны были добыть с большой глубины образцы почвы и пород. Не стремясь прослыть пионером в других областях науки, я тем не менее надеялся, что это новое механическое устройство поможет мне многое разведать и увидеть в ином свете. Как читатель, несомненно, знает из наших сообщений, установка Пэбоди принципиально нова и пока не имеет себе равных. Ее незначительный вес, портативность и сочетание принципа артезианского действия бура с принципом вращающегося перфоратора дают возможность работать с породами разной твердости. Стальная бурильная коронка, складной хвостовик бура, бензиновый двигатель, разборная деревянная буровая вышка, принадлежности для взрывных работ, тросы, специальное устройство для удаления разрушенной породы, несколько секций бурильных труб -- шириной по пять дюймов, а длиной, в собранном виде, до тысячи футов,-- все это необходимое для работы снаряжение могло разместиться всего на трех санях, в каждые из которых впрягалось по семь собак. Ведь большинство металлических частей изготовлялись из легких алюминиевых сплавов. Четыре огромных самолета, сконструированных фирмой Дорнье для полетов на большой высоте в арктических условиях и снабженных специальными устройствами для подогрева горючего, а также для скорейшего запуска двигателя (последнее -- также изобретение Пэбоди), могли доставить нашу экспедицию в полном составе из базы на краю ледникового барьера в любую нужную нам точку. А там можно передвигаться уже и на собаках. Мы планировали исследовать за один антарктический сезон -- немного задержавшись, если потребуется,-- как можно больший район, сосредоточившись в основном у горных хребтов и на плато к югу моря Росса. До нас в этих местах побывали Шеклтон, Амундсен, Скотт и Бэрд. Имея возможность часто менять стоянку и перелетать на большие расстояния, мы надеялись получить самый разнородный геологический материал. Особенно интересовал нас докембрийский период -- образцы антарктических пород этого времени, малоизвестны научному миру. Хотелось также привезти с собой и куски отложений из верхних пластов, содержащих органические остатки,-- ведь знание ранней истории этого сурового, пустынного царства холода и смерти необычайно важно для науки о прошлом Земли. Известно, что в давние времена климат на антарктическом материке был теплым и даже тропическим, а растительный и животный мир богатым и разнообразным; теперь же из всего этого изобилия сохранились лишь лишайники, морская фауна, паукообразные и пингвины. Мы очень надеялись пополнить и уточнить информацию о былых формах жизни. В тех случаях, когда бурение покажет, что здесь находятся остатки фауны и флоры, мы взрывом увеличим отверстие и добудем' образцы нужного размера и кондиции. Из-за того, что внизу, на равнине, толща ледяного покрова равнялась миле, а то и двум, нам приходилось бурить скважины разной глубины на горных склонах. Мы не могли позволить себе терять время и бурить лед даже значительно меньшей толщины, хотя Пэбоди и придумал, как растапливать его с помощью вмонтированных в перфоратор медных электродов, работающих от динамо-машины. После нескольких экспериментов мы отказались от такой затеи, а теперь именно этот отвергнутый нами метод собирается использовать, несмотря на все наши предостережения, будущая экспедиция Старкуэтера-Мура. Об экспедиции Мискатоникского университета широкая общественность знала из наших телеграфных отчетов, публиковавшихся в "Аркхемской газете" и материалах "Ассошиэйтед Пресс", а позднее -- из статей Пэбоди и моих. Среди ее членов были четыре представителя университета: Пэбоди, биолог Лейк, физик Этвуд, он метеоролог, и я, геолог и номинальный глава группы, а также шестнадцать помощников: семеро студентов последнего курса и девять опытных механиков. Двенадцать из шестнадцати могли управлять самолетом, и все, кроме двоих, были умелыми радистами. Восемь разбирались в навигации, умели пользоваться компасом и секстантом, в том числе Пэбоди, Этвуд и я. Кроме того, на двух наших кораблях -- допотопных деревянных китобойцах, предназначенных для работы в арктических широтах и имеющих дополнительные паровые двигатели,-- были полностью укомплектованные команды. Финансировали нашу экспедицию Фонд Натаниэля Дерби Пикмена, а также еще несколько спонсоров; сборы проходили очень тщательно, хотя особой рекламы не было. Собаки, сани, палатки с необходимым снаряжением, сборные части самолетов -- все перевозилось в Бостон и там грузилось на пароходы. Великолепной оснащенностью экспедиции мы во многом обязаны бесценному опыту наших недавних блестящих предшественников: мы придерживались их рекомендаций во всем, что касалось продовольствия, транспорта, разбивки лагеря и режима работы. Многочисленность таких предшественников и их заслуженная слава стали причиной того, что наша экспедиция, несмотря на ее значительные успехи, не привлекла особого внимания общественности. Как упоминалось в газетах, мы отплыли из Бостона 2 сентября 1930 года и шли вначале вдоль североамериканского побережья. Пройдя Панамский канал, взяли курс на острова Самоа, сделав остановку там, а затем в Хобарте, административном центре Тасмании, где в последний раз пополнили запасы продовольствия. Никто из нас прежде не был в полярных широтах, и потому мы целиком полагались на опыт наших капитанов, старых морских волков, не один год ловивших китов в южных морях,-- Дж. Б. Дугласа, командовавшего бригом "Аркхем" и осуществлявшего также общее руководство кораблями, и Георга Торфинсена, возглавлявшего экипаж барка "Мискатоник". По мере удаления от цивилизованного мира солнце все позже заходило за горизонт -- день увеличивался. Около 62' южной широты мы заметили первые айсберги -- плоские, похожие на огромные столы глыбы с вертикальными стенками, и еще до пересечения Южного полярного круга, кое событие было отпраздновано нами 20 октября с традиционной эксцентричностью, стали постоянно натыкаться на ледяные заторы. После долгого пребывания в тропиках резкий спад температуры особенно мучил меня, но я постарался взять себя в руки в ожидании более суровых испытаний. Меня часто приводили в восторг удивительные атмосферные явления, в том числе впервые увиденный мною поразительно четкий мираж: отдаленные айсберги вдруг ясно представились зубчатыми стенами грандиозных и фантастичных замков. Пробившись сквозь льды, которые, к счастью, имели в себе открытые разломы, мы вновь вышли в свободные воды в районе 67' южной широты и 175' восточной долготы. Утром двадцать шестого октября на юге появилась ослепительно блиставшая белая полоска, а к полудню всех нас охватил восторг: перед нашими взорами простиралась огромная заснеженная горная цепь, казалось, не имевшая конца. Словно часовой на посту, высилась она на краю великого и неведомого материка, охраняя таинственный мир застывшей Смерти. Несомненно, то были открытые Россом Горы Адмиралтейства, и, следовательно, нам предстояло, обогнув мыс Адэр, плыть вдоль восточного берега земли Виктории до места будущей базы на побережье залива Мак-Мердо, у подножья вулкана Эребус на 77'9' южной широты. Заключительный этап нашего пути был особенно впечатляющим и будоражил воображение. Величественные, полные тайны хребты скрывали от нас материк, а слабые лучи солнца, невысоко поднимавшегося над горизонтом даже в полдень, не говоря уж о полуночи, бросали розовый отблеск на белый снег, голубоватый лед, разводья между льдинами и на темные, торчащие из-под снега гранитные выступы скал. Вдали, среди одиноких вершин, буйствовал свирепый антарктический ветер; лишь ненадолго усмирял он свои бешеные порывы; завывания его вызывали смутное представление о диковатых звуках свирели; они разносились далеко и в силу неких подсознательных мнемонических причин беспокоили и даже вселяли ужас. Все вокруг напоминало странные и тревожные азиатские пейзажи Николая Рериха, а также более невероятные и нарушающие душевный покой описания зловещего плоскогорья Ленг, которые дает безумный араб Абдула Альхазред в мрачном "Некрономиконе". Впоследствии я не раз пожалел, что, будучи студентом колледжа, заглядывал в эту чудовищную книгу. 7 ноября горная цепь на западе временно исчезла из поля нашего зрения; мы миновали остров Франклина, а на следующий день вдали, на фоне длинной цепи гор Перри, замаячили конусы вулканов Эребус и Террор на острове Росса'. На востоке же белесой полосой протянулся огромный ледяной барьер толщиной не менее двухсот футов. Резко обрываясь, подобно отвесным скалам у берегов ' Здесь и далее имеется в виду полуостров Росса. Квебека, он ясно говорил, что кораблям идти дальше нельзя. В полдень мы вошли в залив Мак-Мердо и встали на якорь у курящегося вулкана Эребус. Четкие очертания этого гиганта высотой 12 700 футов напомнили мне японскую гравюру священной Фудзиямы; сразу же за ним призрачно белел потухший вулкан Террор, высота его равнялась 10 900 футам. Эребус равномерно выпускал из своего чрева дым, и один из наших ассистентов, одаренный студент по фамилии Денфорт, обратил наше внимание, что на заснеженном склоне темнеет нечто, напоминающее лаву. Он также прибавил, что, по-видимому, именно эта гора, открытая в 1840 году, послужила источником вдохновения для По, который спустя семь лет написал: Было сердце мое горячее, Чем серы поток огневой, Чем лавы поток огневой, Бегущий с горы Эореи Под ветра полярного вой, Свергающийся с Эореи, Под бури арктической вой'. Денфорт, большой любитель такого рода странной, эксцентрической литературы, мог говорить о По часами. Меня самого интересовал этот писатель, сделавший Антарктиду местом действия своего самого длинного произведения -- волнующей и загадочной "Повести о приключениях Артура Гордона Пима". А на голом побережье и на ледяном барьере вдали с шумным гоготанием бродили, переваливаясь и хлопая ластами, толпы нелепейших созданий -- пингвинов, В воде плавало множество жирных чаек, поверхность медленно дрейфующих льдин была также усеяна ими. Девятого числа, сразу после полуночи, мы с превеликим трудом добрались на крошечных лодчонках до острова Росса, таща за собой канаты, соединяющие нас с обоими кораблями; снаряжение и продовольствие доставили позже на плотах. Ступив на антарктическую землю, мы пережили чувства острые и сложные, несмотря на то, что до нас здесь уже побывали Скотт и Шеклтон. Палаточный лагерь, разбитый нами прямо у подножия вулкана, был всего лишь временным пристанищем, центр управления экспедицией оставался на "Аркхе-ме". Мы перевезли на берег все бурильные установки, а также собак, сани, палатки, продовольствие, канистры с бензином, экспериментальную установку по растапливанию льда, фотоаппараты, аэрокамеры, разобранные самолеты и прочее снаряжение, в том числе три миниатюрных радиоприемника -- помимо тех, что помещались в самолетах. В какой бы части ледяного континента мы ни оказались, они помогли бы нам не терять связь с "Аркхемом". А с помощью мощного радиопередатчика на "Аркхеме" осуществлялась связь с внешним миром; сообщения о ходе работ регулярно посылались в "Аркхемскую газету", имевшую свою радиостанцию в Кингпорт-Хеде (штат Массачусетс). Мы надеялись завершить дела к исходу антарктического лета, а в случае неудачи перезимовать на "Аркхеме", послав "Мискатоник" домой заблаговременно -- до того, как станет лед,-- за свежим запасом продовольствия. Не хочется повторять то, о чем писали все газеты, и рассказывать еще раз о штурме Эребуса; об удачных пробах, взятых в разных частях острова; о неизменной, благодаря изобретению Пэбоди, скорости бурения, которая не снижалась даже при работе с очень твердыми породами; об удачных испытаниях устройства по растапливанию льда; об опаснейшем подъеме на ледяной барьер с санями и снаряжением и о сборке пяти самолетов в лагере на ледяной круче. Все члены нашей экспедиции -- двадцать мужчин- и пятьдесят пять ездовых собак -- чувствовали себя превосходно, правда, до сих пор мы еще не испытывали лютого холода или ураганного ветра. Ртуть в термометре держалась на отметках 4' -- 7' ниже нуля -- морозы, к которым мы привыкли у себя в Новой Англии, где зимы бывают довольно суровыми. Лагерь на ледяном барьере был также промежуточным, там предполагалось хранить бензин, провизию, динамит и некоторые необходимые вещи. Экспедиция могла рассчитывать только на четыре самолета, пятый оставался на базе под присмотром летчика и еще двух подручных и в случае пропажи остальных самолетов должен был доставить нас на "Аркхем". Позже, когда какой-нибудь самолет или даже два были свободны от перевозки аппаратуры, мы использовали их для связи: помимо этой основной базы, у нас имелось еще одно временное пристанище на расстоянии шестисот -- семисот миль -- в южной части огромного плоскогорья, рядом с ледником Бирдмора. Несмотря на метели и жесточайшие ветры, постоянно дующие с плоскогорья, мы в целях экономии и эффективности работ отказались от промежуточных баз. В радиосводках от 21 ноября сообщалось о нашем захватывающем беспосадочном полете в течение четырех часов над бескрайней ледяной равниной, окаймленной на западе горной грядой. Рев мотора разрывал вековое безмолвие; ветер не мешал полету, а попав в туман, мы продолжили путь по радиокомпасу. Когда между 83' и 84' южной широты впереди замаячил некий массив, мы поняли, что достигли ледника Бирдмора, самого большого шельфового ледника в мире; ледяной покров моря сменяла здесь суша, горбатившаяся хребтами. Теперь мы окончательно вступали в сверкающее белизной мертвое безмолвие крайнего юга. Не успели мы это осознать, как вдали, на востоке, показалась гора Нансена, высота которой равняется почти 15 000 -- футов. Удачная разбивка лагеря за ледником на 86' 7' южной широты и 174' 23' восточной долготы и невероятно быстрые успехи в бурильных и взрывных работах, проводившихся в нескольких местах, куда мы добирались на собаках или на самолетах,-- все это успело стать достоянием истории, так как и триумфальное восхождение Пэбоди с двумя студентами, Гедни и Кэрролом, на гору Нансена, которое они совершили 13 -- 15 декабря. Находясь на высоте 8 500 футов над уровнем моря, мы путем пробного бурения обнаружили твердую почву уже на глубине двадцати футов и, прибегнув к установке Пэбоди, растапливающей снег и лед, смогли добыть образцы пород там, где до нас не помыслил бы это сделать ни один исследователь. Полученные таким образом докембрийские граниты и песчаники подтвердили наше предположение, что у плато и большей, простирающейся к западу, части континента одно происхождение, чего нельзя было сказать о районах, лежащих к юго-востоку от Южной Америки; они, по нашему разумению, составляли другой, меньший, континент, отделенный от основного воображаемой линией, соединяющей моря Росса и Уэдделла. Впрочем, Бэрд никогда не соглашался с нашей теорией. В некоторых образцах песчаников, которые после бурения и взрывных работ обрабатывались уже долотом, мы обнаружили крайне любопытные вкрапления органических остатков -- окаменевшие папоротники, морские водоросли, трилобиты, кринойды и некоторых моллюсков -- лингвелл и гастроподов, что представляло исключительный интерес для изучения первобытной истории континента. Встречались там и странного вида треугольные полосатые отпечатки, около фута в основании, которые Лейк собирал по частям из сланца, добытого на большой глубине в самой западной точке бурения, недалеко от гор Королевы Александры. Биолог Лейк посчитал полосатые вкрапления фактом необычным и наводящим на размышления; я же как геолог не нашел здесь ничего удивительного -- такой эффект часто встречается в осадочных породах. Сланцы сами по себе -- метаморфизированные образования, в них всегда есть спрессованные осадочные породы; под давлением они могут принимать самые невероятные формы -- так что особых причин для недоумения я тут не видел. 6 января 1931 года Лейк, Пэбоди, Дэниэлз, все шестеро студентов, четыре механика и я вылетели на двух самолетах в направлении Южного полюса, однако разыгравшийся не на шутку ветер, который, к счастью, не перерос в частый здесь свирепый ураган, заставил нас пойти на вынужденную посадку. Как писали газеты, это был один из наших разведывательных полетов, когда мы наносили на карту топографические особенности местности, где еще не побывал ни один исследователь Антарктиды. Предыдущие полеты оказались отношении неудачными, хотя мы вдоволь налюбовались тогда призрачно-обманчивыми полярными миражами, о которых во время морского путешествия получили лишь слабое представление. Далекие горные хребты парили в воздухе как сказочные города, а белая пустыня под волшебными лучами низкого полночного солнца часто обретала золотые, серебряные и алые краски страны грез, суля смельчаку невероятные приключения. В пасмурные дни полеты становились почти невозможны: земля и небо сливались в одно таинственное целое и разглядеть линию горизонта в этой снежной хмари было очень трудно. Наконец мы приступили к выполнению нашего первоначального плана, готовясь перелететь на пятьсот миль к западу и разбить там еще один лагерь, который, как мы ошибочно полагали, будет находиться на другом малом континенте. Было интересно сравнить геологические образцы обоих районов. Наше физическое состояние оставалось превосходным -- сок лайма разнообразил наше питание, состоявшее из консервов и солонины, а умеренный холод позволял пока не кутаться. Лето было в самом разгаре, и, поспешив, мы могли закончить работу к марту и тем избежать долгой тяжкой зимовки в период антарктической ночи. На нас уже обрушилось несколько жестоких ураганов с запада, но урона мы не понесли благодаря изобретательности Этвуда, поставившего элементарные защитные устройства вокруг наших самолетов и укрепившего палатки. Нам фантастически везло. В мире знали о нашей программе, а также об упрямой настойчивости, с которой Лейк требовал до переселения на новую базу совершить вылазку в западном, а точнее, в северо-западном направлении. Он много думал об этих странных треугольных вкраплениях, мысль о них не давала ему покоя; в результате ученый пришел к выводу, что их присутствие в сланцах противоречит природе вещей и не отвечает соответствующему геологическому периоду. Любопытство его было до крайности возбуждено, ему отчаянно хотелось возобновить буровые и взрывные работы в западном районе, где отыскались эти треугольники. Он почему-то уверовал в то, что мы встретились со следами крупного, неизвестного науке организма, основательно продвинувшегося на пути эволюции, однако почему-то выпадающего из классификации. Странно, но горная порода, сохранившая их, относилась к глубокой древности -- кембрийскому, а может, и докембрийскому периоду, что исключало возможность существования не только высокоразвитой, но и прочей жизни, кроме разве одноклеточных и трилобитов. Сланцам, в которых отыскались странные следы, было от пятисот до тысячи миллионов лет. Полагаю, читатели с неослабевающим вниманием следили за нашими сообщениями о продвижении группы Лейка на северо-запад, в края, куда не только не ступала нога человека, но о которых и помыслить-то раньше было А какой бы поднялся переполох, упомяни мы о его надеждах на пересмотр целых разделов биологии и геологии. Его предварительная вылазка совместно с Пэбоди и еще пятью членами экспедиции, длившаяся с 11 по 18 января, омрачилась гибелью двух собак при столкновении саней с оледеневшими каменными выступами. Однако бурение принесло Лейку дополнительные образцы архейских сланцев, и тут даже я заинтересовался явными и многочисленными свидетельствами присутствия органических остатков в этих древнейших пластах. Впрочем, то были следы крайне примитивных организмов -- революции в науке подобное открытие не сделало бы, оно говорило лишь в пользу того, что низшие формы жизни существовали на Земле еще в докембрии. Поэтому я по-прежнему не видел смысла в требовании Лейка изменить наш первоначальный план; внеся в него экспедицию на северо-запад, что потребовало бы участия всех четырех самолетов, большого количества людей и всех машин. И все же я не запретил эту экспедицию, хотя сам решил не участвовать в ней, несмотря на все уговоры Лейка. После отлета группы на базе остались только мы с Пэбоди и еще пять человек; я тут засел за подробную разработку маршрута восточной экспедиции. Еще раньше пришлось приостановить полеты самолета, начавшего перевозить бензин из лагеря у пролива Мак-Мердо. На базе остались только одни сани и девять собак: совсем без транспорта находиться в этом безлюдном крае вечной Смерти было неразумно. Как известно, Лейк на своем пути в неведомое посылал с самолета коротковолновые сообщения, они принимались как нами, в южном лагере, так и на "Аркхеме", стоявшем на якоре в заливе Мак-Мердо, откуда передавались дальше всему миру -- на волне около пятидесяти метров. Экспедиция стартовала в четыре часа утра 22 января, а первое послание мы получили уже два часа спустя. В нем Лейк извещал нас, что они приземлились в трехстах милях от базы и тотчас приступают к бурению. Через шесть часов поступило второе, очень взволнованное сообщение: после напряженной работы им удалось пробурить узкую скважину и подорвать породу; наградой стали куски сланцем -- на них обнаружились те же отпечатки, из-за которых и заварился весь этот сыр-бор. Через три часа мы получили очередную краткую сводку: экспедиция возобновила полет в условиях сильного ветра. На мой приказ не рисковать Лейк резко возразил, что новые находки оправдают любой риск. Я понимал, что он потерял голову и взбунтовался -- дальнейшая судьба всей экспедиции находилась теперь под угрозой. Оставалось только ждать, и я со страхом представлял себе, как мои товарищи стремительно движутся в глубь коварного и зловещего белого безмолвия, готового обрушить на них свирепые ураганы, озадачить непостижимыми тайнами и простирающегося на полторы тысячи миль -- вплоть до малоизученного побережья Земли Королевы Мэри и Берега Нокса.. Затем часа через полтора поступило еще одно, крайне эмоциональное послание прямо с самолета, оно почти изменило мое отношение к экспедиции Лейка и заставило пожалеть о своем неучастии: "22.05. С борта самолета. После снежной бури впереди показались горы необычайной величины. Возможно, не уступают Гималаям, особенно если принять во внимание высоту самого плато. Наши координаты; примерно 76' 15' южной широты и 113'.10' восточной долготы. Горы застилают весь горизонт. Кажется, вижу два курящихся конуса. Вершины все черные -- снега на них нет. Резкий ветер осложняет полет". После этого сообщения все мы, затаив дыхание, застыли у радиоприемника. При мысли о гигантских горных хребтах, возвышающихся неприступной крепостью в семистах милях от нашего лагеря, у нас перехватило дыхание. В нас проснулся дух , первопроходцев, и мы от души радовались, что наши товарищи, пусть без нас, совершили такое важное открытие. Через полчаса Лейк снова вышел на связь: "Самолет Мултона совершил вынужденную посадку у подножия гор. Никто не пострадал, думаем сами устранить повреждения. Все необходимое перенесем на остальные три самолета -- независимо от того, полетим дальше или вернемся на базу. Теперь нет нужды путешествовать с грузом. Невозможно представить себе величие этих гор. Сейчас налегке полечу на разведку в самолете Кэрролла. Вам трудно вообразить себе здешний пейзаж. Самые высокие вершины вздымаются ввысь более чем на тридцать пять тысяч футов. У Эвереста нет никаких шансов. Этвуд остается на земле -- будет определять с помощью теодолита высоту местности, а мы с Кэрроллом немного полетаем. Возможно, я ошибся относительно конусов, потому что формация выглядит слоистой. Должно быть, докембрийские сланцы с вкраплением других пластов. На фоне неба прочерчены странные конфигурации -- на самых высоких вершинах как бы лепятся правильные секции каких-то кубов. В золотисто-алых лучах заходящего солнца все это выглядит очень впечатляюще -- будто приоткрылась дверь в сказочный, чудесный мир. Или -- ты дремлешь, и тебе снится таинственная, диковинная страна. Жаль, что вас здесь нет -- хотелось бы услышать ваше мнение ". Хотя была глубокая ночь, ни один из нас не подумал идти спать. Должно быть, то самое происходило на базе в заливе и на "Аркхеме", где также приняли это сообщение. Капитан Дуглас сам вышел в эфир, поздравив всех с важным открытием, к нему присоединился Шерман, радист с базы. Мы, конечно, сожалели о поломке самолета, но надеялись, легко устранить. И вот в двадцать три часа мы опять услышали Лейка: "Летим с Кэрроллом над горами. Погода не позволяет штурмовать самые высокие вершины, но это можно будет сделать позже. Трудно и страшно подниматься на такую высоту, но игра стоит свеч. Горная цепь тянется сплошным массивом -- никакого проблеска с другой стороны. Некоторые вершины превосходят самые высокие пики Гималаев и выглядят очень необычно. Хребты состоят из докембрийских сланцевых пород, но в них явно угадываются пласты другого происхождения. Насчет вулканов я ошибся. Конца этим горам не видно. Выше двадцати одной тысячи футов снега нет". "На склоне высоких гор странные образования. Массивные, низкие глыбы с отвесными боковыми стенками; четкие прямые углы делают их похожими на стены крепостного вала. Невольно вспоминаешь картины Рериха, где древние азиатские дворцы лепятся по склонам гор. Издали это смотрится потрясающе. Когда мы подлетели ближе, Кэрроллу показалось, что глыбы состоят из более мелких частей, но, видимо, это оптическая иллюзия -- просто края искрошились и обточились, и немудрено -- сколько бурь и прочих превратностей климата пришлось им вынести за миллионы лет". "Некоторые слои, особенно верхние, выглядят более светлыми, чем другие, и, следовательно, природа их кристаллическая. С близкого расстояния видно множество пещер или впадин, некоторые необычайно правильной формы -- квадратные или полукруглые. Надо обязательно осмотреть их. На одном пике видел что-то наподобие арки. Высота его приблизительно от тридцати до тридцати пяти тысяч футов. Да я и сам нахожусь сейчас на высоте двадцати одной тысячи пятисот футов -- здесь жуткий холод, продрог до костей. Ветер завывает и свищет вовсю, гуляет по пещерам, но для самолета реальной опасности не представляет". Еще с полчаса Лейк разжигал наше любопытство своими рассказами, а потом поделился намерением покорить эти вершины. Я заверил его, что составлю ему компанию, пусть пришлет за мной самолет. Только прежде нам с Пэбоди нужно решить, как лучше распорядиться бензином и где сосредоточить его основной запас в связи с изменением маршрута. Теперь, учитывая буровые работы Лейка и частую аэроразведку, большая масса горючего должна храниться на новой базе, он предполагал разбить ее у подножия гор. Полет восточном направлении откладывался -- во всяком случае, до будущего года. Я вызвал по рации капитана Дугласа и попросил его переслать нам как можно больше бензина с той единственной упряжкой, которая оставалась в заливе. Нам предстояло пуститься в путь через неисследованные земли между базой на заливе Мак-Мердо и стоянкой Лейка. Позднее на связь вышел Лейк и сообщил, что решил разбить лагерь на месте поломки самолета Мултона, где уже вовсю шел ремонт. Ледяной покров там очень тонкий, в некоторых местах даже чернеет грунт, так что Лейк сможет проводить буровые и взрывные работы, не совершая вылазки на санях и не карабкаясь в горы. Его окружает зрелище неописуемой красоты, продолжал он, но ему как-то не по себе у подножия этих гигантов, высящихся плотной стеной и вспарывающих пиками небо. По расчетам Этвуда, высота пяти главных вершин колеблется от тридцати до тридцати четырех тысяч футов. Лейка явно беспокоило, что местность не защищена от ветра: можно ожидать любой метели, от которых нас пока Бог миловал. Лагерь находился на расстоянии немногим более пяти миль от подножия высочайших гор. В пробившемся сквозь ледяную пустыню голосе Лейка я уловил подсознательное беспокойство, очень уж он призывал нас поторопиться и как можно скорее составить представление этом таинственном уголке Антарктики. Сам он наконец собрался отдохнуть после этого безумного дня, беспримерного по нагрузкам и полученным результатам. Утром Лейк, Дуглас и я провели одновременно переговоры с наших, так далеко отстоящих друг от друга баз и договорились, что один из самолетов, Лейка доставит к нему в лагерь Пэбоди, меня и: еще пятерых членов экспедиции, а также столько горючего, сколько сможет поднять. Вопрос об остальном топливе оставался открытым и зависел от того, какое мы примем решение относительно восточной экспедиции. Сошлись на том, чтобы подождать с этим несколько дней,-- у Лейка пока хватало горючего и на нужды лагеря, и на бурение. Хорошо было бы пополнить запасы, и южной базы, хотя в том случае, если экспедиция на восток откладывалась, база будет пустовать до следующего лета. Лейку вменили в обязанность послать самолет с заданием проложить трассу от открытых им гор до залива Мак-Мердо. Пэбоди и я готовились к закрытию базы на более или менее длительный срок. Даже если будет принято решение зимовать в Антарктике, мы, возвращаясь на "Аркхем", сюда не завернем. Несколько палаток были уже укреплены кубами плотного снега, и теперь мы решили довершить начатое. У Лейка на новой базе палаток хватало -- в чем-чем, а в этом недостатка не было, так что везти их с собой не представлялось разумным. Я послал радиограмму, что уже через сутки мы с Пэбоди готовы вылететь на новое место. Однако после четырех часов, когда мы получили взволнованное и неожиданное послание от Лейка, деятельность наша несколько затормозилась. Рабочий день его начался неудачно: обзорный полет показал, что в ближайших, свободных от снега, скалах полностью отсутствуют столь нужные ему древние архейские пласты, коих было великое множество на вершинах хребтов, манящих и дразнящих его воображение. Большинство скал состояло из юрских и команчских песчаников, а также из пермских и триасовых кристаллических сланцев, в которых поблескивала темная обнаженная порода -- по виду каменный уголь. Это не могло не разочаровать Лейка, который надеялся напасть здесь на древнейшие -- старше пятисот миллионов лет -- породы. Он понимал, что архейские пласты, где ему впервые повстречались странные отпечатки, залегают на крутых склонах гигантских гор, к которым следовало еще добираться на санях. Тем не менее Лейк решил в интересах дела начать буровые работы и, установив буровую машину, поручил пятерым членам экспедиции управляться с нею; остальные тем временем обустраивали лагерь и занимались ремонтом самолета. Для работ выбрали место в четверти мили от базы, где горная порода казалась не очень твердой. Песчаник здесь бурился отлично -- почти обошлись без сопутствующих взрывных работ. Через три часа после первого основательного взрыва раздались возбужденные крики бурильщиков, и руководитель работ, молодой человек по фамилии Гедни, прибежал в лагерь с потрясающим известием. Они наткнулись на пещеру. После начала бурения песчаник быстро сменился известняком, полным мельчайших органических отложений -- цефалоподов, кораллов, морских ежей и спириферид; изредка попадалось нечто, напоминающее губки и позвонки рыб,-- скорее всего, из отрядов телеостов, акул и ганоидов. Это была уже сама по себе важная находка: первый раз в наши руки попадали органические остатки позвоночных, но когда вскоре после этого буровая коронка, пройдя очередной пласт, вышла в пустоту, бурильщиков ватил двойной восторг. Заложили динамит, и последовавший взрыв приоткрыл завесу над подземной тайной: сквозь зияющее неровное отверстие -- пять на пять футов -- жадным взорам людей предстала впадина в известняке, размытом более пятидесяти миллионов лет назад медленно сочившимися грунтовыми водами этого некогда тропического мира. Пещерка была не глубже семи-восьми футов, зато разветвлялась во всех направлениях и, судя по гулявшему в ней ветру, составляла лишь одно звено в целой подземной системе, верх и низ которой были густо усеяны крупными сталактитами и сталагмитами, некоторые -- столбчатой структуры. Но что важнее всего, тут были россыпи раковин и костей, кое-где они просто забивали проходы. Это костное месиво, вынесенное потоком из неведомых зарослей мезозойских древесных папоротников и грибов, лесов третичной системы с веерными пальмами и примитивными цветковыми растениями, содержало в себе останки такого множества представителей животного мира -- мелового, эоценового и прочих периодов, что даже величайшему палеонтологу потребовалось бы больше года на опись и классификацию этого богатства. Моллюски, ракообразные, рыбы, амфибии, рептилии, птицы и низшие млекопитающие -- крупные и мелкие, известные и неизвестные науке. Немудрено, что Гедни бросился сломя голову к лагерю, после чего все, побросав работу, помчались, несмотря на лютый мороз, туда, где буровая вышка указывала на местонахождение только что найденной дверцы в тайны земного прошлого и канувших в вечность тысячелетий. Слегка утолив свое любопытство ученого, Лейк нацарапал в блокноте короткую информацию о событиях и отправил молодого Мултона в лагерь с просьбой послать сообщение в эфир. Так я впервые услышал об этом удивительном открытии -- о найденных раковинах, костях ганоидов и плакодерм, останках лабиринтодонтов и текодонтов, черепных костях и позвонках динозавра, кусках панциря броненосца, зубах и крыльях птеродактиля, останках археоптерикса, зубах миоценских акул, костях первобытных птиц, а также обнаруженных останках древнейших млекопитающих -- палеотерий, кеифодонтов, эогиппусов, ореодонтов и титанофонеусов. Останки позднейших видов, вроде мастодонтов, слонов, верблюдов или быков, отсутствовали, и потому Лейк определил возраст пласта и содержащихся в нем окаменелостей довольно точно -- не менее тридцати миллионов лет, причем самые последние отложения приходились на олигоцен. С другой стороны, преобладание следов древнейших организмов просто поражало. Хотя известняковая формация по всем признакам, в том числе и вкрапленным органическим останкам, относилась к команчскому периоду и никак не к более раннему, в разбросанных по пещере костях узнавались останки организмов, обычно относимых к значительно более древнему времени -- рудиментарных рыб, моллюсков и кораллов, распространенных в силурийском и ордовикском периодах. Вывод напрашивался сам собой: в этой части Земли- существовали организмы, жившие как триста, так и тридцать миллионов лет тому назад. Продолжалось ли это мирное сосуществование на антарктических землях и дальше -- после того, как во времена олигоцена пещеру наглухо завалило? Это оставалось загадкой. Во всяком случае, начало материковых оледенений в период плейстоцена пятьсот тысяч лет назад -- ничтожная цифра по сравнению с возрастом этой пещеры: наверняка убило все ранние формы жизни, которые каким-то чудом здесь удержались. Лейк не успокоился, послав нам первую сводку, а тут же накатал еще одно донесение и отправил его в лагерь, не дождавшись возвращения Мултона. Тот так и остался сидеть в одном из самолетов у передатчика, диктуя мне -- и разумеется, радисту "Аркхема", который держал связь с внешним миром,-- серию посланий Лейка. Те из читателей, кто следил за газетными публикациями, несомненно, помнят, какой ажиотаж вызвали они в научном мире. Именно они побудили снарядить экспедицию Старкуэтера-Мура, которая вот-вот отправится в путь, если мне не удастся отговорить ее энтузиастов от безумного плана. Приведу эти послания дословно, как записал их наш радист Мактай,-- так будет вернее. "Во время бурения Фаулер обнаружил необычайно ценные свидетельства в песчаных и известняковых пластах -- отчетливые треугольные отпечатки, подобные тем, что мы видели в архейском сланце. Значит, этот вид просуществовал шестьсот миллионов лет -- вплоть до команчского периода, не претерпев значительных морфологических изменений и лишь слегка уменьшившись в объеме. Команчские отпечатки сохранились хуже древних. Прессе следует подчеркнуть исключительную важность открытия. Для биологии оно не менее ценно, чем для физики и математики -- теории Эйнштейна. И полностью подкрепляет выводы, к которым я пришел за годы работы". "Открытие доказывает, как я и подозревал, что на Земле сменилось несколько циклов органической жизни, помимо того, известного всем, что начался с археозойской клетки. Еще тысячу миллионов лет назад юная планета, считавшаяся непригодной для любых форм жизни и даже для обычной протоплазмы, была уже обитаема. Встает вопрос: когда и каким образом началась эволюция". "Некоторое время спустя. Разглядывая оклоскелетные кости крупных наземных и морских ящеров и древних млекопитающих, нашел отдельные следы увечий, которые не могло нанести ни одно из известных науке хищных или плотоядных животных. Увечья эти двух типов, от колотых и резаных ран. В одном или даже двух случаях кости кажутся аккуратно отрубленными. Но в общем повреждено не так уж много экземпляров. Послал в лагерь за электрическими фонариками. Хочу расширить границы пещеры, обрубив часть сталактитов". "Еще немного спустя. Нашел любопытный мыльный камень длиной около шести дюймов и шириной полтора. Очень отличается от местных пород -- зеленоватый; непонятно, к какому периоду его отнести. Удивительно гладкий, правильной формы. Напоминает пятиконечную звезду с отломанными краями и с насечками во внутренних углах и в центре. Небольшое плавное углубление посередине. Интересно, каково его происхождение и как он приобрел столь удивительную форму? Возможно, действие воды. Кэрролл надеется с помощью линзы уточнить его геологические особенности. На нем правильные узоры из крошечных точек. Все время, пока мы изучали камень, собаки непрерывно лаяли. Кажется, он им ненавистен. Нужно проверить, нет ли у него особого запаха. Следующее сообщение отправлю после прихода Миллза с фонарями, когда мы продвинемся пещере дальше". "22.15. Важное открытие. Оррендорф и Уоткинс, работая при свете фонарей под землей, наткнулись на устрашающего вида экземпляр -- нечто бочкообразное, непонятного происхождения. Может, растительного? Разросшиеся морские водоросли? Ткань сохранилась, очевидно, под действием пропитавших ее минеральных солей. Прочная, как кожа, местами удивительно гибкая. По бокам и концам -- следы разрывов. Длина находки -- шесть футов, ширина -- три с половиной; можно накинуть на каждый размер, учитывая потери, еще по футу. Похоже на бочонок, а в тех местах, где обычно клепки,-- набухшие вертикальные складки. Боковые обрывы -- видимо, более тонких стеблей -- проходят как раз посередине. В бороздах между складками -- любопытные отростки, что-то вроде гребешков или крыльев; они складываются и раскрываются, как веер. Все отростки в плохом состоянии, сильно попорчены, кроме одного, он равняется почти семи футам. Видом странная особь напоминает чудовищ из первобытной мифологии, в особенности легендарных Старцев из "Некрономикона". "Крылья этой твари перепончатые, остов их трубчатый. На концах каждой секции видны крошечные отверстия. Поверхность ссохлась, и потому непонятно, что находится внутри и что оторвалось. Нужно будет, вернувшись на базу, тут вскрыть этот таинственный организм. Пока не могу решить -- растение это или животное? Многое, говорит в пользу того, что неизвестный организм относится к древнейшему времени. В это трудно поверить. Заставил всех обрубать сталактиты и искать другие экземпляры, подобные этому. Нашли еще несколько костей с глубокими зарубками, но с этим можно подождать. Не знаю, что делать с собаками. Они будто взбесились, остервенело лают на находку и наверняка разорвали бы ее на куски, не удерживай мы их на расстоянии силой". "23.30. Всем, всем' -- Дайеру, Пэбоди, Дугласу. Дело, можно сказать, чрезвычайной важности. Пусть "Архкем" тут же свяжется с радиостанцией Кингспорта. Отпечатки в архейском сланце принадлежат именно этому бочкообразному "растению". Миллз, Будро и Фаулер нашли и других подобных особей -- целых тринадцать штук -- в сорока футах от скважины. Они лежали вперемешку с обломками тех гладких, причудливой формы мыльных камней: все камни -- меньше предыдущих, тоже звездчатые, но без отбитых концов, разве только покрошились немного". "Из этих органических особей восемь сохранились превосходно, целы все отростки. Все экземпляры извлекли из пещеры, предварительно отведя подальше собак. Те их просто не выносят, так и заливаются истошным лаем. Прослушайте внимательно точное описание нашей находки и для верности повторите. В газетах оно должно появиться предельно точным. Длина каждого экземпляра -- восемь футов. Само бочкообразное, пяти-складочное тело равняется шести футам в длину и трем с половиной -- в ширину. Ширина указывается в центральной части, диаметр же оснований -- один фут. Все особи темно-серого цвета, хорошо гнутся и необычайно прочные. Семифутовые перепончатые "крылья" того же цвета, найденные сложенными, идут из борозд между складками. Они более светлого цвета, остов трубчатый, на концах имеются небольшие отверстия. В раскрытом состоянии -- по краям зубчатые. В центре тела, на каждой из пяти вертикальных, похожих на клепки, складок -- светло-серые гибкие лапы-щупальца. Обвернутые в настоящий момент вокруг тела, они способны в деятельном состоянии дотягиваться до предметов на расстоянии трех футов -- как примитивная морская лилия с ветвящимися лучами. Отдельные щупальца у основания -- трех дюймов в диаметре, через шесть дюймов они членятся на пять щупалец, каждое из которых еще через восемь дюймов разветвляется на столько тонких, сужающихся к концу щупалец- усиков -- так что на каждой " грозди" их оказывается по двадцать пять. Венчает торс светло-серая, раздутая, как от жабр, "шея ", на которой сидит желтая пятиконечная, похожая на морскую звезду "головка", поросшая жесткими разноцветными волосиками длиной в три дюйма.. Гибкие желтоватые трубочки длиной три дюйма свисают с каждого из пяти концов массивной (около двух футов в окружности) головки. В самом центре ее -- узкая щель, возможно, начальная часть дыхательных путей. На конце каждой трубочки сферическое утолщение, затянутое желтой пленкой, под которой скрывается стекловидный шарик с радужной оболочкой красного цвета -- очевидно, глаз. Из внутренних углов головки тянутся еще пять красноватых трубочек, несколько длиннее первых, они заканчиваются своего рода мешочками, которые при нажиме раскрываются, и по краям круглых отверстий, диаметром два дюйма, хорошо видны острые выступы белого цвета, наподобие зубов. По-видимому, это рот. Все эти трубочки, волосики и пять концов головки аккуратно сложены и прижаты к раздутой шее и торсу. Гибкость тканей при такой прочности -- удивительная. В нижней части туловища находится грубая копия головки, но с другими функциями. На светло-серой раздутой лжешее отсутствует подобие жабр, она сразу переходит в зеленоватое пятиконечное утолщение, тоже напоминающее морскую звезду. Внизу также находятся прочные мускулистые щупальца длиной около четырех футов. У самого туловища ширина их в диаметре составляет семь дюймов, но к концу они утончаются, достигая не более двух с половиной дюймов, и переходят в зеленоватую треугольную перепончатую "лапку" с пятью фалангами. Длина ее -- восемь дюймов, ширина у "запястья" -- шесть. Эта лапа, плавник или нога, словом, то, что оставило свой след на камне от тысячи до пятидесяти -- шестидесяти миллионов лет назад. Из внутренних углов пятиконечного нижнего утолщения также тянутся двухфутовые красноватые трубочки, ширина которых колеблется от трех дюймов у основания до одного -- на конце. Заканчиваются они отверстиями. Трубочки необычайно плотные и прочные и при этом удивительно гибкие. Четырехфутовые щупальца с лапками, несомненно, служили для передвижения -- по суше или в воде. Похоже, очень мускулистые. В настоящее время все эти отростки плотно обвиты вокруг лжешеи и низа туловища -- точно так же, как и в верхней части. Не совсем уверен, к растительному или животному миру отнести это существо, но скорее все же к животному. Может быть, это невероятно продвинутая на пути эволюции морская звезда, не утратившая, однако, и некоторых признаков примитивного организма. Свойства семейства иглокожих налицо, хотя кое-что явно не согласуется. При том что морское происхождение в высшей степени вероятно, озадачивает наличие " крыла" (хотя оно могло помогать при передвижении в воде), а также симметричное расположение отдельных частей, более свойственное растениям с их вертикальной постановкой, в отличие от горизонтальной -- у животных. Эта тварь находится у истоков эволюции, предшествуя даже простейшим архейским одноклеточным организмам; это сбивает с толку, когда задумываешься о происхождении таинственной находки. Неповрежденные особи так напоминают некоторых существ из древней мифологии, что нельзя не предположить, что когда-то они обитали вне Антарктики. Дайер и Пэбоди читали "Некрономикон", видели жуткие рисунки вдохновленного им Кларка Эштона Смита и потому понимают меня, когда я говорю о Старцах -- тех, которые якобы породили жизнь на Земле не то шутки ради, не то по ошибке. Ученые всегда считали, что прообраз этих Старцев -- древняя тропическая морская звезда, фантастически преображенная болезненным сознанием. Вроде чудовищ из доисторического фольклора, о которых писал Уилмарт. Вспоминается культ Ктулху... Материал для изучения огромный. Судя по всему, геологические пласты относятся к позднему мелу или к раннему эоцену. Над ними нависают массивные сталагмиты. Отколоть их стоит большого труда, но именно такая высокая прочность препятствовала разрушению. Удивительно, как хорошо все здесь сохранилось -- очевидно, благодаря близости известняка. Других интересных находок пока нет -- возобновим поиски позже. Главное теперь -- переправить четырнадцать крупных экземпляров на базу и уберечь их от собак, которые уже хрипят от лая. Держать животных вблизи находок нельзя ни в коем случае. Оставив трех человек стеречь собак, мы вдевятером без труда перевезем драгоценные экземпляры на трех санях, хотя ветер сильный. Нужно сразу же наладить воздушное сообщение с базой у залива и заняться транспортировкой находок на корабль. Перед сном препарирую одну из особей. Жаль, нет здесь настоящей лаборатории. Дайеру, должно быть, стыдно, что он возражал против экспедиции на запад. Сначала открыли высочайшие в мире горы, а теперь вот и это. Думаю, наши находки сделали бы честь любой экспедиции. Если это не так, значит, я ничего не смыслю. Сделан большой вклад в науку. Спасибо Пэбоди за его устройство, оно нам очень помогло при бурении, иначе мы не проникли бы в пещеру. А теперь вы, на "Аркхеме", повторите дословно описание найденных особей". Трудно передать наши с Пэбоди чувства после получения этой радиограммы. Ликовали и все наши спутники. Мактай торопливо переводил на английский звуки, монотонно доносившиеся из принимающего устройства. Как только радист Лейка закончил диктовку, Мактай аккуратно переписал все донесение. Все мы понимали, что это открытие знаменует переворот в науке, и я сразу же после того, как радист с "Аркхема" повторил описание находок, поздравил Лейка. К этим поздравлениям присоединились Шерман, глава базы в заливе Мак-Мердо, и капитан Дуглас от имени команды "Аркхема". Позже я как научный руководитель экспедиции сказал несколько слов, комментируя это открытие. Радист "Аркхема" должен был донести мои слова до мировой общественности. О сне, естественно, никто и подумать не мог. Все находились в состоянии крайнего возбуждения, а моим единственным желанием было как можно скорее оказаться в лагере Лейка. Меня очень расстроило его известие, что ветер в горах усиливается, делая воздушное сообщение на какое-то время невозможным. Но через полтора часа мое разочарование вновь сменилось жгучим интересом. Лейк в новых донесениях рассказывал, как все четырнадцать экземпляров благополучно доставили в лагерь. Путешествие оказалось нелегким -- находки оказались на удивление тяжелы: девять человек едва справились с этим грузом. Для собак пришлось городить на безопасном от базы расстоянии укрытие из снега. Предполагалось, что там их будут держать и кормить. Все найденные экземпляры разложили на плотном снегу рядом с палатками, кроме того, который Лейк отобрал для предварительного вскрытия. Препарирование оказалось делом не столь легким, как могло на первый взгляд показаться. Несмотря на жар, шедший от газолиновой горелки в наскоро оборудованной под лабораторию палатке, обманчиво гибкая ткань выбранной, хорошо сохранившейся и мускулистой особи нисколько не утратила своей удивительной плотности. Лейк ломал голову, как сделать необходимые надрезы и одновременно не нарушить внутренней целостности организма. Конечно, он располагал еще семью абсолютно неповрежденными особями, но ему не хотелось кромсать их без крайней надобности, не зная, обнаружатся ли в пещере другие. В конце концов Лейк решил не вскрывать этот экземпляр, а, убрав его, занялся тем, у которого хоть и сохранились звездчатые утолщения на концах, были повреждения и разрывы вдоль одной из складок туловища. Результаты, о которых тут же сообщили по радио, поражали и настораживали. Говорить об особой тщательности и аккуратности вскрытия не приходилось -- инструменты с трудом резали необычную ткань, но даже то немногое, чего удалось достичь, приводило в недоумение и внушало благоговейный страх. Вся биология подлежала теперь пересмотру: эта ткань не имела клеточного строения. Однако организм принадлежал явно к органическому миру, и, несмотря на солидный возраст -- около сорока миллионов лет,-- его внутренние органы сохранились в идеальном виде. Одним из свойств этой неизвестной формы жизни была неразрушаемая временем, необычайно плотная кожа, созданная природой в процессе эволюции беспозвоночных на некоем неведомом нам этапе. Когда Лейк приступил к вскрытию, влага в организме отсутствовала, но постепенно, под влиянием тепла, у неповрежденной стороны тела собралось немного жидкости с резким, отталкивающим запахом. Густую темно-зеленую жижу трудно было назвать кровью, хотя она, очевидно, выполняла ее функции. К тому времени все тридцать семь собак уже находились в загоне -- не обустроенном, однако, до конца,-- но даже оттуда доносился их свирепый лай. С распространением едкого запаха он еще более усилился. Словом, предварительное вскрытие не только не внесло ясности, но, напротив, напустило еще больше туману. Предположения о назначении внешних органов неизвестной особи оказались правильными, и, видимо, были все основания считать ее принадлежащей к животному миру, однако обследование внутренних органов дало много свидетельств близости к растениям, и Лейк окончательно растерялся. Таинственный организм имел системы пищеварения и кровообращения, а также выбрасывал продукты отходов через красноватые трубки у звездчатого основания. На первый взгляд, органы дыхания потребляли кислород, а не углекислый газ; внутри обнаружились также специальные камеры, где задерживался воздух; вскоре стало понятно, что кислородный обмен осуществляли еще и жабры, а также поры кожи. Следовательно, Лейк имел дело с амфибией, которая могла прожить долгое время без поступления кислорода. Голосовые связки находились, видимо, в непосредственной связи с системой дыхания, но имели такие отклонения от нормы, что делать окончательные выводы не стоило. Отчетливая, артикулированная речь вряд ли была возможна, но издавать трубные звуки разной высоты эта тварь вполне могла. Мускулатура была развита даже чрезмерно. Но особенно обескуражила Лейка невероятно сложная и высокоразвитая нервная система. Будучи в некоторых отношениях чрезвычайно примитивной и архаичной, эта тварь имела систему ганглиев и нервных волокон, свойственных высокоразвитому организму. Состоящий из пяти главных отделов мозг был удивительно развит, наличествовали и признаки органов чувств. К ним относились и жесткие волосики на головке, хотя полностью уяснить их функцию не удавалось -- ничего похожего 'у других земных существ не имелось. Возможно, у твари было больше, чем пять чувств: Лейк с трудом представлял себе поведение и образ жизни, исходя из известных стереотипов. Он полагал, что встретился с высокочувствительным организмом, выполнявшим в первобытном мире специализированные функции, вроде наших муравьев и пчел. Размножалась тварь как бессемянные растения -- ближе всего к папоротникообразным: на кончиках крыльев у нее образовывались споры -- происхождение ее явно прослеживалось от талломных растений и проталлиев. Причислить ее куда-либо было невозможно. Хотя внешне тварь выглядела как морская звезда, но являлась несравненно более высоким организмом. Обладая признаками растения, она на три четверти принадлежала к животному миру. О ее морском происхождении говорили симметричные очертания и прочие признаки, однако далее она развивалась в других направлениях. В конце концов у нее выросли крылья, значит, не исключено, что эволюция оторвала ее от земли. Когда успела она проделать весь этот сложный путь развития и оставить свои следы на архейских камнях, если Земля в те далекие годы была совсем молодой планетой? Это: невозможно уразуметь. Замечтавшийся Лейк припомнил древние мифы о Старцах, прилетевших с далекой звезды и шутки ради, а о и по ошибке, сотворивших здесь жизнь, припомнил он и фантастические рассказы друга-фольклориста из Мискатоникского университета о живущих в горах тварях родом из космоса. Лейк, конечно, подумывал и о том, не могло ли на докембрийском камне оставить следы существо более примитивное, чем лежащая перед ним особь, но быстро отказался от такого легкого объяснения. Те следы говорили скорее о более высокой организации. Размеры лженоги у позднейшей особи уменьшились, да и вообще форма и строение как-то огрубились и упростились. Более того, нервные волокна и органы вскрываемого существа указывали на то, что имела место регрессия. Преобладали, к удивлению Лейка, атрофированные и рудиментарные органы. Во всяком случае, для окончательных выводов недоставало информации, и тогда Лейк вновь обратился к мифологии, назвав в шутку найденных тварей Старцами. В половине третьего ночи, решив на время прекратить работу и немного отдохнуть, Лейк, накрыв рассеченную особь брезентом, вышел из палатки и с новым интересом стал изучать неповрежденные экземпляры. Под лучами незаходящего антарктического солнца они несколько обмякли, углы головок и две или три трубочки немного распрямились, но Лейк не увидел в этом никакой опасности, полагая, что процесс распада не может идти быстро при минусовой температуре. Однако он сдвинул цельные экземпляры ближе друг к другу и набросил на них свободную палатку, чтобы предохранить трофеи от прямых солнечных лучей. Это к тому же умеряло неприятный едкий запах, который необычайно возбуждал собак. Они чуяли его даже на значительном расстоянии: за ледяными стенами, которые росли все выше и выше,-- над воздвижением этого снежного убежища теперь трудилось вдвое больше человек. Со стороны могучих гор подул сильный ветер, там, видимо, зарождалась буря, и Лейк для верности придавил углы палатки тяжелыми льдинами. Зная, насколько свирепыми бывают внезапные антарктические ураганы, все под руководством Этвуда продолжили начатую ранее работу по укреплению снегом палаток, загона для собак и сооруженных на скорую руку укрытий для самолетов. Лейка особенно тревожили недостаточно высокие снежные стены этих укрытий, возводившихся в свободную минуту, от случая к случаю, и он наконец бросил всю рабочую силу на решение этой важнейшей задачи. После четырех часов Лейк дал радиоотбой, посоветовав нам отправляться спать; его группа, хорошо поработав, тоже немного отдохнет. Он перемолвился несколькими теплыми словами с Пэбоди, еще раз поблагодарив того за удивительное изобретение, без которого им вряд ли удалось бы совершить открытие. Этвуд тоже дружески попрощался с нами. Я еще раз поздравил Лейка, признав, что он был прав, стремясь на запад. Мы договорились о новой встрече в эфире в десять утра. Если ветер утихнет, Лейк пошлет за нами самолет. Перед сном я отправил последнюю сводку на "Аркхем", попросив с большой осторожностью передавать эфир информацию о сенсациях дня. Слишком все невероятно! Нам могли не поверить, нужны доказательства. III В ту ночь никто из нас не мог заснуть крепким сном, все мы поминутно просыпались. Возбуждение было слишком велико, а тут еще ветер бушевал с неимоверной силой. Его свирепые порывы заставляли нас задумываться, каково же там, на базе Лейка, у подножья бесконечных неведомых хребтов, в самой колыбели жестокого урагана. В десять часов Мактай был уже на ногах и попытался связаться по рации с Лейком, но помешали атмосферные условия. Однако нам удалось поговорить с "Аркхемом", и Дуглас сказал мне, что также не смог вызвать Лейка на связь. Об урагане он узнал от меня -- в районе залива Мак-Мердо было тихо, хотя в это верилось с трудом. Весь день мы провели у приемника, прислушиваясь к малейшему шуму и потрескиванию в эфире, и время от времени тщетно пытались связаться с базой. Около полудня с запада налетел шквал, порывы безумной силы испугали нас -- не снесло бы лагерь. Постепенно ветер утих, лишь около двух часов возобновился на непродолжительное время. После трех он окончательно угомонился, и мы с удвоенной энергией стали искать Лейка в эфире. Зная, что у него в распоряжении четыре радиофицированных самолета, мы не допускали мысли, что все великолепные передатчики могут разом выйти из строя. Однако нам никто не отвечал, и, понимая, какой бешеной силы мог там достигать шквалистый ветер, мы строили самые ужасные догадки. К шести часам вечера страх наш достиг апогея, и, посовещавшись по радио с Дугласом и Торфинсеном, я решил действовать. Пятый самолет, оставленный нами в заливе Мак-Мердо на попечение Шермана и двух матросов, находился в полной готовности, оснащенный для таких вот крайних ситуаций. По всему было видно, что момент наступил. Вызвав по радио Шермана, я приказал ему срочно вылететь ко мне, взяв обоих матросов: условия для полета стали к этому времени вполне благоприятными. Мы обговорили состав поисковой группы и решили в конце концов отправиться все вместе, захватив также сани и собак. Огромный самолет, сконструированный по нашему специальному заказу для перевозки тяжелого машинного оборудования, позволял это сделать. Готовясь к полету, я не прекращал попыток связаться с Лейком, но безуспешно. Шерман вместе с матросами Гунарсонном и Ларсеном взлетели в половине восьмого и несколько раз за время полета информировали нас, как обстоят дела. Все шло хорошо. Они достигли нашей базы в полночь, и мы тут же приступили к совещанию, решая, как действовать дальше. Было довольно рискованно лететь всем в одном самолете над ледяным материком, не имея промежуточных баз, но никто не спасовал. Это был единственный выход. Загрузив часть необходимого в самолет, мы около двух часов ночи легли отдохнуть, но уже спустя четыре часа снова были на ногах, заканчивая паковать и укладывать вещи. И вот 5 января в 7 часов 15 минут утра начался наш полет на север в самолете, который вел пилот Мактай. Кроме него в самолете находились еще десять человек, семь собак, сани, горючее, запас продовольствия, а также прочие необходимые вещи, в том числе и рация. Погода стояла безветренная, небо чистое, температура для этих мест не слишком низкая, так что особых трудностей не предвиделось. Мы были уверены, что с помощью указанных Лейком координат легко отыщем лагерь. Но дурные предчувствия нас не покидали: что обнаружим мы у цели? Ведь радио по-прежнему молчало, никто не отвечал на наши постоянные вызовы, Каждый момент этого четырехчасового полета навсегда врезался в мою память: он изменил всю мою жизнь. Именно тогда, в 54-летнем возрасте, я навсегда утратил мир и покой, присущий человеку с нормальным рассудком и живущему в согласии с природой и ее законами. С этого времени мы -- все десятеро, но особенно мы с Денфортом -- неотрывно следили за фантомами, таящимися в глубинах этого чудовищного искаженного мира, и ничто не заставит нас позабыть его. Мы не стали бы рассказывать, будь это возможно, о наших переживаниях всему человечеству. Газеты напечатали бюллетени, посланные нами с борта самолета, в которых сообщалось о нашем беспосадочном перелете; о встрече в верхних слоях атмосферы с предательскими порывами ветра; об увиденной с высоты шахте, которую Лейк пробурил три дня назад на полпути к горам, а также о загадочных снежных цилиндрах, замеченных ранее Амундсеном и Бэрдом,-- ветер гнал их по бескрайней ледяной равнине. Затем наступил момент, когда мы не могли адекватно передавать охватившие нас чувства, а потом пришел и такой, когда мы стали строго контролировать свои слова, введя своего рода цензуру. Первым завидел впереди зубчатую линию таинственных кратеров и вершин матрос Ларсен. Он так завопил, что все бросились к иллюминаторам. Несмотря на значительную скорость самолета, горы, казалось, совсем не приближались; это говорило о том, что они бесконечно далеки и видны только из-за своей невероятной, непостижимой высоты. И, все же постепенно они мрачно вырастали перед нами, застилая западную часть неба, и мы уже могли рассмотреть голые, лишенные растительности и незащищенные от ветра темные вершины. Нас пронизывало непередаваемое ощущение чуда, переживаемое при виде этих залитых розоватым антарктическим светом громад на фоне облаков ледяной пыли, переливающейся всеми цветами радуги. Эта картина рождала чувство близости к некоей глубочайшей тайне, которая могла вдруг раскрыться перед нами. За безжизненными жуткими хребтами, казалось, таились пугающие пучины подсознательного, некие бездны, где смешались время, пространство и другие, неведомые человечеству измерения. Эти горы представлялись мне вместилищем зла -- хребтами безумия, .дальние склоны которых обрывались, уходя в пропасть, за которой ничего не было. Полупрозрачная дымка облаков, окутывающая вершины, как бы намекала на начинающиеся за ними бескрайние просторы, на затаенный и непостижимый мир вечной Смерти -- далекий, пустынный и скорбный. Юный Денфорт обратил наше внимание на любопытную закономерность в очертаниях горных вершин -- казалось, к ним прилепились какие-то кубики; об этом упоминал и Лейк в своих донесениях, удачно сравнивая' их с призрачными руинами первобытных храмов в горах Азии, которые так таинственно и странно смотрятся на полотнах Рериха. Действительно, в нездешнем виде этого континента с его загадочными горами было нечто рериховское. Впервые я почувствовал это в октябре, завидев издали Землю Виктории, теперь прежнее чувство ожило с новой силой. В сознании всплывали древние мифические образы, беспокоящие и будоражащие. Как напоминало это мертвое пространство зловещее плато Ленг, упоминаемое в старинных рукописях! Ученые посчитали, что оно находилось в Центральной Азии, но родовая память человечества или его предшественников уходит в глубины веков, и многие легенды, несомненно, зарождались в землях, горах и мрачных храмах, существовавших в те времена, когда не было еще самой Азии да и самого человека, каким мы его себе сейчас представляем. Некоторые особенно дерзкие мистики намекали, что дошедшие до нас отрывки Пнакотических рукописей созданы до плейстоцена, и предполагали, что последователи Цатогуа не являлись людьми так же, как и сам Цатогуа. Но где бы и в какое время ни существовал Ленг, это было не то место, куда бы я хотел попасть, не радовала меня и мысль о близости к земле, породившей странных, принадлежавших непонятно к какому миру чудовищ -- тех, о которых упоминал Лейк. Как сожалел я в эти минуты, что некогда взял в руки отвратительный "Некрономикон" и подолгу беседовал в университете с фольклористом Уилмартом, большим эрудитом, но крайне неприятным человеком. Это настроение не могло не усилить мое и без того неприязненное отношение к причудливым миражам, рожденным на наших глазах изменчивой игрой света, в то время как мы приближались к хребтам и уже различали холмистую местность предгорий. За прошедшие недели я видел не одну дюжину полярных миражей, и некоторые не уступали нынешнему в жутком ирреальном правдоподобии. Но в этом, последнем, было что-то новое, какая-то потаенная угроза, и я содрогался при виде поднимающегося навстречу бесконечного лабиринта из фантастических стен, башен и минаретов; сотканных из снежной пыли. Казалось, перед нами раскинулся гигантский город, построенный по законам неведомой человечеству архитектуры, где пропорции темных как ночь конструкций говорили о чудовищном надругательстве над основами геометрии. Усеченные конусы с зазубренными краями увенчивались цилиндрическими колоннами, кое-где вздутыми и прикрытыми тончайшими зубчатыми дисками; с ними соседствовали странные плоские фигуры, как бы составленные из множества прямоугольных плит, или из круглых пластин, или пятиконечных звезд, перекрывавших друг друга. Там были также составные конусы и пирамиды, некоторые переходили в цилиндры, кубы или усеченные конусы и пирамиды, а иногда даже в остроконечные шпили, сбитые в отдельные группки -- по пять в каждой. Все эти отдельные композиции, как бы порожденные бредом, соединялись воедино на головокружительной высоте трубчатыми мостиками. Зрелище подавляло и ужасало своими гигантскими размерами. Миражи такого типа не являлись чем-то совершенно новым: нечто подобное в 1820 году наблюдал и даже делал зарисовки полярный китобой Скорсби, но время и место усугубляли впечатление: глядя на неведомые горы, возвышавшиеся темной стеной впереди, мы не забывали, какие странные открытия совершили здесь наши друзья, а также не исключали, что с ними, то есть с большей частью нашей экспедиции, могло приключиться несчастье. Естественно, что в мираже нам чудились потаенные угроза и беспредельное зло. Когда мираж начал расплываться, я не мог не почувствовать облегчения, хотя в процессе исчезновения все эти зловещие башенки и конусы принимали на какое-то время еще более отвратительные, неприемлемые для человека формы. Когда мираж растаял, превратившись в легкую дымку, мы снова обратили свой взор к земле и поняли, что наш полет близится к концу. Горы взмывали ввысь на головокружительную высоту, словно крепость неких гигантов, а их удивительная геометрическая правильность улавливалась теперь с поразительной четкостью простым, не вооруженным биноклем глазом. Мы летели над самым предгорьем и различали среди льда, снежных наносов и открытой земли два темных пятна -- по-видимому, лагерь Лейка и место бурения. Еще один подъем начинался примерно через пять-шесть миль, образуя нижнюю гряду холмов, оттеняющих грозный вид пиков, превосходящих самые высокие вершины Гималаев. Наконец Роупс, студент, сменивший Мактая у штурвала самолета, начал снижение, направляя машину к левому большому "пятну", где, как мы считали, располагалась база. Мактай же тем временем послал в эфир последнее, еще не подвергшееся нашей цензуре, послание миру. Не сомневаюсь, что все читали краткие, скупые бюллетени о ходе наших поисковых работ. Через несколько часов после посадки мы в осторожных выражениях сообщили о гибели всей группы Лейка от пронесшегося здесь прошлым днем или ночью урагана. Были найдены трупы десяти человек, не могли отыскать лишь тело молодого Гедни. Нам простили отсутствие подробностей, объяснив его шоком от трагедии, и поверили, что все одиннадцать трупов невозможно перевезти на корабль из-за множества увечий, причиненных ураганным ветром. Я горжусь тем, что даже в самые страшные минуты, обескураженные и потрясенные, с перехваченным от жуткого зрелища дыханием, мы все же нашли в себе силы не сказать всей правды. Мы недоговаривали самого главного, я и теперь не стал бы ворошить прошлое, если бы не возникла необходимость предупредить смельчаков о предстоящих им кошмарных встречах, Ураган действительно произвел бесчисленные разрушения. Трудно сказать, удалось бы людям выжить, не будь еще одного вмешательства в их судьбы. Вряд ли. На нашу экспедицию еще не обрушивался такой жестокий ураган, который бы в ярости швырял и крошил ледяные глыбы. Один ангар -- все здесь не очень-то подготовили к подобным стихийным бедствиям -- был просто стерт в порошок, а буровая вышка разнесена вдребезги. Открытые металлические части самолетов и буровой техники ледяной вихрь отполировал до ослепительного блеска, а две небольшие палатки, несмотря на высокие снежные укрепления, валялись, распластанные на снегу. С деревянного покрытия буровой установки полностью сошла вся краска, от ледяной крошки оно было сплошь выщерблено. К тому же ветер замел все следы. Мы также не нашли ни одного цельного экземпляра древнего организма -- с собой увезти нам было нечего. В беспорядочной куче разных обломков нашлось несколько любопытных камней, среди них диковинные пятиконечные кусочки зеленого мыльного камня с еле заметными точечными узорами, ставшими предметом споров и разных толкований, а также некоторое количество органических остатков, в том числе и кости со странными повреждениями. Ни одна собака не выжила; почти полностью разрушилось и спешно возведенное для них снежное убежище. Это можно было приписать действию урагана, хотя с подветренной стороны укрытия остались следы разлома,-- возможно, обезумевшие от страха животные вырвались наружу сами. Все трое саней исчезли; мы объяснили пропажу тем, что бешеный вихрь унес их в неизвестном направлении. Буровая машина и устройство по растапливанию льда совсем вышли из строя, о починке не могло быть и речи, мы просто спихнули их в яму -- "ворота в прошлое", как называл ее Лейк. Оставили мы в лагере и два самолета, больше других пострадавшие при урагане, тем более что теперь у нас было только четыре пилота -- Шерман, Денфорт, Мактай и Роупс, причем перед отлетом Денфорт пребывал в состоянии такого тяжелого нервного расстройства, что допускать его к пилотированию ни в коем случае не следовало. Все, что мы смогли отыскать -- книги, приборы и прочее снаряжение,-- тоже загрузили в самолет. Запасные палатки и меховые вещи либо пропали, либо находились в негодном состоянии. Около четырех часов дня, совершив облет местности на небольшой высоте в надежде отыскать Гедни и убедившись, что он бесследно исчез, мы послали на "Аркхем" осторожное, обдуманное сообщение. Полагаю, благодаря нашим стараниям оно получилось спокойным и достаточно обтекаемым, поскольку все сошло как нельзя лучше. Подробнее всего мы рассказали о волнениях наших собак при приближении к загадочным находкам, что и следовало ожидать после донесений бедняги Лейка. Однако, помнится, не упомянули, что они приходили в такое же возбуждение, обнюхивая странные зеленоватые камни и некоторые другие предметы среди всеобщего развала в лагере и на месте бурения: приборы, самолеты, машины были разворочены, отдельные детали сорваны яростным ветром -- казалось, и ему не чуждо было любопытство. О четырнадцати неведомых тварях мы высказались очень туманно. И это простительно. Сообщили, что на месте оказались только поврежденные экземпляры, но и их хватило, чтобы признать описание бедняги Лейка абсолютно точным. Было нелегко скрывать. Наши истинные эмоции поэтому поводу, а также не называть точных цифр и не упоминать, где мы обнаружили вышеназванные экземпляры. Между собой мы уже договорились ни словом не намекать на охватившее, по-видимому, группу Лейка безумие. А чем еще, как не безумием, можно было объяснить захоронение шести поврежденных тварей -- в стоячем положении, в снегу, под пятиугольными ледяными плитами с нанесенными на них точечными узорами, точь-в-точь повторяющими узоры на удивительных зеленоватых мыльных камнях, извлеченных из мезозойских или третичных пластов. А восемь цельных экземпляров, о которых упоминал Лейк, сгинули бесследно. Мы с Денфортом постарались также не будоражить общественное мнение, сказав лишь несколько общих слов о жутком полете над горами, которое предприняли на следующее утро. С самого начала было ясно, что одолеть эти высоченные горы сможет только почти пустой самолет, поэтому на разведку полетели лишь мы двое, что спасло других от немыслимых испытаний. Когда мы в час ночи вернулись на базу, Денфорт был на грани истерики, но кое-как держал себя в руках. Я легко убедил его никому не показывать наши записи и рисунки, а также прочие вещи, которые мы попрятали в карманы, и повторять всем только то, что мы: решили сделать достоянием общественности. И еще -- подальше упрятать пленки и проявить их позже, в полном уединении. Так что мой рассказ явится неожиданностью не только для мировой общественности, но и для бывших тогда вместе с нами участников экспедиции -- Пэбоди, Мактая, Роупса, Шермана и других. Денфорт оказался еще большим молчуном, чем я: он видел или думает, что видел, нечто такое, о чем не говорит даже мне. Как известно, в своем отчете мы упоминали о трудном взлете; затем подтвердили предположение Лейка, что высочайшие вершины состоят из сланцевых и прочих древних пород и окончательно сформировались к середине команчского периода; ще раз упомянули о прилепившихся к склонам кубических фигурах необычно правильной формы, напоминающих крепостные стены; сообщили, что, судя по виду расщелин, здесь имеются и вкрапления известняка; предположили, что некоторые склоны и перешейки вполне преодолимы для альпинистов, если штурмовать их в подходящий сезон, и наконец объявили, что по другую сторону загадочных гор раскинулось поистине безграничное плато столь же древнего происхождения, как и сами горы,-- высотой около двадцати тысяч футов над уровнем моря, с поверхностью, изрезанной скальными образованиями, проступающими под ледяной коркой,-- оно плавно повышается, подходя к вертикально взмывающей, высочайшей в мире горной цепи. Эта информация в точности соответствовала действительности и вполне удовлетворила всех на базе. Наше шестнадцатичасовое отсутствие -- гораздо большее, чем того требовали полет, посадка, беглая разведка и сбор геологических образцов,-- мы объяснили изрядно потрепавшим нас встречным ветром, честно признавшись, что совершили вынужденную посадку на дальнем плато. К счастью, рассказ наш выглядел вполне правдиво и достаточно прозаично: никому не пришло в голову последовать нашему примеру и совершить еще один разведывательный полет. Впрочем, всякий, кто надумал бы полететь, встретился бы с решительным сопротивлением с моей стороны, не говоря уж о Денфорте. Пока мы отсутствовали, Пэбоди, Шерман, Роупс, Мактай и Уильямсон работали как каторжные, восстанавливая два лучших самолета Лейка, система управления которых была повреждена каким-то непостижимым образом. Мы решили загрузить самолеты уже на следующее утро и немедленно вылететь на нашу прежнюю базу. Конечно, это был основательный крюк на пути к заливу Мак-Мердо, но прямой перелет через неведомые просторы мертвого континента мог быть чреват новыми неожиданностями. Продолжение исследований не представлялось возможным из-за трагической гибели наших товарищей и поломки буровой установки. Испытанный ужас и неразрешимые сомнения, которыми мы не делились с внешним миром, заставили нас покинуть этот унылый край, где, казалось, навеки воцарилось безумие. Как известно, наше возвращение на родину прошло благополучно. Уже к вечеру следующего дня, а именно 27 января, мы, совершив быстрый беспосадочный перелет, оказались на базе, а 28-го переправились в лагерь у залива Мак-Мердо, сделав только одну кратковременную остановку из-за бешеного ветра, несколько сбившего нас с курса. А' еще через пять дней "Аркхем" и "Мискатоник" с людьми и оборудованием на борту, разламывая ледяную корку, вышли в море Росса, оставив с западной стороны Землю Виктории и насмешливо ощерившиеся нам вослед громады гор на фоне темного грозового неба. Порывы и стоны ветра преображались в горах в странные трубные звуки, от которых у меня замирало сердце. Не прошло и двух недель, как мы окончательно вышли из полярных вод, вырвавшись наконец из плена этого проклятого наводненного призраками царства, где жизнь и смерть, пространство и время вступили в дьявольский противоестественный союз задолго до того, как материя запульсировала и забилась на еще неостывшей земной коре Вернувшись, мы сделали все, дабы предотвратить дальнейшее изучение антарктического континента, дружно держа язык за зубами относительно побуждающих нас к тому причин и никого не посвящая в наши мучительные сомнения и догадки. Даже молодой Денфорт, перенесший тяжелый нервный срыв, молчал, ни слова не сказав своему лечащему врачу, а ведь, как я уже говорил, было нечто такое, что, по его разумению, только он один и видел. Со мной Денфорт тоже как воды в рот набрал, хотя тут уж, полагаю, откровенность пошла бы ему на пользу. Его признание могло бы многое объяснить, если, конечно, все это не было лишь галлюцинацией, последствием перенесенного шока. К такому выводу я пришел, слыша от него в редкие моменты, когда он терял над собой контроль, отдельные бессвязные вещи, которые он, обретая вновь равновесие, горячо отрицал. Нам стоило большого труда сдерживать энтузиазм смельчаков, стремившихся увидеть воочию громадный белый континент, тем более что некоторые наши усилия, напротив, сыграли роль рекламы и принесли обратный результат. Мы забыли, что человеческое любопытство неистребимо: опубликованные отчеты о нашей экспедиции побуждали и других к поискам неведомого. Натуралисты и палеонтологи живо заинтересовались сообщениями Лейка об обнаруженных им древних существах, хотя мы проявили мудрость и нигде не демонстрировали ни привезенные с собой части захороненных особей, ни их фотографии. Утаили также и кости с наиболее впечатляющими глубокими рубцами, и зеленоватые мыльные камни, а мы с Денфортом скрывали от посторонних глаз фотографии и зарисовки, сделанные нами по другую сторону хребтов; оставаясь одни, мы разглаживали смятые бумаги, в страхе их рассматривали и вновь прятали подальше. И вот теперь полным ходом идет подготовка к экспедиции Старкуэтера-Мура, и она, несомненно, будет гораздо оснащенней нашей. Если сейчас не отговорить энтузиастов, они проникнут в самое сердце Антарктики, будут растапливать лед и бурить почву до тех пор, пока не извлекут из глубин нечто такое, что, как мы поняли, может погубить человечество. Поэтому я снимаю с себя обет молчания и расскажу все, что знаю,-- в том числе и об этой жуткой неведомой твари по другую сторону Хребтов Безумия. Мне трудно вернуться даже мысленно в лагерь Лейка, я делаю это с большой неохотой, но надо наконец откровенно рассказать; что же мы в действительности увидели там, а потом и далее -- за Хребтами Безумия. Ловлю себя на постоянном искушении -- хочется опускать детали, не делать четких выводов, говорить не прямо, а намеками, Думаю, я и так уже многое сказал, теперь нужно только заполнить лакуны. Главное -- ужас, который охватил нас в лагере. Я уже рассказывал о сокрушенных ветром скалах, развороченных укрытиях, приведенных в негодность машинах, странном беспокойстве собак, пропавших санях, смерти наших людей и собак, исчезновении Гедни, шести ненормально захороненных тварях, обладавших необычно плотным строением ткани, особенно если учесть, что они пролежали сорок миллионов лет в земле. Не помню, упоминал ли я о том, что мы недосчитались одного собачьего трупа. Скоро все позабыли об этом, кроме меня и Денфорта. Основное, что я стремился утаить, касалось вида трупов и еще нескольких деликатных вещей, которые, возможно, могли приоткрыть ужасную завесу тайны и дать объяснение, казалось бы, бессвязным и непостижимым событиям. Сразу после трагедии я как мог старался отвлечь внимание своих товарищей от всех этих несоответствий -- было проще, да и естественней, приписать все стихийной вспышке безумия в лагере Лейка. Эти чертовы горы могли хоть кого свести с ума, особенно здесь -- в самом таинственном и пустынном месте на Земле. Вид трупов, и человечьих и собачьих, приводил в недоумение. Казалось, они погибли в борьбе, защищаясь от дьявольски жестокого нападения неведомых врагов, искалечивших и искромсавших их тела. Насколько мы могли судить, все они были либо задушены, либо разорваны на куски. Началось все, очевидно, с собак, вырвавшихся из ненадежного загончика, который пришлось городить на некотором расстоянии от лагеря из-за патологической неприязни животных к загадочным древним организмам. Однако все предосторожности оказались тщетными. Оставшись одни, они при первых яростных порывах ураганного ветра разнесли это хилое убежище -- то ли их испугал ветер, то ли растревожил источаемый кошмарными тварями едкий запах. Но так или иначе, а зрелище было премерзким. Придется мне превозмочь отвращение и брезгливость и открыть наконец самое худшее, при этом заявив категорически, что сгинувший Гедни ни в коем случае не повинен в чудовищном злодеянии. Это наше с Денфортом глубокое убеждение, обоснованное на фактах и законах дедукции. Я уже говорил о том, что трупы были страшно изуродованы. Добавлю, что у некоторых вспороли животы и вытащили внутренности. В изощренной жестокости поступка было нечто нечеловеческое. Так обошлись не только с людьми, но и с собаками. С расчетливостью мясника у самых крупных и здоровых двуногих и четвероногих существ вырезали основательные куски плоти. Рассыпанная вокруг соль, похищенная из продуктовых запасов, хранившихся на самолетах, наводила на страшные подозрения. Весь этот кошмар мы обнаружили в одном из временных ангаров -- самолет из него был, по-видимому, перед тем вытащен. Ни одно разумное объяснение этой трагедии не приходило на ум, тем более что пронесшийся ветер, возможно, уничтожил следы, которые могли бы пролить свет на загадку. Не вносили ясность и найденные клочки одежды, грубо сорванной с человеческих тел. Правда, в одном углу, менее других пострадавшем от урагана, мы увидели на снегу слабые отпечатки, но то были совсем не человеческие следы -- скорее уж они напоминали те доисторические отпечатки, о которых так много говорил в последнее время бедняга Лейк. Впрочем, вблизи этих мрачных Хребтов Безумия всякое могло померещиться. Как я уже говорил, вскоре выяснилось, что Гедни и одна из собак бесследно пропали. В убежище, где разыгралась жуткая трагедия, мы недосчитались двух человек и двух собак, но когда, осмотрев чудовищные могилы, перешли в чудом сохранившуюся палатку, где Лейк проводил вскрытие, кое-что прояснилось. Здесь мы обнаружили перемены: внутренности доисторической твари исчезли с импровизированного стола. Все сопоставив, мы пришли к выводу, что одной из столь ненормально погребенных шести тварей, той, от которой шел особенно невыносимый запах, была как раз препарированная Лейком особь. На лабораторном столе и вокруг него теперь лежало нечто иное, и нам не понадобилось много времени, чтобы понять: то были неумело рассеченные трупы -- мужчины и собаки. Щадя чувства родственников, я не назову имя несчастного. Инструменты Лейка пропали, но остались следы того, что их пытались стерилизовать. Газолиновая горелка также исчезла, а рядом с местом, где она стояла, валялась куча обгоревших спичек. Мы захоронили нашего расчлененного товарища вместе с десятью другими трупами, а останки несчастной собаки -- с тридцатью пятью погибшими животными. Что касается непонятных пятен на лабораторном столе и на валявшихся рядом иллюстрированных книгах, то здесь мы терялись в догадках, не зная, что и подумать. Собственно, самое страшное я уже поведал, но настораживали и другие вещи. Мы не могли объяснить исчезновения Гедни, собаки, восьми цельных, найденных Лейком, организмов, трех саней, инструментов, многих иллюстрированных научных книг и книг по технике, записей и отчетов, электрических фонариков и батареек, пищи и горючего, нагревательных приборов, запасных палаток, меховых курток и прочих вещей. Приводили в недоумение и расплывшиеся пятна на книжных листах, и характер поломок в авиационной и бурильной технике -- словно из-за неумелого обращения. Собаки, казалось, питали нескрываемое отвращение к этим испорченным машинам. В месте, где хранилась провизия, также царил полный беспорядок, некоторые продукты питания отсутствовали вовсе; неприятно поражало и множество сваленных в кучу консервных банок, вскрытых кое-как и совсем не в тех местах, которые для этого предназначались. Осталось загадкой и то, зачем понадобилось разбрасывать повсюду спички -- использованные, поломанные, а то и совсем целые; приводили также в недоумение странные разрывы на двух или трех палатках и меховых куртках -- будто их неумело приспосабливали для каких-то непонятных целей. Полное пренебрежение к трупам людей и собак, в то время как останки древних тварей были похоронены, хоть и весьма странным образом, тоже вписывалось в картину повального безумия. На всякий случай мы тщательно сфотографировали эти наглядные признаки охватившего лагерь помешательства и теперь обязательно предъявим их, чтобы предотвратить отправку экспедиции Старкуэтера-Мура. Обнаружив в укрытии растерзанные тела людей, мы затем сфотографировали и разрыли ряд диковинных могил -- пятиконечных снежных холмиков. Нам сразу же бросилось в глаза сходство странных композиций из точек, нанесенных на ледяные плиты поверх этих жутких могил с узорами на чудных зеленых камнях, о которых говорил бедняга Лейк. Когда же мы выискали эти камни среди прочих минералов, то еще раз убедились, что он был прав. Тут нужно внести ясность: камни неприятнейшим образом напоминали звездчатые головы древних тварей, и мы все согласились, что это сходство могло сыграть роковую роль, подействовав на возбужденное воображение смертельно уставших людей Лейка. Сумасшествие -- вот единственное объяснение, которое приходило на ум, во всяком случае, единственное, которое произносилось вслух. Гедни находился под особым подозрением -- ведь только он мог остаться в живых. Впрочем, я не настолько наивен, чтобы не предположить, что у каждого из нас были другие объяснения случившегося, но они казались нам слишком уж фантастическими, и здравый смысл удерживал нас от попыток четко их сформулировать. Днем Шерман, Пэбоди и Мактай совершили продолжительный полет над окрестностями, тщетно пытаясь отыскать следы Гедни или что-нибудь из пропавших вещей. Вернувшись, они сообщили, что гигантские горы, похоже, тянутся бесконечно далеко и вправо, и влево, не снижаясь и сохраняя единую структуру. На некоторых пиках правильные кубы и нечто, напоминавшее крепостные залы, вырисовывались четче, чем на прочих, усиливая сходство с изображенными на картинах Рериха руинами в горах Азии. Что касается загадочных отверстий -- возможных входов в пещеры, то они распределялись довольно равномерно на свободных от снега темных вершинах. Несмотря на ниспосланные тяжелые испытания, в нас не угасала научная любознательность и томил один и тот же вопрос: что же таится там, за таинственными горными хребтами? В полночь, после кошмарного дня, полного неразрешимых загадок, мы сообщили по радио, избегая подробностей, что хотим наконец отдохнуть. На следующее утро было намечено совершить один или несколько разведывательных полетов через 'хребты -- налегке, прихватив с собой только геологические инструменты и аэрокамеру. Первыми готовились лететь мы с Денфортом, поэтому в семь утра были уже на ногах, но из-за сильного ветра полет пришлось перенести на девять, о чем мы опять-таки поведали в краткой сводке по радио. Я уже не раз повторял ту неопределенно-уклончивую информацию, которой, вернувшись спустя шестнадцать часов, мы поделились со своими оставшимися в лагере товарищами, а также с остальными, ждущими наших сообщений вдалеке. Теперь же должен выполнить свой тягостный долг и заполнить наконец оставленные мной из чувства человеколюбия лакуны, рассказав хотя бы часть того, что увидели мы в действительности по другую сторону адских хребтов и что привело Денфорта к последующему нервному срыву. Хотелось, чтобы и Денфорт чистосердечно поведал о том, что, по его убеждению, он видел (хотя не исключена возможность галлюцинации) и что, допускаю, и привело его к настоящему жалкому состоянию. Но он отказался наотрез. Могу лишь воспроизвести на бумаге его бессвязный лепет по поводу зрелища, из-за которого он непрерывно вопил в течение всего обратного полета, когда нас болтал разыгравшийся не на шутку ветер. Впрочем, и остального, увиденного нами вместе, хватило бы, чтобы свести кого угодно с ума. Об этом я сейчас и поведаю. Если рассказ о доживших до нашего времени жутких монстрах, на который я решился, чтобы удержать безумцев от путешествия в центральную часть Антарктики или хотя бы от желания проникнуть в недра этого бескрайнего материка, полного неразгаданных тайн и несущего печать векового проклятия пустынных просторов, в которых нет ничего человеческого, если этот рассказ не остановит их -- ну что ж, тогда, по крайней мере, я не буду в ответе за чудовищные и непредсказуемые последствия. Изучив записи, сделанные Пэбоди во время его дневного полета, сверив их с показаниями секстанта, мы с Денфортом вычислили, что самое подходящее место для перелета через горы находится правее лагеря, высота хребта там минимальная -- двадцать три или двадцать четыре тысячи футов над уровнем моря. Все же мы полностью разгрузили самолет. Лагерь наш находился в предгорьях, достигавших и так приблизительно двенадцать тысяч футов, поэтому фактически нам нужно было подняться не на такую уж большую высоту. Тем не менее, взлетев, мы остро почувствовали нехватку воздуха и мучительный холод: из-за плохой видимости пришлось оставить иллюминаторы открытыми. Вряд ли стоит говорить о том, что мы натянули на себя из одежды все, что смогли. Приближаясь к мрачным вершинам, грозно темневшим над снежной линией, отделявшей обнаженную породу от вечных льдов, мы замечали все большее количество прилепившихся к горным склонам геометрически правильных конструкций и в очередной раз вспоминали загадочные картины Николая Рериха из его азиатской серии. Вид выветрившихся древних пород полностью соответствовал описаниям Лейка: скорей всего эти гиганты точно так же высились здесь и в исключительно давние времена -- более пятидесяти миллионов лет назад. Гадать, насколько выше они были тогда, представлялось бессмысленным, хотя по всем приметам некие особые атмосферные условия в этом таинственном районе препятствовали переменам, сдерживая обычный процесс разрушения горных пород. Волновали и дразнили наше воображение скорее уж все эти правильной формы кубы, пещеры и крепостные валы. Денфорт вел самолет, а я рассматривал их в бинокль, то и дело щелкая аэрокамерой и иногда замещая у руля своего товарища, чтобы дать и ему возможность полюбоваться в бинокль на все эти диковины. Впрочем, ненадолго, ибо мое искусство пилотирования оставляло желать лучшего. Мы уже поняли, что странные композиции состояли по большей части из легкого архейского кварцита, которого больше нигде вокруг не было, а удивительная равномерность их чередования пугала и настораживала нас, как и беднягу Лейка. Все прочее, сказанное им, тоже оказалось правдой: края этих каменных фигур за долгие годы искрошились и закруглились, но исключительная прочность камня помогла ему выстоять. Нижние, примыкающие к склону части кубов казались схожими с породами хребтов. Все вместе это напоминало развалины Мачу Пикчу в Андах или крепостные стены Киша, обнаруженные археологической экспедицией Оксфордского музея под открытым небом. Нам с Денфортом несколько раз почудилось, что все эти конструкции состоят из отдельных гигантских глыб, то же самое померещилось и Кэрроллу, сопровождавшему Лейка в полете. Какое объяснение можно дать этому, я не понимал и чувствовал себя как геолог посрамленным. Вулканические породы часто принимают необычные формы, стоит вспомнить хотя бы знаменитую Дорогу Великанов в Ирландии, но здесь-то, несмотря на первоначальное предположение Лейка о наличии в горной цепи вулканов, было нечто другое. Необычные пещеры, рядом с которыми группировались эти диковинные каменные образования, казались не меньшей загадкой -- слишком уж правильной формы были отверстия. Чаще всего они представляли собой квадрат или полукруг (что соответствовало сообщению Лейка), как если бы чья-то волшебная рука придала этим естественным входам более законченную симметричную форму. Их насчитывалось на удивление много, видимо, весь известняковый слой был здесь пронизан подземными туннелями. Хотя недра пещер оставались недоступными для наших биноклей, но у самого их входа мы кое-что могли рассмотреть, но не заметили там ни сталактитов, ни сталагмитов. Горная поверхность вблизи пещер была необычно ровной и гладкой, а Денфорту чудилось, что небольшие М а ч у - П и к ч у -- город-крепость инков ХIV -- ХV вв. Киш -- центр одного из древнейших месопотамских государств (ХХVIII в до н. э.). трещины и углубления складывались в непонятный узор. Немудрено, что после пережитых в лагере потрясений узор этот смутно напомнил ему странный точечный рисунок на зеленоватых камнях, воспроизведенный безумцами на кошмарных ледяных надгробиях шести чудовищных тварей. Мы медленно набирали высоту, готовясь перелететь через горы в том месте, которое казалось относительно ниже остального хребта. Время от времени поглядывая вниз, мы прикидывали, смогли бы покорить это ледовое пространство, если бы у нас было не новейшее снаряжение, а то, что применялось раньше. К нашему удивлению, подъем не отличался особой крутизной; встречались, конечно, расселины и прочие трудные места, но все же сани Скотта, Шеклтона или Амундсена, без сомнения, прошли бы здесь. Ледники подступали к открытым всем ветрам перевалам -- оказавшись над нашим, мы убедились, что и он не был исключением. Трудно описать волнение, с которым мы ожидали встречи с неведомым миром по другую сторону хребтов, хотя не было никаких оснований полагать, что он существенно отличается от остального континента. Но какая-то мрачная, гнетущая тайна чудилась в этих горах, в манящей переливчатой глубине неба между вершинами -- это ощущение невозможно передать на бумаге, оно слишком неопределенно и зыбко. Дело здесь, видимо, заключалось в эстетических ассоциациях, в налете психологического символизма, вспоминались экзотическая поэзия и живопись, в подсознании всплывали древние миры из потаенных книг. Даже в завываниях ветра слышалась некая злобная воля; порой нам казалось, что этот вой сопровождается какой-то дикой музыкой -- то ли свистом, то ли трубными звуками,-- так случалось, когда ветер забирался в многочисленные гулкие пещеры. Звуки эти вызывали у нас какое-то неосознанное отвращение -- сложное, необъяснимое чувство, которое возникает, когда сталкиваешься с чем-то порочным. Мы немного снизили высоту и теперь летели, согласно показаниям анероида, на высоте 23 570 футов -- район вечных снегов остался внизу. Выше нас чернели только голые скалистые вершины, облепленные загадочными кубами и крепостными валами и продырявленные поющими пещерами,-- все это создавало ощущение чего-то ненатурального, фантастического, иллюзорного; отсюда начинали свой путь и остроконечные ледники. Вглядываясь в высоченные пики, я, кажется, видел тот, упомянутый несчастным Лейком, на вершине которого ему померещился крепостной вал. Пик этот был почти полностью затянут особым антарктическим туманом -- Лейк принял его за признаки вулканической активности. А перед нами лежал перевал, и ветер, завывая, проносился меж его неровных и мрачно насупленных каменных стен. Дальше простиралось небо, по нему, освещенному низким полярным солнцем, ползли кудрявые облачка. Внизу же находился тот неведомый мир, который еще не удавалось лицезреть смертному. Еще немного -- и он откроется перед нами. Заглушая все вокруг, с яростным воем несся через перевал ветер, в его реве, усиливавшемся шумом мотора, можно было расслышать разве что крик, и потому мы с Денфортом обменялись лишь красноречивым взглядом. Но вот последние футы позади -- и перед нами неожиданно как бы распахнулись двери в древний и абсолютно чужой мир, таящий множество нераскрытых секретов. Думаю, в этот момент мы оба одновременно издали крик, в котором смешалось все -- восторг, удивление, ужас и недоверие. Конечно, у нас имелись кое-какие познания, умерявшие наши чувства. Можно было, например, вспомнить причудливую природную форму камней Сада Богов в Колорадо или удивительную симметричность отполированных ветром скал Аризонской пустыни. Или принять открывшееся зрелище за мираж, вроде того, что созерцали прошлым утром, подлетая к Хребтам Безумия. Надо было непременно опереться на что-то известное, привычное, чтобы не лишиться рассудка при виде бескрайней ледяной пустыни, на которой сохранились следы разрушительных ураганов, и кажущегося также бесконечным грандиозного, геометрически правильного каменного лабиринта со своей внутренней ритмикой, вздымающего свои вершины, испещренные трещинами и впадинами, над вечными снегами. Снежный покров здесь, кстати, был не более сорока -- пятидесяти футов, а кое-где и того меньше. Невозможно передать словами впечатление от кошмарного зрелища -- ведь здесь, не иначе как по наущению дьявола, оказались порушенными все законы природы. На этом древнем плоскогорье, вознесенном а высоту двадцати тысяч футов над уровнем моря, с климатам, непригодным для всего живого еще за пятьсот тысяч лет до появления человека, на всем протяжении этой ледяной равнины высились -- как бы ни хотелось, в целях сохранения рассудка, списать все на обман зрения -- каменные джунгли явно искусственного происхождения. А ведь раньше мы даже и мысли не допускали, что все эти кубы и крепостные валы могут быть сотворены отнюдь не природой. Да и как допустить, если человек в те времена, когда материк сковал вечный холод, еще мало чем отличался от обезьяны? Но теперь власть разума основательно поколебалась: гигантский лабиринт из квадратных, округлых и прямоугольных каменных глыб давал недвусмысленное представление о своей подлинной природе. Это был, несомненно, тот самый дьявольский город-мираж, только теперь он раскинулся перед нами как объективная, неотвратимая реальность. Выходит, проклятое наваждение имело под собой материальное основание: отражаясь в облаках ледяной пыли, этот доисторический каменный монстр посылал свой образ через горный хребет. Призрачный фантом, конечно, нес в себе некоторые преувеличения и искажения, отличаясь от первоисточника, и все же реальность показалась нам куда страшнее и опасней грезы. Только колоссальная, нечеловеческая плотность массивных каменных башен и крепостных стен уберегла от гибели это жуткое творение, которое сотни тысяч -- а может, и миллионов -- лет дремало здесь, посередине ледяного безмолвия. "Corona Mundi-- Крыша Мира... " С наших губ срывались фразы одна бессвязнее другой; наши головы кружило от невероятного зрелища, раскинувшегося внизу. Мне вновь пришли на ум таинственные древние мифы, которые так часто вспоминались в этом мертвом антарктическом крае: демоническое плато Ленг; Ми-Го, омерзительный снежный человек с Гималаев; Пнакотические рукописи с содержащимися там намеками на их "нечеловеческое" происхождение; культ Ктулху, "Некрономикон"; гиперборейские легенды о бесформенном Цатогуа звездных пришельцах, еще более аморфных. Город тянулся бесконечно далеко в обе стороны, лишь изредка плотность застройки редела. Как бы пристально ни вглядывались мы в его правую от нас или левую части, протянувшиеся вдоль низких предгорий, мы не видели большого просвета -- только с левой стороны от перевала, над которым мы пролетели, была небольшая прогалина. По чистой случайности мы наткнулись как бы на пригород -- небольшую часть огромного мегаполиса. Предгорья заполняли фантастического вида каменные постройки, соединявшие зловещий город с уже знакомыми нам кубами и крепостными валами; последние, по всей видимости, являлись не чем иным, как оборонительными сооружениями. Здесь, на внутренней стороне хребтов, они были, на первый взгляд, столь же основательными, как и на внешнем склоне. Неведомый каменный лабиринт состоял по большей части из стен, высота которых колебалась от десяти до ста пятидесяти футов (не считая скрытого подо льдом), а толщина -- от пяти до десяти футов. Сложены они были из огромных глыб -- темных протерозойских сланцев. Строения очень отличались друг от друга размерами. Некоторые соединялись на манер сот, и сплетения эти тянулись на огромные расстояния. Постройки поменьше стояли отдельно. Преобладали конические, пирамидальные и террасированные формы, хотя встречались сооружения в виде нормальных цилиндров, совершенных кубов или их скоплений, а также другие прямоугольные формы; кроме того, повсюду были разбросаны причудливые пятиугольные строения, немного напоминавшие современные фортификационные объекты. Строители постоянно и со знанием дела использовали принцип арки; возможно также, что в период расцвета город украшали купола. Все эти каменные дебри изрядно повыветрились, а само ледяное поле, на котором возвышалась верхняя часть города, было засыпано обломками обрушившихся глыб, покоившихся здесь с незапамятных времен. Там, где лед был попрозрачнее, просматривались фундаменты и нижние этажи гигантских зданий, а также каменные мосты, соединявшие башни на разных уровнях. На открытом воздухе мосты не уцелели, но на стенах от них остались следы. Вглядевшись пристальнее, мы заметили изрядное количество довольно больших окон, кое-где закрытых ставнями -- изготовленными изначально, видимо, из дерева, а со временем ставшими окаменелостью,-- но в массе своей окна угрожающе зияли пустыми глазницами. Крыши в основном отсутствовали, а края стен были стерты и закруглены, но некоторые строения, преимущественно конической или пирамидальной формы, окруженные высокими ограждениями, стояли незыблемо наперекор времени и стихиям. В бинокль нам удалось даже разглядеть орнамент на карнизах -- в нем присутствовали все те же странные группы точек, что и на древних камнях, но теперь это представлялось в совершенно новом свете. Многие сооружения разрушились, а лед раскололся по причинам чисто геологического свойства. Кое-где камень истерся вплоть до самого льда. Через весь город тянулся широкий, свободный от построек "проспект" -- он шел к расщелине в горной низине, приблизительно в миле от перешейка. По нашим предположениям, это могло быть русло большой реки, которая протекала здесь миллионы лет назад, в третичный период, теряясь под землей и впадая в бездонную пропасть где-нибудь под огромными горами, Ведь район этот -- со множеством пещер и коварных бездн -- явно таил в себе недоступные людям подземные тайны. Удивительно, как нам удалось сохранить равновесие духа при том изумлении, которое охватило нас от поразительного, невозможного зрелища -- города, восставшего из предвечных глубин, задолго до появления на Земле человека. Что же все-таки происходило? Путаница с хронологией? Устарели научные теории? Нас подвело собственное сознание? Ответа мы не знали, но все же держали себя в руках, продолжая заниматься своим делом вели самолет согласно курсу, наблюдали одновременно множество вещей и непрерывно фотографировали, надеясь, что это сослужит и нам и всему человечеству хорошую службу. В моем случае работал укоренившийся навык ученого: любознательность одержала верх над понятной растерянностью и даже страхом -- хотелось проникнуть в вековые тайны и узнать, что за существа жили здесь, возводя свои жилища на столь огромной территории, и как они соотносились с миром. То, что мы увидели, нельзя было назвать обычным городом, нашим глазам открылась поразительная страница из древнейшей и невероятнейшей главы земной истории. Следы ее сохранились разве что в самых темных, искаженных легендах, ведь глубокие катаклизмы уничтожили все, что могло просочиться за эти гигантские стены. Страница, однако, подошла к концу задолго до того, как человечество потихоньку выбилось из обезьяньего царства. Перед нами простирался палеогенный мегаполис, в сравнении с которым легендарные Атлантида и Лемурия, Коммория, Узулдарум и Олатое в земле Ломар относились даже не ко вчерашнему дню истории, а к сегодняшнему; этот мегаполис вставал в один ряд с такими дьявольскими порождениями, как Валусия, Р'лай, Иб в земле Мнар и Безымянный город в Аравийской пустыне. Когда мы летели над бесконечными рядами безжизненных гигантских башен, воображение то и дело уносило меня в мир фантастических ассоциаций, и тогда протягивались незримые нити между этим затерянным краем и ужасом, пережитым мной в лагере и теперь бередившим мой разум неясными догадками. Нам следовало соблюдать осторожность и не слишком затягивать полет: стремясь как можно больше уменьшить вес, мы залили неполные баки. И все же мы основательно продвинулись вперед, снизив высоту и тем самым ускользнув от ветра. Ни горным хребтам, ни подходившему к самым предгорьям ужасному городу не было, казалось, ни конца ни края. Пятьдесят миль полета вдоль хребтов не выявили ничего нового в этом неизменном каменном лабиринте. Вырываясь, подобно заживо погребенному, из ледяного плена, он однообразно простирался бесконечность. Впрочем, некоторые неожиданные вещи все же встречались, вроде узоров, выбитых на скалах ущелья, где широкая река когда-то прокладывала себе дорогу через предгорья, прежде чем излиться в подземелье. Утесы по краям ущелья были дерзко превращены безвестными ваятелями в гигантские столбы, и что-то в их бочкообразной форме будило в Денфорте и во мне смутные, тревожные и неприятные воспоминания. Нам также повстречались открытые пространства в виде пятиконечных звезд (по-видимому, площади), обратили мы внимание и на значительные неровности в поверхности. Там, где дыбились скалы, их обычно превращали в каменные здания, но мы заметили по' меньшей мере два исключения. В одном случае камень слишком истерся, чтобы можно было понять его предназначение; в другом же из скалы был высечен грандиозный цилиндрической формы памятник, несколько напоминающий знаменитое Змеиное надгробие в древней долине Петры. По мере облета местности нам становилось ясно, что в ширину город имел свои пределы -- в то время как его протяженность вдоль хребтов казалась бесконечной. Через тридцать миль диковинные каменные здания стали попадаться реже, а еще через десять под нами оказалась голая ледяная пустыня -- без всяких следов хитроумных сооружений. Широкое русло реки плавно простиралось вдаль, а поверхность земли, казалось, становилась все более неровной, отлого поднимаясь к западу и теряясь там в белесой дымке тумана. До сих пор мы не делали попыток приземлиться, но разве можно было вернуться, не попробовав проникнуть в эти жуткие и величественные сооружения! Поэтому мы решили выбрать для посадки место поровнее -- в предгорье, ближе к перешейку, и, оставив там свой самолет, совершить пешую вылазку. Снизившись, мы разглядели среди руин несколько довольно удобных для нашей цели мест. Выбрав то, что лежало ближе к перевалу -- ведь нам предстояло возвращаться в лагерь тем же путем,-- мы точно в 12.30 дня приземлились на ровный и плотный снежный наст, откуда ничто не могло помешать нам спустя некоторое время легко и быстро взлететь. Мы не собирались надолго отлучаться, да и ветра особого не было, поэтому решили не насыпать вокруг самолета заслон из снега, а просто укрепить его лыжные шасси и по возможности утеплить двигатель. Мы сняли лишнюю меховую одежду, а из снаряжения захватили с собой в поход немногое: компас, фотоаппарат, немного еды, бумагу, толстые тетради, геологический молоток долото, мешочки для образцов, моток веревки, мощные электрические фонарики и запасные батарейки. Всем этим мы запаслись еще перед отлетом, надеясь, что нам удастся-таки совершить посадку, сделать несколько снимков, зарисовок и топографических чертежей, а также взять несколько образцов обнаженных пород -- со скал или в пещерах. К счастью, у нас был с собой основательный запас бумаги, которую мы порвали на клочки, сложили в свободный рюкзак, чтобы в случае необходимости, если попадем в подземные лабиринты, применить принцип игры в "зайцев -- собак". Найди мы пещеры, где не гулял бы ветер, этот удобный метод позволил бы продвигаться вперед с большей скоростью, чем обычные при таких подземных экскурсиях опознавательные насечки на камнях. Осторожно спускаясь вниз по плотному снежному насту в направлении необъятного каменного лабиринта, затянутого на западе призрачной дымкой, мы остро ощущали близость чуда; подобное состояние мы пережили четыре часа назад, когда подлетали к перевалу в этих таящих вековые тайны хребтах. Конечно, теперь мы уже кое-что знали о том, что прячут за своей мощной спиной горы, но одно ело глазеть на город с самолета, и совсем другое -- ступить самому внутрь этих древних стен, понимая, что возраст их исчисляется миллионами лет и что они стояли здесь задолго до появления на Земле человека. Иначе чем благоговейным ужасом это состояние не назовешь, ведь к нему примешивалось ощущение некоей космической аномалии. Хотя на такой значительной высоте воздух был окончательно разрежен, что затрудняло движение, мы с Денфортом чувствовали себя неплохо, полагая в своем энтузиазме, что нам по плечу любая задача. Неподалеку от места посадки торчали вросшие в снег бесформенные руины, а немного дальше поднималась над ледяной корой -- примерно футов на десять-одиннадцать -- огромная крепость в виде пятиугольной звезды со снесенной крышей. К ней мы и направились, и когда наконец прикоснулись к этим источенным временем гигантским каменным глыбам, нас охватило чувство, что мы установили беспрецедентную и почти богохульственную вязь с канувшими в пучину времени веками, до сих пор наглухо закрытыми от наших сородичей. Эта крепость, расстояние между углами которой равнялось тремстам футам, была сложена из известняковых глыб юрского периода, каждая в среднем шириной в шесть, длиной в восемь футов. Вдоль всех пяти лучей, на четырехфутовой высоте над сверкающей ледяной поверхностью тянулся ряд симметрично выдолбленных сводчатых окошек. Заглянув внутрь, мы обнаружили, что стены были не менее пяти футов толщиной, се перегородки внутри отсутствовали, зато сохранились следы резного орнамента и барельефных изображений -- о чем мы догадывались и раньше, пролетая низко над подобными сооружениями. О том, как выглядит нижняя часть помещения, можно было только догадываться, ибо вся она была сокрыта под темной толщей снега и льда. Мы осторожно передвигались от окна к окну, тщетно пытаясь разглядеть узоры на стенах, но не делая никаких попыток влезть внутрь и сойти на ледяной пол. Во время полета мы убедились, что некоторые здания менее других скованы льдом, и нас не оставляла надежда, что там, где сохранились крыши, можно ступить на свободную от снега землю. Прежде чем покинуть крепость, мы сфотографировали ее в нескольких ракурсах, а также внимательно осмотрели могучие стены, стараясь понять принцип их кладки. Как сожалели мы, что рядом нет Пэбоди: его инженерные познания помогли бы нам понять, как в те безумно отдаленные от наших дней времена, когда создавался город, его строители управлялись с этими неподъемными глыбами. Навсегда, до мельчайшей подробности, запечатлелся в моем сознании наш путь длиной в полмили до настоящего города; высоко над нами, в горах, все это время буйствовал, свирепо рыча, ветер. Наконец перед нами раскинулось призрачное зрелище, такая фантасмагория прочим смертным могла привидеться только в страшном кошмаре. Чудовищные переплетения темных каменных башен на фоне белесого, словно бы вспученного тумана меняли облик с каждым нашим шагом. Это был мираж из камня, и если бы не сохранившиеся фотографии, я бы до сих пор сомневался, въяве ли все это видел. Принцип кладки оставался тот же, что и в крепости, но невозможно описать те причудливые формы, которые принимал камень в городских строениях. Снимки запечатлели лишь пару наглядных примеров этого необузданного разнообразия, грандиозности и невероятной экзотики. Вряд ли Эвклид подобрал бы названия некоторым из встречающихся здесь геометрических фигур -- усеченным конусам неправильной формы; вызывающе непропорциональным портикам; шпилям со странными выпуклостями; необычно сгруппированным разрушенным колоннам', всевозможным пятиугольным и пятиконечным сооружениям, непревзойденным в своей гротескной фантастичности. Находясь уже в окрестностях города, мы видели там, где лед был прозрачным, темневшие в ледяной толще трубы каменных перемычек, соединявших эти невероятные здания на разной высоте. Улиц в нашем понимании здесь не было -- только там, где прежде протекала древняя река, простиралась открытая полоса, разделявшая город пополам. В бинокли нам удалось разглядеть вытянутые по длине зданий полустершиеся барельефы и орнаменты из точек; так понемногу в нашем воображении начал складываться былой облик города, хотя теперь в нем отсутствовало большинство крыш, шпилей и куполов. Когда-то он был весь пронизан тесными проулками, похожими на глубокие ущелья, некоторые чуть ли не превращались в темные туннели из-за нависших над ними каменных выступов или арок мостов. А сейчас он раскинулся перед нами как порождение чьей-то мрачной фантазии, за ним клубился туман, в северной части которого пробивались розоватые лучи низкого антарктического солнца. Когда же на мгновение солнце скрылось совсем и все погрузилось в полумрак, мы отчетливо уловили некую смутную угрозу, характер которой мне трудно описать. Даже в отдаленном завывании не достигающего нас ветра, бушующего на просторе среди гигантских горных вершин, почудилась зловещая интонация. У самого города нам пришлось преодолеть исключительно крутой спуск, где обнаженная порода по краям равномерно чередующихся выступов заставила меня подумать, что, видимо, в далеком прошлом здесь существовала искусственная каменная лестница. Без сомнения, глубоко подо льдом обнаружились бы ступени или что-нибудь в этом роде. Когда наконец мы вступили в город и стали продвигаться вперед, карабкаясь через рухнувшие ' обломки каменных глыб и чувствуя себя карликами рядом с выщербленными и потрескавшимися стенами-гигантами, нервы наши вновь напряглись до такой степени, что мы лишь чудом сохраняли самообладание. Денфорт поминутно вздрагивал и изводил меня совершенно неуместными и крайне неприятными предположениями относительно того, что на самом деле произошло в лагере. Мне они были просто отвратительны: ведь вид этого ужасного города-колосса, поднявшегося из темной пучины глубокой древности, и меня наталкивал на определенные выводы. У Денфорта не на шутку разыгралось воображение: он настаивал, что там, где засыпанный обломками проулок делает крутой поворот, видел удручившие его непонятные следы; он постоянно оглядывался, уверяя, что слышит еле различимую, неведомо откуда доносящуюся музыку -- приглушенные трубные звуки, напоминающие завывание ветра, Наводили на тревожные мысли и навязчивое пятиконечие в архитектуре, и рисунок нескольких сохранившихся орнаментов; в нашем подсознании уже поселилась ужасная догадка, кем были первобытные создания, которые воздвигли этот богохульственный город и жили в нем. В нас, однако, не совсем угас интерес первооткрывателей и ученых, и мы продолжали механически отбивать кусочки камней от разных глыб -- пород, применявшихся в строительстве. Хотелось набрать их побольше, чтобы точнее определить возраст города. Громадные внешние стены были сложены из юрских и команчских камней,- да и во всем городе не нашлось бы камешка моложе плиоцена. Несомненно, мы блуждали по городу, который был мертв по крайней мере пятьсот тысяч лет, а может, и больше. Кружа по этому сумрачному каменному лабиринту, мы останавливались у каждого доступного нам отверстия, чтобы заглянуть внутрь и прикинуть, нельзя ли туда забраться. До некоторых окошек было невозможно дотянуться, в то время как другие открывали нашему взору вросшие в лед руины под открытым небом, вроде повстречавшейся нам первой крепости. Одно, достаточно просторное, так и манило воспользоваться им, но под ним разверзалась настоящая бездна, а никакого спуска мы не разглядели. Несколько раз нам попадались уцелевшие ставни; дерево, из которого их изготовили, давно окаменело, но строение его, отдельные прожилки еще различались, и эта ожившая перед нами древность кружила голову. Ставни вырезали из мезозойских голосеменных хвойных деревьев, а также из веерных пальм и покрытосеменных деревьев третичного периода. И здесь -- ничего моложе плиоцена. Судя по расположению ставен, по краям которых сохранились метки от давно распавшихся петель странной формы, они крепились не только снаружи, но и внутри. Их, казалось, заклинило, и это помогло им сохраниться, пережив изъеденные ржавчиной металлические крепления и запоры.. Наконец мы напали на целый ряд окон -- в венчавшем 'здание громадном пятиугольнике; сквозь них просматривалась просторная, хорошо сохранившаяся комната с каменным полом, однако спуститься туда без веревки не представлялось возможным. Веревка лежала у нас в рюкзаке, но не хотелось возиться без крайней необходимости с двадцатифутовой связкой, особенно в такой разряженной атмосфере, где сердечно-сосудистая система испытывала большие перегрузки. Огромная комната была, скорее всего, главным вестибюлем или залом, и наши электрические фонарики высветили четкие барельефы с поражавшими воображение резными портретами, идущими широкой полосой по стенам зала и отделенными друг от друга традиционным точечным орнаментом. Постаравшись получше запомнить это место, мы решили вернуться сюда в том случае, если не найдем ничего более доступного. В результате мы отыскали проем в стене с арочным перекрытием, шириной шесть и длиной десять футов -- прежде сюда подходил воздушный мостик, соединявший между собой здания. Не знаю, как раньше, но теперь бы он располагался всего в пяти футах над ледяным покровом. Эти сводчатые проходы соответствовали верхним этажам; сохранился здесь, к счастью, и пол. Фасадом это доступное для нас строение было обращено на запад, спускаясь ко . льду террасами. Напротив него, там, где зиял другой арочный проем, возвышалась обшарпанная глухая постройка цилиндрической формы с венчающим ее округлым утолщением -- футах в десяти над единственным отверстием. Гора обломков облегчила нам вход в первый дом, но хотя мы ждали такого удобного случая и мечтали о нем, на какое-то время нас охватило сомнение. Мы не побоялись влиться в эту стародавнюю мистерию, это правда, но тут нам предстояло вновь собраться с духом и войти в уцелевшее здание баснословно древней эпохи, природа которой постепенно открывалась нам во всей своей чудовищной неповторимости. В конце концов мы почти заставили себя вскарабкаться по обледенелым камням к провалу в стене и спрыгнуть на выложенный сланцами пол -- туда, где, как мы еще раньше разглядели, находился вестибюль с барельефными портретами по стенам. Отсюда во все стороны расходились арочные коридоры, и, понимая, как легко заблудиться в этом сплетении коридоров и комнат, мы решили, что пора рвать бумагу. До сих пор мы ориентировались по компасу, а то и просто на глазок -- по видимым отовсюду хребтам, лишь ненадолго заслоняемым шпилями башен, но теперь это было невозможно. Мы порвали всю лишнюю бумагу и запихнули клочки в рюкзак Денфорта, порешив тратить ее по возможности экономнее. Этот способ казался подходящим: в старинном сооружении не было сквозняков. А в случае, если ветер вдруг все же разгуляется или кончится бумага, мы сможем прибегнуть к более надежному, хотя и требующему больших усилий способу -- начнем делать зарубки. Трудно было понять, как далеко простирается этот лабиринт. Строения в городе так тесно соприкасались друг с другом, что можно было незаметно переходить из одного в другое по мостикам прямо подо льдом, если, конечно, не натолкнешься на последствия геологических катаклизмов. Обледеневших участков внутри встречалось не так уж много. Там же, где мы все-таки натыкались на ледяную толщу, повсюду сквозь прозрачную поверхность видели плотно закрытые ставни, как будто город специально подготовили к нашествию холода -- как бы законсервировали на неопределенное время. Трудно было отделаться от впечатления, что город не бросили в спешке, застигнутые внезапной бедой, а покинули сознательно. И речи не могло идти постепенном вымирании. Может, жители знали заранее о вторжении холода, может, ушли из города en masse, отправившись на поиски более ' En masse -- все вместе (фр.). надежного пристанища? Нельзя ответить с точностью, какие геофизические условия способствовали образованию ледяного покрова в районе города. Это не мог быть долгий, изнурительный процесс. Возможно, причина крылась в излишнем скоплении снега или в разливе реки, а может, прорвала заслоны снежная лавина, обрушившаяся на город с гигантских горных хребтов. В этом невероятном месте могли прийти на ум самые фантастические объяснения. Вряд ли стоит описывать шаг за шагом наши скитания в этом древнем как мир лабиринте -- переплетении отдельных помещений-ячеек, в этом чудовищном хранилище вековечных тайн, куда впервые за минувшие тысячелетия ступила нога человека. Какая драма выстроилась из настенной резьбы перед нашим внутренним взором, какие ужасные открытия захватили наш разум! Фотографии, сделанные нами, могут подтвердить достоверность моего рассказа, жаль только, что не хватило на все пленки. Впрочем, мы восполнили ее недостаток зарисовками. Здание, куда мы проникли, было огромным и величественным -- внушительный образец архитектуры неведомой геологической эпохи. Внутренние стены не отличались такой же массивностью, как внешние, но отлично сохранились на нижних этажах. Изощренная запутанность лабиринта усложнялась здесь постоянной сменой уровней, переходом с одного этажа на другой, и не прибегни мы к испытанному способу с клочками бумаги, которые разбрасывали по всему пути, то, несомненно, заблудились бы сразу. Сначала мы решили обследовать более ветхие помещения и потому взобрались футов на сто вверх, туда, где под полярным небом, открытые снегу и ветру, понемногу разрушались комнаты, находившиеся когда-то под самой крышей. Вместо лестниц тут применялись лежащие под небольшим углом каменные плиты с ребристой поверхностью. Помещения были самых разнообразных 'размеров и форм -- от излюбленных звездчатых до треугольных и квадратных. Можно с уверенностью сказать, что площадь каждого из них в среднем равнялась 30 x 30 футов, а высота -- футов двадцать, хотя попадались комнаты и побольше. Облазив весь верхний этаж и осмотрев ледяной покров, мы спустились в нижние помещения, где, собственно, и начинался настоящий лабиринт -- комнаты и коридоры переходили одни в другие, сливаясь и расходясь снова,-- все эти запутанные ходы тянулись бесконечно далеко, выходя за пределы дома. Каждый новый зал превосходил предыдущий размерами, скоро эта необъятность окружающего стала исподволь подавлять нас, тем более что в очертаниях, пропорциях, убранстве и неуловимых особенностях древней каменной кладки таилось нечто глубоко чуждое человеческой натуре. Довольно скоро мы поняли из резных настенных изображений, что этот противоестественный город выстроен много миллионов лет тому назад. Нам оставался неясен инженерный принцип, в соответствии с которым все эти огромные глыбы удерживались в равновесии, плотно прилегая друг к другу; одно было понятно -- в нем явно много значила арка. В комнатах отсутствовала какая-либо мебель, они были абсолютно пусты, что говорило в пользу того, что город покинули по заранее составленному плану. Единственным украшением являлась настенная скульптура, высеченная в камне горизонтальными полосами шириной три фута; барельефы чередовались с полосами орнамента той же ширины из геометрических фигур. Было несколько исключений, но, как говорится, они лишь подтверждали правило. Часто, впрочем, среди орнамента мелькали картуши из причудливо расположенных точек. Приглядевшись, мы отметили высокий уровень техники резьбы, но исключительное мастерство не вызывало в нас теплого отклика -- слишком уж чуждо оно было всем художественным традициям человечества. Однако в искусстве исполнения ничего более совершенного я не видел. Несмотря на масштабность и мощь резьбы, даже мельчайшие особенности жизни растительного и животного мира были переданы здесь с потрясающей убедительностью. Арабески говорили об основательном знании законов математики, представляя собой расположенные с неявной симметричностью- кривые линии и углы; любимым числом древних строителей являлась, несомненно, пятерка. Барельефы были выполнены в сугубо формалистической традиции и в необычной перспективе; однако, несмотря на пропасть, отделяющую наше время от того, давно минувшего, мы не могли не почувствовать художественную мощь рисунка. В основе изобразительного метода лежал принцип сопоставления поперечного сечения объекта с его двухмерным силуэтом -- ни одну древнюю расу не занимала до такой степени аналитическая психология. Бесполезно даже сравнивать подобное искусство с тем, что можно увидеть в современных музеях. Специалист, разглядывая наши фотографии, возможно, сочтет, что по экстравагантности замысла эти изображения несколько напоминают работы наших самых дерзких футуристов. Орнаментальный рисунок на хорошо сохранившихся стенах был выполнен в технике углубленного рельефа, уходя в толщу камня на один-два дюйма; когда же появлялись картуши со скоплениями точек -- несомненно, древние письмена на неведомом первобытном языке с точечным алфавитом,-- то "буквы" эти уходили еще на полдюйма глубже. Барельеф с предметным изображением выступал над плоскостью фона дюйма на два. Кое-где приметили мы следы еле различимого цвета, но в основном быстротечное время уничтожило все нанесенные краски. Чем больше мы всматривались в барельефы, тем больше изумлялись блестящей технике исполнения. Строгие эстетические каноны не скрывали зоркую наблюдательность и графическое мастерство художников, напротив, жесткое следование определенной традиции сильнее подчеркивало сущность изображаемого, его неповторимую уникальность. Кроме того, нас не покидало ощущение, что помимо бросающихся в глаза достоинств есть еще и другие, недоступные нашему восприятию. По некоторым приметам мы догадывались, что наш интеллектуальный и эмоциональный опыт, а также изначально другой сенсорный аппарат мешает нам понять смысл скрытых символов и аллюзий. Древние скульпторы, несомненно, черпали свои темы из окружающей жизни, а главным предметом изображения была история. Эта озабоченность историей оказалась нам как нельзя более на руку: рельефы несли баснословное количество информации, поэтому львиную долю времени мы отдали фотографированию и зарисовкам. На стенах некоторых комнат были высечены громадные карты, астрономические таблицы и прочая научная информация: все это красноречиво и наглядно подтверждало то, что изображалось на рельефах. Приступая к рассказу, далеко не полному, с основательными купюрами, я горячо надеюсь, что здравый смысл поверивших мне читателей восторжествует над безрассудным любопытством и они внемлют моим предостережениям. Будет ужасно, если мое повествование породит в них желание отправиться в это мертвое царство кошмарных теней, то есть приведет к прямо противоположному результату. Настенную резьбу разрывали высокие оконные и двенадцатифутовые дверные проемы; кое-где сохранились отдельные, аккуратно выпиленные и отполированные окаменевшие доски, бывшие когда-то частями ставен и дверей. Металлические крепления давно разрушились, но некоторые двери по-прежнему оставались на месте, и, проходя из комнаты в комнату, мы затрачивали немало усилий, чтобы открыть их. Кое-где уцелели оконные рамы с необычными прозрачными стеклами. Довольно часто на нашем пути попадались вырубленные в камне громадные ниши, по большей части пустые, хотя изредка там оказывались некие ни на что не похожие предметы, выточенные из зеленого мыльного камня; их, видимо, бросили за ненадобностью из-за трещин и прочих повреждений. Остальные углубления в стенах, несомненно, предназначались для существовавших в те стародавние времена удобств -- отопления, освещения -- и прочих непонятных для нас устройств, которые мы видели на барельефах. Потолки ничем особенным не выделялись, хотя иногда их покрывала облупившаяся мозаика из зеленого камня. На полах мозаика также изредка встречалась, но в основном в кладке преобладали простые грубые плиты. Как я уже говорил, в помещениях не было никакой мебели, хотя из настенных рисунков становилось ясно, что в этих гулких, похожих на склепы комнатах ранее находились вполне определенные вещи, правда, непонятного для нас назначения. Многочисленные обломки, осколки и прочий хлам заполняли этажи выше ледового уровня, но ниже становилось все чище. Немного пыли с песком -- вот все, что там можно было увидеть, да еще осевший на камнях многовековой налет. А некоторые комнаты вообще имели такой вид, будто там только что подмели. Встречались, конечно, трещины и проломы, а самые нижние этажи были замусорены не меньше верхних. Из центрального зала идущий сверху свет разливался по боковым помещениям, спасая их от полной темноты, так было и в других постройках, виденных нами с самолета. На верхних этажах мы редко пользовались электрическими фонариками, разве что разглядывая фрагменты барельефов. Ниже ледового уровня тьма сгущалась, а во многих комнатах-ячейках у самой земли почти ничего о не было видно -- хоть глаз выколи. Чтобы иметь хоть какое-то представление о том, что пережили мы, оказавшись в этом давно опустевшем и хранящем гробовое молчание лабиринте, сложенном нечеловеческой рукой, нужно постараться воссоздать всю хаотичную, смертельно изматывающую череду разных настроений, впечатлений, воспоминаний. Одно кружащее голову сознание того, сколь древним был этот город и как далеко зашла в нем мерзость запустения, могла вывести из равновесия любого мало-мальски чувствительного человека, ведь мы к тому же пережили недавно в лагере сильное потрясение, а потом -- еще и эти откровения, сошедшие к нам прямо с покрытых резьбой стен. Стоило только бросить взгляд на хорошо сохранившиеся барельефы, и все сразу становилось ясно -- недвусмысленные изображения выдавали страшную тайну. Наивно предполагать, что мы с Денфортом не догадывались о ней раньше, хотя тщательно скрывали друг от друга свои догадки, Не оставалось никаких сомнений в том, кем являлись существа, построившие этот город и жившие в нем миллионы лет назад, в те времена, когда по земле, в тропических степях Европы и Азии, бродили далекие предки людей -- примитивные млекопитающие и громадные динозавры. Раньше мы не теряли надежды и убеждали себя в том, что встречающийся повсеместно мотив пятиконечия -- всего лишь знак культурного и религиозного почитания некоего древнего физического объекта, имевшего подобные признаки: минойская цивилизация на Крите использовала в качестве декоративного элемента священного быка, египетская -- скарабея, римская -- волчицу и орла, а дикие, первобытные племена -- разных тотемных животных. Но теперь все иллюзии отпали, нам предстояло смириться с реальностью, от которой волосы вставали на голове. Думаю, читатель уже догадался, в чем дело; мне трудно вывести эти слова на бумаге. Существа, которые в эпоху динозавров владели этими мрачными замками, сами динозаврами не являлись. Дело обстояло иначе. Динозавры не так давно появились на Земле, они были молодыми животными с неразвитым мозгом, а строители города -- старыми и мудрыми. Камень запечатлел и сохранил следы их пребывания на Земле, уже тогда насчитывающего почти тысячу миллионов лет: они построили город задолго до того, как земная жизнь пошла в своем развитии дальше простых соединений клеток. Более того, они-то и являлись создателями и властителями этой жизни, послужив прототипами для самых жутких древних мифов, именно на них робко намекают Пнакотические рукописи и "Некрономикон". Они назывались Старцами и прилетели на Землю в ту пору, когда планета была еще молода. Плоть их сформировалась за годы эволюции на далекой планете: они обладали невероятной, безграничной мощью. Подумать только, ведь мы с Денфортом всего лишь сутки назад видели их члены, отделенные от тел, тысячелетия пролежавших во льду, а бедняга Лейк с товарищами, сами того не ведая, созерцали их подлинный облик... Невозможно припомнить, в каком порядке собирали мы факты, относящиеся к этой невероятной главе из истории планеты до появления человека. Испытав глубокий шок, мы прервали осмотр, чтобы немного прийти в себя, а когда вновь приступили, занявшись теперь систематическим обследованием, было уже три часа. Судя по геологическим, биологическим и астрономическим признакам, скульптурные изображения в доме, где мы первоначально оказались, принадлежали к относительно позднему времени, им было не более двух миллионов лет и в сравнении с барельефами более древнего здания, куда мы перешли по мостику, выглядели просто декадентскими. Этому величественному, высеченному из цельного камня сооружению было никак не меньше сорока, а возможно, и пятидесяти миллионов лет, оно относилось к позднему эоцену или раннему мелу, и его барельефы превосходили в мастерстве исполнения все виденное нами, за одним исключением -- с ним мы встретились позже -- то была древнейшая в городе постройка. Не будь необходимости прокомментировать снимки, которые скоро появятся в прессе, я бы из опасения прослыть сумасшедшим придержал язык и не стал распространяться о том, что именно увидел я на стенах и к каким выводам пришел. Конечно, можно было отнести к области мифотворчества барельефы, где изображалась жизнь звездоголовых существ в бесконечно отдаленные эпохи, когда они обитали на другой планете, в иной галактике или даже вселенной, однако некоторые высеченные на камне чертежи и диаграммы заставляли нас вспомнить о последних открытиях в математике и астрофизике, и тут уж я совсем растерялся. Вы меня поймете, когда сами увидите эти фотографии. На каждом барельефе рассказывалась, естественно, только небольшая часть единой истории,- и "читать" мы ее начали не с начала и не по порядку. Иногда на стенах нескольких комнат или коридоров разворачивалась подряд непрерывная хроника событий, но неожиданно туда вклинивались тематически обособленные залы. Лучшие карты и графики висели на стенах бездонной пропасти: эта каверна площадью двести квадратных футов и глубиной шестьдесят футов образовалась, видимо, на месте бывшего учебного центра или чего-то в этом роде. Некоторые темы, отдельные исторические события пользовались особой популярностью и у художников, и у самих обитателей города, барельефы с подобными сюжетами повторялись с раздражающей навязчивостью. Впрочем, иногда разные версии одного события проясняли нам его значение, заполняли лакуны. Мне до сих пор непонятно, каким образом уяснили мы суть дела за такой небольшой срок. Впоследствии, рассматривая снимки и зарисовки, мы многое уточнили и заново переосмыслили, хотя и теперь кое-что остается загадкой. Нервный срыв Денфорта, возможно, объясняется именно этими позднейшими расшифровками его впечатлительная натура не смогла вынести жутких воспоминаний, смутных, мучительных видений и вновь пережить тот ужас, который он испытал, увидев нечто такое, о чем он не решился поведать даже мне. И все же нам пришлось заново просмотреть все документальные свидетельства: нужно представить миру как можно более полную информацию, чтобы наше предостережение, такое актуальное, стало еще и убедительным. В неразгаданном мире Антарктики, мире смещенного времени и противоестественных законов, человек испытывает губительные для него влияния, словом, продолжение там исследований попросту невозможно. Полный отчет о нашем походе появится сразу же после расшифровки всех записей в официальном бюллетене Мискатоникского университета. Здесь же я рассказываю обо всем лишь в общих чертах и потому прошу простить мне некоторую непоследовательность. Опираясь на мифотворчество или что-то другое, не знаю, только безвестные ваятели разворачивали на камне историю появления на Земле, тогда еще молодой планете, звездоголовых пришельцев, а также прочих чужеземных существ -- пионеров космоса. На своих огромных перепончатых крыльях они, по-видимому, могли преодолевать межзвездные пространства -- так неожиданно подтвердились легенды жителей гор, пересказанные мне другом-фольклористом. В течение долгого времени они обитали под водой, строили там сказочные города и вели войны с неизвестными врагами, используя сложные механизмы, в основе которых лежал неведомый нам принцип получения энергии. Их научные и технические познания значительно превосходили наши, хотя они редко применяли их на практике -- только в случае необходимости. Судя по барельефам, они исчерпали у себя на планете идею механистической цивилизации, сочтя ее последствия пагубными для эмоциональной сферы. Исключительная плотность тканей и неприхотливость позволяли им жить также в высокогорной местности, обходясь без всякого комфорта, даже без одежды, и заботясь только об укрытии на случай непогоды. Именно под водой звездоголовые впервые создали земных существ -- сначала для пищи, а потом и для других целей,-- создали давно им известными способами из доступных и подходящих субстанций. Особенно плодотворный период экспериментов начался после поражения их многочисленных космических врагов. Прежде звездоголовые делали то же самое на других планетах, производя не только биологическую пищевую массу, но и многоклеточную протоплазму, способную под гипнозом образовывать нужные временные органы. Так они получали идеальных рабов для тяжелой работы. В своем наводящем ужас "Некрономиконе" Абдула Альхазред, говоря о шогготах, намекает именно на эту вязкую массу, хотя даже этот безумный араб считает, что они лишь грезились тем, кто жевал траву, содержащую алкалоид, После того как звездоголовые Старцы синтезировали достаточное количество простейших организмов для пищевых целей и развели сколько требовалось шогготов, они предоставили возможность прочим клеточным соединениям развиваться далее самим, превращаясь в растительные или животные организмы. Впрочем, виды, им чем-то не приглянувшиеся, безжалостно уничтожались. С помощью шогготов, которые, увеличиваясь под гипнозом в объеме, могли поднимать громадные тяжести, небольшие подводные поселения стали разрастаться, превращаясь в протяженные и внушительные каменные лабиринты, вроде тех, которые позднее выросли на земле. Легко приспосабливаясь к любым условиям, Старцы до прилета на Землю подолгу или на суше в самых разных уголках вселенной и, видимо, не утратили навыка в возведении наземных конструкций. Внимательно рассматривая архитектуру древних городов, запечатленную на барельефах, а также того, по чьим пустынным лабиринтам бродили сейчас, мы были поражены одним любопытным совпадением, которое не смогли объяснить даже себе. На барельефах были хорошо видны кровли домов -- в наше время проваленные и рассыпавшиеся, взмывали к небу тонкие шпили, конусы с изящными флеронами, топорщились крыши в форме пирамид, а также плоских зубчатых дисков, обычно завершающих цилиндрические постройки. Все это мы уже видели раньше, подлетая к лагерю Лейка, в зловещем, внушающем ужас мираже, отбрасываемом мертвым городом, хотя такого облика, который мы созерцали тогда нашими несведущими глазами, у реального каменного лабиринта, укрывшегося а недосягаемыми Хребтами Безумия, не было уже тысячи или даже десятки тысяч лет. О жизни Старцев под водой и позже, когда часть из них перекочевала на сушу, можно говорить бесконечно много. Те, что обитали на мелководье, видели с помощью глаз, которыми заканчивались пять головных щупалец; они ваяли и могли писать -- при естественном освещении -- пером на водоотталкивающих вощеных таблицах. Те, что жили на дне океана, использовали для освещения любопытные фосфоресцирующие организмы, хотя при случае могли прибегать к специальному, дублирующему зрение органу чувств -- призматическим ресничкам; благодаря им Старцы свободно ориентировались в темноте. Их скульптура и графика странно изменились под влиянием особой техники химического покрытия, рассчитанной на сохранение эффекта фосфоресценции. Но точно понять, в чем дело, мы не сумели. В воде эти существа перемещались двумя способами: плыли, перебирая боковыми конечностями, или, извиваясь, двигались толчками, помогая себе нижними щупальцами и лженожкой. Иногда же подключали две-три пары веерообразных складных крыльев и тогда стрелой устремлялись вперед. На суше они пользовались лженожкой, но часто, раскрыв крылья, воспаряли под небеса и летали на большие 'расстояния. Многочисленные щупальца, которыми заканчивались "руки", были изящными, гибкими, сильными и необычайно точными в мускульно-нервной координации, позволяя добиваться замечательного мастерства в изобразительном искусстве и других занятиях, требующих ручных операций. Прочность их тканей была поистине изумительна. Даже громадное давление на дне глубочайших морей не могло причинить им вреда. Умирали немногие -- и то лишь в результате несчастных случаев, так что места захоронений исчислялись единицами. То, что они погребали своих мертвецов в вертикальном положении и устанавливали на могилах пятиконечные надгробия с эпитафиями, а именно это уяснили мы с Денфортом, разглядев внимательно несколько барельефов, настолько потрясло нас, что потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. Размножались эти существа спорами -- как папоротникообразные, это предполагал и Лейк,-- но так как из-за своей невероятной прочности ни были практически вечными, размножение поощрялось лишь в периоды освоения новых территорий. Молодое поколение созревало быстро и получало великолепное образование, качество которого нам даже трудно вообразить. Высокоразвитая интеллектуальная и эстетическая сферы породили устойчивые традиции и учреждения, о которых я подробно расскажу в своей монографии. Была, конечно, некоторая разница в устоях у морских Старцев их земных собратьев, но она не касалась основных принципов. Эти твари могли, подобно растениям, получать питание из неорганических веществ, но предпочитали органическую пищу и особенно животную. Те, что жили под водой, употребляли все в сыром виде, но те, что населяли землю, умели готовить. Они охотились, а также разводили скот на мясо, закалывая животных каким-то острым оружием, оставлявшим на костях грубые отметины,-- на них-то и обратили внимание наши коллеги. Старцы хорошо переносили любые изменения температуры и могли оставаться в воде вплоть до ее замерзания. Когда же в эпоху плейстоцена, около миллиона лет назад, началось резкое похолодание, обитавшим на Земле Старцам пришлось прибегнуть к решительным мерам, вроде создания установок искусственного обогрева, но потом жестокие холода все же вынудили их вновь вернуться в море. Старцы поглощали некие вещества, после чего могли долгое время обходиться без еды и кислорода, а также переносить любую жару и холод, но ко времени великого похолодания они уже утратили это свое умение. Попробуй они теперь впасть в подобное искусственное состояние, добром бы это не кончилось. У Старцев отсутствовали биологические предпосылки к семейной жизни, подобные тем, какие наблюдаемы у млекопитающих: они не разбивались на пары и вообще имели много общего с растениями. Однако семьи они все же создавали и даже весьма многочисленные, но только ради удобства и интеллектуального общения. Обживая свои дома, они размещали мебель в центре комнат, оставляя стены открытыми для декоративной отделки. Жившие на суше Старцы освещали свои жилища с помощью особого устройства, в основе которого, если мы правильно поняли, лежат электрохимические процессы. И под водой, и на суше им служили одинаково непривычные для наших глаз столы и стулья, а также постели-цилиндры, где они отдыхали и спали стоя, обмотавшись щупальцами; непременной частью интерьера являлись стеллажи, где хранились книги -- прочно скрепленные пластины, испещренные точками. Общественное устройство было у них скорее социалистического толка, хотя твердой уверенности у меня нет. Торговля процветала, в том числе и между городами, а деньгами служили небольшие плоские пятиугольные жетончики, усеянные точками. Видимо, маленький камушек из зеленых мыльных камней, найденных Лейкам, как раз и был такой валютой. Хотя цивилизация Старцев была урбанистической, но сельское хозяйство и особенно животноводство тоже играли в ней важную роль. Добывалась руда, существовало какое- никакое производство. Старцы много путешествовали, но массовые переселения случались редко -- только во время колонизаций, когда раса завоевывала новые пространства. Транспортные средства не были им известны. Старцы сами могли развивать и в воде, и на суше, и в воздухе необыкновенную скорость. Грузы перевозились вьючными животными: под водой -- шогготами, а на земле -- любопытной разновидностью примитивных позвоночных, но это уже на довольно позднем этапе освоения суши. Эти позвоночные так же, как и бесконечное множество прочих живых организмов -- животных и растений, тех, кто обитает в море, на земле и в воздухе,-- возникли в процессе неконтролируемой эволюции клеток, созданных Старцами, но со временем вышедших из-под их контроля. Они развивались себе понемногу, поскольку не мешали хозяевам планеты. Те, что вели себя беспокойнее, механически уничтожались. Любопытно, что в поздних, декадентских произведениях скульпторы изобразили примитивное млекопитающее с неуклюжей походкой, которое земные Старцы вывели не только из-за вкусного мяса, но и забавы ради -- как домашнего зверька; в нем неуловимо просматривались черты будущих обезьяноподобных и человекообразных существ. В строительстве земных городов принимали участие огромные птеродактили, неизвестные доселе науке,-- они поднимали на большую высоту камни для укладки башен. В том, что Старцы сумели пережить самые разнообразные геологические катаклизмы и смещения земной коры, было мало удивительного. Хотя из первых городов, по-видимому, ни один не сохранился, эта цивилизация никогда не прерывала своего существования, о чем свидетельствовали и увиденные нами барельефы. Впервые Старцы приземлились на нашу планету в районе Антарктического океана, и, похоже, произошло это вскоре после того, как оторвалась часть материи, образовавшая Луну, а на то место сместился Тихий океан. На одном из барельефов мы увидели, что во времена прилета Старцев всю Землю покрывала вода. Шли века, и каменные города распространялись по планете, все дальше отходя от Антарктиды. Вырезанная на камне карта показывала, что вокруг южного полюса образовалось широкое кольцо суши -- Старцы построили на ней свои первые экспериментальные поселения, хотя подлинные центры оставались все же на морском дне. На позднейших картах было видно, как откалывались и перемещались огромные массы земли, оторвавшиеся части материка сносило к северу -- что подтверждало теории Тейлора, Вегенера и Джоли. Смещение пластов земли на юге Тихого океана привело к катастрофическим последствиям. Некоторые морские города были разрушены до основания, но худшее еще предстояло пережить. Из космоса прилетели новые пришельцы, напоминавшие формой осьминогов -- их-то, возможно, и нарекли в древних мифах потомством Ктулху; они развязали жестокую войну, загнав Старцев надолго под воду. Это нанесло последним страшный урон -- к тому времени число поселений на суше постоянно росло. В конце концов обе расы заключили мирный договор, по которому новые земли переходили к потомкам Ктулху, за Старцами же оставалось море и прежние владения. Стали возводиться новые города, и самые величественные из них -- в Антарктике, ибо эта земля, место первых поселений, стала считаться священной. И впредь Антарктика оставалась центром цивилизации Старцев, а города, которые успели там основать потомки Ктулху, стерлись с лица земли. Потом часть суши в районе Тихого океана вновь опустилась, и с ней ушел на дно зловещий Р'лай, город из камня, и все космические осьминоги в придачу. Так Старцы вновь стали единственными хозяевами планеты, правда, существовало' нечто, чего они боялись и о чем не любили говорить. Через некий весьма продолжительный отрезок времени Старцы заполонили всю планету: их города достаточно равномерно распределились и на суше, и на дне морском. В своей монографии я дам совет пытливому археологу пробурить машиной Пэбоди несколько глубоких скважин в самых разных районах Земли и проанализировать полученные данные. В течение веков шло закономерное переселение Старцев из глубин моря на сушу -- этот процесс подстегивался рождением новых материков, хотя и океан никогда не пустовал. Второй причиной миграции стали трудности по выращиванию и удерживанию в повиновении шогготов, без которых жизнь под водой не могла продолжаться. С течением времени, как скорбно поведали нам сюжеты на древних барельефах, был утрачен секрет создания жизни из неорганической материи, и Старцам пришлось довольствоваться модификацией уже существующих форм. На суше у Старцев не было никаких проблем с громадными, но исключительно послушными рептилиями, а вот размножавшиеся делением шогготы, которые в результате случайного стечения обстоятельств нарастили до опасного предела интеллект, беспокоили их чрезвычайно. Старцы всегда управляли шогготами с помощью гипноза, легко трансформируя эту внушаемую плотную плазму согласно потребностям и создавая на время нужные им члены и органы, теперь же у шогготов иногда появлялась способность самим преобразовывать свою плоть по воспоминаниям о старых приказах властителей. Казалось, у них развился мозг с неустойчивой системой связей, в котором иногда зарождался сильный волевой импульс, противоречивший воле хозяина. Изображения шогготов вызывали у нас с Денфортом глубочайшее отвращение, граничащее с ужасом. Эти бесформенные в обычном состоянии существа состояли из желеподобной пузырчатой массы; если они обретали форму шара, диаметр их в среднем равнялся пятнадцати футам. Впрочем, очертания, равно как и объем, менялись у них постоянно: они то создавали себе, то, напротив, уничтожали органы слуха, зрения, речи, во всем подражая хозяевам,-- иногда непроизвольно, а иногда выполняя команду. Сто пятьдесят миллионов лет тому назад, где-то в середине перми, шогготы стали совершенно неуправляемыми, и тогда жившие на морском дне Старцы развязали против них настоящую войну, чтобы силой вернуть свою прежнюю власть. Многовековая пропасть отделяла нас от того времени, но и теперь мороз пробирал по коже, когда мы разглядывали картины той войны и особенно ужасное зрелище жертв, обезглавленных шогготами и выпачканных затем выделяемой ими слизью. В конце концов Старцы, прибегнув к мощному оружию, вызывавшему у врагов нарушения на молекулярном и атомарном уровнях, добились полной победы. Барельефы отразили тот период, когда сломленные шогготы стали совсем ручными и покорились воле Старцев совсем как дикие мустанги Запада -- американским ковбоям. Во время бунта шогготы доказали, что могут жить на суше, но новая способность никак не поощрялась -- трудности их содержания на земле значительно превосходили возможную пользу. В юрский период на Старцев обрушились новые напасти -- из космоса прилетели полчища мерзких тварей; они соединяли в себе черты ракообразных, ибо были покрыты твердым панцирем, а также низших растений, а именно грибов. В мифологии горных народов северного полушария, особенно в Гималаях, они запечатлелись как Ми-Го, или Снежные люди. Чтобы одержать верх над пришельцами, Старцы впервые за всю свою земную историю решили вновь выйти в космос, однако, совершив все положенные приготовления, поняли, что не сумеют покинуть земную атмосферу. Секрет межзвездных перелетов был полностью утрачен. В результате Ми-Го вытеснили Старцев с северных земель, и те понемногу вновь сбились в антарктическом регионе -- своей земной колыбели. Все эти перемены не коснулись подводных владений Старцев, недоступных для завоевателей. Даже на барельефах бросалось в глаза разительное отличие материальной субстанции Ми-Го или потомков Ктулху от плоти Старцев. Первые обладали способностью к структурным изменениям, умели перевоплощаться и вновь возвращать себе прежний облик. Все это было недоступно для Старцев, по-видимому, их враги прибыли из более отдаленной части вселенной, чем они. Несмотря на удивительную плотность тканей и необычные жизненные свойства, Старцы являлись материальными существами и, следовательно, происходили из известного пространственно-временного континуума, в то время как о происхождении их врагов можно было, затаив дыхание, строить самые немыслимые догадки. Словом, нельзя отнести к чистому мифотворчеству разбросанные в легендах сведения об аномалии завоевателей и их внегалактическом происхождении. Хотя этот миф могли распространять и сами Старцы, чтобы списать на него свои военные неудачи: ведь исторический престиж был у них своего рода "пунктиком". Недаром в их каменных анналах не упоминались многие могущественные и высокоразвитые народы с неповторимыми культурами и величественными городами -- народы, украсившие собой не одну легенду. Чередование геологических эпох и связанные с ним перемены были с поразительной яркостью представлены на резных картах и барельефах. Кое в чем наши научные представления оказались ошибочными, но встречались и подтверждения некоторых смелых гипотез. Как я уже говорил, именно здесь, в этом невероятном месте, мы убедились в правоте Тейлора, Вегенера и Джоли, предположивших, что все континенты суть части бывшего единого антарктического материка, оторвавшиеся от него под действием мощных центробежных сил и дрейфовавшие в разные стороны по вязкой поверхности земной мантии. Это подтверждалось и очертаниями Африки и Южной Америки, а также направлениями главнейших горных цепей. На картах, отобразивших Землю времен карбона, то есть сто миллионов или более лет тому назад, мы видели бездонные ущелья и трещины, которые впоследствии, углубившись, разделили Африку и обширный материк, включавший в себя Европу (легендарную Валусию), обе Америки и Антарктику. На более поздних картах материки были уже обособлены друг от друга, в том числе и на той, которую вычертили пятьдесят миллионов лет назад в связи с основанием ныне мертвого города, где мы сейчас пребывали. И, наконец, на самой поздней, относящейся, видимо, плиоцену, карте очертания и расположения материков соответствовали нынешним -- только Аляска была еще соединена с Сибирью, Северная Америка через Гренландию -- с Европой, а Южная Америка через Землю Грейама -- с Антарктидой. Карты времен карбона пестрели значками, говорившими, что каменные города Старцев покрывали весь земной шар -- от дна морского до изрытых ущельями горных районов, однако на последующих картах ясно обозначился откат градостроительства к южным антарктическим районам. Во времена же плиоцена, как показывала последняя карта, города остались только в Антарктике да на оконечности Южной Америки -- севернее пятидесятой параллели южной широты отсутствовали даже морские поселения. Интерес Старцев к северным территориям, по-видимому, угас, сократилась информация о них, лишь изредка совершали теперь Старцы разведывательные полеты на своих веерообразных перепончатых крыльях, изучая очертания береговых линий. Потом наступило время грандиозных катаклизмов -- образовывались новые горные цепи, создавались континенты, землю и дно океанов сотрясали конвульсии, и на месте разрушенных городов все реже возводились новые. Окружавший нас громадный мертвый мегаполис был, видимо, последней столицей звездоголовых; город построили в начале мела недалеко от того места, где рухнул в разверзшуюся пропасть его предшественник, превосходивший размерами даже своего юного двойника. Район этих двух городов почитали священным -- ведь именно здесь впервые, тогда еще на морское дно, высадились их предки. Мы узнавали на барельефах некоторые характерные приметы города, в котором оказались. Как нам стало понятно, он тянулся вдоль хребтов на сотни миль в обе стороны, так что обозреть его даже с самолета не представлялось возможным. Считалось, что в нем сохранились священные камни из фундамента первого поселения на дне моря; по прошествии многих веков их выбросило при очередном катаклизме на сушу, Мы с Денфортом с особым интересом и смешанным чувством благоговения и страха отыскивали на барельефах то, что относилось к месту нашего пребывания. Такого материала, естественно, было предостаточно; кроме того, скитаясь по наземным лабиринтам города, мы забрели, по счастливой случайности, в исключительно старое здание, на потрескавшихся стенах которого в декадентской манере последних скульпторов разворачивалась история города и его окрестностей после плиоцена -- на нем обычно завершались все прочие скульптурные рассказы. Этот дом мы облазили и изучили до последнего уголка, и то, что нам удалось здесь узнать, поставило перед нами новую цель. Итак, нам суждено было попасть в самое таинственное, жуткое и зловещее место на Земле. И самое древнее. Мы почти поверили, что это мрачное нагорье и есть то самое легендарное плато Ленг, средоточие зла, о котором страшился упоминать даже безумный творец "Некрономикона". Грандиозная горная цепь была невероятно, умопомрачительно длинна, зарождаясь невысоким кряжем на Земле у моря Уэдделла и пересекая весь континент. Наиболее высокий массив образовывал величественную арку между 82' южной широты, 60' восточной долготы и 70' южной широты, 115' восточной долготы, вогнутой стороной обращенную к нашему лагерю, а одним концом упиравшуюся в закованное льдом морское побережье. Уилкс и Маусон видели эти горы на широте Южного полярного круга. Но нас ожидало еще более сокрушительное открытие. Как я уже говорил, хребты эти превышали Гималаи, но древние резчики по камню уверяли нас, что они уступали другим, еще более грандиозным. Тех великанов окутывала мрачная тайна, большинство скульпторов предпочитали не касаться этой темы, другие приступали к ней с очевидной неохотой и робостью. Похоже, та часть древней суши, что поднялась из моря первой после того, как оторвался кусок, образовавший Луну, и со своих далеких звезд прилетели Старцы, таили в себе, по мнению пришельцев, неведомое, о ощутимое зло. Возводимые там города преждевременно разрушались, их жители внезапно пропадали неведомо куда. Когда первые подземные толчки сотрясли эту зловещую местность, из качнувшейся, а затем разверзшейся земли неожиданно выросла пугающая громада хребтов с высоко взметнувшимися вершинами. Так, среди грохота и хаоса, Земля произвела свое самое жуткое творение. Если система координат на барельефах соответствовала истине, то эти рождающие ужас и омерзение гиганты вздымались на высоту более сорока тысяч футов, значительно превосходя покоренные нами Хребты Безумия. Они тянулись от 77' южной широты, 70' восточной долготы до 70' южной широты, 100' восточной долготы и, следовательно, находились всего в трехстах милях от мертвого города, так что, не будь тумана, мы могли бы различить на западе их сумрачные вершины. А их северную оконечность можно видеть с широты Южного полярного круга на Земле Королевы Мэри. Во времена упадка некоторые Старцы возносили этим горам тайные молитвы, однако никто не осмеливался приблизиться к ним или хотя бы предположить, что находится за ними. Из людей также ни один человек не бросил взгляда на этих великанов, но, видя, какой страх источают эти древние изображения, я от души порадовался тому, что это и не могло случиться. Ведь за этими колоссами проходит еще одна цепь гор -- Королевы Мэри и Кайзера Вильгельма, заслоняющая гигантов со стороны побережья, и на эти горы, к счастью, никто не пробовал взбираться. Во мне уже нет былого скептицизма, и я не стану насмехаться над убежденностью древнего скульптора, что молния иногда задерживалась на гребне этих погруженных в тяжелое раздумье гор, и тогда ночь напролет мерцал там дивный таинственный свет. Возможно, в древних Пнакотических рукописях, где упоминается Кадат из Страны-Холода, за таинственными темными словесами скрывается подлинная и ужасающая реальность. Впрочем, городу хватало и своих загадок, пусть и не столь демонических. С его основанием ближние горы понемногу обрастали храмами; они стояли, как мы уразумели из барельефов, в тех местах, где теперь лепились друг к другу диковинные кубы и крепостные валы -- все, что осталось от башен неизъяснимой красоты и причудливых, устремленных ввысь шпилей. Затем, с течением времени, появились пещеры, которые соответствующим образом оформлялись, становясь своеобразными придатками к храмам. Шли годы, подземные воды источили слой известняка, и пространство под хребтами, нагорьем и равниной превратилось в запутанный лабиринт из подземных ходов и пещер. Многие барельефы отразили осмотры Старцами бесчисленных подземелий; а также неожиданное открытие ими там моря, которое подобно Стиксу таилось в земном лоне, не зная ласки солнечных лучей. Эта сумрачная пучина была, конечно же, порождением реки, текущей со стороны зловещих, не имеющих названия западных гор; у Хребтов Безумия она сворачивала в сторону и текла вдоль гор вплоть до своего впадения в Индийский океан между Землями Бадда и Тоттена на Побережье Уилкса. Понемногу река размывала известняк на повороте, пока не достигала грунтовых вод, а слившись с ними, с еще большей силой продолжала точить породу. В конце концов, сломив сопротивление камня, воды ее излились в глубь земли, а прежнее русло, ведущее к океану, постепенно высохло. Позже его покрыли постройки постоянно разраставшегося города. Поняв, что произошло с рекой, Старцы, повинуясь присущему им мощному эстетическому чувству, высекли на своих самых изысканных пилонах картины низвержения водного потока в царство вечной тьмы. С самолета мы видели бывшее русло этой когда-то прекрасной реки, одетой в былые годы в благородное кружево каменных мостов. Положение, которое занимала река на барельефах, изображающих город, помогло нам лучше понять, как менялся мегаполис в бездонном колодце времени; мы даже наскоро набросали карту с основными достопримечательностями -- площадями, главными зданиями и прочими приметами, чтобы лучше ориентироваться в дальнейшем. Скоро мы могли уже воссоздать в своем воображении живой облик этого поразительного города, каким он был миллион, десять миллионов или пятьдесят миллионов лет назад,-- так искусно изобразили древние скульпторы здания, горы и площади, окраины и живописные пейзажи с буйной растительностью третичного периода. Все было пронизано несказанной мистической красотой, и, впитывая ее в себя, я забывал о гнетущем чувстве, порожденном непостижимым для человека возрастом города, его мертвым величием, укрытостью от мира и сумеречным сверканием льда. Однако, судя по барельефам, у обитателей города тоже частенько на душе кошки скребли и сердце сжималось от страха: нередко встречались изображения Старцев, отшатывающихся в ужасе от чего-то, чему на барельефе никогда не находилось места, косвенно можно было догадаться, что предмет этот выловили в реке, которая принесла его с загадочных западных гор, поросших вечно шелестящими деревьями, увитыми диким виноградом. Только в одном доме поздней постройки мы отчетливо прочли на декадентском барельефе предчувствие грядущей катастрофы и опустения города. Несомненно, были и другие свидетельства, несмотря на снижение творческой активности и художественных устремлений, характерное для скульпторов смутного времени,-- вскоре мы в этом, хоть и не воочию, смогли убедиться. Но тот барельеф был первым и единственным в таком роде из всех, какие мы внимательно рассмотрели. Мы хотели продолжить осмотр, но, как я уже говорил, обстоятельства изменились и перед нами возникла новая цель. Впрочем, вскоре все настенные свидетельства и так исчерпали себя: надежда на долгое безоблачное будущее покинула Старцев, а с ней и желание украсить свой быт. Окончательный удар принесло повальное наступление холодов, они сковали почти всю планету, а с полюсов так никогда и не ушли. Именно эти жестокие холода уничтожили на противоположной стороне планеты легендарные земли Ломара и Гипербореи. Трудно сказать, когда именно воцарились в Антарктике холода. Сейчас мы относим раннюю границу ледникового периода на пятьсот тысяч лет от нашего времени, но по полюсам этот бич Божий хлестнул еще раньше. Все цифры, конечно, условны, но весьма вероятно, что последние барельефы высечены менее миллиона лет назад, а город покинут полностью задолго до времени, которое принято считать началом плейстоцена, то есть раньше, чем пятьсот тысяч лет тому назад. На поздних барельефах растительность выглядит более скудной, да и сама жизнь горожан далеко не бьет ключом. В домах появляются нагревательные приборы, путники зимой кутаются в теплую одежду. Картуши, которые все чаще разбивают каменную ленту поздних барельефов, вторгаясь со своей темой, отобразили отдельные элементы непрерывной миграции -- часть жителей укрылась на дне моря, найдя прибежище в подводных поселениях у далеких берегов, другие опустились под землю и, проскитавшись по запутанным известняковым лабиринтам, вышли к пещерам на краю темных бездонных вод. Так сложилось, что большинство обитателей города предпочли уйти под землю. До какой-то степени это объяснялось тем, что место здесь почиталось священным, но главным было, конечно же, то, что в этом случае оставалась возможность пользоваться храмами, возведенными на изрезанных подземными галереями хребтах, а также бывать в самом городе, оставленном в качестве летней резиденции и координационного пункта между отдельными поселениями. Провели кое-какие земляные работы, улучшили уже существующие подземные пути, а также проложили новые, напрямик соединившие древнюю столицу с темной пучиной. Тщательно все просчитав, мы нанесли входы в эти новые, прямые как стрела туннели на путеводитель, который понемногу рождался под нашими руками. По меньшей мере два туннеля начинались неподалеку от нас, ближе к хребтам -- один всего в четверти мили, в направлении древнего русла реки, а другой -- примерно вдвое дальше, в прямо противоположном направлении. Новый город Старцы выстроили не на пологих берегах подземного моря, а на его дне -- температура там была равномерно теплой. Огромная глубина этого тайного моря давала гарантию, что внутренний жар земли позволит новым поселенцам жить там сколько потребуется. Те же без труда приспособились проводить под водой большую часть времени, а позднее и вовсе перестали выходить на берег -- они ведь никогда не позволяли жабрам окончательно отмереть. На отдельных барельефах мы видели картины посещения Старцами живущих под водой родственников, а также их продолжительных купаний на дне глубокой реки. Не смущала их и вечная' тьма земных недр -- сказалась привычка к долгим арктическим ночам. Когда древние скульпторы рассказывали на своих барельефах о том, как на дне подземного моря закладывали новый город, их декадентская, упадническая манера преображалась, и в ней появлялись характерные эпические черты. Подойдя к проблеме научно, Старцы наладили в горных недрах добычу особо прочных камней и пригласили из ближайшего подводного селения опытных строителей, чтобы использовать в работе новейшие технологии. Специалисты захватили с собой все необходимое для успешной деятельности, а именно: клеточную массу для производства шогготов- чернорабочих, способных поднимать и перетаскивать камни; и протоплазму, с легкостью превращавшуюся в фосфоресцирующие организмы, освещавшие темноту. И вот на дне мрачного моря вырос громадный город, архитектурой напоминавший прежнюю столицу, а мастерством исполнения даже превзошедший, ибо везде строительству предшествовал точный математический расчет. Новые шогготы достигли здесь исполинских размеров и значительного интеллекта, понимая и исполняя приказы с удивительной быстротой. Со Старцами они изъяснялись, подражая их голосам, мелодичными, трубными звуками, слышными, если правильно предположил бедняга Лейк, на большом расстоянии, теперь шогготы подчинялись не гипнотическому внушению, а простым командам и были идеально послушны, Фосфоресцирующие организмы полностью обеспечивали Старцев светом, компенсируя этим утрату полярных сияний -- непременных спутников антарктических ночей. Изобразительные искусства продолжали существовать, хотя упадок был очевиден. Старцы, по-видимому, и сами это понимали, потому что во многих случаях предвосхитили политику Константина Великого и перенесли в подводный город несколько глыб с великолепными образцами древней резьбы, подобно тому, как вышеозначенный император в такое же гиблое для искусств время ограбил Грецию и Азию, вывезя оттуда лучшие произведения искусства, чтобы сделать свою новую столицу Византию еще более прекрасной. То, что Старцы не забрали из бывшей столицы все барельефы, объяснялось несомненно тем, что первое время город на суше не был еще полностью заброшен. Когда же он полностью обезлюдел -- а это случилось еще до прихода на полюс самых жестоких холодов плейстоцена,-- Старцев уже, видимо, вполне устраивало современное искусство, и они перестали замечать особое совершенство работы древних резчиков и ваятелей. Во всяком случае, вековечные руины вокруг нас во многом сохранили свои первоначальные красоты, хотя все, что было легко вывезти, особенно отдельно стоявшие прекрасные скульптуры, обрело новое пристанище на дне подземного моря. Эта история, рассказанная на панелях и картушах,-- последнее свидетельство об ушедшей эпохе, обнаруженное нами на ограниченной территории наших поисков. Выходило, что Старцы некоторое время жили как бы двойной жизнью, проводя зиму на дне подземного моря, а летом возвращаясь в свою бывшую столицу. Завязалась активная торговля с другими городами в относительном отдалении от антарктического побережья. К этому времени стала абсолютно ясна обреченность земного города, и резчики сумели показать на своих барельефах многочисленные признаки вторжения холода. Растительность гибла, и даже в разгар лета грозные приметы зимы полностью не исчезали. Пресмыкающиеся вымерли почти полностью, млекопитающие разделили их участь. Чтобы продолжать работу на суше, можно было приспособить к земным условиям жизни удивительно хорошо переносящих холод бесформенных шогготов, но этого-то Старцы совсем не хотели. Замерла жизнь на великой реке, опустело морское побережье, из его былых обитателей задержались только тюлени и киты. Птицы улетели, по берегу ковыляли одни крупные неуклюжие пингвины. Можно только предполагать, что произошло дальше. Как долго просуществовал подводный город? Может, этот каменный мертвец по-прежнему стоит там, в вечном мраке? Замерзли подземные воды или нет? И какова судьба других городов на дне океана? Выбрались ли из-под ледяного колпака Старцы? Может, мигрировали к северу? Но современная геология нигде не обнаружила следов их пребывания. Значит, злобные Ми-Го все еще создавали угрозу на севере? И кто знает, что таится сейчас в темной, неведомой морской пучине, затерявшейся в потаенных глубинах земли? Сами звездоголовые и их творения могли выдерживать колоссальное давление -- а рыбаки иногда вылавливали в этих краях всякие диковины. И может, вовсе не кит-убийца повинен, как предполагали, в кровавой резне, оставившей на телах тюленей многочисленные ранения, на что обратил внимание поколение назад Борхгревинк? Экземпляры, найденные беднягой Лейком, обсуждению не подлежали: их засыпало в пещере в те времена, когда город был совсем юным. По всем признакам им было не меньше тридцати миллионов лет, а тогда, как мы понимали, подземный город в заполненной водами каверне еще не существовал, как, собственно, и сама каверна. Если бы они ожили, то помнили бы только те давние времена, когда повсюду ' Б о р х г р е в и н к, Карстен (1864 -- 1934) -- норвежский путешественник. буйно росла зелень -- ведь шел третичный период,-- в городе процветали искусства, могучая река несла свои воды на север, вдоль величественных гор к далекому тропическому океану. И все же у нас не шли из головы эти твари, особенно восемь полноценных, которые таинственным образом исчезли из развороченного лагеря Лейка. Слишком многое не укладывалось в голове, и потому приходилось относить разные дикие вещи на счет внезапного помешательства кого-нибудь из членов экспедиции -- и эти невероятные могилы, и множество пропавших вещей, и исчезновение Гедни; потрясла нас неземная плотность тканей древних чудищ и всякие странности их биологии, о которых поведали нам древние скульпторы,-- словом, мы с Денфортом многое повидали за несколько последних часов, но были готовы к встрече с новыми пугающими и невероятными тайнами первобытной природы, о которых собирались хранить молчание. Я уже упоминал, что во время осмотра упаднических барельефов у нас родилась новая цель. Она, конечно же, была связана с теми пробитыми в земле туннелями, которые вели в мрачный подземный мир и о существовании которых мы поначалу не имели понятия, зато теперь сгорали от любопытства и желания поскорее увидеть их и по возможности обследовать. Из высеченного на стене плана было ясно, что стоит нам пройти по одному из ближайших туннелей около мили, и мы окажемся на краю головокружительной бездны, там, куда никогда не заглядывает солнце; по краям этого неправдоподобного обрыва Старцы проложили тропинки, ведущие к скалистому берегу потаенного, погруженного в великую ночь океана. Возможность воочию созерцать легендарную пучину явилась соблазном, которому противиться было невозможно, но мы понимали, что нужно либо немедленно пускаться в путь, либо отложить визит под землю до другого раза. Было уже восемь часов вечера, наши батарейки поиздержались, и мы не могли позволить себе совсем не выключать фонарики. Все пять часов, что мы находились в нижних этажах зданий, подо льдом, делая записки и зарисовки, фонарики не выключались, и потому в лучшем случае их могло хватить часа на четыре. Но, исхитрившись, можно было обойтись одним, зажигая второй только в особенно интересных или опасных местах. Так мы обезопасили бы себя, создав дополнительный резерв времени. Блуждать в гигантских катакомбах без света -- верная погибель, следовательно, если мы хотим совершить путешествие на край бездны, нужно немедленно прекратить расшифровку настенной скульптуры. Про себя мы решили, что еще не раз вернемся сюда, возможно, даже посвятим целые недели изучению бесценных свидетельств прошлого и фотографированию -- вот где можно сделать коллекцию "черных снимков", которые с руками оторвет любой журнал, специализирующийся на "ужасах", но теперь поскорее в путь! Мы уже израсходовали довольно много клочков бумаги, и хотя нам не хотелось рвать тетради или альбомы для рисования, все-таки пришлось пожертвовать еще одной толстой тетрадью. Если случится худшее, решили мы, начнем делать зарубки, тогда, даже если заблудимся, пойдем по одному из туннелей, пока не выйдем на свет -- если, конечно, успеем к сроку. И вот мы, сгорая от нетерпения, направились в сторону ближайшего туннеля. Согласно высеченной на камне карте, с которой мы перерисовали свою, нужный туннель начинался в четверти мили от места, где мы находились. Его окружали прочные, хорошо сохранившиеся дома, так что, похоже, это расстояние мы могли преодолеть под ледяным покрытием. Туннель шел из ближайшего к хребтам угла некой пятиконечной объемистой конструкции -- явно места общественных сборищ, возможно, даже культового характера. Мы еще самолета пытались разглядеть среди руин такие постройки. Однако сколько мы ни обращались к своей памяти, не могли припомнить, чтобы видели с высоты нечто подобное, и потому решили, что это объясняется скорее всего тем, что крыша здания сильно повреждена, а может, и совсем разрушена прошедшей по льду трещиной. Ее-то мы хорошо помнили. Но в таком случае вход в туннель мог быть завален, и тогда нам останется попытать счастья в другом туннеле, что начинался примерно в миле к северу. Русло реки отсекло от нас все южные туннели, и, окажись оба ближайших хода завалены, наше дальнейшее путешествие не состоится: не позволят батарейки -- ведь до следующего, северного, туннеля еще одна миля. Мы шли сумеречными лабиринтами, не выпуская из рук компас и карту, пересекали одну за другой комнаты и коридоры, находившиеся в разных стадиях обветшания, взбирались наверх, шагали по мостикам, опускались снова, упирались в заваленные проходы и груды мусора, зато на некоторых участках, поражавших по контрасту своей идеальной чистотой, почти бежали, наверстывая упущенное время. Иногда мы выбирали неверное направление, и тогда нам приходилось возвращаться, подбирая оставленные клочки бумаги, а несколько раз оказывались на дне открытой шахты, куда проникал, а точнее как бы просачивался, солнечный свет. И всюду нас мучительно притягивали к себе, дразня воображение, барельефы. Даже при беглом взгляде на них становилось ясно, что многие рассказывали о важнейших исторических событиях, и только уверенность в том, что мы еще не раз вернемся сюда, помогала нам преодолеть желание остановиться получше их рассмотреть. Иногда мы все же замедляли шаги и зажигали второй фонарик. Будь у нас лишняя пленка, мы могли бы немного пощелкать фотоаппаратом, но о том, чтобы попытаться кое-что перерисовать, и речи не было. Я приближаюсь к тому месту в своем рассказе, где мне хотелось бы -- искушение очень велико -- замолчать или хотя бы частично утаить правду. Но истина важнее всего: надо в корне пресечь всякие попытки вести в этих краях дальнейшие исследования. Итак, согласно расчетам, мы уже почти достигли входа в туннель, добравшись по мостику на втором этаже до угла этого пятиконечного здания, а затем спустившись в полуразрушенный коридор, в котором было особенно много по- декадентски утонченных поздних скульптур, явно обрядового назначения, когда около половины девятого Денфорт своим обостренным юношеским чутьем уловил непонятный запах. Будь с нами собака, она, почуяв недоброе, отреагировала бы еще раньше. Поначалу мы не могли понять, что случилось со свежайшим прежде воздухом, но вскоре память подсказала нам ответ. Трудно без дрожи выговорить это. Этот запах смутно, но безошибочно напоминал тот, от которого нас чуть не стошнило у раскрытой могилы одного из чудищ, рассеченных несчастным Лейком. Мы, естественно, не сразу нашли ответ. Нас мучили сомнения, запаху находилось сразу нескольо объяснений. А главное, нам не хотелось отступать -- слишком уж мы приблизились к цели, чтобы поворачивать назад, не испытав явной угрозы. Кроме того, подозрения наши казались невероятными. В нормальной жизни такое не случается. Следуя некоему иррациональному инстинкту, мы несколько притушили фонарик, замедлили ход и, не реагируя более на мрачные декадентские скульптуры, угрожающе косившиеся на нас с обеих сторон, осторожно, на цыпочках двинулись дальше, почти ползком преодолевая кучи обломков и мусора, которых с каждым шагом становилось все больше. Глаза у Денфорта тоже оказались острее моих, ведь именно он первым обратил внимание на некоторые странности. Мы уже успели миновать довольно много полузасыпанных арок, ведущих в покои и коридоры нижнего этажа, когда он заметил, что сор на полу не производит впечатления пролежавшего нетронутым тысячелетия. Прибавив свет в фонарике, мы увидели нечто вроде слабой колеи, словно здесь что-то недавно тащили. Разносортность мусора препятствовала образованию четких следов, но там, где он был мельче и однороднее, следы различались явственнее -- видимо, тащили какие-то тяжелые предметы. Раз нам даже померещились параллельные линии, вроде как следы полозьев. Это заставило нас вновь остановиться. Тогда-то мы и почувствовали еще один запах. Парадоксально, но он испугал нас одновременно и больше и меньше предыдущего: сам по себе он был вполне зауряден, но с учетом места и обстоятельств -- невозможен, а потому заставил нас похолодеть от страха. Ведь пахло не чем иным, как бензином. Единственное, что приходило на ум, не связано ли это как-то с Гедни. Наше дальнейшее поведение пусть объясняют психологи. Мы понимали, что на это темное, как ночь, кладбище канувших в вечность времен прокралось нечто, подобное монстрам с базы Лейка, и потому не сомневались: впереди нас ждет встреча с неведомым. И все же продолжили путь -- то ли из чистого любопытства, то ли из-за сумятицы в головах или под влиянием самогипноза, а может, нас влекло вперед беспокойство за судьбу Гедни. Денфорт напомнил мне шепотом о подозрительных следах на улице города и прибавил, что он также слышал слабые трубные звуки -- очень важное свидетельство в свете оставленного Лейком отчета о вскрытии неизвестных тварей. Эти звуки, впрочем, могли сойти за эхо, гулко разносившееся по пещерам, изрешетившим горные вершины; похожие звуки доносились и откуда-то снизу, из таинственных недр. Я тоже прошептал ему на ухо свою версию, напомнив, в каком страшном виде предстал перед нашими взорами лагерь Лейка и сколько всего там исчезло: одинокий безумец мог совершить невозможное -- перевалить через эти гигантские хребты и, подобно нам, войти в каменный первобытный лабиринт... Но, поверяя друг другу свои догадки, мы не приходили к единому мнению. Стоя на месте, мы в целях экономии потушили фонарик и только тогда заметили, что в темноте чуть брезжится -- это сверху просачивался свет. Непроизвольно двинулись дальше, включая теперь фонарик лишь изредка, чтобы убедиться, что идем в нужном направлении. Неприятный осадок от недавних следов не покидал нас, тем более что запах бензина становился все сильнее. Разруха усиливалась, мы спотыкались на каждом шагу, и вскоре поняли, что впереди тупик. Наши пессимистические прогнозы оправдались, и виной была та глубокая расщелина, которую мы заметили еще с воздуха. Проход к туннелю был завален -- даже к выходу не пробраться. Зажженный фонарик высветил на стенах глухого коридора очередную серию барельефов и несколько дверных проемов, заваленных в разной степени каменными обломками. Из одного доносился острый запах бензина, почти заглушая другой запах. Приглядевшись, мы обратили внимание, что обломков и прочего мусора там поменьше, причем создавалось впечатление, что проход расчистили совсем недавно. Сомнений не было -- путь к неведомому монстру лежал через эту дверь. Думаю, всякий поймет, что нам потребовалось изрядно потоптаться на пороге, прежде чем решиться войти. Когда же мы все-таки ступили под эту черную арку, то первым чувством было недоумение. В этой уединенной замусоренной комнате -- абсолютно квадратной, длина каждой из покрытых все теми же барельефами стен равнялась примерно двадцати футам,-- не было ничего необычного, и мы инстинктивно закрутили головами, ища прохода дальше. Но тут зоркие глаза Денфорта различили в углу какой-то беспорядок, и мы разом включили оба фонарика. Зрелище было самым заурядным, но говорило о многом, и тут меня опять тянет оборвать рассказ. На слегка притоптанном мусоре что-то валялось, там же, судя по всему, недавно пролили изрядное количество бензина, от него, несмотря на несколько разреженный воздух, ел резкий запах. Короче говоря, здесь недавно устроили привал некие существа, так же, как и мы, стремящиеся попасть в туннель и точно так же остановленные непредвиденным завалом. Скажу прямо. Все разбросанные вещи были похищены из лагеря Лейка -- консервные банки, открытые непередаваемо варварским способом, как и на месте трагедии; обгоревшие спички; три иллюстрированные книги в грязных пятнах непонятного происхождения; пустой пузырек из-под чернил с цветной этикеткой; сломанная авторучка; искромсанные палатка и меховая куртка; использованная электрическая батарейка с приложенной инструкцией; коробка от обогревателя и множество мятой бумаги. От одного этого голова могла пойти кругом, но когда мы подняли и расправили несколько бумажек, то поняли, что самое худшее ожидало нас здесь. Еще в лагере Лейка нас поразил вид уцелевших бумаг, испещренных странными пятнами, но то, что предстало нашим взорам в подземном склепе кошмарного города, было абсолютно невыносимо. Сойдя с ума, Гедни мог, конечно, подражая точечному орнаменту на зеленоватых камнях, воспроизвести такие же узоры на отвратительных, невероятных пятиугольных могилах, а затем повторить их тут, на этих листках; поспешные грубые зарисовки тоже могли быть делом его рук; мог он составить и приблизительный план места и наметить путь от обозначенного кружком ориентира, лежащего в стороне от нашего маршрута,-- громадной башни-цилиндра, постоянно встречавшейся на барельефах, с самолета она нам виделась громадной круглой ямой-- до этого пятиугольного здания и дальше, до самого выхода в туннель. Он мог, повторяю, начертить какой- никакой план, ведь, несомненно, источником для него, так же как и для наших наметок, послужили все те же барельефы в ледяном лабиринте, но разве сумел бы дилетант воспроизвести эту неподражаемую манеру рисунка: ведь, несмотря на явную поспешность и даже небрежность зарисовок, манера эта ощущалась сразу и намного превосходила декадентский рисунок поздних барельефов. Здесь чувствовалась характерная техника рисунка Старцев в годы наивысшего расцвета их искусства. Не сомневаюсь, что многие сочтут нас с Денфортом безумцами из-за того, что мы не бросились тут же прочь, спасать свои жизни. Самые чудовищные наши опасения подтвердились, и те, кто читает сейчас мою исповедь, понимают, о чем я говорю. А может, мы и правда сошли с ума -- ведь назвал же я эти страшные горы "Хребтами Безумия"? Но нас охватил тот безумный азарт, какой не покидает охотников, выслеживающих диких зверей где-нибудь в джунглях Африки и рискующих жизнью, только чтобы понаблюдать за ними и сфотографировать. Мы застыли на месте, страх парализовал нас, но где-то в глубине уже разгорался неуемный огонек любопытства, и он в конце концов одержал победу. Мы, конечно, не хотели бы встретиться лицом к лицу с тем или с теми, кто побывал здесь, но у нас было ощущение, что они ушли. Должно быть, сейчас уже отыскали ближайший туннель, проникли внутрь и направляются на встречу с темными осколками своего прошлого, если только они сохранились в темной пучине -- в неведомой бездне, которую они никогда прежде не видели. А если заблокирован и тот туннель, значит, пойдут на север в поисках другого. Им ведь не так, как нам, необходим свет -- это мы помнили. Возвращаясь мысленно в прошлое, затрудняюсь определить, какие именно эмоции овладели нами тогда, какую форму приняли и как изменился наш план действий в связи с острым предчувствием чего-то необычайного. Разумеется, мы не хотели бы столкнуться с существами, вызывавшими у нас столь жгучий страх, но, думаю, подсознательно жаждали хоть издали их увидеть, тайком подсмотреть из укромного убежища. Мы не расставались окончательно с мыслью увидеть воочию таинственную бездну, хотя теперь перед нами замаячила новая цель -- дойти до места, которое на смятом плане было обозначено большим кругом. Было ясно, что так изобразили диковинную башню цилиндрической формы, которую мы видели даже на самых ранних барельефах, сверху она казалась просто огромным круглым провалом. Даже на этом небрежном чертеже чувствовалось некое скрытое величие этой постройки, уважительное к ней отношение; это заставляло нас думать, что в той части, что находится ниже уровня льда, может найтись для нас много интересного. Башня вполне могла быть архитектурным шедевром. Судя по барельефам, построена она в непостижимо далекие времена, дно из старейших зданий города. Если там сохранились барельефы, они могут многое поведать. Кроме того, от нее мы могли бы, возможно, найти для себя более короткую дорогу, чем та, которую так последовательно метили клочками бумаги. Начали мы с того, что тщательно изучили эти ошеломляющие зарисовки, которые вполне совпадали с нашими собственными, а затем отправились в обратный путь, точно придерживаясь указанного на листке маршрута, ведущего к цилиндрической башне. Наши неизвестные предшественники, должно быть, проделали этот путь дважды. Как раз за гигантским цилиндром начинался ближайший туннель, Не стану описывать нашу обратную дорогу, во время которой мы старались как можно экономнее тратить бумагу: ничего нового нам не повстречалось. Разве только теперь путь наш реже взмывал вверх, стелясь по самой земле и даже иногда опускаясь в подземелье. Не однажды замечали мы следы, оставленные прошедшими перед нами незнакомцами, а после того как запах бензина остался далеко позади, в воздухе вновь стал слышен слабый, но отчетливый неприятный запах, от которого нас бросило в дрожь. Свернув в сторону от прежнего маршрута, мы стали иногда включать фонарик, направляя свет на стены, и могу вас заверить, не было случая, чтобы при этом не высветился очередной барельеф -- несомненно, то был наилюбимейший вид искусства у Старцев. Около 9.30, двигаясь по длинному сводчатому коридору, обледеневший пол которого, казалось, уходил под землю, а потолок становился все ниже, мы заметили впереди яркий дневной свет и тут же выключили фонарик. Вскоре стало понятно, что наш коридор кончается просторной круглой площадкой вроде арены, до которой было уже рукой' подать. Впереди вырисовывалась чрезвычайно низкая арка, совсем не типичная для мегалитов, и даже не выходя, мы увидели довольно много интересного. Перед нами раскинулся огромный круг -- не менее двухсот футов в диаметре,-- заваленный обломками и прочим мусором, от него расходилось множество сводчатых коридоров, вроде того, которым шли мы, но большинство из них было основательно засыпано. По стене на высоте человеческого роста тянулась широкая полоса барельефов, и, несмотря на разрушительное действие времени, усиленное пребыванием под открытым небом, сомнений не оставалось: ничего из виденного нами ранее нельзя было поставить рядом с этими великолепными шедеврами. Толстый слой льда проступал из-под завалов мусора, и мы догадались, что настоящее дно открытого цилиндра глубоко внизу. Но главной достопримечательностью места был огромный каменный пандус, который, не заслоняя коридоры, плавной спиралью взмывал ввысь внутри цилиндрического колосса, подобно своим двойникам в зиккуратах Древнего Вавилона. Из-за скорости самолета, нарушившей перспективу, мы не заметили его с воздуха, потому-то и не направились к башне, когда решили спуститься под лед. Не сомневаюсь, что Пэбоди доискался бы до принципа устройства этой конструкции, мы же с Денфортом могли только смотреть и восхищаться. Каменные консоли и колонны были великолепны, но мы не могли взять в толк, как это все функционирует. Время не повредило пандусу, что само по себе удивительно -- ведь он находился под открытым небом; мало того, он еще предохранил от разрушения диковинные космические барельефы. Опасливо ступили мы на частично затененное пандусом ледяное дно этого необыкновенного цилиндра -- ведь ему было никак не меньше пятидесяти миллионов лет, без сомнения, то была самая древняя постройка изо всех, что нам пришлось увидеть,-- мы обратили внимание, что стены его, увитые пандусом, возвышаются на полных шестьдесят футов. Это означало, судя по нашему впечатлению с самолета, что снаружи ледяной пласт тянулся вверх, обхватывая цилиндр, еще на сорок футов: ведь зияющая яма, которую мы отметили с самолета, находилась посредине холма высотой футов в двадцать, состоящего, как мы решили, из раздробленного каменного крошева. На три четверти яму затеняли массивные, нависшие над ней руины окружающих ее высоких стен. На древних барельефах мы видели первоначальный облик башни. Стоя в центре огромной площади, она взмывала ввысь на пятьсот -- шестьсот футов, сверху ее покрывали горизонтальные диски, верхний из которых имел по краям остроконечные завершения в виде игольчатых шпилей. К счастью, разрушенная кладка сыпалась наружу -- иначе рухнул бы пандус, полностью завалив интерьер башни. И так-то зрелище было довольно жалкое. А вот щебень от арок, казалось, недавно отгребли. Не составляло особого труда понять: именно по этому пандусу спустились в подземелье неведомые пришельцы. Мы тут же решили выбраться отсюда тем же способом, благо башня находилась от оставленного в предгорье самолета на таком же расстоянии, что и внушительных размеров дом с колоннадой, через который мы проникли в сердце города. Зря, конечно, оставили за собой тропу из бумажек, ну да ладно. Остальную разведку можно провести и в этом месте. Вам может показаться странным, но мы до сих пор не оставили мысль о том, чтобы вернуться сюда и, может быть, даже не один раз -- и это несмотря на все увиденное и домысленное. С превеликой осторожностью прокладывали мы путь сквозь груды обломков, но тут необычное зрелище заставило нас застыть на месте. За выступом пандуса стояли трое саней, связанные вместе и находившиеся ранее вне поля нашего зрения. Они-то и пропали из лагеря Лейка и вот теперь обнаружились здесь, изрядно расшатанные в дороге,-- по-видимому, их тащили не только по снегу, но и по голым камням и завалам, а кое-где перетаскивали на весу. На санях лежали аккуратно увязанные и стянутые ремнями знакомые до боли вещи: наша печурка, канистры с бензином, набор инструментов, банки с консервами, завязанные узлом в брезент книги и еще какие-то тюки -- словом, похищенный из лагеря скарб. После всего предыдущего мы не очень удивились находке, скажу больше -- были почти к ней готовы. Однако когда, склонившись над санями, развязали брезентовый тюк, очертания которого меня почему-то смутно встревожили, нас как громом поразило. По-видимому, существам, побывавшим в лагере, тоже не была чужда страсть к научной систематизации, как и Лейку: в санях лежали два свежезамороженных экземпляра, раны вокруг шеи аккуратно залеплены пластырем, а дабы избежать дальнейших повреждений, сами тела туго перевязаны. Надо ли говорить, что то были Гедни и пропавшая собака. Наверное, многие сочтут нас бездушными и, конечно же, не вполне нормальными, но и после этого жуткого открытия мы продолжали думать о северном туннеле, хотя, уверяю, мысль о дальнейшем путешествии на какое-то время оставила нас, вытесненная другими размышлениями. Закрыв тело Гедни брезентом, мы стояли над ним в глубокой задумчивости, из которой нас вывели непонятные звуки -- первые, услышанные с того момента, как мы покинули улицы города, где слабо шелестел ветер, спускаясь со своих заоблачных высот. Очень земные и хорошо знакомые нам звуки были настолько неожиданны в этом мире пагубы и смерти, что, опрокидывая все наши представления о космической гармонии, ошеломили нас сильнее, чем это сделали бы самые невероятные звучания и шумы. Услышь мы загадочные и громкие трубные звуки, мы удивились бы меньше -- результаты проведенного Лейком вскрытия подготовили нас к чему-то в этом роде, более того, наша болезненная фантазия после кровавой резни в лагере вынуждала нас чуть ли не в каждом завывании ветра чуять недоброе. Ничего другого не приходилось ожидать от этого дьявольского края вечной смерти. Здесь приличествовали кладбищенские, унылые песни канувших в прошлое эпох. Но услышанные нами звуки разом сняли с нас умопомрачение, в которое мы впали, уже и мысли не допуская, что в глубине антарктического континента может существовать хоть какая-то нормальная жизнь. То, что мы услышали, вовсе не исходило от захороненной в незапамятные времена дьявольской твари, разбуженной полярным солнцем, приласкавшим ее дубленую кожу. Нет, существо, издавшее этот крик, было до смешного заурядным созданием, к которому мы привыкли еще в плавании, недалеко от Земли Виктории, и на нашей базе в заливе Мак-Мердо; его мы никак не ожидали встретить здесь. Короче -- этот резкий, пронзительный крик принадлежал пингвину. Он доносился откуда-то снизу -- как раз напротив коридора, которым мы только что шли, то есть со стороны проложенного к морской пучине туннеля. Присутствие в этом давно уже безжизненном мире животного, не способного существовать без воды, наводило на вполне определенные предположения, но прежде всего хотелось убедиться в реальности крика -- а вдруг нам просто послышалось? Он, однако, повторился и даже умножился -- орали уже в несколько глоток. Пойдя на звуки, мы вошли в арку, которую, видно, только недавно расчистили от завалов. Оставив дневной свет позади, мы возобновили нашу возню с клочками, тем более что позаимствовали, хоть и не без брезгливости, изрядную толику бумаги из тюка на санях. Вскоре лед сменился открытой почвой, состоящей преимущественно из обломков детрита,-- на ней явственно виднелись следы непонятного происхождения, как если бы что-то тащили, а раз Денфорт заметил очень четкий отпечаток, но о нем не стоит распространяться. Мы шли на крик пингвинов, что соответствовало направлению, в котором, как говорили нам и карта, и компас, находился вход в северный туннель; коридор, ведущий туда, к счастью, не был засыпан. Согласно плану, туннель шел из подвала большой пирамидальной конструкции, на которую мы обратили внимание еще во время полета над городом,-- она сохранилась лучше многих других построек. Освещая путь единственным фонариком, мы видели, что нас и тут продолжают сопровождать барельефы, но теперь нам было не до них. Впереди замаячил белый громоздкий силуэт, и мы поспешно включили второй фонарик. Как ни странно, мы тут же сосредоточились на новой загадке, позабыв о своих страхах. Те, что оставили часть снаряжения на дне огромного цилиндра и отправились на разведку к морской пучине, могли в любую минуту вернуться, но мы почему-то перестали принимать их во внимание. Беловатое существо, неуклюже ковылявшее впереди, было не менее шести футов росту, но мы ни минуты не сомневались, что оно не из тех, кто побывал в лагере Лейка. Те были выше и темнее, а по земле двигались, несмотря на свою приспособленность к жизни под водой, быстро и уверенно,-- это мы поняли из барельефов. И все же, не буду скрывать, мы испугались. На какое-то мгновение нас охватил безотчетный ужас, пострашнее прежнего, осознанного, с которым мы ожидали встречи с существами, опередившими нас на пути к туннелю. Разрядка, впрочем, наступила быстро, стоило белому увальню свернуть, переваливаясь, в проход под арку, где к нему присоединились двое собратьев, приветствуя его появление резкими, пронзительными криками. Это был всего лишь пингвин, хотя и значительно превосходящий размерами обычных королевских пингвинов. Полная слепота еще более усугубляла отталкивающее впечатление, которое производил этот альбинос. Мы последовали за нелепым созданием, а когда, ступив под арку, направили лучи обоих фонариков на безучастно топчущуюся в проходе троицу, то поняли, что слепыми были и остальные два представителя этого неизвестного науке вида пингвинов-гигантов. Они напоминали нам древних животных с барельефов Старцев, и мы быстро смекнули, что эти недотепы наверняка были потомками тех прежних великанов, которые выжили, уйдя от холода под землю; вечный мрак разрушил пигментацию и лишил их зрения, сохранив как бы в насмешку ненужные теперь узкие прорези для глаз. Мы ни на минуту не сомневались, что они и теперь обитают на берегах подземного моря, и это свидетельство продолжающегося существования пучины, дарующей по-прежнему тепло и пристанище тем, кто в них нуждается, наполнило нас волнующими чувствами. Интересно, что заставило этих трех увальней покинуть привычную среду обитания? Особая атмосфера разора и заброшенности, царящая в громадном мертвом городе, не позволяла предположить, что он был для них сезонным пристанищем, а полнейшее равнодушие животных к нашему присутствию заставляло сомневаться, что их с обжитых мест могли вспугнуть опередившие нас незнакомцы. Если, конечно, не набросились на пингвинов с целью пополнить свой запас продовольствия. А может, животных раздразнил висевший в воздухе едкий запах, от которого бесились собаки? Тоже маловероятно, ведь их предки жили в полном согласии со Старцами, и это должно было продолжаться и под землей. В сердцах посетовав, что не можем сфотографировать в интересах науки эти удивительнейшие экземпляры, мы обогнали их, еще долго слыша, как они гогочут и хлопают крыльями-ластами, и решительно направились вдоль указанного ими сводчатого коридора к неведомой бездне. Вскоре на стенах исчезли барельефы, а коридор, встав заметно ниже, резко пошел под уклон. Видимо, неподалеку находился вход в туннель, Мы поравнялись еще с двумя пингвинами; впереди слышались крики и гогот их собратьев. Неожиданно коридор оборвался, и у нас перехватило дыхание -- перед нами находилась большая сферическая пещера, диаметром сто, а высотой пятьдесят футов; во все стороны от нее расходились низкие сводчатые галереи, и только один ход, пятнадцати футов высотой, нарушая симметрию, зиял огромной черной пустотой. То был, несомненно, путь, ведущий к Великой бездне. Под сводом пещеры, которой явно пытались в свое время придать резцом вид небесной сферы (зрелище впечатляющее, хотя художественно малоубедительное), бродили незрячие и ко всему равнодушные пингвины-альбиносы. Туннель зазывно чернел, приглашая спуститься еще ниже, манил и сам вход, которому резец придал декоративную форму двери. Из таинственно зияющего отверстия, казалось, тянуло теплом, нам даже почудились струйки пара. Кого же еще, кроме пингвинов, скрывали эти бездонные недра и эти бесконечные ячейки, пронизывающие землю и гигантские хребты? Нам пришло в голову, что дымка, окутывавшая вершины гор, которой мы любовались с самолета и которую Лейк, обманувшись, принял за проявление вулканической активности, могла быть всего лишь паром, поднимающимся из самых глубин земли. Туннель был выложен все теми же крупными глыбами, и поначалу ширина в нем равнялась высоте. Стены украшали редкие картуши, приметы позднего упаднического искусства, все здесь сохранилось превосходно -- и кладка и резьба. На каменной пыли отпечатались следы пингвинов и тех, других, опередивших нас. Одни следы вели в сферическую пещеру, другие -- из нее. С каждым шагом становилось все теплее, и вскоре мы, расстегнув теплые куртки, шли нараспашку, Кто знает, не происходят ли там, под водой, вулканические выбросы, благодаря которым подземное море сохраняет тепло? Довольно скоро кладку сменила гладкая скальная поверхность, но это никак не отразилось на размерах туннеля, да и картуши украшали стены с той же регулярностью. Иногда спуск становился слишком крутым, и тогда мы нащупывали под ногами каменные ступени. Несколько раз нам попадались небольшие боковые галереи, не обозначенные на нашем плане, впрочем, они никак не могли нас запутать и помешать нашему быстрому возвращению, напротив, в случае опасности мы могли в них укрыться. Неприятный едкий запах тем временем все усиливался. Учитывая обстоятельства, лезть в туннель было чистым безумием, но в некоторых людях страсть к познанию перевешивает все, ей уступает даже инстинкт самосохранения, именно эта страсть и гнала нас вперед. Мы повстречали еще несколько пингвинов. Сколько нам предстояло идти? Согласно плану, крутой спуск начинался за милю до бездны, но предыдущие скитания научили нас не очень-то доверяться масштабам на барельефах. Через четверть мили едкий запах стал почти невыносимым, и мы с особой осторожностью проходили мимо боковых галерей. Струйки пара, напротив, исчезли -- температура теперь всюду выровнялась, такого контраста, как при входе в туннель, больше не было. Становилось все жарче, и поэтому мы не удивились, увидев брошенную на пол до боли знакомую теплую одежду. В основном это были меховые куртки и палатки, пропавшие из лагеря Лейка, и нам совсем не хотелось рассматривать странные прорези, сделанные похитителями, подгонявшими вещи по своим фигурам. Вскоре число и размеры боковых галерей резко увеличилось, видимо, начинался район изрешеченных подземными ходами- ячейками предгорий. К едкой вони теперь примешивался какой-то новый, не столь резкий запах, откуда он взялся, мы не понимали и только гадали; может, что-то гниет, или так своеобразно пахнет какая-нибудь неизвестная разновидность подземных грибов? Неожиданно туннель как по волшебству (карты нас к этому не подготовили) вдруг расширился, сменившись просторной, по-видимому, естественного происхождения пещерой овальной формы, с ровным каменным полом приблизительно семидесяти пяти футов длиной и пятидесяти -- шириной. Отсюда расходилось множество боковых галерей, теряясь в таинственной мгле. При ближайшем рассмотрении пещера оказалась вовсе не естественного происхождения: перегородки между отдельными ячейками были сознательно разрушены. Сами стены были неровными, с куполообразного потолка свисали сталактиты, а вот пол, казалось, только что вымели -- никаких тебе обломков, осколков и даже пыли совсем немного. Чисто было и в боковых галереях, и это нас глубоко озадачило. Новый запах все усиливался, он почти вытеснил прежнее зловоние. От необычной чистоты, граничащей прямо-таки со стерильностью, мы потеряли дар речи, это казалось настолько необъяснимым, что произвело на нас более жуткое впечатление, чем все прежние странности. Прямо перед нами начиналась галерея, вход в которую был отделан более тщательно, чем все прочие; нам следовало выбрать его: на это указывали ведущие к нему внушительные груды пингвиньего помета. Решив не рисковать, мы, во избежание всяких случайностей, начали вновь рвать бумагу: ведь на следы рассчитывать не приходилось, чистота была прямо идеальная -- никакой пыли. Войдя в галерею, мы привычно осветили фонариком стены и застыли в изумлении: как снизился уровень резьбы! Нам уже было известно, что во времена строительства туннелей искусство у Старцев находилось в глубоком упадке, и сами недавно воочию в этом убедились. Но теперь, на подступах к загадочной бездне, мы увидели перемены настолько разительные, что не могли найти им никаких объяснений. И форма, и содержание немыслимо деградировали, говорить о каком-либо мастерстве исполнения просто не приходилось. В новой манере появилось нечто грубое, залихватское -- никакой тонкости. Резьба в орнаментальных завитках была слишком глубокой, и Денфорту пришла мысль, что, возможно, здесь происходило как бы обновление рисунка, своего рода палимпсест -- после того, как обветшала и стерлась старая резьба. Новый рисунок был исключительно декоративный и традиционный -- сплошные спирали и углы -- и казался грубой пародией на геометрический орнамент Старцев. Нас не оставляла мысль, что не только техника, но само эстетическое чувство подверглось здесь грубому перерождению, а Денфорт уверял меня, что здесь не обошлось без руки "чужака". Рисунок сразу же вызывал в памяти искусство Старцев, но это сравнение порождало в нас одновременно и глубокое внутреннее неприятие. Непроизвольно вспомнилось мне еще одно неудачное подражание чужому стилю -- пальмирские скульптуры, грубо копирующие римскую манеру. Те, что шли перед нами, тоже заинтересовались резьбой, об этом говорила использованная батарейка, брошенная рядом с наиболее типичным картушем. Однако из-за недостатка времени мы бросили на эти необычные барельефы лишь беглый взгляд и почти тут же возобновили путь, хотя далее довольно часто направляли на стену лучи фонариков, высматривая, не появились ли еще какие-нибудь новшества. Но все шло как прежде, разве что увеличивалось расстояние между картушами: слишком много отходило от туннеля боковых галерей. Нам повстречалось несколько пингвинов, мы слышали их крики, но нас не оставляло чувство, что где-то в отдалении, глубоко под землей, гогочут и кричат целые стаи этих больших птиц. Новый запах непонятного происхождения почти вытеснил прежний, едкий. Вновь появившиеся в воздухе струйки пара говорили о нарастающей разнице температур и о близости морской бездны, таящейся в кромешной мгле. И тут вдруг, совершенно неожиданно, мы увидели впереди, прямо на сверкающей глади пола какое-то препятствие -- нет, совсем не пингвинов, а что-то другое. Решив, что непосредственной опасности как будто нет, мы включили второй фонарик. И вот снова слова застывают у меня на губах. Казалось бы, пора привыкнуть спокойнее на все реагировать, а может, даже ожесточиться, но в жизни случаются такие переживания, что ранят особенно глубоко, от них невозможно исцелиться, рана продолжает ныть, а чувствительность настолько обостряется, что достаточно оживить в памяти роковые события, и снова вспыхивают боль и ужас. Как я уже говорил, мы увидели впереди, на чистом блестящем полу, некое препятствие, и одновременно наши ноздри уловили все тот же новый запах, многократно усилившийся и смешавшийся с едкими испарениями тех, кто шел перед нами. При свете фонариков у нас не осталось никаких сомнений в природе неожиданного препятствия; мы не побоялись подойти поближе, потому что даже на расстоянии было видно, что распростертые на полу существа не способны больше никому причинить вреда -- так же как и шестеро их товарищей, похороненных под ужасными пятиконечными надгробиями из льда в лагере несчастного Лейка. Как и у собратьев, почивших в ледяной могиле, у них были отсечены некоторые члены, а по расползавшейся темно-зеленой вязкой лужице было понятно, что печальное событие случилось совсем недавно. Мы увидели только четверых, хотя из посланий Лейка явствовало, что звездоголовых существ должно быть не менее восьми. Зрелище потрясло и одновременно удивило нас: что за роковая встреча произошла здесь, в кромешной тьме?! Напуганные пингвины разъяренно щелкали клювами; по доносившимся издалека крикам мы поняли, что впереди -- гнездовье. Неужели звездоголовые, потревожив птиц, навлекли на себя их ярость? Судя по характеру ран, такого быть не могло: ткани, которые с трудом рассек скальпелем Лейк, легко выдержали бы удары птичьих клювов. Кроме того, огромные слепые птицы вели себя исключительно мирно. Может, звездоголовые поссорились между собой? Тогда вина ложилась на четверых отсутствующих. Но где они? Прячутся неподалеку и выжидают удобный момент, чтобы напасть на нас? Медленно продвигаясь к месту трагедии, мы опасливо поглядывали в сторону боковых галерей. Что бы здесь ни случилось, это очень напугало пингвинов, они необычайно всполошились. Возможно, схватка завязалась недалеко от гнездовья, где-нибудь на берегу бездонной темной пучины: ведь поблизости не было птичьих гнезд. Может, звездоголовые бежали от преследователей, хотели поскорее добраться до оставленных саней, но тут убийцы нагнали тех, кто послабее, и прикончили? Можно представить себе панику среди звездоголовых, когда нечто ужасное поднялось из темных глубин, распугав пингвинов, и те с криками и гоготом бросились в бегство. Итак, мы опасливо приближались к загромоздившим проход, истерзанным созданиям. Но не дошли, а, слава Создателю, бросились прочь, опрометью понеслись назад по проклятому туннелю, по его гладкому, скользкому полу, мимо издевательских орнаментов, открыто высмеивающих искусство, которому подражали. Мы бросились бежать прежде, чем уяснили себе, что же все-таки увидели, прежде чем наш мозг опалило знание, из-за которого никогда уже нам не будет на земле покоя! Направив свет обоих фонариков на распростертые тела, мы поняли, что более всего встревожило нас в этой жуткой груде тел. Не то, что жертвы были чудовищно растерзаны и искалечены, а то, что все были без голов. Подойдя еще ближе, мы увидели, что головы не просто отрубили, а изничтожили каким-то дьявольским способом -- оторвали или скорее отъели. Кровь, темно-зеленая, все еще растекавшаяся лужицей, источала невыносимое зловоние, но теперь его все больше забивал новый, неведомый запах -- здесь он ощущался сильнее, чем прежде, по дороге сюда. Только на совсем близком расстоянии от поверженных существ мы поняли, где таится источник этого второго, необъяснимого запаха. И вот тогда Денфорт, вспомнив некоторые барельефы, живо воспроизводящие жизнь Старцев во время перми, сто пятьдесят миллионов лет назад, издал пронзительный, истошный вопль, отозвавшийся мощным эхом в этой древней сводчатой галерее со зловещей и глубоко порочной резьбой на стенах. Секундой позже я уже вторил ему: в моей памяти тоже запечатлелся старинный барельеф, на котором неизвестный скульптор изобразил покрытое мерзкой слизью и распростертое на земле тело обезглавленного Старца; это чудовищные шогготы убивали таким образом своих жертв -- отъедая головы и высасывая из них кровь; происходило это в годы их неповиновения, во время изнурительной, тяжелой войны с ними Старцев. Высекая эти кошмарные сцены, художник нарушал законы профессиональной этики, хотя и изображал события, уже канувшие в Лету: ведь шогготы и последствия их деяний явно были запретным для изображения предметом. Несомненно существовало табу. Недаром безумный автор "Некрономикона" пылко заверял нас, что подобные твари не могли быть созданы на Земле и что они являлись людям только в наркотических грезах. Бесформенная протоплазма, до такой степени способная к имитированию чужого вида, органов и процессов, что копию трудно отличить от подлинника. Липкая пузырчатая масса... эластичные пятнадцатифутовые сфероиды, легко поддающиеся внушению послушные рабы, строители городов... все строптивее... все умнее... живущие и на земле и под водой... и все больше постигающие искусство подражания! О, Боже! Какая нелегкая дернула этих нечестивых Старцев создать этих тварей и пользоваться их услугами?! Теперь, когда мы с Денфортом воочию увидели блестящую, маслянистую черную слизь, плотно обволакивающую обезглавленные тела, когда в полную силу вдохнули этот ни на что не похожий мерзкий запах, источник которого мог себе представить только человек с больным воображением -- исходил он от слизи, которая не только осела на телах, но и поблескивала точечным орнаментом на грубо и вульгарно переиначенных картушах,-- лишь теперь мы всем своим существом прочувствовали, что такое поистине космический страх. Мы уже не боялись тех, четверых, которые сгинули неведомо где и вряд ли представляли теперь опасность. Бедняги! Они-то как раз не несли в себе зла. Природа сыграла над ними злую шутку, вызвав из векового сна: какой трагедией обернулось для них возвращение домой! То же станет и с остальными, если человеческое безумие, равнодушие или жестокость вырвут их из недр мертвых или спящих полярных просторов. Звездоголовых нельзя ни в чем винить. Что они сделали? Ужасное пробуждение на страшном холоде в неизвестную эпоху и, вполне вероятно, нападение разъяренных, истошно лающих четвероногих, отчаянное сопротивление, и, наконец, в придачу -- окружившие их неистовые белые обезьяны в диковинных одеяниях... несчастный Лейк... несчастный Гедни... и несчастные Старцы. Они остались до конца верны своим научным принципам. На их месте мы поступили бы точно так же. Какой интеллект, какое упорство! Они не потеряли головы при встрече с неведомым, сохранив спокойствие духа, как и подобает потомкам тех, кто изображен на барельефах! Кого бы они ни напоминали внешним обликом -- морских звезд или каких-то наземных растений, мифических чудищ или инопланетян, по сути своей они были людьми! Они перевалили через заснеженные хребты, на склонах которых ранее стояли храмы, где они возносили хвалу своим богам; там же они прогуливались когда-то в зарослях древесных папоротников. Город, в который они так стремились, спал, объятый вечным сном, но они сумели, как и мы, прочитать на древних барельефах историю его последних дней. Ожившие Старцы пытались разыскать своих соплеменников здесь, в этих легендарных темных недрах, и что же они нашли? Примерно такие мысли рождались у нас с Денфортом при виде обезглавленных и выпачканных мерзкой слизью трупов. Затем мы перевели взгляд на резьбу, вызывавшую отвращение своей вульгарностью, над которой жирно поблескивала только что нанесенная гнусной слизью надпись из точек. Теперь мы поняли, кто продолжал жить, победив Старцев, в подводном городе на дне темной бездны, по краям которой устроили свои гнездовья пингвины. Ничего здесь не изменилось. Должно быть, и теперь над пучиной все так же дымятся клубы ара. Шок от ужасного зрелища обезглавленных, перепачканных гнусной слизью тел был так велик, что мы застыли на месте, не в силах вымолвить ни слова, и только значительно позже, делясь своими переживаниями, узнали о полном сходстве наших мыслей. Казалось, прошли годы, на самом же деле мы стояли так, окаменевшие, не более десяти -- пятнадцати секунд. И тут в воздухе навстречу нам поплыли легкие струйки пара, как бы от дыхания приближающегося к нам, но еще невидимого существа, а потом послышались звуки, которые, разрушив ары, открыли нам глаза, и мы опрометью бросились наутек мимо испуганно гогочущих пингвинов. Мы бежали тем же путем, топча брошенную нами бумагу, по извивавшимся под ледяной толщей сводчатым коридорам -- назад, скорее в город! Выбежав на дно гигантского цилиндра, мы заторопились к древнему пандусу; оцепенело, автоматически стали карабкаться вверх -- наружу, к спасительному солнечному свету! Только бы уйти от опасности! Мы считали, в соответствии с гипотезой Лейка, что трубные звуки издают те, которые сейчас, в большинстве своем, были уже мертвы. Значит, кто-то уцелел! Денфорт позже признался, что именно такие звуки, только более приглушенные, он слышал при нашем вступлении в город, когда мы осторожно передвигались по ледяной толще. Они удивительно напоминали завывания, доносившиеся из горных пещер. Не хотелось бы показаться наивным, но все же прибавлю еще кое-что, тем более что Денфорту, по странному совпадению, пришла в голову та же мысль. Этому, конечно, способствовал одинаковый круг чтения; Денфорт к тому же намекнул, что, по его сведениям, По, работая сто лет назад над "Артуром Гордоном Пимом", пользовался неизвестными даже ученым тайными источниками. Как все, наверное, помнят, в этой фантастической истории некая огромная мертвенно-белая птица, живущая в самом сердце зловещего антарктического материка, постоянно выкрикивает некое никому неведомое слово, полное рокового скрытого смысла: "Текели-ли! Текели-ли!" Уверяю вас, именно его мы расслышали в коварно прозвучавших за клубами белого пара громких трубных звуках. Они еще не отзвучали, а мы уже со всех ног неслись прочь, хотя знали, как быстро перемещаются Старцы пространстве: выжившему участнику этой немыслимой бойни, тому, кто издал этот непередаваемый трубный клич, не стоило большого труда догнать нас -- хватило бы минуты. Мы смутно надеялись, что нас может спасти отсутствие агрессии и открытое проявление нами добрых намерений -- в преследователе могла проснуться любознательность. В конце концов, зачем причинять нам вред, если ему ничто не угрожает? Пробегая по галерее, где невозможно было укрыться, мы на секунду замедлили бег и, нацелив назад лучи фонариков, заметили, что облако пара рассеивается. Неужели мы наконец увидим живого и невредимого жителя древнего города? И тут снова прозвучало: "Текели-ли! Текели-ли!" Преследователь отставал; может, он ранен? Но мы не решались рисковать: ведь он, услышав крик Денфорта, не убегал от врагов, а устремился вперед. Времени 'на размышления не было, оставалось только гадать, где сейчас пребывали убийцы его соплеменников, эти непостижимые для нас кошмарные создания, горы зловонной, изрыгающей слизь протоплазмы, покорившие подводный мир и направившие посланцев на сушу, где те, ползая по галереям, испоганили барельефы Старцев. Скажу откровенно, нам было жаль оставлять этого последнего и, возможно, раненого жителя города на почти верную смерть. Слава Богу, мы не замедлили бег. Пар вновь сгустился, мы летели вперед со всех ног, а позади, хлопая крыльями, испуганно кричали пингвины, Это было само по себе странно, если вспомнить, как вяло реагировали они на наше присутствие. Вновь послышался громкий трубный клич: "Текели-ли! Текели-ли!" Значит, мы ошибались. Звездоголовый не был ранен, он просто задержался у трупов своих товарищей, над которыми поблескивала на стене надпись из гнусной слизи. Неизвестно, что означала дьявольская надпись, но она могла оскорбить звездоголового: похороны в лагере Лейка говорили о том, что Старцы безмерно чтут своих усопших. Включенные на полную мощь фонарики высветили впереди ту, уже известную нам большую пещеру, где сходилось множество подземных ходов. Мы облегченно вздохнули, вырвавшись наконец из плена загаженных шогготами стен: даже не разглядывая мерзкую резьбу, мы ощущали ее всем своим естеством. При виде пещеры нам пришло также в голову, что, возможно, наш преследователь затеряется в этом лабиринте. Находившиеся здесь слепые пингвины-альбиносы пребывали в страшной панике, казалось, они ожидают появления чего-то ужасного. Можно попробовать притушить фонарики и, в надежде, что испуганно мечущиеся и гогочущие огромные птицы заглушат наш слоновый топот, юркнуть прямиком в туннель: кто знает, вдруг удастся обмануть врага. В туманной дымке грязный, тусклый пол основного туннеля почти не просматривался, разительно отличаясь от зловеще поблескивавшей позади нас галереи; тут даже Старцам с их шестым чувством, позволявшим до какой-то степени ориентироваться в темноте, пришлось бы туго. Мы и сами боялись промахнуться, угодить не в тот коридор, ведь у нас была одна цель -- мчаться что есть илы по туннелю в направлении мертвого города, а попади мы ненароком в одну из боковых галерей, последствия могли быть самые непредсказуемые. То, что мы сейчас живы, доказывает, что существо, гнавшееся за нами, ошиблось и выбрало не тот путь, мы же чудом попали куда надо. И еще нам помогли пингвины и туман. К счастью, водяные пары, то сгущаясь, то рассеиваясь, в нужный момент закрыли нас плотной завесой. А вот раньше, когда мы только вбежали в пещеру, оставив позади оскверненную гнусной резьбой галерею, и в отчаянии оглянулись назад, вот тогда дымка несколько разошлась, и перед тем как притушить фонарики и, смешавшись с пингвиньей стаей, попытаться незаметно улизнуть, мы впервые увидели догонявшую нас тварь. Судьба была благосклонна к нам позже, когда скрыла нас в тумане, а в тот момент она явила нам свой грозный лик; мелькнувшее видение отняло у нас покой до конца наших дней. Заставил нас обернуться извечный инстинкт догоняемой жертвы, которая хочет знать, каковы ее шансы, хотя, возможно, здесь примешались и другие подсознательные импульсы. Во время бегства все в нас было подчинено одной цели -- спастись, мы не замечали ничего вокруг и, уж конечно, ничего не анализировали, но в мозг тем не менее, помимо нашей воли, поступали сигналы, которые посылало наше обоняние. Все это мы осознали позже. Удивительно, но запах не менялся! В воздухе висело все то же зловоние, которое поднималось ранее над измазанными слизью, обезглавленными трупами. А ведь запаху следовало бы измениться! Этого требовала простая логика. Теперь должен преобладать прежний едкий запах, неизменно сопровождавший звездоголовых. Но все наоборот: ноздри захлестывала та самая вонь, она нарастала с каждой секундой, становясь все ядовитее. Казалось, мы оглянулись одновременно, как по команде, но на самом деле, конечно же, первым был один из двоих, хотя второй тут же последовал его примеру. Оглянувшись, мы включили на полную мощность фонарики и направили лучи на поредевший туман. Поступили мы так, возможно, из обычного страха, желая знать, в чем именно заключается опасность, а может, из подсознательного стремления ослепить врага, а потом, пока он будет приходить в себя, скользнув меж пингвинов, юркнуть в туннель. Но лучше бы нам не оглядываться! Ни Орфей, ни жена Лота не заплатили больше за этот безрассудный поступок! И тут снова послышалось ужасное: "Текели-ли! Текели-ли!" Буду предельно откровенным, хотя откровенность дается мне с большим трудом, и доскажу все, что увидел. В свое время мы даже друг с другом избегали говорить на эту тему. Впрочем, никакие слова не передадут и малой толики пережитого ужаса. Зрелище настолько потрясло нас, что можно только диву даваться, как это у нас хватило соображения притушить фонарики да еще выбрать правильное направление. Есть только одно объяснение: нами руководил инстинкт, а не разум. Может, так оно было и лучше, но все равно за свободу мы заплатили слишком большой ценой. Во всяком случае, с рассудком у нас с тех пор не совсем в порядке. Денфорт совершенно потерял голову; помнится, весь обратный путь он твердил на бегу одно и то же, для любого нормального человека это звучало бы чудовищным бредом -- только один я понимал, откуда все взялось. Голос его разносился эхом по коридорам, теряясь среди криков пингвинов и замирая где-то позади, в туннеле, где, к счастью, уже никого не было. Cлава Богу, он забубнил этот бред не сразу после того как оглянулся, иначе нас давно уже не было бы в живых. Страшно даже вообразить себе нашу возможную участь. "Саут-стейшн -- Вашингтон-стейшн -- Паркстейшн -- Кендалл-стейшн -- Сентрел-стейшн -- Гарвард..." Бедняга перечислял знакомые станции подземки, проложенной из Бостона в Кембридж за тысячи миль отсюда, в мирной земле Новой Англии, но мне его нервный лепет не казался ни бредом, ни некстати проснувшимся ностальгическим чувством. Денфорт находился в глубоком шоке, но я тут же безошибочно уловил пришедшую ему на ум болезненную аналогию. Оглядываясь, мы ни на минуту не сомневались, что увидим жуткое чудище, но все же вполне определенное -- к обличью звездоголовых мы как-то привыкли и смирились ним. Однако в зловещей дымке вырисовывалось совершенно другое существо, гораздо более гнусное. Оно казалось реальным воплощением "чужого", инородного организма, какие любят изображать наши фантасты, и больше всего напоминало движущийся состав, если смотреть на него с платформы станции метро. Темная громада, усеянная ярко светящимися разноцветными точками, рвалась из подземного мрака, как пуля из ствола. Но мы находились не в метро, а в подземном туннеле, а за нами гналась, синусоидно извиваясь, кошмарная черная блестящая тварь, длиною не менее пятнадцати футов, изрыгавшая зловоние и все более набиравшая скорость; густой пар окружал ее, восставшую из морских глубин. Это невообразимое чудовище -- бесформенная масса пузырящейся протоплазмы -- слабо иллюминировало, образуя тысячи вспыхивавших зеленоватым светом и тут же гаснувших глазков, и неслось прямо на нас; массивнее любого вагона, оно безжалостно давило испуганных беспомощных пингвинов, скользя по сверкающему полу -- ведь именно эти твари отполировали его до полного блеска. Вновь издевательски прогремел дьявольский трубный глас: "Текели-ли! Текели-ли!" И тут мы вспомнили, что этим нечестивым созданиям, шогготам, Старцы дали все -- жизнь, способность мыслить, пластические органы; шогготы пользовались их точечным алфавитом и, конечно же, подражали в звучании языку своих бывших хозяев. Не все запомнилось нам с Денфортом из нашего поспешного бегства, но кое-что все-таки удержалось в памяти. Помним, как пробежали громадную пещеру, куполу которой Старцы придали черты небесной сферы; как, несколько успокоившись, шли потом коридорами и залами мертвого города, но все это помним как во сне. Как будто мы находились в иллюзорном, призрачном мире, в некоем неизвестном измерении, где отсутствовали время, причинность, ориентиры. Нас несколько отрезвил сумеречный дневной свет, падавший на дно гигантской цилиндрической башни, но мы все же не осмелились приблизиться к оставленным саням и взглянуть еще раз на несчастного Гедни и собаку. Они покоились здесь как на дне огромного круглого мавзолея, и я от всей души надеюсь, что их мертвый сон никто и никогда не потревожит. Лишь взбираясь по колоссальному пандусу, мы осознали, насколько устали; от долгого бега в разреженной атмосфере перехватывало дыхание, но ничто не могло заставить нас остановиться и перевести дух, пока мы не выбрались наружу и не оказались под открытым небом. Карабкаясь на вершину сработанного из цельных глыб шестидесятифутового цилиндра, пыхтя и отдуваясь, мы тем не менее понимали, что сейчас происходит наше глубоко символичное прощание с городом: параллельно пандусу шли широкой полосой героические барельефы, выполненные в изумительной технике древней эпохи сорок миллионов лет назад,-- последний привет от Старцев. Поднявшись на вершину башни, мы, как и предполагали, обнаружили, что спускаться нам предстоит по замерзшему каменному крошеву, окружившему башню снаружи на манер холма. На западе высились другие, не менее громадные постройки, на востоке же, в той стороне, где дремали вдали занесенные снегом вершины великих гор, здания обветшали и были заметно ниже. Косые лучи низкого антарктического полночного солнца пробивались сквозь строй покосившихся руин, а город по контрасту со знакомым полярным пейзажем казался еще древнее и угрюмее. В воздухе дрожала и переливалась снежная пыль, мороз пробирал до остей. Устало опустив рюкзаки, которые лишь чудом сохранились во время нашего отчаянного бегства, мы застегнули пуговицы на куртках и начали спуск. Потом побрели по каменному лабиринту к подножью гор, где нас дожидался самолет. За весь путь мы ни словом не обмолвились о том, что побудило нас спасаться бегством, так и не позволив побывать на краю загадочной и самой древней бездны на Земле. Меньше чем через четверть часа мы по крутой древней террасе спустились туда, откуда был виден темный силуэт нашего самолета, оставленного на высокой площадке среди вмерзших в лед редких руин. На полпути к нему мы остановились, переводя дух, и посмотрели еще раз на оставленные позади фантастические каменные джунгли, четко и таинственно отпечатанные на фоне неба. В это время туманная дымка, затягивавшая западную сторону небосвода, рассеялась, снежная пыль устремилась ввысь, сливаясь в некий диковинный узор, за которым, казалось, вот-вот проступит некая страшная, роковая тайна. За сказочным городом, на совершенно белом небосклоне, протянулась тонкая фиолетовая ломаная линия, ее острые углы, озаренные розовым сиянием, призрачно вырисовывались на горизонте. Плоскогорье постепенно шло ввысь -- к этому таинственно мерцавшему и манившему венцу; местность пересекало бывшее русло реки, похожее теперь на неровно легшую тень. У нас захватило дух от неземной красоты пейзажа, а сердце екнуло от страха. Далекая фиолетовая ломаная линия была не чем иным, как проступившим силуэтом зловещих гор, к которым жителям города запрещалось приближаться. Эти высочайшие на Земле вершины являлись, как мы поняли, средоточием чудовищного Зла, вместилищем отвратительных пороков и мерзостей; им опасливо поклонялись жители древнего города, страшившиеся приоткрыть их тайну даже на своих барельефах. Ни одно живое существо не ступало на склоны загадочных гор -- лишь жуткие, наводящие ужас молнии задерживались в долгие полярные ночи на их острых вершинах, освещая таинственным светом землю далеко вокруг. На полярных просторах они стали как бы прообразом непостижимого Кадата, находившегося за зловещим плато Ленг, о чем смутно упоминается в древних легендах. Если верить виденным нами барельефам и резным картам, до загадочных фиолетовых гор было почти триста миль, однако очертания их четко проступали над раскинувшейся снежной гладью, а зубчатые вершины, круто взмывая ввысь, вызывали ощущение того, что они находятся на чужой, полной неведомых опасностей планете. Высота этих вершин была немыслимой, недоступной человеческому воображению, они уходили в сильно разреженные слои земной атмосферы, которые посещали разве что призраки -- ведь ни один из дерзких воздухоплавателей не остался в живых, чтобы поведать о своем непонятном, не поддающемся объяснению внезапном крушении. Вид гигантских гор заставлял меня не без дрожи вспоминать барельефные изображения, которые подсказывали нам, что великая река могла нести с проклятых склонов нечто, державшее жителей города в смертном ужасе, и я мысленно задавал себе вопрос, а не был ли их страх порождением укоренившегося предрассудка? Я припомнил также, что горы эти своей северной оконечностью выходят к побережью в районе Земли Королевы Мэри, где, в тысяче миль отсюда, именно сейчас работает экспедиция сэра Дугласа Моусона, и от всей души пожелал, чтобы ни с научным руководителем, ни с прочими членами экспедиции не случилось ничего дурного и чтобы они даже не заподозрили, сколь опасные гиганты таятся за грядой прибрежных скал. Эти мысли ужасно угнетали меня, нервная система была напряжена до предела, а Денфорт просто находился на грани срыва. Однако еще задолго до того, как мы, миновав руины пятиконечного строения, достигли самолета, наши неопределенные страхи обрели вполне четкую мотивацию. Черные, усеянные вмерзшими в лед руинами склоны Хребтов Безумия, заслонив от нас высоченной стеной восточную часть неба, вновь напомнили нам о таинственных азиатских полотнах Николая Рериха. То и дело возвращаясь мыслями к ужасным бесформенным тварям, которые, изрыгая зловоние, копошились в подземных норах, пронизывавших хребты вплоть до вершин, мы содрогались от страха, представляя, как будем вновь пролетать над круглыми отверстиями, пробуравленными в земле, и как от трубного завывания ветра у нас будет холодеть в груди. Хуже того -- кое-какие вершины окутывал туман (бедняга Лейк принял это за проявление вулканической деятельности), и мы ежились, вспоминая туманные завитки в подземном туннеле и представляя себе адскую бездну, от которой восходил весь этот пар. Самолет благополучно дожидался нас на прежнем месте, и мы, напялив на себя всю теплую одежду, приготовились к взлету. Денфорт легко завел мотор, и самолет без труда, плавно взмыл в воздух, унося нас от кошмарного города. Внизу вновь поплыл каменный лабиринт, а мы поднимались все выше, замеряя силу и направление ветра. Должно быть, где-то в верхних слоях зарождалась буря, мы видели, как бешено мчались там облака, но на высоте двадцати четырех тысяч футов, над перевалом, условия для перелета через горы были довольно сносные. Когда мы приблизились к торчащим пикам, вновь послышались странные трубные звуки, отчего у Денфорта, сидевшего у штурвала, затряслись руки. Хотя я был средним пилотом, скорее дилетантом, но тут все же решил вести самолет сам: в сложных условиях лавирования между пиками слишком опасно было доверять управление человеку, потерявшему голову от страха. Денфорт даже не протестовал. Собрав всю свою волю, я сосредоточился на управлении и, стараясь вести самолет как можно увереннее, не сводил глаз с красноватого клочка неба, открывшегося в провале между пиками. Я сознательно избегал смотреть на клубившийся у вершины туман и, слыша тревожные трубные звуки, завидовал в душе Одиссею, который в подобной ситуации, чтобы не внимать чарующему пению Сирен, залепил уши воском. Денфорт же, оставшись без дела и томясь внутренним беспокойством, не мог спокойно усидеть на месте. Он все время крутил головой: провожал взглядом оставшийся позади город; глядел вперед на приближавшиеся вершины, изрытые пещерами и усеянные прямоугольными руинами; поворачивался то в одну, то в другую сторону, где проплывали внизу заснеженные предгорья с утопавшими в снегу развалинами крепостных стен; а иногда устремлял взор в небо, следя за фантастическими сочетаниями мчавшихся над нами облаков. Вдруг, у самого перевала, когда я, вцепившись в штурвал, преодолевал самый ответственный участок пути, раздался его истошный вопль, который чуть не привел к катастрофе: штурвал дрогнул у меня в руках и я едва не потерял управление. К счастью, мне удалось совладать с волнением, и мы благополучно завершили перелет, но вот Денфорт... Боюсь, он никогда теперь не обретет душевного равновесия. Как я уже говорил, Денфорт наотрез отказался поведать мне, что за кошмарное зрелище заставило его завопить с такой силой, а ведь именно оно окончательно лишило юношу покоя. Оказавшись по другую сторону Хребтов Безумия и чувствуя себя в безопасности, мы наконец заговорили, обмениваясь громкими (чтобы перекричать шум мотора и завывания ветра) замечаниями; в основном они касались наших взаимных обещаний не разглашать ничего, имеющего отношение к древнему городу. Эти поистине космические тайны не должны были стать достоянием широкой публики, предметом зубоскальства, и, клянусь, я никогда бы и рта не раскрыл, если бы не вполне реальная перспектива работы в тех краях экспедиции Старкуэтера-Мура и прочих научных коллективов. В интересах безопасности человечества нельзя бесцеремонно заглядывать в потаенные уголки планеты и проникать в ее бездонные недра, ибо дремлющие до поры монстры, выжившие адские создания могут восстать ото сна, могут выползти из своих темных нор, подняться со дна подземных морей, готовые к новым завоеваниям. Мне удалось выпытать у Денфорта, что последнее ужасное зрительное впечатление было в виде миража. По его словам, оно не имело ничего общего ни с кубическими сооружениями на склонах, ни с поющими, источающими пар пещерами Хребтов Безумия. Мелькнувшее среди облаков дьявольское- видение открыло ему, что таят фиолетовые горы, которых так боялись и к которым не осмеливались приближаться Старцы. Возможно, видение являлось наполовину галлюцинацией, вполне вероятной после перенесенных нами испытаний, а наполовину -- тем не распознанным им миражом, который мы уже созерцали, подлетая днем назад к лагерю Лейка. Но что бы это ни было, оно лишило Денфорта покоя до конца его дней. Иногда с его губ срываются бессвязные, лишенные смысла словосочетания вроде: "черная бездна", "резные края", "протошогготы", "пятимерные, наглухо закрытые конструкции", "мерзкий цилиндр", "древний Фарос", "Иог-Сотот", "исходная белая студнеобразная структура", "космический оттенок", "крылья", "глаза в темноте", "лунная дорожка", "первозданный, вечный, неумирающий" и прочие странные словосочетания. Придя в себя, он ничего толком не объясняет, связывая свои темные высказывания с неумеренным чтением в юные годы опасной эзотерической литературы. Денфорт, один из немногих, осмелился дочитать до конца источенный временем том "Некрономикона", хранившийся под замком в библиотеке университета. Помнится, когда мы летели над Хребтами Безумия, небо хмурилось, и хотя я ни разу не посмотрел вверх, но, думаю, клубившиеся снежные вихри принимали там фантастические очертания. Быстро бегущие облака могли усилить, дополнить и даже исказить картину, воображение -- с легкостью разукрасить ее еще больше, а к тому времени, когда Денфорт впервые заикнулся о своем кошмарном видении, оно успело также обрасти аллюзиями из его давнего чтения. Не мог узреть он так много в одно мгновение. Я родился в 1632 году в городе Йорке в зажиточной семье иностранного происхождения. Мой отец был родом из Бремена и основался сначала в Гулле. Нажив торговлей хорошее состояние, он оставил дела и переселился в Йорк. Здесь он женился на моей матери, родные которой назывались Робинзонами - старинная фамилия в тех местах. По ним и меня назвали Робинзоном. Фамилия отца была Крейцнер, но, по обычаю англичан коверкать иностранные слова, нас стали называть Крузо. Теперь мы и сами так произносим и пишем нашу фамилию; так же всегда звали меня и мои знакомые. У меня было два старших брата. Один служил во Фландрии, в английском пехотном полку, - том самом, которым когда то командовал знаменитый полковник Локгарт; он дослужился до чина подполковника и был убит в сражении с испанцами под Дюнкирхеном. Что сталось со вторым моим братом - не знаю, как не знали мои отец и мать, что сталось со мной. Так как в семье я был третьим, то меня не готовили ни к какому ремеслу, и голова моя с юных лет была набита всякими бреднями. Отец мой, который был уж очень стар, дал мне довольно сносное образование в том объеме, в каком можно его получить, воспитываясь дома и посещая городскую школу. Он прочил меня в юристы, но я мечтал о морских путешествиях и не хотел слушать ни о чем другом. Эта страсть моя к морю так далеко меня завела, что я пошел против воли - более того: против прямого запрещения отца и пренебрег мольбами матери и советами друзей; казалось, было что то роковое в ртом природном влечении, толкавшем меня к горестной жизни, которая досталась мне в удел. Отец мой, человек степенный и умный, догадывался о моей затее и предостерегал меня серьезно и основательно. Однажды утром он позвал меня в свою комнату, к которой был прикован подагрой, и стал горячо меня укорять. Он спросил, какие другие причины, кроме бродяжнических наклонностей, могут быть у меня для того, чтобы покинуть отчий дом и родную страну, где мне легко выйти в люди, где я могу прилежанием и трудом увеличить свое состояние и жить в довольстве и с приятностью. Покидают отчизну в погоне за приключениями, сказал он. или те, кому нечего терять, или честолюбцы, жаждущие создать себе высшее положение; пускаясь в предприятия, выходящие из рамок обыденной жизни, они стремятся поправить дела и покрыть славой свое имя; но подобные вещи или мне не по силам или унизительны для меня; мое место - середина, то есть то, что можно назвать высшею ступенью скромного существования, которое, как он убедился на многолетнем опыте, является для нас лучшим в мире, наиболее подходящим для человеческого счастья, избавленным как от нужды и лишений, физического труда и страданий, выпадающих на долю низших классов, так и от роскоши, честолюбия, чванства и зависти высших классов. Насколько приятна такая жизнь, сказал он, я могу судить уже по тому, что все, поставленные в иные условия, завидуют ему: даже короли нередко жалуются на горькую участь людей, рожденных для великих дел, и жалеют, что судьба не поставила их между двумя крайностями - ничтожеством и величием, да и мудрец высказывается в пользу середины, как меры истинного счастья, когда молит небо не посылать ему ни бедности, ни богатства. Стоит мне только понаблюдать, сказал отец, и я увижу, что все жизненные невзгоды распределены между высшими и низшими классами и что меньше всего их выпадает на долю людей среднего состояния, не подверженных стольким превратностям судьбы, как знать и простонародье; даже от недугов, телесных и душевных, они застрахованы больше, чем те, у кого болезни вызываются пороками, роскошью и всякого рода излишествами, с одной стороны, тяжелым трудом, нуждой, плохим и недостаточным питанием - с другой, являясь, таким образом, естественным последствием образа жизни. Среднее состояние - наиболее благоприятное для расцвета всех добродетелей, для всех радостей бытия; изобилие и мир - слуги его; ему сопутствуют и благословляют его умеренность, воздержанность, здоровье, спокойствие духа, общительность, всевозможные приятные развлечения, всевозможные удовольствия. Человек среднего состояния проходит свой жизненный путь тихо и гладко, не обременяя себя ни физическим, ни умственным непосильным трудом, не продаваясь в рабство из за куска хлеба, не мучаясь поисками выхода из запутанных положений, лишающих тело сна, а душу покоя, не снедаемый завистью, не сгорая втайне огнем честолюбия. Окруженный довольством, легко и незаметно скользит он к могиле, рассудительно вкушая сладости жизни без примеси горечи, чувствуя себя счастливым и научаясь каждодневным опытом понимать это все яснее и глубже. Затем отец настойчиво и очень благожелательно стал упрашивать меня не ребячиться, не бросаться, очертя голову, в омут нужды и страданий, от которых занимаемое мною по моему рождению положение в свете, казалось, должно бы оградить меня. Он говорил, что я не поставлен в необходимость работать из за куска хлеба, что он позаботится обо мне, постарается вывести меня на ту дорогу, которую только что советовал мне избрать, и что если я окажусь неудачником или несчастным, то должен буду пенять лишь на злой рок или на собственную оплошность. Предостерегая меня от шага, который не принесет мне ничего, кроме вреда, он исполняет таким образом свой долг и слагает с себя всякую ответственность; словом, если я останусь дома и устрою свою жизнь согласно его указаниям, он будет мне добрым отцом, но он не приложит руку к моей погибели, поощряя меня к отъезду. В заключение он привел мне в пример моего старшего брата, которого он также настойчиво убеждал не принимать участия в нидерландской войне, но все его уговоры оказались напрасными: увлеченный мечтами, юноша бежал в армию и был убит. И хотя (так закончил отец свою речь) он никогда не перестанет молиться обо мне, но объявляет мне прямо, что, если я не откажусь от своей безумной затеи, на мне не будет благословения божия. Придет время, когда я пожалею, что пренебрег его советом, но тогда, может статься, некому будет помочь мне исправить сделанное зло. Я видел, как во время последней части этой речи (которая была поистине пророческой, хотя, я думаю, отец мой и сам этого не подозревал) обильные слезы застроились по лицу старика, особенно, когда он заговорил о моем убитом брате; а когда батюшка сказал, что для меня придет время раскаяния, но уже некому будет помочь мне, то от волнения он оборвал свою речь, заявив, что сердце его переполнено и он не может больше вымолвить ни слова. Я был искренно растроган этой речью (да и кого бы она не тронула?) и твердо решил не думать более об отъезде в чужие края, а основаться на родине, как того желал мой отец. Но увы! - прошло несколько дней, и от моего решения не осталось ничего: словом, через несколько недель после моего разговора с отцом я, во избежание новых отцовских увещаний, порешил бежать из дому тайно. Но я сдержал первый пыл своего нетерпения и действовал не спеша: выбрав время, когда моя мать, как мне показалось, была более обыкновенного в духе, я отвел ее в уголок и сказал ей, что все мои помыслы до такой степени поглощены желанием видеть чужие края, что, если даже я и пристроюсь к какому нибудь делу, у меня все равно не хватит терпения довести его до конца и что пусть лучше отец отпустит меня добровольно, так как иначе я буду вынужден обойтись без его разрешения. Я сказал, что мне восемнадцать лет, а в эти годы поздно учиться ремеслу, поздно готовиться в юристы. И если бы даже, допустим, я поступил писцом к стряпчему, я знаю наперед, что убегу от своего патрона, не дотянув срока искуса, и уйду в море. Я просил мать уговорить батюшку отпустить меня путешествовать в виде опыта; тогда, если такая жизнь мне не понравится. я ворочусь домой и больше уже не уеду; и а давал слово наверстать удвоенным прилежанием потерянное время. Мои слова сильно разгневали мою матушку. Она сказала, что бесполезно и заговаривать с отцом на эту тему, так как он слишком хорошо понимает, в чем моя польза, и не согласится на мою просьбу. Она удивлялась, как я еще могу думать о подобных вещах после моего разговора с отцом, который убеждал меня так мягко и с такой добротой. Конечно, если я хочу себя погубить, этой беде не пособить, но я могу быть уверен, что ни она, ни отец никогда не дадут своего согласия на мою затею; сама же она нисколько не желает содействовать моей гибели, и я никогда не вправе буду сказать, что моя мать потакала мне, когда отец был против. Впоследствии я узнал, что хотя матушка и отказалась ходатайствовать за меня перед отцом, однако передала ему наш разговор от слова до слова. Очень озабоченный таким оборотом дела, отец сказал ей со вздохом: "Мальчик мог бы быть счастлив, оставшись на родине, но, если он пустится в чужие края, он будет самым жалким, самым несчастным существом, какое когда либо рождалось на земле. Нет, я не могу на это согласиться". Только без малого через год после описанного я вырвался на волю. В течение всего этого времени я упорно оставался глух ко веем предложениям пристроиться к какому нибудь делу и часто укорял отца и мать за их решительное предубеждение против того рода жизни, к которому меня влекли мои природные наклонности. Но как то раз, во время пребывания моего в Гулле, куда я заехал случайно, на этот раз без всякой мысли о побеге, один мой приятель, отправлявшийся в Лондон на корабле своего отца, стал уговаривать меня уехать с ним, пуская в ход обычную у моряков приманку, а именно, что мне ничего не будет стоить проезд. И вот, не спросившись ни у отца, ни у матери, даже не уведомив их ни одним словом, а предоставив им узнать об этом как придется, - не- испросив ни родительского, ни божьего благословения, не приняв в расчет ни обстоятельств данной минуты, ни последствий, в недобрый - видит бог! - час, 1-го сентября 1651 года, я сел на корабль моего приятеля, отправлявшийся в Лондон. Никогда, я думаю, злоключения молодых искателей приключений не начинались так рано и не продолжались так долго, как мои. Не успел наш корабль выйти из устья Гумбера, как подул ветер, и началось страшное волнение. До тех пор я никогда не бывал в море и не могу выразить, до чего мне стало плохо и как была потрясена моя душа. Только теперь я серьезно задумался над тем, что я натворил и как справедливо постигла меня небесная кара за то, что я так бессовестно покинул отчий дом и нарушил сыновний долг. Все добрые советы моих родителей, слезы отца, мольбы матери воскресли в моей памяти, и совесть, которая в то время еще не успела у меня окончательно очерстветь, сурово упрекала меня за пренебрежение к родительским увещаниям и за нарушение моих обязанностей к богу и отцу, Между тем ветер крепчал, и по морю ходили высокие волны, хотя эта буря не имела и подобия того, что я много раз видел потом, ни даже того, что мне пришлось увидеть спустя несколько дней. Но и этого было довольно, чтобы ошеломить такого новичка в морском деле, ничего в нем не смыслившего, каким я был тогда. С каждой новой накатывавшейся на нас волной я ожидал, что она нас поглотит, и всякий раз, когда корабль падал вниз, как мне казалось, в пучину или хлябь морскую, я был уверен, что он уже не поднимется кверху. И в этой муке душевной я твердо решался и неоднократно клялся, что, если господу будет угодно пощадить на этот раз мою жизнь, если нога моя снова ступит на твердую землю, я сейчас же ворочусь домой к отцу и никогда, покуда жив, не сяду больше на корабль; я клялся послушаться отцовского совета и никогда более не подвергать себя таким невзгодам, какие тогда переживал. Теперь только я понял всю верность рассуждений отца насчет золотой середины; для меня ясно стало, как мирно и приятно прожил он свою жизнь, никогда не подвергаясь бурям на море и не страдая от передряг на берегу, и я решил вернуться в родительский дом с покаянием, как истый блудный сын. Этих трезвых и благоразумных мыслей хватило у меня на все время, покуда продолжалась буря, и даже еще на некоторое время; но на другое утро ветер стал стихать, волнение поулеглось, и я начал понемногу осваиваться с морем. Как бы то ни было, весь этот день я был настроен очень серьезно (впрочем, я еще не совсем оправился от морской болезни); но к концу дня погода прояснилась, ветер прекратился, и наступил тихий, очаровательный вечер; солнце зашло без туч и такое же ясное встало на другой день, и гладь морская при полном или почти полном безветрии, вся облитая сиянием солнца, представляла восхитительную картину, какой я никогда еще не видывал. Ночью я отлично выспался, и от моей морской болезни не осталось и следа. Я был очень весел и с удивлением смотрел на море, которое еще вчера бушевало и грохотало и могло в такое короткое время затихнуть и принять столь привлекательный вид. И тут то, словно для того, чтобы разрушить мои благие намерения, ко мне подошел мой приятель, сманивший меня ехать с ним, и, хлопнув меня по плечу, сказал: "Ну что, Боб, как ты себя чувствуешь после вчерашнего? Пари держу, что ты испугался, - признайся: ведь испугался вчера, когда задул ветерок?" - "Ветерок? Хорош ветерок! Я и представить себе не мог такой ужасной бури!" - "Бури! Ах ты чудак! Так, по твоему, это буря? Что ты! Пустяки! Дай нам хорошее судно да побольше простору, гак мы такого шквалика и не заметим. Ну, да ты еще неопытный моряк, Боб. Пойдем ка лучше сварим себе пуншу и забудем обо всем. Взгляни, какой чудесный нынче день!" Чтоб сократить эту грустную часть моей повести, скажу прямо, что дальше пошло как обыкновенно у моряков: сварили пунш, я напился пьян и потопил в грязи этой ночи все мое раскаяние, все похвальные размышления о прошлом моем поведении и все мои благие решения относительно будущего. Словом, как только поверхность моря разгладилась, как только после бури восстановилась тишина, а вместе с бурей улеглись мои взбудораженные чувства, и страх быть поглощенным волнами прошел, так мысли мои потекли по старому руслу, и все мои клятвы, все обещания, которые я давал себе в минуты бедствия, были позабыты. Правда, на меня находило порой просветление, серьезные мысли еще пытались, так сказать, воротиться, но я гнал их прочь, боролся с ними, словно с приступами болезни, и при помощи пьянства и веселой компании скоро восторжествовал над этими припадками, как я их называл; в какие нибудь пять-шесть дней я одержал такую полную победу над своей совестью, какой только может пожелать себе юнец, решившийся не обращать на нее внимания. Но мне предстояло еще одно испытание: провидение, как всегда в таких случаях, хотело отнять у меня последнее оправдание; в самом деле, если на этот раз я не понял, что был спасен им, то следующее испытание было такого рода, что тут уж и самый последний, самый отпетый негодяй из нашего экипажа не мог бы не признать как опасности, так и чудесного избавления от нее. На шестой день по выходе в море мы пришли на ярмутский рейд. Ветер после шторма был все время противный и слабый, так что мы подвигались тихо. В Ярмуте мы были вынуждены бросить якорь и простояли при противном, а именно юго-западном, ветре семь или восемь дней. В течение этого времени на рейд пришло из Ньюкастля очень много судов. (Ярмутский рейд служит обычным местом стоянки для судов, которые дожидаются здесь попутного ветра, чтобы войти в Темзу). Мы, впрочем, не простояли бы так долго и вошли бы в реку с приливом, если бы ветер не был так свеж, а дней через пять не задул еще сильнее. Однако, ярмутский рейд считается такой же хорошей стоянкой, как и гавань, а якоря и якорные канаты были у нас крепкие; поэтому наши люди нисколько не тревожились, не ожидая опасности, и делили свой досуг между отдыхом и развлечениями, по обычаю моряков. Но на восьмой день утром ветер еще посвежел, и понадобились все рабочие руки, чтоб убрать стеньги и плотно закрепить все, что нужно, чтобы судно могло безопасно держаться на рейде. К полудню развело большое волнение; корабль стало сильно раскачивать; он несколько раз черпнул бортом, и раза два нам показалось, что нас сорвало с якоря. Тогда капитан скомандовал отдать шварт. Таким образом мы держались на двух якорях против ветра, вытравив канаты до конца. Тем временем разыгрался жесточайший шторм. Растерянность и ужас читались теперь даже на лицах матросов. Я несколько раз слышал, как сам капитан, проходя мимо меня из своей каюты, бормотал вполголоса: "Господи, смилуйся над нами, иначе все мы погибли, всем нам пришел конец", что не мешало ему, однако, зорко наблюдать за работами по спасению корабля. Первые минуты переполоха оглушили меня: я неподвижно лежал в своей каюте под лестницей, и даже не знаю хорошенько, что я чувствовал. Мне было трудно вернуться к прежнему покаянному настроению после того, как я так явно пренебрег им и так решительно разделался с ним: мне казалось, что ужасы смерти раз навсегда миновали и что эта буря окончится ничем, как и первая" Не когда сам капитан, проходя мимо, как я только что сказал, заявил, что мы все погибнем, я страшно испугался. Я вышел из каюты на палубу: никогда в жизни не приходилось мне видеть такой зловещей картины: по морю ходили валы вышиной с гору, и каждые три, четыре минуты на нас опрокидывалась такая гора. Когда, собравшись с духом, я оглянулся, кругом царил ужас и бедствие. Два тяжело нагруженные судна, стоявшие на якоре неподалеку от нас, чтоб облегчить себя, обрубили все мачты. Кто то из наших матросов крикнул, что корабль, стоявший в полумиле от нас впереди, пошел ко дну. Еще два судна сорвало с якорей и унесло в открытое море на произвол судьбы, ибо ни на том, ни на другом не оставалось ни одной мачты. Мелкие суда держались лучшие других и не так страдали на море; но два-три из них тоже унесло в море, и они промчались борт-о-борт мимо нас, убрав все паруса, кроме одного кормового кливера. Вечером штурман и боцман приступили к капитану с просьбой позволить им срубить фок-мачту. Капитану очень этого не хотелось, но боцман стал доказывать ему, что, если фок-мачту оставить, судно затонет, и он согласился, а когда снесли фок-мачту, грот-мачта начала так качаться и так сильно раскачивать судно, что пришлось снести и ее и таким образом очистить палубу. Можете судить, что должен был испытывать все это время я - совсем новичок в морском деле, незадолго перед тем так испугавшийся небольшого волнения. Но если после стольких лет память меня не обманывает, не смерть была мне страшна тогда: во сто крат сильнее ужасала меня мысль о том, что я изменил своему решению принести повинную отцу и вернулся к своим первоначальным проклятым химерам, и мысли эти в соединении с боязнью бури приводили меня в состояние, которого не передать никакими словами. Но самое худшее было еще впереди. Буря продолжала свирепствовать с такой силой, что, по признанию самих моряков, им никогда не случалось видеть подобной. Судно у нас было крепкое, но от большого количества груза глубоко сидело в воде, и его так качало, что на палубе поминутно слышалось: "Захлестнет, кренит". В некотором отношении для меня было большим преимуществом, что я не вполне понимал значение этих слов, пока не спросил об этом. Однако, буря бушевала все с большей яростью, и я увидел - а это не часто увидишь - как капитан, боцман и еще несколько человек, у которых чувства, вероятно, не так притупились, как у остальных, молились, ежеминутно ожидая, что корабль пойдет ко дну. В довершение ужаса вдруг среди ночи один из людей, спустившись в трюм поглядеть, все ли там в порядке, закричал, что судно дало течь, другой посланный донес, что вода поднялась уже на четыре фута. Тогда раздалась команда; "Всем к помпе!" Когда я услыхал эти слова, у меня замерло сердце, и я упал навзничь на койку, где я сидел. Но матросы растолкали меня, говоря, что если до сих пор я был бесполезен, то теперь могу работать, как и всякий другой. Тогда я встал, подошел к помпе и усердно принялся качать. В это время несколько мелких грузовых судов, будучи не в состоянии выстоять против ветра, снялись с якоря и вышли в море. Заметив их, когда они проходили мимо, капитан приказал выпалить из пушки, чтобы дать знать о нашем бедственном положении. Не понимая значения этого выстрела, я вообразил, что судно наше разбилось или вообще случилось что нибудь ужасное, словом, я так испугался, что упал в обморок. Но так как каждому было в пору заботиться лишь о спасении собственной жизни, то на меня не обратили внимания и не поинтересовались узнать, что приключилось со мной. Другой матрос стал к помпе на мое место, оттолкнув меня ногой и оставив лежать, в полной уверенности, что я упал замертво; прошло не мало времени, пока я очнулся. Мы продолжали работать, но вода поднималась в трюме все выше. Было очевидно, что корабль затонет, и хотя буря начинала понемногу стихать, однако не было надежды, что он сможет продержаться на воде, покуда мы войдем в гавань, и капитан продолжал палить из пушек, взывая о помощи. Наконец, одно мелкое судно, стоявшее впереди нас, рискнуло спустить шлюпку, чтобы подать нам помощь. С большой опасностью шлюпка приблизилась к нам, но ни мы не могли подойти к ней, ни шлюпка не могла причалить к нашему кораблю, хотя люди гребли изо всех сил, рискуя своей жизнью ради спасения нашей. Наши матросы бросили им канат с буйком, вытравив его на большую длину. После долгих напрасных усилий тем удалось поймать конец каната; мы притянули их под корму и все до одного спустились к ним в шлюпку. Нечего было и думать добраться в ней до их судна; поэтому с общего согласия было решено грести по ветру, стараясь только держать по возможности к берегу. Наш капитан пообещал чужим матросам, что, если лодка их разобьется о берег, он заплатит за нее их хозяину. Таким образом, частью на веслах, частью подгоняемые ветром, мы направились к северу в сторону Винтертон-Несса, постепенно заворачивая к земле. Не прошло и четверти часа с той минуты, когда мы отчалили от корабля, как он стал погружаться на наших глазах. И тут то впервые я понял, что значит "захлестнет" Должен однако, сознаться, что я почти не имел силы взглянуть на корабль, услышав крики матросов, что он тонет, ибо с момента, когда я сошел или, лучше оказать, когда меня сняли в лодку, во мне словно все умерло частью от страха, частью от мыслей о еще предстоящих мне злоключениях. Покуда люди усиленно работали веслами, чтобы направить лодку к берегу, мы могли видеть (ибо всякий раз, как лодку подбрасывало волной, нам виден был берег) - мы могли видеть, что там собралась большая толпа: все суетились и бегали, готовясь подать нам помощь, когда мы подойдем ближе. Но мы подвигались очень медленно и добрались до земли, только пройдя Винтертонский маяк, где между Винтертоном и Кромером береговая линия загибается к западу и где поэтому ее выступы немного умеряли силу ветра. Здесь мы пристали и, с великим трудом, но все таки благополучно выбравшись на сушу, пошли пешком в Ярмут. В Ярмуте, благодаря постигшему нас бедствию, к нам отнеслись весьма участливо: город отвел нам хорошие помещения, а частные лица - купцы и судохозяева - снабдили нас деньгами в достаточном количестве, чтобы доехать до Лондона или до Гулля, как мы захотим. О, почему мне не пришло тогда в голову вернуться в Гулль в родительский дом! Как бы я был счастлив! Наверно, отец мой, как в евангельской притче, заколол бы для меня откормленного теленка, ибо он узнал о моем спасении лишь через много времени после того, как до него дошла весть, что судно, на котором я вышел из Гулля, погибло на ярмутском рейде. Но моя злая судьба толкала меня все на тот ясе гибельный путь с упорством, которому невозможно было противиться; и хотя в моей душе, неоднократно раздавался трезвый голос рассудка, звавший меня вернуться домой, но у меня не хватило для этого сил. Не знаю, как это назвать, и потому не буду настаивать, что нас побуждает быть орудиями собственной своей гибели, даже когда мы видим ее перед собой и идем к ней с открытыми глазами, тайное веление всесильного рока; но несомненно, что только моя злосчастная судьба, которой я был не в силах избежать, заставила меня пойти наперекор трезвым доводам и внушениям лучшей части моего существа и пренебречь двумя столь наглядными уроками, которые я получил при первой же попытке вступить на новый путь. Сын нашего судохозяина, мой приятель, помогший мне укрепиться в моем пагубном решении, присмирел теперь больше меня: в первый раз" как он заговорил со мной в Ярмуте (что , случилось только через два или три дня, так как нам отвели разные помещения), я заметил, что тон его изменился. Весьма сумрачно настроенный) он спросил меня, покачивая головой, как я себя чувствую. Объяснив своему отцу, кто я такой, он рассказал, что я предпринял эту поездку в виде опыта, в будущем же намереваюсь объездить весь свет. Тогда его отец, обратившись ко мне, сказал серьезным и озабоченным тоном: "Молодой человек! Вам больше никогда не следует пускаться в море; случившееся с нами вы должны принять за явное и несомненное знамение, что вам не суждено быть мореплавателем". - "Почему же сэр? - возразил я. - Разве вы тоже не будете больше плавать?" - "Это другое дело, - отвечал он: - плавать - моя профессия и, следовательно, моя обязанность. Но вы то ведь пустились в море в виде опыта. Так вот небеса и дали вам отведать то, чего вы должны ожидать, если будете упорствовать в своем решении. Быть может, все то, что с нами случилось, случилось из-за вас: быть может, вы были Ионой на нашем корабле... Пожалуйста, - прибавил он, - объясните мне толком, кто вы такой и что побудило вас предпринять это плавание?" Тогда я рассказал ему кое что о себе. Как только я кончил, он разразился страшным гневом. "Что я такое сделал, - говорил он, - чем провинился, что этот жалкий отверженец ступил на палубу моего корабля! Никогда больше, ни за тысячу фунтов не соглашусь я плыть на одном судне с тобой!" Конечно, все это было сказано в сердцах, человеком и без того уже взволнованным мыслью о своей потере, и в своем гневе он зашел дальше, чем следовало. Но у меня был с ним потом спокойный разговор, в котором он серьезно убеждал меня не искушать на свою погибель провидения и воротиться к отцу, говоря, что во всем случившемся я должен видеть перст божий. "Ах, молодой человек! - сказал он в заключение, - если вы не вернетесь домой, то - верьте мне - повсюду, куда бы вы ни поехали, вас будут преследовать несчастия и неудачи, пока над вами не сбудутся слова вашего отца". Вскоре после того мы расстались, я не нашелся возразить ему и больше его не видел. Куда он уехал из Ярмута - не знаю; у меня же было немного денег, и я отправился в Лондон сухим путем. И в Лондоне и по дороге туда на меня часто находили минуты сомнения и раздумья насчет того, какой род жизни мне избрать и воротиться ли домой, или пуститься в новое плавание. Что касается возвращения в родительский дом, то стыд заглушал самые веские доводы моего разума: мне представлялось, как надо мной будут смеяться все наши соседи и как мне будет стыдно взглянуть не только на отца и на мать, но и на всех наших знакомых. С тех пор я часто замечал, до чего нелогична и непоследовательна человеческая природа, особенно в молодости; отвергая соображения, которыми следовало бы руководствоваться в подобных случаях, люди стыдятся не греха, а раскаяния, стыдятся не поступков, за которые их можно по справедливости назвать безумцами, а исправления, за которое только и можно почитать их разумными. В таком состоянии я пребывал довольно долго, не зная, что предпринять и какое избрать поприще жизни. Я не мог побороть нежелания вернуться домой, а пока я откладывал, воспоминание о перенесенных бедствиях мало по малу изглаживалось, вместе с ним ослабевал и без того слабый голос рассудка, побуждавший меня вернуться к отцу, и кончилось тем" что я отложил всякую мысль о возвращении и стал мечтать о новом путешествии. Та самая злая сила. которая побудила меня бежать из родительского дома, которая вовлекла меня в нелепую и необдуманную затею составить себе состояние, рыская по свету, и так крепко забила мне в голову эти бредни, что я остался глух ко всем добрым советам, к увещаниям и даже к запрету отца, - эта самая сила, говорю я, какого бы ни была она рода, толкнула меня на самое несчастное предприятие, какое только можно вообразить: я сел на корабль, отправлявшийся к берегам Африки или, как выражаются наши моряки на своем языке, - в Гвинею, и вновь пустился странствовать. Большим моим несчастьем было то, что во всех этих приключениях я не нанялся простым матросом; хотя мне пришлось бы работать немного больше, чем я привык, но зато я научился бы обязанностям и работе моряка и мог бы со временем сделаться штурманом или помощником капитана, если не самим капитаном. Но уж такая была моя судьба-из всех путей выбрал самый худший. Так поступил я и в этом случае: в кошельке у меня водились деньги, на плечах было приличное платье, и я всегда являлся на судно заправским барином, поэтому я ничего там не делал и ничему не научился. В Лондоне мне посчастливилось попасть с первых же шагов в хорошую компанию, что не часто случается с такими распущенными, сбившимися с пути юнцами, каким я был тогда, ибо дьявол не зевает и немедленно расставляет им какую нибудь ловушку. Но не так было со мной. Я познакомился с одним капитаном, который незадолго перед тем ходил к берегам Гвинеи, и так как этот рейс был для него очень удачен, то он решил еще раз отправиться туда. Он полюбил мое общество - я мог быть в то время приятным собеседником - и, узнав от меня, что я мечтаю повидать свет, предложил мне ехать с ним, говоря, что мне это ничего не будет стоить, что я буду его сотрапезником и другом. Если же у меня есть возможность набрать с собой товаров, то мне, может быть, повезет, и я получу целиком всю вырученную от торговля прибыль. Я принял предложение; завязав самые дружеские отношения с этим капитаном, человеком честным и прямодушным, я отправился с ним в путь, захватив с собой небольшой груз, на котором, благодаря полной бескорыстности моего друга капитана, сделал весьма выгодный оборот: по его указаниям я закупил на сорок фунтов стерлингов различных побрякушек и безделушек. Эти сорок фунтов я насбирал с помощью моих родственников, с которыми был в переписке и которые, как я предполагаю, убедили моего отца или, вернее, мать помочь мне хоть небольшой суммой в этом первом моем предприятии. Это путешествие было, можно сказать, единственным удачным из всех моих похождении, чем я обязан бескорыстию и честности моего друга капитана, под руководством которого я, кроме того, приобрел изрядные сведения в математике и навигации, научился вести корабельный журнал, делать наблюдения и вообще узнал много такого, что необходимо знать моряку. Ему доставляло удовольствие заниматься со мной, а мне - учиться. Одним словом, в это путешествие я сделался моряком и купцом: я выручил за свой товар пять фунтов девять унций золотого песку, за который, по возвращении в Лондон, получил без малого триста фунтов стерлингов. Эта удача преисполнила меня честолюбивыми мечтами, которые впоследствии довершили мою гибель. Но даже и в это путешествие на мою долю выпало не мало невзгод, и главное я все время прохворал, схватив сильнейшую тропическую лихорадку {Болезнь жаркого климата, которой подвержены преимущественно уроженцы более холодных стран и, следовательно, европейцы. Замечательно одно из проявлений этой болезни: больному море представляется зеленеющим полем, и иногда случается, что, желая пройтись по этому полю, человек прыгает и воду и погибает.} вследствие чересчур жаркого климата, ибо побережье, где мы больше всего торговали, лежит между пятнадцатым градусом северной широты и экватором. Итак, я сделался купцом, ведущим торговлю с Гвинеей. Так как, на мое несчастье, мой друг капитан вскоре по прибытии своем на родину умер, то я решил снова съездит", в Гвинею самостоятельно. Я отплыл из Англии на том же самом корабле, командование которым перешло теперь к помощнику умершего капитана. Это было самое злополучное путешествие, какое когда либо предпринимал человек. Правда, я не взял с собой и ста фунтов из нажитого капитала, а остальные двести фунтов отдал на хранение вдове моего покойного друга, которая распорядилась ими весьма добросовестно; но зато меня постигли во время пути страшные беды. Началось с того, что однажды на рассвете наше судно, державшее курс на Канарские острова или, вернее, между Канарскими островами и Африканским материком, было застигнуто врасплох турецким корсаром из Салеха, который погнался за нами на всех парусах. Мы тоже подняли паруса, какие могли выдержать наши реи и мачты, но, видя, что пират нас настигает и неминуемо догонит через несколько часов, мы приготовились к бою (у нас было двенадцать пушек, а у него восемнадцать). Около трех часов пополудни он нас нагнал, но по ошибке, вместо того, чтобы подойти к нам с кормы, как он намеревался, подошел с борта. Мы навели на него восемь пушек и дали по нем залп, после чего он отошел немного подальше, ответив предварительно на наш огонь не только пушечным, но и ружейным залпом из двух сотен ружей, так как нл нем было до двухсот человек. Впрочем, у нас никого не задело: ряды наши остались сомкнутыми. Затем пират приготовился к новому нападению, а мы - к новой обороне. Подойдя к нам на этот раз с другого борта, он взял нас на абордаж: человек шестьдесят ворвалось к нам на палубу, и все первым делом бросились рубить снасти. Мы встретили их ружейной пальбой, копьями и ручными гранатами и дважды очищали от них нашу палубу. Тем не менее, так как корабль наш был приведен в негодность и трое наших людей было убито, а восемь ранено, то в заключение (я сокращаю эту печальную часть моего рассказа) мы принуждены были сдаться, и нас отвезли в качестве пленников в Салех, морской порт, принадлежащий маврам. Участь моя оказалась менее ужасной, чем я опасался в первый момент. Меня не увели, как остальных наших людей, вглубь страны ко двору султана; капитан разбойничьего корабля удержал меня в качестве невольника, так как я был молод, ловок и подходил для него. Эта разительная перемена судьбы, превратившей меня из купца в жалкого раба, буквально раздавила меня, и тут то мне вспомнились пророческие слова моего отца о том, что придет время, когда некому будет выручить меня из беды и утешить, - слова, которые, думалось мне, так точно сбывались теперь, когда десница божия покарала меня и я погиб безвозвратно. Но увы! то была лишь бледная тень тех тяжелых испытаний, через которые мне предстояло пройти, как покажет продолжение моего рассказа. Так как мой новый хозяин или точнее, господин взял меня к себе в дом, то я надеялся, что, отправляясь в следующее плавание, он захватит с собой меня. Я был уверен, что рано или поздно его изловит какой нибудь испанский или португальский корабль, и тогда мне будет возвращена свобода. Но надежда моя скоро рассеялась, ибо, выйдя в море, он оставил меня присматривать за его садиком и вообще исполнять по хозяйству черную работу, возлагаемую на рабов; по возвращении же с крейсировки он приказал мне расположиться на судне, в каюте, чтобы присматривать за ним. С того дня я ни о чем не думал, кроме побега, измышляя способы осуществить мою мечту, но не находил ни одного, который давал бы хоть малейшую надежду на успех. Да и трудно было предположить вероятность успеха в подобном предприятии, ибо мне некому было довериться, не у кого искать помощи - не было ни одного подобного мне невольника. ни одного англичанина, ни одного ирландца или шотландца, - я был совершенно одинок; так что целых два года (хотя течение этого времени я часто тешился мечтами о свободе) у меня не было и тени надежды на осуществление моего плана. Но по прошествии двух лет представился один необыкновенный случай, ожививший в моей душе давнишнюю мою мысль о побеге, и я вновь решил сделать попытку вырваться на волю. Как то мой хозяин сидел дома дольше обыкновенного и не снаряжал свой корабль (по случаю нужды в деньгах, как я слышал). В этот период он постоянно, раз или два в неделю, а в хорошую погоду и чаще, выходил в корабельном катере на взморье ловить рыбу. В каждую такую поездку он брал гребцами меня и молоденького мавра, и мы развлекали его по мере сил. А так как я, кроме того, оказался весьма искусным рыболовом, то иногда он посылал за рыбой меня с мальчиком - Мареско, как они называли его - под присмотром одного взрослого мавра, своего родственника. И вот как то тихим утром мы вышли на взморье. Когда мы отплыли, поднялся такой густой туман, что мы потеряли берег из вида, хотя до него от нас не было и полуторы мили. Мы стали грести наобум; поработав веслами весь день и всю ночь, мы с наступлением утра увидели кругом открытое море, так как вместо того, чтобы взять к берегу, мы отплыли от него по меньшей мере на шесть миль. В конце концов мы добрались до дому, хотя не без труда и с некоторой опасностью, так как с утра задул довольно свежий ветер; все мы сильно проголодались. Наученный этим приключением, мой хозяин решил быть осмотрительнее на будущее время и объявил, что больше никогда не выедет на рыбную ловлю без компаса и без запаса провизии. После захвата нашего корабля он оставил себе наш баркас и теперь приказал своему корабельному плотнику, тоже невольнику-англичанину, построить на этом баркасе в средней его части небольшую рубку или каюту, как на барже, позади которой оставить место для одного человека, который будет править рулем и управлять гротом, а впереди - для двоих, чтобы крепить и убирать остальные паруса, из коих кливер приходился над крышей каютки. Каютка была низенькая и очень уютная, настолько просторная, что в ней было можно спать троим и поместить стол и шкапчики для провизии, в которых мой хозяин держал для себя хлеб, рис, кофе и бутылки с теми напитками, какие он предполагал распивать в пути. Мы часто ходили за рыбой на этом баркасе, и так как я был наиболее искусный рыболов, то хозяин никогда не выезжал без меня. Однажды он собрался в путь (за рыбой или просто прокатиться - уж не могу сказать) с двумя-тремя важными маврами, заготовив для этой поездки провизии больше обыкновенного и еще с вечера отослав ее на баркас. Кроме того, он приказал мне взять у него на судне три ружья с необходимым количеством пороху и зарядов, так как, помимо ловли рыбы, им хотелось еще поохотиться. Я сделал все, как он велел, и на другой день с утра ждал на баркасе, начисто вымытом и совершенно готовом к приему гостей, с поднятыми вымпелами и флагом. Однако, хозяин пришел один и сказал, что его гости отложили поездку из за какого то неожиданно повернувшегося дела. Затем он приказал нам троим - мне, мальчику и мавру - итти, как всегда, на взморье за рыбой, так как его друзья будут у него ужинать, и потому, как только мы наловим рыбы, я должен принести ее к нему домой. Я повиновался. Вот тут то у меня блеснула опять моя давнишняя мысль об освобождении. Теперь в моем распоряжении было маленькое судно, и, как только хозяин ушел, я стал готовиться - но не для рыбной ловли, а в дальнюю дорогу, хотя не только не знал, но даже и не думал о том, куда я направлю свой путь: всякая дорога была мне хороша, лишь бы уйти из неволи. Первым моим ухищрением было внушить мавру, что нам необходимо запастись едой, так как мы не в праве рассчитывать на угощение с хозяйского стола. Он отвечал, что это правда, и притащил на баркас большую корзину с сухарями и три кувшина пресной воды. Я знал, где стоят у хозяина ящик с винами (захваченными, как это показывали ярлычки на бутылках, с какого нибудь английского корабля), и, покуда мавр был на берегу, я переправил их все на баркас и поставил в шкапчик, как будто они были еще раньше приготовлены для хозяина. Кроме того, я принес большой кусок воску, фунтов в пятьдесят весом, да прихватил моток пряжи, топор, пилу и молоток. Все это очень нам пригодилось впоследствии, особенно воск, из которого мы делали свечи. Я пустил в ход еще и другую хитрость, на которую мавр тоже попался по простоте своей души. Его имя было Измаил, а все звали его Моли или Мули. Вот я и сказал ему: "Моли, у нас на баркасе есть хозяйские ружья. Что, кабы ты добыл немножко пороху и зарядов? Может быть, нам удалось бы подстрелить себе на обед штуки две-три альками (птица в роде нашего кулика). Хозяин держит порох и дробь на корабле, я знаю". - "Хорошо, я принесу", сказал он и принес большой кожаный мешок с порохом (фунта в полтора весом, если не больше) да другой с дробью фунтов в пять или шесть. Он захватил также и пуль. Все это мы сложили в баркас. Кроме того, в хозяйской каюте нашлось еще немного пороху, который я пересыпал в одну из бывших в ящике больших бутылок, перелив из нее предварительно остатки вина. Запасшись таким образом всем необходимым для дороги, мы вышли из гавани на рыбную ловлю. В сторожевой башне, что стоит у входа в гавань, знали, кто мы такие, и наше судно не привлекло внимания. Отойдя от берега не больше как на милю, мы убрали парус и стали готовиться к ловле. Ветер был северо-северо-восточный, что не отвечало моим планам, потому что, дуй он с юга, я мог бы наверняка доплыть до испанских берегов, по крайней мере до Кадикса; но откуда бы ни дул теперь ветер, одно я твердо решил: убраться подальше от этого ужасного места, а остальное предоставить судьбе. Поудив некоторое время и ничего не поймав, - я нарочно не вытаскивал удочки, когда у меня рыба клевала, чтобы мавр ничего не видел, - я слазал ему: "Тут, у нас дело не пойдет; хозяин не поблагодарит нас за такой улов. Надо отойти подальше". Не подозревая подвоха с моей стороны, мавр согласился, и так как он был на носу баркаса, - поставил паруса. Я сел на руль, и когда баркас отошел еще миля на три в открытое море, я лег в дрейф как будто затем, чтобы приступить к рыбной ловле. Затем, передав мальчику руль, я подошел к мавру сзади, нагнулся, словно рассматривая что то, и вдруг схватил его за туловище и бросил за борт. Он сейчас же вынырнул, потому что плавал, как пробка, и криками стал умолять, чтобы я взял его на баркас, обещая, что поедет со мной хоть на край света. Он так быстро плыл, что догнал бы меня очень скоро, так как ветра почти не было. Тогда я пошел в каюту, взял там ружье и прицелился в него, говоря, что не желаю ему зла и не сделаю ему ничего дурного, если он оставит меня в покое. "Ты хорошо плаваешь, - продолжал я, - на море тихо, так что тебе ничего не стоит доплыть до берега, и я не трону тебя; но только попробуй подплыть близко к баркасу, и я мигом прострелю тебе череп, потому что я твердо решился вернуть себе свободу". Тогда он поворотил к берегу и, я уверен, доплыл до него без всякого затруднения, так как был отличным пловцом. Конечно, я мог бы бросить в море мальчика и взять с собою этого мавра, но на последнего нельзя было положиться. Когда он отплыл достаточно далеко, я повернулся к мальчику (его звали Ксури) и сказал ему: "Ксури! Если ты будешь мне верен, я сделаю тебя большим человеком, но если ты не погладишь своего лица в знак того, что не изменишь мне (т. е. не поклянешься бородой Магомета и его отца), я и тебя брошу в море". Мальчик улыбнулся, глядя мне прямо в глаза, и отвечал так чистосердечно, что я не мог не поверить ему. Он поклялся, что будет мне верея и поедет со мной на край света. Покуда плывущий мавр не скрылся из вида, я держал прямо в открытое море, лавируя против ветра. Я делал это нарочно, чтобы показать, будто мы идем к Гибралтарскому проливу (как, очевидно, и подумал бы каждый здравомыслящий человек). В самом деле: можно ли было предположить, что мы намерены направиться на юг, к тем поистине варварским берегам, где целые полчища негров со своими челноками окружили бы и убили бы нас, где стоило нам ступить на землю, и нас растерзали бы хищные зверя или еще более безжалостные дикие существа в человеческом образе? Но как только стало смеркаться, я изменил курс и стал править на юг, уклоняясь слегка к востоку, чтобы не слишком удаляться от берегов. Благодаря довольно свежему ветерку а отсутствию волнения на море, мы шли таким хорошим ходом, что на другой день в три часа пополудни, когда впереди в первый раз показалась земля, мы были не менее как на полтораста миль южнее Салеха, далеко за пределами владений марокканского султана, да и всякого другого из тамошних владык; по крайней мере, мы не видели ни одного человека. Но я набрался такого страху у мавров и так боялся снова попасться им в руки, что, пользуясь благоприятным ветром, целых пять дней плыл, не останавливаясь, не приставая к берегу и не бросая якоря. Через пять дней ветер переменился на южный, и так как, по моим соображениям, если за нами и была погоня, то, не догнав нас до сих пор, наши преследователи должны уже были от нее отказаться, - я решился подойти к берегу и стал на якорь в устье какой то маленькой речки. Какая это была речка и где она протекает, в какой стране, у какого народа и под какой широтой - я не имею понятия. Я не видал людей на берегу, да и не желал увидеть; мне нужно было только запастись пресной водой. Мы вошли в эту бухточку под вечер и решили, когда смеркнется, добраться вплавь до берега и осмотреть местность. Но как только стемнело, мы услыхали с берега такие ужасные звуки - такой неистовый рев, лай и вой неведомых диких зверей, что бедный мальчик чуть не умер со страху и стал упрашивать меня не сходить на берег до наступления дня. "Хорошо, Ксури, - сказал я ему, - но, может быть, днем мы там увидим людей, от которых нам придется, пожалуй, еще хуже, чем от тигров и львов". - "А мы стрельнем в них из ружья, - " сказал он со смехом, - они и убегут". (От невольников-англичан Ксури научился говорить на ломаном английском языке.) Я был рад, что мальчик так весел, и, чтобы поддержать в нем эту бодрость духа, дал ему стакан вина из хозяйских запасов. Совет его, в сущности, был недурен, и я последовал ему. Мы бросили якорь и простояли всю ночь притаившись. Я говорю: притаившись, потому что мы ей минуты не спали. Часа через два-три после того, как мы бросили якорь, мы увидали на берегу огромных животных (каких мы и сами не знали): они подходили к самому берегу, бросались в воду, плескались и барахтались, желая, очевидно, освежиться, и при этом так отвратительно визжали, ревели и выли, как я в жизни никогда не слыхал. Ксури был страшно напуган, да, правду сказать, и я тоже. Но еще больше испугались мы оба, когда услыхали, что одно из этих страшилищ плывет к нашему баркасу; мы не видели его, но по тому, как оно отдувалось и фыркало, могли заключить, что это было свирепое животное чудовищных размеров. Ксури утверждал, что это лев (быть может, так оно и было, - по крайней мере, я не уверен в противном), и кричал, чтобы мы подняли якорь и удалились отсюда. "Нет, Ксури, - отвечал я, - нам незачем подымать якорь; мы только вытравим канат подлиннее и выйдем в море: они не погонятся за нами туда". Но не успел я это сказать, как увидал неизвестного зверя на расстоянии каких нибудь двух весел от баркаса. Признаюсь, я немного оторопел, однако сейчас же схватил в каюте ружье, и как только я выстрелил, животное повернуло назад и поплыло к берегу. Невозможно описать, что за адский рев и вой поднялись на берегу и дальше, в глубине материка, когда раздался мой выстрел. Это давало мне некоторое основание предположить, что здешние звери никогда не слыхали этого звука. Я окончательно убедился, что нам и думать нечего о высадке в этих местах в течение ночи, но можно ли будет рискнуть высадиться днем - был тоже вопрос: попасть в руки какого нибудь дикаря не лучше, чем попасться в когти льву или тигру; по крайней мере, эта опасность пугала нас нисколько не меньше. Но так или иначе, здесь или в другом месте, а нам необходимо было сойти на берег, так как у нас не оставалось ни пинты воды. Но опять таки вопрос: где и как высадиться? Ксури объявил, что если я его пущу на берег с кувшином, то он постарается раздобыть пресной воды и принесет ее мне. А когда я спросил его, отчего же итти ему, а не мне, и отчего ему не остаться в лодке, в ответе мальчика было столько глубокого чувства, что он подкупил меня навеки. "Если придут дикие люди, - сказал он, - то они съедят меня, а вы останетесь целы". "Так вот что, Ксури, - сказал я, - отправимся вместе, а если придут дикие люди, мы убьем их, и они не съедят ни тебя, ни меня". Я дал мальчику поесть сухарей и выпить глоток вина из хозяйского запаса, о котором я уже говорил; затем мы подтянулись поближе к земле и, соскочив в воду, направились к берегу в брод, не взяв с собой ничего, кроме оружия да двух кувшинов для воды. Я не хотел удаляться от берега, чтобы не терять из виду баркаса, опасаясь, как бы вниз по реке к нам не спустились дикари в своих пирогах; но Ксури, заметив низинку на расстоянии приблизительно одной мили от берега, побрел туда с кувшином. Вдруг я увидел, что он бежит назад ко мне. Подумав, не погнались ли за ним дикари или не испугался ли он хищного зверя, я бросился к нему на помощь, но, подбежав ближе, увидел, что через плечо у него висит что-то большое. Оказалось, что он убил какого то зверька в роде нашего зайца, но другого цвета и с более длинными ногами. Мы оба были рады этой удаче, и мясо убитого животного оказалось очень вкусным; но главная радость, с которою бежал ко мне Ксури, была та, что он нашел хорошую пресную воду и не видел диких людей. Потом оказалось, что нам не нужно было так хлопотать, чтобы достать пресной воды: в той самой речке, где мы стояли, только немного повыше, вода была совершенно пресная, так как прилив заходил в речку не особенно далеко. Итак, наполнив наши кувшины, мы устроили пиршество из убитого зайца и приготовились продолжать путь, не открыв в этой местности никаких следов человека. Так как я уже побывал однажды в этих местах, то мне было хорошо известно, что Канарские острова и острова Зеленого мыса отстоят недалеко от материка. Но теперь у меня не было с собой приборов для наблюдений, и я не мог, следовательно, определить, на какой широте мы находимся; с другой стороны, я не знал в точности или, во всяком случае, не помнил, на какой широте лежат эти острова; таким образом, мне неизвестно было, где их искать и когда именно следует свернуть в открытое море, чтобы направиться к ним; знай я это, мне было бы нетрудно добраться до какого нибудь из них. Но я надеялся, что, если я буду держать вдоль берега, покамест не дойду до той части страны, где англичане ведут береговую торговлю, то я, по всей вероятности, встречу какое нибудь английское купеческое судно, совершающее свой обычный рейс, которое нас подберет. По всем моим расчетам мы находились теперь против той береговой полосы, что тянется между владениями марокканского султана и землями негров. Это пустынная, безлюдная область, населенная одними дикими Зверьми: негры, боясь мавров, покинули ее и ушли дальше на юг, а мавры нашли невыгодным селиться здесь по причине бесплодия почвы; вернее же, что тех и других распугали тигры, львы, леопарды и прочие хищники, которые водятся здесь в несметном количестве. Таким образом, для мавров эта область служит только местом охоты, на которую они отправляются целыми армиями, по две, по три тысячи человек. Неудивительно поэтому, что на протяжении чуть ли не ста миль мы видели днем лишь пустынную, безлюдную местность, а ночью не слыхали ничего, кроме воя и рева диких дверей. Два раза в дневную пору мне показалось, что я вижу вдали пик Тенерифа - высочайшую вершину горы Тенериф, что на Канарских островах. Я даже пробовал сворачивать в море в надежде добраться туда, но оба раза противный ветер и сильное волнение, опасное для моего утлого суденышка, принуждали меня повернуть назад, так что, в конце концов, я решил не отступать более от моего первоначального плана и держаться вдоль берегов. После того, как мы вышли из устья речки, я еще несколько раз принужден был приставать к берегу для пополнения запасов пресной воды. Однажды ранним утром мы стали на якорь под защитой довольно высокого мыска и ждали полного прилива, который уже начинался, чтобы подойти ближе к берегу. Вдруг Ксури, у которого глаза были, видно, зорче моих, тихонько окликнул меня и на мой вопрос сказал, что нам лучше отойти подальше от берега: "Вы взгляните, какой страшный зверь лежит вон там на пригорке и крепко спит". Я взглянул, куда он показывал, и действительно увидел страшилище. Это был огромный лев, лежавший на скате берега в тени нависшего холма. "Послушай, Ксури, - оказал я, - ступай на берег и убей этого зверя". Мальчик испуганно взглянул на меня и проговорил: "Мне - убить его! Да он меня в один раз заглотает" (проглотит целиком - хотел он сказать). Я ничего ему не возразил, велел только не шевелиться} взяв самое большое ружье, почти равнявшееся мушкету по калибру, я зарядил его двумя кусками свинца и порядочным количеством пороху; в другое я вкатил две большие пули, а в третье (у нас было три ружья) - пять пуль поменьше. Взяв первое ружье и хорошенько" прицелившись зверю в голову, я выстрелил; но он лежал в такой позе (прикрыв морду лапой), что заряд попал ему в ногу и перебил кость выше колена. Зверь с рычанием вскочил, но, почувствовав боль в перебитой ноге, сейчас же свалился; потом опять поднялся на трех лапах и испустил такой ужасный рев, какого я в жизнь свою не слыхал. Я был немного удивлен тем, что не попал ему в голову; однако, не медля ни минуты, взял второе ружье и выстрелил зверю вдогонку, так как он заковылял было прочь от берега; на этот раз заряд попал прямо в цель. Я с удовольствием увидел, как лев упал и, едва издавая какие то слабые звуки, стал корчиться в борьбе со смертью. Тут Ксури набрался храбрости и стал проситься на берег. "Ладно, ступай", сказал я. Мальчик спрыгнул в воду и поплыл к берегу, работая одной рукой и держа в другой ружье. Подойдя вплотную к распростертому зверю, он приставил дуло ружья к его уху и еще раз выстрелил, прикончив его таким образом. Дичь была знатная, но несъедобная, и я очень жалел, что мы истратили даром три заряда. Но Ксури объявил, что он поживится кое чем от убитого льва, и, когда мы вернулись на баркас, попросил у меня топор. "Зачем тебе топор?" спросил я. "Отрубить ему голову", отвечал он. Однако, головы отрубить он не мог, а отрубил только лапу, которую и притащил с собой. Она была чудовищных размеров. Тут мне пришло в голову, что, может быть, нам пригодится шкура льва, и решил попытаться снять ее. Мы отправились с Ксури на работу, но я не знал, как за нее приняться. Ксури оказался гораздо ловчее меня. Эта работа заняла у нас целый день. Наконец, шкура была снята; мы растянули ее на крыше нашей каютки; дня через два солнце просушило ее, и впоследствии она служила мне постелью. После этой остановки мы еще дней десять-двенадцать продолжали держать курс на юг, стараясь как можно экономнее расходовать наш запас провизии, начинавший быстро истощаться, и сходя на берег только за пресной водой. Я хотел дойти до устья Гамбии или Сенегала, или вообще до какой нибудь стоянки, невдалеке от Зеленого мыса, так как надеялся встретить здесь какое нибудь европейское судно: я знал, что, если я его не встречу, мне останется только или пуститься на поиски островов, или погибнуть здесь среди негров. Мне было известно, что все европейские суда, куда бы они ни направлялись - к берегам ли Гвинеи, в Бразилию или в Ост-Индию, - проходят мимо Зеленого мыса или островов того же названия: словом, я поставил всю свою судьбу на эту карту, понимая, что либо я встречу европейское судно, либо погибну. Итак, еще дней десять я продолжал осуществлять свое намерение. Тут я стал замечать, что побережье обитаемо: в двух-трех местах мы видели на берегу людей, которые, в свою очередь, смотрели на нас. Мы могли также различить, что они были черные как смоль и голые. Один раз я хотел было сойти к ним на берег, но Ксури, мой мудрый советчик, сказал: "Не ходи, не ходи". Тем не менее я стал держать ближе к берегу, чтобы можно было вступить с ними в разговор. Они должно быть поняли мое намерение и долго бежали вдоль берега за нашим баркасом. Я заметил, что они были невооружены, кроме одного, державшего в руке длинную тонкую палку. Ксури сказал мне, что это колье и что дикари мечут копья очень далеко и замечательно метко; поэтому я держался в некотором отдалении от них и объяснялся с ними знаками по мере моего уменья, стараясь, главным образом, дать им понять, что мы нуждаемся в пище. Они, в свою очередь, стали делать мне знаки, чтобы я остановил свою лодку и что они принесут нам съестного. Как только я спустил парус и лег в дрейф, два чернокожих побежали куда то в глубь страны и через полчаса или того меньше принесли два куска вяленого мяса и немного зерна какого то местного злака. Мы не знали, что это было за мясо и что за зерно, однако изъявили полную готовность принять и то и другое. Но тут возник новый вопрос: как получить все это? Мы не решались сойти на берег, боясь дикарей, а они в свою очередь боялись нас нисколько не меньше. Наконец, они придумали выход из этого затруднения. одинаково безопасный для обеих сторон: сложив на берегу зерно и мясо, они отошли подальше и стояли неподвижно, пока мы не переправили все это на баркас; а затем воротились на прежнее место. Мы благодарили их знаками, потому что больше нам было нечем отблагодарить. Но в этот самый момент нам представился случай оказать им большую услугу. Не успели мы отойти от берега, как вдруг из гор выбежали два огромных зверя и бросились прямо к морю. Один из них, как нам казалось, гнался за Другим: был ли это самец, преследовавший самку, играли ли они между собою, или грызлись, - мы не могли разобрать, как не могли бы сказать и того, было ли это обычное явление в тех местах, или исключительный случай; я думаю, впрочем, что последнее было вернее, так каля, во первых, хищные звери редко показываются днем, а во вторых, мы заметили, что бывшие на берегу люди, особенно женщины, страшно перепугались. Только человек, державший копье, или дротик, остался на месте; остальные пустились бежать. Но звери летели прямо к морю и не покушались напасть на негров. Они бросились в воду и стали плавать, словно купанье было единственною целью их появления. Вдруг один из них подплыл довольно близко к баркасу. Я этого не ожидал; тем не менее, зарядив поскорее ружье и приказав Ксури зарядить оба другие, я приготовился встретить врага как только он приблизился к нам на расстояние ружейного выстрела, я спустил курок, и пуля попала ему прямо в голову в тот же миг он погрузился в воду, потом вынырнул и поплыл назад к берегу, то исчезая под водой, то снова появляясь на поверхности. Он, видимо, боролся со смертью, захлебываясь водой и исходя кровью из смертельной раны. и, не доплыв немного до берега, околел. Невозможно передать, до чего были поражены бедные дикари, когда услышали треск и увидали огонь ружейного выстрела: некоторые из них чуть не умерли со страху и попадали на землю, точно мертвые. Но, видя, что зверь пошел ко дну и что я делаю им знаки подойти ближе, они ободрились и вошли в воду, чтобы вытащить убитого зверя. Я нашел его по кровавым пятнам на воде и, закинув на него веревку, перебросил конец ее неграм, а те притянули его к берегу. Животное оказалось леопардом редкой породы с пятнистой шкурой необычайной красоты. Негры, стоя над ним, воздевали вверх руки в знак изумления: они не могли понять, чем я его убил. Другой зверь, испуганный огнем и треском моего выстрела, выскочил на берег и убежал назад в горы; за дальностью расстояния я не мог разобрать, что это был за зверь. Между тем, я заметил, что неграм очень хочется поесть мяса убитого леопарда, и решит устроить так, как будто бы они получили его в дар от меня. Я показал им знаками, что они могут взять его себе. Они очень благодарили меня и, не теряя времени, принялись за работу. Хотя ножей у них не было, однако, действуя заостренными кусочками дерева, они сняли шкуру с мертвого зверя так быстро и ловко, как мы не сделали бы этого и ножом. Они предложили мне мясо; но от мяса я отказался, сделав им знак, что отдаю его им, а попросил только шкуру, которую они мне и отдали очень охотно. Кроме того, они принесли для меня новый запас провизии, гораздо больше прежнего. и я его взял, хоть и не знал, какие это были припасы. Затем я знаками попросил у них воды: протянув один из наших кувшинов, я опрокинул его кверху дном чтобы показать, что он пуст и что его надо наполнить Они сейчас же прокричали что то своим. Немного погодя, появились две женщины с большим сосудом воды из обожженной (должно быть на солнце) глины и оставили его на берегу, как и провизию. Я отправил Ксури со всеми нашими кувшинами, и он наполнил водой все три. Женщины были совершенно голые, как и мужчины. Запасшись таким образом водой, кореньями и зерном, я расстался с гостеприимными неграми и в течение еще одиннадцати дней продолжал путь в прежнем направлении, не приближаясь к берегу. Наконец, милях в пятнадцати впереди я увидел узкую полосу земля, далеко выступавшую в море. Погода была тихая, и я свернул в открытое море, чтоб обогнуть эту косу. В тот момент, когда мы поровнялись с ее оконечностью, я ясно различил милях в шести от берега со стороны океана другую полосу земли и заключил вполне основательно, что узкая коса - Зеленый мыс, а полоса земли - острова того же названия. Но они были очень далеко, и, не решаясь направиться к ним, я не знал, что мне делать. Я понимал, что если меня застигнет свежий ветер, то я, пожалуй, не доплыву ни до острова, ни до мыса. Ломая голову над разрешением этого вопроса, я присел на минуту в каюте, предоставив Ксури править рулем, как вдруг услышал его крик: "Хозяин! Хозяин! Парус! Корабль!" Наивный юноша перепугался до смерти, вообразив. что это должен быть непременно один из кораблей его хозяина, посланный за нами в погоню; но я знал, как далеко ушли мы от мавров, и был уверен, что нам не может угрожать опасность с этой стороны. Я выскочил из каюты и сейчас же не только увидел корабль, но даже различил, что это был португальский корабль, направлявшийся, по моему, к берегам Гвинеи за неграми. Но, присмотревшись внимательнее, я убедился, что судно идет в другом направлении и не думает сворачивать к земле. Тогда я поднял все паруса и повернул в открытое море, решившись сделать все возможное, чтобы вступить с ним в сношение. Я, впрочем, скоро убедился, что, даже идя полным ходом, мы не успеем подойти к нему близко и что оно пройдет мимо, прежде чем можно будет дать ему сигнал; но в тот момент, когда я начинал уже отчаиваться, нас должно быть увидели с корабля в подзорную трубу и предположили, что это лодка с какого нибудь погибшего европейского судна. Корабль убавил паруса, чтобы дать нам возможность подойти. Это меня ободрило. У нас на баркасе был кормовой флаг с корабля нашего бывшего хозяина, и я стал махать этим флагом в рнак того, что мы терпим бедствие, и, кроме того, выстрелил из ружья. Они увидели флаг и дым от выстрела (самого выстрела они не слыхали); корабль лег в дрейф, ожидая нашего приближения, и спустя три часа мы причалили к нему. Меня спросили, кто я, по португальски, по испански и по французики, но ни одного из этих языков я не знал. Наконец, один матрос, шотландец, заговорил со мной по английски, и я объяснил ему, что я - англичанин и убежал от мавров из Салеха, где меня держали в неволе. Тогда меня и моего спутника пригласили на корабль и приняли весьма любезно со всем нашим добром. Легко себе представить, какой невыразимой радостью наполнило меня сознание свободы после того бедственного и почти, безнадежного положения, в котором я находился. Я немедленно предложил все мое имущество капитану в вознаграждение за мое избавление, но он великодушно отказался, говоря, что ничего с меня не возьмет и что все мои вещи будут возвращены мне в целости, как только мы придем в Бразилию. "Я спас вам жизнь, - прибавил он, - потому что и сам радовался бы, если б был в вашем положении. А это всегда может случиться. Кроме того, ведь мы завезем вас в Бразилию, а от вашей родины это очень далеко, и вы умрете там с голоду, если я отниму у вас ваше имущество. Для чего же тогда мне было вас спасать? Нет, нет, сеньор инглезе (т. е. англичанин), я довезу вас даром до Бразилии, а ваши вещи дадут вам возможность пожить там и оплатить ваш проезд на родину". Капитан оказался великодушным не только на словах, но и исполнил свое обещание в точности. Он распорядился, чтобы никто из матросов не смел прикасаться к моему имуществу, затем составил подробную опись всего моего имущества и взял все это под свой присмотр, а опись передал мне, чтобы потом, по прибытии в Бразилию, я мог получить по ней каждую вещь, вплоть до трех глиняных ковшиков. Что касается моего баркаса, то капитан, видя, что он очень хорош, сказал, что охотно купит его у меня для своего корабля, и спросил, сколько я хочу получить за него. На это я ответил, что он поступил со мной так великодушно во всех отношениях, что я ни в коем случае не стану назначать цены за свою лодку, а всецело предоставлю это ему. Тогда он сказал, что выдаст мне письменное обязательство уплатить за нее восемьдесят пиастров в Бразилии, но что если по приезде туда кто нибудь предложит мне больше, то и он даст мне больше. Кроме того, он предложил мне шестьдесят золотых за Ксури. Мне очень не хотелось брать эти деньги, и не потому, чтобы я боялся отдать мальчика капитану, а потому что мне было жалко продавать свободу бедняги, который так преданно помогал мне самому добыть ее. Я изложил капитану все эти соображения, и он признал их справедливость, но советовал не отказываться от сделки, говоря, что он выдаст мальчику обязательство отпустить его на волю через десять лет, если он примет христианство. Это меняло дело. А так как к тому же сам Ксури выразил желание перейти к капитану, то я и уступил его. Наш переезд до Бразилии совершился вполне благополучно, и после двадцатидвухдневного плавания мы вошли в бухту Тодос лос Сантос, или Всех Святых. Итак, я еще раз избавился от самого бедственного положения, в какое только может попасть человек, и теперь мне оставалось решить, что делать с собой. Я никогда не забуду великодушного отношения ко мне капитана португальского корабля. Он ничего не взял с меня за проезд, аккуратнейшим образом возвратил мне все мои вещи и дал мне сорок дукатов за львиную шкуру и двадцать за шкуру леопарда и вообще купил все, что мне хотелось продать, в том числе ящик с винами, два ружья и остаток воску (часть которого пошла у нас на свечи). Одним словом, я выручил двести двадцать золотых и с этим капиталом сошел на берег Бразилии. Вскоре капитан ввел меня в дом одного своего знакомого, такого же доброго и честного человека, как он сам. Это был владелец ingenio, то есть сахарной плантации и сахаристо завода. Я прожил у него довольно долгое время и, благодаря этому, познакомился с культурой сахарного тростника и с сахарным производством. Видя, как хорошо живется плантаторам и как быстро они богатеют, я решил хлопотать о разрешении поселиться здесь окончательно и самому заняться этим делом. В то же время я старался придумать какой нибудь способ вытребовать из Лондона хранившиеся у меня там деньги. Когда мне удалось получить бразильское подданство, я на все мои наличные деньги купит участок невозделанной земли и стал составлять план моей будущей плантации и усадьбы, сообразуясь с размерами той денежной суммы, которую я рассчитывал получить из Лондона. Был у меня сосед, португалец из Лиссабона, по происхождению англичанин, по фамилии Уэлз. Он находился приблизительно в таких же условиях, как и я. Я называю его соседом, потому что его плантация прилегала к моей. Мы были с ним в самых приятельских отношениях. У меня, как и у него. оборотный капитал был весьма невелик; и первые два года мы оба еле-еле могли прокормиться с наших плантаций. Но по мере того, как земля возделывалась, мы богатели, так что на третий год часть земли была у нас засажена табаком, и мы разделали по большому участку под сахарный тростник к будущему году. Но мы оба нуждались в рабочих руках, и тут мне стало ясно, как нерасчетливо я поступил, расставшись с мальчиком Ксури. Но увы! благоразумием я никогда не отличался, и неудивительно, что я так плохо рассчитал и в этот раз. Теперь мне не оставалось ничего более, как продолжать в том же духе. Я навязал себе на шею дело, не имевшее ничего общего с моими природными наклонностями, прямо противоположное той жизни, о какой я мечтал, ради которой я покинул родительский дом и пренебрег отцовскими советами. Более того, я сам пришел к той золотой середине, к той высшей ступени скромного существования, которую советовал мне избрать мой отец и которой я мог бы достичь с таким же успехом, оставаясь на родине и не утомляя себя скитаниями по белу свету. Как часто теперь говорил я себе, что мог бы делать то же самое и в Англии, живя между друзьями, не забираясь за пять тысяч миль от родины, к чужеземцам и дикарям, в дикую страну, куда до меня никогда не дойдет даже весточка из тех частей земного шара, где меня немного знают! Вот каким горьким размышлениям о своей судьбе предавался я в Бразилии. Кроме моего соседа-плантатора, с которым я изредка виделся, мне не с кем было перекинуться словом; все работы мне приходилось исполнять собственными руками, и я, бывало, постоянно твердил, что живу точно на необитаемом острове, и жаловался, что кругом нет ни одной души человеческой. Как справедливо покарала меня судьба, когда впоследствии и в самом деле забросила меня на необитаемый остров, и как полезно было бы каждому из нас, сравнивая свое настоящее положение с другим, еще худшим, помнить, что провидение во всякую минуту может совершить обмен и показать нам на опыте, как мы былей счастливы прежде! Да, повторяю, судьба наказала меня по заслугам, когда обрекла на ту действительно одинокую жизнь на безотрадном острове, с которой я так несправедливо сравнивал свое тогдашнее житье, которое, если б у меня хватило терпения продолжать начатое дело, вероятно, привело бы меня к богатству и счастью... Мои планы относительно сахарной плантации приняли уже некоторую определенность к тому времени, когда мой благодетель капитан, подобравший меня в море, должен был отплыть обратно на родину (его судно простояло в Бразилии около трех месяцев, пока он забирал новый груз на обратный путь). И вот, когда я рассказал ему, что у меня остался в Лондоне небольшой капитал, он дал мне следующий дружеский и чистосердечный совет: "Сеньор инглеэе, - сказал он (он всегда меня так величал), - дайте мне формальную доверенность и напишите в Лондон тому лицу, у которого хранятся ваши деньги. Напишите, чтобы для вас там закупили товаров (таких, которые находят сбыт в здешних краях) и переслали бы их в Лиссабон по адресу, который я вам укажу; а я, если бог даст, вернусь я доставлю вам их в целости. Но так как дела человеческие подвержены всяким превратностям и бедам, то на вашем месте я взял бы на первый раз только сто фунтов стерлингов, то есть половину вашего капитала. Рискните сначала только этим. Если эти деньги вернутся к вам с прибылью, вы можете таким же образом пустить в оборот и остальной капитал, а если пропадут, так у вас, по крайней мере, останется хоть что нибудь в запасе". Совет был так хорош и так дружествен, что лучшего, казалось мне, нельзя и придумать, и мне остается только последовать ему. Поэтому у я, не колеблясь, выдал капитану доверенность, как он того желал, и приготовил письмо к вдове английского капитана, которой когда то отдал на сохранение совой деньги. Я подробно описал ей все мои приключения: рассказал, как я попал в неволю, как убежал, как встретил в море португальский корабль и как человечно обошелся со мной капитан. В заключение я описал ей настоящее мое положение и дал необходимые указания насчет закупки для меня товаров. Мой друг капитан тотчас по прибытии своем в Лиссабон через английских купцов переслал в Лондон одному тамошнему купцу заказ на товары. присоединив к нему подробнейшее описание моих похождений. Лондонский купец немедленно передал оба письма вдове английского капитана, и она не только выдала ему требуемую сумму, но еще послала от себя португальскому капитану довольно кругленькую сумму в виде подарка за его гуманное и участливое отношение ко мне. Закупив на все мои сто фунтов английских товаров, по указаниям моего приятеля капитана, лондонский купец переслал их ему в Лиссабон, а тот благополучно доставил их мне в Бразилию. В числе других вещей он уже по собственному почину (ибо я был настолько новичком в моем деле, что мне это даже не пришло в голову) привез мне всевозможных земледельческих орудий, а также всякой хозяйственной утвари. Все это были вещи, необходимые для работ на плантации, и все они очень мне пригодились. Когда прибыл мой груз, я был вне себя от радости и считал свою будущность отныне обеспеченной. Мой добрый опекун капитан, кроме всего прочего, привез мне работника, которого нанял с обязательством прослужить мне шесть лет. Для этой цели он истратил собственные пять фунтов стерлингов, полученные в подарок от моей приятельницы, вдовы английского капитана. Он наотрез отказался от всякого возмещения, и я уговорил его только принять небольшой тюк табаку, как плод моего собственного хозяйства. И это было не все. Так как весь груз моих товаров состоял из английских мануфактурных изделий - полотен, байки, сукон, вообще таких вещей, которые особенно ценились и требовались в этой стране, то я имел возможность распродать его с большой прибылью; словом, когда все было распродано, мой капитал учетверился. Благодаря этому, я далеко опередил моего бедного соседа по разработке плантации, ибо первым моим делом после распродажи товаров было купить невольника-негра и нанять еще одного работника-европейца кроме того, которого привез мне капитан из Лиссабона. Но дурное употребление материальных благ часто является вернейшим путем к величайшим невзгодам. Так было и со мной. В следующем году я продолжал возделывать свою плантацию с большим успехом и собрал пятьдесят тюков табаку сверх того количества, которое я уступил соседям в обмен на предметы первой необходимости. Все эти пятьдесят тюков, весом по сотне слишком фунтов каждый, лежали у меня просушенные, совсем готовые к приходу судов из Лиссабона. Итак, дело мое разрасталось; но по мере того, как я богател, голова моя наполнялась планами и проектами, совершенно несбыточными при тех средствах, какими я располагал: короче, это были того рода проекты, которые нередко разоряют самых лучших дельцов. ...Останься я на том поприще, которое я сам же избрал, я, вероятно, дождался бы тех радостей жизни, о которых так убедительно говорил мне отец, как о неизменных спутниках тихого, уединенного существования и среднего общественного положения. Но мне была уготовлена иная участь: мне по прежнему суждено было самому быть виновником всех моих несчастий. И точно для того, чтобы усугубить мою вяну и подбавить горечи в размышления над моей участью, размышления, на которые в моем печальном будущем мне было отпущено слишком много досуга, все мои неудачи вызывались исключительно моей страстью к скитаниям, которой я предавался с безрассудным упорством, тогда как передо мной открывалась светлая перспектива полезной и счастливой жизни, стоило мне только продолжать начатое, воспользоваться теми житейскими благами, которые так щедро расточало мне провидение, и исполнять свой долг. Как уже было со мною однажды, когда я убежал из родительского дома, так и теперь я не мог удовлетвориться настоящим. Я отказался от надежды достигнуть благосостояния, быть может, богатства, работая на своей плантации, - все оттого, что меня обуревало желание обогатиться скорее, чем допускали обстоятельства. Таким образом, я вверг себя в глубочайшую пучину бедствий, в какую, вероятно, не попадал еще ни один человек и из которой едва ли можно выйти живым и здоровым. Перехожу теперь к подробностям этой части моих похождений. Прожив в Бразилии почти четыре года и значительно увеличивши свое благосостояние, я, само собою разумеется, не только изучил местный язык, но и завязал большие знакомства с моими соседями-плантаторами, а равно и с купцами из Сан-Сальвадора, ближайшего к нам портового города. Встречаясь с ними, я часто рассказывал им о двух моих поездках к берегам Гвинеи, о том, как ведется торговля с тамошними неграми и как легко там за безделицу - за какие нибудь бусы, ножи, ножницы, топоры, стекляшки и тому подобные мелочи - приобрести не только золотого песку и слоновую кость, но даже в большом количестве негров-невольников для работы в Бразилии. Мои рассказы они слушали очень внимательно, в особенности, когда речь заходила о покупке негров. В то время, надо заметить, торговля невольниками была весьма ограничена, и для нее требовалось так называемое assiento, т. е. разрешение от испанского или португальского короля; поэтому негры-невольники были редки и чрезвычайно дороги. Как то раз нас собралась большая компания: я и несколько человек моих знакомых плантаторов и купцов, и мы оживленно беседовали на эту тему. На следующее утро трое из моих собеседников явились ко мне и объявили, что, пораздумав хорошенько над тем, что я им рассказал накануне, они пришли ко мне с секретным предложением. Затем, взяв с меня слово, что все, что я от них услышу, останется между нами, они сказали мне, что у всех у них есть, как и у меня, плантации, и что ни в чем они так не нуждаются, как в рабочих руках. Поэтому они хотят снарядить корабль в Гвинею за неграми. Но так как торговля невольниками обставлена затруднениями и им невозможно будет открыто продавать негров по возвращении в Бразилию, то они думают ограничиться одним рейсом, привезти негров тайно, а затем поделить их между собой для своих плантаций. Вопрос был в том, соглашусь ли я поступить к ним на судно в качестве судового приказчика, т. е. взять на себя закупку негров в Гвинее. Они предложили мне одинаковое с другими количество негров, при чем мне не нужно было вкладывать в это предприятие ни гроша. Нельзя отрицать заманчивости этого предложения, если бы оно было сделано человеку, не имеющему собственной плантации, за которой нужен был присмотр, в которую вложен значительный капитал и которая со временем обещала приносить большой доход. Но для меня, владельца такой плантации, которому следовало только еще года три-четыре продолжать начатое, вытребовав из Англии остальную часть своих денег - вместе с этим маленьким добавочным капиталом мое состояние достигло бы трех, четырех тысяч фунтов стерлингов и продолжало бы возрастать - для меня помышлять о подобном путешествия было величайшим безрассудством. Но мне на роду было написано стать виновником собственной гибели. Как прежде я был не в силах побороть своих бродяжнических наклонностей, и добрые советы отца пропали втуне, так и теперь я не мог устоять против сделанного мне предложения. Словом, я отвечал плантаторам, что с радостью поеду в Гвинею, если в мое отсутствие они возьмут на себя присмотр за моим имуществом и распорядятся им по моим указаниям в случае, если я не вернусь. Они торжественно обещали мне это, скрепив наш договор письменным обязательством; я же, с своей стороны, сделал формальное завещание на случай моей смерти: свою плантацию и движимое имущество я отказывал португальскому капитану, который спас мне жизнь, но с оговоркой, чтобы он взял себе только половину моей движимости, а остальное отослал в Англию. Словом, я принял все меры для сохранения моей движимости и поддержания порядка на моей плантации. Прояви я хоть малую часть столь мудрой предусмотрительности в вопросе о собственной выгоде, составь я столь же ясное суждение о том, что я должен и чего не должен делать, я, наверное, никогда бы не бросил столь удачно начатого и многообещающего предприятия, не пренебрег бы столь благоприятными видами на успех и не пустился бы в море, с которым неразлучны опасности и риск, не говоря уже о том, что у меня были особые причины ожидать от предстоящего путешествия всяких бед. Но меня торопили, и я скорее слепо повиновался внушениям моей фантазии, чем голосу рассудка. Итак, корабль был снаряжен, нагружен подходящим товаром, и все устроено по взаимному соглашению участников экспедиции. В недобрый час, 1-го сентября 1659 года, я взошел на корабль. Это был тот самый день, в который восемь лет тому назад я убежал от отца и матери в Гулль, - тот день, когда я восстал против родительской власти и так глупо распорядился своею судьбой. Наше судно было вместимостью около ста двадцати тонн: на нем было шесть пушек и четырнадцать человек экипажа, не считая капитана, юнги и меня. Тяжелого груза у нас не было, и весь он состоял из разных мелких вещиц, какие обыкновенно употребляются для меновой торговли с неграми: из ножниц, ножей, топоров, зеркалец, стекляшек, раковин, бус и тому подобной дешевки. Как уже сказано, я сел на корабль 1-го сентября, и в тот же день мы снялись с якоря. Сначала мы направились к северу вдоль берегов Бразилии, рассчитывая свернуть к африканскому материку, когда дойдем до десятого или двенадцатого градуса северной широты, таков в те времена был обыкновенный курс судов. Все время, покуда мы держались наших берегов, до самого мыса Св. Августина, стояла прекрасная погода, было только чересчур жарко. От мыса Св. Августина мы повернули в открытое море и вскоре потеряли из виду землю. Мы держали курс приблизительно на остров Фернандо де Норонха, т. е. на северо-восток. Остров Фернандо остался у нас по правой руке. После двенадцатидневного плавания мы пересекли экватор и находились, по последним наблюдениям, под 7ь 22' северной широты, когда на нас неожиданно налетел жестокий шквал. Это был настоящий ураган. Он начался с юго-востока, потом пошел в обратную сторону и, наконец, задул с севеpo-востока с такою ужасающей силой, что в течение двенадцати дней мы могли только носиться по ветру и, отдавшись на волю судьбы" плыть, куда нас гнала ярость стихий. Нечего и говорить, что все эти двенадцать дней я ежечасно ожидал смерти, да и никто на корабле не чая остаться в живых. Но наши беды не ограничились страхом бури: один из наших матросов умер от тропической лихорадки, а двоих - матроса и юнгу - омыло с палубы. На двенадцатый день шторм стал стихать, и капитан произвел по возможности точное вычисление. Оказалось, что мы находимся приблизительно под одиннадцатым градусом северной широты, но что нас отнесло на двадцать два градуса к западу от мыса Св. Августина Мы были теперь недалеко от берегов Гвианы или северной части Бразилии, за рекой Амазонкой, и ближе к реке Ориноко, более известной в тех краях под именем Великой Реки. Капитан спросил моего совета, куда нам взять курс. В виду того, что судно дало течь и едва ли годилось для дальнего плавания, он полагал, что лучше всего повернуть к берегам Бразилии. Но я решительно восстал против этого. В конце концов, рассмотрев карты берегов Америки, мы пришли к заключению, что до самых Караибских островов не встретим ни одной населенной страны, где можно было бы найти помощь. Поэтому мы решили держать курс на Барбадос, до которого, по нашим рас' четам, можно было добраться в две недели, так как нам пришлось бы немного уклониться от прямого пути, чтоб не попасть в течение Мексиканского залива. О том же, чтобы итти к берегам Африки, не могло быть и речи: наше судно нуждалось в починке, а экипаж - в пополнении. В виду вышеизложенного, мы изменили курс и стали держать на запад-северо-запад. Мы рассчитывали дойти до какого нибудь из островов, принадлежащих Англии, и получить там помощь. Но судьба судила иначе. Когда мы достигли 12ь 18' северной широты, нас захватил второй шторм. Так же стремительно, как и в первый раз, мы понеслись на запад и очутились далеко от торговых путей, так что, если бы даже мы не погибли от ярости волн, у нас все равно почти не было надежды вернуться на родину, и мы, вероятнее всего, были бы съедены дикарями. Однажды ранним утром, когда мы бедствовали таким образом - ветер все еще не сдавал - один из матросов крикнул: "Земля!", но не успели мы выскочить из каюты в надежде узнать, где мы находимся, как судно село на мель. В тот же миг от внезапной остановки вода хлынула на палубу с такой силой, что мы уже считали себя погибшими: стремглав бросились мы вниз в закрытые помещения, где и укрылись от брызг и пены. Тому, кто не бывал в подобном положении, трудно дать представление, до какого отчаяния мы дошли. Мы не знали, где мы находимся, к какой земле нас прибило, остров это или материк, обитаемая земля или нет. А так как буря продолжала бушевать, хоть и с меньшей силой, мы не надеялись даже, что наше судно продержится несколько минут, не разбившись в щепки; разве только каким нибудь чудом ветер вдруг переменится. Словом, мы сидели, глядя друг на друга и ежеминутно ожидая смерти, и каждый готовился к переходу в иной мир, ибо в здешнем мире нам уже нечего было делать. Единственным нашим утешением было то, что, вопреки всем ожиданиям, судно было все еще цело, и капитан оказал, что ветер начинает стихать. Но хотя нам показалось, что ветер немного стих, все же корабль так основательно сел на мель, что нечего было и думать сдвинуть его с места, и в этом отчаянном положении нам оставалось только позаботиться о спасении нашей жизни какой угодно ценой. У нас было две шлюпки; одна висела за кормой, но во время шторма ее разбило о руль, а потом сорвало и потопило или унесло в море. На нее нам нечего было рассчитывать. Оставалась другая шлюпка, но как спустить ее на воду? - это был большой вопрос. А между тем нельзя было мешкать: корабль мог каждую минуту расколоться надвое; некоторые даже говорили, что он уже дал трещину. В этот критический момент помощник капитана подошел к шлюпке и с помощью остальных людей экипажа перебросил ее через борт; мы все, одиннадцать человек, вошли в шлюпку, отчалили и, поручив себя милосердию божию, отдались на волю бушующих волн; хотя шторм значительно поулегся, все таки на берег набегали страшные валы, и море могло быть по справедливости названо den vild Zee (дикое море), - как выражаются голландцы. Наше положение было поистине плачевно: мы ясно видели, что шлюпка не выдержит такого волнения и что мы неизбежно потонем. Итти на парусе мы не могли: у нас его не было, да и все равно он был бы нам бесполезен. Мы гребли к берегу с камнем на сердце, как люди, идущие на казнь: мы все отлично знали, что как только шлюпка подойдет ближе к земле, ее разнесет прибоем на тысячу кусков. И, подгоняемые ветром и течением, предавши душу свою милосердию божию, мы налегли на весла, собственноручно приближая момент нашей гибели. Какой был перед нами берег - скалистый или песчаный, крутой или отлогий, - мы не знали. Единственной для нас надеждой на спасение была слабая возможность попасть в какую нибудь бухточку или залив, или в устье реки, где волнение было слабее и где мы могли бы укрыться под берегом с наветренной стороны. Но впереди не было видно ничего похожего на залив, и чем ближе подходили мы к берегу, тем страшнее казалась земля, - страшнее самого моря. Когда мы отошли или, вернее, нас отнесло, по моему расчету, мили на четыре от того места, где застрял наш корабль, вдруг огромный вал, величиной с гору, набежал с кормы на нашу шлюпку, как бы собираясь похоронить нас в морской пучине. В один миг опрокинул он нашу шлюпку. Мы не успели крикнуть: "боже!", как очутились под водой, далеко и от шлюпки, и друг от друга. Ничем не выразить смятения, овладевшего мною, когда я погрузился в воду. Я очень хорошо плаваю, но я не мог сразу вынырнуть на поверхность и чуть не эадохся. Лишь когда подхватившая меня волна, пронеся меня изрядное расстояние по направлению к берегу, разбилась и отхлынула назад, оставив меня почти на суше полумертвым от воды, которой я нахлебался, я перевел немного дух и опомнился. У меня хватило настолько самообладания, что, увидев себя ближе к земле, чем я ожидал, я поднялся на ноги и опрометью пустился бежать в надежде достичь земля прежде, чем нахлынет и подхватит меня другая волна, но скоро увидел, что мне от нее не уйти; море шло горой и догоняло, как разъяренный враг, бороться с которым у меня не было ни силы, ни средств. Мне оставалось только, задержав дыхание, вынырнуть на гребень волны и плыть к берегу, насколько хватит сил. Главной моей заботой было справиться по возможности с новой волной так, чтобы, поднеся меня еще ближе к берегу, она не увлекла меня за собой в своем обратном движении к морю. Набежавшая волна похоронила меня футов на двадцать, на тридцать под водой. Я чувствовал, как меня подхватило и с неимоверной силой и быстротой долго несло к берегу. Я задержал дыхание и поплыл по течению, изо всех сил помогая ему. Я уже почти задыхался, как вдруг почувствовал, что поднимаюсь кверху; вскоре, к великому моему облегчению, мои руки и голова оказались над водой, и хотя я мог продержаться на поверхности не больше двух секунд, однако успел перевести дух, и это придало мне силы и мужества. Меня снова захлестнуло, но на этот раз я пробыл под водой не так долго. Когда волна разбилась и пошла назад, я не дал ей увлечь себя обратно и скоро почувствовал под ногами дно. Я простоял несколько секунд, чтобы отдышаться, и, собрав остаток сил, снова опрометью пустился бежать к берегу. Но и теперь я еще не ушел от ярости моря: еще два раза оно меня изгоняло, два раза меня подхватывало волной и несло все дальше и дальше, так как в этом месте берег был очень отлогий. Последний вал едва не оказался для меня роковым: подхватив меня, он вынес или, вернее, бросил меня на скалу с такой силой, что я лишился чувств и оказался совершенно беспомощным: удар в бок и в грудь совсем отшиб у меня дыхание, и если б море снова подхватило меня, я бы неминуемо захлебнулся. Но я пришел в себя как раз во время: увидев, что сейчас меня опять накроет волной, я крепко уцепился за выступ моей скалы и, задержав дыхание, решил переждать, пока волна не схлынет. Так как ближе к земле волны были уже не столь высоки, то я продержался до ее ухода. Затем я снова пустился бежать, и очутился настолько близко к берегу, что следующая волна хоть и перекатилась через меня, но уже не могла поглотить меня и унести обратно в море. Пробежав еще немного, я, к великой моей радости, почувствовал себя на суше, вскарабкался на прибрежные скалы и опустился на траву. Здесь я был в безопасности: море не могло достать до меня. Очутившись на земле целым и невредимым, я поднял взор к небу, возблагодарил бога за спасение моей жизни, на которое всего лишь несколько минут тому назад у меня почти не было надежды. Я думаю, что нет таких слов, которыми можно было бы изобразить с достаточной яркостью восторг души человеческой, восставшей, так сказать, из гроба, и я ничуть не удивляюсь тому, что, когда преступнику, уже с петлей на шее, в тот самый миг, как его должны вздернуть на виселицу, объявляют помилование, - я не удивляюсь, повторяю, что при этом всегда присутствует и врач, чтобы пустить ему кровь, иначе неожиданная радость может слишком сильно потрясти помилованного и остановить биение его сердца. Внезапна радость, как и скорбь, ума лишает. Я ходил по берегу, воздевал руки к небу и делал тысячи других жестов и движений, которых теперь не могу уже описать. Все мое существо было, если можно так выразиться, поглощено мыслями о моем спасении. Я думал о своих товарищах, которые все утонули, и о том, что кроме меня не спаслась ни одна душа; по крайней мере, никого из них я больше не видел; от них и следов не осталось, кроме трех шляп, одной фуражки да двух непарных башмаков, выброшенных морем. Взглянув в ту сторону, где стоял на мели наш корабль, я едва мог рассмотреть его за высоким прибоем, - так он был далеко, и я сказал себе: "боже! каким чудом мог я добраться до берега?" Утешившись этими мыслями о благополучном избавлении от смертельной опасности, я стал осматриваться кругом, чтобы узнать, куда я попал и что мне прежде всего делать. Мое радостное настроение разом упало: я понял, что хотя я и спасен, но не избавлен от дальнейших ужасов и бед. На мне не оставалось сухой нитки, переодеться было не во что; мне нечего было есть, у меня не было даже воды, чтобы подкрепить свои силы, а в будущем мне предстояло или умереть голодной смертью, или быть растерзанным хищными зверями. Но что всего ужаснее - у меня не было оружия, так что я не мог ни охотиться за дичью для своего пропитания, ни обороняться от хищников, которым вздумалось бы напасть на меня. У меня, вообще, не было ничего, кроме ножа, трубки да коробочки с табаком. Это было все мое достояние. И, раздумавшись, я пришел в такое отчаяние, что долго, как сумасшедший, бегал по берегу. Когда настала ночь, я с замирающим сердцем спрашивал себя, что меня ожидает, если здесь водятся хищные звери: ведь они всегда выходят на добычу по ночам. Единственно, что я мог тогда придумать, это - взобраться на росшее поблизости толстое, ветвистое дерево, похожее на ель, но с колючками, и просидеть на нем всю ночь, а когда придет утро, решить, какою смертью лучше умереть, ибо я не видел возможности жить в этом месте. Я прошел с четверть мили в глубь страны посмотреть, не найду ли я пресной воды, и, к великой моей радости, нашел ручеек. Напившись и положив в рот немного табаку, чтобы заглушить голод, я воротился к дереву, взобрался на него и постарался устроиться таким образом, чтобы не свалиться в случае, если засну. Затем я вырезал для самозащиты коротенький сук, вроде дубинки, уселся на своем седалище поплотнее и от крайнего утомления крепко уснул. Я спал так сладко, как, я думаю, немногим спалось бы на моем месте, и никогда не пробуждался от сна таким свежим и бодрым. Когда я проснулся, было совсем светло: погода прояснилась, ветер утих, и море больше не бушевало, не вздымалось. Но меня крайне поразило то, что корабль очутился на другом месте, почти у самой той скалы, о которую меня так сильно ударило волной: должно быть за ночь его приподняло с мели приливом и пригнало сюда. Теперь он стоял не дальше мили от того места, где я провел ночь, и так как держался он почти прямо, то я решил побывать на нем, чтобы запастись едой и другими необходимыми вещами. Покинув свое убежище и спустившись с дерева, я еще раз осмотрелся кругом, и первое, что я увидел, была наша шлюпка, лежавшая милях в двух вправо, на берегу, куда ее, очевидно, выбросило море. Я пошел было в том направлении, думая дойти до нее, но оказалось, что в берег глубоко врезывался заливчик шириною с пол-мили и преграждал путь. Тогда я повернул назад, ибо мне было важней попасть поскорей на корабль, где я надеялся найти что нибудь для поддержания своего существования. После полудня волнение на море совсем улеглось, и отлив был так низок, что мне удалось подойти к кораблю по суху на четверть мили. Тут я снова почувствовал приступ глубокого горя, ибо мне стало ясно, что если б мы остались на корабле, то все были бы живы: переждав шторм, мы бы благополучно перебрались на берег, и я не был бы, как теперь, несчастным существом, совершенно лишенным человеческого общества. При этой мысли слезы выступили у меня на глазах, но слезами горю не помочь, и я решил добраться все таки до корабля. Раздевшись (так как день был нестерпимо жаркий), я вошел в воду. Но когда я подплыл к кораблю, возникло новое затруднение: - как на него взобраться? Он стоял на мелком месте, весь выступал из воды, и уцепиться было не за что. Два раза я оплыл кругом него и во второй раз заметил веревку (удивляюсь, как она сразу не бросилась мне в глаза). Она свешивалась так низко над водой, что мне, хоть и с большим трудом, удалось поймать ее конец и взобраться по ней на бак корабля. Судно дало течь, и я нашел в трюме много воды; однако, оно так увязло килем в песчаной или, скорее, илистой отмели, что корма была приподнята, а нос почти касался воды. Таким образом, вся кормовая часть оставалась свободной от воды, и все, что там было сложено, не подмокло. Я сразу обнаружил это, так как, разумеется, мне прежде всего хотелось узнать, что из вещей было попорчено и что уцелело. Оказалось, во первых, что весь запас провизии был совершенно сух, а так как меня мучил голод, то я отправился в кладовую, набил карманы сухарями и ел их на ходу, чтобы не терять времени. В кают-компании я нашел бутылку рому и отхлебнул из нее несколько хороших глотков, ибо очень нуждался в подкреплении сил для предстоящей работы. Прежде всего мне нужна была лодка, чтобы перевезти на берег те вещи, которые, по моим соображениям, могли мне понадобиться. Однако, бесполезно было сидеть, сложа руки, и мечтать о том, чего нельзя было получить. Нужда изощряет изобретательность, и я живо принялся за дело. На корабле были запасные мачты, стеньги и реи. Из них я решил построить плот. Выбрав несколько бревен полегче, я перекинул их за борт, привязав предварительно каждое веревкой, чтобы их не унесло. Затем я спустился с корабля, притянул к себе четыре бревна, крепко связал их между собою по обоим концам, скрепив еще сверху двумя или тремя коротенькими досками, положенными накрест. Мой плот отлично выдерживал тяжесть моего тела, но для большого груза был слишком легок. Тогда я снова принялся за дело и с помощью пилы нашего корабельного плотника распилил запасную мачту на три куска, которые и приладил к своему плоту. Эта работа стоила мне неимоверных усилий, но желание запастись по возможности всем необходимым для жизни поддерживало меня, и я сделал то, на что, при других обстоятельствах, у меня не хватило бы сил. Теперь мой плот был достаточно крепок и мог выдержать порядочную тяжесть. Первым моим делом было нагрузить его и уберечь мой груз от морского прибоя. Над этим я раздумывал недолго. Прежде всего я положил на плот все доски, какие нашлись на корабле: на эти доски я спустил три сундука, принадлежащих нашим матросам, предварительно взломав в них замки и опорожнив их. Затем, прикинув в уме, что из вещей могло мне понадобиться больше всего, я отобрал эти вещи и наполнил ими все три сундука. В один я сложил съестные припасы: рис, сухари, три круга голландского сыру, пять больших кусков вяленой козлятины (служившей нам главной мясной пищей) и остатки зерна, которое мы везли для бывшей на судне птицы и часть которого осталась, так как птиц мы уже давно съели. Это был ячмень, перемешанный с пшеницей; к великому моему разочарованию, он оказался попорченным крысами. Я нашел также несколько ящиков вин и пять или шесть галлонов арака или рисовой водки, принадлежавших нашему шкиперу. Все эти ящики я поставил прямо на плот, так как в сундуках они бы не поместились, да и надобности не было их прятать. Между тем, пока я был занят нагрузкой, начался прилив, и к великому моему огорчению я увидел, что мой камзол, рубашку и жилетку, оставленные мною на берегу, унесло в море. Таким образом, у меня остались из платья только чулки да штаны (полотняные и коротенькие, до колен), которых я не снимал. Это заставило меня подумать о том, чтобы запастись одеждой. На корабле было довольно всякого платья, но я взял пока только то, что было необходимо в данную минуту: меня гораздо больше соблазняло многое другое и прежде всего рабочие инструменты. После долгих поисков я нашел ящик нашего плотника, и это была для меня поистине драгоценная находка, которой я не отдал бы в то время за целый корабль с золотом. Я поставил на плот этот ящик, как он был, даже не заглянув в него, так как мне было приблизительно известно, какие в нем инструменты. Теперь мне осталось запастись оружием и зарядами. В кают-компании я нашел два прекрасных охотничьих ружья и два пистолета, которые и переправил на плот вместе с пороховницей, небольшим мешком с дробью и двумя старыми заржавленными саблями. Я знал, что у нас было три боченка пороху, но не знал, где их хранил наш канонир. Однако, поискав хорошенько, я нашел их все три. Один казался подмокшим, а два были совершенно сухи, и я перетащил их на плот вместе с ружьями и саблями. Теперь мой плот был достаточно нагружен, и я начал думать, как мне добраться до берега без паруса, без весел и без руля: ведь довольно было самого слабого ветра, чтоб опрокинуть все мое сооружение. Три обстоятельства ободряли меня: во первых, полное отсутствие волнения на море; во вторых, прилив, который должен был гнать меня к берегу; в третьих, небольшой ветерок, дувший тоже к берегу и, следовательно, попутный. Итак, разыскав два или три сломанных весла от корабельной шлюпки, прихватив еще две пилы, топор и молоток (кроме тех инструментов, что были в ящике), я пустился в море. С милю или около того мой плот шел отлично; я заметил только, что его относит от того места, куда накануне меня выбросило море. Это навело меня на мысль, что там, должно быть, береговое течение и что, следовательно, я могу попасть в какой нибудь заливчик или речку, где мне будет удобно пристать с моим грузом. Как я предполагал, так и вышло. Вскоре передо мной открылась маленькая бухточка, и меня быстро понесло к ней. Я правил, как умел, стараясь держаться середины течения. Но тут, будучи совершенно незнакомо фарватером этой бухточки, я чуть вторично не потерпел кораблекрушения, и если бы это случилось, я право, кажется, умер бы с горя. Мой плот неожиданно наскочил краем на отмель, а так как другой его край не имел точки опоры, то он сильно накренился; еще немного, и весь мой груз съехал бы в эту сторону и свалился бы в воду. Я изо всех сил уперся спиной и руками в мои сундуки, стараясь удержать их на месте, но не мог столкнуть плот, несмотря на все усилия. С полчаса, не смея шевельнуться, простоял я в этой позе, покамест прибывшая вода не приподняла немного опустившийся край плота, а спустя некоторое время вода поднялась еще выше, и плот сам сошел с мели. Тогда я оттолкнулся веслом на середину фарватера и, отдавшись течению, которое было здесь очень быстрое, вошел, наконец, в бухточку или, вернее, в устье небольшой реки с высокими берегами. Я стал осматриваться, отыскивая, где бы мне лучше пристать: мне не хотелось слишком удаляться от моря, ибо я надеялся увидеть на нем когда нибудь корабль, и потому решился держаться как можно ближе к берегу. Наконец, на правом берегу я высмотрел крошечный заливчик, к которому и направил свой плот. С большим трудом провел я его поперек течения и вошел в заливчик, упершись в дно веслами. Но здесь я снова рисковал вывалить весь мой груз: берег был здесь настолько крут, что если бы только мой плот наехал на него одним концом, то неминуемо бы наклонился к воде другим, и моя поклажа была бы в опасности. Мне оставалось только выжидать еще большего подъема воды. Высмотрев удобное местечко, где берег заканчивался ровной площадкой, я пододвинул туда плот и, упираясь в дно веслом, держал его как на якоре; я рассчитал, что прилив покроет эту площадку водой. Так и случилось. Когда вода достаточно поднялась - мой плот сидел в воде на целый фут, - я втолкнул плот на площадку, укрепил его с двух сторон при помощи весел, воткнув их в дно, и стал дожидаться отлива. Таким образом, мой плот со всем грузом оказался на сухом берегу. Следующей моей заботой было осмотреть окрестности и выбрать себе удобное местечко для жилья, где бы я мог сложить свое добро в безопасности от всяких случайностей. Я все еще не знал, куда я попал: на материк или на остров, в населенную или в необитаемую страну; не знал, грозит ли мне опасность со стороны хищных зверей, или нет. Приблизительно в полумиле от меня виднелся холм, крутой и высокий, повидимому, господствовавший над грядою возвышенностей, тянувшейся к северу. Вооружившись ружьем, пистолетом и пороховницей, я отправился на разведки. Когда я взобрался на вершину холма (что стоило мне немалых усилий), мне стала ясна моя горькая участь: я был на острове; кругом со всех сторон тянулось море, за которым нигде не видно было земли, если не считать торчавших в отдалении нескольких скал да двух маленьких островов, поменьше моего, лежавших милях в десяти к западу. Я сделал и другие открытия: мой остров был совершенно невозделан и, судя по всем признакам, даже необитаем. Может быть, на нем и были хищные звери, но пока я ни одного не видал. Зато пернатые водились во множестве, но все неизвестных мне пород, так что потом, когда мне случалось убить дичь, я никогда не мог определить по ее виду, годится ли она в пищу или нет. Спускаясь с холма, я подстрелил большую птицу, сидевшую на дереве у опушки леса. Я думаю, что это был первый выстрел, раздавшийся здесь с сотворения мира: не успел я выстрелить, как над рощей взвилась туча птиц; каждая из них кричала по своему, но ни один из этих криков не походил на крики известных мне пород. Что касается убитой мной птицы, то, по моему, это была разновидность нашего ястреба: она очень напоминала его окраской перьев и формой клюва, только когти у нее были гораздо короче. Ее мясо отдавало падалью и не годилось в пищу. Удовольствовавшись этими открытиями, я воротился к плоту и принялся перетаскивать вещи на берег. Это заняло у меня весь остаток дня. Я не знал, как и где устроиться мне на ночь. Лечь прямо на землю я боялся, не будучи уверен, что меня не загрызет какой нибудь хищник. Впоследствии оказалось, что эти страхи были неосновательны. Поэтому, наметив на берегу местечко для ночлега, я загородил его со всех сторон сундуками и ящиками, а внутри этой ограды соорудил из досок нечто вроде шалаша. Что касается пищи, то я не знал еще, как буду добывать себе впоследствии пропитание: кроме птиц да двух каких то зверьков, вроде нашего зайца, выскочивших из рощи при звуке моего выстрела, никакой живности я здесь не видел. Но теперь я думал только о том, как бы забрать с корабля все, что там оставалось и что могло мне пригодиться, прежде всего паруса и канаты. Поэтому я решил, если ничто не помешает, предпринять второй рейс к кораблю. А так как я знал, что при первой же буре его разобьет в щепки, то постановил отложить все другие дела, пока не свезу на берег всего, что только могу взять. Я стал держать совет (с самим собой, конечно), брать ли мне плот с собой. Это показалось мне непрактичным, и, дождавшись отлива, я пустился в путь, как в первый раз. Только на этот раз я разделся в шалаше, оставшись в одной нижней клетчатой рубахе, в полотняных кальсонах и в туфлях на босу ногу. Как и в первый раз, я взобрался на корабль по веревке; затем построил новый плот. Но, умудренный опытом, я сделал его не таким неповоротливым, как первый, и не так тяжело нагрузил. Впрочем, я все таки перевез на нем много полезных вещей: во первых, все, что нашлось в запасах нашего плотника, а именно; два или три мешка с гвоздями (большими и мелкими), отвертку, десятка два топоров, а главное, такую полезную вещь, как точило. Затем я взял несколько вещей из склада нашего канонира, в том числе три железных лома, два боченка с ружейными пулями, семь мушкетов, еще одно охотничье ружье и немного пороху, затем большой мешок с дробью и сверток листового свинцу. Впрочем, последний оказался так тяжел, что у меня не хватило силы поднять и спустить его на плот. Кроме перечисленных вещей, я забрал с корабля все платье, какое нашел, да прихватил еще запасный парус, гамак и несколько тюфяков и подушек. Все это я погрузил на плот и, к великому моему удовольствию, перевез на берег в целости. Отправляясь на корабль, я немного побаивался, как бы в мое отсутствие какие нибудь хищники не уничтожили моих съестных припасов. Но, воротившись на берег, я не заметил никаких следов гостей. Только на одном из сундуков сидел какой то зверек, очень похожий на дикую кошку. При моем приближении он отбежал немного в сторону и остановился, потом прясел на задние лапы и совершенно спокойно, без всякого страха, смотрел мне прямо в глаза, точно выражая желание познакомиться со мной. Я прицелился в него из ружья, но это движение было, очевидно, ему непонятно; он нисколько не испугался, даже не тронулся с места. Тогда я бросил ему кусок сухаря, проявив этим большую расточительность, так как мой запас провизии был очень невелик. Как бы то ни было, я уделил ему этот кусочек. Он подошел, обнюхал его, съел и облизнулся с довольным видом, точно ждал продолжения. Но я больше ничего ему не дал, и он ушел. Доставив на берег второй транспорт вещей, я хотел было открыть тяжелые боченки с порохом и перенести его частями, но принялся сначала за сооружение палатки. Я сделал ее из паруса и жердей, которых нарезал в роще для этой цели. В палатку я перенес все, что могло испортиться от солнца и дождя, а вокруг нее нагромоздил пустых ящиков и бочек на случай внезапного нападения со стороны людей или зверей. Вход в палатку я загородил снаружи большим сундуком, поставив его боком, а изнутри заложился досками. Затем разостлал на земле постель, в головах положил два пистолета, рядом с тюфяком - ружье и лег. Со дня кораблекрушения я в первый раз провел ночь в постели. От усталости и изнурения я крепко проспал до утра, и немудрено: в предыдущую ночь я спал очень мало, а весь день работал, сперва над погрузкой вещей с корабля на плот, а потом переправляя их на берег. Никто, я думаю, не устраивал для себя такого огромного склада, какой был устроен мною. Но мне все было мало: пока корабль был цел и стоял на прежнем месте, пока на нем оставалась хоть одна вещь, которою я мог воспользоваться, я считал необходимым пополнять свои запасы. Поэтому каждый день с наступлением отлива я отправлялся на корабль и что нибудь призодил с собою. Особенно удачным было третье мое путешествие. Я разобрал все снасти, взял с собой весь мелкий такелаж (и трос, и бечевки, какие могли уместиться на плоту). Я захватил также большой кусок запасной парусины, служившей у нас для починки парусов, и боченок с подмокшим порохом, который я было оставил на корабле. В конце концов я переправил на берег все паруса до последнего; только мне пришлось разрезать их на куски и перевозить по частям; паруса были мне бесполезны, и вся их ценность для меня заключалась в материале. Но вот чему я обрадовался еще больше. После пяти или шести таких экспедиций, когда я думал, что на корабле уж нечем больше поживиться, я неожиданно нашел в трюме большую бочку с сухарями, три боченка рому, ящик с сахаром и боченок превосходной крупчатки. Это был приятный сюрприз; я больше не рассчитывал найти на корабле какую нибудь провизию, будучи уверен, что все оставшиеся там запасы подмокли. Сухари я вынул из бочки и перенес на плот по частям, завертывая в парусину. Все это мне удалось благополучно доставить на берег. На следующий день я предпринял новую поездку. Теперь, забрав с корабля решительно все вещи, какие под силу поднять одному человеку, я принялся за канаты. Каждый канат я разрезал на куски такой величины, чтобы мне было не слишком трудно управиться с ними, и перевез на берег два каната и швартов. Кроме того, я взял с корабля все железные части, какие мог отделить. Затем, обрубив все оставшиеся реи, я построил из них плот побольше, погрузил на него все эти тяжелые вещи и пустился в обратный путь. Но на этот раз счастье мне изменило: мой плот был так неповоротлив и так сильно нагружен, что мне было очень трудно им управлять. Войдя в бухточку, где было выгружено мое остальное имущество, я не сумел провести его так искусно, как прежние: плот опрокинулся, и я упал в воду со всем своим грузом. Что касается меня, то беда была невелика, так как это случилось почти у самого берега; но груз мой, по крайней мере, значительная часть его, пропал, главное - железо, которое очень бы мне пригодилось и о котором я особенно жалел. Впрочем, когда вода спала, я вытащил на берег почти все куски каната и несколько кусков железа, хотя и с великим трудом: я принужден был нырять за каждым куском, и это очень утомило меня. После этого мои визиты на корабль повторялись каждый день, и каждый раз я привозил новую добычу. Уже тринадцать дней я жил на острове и за это время побывал на корабле одиннадцать раз, перетащив на берег решительно все, что в состоянии перетащить пара человеческих рук. Если бы тихая погода продержалась подольше, я убежден, что перевез бы весь корабль по кусочкам, но, делая приготовления к двенадцатому рейсу, я заметил, что подымается ветер. Тем не менее, дождавшись отлива, я отправился на корабль. В первые разы я так основательно обшарил нашу каюту, что, мне казалось, там уж ничего невозможно было найти; но тут я заметил шифоньерку с двумя ящиками: в одном я нашел три бритвы, большие ножницы и с дюжину хороших вилок и ножей; в другом оказались деньги, частью европейской, частью бразильской серебряной и золотой монетой, всего до тридцати шести фунтов. Я улыбнулся при виде этих денег. "Ненужный хлам! - проговорил я, - зачем ты мне теперь? Ты и того не стоишь, чтобы нагнуться и поднять тебя с полу. Всю эту кучу золота я готов отдать за любой из этих ножей. Мне некуда тебя девать: так оставайся же, где лежишь, и отправляйся на дно морское, как существо, чью жизнь не стоят спасать!" Однакож, поразмыслив, я решил взять их с собой и завернул все найденное в кусок парусины. Затем я стал подумывать о сооружении плота, но пока я собирался, небо нахмурилось, ветер, дувший с берега, начал крепчать и через четверть часа совсем засвежел. При береговом ветре плот был бы мне бесполезен; к тому же, надо было спешить добраться до берега, пока не развело большого волнения, ибо иначе мне бы и совсем на него не попасть. Я, не теряя времени, спустился в воду и поплыл. Частью от тяжести бывших на мне вещей, частью от того, что мне приходилось бороться с встречным волнением, у меня едва хватило сил переплыть полосу воды, отделявшую корабль от моей бухточки. Ветер крепчал с каждой минутой и еще до начала отлива превратился в настоящий шторм. Но к этому времени я был уже дома, в безопасности, со всем моим богатством, и лежал в палатке. Всю ночь ревела буря, и когда поутру я выглянул из палатки, от корабля не оставалось и следов! В первую минуту это неприятно меня поразило, но я утешился мыслью, что, не теряя времени и не щадя сил, достал оттуда все, что могло мне пригодиться, так что, будь даже в моем распоряжении больше времени, мне все равно почти нечего было бы взять с корабля. Итак, я больше не думал ни о корабле, ни о вещах, какие на нем еще остались. Правда, после бури могло прибить к берегу кое какие обломки. Так оно потом и случилось. Но от всего этого мне было мало пользы. Мои мысли были теперь всецело поглощены вопросом, как мне обезопасить себя от дикарей, если таковые окажутся, и от зверей, если они водятся на острове. Я долго думал, каким способом достигнуть этого и какое мне лучше устроить жилье: выкопать ли пещеру, или поставить палатку и хорошенько ее укрепить. В конце концов я решил сделать и то, и другое. Я полагаю, будет не лишним рассказать здесь о моих работах и описать мое жилище. Я скоро убедился, что выбранное мною место на берегу не годится для поселения: это было низина, у самого моря, с болотистой почвой и, вероятно, нездоровая; но главное, - поблизости не было пресной воды. В виду всех этих соображений я решил поискать другого местечка, более здорового и более подходящего для жилья. При этом мне хотелось соблюсти целый ряд необходимых, с моей точки зрения, условий. Во первых, мое жилище должно быть расположено в здоровой местности и поблизости от пресной воды; во вторых, оно должно укрывать от солнечного зноя; в третьих, оно должно быть безопасно от нападения хищников, как двуногих, так и четвероногих; и, наконец, в четвертых, от него должен открываться вид на море, чтобы не упустить случая спастись, если бог пошлет какой нибудь корабль. С надеждой на избавление мне все еще не хотелось расстаться. После довольно долгих поисков я нашел, наконец, небольшую ровную полянку на скате, высокого холма, спускавшегося к ней крутым обрывом, отвесным, как стена, так что ничто мне не грозило сверху. В этой отвесной стене было небольшое углубление, как будто бы вход в пещеру, но никакой пещеры или входа в скалу дальше не было. Вот на этой то зеленой полянке, возле самого углубления, я и решил разбить свою палатку. Площадка имела не более ста ярдов {Ярд - немного менее метра.} в ширину и ярдов двести в длину, так что перед моим жильем тянулась как бы лужайка; в конце ее гора спускалась неправильными уступами в низину, к берегу моря. Расположен был этот уголок на северо-западном склоне холма. Таким образом, он был б тени весь день до вечера, когда солнце переходит на юго-запад, т. е. близится к закату (я разумею в тех широтах). Прежде чем ставить палатку, я описал перед углублением полукруг, радиусом ярдов в десять, следовательно, ярдов двадцать в диаметре. Затем по всему полукругу я набил в два ряда крепких кольев, глубоко заколотив их в землю. Верхушки кольев я заострил. Мой частокол вышел около пяти с половиной футов вышиной. Между двумя рядами кольев я оставил не более шести дюймов свободного пространства. Весь этот промежуток между кольями я заполнил до самого верху обрезками канатов, взятых с корабля, сложив их рядами один на другой, а изнутри укрепил ограду подпорками, для которых приготовил колья потолще и покороче (около двух с половиной футов длиной). Ограда вышла у меня основательная: ни пролезть сквозь нее, ни пролезть через нее не мог ни человек, ни зверь. Эта работа потребовала от меня много времени и труда; особенно тяжелы были рубка кольев в лесу, перенес их на место постройки и вколачивание их в землю. Для входа в это огороженное место я устроил не дверь, но короткую лестницу через частокол; входя к себе, я убирал лестницу. Таким образом, по моему мнению, я совершенно отгородился и укрепился от внешнего мира и спокойно спал ночью, что при иных условиях было бы для меня невозможно. Однако, впоследствии выяснилось, что не было никакой нужды принимать столько предосторожностей против врагов, созданных моим воображением. С неимоверным трудом перетащил я к себе в загородку или в крепость все свои богатства; провизию, оружие и остальные перечисленные вещи. Затем я поставил в ней большую палатку. Чтобы предохранить себя от дождей, которые в тропических странах в известное время года бывают очень сильны, я сделал палатку двойную, т. е. сначала разбил одну палатку поменьше, а над ней поставил большую, которую накрыл сверху брезентом, захваченным мною. с корабля вместе с парусами. Теперь я спал уже не на подстилке, брошенной прямо на землю, а в очень удобном гамаке, принадлежавшем помощнику нашего капитана. Я перенес в палатку все съестные припасы, вообще все то, что могло испортиться от дождя. Когда все вещи были сложены таким образом внутри ограды, я наглухо заделал вход, который до той поры держал открытым, и стал входить по приставной лестнице, как уже было сказано выше. Заделав ограду, я принялся рыть пещеру в горе. Вырытые камни и землю я стаскивал через палатку во дворик и делал из них внутри ограды род насыпи, так что почва во дворике поднялась фута на полтора. Пещера приходилась как раз за палаткой и служила мне погребом. Понадобилось много дней и много труда, чтобы довести до конца все эти работы. За это время многое другое занимало мои мысли, и случилось несколько происшествий, о которых я хочу рассказать. Как то раз, когда я приготовился ставить палатку и рыть пещеру, набежала вдруг густая туча, и хлынул проливной дождь. Потом блеснула молния, и раздался страшный раскат грома. В этом конечно, не было ничего необыкновенного, и меня испугала не столько самая молния, сколько мысль, быстрее молнии промелькнувшая в моем мозгу: "Мой порох!" У меня замерло сердце, когда я подумал, что весь мой порох может быть уничтожен одним ударом молнии, а ведь от него зависит не только моя личная оборона, но и возможность добывать себе пищу. Мне даже в голову не пришло, какой опасности в случае взрыва подвергался я сам, хотя, если бы порох взорвало, я уже, наверно, никогда бы этого не узнал. Этот случай произвел на меня такое сильное впечатление, что, как только гроза прекратилась, я отложил на время все работы по устройству и укреплению моего жилища и принялся делать мешечки и ящики для пороха. Я решил разделить его на части и хранить понемногу в разных местах, чтобы он ни в коем случае не мог вспыхнуть весь сразу и самые части не могли бы воспламениться друг от друга. Эта работа взяла у меня почти две недели. Всего пороху у меня было около двухсот сорока фунтов. Я разложил его весь по мешечкам и по ящикам, разделив, по крайней мере, на сто частей. Мешечки и ящики я запрятал в расселины горы в таких местах, куда никоим образом не могла проникнуть сырость, и тщательно отметил каждое место. За бочонок с подмокшим порохом я не боялся потому поставил его, как он был, в свою пещеру, или "кухню", как я ее мысленно называл. Занимаясь возведением своей ограды, я по крайней мере раз в день выходил из дому с ружьем, отчасти ради развлечения, отчасти чтобы подстрелить какую нибудь дичь и поближе ознакомиться с естественными богатствами острова. В первую же свою прогулку я сделал открытие, что на острове водятся козы. Я этому очень обрадовался, но беда была в том, что эти козы были страшно дики, чутки и проворны, так что почти не было возможности к ним подкрасться. Меня, однако, это не смутило; я был уверен, что рано или поздно научусь охотиться на них. Когда я выследил места, где они обыкновенно собирались, то подметил следующую вещь; когда они были на горе, а я появлялся под ними в долине, - все стадо в испуге кидалось прочь от меня; но если случалось, что я был на горе, а козы паслись в долине, тогда они не замечали меня. Это привело меня к заключению, что глаза этих животных не приспособлены для смотрения вверх и что, следовательно, они часто не видят того, что над ними. С этих пор я стал придерживаться такого способа: я всегда взбирался сначала на какую нибудь скалу, чтобы быть над ними, и тогда мне часто удавалось подстрелить их. Первым же выстрелом я убил козу; при которой был сосунок. Мне от души было жалко козленка. Когда мать упала, он продолжал смирно стоять около. Мало того: когда я подошел к убитой козе, взвалил ее на плечи и понес домой, козленок побежал за мной. Так мы дошли до самого дома. У ограды я положил козу на землю, взял в руки козленка и пересадил его через частокол. Я надеялся выростить его и приручить, но он еще не умел есть, и я был принужден зарезать и съесть его. Мне надолго хватило мяса этих двух животных, потому что ел я мало, стараясь по возможности сберечь свои запасы, в особенности хлеб. После того, как я окончательно основался в своем новом жилище, самым неотложные делом было для меня устроить какой нибудь очаг, в котором можно было бы разводить огонь. Необходимо было также запастись дровами. О том, как я справился с этой задачей, а равно о том, как я увеличил свой погреб и как постепенно окружил себя некоторыми удобствами, я подробно расскажу в своем месте, теперь же мне хотелось бы поговорить о себе, рассказать какие мысли в то время меня посещали. А их, понятно, было немало. Мое положение представилось мне в самом мрачном свете. Меня забросило бурей на необитаемый остров, который лежал далеко от места назначения нашего корабля и за несколько сот миль от обычных торговых морских путей, и я имел все основания прийти к заключению, что так было предопределено небом, чтобы здесь, в этом печальном месте, в безвыходной тоске одиночества я и окончил свои дни. Обильные слезы струились у меня из глаз. когда я думал об этом, и не раз недоумевал я, почему провидение губит свои же творения, бросает их на произвол судьбы, оставляет без всякой поддержки и делает столь безнадежно несчастными, повергает в такое отчаяние, что едва ли можно быть признательным за такую жизнь. Но всякий раз внутренний голос быстро останавливал во мне эти мысли и укорял за них. Особенно помню я один такой день. В глубокой задумчивости бродил я с ружьем по берегу моря. Я думал о своей горькой доле. И вдруг заговорил во мне голос разума. "Да, - сказал этот голос, - положение твое незавидно: ты одинок - это правда. Но вспомни: где те, что были с тобой? Ведь вас село в лодку одиннадцать человек: где же остальные десять? Почему они погибли? За что тебе такое предпочтение? И как ты думаешь, кому лучше: тебе или им?" И я взглянул на море. Так во всяком зле можно найти добро, стоит только подумать, что могло случиться и хуже. Тут я ясно представил себе, как хорошо я обеспечил себя всем необходимым и что было бы со мной, если б случилось (а из ста раз это случается девяносто девять)... если б случилось, что наш корабль остался на той отмели, куда его прибило сначала, если бы потом его не пригнало настолько близко к берегу, что я успел захватить все нужные мне вещи. Что было бы со мной, если б мне пришлось жить на этом острове в тех условиях, в каких я провел на нем первую ночь - без крова, без пищи и без всяких средств добыть то и другое? В особенности, - громко рассуждал я сам с собой, - что стал бы я делать без ружья и без зарядов, без инструментов? Как бы я жил здесь один, если бы у меня не было ни постели, ни клочка одежды, ни палатки, где бы можно было укрыться? Теперь же все это было у меня и всего вдоволь, и я даже не боялся смотреть в глаза будущему: я знал, что к тому времени, когда выйдут мои заряды и порох, у меня будет в руках другое средство добывать себе пищу. Я проживу без ружья сносно до самой смерти. В самом деле, с самых же первых дней моего житья на острове я задумал обеспечить себя всем необходимым на то время, когда у меня не только истощится весь мой запас пороху и зарядов, но и начнут мне изменять здоровье и силы. Сознаюсь: я совершенно упустил из виду, что мои огнестрельные запасы могут быть уничтожены одним ударом, что молния может поджечь мой порох и взорвать. Вот почему я был так поражен, когда у меня мелькнула эта мысль во время грозы. Приступая теперь к подробному описанию полной безмолвия печальнейшей жизни, какая когда либо выпадала в удел смертному, я начну с самого начала и буду рассказывать по порядку. Было, по моему счету, 30-е сентября, когда нога моя впервые ступила на ужасный остров. Произошло это, значит, во время осеннего равноденствия; в тех же широтах (т. е., по моим вычислениям, на 9ь 22' к северу от экватора) солнце в этом месяце стоит почти отвесно над головой. Прошло дней десять-двадцать моего житья на острове, и я вдруг сообразил, что потеряю счет времени, благодаря отсутствию книг, перьев и чернил, и что в конце концов я даже перестану отличать будни от воскресных дней. Для предупреждения этого я водрузил большой деревянный столб на том месте берега, куда меня выбросило море, и вырезал ножом крупными буквами надпись: "Здесь я ступил на этот берег 30 сентября 1659 года", которую прибил накрест к столбу. По сторонам этого столба я каждый день делал ножом зарубку; а через каждые шесть зарубок делал одну подлиннее: это означало воскресенье; зарубки же, обозначавшие первое число каждого месяца, я делал еще длиннее. Таким образом, я вел мой календарь, отмечая дни, недели, месяцы и годы. Перечисляя предметы, перевезенные мною с корабля, как уже сказано, в несколько приемов, я не упомянул о многих мелких вещах, хотя и не особенно ценных, но сослуживших мне тем не менее хорошую службу. Так, например, в помещениях капитана и капитанского помощника я нашел чернила, перья и бумагу, три или четыре компаса, некоторые астрономические приборы, подзорные трубы, географические карты и книги по навигации. Все это я сложил в один из сундуков на всякий случай, не зная даже, понадобится ли мне что нибудь из этих вещей. Кроме того, в моем собственном багаже оказались три очень хороших библии (я получил их из Англии вместе с выписанными мною товарами и, отправляясь в плавание, уложил вместе с своими вещами). Затем мне попалось несколько книг на португальском языке, в том числе три католических молитвенника и еще несколько книг. Их я тоже подобрал. Засим я должен еще упомянуть, что у нас на корабле были две кошки и собака (я расскажу в свое время любопытную историю жизни этих животных на острове). Кошек я перевез на берег на плоту, собака же, еще в первую мою экспедицию на корабль, сама спрыгнула в воду и поплыла следом за мной. Много лет она была мне верным товарищем и слугой. Она делала для меня все, что могла, и почти заменяла мне человеческое общество. Мне хотелось бы только, чтобы она могла говорить. Но этого ей было не дано. Как уже сказано, я взял с корабля перья, чернила и бумагу. Я экономил их до последней возможности, и пока у меня были чернила, аккуратно записывал все, что случалось со мной; но когда они вышли, мне пришлось прекратить мои записи, так как я не умел делать чернила и не мог придумать, чем их заменить. Вообще, несмотря на огромный склад у меня всевозможных вещей, мне, кроме чернил, недоставало еще очень многого; у меня не было ни лопаты, ни заступа, ни кирки, так что нечем было копать или взрыхлять землю, не было ни иголок, ни ниток. Не было у меня и белья, но я скоро научился обходиться без него, не испытывая большого лишения. Вследствие недостатка в инструментах всякая работа шла у меня медленно и тяжело. Чуть не целый год понадобилось мне, чтоб довести до конца ограду, которою я вздумал обнести свое жилье. Нарубить в лесу толстых жердей, вытесать из них колья, перетащить. Эти колья к моей палатке - на все это нужно было много времени. Колья были очень тяжелы, так что я мог поднять не более одной штуки зараз, и иногда у меня уходило два дня только на то, чтобы обтесать кол и принести его домой, а третий день - на то, чтобы вбить его в землю. Для этой последней работы я употреблял сначала тяжелую деревянную дубину, а потом вспомнил о железных ломах, привезенных мною с корабля, и заменил дубину ломом, хотя не скажу, чтобы это принесло мне большое облегчение. Вообще вбивание кольев было для меня одною из самых утомительных и кропотливых работ. Но я этим не смущался, так как все равно мне некуда было девать мое время; по окончании же постройки другого дела у меня не предвиделось, кроме скитаний по острову в поисках за пищей, которым я в большей или меньшей степени предавался каждый день. Между тем, я принялся серьезно и обстоятельно обсуждать свое положение и начал записывать свои мысли - не для того, чтобы увековечить их в назидание людям, которые окажутся в моем положении (ибо таких людей едва ли нашлось бы много), а просто, чтобы высказать словами все, что меня терзало и мучило, и тем хоть сколько нибудь облегчить свою душу. Но как ни тягостны были мои размышления, рассудок мой начал мало по малу брать верх над отчаянием. По мере сил я старался утешить себя тем, что могло бы случиться и хуже и противопоставлял злу добро. С полным беспристрастием я, словно кредитор и должник, записывал все претерпеваемые мной горести, а рядом все, что случилось со мной отрадного. ЗЛО ДОБРО Я заброшен судьбой на мрачный, Но я жив, я не утонул подобно всем необитаемый остров и не имею моим товарищам. никакой надежды на избавление. Я как бы выделен и отрезан от Но зато я выделен из всего нашего всего мира и обречен на горе. экипажа; смерть пощадила одного меня, и тот, кто столь чудесным образом спас меня от смерти, может спасти меня и от моего безотрадного положения. Я отдален от всего Но я не умер с голоду и не погиб в человечества; я отшельник, этом пустынном месте, где человеку изгнанный из общества людей. нечем питаться. У меня мало одежды и скоро мне Но я живу в жарком климате, где будет нечем прикрыть свое тело. можно обойтись и без одежды. Я беззащитен против нападения Но остров, куда я попал, безлюден, людей и зверей. и я не видел на нем ни одного хищного зверя, как на берегах Африки. Что было бы со мной, если б меня выбросило на африканский берег? Мне не с кем перемолвиться Но бог чудесно пригнал наш корабль словом и некому утешить меня. так близко к берегу, что я не только успел запастись всем необходимым для удовлетворения моих текущих потребностей, но и получил возможность добывать себе пропитание до конца моих дней. Запись эта с очевидностью показывает, что едва ли кто на свете попадал в более бедственное положение, и тем не менее оно содержало в себе как отрицательные, так и положительные стороны, за которые следовало быть благодарным - горький опыт человека, изведавшего худшее несчастье на земле, показывает, что у нас всегда найдется какое нибудь утешение, которое в счете наших бед и благ следует записать на приход. Итак, вняв голосу рассудка, я начинал мириться со своим положением. Прежде я поминутно смотрел на море в надежде, не покажется ли где нибудь корабль; теперь я уже покончил с напрасными надеждами и все свои помыслы направил на то, чтобы по возможности облегчить свое существование. Я уже описал свое жилище. Это была палатка, разбитая на склоне горы и обнесенная частоколом. Но теперь мою ограду можно было назвать скорее стеной, потому что вплотную к ней, с наружной ее стороны, я вывел земляную насыпь фута в два толщиной. А спустя еще некоторое время (насколько помню, года через полтора) я поставил на насыпь жерди, прислонив их к откосу, а сверху сделал настилку из веток и больших листьев. Таким образом, мой дворик оказался под крышей, и я мог не бояться дождей, которые, как я уже говорил, в известное время года лили на моем острове непрерывно. Я упоминал уже раньше, что все свое добро я перенес в свою ограду и в пещеру, которую я выкопал за палаткой. Но я должен заметить, что первое время вещи были свалены в кучу, как попало, загромождали всю площадь, так что мне негде было повернуться. В виду этого я решил увеличить мою пещеру. Сделать это было нетрудно, так как гора была рыхлой, песчаной породы, которая легко уступала моим усилиям. Итак, когда я увидел, что мне не угрожает опасность от хищных зверей, я принялся расширять пещеру. Прокопав вбок, а именно вправо, сколько было нужно по моему расчету, я повернул опять направо и вывел ход наружу за пределы моего укрепления. Эта галерея служила не только черным ходом к моей палатке, дававшим мне возможность свободно уходить и возвращаться, но также значительно увеличивала мою кладовую. Покончив с этой работой, я принялся за изготовление самых необходимых предметов обстановки, прежде всего стола и стула: без них я не мог вполне наслаждаться даже теми скромными удовольствиями, какие были мне отпущены на земле, не мог ни есть, ни писать с полным удобством. И вот я принялся столярничать. Тут я должен заметить, что разум есть основа и источник математики, а потому, определяя, и измеряя разумом вещи и составляя о них наиболее разумное суждение, каждый может через известное время овладеть любым ремеслом. Ни разу в жизни до тех пор я не брал в руки, столярного инструмента, и тем не менее, благодаря трудолюбию и прилежанию, я мало по малу так наловчился, что мог бы, я уверен, сделать что угодно, в особенности, если бы у меня были инструменты. Но даже и без инструментов или почти без инструментов, с одним только топором да рубанком, я сделал множество предметов, хотя, вероятно, никто еще не делал их таким способом и не затрачивал на это столько труда. Так, например, когда мне нужна была доска, я должен был срубить дерево, очистить ствол от ветвей и, поставив его перед собой, обтесывать с обеих сторон до тех пор, пока он не приобретал необходимую форму. А потом доску надо было еще выстругать рубанком. Правда, при таком методе из целого дерева выходила только одна доска, и выделка этой доски отнимала у меня массу временя и труда. Но против этого у меня было лишь одно средство, - терпение. К тому же, мое время и мой труд стоили недорого, и потому не все ли было равно, куда и на что они шли? Итак, я прежде всего сделал себе стол и стул. Я употребил на них короткие доски, которые привез на плоту с корабля. Когда же затем я натесал длинных досок вышеописанным способом, то приладил в моем погребе по одной стене, несколько полк одну над другой, фута по полтора шириною, и сложил на них свои инструменты, гвозди, железо и прочий мелкий скарб, - словом распределил все по местам, чтобы легко находить каждую вещь. Я забил также колышков в стену погреба и развесил на них свои ружья и вообще все то из вещей, что можно было повесить. Кто увидал бы после этого мою пещеру, тот, наверно, принял бы ее за склад предметов первой необходимости. Все было у меня под руками, и мне доставляло истинное удовольствие заглядывать в этот склад: такой образцовый порядок царил там и столько было там всякого добра. Только по окончании этой работы я начал вести свой дневник, записывая туда все сделанное мной в течение дня. Первое время я был так занят и так удручен, что мое мрачное настроение неизбежно отразилось бы на моем дневнике. Вот, например, какую запись пришлось бы мне сделать 30-го сентября: "Когда я выбрался на берег и таким образом спасся от смерти, меня обильно стошнило соленой водой, которой я наглотался. Мало по малу я пришел в себя, но вместо того, чтобы возблагодарить создателя за мое спасение, принялся в отчаянии бегать по берегу. Я ломал руки, бил себя по голове и по липу и кричал в исступлении, говоря; "Я погиб, погиб!" - пока не свалился на землю, выбившись из сил. Но я не смыкал глаз; боясь, чтобы меня не растерзали дикие звери". В течение еще многих дней после этого (уже после всех моих экспедиций на корабль, когда все вещи из него были забраны) я то и дело взбегал на пригорок и смотрел на море в надежде увидеть на горизонте корабль. Сколько раз мне казалось, будто вдали белеет парус, и я предавался радостным надеждам! Я смотрел, смотрел, пока у меня не застилало в глазах, потом впадая в отчаяние, бросался на землю и плакал, как дитя, только усугубляя свое несчастие собственной глупостью. Но когда, наконец, я до известной степени совладал с собой, когда я устроил свое жилье, привел в порядок мой домашний скарб, сделал себе стол и стул, вообще обставил себя какими мог удобствами, то принялся за дневник. Привожу его здесь полностью, хотя описанные в нем события уже известны читателю из предыдущих глав. Я вел его, пока у меня были чернила, когда же они вышли, дневник поневоле пришлось прекратить. ДНЕВНИК 30-е сентября 1659 года. - Я, несчастный Робинзон Крузо, потерпев кораблекрушение во время страшной бури, был выброшен на берег этого ужасного, злополучного острова, который я назвал Островом отчаяния. Все мои спутники с нашего корабля потонули, и сам я был в полумертвом состоянии. Весь остаток дня я провел в слезах и жалобах на свою злосчастную судьбу: у меня не было ни пищи, ни крова, ни одежды, ни оружия; мне было некуда укрыться от врагов; отчаявшись получить откуда нибудь избавление, я видел впереди только смерть. Мне казалось, что меня или растерзают хищные звери, или убьют дикари, или я умру с голоду, вследствие отсутствия пищи. С приближением ночи я взобрался на дерево из боязни хищных зверей. Я отлично выспался, несмотря на то, что всю ночь шел дождь, 1-е октября. - Проснувшись поутру, я увидел, к великому моему изумлению, что наш корабль сняло с мели приливом и пригнало гораздо ближе к берегу. С одной стороны, это было весьма утешительно (корабль был цел, не опрокинулся, так что у меня появилась надежда, когда ветер утихнет, добраться до него и запастись едой и другими необходимыми вещами); но, с другой стороны, воскресла и моя скорбь по погибшим товарищам. Останься мы на корабле, мы могли бы спасти его или, по крайней мере, утонули бы не все. Тогда мы могли бы построить лодку из обломков корабля, и нам удалось бы добраться до какой нибудь населенной земли. Эти мысли не давали мне покоя весь день. Тем не менее, как только начался отлив, я отправился на корабль; подойдя к нему поближе по обнажившемуся морскому дну, я пустился потом вплавь. Весь этот день дождь не прекращался, но ветер совершенно стих. С 1-го по 24-е октября. - Все эти дни я был занят перевозкой с корабля всего, что можно было снять оттуда. С началом прилива я на плотах переправлял свой груз на берег. Все это время дождя с небольшими промежутками ясной погоды: вероятно, здесь сейчас дождливое время года. 20-е октября. - Мой плот опрокинулся, и весь мой груз затонул; но так как это случилось на мелком месте, а вещи были все тяжелые, то с наступлением отлива мне удалось спасти большинство их. 21-е октября. - Всю ночь и весь день шел дождь, и дул порывистый ветер. Корабль за ночь разнесло в щепки: на том месте, где он стоял, торчат какие то жалкие обломки, да и те видны только во время отлива. Весь этот день я укрывал и защищал спасенное мной добро, чтобы его не попортил дождь. 26-е октября. - Почти весь день бродил по берегу, отыскивая удобное местечко для жилья. Больше всего заботился я о том, чтобы обезопасить себя от ночных нападений диких зверей и людей. К вечеру нашел наконец подходящее место на крутом склоне холма. Обведя полукругом по земле нужную мне площадь, я решил укрепить ее оградой, состоящей из двух рядов кольев, обложенных снаружи дерном; промежуток между рядами кольев я собирался заполнить корабельными канатами. С 26-го по 30-е октября. - Усиленно работал: перетаскивал свое имущество в новое жилище, несмотря на то, что почти все время лил сильный дождь. 31-е октября. - Утром ходил по острову с ружьем в расчете подстрелить какую нибудь дичь и осмотреть местность. Убил козу, ее козленок побежал за мной и проводил меня до самого дома, но мне пришлось убить и его, так как он не умел еще есть. 1-е ноября. - Разбил под самой скалой палатку, постаравшись сделать ее как можно более обширной; повесил в ней на кольях гамак и впервые ночевал в нем. 2-е ноября. - Собрал все ящики и доски, а также куски бревен от плотов и соорудил из них баррикаду вокруг палатки, на площадке, отведенной для моего укрепления. 3-е ноября. - Ходил с ружьем. Убил двух птиц, похожих на уток. Их мясо оказалось очень вкусным. После обеда начал делать стол. 4-е ноября. - Распределил свое время, назначив определенные часы для физических работ, для охоты, для сна и для развлечений. Вот порядок моего дня: с утра, если нет дождя, часа два-три хожу по острову с ружьем, затем до одиннадцати работаю, а в одиннадцать завтракаю, чем придется, с двенадцати до двух ложусь спать (так как это самая жаркая пора дня), затем к вечеру опять принимаюсь за работу. Все рабочие часы в последние два дня возился над изготовлением стола. Я был тогда еще весьма незавидным столяром. Но время и нужда вскоре сделали из меня мастера на все руки. Так было бы, конечно, и со всяким другим на моем месте. 5-е ноября. - Сегодня ходил с ружьем и с собакой. Убил дикую кошку; шкурка довольно мягкая, ню мясо никуда не годится. Я сдирал шкурку с каждого убитого мною животного и прятал в свой склад. Возвращаясь домой берегом моря, видел много разных птиц, но все неизвестных пород. Видел еще двух или трех тюленей. В первый момент я даже испугался, не распознав, что это за животные. Но когда я к ним присматривался, они нырнули в воду и таким образом ускользнули от меня на этот раз. 6-е ноября. - После утренней прогулки работал над столом и докончил его. Но он мне не нравится. Вскоре, однако, я так наловчился, что мог его исправить. 7-е ноября. - Устанавливается ясная погода. Все 7, 8, 9, 10 и частью 12 число (11 было воскресенье) я делал стул. Мне стоило большого труда придать ему сносную форму. Несколько раз я разбирал его на части и сызнова принимался за работу. И все таки недоволен результатом. Примечание. Я скоро перестал соблюдать воскресные дни: ибо, перестав отмечать их на моем столбе, я сбился в счете. 23-е ноября. - Сегодня шел дождь; он очень освежил меня и охладил землю, но все время гремел страшный гром и сверкала молния, так что я перепугался за свой порох. Когда гроза прекратилась, я решил весь мой запас пороха разделить на мелкие части, чтоб он не взорвался весь разом. 14-е, 15-е и 16-е. - Все эти дни делал ящички для пороху, чтобы в каждый ящичек вошло от одного до двух фунтов. Сегодня разложил весь порох по ящикам и запрятал их в расселины скалы как можно дальше один от другого. Вчера убил большую птицу. Мясо ее очень вкусно. Как называется - не знаю. 17-е ноября. - Сегодня начал копать углубление в скале за палаткой, чтобы поудобнее разложить свое имущество. Примечание. Для этой работы крайне необходимы три вещи: кирка, лопата и тачка или корзина, а у меня их нет. Пришлось отказаться от работы. Долго думал, чем бы заменить эти инструменты или как их сделать. Вместо кирки попробовал работать железным ломом; он годится, только слишком тяжел. Затем остается лопата или заступ. Без нее никак не обойтись, но я решительно не придумаю, как ее сделать. 18-е ноября. - Отыскивая в лесу материал для своих построек, нашел то дерево (или похожее на него), которое в Бразилии называют железным за его необыкновенную твердость. С большим трудом и сильно попортив свой топор, срубил одно такое дерево и еле притащил его домой: оно было очень тяжелое. Я решил сделать из него лопату. Дерево было так твердо, что эта работа отняла у меня много времени, но другого выхода у меня не было. Мало по малу я придал обрубку форму лопаты, при чем рукоятка вышла не хуже, чем делают у нас в Англии, но широкая часть, не будучи обита железом, прослужила мне недолго. Впрочем, я достаточно попользовался ею для земляных работ, и она очень мне пригодилась, но, я думаю, ни одна лопата на свете не изготовлялась таким способом и так долго. Мне недоставало еще тачки или корзины. О корзине нечего было и мечтать, так как у меня не было гибких прутьев - по крайней мере, мне не удалось до сих пор найти их. Что же касается тачки, то мне казалось, что я сумею сделать ее. Затруднение было только в колесе: я не имел никакого представления о том, как делаются колеса; кроме того, для оси нужен был железный стержень, которого у меня тоже не было. Пришлось оставить это дело. Чтоб выносить вырытую землю, я сделал нечто вроде корытца, в каких каменщики держат известку. Корытце было легче сделать, чем лопату; и тем не менее, все вместе - корытце, заступ и бесплодные попытки смастерить тачку - отняло у меня по меньшей мере четыре дня, не считая утренних экскурсий с ружьем. Редкий день я не выходил на охоту, и почти не было случая, чтобы я не принес себе что нибудь на обед. 23-е ноября. - Во время изготовления этих орудий вся остальная моя работа стояла. Докончив их, я опять принялся рыть пещеру. Копал весь день, насколько позволяли время и силы, и у меня ушло на эту работу целых восемнадцать дней. Мне нужно было, чтобы в моем погребе могло удобно разместиться все мое имущество. Примечание. Все это время я трудился над расширением пещеры, чтобы она могла служить мне складом, кухней, столовой и погребом; помещался же я по прежнему в палатке, кроме тех дней в дождливое время года, когда в палатку пробивало дождем. Впрочем, впоследствии я устроил над своим двориком нечто вроде соломенной крыши; от ограды до откоса горы я проложил жерди, которые прикрыл водорослями и большими листьями. 10-е декабря. - Я думал, что покончил со своей пещерой или погребом, как вдруг сегодня (должно быть, я сделал ее слишком широкой) сверху с одного боку обвалилась земля. Обвал был так велик, что я испугался, и не без основания: находись я там в эту минуту, мне уж наверное не понадобилось бы могильщика. Этот прискорбный случай причинил мне много хлопот и задал новую работу: нужно было удалить обвалившуюся землю, а главное, пришлось подпирать свод, иначе я не мог быть уверен, что обвал не повторится. 11-е декабря. - С сегодняшнего дня принялся за эту работу. Покамест поставил в виде подпоры два столба; на верху каждого из них укрепил крест на крест по две доски. Эту работу я окончил на следующий день. Поставив еще несколько таких же столбов с досками, я через неделю окончательно укрепил овод. Столбы стоят в ряд, так что служат в моем погребе перегородкой. 17-е декабря. - С этого дня по 20-е число прилаживал в погребе полки, вбивал гвозди в столбы и развешивал все то из вещей, что можно повесить. Теперь у меня будет порядок. 20-е декабря. - Перенес все вещи и разложил по местам. Прибил несколько маленьких полочек для провизии: вышло нечто вроде буфета. Досок остается очень мало, и я сделал себе еще один стол. 24-е декабря. - Проливной дождь всю ночь и весь день; не выходил из дому. 25-е декабря. - Дождь льет непрерывно. 26-е декабря. - Дождь перестал. Стало гораздо прохладнее; очень приятная погода. 27-е декабря. - Подстрелил двух козлят; одного убил, а другого ранил в ногу, так что он не мог убежать; я поймал его и привел домой на веревке. Дома осмотрел ему ногу; она была перебита, и я забинтовал ее. Примечание. Я выходил этого козленка; сломанная нога срослась, и он отлично бегал. Я так долго ухаживал за ним, что он стал ручным и не хотел уходить. Он пасся у меня на лужке перед палаткой. Тогда то мне в первый раз пришло в голову завести домашний скот, чтобы обеспечить себе пропитание к тому времени, когда у меня выйдут заряды и порох. 28-е, 29-е, 30-е и 31-е декабря. - Сильные жары при полном безветрии. Выходил из дому только по вечерам на охоту. Посвятил эти дни окончательному приведению в порядок своего хозяйства. 1-е января. - Жара не спадает; тем не менее сегодня ходил на охоту два раза: рано утром и вечером. В полдень отдыхал. Вечером прошел по долине подальше, в глубь острова и видел очень много коз; но они крайне пугливы и не подпускают к себе близко. Хочу попробовать охотиться на них с собакой. 2-е января. - Сегодня взял с собой собаку и натравил на коз; но опыт не удался: все стадо повернулось навстречу собаке, и она, очевидно, отлично поняла опасность, потому что ни за что не хотела подойти к ним. 3-е января. - Начал строить ограду или, вернее, вал. Все еще опасаясь неожиданных нападений каких нибудь врагов, я решил сделать ее как можно прочнее и толще. Примечание. Моя ограда уже описана м предыдущих страницах, и потому я опускаю все, что говорятся о ней в моем дневнике. Довольно будет заметить, что я провозился над ней (считая с начала работы до полного ее завершении) с 3 января по 14 апреля, хотя вся ее длина не превышала двадцати четырех ярдов. Я уже говорил, что ограда моя шла полукругом, концы которого упирались в гору. От середины ее до горы было около восьми ярдов, и как раз посередине мной был устроен вход в пещеру. Все это время я работал, не покладая рук. Случалось, что дожди прерывали мою работу на несколько дней и даже недель, но мне казалось, что до окончания вала нельзя чувствовать себя в полной безопасности. Трудно поверить, сколько труда я положил на эту работу. Особенно тяжело достались мне переноска из лесу бревен и вбиванье их в землю, так как я делал гораздо более толстые колья, чем было нужно. Когда ограда была окончена и укреплена с наружной стороны земляной насыпью, я успокоился. Мне казалось, что если бы на острове появились люди, они не заметили бы ничего похожего на человеческое жилье. Во всяком случае, я хорошо сделал, замаскировав свое жилище, как то покажет один заменательный случай, о котором будет рассказано ниже. В это время я продолжал мои ежедневные обходы леса в поисках за дичью, разумеется, когда позволяла погода, и во время этих экскурсий сделал много полезных открытий. Так, например, я высмотрел особую породу диких голубей, которые вьют гнезда не на деревьях, как наши дикие голуби, а в расселинах скал. Как то раз я вынул из гнезда птенцов с тем, чтобы выкормить их дома и приручить. Мне удалось их вырастить, но как только у них отросли крылья, они улетели, быть может, от того, что у меня не было для них подходящего корма. Как бы то ни было, я часто находил их гнезда и брал птенцов, которые были для меня лакомым блюдом. Когда я начал обзаводиться хозяйством, я увидел, что мне недостает многих необходимых вещей. Сделать их сам я вначале считал невозможным, да и действительно кой чего (например, бочки) так и не мог никогда сделать. У меня были, как я уже говорил, два или три Ночевка с корабля, но, как я ни бился, мне не удалось соорудить ни одного, хотя я потратил на эту работу несколько недель. Я не мог ни вставить дна, ни сколотить дощечки настолько плотно, чтобы они не пропускали воды; так и пришлось отказаться от этой затеи. Затем мне очень нужны были свечи. Как только начинало темнеть (а там обыкновенно смеркалось около семи часов), мне приходилось ложиться слать. Я часто вспоминал про тот кусок воску, из которого делал свечи во время моих приключений у берегов Африки, но воску у меня не было. Единственным вы. ходом было воспользоваться жиром коз, которых я убивал на охоте. Я устроил себе светильник из козьего жиру: плошку собственноручно вылепил из глины, а потом обжег на солнце, на фитиль же взял пеньку от старой веревки. Светильник горел хуже, чем свеча, свет его был не ровный и тусклый. В разгар этих работ, шаря однажды в своих вещах, я нашел небольшой мешок с зерном для птицы, которую корабль вез не в этот свой рейс, а раньше, должно быть, когда он шел из Лиссабона. Я уже упоминал, что остатки этого зерна в мешке были изъедены крысами (по крайней мере, когда я заглянул в мешок, мне показалось, что там одна труха); а так как мешок был мне нужен для чего то другого (кажется, под порох: это было как раз около того времени, когда я решил разложить его мелкими частями, испугавшись грозы), то я вытряхнул его на землю под скалой. Это было незадолго до начала проливных дождей, о которых я уже говорил. Я давно забыл про это, не помнил даже, на каком месте; я вытряхнул мешок. Но вот прошло около месяца, и я увидел на полянке несколько зеленых стебельков, только что вышедших из земли. Сначала я думал, что это какое нибудь невиданное мной растение. Но каково ж было мое изумление, когда, спустя еще несколько недель, зеленые стебельки (их было всего штук десять-двенадцать) выпустили колосья, оказавшиеся колосьями отличного ячменя, того самого, который растет в Европе и у нас в Англии. Невозможно передать, в какое смятение повергло меня это открытие! До тех пор мной никогда не руководили религиозные мотивы. Религиозных понятий у меня было очень немного, и все события моей жизни - крупные и мелкие - я приписывал простому случаю, или, как все мы говорим легкомысленно, воле божьей. Я никогда не задавался вопросом, какие цели преследует провидение, управляя ходом событий в этом мире. Но когда я увидел этот ячмень, выросший, как я знал, в несвойственном ему климате, а главное, неизвестно как попавший сюда, я был потрясен до глубины души и стал верить, что это бог чудесным образом произрастил его без семян только для того, чтобы прокормить меня на этом диком безотрадном острове. Мысль эта немного растрогала меня и вызвала на глаза мои слезы; я был счастлив сознанием, что такое чудо совершилось ради меня. Но удивление мое этим не кончилось: вскоре я заметил, что рядом, на той же полянке, между стеблями ячменя показались редкие стебельки растения, оказавшиеся стебельками риса; я их легко распознал, так как во время пребывания в Африке часто видел рис на полях. Я не только подумал, что этот рис и этот ячмень посланы мне самим провидением, но не сомневался, что он растет здесь еще где нибудь. Я обошел всю эту часть острова, где уже бывал раньше, обшарил все уголки, заглядывал под каждую кочку, но нигде не нашел ни риса, ни ячменя. Тогда то, наконец, я вспомнил про мешок с птичьим кормом, который я вытряхнул на землю подле своего жилища. Чудо исчезло, а вместе с открытием, что все это самая естественная вещь, я должен сознаться, значительно поостыла и моя горячая благодарность к промыслу. А между тем то, что случилось со мной, было почти так же непредвидено, как чудо, и уж во всяком случае заслуживало не меньшей признательности. В самом деле: не перст ли провидения виден был в том, что из многих тысяч ячменных зерен, попорченных крысами, десять или двенадцать зернышек уцелели и, стало быть, все равно, что упали мне с неба. Надо же было мне вытряхнуть мешок на этой лужайке, куда падала тень от скалы и где семена могли сразу же взойти. Ведь стоило мне бросить их немного подальше, и они были бы выжжены солнцем. Читатель может себе представить, как тщательно собрал я колосья, когда они созрели (это было в конце июня). Я подобрал каждое зернышко и решил снова посеять весь урожай в надежде накопить со временем столько зерна, чтобы его хватило мне на пропитание. Но только на четвертый год я мог позволить себе уделить весьма скромную часть этого зерна на еду, о чем я расскажу своевременно. Дело в том, что у меня пропал весь сбор от первого посева: я плохо рассчитал время, посеял перед самой засухой, и семена не взошли в том количестве, как должны были бы взойти. Но об этом потом. Кроме ячменя, у меня, как уже сказано, выросло двадцать или тридцать стеблей рису, который я убрал так же старательно и для той же цели, - чтобы готовить из него хлеб или, вернее, еду, так как я открыл способ обходиться без печи. Но это было уже потом. Возвращаюсь к моему дневнику. Все те четыре или три с половиною месяца, когда я был занят возведением ограды, я работал, не покладая рук. 14 апреля ограда была кончена, и я решил, что буду входить и выходить через стену по приставной лестнице, чтобы снаружи не было никаких признаков жилья. 16-е апреля. - Кончил лестницу; перелезаю через стену и каждый раз убираю лестницу за собой. Теперь я огорожен со всех сторон. В моей крепости довольно простору, и проникнуть в нее нельзя иначе, как через стену. Но на другой же день после того, как я окончил свою ограду, весь мой труд чуть не пропал даром, да и сам я едва не погиб. Вот что произошло. Я чем то был занят в ограде, за палаткой, у входа в пещеру, как вдруг надо мной посыпалась земля со свода пещеры и с вершины горы, и два передние столба, поставленные мною, рухнули со страшным треском. Я очень испугался, но не догадался о настоящей причине случившегося, а просто подумал, что свод обвалился, как это было раньше. Боясь, чтобы меня не засыпало новым обвалом, я побежал к лестнице и, не считая себя в безопасности здесь, перелез через стену. Но не успел я сойти на землю, как мне стало ясно, что на этот раз причиной обвала в пещере было страшное землетрясение. Земля подо мной колебалась, и в течение каких нибудь восьми минут было три таких сильных толчка, что от них рассыпалось бы самое прочное здание, если бы оно стояло здесь. Я видел, как у скалы, находившейся у моря в полумиле от меня, отвалилась вершина и рухнула с таким грохотом, какого я в жизни своей не слыхал. Море тоже страшно колыхалось и бурлило; мне даже кажется, что в море подземные толчки были сильнее, чем на острове. Ни о чем подобном я не слыхал раньше и сам никогда не видел, так что был страшно поражен и ошеломлен. От колебаний почвы со мной сделалась морская болезнь, как от качки; мне казалось, что я умираю; однако, грохот падающего утеса привел меня в себя: ко мне вернулось сознание, и я замер при мысли, что на мою палатку может обрушиться гора и навсегда похоронить все мое добро. И сердце замерло у меня второй раз. Когда после третьего толчка прошло несколько минут благополучно, я приободрился, но из боязни быть похороненным заживо долго еще не решался перелезть через ограду и все сидел на земле в полном унынии, не зная, что предпринять. И за все это время у меня не мелькнуло ни одной серьезной мысли о боге, - ничего, кроме избитых слов: "господи, помилуй меня". Но как только опасность миновала, забылись и они. Между тем собрались тучи; потемнело, как перед дождем. Задул ветерок - сначала слабо, потом сильнее и сильнее, и через полчаса забушевал страшнейший ураган. Море запенилось, забурлило и с ревом билось о берега; деревья вырывало с корнями; картина была ужасная. Так продолжалось часа три; потом буря стала стихать, и еще часа через два наступил мертвый штиль, и полил дождь. Все время, покуда свирепствовал ураган, я сидел на земле, подавленный страхом и отчаянием. Но когда пошел дождь, мне вдруг пришло в голову, что дождь и ветер являются, должно быть, последствием землетрясения, значит, оно кончилось, и я могу рискнуть вернуться в мое жилище. Эта мысль меня ободрила, а может быть и дождь, мочивший меня, придал мне решимости: я перелез обратно через ограду и уселся было в палатке, но дождь был так силен, что палатку пробивало насквозь, и я был принужден перейти в пещеру, хотя и очень боялся, как бы она не обвалилась мне на голову. Этот ливень задал мне новую работу: пришлось проделать в ограде отверстие для стока воды, иначе затопило бы мою пещеру. Просидев там некоторое время и видя, что подземные толчки больше не повторяются, я стал успокаиваться. Для поддержания бодрости (в чем я нуждался) я подошел к своему буфету и отхлебнул глоток рому, но самый маленький. Я вообще расходовал ром весьма экономно, зная, что когда выйдет весь мой запас, мне неоткуда будет его взять. Весь следующий день я просидел дома из за дождя. Теперь, немного успокоившись, я начал серьезно обдумывать, что мне делать. Я пришел к заключению, что, коль скоро этот остров подвержен землетрясениям, мне нельзя жить в пещере. Приходилось, значит, перенести палатку или построить шалаш где нибудь на открытом месте, а чтобы обезопасить себя от нападения животных и людей, огородить его стеной, как я это сделал здесь. Ибо было ясно, что если я останусь в пещере, то рано или поздно буду похоронен заживо. Действительно, моя палатка стояла на опасном месте - под выступом горы, которая, в случае нового землетрясения, легко могла обрушиться на нее. Поэтому я решил перекочевать на другое место вместе с палаткой. Два следующие дня - 19-е и 20-е - я провел в поисках нового места для жилья и в обсуждении вопроса, как привести в исполнение мой план. От страха, что меня может засылать заживо, я не мог спать по ночам; ночевать за оградой я тоже боялся. А вместе с тем, когда я, сидя в своем уголке, думал о том, как я уютно устроился, в каком порядке у меня хозяйство и как хорошо я укрыт от врагов, мне очень не хотелось переселяться. Затем у меня явилось и то соображение, что на переселение понадобится очень много времени и что, стало быть, все равно придется мириться с опасностью обвала, пока я не укреплю новое место так, чтобы можно было перебраться туда. Придя к такому выводу, я успокоился, но все таки решился приняться, не теряя времени, за возведение ограды на новом месте с помощью частокола и канатов, но в форме окружности, и, как только она будет готова, перенести в нее свою палатку; до того же времени оставаться там, где я был, и готовиться к переезду. Это было 21-го апреля. 22-е апреля. - На следующее утро я начал думать о том, как мне осуществить свою мысль. Главное затруднение заключалось в инструментах. У меня было три больших топора и множество маленьких (мы их везли для меновой торговли с индейцами); но от частого употребления и от того, что приходилось рубить очень твердые суковатые деревья, все они зазубрились и затупились. Правда, у меня было точило, но я не мог одновременно при. водить в движение рукой камень и точить на нем. Вероятно, ни один государственный муж, ломая голову над важным политическим вопросом, и ни один судья, решая, жить или умереть человеку, не тратили столько умственной энергии, сколько потратил я, чтобы выйти из этого положения. В конце концов, мне удалось приладить к точилу колесо с ремнем, которое приводилось в движение ногой и вращало точильный камень, оставляя свободными обе руки. Примечание. До тех пор я никогда не видел таких точил или во всяком случае не рассматривал, как они устроены, хотя в Англии такого устройства точило очень распространено. Кроме того, мой точильный камень был очень велик и тяжел. Устройство этого приспособления взяло у меня целую неделю. 28-е и 29-е апреля. - Оба последних дня точил инструменты: мое приспособление действует очень хорошо. 30-е апреля. - Сегодня заметил, что мой запас сухарей на исходе. Пересчитал все мешки и, как это ни грустно, постановил съедать не более одного сухаря в день. 1-е мая. - Сегодня утром во время отлива заметил издали на берегу какой то крупный предмет, похожий на бочку. Пошел посмотреть, и оказалось, что это небольшой боченок. Тут же валялось два-три деревянных об ломка от корабля. Должно быть, все это было выброшено на берег в последнюю бурю. Я взглянул в ту сторону, где торчал остов корабля, и мне показалось, что он выступает над водой больше обыкновенного. Осмотра выброшенный морем боченок: он оказался с порохом, но порох весь подмок и сбился в камень. Тем не менее, я выкатил боченок повыше, а сам по отмели отправился к остову корабля. Подойдя к кораблю ближе, я заметил, что он как то странно переместился. Носовая часть которою прежде он почти зарывался в песок, приподнялась, по крайней мере, на шесть футов, а корма, разбитая на куски и совершенно отделившаяся (это случилось давно, вскоре после последней моей экспедиции на корабль была отброшена в сторону и лежала боком. Кроме того, в этом месте образовался такой высокий нанос песку, что я мог вплотную подойти к кораблю, тогда как раньше еще за четверть мили до него начиналась вода, и я должен был пускаться вплавь. Такая перемена в положении корабля сначала меня удивила, но вскоре я сообразил, что это - последствие землетрясения. От той же причины корабль разломался еще более, так что к берегу ежедневно прибивало ветром и течением разные предметы, которые уносило водой из открытого трюма. Происшествие с кораблем совершенно отвлекло мои мысли от намерения переселиться на новое место. Весь день я делал попытки проникнуть во внутренние помещения корабля, но это оказалось невозможным, так как все они были забиты песком. Однако это меня не смутило; я уже научился ни в чем не отчаиваться. Я стал растаскивать корабль по кусочкам, зная, что мне в моем положении так или иначе все пригодится. 3-е мая. - Сегодня начал работать пилой. Перепилил в корме бимс, на котором, по моим соображениям, держались шканцы, и, отодрав несколько досок, выгреб песок с того бока кормы, которым она лежит кверху. Принужден был отложить работу, потому что начался прилив. 4-е мая. - Удил рыбу, но ни одной съедобной не поймал. Соскучившись, хотел было уже уходить, но, закинув удочку в последний раз, поймал маленького дельфина. Удочка у меня была самодельная: лесу я сделал из пеньки от старой веревки, а крючков у меня совсем не было. Тем не менее, на мою удочку ловилось столько рыбы, что я мог есть ее вволю. Ел я ее вяленою, просушивая на солнце. 5-е мая. - Работал на корабле. Подпилил другой бимс. Отодрал от палубы три больших сосновых доски, связал их вместе и, дождавшись прилива, переправил на берег. 6-е мая. - Работал на корабле. Отделил кое какие железные части, в том числе несколько болтов. Работал изо всех сил, вернулся домой совсем измученный. Подумываю, не бросить ли это дело. 7-е мая. - Опять ходил к кораблю, но не с тем, чтобы работать. Так как бимсы были перепилены, палуба окончательно расселась от собственной тяжести, так что я мог заглянуть в трюм; но он почти до верху наполнен песком и водой. 8-е мая. - Ходил на корабль с железным ломом: решил разворотить всю палубу, которая теперь совсем очистилась от песку. Отодрал две доски и пригнал их к берегу с приливом. Лом оставил на корабле для завтрашней работы. 9-е мая. - Был на корабле. Взломал еще несколько досок и пробрался в трюм. Нащупал там пять или шесть бочек. Высвободил их ломом, но вскрыть не мог. Нащупал также сверток английского листового свинца и даже приподнял немного, но вытащить не хватило силы. С 10-го по 14-е мая. - Все эти дни был на корабле. Добыл много кусков дерева, досок, брусьев и т. п., а также центнера {Центнер - около З пудов (двадцатая часть тонны).} два-три железа. 15-е мая. - Сегодня брал с собой на корабль два маленьких топора: хотел попробовать отрубить кусок листового свинца (один топор должен был служить мне ножом, а другой молотком для него). Но так как свинец лежит фута на полтора под водой, то я не мог ударить с надлежащей силой. 16-е мая. - Ночью дул сильный ветер. Остов корабля еще больше расшатало волнением. Я долго искал в лесу голубей на еду, замешкался и уж не мог попасть на корабль из за прилива. 17-е мая. - Сегодня видел несколько обломков корабля, прибитых к берегу, милях в двух от моего жилья. Я решил взглянуть, что это такое: оказалось - кусок от носовой части, во такой большой и тяжелый, что я на мог его поднять. 24-е мая. - Все эти дни работал на корабле. С величайшим трудом так сильно расшатал ломом несколько предметов, что с первым же приливом всплыли наверх несколько бочек и два матросских сундука. Но ветер дул с берега, так что их угнало в море. Зато сегодня прибило к берегу несколько обломков и большую бочку с остатками бразильской свинины, которая, впрочем, была совсем попорчена соленой водой и песком. Я продолжал эту работу с 25-го мая по 16-е июня ежедневно, кроме тех часов, когда приходилось добывать пропитание. Но с тех пор, как возобновились мои работы, я охочусь только во время прилива, чтобы к началу отлива уже ничто не мешало мне итти к кораблю. За эти три недели набрал такую кучу дерева и железа, что хватило бы на хорошую лодку, если б я умел ее сделать. Кроме того, мне удалось все же нарезать в несколько приемов до центнера листового свинца. 16-е июня. - Нашел на берегу большую черепаху. Раньше я никогда их здесь не видал, что объясняется просто случайностью, так как черепахи на моем острове были совсем не редкость, и если б я попал на другую сторону острова, я мог бы ловить их сотнями каждый день. Впоследствии я убедился в этом, хотя и дорого заплатил за свое открытие. 17-е июня. - Весь день жарил черепаху на угольях. Нашел в ней штук шестьдесят яиц. Никогда в жизни я, кажется, не едал такого вкусного мяса, да и неудивительно: с тех пор, как я оказался на этом ужасном острове, мою мясную пищу составляли исключительно козы да птицы. 28-е июня. - С утра до вечера шел дождь, и я не выходил. Должно быть, я простудился, и весь день мне что то зябнется, хотя, насколько мне известно, в здешних широтах холодов не бывает. 29-е июня. - Мне очень нездоровится: так зябну, точно на дворе зима. 20-е июня. - Всю ночь не сомкнул глаз; сильная головная боль и озноб. 21-е июня. - Совсем плохо. Страшно боюсь расхвораться; каково будет тогда мое положение без всякой помощи! Молился богу - в первый раз с того дня, когда мы попали в бурю под Гуллем, - но слова молитвы повторял бессознательно, так путаются мысли в голове. 22-е июня. - Сегодня мне получше, но страх болезни не покидает меня. 23-е июня. - Опять нехорошо: весь день знобило, и сильно болела голова. 24-е июня. - Гораздо лучше. 25-е июня. - Был сильный приступ лихорадки; в течение часов семи меня бросало то в холод, то в жар. Закончился приступ леткой испариной. 26-е июня. - Лучше. У меня вышел весь запас мяса, и я ходил на охоту, хотя чувствовал страшную слабость. Убил козу, через силу дотащил ее до дому, изжарил кусочек на угольях и поел. Мне очень хотелось сварить из нее супу, но у меня нет горшка. 27-е июня. - Опять приступ, такой сильный, что я весь день пролежал в постели, не евши и не пивши. Я умирал от жажды, но не в силах был встать и сходить за водой. Опять молился богу, но в голове такая тяжесть, что я не мог припомнить ни одной молитвы и только твердил: "господи, помоги мне! Воззри на, меня, господи! Помилуй меня, господи!" Так я метался часа два или три, покуда приступ не прошел. Тогда я уснул и не просыпался до поздней ночи. Проснувшись, почувствовал! себя гораздо бодрее, хотя был все таки очень слаб. Мне очень хотелось пить, но так как ни в палатке, ни в погребе не было ни капли воды, то пришлось лежать до утра. Под утро снова уснул и видел страшный сон. Мне снилось, будто я сижу на земле за оградой, на том самом месте, где сидел после землетрясения, когда задул ураган, - и вдруг вижу, что сверху, с большого черного облака, весь объятый пламенем спускается человек Окутывавшее его пламя было так ослепительно ярко, что на него едва можно было смотреть. Нет слов передать, до чего страшно было его лицо. Когда ноги его коснулись земли, почва задрожала, как от землетрясения, и весь воздух, к ужасу моему, озарился словно несметными вспышками молний. Едва ступив на землю, незнакомец двинулся ко мне с длинным копьем в руке, как бы с намерением убить меня. Немного не дойдя до меня, он поднялся на пригорок, и я услышал голос, неизъяснимо грозный и страшный. Из всего, что говорил незнакомец, я понял только конец: "Несмотря на все ниспосланные тебе испытания, ты не раскаялся: так умри же!" И я видел, как после этих слов он поднял копье, чтобы убить меня. Конечно, все, кому случится читать эту книгу, поймут, что я неспособен описать, до чего потрясающе подействовал на меня этот ужасный сон даже в то время, как я спал. Также невозможно описать оставленное им на меня впечатление, когда я уже проснулся и понял, что это был только сон. Увы! моя душа не знала бога: благие наставления моего отца испарились за восемь лет непрерывных скитаний по морям в постоянном общении с такими же. как сам я, нечестивцами, до последней степени равнодушными к вере. Не помню, чтобы за все это время моя мысль хоть раз воспарила к богу или чтобы хоть раз я оглянулся на себя, задумался над своим поведением. На меня нашло какое то нравственное отупение: стремление к добру и сознание зла были мне равно чужды. По своей закоснелости, легкомыслию и нечестию я ничем не отличался от самого невежественного из наших матросов. Я не имел ни малейшего понятия ни о страхе божием в опасности, ни о чувстве благодарности к творцу за избавление от нее. Правда, в момент, когда я ступил на берег этого острова, когда понял, что весь экипаж корабля утонул и один только я был пощажен, на меня нашло что то вроде экстаза, восторга души, который с помощью божьей благодати мог бы перейти в подлинное чувство благодарности. Но восторг этот разрешился, если можно так выразиться, простой животной радостью существа, спасшегося от смерти: он не повлек за собой ни размышлений об исключительной благости руки, отличившей меня и даровавшей мне спасение, когда все другие погибли, ни вопроса о том, почему про. видение было столь милосердно именно ко мне. Радость моя была той заурядной радостью, которую испытывает каждый моряк выбравшись невредимым на берег после кораблекрушения, которую он топит в первой чарке вина и вслед за тем забывает... И так то я жил все время до сих пор. Даже потом, когда по должном размышлении я сознал весь ужас своего положения - всю безысходность моего одиночества, полную мою оторванность от людей, без проблеска надежды на избавление, - даже и тогда, как только открылась возможность остаться в живых, не умереть с голоду, все мое горе как рукой сияло: я успокоился, начал работать для удовлетворения своих насущных потребностей и для сохранения своей жизни, и если сокрушался о своей участи, то менее всего видел, в - небесную кару, карающую десницу. Такие мысли очень редко приходили голову. Прорастание зерна, как уже было отмечено в моем дневнике, оказало было благодетельное влияние на меня, и до тех пор, пока я приписывал его чуду, серьезные, благоговейные не покидали меня; но как только мысль и чуде отдала, улетучилось и мое благоговейное настроение, как уже было мной рассказано. Даже землетрясение - хотя в природе нет явления более грозного, более непосредственно указывающего на невидимую высшую силу, ибо только ею одной могут совершаться такие явления, - даже землетрясение не оказало на меня прочного влияния: прошли первые минуты испуга, изгладилось и первое впечатление. Я не чувствовал ни бога, ни божьего суда над собой; я так же мало усматривал карающую десницу в постигших меня бедствиях, как если б я был не жалким, одиноким существом, а счастливейшим человеком в мире. Но теперь, когда я захворал и на досуге картина смерти представилась мне очень живо, - теперь, когда дух мой стал изнемогать под бременем недуга, а тело ослабело от жестокой лихорадки, совесть, так долго спавшая во мне, пробудилась: я стал горько упрекать себя за прошлое; я понял, что своим вызывающим, порочным поведением сам навлек на себя божий гнев и что поразившие меня удары судьбы были лишь справедливым мне возмездием. Особенно сильно терзали меня мысли на второй и на третий день моей болезни, и в жару лихорадки, под гнетом жестоких угрызений, из уст моих вырывались слова, похожие на молитву, хотя молитвой их нельзя было назвать. В них не выражалось ни надежд, ни желаний; это был скорее вопль слепого страха и отчаяния. Мысли мои были спутаны, самообличение - беспощадно; страх смерти в моем жалком положении туманил мой ум и леденил душу; и я, в смятении своем, сам не знал, что говорит мой язык. То были скорее бессвязные восклицания, в таком роде: "господи, что я за несчастное существо! Если я расхвораюсь, я, наверно, умру, потому что кто же мне поможет. Боже, что будет со мной?" И из глаз моих полились обильные слезы, и долго потом я не мог говорить. Тут припомнились мне благие советы моего отца и пророческие слова его, которые я приводил в начале своего рассказа, а именно, что если я не откажусь от своей безумной затеи, на мне не будет благословения божия; придет пора, когда я пожалею, что пренебрег его советом, но тогда, может статься, некому будет помочь мне исправить сделанное зло. - Я вспомнил эти слова и громко сказал: "Вот когда сбывается пророчество моего дорогого батюшки! Кара господня постигла меня, и некому помочь мне, некому услышать меня!.. Я не внял голосу провидения, милостиво поставившего меня в такие условия, что я мог бы быть счастлив всю мою жизнь. Но я не захотел понять это сам и не внял наставлениям своих родителей. Я оставил их оплакивать мое безрассудство, а теперь сам плачу от последствий его. Я отверг их помощь и поддержку, которая вывела бы меня на дорогу и облегчила бы мне первые шаги, теперь же мне приходится бороться с трудностями, превышающими человеческие силы, - бороться одному, без поддержки, без слова утешения и совета". - И я воскликнул; "Господи, будь мне защитой, ибо велика печаль моя!" Это была моя первая молитва, если только я могу назвать ее так, - за много, много лет. Но возвращаюсь к дневнику. 28-е июня. - На утро, немного освеженный сном, я встал; моя лихорадка совершенно прошла; и хотя страх и ужас, в которые повергло меня сновидение, были велики, все же я рассудил, что на другой день приступ может повториться, и потому решил заранее припасти все необходимое для облегчения своего положения на случай, если повторится болезнь. Первым делом я наполнил водой большую четырехугольную бутыль и поставил ее на стол в таком расстоянии от постели, чтобы до нее можно было достать, не вставая; а чтобы обезвредить воду, лишив ее свойств, вызывающих простуду или лихорадку, я влил в нее около четверти пинты рому {Пинта - немного более полбутылки.} и взболтал. Затем я отрезал козлятины и изжарил ее на угольях, но съел самый маленький кусочек, - больше не мог. Пошел было прогуляться, но от слабости еле передвигал ноги; к тому же меня очень угнетало сознание моего бедственного положения и страх возврата болезни на другой день. Вечером поужинал тремя испечены в золе черепашьими яйцами. Перед ужином помолился: насколько я могу припомнить, за всю мою жизнь это была моя первая трапеза, освященная молитвой. После ужина снова пытался пройтись, а был так слаб, что с трудом мог нести ружье (я никогда не выхожу без ружья). Прошел не далеко, сел на землю и стал смотреть на море, которое расстилалось прямо передо мной, гладкое и спокойное. И когда я сидел, вот какие мысли проносились у меня в голове: - Постигшее меня несчастье послано мне по воле божьей, ибо он один властен не только над моей судьбой, но и над судьбами всего мира. И непосредственно за этим выводом явился вопрос: - За что же бог меня так покарал? Что я сделал? Чем провинился? Но этом вопросе я ощутил острый укол совести, как если бы язык мой произнес богохульство, и точно чей то посторонний голос сказал мне: "Презренный! И ты еще спрашиваешь, что ты сделал? Оглянись назад, на свою беспутную жизнь, и спроси лучше, чего ты не сделал" Спроси, почему могло случиться, что ты давно не погиб, почему ты не утонул на Ярмутском рейде? Не был убит в стачке с салехскими маврами, когда ваш корабль был ими взят на абордаж? Почему тебя не растерзали хищные звери на африканском берегу? Почему, наконец, не утонул ты здесь вместе со всем экипажем? И ты еще спрашиваешь, что ты сделал?" Я был поражен этими мыслями и не находил ни одного слова в опровержение их, ничего не мог ответить себе. Задумчивый и грустный поднялся я и побрел в свое убежище. Я перелез через ограду и хотел было ложиться в постель, но горестное смятение, охватившее мою душу, разогнало мой сон. Я зажег свой светильник, так как уже начинало смеркаться, и опустился на стул у стола. Боязнь возврата болезни весь день не покидала меня, и вдруг я вспомнил, что жители Бразилии от всех почти болезней лечатся табаком; между тем в одном из моих сундуков лежало несколько пачек табаку: одна большая пачка совсем заготовленного, а остальные в листьях. Я встал и пошел за табаком в свою кладовую. Несомненно моими действиями руководило провидение, ибо, открыв сундук, я нашел в нем лекарство не только для тела, но и для души: во первых, табак, который искал, во-вторых - библию. Оказалось, что я сложил в этот сундук все книги, взятые мною с корабля, в том числе библию, в которую до тех пор я не удосужился или, вернее, не чувствовал желания заглянуть. Теперь я взял ее с собой, принес вместе с табаком в палатку и положил на стол. Я не знал, как применяется табак против болезни; не знал даже, помогает ли он от лихорадки; поэтому я произвел несколько опытов в надежде, что так или иначе действие его должно проявиться. Прежде всего я отделил из пачки один лист, положил его в рот и разжевал. Табак был еще зеленый, очень крепкий; вдобавок я к нему не привык, так что сначала он почти одурманил меня. Затем я приготовил табачную настойку на роме, с тем, чтобы выпить ее часа через два, перед сном. Наконец я сжег немного табаку на жаровне и втягивал носом дым до тех пор, пока не начинал задыхаться: я повторил эту операцию несколько раз. В промежутках пробовал читать библию, но у меня так кружилась голова от табаку, что я должен был скоро отказаться от чтения, по крайней мере, на этот раз. Помню, однако, что, когда я раскрыл библию наудачу, мне бросились в глаза следующие слова: "Призови меня в день печали, и я освобожу тебя, и ты прославишь имя мое". Совсем уже стемнело, от табаку голова моя отяжелела, и мне захотелось спать. Я не погасил светильник на случай, если мне что нибудь понадобится ночью, и улегся в постель, Но прежде чем лечь, я сделал то, чего не делал никогда в жизни: опустился на колени и стал молиться богу, чтобы он исполнил обещание - освободил меня, если я призову его в день печали. Договорив свою нескладную молитву, я выпил табачную настойку и лег. Настойка оказалась такой крепкой и противной на вкус, что я еле ее проглотил. Она сразу бросилась мне в голову, и я крепко уснул. Когда я проснулся на другой день, было, судя по солнцу, около трех часов пополудни; мне сильно сдается, что я проспал тогда не одну, а две ночи, и проснулся только на третий день; по крайней мере, ничем другим я не могу объяснить, каким образом из моего счета выпал один день, как это обнаружилось спустя несколько лет: в самом деле, если бы я сбился в счете от того, что пересек несколько раз экватор, то потерял бы больше одного дня; между тем я потерял только один день, и мне никогда не удалось выяснить, как это произошло. Но как бы то ни было, этот сон удивительно меня освежил: я встал бодрый и в веселом настроении духа. У меня заметно прибавилось сил, желудок действовал лучше, ибо я чувствовал голод. Лихорадка в тот день не повторилась, и вообще с тех пор я начал быстро поправляться. Это было двадцать девятого июня. 30-е число было, должно быть, счастливым для меня днем. Выходил с ружьем, но старался не слишком удаляться от дома. Убил парочку морских птиц, похожих на казарок, Принес их домой, но не решился съесть, ограничив свой обед черепашьими яйцами, которые были очень вкусны. Вечером повторил прием лекарства, которое так помогло мне накануне (я говорю о табачной настойке на роме): только в этот раз я выпил его не так много, равным образом табачных листьев не жевал и не вдыхал табачного дыму. Однако, на другой день - 1-го июля - чувствовал себя вопреки ожиданиям не так хорошо; меня опять знобило, хотя и не сильно. 2-е июля. - Снова принял табак всеми тремя особами, как в первый раз, удвоив количество выпитой настойки. 4-е июля. - Утром взял библию, раскрыл ее на новом завете и, сосредоточив свое внимание, начал читать. С этого дня положил читать библию каждое утро и каждый вечер, не связывая себя определенным числом глав, а до тех пор, пока не утомится внимание. Приведенные выше слова: "Призови меня в день печали, и я избавлю тебя" - я понимал теперь совершенно иначе, чем прежде: прежде они вызывали во мне только одно представление об освобождении из заточения, в котором я находился, потому что, хоть на моем острове я и был на просторе, он все же был настоящей тюрьмой в худшем значении этого слова. Теперь же я научился толковать эти слова в совсем ином смысле: теперь я оглядывался на свое прошлое с таким омерзением, так ужасался содеянного мною, что душа моя просила у бога только избавления от бремени грехов, на ней тяготевшего и лишавшего ее покоя. Что значило в сравнении с этим мое одиночество? Об избавлении от него я больше не молился, я даже не думал о нем: таким пустяком стало оно мне казаться. Говорю это с целью показать моим читателям, что человеку, постигшему истину, избавление от греха приносит больше счастья, чем избавление от страданий. Но я оставляю эти рассуждения и возвращаюсь к своему дневнику. С этого времени положение мое, оставаясь внешне таким же бедственным, стало казаться мне гораздо более сносным. Постоянное чтение библии и молитва направляли мои мысли к вопросам возвышенным, и я познал много душевных радостей, которые дотоле были совершенно чужды мне. Кроме того, как только ко мне вернулись здоровье и силы, я стал энергично работать над восполнением всего, что мне еще не хватало, и старался сделать свою жизнь как можно более правильной. С 4-го по 14-е июля я большею частью ходил с ружьем, но недалеко, как человек, который не совсем еще окреп после болезни. Трудно себе представить, до чего я отощал тогда и ослабел. Мое лечение табаком, вероятно, никогда еще до сих пор не применялось против лихорадки; испытав его на себе, я не решусь никому рекомендовать его: правда, оно остановило мою лихорадку, но вместе с тем страшно ослабило меня, и в течение некоторого времени я страдал судорогами во всем теле и нервною дрожью - Кроме того, моя болезнь научила меня, что здесь пагубнее всего для здоровья оставаться под открытым небом во время дождей, особенно если они сопровождаются грозами и ураганами, и что поэтому не так опасны дожди, которые льют в дождливый сезон, т. е. в сентябре и октябре, как те, что перепадают случайно в сухую пору. Прошло десять слишком месяцев моего житья на злополучном острове. Я был твердо убежден, что никогда до меня человеческая нога не ступала на эти пустынные берега, так что приходилось, повидимому, отказаться от всякой надежды на избавление. Теперь, когда я был спокоен за безопасность моего жилья, я решил более основательно обследовать остров и посмотреть, нет ли на нем еще каких нибудь животных и растений, неизвестных мне до сей поры. Я начал это обследование 15-го июля. Прежде всего я направился к той бухточке, где я причаливал с моими плотами. Пройдя мила две вверх по течению, я убедился, что прибив не доходит дальше, и, начиная с этого места и выше, вода в ручье была чистая и прозрачная. Вследствие сухого времени года, ручей местами если не пересох, то, во всяком случае, еле струился. По берегам его тянулись красивые луга, ровные, гладкие, покрытые травой, а дальше, - там, где низина постепенно переходила в возвышенность и куда, как надо было думать, не достигал разлив, - рос в изобилии табак с высокими и толстыми стеблями. Там были и другие растения, каких я раньше никогда не видал; весьма возможно, что, знай я их свойства, я мог бы извлечь из них пользу для себя. Я искал кассавы, из корня которой индейцы тех широт делают муку, но не нашел. Я увидел также большие растения из вида алоэ и сахарный тростник. Но я не знал, можно ли сделать какое нибудь употребление из алоэ; что же касается сахарного тростника, то он рос в диком состоянии и потому был плохого качества. На первый раз я удовольствовался этими открытиями и пошел домой, раздумывая по дороге о том, как бы мне научиться распознавать свойства и доброкачественность плодов и растений, которые я найду. Но мне не удалось ничего придумать. Во время пребывания в Бразилии я так мало обращал внимания на тамошнюю флору, что не знал даже самых обыкновенных полевых растений; во всяком случае мои сведения почти не пригодились мне в моем теперешнем затруднении. На другой день, 16-го, я отправился той же дорогой, но прошел немного дальше, туда где кончался ручей и луга и начиналась более лесистая местность. В этой части острова я нашел разные плоды, в числе прочих дыни (в большом изобилии) и виноград. Виноградные лозы вились по стволам деревьев, и их роскошные гроздья только что созрели. Это открытие несколько удивило меня и очень обрадовало, однако, наученный опытом, я поел винограду с большой осторожностью, вспомнив, что во время пребывания моего в Берберии там умерло от дизентерии и лихорадки несколько человек невольников-англичан, объевшихся виноградом. Но я придумал великолепное употребление для этого винограда, а именно, высушить его на солнце и сделать из него изюм; я справедливо заключил, что он будет служить мне вкусным и здоровым лакомством в то время, когда виноград уже сойдет. Я не вернулся домой в этот день; к слову сказать, это была первая моя ночь на острове, проведенная вне дома. Как и в день кораблекрушения, я взобрался на дерево и отлично выспался, а на утро продолжал свой обход. Судя по длине долины, я прошел еще мили четыре в прежнем направлении, т. е. на север, сообразуясь с грядами холмов на севере и на юге. В конце этого пути было открытое место, заметно понижавшееся к западу. Родничек же, пробивавшийся откуда то сверху, тек в противоположном направлении, то есть на восток. Вся окрестность зеленела, цвела и благоухала точно сад, насажденный руками человека, в котором каждое растение блистало красой весеннего наряда. Я спустился немного в эту очаровательную долину и с тайным удовольствием, хотя и не свободным от примеси никогда не покидавшей меня грусти, подумал, что все это мое, я - царь и хозяин этой земли; права мои на нее бесспорны, и если б я мог перевести ее в обитаемую часть света, она стала бы таким же безусловным достоянием моего рода, как поместье английского лорда. Тут было множество кокосовых пальм, апельсинных и лимонных деревьев, но все дикорастущих, и лишь на немногих из них были плоды, по крайней мере в тот момент. Тем не менее я нарвал зеленых лимонов, которые были не только приятны на вкус, но и очень мне полезны. Я пил потом воду с лимонным соком, и она очень меня освежала и подкрепляла. Мне предстояло теперь много работы со сбором плодов и переноской их домой, так как я решил запастись виноградом и лимонами на приближавшееся дождливое время года. С этой целью я собрал винограду и сложил его в большую кучу в одном месте и в кучу поменьше в другом месте. Так же поступил и с лимонами, сложив их в третью кучу. Затем, взяв с собой немного тех и других плодов, отправился домой, с тем, чтобы захватить мешок и унести домой остальное. Итак, я вернулся домой (так я буду теперь называть мою палатку и пещеру) после трехдневного отсутствия, но к концу этого путешествия мой виноград совершенно испортился. Сочные, тяжелые ягоды раздавили друг друга и оказались совершенно негодными. Лимоны хорошо сохранились, но я принес их очень немного. На следующий день, 19-го, я снова пустился в путь с двумя небольшими мешками, в которых собирался принести домой собранные плоды. Но как же я был поражен, когда, придя на то место, где у меня был сложен виноград, увидел, что мои роскошные спелые гроздья разбросаны по земле и сочные ягоды частью объедены, частью растоптаны. Значит, здесь хозяйничали какие то животные, но какие именно - я не знал. Итак, убедившись, что складывать виноград в кучи и затем перетаскивать его в мешках невозможно, ибо мой сбор окажется частью уничтоженным, частью попорченным, я придумал другой способ. Нарвав порядочное количество винограду, я развесил его на деревьях так, чтобы он мог сохнуть на солнце. Что же касается лимонов, то я унес их с собой, сколько был в силах поднять. Вернувшись домой, я с удовольствием обращался мыслью к плодоносной долине, открытой мной. Представляя себе ее живописное местоположение, я думал о том, как хорошо она защищена от ветров, какое в ней обилие воды и леса, и пришел к заключению, что мною выбрано для жилья одно из худших мест на острове. Естественно, что я стал мечтать, переселиться. Нужно было только подыскать в этой цветущей плодоносной долине подходящее местечко и сделать его таким же безопасным, как мое теперешнее жилище. Эта мысль крепко засела у меня: красота долины прельщала меня, и я долго тешился мечтами о переселении. Но обсудив этот вопрос тщательнее и приняв в расчет, что теперь я живу в виду моря и, следовательно, имею хоть маленькую надежду на благоприятную для меня перемену, я решил отказаться от этого намерения. Тот самый злой рок, который занес меня на мой остров, мог занести на него и другого несчастного. Конечно, такая случайность была мало вероятна, но запереться среди холмов и лесов, в глубине острова, вдали от моря, значило заточить себя навеки и сделать освобождение для себя не только маловероятным, но и просто невозможным. Однако, я был так пленен этой долиной, что провел там почти весь конец июля, и хотя, по зрелом размышлении, решил не переносить своего жилья на новое место, но поставил там себе шалаш, огородил его наглухо двойным плетнем выше человеческого роста, на крепких столбах, а промежуток между плетнями заложил хворостом; входил же и выходил по приставной лестнице, как и в старое жилье. Таким образом, я и здесь был в безопасности. Случалось, что я ночевал в своем шалаше по две, по три ночи подряд. Теперь у меня есть дом на берегу моря и дача в лесу, говорил я себе. Работы на ней заняли у меня все время до начала августа. Я только что доделал ограду и начал наслаждаться плодами своих трудов, как полили дожди, и мне пришлось перебраться в мое старое гнездо. Правда, я и на новом месте поставил очень хорошую палатку, сделанную из паруса, но здесь у меня не было ни горы, которая защищала бы меня от ветров, ни пещеры, куда я мог бы укрыться, когда ливни становились чересчур сильными. К началу августа, как сказано, я закончил достройку шалаша и дня два-три отдыхал. 3-го августа я заметил, что развешенные мною гроздья винограда совершенно высохли на солнце и превратились в превосходный изюм. С того же дня я начал снимать их с деревьев, и хорошо сделал, так как иначе их бы попортило дождем и я лишился бы большей части своих зимних запасов: у меня сушилось более двухсот больших кистей. Как только все было собрано и большею частью перенесено в пещеру, начались дожди и с 14-го августа до половины октября шли почти безостановочно изо дня в день. Иногда лило так сильно, что я по нескольку дней не высовывал носа из пещеры. В этот период дождей я был удивлен неожиданным приращением моего семейства. Одна из моих кошек давно уже пропадала; я не знал, сбежала ли она или околела, и очень о ней сокрушался, как вдруг в конце августа она вернулась с тремя котятами. Это очень меня удивило, так как обе мои кошки были самки. Правда, я видел на острове диких котов (как я их называл) и даже подстрелил одного, но мне казалось, что эти зверьки совсем другой породы, чем наши европейские кошки, а между тем котята, которых привела с собой моя кошка, были как две капли воды похожи на свою мать. От этих трех котят у меня развелось такое несметное потомство, что я был вынужден истреблять кошек как вредных зверей и гнать их подальше от своего дома. С 14-го по 26-е августа дожди не прекращались, и я почти не выходил из дому, ибо теперь я очень боялся промокнуть. Между тем, пока я отсиживался в пещере, выжидая ясной погоды, мои запасы провизии стали истощаться, так что два раза я даже рискнул выйти на охоту. В первый раз убил козу, а во второй, 26-го (это был последний день моего заточения), поймал огромную черепаху, и это было для меня целое пиршество. В то время моя еда распределялась так; на завтрак кисть винограда, на обед кусок козлятины или черепашьего мяса, - жареного, так как, на мое несчастье, мне не в чем было варить или тушить мясо и овощи, на ужин - два или три черепашьих яйца. В течение двенадцати дней, которые я просидел в пещере, прячась от дождя, я ежедневно по два - по три часа посвящал земляным работам, расширяя свою пещеру. Я прокапывал ее все дальше в одну сторону до тех пор, пока не вывел ход наружу, за ограду. Я устроил там дверь, через которую мог свободно выходить и входить, не прибегая к приставной лестнице. Зато я не был так спокоен, как прежде: прежде мое жилье было со всех сторон загорожено, теперь доступ ко мне был открыт. Впрочем, мне некого бояться на моем острове, где я не видал ни одного животного крупнее козы. 30-е сентября. Итак, я дожил до печальной годовщины моего появления на острове: я сосчитал зарубки на столбе, и оказалось, что я живу здесь уже триста шестьдесят пять дней. Посвятил этот день строгому посту и выделил его для религиозных упражнений. Весь этот год я не соблюдал воскресных дней. Так как вначале у меня не было никакого религиозного чувства, то мало по малу я перестал отмечать воскресенья более длинной зарубкой на столбе; таким образом, у меня спутался счет недель, и я не помнил хорошенько, когда какой день. Но подсчитав, как сказано, число дней, проведенных мною на острове, и увидев, что я прожил на нем ровно год, я разделил этот год на недели, отметив каждый седьмой день как воскресенье. Впоследствии обнаружилось, однако, что я пропустил один или два дня. Около этого времени мой запас чернил стал подходить к концу. Приходилось расходовать их экономнее; поэтому я прекратил ежедневные записи и стал отмечать лишь выдающиеся события моей жизни. В это время я обратил внимание, что дождливое время года совершенно правильно чередуется с периодом бездождия, и, таким образом, мог заблаговременно подготовиться к дождям и засухе. Но свои знания я покупал дорогою ценою; то, о чем я сейчас расскажу, служит одной из самых печальных иллюстраций этого. Я уже упоминал выше, как я был поражен неожиданным появлением возле моего дома нескольких колосьев риса и ячменя, которые, как мне казалось, выросли сами собой. Помнится, было около тридцати колосьев риса и колосьев двадцать ячменя. И вот после дождей, когда солнце перешло в южное полушарие, я решил, что наступило самое подводящее время для посева. Я вскопал, как мог, небольшой клочок земли деревянной лопатой, разделил его пополам и засеял одну половину рисом, а другую ячменем, но во время посева мне пришло в голову, что лучше на первый раз не высевать всех семян, так как я все таки не знаю наверно, когда нужно сеять. И я посеял около двух третей всего запаса зерна, оставив по горсточке каждого сорта про запас. Большим было для меня счастьем, что я принял эту предосторожность, ибо из первого моего посева ни одно зерно не взошло; наступили сухие месяцы, и с того дня, как я засеял свое поле, влаги совсем не было, и зерно не могло взойти. Впоследствии же, когда начались дожди, оно взошло, как будто я только что посеял его. Видя, что мой первый посев не всходит, что я вполне естественно объяснил засухой, я стал искать другого места с более влажной почвой, чтобы произвести новый опыт. Я разрыхлил новый клочок земли около моего шалаша и посеял здесь остатки зерна. Это было в феврале, незадолго до весеннего равноденствия. Мартовские и апрельские дожди щедро напоили землю: семена взошли великолепно и дали обильный урожай. Но так как семян у меня осталось очень мало и я не решился засеять их все, то и сбор вышел не велик, - не более половины пека {Пек - около 9 литров.} каждого сорта зерна. Зато я был теперь опытный хозяина и точно знал, какая пора наиболее благоприятна для посева и что ежегодно я могу сеять дважды и, следовательно, получать два сбора. Покуда рос мой хлеб, я сделал маленькое открытие, которое впоследствии очень мне пригодилось. Как только прекратились дожди и погода установилась - это было приблизительно в ноябре - я отправился на свою лесную дачу, где нашел все в том же виде, как оставил, несмотря на то, что не был там несколько месяцев. Двойной плетень поставленный мной, был не только цел, но все его колья, на которые я брал росшие поблизости молодые деревца, пустили длинные побеги, совершенно так, как пускает их ива, если у нее срезать верхушку. Я не знал, какие это были деревья, и был очень приятно изумлен, увидя, что моя ограда зазеленела. Я подстриг все деревца, постаравшись придать им по возможности одинаковую форму. Трудно поверить, как красиво разрослись они в три года. Несмотря на то, что огороженное место имело до двадцати пяти ярдов в диаметре, деревья - так я могу их теперь называть - скоро покрыли его своими ветвями и давали густую тень, в которой можно было укрыться от солнца в период жары. Это навело меня на мысль нарубить еще несколько таких же кольев и вбить их полукругом вдоль ограды моего старого жилья. Так я и сделал. Я повтыкал их в два ряда, ярдов на восемь отступя от прежней ограды. Они принялись, и вскоре у меня образовалась живая изгородь, которая сначала укрывала меня от зноя, а впоследствии послужила мне для защиты, о чем я расскажу в своем месте. По моим наблюдениям на моем острове времена года следует разделить не на холодные и теплые, как они делятся у нас в Европе, а на дождливые и сухие, приблизительно таким образом: Дожди: солнце стоит в зените С половины февраля до половины или почти в зените. апреля. Засуха: солнце перемещается к С половины апреля до половины августа. северу. Дожди; солнце снова стоит в С половины августа до половины зените. октября. Засуха: солнце перемещается к С половины октября до половины югу. февраля. Дождливое время года может быть длиннее или короче в зависимости от направления ветра, но в общем приведенное деление правильно. Изведав на опыте, как вредно для здоровья пребывание под открытым небом во время дождя, я теперь всякий раз перед началом дождей заблаговременно запасался провизией, чтобы выходить пореже, и просиживал дома почти все дождливые месяцы. Я пользовался этим временем для работ, которые можно было производить, не покидая моего жилища. В моем хозяйстве недоставало еще очень многих вещей, а чтобы сделать их, требовался упорный труд и неослабное прилежание. Я, например, много раз пытался сплести корзину, но все прутья, какие я мог достать для этого, оказывались такими ломкими, что у меня ничего не выходило. В детстве я очень любил ходить к одному корзинщику, жившему по соседству от нас, и смотреть, как он работает. Теперь это очень мне пригодилось. Как все вообще дети, я был очень услужлив и наблюдателен. Я хорошо подметил, как плетутся корзины, и часто даже помогал корзинщику, так что теперь мне не хватало только материала, чтобы приступить к работе. Вдруг мне пришло в голову, не подойдут ли для корзины ветки тех деревьев, из которых я нарубил кольев и которые потом проросли; ведь у этого дерева должны быть упругие, гибкие ветки, как у нашей английской вербы, ивы или лозняка. И я решил попробовать. На другой же день я отправился на свою дачу, как я называл мое жилье в долине, нарезал там несколько веточек того дерева, выбирая самые тонкие, и убедился, что они как нельзя лучше годятся для моей цели. В следующий раз я пришел с топором, чтобы сразу нарубить, сколько мне нужно. Мне не пришлось искать, так как деревья той породы росли здесь в изобилии. Нарубив прутьев, и сволок их за ограду и принялся сушить, а когда они подсохли, перенес их в пещеру. В ближайший дождливый сезон я принялся за работу и наплел много корзин для носки земли, для укладки всяких вещей и для разных других надобностей. Правда, у меня они не отличались изяществом, но, во всяком случае, годились для своей цели. С тех пор я никогда я не забывал пополнять свой запас корзин: по я мере того, как старые разваливались, я плел новые. Особенно я запасался прочными глубокими корзинами для хранения в них зерна, вместо мешков, в ожидании, когда у меня накопится большое его количество. Покончив с этим затруднением, на преодоление которого у меня ушла уйма времени, я стал придумывать, как мне восполнить еще два недостатка. У меня не было посуды для хранения жидкости, если не считать двух боченков, которые были заняты ромом, да нескольких бутылок и бутылей, в которых я держал воду и спирт. У меня не было ни одного горшка, в котором можно было бы что нибудь сварить. Правда, я захватил с корабля большой котел, но он был слишком велик для того, чтобы варить в нем суп и тушить мясо. Другая вещь, о которой я часто мечтал, была трубка, но я не умел сделать ее. Однако, в конце концов, я придумал, чем ее заменить. Все лето, т. е. все сухое время года я был занят устройством живой изгороди вокруг своего старого жилья и плетением корзин. Но тут явилось новое дело, которое отняло у меня больше времени, чем я рассчитывал уделить. Выше я уже говорил, что мне очень хотелось обойти весь остров и что я несколько раз доходил до ручья и дальше, до того места долины, где я построил свой шалаш и откуда открывался вид на море по другую сторону острова. И вот я, наконец, решился пройти весь остров поперек и добраться до противоположного берега. Я взял ружье, топорик, больше чем всегда пороху, дроби и пуль, прихватил про запас два сухаря и большую кисть винограда и пустился в путь в сопровождения собаки. Пройдя то место долины, где стоял мой шалаш, я увидел впереди на западе море, а дальше виднелась полоса земли. Был яркий солнечный день, и я хорошо различал землю, но не мог определить, материк это или остров. Эта земля представляла высокое плоскогорье, тянулась с запада на юго-запад и отстояла очень далеко (по моему расчету, миль на сорок или на шестьдесят) от моего острова. Я не имел понятия, что это за земля, и мог сказать только одно, что это? должно быть, какая нибудь часть Америки, лежащая, по всей вероятности, недалеко от испанских владений. Весьма возможно, что земля эта была населена дикарями и что, если б я попал туда вместо моего острова, мое положение было бы еще хуже. И как только у меня явилась эта мысль, я перестал терзаться бесплодными сожалениями, зачем меня выбросило именно сюда, преклонился перед волей провидения, которое, как я начинал теперь верить и сознавать, всегда и все устраивает к лучшему. К тому же, обсудив хорошенько дело, а сообразил, что, если новооткрытая мною земля составляет часть испанских владений, то, рано или поздно, я непременно увижу какой нибудь корабль, идущий туда или оттуда. Если же это не испанские владения, то это береговая полоса, лежащая между испанскими владениями и Бразилией, населенная исключительно дикарями, и притом самыми свирепыми - каннибалами или людоедами, которые убивают и съедают всех, кто попадает им в руки. Размышляя таким образом, я не спеша подвигался вперед. Эта часть острова показалась мне гораздо привлекательнее той, в которой я поселился: везде, куда ни взглянешь, зеленые луга, пестреющие цветами, красивые рощи. Я заметил здесь множество попугаев, и мне захотелось поймать одного из них я рассчитывал приручить его и научить говорить со мной. После многих бесплодных попыток мне удалось изловить птенца, оглушив его палкой; я привел его в чувство и принес домой. Но понадобилось несколько лет, прежде чем он заговорил; тем не менее, я все таки добился, что он стал называть меня по имени. С ним произошел один забавный случай, который насмешит читателя в своем месте. Я остался как нельзя более доволен моим обходом. В низине, на лугах, мне попадались зайцы (или похожие на них животные) и много лисиц; но эти лисицы резко отличались от своих родичей, которых мне случалось видеть раньше. Мне не нравилось их мясо, хотя я и подстрелил их несколько штук. Да впрочем в этом не было и надобности в пище я не терпел недостатка. Можно даже сказать, что я питался очень хорошо. Я всегда мог иметь любой из трех сортов мяса: козлятину, голубей или черепаху, а с прибавкой изюма получался совсем роскошный стол, какого, пожалуй, не доставляет и Лиденгольский рынок. Таким образом, как ни плачевно было мое положение, все таки у меня было за что благодарить бога: я не только не терпел голода, но ел вдоволь и мог даже лакомиться. Во время этого путешествия я делал не более двух миль в день, если считать по прямому направлению; но я так много кружил, осматривая местность в надежде, не встречу ли чего нового, что добирался до ночлега очень усталым. Спал я обыкновенно на дереве, а иногда, если находил подходящее место между деревьями, устраивал ограду из кольев, втыкая их от дерева до дерева, так что никакой хищник не мог подойти ко мне, не разбудив меня. Дойдя до берега моря, я окончательно убедился, что выбрал для поселения самую худшую часть острова. На моей стороне я за полтора года поймал только трех черепах; здесь же весь берег был усеян ими. Кроме того, здесь было несметное множество птиц всевозможных пород, в числе прочих пингвины. Были такие, каких я никогда не видал, и такие, которых я не знал названий. Мясо многих из них оказалось очень вкусным. Я мог бы, если бы хотел, настрелять припасть птиц, но я берег порох и дробь и предпочитал охотиться на коз, так как козы давали лучшее мясо. Но хотя здесь было много коз - гораздо больше, чем в моей части острова, - к ним было очень трудно подобраться, потому что местность здесь была ровная и они замечали меня гораздо скорее, чем когда я был на холмах. Бесспорно, этот берег был гораздо привлекательнее моего, и тем не менее я не имел ни малейшего желания переселяться. Прожив в своем гнезде более полутора года, я к нему привык; здесь же я чувствовал себя, так сказать, на чужбине, и меня тянуло домой. Пройдя вдоль берега к востоку, должно быть, миль двенадцать или около того, я решил, что пора возвращаться. Я воткнул в землю высокую веху, чтобы заметить место, так как решил, что в следующий раз я приду сюда с другой стороны, т. е. с востока от моего жилища, и, таким образом, докончу обозрение моего острова. Я хотел вернуться другой дорогой, полагал, что я всегда могу окинуть взглядом весь остров и не могу заблудиться. Однако, я ошибся в расчете. Отойдя от берега не больше двух-трех миль, я опустился в широкую котловину, которую со всех сторон и так тесно обступали холмы, поросшие густым лесом, что не было никакой возможности осмотреться. Я мог бы держать путь по солнцу, но для этого надо было в точности знать его положение в это время дня. На мое горе погода была пасмурная. Не видя солнца в течение трех или четырех дней, я плутал, тщетно отыскивая дорогу. В конце концов, я принужден был выйти опять к берегу моря, на то место, где стояла моя веха, и оттуда вернулся домой прежним путем. Шел я не спеша, с частыми роздыхами, так как стояли страшно жаркие дни, а на мне было много тяжелых вещей - ружье, заряды, топор. Во время этого путешествия моя собака вспугнула козленка и бросилась на него; но я во-время подбежал и отнял его живым. Мне хотелось взять его с собой: я давно уже мечтал приручить пару козлят и развести стадо ручных коз, чтоб обеспечить себя мясом к тому времени, когда у меня выйдут все запасы пороха и дроби. Я устроил козленку ошейник и с некоторым трудом повел его на веревке (веревку я свил из пеньки от старых канатов и всегда носил ее с собою). Добравшись до своего шалаша, я пересадил козленка за ограду и там оставил, ибо мне не терпелось добраться поскорее до дому, где я не был уже больше месяца. Не могу выразить, с каким чувством удовлетворения я вернулся на старое пепелище и растянулся в своем гамаке. Это путешествие и бесприютная жизнь так меня утомили, что мой "дом", как я его называл, показался мне вполне благоустроенным жилищем: здесь меня окружало столько удобств и было так уютно, что я решил никогда больше не уходить из него далеко, покуда мне суждено будет оставаться на этом острове. С неделю я отдыхал и отъедался после моих скитаний. Большую часть этого времени я был занят трудным делом; устраивал клетку для моего Попки, который становился совсем ручным и очень со мной подружился. Затем я вспомнил о своем бедном козленке, которого оставил в моей ограде, и решился сходить за ним. Я застал его там, где оставил, да он и не мог уйти; но он почти умирал с голоду. Я нарубил сучьев и веток, какие мне попались под руку, и перебросил ему за ограду. Когда он поел, я хотел было вести его на веревке, как раньше, но от голоду он до того присмирел, что побежал за мной, как собака. Я всегда кормил его сам, и он сделался таким ласковым и ручным, что вошел в семью моих домашних животных и впоследствии никогда не отходил от меня. Опять настала дождливая пора осеннего равноденствия, и опять я торжественно отпраздновал 30-е сентября - вторую годовщину моего пребывания на острове. Надежды на избавление у меня было так же мало, как и в момент моего прибытия сюда. Весь день 30-е сентября я провел в благочестивых размышлениях, смиренно и с благодарностью вспоминая многие милости, которые были ниспосланы мне в моем уединении и без которых мое положение было бы бесконечно печально. Теперь, наконец, я ясно ощущал, насколько моя теперешняя жизнь, со всеми ее страданиями и невзгодами, счастливее той позорной, исполненной греха, омерзительной жизни, какую я вел прежде. Все во мне изменилось: горе и радость я понимал теперь совершенно иначе; не те были у меня желания, страсти потеряли свою остроту; то, что в момент моего прибытия сюда и даже в течение этих двух лет доставляло мне наслаждение, теперь для меня не существовало. Таково было состояние моего духа, когда начался третий год моего заточения. Я не хотел утомлять читателя мелочными подробностями, и потому второй год моей жизни на острове описан у меня не так обстоятельно, как первый. Все же нужно сказать, что я и в этот год редко оставался праздным. Я строго распределил свое время соответственно занятиям, которым я предавался в течение дня. На первом плане стояли религиозные обязанности и чтение священного писания, которым я неизменно отводил известное время три раза в день. Вторым из ежедневных моих дел была охота, занимавшая у меня часа по три каждое утро, когда не было дождя. Третьим делом была сортировка, сушка и приготовление убитой или пойманной дичи; на эту работу уходила большая часть дня. При этом следует принять в расчет, что, начиная с полудня, когда солнце подходило к зениту, наступал такой удручающий зной, что не было возможности даже двигаться, затем оставалось еще не более четырех вечерних часов, которые я мог уделить на работу. Случалось и так, что я менял часы охоты и домашних занятий: поутру работал, а перед вечером выходил на охоту. У меня не только было мало времени, которое я мог посвящать работе, но она стоила мне также невероятных усилий и подвигалась очень медленно. Сколько часов терял я из за отсутствия инструментов, помощников и недостатка сноровки! Так, например, я потратил сорок два дня только на то, чтобы сделать доску для длинной полки, которая была нужна для моего погреба, между тем как два плотника, имея необходимые инструменты, выпиливают из одного дерева шесть таких досок в пол-дня. Процедура была такова: я выбрал большое дерево, так как мне была нужна большая доска. Три дня я рубил это дерево и два дня обрубал с него ветви, чтобы получить бревно. Уж и не знаю, сколько времени я обтесывал и обстругивал его с обеих сторон, покуда тяжесть его не уменьшилась настолько, что его, можно было сдвинуть с места. Тогда я обтесал одну сторону начисто по всей длине бревна, затем перевернул его этой стороной вниз и обтесал таким же образом другую. Эту работу я продолжал до тех пор, пока не получил ровной и гладкой доски, толщиною около трех дюймов. Читатель может судить, какого труда стоила мне эта доска. Но упорство и труд помогли мне довести до конца как эту работу, так и много других. Я привел здесь эти подробности, чтобы объяснить, почему у меня уходило так много времени на сравнительно не- большую работу, т. е. небольшую при условии, если у вас есть помощник и инструменты, но требующую огромного времени и усилий, если делать ее одному и чуть не голыми руками. Несмотря на все это, я терпением и трудом довел до конца все работы, к которым был вынужден обстоятельствами, как видно будет из последующего. В ноябре и декабре я ждал моего урожая ячменя и риса. Засеянный мной участок был невелик, ибо, как уже сказано, у меня вследствие засухи пропал весь посев первого года и оставалось не более половины пека каждого сорта зерна. На этот раз урожай обещал быть превосходным; как вдруг я сделал открытие, что я снова рискую потерять весь сбор, так как мое поле опустошается многочисленными врагами, от которых трудно уберечься. Эти враги были, во первых, козы, во вторых, те зверьки, которых я назвал зайцами. Очевидно, стебельки риса и ячменя пришлись им по вкусу; они дневали и ночевали на моем поле и начисто подъедали всходы, не давая им возможности выкинуть колос. Против этого было лишь одно средство: огородить все поле, что я и сделал. Но эта работа стоила мне большого труда, главным образом, потому, что надо было спешить. Впрочем, мое поле было таких скромных размеров, что через три недели изгородь была готова. Днем я отпугивал врагов выстрелами, а на ночь привязывал к изгороди собаку, которая лаяла всю ночь напролет. Благодаря этим мерам предосторожности прожорливые животные ушли от этого места; мой хлеб отлично выколосился и стал быстро созревать. Но как прежде, пока хлеб был в зеленях, меня разоряли четвероногие, так начали разорять меня птицы теперь, когда он заколосился. Как то раз, обходя свою пашню, я увидел, что около нее кружатся целые стаи пернатых, видимо карауливших, когда я уйду. Я сейчас же выпустил в них заряд дроби (так как всегда носил с собой ружье), но не успел я выстрелить, как с самой пашни поднялась другая стая, которой я сначала не заметил. Это не на шутку взволновало меня. Я предвидел, что еще несколько дней такого грабежа и пропадут все мои надежды; я, значит, буду голодать, и мне никогда не удастся собрать урожай. Я не мог придумать, чем помочь горю. Тем не менее я решил во что бы то ни стало отстоять свой хлеб, хотя бы мне пришлось караулить его день и ночь. Но сначала я обошел все поле, чтобы удостовериться, много ли ущерба причинили мне птицы. Оказалось, что хлеб порядком попорчен, но так как зерно еще не совсем созрело, то потеря была бы не велика, если б удалось сберечь остальное. Я зарядил ружье и сделал вид, что ухожу с поля (я видел, что птицы прятались на ближайших деревьях и ждут, чтобы я ушел). Действительно, едва я скрылся у них из виду, как эти воришки стали спускаться на поле одна за другой. Это так меня рассердило, что я не мог утерпеть и не дождался, пока их спустится побольше. Я знал, что каждое зерно, которое они съедят теперь, может принести со временем целый пек хлеба. Подбежав к изгороди, я выстрелил: три птицы остались на месте. Того только мне и нужно было: я поднял всех трех и поступил с ними, как поступают у нас в Англии с ворами-рецидивистами, а именно: повесил их для острастки других. Невозможно описать, какое поразительное действие произвела эта мера: не только ни одна птица не села больше на поле, но все улетели из моей части острова, по крайней мере, я не видал ни одной за все время, пока мои три путала висели на шесте. Легко представить, как я был этому рад. К концу декабря - время второго сбора хлебов - мои ячмень и рис поспели, и я снял урожай. Перед жатвой я был в большом затруднения, не имея ни косы, ни серпа, единственное, что я мог сделать - это воспользоваться для этой работы широким тесаком, взятым мною с корабля в числе другого оружия. Впрочем, урожай мой был так невелик, что убрать его не составляло большого труда, да и убирал я его особенным способом: я срезывал только колосья, которые и уносил в большой корзине, а затем перетер их руками. В результате из половины пека семян каждого сорта вышло около двух бушелей {Бушель равен приблизительно 11 гарнцам или 36 литрам (урожай сам-двенадцать).} рису и слишком два с половиной бушеля ячменя, конечно, по приблизительному расчету, так как у меня не было мер. Такая удача очень меня ободрила: теперь я мог надеяться, что со временем у меня будет, с божьей помощью, постоянный запас хлеба. Но передо мной явились новые затруднения. Как измолоть зерно или превратить его в муку? Как просеять муку? Как сделать из муки тесто? Как, наконец, испечь из теста хлеб? Ничего этого я не умел. Все эти затруднения в соединении с желанием отложить про запас побольше семян, чтобы без перерывов обеспечить себя хлебом, привели меня к решению не трогать урожая этого года, оставив его весь на семена, а тем временем посвятить все рабочие часы и приложить все старания для разрешения главной задачи, т. е. превращения зерна в хлеб. Теперь про меня можно было буквально сказать, что я зарабатываю свой хлеб. Удивительно как мало людей задумывается над тем, сколько надо произвести различных мелких работ для приготовления только самого простого предмета нашего питания - хлеба. Благодаря самым первобытным условиям жизни, все эти трудности угнетали меня и давали себя чувствовать все сильнее и сильнее, начиная с той минуты, когда я собрал первую горсть зерен ячменя и риса, так неожиданно выросших у моего дома. Во первых, у меня не было ни плуга для вспашки, ни даже заступа или лопатки, чтобы хоть как нибудь вскопать землю. Как уже было сказано; я преодолел это препятствие, сделав себе деревянную лопату. Но каков инструмент, такова и работа. Не говоря уже о том, что моя лопата, не будучи обита железом, служила очень недолго (хотя, чтобы сделать ее, мане понадобилось много дней), работать ею было тяжелее, чем железной, и сама работа выходила много хуже. Однако, я с этим примирился: вооружившись терпением и не смущаясь качеством своей работы, я продолжал копать. Когда зерно было посеяно, нечем было забороновать его. Пришлось вместо бороны возить по полю большой тяжелый сук, который, впрочем, только царапал землю. А сколько разнообразных дел мне пришлось переделать; пока мой хлеб рос и созревал, надо было обнести поле оградой, караулить его, потом жать, убирать, молотить (т. е. перетирать в руках колосья, чтобы отделить зерно от мякины). Потом мне нужны были: мельница, чтобы смолоть зерно, сита, чтобы просеять муку, соль и дрожжи, чтобы замесить тесто, печь, чтобы выпечь хлеб. И, однако, как увидит читатель, я обошелся без всех этих вещей. Иметь хлеб было для меня неоцененной наградой и наслаждением. Все это требовало от меня тяжелого и упорного труда, но итого выхода не было. Время мое было распределено, и я занимался этой работой несколько часов ежедневно. А так как я решил не расходовать зерна до тех пор, пока его не накопится побольше, то у меня было впереди шесть месяцев, которые я мог всецело посвятить изобретению и изготовлению орудий, необходимых для переработки зерна в хлеб. Но сначала надо было приготовить под посев более обширный участок земли, так как теперь у меня было столько семян, что я мог засеять больше акра {Акр - немного менее 0,4 десятины.}. Еще прежде я сделал лопату, что отняло у меня целую неделю. Новая лопата доставила мне одно огорчение: она была тяжела, и ею было вдвое труднее работать. Как бы то ни было, я вскопал свое поле и засеял два большие и ровные участка земли, которые я выбрал как можно ближе к моему дому и обнес частоколом из того дерева, которое так легко принималось. Таким образом, через год мой частокол должен был превратиться в живую изгородь, почти не требующую исправления. Все вместе - распашка земли и сооружение изгороди - заняло у меня не менее трех месяцев, так как большая часть работы пришлась на дождливую пору, когда я не мог выходить из дому. В те дни, когда шел дождь и мне приходилось сидеть в пещере, я делал другую необходимую работу, стараясь между делом развлекаться разговорами со своим попугаем. Скоро он уже знал свое имя, а потом научился довольно громко произносить его. "Попка" было первое слово, какое я услышал на моем острове, так сказать, из чужих уст. Но разговоры с Попкой, как уже оказано, были для меня не работой, а только развлечением в труде. В то время я был занят очень важным делом. Давно уже я старался тем или иным способом изготовить себе глиняную посуду, в которой я сильно нуждался; но совершенно не знал, как осуществить это. Я не сомневался, что сумею вылепить что нибудь вроде горшка, если только мне удастся найти хорошую глину. Что же касается обжигания, то я считал, что в жарком климате для этого достаточно солнечного тепла и что, посохнув на солнце, посуда будет настолько крепка, что можно будет брать ее в руки и хранить в ней все припасы, я которые надо держать в сухом виде. И вот я решил вылепить несколько штук кувшинов, возможно большего размера, чтобы хранить в них зерно, муку и т. п. Воображаю, как посмеялся бы надо мной (а может быть, и пожалел бы меня) читатель, если б я поведал, как неумело я замесил глину, какие нелепые, неуклюжие, уродливые произведения выходили у меня, сколько моих изделий развалилось оттого, что глина была слишком рыхлая и не выдерживала собственной тяжести, сколько других потрескалось оттого, что я поспешил выставить их на солнце, и сколько рассыпалось на мелкие куски при первом же прикосновении к ним как до, так и после просушки. Довольно сказать, что после двухмесячных неутомимых трудов, когда я, наконец, нашел глину, накопал ее, принес домой и начал работать, у меня вышло только две больших безобразных глиняных посудины, потому что кувшинами их нельзя было назвать. Когда мои горшки хорошо высохли и затвердели на солнце, я осторожно приподнял их один за другим и поставил каждый в большую корзину, которые сплел нарочно для них. В пустое пространство между горшками и корзинами напихал рисовой и ячменной соломы. Чтобы горшки эти не отсырели, я предназначил их для хранения сухого зерна, а со временем, котда оно будет перемолото, под муку. Хотя крупные изделия из глины вышли у меня неудачными, дело пошло значительно лучше с мелкой посудой: круглыми горилками, тарелками, кружками, котелками и тому подобными вещицами: солнечный жар обжигал их и делал достаточно прочными. Но моя главная цель все же не была достигнутая мне нужна была посуда, которая не пропускала бы воду и выдерживала бы огонь, а этого то я и не мог добиться. Но вот как то раз я развел большой огонь, чтобы приготовить себе мясо. Когда мясо изжарилось, я хотел загасить уголья и нашел между ними случайно попавший в огонь черепок от разбившегося глиняного горшка: он затвердел, как камень, и стал красным, как кирпич. Я был приятно поражен этим открытием и сказал себе, что если черепок так затвердел от огня, то, значит, с таким же успехом можно обжечь на огне и целую посудину. Это заставило меня подумать о том, как развести огонь для обжигания моих горшков. Я не имел никакого понятия о печах для обжигания извести, какими пользуются гончары, и ничего не слыхал о муравлении свинцом, хотя у меня нашлось бы для этой цели немного свинца. Поставив на кучу горячей золы три больших глиняных горшка и на них три поменьше, я обложил их кругом и сверху дровами и хворостом и раздел огонь. По мере того, как дрова прогорали, я подкладывал новые поленья, пока мои горшки не прокалились насквозь, причем ни один из них не раскололся. В этом раскаленном состоянии я держал их в огне часов пять или шесть, как вдруг заметил, что один из них начал плавиться, хотя остался цел: это расплавился от жара смешанный с глиной песок, который превратился бы в стекло, если бы я продолжал накалять его. Я постепенно убавил огонь, и красный цвет горшков стал менее ярок. Я сидел подле них всю ночь, чтобы не дать огню слишком быстро погаснуть, и к утру в моем распоряжении было три очень хороших, хотя и не очень красивых, глиняных кувшина и три горшка, так хорошо обожженных, что лучше нельзя и желать, и в том числе один муравленный расплавившимся песком. Нечего и говорить, что после этого опыта у меня уже не было недостатка в глиняной посуде. Но должен сознаться, что по части внешнего вида моя посуда оставляла желать многого. Да и можно ли этому удивляться? Ведь я делал ее таким же способом, как дети делают куличи из грязи или как делают пироги женщины, которые не умеют замесить тесто. Я думаю, ни один человек в мире не испытывал такой радости по поводу столь заурядной вещи, какую испытал я, когда убедился, что мне удалось сделать вполне огнеупорную глиняную посуду. Я едва мог дождаться, когда мои горшки остынут, чтобы можно было налить в один из них воды и сварить в нем мясо. Все вышло превосходно: я сварил себе из куска козленка очень хорошего супу, хотя у меня не было ни овсяной муки, ни других приправ, какие обыкновенно кладутся туда. Следующей моей заботой было придумать, как сделать каменную ступку, чтобы размалывать или, вернее, толочь в ней зерно; имея только пару своих рук, нельзя было и думать о таком сложном произведении искусства, как мельница. Я был в большом затруднении, как выйти из этого положения; в ремесле каменотеса я был круглым невеждой, и, кроме того, у меня не было инструментов. Не один день потратил я на поиски подходящего камня, т. е. достаточно твердого и такой величины, чтобы в нем можно было выдолбить углубление, но ничего не нашел. На моем острове были, правда, большие утесы, но от них я не мог ни отколоть, ни отломать нужный кусок. К тому же эти утесы были из довольно хрупкого песчаника; при толчении тяжелым пестом камень стал бы непременно крошиться, и зерно засорялось бы песком. Таким образом, потеряв много времени на бесплодные поиски, я отказался от каменной ступки и решил приспособить для этой цели большую колоду из твердого дерева, которую мне удалось найти гораздо скорее. Остановив свой выбор на чурбане такой величины, что я с трудом мог его сдвинуть, я обтесал его топором, чтобы придать ему нужную форму, а затем, с величайшим трудом, выжег в нем углубление, вроде того как бразильские краснокожие делают лодки. Покончив со ступкой, я вытесал большой тяжелый пест из так называемого железного дерева. И ступку и пест я приберег до следующего урожая, который я решил уже перемолоть или вернее перетолочь на муку, чтобы готовить из нее хлеб. Дальнейшее затруднение заключалось в том, как сделать сито или решето для очистки муки от мякины и сора, без чего невозможно было готовить хлеб. Задача была очень трудная, и я не знал даже, как к ней приступиться. У меня не было для этого никакого материала; ни кисеи, ни редкой ткани, через которую можно было бы пропускать мужу. От полотняного белья у меня оставались одни лохмотья; была козья шерсть, но я не умел ни прясть, ни ткать, а если б и умел, то все равно у меня не было ни прялки, ни станка. На несколько месяцев дело остановилось совершенно, и я не знал, что предпринять. Наконец, я вспомнил, что между матросскими вещами, взятыми мною с корабля, было несколько шейных платков из коленкора или муслина. Из этих то платков я и сделал себе три сита, правда, маленьких, но вполне годных для работы. Ими я обходился несколько лет; о том же, как я устроился впоследствии, будет рассказано в своем месте. Теперь надо было подумать о том, как я буду печь свои хлебы, когда приготовлю муку. Прежде всего у меня совсем не было закваски; так как и заменить ее было нечем, то я перестал ломать голову над этим. Но устройство печи сильно затрудняло меня. Тем не менее я, наконец, нашел выход. Я вылепил из глины несколько больших круглых посудин, очень широких, но мелких, а именно: около двух футов в диаметре и не более девяти дюймов в глубину, блюда эти я хорошенько обжег на огне и спрятал в кладовую. Когда пришла пора печь хлеб, я развел большой огонь на очаге, который выложил четыреугольными хорошо обожженными плитами, также моего собственного приготовления. Впрочем, четыреугольными их, пожалуй, лучше не называть. Дождавшись, чтобы дрова перегорели, я разгреб уголья по всему очагу и дал им полежать несколько времени, пока очаг не раскалился. Тогда я отгреб весь жар к сторонке, поместив на очаге свои хлебы, накрыл их глиняным блюдом, опрокинув его кверху дном, и завалил горячими угольями. Мои хлебы испеклись, как в самой лучшей печке. Я научился печь лепешки из рису и пуддинги и стал хорошим пекарем; только пирогов я не делал, да и то потому, что, кроме козлятины да птичьего мяса, их было нечем начинять. Неудивительно, что на все эти работы ушел почти весь третий год моего житья на острове, особенно если принять во внимание, что в промежутках мне нужно было убрать новый урожай и исполнять текущие работы по хозяйству. Хлеб я убрал своевременно, сложил в большие корзины и перенес домой, оставив его в колосьях, пока у меня найдется время перетереть их. Молотить я не мог за неимением гумна и цепа. Между тем с увеличением моего запаса зерна у меня явилась потребность в более обширном амбаре. Последняя жатва дала мне около двадцати бушелей ячменя и столько же, если не больше, рису, так что для всего зерна не хватало места. Теперь я мог, не стесняясь, расходовать его на еду, что было очень приятно, так как сухари давно уже вышли. Я решил при этом рассчитать, какое количество зерна потребуется для моего продовольствия в течение года, чтобы сеять только раз в год. Оказалось, что сорок бушелей рису и ячменя мне с избытком хватает на год, и я решил сеять ежегодно столько, сколько посеял в этом году, рассчитывая, что мне будет достаточно и на хлеб и на лепешки и т. п. За этой работой я постоянно вспоминал про землю, которую видел с другой стороны моего острова, и в глубине души не переставал лелеять надежду добраться до этой земли, воображая, что, в виду материка или вообще населенной страны, я как нибудь найду возможность проникнуть дальше, а может быть и вовсе вырваться отсюда. Но я упускал из виду опасности, которые могли грозить мне в таком предприятии; я не думал о том, что могу попасть в руки дикарей, (которые будут, пожалуй, похуже африканские тигров и львов; что, очутись я в их власти, была тысяча шансов против одного, что я буду убит, а может быть и съеден. Ибо я слышал что обитатели Караибского берега - людоеды, а судя по широте, на которой находился мой остров, он не мог быть особенно далеко от этого берега. Но даже, если обитателей той земли не были людоедами, они все равно могли убить меня, как они убивали многих попадавших к ним европейцев, даже когда тех бывало десять-двадцать человек. А ведь я был один и беззащитен. Все это, повторяю, я должен был бы принять в соображение. Потом то я и понял всю несообразность своей затеи, но в то время меня не пугали никакие опасности: моя голова всецело была занята мыслями о том, как бы попасть на тот отдаленный берег. Вот когда я пожалел о моем маленьком приятеле Ксури и о парусном боте, на котором я прошел вдоль африканских берегов слишком тысячу миль! Но что толку было вспоминать?.. Я решил сходить взглянуть на нашу корабельную шлюпку, которую еще в ту бурю, когда мы потерпели крушение, выбросило на остров в нескольких милях от моего жилья. Шлюпка лежала не совсем на прежнем месте: ее опрокинуло прибоем кверху дном и отнесло немного повыше, на самый край песчаной отмели, и воды около нее не было. Если б мне удалось починить и спустить на воду эту шлюпку, она выдержала бы морское путешествие, и я без особенных затруднений добрался бы до Бразилии. Но для такой работы было мало одной пары рук. Я упустил из виду, что перевернуть и сдвинуть с места эту шлюпку для меня такая же непосильная задача, как сдвинуть с места мой остров. Но, не взирая ни на что, я решил сделать все, что было в моих силах: отправился в лес, нарубил жердей, которые должны были служить мне рычагами, я перетащил их к шлюпке. Я обольщал себя мыслью, что, если мне удастся перевернуть шлюпку на дно, я исправлю ее повреждения, и у меня будет такая лодка, в которой смело можно будет пуститься в море. И я не пожалел сил на эту бесплодную работу, потратив на нее недели три или четыре. Убедившись под конец, что с моими слабыми силами мне не поднять такую тяжесть, я принялся подкапывать песок с одного боку шлюпки, чтобы она упала и перевернулась сама; при этом я то здесь, то там подкладывал под нее обрубки дерева, чтобы направить ее падение, куда нужно. Но когда я закончил эти подготовительные работы, я асе же был неспособен ни пошевелить шлюпку, ни подвести под нее рычали, а тем более спустить ее на воду, так что мне пришлось отказаться от своей затеи. Несмотря на это, мое стремление пуститься в океан не только не ослабевало, но, напротив, возрастало вместе с ростом препятствий на пути к его осуществлению. Наконец, я решил попытаться сам сделать лодку, или еще лучше пирогу, как их делают туземцы в этих странах, почти без всяких инструментов и без помощников, прямо из ствола большого дерева. Я считал это не только возможным, но и легким делом, и мысль об этой работе очень увлекала меня. Мне казалось, что у меня больше средств для выполнения ее, чем у негров или индейцев. Я не принял во внимание большого неудобства моего положения сравнительно с положением дикарей, а именно - недостатка рук, чтобы спустить пирогу на воду, а между тем это препятствие было гораздо серьезнее, чем недостаток инструментов. Допустим, я нашел бы в лесу подходящее толстое дерево и с великим трудом свалил его; допустим даже, что, с помощью своих инструментов, я обтесал бы его снаружи и придал ему форму лодки, затем выдолбил или выжег внутри, словом, сделал бы лодку. Какая была мне от этого польза, если я не мог спустить на воду свою лодку и должен был бы оставить ее в лесу? Конечно, если бы я хоть сколько нибудь отдавал себе отчет в своем положении, приступая к сооружению лодки, я непременно задал бы вопрос, как я спущу ее на воду. Но все мои помыслы до такой степени были поглощены предполагаемым путешествием, что я совсем не остановился на этом вопросе, хотя было очевидно, что несравненсно легче проплыть на лодке сорок пять миль по морю, чем протащить ее по земле на расстоянии сорока пяти сажен, отделявших ее от воды. Одним словом, взявшись за эту работу, я вел себя таким глупцом, каким только может оказаться человек в здравом уме. Я тешился своей затеей, не давая себе труда рассчитать, хватит ли у меня сил справиться с ней. И не то, чтобы мысль о спуске на воду совсем не приходила мне в голову, - но я не давал ей ходу, устраняя ее всякий раз глупейшим ответом: "Прежде сделаю лодку, а там уж, наверно, найдется способ спустить ее". Рассуждение самое нелепое, но моя разыгравшаяся фантазия не давала мне покоя, и я принялся за работу. Я повалил огромнейший кедр. Думаю, что у самого Соломона не было такого во время постройки иерусалимского храма. Мой кедр имел пять футов десять дюймов в поперечнике у корней, на высоте двадцати двух футов - четыре фута одиннадцать дюймов; дальше ствол становился тоньше, разветвлялся. Огромного труда стоило мне свалить это дерево. Двадцать дней я рубил самый ствол, да еще четырнадцать дней мне понадобилось, чтобы обрубить сучья и отделить огромную, развесистую верхушку. Целый месяц я обделывал мою колоду снаружи, стараясь придать ей форму лодки, так чтобы она могла держаться на воде прямо. Три месяца ушло потом на то, чтобы выдолбить ее внутри. Правда, я обошелся без огня и работал только стамеской и молотком. Наконец, благодаря упорному труду, мной была сделана прекрасная пирога, которая смело могла поднять человек двадцать пять, а следовательно и весь мой груз. Я был в восторге от своего произведения: никогда в жизни я не видал такой большой лодки из цельного дерева. Зато и стоила же она мне труда. Теперь осталось только спустить ее на воду, и я не сомневался, что, если бы это мне удалось, я предпринял бы безумнейшее и самое безнадежное из всех морских путешествий, когда либо предпринимавшихся. Но все мои старания спустить ее на соду не привели ни к чему, несмотря на то, что они стоили мне огромного труда. До воды было никак не более ста ярдов; но первое затруднение было в том, что местность поднималась к берегу в гору. Я храбро решился его устранить, сняв всю лишнюю землю таким образом, чтобы образовался пологий спуск. Страшно вспомнить, сколько труда я положил на эту работу (но кто бережет труд, когда дело идет о получении свободы?). Когда это препятствие было устранено, дело не подвинулось ни на шаг: я не мог пошевелить мою пирогу, как раньше не мог пошевелить шлюпку. Тогда я измерил расстояние, отделявшее мою лодку от моря, и решил вырыть канал: видя, что я не в состоянии подвинуть лодку к воде, я хотел подвести воду к лодке. И я уже начал было копать, но когда я прикинул в уме необходимую глубину и ширину канала, когда подсчитал, в какое приблизительно время может сделать такую работу один человек, то оказалось, что мне понадобится не менее десяти, двенадцати лет, чтобы довести ее до конца. Берег был здесь очень высок, и ею надо было бы углублять, по крайней мере, на двадцать футов. К моему крайнему сожалению, мне пришлось отказаться от этой попытки. Я был огорчен до глубины души и тут только сообразил - правда, слишком поздно - как глупо приниматься за работу, не рассчитав, во что она обойдется и хватит ли у нас сил для доведения ее до конца. В разгар этой работы наступила четвертая годовщина моего житья на острове. Я провел этот день, как и прежде, в молитве и со спокойным духом. Благодаря постоянному и прилежному чтению слова божия и благодатной помощи свыше, я стал видеть вещи в совсем новом свете. Все мои понятия изменились, мир казался мне теперь далеким и чуждым. Он не возбуждал во мне никаких надежд, никаких желаний. Словом, мне нечего было делать там, и я был разлучен с ним, повидимому, навсегда. Я смотрел на него такими глазами, какими, вероятно, мы смотрим на него с того света, т. е. как на место, где я жил когда то, но откуда ушел навсегда. Я мог бы сказать миру теперь, как Авраам богачу: "Между мной и тобой утверждена великая пропасть". В самом деле, я ушел от всякой мирской скверны; у меня не было ни плотских искушений, ни соблазна очей, ни гордости жизни. Мне нечего было желать, потому что я имел все, чем мог наслаждаться. Я был господином моего острова или, если хотите, мог считать себя королем или императором всей страны, которой я владел. У меня не было соперников, не было конкурентов, никто не оспаривал моей власти, я ни с кем ее не делил. Я мог бы нагрузить целые корабли, но мне это было не нужно, и я сеял ровно столько, чтобы хватило для меня. У меня было множество черепах, но я довольствовался тем, что изредка убивал по одной. У меня было столько лесу, что я мог построить целый флот, и столько винограду, что все корабли моего флота можно было бы нагрузить вином и изюмом. Я придавал цену лишь тому, чем мог как нибудь воспользоваться. Я был сыт, потребности моя удовлетворялись, - для чего же мне было все остальное? Если б я настрелял больше дичи или посеял больше хлеба, чем был бы в состоянии съесть, мой хлеб заплесневел бы в амбаре, а дичь пришлось бы выкинуть или она стала бы добычей червей. Срубленные мною деревья гнили; я мог употреблять их только на топливо, а топливо мне было нужно только для приготовления пищи. Одним словом, природа, опыт и размышление научили меня понимать, что мирские блага ценны для нас лишь в той степени, в какой они способны удовлетворять наши потребности, и что сколько бы мы ни накопили богатств, ; мы получаем от них удовольствие лишь в той мере, в какой можем использовать их, но не больше. Самый неисправимый скряга вылечился бы от своего порока, если бы очутился на моем месте и не знал, как я, куда девать свое добро. Повторяю, мне было нечего желать, если не считать некоторых вещей, которых у меня не было, все разных мелочей, однако очень нужных для меня. Как я уже сказал, у меня было немного денег, серебра и золота, всего около тридцати шести фунтов стерлингов. Увы, они лежали, как жалкий, ни на что негодный хлам: мне было некуда их тратить. С радостью отдал бы я пригоршню этого металла за десяток трубок для табаку или ручную мельницу, чтобы размалывать свое зерно! Да что я! - я отдал бы все эти деньги за шестипенсовую пачку семян репы и моркови, за горсточку гороху и бобов или за бутылку чернил. Эти деньги не давали мне ни выгод, ни удовольствия. Так и лежали они у меня в шкафу и в дождливую погоду плесневели от сырости моей пещеры. И будь у меня полон шкаф брильянтов, они точно так жене имели бы для меня никакой цены, потому что были бы совершенно не нужны мне. Мне жилось теперь гораздо лучше, чем раньше, и в физическом и в нравственном отношении. Садясь за еду, я часто исполнялся глубокой признательности к щедротам провидения, уготовившего мне трапезу в пустыне. Я научился смотреть больше на светлые, чем на темные стороны моего положения, и помнить больше о том, что у меня есть, чем о том, чего я лишен. И это доставляло мне минуты невыразимой внутренней радости. Я говорю об этом для тех несчастных людей, которые никогда ничем не довольны, которые не могут спокойно наслаждаться дарованными им благами, потому что им всегда хочется чего нибудь такого, чего у них нет. Все наши сетования по поводу того, чего мы лишены, проистекают, мне кажется, от недостатка благодарности за то, что мы имеем. Целыми часами, - целыми днями, можно оказать, - я в самых ярких красках представлял себе, что бы я делал, если бы мне ничего не удалось спасти с корабля. Моей единственной пищей были бы рыбы и черепахи. А так как прошло много времени, прежде чем я нашел черепах, то я просто умер бы с голоду. А если бы не погиб, то жил бы, как дикарь. Ибо допустим, что мне удалось бы когда нибудь убить козу или птицу, я все же не мог бы содрать с нее шкуру, разрезать и выпотрошить ее. Я бы принужден был кусать ее зубами и разрывать ногтями, как дикий зверь. После таких размышлений я живее чувствовал благость ко мне провидения и от всего сердца благодарил бога за свое настоящее положение со всеми его лишениями и невзгодами. Пусть примут это к сведению все те, кто в горькие минуты жизни любит говорить: "Может ли чье нибудь горе сравниться с моим". Пусть они подумают, как много на земле людей несравненно несчастнее их и во сколько раз их собственное несчастие могло бы быть ужаснее, если б то было угодно провидению. Словом, если, с одной стороны, моя жизнь была безотрадна, то, с другой, я должен был быть благодарен уже за то, что живу; а чтобы сделать эту жизнь вполне счастливой, мне надо было только постоянно помнить, как добр и милостив господь, пекущийся обо мне. И когда я беспристрастно взвесил все это, я успокоился и перестал грустить. Я так давно жил на моем острове, что многие из взятых мною с корабля вещей или совсем испортились, или кончили свой век, а корабельные припасы частью совершенно вышли, частью подходили к концу. Чернил у меня оставалось очень немного, и я все больше и больше разводил их водой, пока они не стали такими бледными, что почти не оставляли следов на бумаге. До тех пор, пока у меня было хоть слабое их подобие, я отмечал в коротких словах дни месяца, за которые приходились выдающиеся события моей жизни. Просматривая как то раз эти записи, я заметил странное совпадение чисел различных происшествий, случившихся со мной, так что если б я был суеверен и различал счастливые и несчастные дни, то мое любопытство не без основания было бы привлечено этим совпадением. Во первых, мое бегство из родительского дома в Гулль, чтобы оттуда пуститься в плавание, произошло в тот же месяц и число, когда я попал в плен к салехским пиратам и был обращен в рабство. Затем в тот самый день, когда я остался в живых после кораблекрушения на Ярмутсжом рейде, я впоследствии вырвался из салехской неволи на парусном баркасе. Наконец, в годовщину моего рождения, а именно 30-го сентября, когда мне минуло 26 лет, я чудом спасся от смерти, будучи выброшен морем на необитаемый остров. Таким образом, греховная жизнь и жизнь уединенная начались для меня в один и тот же день. Вслед за чернилами у меня вышел весь запас хлеба, т. е. собственно не хлеба, а корабельных сухарей. Я растягивал их до последней возможности (в последние полтора года я позволял себе съедать не более одного сухаря в день), и все таки перед тем как я собрал с своего поля такое количество зерна, что можно было начать употреблять его в пищу, я почти год сидел без крошки хлеба. Но и за это я должен был благодарить бога: ведь я мог остаться и совсем без хлеба, и было поистине чудо, что я получил возможность его добывать. По части одежды я тоже обеднел. Из белья у меня давно уже не оставалось ничего, кроме клетчатых рубах (около трех дюжин), которые я нашел в сундуках наших матросов и берег пуще глаза, ибо на моем острове бывало зачастую так жарко, что приходилось ходить в одной рубахе, и я не знаю, что бы я делал без этого запаса рубах. Было у меня еще несколько толстых матросских шинелей; все они хорошо сохранились, но я не мог их носить из за жары. Собственно говоря, в таком жарком климате вовсе не было надобности одеваться; но я не мог, я стыдился ходить нагишом; я не допускал даже мысли об этом, хотя был совершенно один, и никто не мог меня видеть. Но была и другая причина, не позволявшая мне ходить голым: когда на мне было что нибудь надето, я легче переносил солнечный зной. Палящие лучи тропического солнца обжигали мне кожу до пузырей, рубашка же защищала ее от солнца, и, кроме того, меня прохлаждало движение воздуха между рубашкой и телом. Никогда не мог я также привыкнуть ходить по солнцу с непокрытой головой; всякий раз, когда я выходил без шляпы, - у меня разбаливалась голова, но стоило мне только надеть шляпу, головная боль проходила. Итак, надо было позаботиться привести в порядок хоть то тряпье, какое у меня еще оставалось и которое я преважно называл своим платьем. Прежде всего мне нужна была куртка (все, какие у меня были, я износил). Я решил попытаться переделать на куртки матросские шинели, о которых я только что говорил, и некоторые другие материалы. И вот я принялся портняжить или, вернее, кромсать и ковырять иглой, ибо, говоря по совести, я был довольно таки горемычный портной. Как бы то ни было, я с грехом пополам состряпал две или три куртки, которых, по моему расчету, мне должно было надолго хватить. О первой моей попытке сшить брюки лучше не говорить, так как она окончилась постыдной неудачей. Я уже говорил, что мной сохранялись шкурки всех убитых мною животных (я разумею четвероногих). Каждую шкурку я просушивал на солнце, растянув на шестах. Поэтому по большей части они становились такими жесткими, что едва ли могли на что нибудь пригодиться, но некоторые из них были очень хороши. Первым делом я сшил себе из них большую шапку. Я сделал ее мехом наружу, чтобы лучше предохранить себя от дождя. Шапка так мне удалась, что я решил соорудить себе из такого же материала полный костюм, т. е. куртку и штаны. И куртку и штаны я сделал совершенно свободными, а последние - короткими до колен, ибо и то и другое было мне нужно скорее для защиты от солнца, чем для тепла. Покрой и работа, надо признаться, никуда не годились: плотник я был очень неважный, а портной и подавно. Как бы то ни было, мое изделие отлично мне служило, особенно, когда мне случалось выходить во время дождя: вся вода стекала по длинному меху шапки и куртки, и я оставался совершенно сухим. После куртки и брюк я потратил очень много времени и труда на изготовление зонтика, который был очень мне нужен. Я видел, как делают зонтики в Бразилии: там никто не ходит без зонтика из за жары, а на моем острове было ничуть не менее жарко, пожалуй, даже жарче, чем в Бразилии, так как он был ближе к экватору. Мне же приходилось выходить во всякую погоду, а иной раз подолгу бродить и по солнцу и по дождю: словом, зонтик был мне весьма полезен. Много мне было хлопот с этой работой, и много времени прошло, прежде чем мне удалось сделать что то похожее на зонтик (раза два или три я выбрасывал испорченный материал и начинал снова). Главная трудность заключалась в том, чтобы он раскрывался и закрывался. Сделать раскрытый зонтик мне было легко, но тогда пришлось бы всегда носить его над головой, а это было неудобно. Но как уже сказано, я преодолел эту трудность, и мой зонтик мог закрываться. Я обтянул его козьими шкурами мехом наружу: дождь стекал по нем, как по наклонной крыше, он так хорошо защищал от солнца, что я мог выходить из дому даже в самую жаркую погоду и чувствовал себя лучше, чем раньше в более прохладную, а когда он был мне не нужен, я закрывал его и нес под мышкой. Так жил я на моем острове тихо и спокойно, всецело покорившись воле божьей и доверившись провидению. От этого жизнь моя стала лучше, чем если бы я был окружен человеческим обществом; каждый раз когда у меня возникали сожаления, что я не слышу человеческой речи, я спрашивал себя, разве моя беседа с собственными мыслями и (надеюсь, я вправе сказать это) в молитвах и славословиях с самим богом была не лучше самого веселого времяпрепровождения в человеческом обществе? Следующие пять лет прошли, насколько я могу припомнить, без всяких чрезвычайных событий. Жизнь моя протекала по старому - тихо и мирно; я жил на прежнем месте и по-прежнему делил свое время между работой, чтением библии и охотой. Главным моим занятием, - конечно, помимо ежегодных работ (по посеву и уборке хлеба и по сбору винограда (хлеба я засевал ровно столько, чтобы хватило на год, и с таким же расчетом собирал виноград) и не считая ежедневных экскурсий с ружьем, - главным моим занятием, говорю я, была постройка новой лодки. На этот раз я не только сделал лодку, но и спустил ее на воду: я вывел ее в бухточку по каналу (в шесть футов ширины и четыре глубины), который мне пришлось прорыть на протяжении полу-мили без малого. Первую мою лодку, как уже знает читатель, я сделал таких огромных размеров, не рассчитав заблаговременно, буду ли я в состоянии спустить ее на воду, что принужден был оставить ее на месте постройки, как памятник моей глупости, долженствовавший постоянно напоминать мне о том, что впредь следует быть умнее. Действительно, в следующий раз я поступил гораздо практичнее. Правда, я и теперь построил лодку чуть не в полу-миле от воды, так как ближе не нашел подходящего дерева, но теперь я, по крайней мере, хорошо соразмерил ее величину и тяжесть со своими силами. Видя, что моя затея на этот раз вполне осуществима, я твердо решил довести ее до конца. Почти два года я провозился над сооружением лодки, но не жалел об этом: так я жаждал получить, наконец, возможность пуститься в путь по морю. Надо, однако, заметить, что моя новая пирога совершенно не подходила для осуществления моего первоначального намерения, которое у меня было, когда я сооружал мою лодку: она была так мала, что нечего было и думать переплыть на ней те сорок миль или больше, которые отделяли мой остров от материка. Таким образом, мне пришлось распроститься с этой мечтой. Но у меня явился новый план - объехать вокруг острова. Я уже побывал однажды на противоположном берегу (о чем было рассказано в своем месте), и открытия, которые я сделал в эту экскурсию, так заинтересовали меня, что мне еще тогда очень хотелось осмотреть все побережье острова. И вот теперь, когда у меня была лодка, я только и думал о том, как бы совершить эту поездку. Чтобы осуществить это намерение дельно и осмотрительно, я сделал для своей лодки маленькую мачту и сшил соответствующий парус из кусков корабельной парусины, которой у меня был большой запас. Когда таким образом лодка была оснащена, я попробовал ее ход и убедился, что парус действует отлично. Тогда я сделал на корме и на носу по большому ящику, чтобы провизия, заряды и прочие нужные вещи, которые я собирался взять в дорогу, не подмокли от дождя и от морских брызг. Для ружья я выдолбил в дне лодки узкий жолоб, к которому, для предохранения от сырости, приделал откидную крышку. Затем я укрепил на корме раскрытый зонтик в виде мачты, так чтобы он приходился над моей головой и защищал меня от солнца, подобно тенту. И вот я время от времени стал предпринимать небольшие прогулки по морю, но никогда не выходил далеко в открытое море, стараясь держаться возле бухточки. Наконец, желание ознакомиться с границами моего маленького царства превозмогло, я а решился совершить свой рейс. Я запасся в дорогу всем необходимым, начиная с провизии и кончая одеждой. Я взял с собой два десятка ячменных ковриг (точнее - лепешек), большой глиняный горшок поджаренного рису (обычное мое блюдо), бутылочку рому и половину козьей туши; взял также пороху и дроби, чтобы пострелять еще коз, а из одежды - две шинели из упомянутых выше, которые оказались в перевезенных мною с корабля матросских сундуках; одной из этих шинелей я предполагал пользоваться в качестве матраца, другой - укрываться. Шестого ноября, в шестой год моего царствования или, если угодно, пленения, я отправился в путь. Проездил я гораздо дольше, чем рассчитывал. Дело в том, что хотя мой остров сам по себе и невелик, но когда я приблизился к восточной его частя, то увидел длинную гряду окал, частью подводных, частью торчавших над водой; она выдавалась миль на шесть в открытое море, а дальше, за скалами, еще мили на полторы, тянулась песчаная отмель. Таким образом, чтобы обогнуть косу, пришлось сделать большой крюк. Сначала, когда я увидел эти рифы, я хотел было отказаться от своего предприятия и повернуть назад, не зная, как далеко мне придется углубиться в открытое море, чтобы обогнуть их; особенно же я был неуверен, смогу ли я повернуть назад. И вот я бросил якорь (перед отправлением в путь я смастерил себе некоторое подобие якоря из обломка дрека, подобранного много с корабля), взял ружье и сошел на берег. Взобравшись на довольно высокую горку, я смерил наглаэ длину косы, которая отсюда была видна на всем своем протяжении, и решился рискнуть. Обозревая море с этой возвышенности, я заметил сильное и бурное течение, направлявшееся на восток и подходившее к самой косе. И я тогда же подумал, что тут кроется опасность: что если я попаду в это течение, меня может унести в море, и я не буду в состоянии вернуться на остров. Да, вероятно, так бы оно и было, если б я не произвел этой разведки, потому что такое же морское течение виднелось и с другой стороны острова, только подальше, и я заметил сильное встречное течение у берега. Значит, мне нужно было только выйти за пределы первого течения, и меня тотчас же должно было понести к берегу. Я простоял, однако, на якоре два дня, так как дул свежий ветер (притом юго-восточный, т. е. как раз навстречу вышесказанному морскому течению, и по всей косе ходили высокие буруны, так что было опасно держаться и подле берега из за прибоя и очень удаляться от него из за течения. Ночью ветер стих, море успокоилось, и я решился пуститься в путь. Но то, что случилось со мной, может служить уроком для неопытных и неосторожных кормчих. Не успел я достичь косы, находясь от берега всего лишь на длину мой лодки, как очутился на страшной глубине и попал в течение, подобное потоку, низвергающемуся с мельничного колеса. Лодку мою понесло с такой силой, что все, что я мог сделать, это - держаться с краю течения. Между тем, меня уносило все дальше и дальше от встречного течения, оставшегося по левой руке от меня. Ни малейший ветерок не приходил мне на помощь, работать же веслами было пустой тратой сил. Я уже прощался с жизнью: я знал, что через несколько миль течение, в которое я попал, сольется с другим течением, огибающим остров, и тогда я безвозвратно погиб. А между тем я не видел никакой возможности свернуть. Итак, меня ожидала верная смерть, и не в волнах морских, потому что море было довольно спокойно, а от голода. Правда, на берегу я нашел черепаху, такую большую, что еле мог поднять, и взял ее с собой в лодку. Был у меня также полный кувшин пресной воды. Но что это значило для несчастного путника, затерявшегося в безбрежном океане, где можно пройти тысячи миль, не увидав и признаков земли. И тогда я понял, как легко самое безотрадное положение может сделаться еще безотраднее, если так угодно будет провидению. На свой пустынный, заброшенный остров л смотрел теперь, как на земной рай, и единствен. ным моим желанием было вернуться в этот рай. В страстном порыве я простирал к нему руки, взывая: "О, благодатная пустыня! Я никогда больше не увижу тебя! О, я несчастный, что со мной будет?" Я упрекая себя в неблагодарности, вспоминая, как я роптал на свое одиночество. Чего бы я не дал теперь, чтобы очутиться вновь на том безлюдном берегу! Такова уж человеческая натура: мы никогда не видим своего положения в истинном свете, пока не изведаем на опыте положения еще худшего, и никогда не ценим тех благ, которыми обладаем, покуда не лишимся их. Не могу выразить, в каком я был отчаянии, когда увидел, что меня унесло от моего милого острова (да, теперь он казался мне милым), унесло в безбрежный океан почти на шесть миль, и я должен навеки проститься с надеждой увидеть его вновь. Однако я греб почти до потери сил, стараясь направить лодку на север, то есть к той стороне течения, которая приближалась к встречному течению. Вдруг после полудня, когда солнце повернуло на запад, с юго-востока, т. е. прямо мне навстречу, потянул ветерок? Это немного меня ободрило. Но вы представьте мою радость, когда ветерок начал быстро свежеть и через полчаса задул как следует. К этому времени меня угнало бог знает на какое расстояние от моего острова. Поднимись на ту пору туман или соберись тучи, мне пришел бы конец: со мною не было компаса, и, если бы я потерял из виду мой остров, я не знал бы, куда держать путь. Но на мое счастье был солнечный день, и ничто не предвещало тумана. Я поставил мачту, поднял парус и стал править на север, стараясь выбиться из течения. Как только моя лодка повернула по ветру и пошла наперерез течению, я заметил в нем перемену: вода стала гораздо светлее. Это привело меня к заключению, что течение по какой то причине начинает ослабевать, так как раньше, когда оно было быстро, вода была все время мутная. И в самом деле, вскоре я увидел на востоке группу утесов (их можно было различить издалека по белой пене бурливших вокруг них волн): эти утесы разделяли течение на две струи, и в то время, как главная продолжала течь к югу, оставляя утесы на северо-восток, другая круто заворачивала назад и, образовав водоворот, стремительно направлялась на северо-запад. Только те, кто знает по опыту, что значит получить помилование, стоя на эшафоте, или спастись от разбойников в последний момент, котда нож уже приставлен к горлу, поймут мой восторг при этом открытии и радость, с какой я направил свою лодку в обратную струю, подставив парус еще более посвежевшему попутному ветру, и весело понесся назад. Это встречное течение принесло меня прямо к острову, но милях в шести севернее того места, откуда меня угнало в море, так что, приблизившись к острову, я оказался у северного берега его, т. е. противоположного тому, от которого я отчалил. Пройдя с помощью этого встречного течения около трех миль, я заметил, что оно ослабевает и неспособно гнать меня дальше. Но теперь я был уже в виду острова, в совершенно спокойном месте, между двумя сильными течениями - южным, которым меня унесло в море, и северным, проходившим милях в трех по другую сторону. Пользуясь попутным ветром, я продолжал держать на остров, хотя подвигался уже не так быстро. Около четырех часов вечера, находясь милях в трех от острова, я обнаружил, что гряда скал, виновница моих злоключений, тянувшаяся, как я уже описывал, к югу и в том же направлении отбрасывавшая течение, порождает другое встречное течение в северном направлении; оно оказалось очень сильным, но не вполне совпадающим с направлением моего пути, шедшего на запад. Однако, благодаря свежему ветру, я пересек это течение и, приблизительно через час, подошел к берегу на расстояние мили, где море было спокойно, так что я без труда причалил к берегу. Почувствовав под собой твердую землю, я упал на колени и в горячей молитве возблагодарил бога за свое избавление, решив раз навсегда отказаться от своего плана освобождения при помощи лодки. Затем, подкрепившись бывшей со мной едой, я провел лодку в маленькую бухточку, под деревья, которые росли здесь на самом берегу, и, в конец обессиленный усталостью и тяжелой работой, прилег уснуть. Я был в большом затруднении, не знал, как мне доставить домой мою лодку. О том, чтобы вернуться прежней дорогой, т. е. вокруг восточного берега острова, не могло быть и речи: я уж и так довольно натерпелся страху. Другая же дорога - вдоль западного берега - была мне совершенно незнакома, и у меня не было ни малейшего желания рисковать. Вот почему на другое утро я решил пройти по берегу на запад и посмотреть, нет ли там бухточки, где бы я мог оставить свой фрегат s безопасности и затем воспользоваться им, когда понадобится. И действительно, милях в трех я открыл отличный заливчик, который глубоко вдавался в берег, постепенно суживаясь и переходя в ручеек. Сюда то я и привел мою лодку, словно в нарочно приготовленный док. Поставив и укрепив ее, я сошел на берег, чтобы посмотреть, где я. Оказалось, что я был совсем близко от того места, где я поставил шест в тот раз, когда приходил пешком на этот берег. Поэтому, захватив с собой только ружье да зонтик (так как солнце страшно пекло), я пустился в путь. После моего несчастного морского путешествия эта экскурсия показалась мне очень приятной. К вечеру я добрался до моей лесной дачи, где застал все в исправности и в полном порядке. Я перелез через ограду, улегся в тени и, чувствуя страшную усталость, скоро заснул. Но судите, каково было мое изумление, когда я был разбужен чьим то голосом, звавшим меня по имени несколько раз: "Робин, Робин, Робин Крузо! Бедный Робин Крузо! Где ты, Робин Крузо? Где ты? Где ты был?" Измученный утром греблей, а после полудня - ходьбой, я спал таким мертвым сном, что не мог сразу проснуться, и мне долго казалось, что я слышу этот голос во сне. Но от повторявшегося оклика: "Робин Крузо, Робин Крузо!" - я, наконец, очнулся и в первый момент страшно испугался. Я вскочил, дико озираясь кругом, и вдруг, подняв голову, увидел на ограде своего Попку. Конечно, я сейчас же догадался, что это он меня окликал: таким же точно жалобным тоном я часто говорил ему эту самую фразу, и он отлично ее затвердил; сядет бывало мне на палец, приблизит клюв к самому моему лицу и долбит: "Бедный Робинзон Крузо! Где ты? Где ты был? Как ты сюда пришел!" - и другие фразы, которым я на учил его. Но, даже убедившись, что это был попугай, и понимая, что кроме попугая некому было заговорить со мной, я еще долго не мог оправиться. Я совершенно не понимал, во первых, как он попал на мою дачу, во вторых, почему он прилетел именно сюда, а не в другое место. Но так как у меня не было ни малейшего сомнения в том, что это он, мой верный Попка, то, не долго думая, я протянул руку и назвал его по имени. Общительная птица сейчас же села мне на большой палец, как она это делала всегда, и снова заговорила: "Бедный Робин Крузо! Как ты сюда пришел? Где ты был?" Он точно радовался, что снова видит меня. Уходя домой, я унес его с собой. Теперь у меня надолго пропала охота совершать прогулку по морю, и много дней я размышлял об опасностях, которым подвергался. Конечно, было бы хорошо иметь лодку по сю сторону острова, но я не мог придумать никакого способа привести ее. О восточном побережьи я не хотел и думать: я ни за что не рискнул бы обогнуть его еще раз; от одной мысли об этом у меня замирало сердце и стыла кровь в жилах. Западные берега острова были мне совсем незнакомы. Но что, если течение по ту сторону было так же сильно и быстро, как и по другую? В таком случае я подвергался опасности если не быть унесенным в открытое море, то быть разбитым о берега острова. Приняв все это во внимание, я решил обойтись без лодки, несмотря на то, что ее постройка и спуск на воду стоили мне много месяцев тяжелой работы. Такое умонастроение продолжалось у меня около года. Я вел тихую, уединенную жизнь, как легко может представить себе читатель. Мои мысли пришли в полное равновесие; я чувствовал себя счастливым, покорившись воле провидения. Я ни в чем не терпел недостатков, за исключением человеческого общества. В этот год я усовершенствовался во всех ремеслах, каких требовали условия моей жизни. Положительно я думаю, что из меня мог бы выйти отличный плотник, особенно если принять в расчет, как мало было у меня инструментов. Я и в гончарном деле сделал большой шаг вперед; я научился пользоваться гончарным кругом, что значительно облегчило мою работу и улучшило ее качество: теперь вместо аляповатых, грубых изделий, на которые было противно смотреть, у меня выходили аккуратные вещи правильной формы. Но никогда я, кажется, так не радовался и не гордился своей сметкой, как в тот день, когда мне удалось сделать трубку. Конечно, моя трубка была самая первобытная - из простой обожженной глины, как и все мои гончарные изделия, и вышла она далеко некрасивой; но она была достаточно крепка и хорошо тянула дым, а главное это была все таки трубка, о которой я давно мечтал, так как любил курить. Правда, на нашем корабле были трубки; но я не знал тогда, что на острове растет табак, и решил, что не стоит их брать. Потом, когда я вновь обшарил корабль, я уже не мог найти их. Я проявил также большую изобретательность в плетении корзин: у меня было их несметное множество самых разнообразных фасонов. Красотой они, правда, не отличались, но вполне годились для хранения и переноски вещей. Теперь, когда мне случалось застрелить козу, я подвешивал тушу на дерево, сдирал с нее шкуру, разнимал на части и приносил домой в корзине. То же самое и с черепахами: теперь мне было незачем тащить на спине целую черепаху; я мог вскрыть ее на месте, вынуть яйца, отрезать, какой мне было нужно, кусок, уложить это в корзину, а остальное оставить. В большие, глубокие корзины я складывал зерно, которое я вымолачивал, как только оно высыхало. Мой запас пороху начинал заметно убывать. Это была такого рода убыль, которую при всем желании я не мог возместить, и меня не на шутку начинало заботить, что я буду делать, когда у меня выйдет весь порох, и как я буду тогда охотиться на коз. Я рассказывал выше, как на третий год моего житья на острове я поймал и приучил молодую козочку. Я надеялся поймать козленка, но все не случалось. Так моя козочка и состарилась без потомства. Потом она околела от старости: у меня не хватило духу зарезать ее. Но на одиннадцатый год моего заточения, когда, как сказано, мой запас пороху начал истощаться, я стал серьезно подумывать о применении какого нибудь способа ловить коз живьем. Больше всего мне хотелось поймать матку с козлятами. Я начал с силков. Я поставил их несколько штук в разных местах. И козы попадались в них, только мне было от этого мало пользы: за неимением проволоки я делал силки из старых бечевок и всякий раз бечевка оказывалась оборванной, а приманка съеденной. Тогда я решил попробовать волчьи ямы. Зная места, где чаще всего паслись козы, я выкопал там три глубокие ямы, закрыл их плетенками собственного изделия, присыпал землей и набросал на них колосьев рису и ячменя. Я скоро убедился, что козы приходят и съедают колосья, так как кругом виднелись следы козьих ног. Тогда я устроил настоящие западни, но на другое утро, обходя их, я увидел, что приманка съедена, а коз нет. Это было очень печально. Тем не менее, я не упал духом - я изменил устройство ловушек, приладив крышки несколько иначе (я не буду утомлять читателя описанием подробностей), и на другой же день нашел в одной яме большого старого козла, а в другой трех козлят - одного самца и двух самок. Старого козла я выпустил на волю, потому что не знал, что с ним делать. Он был такой дикий и злой, что взять его живым было нельзя (я боялся сойти к нему в яму), а убивать было незачем. Как только я приподнял плетенку, он выскочил из ямы и пустился бежать со всех ног. Но я не знал в то время, как убедился в этом впоследствии, что голод укрощает даже львов. Если б я тогда заставил моего козла поголодать дня три, четыре, а потом принес бы ему поесть и напиться, он сделался бы смирным и ручным не хуже козлят. Козы вообще очень смышленые животные, и, если с ними хорошо обращаться, их очень легко приручить. Но, повторяю, в то время я этого не знал. Выпустив козла, я подошел к той яме, где сидели козлята, вынул их одного за другим, связал вместе веревкой и кое как, через силу, притащил домой. Довольно долго я не мог заставить козлят есть; однако, бросив им несколько зеленых колосьев, я соблазнил их и затем мало по малу приручил. И вот я задумал развести целое стадо, рассудив, что это единственный способ обеспечить себя мясом к тому времени, когда у меня выйдут порох и дробь. Конечно, мне придется при этом изолировать их от диких коз, так как иначе, подрастая, все они будут убегать в лес. Против этого было лишь одно средство - держать их в загоне, огороженном прочным частоколом или плетнем так, чтобы козы не могли сломать его ни изнутри, ни снаружи. Устроить такой загон было нелегкой работой для одной пары рук. Но он был совершенно необходим. Поэтому я, не откладывая, принялся подыскивать подходящее место, т. е. такое, где бы мои козы были обеспечены травой и водой и защищены от солнца. Такое место скоро нашлось; это была широкая, ровная луговина или саванна, как называют такие луга в наших западных колониях; в двух-трех местах по ней протекали ручейки с чистой прозрачной водой, а с одного края была тенистая роща. Все, кто знает, как строятся такие загородки, наверное, посмеются над моею несообразительностью, когда я им окажу, что, по первоначальному моему плану, моя изгородь должна была охватить собой весь луг, имевший, по меньшей мере, две мили в окружности. Но глупость состояла не в том, что я взялся городить две мили: у меня было довольно времени, чтобы построить изгородь не то, что в две, а в десять миль длиной. Но я не сообразил, что держать коз на таком громадном, хотя бы и огороженном, загоне было все равно, что пустить их пастись по всему острову: они росли бы такими же дикими, и их было бы так же трудно ловить. Я начал изгородь и вывел ее, помнится, ярдов на пятьдесят, когда мне пришло в голову это соображение заставившее меня несколько изменить мой план. Я решил огородить кусок луга ярдов в полтораста длиной и в сто шириной и на первый раз ограничился этим. На таком выгоне могло пастись все мое стадо, а к тому времени, когда оно разрослось бы, я всегда мог увеличить выгон новым участком. Это было осмотрительное решение, и я энергично принялся за работу. Первый участок я огораживал около трех месяцев, и во время своей работы я перевел в загон всех трех козлят, стреножив их и держа поблизости, чтобы приручить их к себе. Я часто приносил им ячменных колосьев или горсточку рису и давал им есть из рук, так что, когда изгородь была окончена и заделана, и я развязал их они ходили следом за мной и блеяли, выпрашивая подачки. Года через полтора было штук двенадцать коз, считая с козлятами, а еще через два года мое стадо выросло до сорока трех голов (кроме тех коз; которых я убивал на еду). С течением времени у меня образовалось пять огороженных загонов, в которых я устроил по маленькому закутку, куда загонял коз, когда хотел поймать их: все эти загоны соединялись между собой воротами. Итак, у меня был теперь неистощимый запас козьего мяса, и не только мяса, но и молока. Последнее, собственно говоря, было для меня приятным сюрпризом, так как, затевая разводить коз, я не думал о молоке, и только потом мне пришло в голову, что я могу их доить. Я устроил молочную ферму, с которой получал иной раз до двух галлонов молока в день. Природа, питающая всякую тварь, сама учит нас, как пользоваться ее дарами. Никогда в жизни я не доил корову, а тем более козу, и только в детстве видел, как делают масло и сыр, и тем не менее, когда приспела нужда, научился, - конечно, не сразу, а после многих неудачных опытов, - но все же научился и доить и делать масло и сыр и никогда потом не испытывал недостатка в этих предметах. Самый мрачный человек не удержался бы, я думаю, от улыбки, если б увидел меня с моим семейством за обеденным столом. Прежде всего восседал я - его величество, король и повелитель острова, полновластию распоряжавшийся жизнью всех своих подданных; я мог казнить и миловать, дарить и отнимать свободу, и никто не выражал неудовольствия. Нужно было видеть, с каким королевским достоинством я обедал один, окруженный моими слугами. Одному только Попке, как фавориту, разрешалось беседовать со мной. Моя собака, которая давно уже состарилась и одряхлела, не найдя на острове особы, с которой могла бы продолжить свой род, садилась всегда по правую мою руку; а две кошки, одна по одну сторону стола, а другая - по другую, не спускали с меня глаз в ожидании подачки, являвшейся знаком особого благоволения. Но это были не те кошки, которых я привез с корабля: те давно околели, и я собственноручно похоронил их подле моего жилья. Одна из них уже на острове окотилась не знаю от какого животного; я оставлял у себя пару котят, и они выросли ручными, а остальные убежали в лес и одичали. С течением времени они стали настоящим наказанием для меня: забирались ко мне в кладовую, таскали провизию и оставили меня в покое, только когда я пальнул в них из ружья и убил большое количество. Так жил я с этой свитой и в этом достатке и можно сказать ми в чем не нуждался, кроме человеческого общества. Впрочем, скоро в моих владениях появилось, пожалуй, слишком большое общество. Хотя я твердо решил никогда больше не предпринимать рискованных морских путешествий, но все таки мне очень хотелось иметь лодку под руками для небольших экскурсий. Я часто думал о том, как бы мне перевести ее на мою сторону острова, но, понимая, как трудно осуществить этот план, всякий раз успокаивал себя тем соображением, что мне хорошо та без лодки. Однако, меня почему то сильно тянуло сходить на ту горку, куда я взбирался в последнюю мою экскурсию посмотреть, каковы очертания берегов и каково направление морского течения. Наконец, я не выдержал и решил пойти туда пешком, вдоль берега. Если бы у нас в Англии прохожий встретил человека в таком наряде, как я, он, я уверен, шарахнулся бы от него в испуге или расхохотался бы; да зачастую я и сам невольно улыбался, представляя себе, как бы я в моем одеянии путешествовал по Йоркширу. Разрешите мне сделать набросок моей внешности. На голове у меня красовалась высокая бесформенная шапка из козьего меха со свисающим назад назатыльником, который прикрывал мою шею от солнца, а во время дождя не давал воде попадать за ворот. В жарком климате нет ничего вреднее дождя, попавшего за платье. Затем на мне был короткий камзол с полами, доходящими до половины бедер, и штаны до колен, тоже из козьего меха; только на штаны у меня пошла шкура очень старого козла с такой длинной шерстью, что она закрывала мне ноги до половины икры. Чулок и башмаков у меня совсем не было, а вместо них я соорудил себе... не знаю, как и назвать... нечто вроде полусапог, застегивающихся сбоку, как гетры, но самого варварского фасона. Поверх куртки я надевал широкий кушак из козьей шкуры, но очищенный от шерсти; пряжку я заменил двумя ремешками, на которые затягивал кушак, а с боков пришил к нему еще по петельке, но не для шпаги и кинжала, а для пилы и топора. Кроме того, я носил кожаный ремень через плечо с такими же застежками, как на кушаке, но только немного поуже. К этому ремню я приделал две сумки таким образом, чтобы они приходились под левой рукой; в одной сумке я носил порох, в другой - дробь. На спине у меня болталась корзина, на плече я нес ружье, а над головой держал огромный меховой зонтик, крайне безобразный, но после ружья составлявший, пожалуй, самую необходимую принадлежность моей экипировки. Но зато цветом лица я менее походил на мулата, чем можно было бы ожидать, принимая во внимание, что я жил в девяти или десяти градусах от экватора и нимало не старался уберечься от загара. Бороду я одно время отпустил в поларшина; но так как у меня был большой выбор ножниц и бритв, то я обстриг ее довольно коротко, оставив только то, что росло на верхней губе в форме огромных мусульманских усов, - я видел такие у турок в Салехе, марокканцы же их не носят; длины они были невероятной, - ну, не такой, конечно, чтобы повесить на них шапку, но все таки настолько внушительной, что в Англии пугали бы маленьких детей. Но я упоминаю об этом мимоходом. Немного было на острове зрителей, чтобы любоваться моим лицом и фигурой, - так не все ли равно, какой они имели вид? Я не буду, следовательно, больше распространяться на эту тему. В описанном наряде я отправился в новое путешествие, продолжавшееся дней пять или шесть. Сначала я пошел вдоль берега прямо к тому месту, куда приставал с моей лодкой, чтобы взойти на горку и осмотреть местность. Так как лодки со мной теперь не было, я направился к этой горке напрямик, более короткой дорогой. Но как же я удивился, когда, взглянув на каменистую гряду, которую мне пришлось огибать на лодке, увидел совершенно спокойное гладкое море! Ни воли, ни ряби, ни продолжения, ни там ни в других местах. Я стал втупик перед этой загадкой и для разрешения ее решил наблюдать море в продолжение некоторого времени. Вскоре я убедился, что причиной этого течения является прилив, идущий с запада и соединяющийся с потоком вод какой нибудь большой реки, впадающей неподалеку в море, и что, смотря по тому, дует ли ветер с запада или с севера, это течение то приближается к берегу, то удаляется от него. В самом деле, подождав до вечера, я снова поднялся на горку и ясно различил то же морское течение; только теперь оно проходило милях в полутора, а не у самого берега, как в тот раз; когда моя лодка попала в его струю и ее унесло в море; значит, такая опасность угрожала бы ей не всегда. Это открытие привело меня к заключению, что теперь ничто мне не мешает перевести лодку на мою сторону острова: стоит только выбрать время, когда течение удалится от берега. Но когда я подумал о практическом осуществлении этого плана, воспоминание об опасности, которой я подвергался, повергло меня в такой ужас, что я отказался от него и принял, напротив, другое решение, более верное, хотя и требующее большего труда: я решил построить другую лодку или пирогу и иметь в своем распоряжении две лодки, одну - по одной, другую - по другой стороне острова. Как уже знает читатель, у меня было на острове две усадьбы. Прежде всего моя маленькая крепость под скалой, обнесенная двойной оградой с палаткой внутри и с погребом за палаткой, который к описываемому времени я успел значительно расширить, так что теперь он состоял из нескольких отделений, сообщавшихся между собой. В самом сухом и просторном отделении (в том, из которого, как было оказано выше, я вывел ход наружу, то есть по наружную сторону ограды) у меня стояли большие глиняные горшки моего изделия и штук четырнадцать или пятнадцать глубоких корзин по пяти или шести мер каждая. Все это было наполнено разной провизией, главным образом зерном, частью в колосьях частью вымолоченным моими руками. Что касается моей наружной ограды, то, как я уже говорил, колья, которые я употреблял для нее, пустили корни и выросли в такие развесистые деревья, что за ними не было видно ни малейших признаков человеческого жилья. Неподалеку от моего укрепления, под горой, несколько дальше в глубь острова тянулись два участка моих пашен, которые я старательно возделывал и с которых из года в год получал хорошие урожаи риса и ячменя. И если бы мне понадобилось увеличить посев, кругом был непочатый край удобной земли. Вторая моя усадьба находилась в лесу. Я содержал ее в полном порядке: лестницу держал внутри, деревья окружавшей ее живой изгороди я постоянно подстригал, не давая им расти вверх, от этого они распустились и давали приятную тень. Под сенью их листвы, внутри ограды, стояла парусиновая палатка, так прочие установленная на вбитых в землю кольях, что ее никогда не приходилось поправлять. В палатке я устроил себе постель из козьих шкур; на постели у меня лежало одеяло с нашего корабля и матросская шинель, чтобы укрываться по ночам, танк как я часто проводил здесь по несколько дней. К этой усадьбе примыкали мои загоны для коз. Огородить их мне стоило невероятного труда. Я так боялся; чтобы козы не проломали изгородь, что вечно укреплял ее новыми кольями и успокоился только тогда, когда в ней не осталось ни одной щелки и она была скорее похожа на частокол, чем на плетень. С течением времени, когда все колья принялись и разрослись (а они все принялись после дождливого времени года), моя ограда превратилась в сплошную крепкую стену. Все это показывает, что я не ленился и не щадил трудов, когда видел, что, выполнив ту или другую работу, я увеличу свой комфорт. Что же касается разведения домашнего скота, то это было для меня вопросом существования; иметь в своем распоряжении стадо коз значило для меня иметь до конца моих дней, - а я мог прожить еще сорок лет, - неистощимый запас мяса, молока, масла и сыру; иметь же коз в своем распоряжении я мог только при том условии, чтобы изгородь моих загонов была всегда в полной исправности. Тут же около моей дачи рос виноград, который я сушил на зиму. Я очень дорожил им не только как лакомством, приятно разнообразившим мой стол, но и как здоровой, питательной, подкрепляющей пищей. Моя лесная дача была как раз на полпути между главной моей резиденцией и той бухточкой, где я оставил лодку; поэтому в каждую мою экскурсию к тому берегу я останавливался там на ночевку. Я часто ходил смотреть мою лодку и заботился о том, чтобы держать ее в полном порядке. Иногда я катался на ней, но никогда не отъезжал от берега дальше нескольких саженей, - такой у меня был страх перед морским течением и прочими непредвиденными случайностями, которые могли произойти со мной в море. Теперь я перехожу к новому периоду моей жизни. Однажды около полудня я шел берегом моря, направляясь к своей лодке, и вдруг увидел след голой человеческой ноги, ясно отпечатавшейся на песке. Я остановился, как громом пораженный или как если бы я увидел привидение. Я прислушивался, озирался кругом, но не услышал и не увидел ничего подозрительного. Я взбежал вверх на откос, чтобы лучше осмотреть местность; опять опустился, ходил взад и вперед по берегу, - нигде ничего: я не мог найти другого отпечатка ноги. Я пошел еще раз взглянуть на него, чтоб удостовериться, действительно ля это человеческий след и не вообразилось ли мне. Но нет, я не ошибся; это был несомненно отпечаток ноги: я ясно различал пятку, пальцы, подошву. Как он сюда попал? Я терялся в догадках и не мог остановиться ни на одной. В полном смятении, не слыша, как говорится, земли под собой, я подпел домой, в свою крепость. Я был напуган до последней степени: через каждые два, три шага я оглядывался назад, пугался каждого куста, каждого дерева, и каждый показавшийся вдали пень принимал за человека. Вы не можете себе представить, в какие страшные и неожиданные формы облекались все предметы в моем возбужденном воображении, какие дикие мысли проносились в моей голове и какие нелепые решения принимал я все время по дороге. Добравшись до моего замка (как я стал называть мое жилье с того дня), я моментально очутился за оградой. Я даже не помнил, перелез ли я через ограду по приставной лестнице, как делал это раньше, или вошел через дверь, т. е. через наружный ход, выкопанный мною в горе; даже на другой день я не мог этого припомнить. Никогда заяц, никогда лиса не спасалась в таком безумном ужасе в свои норы, как я в свое убежище. Всю ночь я не сомкнул глаз; а еще больше боялся теперь, когда не видел предмета, которым был вызван мой страх. Это как будто даже противоречило обычным проявлениям страха. Но я был до такой степени потрясен, что мне все время мерещились ужасы, несмотря на то, что я был теперь далеко от следа ноги, перепугавшего меня. Минутами мне приходило в голову, не дьявол ли это оставил свой след, - разум укреплял меня в этой догадке. В самом деле: кто, кроме дьявола в человеческом образе, мог забраться в эти места? Где лодка, которая привезла сюда человека? И где другие следы его ног? Да и каким образом мог попасть сюда человек? Но с другой стороны смешно было также думать, что дьявол принял человеческий образ с единственной целью оставить след своей ноги в таком пустынном месте, как мой остров, где было десять тысяч шансов против одного, что никто этого следа не увидит. Если врагу рода человеческого хотелось меня напутать, он мог придумать для этого другой способ, гораздо более остроумный. Нет, дьявол не так глуп. И, наконец, с какой стати, зная, что я живу по эту сторону острова, оставил бы он свой след на том берегу, да еще на песке, где его смоет волной при первом же сильном прибое? Все это было внутренне противоречиво и не вязалось с обычными нашими представлениями о хитрости дьявола. Окончательно убежденый этими аргументами, я признал несостоятельность своей гипотезы о нечистой силе и отказался от нее. Но если это был не дьявол, тогда возникало предположение гораздо более устрашающего свойства: это были дикари с материка, лежавшего против моего острова. Вероятно, они попали на остров случайно: вышли в море на своей пироге, и их пригнало сюда течением или ветром; они побывали на берегу, а потом опять ушли в море, потому что у них было так же мало желания оставаться в этой пустыне, как у меня - видеть их здесь. По мере того, как я укреплялся в этой последней догадке, мое сердце наполнялось благодарностью за то, что я не был в тех местах в то время и они не заметили моей лодки, иначе они догадались бы, что на острове живут люди, и стали бы разыскивать их. Но тут меня принизала страшная мысль: а что, если они видели мою лодку? Предположим, что здесь есть люди? Ведь если так, то они вернутся с целой ватагой своих соплеменников и съедят меня. А если не найдут, то все равно увидят мои поля и выгоны, разорят мои пашни, угонят моих коз, и я умру с голоду. Таким образом, страх вытеснил из моей души всякую надежду на бога, все мое упование на него, которое основывалось на столь чудесном доказательстве его благости ко мне; как будто тот, кто доселе питал меня в пустыне, был не властен сберечь для меня блага земные, которыми я был обязан его же щедротам. Я упрекал себя в лени, благодаря которой я сеял лишь столько, чтобы мне хватало на год, точно не могло произойти какой нибудь случайности, которая помешала бы мне собрать посеянный хлеб. И я дал себе слово вперед быть умнее и, в предупреждение возможности остаться без хлеба, сеять с таким расчетом, чтобы мне хватало хлеба на два, на три года. Какое игралище судьбы человеческая жизнь! И как странно меняются с переменой обстоятельств тайные пружины, управляющие нашими влечениями! Сегодня мы любим то, что завтра будем ненавидеть; сегодня ищем то, чего завтра будем избегать. Завтра нас будет приводить в трепет одна мысль о том, чего мы жаждем сегодня. Я был тогда наглядным примером этого рода противоречий. Я - человек, единственным несчастьем которого было то, что он изгнан из общества людей, что он один среди безбрежного океана, обреченный на вечное безмолвие, отрезанный от мира, как преступник, признанный небом не заслуживающим общения с себе подобными, недостойным числиться среди живых, - я, которому увидеть лицо человеческое казалось, после спасения души, величайшим счастьем, какое только могло быть ниспослано ему провидением, воскресением из мертвых, - я дрожал от страха при одной мысля о том, что могу столкнуться с людьми, готов был лишиться чувств от одной только тени, от одного только следа человека, ступившего на мой остров! В самом разгаре моих страхов, когда я бросался от предположения к предположению и ни на чем не мог остановиться, мне как то раз пришло в голову, не сам ли я раздул всю эту историю с отпечатком человеческой ноги и не мой ли это собственный след, оставленный в то время, когда я в предпоследний раз ходил смотреть свою лодку и потом возвращался домой. Положим, возвращался я обыкновенно другою дорогой: но разве не могло случиться, что я изменил своему обыкновению в тот раз. Это было давно, и мог ли я с уверенностью утверждать, что шел именно той, а не этой дорогой. Конечно, я постарался уверить себя, что так оно и было, что это мой собственный след и что в этом происшествии я разыграл дурака, поверявшего в им же созданный призрак, испугавшегося страшной сказки, которую он сам сочинил. После этого я стал приободряться и выходить из дому, - ибо первые трое суток после сделанного мною злосчастного открытия я не высовывал носа из своей крепости, так что начал даже голодать: я не держал дома больших запасов провизии, и на третьи сутки у меня оставались только ячменные лепешки да вода. Меня мучило также, что мои козы, которых я обыкновенно доил каждый вечер, остаются недоенными: я знал, что бедные животные должны от этого страдать, и, кроме того, боялся, что у них может пропасть молоко. И мои опасения оправдались: многие козы захворали и почти перестали доиться. Итак, ободрив себя уверенностью, что это след моей собственной ноги, и что я воистину испугался собственной тени, я начал снова ходить на дачу доить коз. Но если бы вы видели, как несмело я шел, с каким страхом озирался назад, как я был всегда начеку, готов в каждый момент бросить свою корзину и пуститься наутек, спасая свой живот, вы приняли бы меня или за великого преступника, который не знает, куда ему спрятаться от своей совести, или за человека, только что пережившего жестокий испуг (как оно, впрочем, и было). Но после того, как я выходил в течение двух или трех дней и не открыл ничего подозрительного, я сделался смелее. Я положительно начинал приходить к заключению, что я сам насочинял себе страхов; но чтобы уже не оставалось никаких сомнений, я решил еще раз сходить на тот берег и сличить таинственный след с отпечатком моей ноги: если бы оба следа оказались тожественными, я мог бы быть уверен, что я испугался самого себя. Но когда я пришел на то место, где был таинственный след, то для меня, во первых, стало очевидным, что, когда я в тот раз вышел из лодки и возвращался домой, я никоим образом не мог очутиться в этой стороне берега, а во вторых, когда я для сравнения поставил ногу на след, то моя нога оказалась значительно меньше его. И опять меня обуял панический страх: я весь дрожал, как в лихорадке; целый вихрь новых догадок закружился у меня в голове. Я ушел домой в полном убеждении, что на моем острове недавно побывали люди или, по крайней мере, один человек. Я даже готов был допустить, что остров обитаем, хотя до сих пор я этого и не знал; а отсюда следовало, что меня каждую минуту могут захватить врасплох. Но я совершенно не знал, как оградить себя от этой опасности. К каким только нелепым решениям ни приходит человек под влиянием страха! Страх отнимает у нас способность распоряжаться теми средствами, какие разум предлагает нам на помощь. Если дикари, рассуждал я, найдут моих коз и увидят мои поля с растущим на них хлебом, они будут постоянно возвращаться на остров за новой добычей; а если они заметят мое жилье, то непременно примутся разыскивать его обитателей и доберутся до меня. Поэтому первой моей мыслью было переломать изгороди всех моих загонов и выпустить весь окот, затем перекопать оба поля и таким образом уничтожить всходы риса и ячменя, наконец, снести свою дачу, чтобы неприятель не мог открыть никаких признаков присутствия на острове человека. Этот план сложился у меня в первую ночь по возвращении моем из только что описанной экспедиции на тот берег, под неостывшим еще впечатлением сделанных мною новых открытий. Страх опасности всегда страшнее опасности уже наступившей, и ожидание зла в десять тысяч раз хуже самого зла. Для меня же всего ужаснее было то, что в этот раз я не находил облегчения в смирении и молитве. Я уподобился Саулу, скорбевшему не только о том, что на него идут филистимляне, но и о том, что бог покинул его. Я не искал утешения там, где мог его найти, я не взывал к богу в печали моей. А обратись я к богу, как делал это прежде, я бы легче перенес это новое испытание, я бы смелее взглянул в глаза опасности, мне грозившей. Так велико было мое смятение, что я не мог заснуть всю ночь. Зато под утро, когда мой дух ослабел от долгого бдения, я уснул крепким сном и, проснувшись, почувствовал себя гораздо лучше, чем все эти дни. Теперь я начал рассуждать спокойнее, и, по зрелом размышлении, вот к чему я пришел. Мой остров, богатый растительностью и лежащий недалеко от материка, был, конечно, не до такой степени заброшен людьми, как я воображал до сих пор, и хотя постоянных жителей на нем не было, но представлялось весьма вероятным, что дикари с материка приезжали на него иногда в своих пирогах; возможно было и то, что их пригоняло сюда течением или ветром: во всяком случае, они могли здесь бывать. Но так как за пятнадцать лет, которые я прожил на острове, я до последнего времени не открыл и следа присутствия на нем людей, то, стало быть, если дикари и приезжали сюда, они тотчас же снова уезжали и никогда не имели намерения водвориться здесь. Следовательно, единственная опасность, какая могла мне грозить, была опасность наткнуться на них в один из этих редких наездов. Но так как они приезжали сюда не по доброй воле, а их пригоняло ветром, то они спешили поскорее убраться домой, проведя на острове всего какую нибудь ночь, чтобы не упустить отлива и успеть вернуться засветло. Значит, мне нужно было только обеспечить себе безопасное убежище на случай их высадки на остров. Мне пришлось теперь горько пожалеть, зачем я расширил пещеру за своей палаткой и вывел из нее ход наружу, за пределами моего укрепления. И вот, подумав, я решил построить вокруг моего жилья еще одну ограду, тоже полукрутом, на таком расстоянии от прежней стены, чтобы выход из пещеры пришелся внутри укрепления. Впрочем, мне даже не понадобилось воздвигать новую стену: двойной ряд деревьев, которые я лет двенадцать назад посадил вдоль старой ограды, представлял уже и сам по себе надежный оплот, так часто были насажены деревья, и так сильно они разрослись. Оставалось только забить кольями промежутки между ними, чтобы превратить весь этот полукруг в сплошную, крепкую стену. Так я и сделал. Теперь моя крепость была окружена двумя стенами. Внутреннюю стену, как уже знает читатель, я укрепил земляной насыпью футов в десять толщиной. Это было еще тогда, когда я расширял пещеру: по мере того, как я выкапывал землю, я сваливал ее к ограде и плотно утаптывал. Наружная же стена, как уже оказано, состояла из двойного ряда деревьев, между которыми я набил кольев, заложив пустое пространство внутри кусками старых канатов, обрубками дерева и всем, что только могло придать прочности моему брустверу и что оказалось у меня под рукой. Но я оставил в наружной стене семь небольших отверстий, настолько узких, что еле можно было просунуть в них руку. Эти отверстия должны были служить мне бойницами. Я вставил в каждое из них по мушкету (я уже говорил, что перевез к себе с корабля семь мушкетов). Мушкеты были у меня установлены на подставках, как пушки на лафетах, так что в какие нибудь две минуты я мог разрядить все семь ружей. Много месяцев тяжелой работы потратил я на возведение этого укрепления: мне все казалось, что я не могу считать себя в безопасности, пока оно не будет готово. Но мои труды не кончились на этом. Огромную площадь за наружной стеной я засадил теми похожими на иву деревьями, которые так хорошо принимались. Я думаю, что посадил их не менее двадцати тысяч штук. Но между первыми деревьями и стеной я оставил довольно большое свободное пространство, чтобы мне было легче заметить неприятеля, если бы таковой вздумал атаковать мою крепость, и чтобы он не мог подкрасться к ней под прикрытием деревьев. Через два года перед моим жильем была уже молодая рощица, а еще лет через пять, шесть его обступал высокий лес, почти непроходимый, так часто были насажены в нем деревья, и так густо они разрослись. Никому в мире не пришло бы теперь в голову, что за этим лесом скрыто человеческое жилье. Чтобы входить в мою крепость и выходить из нее (так как я не оставил аллеи в лесу), я пользовался двумя лестницами, приставляя одну из них к сравнительно невысокому выступу в скале, на который ставил другую лестницу, так что, когда обе лестницы были убраны, ни одна живая душа не могла проникнуть ко мне, не сломав себе шею. Но даже допуская, что какому нибудь смельчаку удалось бы благополучно спуститься с горы в мою сторону, он очутился бы все таки не в самой крепости, а за пределами ее наружной стены. Итак, я принял для своей безопасности все меры, какие только могла мне подсказать моя изобретательность, и, как читатель (вскоре увидит, они были не совсем бесполезны, хотя в то время, когда я приводил их в исполнение, опасность, от которой я хотел себя оградить, была скорее воображаемой, внушенной моими страхами. Но, прилагая все старания для ограждения себя от врагов, я в то же время не забрасывал и других своих дел. Я попрежнему тщательно ходил за моим маленьким стадом. Мои козы кормили и одевали меня, а это избавляло меня от необходимости охотиться и таким образом сберегало не только мой порох, но мои силы и время. Выгода была так ощутительна, что мне, понятно, не хотелось лишиться ее и потом начинать все сначала. Чтобы избежать этого несчастия, по зрелом размышлении я решил, что у меня только два способа сохранить коз: или загонять на ночь все стадо в пещеру (которую пришлось бы выкопать нарочно для этой цели), или устроить еще два или три отдельных загончика подальше один от другого, но непременно в укромных местах, где бы их было трудно найти, и поместить в каждом из них по полдюжине молодых коз; тогда, если бы даже главное стадо погибло вследствие какой нибудь несчастной случайности, у меня все таки осталось бы несколько коз, и я мог бы без особенных хлопот развести новое стадо. В конце концов, я остановился на последнем проекте, как на более разумном, хотя осуществление его требовало немало времени и труда. Я исходил весь остров, отыскивая самые глухие места, и, наконец, выбрал один уголок, так хорошо укрытый от нескромных взоров, что лучше нельзя было и желать. Это была небольшая полянка в низине, в чаще леса - того самого леса, где я заблудился, когда возвращался домой с восточной части острова. Вся полянка занимала около трех акров; лес обступал ее со всех сторон почти сплошной стеной, образуя как бы естественную ограду; во всяком случае, устройство ограды потребовало от меня гораздо меньше труда, чем в других местах. Я немедленно принялся за работу, и недели через четыре мой новый загон был огорожен настолько плотно, что можно было перевести в него коз. Теперь это не представляло большого труда, так как новые поколения коз, вырешенные в огороженных загонах, привыкли ко мне и утратили свою природную дикость. Я, не откладывая, отделил от стада десять коз и двух козлов и перевел их в новый загон. После того я употребил еще некоторое время на окончательное укрепление изгороди, но делал это не торопясь, очень медленно. И все эти труды, все эти хлопоты порождены были страхом, обуявшим меня при виде отпечатка человеческой ноги на песке! Ибо до сих пор я никогда не видел ни одной человеческой души ни на острове, ни близко от него. После своего несчастного открытия уже два года я распростился со своей прежней безмятежной жизнью, чему легко поверят все те, кто испытал, что такое жизнь под вечным гнетом страха. С сожалением должен прибавить, что постоянная душевная тревога, в которой я пребывал в этот период, весьма дурно отразилась и на моих религиозных чувствах. Каждый вечер я ложился с той мыслью, что, может быть, не доживу до утра, что ночью на меня нападут дикари, что они убьют меня и съедят, и этот страх до такой степени угнетал мою душу, что лишь в редкие минуты я мог обращаться к творцу с подобающим смирением и спокойным, умиленным духом. Если я и молился, то скорее как человек, который взывает к богу в своем отчаянии, потому что видит свою близкую гибель. И я могу удостоверить на основании личного опыта, что к молитве больше располагает мирное настроение духа, когда мы чувствуем признательность, любовь и умиление, и что подавленный страхом человек так же мало предрасположен к подлинно молитвенному настроению, как к раскаянию на смертном одре; страх - болезнь, расслабляющая душу, как расслабляет тело физический недуг, а как помеха молитве страх действует даже сильнее телесного недуга, ибо молитва есть духовный, а не телесный акт. Но возвращаюсь к рассказу. Обеспечив себя таким образом живым провиантом, я стал подыскивать другое укромное местечко для новой партии коз. Как то раз, во время этих поисков, я добрался до западной оконечности острова, где никогда не бывал до тех пор. Не доходя до берега, я поднялся на пригорок, и когда передо мной открылось море, мне показалось, что вдали виднеется лодка. В одном из сундуков, перевезенных мною с нашего корабля, я нашел несколько подзорных трубок, но их со мной не было, и я не мог различить, была ли то действительно лодка, хотя проглядел все глаза, всматриваясь в даль. Спускаясь к берегу с пригорка, я уже ничего не видал; так я до сих пор не знаю, что это был за предмет, который я принял за лодку. Но с того дня я дал себе слово никогда не выходить из дому без подзорной грубы. Добравшись до берега (это была часть острова, где, как уже оказано, я раньше не бывал), я не замедлил убедиться, что следы человеческих ног совсем не такая редкость на моем острове, как я воображал. Да, я убедился, что, не попади я по особенной милости провидения на ту сторону острова, куда не приставали дикари, я бы давно уже знал, что посещения ими моего острова - самая обыкновенная вещь, и что западные его берега служат им не только постоянной гаванью вовремя дальних морских экскурсий, но и местом, где они справляют свои каннибальские пиры. То, что я увидел, когда спустился с пригорка и подошел к берегу моря, буквально ошеломило меня. Весь берег был усеян человеческими костями; черепами, скелетами, костями рук и ног. Не могу выразить, какой ужас охватил мою душу при виде этой картины. Мне было известно, что дикие племена часто воюют между собой. Должно быть, думал я, после каждой стычки победители привозят с материка своих военнопленных на это побережье, где, по зверскому обычаю всех дикарей-людоедов, убивают и съедают их. В одном месте я заметил круглую, плотно убитую площадку, по середине которой виднелись остатки костра: здесь то, вероятно, и заседали бесчеловечные варвары, справляя свои ужасные пиры. Все это до того меня поразило, что я даже не сразу вспомнил об опасности, которой подвергался, оставаясь на этом берегу: ужас перед возмутительным извращением человеческой природы, способной дойти до такой зверской жестокости, вытеснил из моей души всякий страх за себя. Я не раз слыхал о подобных проявлениях зверства, но никогда до тех пор мне не случалось видеть их самому. С крайним омерзением отвернулся я от ужасного зрелища: я ощущал страшную тошноту и, вероятно, лишился бы чувств, если б сама природа не пришла мне на помощь, очистив мой желудок обильной рвотой. Ни одной минуты лишней не оставался я в этом ужасном месте: как только я был в силах стоять на ногах, я поднялся на пригорок со всевозможной поспешностью и побрел назад к своему жилью. Отойдя немного от этой части острова, я остановился, чтобы опомниться и собраться с мыслями. В глубоком умилении поднял я глаза к небу и, обливаясь слезами, возблагодарил создателя за то, что он судил мне родиться в иной части света, где нет таких зверей в человеческом образе. В этом умиленном настроении вернулся я в свой замок и с того дня стал меньше бояться дикарей. На основании своих наблюдений я убедился, что эти варвары никогда не приезжали на остров за добычей - потому ли, что ни в чем не нуждались, или, может быть, потому, что не рассчитывали чем нибудь поживиться в таком пустынном месте: в лесистой части острова они несомненно бывали не раз, но, вероятно, не нашли там для себя ничего подходящего. Достоверно было одно: я прожил на острове без малого восемнадцать лет и до последнего времени ни разу не находил человеческих следов, из чего следовало, что я мог прожить здесь еще столько же и не попасться на глаза дикарям, разве что наткнулся бы на них по собственной неосторожности. Но этого нечего было опасаться, так как единственной моей заботой было как можно лучше скрывать все признаки моего присутствия на острове и как можно реже выползать из своей норы, по крайней мере, до тех пор, пока мне не представится лучшее общество, чем общество каннибалов. Однако, ужас и отвращение, внушенное мне этими дикими извергами и их бесчеловечным обычаем пожирать друг друга, повергли меня в мрачное настроение, и около двух лет я просидел безвыходно в той части острова, где были расположены мои земли, т. е. две мои усадьбы - крепость под горой и лесная дача - и та полянка в чаще леса, на которой я устроил загон, при чем этот последний я посещал только ради коз: мое отвращение к этим отродьям ада было таково, что я лучше согласился бы увидеть дьявола, чем встречаться с ними. За это время я ни разу не сходил взглянуть на свою пирогу: я даже стал подумывать о сооружении другой лодки, так как окончательно решил, что не стану и пытаться привести свою лодку с той стороны острова. Я не имел ни малейшего желания столкнуться в море с дикарями, ибо знал, какая участь меня ожидает, если я попадусь им в руки. Между тем, время и уверенность в том, что дикари не могут открыть мое убежище, сделали свое дело: я перестал их бояться и зажил своей прежней мирной жизнью с той лишь разницею, что теперь я стал осторожнее и принимал все меры, чтоб не попасться неприятелю на глаза. Главное, я остерегался стрелять, чтобы не привлечь внимания дикарей, если бы они случайно находились на острове. К счастью, я мог теперь обходиться без охоты, так как во-время позаботился обзавестись домашним скотом; несколько диких коз, которых я съел за это время, были пойманы мной силками или западнями, так что за два года я, кажется, не сделал ни одного выстрела, хотя никогда не выходил без ружья. Больше того, я всегда засовывал за пояс пару пистолетов, найденных мной на корабле, и подвешивал на ремне через плечо остро отточенный тесак. Таким образом, вид у меня был теперь самый устрашающий; ружье, топор, пара пистолетов и огромный тесак без ножен. Итак, если откинуть в сторону необходимость быть всегда настороже, жизнь моя, как я уже сказал, вошла на некоторое время в свое прежнее покойное русло. Оценивая свое положение, я с каждым днем все больше убеждался, что оно далеко не плохо по сравнению с участью многих других, да, наконец, и сам я мог быть поставлен в гораздо более печальные условия, если бы так судил мне господь. Насколько меньше роптали бы мы на судьбу и насколько больше были бы признательны провидению, если бы, размышляя о своем положении, брали для сравнения худшее, а не лучшее, как мы это делаем, когда желаем оправдать свои жалобы. В моем теперешнем положении я почти ни в чем не испытывал недостатка: мне кажется, что страх этих извергов-дикарей и, как последствие страха, вечная забота о своей безопасности сделали меня более равнодушным к житейским удобствам и притупили мою изобретательность Я, например, так и не привел в исполнение одного своего проекта, который некоторое время сильно занимал меня. Мне очень хотелось попробовать сделать из ячменя солод и сварить пиво. Затея была довольно фантастическая, и я часто упрекал себя за свою наивность. Мне было хорошо известно, что для осуществления ее мне многого нехватает и достать невозможно. Прежде всего бочек для хранения пива, которых, как уже знает читатель, я никогда не мог сделать, хотя потратил много недель и месяцев на бесплодные попытки добиться толку в этой работе. Затем у меня не было ни хмеля, ни дрожжей, ни котла, так что даже варить его было не в чем. И тем не менее я твердо убежден, что не нагони на меня тогда эти проклятые дикари столько страху, я приступил бы к осуществлению моей затеи и, может быть, добился бы своего, ибо, раз уже я затевал какое нибудь дело, я редко бросал его, не доведя до конца. Но в те времена моя изобретательность направилась в совсем другую сторону. День и ночь я думал только о том, как бы мне истребить несколько этих чудовищ во время их зверских развлечений и, если можно, спасти несчастную жертву, обреченную на съедение, которую они привезут с собой. Мне хотелось, если не удастся истребить этих извергов, хотя напугать их хорошенько и, таким образом, отвадить от посещения моего острова. Но моя книга вышла бы слишком объемистой, если бы я задумал рассказать все хитроумные планы, какие слагались по этому поводу в моей голове. Однако, это была пустая трата времени. Чтобы наказать людоедов, надо вступить с ними в бой, а что мог сделать один человек с двумя-тремя десятками этих варваров, вооруженных копьями и луками, из которых они умели попадать в цель не хуже, чем я из ружья. Приходило мне в голову подвести мину под то место, где они разводили огонь, и заложить в нее пять-шесть фунтов пороху. Когда они зажгут свой костер, порох воспламениться и взорвет все, что окажется поблизости. Но мне, во первых, было жалко пороху, которого у меня оставалось немного, а во вторых, я не, мог быть уверен, что взрыв произойдет именно тогда, когда они соберутся у костра. В противном случае, какой был бы из этого толк? Самое большее, что некоторых из них опалило бы порохом. Конечно, они испугались бы, но настолько ли, чтобы перестать появляться на острове? Так я и бросил эту затею. Думал я также устроить в подходящем месте засаду: спрятаться с тремя заряженными ружьями и выпалить в самую середину их кровавой оргии с полной уверенностью, что положишь на месте или ранишь двух-трех человек каждым выстрелом, а потом выскочить из засады и напасть на них с пистолетами и тесаком. Я не сомневался, что при таком способе действия сумею управиться со всеми своими врагами, будь их хоть двадцать человек. Я несколько недель носился с этой мыслью: она до такой степени меня поглощала, что часто мне снилось, будто я стреляю в дикарей или бросаюсь на них из засады. Одно время я до того увлекся этим проектом, что потратил несколько дней на поиски подходящего места для предполагаемой засады против дикарей. Я даже начал посещать место их сборищ и освоился с ним. В те минуты, когда моя душа жаждала мести и ум был полон кровожадных планов избиения отвратительных выродков, пожирающих друг друга, вид страшных следов кровавой расправы чело- века с человеком подогревал мою злобу. Место для засады было, наконец, найдено, т. е., собственно говоря, я подыскал два укромных местечка: с одного из них я предполагал стрелять в дикарей, другое же должно было служить мне пунктом для предварительных наблюдений. Это был выступ на склоне холма откуда я мог, оставаясь невидимым, следить за каждой приближавшейся к острову лодкой. Завидев издали пирогу с дикарями, я мог, прежде чем они успели бы высадиться, незаметно пробраться в ближний лесок. Там в одном дереве было такое большое дупло, что я легко мог в нем спрятаться. Сидя в этом дупле, я мог отлично наблюдать за дикарями и, улучив момент, когда они столпятся в кучу и будут таким образом представлять удобную цель, стрелять, но уже без промаха, так, чтобы уложить первым же выстрелом трех-четырех человек. Как только было выбрано место засады, я стал готовиться к походу. Я тщательно осмотрел и привел в порядок свои пистолеты, оба мушкета и охотничье ружье. Мушкеты я зарядил семью пулями каждый: двумя большими кусками свинца и пятью пистолетными пулями; в охотничье ружье я всыпал хорошую горсть самой крупной дроби. Затем я заготовил пороху и пуль еще для трех зарядов и собрался в поход. Когда мой план кампании был окончательно разработан и даже неоднократно приведен в исполнение в моем воображении, я начал ежедневно совершать экскурсии к вершине холма, который находился более чем в трех милях от моего замка. Я целыми часами смотрел, не видно ли в море каких нибудь судов и не подходит ли к острову пирога с дикарями. Месяца два или три я самым добросовестным образом отправлял мою караульную службу, но, наконец, это мне надоело, ибо за все три месяца я ни разу не увидел ничего похожего на лодку, не только у берега, но и на всем пространстве океана, какое можно охватить глазом через подзорную трубу. До тех пор, пока я аккуратно посещал свой наблюдательный пост, мое воинственное настроение не ослабевало, и я не находил ничего предосудительного в жестокой расправе, которую собирался учинить. Избиение двух-трех десятков почти безоружных людей казалось мне самой обыкновенной вещью. Ослепленный негодованием, которое породило в моей душе отвращение к противоестественным нравам местного населения, я даже не задавался вопросом, заслуживают ли они такой кары. Я не подумал о том, что, по воле провидения, они не имеют в жизни иных руководителей, кроме своих извращенных инстинктов и зверских страстей. Я не подумал, что если премудрое провидение терпит на земле таких людей и терпело их, быть может, несколько столетий, если оно допускает существование столь бесчеловечных обычаев и не препятствует целым племенам совершать ужасные деяния, на которые могут быть способны только выродки, окончательно забытые небом, то, стало быть, не мне быть им судьей. Но когда, как уже сказано, мои ежедневные бесплодные выслеживания начали мне надоедать, тогда стал изменяться и мой взгляд на задуманное мною дело. Я стал спокойнее и хладнокровнее относиться к этой затее; я спросил себя, какое я имею право брать на себя роль судьи и палача этих людей. Пускай они преступны; но коль скоро сам бог в течение стольких веков предоставляет им творить зло безнаказанно, то, значит, на то его воля. Как знать? - быть может, истребляя друг друга, они являются лишь исполнителями его приговоров. Во всяком случае, мне эти люди не сделали зла; по какому же праву я хочу вмешаться в их племенные распри? На каком основании я должен отомстить за кровь, которую они так неразборчиво проливают? Я рассуждал следующим образом: "Почем я знаю, осудит ли их господь? Несомненно одно: в глазах каннибалов каннибализм не есть преступление, их разум не находит ничего предосудительного в этом обычае, и совесть не упрекает их за него. Они грешат по неведению и, совершая свой грех, не бросают этим вызова божественной справедливости, как делаем мы, когда грешим. Для них убить военнопленного - такая же обыкновенная вещь, как для нас зарезать быка, и человеческое мясо они едят так же спокойно, как мы баранину". Эти размышления привели меня к неизбежному выводу, что я был неправ, произнося свой строгий приговор над дикарями-людоедами, как над убийцами. Теперь мне было ясно, что они не более убийцы, чем те христиане, которые убивают военнопленных или, - что случается еще чаще, - предают мечу, никому не давая пощады, целые армии, даже когда неприятель положил оружие и сдался. А потом еще мне пришло в голову, что, каких бы зверских обычаев ни придерживались дикари, меня это не касается. Меня они ничем не обидели, так за что же мне было их убивать? Вот если б они напали на меня и мне пришлось бы защищать свою жизнь, тогда другое дело. Но пока я не был в их власти, пока они не знали даже о моем существовании и, следовательно, не могли иметь никаких коварных замыслов против меня, до тех пор я не имел права на них нападать. Это было бы нисколько не лучше поведения испанцев, прославившихся своими жестокостями в Южной Америке; где они истребили миллионы людей. Положим, эти люди были идолопоклонники и варвары; но, при всех своих варварских обычаях и кровавых религиозных обрядах вроде человеческих жертвоприношений, перед испанцами они ни в чем не провинились. Недаром же в наше время все христианские народы Европы и даже сами испанцы возмущаются этим истреблением американских народностей и говорят о нем, как о бойне, как об акте кровавой и противоестественной жестокости, который не может быть оправдан ни перед богом, ни перед людьми. С тех времен самое имя испанца внушает ужас всякой человеческой душе, исполненной человеколюбия и христианского сострадания, как будто Испания такая уж страна, которая производит людей, неспособных проникнуться христианскими правилами, чуждых всякому великодушному порыву, не знающих самой обыкновенной жалости к несчастным, свойственной благородным сердцам. Эти рассуждения охладили мой пыл, и я. стал понемногу отказываться от своей затеи, придя к выводу, что я не вправе убивать дикарей и что мне нет никакой надобности вмешиваться в их дела, пока они не трогают меня. Мне нужно заботиться только о предотвращении их нападения; если же они меня откроют и нападут на меня, я сумею исполнить свой долг. С другой стороны, я подумал, что осуществление моего плана не только не принесет мне избавления от дикарей, но приведет меня к гибели. Ведь только в том случае я могу быть уверен, что избавился от них, если мне удастся перебить их всех до единого, и не только всех тех, которые высадятся в следующий раз, но и всех, которые будут являться потом. Если же хотя бы один из них ускользнет и расскажет дома о случившемся, они нагрянут ко мне тысячами отомстить за смерть своих соплеменников! И я таким образом навлеку на себя верную гибель, которая в настоящее время вовсе мне не угрожала. Взвесив все эти доводы, я решил, что вмешиваться в дело варваров было бы с моей стороны и безнравственно и неблагоразумно и что мне следует всячески скрываться от них и как можно лучше заметать свои следы, чтоб они не могли догадаться, что на острове обитает человеческое существо. В таком состоянии духа я пробыл около года. Все это время я был так далек от каких либо поползновений расправиться с дикарями, что ни разу не взбирался на холм посмотреть, не видно ли их и не оставили ли они каких нибудь следов своего недавнего пребывания на берегу: я боялся, как бы при виде этих извергов во мне снова не заговорило желание хорошенько проучить их и я не соблазнился удобным случаем напасть на них врасплох. Я только увел оттуда свою лодку и переправил ее на восточную сторону острова, где для нее нашлась очень удобная бухточка, защищенная со всех сторон отвесными скалами. Я знал, что, благодаря течению, дикари ни за что не решатся высадиться в этой бухточке. Я перевел свою лодку со всей ее оснасткой, с самодельной мачтой и самодельным парусом и чем то вроде якоря (впрочем, это приспособление едва ли можно было назвать якорем или даже кошкой; лучшего я сделать не мог). Словом, я убрал с того берега все до последней мелочи, чтобы не оставалось никаких признаков лодки или человеческого жилья на острове. Кроме того, я, как уже сказано, жил более замкнуто, чем когда либо, и без крайней необходимости не выползал из своей норы. Правда, я регулярно ходил доить коз и присматривать за своим маленьким стадом в лесу, но это было в противоположной стороне острова, так что я не подвергался ни малейшей опасности. Можно было с уверенностью оказать, что дикари приезжали на остров не за добычей и, следовательно, не ходили вглубь острова. Я не сомневался, что они не раз побывали на берегу и до и после того, как, напуганный сделанным мною открытием, я стал осторожнее. Я с ужасом думал о том, какова была бы моя участь, если бы, не подозревая о грозящей мне опасности, я случайно наткнулся на них в то время, когда, полунагой и почти безоружный (я брал тогда с собой только ружье, зачастую заряженное одной мелкой дробью), я беззаботно разгуливал по всему острову в поисках за дичью, обшаривая каждый кустик. Что было бы со мной, если бы вместо отпечатка человеческой ноги я увидел вдруг человек пятнадцать-двадцать дикарей и они погнались бы за мной и, разумеется, настигли бы меня, потому что дикари бегают очень быстро? Меня теперь все чаще посещала одна мысль, неоднократно приходившая мне в голову, и раньше, с того времени, как я впервые уразумел, как неустанно печется о нас милосердный господь, охраняя нас от опасностей, уснащающих наш жизненный путь. Как часто мы, сами того не ведая, непостижимым образом избавляемся от грозящих нам бед! В минуты сомнения, когда человек колеблется, когда он, так сказать, стоит на распутьи, не зная, по какой ему дороге итти, и даже тогда, когда он выбрал дорогу и уже готов вступить на нее, какой то тайный голос удерживает его. Казалось бы, все - природные влечения, симпатии, здравый смысл, даже ясно сознанная определенная цель - зовет его на эту дорогу, а между тем его душа не может стряхнуть с себя необъяснимого влияния, неизвестно откуда исходящего давления неведомой силы, не пускающей его туда, куда он был намерен итти. И потом всегда оказывается, что, если б он пошел по той дороге, которую выбрал сначала и которую, по его собственному сознанию, должен был выбрать, она привела бы его к гибели. Под влиянием этих и подобных им размышлений у меня сложилось такое правило жизни: в минуты колебания смело следуй внушению внутреннего голоса, если услышишь его, хотя бы кроме этого голоса ничто не побуждало тебя поступить так, как он советует тебе. В доказательство безошибочности этого Правила я мог бы привести множество примеров из своей жизни, особенно из последних лет моего пребывания на злополучном острове, не считая многих случаев, которые прошли для меня незамеченными и на которые я непременно обратил бы внимание, если бы всегда смотрел на эти вещи такими глазами, как смотрю теперь. Но никогда не поздно поумнеть, и я не могу не посоветовать всем рассудительным людям, чья жизнь сложилась так же, хотя бы и не до такой степени необычайно, как моя, никогда не пренебрегать внушениями этого божественного тайного голоса, от какого бы невидимого разума он ни исходил. Для меня несомненно - хотя я и не могу этого объяснить, - что в этих таинственных указаниях мы должны видеть доказательство общения душ, существования связи между телесным и бесплотным миром. Мне представится случай привести несколько замечательных примеров этого общения при дальнейшем описании моей одинокой жизни на этом печальном острове. Я думаю, читателю не покажется страшным, когда я ему скажу, что сознание вечно грозящей опасности, под гнетом которого я жил последние годы, и никогда не подкидавшие меня страх и тревога убили во мне всякую изобретательность и положили конец всем моим затеям касательно увеличения моего благосостояния и моих домашних удобств. Мне было не до забот об улучшении моего стола, когда я только и думал, как бы спасти свою жизнь. Я не смел ни вбить гвоздя, ни расколоть полена, боясь, что дикари могут услышать стук. Стрелять я и подавно не решался по той же причине. Но, главное, на меня нападал неописуемый страх всякий раз, когда мне приходилось разводить огонь, так как дым, который днем виден да большом расстоянии, всегда мог выдать меня. В виду этого я даже перенес в новое помещение все те поделки (в том числе и гончарную мастерскую), для которых требовался огонь. Я забыл сказать, что как то раз я, к несказанной моей радости, нашел природную пещеру в скале, очень просторную внутри, куда, я уверен, ни один дикарь не отважился бы забраться, даже если бы он находился у самого входа в нее; только человеку, который, как я, нуждался в безопасном убежище, могла притти фантазия залезть в эту дыру. Устье пещеры находилось под высокой скалой, у подножия которой я рубил толстые сучья на уголь. Но прежде, чем продолжать, я должен объяснить, зачем мне понадобился древесный уголь. Как уже сказано, я боялся разводить огонь подле моего жилья - боялся из за дыма; а между тем не мог же я не печь хлеба, не варить мяса, вообще обходиться без стряпни. Вот я и придумал заменить дрова углем, который почти не имеет дыма. Я видел в Англии, как добывают уголь, пережигая толстые сучья под слоем дерна. То же стал делать и я. Я производил эту работу в лесу и перетаскивал домой готовый уголь, который и жег вместо дров без риска выдать дымом свое местопребывание. Так вот в один из тех дней, когда я работал в лесу топором, я вдруг заметил за большим кустом небольшое углубление в скале. Меня заинтересовало, куда может вести этот ход; я пролез в него, хоть и с большим трудом, и очутился в пещере высотой в два человеческих роста. Но сознаюсь, что вылез оттуда гораздо скорее, чем залез. И немудрено: всматриваясь в темноту (так как в глубине пещеры было совершенно темно), я увидал два горящих глаза какого то существа - человека или дьявола, не знаю, - они сверкали, как звезды, отражая слабый дневной свет, проникавший в пещеру снаружи и падавший на них. Немного погодя, я, однако, опомнился и обозвал себя дураком. Кто прожил двадцать лет один одинешенек среди океана, тому не стать бояться чорта, сказал я себе. Наверное уж в этой пещере нет никого страшнее меня! И, набравшись храбрости, захватил горящую головню и снова залез в пещеру. Но не успел я ступить и трех шагов, освещая себе путь головешкой, как попятился назад, перепуганный чуть ли не больше прежнего: я услышал громкий вздох, как вздыхают от боли, затем какие то прерывистые звуки вроде бормотанья и опять тяжкий вздох. Я оцепенел от ужаса; холодный пот проступил у меня по всему телу, и волосы встали дыбом, так что, будь на мне шляпа, я не ручаюсь, что она не свалилась бы с головы... Тем не менее я не потерял присутствия духа: стараясь ободрить себя тою мыслью, что всевышний везде может меня защитить, я снова двинулся вперед и при свете факела, который я держал над головой, увидел на земле огромного страшного старого козла. Он лежал неподвижно и тяжело дышал в предсмертной агонии; повидимому, он околевал от старости. Я пошевелил его ногой, чтобы заставить подняться. Он попробовал встатгь, но не мог. Пускай его лежит, покуда жив, подумал я тогда; если он меня напугал, то, наверно, не меньше напугает каждого дикаря, который вздумает сунуться сюда. Оправившись от испуга, я стал осматриваться кругом. Пещера была очень маленькая - около двенадцати квадратных футов, - крайне бесформенная - ни круглая, ни квадратная, - было ясно, что здесь работала одна природа, без всякого участия человеческих рук. Я заметил также в глубине ее отверстие, уходившее еще дальше под землю, но настолько узкое, что пролезть в него можно было только ползком. Не зная, куда ведет этот ход, я не захотел без свечи проникнуть в него, но решил прийти сюда снова на другой день со свечами, с трутницей, которую я смастерил из ружейного замка, и горящим углем в миске. Так я и сделал. Я взял с собой шесть больших свечей собственного изделия (к тому времени я научился делать очень хорошие свечи из козьего жиру; только в отношении фитилей встречал затруднение, пользуясь для них то старыми веревками, то волокнами растения, похожего на крапиву) и вернулся в пещеру. Подойдя к узкому ходу в глубине пещеры, о котором было сказано выше, я принужден был стать на четвереньки и ползти в таком положении десять ярдов, что было, к слову сказать, довольно смелым подвигом с моей стороны, если принять во внимание, что я не знал, куда ведет ход и что ожидает меня впереди. Миновав самую узкую часть прохода, я увидел, что он начинает все больше расширяться, и тут глаза мои были поражены зрелищем, великолепнее которого я на моем острове ничего не видал. Я стоял в просторном гроте футов в двадцать вышиной; пламя моих двух свечей отражалось от стен и свода, и они отсвечивали тысячами разноцветных огней. Были ли то алмазы или другие драгоценные камни, или же - что казалось всего вернее - золото? Я находился в восхитительном, хотя и совершенно темном, гроте с сухим и ровным дном, покрытым мелким песком. Нигде никаких признаков плесени или сырости; нигде ни следа отвратительных насекомых и ядовитых гадов. Единственное неудобство - узкий ход, но для меня это неудобство было преимуществом, так как я хлопотал о безопасном убежище, а безопаснее этого трудно было сыскать. Я был в восторге от своего открытия и решил, не откладывая, перенести в мой грот. все те свои вещи, которыми я особенно дорожил, и прежде всего порох и все запасное оружие, а именно: два охотничьих ружья (всех ружей у меня было три) и три из восьми находившихся в моем распоряжении мушкетов. Таким образом в моей крепости осталось только пять мушкетов, которые у меня всегда были заряжены и стояли на лафетах, как пушки, у моей наружной ограды, но всегда были к моим услугам, если я собирался в какой нибудь поход. Перетаскивая в новое помещение порох и запасное оружие, я заодно откупорил и боченок с подмоченным порохом. Оказалось, что вода проникла в боченок только на три, на четыре дюйма кругом; подмокший порох затвердел и ссохся в крепкую корку, в которой остальной порох лежал, как ядро ореха в скорлупе. Таким образом, я неожиданно разбогател еще фунтов на шестьдесят очень хорошего пороху. Это был весьма приятный сюрприз. Весь этот порох я перенес в мой грот для большей сохранности, и никогда не держал в своей крепости более трех фунтов на всякий случай. Туда же, т. е. в грот, я перетащил и весь свой запас свинца, из которого я делал пули. Я воображал себя в то время одним из древних великанов, которые, говорят, жили в расщелинах скал и в пещерах, неприступных для простых смертных. Пусть хоть пятьсот дикарей рыщут по острову, разыскивая меня: они не откроют моего убежища, говорил я себе, а если даже и откроют, так все равно не посмеют проникнуть ко мне. Старый козел, которого я нашел издыхающим в устье пещеры, на другой же день околел. Во избежание зловония от разлагающегося трупа я закопал его в яму, которую вырыл тут же, в пещере, подле него: это было легче, чем вытаскивать его вон. Шел уже двадцать третий год моего житья на острове, и я успел до такой степени освоиться с этой жизнью, что если бы не страх дикарей, которые могли потревожить меня, я бы охотно согласился провести здесь весь остаток моих дней до последнего часа, когда я лег бы и умер, как старый козел в пещере. Я придумал себе несколько маленьких развлечений, благодаря которым время протекало для меня гораздо веселее, чем прежде. Во первых, как уже знает читатель, я научил говорить своего Попку, и он так мило болтал, произносил слова так раздельно и внятно, что было большим удовольствием слушать его. Он прожил у меня не менее двадцати шести лет. Как долго жил он потом, - я не знаю: впрочем, я слышал в Бразилии, что попугаи живут по сто лет. Может быть, верный мой Попка и теперь еще летает по острову, призывая бедного Робина Крузо. Не дай бог ни одному англичанину попасть на мой остров и услышать его; бедняга, с которым случилось бы такое несчастье, наверное, принял бы моего Попку за дьявола. Мой пес был моим верным и преданным другом в течение шестнадцати лет; он околел от старости. Что касается моих кошек, то, как я уже говорил, они так расплодились, что я принужден был стрелять по ним несколько раз, иначе они загрызли бы меня и уничтожали бы все мои запасы. Когда две старых кошки, взятых мной с корабля, издохли, я продолжал распугивать остальных выстрелами и не давал им есть, так что в заключение все они разбежались в лес и одичали. Я оставил у себя только двух или трех любимиц, которых приручил и потомство которых неизменно топил, как только оно появлялось на свет; они стали членами моей разношерстной семьи. Кроме того, я всегда держал при себе двух-трех козлят, которых приучал есть из своих рук. Было у меня еще два попугая, не считая старого Попки: оба они тоже умели говорить и оба выкликали: "Робин Крузо", но далеко не так хорошо, как первый. Правда и то, что на него я потратил гораздо больше времени и труда. Затем я поймал и приручил несколько морских птиц, названий котороых я не знал. Всем им я подрезал крылья, так что они не могли улететь. Те молодые деревца, которые я насадил перед своею крепостью, чтоб лучше скрыть ее на случай появления дикарей, разрослись в густую рощу, и мои птицы поселились в этой роще и плодились, что меня очень радовало. Таким образом, повторяю, я чувствовал себя покойно и хорошо и был бы совершенно доволен своею судьбою, если б мог избавиться от страха дикарей. Но судьба судила иначе, и пусть все, кому доведется прочесть эту повесть, обратят внимание на то, как часто в течение нашей жизни зло, которого мы всего более страшимся и которое, когда оно нас постигло, представляется нам верхом человеческих испытаний, - как часто это зло становится вернейшим и единственным путем избавиться от преследующих нас несчастий. Я мог бы привести много примеров из моей собственной жизни в подтверждение правильности моих слов, но особенно замечательны в этом отношении события последних лет моего пребывания на острове. Итак, шел двадцать третий год моего заточения. Наступил декабрь - время южного солнцестояния (потому что я не могу назвать зимой такую жаркую пору), а для меня - время уборки хлеба, требовавшей постоянного моего присутствия на полях. И вот, однажды, выйдя из дому перед рассветом, я был поражен, увидев огонь на берегу, милях в двух от моего жилья и, к великому моему ужасу, не в той стороне острова, где по моим наблюдениям высаживались посещавшие его дикари, а в той, где жил я сам. Я был буквально сражен тем, что увидел, и притаился в своей роще, не смея ступить дальше ни шагу, чтобы не наткнуться на нежданных гостей. Но и в роще я не чувствовал себя спокойно: я боялся, что, если дикари начнут шнырять по острову и увидят мои поля с растущим на них хлебом или что нибудь из моих работ, они сейчас же догадаются, что на острове живут люди, и не успокоятся, пока не разыщут меня. Подгоняемый страхом, я живо вернулся в свою крепость, поднял за собой лестницу, чтоб замести свои следы, и начал готовиться к обороне. Я зарядил все мои пушки (как назвал я мушкеты, стоявшие у меня на лафетах вдоль наружной стены) и все пистолеты и решил защищаться до последнего вздоха. В этом положении я пробыл два часа, не получая никаких вестей извне, так как у меня не было лазутчиков, которых я бы мог послать на разведку. Просидев еще несколько времени и истощив свое воображение, я не в силах был выносить долее неизвестность и полез на гору тем способом, который был описан выше, т. е. при помощи лестницы, приставляя ее к уступу горы, спускавшейся в мою сторону. Добравшись до самой вершины, я вынул из кармана подзорную трубу, которую захватил с собой, лег брюхом на землю и, направив трубу на то место берега, где я видел огонь, стал смотреть. Я увидел человек десять голых дикарей, сидевших кружком подле костра. Конечно, костер они развели не для того, чтоб погреться, так как стояли страшные жары, а, вероятно, Затем, чтобы состряпать свой варварский обед из человечьего мяса. Дичина, наверно, была уже заготовлена, но живая или убитая - я не знал. Дикари приехали в двух лодках, которые теперь лежали на берегу: было время отлива, и они, видимо, дожидались прилива, чтобы пуститься в обратный путь. Вы не можете себе представить, в какое смятение повергло меня это зрелище, а главное то, что они высадились на моей стороне острова, так близко от моего жилья. Впрочем, потом я немного успокоился, сообразив, что, вероятно, они всегда приезжают во время прилива и что, следовательно, во все время прилива я смело могу выходить, если только они не высадились до его начала. Это наблюдение успокоило меня, и я, как ни в чем не бывало, продолжал уборку урожая. Как я ожидал, так и вышло: лишь только начался прилив, дикари сели в лодки и отчалили. Я забыл сказать, что за час или за полтора до отъезда они плясали на берегу: я ясно различал в трубку их странные телодвижения и прыжки. Я видел также, что все они были нагишом, но были ли то мужчины или женщины - не мог разобрать. Как только они отчалили, я спустился с горы, вскинул на плечи оба свои ружья, заткнул за пояс два пистолета, тесак без ножен и, не теряя времени, отправился к тому холму, откуда открыл первые признаки этих людей. Добравшись туда (что заняло не менее двух часов времени, так как я был навьючен тяжелым оружием и не мог итти скоро), я взглянул в сторону моря и увидел еще три лодки с дикарями, направлявшиеся от острова к материку. Это открытие подействовало на меня удручающим образом, особенно когда, спустившись к берегу, я увидел остатки только что справлявшегося там ужасного пиршества: кровь, кости и куски человеческого мяса, которое эти звери пожрали с легким сердцем, танцуя и веселясь. Меня охватило такое негодование при виде этой картины, что я снова стал обдумывать план уничтожения первой же партии этих варваров, которую я увижу на берегу, как бы ни была она многочисленна. Не подлежало, однако, сомнению, что дикари посещают мой остров очень редко: прошло пятнадцать слишком месяцев со дня последнего их визита, и за все это время я не видел на их самих, ни свежих следов человеческих ног, вообще ничего такого, что бы указывало на недавнее их присутствие на берегу. В дождливый же сезон они наверно совсем не бывали на моем острове, так как, вероятно, не отваживались выходить из дому, по крайней мере, так далеко. Тем не менее все эти пятнадцать месяцев я не знал покоя, ежеминутно ожидая, что ко мне нагрянут незваные гости и нападут на меня врасплох. Отсюда я заключаю, что ожидание зла несравненно хуже самого зла. особенно когда этому ожиданию и этим страхам не предвидится конца. Все это время я был в самом кровожадном настроении и все свои свободные часы (которые, к слову сказать, я мог бы употребить с гораздо большей пользой) придумывал, как бы мне напасть на них врасплох в ближайший же их приезд, особенно, если они опять разделятся на две партии, как это было в последний раз. Но я упустил из виду, что, если я перебью всю первую партию, положим, в десять или двенадцать человек, мне на другой день или через неделю или, может быть, через месяц придется иметь дело с новой партией, а там опять с новой, и так без конца, пока я сам не превращусь в такого же, если не худшего, убийцу, как эти дикари-людоеды. Мои дни проходили теперь в вечной тревоге. Я был уверен, что рано или поздно мне не миновать лап этих безжалостных зверей, и, когда какое нибудь неотложное дело выгоняло меня из моей норы, я совершал свой путь с величайшими предосторожностями и поминутно озирался кругом. Вот когда я оценил удобство иметь домашний скот: моя мысль держать коз в загонах была поистине счастливая мысль. Стрелять я не смел, особенно в той стороне острова, где обыкновенно высаживались дикари: я боялся всполошить их своими выстрелами, потому что если бы они на этот раз убежали от меня, то, наверное, явились бы снова через несколько дней уже на двухстах или трехстах лодках, и я знал, что меня тогда ожидало. Но, как уже сказано, только через год и три месяца я снова увидел дикарей, о чем я вскоре расскажу. Возможно, впрочем, что дикари не раз побывали на острове в течение этого года, но должно быть они никогда не оставались надолго, во всяком случае я их не видел; но в мае двадцать четвертого года моего пребывания на острове (как выходило по моим вычислениям) у меня произошла замечательная встреча с ними, о чем в своем месте. Не могу выразить, каким тревожным временем были для меня эти пятнадцать месяцев. Я плохо спал, каждую ночь видел страшные сны и часто вскакивал, проснувшись в испуге. Иногда мне снилось, что я убиваю дикарей и придумываю оправдания для этой расправы. Я и днем не знал ни минуты покоя. Но оставим на время эту тему. В середине мая, а именно 16-го, если верить моему жалкому деревянному календарю, на котором я продолжал отмечать числа, с утра до вечера бушевала сильная буря с грозой, и день сменился такою же бурною ночью. Я читал библию, погруженный в серьезные мысли о своем тогдашнем положении. Вдруг я услышал пушечный выстрел и, как мне показалось, со стороны моря. Я вздрогнул от неожиданности; но эта неожиданность не имела ничего общего с теми сюрпризами, которые судьба посылала мне до сих пор. Нового рода были и мысли, пробужденные во мне этим выстрелом. Боясь потерять хотя бы секунду драгоценного времени, я сорвался с места, мигом приставил лестницу к уступу горы и стал карабкаться наверх. Как раз в тот момент, когда я взобрался на вершину, передо мной блеснул огонек выстрела, в через полминуты раздался второй пушечный выстрел. По направлению звука я без труда различил, что стреляют в той части моря, куда когда то меня угнало течением вместе с моей лодкой. Я догадался, что это какой нибудь погибающий корабль подает сигналы о своем бедственном положении, и что невдалеке находится другой корабль, к которому он взывает о помощи. Несмотря на все свое волнение я сохранил присутствие духа и успел сообразить, что, если я не могу выручить из беды этих людей, зато они, может быть, меня выручат. Не теряя времени, я собрал весь валежник, какой нашелся поблизости, сложил его в кучу и зажег. Сухое дерево сразу занялось, несмотря на сильный ветер, и так хорошо разгорелось, что с корабля, - если только это действительно был корабль, - не могли не заметить моего костра. И он был, несомненно, замечен, потому что, как только вспыхнуло пламя, раздался новый пушечный выстрел, потом еще и еще, все с той же стороны. Я поддерживал костер всю ночь до рассвета, а когда совсем рассвело и небо прояснилось, я увидел в море, с восточной стороны острова, но очень далеко от берега, не то парус, не то кузов корабля, - я не мог разобрать даже в подзорную трубу из-за тумана, который на море еще не совсем рассеялся. Весь день я наблюдал за видневшимся в море предметом и вскоре убедился, что он неподвижен. Я заключил отсюда, что это стоящий на якоре корабль. Легко представить, как не терпелось мне удостовериться в правильности моей догадки; я схватил ружье и побежал на юго-восточный берег к скалам, у которых я когда-то был унесен течением. Погода между тем совершенно прояснилась, и, придя туда, я, к великому моему огорчению, отчетливо увидел кузов корабля, наскочившего ночью на подводные рифы, которые я заметил во время путешествия в лодке; так как эти рифы преграждали путь морскому течению и порождали как бы встречное течение, то я обязан избавлением от самой страшной опасности, которой я когда либо подвергался за всю свою жизнь. Таким образом то, что является спасением для одного, губит другого. Должно быть эти люди, кто б они ни были, не зная о существовании рифов, совсем закрытых водой, наскочили на них ночью благодаря сильному в.-с.-в. ветру. Если бы на корабле заметили остров (а, я думаю, его едва ли заметили), то спустили бы шлюпки и попытались бы добраться до берега. Но то обстоятельство, что там палили из пушек, особенно после того, как я зажег свой костер, породило во мне множество предположений: то я воображал, что, увидев мой костер, они сели в шлюпку и стали грести к берегу, но не могли выгрести из за волнения и потонули, то мне казалось, что они лишились всех своих шлюпок еще до момента крушения, что могло случиться вследствие многих причин: например, при сильном волнении, когда судно зарывается в воду, очень часто приходится выбрасывать за борт или ломать шлюпки. Возможно было и то, что погибший корабль был лишь одним из двух или нескольких судов, следовавших по одному направлению, и что, услыхав сигнальные выстрелы, эти последние корабли подобрали всех бывших на нем людей. Наконец, могло случиться и так, что, опустившись в шлюпку, экипаж корабля попал в упомянутое выше течение и был унесен в открытое море на верную смерть и что теперь эти несчастные умирают от голода и готовы съесть друг друга. Так как все это были простые догадки, то в моем положении я мог только пожалеть несчастных. Благотворной для меня стороной этого печального происшествия было то, что оно послужило лишним поводом возблагодарить провидение, которое так неусыпно заботилось обо мне, покинутом и одиноком, и определило так, что из экипажей двух кораблей, разбитых у этих берегов, не спаслось ни души, кроме меня. Я получил, таким образом, новое подтверждение того; что, несмотря на всю бедственность и ужас нашего положения, в нем всегда найдется за что поблагодарить провидение, если мы сравним его с положением еще более ужасным. А каково именно было, по всей вероятности, положение экипажа разбившегося корабля; трудно было допустить, чтобы кому нибудь из людей удалось спастись в такую страшную бурю, если только их не подобрало другое судно, находившееся поблизости. Но ведь это была лишь возможность, да и то очень слабая; по крайней мере, никаких следов другого корабля я не видел. Где я найду слова, чтобы передать ту страстную тоску, те горячие желания, которые овладели мной, когда я увидел корабль. С моих губ помимо моей воли беспрестанно слетали слова: "Ах, если бы хоть два или три человека... нет, хоть бы один из них спасся и приплыл ко мне! Тогда у меня был бы товарищ, был бы живой человек, с которым я мог бы разговаривать". Ни разу за все долгие годы моей отшельнической жизни не испытал я такой настоятельной потребности в обществе людей и ни разу не почувствовал так больно своего одиночества, Есть тайные пружины страстных влечений, которые, будучи приведены в движение каким либо видимым предметом или же предметом, хотя бы и невидимым, но оживленным в нашем сознании силой воображения, увлекают душу к этому предмету с такой неистовой силой, что его отсутствие становится невыносимым. Таким именно было мое горячее желание, чтобы хоть один человек из экипажа разбившегося корабля спасся. "Ах, хоть бы один! Хоть бы один!" Я повторял эти слова тысячу раз. И желание мое было так сильно, что, произнося их, я судорожно сжимал руки, и пальцы мои вонзались в ладони, так что, находись у меня там мягкий предмет, я невольно раздавил бы его; и я так крепко стискивал зубы, что потом не сразу мог разжать их. Пускай ученые доискиваются причины этого рода явлений, я же только описываю факт, который так поразил меня, когда я его обнаружил. Но хоть я не берусь объяснить его происхождение, все же он был, несомненно, результатом страстного желания и нарисованных моим воображением картин счастья, которое сулила мне встреча с кем либо из моих братьев-христиан. Но надо мной или тяготел злой рок, или же люди, что плыли на разбившемся корабле, были обречены на погибель, только мне не суждено было тогда изведать это счастье. Так до последнего года моего житья на острове я и не узнал, спасся ли кто нибудь с погибшего корабля. Я только сделал через несколько дней одно печальное открытие: нашел на берегу против того места, где разбился корабль, труп утонувшего юнги. На нем были короткие холщевые штаны, синяя холщовая же рубаха и матросская куртка. Ни по каким признакам нельзя были определить его национальность; в карманах у него не оказалось ничего, кроме двух золотых монет да трубки, и, разумеется, последней находке я обрадовался гораздо больше, чем первой. После бури наступил полный штиль, и мне очень хотелось попробовать добраться в лодке до корабля. Я был уверен, что найду там много такого, что может мне пригодиться; но собственно не это прельщало меня, а надежда, что может быть на корабле осталось какое нибудь живое существо, которое я могу спасти от смерти и таким образом, скрасить свою печальную жизнь. Эта мысль овладела всей моей душой: я чувствовал, что ни днем, ни ночью не буду знать покоя, пока не попытаюсь добраться в лодке до корабля, положившись на волю божию. Импульс, увлекавший меня, был так силен, что я не мог противиться, принял его за указание свыше и чувствовал бы угрызение совести, если бы не исполнил его. Под влиянием этого импульса я поспешил вернуться в свой замок и стал готовиться к поездке. Я взял хлеба, большой кувшин пресной воды, компас, бутылку рому (которого у меня оставался еще изрядный запас), корзину с изюмом и, навьючив на себя всю эту кладь, отправился к своей лодке, выкачал из нее воду, спустил в море, сложил в нее все, что принес, и вернулся домой за новым грузом. На этот раз я взял большой мешок рису, второй большой кувшин с пресной водой, десятка два небольших ячменных ковриг, или, вернее, лепешек, бутылку козьего молока, кусок сыру и зонтик, который должен был служить мне тентом. Все это я с великим трудом, - в поте лица моего, можно сказать, - перетащил в лодку и, помолившись богу, чтобы он направил мой путь, отчалил. Стараясь держаться поближе к берегу, я прошел на веслах все расстояние до северо-восточной оконечности острова. Отсюда мне предстояло пуститься в открытое море. Рисок был большой. Итти или нет? Я взглянул на быструю струю морского течения, огибавшего остров на некотором расстоянии от берега, вспомнил свою первую экскурсию, вспомнил, какой страшной опасности я тогда подвергался, и решимость начала мне изменять: я знал, что, если я попаду в струю течения, меня унесет далеко от берега и я могу даже потерять из виду мой островок; а тогда стоит подняться свежему ветру, чтобы мою лодченку залило водой. Эти мысли так меня обескуражили, что я готов был отказаться от своего предприятия. Я причалил к берегу в маленькой бухточке, вышел из лодки и сел на пригорок, раздираемый желанием побывать на корабле и страхом перед опасностями, меня ожидающими. В то время, как я был погружен в свои размышления, на море начался прилив, и волей неволей я должен был отложить свое путешествие на несколько часов. Тогда мне пришло в голову, что хорошо бы воспользоваться этим временем и, забравшись на какое нибудь высокое место, удостовериться, как направляется течение при приливе и нельзя ли будет воспользоваться этим течением на обратном пути с корабля на остров. Не успел я это подумать, как увидал невдалеке горку, невысокую, но на открытом месте, так что с нее должно было быть видно море, по обе стороны острова и направление течений. Поднявшись на эту горку, я не замедлил убедиться, что течение отлива идет с южной стороны острова, а течение прилива - с северной стороны и что, следовательно, при возвращении с корабля мне нужно будет держать курс на север острова, и я доберусь до берега вполне благополучно. Ободренный этим открытием, я решил пуститься в путь на следующее же утро, как только начнется отлив. Переночевал я в лодке, укрывшись упомянутой матросской шинелью, а на утро вышел в море. Сначала я взял курс прямо на север и шел этим курсом, пока не попал в струю течения, направлявшегося на восток. Меня понесло очень быстро, но все же не с такой быстротой, с какой несло меня южное течение в первую мою поездку. Тогда я совершенно не мог управлять лодкой, теперь же свободно действовал рулевым веслом и несся прямо к кораблю. Я добрался до него менее чем через два часа. Грустное зрелище открылось мне: корабль (по типу - испанский) застрял между двух утесов. Вся корма была снесена; грот и фок-мачту срезало до основания, но бушприт и вообще носовая часть уцелела. Когда я подошел к борту, на палубе показалась собака. Увидев меня, она принялась выть и визжать, а когда я поманил ее, спрыгнула в воду и подплыла ко мне. Я взял ее в лодку. Бедное животное буквально умирало от голода. Я дал ей хлеба, и она набросилась на него, как наголодавшийся за зиму волк. Когда она наелась, я поставил перед ней воду, и она стала так жадно лакать, что наверное лопнула бы, если бы дать ей волю. Затем я поднялся на корабль. Первое, что я там увидел, были два трупа; они лежали у входа в рубку, крепко сцепившись руками. По всей вероятности, когда корабль наскочил на камень, его все время обдавало водой, так как была сильная буря, и весь экипаж захлебнулся, как если бы он пошел на дно. Кроме собаки, на корабле не было ни одного живого существа, и все оставшиеся на нем товары подмокли. Я видел в трюме какие то бочонки, с вином или с водкой - не знаю, но они были так велики, что я не пытался их достать. Было там еще несколько сундуков, должно быть принадлежавших матросам; два сундука я переправил на лодку, не открывая. Если бы вместо носовой части уцелела корма, я бы, наверно, воротился с богатой добычей: по крайней мере, судя по содержимому двух взятых мною сундуков, можно было предположить, что корабль вез очень ценные вещи. Вероятно, он шел из Буэнос-Айреса или Рио-де-ла-Платы мимо берегов Бразилии в Гаванну или вообще в Мексиканский залив, а оттуда в Испанию. Несомненно, на нем были большие богатства, но в этот момент никому от них не было проку, а что сталось с людьми, я тогда не знал. Кроме сундуков, я взял еще боченок с каким то спиртным напитком. Боченок был небольшой - около двадцати галлонов вместимостью, - но все-таки мне стоило большого труда перетащить его в лодку. В каюте я нашел несколько мушкетов и фунта четыре пороху в пороховнице; мушкеты я оставил, так как они были мне не нужны, а порох взял. Я взял также лопаточку для угля и каминные щипцы, в которых очень нуждался, - затем два медных котелка, медный кофейник и рашпер. Со всем этим грузом и собакой я отчалил от корабля, так как уже начинался прилив, и в тот же день к часу ночи вернулся на остров, изможденный до последней степени. Я провел ночь в лодке, а утром решил перенести свою добычу в новый грот, чтобы не тащить ее к себе в крепость. Подкрепившись едой, я выгрузил на берег привезенные вещи и произвел им подробный осмотр. В боченке оказался ром, но, говоря откровенно, весьма неважный, совсем не такой, как тот, что был у нас в Бразилии; зато в сундуках я нашел много полезных вещей, например: изящной работы погребец, уставленный бутылками какой то особенной формы, с серебряными пробками (в каждой бутылке было до трех пинт очень хорошего ликеру); затем две банки отличного варенья, так плотно закупоренных, что в них не попало ни капли морской воды, и еще две банки, содержимое которых подмокло. В том же сундуке лежало несколько штук совсем еще крепких рубах, которые были для меня очень приятной находкой; затем около полуторы дюжины белых полотняных носовых платков и столько же цветных шейных; первым я очень обрадовался, представив себе, как будет приятно в жаркие дни утирать вспотевшее лицо тонким полотном. На дне сундука я нашел три больших мешка с деньгами; всего в трех мешках было тысяча сто пиастров, а в одном оказалось еще шесть золотых дублонов, завернутых в бумагу, и несколько небольших слитков золота весом, я думаю, около фунта. В другом сундуке было несколько пар платья, но поплоше. Вообще, судя по содержимому этого сундука, я полагаю, что он принадлежал корабельному канониру: в нем оказалось около двух фунтов прекрасного пороху в трех пузырьках, должно быть для охотничьих ружей. В общем в эту поездку я приобрел очень немного полезных мне вещей. Деньги же не представляли для меня никакой ценности, это был ненужный сор, и все свое золото я бы охотно отдал за три, за четыре пары английских башмаков и чулок, которых я не носил уже несколько лет. Правда, я раздобыл четыре пары башмаков за эту поездку: две пары снял с двух мертвецов, которых нашел на корабле, да две оказались в одном из сундуков. Конечно, башмаки пришлись мне очень кстати, но ни по удобству, ни по прочности они не могли сравниться с английской обувью: это были скорее туфли, чем башмаки. Во втором сундуке я нашел еще пятьдесят штук разной монеты, но не золотой. Вероятно, первый сундук принадлежал офицеру, а второй - человеку победнее. Тем не менее я принес эти деньги в пещеру а спрятал, как раньше спрятал те, которые нашел на нашем корабле. Было очень жаль, что я не мог завладеть богатствами, содержавшимися в корме погибшего корабля: наверное, я мог бы нагрузить ими лодку несколько раз. Если бы мне удалось вырваться отсюда в Англию, деньги остались бы в сохранности в гроте и, вернувшись, я захватил бы их. Переправив в мой грот все привезенные вещи, я воротился на лодку, отвел ее на прежнюю стоянку и вытащил на берег, а сам отправился прямой дорогой на свое старое пепелище, где все оказалось в полной неприкосновенности. Я снова зажил своей прежней мирной жизнью, справляя помаленьку свои домашние дела. Но, как уже знает читатель, в последние годы я был осторожнее, чаще производил рекогносцировку и реже выходил из дому. Только восточная сторона острова не внушала мне опасений: я знал, что дикари никогда не высаживаются на том берегу; поэтому, отравляясь в ту сторону, я мог не принимать таких предосторожностей и не тащить на себе столько оружия, как в тех случаях, когда мой путь лежал в одну из других частей острова. Так прожил я почти два года, но все эти два года в моей несчастной голове (видно, уж так она была устроена, что от нее всегда плохо приходилось моему телу) копошились всевозможные планы, как бы мне бежать с моего острова. Иногда я решал предпринять новую экскурсию к обломкам погибшего корабля, хотя рассудок говорил мае, что там не могло остаться ничего такого, что окупило бы риск моей поездки; иногда затевал другие поездки. И я убежден, что, будь в моем распоряжении такой баркас, как тот, на котором я бежал из Салеха, я пустился бы в море очертя голову, даже не заботясь о том, куда меня занесет. Все обстоятельства моей жизни могут служить предостережением для тех, кого коснулась страшная язва рода людского, от которой, насколько мне известно, проистекает половина всех наших бед: я разумею недовольство положением, в которое поставили нас бог и природа. Так, не говоря уже о моем неповиновении родительской воле, бывшем, так сказать, моим первородным грехом, я в последующие годы шел той же дорогой, которая и привела к моему теперешнему печальному положению. Если б судьба, так хорошо устроившая меня в Бразилии, наделила меня более скромными желаниями и я довольствовался медленным ростом моего благосостояния, то за это время - я имею в виду время, которое я прожил на острове - я сделался бы может быть, одним из самых крупных бразильских плантаторов. Я убежден, что при тех улучшениях, которые я уже успел двести за недолгий срок моего хозяйничанья и которые я еще ввел бы со временем, я нажил бы тысяч сто мойдоров. Нужно ли мне было бросать налаженное дело, благоустроенную плантацию, которая с каждым годом разрасталась и приносила все больший и больший доход, ради того, чтобы ехать в Гвинею за неграми, между тем как при некотором терпении я дождался бы времени, когда наши местные негры расплодились бы, и я мог бы покупать их у рабопромышленников, не трогаясь с места? Правда, это обходилось бы немного дороже, но стоило ли из за небольшой разницы в цене подвергаться такому страшному риску? Но, видно, глупить - удел молодежи, как удел людей зрелого возраста, умудренных дорого купленным опытом - осуждать безрассудства молодежи. Так было и со мной. Однако, недовольство своим положением так глубоко укоренилось во мне, что я непрестанно измышлял планы бегства из этого пустынного места. Переходя теперь к изложению последней части моего пребывания на необитаемом острове, я считаю нелишним рассказать читателю, в какой форме у меня впервые зародилась эта безумная затея и что я предпринял для ее осуществления. Итак, после поездки к обломкам погибшего корабля я вернулся в свою крепость, поставил, как всегда, свой фрегат в безопасное место и зажил по старому. Правда, у меня было теперь больше денег, но я не стал от этого богаче, ибо деньги в моем положении были мне так же мало нужны, как перуанским индейцам до вторжения в Перу испанцев. Однажды ночью, в мартовский период дождей, на двадцать четвертом году своей отшельнической жизни, я лежал в своем гамаке, совершенно здоровый, не угнетаемый мрачными мыслями, в отличном самочувствии, но не мог сомкнуть глаз ни на минуту. Невозможно, да нет и надобности перечислять все мои мысли, вихрем мчавшиеся в ту ночь по большой дороге мозга - памяти. Перед моим умственным взором прошла, если можно так выразиться, в миниатюре вся моя жизнь до и после прибытия моего на необитаемый остров. Припоминая шаг за шагом весь этот второй период моей жизни, я сравнивал мои первые безмятежные годы с тем состоянием тревоги, страха и грызущей заботы, в котором я жил с того дня, как открыл след человеческой ноги на песке. Не то, чтоб я воображал, что до моего открытия дикари не появлялись в пределах моего царства: весьма возможно, что и в первые годы моего житья на острове их перебывало там несколько сот человек. Но в то время я этого не знал, никакие страхи не нарушали моего душевного равновесия, я был покоен и счастлив, потому что не сознавал опасности, и хотя от этого она была, конечно, не менее велика, но для меня ее все равно что не существовало. Эта мысль навела меня на дальнейшие поучительные размышления о бесконечной благости провидения, в своих заботах о нас положившего столь узкие пределы нашему знанию. Совершая свой жизненный путь среди неисчислимых опасностей, вид которых, если бы был доступен нам, поверг бы в трепет нашу душу и отнял бы у нас всякое мужество, мы остаемся спокойными потому, что окружающее сокрыто от наших глаз и мы не видим отовсюду надвигающихся на нас бед. От этих размышлений я естественно перешел к воспоминанию о том, какой опасности я подвергался на моем острове в течение стольких лет, как беззаботно я разгуливал по своим владениям и сколько раз может быть лишь какой нибудь холм, ствол дерева, наступление ночи или другая случайность спасали меня от худшей из смертей, от дикарей-людоедов, для которых я был бы такою же дичью, как для меня коза или черепаха, и которые убили и съели бы меня так же просто, нисколько не считая, что они совершают преступление, как я убил бы голубя или кулика. Я был бы несправедлив к себе, если бы не сказал, что сердце мое при этой мысли наполнилось самой искренней благодарностью к моему великому покровителю. С великим смирением я признал, что своей безопасностью я был обязан исключительно его защите, без которой мне бы не миновать зубов безжалостных людоедов. Затем мои мысли приняли новое направление. Я начал думать о каннибализме, стараясь уяснить себе это явление. Я спрашивал себя, как мог допустить премудрый промыслитель всего сущего, чтобы его создания дошли до такого зверства, - вернее, до извращения человеческой природы, которое хуже зверства, ибо надо быть хуже зверей, чтоб пожирать себе подобных. Но это был праздный вопрос, на который я в то время не мог найти ответа. Тогда я стал думать о том, в какой частя света живут эти дикари, как далеко от моего острова их земли, ради чего они пускаются в такую даль и что у них за лодки; и, наконец, не могу ли я найти способ переправиться к ним, как они переправлялись ко мне. Я не давал себе труда задумываться над тем, что я буду делать, когда переправлюсь на материк, что меня ожидает, если дикари поймают меня, и могу ли я надеяться спастись, если они на меня нападут. Я не спрашивал себя даже, есть ли у меня хоть какая нибудь возможность добраться до материка, не быв замеченным ими; я не думал и о том, как я устроюсь со своим пропитанием и куда направлю свой путь, если мне посчастливится ускользнуть от врагов. Ни один из этих вопросов не приходил мне в голову: до такой степени я был поглощен мыслью попасть в лодке на материк. Я смотрел на свое тогдашнее положение, как на самое несчастное, хуже которого может быть одна только смерть. Мне казалось, что, если я доберусь до материка или пройду в своей лодке вдоль берега, как это я сделал в Африке, до какой нибудь населенной страны, то может быть мне окажут помощь; а может быть я встречу европейский корабль, который меня подберет. Наконец, в худшем случае, я умру, и со смертью кончатся все мои беды. Конечно, все эти мысли были плодом расстроенного ума, встревоженной души, изнывавшей от нетерпения, доведенной до отчаяния долгими страданиями, обманувшейся в своих надеждах в тот момент, когда предмет ее вожделений был, казалось, так близок. Я говорю о своем посещении обломков погибшего корабля, на котором я рассчитывал найти живых людей, узнать от них, где я нахожусь и каким способом отсюда вырваться. Я был глубоко взволнован этими мыслями; все мое душевное спокойствие, которое я почерпал в покорности провидению, пропало без следа. Я не мог думать ни о чем другом, будучи весь поглощен планом путешествия на материк; он захватил меня так властно и так неудержимо, что я не в силах был противиться ему. План этот волновал мои мысли часа два или больше; вся кровь моя кипела, и пульс бился, словно я был в лихорадке, от одного только возбуждения моего ума, пока, наконец, сама природа не пришла мне на выручку: истощенный столь долгим напряжением, я погрузился в глубокий сон. Казалось бы, что меня и во сне должны были преследовать те же бурные мысли, но на деле вышло не так: то, что мне приснилось, не имело никакого отношения к моему волнению. Мне снилось, будто, выйдя как обыкновенно поутру из своей крепости, я вижу на берегу две пироги и подле них одиннадцать человек дикарей. С ними был еще двенадцатый - пленник, которого они собирались убить и съесть. Вдруг этот пленник в самую последнюю минуту вскочил, вырвался и побежал что есть мочи. И я подумал во сне, что он бежит в рощицу подле крепости, чтобы спрятаться там. Увидя, что он один и никто за ним не гонится, я вышел к нему навстречу и улыбнулся ему, стараясь его ободрить, а он бросился передо мной на колени, умоляя спасти его. Тогда я указал ему на мою лестницу, предложил перелезть через ограду, повел его в свою пещеру, и он стал моим слугой. Имея в своем распоряжении этого человека, я оказал себе: "Вот когда я могу, наконец, переправиться на материк. Теперь мне нечего бояться: этот человек будет служить мне лоцманом; он научит меня, что мне делать и где добыть провизию; он знает ту страну и скажет мне, в какую сторону я должен держать путь, чтобы не быть съеденным дикарями, и каких мест мне следует избегать". С этою мыслью я проснулся, - проснулся под свежим впечатлением сна, оживившего мою душу надеждой на избавление. Тем горше было мое разочарование и уныние, когда я вернулся к действительности и понял, что это был только сон. Тем не менее виденный сон навел меня на мысль, что единственным для меня средством вырваться из моей тюрьмы было захватить кого нибудь из дикарей, посещавших мой остров, и притом, если можно, одного из тех несчастных, обреченных на съедение, которых они привозили с собой в качестве пленников. Но было важное затруднение, мешавшее осуществлению этого плана: для того, чтобы захватить нужного мне дикаря, я должен был напасть на весь отряд людоедов и перебить их всех до одного, а предприятие такого рода было не только отчаянным шагом, имевшим очень мало надежды на успех, но самая позволительность его внушала мне большие сомнения: моя душа содрогалась при одной мысли о том, что мне придется пролить столько человеческой крови, хотя бы и ради собственного избавления. Нет надобности повторять те доводы, которые я приводил против такого поступка, они были изложены мной раньше. И хотя я приводил себе также и противоположные доводы, говоря, что это мои смертельные враги, которые не дадут мне спуску, очутись я в их власти, и что попытка освободиться от жизни, худшей, чем смерть, была бы только актом самосохранения, самозащиты, совершенно так, как если бы эти люди первые напали на меня, все же, повторяю, одна мысль о пролитии человеческой крови до такой степени ужасала меня, что я никак не мог с ней примириться. Долго в моей душе шла борьба, но, наконец, страстная жажда освобождения одержала верх над всеми доводами совести и рассудка, и я решил захватить одного из дикарей, чего бы это мне ни стоило. Оставалось только придумать, каким образом привести в исполнение этот план. Но сколько я ни ломал голову, ничего у меня не выходило. В конце концов, я порешил подстеречь дикарей, когда они высадятся на остров, предоставив остальное случаю и тем соображениям, какие будут подсказаны обстоятельствами Согласно этому решению я принялся караулить, и так часто выходил из дому, что мне смертельно наскучило: в самом деле, более полутора года провел я в напрасном ожидании. Все это время я почти ежедневно ходил на южную и западную оконечности острова смотреть, не подъезжают ли к берегу лодки с дикарями, но лодок не показывалось. Эта неудача очень меня огорчала и волновала, но, не в пример другим подобным случаям, мое желание достигнуть намеченной цели на этот раз нисколько не ослабевало, напротив, чем больше оттягиваюсь его осуществление, тем больше оно обострялось. Словом, насколько я прежде был осторожен, стараясь не попасться на глаза дикарям, настолько же нетерпеливо я теперь искал встречи с ними. В своих мечтах я воображал, что справлюсь даже не с одним, а с двумя-тремя дикарями и сделаю их своими рабами, готовыми беспрекословно исполнять все мои приказания, поставив их в такое положение, чтобы они не могли нанести мне вреда. Я долго тешился этой мечтой, но случая осуществить ее все не представлялось, ибо дикари очень долго не показывались. Прошло уже полтора года с тех пор, как я составил свой замысел, и начал уже считать его неосуществимым. Представьте же себе мое изумление, когда однажды ранним утром я увидал на берегу, на моей стороне острова, по меньшей мере пять индейских пирог. Все они стояли пустые: приехавшие в них дикари куда то скрылись. Я знал, что в каждую лодку садится обыкновенно по четыре, по шесть человек, а то и больше, и сознаюсь, меня немного смущала многочисленность прибывших гостей. Я решительно не знал, как я справлюсь один с двумя-тремя десятками дикарей. Обескураженный, расстроенный, я засел в своей крепости, однако, сделал все заранее обдуманные приготовления для атаки и решил действовать, если будет нужно. Я долго ждал, прислушиваясь, не доносится ли шум со стороны дикарей, но, наконец, сгорая от нетерпения узнать, что происходит, поставил ружье под лестницей и полез на вершину холма обыкновенным своим способом - прислоняя лестницу к уступу. Добравшись до вершины, я стал таким образом, чтобы голова моя не высовывалась над холмом, и принялся смотреть в подзорную трубу. Дикарей было не менее тридцати человек. Они развели на берегу костер и что то стряпали на огне. Я не мог разобрать, как они стряпали и что именно, я видел только, что они плясали вокруг костра с нелепыми ужимками и прыжками. Вдруг несколько человек отделились от танцующих и побежали в ту сторону, где стояли лодки, и вслед затем я увидел, что они тащат к костру двух несчастных, очевидно, предназначенных на убой, которые, должно быть, лежали связанные в лодках. Одного из них сейчас же повалили, ударив по голове чем то тяжелым (дубиной или деревянным мечем, какие употребляют дикари), и тащившие его люди немедленно принялись за работу: распороли ему живот и начали его потрошить. Другой пленник стоял тут же, ожидая своей очереди. В этот момент несчастный, почувствовав себя на свободе, очевидно, исполнился надеждой на спасение: он вдруг ринулся вперед и с невероятной быстротой пустился бежать по песчаному берегу прямо ко мне, т. е. в ту сторону, где было мое жилье. Сознаюсь, я страшно перепугался, когда увидел, что он бежит ко мне, тем более, что мне показалось, будто вся ватага бросилась его догонять. Итак, первая половина моего сна сбывалась на яву: преследуемый дикарь будет искать убежища в моей роще; но я не мог рассчитывать, чтобы сбылась и другая половина моего сна, т. е. чтобы остальные дикари не стали преследовать свою жертву и не нашли бы ее там. Тем не менее, я остался на своем посту и очень ободрился, увидев, что за беглецом гонится всего два или три человека; я окончательно успокоился, когда стало ясно, что он бежит гораздо быстрее своих преследователей, расстояние между ними все увеличивается и, если ему удастся продержаться еще полчаса, они его не поймают. От моей крепости бежавших отделяла бухточка, о которой я неоднократно упоминал в начале моего рассказа, - та самая, куда я причаливал со своими плотами, когда перевозил вещи с нашего корабля. Я ясно видел, что беглец должен будет переплыть ее, иначе ему не уйти от погони. Действительно, он, не задумываясь, бросился в воду, в каких нибудь тридцать взмахов переплыл бухточку, вылез на другой берег и, не сбавляя шагу, побежал дальше. Из трех его преследователей только двое бросились в воду, а третий не решился; он постоял на том берегу, поглядел вслед двум другим, потом повернулся и медленно пошел назад: он избрал себе благую часть, как увидит сейчас читатель. Я заметил, что двум дикарям, гнавшимся за беглецом, понадобилось вдвое больше времени, чем ему, чтобы переплыть бухточку. И тут то я всем существом моим почувствовал, что пришла пора действовать, если я хочу приобрести слугу, а может быть товарища или помощника; само провидение, подумал я, призывает мена спасти жизнь несчастного. Не теряя времени я сбежал по лестницам к подножию горы, захватил оставленные мною внизу ружья, затем с такой же поспешностью взобрался опять на гору, спустился с другой ее стороны и побежал к морю наперерез бегущим дикарям. Так как я взял кратчайший путь, к тому же вниз по склону холма, то скоро оказался между беглецом и его преследователями. Услышав мои крики, беглец оглянулся и в первый момент испугался меня, кажется, еще больше, чем своих врагов. Я сделал ему знак воротиться, а сам медленно пошел навстречу преследователям. Когда передний поравнялся со мной, я неожиданно бросился на него и сшиб с ног ударом ружейного приклада. Стрелять я боялся, чтобы не привлечь внимания остальных дикарей, хотя на таком большом расстоянии они едва ли могли услышать мой выстрел или увидеть дым от него. Когда передний из бежавших упал, его товарищ остановился, видимо испугавшись, я же быстро побежал к нему. Но когда, приблизившись, я заметил, что он держит в руках лук и стрелу и целится в меня, мне оставалось только предупредить его: я выстрелил и положил его на месте. Несчастный беглец, видя, что оба его врага упали замертво (как ему казалось), остановился, но был до того напугай огнем и треском выстрела, что растерялся, не зная, итти ли ему ко мне или убегать от меня, хотя, вероятно, больше склонялся к бегству; тогда я стал опять кричать ему и делать знаки подойти ко мне, и он меня понял: сделал несколько шагов и остановился, потом снова сделал несколько шагов и снова остановился. Тут я заметил, что он весь дрожит, как в лихорадке, бедняга, очевидно, считал себя моим пленником, с которым я поступлю точно так же, как поступил с его врагами. Тогда я опять поманил его к себе и вообще старался ободрить его, как умел. Он подходил те ближе и ближе, через каждые десять-двенадцать шагов падая на колени в знак благодарности за спасение его жизни. Я ласково ему улыбался я продолжал манить его рукой. Наконец, подойдя совсем близко, он снова упал на колени, поцеловал землю, прижался к ней лицом, взял мою ногу и поставил ее себе на голову. Последнее, повидимому, означало, что он клянется быть моим рабом до гроба. Я поднял его, потрепал по плечу и всячески старался показать, что ему нечего бояться меня. Но начатое мной дело еще не было доведено до конца: дикарь, которого я повалил ударом приклада, был не убит, а только оглушен, и я заметил, что он начинает приходить в себя. Я указал на него спасенному мной человеку, обращая его внимание на то, что враг его жив. На это он сказал мне несколько слов на своем языке, и хоть я ровно ничего не понял, но самые звуки его речи были для меня сладостной музыкой: ведь за двадцать пять слишком лет впервые услыхал я человеческий голос (если не считать моего собственного). Но было не время предаваться таким размышлениям: оглушенный мною дикарь оправился настолько, что уже сидел на земле, и я заметил, что мой дикарь очень испугался. Желая его успокоить, я прицелился в его врага из другого ружья. Но тут мой дикарь (так я буду называть его впредь) стал показывать мне знаками, чтобы я дал ему висевший у меня через плечо обнаженный тесак. Я дал ему его. Он тотчас же подбежал к своему врагу и одним взмахом снес ему голову. Он сделал это так ловко и проворно, что ни один немецкий палач не мог бы сравниться с ним. Такое уменье владеть тесаком очень удивило меня у человека, который в своей жизни видел должно быть только деревянные мечи. Впоследствии я, впрочем, узнал, что дикари выбирают для своих мечей такое крепкое и тяжелое дерево и так их оттачивают, что одним ударом могут отрубать голову и руки. Сделав свое дело, мой дикарь вернулся ко мне с веселым и торжествующим видом, исполнил ряд непонятных мне телодвижений и положил подле меня тесак и голову убитого врага. Но больше всего он был поражен тем, как я убил другого индейца на таком большом расстоянии. Он указывал на убитого и знаками просил позволения сходить взглянуть на него. Я позволил, и он сейчас же побежал туда. Он остановился над трупом в полном недоумении: поглядел на него, повернул его на один бок, потом на другой, осмотрел рану. Пуля попала прямо в грудь, и крови было немного, но, по всей вероятности, произошло внутреннее кровоизлияние, потому что смерть наступила мгновенно. Сняв с мертвеца его лук и колчан со стрелами, мой дикарь воротился ко мне. Тогда я повернулся и пошел, приглашая его следовать за мной и стараясь объяснить ему знаками, что оставаться опасно, так как за ним может быть новая погоня. Дикарь ответил мне тоже знаками, что следовало бы прежде зарыть мертвецов, чтобы его враги не нашли их, если придут на это место. Я выразил свое согласие, и он сейчас же принялся за дело. В несколько минут он голыми руками выкопал в песке настолько глубокую яму, что в ней легко мог поместиться один человек; затем он перетащил в эту яму одного из убитых и завалил его землей. Так же проворно распорядился он и с другим мертвецом; словом, вся процедура погребения заняла у него не более четверти часа. Когда он кончил, я опять сделал ему знак следовать за мной и повел его не в крепость мою, а совсем в другую сторону - в дальнюю часть острова к моему новому гроту. Таким образом, я не дал своему сну сбыться в этой части: дикарь не искал убежища в моей роще. Когда мы с ним пришли в грот, я дал ему хлеба, кисть винограда и напоил водой, в чем он сильно нуждался после быстрого бега. Когда он подкрепился, я знаками пригласил его лечь и уснуть, показав ему в угол пещеры, где у меня лежала большая охапка рисовой соломы и одеяло, не раз служившие мне постелью. Бедняга не заставил себя долго просить: он лег и мгновенно заснул. Это был красивый малый высокого роста, безукоризненного сложения, с прямыми и длинными руками и ногами, небольшими ступнями и кистями рук. На вид ему можно было дать лет двадцать шесть. В его лице не было ничего дикого и свирепого: это было мужественное лицо, обладавшее, однако, мягким и нежным выражением европейца, особенно, когда он улыбался. Волосы у него были черные, длинные и прямые, не имевшие ничего общего с курчавыми, как овечья шерсть, волосами негров; лоб высокий и открытый; цвет кожи не черный, а смуглый, но не того противного желто-бурого оттенка, как у бразильских виргинских индейцев, а скорее оливковый, очень приятный для глаз и неподдающийся описанию. Овал лица он вмел округленный, нос небольшой, но совсем не приплюснутый. Ко всему этому у него были быстрые блестящие глаза, хорошо очерченный рот с тонкими губами и правильной формы, белые, как слоновая кость, превосходные зубы. Проспав шля, вернее, продремав около получаса, он проснулся и вышел ко мае. Я в это время доил коз в загоне подле грота. Как только он меня увидел, он подбежал ко мне и распростерся передо мной, выражая всей своей позой самую смиренную благодарность и производя при этом множество самых странных телодвижений. Припав лицом к земле, он опять поставил себе на голову мою ногу, как уже делал это раньше, и вообще всеми доступными ему способами стирался доказать мне свою бесконечную преданность и покорность и дать мне понять, что с этого дня он будет мне слугой на всю жизнь. Я понял многое из того, что он хотел мне сказать, и в свою очередь постарался объяснять ему, что я им очень доволен. Тут же я начал говорить с ним и учить отвечать мне. Прежде всего я объявил ему, что его имя будет Пятницей, так как в этот день неделя я спас ему жизнь. Затем я научил его произносить слово "господин" и дал понять, что это мое имя; научил также произносить да и нет и растолковал значение этих слов. Я дал ему молока в глиняном кувшине, предварительно отпив его сам и обмакнув в него хлеб; я дал ему также лепешку, чтобы он последовал моему примеру; он с готовностью повиновался и знаками показал мне, что угощение пришлось ему очень по вкусу. Я переночевал с ним в гроте, но как только рассвело, дал ему знак следовать за мной. Я показал ему, что хочу его одеть, чему он, повидимому, очень обрадовался, так как был совершенно наг. Когда мы проходили мимо того места, где были зарыты убитые нами дикари, он указал мне на приметы, которыми он для памяти обозначил могилы, и стал делать мне знаки, что нам следует откопать оба трупа и съесть их. В ответ на это я постарался как можно выразительнее показать свой гнев и свое отвращение, - показать, что меня тошнит при одной мысли об этом, и повелительным жестом приказал ему отойти от могил, что он и исполнил с величайшей покорностью. После этого я повел его на вершину холма посмотреть, ушли ли дикари. Вытащив подзорную трубу, я навел ее, на то место побережья, где они были накануне, но их и след простыл: не было видно ни одной лодки. Ясно было, что они уехали, не потрудившись поискать своих пропавших товарищей. Но я не удовольствовался этим открытием; набравшись храбрости и воспылав любопытством, я велел своему слуге следовать за мной, вооружив его своим тесаком и луком со стрелами, которым, как я уже успел убедиться, он владел мастерски. Кроме того, я дал ему нести одно из моих ружей, а сам взял два других, и мы пошли к тому месту, где накануне пировали дикари: мне хотелось собрать теперь более точные сведения о них. На берегу моим глазам предстала такая страшная картина, что у меня замерло сердце и кровь застыла, в жилах. В самом деле, зрелище было ужасное, по крайней мере, для меня, хотя Пятница остался совершенно равнодушен к нему. Весь берег был усеян человеческими костями, земля обагрена кровью; повсюду валялись недоеденные куски жареного человеческого мяса, огрызки костей и другие остатки кровавого пиршества, которым эти изверги отпраздновали свою победу над врагом. Я насчитал три человеческих черепа, пять рук; нашел в разных местах кости от трех или четырех ног и множество частей скелета. Пятница знаками рассказал мне, что дикари привезли для пиршества четырех пленных; троих они съели, а четвертый был он сам. Насколько можно было понять из его объяснений, у этих дикарей произошло большое сражение с соседним племенем, к которому принадлежал он, Пятница. Враги Пятницы взяли много пленных и развезли в разные места, чтобы попировать над ними и съесть их, совершенно так же, как сделала та партия дикарей которая привезла своих пленных на мой остров. Я приказал Пятнице собрать все черепа, кости и куски мяса, свалить их в кучу, развести костер и сжечь. Я заметил, что моему слуге очень хотелось полакомиться человеческим мясом и что его каннибальские инстинкты очень сильны. Но я выказал такое негодование при одной мысли об этом, что он не посмел дать им волю. Всеми средствами я постарался дать понять ему, что убью его, если он ослушается меня. Уничтожив остатки кровавого пиршества, мы вернулись в крепость, и я не откладывая привился обшивать моего слугу. Прежде всего я дал ему холщовые штаны, которые достал из найденного мной на погибшем корабле сундука бедного канонира; после небольшой переделки они пришлись ему как раз впору. Затем я сшил ему куртку из козьего меха, приложив все свое умение, чтобы она вышла получше (я был в то время уже довольно сносным портным), и в заключение смастерил для него шапку из заячьих шкурок, очень удобную и довольно изящную. Таким образом, мой слуга был на первое время весьма сносно одет и остался очень доволен тем, что теперь стал похож на своего господина. Правда, сначала ему было стеснительно и неловко во всей этой сбруе; особенно мешали ему штаны; да и рукава теснили ему подмышками и натирали плечи, так что пришлось переделать их там, где они беспокоили его. Но мало по малу он привык к своему костюму и чувствовал себя в нем хорошо. На другой день я стал думать, где бы мне его поместить. Чтобы устроить его поудобнее и в то же время чувствовать себя спокойно, я поставил ему маленькую палатку в свободном пространстве между двумя стенами моей крепости - внутренней и наружной; так как сюда выходил наружный ход из моего погреба, то я устроил в нем настоящую дверь из толстых досок, в прочном наличнике, и приладил ее таким образом, что она отворялась внутрь, и на ночь запирал на засов; лестницы я тоже убирал к себе; таким образом, Пятница никоим образом не мог проникнуть ко мне во внутреннюю ограду, а если бы вздумал попытаться, то непременно нашумел бы и разбудил меня. Дело в дом, что все пространство моей крепости за внутренней оградой, где стояла моя палатка, представляло крытый двор. Крыша была сделана из длинных жердей, одним концом упиравшихся в гору. Для большей прочности я укрепил эти жерди поперечными балками и густо переплел рисовой соломой, толстой как камыш; в том же месте крыши, которое я оставил незакрытым для того, чтобы входить по лестнице, я приладил откидную дверцу, которая падала с громким стуком при малейшем напоре снаружи. Все оружие я на ночь брал к себе. Но все эти предосторожности были совершенно излишни; никто еще не имел такого любящего, такого верного и преданного слуги, какого имел я в липе моего Пятницы: ни раздражительности, ни упрямства, ни своеволия; всегда ласковый и услужливый, он был привязан ко мне, как к родному отцу. Я уверен, что если бы понадобилось, он пожертвовал бы ради меня жизнью. Он дал мне столько доказательств своей преданности, что у меня исчезли всякие сомнения на его счет, и я скоро пришел к убеждению, что мне незачем ограждаться от него. Размышляя обо всем этом, я с удивлением убеждался, что, хотя по неисповедимому велению вседержителя множество его творений и лишены возможности дать благое применение своим душевным способностям, однако они одарены ими в такой же мере, как и мы. Как и у нас, у них есть разум, чувство привязанности, доброта, сознание долга, признательность, верность в дружбе, способность возмущаться несправедливостью, вообще все нужное для того, чтобы творить и воспринимать добро; и когда богу бывает угодно дать им случай для надлежащего применения этих способностей, они пользуются им с такою же, даже с большей готовностью, чем мы. Но возвращаюсь к моему новому товарищу. Он мне очень нравился, и я вменил себе в обязанности, научить его всему, что могло быть полезным ему, а главное говорить и понимать меня, когда я говорил. Он оказался таким способнейшим учеником, всегда веселым, всегда прилежным; он так радовался, когда понимал меня, или когда ему удавалось объяснить мне свою мысль, что для меня было истинным удовольствием заниматься с ним. С тех пор, как он был со мной, мне жилось так легко и приятно, что, если б только я мог считать себя в безопасности от других дикарей, я, право, без сожаления согласился бы остаться на острове до конца моей жизни. Дня через два или три после того, как я привел Пятницу в мою крепость, мне пришло в голову, что если я хочу отучить его от ужасной привычки есть человеческое мясо, то надо отбить у него вкус к этому блюду и приучить к другой пище. И вот однажды утром, отправляясь в лес, я взял его с собой. У меня было намерение зарезать козленка из моего стада, принести его домой и сварить, но по дороге я увидел под деревом дикую козу с парой козлят. "Постой!" сказал я Пятнице, схватив его за руку, и сделал ему знак не шевелиться; потом прицелился, выстрелил и убил одного из козлят. Бедный дикарь, который видел уже, как я убил издали его врага, но не понимал, каким образом это произошло, был страшно поражен: он задрожал, зашатался; я думал, он сейчас лишится чувств. Он не видел козленка, в которого я целился, но приподнял полу своей куртки и стал щупать, не ранен ли он. Бедняга вообразил, вероятно, что я хотел убить его, так как упал передо мной на колени, стал обнимать мои ноги и долго говорил мне что то на своем языке. Я, конечно, не понял его, но было ясно, что он просит не убивать его. Мне скоро удалось его убедить, что я не имею ни малейшего намерения причинить ему вред. Я взял его за руку, засмеялся и, указав на убитого козленка, велел сбегать за ним, что он и исполнил. Покуда он возился с козленком и выражал свое недоумение по поводу того, каким способом тот убит, я снова зарядил ружье. Немного погодя, я увидел на дереве, на расстоянии ружейного выстрела от меня, большую птицу, которую я принял за ястреба. Желая дать Пятнице маленький наглядный урок, я подозвал его к себе, показал ему пальцем сперва на птицу, которая оказалась не ястребом, но попугаем, потом на ружье, потом на землю под тем деревом, на котором сидела птица, приглашая его смотреть, как она упадет. Вслед затем я выстрелил, и он, действительно, увидел, что попугай упал. Пятница и на этот раз перепугался, несмотря на все мои объяснения; удивление его было тем большим, что он не видел, как я зарядил ружье, и, вероятно, думал, что в этом оружии сидит какая то волшебная разрушительная сила, приносящая смерть на любом расстоянии человеку, зверю, птице, вообще всякому живому существу. Еще долгое время он не мог совладать с изумлением, в которое его повергал каждый мой выстрел. Мне кажется, если б я ему только позволил, он стал бы воздавать божеские почести мне и моему ружью. Первое время он не решался дотронуться до ружья, но зато разговаривал с ним, как с живым существом, когда находился подле него. Он признался мне потом, что просил ружье не убивать его. Но возвратимся к событиям описываемого дня. Когда Пятница немного опомнился от испуга, я приказал ему принести мне убитую дичь. Он сейчас же пошел, но замешкался, отыскивая птицу, потому что, как оказалось, я не убил попугая, а только ранил, и он отлетел довольно далеко от того места, где я его подстрелил. В конце концов. Пятница все таки нашел его и принес; так как я видел, что Пятница все еще не понял действия ружья, то воспользовался его отсутствием, чтобы снова зарядить ружье, в расчете, что нам попадется еще какая нибудь дичь, но больше ничего не попадалось. Я принес козленка домой и в тот же вечер снял с него шкуру и выпотрошил его; потом, отрезав хороший кусок свежей козлятины, сварил ее в глиняном горшке, и у меня вышел отличный бульон. Поевши сперва сам, я угостил затем Пятницу. Ему очень понравилось, только он удивился, зачем я ем суп и мясо с солью. Он стал показывать мне знаками, что с солью не вкусно. Взяв в рот щепотку соли, он принялся отплевываться и сделал вид, что его тошнит от нее, а потом выполоскал рот водой. Тогда и я в свою очередь положил в рот кусочек мяса без соли и начал плевать, показывая, что мне противно есть без соли. Но это не произвело на Пятницу никакого впечатления: я так и не мог приучить его солить мясо или суп. Лишь долгое время спустя он начал класть соль в кушанье, да и то немного. Накормив таким образом моего дикаря вареным мясом и супом, я решил угостить его на другой день жареным козленком. Изжарил я его особенным способом, над костром, как это делается иногда у нас в Англии. По бокам костра я воткнул в землю две жерди, укрепил между ними поперечную жердь, повесил на нее большой кусок мяса и поворачивал его до тех пор, пока он не изжарился. Пятница пришел в восторг от моей выдумки; но удовольствию его не было границ, когда он попробовал моего жаркого: самыми красноречивыми жестами он дал мне понять, как ему нравится это блюдо и, наконец, объявил, что никогда больше не станет есть человеческого мяса, чему я, конечно, очень обрадовался. На следующий день я засадил его за работу: заставил молотить и веять ячмень, показав наперед, как я это делаю. Он скоро понял и стал работать очень усердно, особенно, когда узнал, что это делается для приготовления из зерна хлеба: я замесил при нем тесто и испек хлеб. В скором времени Пятница был вполне способен заменить меня в этой работе. Так как теперь я должен был прокормить два рта вместо одного, то мне необходимо было увеличить свое поле и сеять больше зерна. Я выбрал поэтому большой участок земли и принялся его огораживать. Пятница не только весьма усердно, но и с видимым удовольствием помогал мне в этой работе. Я объяснил ему назначение ее, сказав, что это будет новое поле для хлеба, потому что нас теперь двое и хлеба надо вдвое больше. Его очень тронуло то, что я так забочусь о нем: он всячески старался мне растолковать, что он понимает, насколько мне прибавилось дела теперь, когда он со мной, и что лишь бы я ему дал работу и указывал, что надо делать, а уж он не побоится труда Это был самый счастливый год моей жизни на острове. Пятница научился довольно сносно говорить по английски: он знал названия почти всех предметов, которые я мог спросить у него, и всех мест, куда я мог послать его. Он очень любил разговаривать, так что нашлась, наконец, работа для моего языка, столько лет пребывавшего в бездействии, по крайней мере, что касается произнесения членораздельных звуков. Но, помимо удовольствия, которое мне доставляли наши беседы, самое присутствие этого парня было для меня постоянным источником радости, до такой степени он пришелся мне по душе. С каждым днем меня все больше и больше пленяли его честность и чистосердечие. Мало по малу я всем сердцем привязался к нему, да и он с своей стороны так меня полюбил, как, я думаю, никого не любил до этого. Как то раз мне вздумалось разузнать, не страдает ли он тоской по родине и не хочется ли ему вернуться туда. Так как в то время он уже настолько свободно владел английским языком, что мог отвечать почти на все мои вопросы, то я спросил его, побеждало ли когда нибудь в сражениях племя, к которому он принадлежал. Он улыбнулся и ответил: "Да, да, мы всегда биться лучше", т. е. всегда бьемся лучше других - хотел он сказать. Затем между нами произошел следующий диалог: Господин. Так вы всегда лучше бьетесь, говоришь ты. А как же вышло тогда, что ты попался в плен, Пятница? Пятница. А наши все таки много побили. Господин. Но если твое племя побило тех, то как же вышло, что тебя взяли? Пятница. Их было больше, чем наших, в том месте, где был я. Они схватили один, два, три и меня. Наши побили их в другом месте, где я не был; там наши схватили - один, два, три, много тысяч. Господин. Отчего же ваши не пришли вам на помощь и не освободили вас? Пятница. Те увели один, два. три и меня и посадили в лодку, а у наших в то время не было лодки. Господин. А скажи мне, Пятница, что делают ваши с теми людьми, которые попадутся к ним в плен. Тоже куда нибудь увозят на лодках и съедают потом, как те, чужие. Пятница. Да, наши тоже кушают людей; все кушают. Господин. А куда они их увозят? Пятница. Разные места - куда хотят. Господин. А сюда привозят? Пятница. Да, да, и сюда. Разные места. Господин. А ты здесь бывал с ними? Пятница. Бывал. Там бывал (указывает на северо-западную оконечность острова, служившую, повидимому, местом сборища его соплеменников). Таким образом, оказывалось, что мой слуга, Пятница, бывал раньше в числе дикарей, повещавших дальние берега моего острова, и принимал участие в таких же каннибальских пирах, как тот, на который он был привезен в качестве жертвы. Когда некоторое время спустя я собрался с духом сводить его на тот берег, о котором я уже упоминал, он тотчас же узнал местность и рассказал мне, что один раз, когда он приезжал на мой остров со своими, они на этом самом месте убили и съели двадцать человек мужчин, двух женщин и ребенка. Он не знал, как сказать по английски "двадцать", и чтобы объяснить мне, сколько человек они тогда съели, положил двадцать камешков один подле другого и просил меня сосчитать. Я рассказываю об этих беседах с Пятницей, потому что они служат введением к дальнейшему. После описанного диалога я спросил его, далеко ли до земли от моего острова и часто ли погибают их лодки, переплывая это расстояние. Он отвечал, что путь безопасен и что ни одна лодка не погибала, потому что невдалеке от нашего острова проходит течение и по утрам ветер всегда дует в одну сторону, а к вечеру - в другую. Сначала я думал, что течение, о котором говорил Пятница, находится в зависимости от прилива и отлива, но потом узнал, что оно составляет продолжение течения могучей реки Ориноко, впадающей в море неподалеку от моего острова, который, таким образом, как я узнал впоследствии, приходится против ее устья. Полоса же земли к северо-западу от моего острова, которую я принимал за материк, оказалась большим островом Тринидадом, лежащим к северу от устья той же реки. Я засыпал Пятницу вопросами об этой земле и ее обитателях: каковы там берега, каково море, какие племена живут поблизости. Он с величайшей готовностью рассказал все, что знал сам. Спрашивая я его также, как называются различные племена, обитающие в тех местах, но большого толку не добился. Он твердил только одно: "Кариб, кариб". Нетрудно было догадаться, что он говорит о караибах, которые, как показано на наших географических картах, обитают именно в этой части Америки, занимая всю береговую полосу от устья Ориноко до Гвианы и дальше, до Св. Марты. Пятница рассказал мне еще, что далеко "за луной", т. е. в той стране, где садится луна или другими словами, к западу от его родины, живут такие же, как я, белые бородатые люди (тут он показал на мои длинные бакенбарды, о которых я рассказывал раньше), что эти люди убили много людей. Я понял, что он говорит об испанцах, прославившихся на весь мир своими жестокостями в Америке, где во многих племенах память о них передается от отца к сыну. На мой вопрос, не знает ли он, есть ли какая нибудь возможность переправиться к белым людям с нашего острова, он отвечал: "Да, да, это можно: надо плыть на "два лодка". Я долго не понимал, что он хотел оказать своими "двумя лодками", но, наконец, хотя и с великим трудом, догадался, что он имеет в виду большое судно величиной в две лодки. Этот разговор очень утешил меня: с того дня у меня возникла надежда, что рано или поздно мне удастся вырваться из моего заточения и что мне поможет в этом мой бедный дикарь. В течение моей долгой совместной жизни с Пятницей, когда он научился обращаться ко мне и понимать меня, я не упускал случаев насаждать в его душе основы религии. Как то раз я его спросил "Кто тебя сделал?" Бедняга не понял меня: он подумал, что я спрашиваю, кто его отец. Тогда я взялся за него с другого конца: я спросил его, кто сделал море и землю, по которой мы ходим, кто сделал горы и леса. Он отвечал: "Старик по имени Бенамуки, который живет высоко, высоко". Он ничего не мог сказать мне об этой важной особе, кроме того, что он очень стар, гораздо старше моря и земли, старше луны и звезд. Когда же я спросил его, почему все существующее не поклоняется этому старику, если он создал все, лицо Пятницы приняло серьезное выражение, и он простодушно ответил: "Все на свете говорит ему: О". Затем я спросил его, что делается с людьми его племени, когда они уходят отсюда. Он сказал; "Все они идут к Бенамуки". "И те, кого они съедают, - продолжал я - тоже идут к Бенамуки?" "Да", отвечал он. Так начал я учить его познавать истинного бога. Я оказал ему, что великий творец всего сущего живет на небесах (тут я показал рукой на небо) и правит миром тою же в частью и тем же провидением, каким он создал его, что он всемогущ, может сделать с нами все, что захочет, все дать и все отнять. Так постепенно я открывал ему глаза. Он слушал с величайшим вниманием. С радостным умилением принял он мой рассказ об Иисусе Христе, посланном на землю для искупления наших грехов, о наших молитвах богу, который всегда слышит нас, хоть он и на небесах. Один раз он сказал мне: "Если ваш бог живет выше солнца и все таки слышит вас, значит он больше Бенамуки, который не так далеко от нас и все таки слышит нас только с высоких гор, когда мы поднимаемся, чтобы разговаривать с ним". "А ты сам ходил когда нибудь на те горы беседовать с ним?" спросил я. "Нет, - отвечал он, - молодые никогда не ходят, только старики, который; мы называем Увокеки (насколько я мог понять из его объяснений, их племя называет так свое духовенство или жрецов). Увокеки ходят туда и говорят там О! (на его языке это означало: молятся), а потом приходят домой и возвещают всем, что им говорил Бенамуки". Из всего этого я заключил, что обман практикуется духовенством даже среди самых невежественных язычников и что искусство облекать религию тайной, чтобы обеспечить почтение народа к духовенству, изобретено не только в Риме, но, вероятно, всеми религиями на свете. Я всячески старался объяснить Пятнице этот обман и сказал ему, что уверения их стариков, будто они ходят на горы говорить О богу Бенамуки и будто он возвещает им там свою волю, - пустые вражи, и что если они и беседуют с кем нибудь на горе, так разве с злым духом. Тут я подробно распространился о дьяволе, о его происхождении, о его восстании против бога, о его ненависти к людям и причинах ее; рассказал, как он выдает себя за бога среди народов, не просвещенных словом божьим, и заставляет их поклоняться ему; к каким он прибегает уловкам, чтобы погубить человеческий род, как он тайком проникает в нашу душу, потакая нашим страстям, как он умеет ставить нам западни, приспособляясь к нашим склонностям и заставляя таким образом человека быть собственным своим искусителем и добровольно итти на погибель. Оказалось, что привить ему правильные понятия о дьяволе не так то легко, как правильные понятия о божественном существе. Природа помогала всем моим аргументам и воочию доказывала ему, что необходима великая первая причина, высшая управляющая сила, тайно руководящее нами провидение, что по всей справедливости следует воздавать поклонение тому, кто создал нас, и тому подобное. Но ничего такого не было в понятии о злом духе, о его происхождении, о его сущности, о его природе, и - главным образом - в представлении о том, что он склонен не делать зло и влечь нас ко злу. Как то раз бедняга задал мне один совершенно естественный и невинный вопрос и так смутил меня, что я почти ничего не сумел ему ответить. Я много говорил ему о силе бога, о его всемогуществе, о его страшном возмездии за грехи, о том, что он - пожирающий огонь для творящих неправду, о том, что, подобно тому, как он сотворил нас всех, так он может в одну минуту уничтожить и нас и весь мир, и Пятница все время слушал меня очень внимательно. После этого я рассказал ему о том, что дьявол - враг божий в сердцах человеческих, что он пускает в ход всю свою злобу и хитрость, чтобы сокрушить благие планы провидения, разрушить в мире царство Христово, и тому подобное. "Ну вот", - сказал Пятница, - "ты говоришь, что бог - такой большой, такой сильный; он такой же сильный и могучий, как и дьявол?" - "Да, да", - отвечал я, - "бог еще сильнее дьявола; бог выше дьявола, и потому мы молим бога, чтобы он покорил нам дьявола, помог нам противиться его искушениям та гасить его огненные стрелы", "Но", - возразил Пятница, - "если бог такой сильный, такой крепкий, как дьявол, почему бог не убей дьявола и не сделай, чтобы он не делай больше зла?" Его вопрос до странности поразил меня; ведь как никак, хотя я был теперь уже старик, но в богословии я был только начинающий доктор и не очень то хорошо умел отвечать на казуистические вопросы и разрешать затруднения. Сначала я не знал, что ему сказать, сделал вид, что не слышал его, и переспросил, что он сказал. Но он слишком серьезно добивался ответа, чтобы позабыть свой вопрос, и повторил его такими же точно ломаными словами, как и раньше. К этому времени я немного собрался с духом и сказал: "В конце концов бог жестоко его накажет; ему предстоит суд, и его бросят в бездонную пропасть, где он будет жить в вечном огне". Это не удовлетворило Пятницу, и он опять обратился ко мне, повторяя мои слова. "В конце концов предстоит суд. Мой не понимай. Отчего не убить дьявола сейчас? Отчего не убить его давно давно?" "А ты лучше спроси", - отвечал я, - "почему бог не убил тебя или меня, когда мы делали дурные вещи, оскорбляющие его; нас пощадили, чтобы мы раскаялись и получили прощение". Он немного задумался. "Хорошо, хорошо", - оказал он, очень растроганный, - "это хорошо; значит, я, ты, дьявол, все злые люди, - все сохраняйся, раскаявайся, бог всех прощай". Тут он опять совсем сбил меня с толку. Это показало мне, что простые понятия, заимствованные от природы, могут привести разумных существ к познанию бога и научить их благоговению и почитанию высшего божественного существа, ибо это свойственно нашей природе, по что только божественное откровение может дать познание Иисуса Христа и дарованного нам искупления и уяснить, что такое посредник нового завета, ходатай перед престолом бога: только откровение свыше, повторяю я, может образовать в душе эти понятия и научить ее, что евангелие нашего господа и спасителя Иисуса Христа и дух божий, обещанный людям его, как руководитель и очиститель, - совершенно необходимые учителя душ человеческих, обучающие их спасительному познанию бога и средствам спасения. Поэтому я перевел разговор между мною и моим учеником на другую тему и поспешно поднялся с места, делая вид, что должен сейчас же итти по какому то делу; затем я отослал его подальше и стал горячо молиться богу, прося его, чтобы он помог мне научить опасению этого бедного дикаря, вдохновил своим духом сердце этого жалкого невежественного создания, даровал ему свет познания бога во Христе, обратил его к себе и научил меня так изложить ему слово божие, чтобы совесть его окончательно убедилась, глаза открылись и душа его была спасена. Когда Пятница опять подошел ко мне, я начал с ним долгую беседу об искуплении человека спасителем мира и об учении евангелия, возвещенном с неба, т. е. о раскаянии перед богом и о вере в нашего всеблагого господа Иисуса. Потом по мере сил я объяснил ему, почему наш искупитель не принял ангельского облика, а произошел от семени Авраамова; я сказал, что по этой причине падшие ангелы не могут надеяться на спасение, что он пришел только для того, чтобы спасти погибших овец дома Израилева и т. д. Бог свидетель, что во всех методах, которые я применял для обучения этого бедного создания, я проявлял больше искренности, чем уменья; я должен признать, - думаю, что к тому же выводу придут все, поступающие по тому же принципу, - что, истолковывая ему различные вещи, я сам обучался многим вещам, которые я не знал или которых я раньше понастоящему не обдумывал, во которые естественно приходили мне на ум, когда я углублялся в них, чтобы растолковать их бедному дикарю. При этом случае я размышлял о них с большей любовью, чем когда бы "то ни было, так что независимо от того, получал ли от этого пользу бедняга или нет, я то уж во всяком случае имел все основания быть благодарным за его появление. Горе мое смягчалось, мое жилище стало казаться мне необыкновенно уютным; и когда я размышлял о том, что в этой одинокой жизни, на которую я был обречен, не только сам я обратился к небу и начал искать помощи у руки, приведшей меня сюда, но и стал, по воле провидения, орудием, которое спасло жизнь, а может быть и душу бедного дикаря, дало ему познание истинной религии и христианского учения, помогло ему узнать Иисуса Христа, а значит и жизнь вечную, - когда я размышлял обо всем этом, каждая частица моей души проникалась тайной радостью и я не раз приходил в восторг при мысли о том, что я очутился в этом месте, между тем как раньше я часто считал это самым страшным несчастьем, какое только могло со мной приключиться. Беседы с Пятницей до такой степени наполняли все мои свободные часы и так тесна была наша дружба, что я не заметил, как пролетели последние три года моего искуса, которые мы прожили вместе. Я был вполне счастлив, если только в подлунном мире возможно полное счастье. Дикарь стал добрым христианином, - гораздо лучшим, чем я; надеюсь, впрочем, и благодарю за это создателя, что, если я был и грешнее этого дитяти природы, однако мы оба одинаково были в покаянном настроении и уповали на милосердие божие. Мы могли читать здесь слово божие, и, внимая ему, мы были так же "близки богу, как если бы жили в Англии. Что касается разных тонкостей в истолковании того или другого библейского текста, - тех богословских комментариев, из за которых возгорелось столько опоров и вражды, то нас они не занимали. Так же мало интересовались мы вопросами церковного управления и тем, какая церковь лучше. Все эти частности нас не касались, да и кому они нужны? Я, право, не вижу, какая польза была бы нам от того, что мы изучили бы все спорные пункты нашей религии, породившие на земле столько смуты, и могли бы высказать свое мнение по каждому из них. Слово божие было нашим руководителем на пути к опасению, а может ли быть у человека более надежный руководитель? Однако я должен возвратиться к повествовательной части моего рассказа и изложить все события по порядку. Когда мы с Пятницей познакомились ближе и он не только мог понимать почти все, что я ему говорил, но и сам стал довольно бегло, хотя и ломаным языком, изъясняться по английски, я рассказал ему историю моих похождений, по крайней мере то, как я попал на мой остров, сколько лет прожил на нем и как провел эти годы. Я открыл ему тайну пороха и пуль, потому что для него это было действительно тайна, и научил стрелять. Я подарил ему нож, от которого он пришел в полное восхищение, и сделал ему портупею вроде тех, на кадетах у нас в Англии носят тесаки: только вместо тесака я вооружил его топором, так как он мог служить не только оружием во многих случаях, во и рабочим инструментом Я рассказал Пятнице об европейских странах, в частности об Англии, объяснив, что я оттуда родом; описал, как мы живем, как совершаем богослужение, как обращаемся друг с другом, как торгуем во всех частях света, переправляясь по морю на кораблях. Я рассказал ему о крушении корабля, на котором я побывал, и показал ему место, где находились его остатки, унесенные сейчас в море. Показал я ему также остатки лодки, в которой мы спасались и которую потом, как я уже говорил, выбросило на мой остров. Эта лодка, которую я был не в силах сдвинуть с места, теперь совсем развалилась. Увидев ее, Пятница задумался и долго молчал. Я спросил его, о чем он думает, и он ответил: "Я видел лодка, как эта: плавала то место, где мой народ". Я долго не понимал, что он хотел сказать; наконец, после долгих расспросов выяснилось, что точно такую лодку прибило к берегу в той земле, где живет его племя. Я подумал, что какой нибудь европейский корабль потерпел крушение около тех берегов, и эту лодку с него сорвало волнением. Но почему то мне не пришло в голову, что лодка могла быть с людьми, и, продолжая свои расспросы, я осведомился только о лодке. Пятница описал мне ее очень подробно, но, лишь когда он с оживлением прибавил в конце: "Белые люди не потонули, - мы их спасли", я уяснил себе все значение происшествия, о котором он говорил, и спросил его, были ли в лодке белые люди. "Да, - ответил он, - полная лодка белых людей". "Сколько их было?" Он насчитал по пальцам семнадцать. "Где же они? Что с ними сталось?" Он отвечал: "Они живы; живут у наших, наши места". Это навело меня на новую догадку: не с того ли самого корабля, что разбился в виду моего острова, были эти семнадцать человек? Убедившись, что корабль наскочил на скалу и ему грозит неминуемая гибель, все они покинули его и пересели в шлюпку, а потом их прибило к земле дикарей, где они и остались. Я стал допытываться у Пятницы, наверно ли он знает, что белые люди живы. Он с живостью отвечал: "Наверно, наверно" и прибавил, что скоро будет четыре года, как они живут у его земляков, и что те не только не обижают, но даже кормят их. На мой вопрос, каким образом могло случиться, что дикари не убили и не съели белых людей, он ответил: "Белые люди стали нам братья", - т. е., насколько я понял его, заключили с ними мир, и прибавил: "Наши кушают людей только на войне" (только военнопленных из враждебных племен - должно было это означать). Прошло довольно много времени после этого рассказа. Как то в ясный день, поднявшись на вершину холма в восточной части острова, откуда, если припомнит читатель, я много лет тому назад увидел материк Америки, Пятница долго вглядывался вдаль по тому направлению и вдруг принялся прыгать, плясать и звать меня, потому что я был довольно далеко от него. Я подошел и спросил, в чем дело. "О, радость! о, счастье!" воскликнул он. "Вот там, смотри... отсюда видно... моя земля, мой народ!" Все лицо его преобразилось от радости: глаза блестели; он весь был охвачен неудержимым порывом: казалось, он так бы и полетел туда, к своим. Это наблюдение навело меня на размышления, благодаря которым я стал относиться с меньшим доверием к моему слуге Я был убежден, что при первой возможности Пятница вернется на родину и там позабудет не только свою новую веру, но и все, чем т мне обязан, и, пожалуй, даже предаст меня своим соплеменникам: приведет их сотню или две на мой остров, они убьют меня и съедят, я он будет пировать вместе с ними с таким же легким сердцем, как прежде, когда все они приезжали сюда праздновать свои победы над дикарями враждебных племен. Но, думая так, я был жестоко несправедлив к честному парню, о чем потом очень жалел. Подозрительность с каждым днем возрастала, а сделавшись осторожнее, я естественно начал чуждаться Пятницы и стал к нему холоднее. Так продолжалось несколько недель, но, повторяю, я был совершенно неправ: у этого честного, добродушного малого не было и в помышлении ничего дурного; он не погрешил тогда против правил христианской морали, не изменил нашей дружбе, в чем я и убедился, наконец, к великой своей радости. Пока я подозревал его в злокозненных замыслах против меня, я понятно пускал в дело всю свою дипломатию, чтобы заставить его проговориться; но каждое его слово дышало такою простодушной искренностью, что мне стало стыдно моих подозрений; я успокоился и вернул свое доверие моему другу. А он даже не заметил моего временного к нему охлаждения, и это было для меня только лишним доказательством его искренности. Однажды, когда мы с Пятницей опять поднялись на этот самый холм (только в этот раз на море стоял туман и берегов материка не было видно), я спросил его: "А что, Пятница, хотелось бы тебе вернуться на родину к своим?" "Да, - отвечал он, - я был бы много рад воротиться к своим". "Что ж бы ты там делал?" продолжал я. "Превратился бы опять в дикаря и стал бы, как прежде, есть человеческое мясо?" Его лицо приняло серьезное выражение; он покачал головой и ответил: "Нет, нет. Пятница оказал бы там им всем, живите хорошо; молитесь богу, кушайте хлеб, козлиное мясо, молоко, не кушайте человека". "Ну, если ты им это скажешь, они тебя убьют". Он взглянул на меня все так же спокойно и сказал: "Нет, не убьют; они будут рады учить доброе" - будут рады научиться добру, хотел он сказать. Затем он прибавил: "Они много учились от бородатых людей, что приехали на лодке". "Так тебе хочется воротиться домой?" повторил я свой вопрос. Он улыбнулся и оказал; "Я не могу плыть так далеко". Когда же я предложил сделать для него лодку, он отвечал, что с радостью поедет, если я поеду с ним. "Как же мне ехать? - возразил я. - Ведь они меня съедят!" - "Нет, нет, не съедят, - проговорил он с жаром, - я сделаю так, что не съедят, я сделаю, что они буду" тебя много любить". Мой честный Пятница хотел этим оказать, что он расскажет своим землякам, как я убил его врагов и спас ему жизнь, я что за это они полюбят меня. После того он рассказал мне на своем ломаном языке, с какой добротой относились они к семнадцати белым бородатым людям, которых прибило к берегу в их земле. С того времени, признаюсь, у меня засела мысль попробовать переправиться на материк и разыскать там бородатых людей, о которых говорил Пятница; не могло быть сомнения, что это испанцы или португальцы, и я был уверен что, если только мне удастся присоединиться к ним, мы сообща отыщем способ добраться до какой нибудь цивилизованной страны, между тем как, находясь в одиночестве, на острове, в сорока милях от материка, я не имел никакой надежды на освобождение. И вот, спустя несколько дней, я опять завел с Пятницей тот же разговор. Я сказал, что дам ему лодку, чтоб он мог вернуться на родину, и повел его на противоположную оконечность острова, где стоял мой фрегат. Вычерпав из него воду (для большей сохранности он был у меня затоплен), я подвел его к берегу, показал ему, и мы оба сели в него. Пятница оказался превосходным гребцом, лодка шла у него почти так же быстро, как у меня. Когда мы отошли от берега, я ему оказал: "Ну, что же. Пятница, поедем к твоим землякам?" Он посмотрел на меня недоумевающим взглядом: очевидно, лодка казалась ему слишком маленькой для такого далекого путешествия. Тогда я сказал ему, что у меня есть лодка побольше, и на следующий день повел его к месту, где была моя первая лодка, которую я не мог спустить на воду. Пятница нашел величину этой лодки достаточной. Но так как со дня постройки этой лодки прошло двадцать два или двадцать три года и все это время она оставалась под открытым небом, где ее припекало солнце и мочило дождем, то вся она рассохлась и прогнила. Пятница заявил, что такая лодка будет вполне подходящей и на нее можно будет нагрузить довольно еды, довольно хлеба, довольно питья. В общем мое намерение предпринять поездку на материк вместе с Пятницей настолько окрепло, что я предложил Пятнице построгать такую же точно лодку, и ему можно будет уехать на ней домой. Он не ответил ни слова, но стал очень сумрачный и грустный. Когда же я спросил, что с ним, он сказал: "За что господин сердится на Пятницу? Что я сделал?" "С чего ты взял, что я сержусь на тебя? Я нисколько не сержусь", сказал я. "Не сержусь, не сержусь!" повторил он ворчливо. "А зачем отсылаешь Пятницу домой?" "Да ведь сам же ты говорил, что тебе хочется домой", заметил я. "Да, хочется, - отвечал он, - но только, чтоб оба. Господин не поедет - Пятница не поедет: Пятница не хочет без господина". Одним словом, он и слышать не хотел о том, чтобы покинуть меня. "Но послушай, Пятница, - продолжал я, - зачем же я поеду туда? Что я там буду делать?" Он живо повернулся ко мне: "Много делать, хорошо делать: учить диких людей быть добрыми, кроткими, смирными; говорить идя про бога, чтоб молились ему; делать им новую жизнь". "Увы, мой друг! - вздохнул я на это, - ты сам не знаешь, что говоришь. Куда уж такому невежде, как я, учить добру других!" "Неправда!" воскликнул он с жаром. "Меня учил добру, их будешь учить". "Нет, Пятница, - сказал я решительным тоном, - поезжай без меня, а я останусь здесь один и буду жить, как жил прежде". Он опять затуманился; потом вдруг подбежал к лежавшему невдалеку топору, который обыкновенно носил, схватил его и протянул мне. "Зачем ты даешь мне топор?" опросил я. Он отвечал: "Убей Пятницу". "Зачем же мне тебя убивать?" спросил я. "А зачем гонишь Пятницу прочь?" напустился он на меня. "Убей Пятницу - не гони прочь". Он был искренно огорчен: я заметил на глазах его слезы. Словом, привязанность его ко мне и его решимость были настолько очевидны, что я тут же сказал ему и часто повторял потом, что никогда не прогоню его, пока он хочет оставаться со мной. Таким образом, я окончательно убедился, что Пятница навеки предан мне, что единственным источником его желания вернуться на родину была горячая любовь к своим соплеменникам и надежда, что я научу их добру. Но, не будучи преувеличенно высокого мнения о своей особе, я не имел ни малейшего намерения браться за такое трудное дело, как просвещение дикарей. Впрочем, желание мое вырваться из моего заточения было от этого ничуть не слабее. Особенно усилилось мое нетерпение после разговора с Пятницей, из которого я узнал, что семнадцать бородатых людей живут так близко от меня. Поэтому, не откладывая долее, я стал искать с Пятницей подходящее толстое дерево, из которого можно было бы сделать большую пирогу или лодку и пуститься на ней в путь. На острове росло столько строевого лесу, что из него можно было выстроить целую флотилию кораблей, а не то что пирог и лодок. Но чтобы избежать промаха, который я сделал при постройке первой лодки, самое существенное было найти дерево, которое росло бы близко к берегу, и нам не стоило бы особенного труда спустить лодку на воду. После долгих поисков Пятница нашел, наконец, вполне подходящий для нас экземпляр; он гораздо больше меня понимал в этом деле. Я и по сей день не знаю, какой породы было срубленное нами дерево; цветом и запахом оно очень напоминало так называемый сумах или никарагву. Пятница стоял за то, чтобы выжечь внутренность колоды, как это делают при постройке своих пирог дикари; но я сказал ему, что будет проще выдолбить ее плотницкими инструментами, и, когда я показал ему, как это делается, он согласился, что мой способ практичнее. Мы живо принялись за дело, и через месяц усиленного труда лодка была готова. Мы обтесали ее снаружи топорами (Пятница мигом научился этой работе), и вышла настоящая морская лодка. Но после того понадобилось еще около двух недель, чтобы спустить наше сооружение на воду, так как мы двигали ее на деревянных катках буквально дюйм за дюймом. Когда лодка была спущена на воду, я удивился, как ловко, несмотря на ее величину, управляемся с ней Пятница, как быстро он заставляет ее поворачиваться и как хорошо гребет. Я спросил его, можем ли мы пуститься в море в такой лодке. "О, да, - ответил он, - в такой лодке не страшно плыть даже в самый большой ветер". Но, прежде чем пускаться в путь, я пошел осуществить еще одна намерение, о котором Пятница не знал, а именно снабдить лодку мачтой, парусом, якорем и канатом. Сделать мачту было не трудно; на острове росло много кедров, прямых, как стрела. Я выбрал одно молоденькое деревцо, росшее поблизости, велел Пятнице срубить его и дал ему указания, как очистить ствол от ветвей и обтесать его. Но над парусом мне пришлось поработать самому. У меня оставались еще старые паруса или, лучше сказать, куски парусов; но так как они лежали уже более двадцати шести лет и я не особенно заботился о том, чтобы сохранить их в целости, не думая, что они могут когда нибудь пригодиться, то был уверен, что все они сгнили. И действительно, большая часть их оказалась гнильем; но все же я нашел два куска покрепче и принялся за шитье, на которое потратил много труда, так как даже иголок у меня не было; в конце концов, я все же состряпал, во первых, довольно безобразное подобие большого треугольного паруса, какие употребляются в Англии, во вторых, маленький парус - так называемый блинд. Такими парусами я хорошо умел управлять, потому что они были на том баркасе, на котором я совершил рассказанные мной в начале этой книги побег от берберов. Около двух месяцев провозился я над оснасткой нашего судна, но зато работа была сделана чисто. Кроме двух упомянутых парусов, я смастерил еще третий, который укрепил на носу, и который должен был помогать нам поворачивать лодку при перемене галса. Но, главное, я сделал и приладил руль, что должно было значительно облегчать управление лодкой. Я был неискусный корабельный плотник, но, понимая всю пользу и даже необходимость такого приспособления, как руль, я не пожалел труда на его изготовление; хотя если учесть все мои неудавшиеся опыты, то, я думаю, он отнял у меня почти столько же времени, как и постройка всей лодки. Когда все было готово, я стал учить Пятницу управлению лодкой, потому что, хоть он был и очень хорошим гребцом, но ни о руле, ни о парусах не имел никакого понятия. Он был совершенно поражен, когда увидел, как я действую рулем, и как парус надувается то с одной, то с другой стороны в зависимости от перемены галса. Тем не менее, он очень скоро постиг всю эту премудрость и сделался искусным моряком. Одному только он никак не мог научиться - употреблению компаса: это было выше его понимания. Но так как в тех широтах в сухие сезоны почти никогда не бывает ни туманов, ни пасмурных дней, то в компасе для нашей поездки не представлялось особенной надобности. Днем мы могли править на берег, который был виден вдали, а ночью держать путь по звездам Другое дело в дождливый сезон, но в дождливый сезон все равно нельзя было путешествовать ни морем, ни сухим путем. Наступил двадцать седьмой год моего пленения. Впрочем, три последние года можно было смело выкинуть из счета, ибо с появлением на острове моего милого Пятницы в мое жилище вошла радость и осветила мою печальную жизнь. Двадцать шестую годовщину этой жизни я отпраздновал благодарственной молитвой, как я в прежние годы: я благодарил создателя за те великие милости, которыми он взыскал меня в моем одиночестве. И если мне было за что благодарить его прежде, то уже теперь и подавно: теперь мне были даны новые доказательства того, как печется обо мне провидение; теперь мне уж недолго оставалось томиться в пустыне: освобождение было близко; по крайней мере, я был твердо убежден, что мне не придется прожить и года на моем острове. Несмотря, однако, на такую уверенность, я не забрасывал своего хозяйства: я попрежнему копал землю и засевал ее, попрежнему огораживал новые поля, ходил за своим стадом, собирал и сушил виноград, - словом, делал все необходимое, как и раньше. Между тем, приближался дождливый сезон, когда я обыкновенно большую часть дня просиживал дома. Нашу поездку пришлось отложить, а пока необходимо было позаботиться о безопасности нашей новой лодки. Мы привели ее в ту бухточку, куда, как было сказано, я приставал со своими плотами в начале своего пребывания на острове. Дождавшись прилива, я подтянул лодку к самому берегу, ошвартовал ее и приказал Пятнице выкопать маленький бассейн такой величины и глубины, чтобы она поместилась в нем, как в доке, С наступлением отлива мы отгородили ее крепкой плотиной, чтобы закрыть доступ в док со стороны моря. А чтобы предохранить лодку от дождей, мы прикрыли ее толстым слоем веток, под которыми она стояла, как под крышей. Теперь мы могли спокойно дождаться ноября или декабря, чтобы предпринять наше путешествие. Как только прекратились дожди и погода установилась, я начал деятельно готовиться к дальнему плаванию. Я заранее рассчитал, какой запас провизии нам может понадобиться, я заготовил все, что нужно. Недели через две я предполагал открыть док и опустить лодку на море. Как то утром я по обыкновению был занят сборами в дорогу и отослал Пятницу на берег моря поискать черепаху: яйца и мясо этого животного давали нам еды на неделю. Не успел Пятница уйти, как сейчас же прибежал назад. Как полоумный, не слыша под собой земли, он буквально перелетел ко мне за ограду и, прежде чем я успел спросить его, в чем дело, закричал: "Господин! Господин! Беда! Плохо!" - "Что с тобой, Пятница? Что случилось?" спросил я в тревоге "Там, около берега, одна, две, три... одна, две, три лодки!" Зная его манеру считать, я подумал, что всех лодок было шесть, но, как потом оказалось, их было только три. "Ну что ж такое, Пятница? Чего ты так испугался?" сказал я, стараясь его ободрить. Бедняга был вне себя; вероятно, он вообразил, что дикари явились за ним, что они разыщут его и съедят. Он так дрожал, что я не знал, что с ним делать. Я успокаивал его, как умел: говорил, что во всяком случае я подвергаюсь такой же опасности, как и он, что если съедят его, так и меня вместе с ним. "Но мы постоим за себя, мы будем драться", прибавил я. "Готов ты драться?" "Я, стрелять? - отвечал он, - но их много, очень много". "Не беда, - сказал я, - одних мы убьем, а остальные испугаются выстрелов и разбегутся. Я буду защищать тебя. Но обещаешь ли ты, что не струсишь, а главное, будешь делать все, что я тебе прикажу?" Он отвечал: "Я умру, если ты велишь, господин". После этого я принес из потреба рому и дал ему выпить (я так бережно расходовал свой ром, что у меня оставался еще порядочный запас). Затем мы собрали все наше огнестрельное оружие, привели его в порядок и зарядили. Два охотничьих ружья, которые мы всегда брали с собой, выходя из дому, я зарядил самой крупной дробью; в мушкеты (четыре числом) положил по пяти маленьких пуль и по два кусочка свинцу, а пистолеты зарядил двумя пулями каждый. Кроме того, я вооружился, как всегда, тесаком без ножен, а Пятницу вооружил топором. Приготовившись таким образом к бою, я взял подзорную трубу и поднялся на гору для рекогносцировки. Направив трубу на берег моря, я скоро увидел дикарей: их было двадцать один человек, трое пленных и три лодки. Было ясно, что вся эта ватага явилась на острив с единственной целью отпраздновать свою победу над врагом варварским пиром. Ужасное пиршество, но для этих извергов подобные банкеты были в порядке вещей. Я заметил также, что на этот раз они высадились не там, где высаживались три года тому назад в день бегства Пятницы, а гораздо ближе к моей бухточке. Здесь берега были низкие, и почти к самому морю подступал густой лес. Меня взбесило, что дикари расположились так близко к моему жилью, хотя, конечно, главной причиной охватившего меня гнева было мое негодование перед кровавым делом, для которого они явились на остров. Спустившись с горы, я объявил Пятнице мое решение напасть на этих зверей и перебить их всех до единого и еще раз спросил его, будет ли он мне помотать. Он теперь совершенно оправился от испуга (чему, быть может, отчасти способствовал выпитый им ром) и с бодрым видом повторил, что умрет, когда я прикажу умереть. В этом состоянии гневного возбуждения я поделил между нами приготовленное оружие, и мы тронулись в путь. Пятнице я дал один из пистолетов, который он заткнул себе за пояс, и три ружья, а сам взял все остальное. На всякий случай я захватил в карман бутылочку рому, а Пятнице дал нести большой мешок с запасным порохом и пулями. Я приказал ему следовать за мной, не отставая ни на шаг, и строго запретил заговаривать со мной и стрелять, пока я не прикажу. Нам пришлось сделать большой крюк, чтоб обогнуть бухточку и подойти к берегу со стороны леса, потому что только с этой стороны можно было незаметно подкрасться к неприятелю на расстояние ружейного выстрела. Пока мы шли, я имел время поразмыслить в воинственном предприятии, задуманном мной, и моя решимость начала ослабевать. Немногочисленность неприятеля смущала меня: в борьбе с этими голыми, почти что безоружными людьми все шансы победы были несомненно на моей стороне, будь я даже один. Нет, меня терзало другого рода сомнение - сомнение в своей правоте. "С какой стати, - спрашивал я себя, - и ради чего я собираюсь обагрить руки человеческой кровью? Какая крайность гонит меня? И кто, наконец, дал мне право убивать людей, не сделавших и не хотевших сделать мне никакого зла? Чем, в самом деле, они провинились передо мной? Их варварские обычаи меня не касаются; это - несчастное наследие, перешедшее к ним от предков, проклятие, которым их покарал господь. Но если господь их покинул, если в своей премудрости он рассудил за благо уподобить их скотам, то во всяком случае меня он не уполномочивал быть их судьею, а тем более палачом. И, наконец, национальные пороки не подлежат отомщению отдельных людей. Словом, с какой точки зрения ни взгляни, расправа с людоедами не мое дело. Еще для Пятницы тут можно найти оправдание: это его исконные враги; они воюют с его соплеменниками, а на войне позволительно убивать. Ничего подобного нельзя сказать обо мне". Все эти доводы, не раз приходившие мне в голову и раньше, показались мне теперь до такой степени убедительными, что я решил не трогать пока дикарей, а засевши в лесу в таком месте, чтобы видеть все, что происходит на берегу, выжидать и начать наступательные действия лишь в том случае, если сам бог даст мне явное указание, что такова его воля. С этим решением я вошел в лес. Пятница следовал за мной по пятам. Мы шли со всевозможными предосторожностями - в полном молчании и стараясь как можно тише ступать. Подойдя к опушке с того края, который был ближе к берегу, так что только несколько рядов деревьев отделяло нас от дикарей, я остановился, тихонько подозвал Пятницу и, указав ему толстое дерево почти на выходе из леса, велел взобраться на это дерево и посмотреть, видно ли оттуда дикарей и что они делают. Он сделал, как ему было сказано, и сейчас же воротился, чтоб сообщить, что все отлично видно, что дикари сидят вокруг костра и едят мясо одного из привезенных ими пленников, а другой лежит связанный тут же на песке, и они, наверное, сейчас же убьют его. Вся моя душа запылала гневом при этом известии. Но я буквально пришел в ужас, когда Пятница сказал мне, что второй пленник, которого дикари собираются съесть, не их племени, а один из бородатых людей, которые приехали в его землю на лодке и о которых он мне уже говорил. Подойдя к дереву, я ясно увидел в подзорную трубу белого человека. Он лежал неподвижно, потому что его руки и ноги были стянуты гибкими прутьями тростника или другого растения в таком роде. На нем была одежда, но не только поэтому, а и по лицу нельзя было не признать в нем европейца. Ярдов на пятьдесят блноке к берегу, на пригорке, на расстоянии приблизительно половины ружейного выстрела от дикарей, росло другое дерево, к которому можно было подойти незамеченным ими, так как все пространство между ним и тем местом, где мы стояли, было почти сплошь покрыто густой зарослью какого то кустарника. Сдерживая бушевавшую во мне ярость, я потихоньку пробрался за кустами к этому дереву и оттуда, как на ладони, увидел все, что происходило на берегу. У костра, сбившись в плотную кучку, сидело девятнадцать человек дикарей. В нескольких шагах от этой группы, подле распростертого на земле европейца, стояли двое остальных и, нагнувшись над ним, развязывали ему ноги: очевидно, они были только что посланы за ним. Еще минута - и они зарезали бы его, как барана, и затем, вероятно, ровняли бы его на части и принялись бы жарить его. Нельзя было терять ни минуты. Я повернулся к Пятнице, "Будь наготове", сказал я ему. Он кивнул головой. "Теперь смотри на меня, и что я буду делать, то делай и ты". С этими словами я положил на землю охотничье ружье и один из мушкетов, а паз другого мушкета прицелился в дикарей. Пятница тоже прицелился. "Готов ты?" спросил я его. Он отвечал утвердительно. "Ну, так пли!" сказал я и выстрелил. Прицел Пятницы оказался вернее моего: он убил двух человек и ранил троих, я же только двоих ранил и одного убил. Легко себе представить, какой переполох произвели наши выстрелы в толпе дикарей. Все уцелевшие вскочили на ноги и заметались по берегу, не зная, куда кинуться, в какую сторону бежать. Они не могли сообразить, откуда посыпалась на них гибель. Пятница, согласно моему приказанию, не сводил с меня глаз. Тотчас же после первого выстрела я бросил мушкет, схватил охотничье ружье, взвел курок и снова прицелился. Пятница в точности повторил каждое мое движение. "Ты готов?" спросил я опять. "Готов" "Так стреляй, и да поможет нам бог". Два выстрела грянули почти одновременно в середину остолбеневших дикарей, но так как на этот раз мы стреляли из охотничьих ружей, заряженных дробью, то упало только двое. Зато раненых было очень много. Обливаясь кровью, бегали они по берегу с дикими воплями, как безумные. Три человека были, очевидно, тяжело ранены, потому что они вскоре свалились. Положив на землю охотничье ружье, я взял свой второй заряженный мушкет, крикнул: "Пятница, за мной!" и выбежал из лесу. Мой храбрый дикарь не отставал от меня ни на шаг. Заметив, что дикари увидали меня, я закричал во всю глотку и приказал Пятнице последовать моему примеру. Во всю прыть (что, к слову сказать, было не слишком быстро, благодаря тяжелым доспехам, которыми я был нагружен) устремился я к несчастной жертве, лежавшей, как уже сказано, на берегу, между костром и морем. Оба палача, уже готовые расправиться со своей жертвой, бросили ее при первых же звуках наших выстрелов. В смертельном страхе они стремглав кинулись к морю и вскочили в лодку, куда к ним присоединились еще три дикаря. Я повернулся к Пятнице и приказал ему стрелять в них. Он мигом понял мою мысль и, пробежав ярдов сорок, чтобы быть ближе к беглецам, выстрелил по ним, и я подумал, что он убил их всех, так как все они повалились кучей на дно лодки; но двое сейчас же поднялись: очевидно, они упали просто со страху. Из трех остальных двое были убиты наповал, а третий был настолько тяжело ранен, что уже не мог встать. Покуда Пятница расправлялся с пятью беглецами, я вытащил нож и перерезал путы, которыми были стянуты руки и ноги бедного пленника. Освободив его, я помог ему приподняться и опросил его по-португальски, кто он такой Он ответил по латыни: christianus (христианин). От слабости он еле держался на ногах и еле говорил. Я вынул из кармана бутылочку рому и поднес ему ко рту, показывая знаками, чтоб он отхлебнул глоток; потом дал ему хлеба. Когда он поел, я его спросил, какой он национальности, и он отвечал: Espagniole (испанец). Немного оправившись, он принялся самыми красноречивыми жестами изъявлять мне свою признательность за то, что я спас ему жизнь. Призвав на помощь все свои познания в испанском языке, я сказал ему по испански: "Сеньор, разговаривать мы будем потом, а теперь надо действовать. Если вы в силах сражаться, то вот вам сабля и пистолет: берите, и ударим на врагов". Испанец с благодарностью принял то и другое и, почувствовав в руках оружие, словно стал другим человеком. Откуда только взялись у него силы? Как ураган, налетел он на своих убийц и в одно мгновение ока изрубил двоих на куски. Правда, несчастные дикари, ошеломленные ружейными выстрелами и внезапностью нападения; были до того перепуганы, что от страха попадали и были так же неспособны бежать, как и сопротивляться нашим пулям. То же самое произошло с шестью дикарями в лодке, в которых выстрелил Пятница: двое из них упали со страху, не будучи даже ранены. Я держал заряженный мушкет наготове, но не стрелял, приберегая заряд на случай крайней нужды, так как я отдал испанцу мой пистолет и саблю. Наши четыре разряженные ружья остались под деревом на том месте, откуда мы в первый раз открыли огонь; поэтому я подозвал Пятницу и велел ему сбегать за ними. Он мигом слетал туда и обратно. Тогда я отдал ему свой мушкет, а сам стал заряжать остальные ружья, сказав своим обоим союзникам, чтобы, когда им понадобится оружие, они приходили ко мне. Пока я заряжал ружье, между испанцем и одним из дикарей завязался ожесточенный бой. Дикарь набросился на него с огромным деревянным мечем, точно таким, каким предстояло быть убитым испанцу, если б я не подоспел к нему на выручку. Мой испанец оказался таким храбрецом, как я и не ожидал; несмотря на свою слабость, он дрался, как лев, и нанес противнику своей саблей два страшных удара по голове, но дикарь был pocлый, сильный малый; схватившись с ним в рукопашную, он скоро повалил испанца (тот был очень слаб) и стал вырывать у него саблю; испанец благоразумно выпустил ее, выхватил, из за пояса пистолет и, выстрелив в дикаря, положил его на месте, прежде чем я, видевший всю эту сцену, успел подбежать на выручку. Между тем Пятница, предоставленный самому себе, преследовал бегущих дикарей с одним только топором в руке; им он прикончил трех человек, раненных первыми нашими выстрелами; досталось от него и многим другим. Испанец тоже не терял времени даром. Взяв у меня охотничье ружье, он пустился в погоню за двумя дикарями и ранил обоих, но так как долго бежать было ему не под силу, то оба дикаря успели скрыться в лесу. Пятница погнался за ними. Одного он убил, а за другим не мог угнаться: тот оказался проворнее. Несмотря на свои раны, он бросился в море, пустился вплавь за лодкой с тремя его земляками, успевшими отчалить от берега, и нагнал ее. Эти четверо (и в числе их один раненный, про которого мы не знали, жив он или умер) были единственные из двадцати одного человека, которые ушли от наших рук. Вот точный отчет: 3 - убито нашими первыми выстрелами из за дерева. 2 - следующими двумя выстрелами. 2 - убито Пятницей в лодке. 2 - раненных раньше, прикончено им же. 1 - убит им же в лесу. 3 - убито испанцем. 4 - найдено мертвыми в разных местах (убиты при преследовании Пятницей или умерли от ран). 4 - спаслись в лодке (из них один ранен, если не мертв). ----------------- 21 всего. Трое дикарей, спасшихся в лодке, работали веслами изо всех сил, стараясь поскорей уйти из под выстрелов. Пятница раза два или три пальнул им в догонку, но, кажется, не попал. Он стал меня убеждать взять одну из их лодок и пуститься за ними в погоню. Меня и самого тревожил их побег: я боялся, что, когда они расскажут своим землякам о том, что случилось на острове, те нагрянут к нам, быть может, на двух- или на трехстах лодках, и одолеют нас количеством. Поэтому я согласился преследовать беглецов на море и, подбежав к одной из лодок, прыгнул в нее, приказав Пятнице следовать за мной. Но каково же было мое изумление, когда, вскочив в лодку, к увидел лежавшего в ней человека, связанного по рукам и ногам, как испанец и, очевидно, тоже обреченного на съедение. Он был полумертв от страха, так как не понимал, что творятся кругом; краснокожие так крепко скрутили его, и он так долго оставался связанным, что не мог выглянуть из за бортов лодки и ело дышал. Я тотчас же перерезал стягивавшие его путы и хотел помочь ему встать. Но он не держался на ногах: он даже говорить был не в силах, а только жалобно стонал: несчастный, кажется, думал, что его только затем и развязали, чтобы вести на убой. Когда Пятница подошел к нам, я велел ему объяснить этому человеку, что он свободен, и передал ему бутылочку с ромом, чтоб он дал ему глоток. Радостная весть, в соединении с укрепляющим действием рома, оживила беднягу, и он сел в лодке. Но надо было видеть, что сделалось с Пятницей, когда он услышал его голос и увидел его лицо. Он бросился его обнимать, заплакал, засмеялся; потом стал прыгать вокруг него, затем заплясал; потом опять заплакал, замахал руками, принялся колотить себя по голове и по лицу, - словом, вел себя, как безумный. Долгое время я не мог добиться от него никаких разъяснений, но когда он, наконец, успокоился, то сказал, что это его отец. Не могу выразить, до чего я был растроган таким проявлением сыновней любви в моем друге. Нельзя было смотреть без слез на эту радость грубого дикаря при виде любимого им отца, спасенного от смерти. Но в то же время нельзя было и не смеяться нелепым выходкам, которыми выражались его радость и любовь. Раз двадцать он выскакивал из лодки и снова вскакивал в нее; то он садился подле отца и, распахнув свою куртку, прижимал его голову к своей груди, словно мать ребенка; то принимался растирать его одеревеневшие руки и ноги. Я посоветовал растереть его ромом, что ему очень помогло. Теперь о преследовании бежавших дикарей нечего было и думать: они почти скрылись из виду. Таким образом, предполагаемая погоня не состоялась и, надо заметить, к счастью для нас, так как спустя часа два, т. е. прежде, чем мы успели бы проехать четверть пути, задул жестокий ветер, который бушевал потом всю ночь. Он дул с северо-запада, как раз навстречу беглецам, так что, по всей вероятности, они не могли выгрести и больше не увидели родной земли. Но возвратимся к Пятнице. Он был так поглощен сыновними заботами, что у меня не хватало духа оторвать его от отца. Я дал ему время переварить его радость и тогда только кликнул его. Он подбежал ко мне вприпрыжку с радостным смехом, довольный и счастливый. Я его спросил, дал ли он отцу хлеба. Он покачал головой: "Нет хлеба: подлая собака ничего не оставила, все сама съела". И он показал на себя. Тогда я вынул из своей сумки все, что у меня с собой было провизии - небольшой хлебец и две или три кисти винограду, - и дал ему для его отца. Самому же ему я предложил подкрепить силы остатками рома, но и ром он понес старику. Не успел он войти опять в лодку, как вижу - бежит куда то мой Пятница, сломя голову, точно за ним гонится нечистая сила. Этот парень был замечательно легок на ногу, надо заметить, и, прежде чем я успел опомниться, он скрылся из моих глаз. Я кричал ему, чтоб он остановился, - не тут то было! Так он и исчез. Смотрю - через четверть часа возвращается, но уже не так шибко. Когда он подошел ближе, я увидал, что он что то несет. Оказалось, что это был кувшин с пресной водой, которую он притащил для отца. Он сбегал для этого домой, в нашу крепость, а кстати уже прихватил еще две ковриги хлеба. Хлеб он отдал мне, а воду понес старику, позволив мне, впрочем, отхлебнуть несколько глотков, так как мне очень хотелось пить. Вода оживила старика лучше всякого рома: он, оказалось, умирал от жажды. Когда он напился, я подозвал Пятницу и спросил, не осталось ли в кувшине воды. Он отвечал: да, и я велел ему дать напиться испанцу, нуждающемуся в этом не менее его отца. Я передал ему также одну ковригу хлеба из двух принесенных Пятницей. Бедный испанец был очень слаб: он прилег на лужайке под деревом в полном изнеможении. Его палачи так туго стянули ему руки и ноги, что теперь они у него страшно распухли. Когда он утолил жажду свежей водой и поел хлеба, я подошел к нему и дал горсть винограду. Он поднял голову и взглянул на меня с безграничной признательностью; несмотря на отвагу, только что проявленную им в стычке, он был до того истощен, что не мог стоять на ногах, как он ни пытался: ему не позволяли это его распухшие ноги. Я посоветовал ему не насиловать себя понапрасну и приказал Пятнице растереть ему ноги ромом, как он это сделал своему отцу. Я заметил, что добрый парень при этом поминутно оборачивался взглянуть, сидит ли его отец на том месте, где он его оставил. Вдруг, оглянувшись, он увидел, что старик исчез: он мгновенно сорвался с места и, не говоря ни слова, бросился к лодке так, что только пятки замелькали. Но когда, добежав, он увидел, что отец его просто прилег отдохнуть, он сейчас же воротился к нам. Тогда я сказал испанцу, что мой слуга поможет ему встать и доведет его до лодки, в которой мы доставим его в свое жилище, а там уже позаботимся о нем. Но Пятница был парень крепкий: не долго думая, он поднял его как перышко, взвалил к себе на спину и понес. Дойдя до лодки, он осторожно посадил его сперва на борт, а потом на дно подле своего отца. Потом вышел на берег, столкнул лодку в воду, опять вскочил в нее и взялся за весла. Я пошел пешком. В сильных руках Пятницы лодка так шибко неслась вдоль берега, несмотря на сильный ветер, что я не мог за ней поспеть. Пятница благополучно привел ее в нашу гавань и, оставив в ней обоих инвалидов, побежал за другой лодкой. Он объяснил мне это на бегу, встретив меня на полдороге, и помчался дальше. Положительно ни одна лошадь не могла бы угнаться за этим парнем, так шибко он бегал. И не успел я дойти до бухточки, как он уже явился туда с другой лодкой. Выскочив на берег, он стал помогать старику и испанцу выйти из лодки, но ни тот, ни другой не были в силах двигаться. Бедный Пятница совсем растерялся, не зная, что с ними делать. Но я придумал выход из этого затруднения, сказав Пятнице, чтоб он посадил покамест наших гостей на берегу и устроил поудобнее. Я сам на скорую руку сколотил носилки, на которых мы с Пятницей и доставили больных к наружной стене нашей крепости. Но тут мы опять встали втупик, не зная, как нам быть дальше. Перетащить двух взрослых людей через высокую ограду нам было не под силу, а ломать ограду я ни за что не хотел. Пришлось мне снова пустить в ход свою изобретательность, и, наконец, препятствие было обойдено. Мы с Пятницей принялись за работу, и часа через два за наружной оградой, между ней и рощей, у нас красовалась чудесная парусиновая палатка, прикрытая сверху ветками от солнца и дождя. В этой палатке мы устроили две постели из материала, находившегося в моем распоряжении, т. е. из рисовой соломы и четырех одеял, по два на брата: по одному, вместо простыни, и по другому, чтобы укрываться. Теперь мой остров был заселен, и я считал, что у меня изобилие подданных. Часто я не мог удержаться от улыбки при мысли о том, как похож я на короля. Во первых, весь остров был неотъемлемою моей собственностью, и, таким образом, мне принадлежало несомненное право господства. Во вторых, мой народ был весь в моей власти: я был неограниченным владыкой и законодателем. Все мои подданные были обязаны мне жизнью, и каждый из них в свою очередь, готов был, если б понадобилось, умереть за меня. Замечательно также, что все трое были разных вероисповеданий: Пятница был протестант, его отец - язычник и людоед, а испанец - католик. Я допускал в своих владениях полную свободу совести. Но это между прочим. Когда мы устроили жилье для наших гостей и водворили их на новоселье, надо было подумать, чем их накормить. Я тотчас же отрядил Пятницу в наш лесной загончик с поручением привести годовалого козленка. Мы разрезали его отделили заднюю часть и порубили ее на мелкие куски, половина которых пошла на бульон, а половина - на жаркое. Обед стряпал Пятница. Он заправил бульон ячменем и рисом, и вышло превосходное, питательное кушанье. Стряпня происходила подле рощицы, за наружной оградой (я никогда не разводил огонь внутри крепости), поэтому стол был накрыт в новой палатке. Я обедал вместе со своими гостями и всячески старался развлечь и приободрить их. Пятница служил мне толмачем не только, когда я говорил с его отцом, но даже с испанцем, так как последний довольно сносно объяснялся на языке дикарей. Когда мы пообедали или, вернее, поужинали, я приказал Пятнице взять лодку и съездить за нашими ружьями, которые за недосугом мы бросили на поле битвы; а на другой день я послал его зарыть трупы убитых в предупреждение зловония, которое не замедлило бы распространиться от них при тамошней жаре. Я велел ему также закопать ужасные остатки кровавого пиршества; которых было очень много. Я не мог без содрогания даже подумать о том, чтобы зарыть их самому: меня стошнило бы от одного их вида. Пятница пунктуально исполнил все, что я ему приказал: его стараниями были уничтожены все следы посещения дикарей, так что, когда я пришел на место побоища, я не сразу мог его узнать; только по расположению деревьев на опушке леса, подходившего здесь к самому берегу, я убедился, что пиршество дикарей происходило именно здесь. Вскоре я начал беседовать с моими новыми подданными. Прежде всего я велел Пятнице спросить своего отца, как он относится к бегству четырех дикарей и не боится ли, что они могут вернуться на остров с целым полчищем своих соплеменников, которое нам будет не под силу одолеть. Старый индеец отвечал, что, по его мнению, убежавшие дикаря никоим образом не могли выгрести в такую бурю, какая бушевала в ту ночь; что, наверно, все они утонули, а если и уцелели каким нибудь чудом, так их отнесло на юг и прибило к земле враждебного племени, где они все равно неминуемо должны были погибнуть от рук своих врагов. Что же они предприняли бы, если бы благополучно добрались домой, он не знал; но, по его мнению, они были так страшно напуганы нашим неожиданным нападением, грохотом и огнем выстрелов, что наверно рассказали своим, будто товарищи их погибли не от человеческих рук, а были убиты громом и молнией, и будто Пятница и я были двое разгневанных духов, слетевших с небес, чтобы их истребить, а не двое вооруженных людей. По его словам, он сам слышал, как они это говорили друг другу, ибо они не могли представить себе, чтобы простой смертный мог изрыгать пламя, говорить громом и убивать на далеком расстоянии, даже не замахнувшись рукой, как это было в том случае. Старик был прав. Впоследствии я узнал, что никогда после этого дикари не пытались высадиться на моем острове. Очевидно, те четверо беглецов, которых мы считали погибшими, благополучно вернулись на родину и своими рассказами о случившемся с ними напугали своих земляков, и у тех сложилось убеждение, что всякий ступивший на заколдованный остров будет сожжен небесным огнем. Но в то время я этого не знал, и потому был в постоянной тревоге, ежеминутно ожидая нашествия дикарей. И я и моя маленькая армия были всегда готовы к бою: ведь нас теперь было четверо и, явись к нам хоть сотня дикарей, мы бы не побоялись померяться с ними силами даже в открытом поле. Мало по малу, однако, видя, что дикари не показываются, я начал забывать свои страхи, а вместе с тем все чаще и чаще возвращался к давнишней своей мечте о путешествии на материк, тем более, как уверял меня отец Пятницы, я мог рассчитывать в качестве их общего благодетеля на радушный прием у его земляков. Но после одного серьезного разговора с испанцем я начал сомневаться, стоит ли приводить в исполнение этот план. Из этого разговора я узнал, что хотя дикари действительно приютили у себя семнадцать человек испанцев и португальцев, спасшихся в лодке с погибшего корабля, и не обижают их, но все эти европейцы терпят крайнюю нужду в самом не обходимом, нередко даже голодают. На мои расспросы о подробностях несчастья, постигшего их корабль, мой гость сообщил мне, что корабль их был испанский и шел из Рио-де-ла-Платы в Гаванну, где должен был оставить свой груз, состоявший, главным образом, из мехов и серебра, и набрать европейских товаров, какие там будут. Он рассказал еще, что по пути они подобрали пятерых матросов португальцев с другого корабля, потерпевшего крушение, что пять человек из их корабельной команды утонуло в первый момент катастрофы, а остальные, пробедствовав несколько дней, в течение которых они не раз глядели в глаза смерти, наконец, пристали к берегу каннибалов, где каждую минуту ожидали, что их съедят дикари. У них было с собой огнестрельное оружие, но они не могли им пользоваться за неимением пороха и пуль: тот, что они взяли с собой в лодку, почти весь был подмочен в пути, а что осталось, они сразу же израсходовали, добывая себе пищу охотой. Я спросил его, какая, по его мнению, участь ожидает их в земле дикарей и неужели они никогда не пытались выбраться оттуда. Он отвечал, что у них было много совещаний по этому поводу, но все они кончались слезами и отчаянием, так как у них не было судна, ни инструментов для его постройки и никаких припасов. Тогда я спросил, как, по его мнению, примут они мое предложение совершить попытку бегства и для осуществления этого плана собраться сюда, на мой остров. Я откровенно сказал ему, что больше всего я боюсь предательства и дурного обращения, если я отдам себя в их руки. Ведь благодарность не принадлежит к числу добродетелей, свойственных человеку, и в своих поступках люди руководятся не столько принятыми на себя обязательствами, сколько корыстью. А было бы слишком обидно, сказал я ему, выручить людей из беды только для того, чтобы очутиться их пленником в Новой Испании, откуда еще не выходил целым ни один англичанин, какая бы несчастная звезда или случайность ни забросили его туда; я предпочел бы быть съеденным дикарями, чем попасть в когти духовенства и познакомиться с тюрьмами инквизиции. И я прибавил, что если бы сюда собрались все его товарищи, то, по моему убеждению, при таком количестве рабочих рук нам ничего не стоило бы построить такое судно, на котором мы все могли бы добраться до Бразилии, до островов или до испанских владений к северу отсюда. Но, разумеется, если за мое добро, когда я сам вложу им в руки оружие, они обратят его против меня, - если, пользуясь преимуществом силы, они лишат меня свободы и отвезут к своим соплеменникам, я окажусь еще в худшем положении, чем теперь. Испанец отвечал с большим чистосердечием, что товарищи его страшно бедствуют и так хорошо сознают всю безнадежность своего положения, что он не допускает и мысли, чтоб они могли дурно поступить с человеком, который протянет им руку помощи; он сказал, что если мне угодно, то он съездит к ним со стариком-индейцем, передаст им мое предложение и привезет мне ответ. Если они согласятся на мои условия, то он возьмет с них торжественную клятву в том, что они беспрекословно будут повиноваться мне, как командиру и капитану; он заставит их поклясться над святыми дарами и евангелием в своей верности мне и готовности последовать за мной в ту христианскую землю, которую я сам укажу им; он отберет от них собственноручно подписанное обязательство и привезет его мне. Затем он сказал, что хочет сначала поклясться мне в верности сам, - в том, что он не покинет меня, пока жив, или пока я сам не прогоню его, и что при малейшем поползновении со стороны его соотечественников нарушить данную мне клятву, он встанет на мою сторону и будет биться за меня до последней капли крови. Он, впрочем, не допускал возможности измены со стороны своих земляков; все они, по его словам, были честные, благородные люди. К тому же они терпели большие лишения - ни пищи, ни одежды, в полной власти дикарей я никакой надежды вернуться на родину, - словом, он был уверен, что, если только я, их спасу, они будут готовы положить за меня жизнь. Уверенность, с какою мой гость ручался за своих соотечественников, рассеяла мои сомнения, в я решил попытаться выручить их, если возможно, и послать к ним для переговоров старика-индейца и испанца. Но когда все было уже готово к их отплытию, сам испанец заговорил о том, что, по его мнению, нам не следует спешить с приведением в исполнение нашего плана. Он выдвинул при этом соображение настолько благоразумное и настолько свидетельствовавшее об его искренности, что я не мог не согласиться с ним и по его совету решил отложить освобождение его товарищей по крайней мере на полгода. Дело заключалось в следующем. Испанец прожил у нас около месяца и за это время успел присмотреться к моей жизни. Он видел, как я работаю и, с божьей помощью, удовлетворяю свои насущные потребности. Ему было в точности известно, сколько запасено у нас рису и ячменя. Конечно, для меня с избытком хватило бы этого запаса, но уже и теперь, когда моя семья возросла до четырех человек, его надо было расходовать с большой осторожностью. Следовательно, мы и подавно не могли рассчитывать прокормиться, когда у нас прибавится еще четырнадцать оставшихся в живых его товарищей. А ведь вам надо было еще заготовить запасов для дальнего плавания к тому времени, когда мы построим корабль. В виду всех этих, соображений мой испанец находил, что, прежде; чем выписывать гостей, нам следует позаботиться об их пропитании. Вот в чем состоял его план. С моего разрешения, говорил он, они втроем вскопают новый участок земли и высеют все зерно, какое я могу уделить для посева; затем мы будем дождаться урожая, чтобы хватило хлеба на всех его соотечественников, которые прибудут сюда; иначе, перебравшись до времени на наш остров; они попадут из огня да в полымя, и нужда вызовет у нас разногласия. "Вспомните сынов Израиля, - сказал он в заключение своей речи, - сначала они радовались своему освобождению от ига египетского, а потом, когда в пустыне у них не хватило хлеба, возроптали на бога, освободившего их". Я не мог надивиться благоразумной предусмотрительности моего гостя, как не мог не порадоваться тому, что он так предан мне. Его совет был так хорош, что, повторяю, я принял его, не колеблясь. Не откладывая дела в долгий ящик, мы вчетвером принялись вскапывать новое поле. Работа шла успешно (насколько успешно может итти такая работа при деревянных орудиях), и через месяц, когда наступило время посева, у нас был большой участок возделанной земли, на котором мы посеяли двадцать два бушеля ячменя и шестнадцать мер риса, т. е. все, что я мог уделить на посев. Для еды мы оставили себе в обрез на шесть месяцев, считая с того дня, когда мы приступили к распашке, а не со дня посева, ибо в этих местах от посева до жатвы проходит меньше шести месяцев. Теперь нас было столько, что дикари могли нам быть страшны лишь в том случае, если б они нагрянули в слишком уж большом количестве. Но мы не боялись дикарей и свободно разгуливали по всему острову. А так как все мы были поглощены одною надеждою-надеждою на скорое освобождение, - то каждый из нас (по крайней мере могу это сказать о себе) не мог не думать об изыскании средств для осуществления этой надежды. Поэтому во время своих скитаний по острову я отметил несколько деревьев на постройку корабля и поручил Пятнице и отцу его срубить их, а испанца приставил присматривать и руководить их работой. Я показал им доски моего изделия, которые я с такой неимоверной затратой сил вытесывал из больших деревьев, и предложил сделать такие же. Они натесали их около дюжины. Это были крепкие дубовые доски в тридцать пять футов длины, два фута ширины и от двух до четырех дюймов толщины. Можете судить, какое баснословное количество труда было положено на эту работу. В то же время я старался по возможности увеличить свое стадо. Для этого двое из нас ежедневно ходили ловить диких козлят; Пятница ходил каждый день, а мы с испанцем чередовались. Заприметив где нибудь в укромном местечке козу с сосунками, мы убивали матку, а козлят пускали в стадо. Таким образом у нас прибавилось до двадцати голов скота. Затем нам предстояло еще позаботиться о заготовлении винограда, так как он уже созревал. Мы собрали и насушили его в огромном количестве; я думаю, что, если бы мы были в Аликанте, где вино делается из изюма, мы могли бы наполнить не менее шестидесяти боченков. Наравне с хлебом изюм составлял главную статью нашего питания, и мы очень любили его. Я не знаю более вкусного, здорового и питательного кушанья. За всеми этими делами мы не заметили, как подошло время жатвы. Урожай был недурен, - не из самых роскошных, но все же настолько обильный, что мы могли приступить к выполнению нашего замысла. С двадцати двух бушелей посеянного ячменя мы получили двести двадцать; таков же приблизительно был и урожай риса. Этого количества должно было не только хватить на прокормление до следующей жатвы всей нашей общины (считая с шестнадцатью новыми членами), но с таким запасом провианта мы могли смело пуститься в плавание и добраться до любого из государств Америки. Убрав и сложив хлеб, мы принялись плести большие корзины, чтобы было в чем хранить Зерно. Испанец оказался большим искусником в этом деле и часто бранил меня, почему я не устроил себе плетней для защиты; но я не видел в них никакой нужды. Когда таким образом продовольствие для ожидаемых гостей было припасено, я разрешил испанцу ехать за ними, снабдив его самыми точными инструкциями. Я строго наказал ему не привозить ни одного человека, не взяв с него в присутствии старика-индейца клятвенного обещания, что он не только не сделает никакого зла тому человеку, который встретит его на острове, - человеку, пожелавшему освободить его и его соотечественников единственно из человеколюбивых побуждений, - но будет защищать его против всяких попыток этого рода и во всем подчиняться ему. Все это должно было быть изложено на бумаге и скреплено собственноручными подписями всех, кто согласится на мои условия. Но, толкуя о письменном договоре, мы с моим гостем упустили из виду, что у его товарищей не было ни бумаги, ни перьев, ни чернил. С этими инструкциями испанец и старый индеец отправились в путь на той самой лодке, на которой они приехали или, вернее, были привезены на мой остров дикарями в качестве пленников, обреченных на съедение. Я дал обоим по мушкету, пороху и пуль приблизительно на восемь зарядов, с наказом расходовать то и другое как можно экономнее, т. е. стрелять не иначе, как в случаях крайней необходимости. С какой радостью я снарядил их в дорогу! За двадцать семь слишком лет моего заточения это была с моей стороны первая серьезная попытка вернуть себе свободу. Я снабдил своих послов запасом хлеба и изюма, достаточным для них на много дней, а для их соотечественников на неделю. Наконец, наступил день отплытия. Я условился с отъезжающими, что на обратном пути они подадут сигнал, по которому я мог бы издали признать их лодку, затем пожелал им счастливой дороги, и они отчалили. Вышли они при свежем ветре в день полнолуния в октябре месяце по приблизительному моему расчету, ибо, потеряв точный счет дней и недель, я уже не мог его восстановить, я не был даже уверен, правильно ли отмечены годы в моем календаре, хотя, проверив его впоследствии, убедился, что я не ошибся в годах. Уже с неделю ожидал я своих путешественников, как вдруг случилось непредвиденное событие, беспримерное в истории. В одно прекрасное утро, когда я еще крепко спал в своем убежище, ко мне вбежал Пятница с громким криком: "Господин, господин! Они едут, едут!" Я мигом вскочил, наскоро оделся, перелез через ограду и, не думая об опасности, выбежал в рощицу (которая, к слову сказать, так разрослась, что в описываемое время ее можно было скорее назвать, лесом). Повторяю: не думая об опасности, я сверх обыкновения не взял с собой никакого оружия; но каково же было мое удивление, когда, взглянув в сторону моря, я увидел милях в пяти от берега лодку с треугольным парусом: она держала курс прямо на остров и, подгоняемая попутным ветром, быстро приближалась. При этом шла она не от материка, а с южной стороны острова. Сделав это открытие, я приказал Пятнице спрятаться в роще, потому что это были не те, кого мы ожидали, и мы не знали - враги это или друзья. Затем я вернулся домой за подзорной трубой, чтобы лучше рассмотреть. Приставив лестницу, я взобрался на холм, как я всегда это делал, желая произвести рекогносцировку и яснее разглядеть окрестности, не будучи замеченным. Не успел я взобраться на холм, как тотчас увидел корабль. Он стоял на якоре у юго-восточной оконечности острова, милях в восьми от моего жилья. Но от берега до него было не более пяти миль. Корабль был несомненно английский, да и лодка, как я мог теперь различить, оказалась английским баркасом. Не могу выразить, в какое смятение повергло меня это открытие. Моя радость при виде корабля, притом английского, - радость ожидания близкой встречи с моими соотечественниками, с друзьями, - была выше всякого описания, а вместе с тем какое то тайное предчувствие, которого я ничем не мог объяснить, предостерегало меня против них. Прежде всего мне казалось странным, что английский купеческий корабль зашел в эти места, лежавшие, как было мне известно, в стороне от всех морских торговых путей англичан. Я знал, что его не могло пригнать бурей, так как за последнее время не было бурь. За каким же делом зашел он сюда? Если это были действительно англичане, то вероятнее всего они явились сюда не с добром, и лучше мне было сидеть в засаде, чем попасть в руки воров и убийц. Никогда не пренебрегайте тайным предчувствием, предостерегающим вас об опасности, даже в тех случаях, когда вам кажется, что нет никакого основания придавать ему веру. Что предчувствия бывают у каждого из нас, - этого, я думаю, не станет отрицать ни один мало-мальски наблюдательный человек. Не можем мы сомневаться и в том, что такие внушения внутреннего голоса являются откровением невидимого мира, доказывающим общение душ. И если этот таинственный голос предостерегает нас об опасности, то почему не допустить, что внушения его исходят от благожелательной нам силы (высшей или низшей и подчиненной, все равно) для нашего блага. Случай со мной, о котором я веду теперь речь, как нельзя лучше подтверждает верность этого рассуждения. Если б я тогда не послушался предостерегавшего меня тайного голоса, а бы неминуемо погиб или во всяком случае попал бы в несравненно худшее положение, чем в каком я был раньше. Вскоре я увидел, что лодка приблизилась к берегу, как бы выбирая место, где бы лучше пристать. К счастью, сидевшие в ней не заметили бухточки, где я когда то приставал с плотами, а причалили в другом месте, приблизительно в полумиле расстояния от нее, говорю - к счастью, потому что, высадись они в этой бухточке, они очутились бы, так сказать, у порога моего жилья, выгнали бы меня и уж, наверно, обобрали бы до нитки. Когда лодка причалила, и люди вышли на берег, я мог хорошо их рассмотреть. Это были несомненно англичане, по крайней мере, большинство из них. Одного или двух я, правда, принял за голландцев, но ошибся, как оказалось потом. Всех было одиннадцать человек, при чем трое из них были привезены в качестве пленников, потому что у них не было никакого оружия, и мне показалось, что у них связаны ноги: я видел, как четыре или пять человек, выскочившие на берег первыми, вытащили их из лодки. Один из пленников сильно жестикулировал, о чем то умолял; он, видимо, был в страшном отчаянии. Двое других тоже говорили что то, воздевая руки к небу, но в общем были сдержаннее. Я был в полнейшем недоумении, не зная, чем объяснить эту сцену. Вдруг Пятница крикнул мне на своем невозможном английском языке: "О, господин! Смотри: белые люди тоже кушают человека, как дикие люди". "С чего ты взял, Пятница, что они их съедят?" "Конечно, съедят", отвечал он с убеждением. "Нет, нет, ты ошибаешься, - продолжал я, - боюсь, правда, что они убьют их, но можешь быть уверен, что есть их не станут". Я с ужасом смотрел на разыгравшуюся передо мной непонятную драму, ежеминутно ожидая, что на моих глазах совершится кровавое дело. Я увидел даже, как над головой одной из жертв сверкнуло какое то оружие - кинжал или тесак. Вся кровь застыла в моих жилах: я был уверен, что бедняга сейчас свалится мертвый. Как я жалел в эту минуту, что со мной нет моего испанца и старика-индейца, отца Пятницы. Я заметил, что ни у кого из разбойников не было с собой ружей. Так хорошо было бы подкрасться к ним теперь и выстрелить по ним в упор. Но скоро мысли мои приняли иное направление. Я увидел, что, поиздевавшись над тремя связанными пленниками, негодяи разбежались по острову, желая, вероятно, осмотреть местность. Я заметил также, что и троим пленным была предоставлена свобода итти, куда им вздумается. Но все трое сидели на земле, погруженные в размышления, и были, повидимому, в глубоком отчаянии. Это напомнило мне первое время моего пребывания на острове. Точно так же и я сидел на берегу, дико озираясь кругом. Я тоже считал себя погибшим. Какие ужасы мерещились мне в первую ночь, когда я забрался на дерево, боясь, чтоб меня не растерзали хищные звери! Как я не знал той ночью о поддержке свыше, которую получу в виде прибитого бурей и приливом ближе к берегу корабля, откуда я запасся всем необходимым для жизни на много, много лет, так точно и эти трое несчастных не знали, что избавление и поддержка близко и что в тот самый момент, когда они считали себя погибшими и свое положение безнадежным, они находились уже почти в полной безопасности. Лодка подошла к берегу во время прилива, и пока разбойники вели разговоры с тремя пленниками, да пока они шныряли по острову, прошло много времени: начался отлив, и лодка очутилась на мели. В ней осталось два человека, которые, как я обнаружил впоследствии, сильно подвыпили и вскоре уснули. Когда один из них проснулся и увидел, что лодка стоит на земле, он попробовал столкнуть ее в воду, но не мог. Тогда он стал окликать остальных. Они сбежались на его крики и принялись ему помогать, но песчаный грунт был так рыхл, а лодка так тяжела, что все их усилия спустить ее на воду не привели ни к чему. Тогда они, как истые моряки, - а моряки, как известно, самый легкомысленный народ в мире, - бросили лодку и снова разбрелись по острову. Я слышал, как один из них, уходя, крикнул двоим оставшимся в лодке: "Джек! Том! Да бросьте вы ее! Чего там возиться! Всплывет со следующим приливом". Это было сказано по английски, так что теперь не оставалось уже никаких сомнений, что эти люди - мои земляки. Все это время я или выходил на свой наблюдательный пост на вершине горы, или сидел притаившись в своем замке, радуясь, что я так хорошо его укрепил. До начала прилива оставалось не менее десяти часов; к тому времени должно было стемнеть. Тогда я мог незаметно подкрасться к морякам и наблюдать за их движениями, а также подслушать, что они будут говорить. Тем временем я начал готовиться к бою, но с большей осмотрительностью, так как знал, что теперь мне предстоит иметь дело с более опасным врагом, чем дикари. Пятнице, который сделался у меня превосходным стрелком, я тоже приказал вооружиться. Ему я отдал три мушкета, а себе взял два охотничьих ружья. В своей мохнатой куртке из козьих шкур и такой же шапке, с обнаженной саблей у бедра и с двумя ружьями за спиной я имел поистине грозный вид. Как уже сказано, я решил было ничего не предпринимать, пока не стемнеет. Но часа в два, когда жара стала нестерпимой, я заметил, что все моряки разбрелись по лесам и, вероятно, уснули. Что же касается до трех несчастных пленников, то им было не до сна. Все трое сидели они под большим деревом, не более как в четверти мили от меня и, как мне казалось, вне поля зрения остальных. Тут я решил показаться им и разузнать что нибудь о их положении. Я немедленно отправился в путь в только что описанном наряде, с Пятницей на почтительном расстоянии от меня. Мой слуга был тоже вооружен до зубов, как и я, но все таки меньше походил на выходца с того света. Я подошел к трем пленникам совсем близко и, прежде чем они успели заметить меня, громко спросил их по-испански: "Кто вы, господа?" Они вздрогнули от неожиданности и обернулись на голос, но, кажется, еще больше перепугались, увидя подходившее к ним звероподобное существо. Ни один из них не ответил ни слова, и мне показалось, что они собираются бежать. Тогда я заговорил с ними по английски. "Господа, - начал я, - не пугайтесь: быть может, вы найдете друга там, где меньше всего ожидали встретить его". "Если так, то значит, его посылает нам само небо, - отвечал мне торжественно один из троих, снимая передо мной шляпу, - потому что мы не можем надеяться на человеческую помощь". "Всякая помощь от бога, сударь", сказал я. "Однако, угодно ли вам указать чужому человеку, как помочь вам, ибо вы, повидимому, находитесь в очень незавидном положении. Я видел, как вы высаживались, видел, как вы о чем то умоляли приехавших с вами негодяев и как один из них замахнулся кинжалом". Бедняга залился слезами и пролепетал, весь дрожа: "Кто со мной говорит: человек или бог? Обыкновенный смертный или ангел?" - "Да не смущают вас такого рода сомнения, сударь, - отвечал я, - можете быть уверены, что перед вами простой смертный. Поверьте, что если бы бог послал ангела вам на помощь, он был бы не в таком одеянии и иначе вооружен. Итак, прошу вас, отбросьте ваш страх. Я - человек, англичанин, и хочу вам помочь. Как видите, нас только двое, я и мой слуга, но у нас есть ружья и заряды. Говорите же прямо: чем мы можем вам служить? Что с вами произошло?" "Слишком долго рассказывать все, как было", отвечал он. "Наши злодеи близко. Но вот вам, сударь, вся наша история в коротких словах. Я - капитан корабля; мой экипаж взбунтовался; едва удалось убедить этих людей не убивать меня; наконец, они согласились высадить меня на этот пустынный берег с моим помощником и одним пассажиром, которых вы видите перед собой. Мы были уверены в нашей гибели, так как считали эту землю необитаемой. Да и теперь еще мы не знаем, что нам думать о нашей встрече с вами". - "Где эти звери - ваши враги?" опросил я. "В какую сторону они пошли?" "Вот они лежат под деревьями, сударь", и он указал в сторону леса. "У меня сердце замирает от страха, что они увидят вас и услышат наш разговор, потому что тогда они всех нас убьют". "Есть у них ружья?" спросил я. Он отвечал: "Только два, и одно из них оставлено в лодке". "Чудесно, - сказал я, - все остальное беру на себя. Кажется, они крепко уснули; нам было бы нетрудно всех их перебить, но не лучше ли взять их в плен?" На это капитан мне оказал, что между этими людьми есть два отпетых негодяя, которых было бы опасно пощадить; но если отделаться от этих двоих, то остальные, он уверен, вернутся к 'исполнению своих обязанностей. Я попросил его указать мне этих двоих, но он сказал, что не может узнать их на таком большом расстояния, но что он отдает себя в полное мое распоряжение и исполнит все мои приказания. "В таком случае, - продолжал я, - прежде всего отойдем подальше, чтобы не разбудить их, и решим сообща, как нам действовать". Все трое с полной готовностью последовали за мной, и вскоре все мы скрылись от глаз врагов. "Слушайте, сударь, - сказал я, - я попытаюсь выручить вас, но прежде я вам ставлю два условия...". Он не дал мне договорить. "Я весь в вашей власти, - оказал он поспешно, - распоряжайтесь мною по своему усмотрению, - и мной и моим кораблем, если нам удастся отнять его у разбойников; если же нет, то даю вам слово, что, пока жив, я буду вашим послушным рабом, пойду всюду, куда бы вы меня ни послали, и, если понадобится, умру за вас". Оба его товарища обещали то же самое. Тогда я сказал: "Если так, господа, то вот мои условия: во первых, пока вы у меня на острове, вы не будете предъявлять никаких притязаний на власть; и, если я дам вам оружие, вы по первому моему требованию возвратите мне его, не станете злоумышлять ни против меня, ни против моих подданных на этом острове и будете подчиняться всем моим распоряжением. Во вторых, если нам удастся овладеть вашим кораблем, вы бесплатно доставите на нем в Англию меня и моего слугу". Капитан заверил меня всеми клятвами, какие только может придумать человеческая изобретательность, что он исполнит эти в высшей степени разумные требования, и, кроме того, во всякое время и при всех обстоятельствах будет считать себя обязанным мне своей жизнью. "Так к делу, господа!" сказал я. "Прежде всего вот вам три ружья, вот порох и пули. А теперь говорите, что по вашему следует нам предпринять". Но капитан опять рассыпался в изъявлениях благодарности и объявил, что роль вождя принадлежит по праву мне. Тогда я сказал: "По моему мнению, нам надо действовать решительно. Подкрадемся к ним, пока они спят, и дадим по ним залп, предоставив богу решать, кому быть убитым нашими выстрелами. Если же те, которые останутся живы, сдадутся, их можно будет пощадить". На это он робко возразил, что ему не хотелось бы проливать столько крови и что, если можно, он предпочел бы этого избежать, но что двое неисправимых негодяев, поднявшие мятеж на корабле, поставят нас в опасное положение, если ускользнут и вернутся на корабль, потому что они приведут сюда весь экипаж и перебьют всех нас. - "Значит, тем более необходимо принять мой совет", сказал я на это; "это единственное средство спастись". Заметив, однако, что он все таки колеблется, я сказал ему, чтоб он с товарищами поступал как знает. Между тем, пока у нас шли эти переговоры, матросы начали просыпаться, и вскоре я увидел, что двое из них поднялись. Я спросил капитана, не это ли зачинщики бунта. "Нет", отвечал он. - "Так пусть уходят с миром: не будем им мешать", сказал я. "Быть может, это сам бог пробудил их от сна, чтобы дать им возможность спастись. Но если вы дадите ускользнуть остальным, это уж будет ваша вина". Подстрекаемый этими словами, капитан схватил мушкет, заткнул за пояс пистолет и ринулся вперед в сопровождении своих товарищей, каждый из которых тоже вооружился мушкетом. Один из проснувшихся матросов обернулся на шум их шагов и, увидев в их руках оружие, поднял тревогу. Но было уже поздно: в тот самый момент, как он закричал, грянуло два выстрела капитанского помощника . и пассажира; сам же капитан благоразумно воздержался, приберегая свой заряд. Стрелявшие не дали промаха: один человек был убит наповал, другой тяжело ранен. Раненый вскочил, однако, на ноги и стал звать на помощь. Но тут к нему подскочил капитан и сказал: "Поздно, брат, звать на помощь. Попроси лучше бога, чтобы он простил тебе твое предательство". С этими словами капитан прикончил его ударом приклада по голове. Оставалось еще трое, из которых один был легко ранен. Тут подошел я. Поняв, что сопротивление бесполезно, наши противники запросили пощады. Капитал отвечал, что он готов их пощадить, если они поручатся в том, что искренно каются в своем вероломстве, и поклянутся помочь ему овладеть кораблем и отвести его обратно на Ямайку. Они наперерыв стали заверять в своей искренности и обещали беспрекословно повиноваться ему. Капитан удовлетворился их обещаниями и склонен был пощадить их жизнь. Я не противился этому, но только потребовал, чтобы в течение всего пребывания на моем острове они были связаны по рукам и ногам. Пока все это происходило, я отрядил Пятницу и помощника капитана к баркасу с приказанием унести с него парус и весла. Тем временем три отсутствовавшие к счастью для них матроса, услыхав выстрелы, воротились. Когда они увидели, что капитан их из пленника превратился в победителя, они даже не пытались сопротивляться и беспрекословно дали себя взять. Таким образом, победа наша была полная. Теперь капитану и мне оставалось только поведать друг другу наши приключения. Я начал первый и рассказал ему всю мою историю, которую он выслушал с жадным вниманием и очень поражался чудесной случайности, давшей мне возможность запастись съестными припасами и оружием. Не было, впрочем, ничего удивительного в том, что мой рассказ так его взволновал: вся жизнь моя на острове была сплошным рядом чудес. Но когда от моей необычайной судьбы, мысль его естественно перенеслась к его собственной и ему показалось, что я был сохранен здесь как бы для спасения его жизни, из глаз его хлынули слезы, и он не мог выговорить больше ни слова. После этого я пригласил его и обоих его путников к себе в замок, куда мы дошли моим обыкновенным путем, т. е. через крышу дома. Я предложил моим гостям подкрепиться тем, что у меня было, а затем показал им свое домашнее хозяйство со всеми хитроумными приспособлениями, какие были сделаны мною за долгие, долгие годы моей одинокой жизни. Они изумлялись всему, что я им показывал, всему, что они от меня узнавали. Но капитана больше всего поразили воздвигнутые мной укрепления и то, как искусно было скрыто мое жилье в чаще деревьев. Действительно, благо. даря необыкновенной силе растительности в тропическом климате моя рощица за двадцать лет превратилась в такой густой лес, что сквозь него можно было пробраться только по узенькой извилистой тропинке, которую я оставил нарочно для этого при посадке деревьев. Я объяснил моим новым знакомым, что этот замок - главная моя резиденция, но что, как у всех владетельных особ, у меня есть и другая, - загородный дворец, который я тоже иногда посещаю. Я обещал показать им его в другой раз, теперь же нам следовало подумать, как выручить от разбойников корабль. Капитан вполне согласился со мной, но прибавил, что он решительно недоумевает, как к этому приступить, ибо на корабле осталось еще двадцать шесть человек экипажа. Так как все они замешаны в заговоре, т. е. в таком преступлении, за которое по закону полагается смертная казнь, то они будут упорствовать в своем мятеже до последней крайности. Им хорошо известно, что если они нам сдадутся, то тотчас по возвращении в Англию или в какую нибудь из английских колоний будут повешены. А при таких условиях немыслимо вступить с ними в бой с такими слабыми силами. Слова капитана заставили меня призадуматься. Его соображения казались мне вполне основательными. А между тем надо было на что нибудь решиться: постараться хитростью заманить их в ловушку и напасть на них врасплох или же помешать им высадиться и перебить нас. Но тут я подумал, что вскоре экипаж корабля начнет тревожиться за судьбу товарищей и лодки и, наверно, отправит на берег другую лодку поискать их. На этот раз они должно быть явятся вооруженные, и тогда нам не справиться с ними. Капитан нашел мои предположения вполне основательными. Тогда я сказал, что, по моему, нам прежде всего следует позаботиться о том, чтобы разбойники не могли увести обратно баркас, на котором приехала первая партия, а для этого надо сделать его непригодным для плавания. Мы тотчас отправились к нему, сняли с него оружие, пороховницу, две бутылки - одну с водой, другую с ромом, мешок с сухарями, большой кусок сахару (фунтов пять или шесть), завернутый в парусину. Я очень обрадовался этой добыче, особенно водке и сахару: ни того, ни другого я не пробовал уж много, много лет. Вытащив на берег весь этот груз (весла, мачта, парус и руль были убраны раньше, о чем я уже говорил), мы пробили в дне баркаса большую дыру. Таким образом, если бы нам и не удалось одолеть неприятеля, он по крайней мере не мог взять от нас своей лодки. Сказать по правде, я и не надеялся, чтобы нам посчастливилось захватить в свои руки корабль, но что касается баркаса, то починить его ничего не стоило, а на таком судне легко было добраться до подветренных островов, захватив по дороге наших друзей испанцев, о которых я не забыл. Когда мы общими силами оттащили баркас в такое место, куда не достигал прилив, и пробили дыру в дне, которую нельзя было быстро заделать, мы присели отдохнуть и посоветоваться, что нам делать дальше. Но не успели мы приступить к совещанию, как с корабля раздался пушечный выстрел и на нем замахали флагом. Это был, очевидно, призывной сигнал для баркаса. Но баркас не трогался. Немного погодя грянул второй выстрел, потом еще и еще. Сигналить флагом тоже продолжали. Наконец, когда все эти сигналы и выстрелы остались без ответа и баркас не показывался, с корабля спустили второю шлюпку (все это было мне отлично видно в подзорную трубу). Шлюпка направилась к берегу, и, когда она подошла ближе, мы увидели, что в ней было не менее десяти человек, и все с ружьями. От корабля до берега было около шести миль, так что мы имели время рассмотреть сидевших в шлюпке людей. Мы различали даже лица. Так как течением шлюпку относило немного восточнее того места, куда мы вытащили баркас, то матросы гребли вдоль берега, чтобы пристать к тому самому месту, куда пристала первая лодка. Таким образом, повторяю, мы видели в ней каждого человека. Капитан всех их узнал и тут же охарактеризовал мне каждого из них. По его словам между ними было три хороших парня. Он был уверен, что их вовлекли в заговор против их воли, вероятно, угрозами; но зато боцман, который, повидимому, командовал ими, и все остальные были отъявленные мерзавцы. "Они слишком скомпрометированы, - прибавил капитан, - и будут защищаться отчаянно. Боюсь, что нам не устоять против них". Я улыбнулся и сказал, что у людей, поставленных в такие условия, как мы, не может быть страха; что бы ни ожидало нас в будущем, все будет лучше нашего настоящего положения, и, следовательно, всякий выход из этого положения - даже смерть - мы должны считать избавлением. Я спросил его, что он думает об условиях моей жизни. И неужели не находит, что мне стоит рискнуть жизнью ради своего избавления. "И где, сударь, - сказал я, - ваша уверенность, что я сохранен здесь для спасения вашей жизни, - уверенность, которую вы выражали несколько времени тому назад? Что касается меня, то в предстоящей нам задаче меня смущает только одно". "Что такое?" - спросил он. "Да то, что, как вы говорите, в числе этих людей есть три или четыре порядочных человека, которых следует пощадить. Будь они все негодяями, я бы ни на секунду не усомнился, что сам бог, желая их наказать, передает их в наши руки; ибо будьте уверены, что всякий, вступивший на этот остров, будет в нашей власти и, смотря по тому, как он к нам отнесется, - умрет или останется жить". Я говорил бодрым, решительным тоном, с веселым лицом. Моя уверенность передалась капитану, и мы энергично принялись за дело. Как только с корабля была опущена вторая шлюпка, мы позаботились разлучить наших пленников и хорошенько запрятать их. Двоих, как самых ненадежных (так, по крайней мере, их аттестовал капитан), я отправил под конвоем Пятницы и капитанского помощника в свою пещеру. Это было достаточно укромное место, откуда арестантов не могли услышать и откуда им было бы нелегко убежать, так как они едва ли нашли бы дорогу в лесу. Их посадили связанными, но оставили им еды и сказали, что если они будут вести себя смирно, то через день или два их освободят, но зато при первой попытке бежать - убьют без всякой пощады. Они обещали терпеливо переносить свое заключение и очень благодарили за то, что их не оставили без пищи и позаботились, чтоб они не сидели впотьмах, так как Пятница дал им несколько наших самодельных свечей. Они были уверены, что Пятница остался на часах у входа в пещеру. С четырьмя остальными пленниками было поступлено мягче. Правда, двоих мы оставили пока связанными, так как капитан за них не ручался, но двое других были приняты мной на службу по рекомендации капитана и после того, как оба они торжественно поклялись мне в верности. Итак, считая этих двоих и капитана с двумя его товарищами, нас было теперь семеро хорошо вооруженных людей, и я не сомневался, что мы управимся с теми десятью, которые должны были приехать, тем более, что в числе их, по словам капитана, было три или четыре честных парня. Подойдя к острову в том месте, где мы оставили баркас, они причалили, вышли из шлюпки и вытащили ее на берег, чему я был очень рад. Признаться, я боялся, что они из предосторожности станут на якорь, не доходя до берега, и что часть людей останется караулить шлюпку: тогда мы не могли бы ее захватить. Выйдя на берег, они первым делом бросились к баркасу, и легко представить себе их изумление, когда они увидели, что с него исчезли все снасти и весь груз и что в дне его зияет дыра. Потолковав между собой по поводу этого неприятного сюрприза, они принялись аукать в надежде, не услышат ли их прибывшие в баркасе. Долго надсаживали они себе глотки, но без всякого результата. Тогда они стали в кружок и по команде дали залп из ружей. По лесу раскатилось гулкое эхо, но и от этого их дело не подвинулось вперед: сидевшие в пещере ничего не могли слышать; те же, которые были при нас, хоть и слышали, но откликнуться не посмели. Они были так ошеломлены исчезновением своих товарищей, что (как они нам потом рассказали) решили воротиться на корабль с донесением, что баркас продырявлен, а люди, вероятно, все перебиты. Мы видели, как они торопливо спустили на воду шлюпку и как потом сели в нее. Капитан, который до сих пор еще надеялся, что нам удастся захватить корабль, теперь совсем упал духом Он боялся, что, когда на корабле узнают об исчезновении команды баркаса, то снимутся с якоря, и тогда прощай все его надежды. Но скоро у него явился новый повод для страха. Шлюпка с людьми не отошла от берега и двадцати сажен, как мы увидели, что она возвращается: должно быть. посоветовавшись между собой, они приняли какое нибудь новое решение. Мы продолжали наблюдать. Причалив к берегу, они оставили в шлюпке трех человек, а остальные семеро вышли и отправились в глубь острова, очевидно, на розыски пропавших. Дело принимало невыгодный для нас оборот. Даже если бы мы захватили семерых, вышедших на берег, это не принесло бы нам никакой пользы, раз мы упустили бы шлюпку с тремя остальными: вернувшись на корабль, они все равно рассказали бы там о случившемся, а тогда корабль, наверное, снялся бы с якоря и опять таки был бы потерян для нас. Как бы то ни было, нам не оставалось ничего больше, как терпеливо выжидать, чем все это кончится. Выпустив семерых человек, шлюпка с тремя остальными отошла на порядочное расстояние от берега и стала на якорь, отрезав нам таким образом всякую возможность добраться до нее. Семеро разведчиков, держась плотной кучкой, стали подыматься на горку, под которой было мое жилье. Нам было отлично их видно, но они не могли видеть нас. Мы все надеялись, не подойдут ли они поближе, чтоб мы могли дать по ним залп, или не уйдут ли, напротив, подальше и позволят нам таким образом выйти из своего убежища. Но, добравшись до гребня холма, откуда открывался вид на всю северо-восточную часть острова, опускавшуюся к морю отлогими лесистыми долинами, они остановились и снова принялись кричать и аукать, пока не охрипли. Наконец, боясь, должно быть, удаляться от берега и друг от друга, они уселись под деревом и стали совещаться. Оставалось только, чтоб они заснули, как те, что приехали в первой партии; тогда наше дело было бы выиграно. Но страх не располагает ко сну, а эти люди видимо трусили, хотя не знали, какая им грозит опасность и откуда она может притти. Тут капитану пришла в голову довольно остроумная мысль, а именно, что в случае, если бы они решили еще раз попытаться подать сигнал выстрелами своим пропавшим товарищам, мы могли бы броситься на них как раз в тот момент, когда они выстрелят и, следовательно, их ружья будут разряжены. Тогда, говорил он, им ничего больше не останется, как сдаться, и дело обойдется без кровопролития. План был недурен, но его можно было привести в исполнение только при том условии, чтобы мы были на достаточно близком расстоянии от неприятеля в тот момент, когда он сделает залп, и успели бы добежать до него, прежде чем ружья будут снова заряжены. Но неприятель и не думал стрелять. Прошло много времени. Мы все сидели в засаде, не зная, на что решиться. Наконец, я сказал, что, по моему мнению, нам нечего и думать, что либо предпринимать до наступления ночи. Если же к тому времени эти семеро не вернутся на лодку, тогда мы в темноте незаметно проберемся к морю, и может быть нам удастся заманить на берег тех, что остались в лодке. Время тянулось нестерпимо медленно. Наши враги не трогались с места. Мы думали, что совещанию их не будет конца, но можете себе представить, как мы были разочарованы, когда увидели, что они поднялись и решительным шагом направились прямо к морю. Должно быть, страх неизвестной опасности оказался сильнее товарищеских чувств, и они решили бросить всякие поиски и воротиться на корабль. Когда я увидел, что они направляются к берегу, то сразу понял, в чем дело. Выслушав мои опасения, капитан пришел в совершенное отчаяние. Но тут у меня внезапно сложился план, как заставить неприятеля воротиться. План этот как нельзя лучше отвечал моим намерениям. Я приказал Пятнице и помощнику капитана направиться к западу от бухточки, к месту, где высаживались дикари в день освобождения Пятницы; затем, поднявшись на горку в полумиле расстояния, кричать изо всей мочи, пока их не услышат моряки; когда же те откликнутся, перебежать на другое место и снова аукать и, таким образом, постоянно меняя место, заманивать врагов все дальше и дальше в глубь острова, пока они не заплутаются в лесу, а тогда указанными мной окольными путями вернуться ко мне. Матросы уже садились в лодку, когда со стороны бухточки раздался крик Пятницы и помощника капитана. Они сейчас же откликнулись и пустились бежать вдоль берега на голос; но, добежав до бухточки, принуждены были остановиться, так как было время прилива и вода в бухточке стояла очень высоко. Посоветовавшись между собой, они, наконец, крикнули оставшимся в шлюпке, чтобы те подъехали и перевезли их на другой берег. На это то я и рассчитывал. Переправившись через бухточку, они пошли дальше, прихватив с собой еще одного человека. Таким образом, в шлюпке осталось только двое. Я видел, как они отвели ее в самый конец бухточки и привязали там к пеньку. Все складывалось как нельзя лучше для нас. Предоставив Пятнице и помощнику капитана делать свое дело, я скомандовал остальному отряду следовать за мной. Мы переправились через бухточку вне поля зрения неприятеля и неожиданно выросли перед ним. Один матрос сидел в шлюпке, другой лежал на берегу и дремал. Увидев нас в трех шагах от себя, он сделал было движение, чтобы вскочить, но капитан, бывший впереди, бросился на него и хватил его прикладом. Затем, не давая опомниться другому матросу, он крикнул ему: "Сдавайся, или умрешь!" Не требуется большого красноречия, чтоб убедить сдаться человека, который видит, что он один против пятерых, и когда вдобавок единственный его союзник только что пал у него на глазах. К тому же этот матрос был как раз одним из троих, про которых капитан говорил, что они примкнули к заговору не по своей охоте, а под давлением большинства. Поэтому он не только беспрекословно положил оружие по первому требованию, но вслед затем сам заявил о своем желании, повидимому, вполне искреннем, перейти на нашу сторону. Тем временем Пятница с помощником капитана так чисто обделал свое дело, что лучше нельзя было и желать. Аукая и откликаясь на ответные крики матросов, они водили их по всему острову, от горки к горке, из лесу в лес, пока не завели в такую непроглядную глушь, откуда не было никакой возможности выбраться на берег до наступления ночи. О том, как они измучили неприятеля, можно было судить по тому, что и сами они вернулись домой, еле волоча ноги. Теперь нам оставалось только подкараулить в темноте, когда моряки будут возвращаться, и, ошеломив их неожиданным нападением расправиться с ними наверняка. Прошло несколько часов со времени возвращения Пятницы и его товарища, а о тех не было ни слуху, ни духу. Наконец, слышим: идут. Передний кричит задним, чтоб поторопились, а задние отвечают, что скорее не могут итти, что совсем сбили себе ноги и падают от усталости. Нам было очень приятно слышать это. Но вот они подошли к лодке. Надо заметить, что за эти несколько часов начался отлив и шлюпка, которая, как я уже говорил, была привязана к пню, очутилась на берегу. Невозможно описать, что с ними сделалось, когда они увидели, что шлюпка стоит на мели, а люди исчезли. Мы слышали, как они проклинали свою судьбу, крича, что попали на заколдованный остров, на котором живут или черти, или разбойники, и что они будут или убиты, или унесены нечистой силой. Несколько раз они принимались кликать своих товарищей, называя их по именам, но, разумеется, не получали ответа. При слабом свете догоравшего дня нам было видно, как они то бегали, ломая руки, то, утомившись этой беготней, бросались в лодку в безысходном отчаянии, то опять выскакивали на берег и опять шагали взад и вперед, и так без конца. Мои люди упрашивали меня позволить им напасть на неприятеля, как только стемнеет. Но я предпочитал не проливать крови, если только будет хоть какая нибудь возможность этого избежать, а главное, зная, как хорошо вооружены наши противники, я не хотел рисковать жизнью наших людей. Я решил подо ждать, не разделятся ли неприятельские силы, и, чтобы действовать наверняка, придвинул засаду ближе к лодке. Пятнице с капитаном я приказал ползти на четверинках, чтобы мятежники не заметили их, и стрелять только в упор Недолго пробыли они в этой позе, ибо на них почти наткнулись отделившиеся от остальных два матроса и боцман, который, как уже сказано, был главным зачинщиком бунта, но теперь совсем пал духом. Почувствовав главного виновника своих бедствий в своей власти, капитан едва мог утерпеть и подождать, когда он подойдет еще ближе, чтобы удостовериться, действительно ли это он, так как до сих пор был слышен только его голос. Как только он приблизился, капитан и Пятница вскочили и выстрелили. Боцман был убит наповал, другой матрос ранен в грудь на вылет. Он тоже свалялся, как сноп, но умер только часа через два. Третий матрос убежал. Услышав выстрелы, я моментально двинул вперед главные силы своей армии, численность которой, считая с авангардом, достигала теперь восьми человек. Вот ее полный состав: я - генералиссимус; Пятница - генерал-лейтенант, затем капитан с двумя друзьями и трое военнопленных, которых мы удостоили своим доверием, приняв в число рядовых и вооружив ружьями Мы подошли к неприятелю, когда уже совсем стемнело, чтобы он не мог разобрать, сколько нас. Я приказал матросу, который был оставлен в лодке и незадолго перед тем добровольно присоединился к нам, окликнуть по именам своих бывших товарищей. Прежде чем стрелять, я хотел попытаться вступить с ними в переговоры и, если удастся, покончить дело миром. Мой расчет вполне удался, что, впрочем и понятно. В их положении им оставалось только капитулировать. Итак, мой парламентер заорал во все горло: "Том Смит! Том Смит!" Том Смит сейчас же откликнулся. "Кто это? Ты Робинзон?" Он, очевидно, узнал его по голосу. Робинзон отвечал: "Да, да, это я. Ради бога, Том Смит, бросай оружие и сдавайся, а не то через минуту со всеми вами будет noкончено"! "Да кому же сдаваться? Где они там?" прокричал опять Том Смит. "Здесь!" откликнулся Робинзон. "Здесь наш капитан и с ним пятьдесят человек. Вот уже два часа как они гоняются за вами. Боцман убит, Виль Фрай ранен, а я попал в плен. Если вы не сдадитесь сию же минуту, вы все погибли". "А нас помилуют, если мы сдадимся?" спросил Том Смит. "Сейчас я спрошу капитана", отвечал Робинзон. Тут вступил в переговоры уже сам капитан. "Эй, Смит, и все вы там!" закричал он. "Вы узнаете мой голос? Если вы немедленно положите оружие и сдадитесь, я обещаю пощаду, - всем, кроме Виля Аткинса". "Капитан, ради бога, смилуйтесь надо мной!" взмолился Виль Аткинс. "Чем я хуже других? Все мы одинаково виноваты". Кстати сказать, Это была ложь, потому что, когда начался бунт, Виль Аткинс первый бросился на капитана, связал ему руки и обращался с ним крайне грубо, осыпая его оскорбительной бранью. Однако, капитан сказал ему, чтоб он сдавался без всяких условий, а там уж пусть губернатор решает, жить ему или умереть. Губернатором капитан и все они величали меня. Словом, бунтовщики положили оружие и стали умолять о пощаде. Наш парламентер и еще два человека по моему приказанию связали их всех, после чего моя грозная армия в пятьдесят человек, которая на самом деле, вместе с тремя передовыми состояла всего из восьми, окружила их и завладела их шлюпкой. Сам я и Пятница, однако, не показывались пленным по государственным соображениям. Первым нашим делом было исправить лодку и подумать о том, как захватить корабль. Капитан, который мог теперь беспрепятственно говорить с бунтовщиками, изобразил им в истинном свете всю низость их поведения по отношению к нему и еще большую гнусность их планов, которые они не успели осуществить. Он дал им понять, что такие дела к добру не приводят и их ожидает, пожалуй, виселица. Преступники каялись, повидимому, от чистого сердца и молили только об одном, чтобы у них не отнимали жизни. На это капитан им ответил, что тут он не властен, так как они не его пленники, а правителя острова; они были уверены, будто высадили его на пустынный, необитаемый берег, но богу было угодно направить их к населенному месту, губернатором которого является англичанин, "Он мог бы, - сказал капитан, - если бы хотел, всех вас повесить, но так как он помиловал вас, то, вероятно, отправит в Англию, где с вами будет поступлено по законам. Но Вилю Аткинсу губернатор приказал готовиться к смерти: он" будет повешен завтра поутру". Все это капитан, разумеется, выдумал, но его выдумка произвела желаемое действие. Аткинс упал на колени, умоляя капитана ходатайствовать за него перед губернатором, остальные тоже стали униженно просить, чтоб их не отправляли в Англию. Мне показалось, что час моего избавления настал и что теперь не трудно будет убедить этих парней помочь нам овладеть кораблем. И, отойдя подальше под деревья, чтобы они не могли рассмотреть, каков их губернатор, я позвал капитана. Услышав мой голос, один из наших людей подошел к капитану и сказал: "Капитан, вас зовет губернатор", и капитан ответил: "Передай его превосходительству, что я сейчас явлюсь". Это произвело подавляющий эффект: все остались в полной уверенности, что губернатор где то близко со своей армией в пятьдесят человек. Когда капитан подошел ко мне, я сообщил ему свой план овладения кораблем. Он пришел в восторг от этого плана и решил привести его в исполнение на другой же день. Но, чтоб выполнить этот план с большим искусством и обеспечить успех нашего предприятия, я посоветовал капитану разделить пленных. Аткинса с двумя другими закоснелыми негодяями, по моему мнению, следовало связать по рукам и ногам и засадить в пещеру, где уже сидели заключенные. Свести их туда было поручено Пятнице и двум спутникам капитана, высаженным с ним на берег. Они отвели этих троих пленных в мою пещеру, как в тюрьму, да она и в самом деле имела довольно мрачный вид, особенно для людей в их положении. Остальных же я отправил на свою дачу, которая в своем месте уже была подробно описана мной. Высокая ограда делала эту дачу тоже достаточно надежным местом заточения, тем более, что узники были связаны и знали, что от их поведения зависит их участь. На другой день поутру я послал к ним для переговоров капитана. Он должен был пощупать почву: узнать и сообщить мне, насколько можно доверять этим людям и не рискованно ли будет взять их с собой на корабль. Он сказал им о нанесенном ему оскорблении и о печальных последствиях, к которым оно привело их; сказал, что хотя губернатор и помиловал их в настоящее время, но, что, когда корабль придет в Англию, они, несомненно, будут повешены; но если они помогут в таком справедливом предприятии, как отвоевание от разбойников корабля, то губернатор исхлопочет для них прощение. Не трудно догадаться, с какой готовностью это предложение было принято людьми, уже почти отчаявшимися в своем спасении. Они бросились к ногам капитана и клятвенно обещали остаться верными ему до последней капли крови, заявив, что, если он исходатайствует им прощение, они будут считать себя всю свою жизнь неоплатными его должниками, будут чтить его как отца и пойдут за ним хоть на край света. "Ладно, - сказал им тогда капитан, - все это я передам губернатору и, с своей стороны, буду ходатайствовать за вас перед ним". Затем он отдал мне отчет в исполненном им поручении, прибавив, что по его искреннему убеждению можно вполне положиться на верность этих людей. Но для большей надежности я предложил капитану возвратиться к матросам, выбрать из них пятерых и оказать им, что мы не нуждаемся в людях и что, избирая этих пятерых в помощники, он оказывает им одолжение; остальных же двоих вместе с теми тремя, что сидят в замке (т. е. в моей пещере), губернатор оставит у себя в качестве заложников, и если они изменят своей клятве, то все пятеро заложников будут повешены на берегу. Это строгое решение показало им, что с губернатором шутки плохи. Как бы то ни было, им не оставалось другого выбора, как принять мой ультиматум. Теперь это была уже забота заложников и капитана внушить пятерым, чтоб они не изменили своей клятве. Итак, мы располагали теперь следующими боевыми силами: 1) капитан, его помощник и пассажир; 2) двое пленных из первой партия, которым, по ручательству капитана, я возвратил свободу и оружие; 3) еще двое пленных, которых я посадил связанных на дачу и теперь освободил опять таки по просьбе капитана; 4) наконец, пятеро освобожденных я последнюю очередь: итого двенадцать человек, кроме тех пятерых, которые остались в пещере заложниками. Я спросил капитана, находит ли он возможным атаковать корабль с этими силами, ибо что касается меня и Пятницы, то нам было неудобно отлучаться: у нас на руках оставалось семь человек, которых нужно было держать порознь и кормить, так что дела было довольно. Пятерых заложников, посаженных в пещеру, я решил держать строго. Раза два в день Пятница давал им еду и питье; двое других пленных приносили провизию на определенное расстояние, и оттуда Пятница брал ее. Этим двум заложникам я показался в сопровождении капитана. Он им сказал, что я - доверенное лицо губернатора, который поручил мне надзор за военнопленными; что поэтому без моего разрешения они не имеют права никуда отлучаться и что при первом же ослушании их закуют в кандалы и посадят в замок. Так как за все это время я нон разу не выдавал себя им за губернатора, то мне не трудно было играть роль другого лица, и я по всякому поводу говорил о губернаторе, гарнизоне, замке и т. д. Теперь капитан мог без помехи приступить к снаряжению двух лодок, заделке дыры в одной из них и назначению команды для них. Он назначил командиром одной шлюпки своего пассажира и дал в его распоряжение четырех человек; сам же он, его помощник и с ним пятеро матросов сели в другую шлюпку. Они отбыли так удачно, что подошли к кораблю в полночь. Когда с корабля можно было расслышать их, капитан приказал Робинзону окликнуть экипаж и сказать, что они привели людей и шлюпку, но что им пришлось долго искать, а затем стал рассказывать разные небылицы. Пока он болтал таким образом, шлюпка причалила к борту. Капитан с помощником первые вбежали на палубу и сшибли с ног ударами прикладов второго капитанского помощника и корабельного плотника. Поддерживаемые своими матросами, они взяли в плен всех, кто находился на палубе, и на шканцах, а затем стали запирать люки, чтобы задержать внизу остальных. Тем временем подоспела вторая шлюпка, приставшая к носу корабля; ее команда быстро заняла люк, через который был ход в корабельную кухню, и взяла в плен трех человек. Очистив от неприятеля палубу, капитан приказал своему помощнику взять трех матросов и взломать дверь каюты, которую занимал новый капитан, выбранный бунтовщиками. Подняв тревогу, тот вскочил и приготовился к вооруженному отпору с двумя матросами и юнгой, так что, когда капитанский помощник со своими людьми высадили дверь каюты, новый капитан и его приверженцы смело выпалили в них. Помощнику раздробило пулей руку, два матроса тоже оказались ранеными, но никто не был убит. Помощник капитана позвал на помощь и, несмотря на свою рану, ворвался в каюту и пистолетом прострелил новому капитану голову; пуля попала в рот и вышла за ухом, уложив мятежника на месте. Тогда весь экипаж сдался, и больше не было пролито ни капли крови. Когда все было кончено, капитан приказал произвести семь пушечных выстрелов. Это был условный знак, которым он должен был дать мне знать об успешном окончании дела. Я продежурил на берегу до двух часов ночи, поджидая этого сигнала; можете судить, как я обрадовался, услышав его. Ясно услышав все семь выстрелов, я лег и, утомленный волнениями этого дня, крепко уснул. Меня разбудил гром нового выстрела. Я мгновенно вскочил и услышал, что кто то зовет меня: "Губернатор! Губернатор!" Я сейчас же узнал голос капитана. Он стоял над моей крепостью, на горе. Я живо поднялся к нему, он заключил меня в свои объятия и, указывая на корабль, промолвил: Мой дорогой друг и избавитель, вот ваш корабль. Он ваш со всем, что на нем, и со всеми нами". Взглянув на море, я действительно увидел корабль, стоявший всего в полумиле от берега. Восстановив себя в правах командира, капитан тотчас же приказал сняться с якоря и. пользуясь легоньким попутным ветерком, подошел к той бухточке, где я когда то причаливал со своими плотами; так как вода стояла высоко, то он на своем катере вошел в бухточку, высадился и прибежал ко мне. Увидев корабль, так сказать, у порога моею дома, я от неожиданной радости чуть не лишился чувств. Пробил, наконец, час моего избавления. Я, если можно так выразиться, уже осязал свою свободу. Все препятствия были устранены; к моим услугам было большое океанское судно, готовое доставить меня, куда я захочу. От волнения я не мог вымолвить ни слова: язык не слушался меня. Если бы капитан не поддерживал меня своими сильными руками, я бы упал. Заметив мое состояние, он достал из кармана пузырек с каким то крепительным снадобьем, которое он захватил нарочно для меня, и дал мне выпить глоток; затем осторожно посадил меня на землю. Я пришел немного в себя, но долго еще не в силах был говорить. Бедняга капитан и сам не мог опомниться от радости, хотя для него она уже не была неожиданной, как для меня. Он успокаивал меня, как малого ребенка, изливался мне в своей признательности и наговорил тысячу самых нежных и ласковых слез. Но я плохо понимал, что он говорит; должно быть, мой ум помутился от наплыва счастья. Наконец, мое душевное смятение разрешилось слезами, после чего способность речи вернулась ко мне. Тогда я обнял моего друга и освободителя, и мы радовались вместе. Я сказал ему, что смотрю на него как на человека, посланного небом для моего избавления, и все, что здесь случилось с нами, мне кажется цепью чудес. Такие события свидетельствуют о тайном промысле, управляющем миром, и доказывают, что всевидящее око творца отыскивает несчастных в самых заброшенных уголках мира, дабы утешить их. Не забыл я также вознестись к небу благодарной душой. Да и мог ли я не проникнуться благодарностью к тому, кто столь чудесным образом охранял меня в пустыне и не дал мне погибнуть в безотрадном одиночестве? И кого мог я благодарить за свое избавление, как не того, кто источник всех благ, всякого утешения и отрады? Когда мы немного успокоились, капитан сказал мне, что привез мне кое чего подкрепиться из корабельных запасов, которых еще не успели расхитить негодяи, так долго хозяйничавшие на корабле. Вслед затем он крякнул матросам, сидевшим в лодке, выгрузить на берег тюки, предназначенные для губернатора. Их было столько, что могло показаться, будто я вовсе не собираюсь уезжать с ним, а остаюсь на острове до конца моих дней. В тюках оказалось: во первых, целая батарея бутылок с крепкими напитками, в том числе шесть больших (в две кварты каждая) бутылок мадеры, затем: два фунта превосходного табаку, двенадцать огромных кусков говядины, шесть кусков свинины, мешок гороху, около ста фунтов сухарей, ящик сахару, ящик белой мужи, полный мешок лимонов, две бутылки лимонного соку и еще много разных разностей по части яств и питий. Но главное, мой друг позаботился снабдить меня одеждой, которая была еще в тысячу раз нужнее еды. Он мне привез полдюжины новых совершенно чистых рубах, шесть очень хороших шейных платков, две пары перчаток, шляпу, башмаки, чулки и отличный собственный костюм, почти не надеванный, - словом, одел меня с головы до ног. Легко себе представить, как приятен был для меня этот подарок в моем тогдашнем положении. Но до чего неуклюжий был у меня вид, когда я облекся в новый костюм, и до чего мне было неловко и неудобно в нем первое время. Как только кончалась церемония осмотра вещей и я велел отнести их в мою крепость, мы стали совещаться, что нам делать с пленными. Вопрос был в том, не будет ли рискованно взять их с собой в плавание, особенно двоих, которых капитан аттестовал как неисправимых негодяев. По его словам, это были такие мерзавцы, что если бы он и решился взять их на корабль, то не иначе, как в качестве арестантов, т. е. закованными в кандалы, с тем, чтобы отдать их в руки правосудия в первой же английской колонии, в которую придется зайти. Словом, капитан был в большом смущении по этому поводу. Тогда я сказал ему, что, если он желает, я берусь так устроить, что эти два молодца станут сами упрашивать нас оставить их на острове. "Пожалуйста устройте, я буду очень рад", отвечал мне капитан. "Хорошо", сказал я. "Так я сейчас за ними пошлю и поговорю с ними от вашего имени". Затем, позвав к себе Пятницу и двух заложников (которых мы теперь освободили, так как товарищи их сдержали данное слово), я приказал им перевести пятерых пленников из пещеры, где они сидели, на дачу (но отнюдь не развязывая им рук), и там дожидаться меня. Спустя некоторое время я отправился туда в своем новом костюме и на этот раз уже в качестве самого губернатора. Когда все собрались и капитан сел подле меня, я велел вывести к себе узников и сказал им, что мне в точности известно их преступное поведение по отношению к капитану и то, как они дезертировали с кораблем и, наверное, занялись бы разбоем, если бы, по воле провидения, не упали в ту самую яму, которую они вырыли другим. Я сообщил им, что, по моему распоряжению, корабль возвращен законному владельцу и приведен на рейд, капитан же, ими выбранный, получил заслуженное возмездие за свою измену; вскоре они увидят его висящим на рее. Затем я спросил у них, что они могут сказать мне в свое оправдание, так как я намерен казнить их как пиратов, на что имею полное право по занимаемой мной должности. Один из них ответил за всех, что им нечего сказать в свое оправдание, но что капитан обещал им пощаду и потому они смиренно умоляют меня оказать им милость - оставить их в живых. Но я сказал им: "Право не знаю. какую милость я вам могу оказать. Я решил покинуть этот остров со всеми моими людьми; мы уезжаем в Англию на вашем корабле. Что же касается вас, то капитан говорит, что взять вас с собой он может не иначе, как закованными в кандалы, с тем, чтобы по прибытки в Англию предать вас суду за бунт и измену. А вы сами знаете, что вам за это грозит виселица. Итак, едва ли мы окажем вам благодеяние, взяв вас с собой. Если вы хотите знать мое мнение, то я посоветовал бы вам остаться на острове; постарайтесь устроиться здесь: только при этом условии, - так как мне дано разрешение уехать отсюда, - я могу помиловать вас". Они с радостью согласились на мое предложение и очень благодарили меня, говоря, что, конечно, лучше жить в пустыне, чем воротиться в Англию только затем, чтобы попасть на виселицу. Капитан сделал вид, будто у него есть возражения против моего плана и он не решается оставить их здесь. Тогда я, в свою очередь, сделал вид, что рассердился на него. Я сказал ему: "Они мои пленники, а не ваши. Я обещал помиловать их и сдержу свое слово; если же вы не находите возможным согласиться со мной, так я сейчас же выпущу их на свободу, и тогда ловите их сами, как знаете". Пленники еще раз горячо поблагодарили меня за заступничество, и таким образом дело было улажено. Я приказал развязать их и сказал им: "Теперь ступайте в лес на то место, где мы вас забрали; я прикажу оставить вам несколько ружей и амуницию и дам необходимые указания на первое время. Вы можете очень недурно прожить здесь, если захотите". Вернувшись домой после этих переговоров, я начал собираться в дорогу. Я, впрочем, предупредил капитана; что не могу быть готов раньше следующего утра, и попросил его ехать на корабль без меня и готовиться к отплытию, а поутру прислать за мной катер. "Да прикажите, - прибавил я, - повесить на рее труп того бездельника, которого они выбрали в капитаны: я хочу, чтоб его видели те пятеро, что остаются здесь". Когда капитан уехал, я велел позвать ко мне пятерых пленников и завел с ними серьезный разговор об их положении. Повторив, что, по моему мнению, они избирают благую часть, оставаясь на острове, так как, если они вернутся на родину, их непременно повесят, я указал им на корабельную рею, где висело бездыханное тело их капитана, и сказал, что и их ожидала бы такая же участь. Затем, заставив их еще раз подтвердить, что они охотно остаются, я им сказал, что намерен ознакомить их с историей моей жизни на острове, чтоб облегчить им первые шаги, и приступил к рассказу. Я рассказал им все подробно, как я попал на остров, как собирал виноград, как посеял рис и ячмень, как научился печь хлеб. Я показал им свои укрепления, свои поля и затоны, - словом, сделал все от меня зависящее для того, чтобы они могли устроиться удобно, не забыл и предупредить их и о том, что в скором времени к ним могут приехать шестнадцать испанцев; я дал им письмо для ожидаемых гостей и взял с них слово, что они примут их в свою общину на равных с собою правах. Я оставил им все свое оружие, а именно пять мушкетов, три охотничьих ружья и три шпаги, а также полтора боченка пороху, которого у меня сохранилось так много потому, что, за исключением двух первых лет, я почти не стрелял. Я дал им подробное наставление, как ходить за козами, как их доить и откармливать, как делать масло и сыр. Короче говоря, я передал им в немногих словах всю историю своей жизни на острове. В заключение я пообещал им упросить капитана оставить им еще два боченка пороху и семян огородных овощей, которых мне так недоставало и которым я был бы так рад. Мешок с горохом, который капитан привез мне в подарок, я тоже отдал им на хозяйство - с советом употребить его весь на посев. Дав им это наставление, я простился с ними на другой день и переехал на корабль. Но как мы ни опешили с отплытием, а все-таки не успели сняться с якоря в ту ночь. На следующий день, на рассвете двое из пяти изгнанников приплыли к кораблю и, горько жалуясь на троих своих товарищей, Христом богом заклинали нас взять их с собой, хотя бы потом их повесили, потому что, по их словам, им все равно грозит смерть, если они останутся на острове. В ответ на их просьбу, капитан им сказал, что он не может их взять без моего разрешения. Но в конце концов, заставив их дать торжественную клятву в том, что они исправятся и будут вести себя примерно, мы приняли их на корабль. После изрядной головомойки и порки они стали весьма порядочными и смирными парнями. Дождавшись прилива, капитан отправил на берег шлюпку с вещами, которые были обещаны поселенцам. К этим вещам, по моей просьбе, он присоединил их сундуки с платьем, за что они были очень благодарны. Я тоже ободрил их, обещав, что не забуду о них и, если только по пути мы встретим корабль, я непременно пошлю его за ними. Простившись с островом, я взял с собой на память сделанную мной собственноручно большую шапку из козьей шкуры, мой зонтик и одного из моих попугаев. Не забыл я взять и деньги, о которых уже упоминал раньше, но они так долго лежали у меня без употребления, что совсем потускнели и заржавели и только после основательной чистки стали опять похожи на серебро; я взял также деньги, найденные мною в обломках испанского корабля. Так покинул я остров 19 декабря 1686 г. по корабельному календарю, пробывши на нем двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней; из этого вторичного плена я был освобожден в тот самый день месяца, как и впервые спасся бегством на баркасе от мавров Салеха. После продолжительного морского путешествия я прибыл в Англию 11 июня 1687 года, пробыв тридцать пять лет в отсутствии. В Англию я приехал для всех чужим, как будто никогда и не бывал там Моя благодетельница и доверенная, которой я отдал на сохранение свои деньги, была жива, но пережила большие невзгоды, во второй раз овдовела, и дела ее были очень плохи. Я успокоил ее насчет ее долга мне, уверив ее, что ничего не стану с нее требовать и, напротив, в благодарность за ее прежние заботы и преданность мне, помог ей, насколько это позволяли мои обстоятельства, но позволяли они немногое, так как и мой собственный запас денег был в то время весьма невелик. Зато я обещал ей, что никуда не забуду ее прежней доброты ко мне, и, действительно, не забыл ее, когда мои дела поправились, как о том будет рассказано своевременно. Затем я поехал в Йоркшир, но отец мой умер, мать тоже, и весь род мой угас за исключением двух сестер и двоих детей одного из моих братьев; меня давно считали умершим, и поэтому мне ничего не оставили из отцовского наследства. Одним словом, я не нашел ни денег, ни помощи, а того, что у меня было, оказывалось слишком мало для того, чтобы устроиться. Встретил я, однако же, проявление благодарности, совершенно для меня неожиданное, со стороны капитана корабля, которого я так удачно выручил из беды, спасши ему и судно и груз. Он так расхвалил меня хозяевам судна, столько наговорил им о том, как я спасал жизнь матросам, что они, вместе с другими купцами, заинтересованными в грузе, позвали меня к себе,наговорили мне много лестного и поднесли двести фунтов стерлингов. Однако, пораздумав о своем положении и о том как мало для меня надежды устроиться в Англия, я решил съездить в Лиссабон и попытаться узнать что нибудь о моей плантации в Бразилии и о моем компаньоне, который, как я имел основание предполагать, уже несколько лет должен был считать меня мертвым. С этой целью я отплыл на корабле в Лиссабон и прибыл туда в апреле; во всех этих поездках мой слуга Пятница добросовестно сопровождал меня и много раз доказывал мне свою верность. По приезде в Лиссабон я навел справки и, к великому моему удовольствию, разыскал моего старого друга, капитана португальского корабля, впервые подобравшего меня в мере у берегов Африки. Он состарился и не ходил больше в море, а судно передал своему сыну, тоже уже немолодому человеку, который и продолжал вести торговлю с Бразилией. Старик не узнал меня, да и я едва его узнал, но все же, всмотревшись, припомнил его черты, и он припомнил меня, когда я сказал ему, кто я. После жарких дружеских приветствий с обеих сторон я, конечно, не преминул спросить о своей плантации и своем компаньоне. Старик сказал мне, что он не был в Бразилии уже около девяти лет, что, когда он в последний раз уезжал оттуда, мой компаньон был еще жив, но мои доверенные, которым я поручил наблюдать над моей частью, оба умерли. Тем не менее, он полагал, что я могу получить самые точные сведения о своей плантации и про. изведенных на ней улучшениях, ибо, в виду общей уверенности в том, что я пропал без вести и утонул, поставленные мной опекуны ежегодно отдавали отчет о доходах с моей части плантации чиновнику государственного казначейства, который постановил - на случай, если я не вернусь - конфисковать мою собственность и одну треть доходов с нее отчислять в казну, а две трети в монастырь св. Августина на бедных и на обращение индейцев в католичество. Но если я сам явлюсь или пришлю кого либо вместо себя требовать моей части, она будет мне возвращена - конечно, за вычетом ежегодных доходов с нее, истраченных на добрые дела. Зато он уверил меня, что королевский чиновник, ведающий доходы казны, и монастырский эконом все время тщательно следили за тем, чтобы мой компаньон ежегодно доставлял им точный отчет о доходах плантации, так как моя часть поступала им полностью. Я спросил капитана, известно ли ему, насколько увеличилась доходность плантации, стоит ли заняться ею, и если я приеду туда и предъявлю свои права, могу ли я, по его мнению, беспрепятственно вступить во владение своей долей. Он ответил, что не может сказать в точности, насколько увеличилась плантация, но только знает, что мой компаньон страшно разбогател, владея лишь одною половиной и, насколько ему известно, треть моих доходов, поступавшая в королевскую казну и, кажется, передаваемая тоже в какой то монастырь или религиозную общину, превышала двести мойдоров в год. Что же касается до беспрепятственного вступления в свои права, об этом, по его мнению, нечего было и спрашивать, так как мой компаньон жив и удостоверит мои правда, да и мое имя числится в списках местных землевладельцев. Сказал он мне еще, что преемники поставленных мною опекунов - хорошие, честные люди, притом очень богатые, и что они не только помогут мне вступить во владение своим имуществом, но, как он полагает, еще и вручат мне значительную сумму денег, составившихся из доходов с плантации за то время, когда ею еще заведывали их отцы и доходы не поступали в казну, - т. е., по его расчету, лет за двенадцать. Это несколько удивило меня, и я не без тревоги спросил капитана, как нее могло случиться, что опекуны распорядились таким образом моей собственностью, когда он знал, что я составил завещание и назначил его, португальского капитана, своим единственным наследником - Это правда, - сказал он, - но ведь доказательств вашей смерти не было, и, следовательно, я не мог действовать в качестве вашего душеприказчика, не имея сколько нибудь достоверных сведений о вашей гибели, Да мне и не хотелось брать на себя заведывание вашей плантацией - это такая страшная даль! Завещание ваше, впрочем, я предъявил и права свои тоже и, будь у меня возможность доказать, что вы живы или умерли, я бы стал действовать по доверенности и вступил бы во владение индженио (так называют там сахарный завод) или поручил бы это своему сыну - он и теперь в Бразилии. Но, - продолжал старик, - я должен сообщить вам нечто такое, что, может быть, будет вам менее приятно, чем все предыдущее: ваш компаньон и опекуны, думая, что вы погибли, - да и все ведь это думали - решили представить мне отчет в прибылях за первые шесть-семь лет и вручили мне деньги. В то время плантация требовала больших расходов на расширение хозяйства, постройку завода и приобретение невольников, так что доходы были далеко не такие большие, как позже. Тем не менее, я вам дам подробный отчет в том, сколько денег я получил и на что израсходовал. Несколько дней спустя мой старый друг представил мне отчет о ведении хозяйства на моей плантации в течение первых шести лет моего отсутствия. Отчет был подписан моим компаньоном и двумя моими доверенными; доходы исчислялись везде в товарах, например, в пачках табаку, ящиках сахару, боченках рому, патоки и т. д., как это принято в сахарном деле. Из отчета я увидел, что доходы с каждым годом росли, по вследствие крупных Затрат сумма прибылей вначале была невелика. Все же, по расчету старика капитана, оказывалось, что он должен мне четыреста семьдесят золотых мойдоров да еще шестьдесят ящиков сахару и пятнадцать двойных пачек табаку, погибших вместе с его кораблем, - он потерпел крушение на обратном пути из Бразилии в Лиссабон лет одиннадцать спустя после моего отъезда. Добряк жаловался на постигшие его несчастья и говорил, что он вынужден был израсходовать мои деньги на покрытие своих потерь и на покупку пая в новом судне. "Но все же, мой старый друг, - закончил он, - нуждаться вам не придется, а когда возвратится мой сын, вы получите деньги сполна". С этими словами он вытащил старинный кошелек и вручил мне сто шестьдесят португальских мойдоров золотом, а в виде обеспечения остального долга передал свои документы на владение судном, на котором сын его поехал в Бразилию; он владел четвертью всех паев. а сын его другой четвертью. Этого я уже не мог допустить; честность и доброта бедного старика глубоко меня растрогала; вспоминая, что он сделал для меня, как он подобрал меня в морс, как великодушно относился ко мне все время и, в особенности, каким искренним другом выказывал себя теперь при свидании, я с трудом удерживался от слез. Поэтому я прежде всего спросил его, - позволяют ли ему его обстоятельства уплатить мне сразу столько денег и не будет ли это для пего стеснительно? Он ответил, что, по правде говоря, это, конечно, будет ему несколько трудновато, но ведь деньги мои, и мне они может быть нужнее, чем ему. В каждом слове старика было столько приязни ко мне, что, слушая его, я едва не заплакал. Короче говоря, я взял его сто мойдоров и, спросив перо и чернила, написал ему расписку в получении их, а остальные деньги отдал назад, говоря, что, если я получу обратно свою плантацию, я отдам ему и остальные, как я и сделал впоследствии. Что же касается до переуступки мне его прав на владение судном, на это я ни в каком случае не согласен: если мне нужны будут деньги, он и сам отдаст, - я убедился, что он честный человек; а если не будут нужны, если я получу свою плантацию, как он дал мне основание надеяться, я не возьму с него больше ни гроша. После этого старик предложил научить меня, как предъявить свои права на плантацию. Я сказал, что думаю поехать туда сам. Он возразил, что, конечно, можно и поехать, если мне так угодно, но и помимо этого есть много способов установить мои права и немедленно же вступить в пользование доходами. Зная, что в Тахо стоят суда уже совсем готовые к отплытию в Бразилию, он внес мое имя в официальные книги и удостоверил присягой, что я жив и что я - то самое лицо, которое первоначально приобрело землю для того, чтобы устроить на ней сказанную плантацию. Затем я составил у нотариуса доверенность на имя одного его знакомого купца в Бразилии. Эту доверенность он отослал в письме, а мне пред. дожил остаться у него до получения ответа. Невозможно действовать добросовестнее, чем действовал по доверенности этот купец: меньше чем через семь месяцев я получил от наследников моих доверенных, т. е. тех купцов, по просьбе которых я отправился за невольниками в Гвинею, большой пакет со вложением следующих писем и документов: Во первых, отчет о прибылях, начиная с того года, когда отцы их рассчитались с моим старым другом, португальским капитаном, за шесть лет: на мою долю приходилось тысяча сто семьдесят четыре мойдора. Во вторых, отчет еще за четыре года, в течение которых они самостоятельно заведывали моими делами, пока правительство не взяло под свою опеку плантации, как имущество лица, пропавшего без вести - это называется в законе гражданской смертью; доходность плантации постепенно росла, и доход за эти четыре года равнялся 38.892 крузад или 3.241 мойдору. В третьих, отчет настоятеля августинокого монастыря, получавшего доходы в течение четырнадцати слишком лет; настоятель не мог, конечно, возвратить мне денег, уже израсходованных на больницы, но честно заявил, что у него осталось 872 мойдора, которые он признает моей собственностью. Только королевская казна не возвратила мне ничего. В пакете было еще письмо от моего компаньона. Он сердечно поздравлял меня с возвращением, радовался, что я жив, сообщал мне, как разрослось теперь наше имение и сколько оно дает ежегодно, сколько в нем теперь акров, чем засеяна плантация и сколько невольников работает на ней. Затем следовали двадцать два крестика, выражавшие добрые пожелания и сообщение, что он столько же раз прочел "Ave Maria", благодаря св. деву за то, что я жив. Далее мой компаньон горячо упрашивал меня вернуться в Бразилию и вступить во владение своей собственностью, а пока дать ему наказ; как распорядиться ею в случае, если я сам не приеду. Письмо заканчивалось уверениями в искренней дружбе ко мне его самого и его домашних. Кроме письма он прислал мне в подарок семь прекрасно выделанных леопардовых шкур, повидимому, привезенных из Африки на другом корабле, посланном им туда и совершившем более удачное путешествие, чем мое судно. Прислал он мне еще пять ящиков разных сластей превосходного качества и сотню монет нечеканенного золота и не таких больших, как мойдоры. С теми же кораблями мои доверенные слали мне доход с плантаций за текущий год: тысячу двести ящиков сахарного песку. восемьсот пачек табаку и остальное золотом. Могу сказать, для меня, как для Иова, конец был лучше начала. Невозможно описать, как трепетно билось мое сердце, когда я читал эти письма и, в особенности, когда я увидал вокруг себя свое богатство. Бразильские суда идут обыкновенно целой флотилией; и караван, привезший мне письма, привез также и товары, так что, прежде чем письма были вручены мне, товары были уже в гавани в целости и сохранности. Узнав об этом, я побледнел, почувствовал дурноту и, если бы старик капитан не подоспел во время с лекарством, я, пожалуй, не вынес бы этой неожиданной радости и умер бы тут же на месте. Несколько часов я чувствовал себя очень не хорошо, пока, наконец, не послали за доктором и тот, узнав истинную причину моей болезни, не отворил мне кровь. После этого мне стало гораздо лучше; я положительно думаю, что, если бы кровопускание не облегчило меня, мне бы не сдобровать. Итак, я неожиданно оказался обладателем более пяти тысяч фунтов стерлингов и поместья в Бразилии, приносившего свыше тысячи фунтов в год дохода, ничуть не менее верного, чем приносят поместья в Англии: я никак не мог освоиться с своим новым положением и не знал, что начать, как извлечь из него те выгоды и удовольствия, какие оно могло мне дать. Первым делом я вознаградил своего благодетеля, доброго старика капитана, который так много помог мне в годину бедствия, был добр ко мне вначале и верен мне до конца. Я показал ему все присланное мне, говоря, что после провидения, все устрояющего, я обязан всем этим ему, что теперь долг мой отблагодарить его и он будет вознагражден сторицею. Прежде всего я возвратил ему взятые у него сто мойдоров, затем послал за нотариусом и формальным образом уничтожил расписку, по которой он признавал себя должным мне четыреста семьдесят мойдоров. Затем я составил доверенность, давшую ему право ежегодно получать за меня доходы с моей плантации я обязывающую моего компаньона представлять ему отчеты и отправлять на его имя товары и деньги. Приписка в конце предоставляла ему право на получение из доходов ежегодной пенсии в сто мойдоров; а после его смерти эта пенсия, в размере пятидесяти мойдоров, должна была перейти к его сыну. Так Я расквитался со своим старым другом. Теперь надо было подумать о том, куда направить свой путь и что делать с состоянием, милостью провидения доставшимся мне. Забот у меня было теперь несравненно больше, чем в то время, когда я вел одинокую жизнь на острове и не нуждался ни в чем, кроме того, что у меня было, но и не имел ничего, кроме необходимого, тогда как теперь на мне лежали большие заботы и большая ответственность. Теперь у меня не было пещеры, куда я мог спрятать свои деньги, или места, где бы они могли лежать без замков и ключей и потускнеть и заплесневеть, прежде чем кому нибудь вздумалось бы воспользоваться ими; напротив, теперь я не знал, куда их девать и кому отдать на хранение. Единственным моим прибежищем был мой старый друг, капитан, в честности которого я уже убедился. Далее, как мне казалось, мои интересы в Бразилии призывали меня туда, но я не мог себе представить, как же я поеду туда, не устроив своих дел и не оставив своего капитала в надежных руках. Вначале мне приходило в голову отдать его на хранение моей старой приятельнице, вдове капитана, о которой я знал, что она честная женщина и отнесется ко мне вполне добросовестно; но она была уже в летах и бедна, и, как мне думалось, у нее могли быть долги. Словом, делать нечего, приходилось самому ехать в Англию и везти деньги с собой. Прошло однакоже несколько месяцев, прежде чем я пришел к такому решению; а потому, вознаградив по заслугам старого капитана, моего бывшего благодетеля, я подумал и о бедной вдове, покойный муж которой оказал мне столько услуг, да и сама она, пока это было в ее власти, была моей верной опекуншей и советчицей. Я первым делом попросил одного лиссабонского купца поручить своему агенту в Лондоне не только выплатить ей сто фунтов по чеку, но разыскать ее и лично вручить ей от меня эти деньги, поговорив с ней, утешить ее в ее бедности, оказав, что, пока а жив, я и впредь буду помогать ей. В то же время я послал своим сестрам, жившим в деревне, по сто фунтов каждой; они, правда, не нуждались, но и нельзя сказать, чтобы жили в достатке: одна вышла замуж и овдовела, у другой муж был жив, но относился к ней пе так хорошо, как бы следовало. Но из всех моих родственников и знакомых я не находил ни одного, кому бы я решился доверить целиком свое состояние, чтобы с спокойной душой уехать в Бразилию, и это сильно смущало меня. Я было совсем решился ехать в Бразилию и поселиться там - ведь я, так оказать, натурализовался в этой стране; но было одно маленькое препятствие, останавливавшее меня, а именно - религия. Правда, в данный момент не религия удерживала меня от поездки: как раньше, живя среди католиков, я открыто придерживался религии, страны, так и теперь не ставил этого в грех; но дело в том, что за последнее время я больше думал об этом, чем прежде, и теперь, когда я говорил себе, что мне придется жить и умереть среди католиков, я иногда раскаивался, что признал себя папистом, и мне приходило в голову, что католическая вера, быть может, не лучшая, и не хотелось мне умереть в ней. Но, как я уже говорил, главная причина, удерживавшая меня от поездки в Бразилию, была не в этом, а в том, что я положительно не знал. кому доверить свои товары и деньги, и в конце концов решил, забрав с собой все свое богатство, ехать в Англию. Там, по прибытии, я рассчитывал завести знакомство или же найти родственников, на которых можно было бы положиться. И вот я стал собираться в путь. Перед возвращением домой я решил привести в порядок все свои дела и прежде всего (узнав, что бразильские корабли готовы к отплытию) ответить на письма, полученные мною из Бразилии, с полными и правдивыми отчетами в моих делах. Я написал настоятелю августинского монастыря, поблагодарил его за добросовестность и просил его принять от меня в дар неизрасходованные им восемьсот семьдесят два мойдора с тем, чтобы пятьсот пошли на монастырь, а триста семьдесят два бедным, по усмотрению настоятеля, затем просил доброго падре молиться обо мне и т. д. Потом я написал благодарственное письмо двум моим доверенным, воздав должное их справедливости и добросовестности; от посылки им подарка я удержался: для этого они были слишком богаты. Наконец, я написал своему компаньону, восхищаясь его уменьем вести хозяйство, расширить дело и увеличить доходы; затем дал ему наказ, как поступать с моей частью на будущее время: сообщил, какие полномочия я оставил старому португальскому капитану, и просил впредь до получения от меня вестей отсылать ему все, что будет мне причитаться; при этом я заверил своего компаньона, что имею намерение не только посетить свое имение, но и прожить в нем до конца дней моих. К письму я присоединил подарки: итальянского шелку на платье его жене и дочерям, - о том, что у него есть жена и дочери, я узнал от сына моего приятеля-капитана, - затем два куска тонкого аглицкого сукна, лучшего, какое можно было найти в Лиссабоне, пять кусков черной байки и дорогих фламандских кружев. Устроив таким образом свои дела, продав товары и обратив деньги в надежные бумаги, я мог спокойно двинуться в путь. Но теперь возникло другое затруднение: как ехать в Англию, сухим путем или морем. К морю я, кажется, достаточно привык, а между тем на этот раз мне до странности не хотелось ехать в Англию морем и, хотя я не мог ничем объяснить, это нежелание до того разрослось во мне, что, уже отправив свой багаж на корабль, я передумал и взял его назад. И так было не раз, а два или три. Правда, мне очень не везло на море, и это могло быть одной из причин, но все же тут главное дело было в предчувствии, а в таких случаях человеку никогда не следует итти против своих предчувствий. Два корабля, на которых я хотел ехать - я могу сказать: выбранных мною из числа других - на один я даже свез свой багаж, а с капитаном другого условился о цене - оба эти корабля не дошли до места назначения. Один был взят алжирцами, другой потерпел крушение возле Торбея, и все бывшие на нем, за исключением троих, утонули; так что на обоих мне пришлось бы худо, и на котором хуже - сказать трудно. Видя такое смятение в моих мыслях, мой старый друг капитан, от которого я ничего не скрывал, стал убеждать меня не ехать морем, но или отправиться сухим путем в Корунью и далее через Бискайский залив в Ла Рошель, откуда уже можно легко и безопасно проехать в Париж, а также в Калэ и Дувр; или же ехать на Мадрид и оттуда все время сухим путем через Францию. Я был тогда настолько предубежден против всякой морской поездки за исключением переезда из Калэ в Дувр, что решил ехать всю дорогу сухим путем, а также как я не торопился и не считался с издержками, то этот путь был и приятнейшим. А чтобы сделать его еще более приятным для меня, старик капитан нашел мне попутчика, англичанина, сына одного лиссабонского купца; кроме того, мы еще прихватили с собой двух английских купцов и двух молодых португальцев, - последние, впрочем ехали только до Парижа; так что нас всех собралось шесть человек да пять слуг, - купцы и португальцы, для сокращения расходов брали с собой только по одному слуге на двоих. Я же взял с собой в качестве слуги одного английского матроса да своего Пятницу, который был слишком непривычен к европейским порядкам, чтобы в дороге заменить мне слугу. Так я, наконец, выехал из Лиссабона, мы запаслись всем необходимым, были хорошо вооружены и все вместе составляли маленький отряд; мои спутники почтили меня званием капитана как потому, что я был старше всех годами, так и потому, что у меня было двое слуг да я же и затеял все это путешествие. Я не докучал читателю выписками из своего корабельного журнала, так и теперь не стану приводить выдержек из своего сухопутного дневника, но о некоторых приключениях, случившихся с нами во время этого трудного и утомительного пути, умолчать не могу. По прибытии в Мадрид мы все, будучи в первый раз в Испании, пожелали остаться там, чтоб увидать испанский двор и посмотреть все, что заслуживало внимания, но так как лето уже близилось к концу, мы поторопились отъездом и выехали из Мадрида около половины октября. Доехав до границы Наварры, мы получили тревожную весть, что на французской стороне гор выпал глубокий снег и многие путешественники принуждены были вернуться в Пампелуну после напрасной и крайне рискованной попытки перебраться через горы. Добравшись до Пампелуны, мы и сами убедились в этом. Для меня, прожившего почти всю жизнь в жарком климате, в странах, где я мог обходиться почти без платья, холод был нестерпим. Притом же было не только тягостно, но и странно, всего десять дней тому назад выехав из Старой Кастилии, где было не только что тепло, а жарко, тотчас же вслед за этим попасть под такой жестокий ледяной ветер, дувший с Пиренейских гор, что мы не могли выносить его, не говоря уже о том, что рисковали отморозить себе руки и ноги. Бедный Пятница - тот прямо испугался, увидав горы, сплошь покрытые снегом, ощутив холод, какого ему никогда в жизни не доводилось испытывать. В довершение всего в Пампелуне и по приезде нашем продолжал итти снег в таком изобилии и так долго, что все удивлялись необыкновенно раннему наступлению зимы. Дороги, и прежде не очень доступные, теперь стали непроходимыми; в иных местах снег лежал такой глубокий, что ехать было немыслимо; здесь ведь снег не замерзает, как в северных странах, и мы на каждом шагу подвергались бы опасности быть похороненными заживо. В Пампелуне мы пробыли целых двадцать дней, затем, видя, что зима на носу и улучшения погоды ожидать трудно, ибо эта зима во всей Европе выпала такая суровая, какой не запомнят старожилы, я предложил своим спутникам поехать в Фонтарабию, а оттуда отправиться морем в Бордо, что взяло бы очень немного времени. Но пока мы судили да рядили, в Пампелуну прибыли четверо французов, перебравшихся через горы с той стороны, с помощью проводника, который, следуя по окраине Лангедока, провел их через горы такими дорогами, где снегу было мало и он не особенно затруднял путь, а если и встречался в больших количествах, то был настолько тверд, что по нему могли пройти и люди и лошади. Мы послали за этим проводником, и он обещал провести нас тою же дорогой, избегая снегов, при условии, что мы настолько хорошо вооружены, чтобы не бояться диких зверей, ибо, по его словам, во время обильных снегов у подножья гор нередко показываются волки, разъяренные отсутствием пищи. Мы сказали ему, что к встрече с этого рода зверями мы подготовлены достаточно, если только он уверен, что нам не грозит опасность со стороны двуногих волков, которых, как нам говорили, здесь больше всего следует опасаться, в особенности на французской стороне гор Он успокоил нас, говоря, что тот путь, каким мы отправимся, в этом отношении совсем неопасен, и мы охотно согласились следовать за ним, равно как и другие двенадцать путешественников со своими слугами, как я уже сказал, ранее пытавшихся перебраться через горы и принужденных вернуться обратно. И вот мы все 15-го ноября выехали из Пампелуны. Я был поражен, когда, вместо того, чтобы двинуться дальше к горам, проводник повернул назад и пошел по той самой дороге, по которой мы приехали из Мадрида; так мы следовали миль двадцать, переправились через две репей и очутились в ровной местности, приятной для взора, где было снова тепло и снега нигде не было видно. Но затем, неожиданно свернув налево, проводник повел нас к горам другой дорогой, и, хотя горы и пропасти казались очень страшны, проводник наш делал столько кругов, столько обходов, вел нас такими извилистыми тропинками, что мы незаметно перевалили на ту сторону хребта, не испытав особенных затруднений от снега. И тут перед нами раскинулись веселые плодородные провинции Лангедок и Гасконь, зеленые и цветущие, но они были еще далеки и, чтобы добраться до них, предстояло совершить трудный путь. Весь этот день и всю ночь шел снег, такой сильный, что ехать было нельзя; нас это несколько смутило, но проводник успокоил нас, говоря, что скоро мы будем вне полосы снегов. Действительно, мы с каждым днем спускались все ниже и подвигались все дальше на север, вполне доверяясь нашему проводнику. Часа за два до наступления ночи, в то время, как проводник наш был далеко впереди я едва виден нам, из соседней лощины, прилегавшей к густому лесу, выскочили три волка я вслед за ними медведь. Два волка кинулись на проводника и, будь он в полумиле от нас, они растерзали бы его раньше, чем мы бы успели подоспеть к нему на помощь. Один набросился на его лошадь, другой напал на него самого с такой яростью, что бедный малый не имел ни времени, ни присутствия духа вытащить пистолет и только отчаянно призывал нас на помощь. Рядом со мной ехал мой Пятница; я велел ему скакать вперед и узнать, в чем дело. Увидев, что творилось с нашим проводником, Пятница стал кричать еще громче того: "Господин! Господин!" Он был парень смелый, погнал свою лошадь прямо к месту схватки, выхватил пистолет и прострелил голову волку. Счастье для бедняка, что к нему подскакал именно Пятница; он у себя на родине привык видеть волков и не боялся их, поэтому он подъехал вплотную к волку и застрелил его, как было описано выше; всякий другой из нас выстрелил бы издали и рисковал бы промахнуться или подстрелить самого проводника. Это могло бы напугать и более смелого человека, чем я, и действительно, весь наш отряд всполошился, когда, вслед за выстрелом, до нас с двух сторон донесся волчий вой, повторяемый горным эхом, так что, казалось, волков было множество; да может и в самом деле их было не так уж мало, чтобы нам совершенно нечего было бояться. Как бы там ни было, когда Пятница убил волка, другой волк, насевший на лошадь, тотчас же выпустил ее и убежал; к счастью, он вцепился ей в голову так, что ему попались под зубы бляхи уздечки и он не мог причинить ей особенного вреда. Зато человеку пришлось хуже, чем лошади: разъяренный зверь укусил его дважды, один раз в руку и другой - повыше колена, и наш проводник готов был уже свалиться с лошади, когда подоспел Пятница и застрелил волка. Понятное дело, услыхав выстрел, мы все прибавили шагу и поскакали так быстро, как только позволяла дорога, - в этом месте спуск был очень крутой, - чтобы поскорее узнать, что случилось. Как только мы выехали из за деревьев, ранее заслонявших нам вид, мы сразу поняли, в чем дело, и видели, как Пятница выручил нашего бедного проводника, хотя и не могли разглядеть, что за животное он убил. Невозможно себе представить более необычайного и захватывающего зрелища, чем последовавшая затем схватка Пятницы с медведем. Бой между ними распотешил нас всех, хотя сначала мы и удивились и испугались за моего верного слугу. Медведь - тяжелое неуклюжее создание, неспособное мчаться, как волк, проворный и легкий на бегу; зато у него есть своя два специальных качества, которые обыкновенно и управляют его действиями. Во первых, вообще он не нападает на человека, говорю: вообще, потому что нельзя сказать, до чего может довести его голод, как это было в данном случае, когда вся земля была покрыта снегом, - на человека, повторяю, он не нападает, если только человек сам не нападет на него; если вы встретитесь с медведем в лесу и не затронете его, и он не тронет вас, но при этом вы должны быть очень вежливы с ним и уступать ему дорогу, так как он большой барин и не уступит дороги и королю. А если вы испугались, вам самое лучшее не останавливаться и смотреть в другую сторону, потому что, если вы остановитесь и станете пристально смотреть на него, он может принять это за обиду; если же вы чем нибудь бросите в него и попадете, хотя бы даже сучком не толще вашего пальца, он уже непременно обидится и оставит все другие дела, чтоб отомстить вам, ибо в делах чести он крайне щепетилен, - и это его первое качество. А второе то, что, если он почувствовал себя обиженным, он уже не оставит вас в покое, а днем и ночью будет бежать за вами крупной рысью, пока не нагонит и не отомстит за обиду. Итак, Пятница выручил из беды нашего проводника и в ту минуту, как мы подъехали к ним, помогал ему сойти с лошади, так как бедняк совсем ослабел от испуга и ран - он еще больше напугался, чем пострадал. Вдруг мы увидели выходящего из лесу медведя; это был зверь чудовищной величины; такого огромного я еще никогда не видал. Мы все были поражены его появлением, но на лице Пятницы при виде медведя выразились и радость и отвага. "О! о! о!" вскричал он трижды, указывая на зверя: "О, господин, позволь мне с ним поздороваться; мой тебя будет хорошо смеять!" Я удивился, не понимая, чему он так радуется. "Глупый ты! Ведь он съест тебя!" - "Ести меня! ести меня! Мой его ести: мой вас будет хорошо смеять! Вы все стойте здесь; мой вам покажет смешно". Он сел на землю, мигом стащил с себя сапоги, надел туфли (плоские башмаки, какие носят индейцы), лежавшие у него в кармане, отдал свою лошадь другому слуге и, наготовив ружье, помчался как ветер. Медведь шел не спеша и никого не трогал; но Пятница, подбежав к нему совсем близко, окликнул его, как будто медведь мог его понять: "Слушай! слушай! Мой говорит тебе!" Мы следовали за ним поодаль. В это время мы спускались по гасконскому склону и вступили в большой лес, где местность была ровная, а деревьев хотя и много, но они были разбросаны, так что видно было далеко вперед. Пятница, как мы уже говорили, следовал за медведем по пятам и скоро поровнялся с ним, а поровнявшись, поднял с земли большой камень и запустил им в медведя. Камень угодил зверю в голову; положим, он причинил ему не больше вреда, чем если бы ударился об стену, но все же Пятница добился своего - плут ведь нисколько не боялся и сделал это только для того, чтобы медведь погнался за ним и чтобы показать нам смешное, как он выражался. Лишь только медведь почувствовал прикосновение камня и увидал врага, как он повернулся и пустился вслед за Пятницей в развалку, но такими огромными шагами, что и лошади пришлось бы удирать от него в галоп. Пятница мчался как ветер и прямо на нас, как будто ища у нас защиты, и мы решили все разом стрелять в медведя, чтоб выручить моего слугу, хотя я искренно рассердился на него, зачем он погнал на нас медведя, когда тот шел себе по своим делам совсем в другую сторону и не обращая на нас внимания; в особенности я рассердился на то, что он медведя то погнал на нас, а сам стал удирать, и кричу ему: "Ах ты, собака! Вот так насмешил! Беги скорее вскакивай на лошадь и дай нам застрелить зверя". Он услышал и кричит мне в ответ: "Нет стрелять! нет стрелять; стоять тихо, будет очень смешно!" - и бежал дальше, вдвое скорее медведя. Потом вдруг увидал подходящее дерево, кивнул нам подъехать ближе, припустил еще быстрее и мигом вскарабкался на дерево, положил ружье на землю, шагах в шести от ствола. Медведь скоро добежал до дерева и первым делом остановился возле ружья, понюхал его, до не тронул и полез на дерево, как кошка, несмотря на свою чудовищную величину. Я был поражен безрассудным, как мне казалось, поведением моего слуги и при воем желании не мог найти здесь ничего смешного, пока мы, видя, что медведь влез на дерево, не подъехали ближе. Подъехав к дереву, мы увидели, что Пятница забрался на тонкий конец большого сука, а медведь дошел до половины сука, до того места, где сук становился тоньше и гибче. "Га!" - крикнул нам Пятница, "теперь вы увидите: мой будет учить медведя танцевать". И он начал подпрыгивать и раскачивать сук; медведь зашатался, но не трогался с места и только оглядывался как бы ему вернуться назад по добру, по здорову; при этом зрелище мы действительно смеялись от души. Но Пятнице было мало этого; увидев, что медведь стоит смирно, он стал звать его, как будто медведь понимал по английски: "Что же ты не идешь дальше? Пожалуйста, иди дальше", и перестал трясти и качать ветку. Медведь словно понял, что ему было сказано, пошел дальше; тут Пятница снова запрыгал, и медведь снова остановился. Мы думали, что теперь то и следует прикончить его, и крикнули Пятнице, чтоб он стоял смирно, что мы будем стрелять в медведя, но он горячо запротестовал: "О пожалста! пожалста, мой сам будет стрелять сичас!" Словом, Пятница так долго плясал на суку, и медведь так уморительно перебирал ногами, что мы действительно нахохотались вдоволь, но все таки не могли себе представить, чего собственно добивается отважный индеец. Сначала мы думали, что он хочет стряхнуть медведя наземь: он для этого медведь был слишком хитер: он не заходил настолько далеко, чтобы потерять равновесие, и крепко цеплялся за ветку своими крепкими когтями и ногами, так что мы положительно недоумевали, чем кончится эта потеха. Но Пятница скоро вывел нас из недоумения. Видя, что медведь крепко уцепился за сук и что его не заставишь итти дальше, он стал говорить: "Ну, ну, твой не идет, мой идет, мой идет; твой не хочет итти ко мне, мой хочет к тебе". С этими словами он передвинулся на тонкий конец сука, который согнулся под его тяжестью, и осторожно по ветке соскользнул на землю и побежал к своему ружью. "Ну, Пятница, - сказал я ему, - что ты еще затеял? Почему ты не стреляешь в него!" "Не надо стрелять! - оказал Пятница, - теперь еще не надо стрелять; теперь мой стрелять, мой убьет, когда твой будет еще смеяться". И в самом деле, он еще насмешил нас, как вы сейчас увидите. Когда медведь заметил, что его враг исчез, он стал пятиться назад, но осторожно, не спеша и на каждом шагу оглядываясь, пока; не добрался до ствола; затем попрежнему задом наперед полез вниз по дереву, цепляясь когтями и осторожно, одну за другой, передвигая ноги. Тут то, раньше чем зверь успел стать на землю задними ногами, Пятница подошел к нему вплотную, вставил ему в ухо дуло своего ружья и застрелил медведя на месте. Проказник обернулся посмотреть, смеемся ли мы, и, видя по нашим лицам, что мы довольны, сам захохотал во все горло, говоря: "Так мы убиваем медведь в наша страна!" "Как же вы их убиваете? - спросил я, - ведь у вас нет ружей". - "Нет, ружей нет, зато есть много, много длинные стрелы". История с медведем нас развлекла, но все же мы были в глухом месте, проводника нашего сильно потрепали волки, и мы не знали, что предпринять; волчий вой все еще отдавался в моих ушах; поистине, после рева, слышанного мною однажды на африканском берегу - о чем я уже рассказывал - я в жизнь свою не слыхал таких ужасающих звуков. Этот вой и близость ночи заставили нас поспешить, иначе мы сдались бы на просьбы Пятницы и, конечно, сняли бы шкуру с медведя: зверь был такой огромный, что дело стоило того; но нам оставалось пройти еще около десяти миль; и проводник торопив нас; поэтому мы оставили медведя и пошли дальше. Земля здесь была покрыта снегом, хотя не таким глубоким и опасным, как в горах; как мы узнали потом, хищные звери, гонимые голодом, спустились с гор в лес и в долины в поисках пищи я натворили в деревнях много бед - пугали поселян, задрали множество овец и лошадей и даже несколько человек. Путь наш лежал через опасное место, о котором наш проводник сообщил, что, если в этих краях есть еще волки, мы непременно встретим их там; то была небольшая лощина, со всех сторон окруженная лесом, и за нею узкое ущелье, которое вело лесом в деревню, где мы решили заночевать. Оставалось с полчаса до заката солнца, когда мы вошли в первый лесок, а когда вышли из него на равнину, солнце уже село. В этом первом лесу не случилось ничего особенного, если не считать того, что на небольшой прогалине, длиною около ста сажен, мы видели пять больших волков, быстро перебежавших дорогу, один вслед за другим, словно гоняясь за какой то добычей; нас они не заметили и через несколько мгновений окрылись из виду. Наш проводник, кстати сказать, выказавший себя порядочным трусом, просил нас быть на стороже, полагая, что вслед за этими волками появятся и другие. Мы насторожились и наготовили ружья, но волков больше не видали, пока не вышли из леса, тянувшегося мили полторы, на равнину. Здесь на равнине, действительно, приходилось ехать с оглядкой; первое, что нам бросилось в глаза, была мертвая лошадь, зарезанная волками, и над нею с дюжину зверей за работой - не могу сказать: за едой, потому что они уже съели все мясо и теперь обгладывали кости. Мы не сочли удобным мешать их пиршеству, да и они не обратили на нас особенного внимания. Пятнице очень хотелось выпалить в них, но я не допустил этого, находя, что у нас и без того достаточно хлопот, а может оказаться и еще больше. Мы не дошли и до половины равнины, как вдруг слева от нас раздался ужаснейший волчий вой, и сейчас же вслед затем мы увидали целую стаю волков, бегущих прямо на нас, большинство в ряд, словно регулярная армия под командой опытного офицера. Я не знал хорошенько, как встретить их, но подумал, что единственное средство - сомкнуться в тесный ряд: так мы и сделали. А чтобы не было больших промежутков между выстрелами, я велел стрелять через одного, а нестреляющим держать ружья наготове для второго залпа, на случай, если волки не повернут назад после первого; далее, тех, кому приходилось стрелять в первую очередь, я предупредил, чтоб они не вздумали заряжать ружья снова, но приготовили бы пистолеты; у каждого из нас было по ружью и по паре пистолетов, так что при этой системе мы, разделившись надвое и стреляя по очереди, могли дать шесть залпов подряд. Впрочем, сейчас в этом не было надобности, ибо после первого же залпа враг остановился, как вкопанный, испугавшись столько же выстрелов, сколько огня; четыре волка были убиты на месте; другие были ранены, но убежали, оставив за собой на снегу кровавый след. Я уже сказал, что волки остановились, но отступили они не сразу; тогда, вспомнив, что, по рассказам, самые свирепые животные боятся человеческого голоса, я велел всей надпей компании гикнуть разом, как можно громче, и убедился, что в таких рассказах есть доля правды; услыхав наш крик, волка начали отступать и пятиться назад. Тогда я велел дать другой залп, в тыл неприятелю; он пустился в галоп и скрылся из виду за деревьями. Воспользовавшись передышкой, мы стали заряжать наши ружья, а чтобы не терять времени, продолжали ехать, но едва мы забили заряды и приготовились к новому залпу, как услыхали страшный шум в том же лесу, но спереди, в том самом направлении, куда нам нужно было ехать. Ночь приближалась, и с каждой минутой становилось темнее, что было для нас крайне невыгодно; но шум усиливался, и мы без труда могли различить в нем завыванья волков; неожиданно мы увидали перед собой целых три стаи - одну слева, одну позади и одну впереди нас, - так что мы были, казалось, окружены волками; но так как они не нападали на нас, мы продолжали свой путь, подгоняя лошадей, насколько это было возможно, но дорога была неудобная, и лошади могли бежать только крупной рысью. Так мы доехали до опушки второго леса, лежавшего на нашем пути, но были крайне удивлены, когда, доехав до просеки, увидали у входа несметное множество волков. Вдруг на другом конце леса раздался выстрел; из леса выбежала лошадь, оседланная и взнузданная; она неслась вихрем, а за нею мчались во всю прыть штук семнадцать волков; лошадь далеко опередила их, но мы были уверены, что она не выдержит долго такого безумного бега, и волки в конце концов нагонят ее: так оно, вероятно, и вышло. В ущелье, откуда выбежала лошадь, взорам нашим представилось ужасное зрелище; мы увидали трупы другой лошади и двух человек, растерзанных хищниками. Один из них был, по всей вероятности, тот самый, который стрелял, потому что возле него лежало разряженное ружье, но голова его и верхняя часть туловища были съедены. Это зрелище наполнило нас ужасом, и мы не знали, что предпринять и куда направить шаги, но волки скоро заставили нас решиться: они окружили нас, в надежде на новую добычу; я уверен, что их было не меньше трехсот. На счастье наше, у опушки леса, немного в стороне от дороги, лежало несколько огромных деревьев, сваленных прошлым летом и, вероятно, оставленных здесь до перевозки. Я повел своей маленький отряд к этим деревьям; по моему предложению, все мы спешились и укрывшись за одним длинным деревом, как за бруствером, образовали треугольник, поместив лошадей в середине. И хорошо, что мы это сделали, ибо тотчас же волки напали на нас; невозможно представить себе более яростной атаки. Они подбежали, рыча, и вскочили на бревно, служившее нам прикрытием, как будто кидаясь на верную добычу; я думаю, ярость их еще увеличивалась тем обстоятельством, что они видели за нами наших лошадей, на которых собственно и нацеливались. Я велел своим стрелять, как давеча, через одного, и выстрелы их были так метки, что с первого же залпа многие волки были убиты, но этого оказалось недостаточно: необходимо было стрелять непрерывно, ибо волки лезли на нас, как черти; задние подталкивали передних. После второго залпа нам показалось, что волках приостановились, и я надеялся, что они уйдут, но это продолжалось одно мгновенье, - сейчас же подоспели другие; мы дали по ним два залпа из пистолетов и в общем убили штук семнадцать или восемнадцать, да ранили вдвое столько, но волки продолжали наступать. Мне не хотелось слишком скоро расстрелять наши заряды, поэтому я кликнул своего слугу - не Пятницу, который был занят другой работой: он с необычайной быстротой и ловкостью успел уже зарядить снова свое и мое ружье - так не Пятницу, говорю я, а моего другого слугу и, дав ему пороховницу, велел посыпать порохом дорожку вдоль бревна, да пошире. Он повиновался и едва успел отойти, как волки опять полезли на нас через пороховую дорожку. Тогда я, щелкнув незаряженным пистолетом возле самого пороха, зажег его {Пистолеты в то время были кремневые, и Робинзон, щелкнув железным курком по кремню, вызвал искры, от которых и загорелся порох}, и те, которые были на бревне, были обожжены, а с полдюжины их свалились или, вернее, спрыгнули на нас, шарахнувшись в сторону от огня и под влиянием страха; с этими мы живо расправились, а остальные так испугались яркого света, казавшегося еще страшнее от густой тьмы вокруг, что немного отступили. Тут я в последний раз скомандовал стрелять всем вместе, а затем мы все зараз крикнули, и волки показали нам тыл: осталось только около двадцати раненных, корчившихся на земле; мы моментально кинулись на них и принялись рубить их саблями, рассчитывая, что их визг и вой будут понятнее их товарищам, чем наши выстрелы, так оно и вышло: волки все убежали и оставили нас в покое. Убили мы их штук шестьдесят, и будь в лесу светло, они, наверное, поплатились бы еще дороже. Когда поле битвы было таким образом очищено, мы двинулись дальше, так как нам оставалось пройти еще около трех миль. По пути мы не раз еще слышали в лесу завывания хищников и, как нам казалось, видели, как сами они мелькали между деревьями, но снег слепил нам глаза, и разглядеть хорошенько мы не могли. Через час или около того мы добрались до городка, где решили заночевать, и нашли там всех вооруженными и в страшном переполохе; оказалось, что накануне ночью волки и несколько медведей ворвались в городок и страшно перепугали всех жителей, так что теперь они были вынуждены сторожить день и ночь, и в особенности ночью, оберегая свой скот, да и самих себя. На следующее утро нашему проводнику стало так худо, рука и нога так распухли от укусов волка, что он был не в состоянии ехать дальше, и нам пришлось взять другого. С этим новым проводником мы доехали до Тулузы, где климат теплый, местность красивая и плодородная и нет ни снега, ни волков. Когда мы рассказали в Тулузе наши дорожные приключения, нам сказали, что встреча с волками в большом лесу у подножия гор, в особенности в такую пору, когда земля покрыта снегом, дело самое обыкновенное; но все дивились нашему проводнику - как это он решился повести нас такой дорогой в это суровое время года, и считали чудом, что волки не растерзали нас всех. Наш рассказ о том, как мы бились с волками, прикрывая собой лошадей, вызвал общее порицание; все говорили, что при таких условиях было пятьдесят шансов против одного, что мы все будем растерзаны волками, так как их разъярял именно вид лошадей - их лакомой пищи. Обыкновенно, они пугаются первого же выстрела, но тут, будучи страшно голодны и оттого свирепы, и еще видя перед собой так близко лошадей, они забыли об опасности; и если бы мы не укротили их непрерывным ружейным огнем и под конец взрывом пороха, многое говорило за то, что они бы нас разорвали в куски; тогда как, если бы мы не спешились и стреляли, не сходя с лошадей, волки не рассвирепели бы так, ибо когда они видят на лошади человека, они не считают ее до такой степени своей собственностью, как в тех случаях, когда лошадь одна. Кроме того, нам говорили еще, что, если бы мы бросили лошадей на произвол судьбы, волки накинулись бы на них с такой жадностью, что мы успели бы за это время благополучно уйти, тем более, что нас было много и у всех нас было огнестрельное оружие. Сам я никогда в жизни не испытывал такого страха: видя перед собой три сотни этих дьяволов, мчавшихся на нас с ревом и раскрытыми пастями, готовыми пожрать нас, я уже счел себя безвозвратно погибшим, потому что скрыться было некуда; да и того, что я натерпелся, с меня достаточно: я думаю, мне никогда больше не придет охоты перебираться еще раз через горы; лучше уж проехать тысячу миль морем, хотя бы меня каждую неделю трепали бури. О своем путешествии по Франции я не могу сообщить ничего особенного, - ничего кроме того, о чем уже рассказывали другие путешественники, и притом гораздо интереснее моего. Из Тулузы я приехал в Париж, потом, не останавливаясь там долго, дальше, в Калэ и благополучно высадился в Дувре 14-го января, совершив свое путешествие в самую суровую и холодную пору года. Теперь я был у цели и скоро вступил во владение всем своим недавно приобретенным богатством, ибо по переводам, привезенным мною с собой, мне уплатили здесь без всяких промедлений. Моей главной руководительницей и советчицей здесь была добрая старушка, вдова капитана. Она была страшно благодарна мне за присылку денег и не жалела для меня ни трудов, ни забот; а я ей во всем доверялся и ни разу не имел повода раскаяться в этом: от начала до конца эта добрая и благоразумная женщина вела себя в отношении меня безукоризненно. Я уже стал подумывать о том, не поручить ли мне ей свои товары и деньги, а самому не отправиться ли обратно в Лиссабон и затем в Бразилию, но меня удержали религиозные соображения. Насчет католицизма у меня были сомнения еще во время моих странствований, особенно во время моего одиночества; а я знал, что мне нечего и думать ехать в Бразилию р тем более поселиться там, если я не решусь перейти в католичество; - или, наоборот, если не поставлю себе задачей пасть жертвой своих убеждений, пострадать за веру и умереть под пытками инквизиции. А потому я решил остаться дома и, если представится возможность, продать свою плантацию. Я надписал об этом в Лиссабон своему старому другу, и тот ответил мне, что это не трудно устроить и на месте, но, если я дам ему разрешение действовать от моего имени, он находит более выгодным предложить купить мою часть имения двум купцам, заведывавшим ею теперь вместо прежних опекунов, - как мне известно, людям очень богатым, живущим в Бразилии и, следовательно, знающим настоящую цену моей плантации. Капитан не сомневался, что они охотно купят мою часть и дадут за нее на четыре, на пять тысяч больше всякого другого покупателя. Я признал его доводы вполне убедительными и поручил ему сделать это предложение, а через восемь месяцев вернувшийся из Португалии корабль привез мне письмо, в котором мой старый друг сообщал, что купцы приняли предложение и поручили своему агенту в Лиссабоне уплатить мне тридцать три тысячи золотых. Я, в свою очередь, подписал составленную по всей форме запродажную запись, присланную мне из Лиссабона, и отправил ее назад старику, а тот прислал мне чеки на тридцать три тысячи. Помимо этой единовременно уплаченной суммы, покупатели обязались еще выплачивать капитану по сто мойдоров ежегодно, а после &то смерти по пятидесяти мойдоров его сыну - из доходов с плантации. Так завершился первый период моей жизни, полной случайностей и приключений, похожей на мозаику, подобранную самим провидением с таким разнообразием материалов, какое редко встречается в этом мире, - жизни, начавшейся безрассудно и кончавшейся гораздо счастливее, чем на то позволяла надеяться какая либо из ее частей. Читатель подумает, что, достигнув такого благополучия, я уже не стану подвергать себя игре случая; так оно и было бы на самом деле, если бы обстоятельства пришли мне на помощь, но я привык к бродячей жизни, и у меня не было семьи, большого родства и даже, несмотря на мое богатство, не было большого знакомства. А потому, хоть я и продал свое поместье в Бразилии, я никак не мог выкинуть из головы этой страны, и очень меня тянуло опять постранствовать по свету, в особенности побывать на своем островке и посмотреть, живут ли там еще бедные испанцы и как обходятся с ними оставленные мною там негодяи матросы. Мой истинный друг, вдова капитана, очень меня отговаривала от этого и умела так повлиять на меня, что я почти семь лет прожил безвыездно в Англии. За это время в взял на свое попечение двух племянников, сыновей одного из моих братьев; у старшего были свои небольшие средства; я воспитал его, как дворянина, и в своей духовной завещал ему известную сумму, которая должна была служите прибавкой к ею собственному капиталу. Другого я готовил в моряки; через пять лет, убедившись, что из него вышел разумный, смелый и предприимчивый молодой человек, я снарядил для него хорошее судно и отправил его в море; этот самый юноша впоследствии толкнул меня, уже старика, на дальнейшие приключения. Тем временем я сам до некоторой степени обжился в Англии, а главное, женился - не безвыгодно и вполне удачно во всех отношениях, и от этого брака у меня было трое детей - два сына и одна дочь. В маленькой шведской деревушке Вестменхег жил когда-то мальчик по имени Нильс. С виду - мальчик как мальчик. А сладу с ним не было никакого. На уроках он считал ворон и ловил двойки, в лесу разорял птичьи гнезда, гусей во дворе дразнил, кур гонял, в коров бросал камни, а кота дергал за хвост, будто хвост - это веревка от дверного колокольчика. Так прожил он до двенадцати лет. И тут случилось с ним необыкновенное происшествие. Вот как было дело. Однажды в воскресенье отец с матерью собрались на ярмарку в соседнее село. Нильс не мог дождаться, когда они уйдут. "Шли бы скорее! - думал Нильс, поглядывая на отцовское ружье, которое висело на стене. - Мальчишки от зависти лопнут, когда увидят меня с ружьем". Но отец будто отгадал его мысли. - Смотри, из дому ни на шаг! - сказал он. - Открывай учебник и берись за ум. Слышишь? - Слышу, - ответил Нильс, а про себя подумал: "Так я и стану тратить воскресный день на уроки!" - Учись, сынок, учись, - сказала мать. Она даже сама достала с полки учебник, положила на стол и придвинула кресло. А отец отсчитал десять страниц и строго-настрого приказал: - Чтобы к нашему возвращению все назубок знал. Сам проверю. Наконец отец с матерью ушли. "Им-то хорошо, вон как весело шагают! - тяжело вздохнул Нильс. - А я точно в мышеловку попался с этими уроками!" Ну что поделаешь! Нильс знал, что с отцом шутки плохи. Он опять вздохнул и уселся за стол. Правда, смотрел он не столько в книгу, сколько в окно. Ведь это было куда интереснее! По календарю был еще март, но здесь, на юге Швеции, весна уже успела переспорить зиму. В канавах весело бежала вода. На деревьях набухли почки. Буковый лес расправил спои ветви, окоченевшие в зимние холода, и теперь тянулся кверху, как будто хотел достать до голубого весеннего неба. А под самым окном с важным видом разгуливали куры, прыгали и дрались воробьи, в мутных лужах плескались гуси. Даже коровы, запертые в хлеву, почуяли весну и мычали на все голоса, словно просили: "Вы-ыпусти нас, вы-ыпусти нас!" Нильсу тоже хотелось и петь, и кричать, и шлепать по лужам, и драться с соседскими мальчишками. Он с досадой отвернулся от окна и уставился в книгу. Но прочел он не много. Буквы стали почему-то прыгать перед глазами, строчки то сливались, то разбегались... Нильс и сам не заметил, как заснул. Кто знает, может быть, Нильс так и проспал бы весь день, если б его не разбудил какой-то шорох. Нильс поднял голову и насторожился. В зеркале, которое висело над столом, отражалась вся комната. Никого, кроме Нильса, в комнате нет... Все как будто на своем месте, все в порядке... И вдруг Нильс чуть не вскрикнул. Кто-то открыл крышку сундука! В сундуке мать хранила все свои драгоценности. Там лежали наряды, которые она носила еще в молодости, - широченные юбки из домотканого крестьянского сукна, расшитые цветным бисером лифы; белые как снег накрахмаленные чепцы, серебряные пряжки и цепочки. Мать никому не позволяла открывать без нее сундук, а Нильса и близко к нему не подпускала. И уж о том, что она могла уйти из дому, не заперев сундука, даже говорить нечего! Не бывало такого случая. Да и сегодня - Нильс отлично это помнил - мать два раза возвращалась с порога, чтобы подергать замок, - хорошо ли защелкнулся? Кто же открыл сундук? Может быть, пока Нильс спал, в дом забрался вор и теперь прячется где-нибудь здесь, за дверью или за шкафом? Нильс затаил дыхание и, не мигая, всматривался в зеркало. Что это за тень там, в углу сундука? Вот она шевельнулась... Вот поползла по краю... Мышь? Нет, на мышь не похоже... Нильс прямо глазам не верил. На краю сундука сидел маленький человечек. Он словно сошел с воскресной картинки в календаре. На голове - широкополая шляпа, черный кафтанчик украшен кружевным воротником и манжетами, чулки у колен завязаны пышными бантами, а на красных сафьяновых башмачках поблескивают серебряные пряжки. "Да ведь это гном! - догадался Нильс. - Самый настоящий гном!" Мать часто рассказывала Нильсу о гномах. Они живут в лесу. Они умеют говорить и по-человечьи, и по-птичьи, и по-звериному. Они знают о всех кладах, которые хоть сто, хоть тысячу лет назад были зарыты в землю. Захотят гномы - зимой на снегу цветы зацветут, захотят - летом замерзнут реки. Ну, а бояться гнома нечего. Что плохого может сделать такое крошечное существо! К тому же гном не обращал на Нильса никакого внимания. Он, кажется, ничего не видел, кроме бархатной безрукавки, расшитой мелким речным жемчугом, что лежала в сундуке на самом верху. Пока гном любовался затейливым старинным узором, Нильс уже прикидывал, какую бы штуку сыграть с удивительным гостем. Хорошо бы столкнуть его в сундук и потом захлопнуть крышку. А можно еще вот что... Не поворачивая головы, Нильс оглядел комнату. В зеркале она вся была перед ним как на ладони. На полках в строгом порядке выстроились кофейник, чайник, миски, кастрюли... У окна - комод, заставленный всякой всячиной... А вот на стене - рядом с отцовским ружьем - сачок для ловли мух. Как раз то, что нужно! Нильс осторожно соскользнул на пол и сдернул сачок с гвоздя. Один взмах - и гном забился в сетке, как пойманная стрекоза. Его широкополая шляпа сбилась на сторону, ноги запутались в полах кафтанчика. Он барахтался на дне сетки и беспомощно размахивал руками. Но чуть только ему удавалось немного приподняться, Нильс встряхивая сачок, и гном опять срывался вниз. - Послушай, Нильс, - взмолился наконец гном, - отпусти меня па волю! Я дам тебе за это золотую монету, большую, как пуговица на твоей рубашке. Нильс на минуту задумался. - Что ж, это, пожалуй, неплохо, - сказал он и перестал раскачивать сачок. Цепляясь за реденькую ткань, гном ловко полез вверх, Вот он уже ухватился за железный обруч, и над краем сетки показалась его голова... Тут Нильсу пришло на ум, что он продешевил. Вдобавок к золотой монете ведь можно было потребовать, чтобы гном учил за него уроки. Да мало ли что еще можно придумать! Гном теперь на все согласится! Когда сидишь в сачке, спорить не станешь. И Нильс снова встряхнул сетку. Но тут вдруг кто-то отвесил ему такую затрещину, что сетка выпала у него из рук, а сам он кубарем откатился в угол. С минуту Нильс лежал не двигаясь, потом кряхтя и охая, встал. Гнома уже и след простыл. Сундук был закрыт, а сачок висел на своем месте - рядом с отцовским ружьем. "Приснилось мне все это, что ли? - подумал Нильс. - Да нет, правая щека горит, словно по ней прошлись утюгом. Это гном так меня огрел! Конечно, отец с матерью не поверят, что гном побывал у нас в гостях. Скажут - все твои выдумки, чтобы уроки не учить. Нет, как ни верти, а надо опять садиться за книгу!" Нильс сделал два шага и остановился. С комнатой что-то случилось. Стены их маленького домика раздвинулись, потолок ушел высоко вверх, а кресло, на котором Нильс всегда сидел, возвышалось над ним неприступной горой. Чтобы взобраться на него, Нильсу пришлось карабкаться по витой ножке, как по корявому стволу дуба. Книга по-прежнему лежала на столе, но она была такая огромная, что вверху страницы Нильс не мог разглядеть ни одной буквы. Он улегся животом на книгу и пополз от строчки к строчке, от слова к слову. Он прямо измучился, пока прочел одну фразу. - Да что же это такое? Так ведь и к завтрашнему дню до конца страницы не доберешься! - воскликнул Нильс и рукавом отер пот со лба. И вдруг он увидел, что из зеркала на него смотрит крошечный человечек - совсем такой же, как тот гном, который попался к нему в сетку. Только одет по-другому: в кожаных штанах, в жилетке и в клетчатой рубашке с большими пуговицами. - Эй ты, чего тебе здесь надо? - крикнул Нильс и погрозил человечку кулаком. Человечек тоже погрозил кулаком Нильсу. Нильс подбоченился и высунул язык. Человечек тоже подбоченился и тоже показал Нильсу язык. Нильс топнул ногой. И человечек топнул ногой. Нильс прыгал, вертелся волчком, размахивал руками, но человечек не отставал от него. Он тоже прыгал, тоже вертелся волчком и размахивал руками. Тогда Нильс сел на книгу и горько заплакал. Он понял, что гном заколдовал его и что маленький человечек, который смотрел на него из зеркала, - это он сам, Нильс Хольгерсон. "А может быть, это все-таки сон?" - подумал Нильс. Он крепко зажмурился, потом - чтобы совсем проснуться - ущипнул себя изо всех сил и, подождав с минуту, снова открыл глаза. Нет, он не спал. И рука, которую он ущипнул, болела по-настоящему. Нильс подобрался к самому зеркалу и уткнулся в него носом. Да, это он, Нильс. Только был он теперь не больше воробья. "Надо найти гнома, - решил Нильс. - Может быть, гном просто пошутил?" Нильс сполз по ножке кресла на пол и стал обшаривать все углы. Он залез под скамью, под шкаф, - сейчас ему это было нетрудно, - залез даже в мышиную нору, но гнома нигде не было. Оставалась еще надежда - гном мог спрятаться во дворе. Нильс выбежал в сени. Где же его башмаки? Они должны стоять возле двери. И сам Нильс, и его отец с матерью, и все крестьяне в Вестменхеге, да и во всех деревнях Швеции, всегда оставляют свои башмаки у порога. Башмаки ведь деревянные. В них ходят только по улице, а дома снимают. Но как он, такой маленький, справится теперь со своими большими, тяжелыми башмачищами? И тут Нильс увидел перед дверью пару крохотных башмачков. Сначала он обрадовался, а потом испугался. Если гном заколдовал даже башмаки, - значит, он и не собирается снять заклятие с Нильса! Нет, нет, надо поскорее найти гнома! Надо просить его, умолять! Никогда, никогда больше Нильс никого не обидит! Он станет самым послушным, самым примерным мальчиком... Нильс сунул ноги в башмачки и проскользнул в дверь. Хорошо, что она была приоткрыта. Разве смог бы он дотянуться до щеколды и отодвинуть ее! У крыльца, на старой дубовой доске, переброшенной с одного края лужи на другой, прыгал воробей. Чуть только воробей увидел Нильса, он запрыгал еще быстрее и зачирикал во все свое воробьиное горло. И - удивительное дело! - Нильс его прекрасно понимал. - Посмотрите-ка на Нильса! - кричал воробей. - Посмотрите-ка на Нильса! - Кукареку! - весело заорал петух. - Сбросим-ка его в ре-ку! А куры захлопали крыльями и наперебой закудахтали: - Так ему и надо! Так ему и надо! Гуси обступили Нильса со всех сторон и, вытягивая шеи, шипели ему в ухо: - Хорош-ш! Ну уж хорош! Что, боиш-шься теперь? Боишься? И они клевали его, щипали, долбили клювами, дергали за руки и за ноги. Бедному Нильсу пришлось бы совсем плохо, если бы в это время на дворе не появился кот. Заметив кота, куры, гуси и утки сейчас же бросились врассыпную и принялись рыться в земле с таким видом, будто их ничего на свете не интересует, кроме червяков и прошлогодних зерен. А Нильс обрадовался коту, как родному. - Милый котик, - сказал он, - ты знаешь все закоулки, все дыры, все норки на нашем дворе. Будь добр, скажи, где мне найти гнома? Он ведь не мог далеко уйти. Кот ответил не сразу. Он уселся, обвил хвостом передние лапы и посмотрел на мальчика. Это был огромный черный кот, с большим белым пятном на груди. Его гладкая шерстка так и блестела на солнце. Вид у кота был вполне добродушный. Он даже втянул свои когти и зажмурил желтые глаза с узенькой-преузенькой полоской посредине. - М-р-р, м-р-р! Я, конечно, знаю, где найти гнома, - заговорил кот ласковым голосом. - Но еще неизвестно, скажу я тебе или нет... - Котик, котик, золотой ротик, ты должен мне помочь! Разве ты не видишь, что гном меня заколдовал? Кот чуть-чуть приоткрыл глаза. В них вспыхнул зеленый злой огонек, но мурлыкал кот по-прежнему ласково. - Это за что же я должен тебе помогать? - сказал он. - Может быть, за то, что ты сунул мне в ухо осу? Или за то, что ты подпалил мне шерсть? Или за то, что ты каждый день дергал меня за хвост? А? - А я и сейчас могу дернуть тебя за хвост! - закричал Нильс. И, забыв о том, что кот раз в двадцать больше, чем он сам, шагнул вперед. Что тут стало с котом! Глаза у него засверкали, спина выгнулась, шерсть поднялась дыбом, из мягких пушистых лап вылезли острые когти. Нильсу даже показалось, что это какой-то невиданный дикий зверь выскочил из лесной чащи. И все-таки Нильс не отступил. Он сделал еще шаг... Тогда кот одним прыжком опрокинул Нильса и прижал его к земле передними лапами. - Помогите, помогите! - закричал Нильс изо всех сил. Но голосок у него был теперь не громче, чем у мышонка. Да и некому было его выручать. Нильс понял, что ему пришел конец, и в ужасе закрыл глаза. Вдруг кот втянул когти, выпустил Нильса из лап и сказал: - Ладно, на первый раз хватит. Если бы твоя мать не была такой доброй хозяйкой и не поила меня утром и вечером молоком, тебе пришлось бы худо. Ради нее я оставлю тебя в живых. С этими словами кот повернулся и будто ни в чем не бывало пошел прочь, тихонько мурлыкая, как полагается доброму домашнему коту. А Нильс встал, стряхнул с кожаных штанов грязь и поплелся в конец двора. Там он вскарабкался на выступ каменной ограды, уселся, свесив крошечные ноги в крошечных башмачках, и задумался. Что же будет дальше?! Скоро вернутся отец и мать! Как они удивятся, увидев своего сына! Мать, конечно, заплачет, а отец, может, скажет: так Нильсу и надо! Потом придут соседи со всей округи, примутся его рассматривать и ахать... А вдруг его кто-нибудь украдет, чтобы показывать зевакам на ярмарке? Вот посмеются над ним мальчишки!.. Ах, какой он несчастный! Какой несчастный! На всем белом свете, наверное, нет человека несчастнее, чем он! Бедный домик его родителей, прижатый к земле покатой крышей, никогда не казался ему таким большим и красивым, а их тесный дворик - таким просторным. Где-то над головой Нильса зашумели крылья. Это с юга на север летели дикие гуси. Они летели высоко в небе, вытянувшись правильным треугольником, но, увидев своих родичей - домашних гусей, - спустились ниже и закричали: - Летите с нами! Летите с нами! Мы летим на север, в Лапландию! В Лапландию! Домашние гуси заволновались, загоготали, захлопали крыльями, как будто пробовали, могут ли они взлететь. Но старая гусыня - она приходилась бабушкой доброй половине гусей - бегала вокруг них и кричала: - С ума сош-шли! С ума сош-шли! Не делайте глупостей! Вы же не какие-нибудь бродяги, вы почтенные домашние гуси! И, задрав голову, она закричала в небо: - Нам и тут хорошо! Нам и тут хорошо! Дикие гуси спустились еще ниже, словно высматривая что-то во дворе, и вдруг - все разом - взмыли в небо. - Га-га-га! Га-га-га! - кричали они. - Разве это гуси? Это какие-то жалкие курицы! Оставайтесь в вашем курятнике! От злости и обиды у домашних гусей даже глаза сделались красными. Такого оскорбления они еще никогда не слышали. Только белый молодой гусь, задрав голову кверху, стремительно побежал по лужам. - Подождите меня! Подождите меня! - кричал он диким гусям. - Я лечу с вами! С вами! "Да ведь это Мартин, лучший мамин гусь, - подумал Нильс. - Чего доброго, он и в самом деле улетит!" - Стой, стой! - закричал Нильс и бросился за Мартином. Нильс едва догнал его. Он подпрыгнул и, обхватив руками длинную гусиную шею, повис на ней всем телом. Но Мартин даже не почувствовал этого, точно Нильса и не было. Он сильно взмахнул крыльями - раз, другой - и, сам того не ожидая, полетел. Прежде чем Нильс понял, что случилось, они уже были высоко в небе. Нильс и сам не знал, как ему удалось перебраться на спину Мартина. Никогда Нильс не думал, что гуси такие скользкие. Обеими руками он вцепился в гусиные перья, весь съежился, вобрал голову в плечи и даже зажмурил глаза. А вокруг выл и гудел ветер, словно хотел оторвать Нильса от Мартина и сбросить вниз. - Сейчас упаду, вот сейчас упаду! - шептал Нильс. Но прошло десять минут, двадцать, а он не падал. Наконец он расхрабрился и чуть-чуть приоткрыл глаза. Справа и слева мелькали серые крылья диких гусей, над самой головой Нильса, чуть не задевая его, проплывали облака, а далеко-далеко внизу темнела земля. Она была совсем не похожа на землю. Казалось, что кто-то расстелил под ними огромный клетчатый платок. Каких только клеток тут не было! Одни клетки - черные, другие желтовато-серые, третьи светло-зеленые. Черные клетки - это только что вспаханная земля, зеленые клетки - осенние всходы, перезимовавшие под снегом, а желтовато-серые квадратики - это прошлогоднее жниво, по которому еще не прошел плуг крестьянина. Вот клетки по краям темные, а в середине - зеленые. Это сады: деревья там стоят совсем голые, но лужайки уже покрылись первой травой. А вот коричневые клетки с желтой каймой - это лес: он еще не успел одеться зеленью, а молодые буки на опушке желтеют старыми сухими листьями. Сначала Нильсу было даже весело разглядывать это разноцветье. Но чем дальше летели гуси, тем тревожнее становилось у него на душе. "Чего доброго, они и в самом деле занесут меня в Лапландию!" - подумал он. - Мартин, Мартин! - крикнул он гусю. - Поворачивай домой! Хватит, налетались! Но Мартин ничего не ответил. Тогда Нильс изо всей силы пришпорил его своими деревянными башмачками. Мартин чуть-чуть повернул голову и прошипел: - Слуш-ш-ай, ты! Сиди смирно, а не то сброш-шу тебя... Пришлось сидеть смирно. Весь день белый гусь Мартин летел вровень со всей стаей, будто он никогда и не был домашним гусем, будто он всю жизнь только и делал, что летал. "И откуда у него такая прыть?" - удивлялся Нильс. Но к вечеру Мартин все-таки стал сдавать. Теперь-то всякий бы увидел, что летает он без году один день: то вдруг отстанет, то вырвется вперед, то будто провалится в яму, то словно подскочит вверх. И дикие гуси увидели это. - Акка Кебнекайсе! Акка Кебнекайсе! - закричали они. - Что вам от меня нужно? - спросила гусыня, летевшая впереди всех. - Белый отстает! - Он должен знать, что летать быстро легче, чем летать медленно! - крикнула гусыня, даже не обернувшись. Мартин пытался сильнее и чаще взмахивать крыльями, но усталые крылья отяжелели и тянули его вниз. - Акка! Акка Кебнекайсе! - опять закричали гуси. - Что вам нужно? - отозвалась старая гусыня. - Белый не может лететь так высоко! - Он должен знать, что летать высоко легче, чем летать низко! - ответила Акка. Бедный Мартин напряг последние силы. Но крылья у него совсем ослабели и едва держали его. - Акка Кебнекайсе! Акка! Белый падает! - Кто не может летать, как мы, пусть сидит дома! Скажите это белому! - крикнула Акка, не замедляя полета. - И верно, лучше бы нам сидеть дома, - прошептал Нильс и покрепче уцепился за шею Мартина. Мартин падал, как подстреленный. Счастье еще, что по пути им подвернулась какая-то тощая ветла. Мартин зацепился за верхушку дерева и повис среди веток. Так они и висели. Крылья у Мартина обмякли, шея болталась, как тряпка. Он громко дышал, широко разевая клюв, точно хотел захватить побольше воздуха. Нильсу стало жалко Мартина. Он даже попробовал его утешить. - Милый Мартин, - сказал Нильс ласково, - не печалься, что они тебя бросили. Ну посуди сам, куда тебе с ними тягаться! Давай лучше вернемся домой! Мартин и сам понимал: надо бы вернуться. Но ему так хотелось доказать всему свету, что и домашние гуси кое-что стоят! А тут еще этот противный мальчишка со своими утешениями! Если бы он не сидел у него на шее, Мартин, может, и долетел бы до Лапландии. Со злости у Мартина сразу прибавилось силы. Он замахал крыльями с такой яростью, что сразу поднялся чуть не до самых облаков и скоро догнал стаю. На его счастье, начало смеркаться. На землю легли черные тени. С озера, над которым летели дикие гуси, пополз туман. Стая Акки Кебнекайсе спустилась на ночевку, Чуть только гуси коснулись прибрежной полоски земли, они сразу полезли в воду. На берегу остались гусь Мартин и Нильс. Как с ледяной горки, Нильс съехал со скользкой спины Мартина. Наконец-то он на земле! Нильс расправил затекшие руки и ноги и поглядел по сторонам. Зима здесь отступала медленно. Все озеро было еще подо льдом, и только у берегов выступила вода - темная и блестящая. К самому озеру черной стеной подходили высокие ели. Всюду снег уже растаял, но здесь, у корявых, разросшихся корней, снег все еще лежал плотным толстым слоем, как будто эти могучие ели силой удерживали возле себя зиму. Солнце уже совсем спряталось. Из темной глубины леса слышалось какое-то потрескивание и шуршание. Нильсу стало не по себе. Как далеко они залетели! Теперь, если Мартин даже захочет вернуться, им все равно не найти дороги домой... А все-таки Мартин молодец!.. Да что же это с ним? - Мартин! Мартин! - позвал Нильс. Мартин не отвечал. Он лежал, как мертвый, распластав по земле крылья и вытянув шею. Глаза его были подернуты мутной пленкой. Нильс испугался. - Милый Мартин, - сказал он, наклонившись над гусем, - выпей глоток воды! Увидишь, тебе сразу станет легче. Но гусь даже не шевельнулся. Нильс похолодел от страха... Неужели Мартин умрет? Ведь у Нильса не было теперь ни одной близкой души, кроме этого гуся. - Мартин! Ну же, Мартин! - тормошил его Нильс. Гусь словно не слышал его. Тогда Нильс схватил Мартина обеими руками за шею и потащил к воде. Это было нелегкое дело. Гусь был самый лучший в их хозяйстве, и мать раскормила его на славу. А Нильса сейчас едва от земли видно. И все-таки он дотащил Мартина до самого озера и сунул его голову прямо в студеную воду. Сначала Мартин лежал неподвижно. Но вот он открыл глаза, глотнул разок-другой и с трудом встал на лапы. С минуту он постоял, шатаясь из стороны в сторону, потом по самую шею залез в озеро и медленно поплыл между льдинами. То и дело он погружал клюв в воду, а потом, запрокинув голову, жадно глотал водоросли. "Ему-то хорошо, - с завистью подумал Нильс, - а ведь я тоже с утра ничего не ел". В это время Мартин подплыл к берегу. В клюве у него был зажат маленький красноглазый карасик. Гусь положил рыбу перед Нильсом и сказал: - Дома мы не были с тобой друзьями. Но ты помог мне в беде, и я хочу отблагодарить тебя. Нильс чуть не бросился обнимать Мартина. Правда, он никогда еще не пробовал сырой рыбы. Да что поделаешь, надо привыкать! Другого ужина не получишь. Он порылся в карманах, разыскивая свой складной ножичек. Ножичек, как всегда, лежал с правой стороны, только стал не больше булавки, - впрочем, как раз по карману. Нильс раскрыл ножичек и принялся потрошить рыбу. Вдруг послышался какой-то шум и плеск. На берег, отряхиваясь, вышли дикие гуси. - Смотри, не проболтайся, что ты человек, - шепнул Нильсу Мартин и выступил вперед, почтительно приветствуя стаю. Теперь можно было хорошенько рассмотреть всю компанию. Надо признаться, что красотой они не блистали, эти дикие гуси. И ростом не вышли, и нарядом не могли похвастать. Все как на подбор серые, точно пылью покрытые, - хоть бы у кого-нибудь одно белое перышко! А ходят-то как! Вприпрыжку, вприскочку, ступают куда попало, не глядя под ноги. Мартин от удивления даже развел крыльями. Разве так ходят порядочные гуси? Ходить надо медленно, ступать на всю лапу, голову держать высоко. А эти ковыляют, точно хромые. Впереди всех выступала старая-престарая гусыня. Ну, уж это была и красавица! Шея тощая, из-под перьев кости торчат, а крылья точно кто-то обгрыз. Зато ее желтые глаза сверкали, как два горящих уголька. Все гуси почтительно смотрели на нее, не смея заговорить, пока гусыня первая не скажет свое слово. Это была сама Акка Кебнекайсе, предводительница стаи. Сто раз уже водила она гусей с юга на север и сто раз возвращалась с ними с севера на юг. Каждый кустик, каждый островок на озере, каждую полянку в лесу знала Акка Кебнекайсе. Никто не умел выбрать место для ночевки лучше, чем Акка Кебнекайсе; никто не умел лучше, чем она, укрыться от хитрых врагов, подстерегавших гусей в пути. Акка долго разглядывала Мартина от кончика клюва до кончика хвоста и наконец сказала: - Наша стая не может принимать к себе первых встречных. Все, кого ты видишь перед собой, принадлежат к лучшим гусиным семействам. А ты даже летать как следует не умеешь. Что ты за гусь, какого роду и племени? - Моя история не длинная, - грустно сказал Мартин. - Я родился в прошлом году в местечке Сванегольм, а осенью меня продали Хольгеру Нильсону - в соседнюю деревню Вестменхег. Там я и жил до сегодняшнего дня. - Как же ты набрался храбрости лететь с нами? - спросила Акка Кебнекайсе. - Вы назвали нас жалкими курицами, и я решил доказать вам, диким гусям, что и мы, домашние гуси, кое на что способны, - ответил Мартин. - На что же вы, домашние гуси, способны? - снова спросила Акка Кебнекайсе. - Как ты летаешь, мы уже видели, но, может быть, ты отличный пловец? - И этим я не могу похвастать, - печально сказал Мартин. - Мне доводилось плавать только в пруду за деревней, но, по правде говоря, этот пруд разве что немного побольше самой большой лужи. - Ну, тогда ты, верно, мастер прыгать? - Прыгать? Ни один уважающий себя домашний гусь не позволит себе прыгать, - сказал Мартин. И вдруг спохватился. Он вспомнил, как смешно подпрыгивают дикие гуси, и понял, что сказал лишнее. Теперь Мартин был уверен, что Акка Кебнекайсе сейчас же прогонит его из своей стаи. Но Акка Кебнекайсе сказала: - Мне нравится, что ты говоришь так смело. Кто смел, тот будет верным товарищем. Ну, а научиться тому, чего не умеешь, никогда не поздно. Если хочешь, оставайся с нами. - Очень хочу! - ответил Мартин. Вдруг Акка Кебнекайсе заметила Нильса. - А это кто еще с тобой? Таких, как он, я никогда не видала. Мартин замялся на минуту. - Это мой товарищ... - неуверенно сказал он. Тут Нильс выступил вперед и решительно заявил: - Меня зовут Нильс Хольгерсон. Мой отец - Хольгер Нильсон - крестьянин, и до сегодняшнего дня я был человеком, но сегодня утром... Кончить ему не удалось. Едва он произнес слово "человек", гуси попятились и, вытянув шеи, злобно зашипели, загоготали, захлопали крыльями. - Человеку не место среди диких гусей, - сказала старая гусыня. - Люди были, есть и будут нашими врагами. Ты должен немедленно покинуть стаю. Теперь уже Мартин не выдержал и вмешался: - Но ведь его и человеком-то не назовешь! Смотрите, какой он маленький! Я ручаюсь, что он не сделает вам никакого зла. Позвольте ему остаться хотя бы на одну ночь. Акка испытующе посмотрела па Нильса, потом па Мартина и наконец сказала: - Наши деды, прадеды и прапрадеды завещали нам никогда не доверяться человеку, будь он маленький или большой. Но если ты ручаешься за него, то так и быть - сегодня пусть он останется с нами. Мы ночуем на большой льдине посреди озера. А завтра утром он должен покинуть нас. С этими словами она поднялась в воздух. За нею полетела вся стая. - Послушай, Мартин, - робко спросил Нильс, - ты что же, останешься с ними? - Ну конечно! - с гордостью сказал Мартин. - Не каждый день домашнему гусю выпадает такая честь - лететь в стае Акки Кебнекайсе. - А как же я? - опять спросил Нильс. - Мне ни за что одному не добраться домой. Я сейчас и в траве заблужусь, не то что в этом лесу. - Домой тебя относить мне некогда, сам понимаешь, - сказал Мартин. - Но вот что я могу тебе предложить: летим вместе со всеми. Посмотрим, что это за Лапландия такая, а потом и домой вернемся. Акку я уж как-нибудь уговорю, а не уговорю, так обману. Ты теперь маленький, спрятать тебя нетрудно. Ну, довольно разговаривать! Собери-ка поскорее сухой травы. Да побольше! Когда Нильс набрал целую охапку прошлогодней травы, Мартин осторожно подхватил его за ворот рубашки и перенес на большую льдину. Дикие гуси уже спали, подвернув головы под крылья. - Разложи траву, - скомандовал Мартин, - а то без подстилки у меня, чего доброго, лапы ко льду примерзнут. Подстилка хоть и получилась жидковатая (много ли Нильс мог травы унести!), но все-таки лед кое-как прикрывала. Мартин стал на нее, снова схватил Нильса за шиворот и сунул к себе под крыло. - Спокойной ночи! - сказал Мартин и покрепче прижал крыло, чтобы Нильс не вывалился. - Спокойной ночи! - сказал Нильс, зарываясь с головой в мягкий и теплый гусиный пух. Когда все птицы и звери уснули крепким сном, из лесу вышел лис Смирре. Каждую ночь выходил Смирре на охоту, и плохо было тому, кто беспечно засыпал, не успев забраться на высокое дерево или спрятаться в глубокой норе. Мягкими, неслышными шагами подошел лис Смирре к озеру Он давно уже выследил стаю диких гусей и заранее облизывался, думая о вкусной гусятине. Но широкая черная полоса воды отделяла Смирре от диких гусей. Смирре стоял на берегу и от злости щелкал зубами. И вдруг он заметил, что ветер медленно-медленно подгоняет льдину к берегу. "Ага, добыча все-таки моя!" - ухмыльнулся Смирре и, присев на задние лапы, терпеливо принялся ждать. Он ждал час. Ждал два часа... три... Черная полоска воды между берегом и льдиной становилась все уже и уже. Вот до лиса донесся гусиный дух. Смирре проглотил слюну. С шуршанием и легким звоном льдина ударилась о берег... Смирре изловчился и прыгнул на лед. Он подбирался к стае так тихо, так осторожно, что ни один гусь не услышал приближения врага. Но старая Акка услышала. Резкий крик ее разнесся над озером, разбудил гусей, поднял всю стаю в воздух. И все-таки Смирре успел схватить одного гуся. От крика Акки Кебнекайсе проснулся и Мартин. Сильным взмахом он раскрыл крылья и стремительно взлетел вверх. А Нильс так же быстро полетел вниз. Он стукнулся об лед и открыл глаза. Спросонок Нильс даже не понял, где он и что с ним случилось. И вдруг он увидел лиса, удиравшего с гусем в зубах. Не раздумывая долго, Нильс кинулся вдогонку. Бедный гусь, попавший в пасть Смирре, услышал топот деревянных башмачков и, выгнув шею, с робкой надеждой посмотрел назад. "Ах, вот кто это! - грустно подумал он. - Ну, значит, пропал я. Куда такому справиться с лисом!" А Нильс совсем забыл, что лис, если захочет, может раздавить его одной лапой. Он бежал по пятам за ночным вором и твердил сам себе: - Только бы догнать! Только бы догнать! Лис перепрыгнул на берег - Нильс за ним. Лис бросился к лесу - Нильс за ним - Сейчас же отпусти гуся! Слышишь? - кричал Нильс. - А не то я тебя так отделаю, что сам рад не будешь! - Кто это там пищит? - удивился Смирре. Он был любопытен, как все лисы на свете, и поэтому остановился и повернул морду. Сначала он даже не увидел никого. Только когда Нильс подбежал ближе, Смирре разглядел своего страшного врага. Лису стало так смешно, что он чуть не выронил добычу. - Говорю тебе, отдавай моего гуся! - кричал Нильс. Смирре положил гуся на землю, придавил его передними лапами и сказал: - Ах, это твой гусь? Тем лучше. Можешь посмотреть, как я с ним расправлюсь! "Этот рыжий вор, кажется, и за человека меня не считает!" - подумал Нильс и бросился вперед. Обеими руками он вцепился в лисий хвост и дернул что было силы. От неожиданности Смирре выпустил гуся. Только на секунду. Но и секунды было достаточно. Не теряя времени, гусь рванулся вверх. Он очень хотел бы помочь Нильсу. Но что он мог сделать? Одно крыло у него было смято, из другого Смирре успел повыдергать перья. К тому же в темноте гусь почти ничего не видел. Может быть, Акка Кебнекайсе что-нибудь придумает? Надо скорее лететь к стае. Нельзя же оставлять Нильса в такой беде! И, тяжело взмахивая крыльями, гусь полетел к озеру. Нильс и Смирре посмотрели ему вслед. Один - с радостью, другой - со злобой. - Ну что ж! - прошипел лис. - Если гусь ушел от меня, так уж тебя я не выпущу. Проглочу в два счета! - Ну это мы посмотрим! - сказал Нильс и еще крепче сжал лисий хвост. И верно, поймать Нильса оказалось не так просто. Смирре прыгнул вправо, а хвост занесло влево. Смирре прыгнул влево, а хвост занесло вправо. Смирре кружился, как волчок, но и хвост кружился вместе с ним, а вместе с хвостом - Нильс. Сначала Нильсу было даже весело от этой бешеной пляски. Но скоро руки у него затекли, в глазах зарябило. Вокруг Нильса поднимались целые тучи прошлогодних листьев, его ударяло о корни деревьев, глаза засыпало землей. "Нет! Долго так не продержаться. Надо удирать!" Нильс разжал руки и выпустил лисий хвост. И сразу, точно вихрем, его отбросило далеко в сторону и ударило о толстую сосну. Не чувствуя боли, Нильс стал карабкаться на дерево - выше, выше - и так, без передышки, чуть не до самой вершины. А Смирре ничего не видел, - все кружилось и мелькало у него перед глазами, и сам он как заводной кружился на месте, разметая хвостом сухие листья. - Полно тебе плясать-то! Можешь отдохнуть немножко! - крикнул ему сверху Нильс. Смирре остановился как вкопанный и с удивлением посмотрел на свой хвост. На хвосте никого не было. - Ты не лис, а ворона! Карр! Карр! Карр! - кричал Нильс. Смирре задрал голову. Высоко на дереве сидел Нильс и показывал ему язык. - Все равно от меня не уйдешь! - сказал Смирре и уселся под деревом. Нильс надеялся, что лис в конце концов проголодается и отправится добывать себе другой ужин. А лис рассчитывал, что Нильса рано или поздно одолеет дремота и он свалится на землю. Так они и сидели всю ночь: Нильс - высоко на дереве, Смирре - внизу под деревом Страшно в лесу ночью! В густой тьме все кругом как будто окаменело. Нильс и сам боялся пошевельнуться. Ноги и руки у него затекли, глаза слипались. Казалось, что ночь никогда не кончится, что никогда больше не наступит утро. И все-таки утро наступило. Солнце медленно поднималось далеко-далеко за лесом. Но прежде чем показаться над землей, оно послало целые снопы огненных сверкающих лучей, чтобы они развеяли, разогнали ночную тьму. Облака на темном небе, ночной иней, покрывавший землю, застывшие ветви деревьев - все вспыхнуло, озарилось светом. Проснулись лесные жители. Красногрудый дятел застучал своим клювом по коре. Из дупла выпрыгнула белочка с орехом в лапках, уселась на сучок и принялась завтракать. Пролетел скворец. Где-то запел зяблик. - Проснитесь! Выходите из своих нор, звери! Вылетайте из гнезд, птицы! Теперь вам нечего бояться, - говорило всем солнце. Нильс с облегчением вздохнул и расправил онемевшие руки и ноги. Вдруг с озера донесся крик диких гусей, и Нильс с вершины дерева увидел, как вся стая поднялась со льдины и полетела над лесом. Он крикнул им, замахал руками, но гуси пронеслись над головой Нильса и скрылись за верхушками сосен. Вместе с ними улетел его единственный товарищ, белый гусь Мартин. Нильс почувствовал себя таким несчастным и одиноким, что чуть не заплакал. Он посмотрел вниз. Под деревом по-прежнему сидел лис Смирре, задрав острую морду, и ехидно ухмылялся. - Эй, ты! - крикнул ему Смирре. - Видно, твои друзья не очень-то о тебе беспокоятся! Слезай-ка лучше, приятель. У меня для дорогого дружка хорошее местечко приготовлено, тепленькое, уютное! - И он погладил себя лапой по брюху. Но вот где-то совсем близко зашумели крылья. Среди густых веток медленно и осторожно летел серый гусь. Как будто не видя опасности, он летел прямо на Смирре. Смирре замер. Гусь летел так низко, что казалось, крылья его вот-вот заденут землю. Точно отпущенная пружина, Смирре подскочил кверху. Еще чуть-чуть, и он схватил бы гуся за крыло. Но гусь увернулся из-под самого его носа и бесшумно, как тень, пронесся к озеру. Не успел Смирре опомниться, а из чащи леса уже вылетел второй гусь. Он летел так же низко и так же медленно. Смирре приготовился. "Ну, этому уж не уйти!" Лис прыгнул. Всего только на волосок не дотянулся он до гуся. Удар его лапы пришелся по воздуху, и гусь, как ни в чем не бывало, скрылся за деревьями. Через минуту появился третий гусь. Он летел вкривь и вкось, словно у него было перебито крыло. Чтобы не промахнуться снова, Смирре подпустил его совсем близко - вот сейчас гусь налетит на него и заденет крыльями. Прыжок - и Смирре уже коснулся гуся. Но тог шарахнулся в сторону, и острые когти лиса только скрипнули по гладким перьям. Потом из чащи вылетел четвертый гусь, пятый, шестой... Смирре метался от одного к другому. Глаза у него покраснели, язык свесился набок, рыжая блестящая шерсть сбилась клочьями. От злости и от голода он ничего уже не видел; он бросался на солнечные пятна и даже на свою собственную тень. Смирре был немолодой, видавший виды лис. Собаки не раз гнались за ним по пятам, и не раз мимо его ушей со свистом пролетали пули. И все-таки никогда Смирре не приходилось так плохо, как в это утро. Когда дикие гуси увидели, что Смирре совсем обессилел и, едва дыша, свалился на кучу сухих листьев, они прекратили свою игру. - Теперь ты надолго запомнишь, каково тягаться со стаей Акки Кебнекайсе! - прокричали они на прощанье и скрылись за лесной чащей. А в это время белый гусь Мартин подлетел к Нильсу. Он осторожно подцепил его клювом, снял с ветки и направился к озеру. Там на большой льдине уже собралась вся стая. Увидев Нильса, дикие гуси радостно загоготали и захлопали крыльями. А старая Акка Кебнекайсе выступила вперед и сказала: - Ты первый человек, от которого мы видели добро, и стая позволяет тебе остаться с нами. Пять дней летел уже Нильс с дикими гусями. Теперь он не боялся упасть, а спокойно сидел на спине Мартина, поглядывая направо и налево. Синему небу конца-края нет, воздух легкий, прохладный, будто в чистой воде в нем купаешься. Облака взапуски бегут за стаей: то догонят ее, то отстанут, то собьются в кучу, то снова разбегутся, как барашки по полю. А то вдруг небо потемнеет, покроется черными тучами, и Нильсу кажется, что это не тучи, а какие-то огромные возы, нагруженные мешками, бочками, котлами, надвигаются со всех сторон на стаю. Возы с грохотом сталкиваются. Из мешков сыплется крупный, как горох, дождь, из бочек и котлов льет ливень. А потом опять, куда ни глянь, - открытое небо, голубое, чистое, прозрачное. И земля внизу вся как на ладони. Снег уже совсем стаял, и крестьяне вышли в поле на весенние работы. Волы, покачивая рогами, тащат за собой тяжелые плуги. - Га-га-га! - кричат сверху гуси. - Поторапливайтесь! А то и лето пройдет, пока вы доберетесь до края поля. Волы не остаются в долгу. Они задирают головы и мычат: - М-м-медленно, но верно! М-м-медленно, но верно! Вот по крестьянскому двору бегает баран. Его только что остригли и выпустили из хлева. - Баран, баран! - кричат гуси. - Шубу потерял! - Зато бе-е-егать легче, бе-е-е-гать легче! - кричит в ответ баран. А вот стоит собачья будка. Гремя цепью, около нее кружит сторожевая собака. - Га-га-га! - кричат крылатые путешественники. - Какую красивую цепь на тебя надели! - Бродяги! - лает им вслед собака. - Бездомные бродяги! Вот вы кто такие! Но гуси даже не удостаивают ее ответом. Собака лает - ветер носит. Если дразнить было некого, гуси просто перекликались друг с другом. - Где ты? - Я здесь! - Ты здесь? - Я тут! И лететь им было веселее. Да и Нильс не скучал. Но все-таки иногда ему хотелось пожить по-человечески. Хорошо бы посидеть в настоящей комнате, за настоящим столом, погреться у настоящей печки. И на кровати поспать было бы неплохо! Когда это еще будет! Да и будет ли когда-нибудь! Правда, Мартин заботился о нем и каждую ночь прятал у себя под крылом, чтобы Нильс не замерз. Но не так-то легко человеку жить под птичьим крылышком! А хуже всего было с едой. Дикие гуси вылавливали для Нильса самые лучшие водоросли и каких-то водяных пауков. Нильс вежливо благодарил гусей, но отведать такое угощение не решался. Случалось, что Нильсу везло, и в лесу, под сухими листьями, он находил прошлогодние орешки. Сам-то он не мог их разбить. Он бежал к Мартину, закладывал орех ему в клюв, и Мартин с треском раскалывал скорлупу. Дома Нильс так же колол грецкие орехи, только закладывал их не в гусиный клюв, а в дверную щель. Но орехов было очень мало. Чтобы найти хоть один орешек, Нильсу приходилось иногда чуть не час бродить по лесу, пробираясь сквозь жесткую прошлогоднюю траву, увязая в сыпучей хвое, спотыкаясь о хворостинки. На каждом шагу его подстерегала опасность. Однажды на него вдруг напали муравьи. Целые полчища огромных пучеглазых муравьев окружили его со всех сторон. Они кусали его, обжигали своим ядом, карабкались на него, заползали за шиворот и в рукава. Нильс отряхивался, отбивался от них руками и ногами, но, пока он справлялся с одним врагом, на него набрасывалось десять новых. Когда он прибежал к болоту, на котором расположилась для ночевки стая, гуси даже не сразу узнали его - весь он, от макушки до пяток, был облеплен черными муравьями. - Стой, не шевелись! - закричал Мартин и стал быстро-быстро склевывать одного муравья за другим. Целую ночь после этого Мартин, как нянька, ухаживал за Нильсом. От муравьиных укусов лицо, руки и ноги у Нильса стали красные, как свекла, и покрылись огромными волдырями. Глаза затекли, тело ныло и горело, точно после ожога. Мартин собрал большую кучу сухой травы - Нильсу для подстилки, а потом обложил его с ног до головы мокрыми липкими листьями, чтобы оттянуть жар. Как только листья подсыхали, Мартин осторожно снимал их клювом, окунал в болотную воду и снова прикладывал к больным местам. К утру Нильсу стало полегче, ему даже удалось повернуться на другой бок. - Кажется, я уже здоров, - сказал Нильс. - Какое там здоров! - проворчал Мартин. - Не разберешь, где у тебя нос, где глаз. Все распухло. Ты бы сам не поверил, что это ты, если б увидел себя! За один час ты так растолстел, будто тебя год чистым ячменем откармливали. Кряхтя и охая, Нильс высвободил из-под мокрых листьев одну руку и распухшими, негнущимися пальцами стал ощупывать лицо. И верно, лицо было точно туго надутый мяч. Нильс с трудом нашел кончик носа, затерявшийся между вздувшимися щеками. - Может, надо почаще менять листья? - робко спросил он Мартина. - Как ты думаешь? А? Может, тогда скорее пройдет? - Да куда же чаще! - сказал Мартин. - Я и так все время взад-вперед бегаю. И надо же тебе было в муравейник залезть! - Разве я знал, что там муравейник? Я не знал! Я орешки искал. - Ну, ладно, не вертись, - сказал Мартин и шлепнул ему на лицо большой мокрый лист. - Полежи спокойно, а я сейчас приду. И Мартин куда-то ушел. Нильс только слышал, как зачмокала и захлюпала под его лапами болотная вода. Потом чмоканье стало тише и наконец затихло совсем. Через несколько минут в болоте снова зачмокало и зачавкало, сперва чуть слышно, где-то вдалеке, а потом все громче, все ближе и ближе. Но теперь шлепали по болоту уже четыре лапы. "С кем это он идет?" - подумал Нильс и завертел головой, пытаясь сбросить примочку, закрывавшую все лицо. - Пожалуйста, не вертись! - раздался над ним строгий голос Мартина. - Что за беспокойный больной! Ни на минуту одного нельзя оставить! - А ну-ка, дай я посмотрю, что с ним такое, - проговорил другой гусиный голос, и кто-то приподнял лист с лица Нильса. Сквозь щелочки глаз Нильс увидел Акку Кебнекайсе. Она долго с удивлением рассматривала Нильса, потом покачала головой и сказала: - Вот уж никогда не думала, что от муравьев такая беда может приключиться! Гусей-то они не трогают, знают, что гусь их не боится... - Раньше а я их не боялся, - обиделся Нильс. - Раньше я никого не боялся. - Ты и теперь никого не должен бояться, - сказала Акка. - Но остерегаться должен многих. Будь всегда наготове. В лесу берегись лисы и куницы. На берегу озера помни о выдре. В ореховой роще избегай кобчика. Ночью прячься от совы, днем не попадайся на глаза орлу и ястребу. Если ты идешь по густой траве, ступай осторожно и прислушивайся, не ползет ли поблизости змея. Если с тобой заговорит сорока, не доверяй ей, - сорока всегда обманет. - Ну, тогда мне все равно пропадать, - сказал Нильс. - Разве уследишь за всеми сразу? От одного спрячешься, а другой тебя как раз и схватит. - Конечно, одному тебе со всеми не справиться, - сказала Акка. - Но в лесу и в поле живут не только наши враги, у нас есть и друзья. Если в небе покажется орел, тебя предупредит белка. О том, что крадется лиса, пролопочет заяц. О том, что ползет змея, прострекочет кузнечик. - Чего ж они все молчали, когда я в муравьиную кучу лез? - проворчал Нильс. - Ну, надо и самому голову иметь на плечах, - ответила Акка. - Мы проживем здесь три дня. Болото тут хорошее, водорослей сколько душе угодно, а путь нам предстоит долгий. Вот я и решила - пусть стая отдохнет да подкормится. Мартин тем временем тебя подлечит. На рассвете четвертого дня мы полетим дальше. Акка кивнула головой и неторопливо зашлепала по болоту. Это были трудные дни для Мартина. Нужно было и лечить Нильса, и кормить его. Сменив примочку из мокрых листьев и подправив подстилку, Мартин бежал в ближний лесок на поиски орехов. Два раза он возвращался ни с чем. - Да ты просто не умеешь искать! - ворчал Нильс. - Разгребай хорошенько листья. Орешки всегда на самой земле лежат. - Знаю я. Да ведь тебя надолго одного не оставишь!.. А лес не так близко. Не успеешь добежать, сразу назад надо. - Зачем же ты пешком бегаешь? Ты бы летал. - А ведь верно! - обрадовался Мартин. - Как это я сам не догадался! Вот что значит старая привычка! На третий день Мартин прилетел совсем скоро, и вид у него был очень довольный. Он опустился около Нильса и, не говоря ни слова, во всю ширь разинул клюв. И оттуда один за другим выкатилось шесть ровных, крупных орехов. Таких красивых орехов Нильс никогда еще не находил. Те, что он подбирал на земле, всегда были уже подгнившие, почерневшие от сырости. - Где это ты нашел такие орешки?! - воскликнул Нильс. - Точно из лавки. - Ну хоть и не из лавки, - сказал Мартин, - а вроде того. Он подхватил самый крупный орешек и сдавил его клювом. Скорлупа звонко хрустнула, и на ладонь Нильса упало свежее золотистое ядрышко. - Эти орехи дала мне из своих запасов белка Сирле, - гордо проговорил Мартин. - Я познакомился с ней в лесу. Она сидела на сосне перед дуплом и щелкала орешки для своих бельчат. А я мимо летел. Белка так удивилась, когда увидела меня, что даже выронила орешек. "Вот, - думаю, - удача! Вот повезло!" Приметил я, куда орешек упал, и скорее вниз. Белка за мной. С ветки на ветку перепрыгивает и ловко так - точно по воздуху летает. Я думал, ей орешка жалко, белки ведь народ хозяйственный. Да нет, ее просто любопытство разобрало: кто я, да откуда, да отчего у меня крылья белые? Ну, мы и разговорились. Она меня даже к себе пригласила на бельчат посмотреть. Мне хоть и трудновато среди веток летать, да неловко было отказаться. Посмотрел. А потом она меня орехами угостила и на прощанье вон еще сколько дала - едва в клюве поместились. Я даже поблагодарить ее не мог - боялся орехи растерять. - Вот это нехорошо, - сказал Нильс, запихивая орешек в рот. - Придется мне самому ее поблагодарить. На другое утро Нильс проснулся чуть свет. Мартин еще спал, спрятав, по гусиному обычаю, голову под крыло. Нильс легонько шевельнул ногами, руками, повертел головой. Ничего, все как будто в порядке. Тогда он осторожно, чтобы не разбудить Мартина, выполз из-под вороха листьев и побежал к болоту. Он выискал кочку посуше и покрепче, взобрался на нее и, став на четвереньки, заглянул в неподвижную черную воду. Лучшего зеркала и не надо было! Из блестящей болотной жижи на него глядело его собственное лицо. И все на месте, как полагается: нос как нос, щеки как щеки, только правое ухо чуть-чуть больше левого. Нильс встал, отряхнул мох с коленок и зашагал к лесу. Он решил непременно разыскать белку Сирле. Во-первых, надо поблагодарить ее за угощение, а во-вторых, попросить еще орехов - про запас. И бельчат хорошо бы заодно посмотреть. Пока Нильс добрался до опушки, небо совсем посветлело. "Надо скорее идти, - заторопился Нильс. - А то Мартин проснется и пойдет меня искать". Но все получилось не так, как думал Нильс. С самого начала ему не повезло. Мартин говорил, что белка живет на сосне. А сосен в лесу очень много. Поди-ка угадай, на какой она живет! "Спрошу кого-нибудь", - подумал Нильс, пробираясь по лесу. Он старательно обходил каждый пень, чтобы не попасть снова в муравьиную засаду, прислушивался к каждому шороху и, чуть что, хватался за свой ножичек, готовясь отразить нападение змеи. Он шел так осторожно, так часто оглядывался, что даже не заметил, как наткнулся на ежа. Еж принял его прямо в штыки, выставив навстречу сотню своих иголок. Нильс попятился назад и, отступив на почтительное расстояние, вежливо сказал: - Мне нужно у вас кое-что разузнать. Не можете ли вы хотя бы на время убрать ваши колючки? - Не могу! - буркнул еж и плотным колючим шаром покатился мимо Нильса. - Ну что ж! - сказал Нильс. - Найдется кто-нибудь посговорчивей. И только он сделал несколько шагов, как откуда-то сверху на него посыпался настоящий град: кусочки сухой коры, хворостинки, шишки. Одна шишка просвистела у самого его носа, другая ударила по макушке. Нильс почесал голову, отряхнул мусор и с опаской поглядел вверх. Прямо над его головой на широколапой ели сидела остроносая длиннохвостая сорока и старательно сбивала клювом черную шишку. Пока Нильс разглядывал сороку и придумывал, как бы с ней заговорить, сорока справилась со своей работой, и шишка стукнула Нильса по лбу. - Чудно! Прекрасно! Прямо в цель! Прямо в цель! - затараторила сорока и шумно захлопала крыльями, прыгая по ветке. - По-моему, вы не очень-то удачно выбрали цель, - сердито сказал Нильс, потирая лоб. - Чем же плохая цель? Очень хорошая цель. А ну-ка постойте здесь минутку, я еще с той ветки попробую. - И сорока вспорхнула на ветку повыше. - Кстати, как вас зовут? Чтобы я знала, в кого целюсь! - крикнула она сверху. - Зовут-то меня Нильсом. Только, право, вам не стоит трудиться. Я и так знаю, что вы попадете. Лучше скажите, где тут живет белка Сирле. Мне она очень нужна. - Белка Сирле? Вам нужна белка Сирле? О, мы с ней старые друзья! Я с удовольствием вас провожу до самой ее сосны. Это недалеко. Идите за мной следом. Куда я - туда и вы. Куда я - туда и вы. Прямо к ней и придете. С этими словами она перепорхнула на клен, с клена перелетела на ель, потом на осину, потом опять на клен, потом снова на ель... Нильс метался за ней туда и сюда, не отрывая глаз от черного вертлявого хвоста, мелькавшего среди веток. Он спотыкался и падал, опять вскакивал и снова бежал за сорочьим хвостом. Лес становился гуще и темнее, а сорока все перепрыгивала с ветки на ветку, с дерева на дерево. И вдруг она взвилась в воздух, закружилась над Нильсом и затараторила: - Ах, я совсем забыла, что иволга звала меня нынче в гости! Сами понимаете, что опаздывать невежливо. Вам придется меня немного подождать. А пока всего доброго, всего доброго! Очень приятно было с вами познакомиться. И сорока улетела. Целый час выбирался Нильс из лесной чащи. Когда он вышел на опушку, солнце уже стояло высоко в небе. Усталый и голодный, Нильс присел на корявый корень. "Вот уж посмеется надо мной Мартин, когда узнает, как одурачила меня сорока... И что я ей сделал? Правда, один раз я разорил сорочье гнездо, но ведь это было в прошлом году, и не здесь, а в Вестменхеге. Ей-то откуда знать!" Нильс тяжело вздохнул и с досадой стал носком башмачка ковырять землю. Под ногами у него что-то хрустнуло. Что это? Нильс наклонился. На земле лежала ореховая скорлупа. Вот еще одна. И еще, и еще. "Откуда это здесь столько ореховой скорлупы? - удивился Нильс. - Уж не на этой ли самой сосне живет белка Сирле?" Нильс медленно обошел дерево, всматриваясь в густые зеленые ветки. Никого не было видно. Тогда Нильс крикнул что было силы: - Не здесь ли живет белка Сирле? Никто не ответил. Нильс приставил ладони ко рту и опять закричал: - Госпожа Сирле! Госпожа Сирле! Ответьте, пожалуйста, если вы здесь! Он замолчал и прислушался. Сперва все было по-прежнему тихо, потом сверху до него донесся тоненький, приглушенный писк. - Говорите, пожалуйста, погромче! - опять закричал Нильс. И снова до него донесся только жалобный писк. Но на этот раз писк шел откуда-то из кустов, около самых корней сосны. Нильс подскочил к кусту и притаился. Нет, ничего не слышно - ни шороха, ни звука. А над головой опять кто-то запищал, теперь уже совсем громко. "Полезу-ка посмотрю, что там такое", - решил Нильс и, цепляясь за выступы коры, стал карабкаться на сосну. Карабкался он долго. На каждой ветке останавливался, чтобы отдышаться, и снова лез вверх. И чем выше он взбирался, тем громче и ближе раздавался тревожный писк. Наконец Нильс увидел большое дупло. Из черной дыры, как из окна, высовывались четыре маленьких бельчонка. Они вертели во все стороны острыми мордочками, толкались, налезали друг на друга, путаясь длинными голыми хвостами. И все время, ни на минуту не умолкая, пищали в четыре рта, на один голос. Увидев Нильса, бельчата от удивления замолкли на секунду, а потом, как будто набравшись новых сил, запищали еще пронзительнее. - Тирле упал! Тирле пропал! Мы тоже упадем! Мы тоже пропадем! - верещали бельчата. Нильс даже зажал уши, чтобы не оглохнуть. - Да не галдите вы! Пусть один говорит. Кто там у вас упал? - Тирле упал! Тирле! Он влез на спину Дирле, а Пирле толкнул Дирле, и Тирле упал. - Постойте-ка, я что-то ничего не пойму: тирле-дирле, дирле-тирле! Позовите-ка мне белку Сирле. Это ваша мама, что ли? - Конечно, это наша мама! Только ее нет, она ушла, а Тирле упал. Его змея укусит, его ястреб заклюет, его куница съест. Мама! Мама! Иди сюда! - Ну, вот что, - сказал Нильс, - забирайтесь-ка поглубже в дупло, пока вас и вправду куница не съела, и сидите тихонько. А я полезу вниз, поищу вашего Мирле - или как его там зовут! - Тирле! Тирле! Его зовут Тирле! - Ну Тирле так Тирле, - сказал Нильс и осторожно стал спускаться. Нильс искал бедного Тирле недолго. Он направился прямо к кустам, откуда раньше слышался писк. - Тирле, Тирле! Где ты? - кричал он, раздвигая густые ветки. Из глубины кустарника в ответ ему кто-то тихонько пискнул. - Ага, вот ты где! - сказал Нильс и смело полез вперед, ломая по дороге сухие стебли и сучки. В самой гуще кустарника он увидел серый комочек шерсти с реденьким, как метелочка, хвостиком. Это был Тирле. Он сидел на тоненькой веточке, вцепившись в нее всеми четырьмя лапками, и так дрожал со страху, что ветка раскачивалась под ним, точно от сильного ветра. Нильс поймал кончик ветки и, как на канате, подтянул к себе Тирле. - Перебирайся ко мне на плечи, - скомандовал Нильс. - Я боюсь! Я упаду! - пропищал Тирле. - Да ты уже упал, больше падать некуда! Лезь скорее! Тирле осторожно оторвал от ветки одну лапу и вцепился в плечо Нильса. Потом он вцепился в пего второй лапой и наконец весь, вместе с трясущимся хвостом, перебрался на спину к Нильсу. - Держись покрепче! Только когтями не очень-то впивайся, - сказал Нильс и, сгибаясь под своей ношей, медленно побрел в обратный путь. - Ну и тяжелый же ты! - вздохнул он, выбравшись из чащи кустарника. Он остановился, чтобы немного передохнуть, как вдруг знакомый скрипучий голос затрещал прямо у него над головой: - А вот и я! Вот и я! Это была длиннохвостая сорока. - Что это у вас на спине? Очень интересно, что это вы несете? - стрекотала сорока. Нильс ничего не ответил и молча направился к сосне. Но не успел он сделать и трех шагов, как сорока пронзительно закричала, затрещала, захлопала крыльями. - Разбой среди бела дня! У белки Сирле похитили бельчонка! Разбой среди бела дня! Несчастная мать! Несчастная мать! - Никто меня не похищал - я сам упал! - пискнул Тирле. Однако сорока и слушать ничего не хотела. - Несчастная мать! Несчастная мать! - твердила она. А потом сорвалась с ветки и стремительно полетела в глубь леса, выкрикивая на лету все одно и то же: - Разбой среди бела дня! У белки Сирле украли бельчонка! У белки Сирле украли бельчонка! - Вот пустомеля! - сказал Нильс и полез на сосну. Нильс был уже на полпути, как вдруг услышал какой-то глухой шум. Шум приближался, становился все громче, и скоро весь воздух наполнился птичьим криком и хлопаньем тысячи крыльев. Со всех сторон к сосне слетались встревоженные птицы, а между ними взад и вперед сновала длиннохвостая сорока и громче всех кричала: - Я сама его видела! Своими глазами видела! Этот разбойник Нильс унес бельчонка! Ищите вора! Ловите его! Держите его! - Ой, я боюсь! - прошептал Тирле. - Они тебя заклюют, а я опять упаду! - Ничего не будет, они нас даже не увидят, - храбро сказал Нильс. А сам подумал: "А ведь и верно - заклюют!" Но все обошлось благополучно. Под прикрытием веток Нильс с Тирле на спине добрался наконец до беличьего гнезда. На краю дупла сидела белка Сирле и хвостом вытирала слезы. А над ней кружилась сорока и без умолку трещала: - Несчастная мать! Несчастная мать! - Получайте вашего сына, - тяжело пыхтя, сказал Нильс и, точно куль муки, сбросил Тирле в отверстие дупла. Увидев Нильса, сорока замолчала на минуту, а потом решительно тряхнула головой и застрекотала еще громче: - Счастливая мать! Счастливая мать! Бельчонок спасен! Храбрый Нильс спас бельчонка! Да здравствует Нильс! А счастливая мать обняла Тирле всеми четырьмя лапами, нежно гладила его пушистым хвостом и тихонько посвистывала от радости. И вдруг она повернулась к сороке. - Постой-ка, - сказала она, - кто же это говорил, что Нильс украл Тирле? - Никто не говорил! Никто не говорил! - протрещала сорока я на всякий случай отлетела подальше. - Да здравствует Нильс! Бельчонок спасен! Счастливая мать обнимает свое дитя! - кричала она, перелетая с дерева на дерево. - Ну, понесла на своем хвосте последние новости! - сказала белка и бросила ей вслед старую шишку. Только к концу дня Нильс вернулся домой - то есть не домой, конечно, а к болоту, где отдыхали гуси. Он принес полные карманы орехов и два прутика, сверху донизу унизанные сухими грибами. Все это подарила ему на прощание белка Сирле. Она проводила Нильса до опушки леса и долго еще махала ему вслед золотистым хвостом. Она бы проводила его и дальше, но не могла: по ровной дороге белке ходить так же трудно, как человеку по деревьям. А лесные птицы проводили Нильса до самого болота. Они кружились над его головой и на все голоса распевали в его честь звонкие песни. Длиннохвостая сорока старалась больше всех и пронзительным голосом выкрикивала: - Да здравствует Нильс! Да здравствует храбрый Нильс! На другое утро стая покинула болото. Гуси построились ровным треугольником, и старая Акка Кебнекайсе повела их в путь. - Летим к Глиммингенскому замку! - крикнула Акка. - Летим к Глиммингенскому замку! - передавали гуси друг другу по цепочке. - Летим к Глиммингенскому замку! - закричал Нильс в самое ухо Мартину. Со всех сторон Глиммингенский замок окружен горами. И даже сторожевые башни замка кажутся вершинами гор. Нигде не видно ни входов, ни выходов. Толщу каменных стен прорезают лишь узкие, как щели, окошки, которые едва пропускают дневной свет в мрачные, холодные залы. В далекие незапамятные времена эти стены надежно защищали обитателей замка от набегов воинственных соседей. Но в те дни, когда Нильс Хольгерсон путешествовал в компании диких гусей, люди больше не жили в Глиммингенском замке и в его заброшенных покоях хранили только зерно. Правда, это вовсе не значит, что замок был необитаем. Под его сводами поселились совы и филин, в старом развалившемся очаге приютилась дикая кошка, летучие мыши были угловыми жильцами, а на крыше построили себе гнездо аисты. Не долетев немного до Глиммингенского замка, стая Акки Кебнекайсе опустилась на уступы глубокого ущелья. Лет сто тому назад, когда Акка в первый раз вела стаю на север, здесь бурлил горный поток. А теперь на самом дне ущелья едва пробивался тоненькой струйкой ручеек. Но все-таки это была вода. Поэтому-то мудрая Акка Кебнекайсе и привела сюда свою стаю. Не успели гуси устроиться на новом месте, как сразу же к ним явился гость. Это был аист Эрменрих, самый старый жилец Глиммингенского замка. Аист - очень нескладная птица. Шея и туловище у него немногим больше, чем у обыкновенного домашнего гуся, а крылья почему-то огромные, как у орла. А что за ноги у аиста! Словно две тонкие жерди, выкрашенные в красный цвет. И что за клюв! Длинный-предлинный, толстый, а приделан к совсем маленькой головке. Клюв так и тянет голову книзу. Поэтому аист всегда ходит повесив нос, будто вечно чем-то озабочен и недоволен. Приблизившись к старой гусыне, аист Эрменрих поджал, как того требует приличие, одну ногу к самому животу и поклонился так низко, что его длинный нос застрял в расщелине между камнями. - Рада вас видеть, господин Эрменрих, - сказала Акка Кебнекайсе, отвечая поклоном на его поклон. - Надеюсь, у вас все благополучно? Как здоровье вашей супруги? Что поделывают ваши почтенные соседки, тетушки совы? Аист попытался было что-то ответить, но клюв его прочно застрял между камнями, и в ответ раздалось одно только бульканье. Пришлось нарушить все правила приличия, стать на обе ноги и, упершись в землю покрепче, тащить свой клюв, как гвоздь из стены. Наконец аист справился с этим делом и, щелкнув несколько раз клювом, чтобы проверить, цел ли он, заговорил: - Ах, госпожа Кебнекайсе! Не в добрый час вы посетили наши места! Страшная беда грозит этому дому... Аист горестно поник головой, и клюв его снова застрял между камнями. Недаром говорят, что аист только для того открывает клюв, чтобы пожаловаться. К тому же он цедит слова так медленно, что их приходится собирать, точно воду, по капле. - Послушайте-ка, господин Эрменрих, - сказала Акка Кебнекайсе, - не можете ли вы как-нибудь вытащить ваш клюв и рассказать, что у вас там стряслось? Одним рывком аист выдернул клюв из расщелины и с отчаянием воскликнул: - Вы спрашиваете, что стряслось, госпожа Кебнекайсе? Коварный враг хочет разорить наши жилища, сделать нас нищими и бездомными, погубить наших жен и детей! И зачем только я вчера, не щадя клюва, целый день затыкал все щели в гнезде! Да разве мою супругу переспоришь? Ей что ни говори, все как с гуся вода... Тут аист Эрменрих смущенно захлопнул клюв. И как это у него сорвалось насчет гуся!.. Но Акка Кебнекайсе пропустила его слова мимо ушей. Она считала ниже своего достоинства обижаться на всякую болтовню. - Что же все-таки случилось? - спросила она. - Может быть, люди возвращаются в замок? - Ах, если бы так! - грустно сказал аист Эрменрих. - Этот враг страшнее всего на свете, госпожа Кебнекайсе. Крысы, серые крысы подступают к замку! - воскликнул он и опять поник головой. - Серые крысы? Что же вы молчали до сих пор? - воскликнула гусыня. - Да разве я молчу? Я все время только и твержу о них. Эти разбойники не посмотрят, что мы тут столько лет живем. Они что хотят, то и делают. Пронюхали, что в замке хранится зерно, вот и решили захватить замок. И ведь как хитры, как хитры! Вы знаете, конечно, госпожа Кебнекайсе, что завтра в полдень на Кулаберге будет праздник? Так вот, как раз сегодня ночью полчища серых крыс ворвутся в наш замок. И некому будет защищать его. На сто верст кругом все звери и птицы готовятся к празднику. Никого теперь не разыщешь! Ах, какое несчастье! Какое несчастье! - Не время проливать слезы, господин Эрменрих, - строго сказала Акка Кебнекайсе. - Мы не должны терять ни минуты. Я знаю одну старую гусыню, которая не допустит, чтобы совершилось такое беззаконие. - Уж не собираетесь ли вы, уважаемая Акка, вступить в бой с серыми крысами? - усмехнулся аист. - Нет, - сказала Акка Кебнекайсе, - но у меня в стае есть один храбрый воин, который справится со всеми крысами, сколько бы их ни было. - Нельзя ли посмотреть на этого силача? - спросил Эрменрих, почтительно склонив голову. - Что ж, можно, - ответила Акка. - Мартин! Мартин! - закричала она. Мартин проворно подбежал и вежливо поклонился гостю. - Это и есть ваш храбрый воин? - насмешливо спросил Эрменрих. - Неплохой гусь, жирный. Акка ничего не ответила и, обернувшись к Мартину, сказала: - Позови Нильса. Через минуту Мартин вернулся с Нильсом на спине. - Послушай, - сказала Нильсу старая гусыня, - ты должен помочь мне в одном важном деле. Согласен ли ты лететь со мной в Глиммингенский замок? Нильс был очень польщен. Еще бы, сама Акка Кебнекайсе обращается к нему за помощью. Но не успел он произнести и слова, как аист Эрменрих, точно щипцами, подхватил его своим длинным клювом, подбросил, снова поймал на кончик собственного носа, опять подбросил и опять поймал... Семь раз проделал он этот фокус, а потом посадил Нильса на спину старой гусыне и сказал: - Ну, если крысы узнают, с кем им придется иметь дело, они, конечно, разбегутся в страхе. Прощайте! Я лечу предупредить госпожу Эрменрих и моих почтенных соседей, что сейчас к ним пожалует их спаситель. А то они насмерть перепугаются, когда увидят вашего великана. И, щелкнув еще раз клювом, аист улетел. В Глиммингенском замке был переполох. Все жильцы побросали свои насиженные места и сбежались на крышу угловой башни, - там жил аист Эрменрих со своей аистихой. Гнездо у них было отличное. Аисты устроили его на старом колесе от телеги, выложили в несколько рядов прутьями и дерном, выстлали мягким мхом и пухом. А снаружи гнездо обросло густой травой и даже мелким кустарником. Не зря аист Эрменрих и его аистиха гордились своим домом! Сейчас гнездо было битком набито жильцами Глиммингенского замка. В обыкновенное время они старались не попадаться друг другу на глаза, но опасность, грозившая замку, сблизила всех. На краю гнезда сидели две почтенные тетушки совы. Они испуганно хлопали круглыми глазами и наперебой рассказывали страшные истории о кровожадности и жестокости крыс. Одичавшая кошка спряталась на самом дне гнезда, у ног госпожи Эрменрих, и жалобно мяукала, как маленький котенок. Она была уверена, что крысы загрызут ее первую, чтобы рассчитаться со всем кошачьим родом. А по стенам гнезда, опрокинувшись вниз головой, висели летучие мыши. Они были очень смущены. Как-никак, серые крысы приходились им родней. Бедные летучие мыши все время чувствовали на себе косые взгляды, как будто это они были во всем виноваты. Посреди гнезда стоял аист Эрменрих. - Надо бежать, - решительно говорил он, - иначе мы все погибнем. - Ну да, погибнем, все погибнем! - запищала кошка. - Разве у них есть сердце, у этих разбойников? Они непременно отгрызут мне хвост. - И она укоризненно посмотрела на летучих мышей. - Есть о чем горевать - о каком-то облезлом хвосте! - возмутилась старая тетушка сова. - Они способны загрызть даже маленьких птенчиков. Я хорошо знаю это отродье. Все крысы таковы. Да и мыши не лучше! - И она злобно сверкнула глазами. - Ах, что с нами будет, что с нами будет! - стонала аистиха. - Идут! Идут! - ухнул вдруг филин Флимнеа. Он сидел на кончике башенного шпиля и, как дозорный, смотрел по сторонам. Все, точно по команде, повернули головы и в ужасе застыли. В это время к гнезду подлетела Акка Кебнекайсе с Нильсом. Но никто даже не взглянул на них. Как зачарованные, все смотрели куда-то вниз, в одну сторону. "Да что это с ними? Что они там увидели?" - подумал Нильс и приподнялся на спине гусыни. Внизу за крепостным валом тянулась длинная дорога, вымощенная серыми камнями. На первый взгляд - обыкновенная дорога. Но когда Нильс пригляделся, он увидел, что дорога эта движется, как живая, шевелится, становится то шире, то уже, то растягивается, то сжимается. - Да это крысы, серые крысы! - закричал Нильс. - Скорее летим отсюда! - Нет, мы останемся здесь, - спокойно сказала Акка Кебнекайсе. - Мы должны спасти Глиммингенский замок. - Да вы, верно, не видите, сколько их? Даже если бы я был мальчик как мальчик, я и то ничего не смог бы сделать. - Если бы ты был большим, как настоящий мальчик, ты ничего не смог бы сделать, а теперь, когда ты маленький, как воробей, ты победишь всех серых крыс. Подойди-ка к моему клюву, я должна сказать тебе кое-что на ухо. Нильс подошел к ней, и она долго что-то шептала ему. - Вот это ловко! - засмеялся Нильс и хлопнул себя по коленке. - Запляшут они у нас! - Чш-ш, молчи! - зашипела старая гусыня. Потом она подлетела к филину Флимнеа и о чем-то стала шептаться с ним. И вдруг филин весело ухнул, сорвался со шпиля и куда-то полетел. Было уже совсем темно, когда серые крысы подступили к стенам Глиммингенского замка. Трижды они обошли весь замок кругом, отыскивая хоть какую-нибудь щель, чтобы пробраться внутрь. Нигде ни лазейки, ни выступа, некуда лапу просунуть, не за что уцепиться. После долгих поисков крысы нашли наконец камень, который чуть-чуть выпирал из стены. Они навалились на него со всех сторон, но камень не поддавался. Тогда крысы стали грызть его зубами, царапать когтями, подкапывать под ним землю. С разбегу они кидались на камень и повисали на нем всей своей тяжестью. И вот камень дрогнул, качнулся и с глухим грохотом отвалился от стены... Когда все затихло, крысы одна за другой полезли в черное квадратное отверстие. Они лезли осторожно, то и дело останавливаясь. В чужом месте всегда можно наткнуться на засаду. Но нет, кажется, все спокойно - ни звука, ни шороха. Тогда крысы уже смелее начали взбираться вверх по лестнице. В больших покинутых залах целыми горами лежало зерно. Крысы были голодны, а запах зерна такой соблазнительный! И все-таки крысы не тронули ни одного зернышка. Может быть, это ловушка? Может быть, их хотят застигнуть врасплох? Нет! Они не поддадутся на эту хитрость! Пока они не обрыщут весь замок, нельзя думать ни об отдыхе, ни о еде. Крысы обшарили все темные углы, все закоулки, все ходы и переходы. Нигде никого. Видно, хозяева замка струсили и бежали. Замок принадлежит им, крысам! Сплошной лавиной они ринулись туда, где кучами лежало зерно. Крысы с головой зарывались в сыпучие горы и жадно грызли золотистые пшеничные зерна. Они еще и наполовину не насытились, как вдруг откуда-то до них донесся тоненький, чистый звук дудочки. Крысы подняли морды и замерли. Дудочка замолкла, и крысы снова набросились на лакомый корм. Но дудочка заиграла опять. Сперва она пела чуть слышно, потом все смелее, все громче, все увереннее. И вот наконец, будто прорвавшись сквозь толстые стены, по всему замку раскатилась звонкая трель. Одна за другой крысы оставляли добычу и бежали на звук дудочки. Самые упрямые ни за что не хотели уходить - жадно и быстро они догрызали крупные крепкие зерна. Но дудочка звала их, она приказывала им покинуть замок, и крысы не смели ее ослушаться. Крысы скатывались по лестнице, перепрыгивали друг через друга, бросались вниз прямо из окон, словно торопились как можно скорее туда, во двор, откуда неслась настойчивая и зовущая песня. Внизу, посредине замкового двора, стоял маленький человечек и наигрывал па дудочке. Крысы плотным кольцом окружили его и, подняв острые морды, не отрывали от него глаз. Во дворе уже и ступить было некуда, а из замка сбегались все новые и новые полчища крыс. Чуть только дудочка замолкала, крысы шевелили усами, оскаливали пасти, щелкали зубами. Вот сейчас они бросятся на маленького человечка и растерзают его в клочки. Но дудочка играла снова, и крысы снова не смели шевельнуться. Наконец маленький человечек собрал всех крыс и медленно двинулся к воротам. А за ним покорно шли крысы. Человечек насвистывал на своей дудочке и шагал все вперед и вперед. Он обогнул скалы и спустился в долину. Он шел полями и оврагами, и за ним сплошным потоком тянулись крысы. Уже звезды потухли в небе, когда маленький человечек подошел к озеру. У самого берега, как лодка на привязи, покачивалась на волнах серая гусыня. Не переставая наигрывать на дудочке, маленький человечек прыгнул на спину гусыни, и она поплыла к середине озера. Крысы заметались, забегали вдоль берега, но дудочка еще звонче звенела над озером, еще громче звала их за собой. Забыв обо всем на свете, крысы ринулись в воду... Когда вода сомкнулась над головой последней крысы, гусыня со своим седоком поднялась в воздух. - Ты молодец, Нильс, - сказала Акка Кебнекайсе. - Ты хорошо справился с делом. Ведь если бы у тебя не хватило силы все время играть, они бы загрызли тебя. - Да, признаться, я сам этого боялся, - сказал Нильс. - Они так и щелкали зубами, едва только я переводил дух. И кто бы поверил, что такой маленькой дудочкой можно усмирить целое крысиное войско! - Нильс вытащил дудочку из кармана и стал рассматривать ее. - Эта дудочка волшебная, - сказала гусыня. - Все звери и птицы слушаются ее. Коршуны, как цыплята, будут клевать корм из твоих рук, волки, как глупые щенки, будут ласкаться к тебе, чуть только ты заиграешь на этой дудочке. - А где же вы ее взяли? - спросил Нильс. - Ее принес филин Флимнеа, - сказала гусыня, - а филину дал ее лесной гном. - Лесной гном?! - воскликнул Нильс, и ему сразу стало не по себе. - Ну да, лесной гном, - сказала гусыня. - Что ты так перепугался? Только у него одного и есть такая дудочка. Кроме меня и старого филина Флимнеа, никто про это не знает. Смотри, и ты не проговорись никому. Да держи дудочку покрепче, не урони. Еще до восхода солнца филин Флимнеа должен вернуть ее гному. Гном и так не хотел давать дудочку, когда услышал, что она попадет в твои руки. Уж филин уговаривал его, уговаривал... Еле уговорил. И за что это гном так сердится на тебя? Нильс ничего не ответил. Он притворился, что не расслышал последних слов Акки. На самом-то деле он прекрасно все слышал и очень испугался. "Значит, гном все еще помнит о моей проделке! - мрачно размышлял Нильс. - Мало того, что я его в сачок поймал, да ведь как еще обманул! Только бы он Акке ничего не сказал. Она строгая, справедливая, узнает - сейчас же выгонит меня из стаи. Что со мной тогда будет? Куда я такой денусь?" - И он тяжело вздохнул. - Что это ты вздыхаешь? - спросила Акка. - Да это я просто зевнул. Что-то спать хочется. Он и вправду скоро заснул, да так крепко, что даже не услышал, как они спустились на землю. Вся стая с шумом и криком окружила их. А Мартин растолкал всех, снял Нильса со спины старой гусыни и бережно спрятал у себя под крылом. - Ступайте, ступайте, - гнал он всех прочь. - Дайте человеку выспаться! Но долго спать Нильсу не пришлось. Еще не взошло солнце, а к диким гусям уже прилетел аист Эрменрих. Он непременно хотел повидать Нильса и выразить ему благодарность от своего имени и от имени всего своего семейства. Потом появились летучие мыши. В обычные дни на рассвете они ложатся спать. Утро у них - вечером, а вечер - утром. И никто не может их уговорить, что это непорядок. Но сегодня даже они отказались от своих привычек. Вслед за летучими мышами прибежала кошка, весело помахивая уцелевшим хвостом. Все хотели посмотреть на Нильса, все хотели приветствовать его - бесстрашного воина, победителя серых крыс. Не успела стая успокоиться после ночных событий, как уже пора было собираться на Кулаберг. - Тебе повезло! - говорили дикие гуси Мартину. - Только раз в году сходятся вместе все звери и птицы. Какие игры они затевают! Какие танцы заводят! - Что-то я никогда не слышал об этом празднике, - сказал Нильс. - А ведь я учился в школе целых три года. - Ничего нет удивительного, что об этом празднике ты не слышал, - сказала старая Акка. - О великом празднике птиц и зверей не слышал ни один человек. И ни один человек не должен знать дороги, которая ведет на Кулаберг. Тут Акка Кебнекайсе пристально посмотрела на Нильса. "Верно, она не возьмет меня с собой, - подумал Нильс. - Ведь все-таки я человек". Но он ни о чем не спросил Акку. Тем временем гуси старательно готовились к празднику. Приглаживали на себе перышки, чтобы они лежали одно к одному, мыли лапы, до блеска начищали песком клювы. Только Мартин и Нильс сидели в сторонке и старались не обращать внимания на все эти сборы. Они ни о чем не говорили, но прекрасно друг друга понимали. Нильс думал о том, что ему, конечно, не бывать на Кулаберге, а Мартин думал о том, что ему, конечно, придется остаться с Нильсом. Не бросать же товарища одного! Около полудня снова прилетел аист Эрменрих. С самого утра ему не сиделось на месте. Он уже раз пять летал на болото и принес столько лягушек, что госпожа Эрменрих не знала, куда их девать. Теперь, глядя на господина Эрменриха, никто бы не сказал, что он открывает клюв только для того, чтобы пожаловаться на судьбу. Каждым своим движением он, казалось, говорил, что нет на свете аиста счастливее, чем он. Когда господин Эрменрих кончил все свои поклоны, приветствия и приседания, Акка Кебнекайсе отвела его в сторону и сказала: - Мне нужно с вами серьезно поговорить, господин Эрменрих. Сегодня мы все отправляемся на Кулаберг. Вы знаете, с нашей стаей летит белый гусь и... - тут старая Акка запнулась, - и его приятель. - Акка Кебнекайсе все-таки не решилась назвать Нильса человеком. - Так вот я хотела бы, чтобы он тоже отправился с нами. Раньше я сама относилась к нему подозрительно, но теперь готова ручаться за него, как за любого из своей стаи. Я знаю, что он никогда не выдаст нас людям. Я даже думаю... Но аист не дал ей кончить. - Уважаемая Акка Кебнекайсе, - важно произнес аист. - Насколько я понимаю, вы говорите о Нильсе, который избавил от беды Глиммингенский замок? О том самом Нильсе, который вступил в единоборство с тысячей серых крыс? О великом Нильсе, который, рискуя собственной жизнью, спас жизнь моей жене и моим детям? О Нильсе, который... - Да, да, о нем, - прервала Акка Кебнекайсе пышную речь аиста Эрменриха. - Так что же вы посоветуете? - Госпожа Кебнекайсе, - торжественно сказал аист и так энергично стукнул клювом по камню, что тот раскололся, будто пустой орешек. - Госпожа Кебнекайсе, я сочту за честь для себя, если наш спаситель Нильс вместе с нами отправится на Кулаберг. До сих пор я не могу простить себе, что вчера так непочтительно обошелся с ним. И чтобы загладить свою вину - невольную, прошу вас помнить! - я сам понесу его, разумеется не в клюве, а на своей спине. Господин Эрменрих тряхнул головой и с видом непоколебимой решимости взметнул свой клюв, точно копье, к небу. Когда Нильс узнал, что его берут на Кулаберг и что сам аист хочет нести его, он готов был прыгать выше головы. Это, может быть, и не очень высоко, но выше собственной головы не прыгнуть ни одному человеку. Наконец все сборы и приготовления были закончены. Аист подставил Нильсу свой клюв, и Нильс вскарабкался по нему на спину господина Эрменриха. Вся стая вместе с аистом, Нильсом и Мартином двинулась в путь. Только теперь Нильс по-настоящему понял, что значит летать. Дикие гуси не могли угнаться за аистом точно так же, как когда-то Мартин не мог угнаться за дикими гусями. К тому же господин Эрменрих хотел доставить Нильсу как можно больше удовольствий. Поэтому он все время проделывал в воздухе разные фокусы. Он просто превзошел самого себя - то взмывал к самым облакам и, расправив крылья, неподвижно застывал в воздухе, то камнем падал вниз, да так, что казалось, вот-вот разобьется о землю. А то принимался вычерчивать в воздухе круги - сначала широкие, потом все уже и уже, сначала плавно, потом все быстрее и быстрее, - так, что у Нильса дух захватывало. Да, это был настоящий полет! Нильс едва успевал поворачиваться, чтобы отыскать глазами стаю Акки Кебнекайсе. Стая, как всегда, летела в строгом порядке. Гуси мерно взмахивали крыльями. И, не отставая от других, как заправский дикий гусь, летел Мартин. Крутые склоны горного хребта Кулаберг поднимаются прямо из моря. У подножия Кулаберга нет ни полоски земли или песка, которая защищала бы его от яростных волн. Тысячи лет упрямые волны бьются о каменные глыбы, рассыпаясь шипучей пеной. По камешку, по песчинке волны вырыли глубокие пещеры, пробили в скалистых уступах сводчатые ворота, врезались в глубину гор широкими заливами. Море и его помощник ветер вытесали здесь высокие стены, без единой зазубринки, без единой морщинки, такие гладкие и блестящие, что даже самый лучший каменщик на свете и то бы им позавидовал. По склонам Кулаберга, вцепившись в камни крепкими корнями, растут деревья. Морской ветер бьет их, пригибает книзу, не дает поднять головы. Но деревья не сдаются. Они приникают к самой горе, и листва их, словно плющ, стелется по голому камню. В глубине этого неприступного горного кряжа, невидимая и недоступная ни одному человеку, находится площадка - такая ровная, словно кто-то срезал гигантским ножом верхушку горы. Один раз в году, ранней весной, сюда сходятся все четвероногие и пернатые на великие игрища птиц и зверей. День для этого сборища выбирают журавли. Они отлично предсказывают погоду и наперед знают, когда будет дождь, а когда небо будет ясное. По древнему обычаю, звери и птицы на все время праздника заключают друг с другом перемирие. Зайчонок в этот день может спокойно прогуливаться под боком у воронов, и ни один из крылатых разбойников не посмеет на него даже каркнуть. А дикие гуси могут без опаски прохаживаться под самым носом у лисиц, и ни одна даже не посмотрит на них. И все-таки звери держатся стаями - так уж повелось из века в век. Прежде чем выбрать себе место, гуси хорошенько огляделись по сторонам. Совсем рядом с ними поднимался целый лес ветвистых рогов, - тут расположились стада оленей. Неподалеку виднелся огненно-рыжий лисий пригорок. Еще дальше - серый пушистый холм; здесь сбились в кучу зайцы. Хотя гуси и знали, что им не грозит никакая опасность, они все-таки выбрали для себя местечко подальше от лисиц. Все с нетерпением ждали начала праздника. А больше всего не терпелось Нильсу. Ведь он был первый и единственный человек, которому выпала честь увидеть игрища зверей и птиц. Но праздник не начинался, потому что, кроме стаи Акки Кебнекайсе, никто из пернатых еще не пожаловал на Кулаберг. Нильс во все глаза смотрел, не летят ли птичьи стаи. Сидя на спине господина Эрменриха, он видел все небо. Но птицы словно позабыли о сегодняшнем празднике. Небо было совсем чистое, только далеко-далеко над самым горизонтом повисло небольшое темное облачко. Это облачко становилось все больше и больше. Оно двигалось прямо на Кулаберг и над самой площадкой, где собрались звери, закружилось на месте. И все облако пело, свистело, щебетало. Оно то поднималось, то опускалось, звук то затихал, то разрастался. Вдруг это поющее облако разом упало на землю - и вся земля запестрела красно-серо-зелеными щеглами, жаворонками, зябликами. Вслед за первым облаком показалось второе. Где бы оно ни проплывало - над деревенским хутором или над городской площадью, над усадьбой, рудником или заводом, - отовсюду к нему поднимались с земли словно струйки серой пыли. Облако росло, ширилось, и, когда оно подошло к Кулабергу, хлынул настоящий воробьиный ливень. А па краю неба показалась черно-синяя грозовая туча. Она надвигалась на Кулаберг, нагоняя на всех страх. Ни один солнечный луч не мог проникнуть сквозь эту плотную завесу. Стало темно как ночью. Зловещий, скрипучий грохот перекатывался по туче из конца в конец, и вдруг черный град посыпался на Кулаберг. Когда он прошел, солнце снова засияло в небе, а по площадке расхаживали, хлопая крыльями и каркая, черные вороны, галки и прочий вороний народ. А потом небо покрылось сотней точек и черточек, которые складывались то в ровный треугольник, то вытягивались, точно по линейке, в прямую линию, то вычерчивали в небе полукруги. Это летели из окрестных лесов и болот утки, гуси, журавли, глухари... Как заведено на Кулаберге испокон веков, игры начинались полетом воронов. С двух самых отдаленных концов площадки вороны летели навстречу друг другу и, столкнувшись в воздухе, снова разлетались в разные стороны. Сами вороны находили, что не может быть ничего красивее этого танца. Но всем остальным он казался довольно-таки бестолковым и утомительным. Верно, потому воронов и выпускали первыми, чтобы потом они уже не портили праздника. Наконец вороны угомонились. На площадку выбежали зайцы. Вот теперь-то пошло настоящее веселье! Зайцы прыгали, кувыркались через голову, кто катался по земле колесом, кто вертелся волчком, стоя на одной лапе, кто ходил прямо на голове. Зайцам и самим было весело, и смотреть на них было весело! Да и как же им было не прыгать и не кувыркаться! Весна идет! Кончилась холодная зима! Кончилось голодное время! После зайцев настала очередь глухарей. Глухари расселись на дереве - в блестящем черном оперении, с ярко-красными бровями, важные, надутые. Первым завел свою песню глухарь, который сидел на самой верхней ветке. Он поднял хвост, открывая под черными перьями белую подкладку, вытянул шею, закатил глаза и заговорил, засвистел, затакал: - Зис! Зис! Так! Так! Так! Три глухаря, сидевшие пониже, подхватили его песню, и с ветки на ветку, с сучка на сучок эта песня спускалась по дереву, пока не затоковали все глухари. Теперь все дерево пело и свистело, приветствуя долгожданную весну. Глухариная песня всех взяла за живое, все звери готовы были вторить ей. А тетерева, не дождавшись своей очереди, от избытка радости принялись во весь голос подтягивать: - О-р-р! О-р-р! О-р-р! Все были так поглощены пением, что никто не заметил, как одна из лисиц тихонько стала подкрадываться к стае Акки Кебнекайсе. Это был лис Смирре. - Дикие гуси! Берегитесь! Берегитесь! - закричал маленький воробушек. Смирре бросился на воробья и одним ударом лапы расправился с ним. Но гуси уже успели подняться высоко в воздух. Смирре так и завыл от ярости. Ведь столько дней и ночей лис только о том и думал, как бы отомстить Акке и ее стае. Увидев всю стаю здесь, на Кулаберге, он забыл обо всех священных обычаях этого весеннего праздника, забыл обо всем на свете. Нарушить мир на Кулаберге! Такого еще никогда не случалось! Когда звери увидели, что Смирре пытался напасть на диких гусей, что он убил воробья, гневу их не было предела. Даже лисицы восстали против своего сородича. Тут же на месте был устроен суд. Приговор гласил: "Тот, кто попрал вечный закон мира в день великого сборища зверей и птиц, навсегда изгоняется из своей стаи. Лис Смирре нарушил этот закон - и лапа его не должна больше ступать по нашей земле". А для того чтобы все знали, какое преступление совершил Смирре, самая старая из лисиц откусила ему кончик уха. Униженный, посрамленный, с откушенным ухом, лис Смирре бросился бежать, а вслед ему несся яростный лай всей лисьей стаи... Пока звери чинили расправу над лисом Смирре, глухари и тетерева продолжали свою песню. Такой уж характер у этих лесных птиц, - когда они заводят песню, они ничего не видят, не слышат, не понимают. Наконец и сами певцы устали и замолкли. Теперь на площадку вышли олени. Это были прославленные борцы. Боролись сразу несколько пар. Олени сталкивались лбами, рога их переплетались, из-под копыт взлетали камни. Олени бросались друг на друга с таким боевым грозным ревом, что всех зверей и птиц охватывал воинственный дух. Птицы расправляли крылья, звери точили когти. Весна пробуждала во всех новые силы, силы к борьбе и к жизни. Олени кончили борьбу как раз вовремя, потому что, глядя на них, всем другим тоже хотелось показать свою удаль, и, того гляди, праздник кончился бы всеобщей дракой. - Теперь очередь журавлей! Теперь очередь журавлей! - пронеслось над Кулабергом. И вот на площадке появились журавли - большие серые птицы на длинных стройных ногах, с гибкой шеей, с красным хохолком на маленькой точеной головке. Широко раскрыв крылья, журавли то взлетали, то, едва коснувшись земли, быстро кружились на одной ноге. Казалось, на площадке мелькают не птицы, а серые тени. Кто научил журавлей скользить так легко и бесшумно? Может быть, туман, стелющийся над болотами? Может быть, вольный ветер, проносящийся над землей? Или облака, проплывающие в небе? Все на Кулаберге, словно завороженные, следили за журавлями. Птицы тихонько поднимали и опускали крылья, звери покачивались из стороны в сторону: одни - похлопывали хвостами в лад журавлиному танцу, другие - наклоняли рога. Журавли кружились до тех пор, пока солнце не скрылось за горными уступами. И когда их серые крылья слились с серыми сумерками, они взмыли в небо и пропали вдали. Праздник кончился. Держась поближе к своим стадам и стаям, птицы и звери спешили покинуть Кулаберг. Было уже совсем темно, когда гуси снова вернулись к стенам Глиммингенского замка. - Сегодня все могут спокойно выспаться, - сказала Акка. - Лиса Смирре можно не бояться. А завтра на рассвете - в путь. Гуси были рады отдыху. Подвернув головы под крылья, они сразу заснули. Не спал только Нильс. Глубокой ночью Нильс тихонько выполз из-под крыла Мартина. Он огляделся по сторонам и, убедившись в том, что никто его не видит, быстро зашагал к замку. У Нильса было важное дело. Во что бы то ни стало он должен повидать филина Флимнеа. Надо выпытать у филина, где живет лесной гном. Тогда уж Нильс разыщет его, даже если лесной гном живет на краю света. Пусть гном потребует от него все, что захочет. Нильс все сделает, только бы снова стать человеком! Нильс долго бродил вокруг замка, пытаясь высмотреть где-нибудь на башне филина Флимнеа. Но было так темно, что он не видел даже собственной руки. Он совсем продрог и хотел уже возвращаться, как вдруг услышал чьи-то голоса, Нильс поднял голову: четыре горящих, точно раскаленные угольки, глаза пронизывали темноту. - Теперь-то он как шелковый... А ведь раньше от него житья не было, - говорила одна сова другой. - Всем от него доставалось! Сколько он гнезд разрушил! Сколько птенцов погубил! А раз, - тут сова заговорила совсем шепотом, - страшно даже произнести, что он сделал: он подшутил над лесным гномом. Ну, гном его и заколдовал... - Неужели же он никогда не превратится в человека? - спросила вторая сова. - Трудно ему теперь человеком стать. Ведь знаешь, что для этого нужно? - Что? Что? - Это такая страшная тайна, что я могу сказать ее тебе только на ухо... И Нильс увидел, как одна пара горящих глаз приблизилась к другой совсем-совсем близко. Как ни прислушивался Нильс, он ничего не услышал. Долго еще стоял он у стен замка, ожидая, что совы опять заговорят. Но совы, нашептавшись в свое удовольствие, улетели прочь. "Видно, мне никогда не превратиться в человека!" - грустно подумал Нильс и поплелся к стае диких гусей. Наступило дождливое время. Все небо было затянуто серыми скучными тучами, и солнце спряталось за ними так далеко, что никто не мог бы сказать, где оно находится. Дождь тяжело шлепал по крыльям гусей. Гуси летели молча, не переговариваясь друг с другом. Только Акка Кебнекайсе время от времени оглядывалась назад, чтобы посмотреть, не отстал ли, не потерялся ли кто-нибудь в этой серой мокрой мгле. Нильс совсем приуныл. Он сидел на спине у Мартина промокший до нитки и замерзший. Даже когда стая опускалась для ночевки, он не мог обсушиться и отогреться. Повсюду - лужи, мокрая, мерзлая земля. Под деревьями тоже не укрыться от дождя, - чуть только ветер шевельнет ветку, с нее сыплются на голову, за шиворот, на плечи крупные, как горох, холодные капли. Голодный, дрожащий Нильс забирался под крыло Мартина и с тоской думал о том, как хорошо было бы оказаться в родной деревне Вестменхег. Он представлял себе, как вечером в домах зажигают лампы. Все сидят у своих очагов, отдыхая после работы, а на столе дымится горячий кофе и пахнет свежим хлебом. А ему вот приходится, скрючившись в три погибели, прятаться под крылом гуся где-то среди болотных кочек и есть гнилые орешки, подобранные с земли. Но как же ему стать человеком? Как узнать, что от него хочет гном? Ради этого он согласился бы теперь решить все задачи в учебнике по арифметике и выучить все правила грамматики. И ведь ни с одним человеком на свете он не мог посоветоваться. Если случалось, что стая выбирала для ночевки место на окраине села или города, Нильс никогда не отваживался даже подойти к дому, где жили люди, не то что заговорить с кем-нибудь. Разве может он теперь показаться людям на глаза! Нет, он ни за что не позволит, чтобы над ним смеялись и рассматривали его, словно какую-то диковинную букашку. Пусть уж лучше никто из людей никогда его не увидит. А гуси летели все вперед и вперед и уносили Нильса все дальше и дальше на север. С тех пор как лис Смирре был с позором изгнан из лисьей стаи, счастье совсем покинуло его. Отощавший и злой, бродил Смирре по лесам, не находя нигде ни еды, ни пристанища. Дошло до того, что однажды он схватил большую шишку и стал украдкой выгрызать из нее сухие зернышки. - Ах, как интересно! Ах, как интересно! Смотрите все! Смотрите! Лис Смирре ест только траву и шишки! - застрекотал кто-то над его головой. - Зайцы могут спокойно танцевать на лужайке! Птицы могут не прятать больше свои яйца! Смирре никого не тронет! Смирре ест только траву и шишки! Смирре так и заскрипел зубами от досады. Он, наверное, покраснел бы от злости и стыда, если бы и без того не был весь красно-рыжий - от кончиков ушей до кончика хвоста. Смирре отшвырнул шишку и поднял голову. - А, это ты, длиннохвостая сорока! Вовремя же ты мне подвернулась! Я как раз наточил себе зубы об сосновую шишку! - Зря старался, дорогой куманек! Мои перья не по твоим зубам! - крикнула сорока и, чтобы подразнить Смирре, спрыгнула на ветку пониже. Это было очень неосторожно с ее стороны. И сорока сразу же в этом убедилась. Не успела она вильнуть хвостом, как Смирре подпрыгнул и сгреб ее передними лапами. Сорока рванулась, забила крыльями, да не тут-то было! - Потише, потише, ты оторвешь мне хвост! - кричала сорока. - Я тебе не то что хвост, я тебе голову оторву! - прошипел Смирре и щелкнул зубами. - Да ты же первый об этом пожалеешь! - трещала сорока, извиваясь в лапах Смирре. - Ведь если ты отгрызешь мне голову, ты не узнаешь про новости, которые я припасла для тебя. - Ну, какие еще там новости? Выкладывай скорее. А то я тебя вместе со всеми твоими новостями проглочу. - Дело в том, - начала сорока, - что здесь недавно была стая Акки Кебнекайсе... - Что же ты, пустомеля, до сих пор молчала! - залаял Смирре - Где стая? Говори! - Я с величайшей радостью сообщу об этом, если ты отпустишь мой хвост, - вкрадчиво сказала сорока. - И так скажешь! - буркнул Смирре и в подтверждение своих слов хорошенько тряхнул сороку. - Ну, отвечай! Где стая? В какую сторону полетела? Сорока увидела, что деваться некуда. - Они полетели к берегам Роннебю, - сказала она. - Я нарочно подслушала их разговор и поспешила к тебе навстречу, чтобы успеть тебя предупредить. Неужели в благодарность за мою дружбу ты съешь меня? - Была бы ты жирнее, так я бы не посмотрел на дружбу, - сказал Смирре. - Уж очень ты тоща - один хвост да язык болтливый. Ну, ладно, проваливай! Только если ты наврала - берегись! С неба достану. Вот тебе мое лисье слово. И, тряхнув сороку еще разок на прощанье, лис пустился в путь. К вечеру Смирре догнал диких гусей. С высокого, обрывистого берега он увидел узенькую песчаную отмель и па ней стаю Акки Кебнекайсе. Эту стаю нетрудно было узнать, - ярко-белые крылья Мартина выдавали ее даже издалека, даже в темноте. Место для ночевки было как нельзя лучше. С одной стороны оно защищено отвесной скалой. С другой стороны - бурным потоком, по которому стремительно проносились обломки льдин. "Нет, тебе по этой скале не спуститься, - говорил сам себе лис Смирре, глядя вниз. - Тут и лапу поставить некуда". И вдруг Смирре навострил уши. В двух шагах от него кто-то осторожно крался по дереву. Не поворачивая головы, Смирре скосил глаза. Маленькая юркая куница, извиваясь всем телом, скользила по гладкому стволу вниз головой. В зубах она держала задушенного птенца. Хоть Смирре и был голоден, но добыча в зубах у куницы не вызвала у него зависти. Позавидовал он другому. "Вот бы мне так лазить, как эта куница! - подумал Смирре. - Тогда старая Акка со своей стаей не спала бы сейчас на песочке... Но все равно эти гуси от меня не уйдут!" Смирре отошел немного от дерева, чтобы куница не подумала, будто он собирается отнять у нее добычу, и приветливым голосом сказал: - Вот приятная встреча! Но куница решила, что будет гораздо благоразумнее, если она поднимется повыше. И она в один миг взбежала чуть ли не на самую вершину дерева. - Куда ты? Постой! Я только хотел пожелать тебе приятного аппетита, - сказал Смирре. - Правда, меня немного удивляет, что ты при твоей ловкости довольствуешься такой мелочью... Впрочем, у каждого свой вкус. Куница ничего не ответила. - Все-таки не могу тебя понять, - не унимался Смирре. - Рядом целая стая диких гусей - хватай любого на выбор! - а она с какой-то несчастной пичугой возится. Куница уже успела расправиться со своей добычей и спустилась пониже. - Чего же ты сам время теряешь? Врешь, наверное, рыжий мошенник! - Если не веришь, посмотри сама. А я и так сыт, - сказал Смирре. Куница соскользнула с дерева и, подбежав к обрыву, заглянула вниз. - А ведь и верно, гуси! - сказала она и проворно стала спускаться по обрыву. Смирре следил за каждым ее движением. "Хоть мне и не достанется ничего, - думал он, - зато я отомщу этим бродягам за все свои обиды". А куница спускалась все ниже и ниже. Она повисала то на одной лапе, то на другой, а если уж совсем не за что было уцепиться, змеей скользила по расщелинам. Смирре не сводил с нее глаз. Вот куница уже у самой реки. Сейчас она доберется до отмели. Затаив дыхание, Смирре ждал предсмертного гусиного крика. Но вдруг он увидел, что куница шлепнулась в воду. Потом шумно захлопали крылья, и вся стая стремительно поднялась в воздух. Смирре успел пересчитать гусей. Их было по-прежнему четырнадцать. - Ушли! Опять ушли! - прохрипел Смирре. - Эта дура куница только спугнула их... Ну, уж с ней-то я расправлюсь! - И он защелкал зубами. Но когда куница снова показалась па берегу, Смирре и смотреть на нее не захотел - такой у нее был жалкий вид. Вода потоками стекала с ее длинной шерсти. Отяжелевший, намокший хвост волочился по земле. Она часто дышала, то и дело потирая голову передними лапами. - Медведь ты косолапый, а не куница! - презрительно сказал Смирре. - Все дело испортила. - Да разве я виновата? - жалобно заговорила куница. - Я уже совсем рядом была, я уж и гуся себе присмотрела - самого большого, жирного, белого... А он как стукнет меня камнем по голове! Я так в воду и бултыхнулась... Подумать только - гусь, а камнями бросается! Вот бы ни за что не поверила, если бы кто другой сказал. - Да ты и себе не верь, - сказал Смирре. - Не гусь это. Это все он, мальчишка проклятый! - Какой такой мальчишка? Не выдумывай! Там одни только гуси... Но Смирре уже не слушал ее. Он мчался вдогонку за стаей. Медленно и устало сонные гуси летели над рекой. Высоко в небе светил месяц, и гуси хорошо видели, как река черной, блестящей лентой извивалась среди скал. Скалы сжимали ее с двух сторон, преграждали ей путь завалами и наконец совсем загнали под землю. Но река и под землей пробила себе дорогу и, вырвавшись наружу, кипящим водопадом обрушилась на дно ущелья, поднимая столбы водяной пыли и пены. Здесь, у подножия водопада, на скользких камнях среди бушующего водоворота, гуси решили провести остаток ночи. Нельзя сказать, что это было очень удобное место для мирного отдыха - того и гляди унесет бурным потоком! Но зато от диких зверей - убежище надежное. Это очень хорошо понял и Смирре, когда увидел стаю. Никогда еще гуси не были так близко от него. И никогда до них не было так трудно добраться, как теперь. Дрожа от голода и злости, Смирре смотрел на гусей, спавших среди бушующего потока. На его счастье, из воды вынырнула выдра с рыбой в зубах. "Вот кто мне поможет!" - подумал Смирре. Медленно, чтобы не спугнуть выдру, он подошел к ней поближе и сказал: - Приятного аппетита! Выдра покосилась на него и попятилась назад. - Да ты не бойся, не бойся, ешь на здоровье! - ласково сказал Смирре. - Только, по правде сказать, я никогда бы не поверил, что ты можешь есть такую дрянь. Выдра поспешно проглотила рыбу, облизнулась и сказала: - По-моему, и ты был бы не прочь отведать рыбки. - Нет, я предпочитаю гусятину, - небрежно ответил Смирре. - Гусятина - это, конечно, неплохо. Но где же ее взять? - Да ты просто не видишь, что делается у тебя под самым носом, - сказал Смирре. - А что делается? - спросила выдра. - Поверни свою морду вон к тому большому камню, тогда увидишь. Впрочем, тебе все равно до них не доплыть. Выдра быстро повернулась всем телом и тут только увидела гусей. Не говоря ни слова, она нырнула в воду и поплыла прямо к камням, на которых спали гуси. "Как это Смирре посмел сказать, что мне не доплыть до гусей!" - думала выдра, и это прибавляло ей силы. А Смирре сидел на берегу и с завистью смотрел, как ловко она правит хвостом, как быстро перебирает лапами. Правда, на этот раз даже выдре пришлось трудно. То и дело ее отбрасывало назад, швыряло в сторону, крутило на месте. Но вот она уже у цели. Вот она уже вползает на большой камень. - Ну, хватай же, хватай скорей! - шептал Смирре и от нетерпения переступал с лапы на лапу. Он не очень надеялся на то, что выдра поделится с ним, но еще больше, чем голод, его мучило желание мести. Вдруг выдра пронзительно взвизгнула, перекувыркнулась и шлепнулась прямо в воду. Стремительный поток сразу подхватил ее, закружил, завертел и, словно котенка, понес вперед. А гуси в ту же минуту поднялись высоко в воздух и полетели прочь. - Нет, сегодня вы у меня спать не будете, - прошипел Смирре и бросился за стаей. Он бежал не щадя ног, натыкаясь на камни, проваливаясь в ямы. Он не видел ничего, кроме четырнадцати гусей, летевших над его головой. С разбега он наскочил на что-то мягкое, скользкое, мокрое. Смирре не удержался и упал. - Эй, эй! Полегче, приятель! - проговорил кто-то под ним. - Тьфу, да это опять ты, мокрая выдра! - огрызнулся Смирре. - Тебе бы только в болоте сидеть - головастиков ловить... А еще выдра называется! - Да, тебе-то легко говорить, а я вот чуть без лапы не осталась, - заскулила выдра. - И ведь совсем уж рядом с ними была... Уже за крыло одного гуся схватила... Да вдруг точно острая колючка вонзилась мне в лапу... Вот посмотри сам, как изуродовало! - И она подняла свою раненую лапу. И верно, перепонка была вся изрезана и висела кровавыми клочьями. - Опять его проделки! - сказал Смирре и, перешагнув через мокрую выдру, побежал дальше. Ночь уже подходила к концу, когда измученные гуси увидели вдалеке одинокую скалу. Она высоко торчала среди других скал, как поднятый палец великана. Это было надежное убежище, и, собрав последние силы, гуси полетели к скале. А Смирре, тоже собрав последние силы, побежал за ними. Но по земле путь длинней, чем по воздуху. Когда Смирре подбежал к подножию скалы, гуси уже спали на ее вершине. Опытным взглядом бывалого охотника Смирре оглядел скалу. "Не стоит и пробовать, только ноги переломаешь! - подумал он. - Зато поразвлечь их можно". Он сел па задние лапы, задрал кверху морду и начал выть, скулить, скрипеть зубами, щелкать языком... А эхо трижды повторяло за ним каждый звук, так что воздух кругом дрожал и гудел. Смирре недаром старался. Гуси проснулись, зашевелились, тревожно загоготали. Но резкий голос Акки Кебнекайсе остановил их: - Опасности нет! Спите спокойно. И когда гуси утихли, а Смирре замолчал на минуту, чтобы перевести дух, Акка подошла к самому краю утеса и сказала: - Это ты тут шляешься, Смирре? - Да, это я, - ответил Смирре. - Не хотите ли вы нанять меня в сторожа? Тогда вас ни одна куница, ни одна выдра не потревожит. А то, боюсь, вы не очень-то выспались сегодня. - Так это ты подослал к нам куницу и выдру? - спросила Акка. - Не стану отпираться - я, - сказал Смирре. - Я хотел отблагодарить вас за развлечение, которое вы мне доставили в лесу на берегу озера. Только ведь каждый развлекается, как умеет: вы по-гусиному, а я по-лисьему. Впрочем, я готов помириться с вами. Если ты, Акка, отдашь мне мальчишку, которого вы с собой таскаете, я оставлю вас в покое. Вот тебе мое честное лисье слово. - Нет, - сказала Акка, - мальчишку ты никогда не получишь. Вот тебе мое честное гусиное слово. - Ну что ж! Тогда пеняйте на себя, - сказал Смирре. - Пока меня носят ноги, вам не будет житья. Это так же верно, как то, что меня зовут Смирре! Лис Смирре был не из тех, кто забывает обиды. Он поклялся, что отомстит Нильсу и его крылатым товарищам, и был верен своей клятве. Куда бы ни летела стая, Смирре, как тень, бежал за ней по земле. Где бы ни спускались гуси, Смирре был уже тут как тут. Никогда еще старой Акке Кебнекайсе не было так трудно выбрать место для ночевки. То и дело она сворачивала с пути, чтобы отыскать какой-нибудь островок среди озера или глухое болото, куда бы Смирре не мог добраться. Да и самому Смирре приходилось несладко. Он не ел и не спал, бока у него ввалились, а рыжий пушистый хвост, которым он всегда так гордился, стал похож на жалкую мочалку, Но он не сдавался. Выследив остров, на котором однажды заночевали гуси, Смирре отправился за подмогой к своим старым друзьям - воронам. Это была настоящая разбойничья шайка. Жили вороны на горе, которая так и называлась Разбойничьей горой. Гора возвышалась над диким полем, таким огромным, что казалось, ему нет конца-края. И куда ни посмотришь - все оно поросло бурьяном. Эта некрасивая никчемная трава, которую отовсюду гонят, здесь была полновластной хозяйкой. Она глубоко запустила в землю свои корни, кустики ее крепко держались друг за друга, и если в заросли бурьяна попадало какое-нибудь семечко, бурьян заглушал его и не давал подняться. Люди избегали этого дикого, пустынного места. А воронам оно пришлось по душе. Каждую весну прилетали они на эту гору и вели отсюда свои разбойничьи набеги. С утра они разлетались во все стороны в поисках добычи, а вечером слетались и хвастались друг перед другом своими подвигами: один перебил все яйца в совином гнезде, другой выклевал зайчонку глаз, третий украл в деревне оловянную ложку. Когда Смирре подошел к Разбойничьей горе, вся шайка была в сборе. Вороны громко каркали и сплошной черной тучей кружились над большим глиняным кувшином Кувшин был плотно закрыт деревянной крышкой, и сам атаман шайки, старый ворон Фумле-Друмле, стоял над кувшином и долбил крышку клювом. - Добрый вечер, приятель, - сказал Смирре. - Над чем ты так трудишься? - Добрый вечер, кум, - мрачно каркнул Фумле-Друмле и еще сильнее застучал клювом по крышке. - Видишь, какую штуку мои молодцы притащили. Хотел бы я знать, что там внутри!.. Да вот крышку проклятую никак не открыть. Смирре подошел к кувшину, свалил его лапой на бок и осторожно стал катать по земле. В кувшине что-то бренчало и звенело. - Эге, да там не иначе как серебряные монеты! - сказал лис. - Славная находка! От жадности у Фумле-Друмле загорелись глаза - ведь давно известно, что вороны не пролетят мимо самого простого осколка стекла или медной пуговицы. А уж за блестящую монету они готовы все на свете отдать! - Ты думаешь, тут серебряные монеты? - прокаркал Фумле-Друмле и снова задолбил клювом по крышке. - Конечно, - сказал Смирре. - Послушай, как они звенят. И Смирре опять принялся катать кувшин по земле. И опять в кувшине забренчало и зазвенело. - Сер-р-ребро! Сер-р-ребро! Сер-р-ребро! - закаркали вороны. - Ур-р-ра! Сер-р-ребро! - Подождите радоваться, - сказал Смирре. - Его еще надо достать! Он потер лапой жалкий остаток уха и задумался. - А ведь, кажется, я смогу вам помочь! - наконец проговорил он. - Хотите знать, кто может открыть этот кувшин? - Говор-ри! Говор-ри! Говор-ри! - закричали вороны. - Есть тут один мальчишка, - сказал Смирре, - он со старой Аккой путешествует. Ну уж это и мастер - золотые руки! - Где он? Где он? - опять закричали вороны. - Я могу показать вам дорогу, - сказал Смирре, - но за это вы должны отдать мальчишку мне. У меня с ним кое-какие счеты. - Бер-ри его! Бер-ри! Бер-ри! Нам не жалко, - каркнул Фумле-Друмле. - Только спер-рва пусть кр-рышку откр-роет! Нильс проснулся раньше всех в стае. Он выбрался из своей пуховой постели под крылом Мартина и пошел бродить по острову. Нильсу очень хотелось есть. На счастье, он наткнулся на кустик молодого, только что пробившегося щавеля. Нильс сорвал один листик и принялся высасывать из стебелька прохладный кисловатый сок. Высосав все до последней капли, он потянулся за вторым листиком. Вдруг что-то острое ударило его в затылок, чьи-то цепкие когти впились в ворот его рубахи, и Нильс почувствовал, что поднимается в воздух. Нильс вертелся и дергался, как заяц на ниточке. Он махал руками, дрыгал ногами, отбиваясь от невидимого врага, но все было напрасно. - Мартин! Мартин! Сюда! Ко мне! - закричал Нильс. Но вместо Мартина к нему подлетел огромный ворон. Он был чернее сажи, острый клюв его загибался крючком, а маленькие круглые глаза горели желтыми злыми огоньками. Это был атаман вороньей шайки - Фумле-Друмле. - Не р-р-разговар-р-ривай! - хрипло каркнул Фумле-Друмле Нильсу в самое ухо. - Не то я выклюю тебе глаза. И, чтобы Нильс не принял его слова за шутку, клюнул его на первый раз в ногу. А ворон, который держал Нильса в своих когтях, так тряхнул его, что Нильс по самые уши провалился в ворот собственной рубашки. - Теперь в дор-рогу! - скомандовал Фумле-Друмле. - В дор-рогу! Скор-рей в дор-рогу! - каркнул в ответ его товарищ, и оба ворона яростно захлопали крыльями. Нильс хоть и привык летать, но на этот раз путешествие по воздуху не очень-то ему понравилось. Он болтался, как мешок, между небом и землей. Вороньи когти царапали ему спину, воротник наползал на самые глаза. "Надо запомнить дорогу, - думал Нильс. - Как же это мы летели? Сперва над озером, потом направо свернули. Значит, на обратном пути надо сворачивать налево... А вот и лес! Хорошо, если б сорока попалась навстречу. Она уж на весь свет растрезвонит о моем несчастье, - может, и гуси узнают, где я. Они тогда непременно прилетят ко мне на выручку". Но сороки нигде не было видно. "Ну, ничего, я и сам выпутаюсь из беды", - подумал Нильс. На одном дереве Нильс увидел лесного голубя и голубку. Голубь надулся, распушил перья и громко, переливчато ворковал. А голубка, склонив голову набок, слушала его и от удовольствия покачивалась из стороны в сторону. - Ты самая красивая, самая красивая, самая красивая! Нет никого тебя красивее, тебя красивее, тебя красивее! Ни у кого нет таких пестрых перышек, таких гладких перышек, таких мягких перышек! - пел голубь. - Не верь ему! Не верь ему! - прокричал сверху Нильс. Голубка так удивилась, что даже перестала раскачиваться, а у голубя от возмущения забулькало в горле. - Кто, кто, кто.., кто смеет так говорить, так говорить! - забормотал он, оглядываясь. - Похищенный воронами! - крикнул Нильс. - Скажите Акке... Но сейчас же он увидел острый клюв Фумле-Друмле. - Бер-р-реги свои глаза! - каркнул ворон. По всему было видно, что Фумле-Друмле готов исполнить угрозу. Нильс вобрал голову в плечи и покрепче зажмурился. Когда он снова открыл глаза, старый лес был уже позади. Они летели над молоденькой березовой рощицей. Почки на ветках уже начали лопаться, и деревья стояли, точно в зеленом пуху. Веселый дрозд кружился над березками, то взлетал вверх, то садился на ветку и без умолку щебетал: - Ах, как хорошо! Ах, как хорошо. Ах, как хорошо!.. И, передохнув немного, начинал эту песенку сначала, потому что никакой другой он не знал. - Ах, как хорошо! Как хорошо! Как хорошо! - Ну, это кому как! Кому хорошо, а кому и не очень! - крикнул Нильс. Дрозд высоко задрал голову и с удивлением прокричал: - Кто это тут недоволен? - Вороний пленник! Вороний пленник! На этот раз увернуться от ворона Нильсу не удалось. Фумле-Друмле налетел на него и твердым, острым клювом стукнул прямо в лоб. Удар был такой сильный, что Нильс, как маятник, закачался - вправо-влево, вправо-влево - и рубашка его угрожающе затрещала. Всякого другого такой удар навсегда отучил бы перечить воронам, но Нильса не так-то легко было запугать. Пролетая над деревней, он увидел скворечник, примостившийся на высокой березе. Около скворечника сидели скворец и скворчиха и весело пели: - У нас четыре яичка! У нас четыре хорошеньких яичка! У нас будет четыре умных, красивых птенчика! - Их утащат вороны так же, как меня! - закричал Нильс, пролетая над ними. - Кто это кричит? Кого утащили вороны? - засуетились скворец и скворчиха и на всякий случай спрятались в свой домик. - Меня утащили! Меня, Нильса Хольгерсона! Скажите это Акке Кебнекайсе! - прокричал несчастный вороний пленник и весь съежился, готовясь к расплате за свою смелость. Но вороны точно не слышали его. Изо всех сил работали они крыльями, торопясь к горе, которая одиноко торчала среди голого поля. Еще издали Нильс увидел какую-то темную тучу, повисшую над горой. Точно вихрем ее кружило на одном месте, то взметая вверх, то прибивая к земле. Фумле-Друмле и его спутник камнем упали в эту живую тучу. - Скор-рей! Скор-рей! Скор-рей! - закаркали вороны, и вся стая закружилась еще быстрее. Нильс растерянно смотрел по сторонам. "Зачем они меня сюда притащили? Что им от меня нужно?" И, словно в ответ, Фумле-Друмле клюнул Нильса в голову, подталкивая его к кувшину. - Смотр-р-ри пр-рямо, - прокаркал ворон. - Этот кувшин полон серебра. Ты должен открыть его. Не откроешь - глаза выклюем, откроешь - с почетом отпустим. Фумле-Друмле хитро подмигнул своим молодцам, и все они дружно закаркали: - Спасибо скажем! - Проводника ему дадим! - Да еще какого! Рыжего, пушистого! Тут из-за большого камня высунулась острая морда Смирре. Высунулась и сразу спряталась. "Ага, вот чьи это шутки, - подумал Нильс. - Ловко придумано! Теперь открывай не открывай - один конец. Ну да еще посмотрим, кто кого одолеет". Нильс подошел к горшку, с важным видом постучал по стенкам, по крышке, потом подозвал Фумле-Друмле и тихо сказал ему: - Слушай, кувшин открыть мне, конечно, ничего не стоит. Только, по-моему, зря вы хлопочете: все равно серебра вам не видать. - Как это не видать? - возмутился Фумле-Друмле. - А так и не видать! Вы вот связались с лисом Смирре, а он только и ждет, как бы вашим серебром поживиться. Чуть я открою кувшин, он сразу на серебро и бросится - вам ни одной монетки не оставит. Фумле-Друмле сверкнул глазами. - Ах вот оно что! - сказал ворон. - Хитер лис, да и я не прост. Нет, старого атамана ему не провести! Иди открывай кувшин. А уж я от рыжего как-нибудь отделаюсь. Нильс вытащил свой ножичек и стал медленно ковырять крышку. Тем временем Фумле-Друмле подлетел к Смирре. - Знаешь что, дружище, - сказал он лису, - пожалуй, ты сплоховал. Чего это ты высунул свою морду? Только напугал мальчишку. Видишь, он теперь от страха едва жив. Ты бы убрался куда-нибудь подальше... А уж когда он справится с делом, откроет кувшин, я тебе сразу дам знать: три раза каркну. Лис недовольно заворчал, но делать было нечего - сам виноват. Он отбежал немного и присел за кустом. - Дальше, дальше иди! - каркнул ворон. Он подождал, пока лис совсем сбежал с горы, и тогда только вернулся к Нильсу. - Теперь живо за дело, - сказал Фумле-Друмле. Но открыть кувшин было не так-то просто. Деревянная крышка крепко сидела в горлышке. Нильс вдоль и поперек исцарапал ее своим маленьким ножичком, да все без толку, крышка - ни взад, ни вперед. А тут еще вороны каркают над душой: - Скор-рей! Скор-рей! Скор-рей! Откр-рывай! Откр-ры-вай! Откр-рывай! И наскакивают на него, клюют, бьют крыльями - прямо шевельнуться не дают. - А ну, р-р-разойдись! - скомандовал вдруг Фумле-Друмле. Вороны злобно закаркали, но не посмели ослушаться своего атамана и отлетели в сторону. Нильс с облегчением вздохнул и стал осматриваться кругом: нет ли поблизости чего-нибудь покрепче да побольше, чем его ножичек? Около кувшина валялась крепкая, острая, дочиста обглоданная кость. Нильс поднял ее. Потом выковырял из земли камень и принялся за дело. Он наставил кость, как долото, между крышкой и горлышком и начал бить по ней камнем. Он бил до тех пор, пока кость не вошла почти наполовину. Тогда Нильс обеими руками ухватился за конец, торчавший снаружи, и повис на нем вместо груза. Он весь натужился, напряг мускулы и даже поджал ноги к животу, чтобы стать потяжелее. И вот крышка заскрипела, затрещала и вдруг вылетела из горлышка, как ядро из пушки. А Нильс кубарем покатился по земле. - Ур-ра Ур-ра! Ур-ра! - закричали вороны и бросились к горшку. Они хватали монетки, клевали их, катали, а потом высоко подбрасывали и снова ловили. Монетки сверкали, искрились и звенели в воздухе. Настоящий серебряный дождь падал на землю. А вороны, как ошалелые, без умолку каркали и кружились на одном месте. Фумле-Друмле не отставал от них. Наконец он вспомнил о Нильсе и подлетел к нему. В клюве у него была зажата блестящая новенькая монетка. Он бросил ее прямо в руки Нильсу и прокаркал: - Бери свою долю и - в путь! Старый Фумле-Друмле никогда своему слову не изменяет. Ты помог мне уберечь от Смирре серебро, а я помогу тебе уберечь от него голову. Только до вашего острова лететь очень далеко. Я спущу тебя за полем, около деревни, не то мои молодцы без меня все серебро растащат, мне ничего не оставят. Он подождал, пока Нильс засунул монетку в карман, и даже подтолкнул ее клювом, чтобы она не выпала. Потом сгреб когтями Нильса за шиворот и поднялся в воздух. - А лису это будет хороший урок. Пусть навсегда запомнит, что никому еще не удавалось перехитрить старого атамана. "Ну, кое-кому удалось!" - подумал Нильс. Лис Смирре ждал-ждал условного знака и, не дождавшись, решил пойти посмотреть, что делается на горе. Вороны уже расхватали все серебро. На земле валялся пустой кувшин, а рядом деревянная крышка. Фумле-Друмле и Нильса нигде не было. Лис схватил за хвост первого попавшегося ворона и стал так его трепать, что пух и перья полетели во все стороны. - Говори, куда девали мальчишку? Где ваш мошенник-атаман? - А во-он, посмотри! - ответил ворон и показал на черную точку, видневшуюся вдалеке. Лис понял - его обманули. - Счастье твое, что мне сейчас некогда, - прошипел Смирре, - а то рассчитался бы я с тобой за вашего атамана. И он понесся вдогонку за беглецами. Он увидел, как ворон спустился около деревни, а потом снова поднялся, но уже один. Смирре выждал, пока ворон отлетел подальше, и бросился рыскать по деревне. Теперь уже дело верное - мальчишке от него не уйти! Смирре пробежал одну улицу и только свернул в другую, как увидел Нильса. Вот он - его злейший враг! Сейчас Смирре отплатит ему за все обиды! Оскалив пасть, лис кинулся на Нильса. Еще секунда, и маленькому другу Акки Кебнекайсе пришел бы конец! Но тут, на счастье Нильса, из-за угла показались два крестьянина. Нильс бросился им прямо под ноги и засеменил рядом. Под прикрытием двух пар больших крестьянских сапог он чувствовал себя в безопасности. Он даже обернулся и помахал лису Смирре рукой - попробуй, мол, сунься, ко мне! Этого Смирре не выдержал. Забыв про всякую осторожность, он рванулся вперед. - Смотри, - сказал один крестьянин, - какая-то рыжая собака увязалась за нами. - Пошла прочь! - крикнул другой и дал такого пинка Смирре, что тот отлетел на десять шагов. Крестьяне свернули в ближний двор и поднялись по ступенькам крыльца. И никому из них даже в голову не пришло, что тут, рядом, остался беззащитный человек, за которым охотится лис Смирре. Ах, как хотелось Нильсу войти в дом вместе с хозяевами! Но дверь захлопнулась, и снова он остался один. Посреди двора стояла собачья будка. Недолго думая, Нильс юркнул в будку и забился в самый дальний угол. В будке жила на цепи огромная сторожевая собака. Она не очень обрадовалась незваному гостю. Тем более, что гость этот опрокинул ее плошку и вылил на соломенную подстилку всю воду. Собака привстала, ощерилась и зарычала на Нильса. - Не гони меня, - стал упрашивать ее Нильс, - а то меня съест лис Смирре. Наверное, он уже тут, рядом... - Как, опять этот вор здесь? - прорычала собака и открыла уже пасть, чтобы залиться лаем. - Пожалуйста, не лай! - зашептал Нильс. - Ты только спугнешь его. Лучше давай так сделаем: я отцеплю твой ошейник, ты лиса и схватишь. - Ну что ж, это можно, - сказала собака и подставила Нильсу шею: она рада была случаю немножко погулять на свободе. Нильсу порядком пришлось повозиться с ошейником, но все-таки он расстегнул его, и собака, весело потряхивая головой, выглянула из своей конуры. Лис уже сидел неподалеку и нюхал воздух. - Убирайся-ка подобру-поздорову, - зарычала на него собака, - а то попробуешь, острые ли у меня зубы! - Ничего ты со мной ни сделаешь, - сказал лис. - Всей твоей прыти только на пять шагов хватает. - Сегодня, может, и на шесть хватит, - проворчала собака и огромным прыжком подскочила к лису. Одним ударом она сбила его с ног, придавила лапами к земле, а потом вцепилась в его шею зубами и поволокла к будке. На пороге уже стоял Нильс с ошейником в руках. - Здорово, кум! А я вот тебе подарочек приготовил, - весело сказал Нильс, позвякивая цепью. - Ну-ка, примерим! Пожалуй, шея у тебя тонковата для этого ожерелья! Ну да не горюй, мы тебе хорошенький поясок приладим. Он просунул ошейник одним концом под брюхо Смирре и щелкнул замком. - Ну и пояс! Вот так пояс! - приговаривал Нильс, прыгая вокруг Смирре. Смирре лязгал зубами, извивался, визжал, но ничего не помогало - ошейник крепко-накрепко перетянул его брюхо. - Ну, будь здоров, куманек! - весело крикнул Нильс и побежал к воротам. Смирре рванулся за ним, да не тут-то было! Всей его прыти хватило теперь ровно на пять шагов. А Нильс, помахав ему на прощание рукой, пошел своей дорогой. Дойдя до конца деревни, Нильс остановился. Куда же теперь идти? И вдруг он услышал над самой головой гусиный крик: - Мы здесь! Мы здесь! Где ты? Где ты? - Я тут! - закричал Нильс и высоко подпрыгнул, чтобы гуси могли разглядеть его в густой траве. И в самом деле, Мартин сразу его увидел. Он спустился на землю и стал перед Нильсом, как верный конь. Нильс ласково похлопал его по шее. - Вот уж не думал, что вы так скоро меня найдете! - сказал он. - Мы бы и не нашли, - ответил Мартин, - если бы голубь дорогу не показал, да дрозд не помог, да скворец не надоумил. - Ну, значит, не зря я им кричал, - сказал Нильс. - Ведь мне вороны ни одного слова не давали сказать. За каждое слово клювом долбили... - И Нильс потер свои шишки и синяки. - А знаешь, кто воронов подговорил? - спросил Нильс. - Лис Смирре! Все его проделки! - Ах он рыжий разбойник! - воскликнул Мартин. - Прямо житья от него нет! Ну что нам с ним делать? Как от него избавиться? - Теперь уже ничего не надо делать, - важно сказал Нильс. - Я сам все сделал. Я его на цепь посадил. Он сейчас сидит, как дворовый пес, в собачьей будке и только зубами щелкает. Мартин от радости захлопал крыльями. - Смирре сидит на цепи! Вот это ловко! Ну и молодец же ты, Нильс! Ну и молодец! Летим скорее, ведь Акка еще ничего не знает! Нильс вскочил на Мартина, и они полетели к стае. - Смирре сидит на цепи! Нильс посадил Смирре на цепь! - кричал еще издали Мартин. И по всей стае, от одного гуся к другому, пронеслась радостная весть: - Нильс посадил Смирре на цепь! Смирре посажен на цепь! Смирре сидит на цепи! Обгоняя друг друга, гуси летели навстречу Нильсу и на все голоса выкрикивали: - Нильс победил Смирре! - Нильс посадил Смирре на цепь! Они кружились над Нильсом, и от их веселого крика прозрачный весенний воздух звенел и дрожал. И сама старая Акка Кебнекайсе кружилась и кричала вместе со всеми, не думая о своих преклонных годах, забыв, что она вожак стаи. Солнце уже село. Последние его лучи погасли па краях облаков. Над землей сгущалась вечерняя тьма. Стаю Акки Кебнекайсе сумерки застигли в пути. Гуси устали. Из последних сил они махали крыльями. А старая Акка как будто забыла об отдыхе и летела все дальше и дальше. Нильс с тревогой вглядывался в темноту. "Неужели Акка решила лететь всю ночь?" Вот уже показалось море. Оно было таким же темным, как небо. Только гребни волн, набегающих друг на друга, поблескивали белой пеной. И среди волн Нильс разглядел какие-то странные каменные глыбы, огромные, черные. Это был целый остров из камней. Откуда здесь эти камни? Кто набросал их сюда? Нильс вспомнил, как отец рассказывал ему про одного страшного великана. Этот великан жил в горах высоко над морем. Он был стар, и часто спускаться по крутым склонам ему было трудно. Поэтому, когда ему хотелось наловить форели, он выламывал целые скалы и бросал их в море. Форель так пугалась, что выскакивала из воды целыми стаями. И тогда великан шел вниз, к берегу, чтобы подобрать свой улов. Может быть, вот эти каменные глыбы, что торчат из волн, и набросал великан. Но почему же в провалах между глыбами сверкают огненные точки? А что, если это глаза притаившихся зверей? Ну, конечно же! Голодные звери так и рыщут по острову, высматривая себе добычу. Они и гусей, верно, приметили и ждут не дождутся, чтобы стая спустилась на эти камни. Вот и великан стоит на самом высоком месте, подняв руки над головой. Уж не тот ли это, который любил лакомиться форелью? Может быть, и ему страшно среди диких зверей. Может, он зовет стаю на помощь - потому и поднял руки? А со дна моря па остров лезут какие-то чудовища. Одни тонкие, остроносые, другие - толстые, бокастые. И все сбились в кучу, чуть не давят друг друга. "Скорей бы уж пролететь мимо!" - подумал Нильс. И как раз в это время Акка Кебнекайсе повела стаю вниз. - Не надо! Не надо! Тут мы все пропадем! - закричал Нильс. Но Акка словно не слышала его. Она вела стаю прямо на каменный остров. И вдруг, словно по взмаху волшебной палочки, все кругом изменилось. Громадные каменные глыбы превратились в обыкновенные дома. Глаза зверей стали уличными фонарями и освещенными окнами. А чудовища, которые осаждали берег острова, были просто-напросто кораблями, стоявшими у причала. Нильс даже рассмеялся. Как же он сразу не догадался, что книзу под ними был город. Ведь это же Карлскрона! Город кораблей! Здесь корабли отдыхают после дальних плаваний, здесь их строят, здесь их чинят. Гуси опустились прямо на плечи великана с поднятыми руками. Это была ратуша с двумя высокими башнями. В другое время Акка Кебнекайсе никогда бы не остановилась на ночлег под самым боком у людей. Но в этот вечер выбора у нее не было, - гуси едва держались на крыльях. Впрочем, крыша городской ратуши оказалась очень удобным местом для ночлега. По краю ее шел широкий и глубокий желоб. В нем можно было прекрасно спрятаться от посторонних глаз и напиться воды, которая сохранилась от недавнего дождя. Одно плохо - на городских крышах не растет трава и не водятся водяные жуки. И все-таки совсем голодными гуси не остались. Между черепицами, покрывавшими крышу, застряло несколько хлебных корок - остаток пиршества не то голубей, не то воробьев. Для настоящих гусей это, разумеется, не корм, но, на худой конец, можно и сухого хлеба поклевать. Зато Нильс поужинал на славу. Хлебные корки, высушенные ветром и солнцем, показались ему даже вкуснее, чем сдобные сухари, которыми славилась на весь Вестменхег его мать. Правда, вместо сахара они были густо обсыпаны серой городской пылью, но это беда небольшая. Нильс ловко соскреб пыль своим ножичком и, разрубив корку на мелкие кусочки, с удовольствием грыз сухой хлеб. Пока он трудился над одной коркой, гуси успели и поесть, и попить, и приготовиться ко сну. Они растянулись цепочкой по дну желоба - хвост к клюву, клюв к хвосту, - потом разом подогнули головы под крылья и заснули. А Нильсу спать не хотелось. Он забрался на спину Мартина и, перевесившись через край желоба, стал смотреть вниз. Ведь это был первый город, который он видел так близко с тех пор, как летит с гусиной стаей. Время было позднее. Люди уже давно легли спать. Только изредка торопливо пробегал какой-нибудь запоздалый прохожий, и шаги его гулко разносились в тихом, неподвижном воздухе. Каждого прохожего Нильс долго провожал глазами, пока тот не исчезал где-нибудь за поворотом. "Сейчас он, наверное, придет домой, - грустно думал Нильс. - Счастливый! Хоть бы одним глазком взглянуть, как живут люди!.. Самому ведь не придется уже..." - Мартин, а Мартин, ты спишь? - позвал Нильс своего товарища. - Сплю, - сказал Мартин. - И ты спи. - Мартин, ты погоди спать. У меня к тебе дело есть. - Ну, что еще? - Послушай, Мартин, - зашептал Нильс, - спусти меня вниз, на улицу. Я погуляю немножечко, а ты выспишься и потом прилетишь за мной. Мне так хочется по улицам походить. Как все люди ходят. - Вот еще! Только мне и заботы вниз-вверх летать! И Мартин решительно сунул голову под крыло. - Мартин, да ты не спи! Послушай, что я тебе скажу. Ведь если бы ты был когда-нибудь человеком, тебе бы тоже захотелось увидеть настоящих людей. Мартину стало жалко Нильса. Он высунул голову из-под крыла и сказал: - Ладно, будь по-твоему. Только помни мой совет: на людей смотри, а сам им на глаза не показывайся. А то не вышло бы какой беды. - Да не беспокойся! Меня ни одна мышь не увидит, - весело сказал Нильс и от радости даже заплясал на спине у Мартина. - Потише, потише, ты мне все перья переломаешь! - заворчал Мартин, расправляя усталые крылья. Через минуту Нильс стоял на земле. - Далеко не уходи! - крикнул ему Мартин и полетел наверх досыпать остаток ночи. Нильс медленно шел по улице, то и дело оглядываясь и прислушиваясь. Один за другим гасли огоньки в окнах. Улицы были пустынными, тихими. И все-таки Нильс знал, что за каждой стеной, за каждой дверью живут люди. Вот впереди одно окно освещено. Нильс остановился и долго стоял в яркой полосе света. Если бы можно было заглянуть через раздвинутую занавеску! Но окно было слишком высоко, а Нильс слишком мал. Он слышал голоса, смех. Слов разобрать он не мог, но все равно он готов был стоять и слушать хоть всю ночь, - ведь это говорили люди! Может быть, он и простоял бы до утра, но свет в окне погас, и голоса смолкли. Значит, и в этом доме легли уже спать. Нильс побрел дальше. На углу, против уличного фонаря, он увидел вывеску. Большими буквами на ней было написано: АПТЕКА. Вот если бы нашлось такое лекарство, от которого Нильс сразу бы вырос! Пусть бы это лекарство было горькое, как полынь, - Нильс выпил бы, не поморщившись, целую бутылку. Если надо, так выпил бы и две бутылки! Только где такое лекарство взять?! На другом углу была лавка, и над ней висел огромный золотой крендель. Нильс не мог оторвать от него глаз. Хотя бы кусочек такого кренделя попробовать! Да что кренделя! Простого бы хлеба кусочек! Нильс тяжело вздохнул и зашагал дальше. Он сворачивал с улицы на улицу, пока наконец не вышел на большую площадь. Наверное, это была самая главная площадь во всем городе. Нильс огляделся по сторонам. В этот поздний час на площади не было ни одного человека, если не считать за человека бронзовую статую, стоявшую на высокой каменной тумбе. "Кто бы это мог быть?" - думал Нильс, расхаживая вокруг тумбы. Вид у Бронзового был очень важный - длинный камзол, башмаки с пряжками, на голове треуголка. Одну ногу он выставил вперед, точно собирался сойти с пьедестала, а в руке держал толстую палку. Не будь он сделан из бронзы, он, наверное, давно бы пустил эту палку в ход. На лице у него так и было написано, что спуску он никому не даст: нос крючком, брови нахмурены, губы поджаты. - Эй ты, пугало бронзовое! - крикнул ему Нильс. - Ты кто такой? Да не смотри на меня так сердито! Я тебя нисколько не боюсь... Нильс нарочно говорил так храбро, потому что на самом деле сердце у него замирало от страха. Этот пустой притихший город... Темные, будто ослепшие, дома... Этот Бронзовый, который, казалось, не сводил с Нильса глаз... Тут всякому станет не по себе! И чтобы как-нибудь подбодрить себя, Нильс крикнул; - Что же ты молчишь? Ну ладно, не хочешь разговаривать - и не надо. До свидания. Счастливо оставаться! Нильс помахал Бронзовому рукой и отправился дальше. Он обошел всю площадь и свернул на широкую улицу, которая вела к гавани. И вдруг он насторожился. Кто-то медленно и тяжело шел за ним. Каждый шаг был как удар кузнечного молота о наковальню. От каждого шага вздрагивала земля и звенели стекла в домах. "Бронзовый!" - мелькнуло в голове у Нильса. И ему стало так страшно, что он бросился бежать куда глаза глядят. Он добежал до конца одной улицы, потом свернул в другую, потом в третью... На крыльце какого-то дома он присел, чтобы немного передохнуть. Шаги слышались теперь где-то вдалеке. - И чего это я так испугался? - успокаивал себя Нильс. - Может, он просто гуляет. Надоело стоять, вот он и пошел пройтись. Что тут особенного? Да я ему ничего плохого и не сказал... Нильс прислушался. Тут за углом точно ударил набат - так гулко и звонко застучали по камням стопудовые сапоги. Бронзовый шел прямо на Нильса. Он шел, не сгибая колен, не поворачивая головы, и застывшим взглядом смотрел перед собой. "Куда бы спрятаться? - думал Нильс, растерянно оглядываясь. - Куда бы спрятаться?" Но все двери в домах были плотно заперты, негде укрыться, негде спастись. И вдруг Нильс увидел на другой стороне улицы старую, полуразвалившуюся деревянную церковь. От времени стены ее покосились, крыша съехала набок, и, наверное, вся церковь давно бы рассыпалась, если б старые кряжистые клены не подпирали ее своими разросшимися ветвями. "Вот где я спрячусь! - обрадовался Нильс. - Залезу на самую верхушку дерева, тогда меня хоть до завтра ищи - не найдешь". И Нильс бросился через дорогу. Он был уже почти у самой цели и только теперь увидел, что на церковной паперти стоит какой-то человек. Человек этот в упор смотрел на Нильса и подмигивал ему одним глазом. Нильс совсем растерялся. Что теперь делать? Куда деваться? Назад бежать - Бронзовый его, как муху, раздавит, вперед идти - может, еще хуже будет. Кто его знает, почему этот человек подмигивает? Будь у нею хорошее на уме, он бы по-хорошему и разговаривал, а не мигал. Но в это время где-то совсем близко загремели, загрохотали бронзовые сапоги. Раздумывать было некогда, и Нильс двинулся вперед. А человек на паперти стоял все так же неподвижно. Он подмигивал Нильсу то одним глазом, то другим, кивал ему, но с места не сходил. И каждый раз, когда он наклонял голову, раздавался легкий скрип, точно кто-то садился на рассохшуюся табуретку. "Кажется, он не такой уж сердитый. Даже как будто улыбается, - подумал Нильс, подходя к нему ближе. - Да что это! Ведь он же деревянный!" И верно, человек этот с ног до головы был из дерева. И борода у него была деревянная, и нос деревянный, и глаза деревянные. На голове у деревянного человека была деревянная шляпа, на плечах деревянная куртка, перетянутая деревянным поясом, на ногах деревянные чулки и деревянные башмаки. Одна щека у деревянного человека была красная, а другая серая. Это оттого, что на одной щеке краска облупилась, а на другой еще держалась. На деревянной его груди висела деревянная дощечка. Красивыми буквами, украшенными разными завитушками, на ней было написано: "Прохожий! На твоем пути Смиренно я стою. Монетку в кружку опусти - И будешь ты в раю!" В левой руке Деревянный держал большую кружку - тоже деревянную. "Вот оно что! - подумал Нильс. - Он, значит, подаяние собирает. То-то он меня так подзывал! Хорошо, что у меня есть монетка. Отдам-ка ее! Все равно она мне никогда не пригодится". И Нильс полез в карман за вороньей монеткой. Деревянный сразу догадался. С протяжным скрипом и потрескиванием он наклонился и поставил перед Нильсом свою кружку. А тяжелые удары бронзовых подошв гремели уже совсем за спиной. "Пропал я!" - подумал Нильс. Он с радостью сам залез бы в кружку для монет. Да, на беду, отверстие было слишком узким даже для него. А Деревянный словно понял Нильса. Что-то опять заскрежетало у него внутри, и деревянная рука опустилась к самой земле. Нильс вскочил на широкую, как лопата, ладонь. Деревянный быстро поднял его и посадил к себе под шляпу. И как раз вовремя! Из-за угла уже вышагивал Бронзовый! Примостившись на макушке своего деревянного спасителя, Нильс с ужасом ждал, что будет дальше. Сквозь щели в старой, рассохшейся шляпе Нильс увидел, как подходил Бронзовый. Он высоко выбрасывал ноги, и от каждого шага искры выбивались из-под его подошв, а камни мостовой глубоко вдавливались в землю. Бронзовый был очень зол. Он вплотную подошел к Деревянному и, стукнув палкой, остановился. От удара тяжелой палки задрожала земля, и Деревянный так зашатался, что шляпа вместе с Нильсом чуть не съехала у него на затылок. - Кто ты такой? - прогремел Бронзовый. Деревянный вздрогнул, и в его старом теле что-то затрещало. Он отдал честь, потом вытянул руки по швам и скрипучим голосом ответил: - Розенбум, ваше величество! Бывший старший боцман на линейном корабле "Дристигхетен". В сражении при Фербелине дважды ранен. По выходе в отставку служил церковным сторожем. В тысяча шестьсот девяностом году скончался. Впоследствии был вырезан из дерева и поставлен вместо кружки для милостыни. У этой паперти святой Стою, как на часах. Мой прах под каменной плитой. Душа на небесах. Деревянный снова отдал честь и застыл. - Я вижу, ты славный солдат, Розенбум. Жаль, что я не успел представить тебя к награде, пока меня не водрузили на эту тумбу посреди площади. - Премного благодарен, - опять козырнул Деревянный. - Всегда готов служить верой и правдой своему королю и отечеству! "Так, значит, это король! - ужаснулся Нильс и даже съежился под шляпой. - А я его пугалом обозвал!.." - Послушай, Розенбум, - снова заговорил Бронзовый. - Ты должен сослужить мне еще одну, последнюю службу. Не видел ли ты мальчишку, который бегает тут по улицам? Сам он не больше воробья, зато дерзок не по росту. Ты подумай только, этот мальчишка не знал, кто я такой! Надо его хорошенько проучить. И Бронзовый снова стукнул палкой. - Так точно, ваше величество! - проскрипел Деревянный. Нильс похолодел от страха. "Неужели выдаст?!" - Так точно, видел, - повторил Деревянный. - Пять минут назад пробегал здесь. Показал мне нос, да и был таков. Я хоть и простой солдат, а все же обидно. - Куда же он побежал, Розенбум? - Осмелюсь доложить, побежал к старой корабельной верфи - Ты поможешь мне разыскать его, Розенбум, - сказал Бронзовый. - Идем скорее. Нельзя терять ни минуты. Еще до восхода солнца я должен вернуться на свою тумбу. С тех пор как я стал памятником, я могу ходить только ночью. Идем же, Розенбум! Деревянный жалобно заскрипел всем своим телом. - Всеподданнейше ходатайствую перед вашим величеством об оставлении меня на месте. Хотя краска кое-где еще держится на мне, но внутри я весь прогнил. Бронзовый позеленел от злости. - Что! Бунтовать? - загрохотал он и, размахнувшись, ударил Розенбума палкой по спине. Щепки так и полетели во все стороны. - Эй, не дури, Розенбум! Смотри, хуже будет. - Так точно, хуже будет, - скрипнул Розенбум и замаршировал на месте, чтобы размять свои деревянные ноги. - Шагом марш! За мной! - скомандовал бронзовый король и затопал по улице. А за ним, потрескивая и поскрипывая, двинулся деревянный солдат. Так шествовали они через весь город, до самой корабельной верфи: Бронзовый - впереди, Деревянный - позади, а Нильс - у Деревянного па голове. У высоких ворот они остановились. Бронзовый легонько ударил по огромному висячему замку. Замок разлетелся на мелкие кусочки, и ворота с лязгом открылись. Сквозь щелочку в шляпе Нильс увидел старую верфь. Это было настоящее корабельное кладбище. Старые, допотопные суда с пробоинами в раздутых боках лежали здесь, как выброшенные на сушу рыбы. На почерневших от времени стапелях застряли потрепанные бурей шхуны с обвисшими рваными парусами, с перепутавшимися, точно паутина, снастями. Повсюду валялись ржавые якоря, бухты полуистлевших канатов, покореженные листы корабельного железа. У Нильса даже глаза разгорелись - так много тут было интересного. А ведь он видел только то, что было справа, потому что в шляпе, под которой он сидел, с левой стороны не было ни одной щелочки. - Послушай, Розенбум, мы же не найдем его здесь! - сказал Бронзовый. - Так точно, ваше величество, не найдем, - сказал Деревянный. - Но мы должны его найти, Розенбум, - загремел Бронзовый. - Так точно, должны, - проскрипел Деревянный. И они двинулись по шатким мосткам. От каждого их шага мостки вздрагивали, трещали и прогибались. По пути Бронзовый переворачивал вверх дном каждую лодку, сокрушал корабельные мачты, с грохотом разбивая старые ящики. Но нигде - ни под лодками, ни в ящиках, ни под мостками, ни на мачтах - он не мог найти дерзкого мальчишку. И немудрено, потому что мальчишка этот преспокойно сидел под шляпой на голове старого солдата Розенбума. Вдруг Бронзовый остановился. - Розенбум, узнаешь ли ты этот корабль? - воскликнул он и вытянул руку. Розенбум повернулся всем корпусом направо, и Нильс увидел какое-то огромное корыто, обшитое по краям ржавым железом. - Узнаешь ли ты этот славный корабль, Розенбум? Посмотри, какая благородная линия кормы! Как гордо поставлен нос! Даже сейчас видно, что это был королевский фрегат... А помнишь, Розенбум, как славно палили на нем пушки, когда я ступал на его палубу? Бронзовый замолчал, мечтательно глядя на старый, развалившийся корабль с развороченным носом и разбитой кормой. - Да, много он видел на своем веку, мой старый боевой товарищ, - сказал Бронзовый. - А теперь он лежит здесь, как простая баржа, всеми заброшенный и забытый, и никто не знает, что сам король ходил когда-то по его палубе. Бронзовый тяжело вздохнул. Слезы, большие, круглые, как пули, медленно потекли из его бронзовых глаз. И вдруг он стукнул палкой, выпрямился, колесом выпятил грудь. - Шапки долой, Розенбум! Мы должны отдать последний долг свидетелю нашей былой славы. - И широким величественным движением руки Бронзовый снял свою треуголку. - Честь и слава погибшим! Ура! - громовым голосом закричал он. - Урр-ра! - закричал Деревянный и сорвал с головы свою шляпу. - Урр-ра! - закричал вместе с ними Нильс и притопнул ногой на голове у Розенбума. Прокричав троекратное "ура!", Бронзовый с легким звоном надел свою треуголку и повернулся. И тут его бронзовое лицо потемнело так, что стало похоже на чугунное. - Розенбум! Что у тебя на голове? - зловещим шепотом проговорил он. А на голове у Розенбума стоял Нильс и, весело приплясывая, махал Бронзовому рукой. От ярости слова застряли у Бронзового в горле, и он только задвигал челюстями, силясь что-то сказать. Впрочем, он мог разговаривать и без слов - ведь у него была хорошая бронзовая дубинка. Ее-то он и пустил в ход. Страшный удар обрушился на голову Деревянного. Из треснувшего лба взвился целый столб пыли и трухи. Ноги у Деревянного подкосились, и он рухнул на землю... 3. Когда все затихло, Нильс осторожно вылез из-под груды щепок. Бронзового и след простыл, а на востоке из-за леса мачт вырывались красные лучи восходящего солнца. Нильс с грустью посмотрел на кучу обломков - это было все, что осталось от Деревянного. "Да, не промахнись его величество, и моим бы косточкам тут лежать, - подумал Нильс. - Бедный Розенбум! Если бы не я, проскрипел бы ты, наверное, еще годик-другой..." Нильс бережно собрал разлетевшиеся во все стороны щепки и сложил их вместе ровной горкой. Построив памятник своему погибшему товарищу, Нильс побежал к воротам. "Не опоздать бы мне! - с беспокойством думал он, поглядывая на светлевшее небо. - Пока я разыщу ратушу, солнце, пожалуй, совсем взойдет. А вдруг Мартин и в самом деле улетит без меня?" Он выскочил за ворота и побежал по улицам, стараясь припомнить, где он плутал ночью. Но утренний свет все изменил, все выглядело теперь по-иному, и Нильс ничего но узнавал. Он свернул в один переулок, в другой и, сам того не ожидая, выбежал прямо к ратуше. Не успел он отдышаться, как перед ним уже стоял Мартин. - Ну, сегодня ты молодец. Послушался меня, далеко не ходил, - похвалил его Мартин. Нильс ничего не ответил. Он не хотел огорчать своего друга. Когда стая пролетала над площадью, Нильс посмотрел вниз. На высокой каменной тумбе стоял Бронзовый. Видно было, что он очень торопился и поспел на место в самую последнюю минуту. Камзол его был расстегнут, треуголка сбилась на затылок, а палка торчала под мышкой. - Прощайте, ваше бронзовое величество! - крикнул Нильс. Но Бронзовый молчал. Может быть, он не слышал, а если и слышал, все равно ничего не мог сказать. Ночь прошла. Начался новый день. Стая Акки Кебнекайсе летела над прибрежной полосой, там, где земля встречается с морем. Давно уже в этих местах между землей и морем шел нескончаемый спор. Вдали от берега у земли только и было забот, что о картофеле, об овсе и о репе. Про море она и не думала. И вдруг узкий длинный залив, как ножом, разрезал землю. Земля отгородилась от него березой и ольхой и снова занялась своими обычными делами... Но вот еще один залив рассек землю. Земля и на этот раз окружила его деревьями, словно это был не морской залив, а обыкновенное пресное озеро. А заливы бороздили уже весь берег. Они ширились, они вторгались в самую середину лесов и полей, дробили землю на мелкие кусочки. Море хотело захватить землю. Земля хотела оттеснить море. Земля подбиралась к морю отлогими зелеными холмами. Но море выбрасывало ей навстречу песок и складывало у берега сыпучие горы. - Не пущу! - говорило море. - Не сдамся! - говорила земля. И она поднималась перед морем отвесной скалистой стеной. Тогда море начинало яростно биться. Оно шумело и пенилось, оно кидалось на утесы так, словно хотело растерзать на части всю землю. Но земля пускалась на хитрость. Она выставляла заслон из множества островов - шхер. Они держались крепко, как солдаты в строю. В первой шеренге стояли самые заслуженные старые бойцы. На них давно и травинки не осталось: свирепые волны срывали с них даже водоросли - из пены поднимались только камни, источенные глубокими морщинами. Море перекатывалось через них, шло на приступ дальше. Но все новые и новые защитники вставали на его пути. И море билось с ними, постепенно истощая свою ярость, А когда добиралось наконец до земли, у него уже не было сил, и оно мирно плескалось у зеленых островков. Здесь, на этих поросших травой шхерах, стая Акки Кебнекайсе в последний раз отдыхала перед самым большим перелетом. Дорога всех птичьих стай шла дальше над открытым морем. Нильс сидел на своем белокрылом коне и вертел головой во все стороны. В воздухе было шумно, как на большой проезжей дороге в ярмарочный день. Никогда в жизни не видел Нильс столько птиц сразу. Тут были черно-белые казарки, и пестрокрылые утки, и крохали, и кулики, и кайры, и гагары. Они кричали, гоготали, чирикали, щебетали, свистели на все голоса. Они перекликались, переговаривались, старые знакомые приветствовали друг друга, а новички то и дело спрашивали: - Скоро ли мы прилетим? - Уж не сбились ли мы с пути? - Сколько же можно лететь без отдыха? Но вожаки уверенно вели свои стаи все дальше и дальше. Берег и шхеры были уже совсем не видны. Нильс взглянул вниз и - удивительное дело! - ему показалось, что ничего больше не было - ни земли, ни моря. И где-то там, под ними, тоже летели птичьи стаи, тоже проносились, обгоняя друг друга, легкие облака. Неужели они летят так высоко, что, кроме неба, ничего уже пет? Нильс посмотрел вверх, потом опять вниз и увидел, что там, внизу, птицы летят как-то странно, запрокинувшись на спины. Да ведь там море! Спокойное, гладкое, как огромное зеркало, прозрачное море. И небо - со всеми облаками, с перелетными стаями - отражается в нем так ясно, что самое море кажется небом. День для перелета над морем был как нельзя лучше. Легкий ветер разгонял облака, словно расчищая птицам дорогу. Только на западе нависла какая-то темная туча, и края ее почти касались самой воды. Акка Кебнекайсе давно поглядывала на эту тучу, - туча ей не нравилась. И недаром! Ветер уже не помогал птицам. Он набрасывался на них и резкими толчками норовил разметать во все стороны их ровный строй. Начиналась буря. Небо почернело. Волны с ревом наскакивали друг на друга. - Лететь назад, к берегу! - крикнула Акка Кебнекайсе. Она знала, что такую бурю лучше переждать на суше. Трижды пытались гуси повернуть к берегу, и трижды напористый ветер поворачивал их к морю. Тогда Акка решила спуститься на воду. Она боялась, что ветер занесет их в такую даль, откуда даже ей не найти дороги в Лапландию. А волны были не так страшны, как ветер. Крепко прижав крылья к бокам, чтобы вода не пробралась под перья, гуси качались на волнах, точно поплавки. Им было вовсе не так уж плохо. Только Нильс продрог и промок до нитки. Холодные волны тяжело перекатывались через него, словно хотели оторвать от Мартина. Но Нильс крепко, обеими руками, вцепился в Мартинову шею Ему было и страшно и весело, когда они скатывались с крутых волн, а потом разом взлетали на пенистый гребень. Вверх - вниз! Вверх - вниз! Вверх - вниз! Сухопутные птицы, занесенные ветром в открытое море, с завистью смотрели, как легко пляшут гуси на волнах. - Счастливые! - кричали они. - Волны спасут вас! Ах, если бы и мы умели плавать! Но все-таки волны были ненадежным убежищем. От долгой качки на волнах гусей стало клонить ко сну. То один гусь, то другой засовывал клюв под крыло. Правда, мудрая Акка никому не давала спать. - Проснитесь! - кричала она. - Проснитесь! Кто заснет - отобьется от стаи, кто отобьется от стаи - погибнет. Услышав голос Акки, гуси встряхивались, но через минуту сон снова одолевал их. Скоро даже сама Акка Кебнекайсе не в силах была побороть дремоту. Все реже и реже раздавался над водой ее голос. И вдруг из волны совсем рядом с Аккой высунулись какие-то зубастые морды. - Тюлени! Тюлени! Тюлени! - пронзительно закричала Акка и взлетела, шумно хлопая крыльями. Сонные гуси, разбуженные ее криком, нехотя поднялись над водой, а того, кто заснул слишком крепко, Акка будила ударом клюва. Медлить было нельзя - тюлени окружали их со всех сторон. Еще минута - и многие гуси сложили бы здесь свои головы. И вот снова стая в воздухе, снова гуси борются с ветром. Ветру и самому пора бы отдохнуть, но он не давал покоя ни себе, ни другим. Он подхватил гусей, закружил и понес в открытое море. Объятые страхом перед наступающей ночью, гуси летели сами не зная куда. Тьма быстро сгущалась. Гуси едва видели друг друга, едва слышали слабый крик, которым сзывала их старая Акка. Нильсу казалось, что волны не могут грохотать громче, что тьма вокруг не может быть чернее. И все-таки в какую-то минуту шум и свист внизу стал еще сильнее, а из тьмы выступило что-то еще чернее, чем небо. Это была скала, словно вынырнувшая со дна моря. Волны так и кипели у ее подножия, со скрежетом перекатывая каменные глыбы. Неужели Акка не видит опасности? Вот сейчас они разобьются! Но Акка видела больше, чем все другие. Она разглядела в скале пещеру и под ее каменные своды привела гусей. Не выбирая места, гуси повалились на землю и тотчас заснули мертвым сном. И Нильс заснул - прямо на шее у Мартина, не успев даже залезть к нему под крыло. Нильс проснулся оттого, что лунный свет бил ему прямо в глаза. Луна, словно нарочно, остановилась у входа в пещеру, чтобы разбудить Нильса. Конечно, можно было забраться под крыло Мартина и еще поспать, но для этого пришлось бы потревожить верного друга. Нильс пожалел Мартина - очень уж тот уютно прикорнул между двумя камнями. Должно быть, совсем измучился, бедняга. Тихонько вздохнув, Нильс вышел из пещеры. Чуть только он обогнул выступ скалы, как перед ним открылось море. Оно лежало такое мирное и спокойное, точно бури никогда не бывало. Чтобы как-нибудь скоротать время до утра, Нильс набрал на берегу полную пригоршню плоских камешков и стал бросать их в море. Да не просто бросать, а так, чтобы они мячиком прыгали по лунной дорожке. - Три.., пять.., семь.., десять, - считал Нильс каждый удар камешка о воду. - Хорошо бы до самой луны добросить! Только вот камня подходящего нет. Нужен совсем-совсем плоский. И вдруг Нильс вспомнил: монетка! У него ведь есть воронья монетка! Деревянному он так и не успел ее отдать. Вот теперь она все-таки сослужит Нильсу службу. Нильс вытащил из кармана монетку, повертел ее в пальцах, занес руку назад, выставил ногу вперед и бросил монетку. Но монетка упала, не долетев до воды, закружилась, зашаталась из стороны в сторону и легла на мокрый песок. Нильс бросился за ней вдогонку. Он уже протянул за монеткой руку, да так и застыл на месте. Что это? Что случилось? Море исчезло. Прямо перед Нильсом возвышалась глухая каменная стена. Нильс задрал голову. Стена была такая высокая, что закрывала чуть ли не полнеба. Верхний край ее кончался зубцами, и было видно, как в просветах между ними шагал часовой в блестящем шлеме, с копьем в руках "Может, я все-таки сплю?" - подумал Нильс Он крепко-накрепко зажмурил глаза и быстро открыл их Стена по-прежнему стояла перед ним. Самая настоящая стена, сложенная из крупных необтесанных камней. Невдалеке между двумя круглыми башнями Нильс увидел ворота. Тяжелые кованые створки их были наглухо закрыты. Но чуть только Нильс подошел поближе, ржавые петли заскрежетали, заскрипели, и ворота медленно раскрылись, как будто приглашая Нильса войти. И Нильс вошел. Под низкими каменными сводами сидели стражники, вооруженные топориками на длинных древках, и играли в кости Они были так заняты игрой, что даже не заметили, как Нильс проскользнул мимо них. Сразу за воротами была большая площадь, а от площади во все стороны расходились улицы. В городе, наверное, был праздник. Повсюду развевались пестрые флаги, весело горели цветные фонарики. Да и народ на улицах тоже был разодет по-праздничному: мужчины в длинных бархатных кафтанах с меховой опушкой, в шапочках, украшенных перьями; женщины - в расшитых серебром и золотом платьях и в кружевных чепчиках с бантами, торчащими на голове, как бабочки. Таких богатых нарядов Нильс никогда не видел, разве что на картинках в старой дедовской книге, которую мать давала Нильсу рассматривать только по воскресеньям. Но странное дело: хотя по всему было ясно, что в городе праздник, никто не смеялся, не пел, не шутил. Лица у людей были печальные и встревоженные, и все молча с беспокойством посматривали вверх. Нильс тоже посмотрел вверх. Высоко над всеми крышами поднималась четырехугольная башня. В каменную стену ее были вделаны часы. Огромным круглым глазом они смотрели вниз, на город. "Вот хорошо, что тут часы есть! - подумал Нильс. - Погуляю часок и вернусь назад". И он весело зашагал по улицам. Никто не обращал внимания на Нильса. Не так-то легко было разглядеть его в толпе. Он свободно бегал по городу, рассматривал дома, заглядывал во дворы. И отовсюду, куда бы он ни пошел, он видел часы на башне. На одной из улочек возле каждого крыльца сидели нарядные женщины и молча пряли золотую пряжу. Время от времени они тяжело вздыхали и посматривали на башенные часы. "Наверное, устали всю ночь работать", - подумал Нильс и свернул в другую улицу. Тут тоже шла работа. По всей улице разносился звон и лязг металла - это оружейных дел мастера ковали кинжалы и мечи. Изредка они отрывались от работы, чтобы отереть рукавом пот со лба и украдкой взглянуть на часы. На третьей улице башмачники шили сафьяновые сапоги и туфли с меховой опушкой, на четвертой - кружевницы плели кружева, на пятой - гранильщики шлифовали блестящие разноцветные камни. И все работали молча, только изредка поднимая головы, чтобы поглядеть на башенные часы. Долго бегал Нильс по городу, пока не выбежал на большую, просторную улицу. По обеим сторонам ее тянулись лавки. Двери их были широко открыты, полки завалены товаром, но торговля шла не очень-то бойко. Купцы уныло сидели за своими стойками, не обращая внимания на редких покупателей. А те, даже не глядя на разложенные товары, о чем-то тихо спрашивали купцов и, тяжело вздыхая, выходили из лавки, так ничего и не купив. "Наверное, приценивались. Да, видно, не по карману товар", - подумал Нильс. Перед одной лавкой Нильс остановился и долго стоял как вкопанный. Это была оружейная лавка. Целое войско можно было снарядить здесь в поход. Тут были кованые мечи в золотой и серебряной оправе и тонкие, как спицы, шпаги. Тут были сабли всех образцов - прямые и изогнутые, в ножнах и без ножен. Тут были палаши, тесаки, кинжалы - маленькие и большие, с рукоятками из кости и дерева, из золота и серебра. Тут были тяжелые щиты, разукрашенные гривастыми львами и семиглавыми драконами. А в глубине лавки, в углу, высился целый лес остроконечных копий, громоздились рыцарские доспехи - латы, кольчуги, шлемы. И все оружие - совсем новенькое, еще не потемневшее в боях и на рыцарских турнирах! Оно так и горело, так и сверкало! "А что, если войти? - подумал Нильс. - Может, никто не заметит меня... А если заметит, я скажу, что хочу купить что-нибудь..." Но Нильс хорошо помнил, как торговцы на ярмарках гоняли мальчишек, которые попусту глазели на товары, щупали их, долго выбирали, торговались, а потом удирали, ничего не купив. Одного мальчишку из их деревни даже поймали и отодрали за уши, чтобы другим было неповадно. Это на простой-то ярмарке! А уж тут и подавно выдерут. Нильс долго топтался возле лавки - то подойдет к двери, то отойдет, то снова подойдет. "Что бы такое придумать? - размышлял Нильс. - Ага, знаю! Скажу, что мне меч нужен. А такого, чтобы мне по росту был, и не найдется. Тогда я скажу: простите, мол, за беспокойство! - и уйду". Нильс набрался духу и шмыгнул в лавку. Около стойки в кресле с высокой резной спинкой сидел бородатый купец и не отрываясь смотрел в окно. Он смотрел на башенные часы. Яркая луна, висевшая в небе точно фонарь, освещала огромный часовой круг и черные стрелки, ползущие по нему медленно и неуклонно. Нильс незаметно проскользнул мимо купца и, крадучись, пошел вдоль стены, сверху донизу увешанной оружием. Глаза у него так и разбегались во все стороны. Он не знал, на что раньше смотреть. Особенно понравился Нильсу один кинжал. Кинжал был совсем небольшой, пожалуй, всего только вдвое больше Нильса. По рукоятке его вилась серебряная змейка. И висел кинжал не так уж высоко - над самой стойкой. Нильс украдкой взглянул на купца - тот по-прежнему сидел на своем кресле и неподвижно смотрел в окно. Тогда Нильс расхрабрился. По ящикам, сваленным у стены, он взобрался на стойку и обеими руками схватил кинжал. Схватить-то схватил, а удержать не смог. С глухим звоном кинжал упал на пол. Нильс весь похолодел. Он хотел укрыться за ящиками, но было уже поздно. Купец оглянулся на стук и, с грохотом отшвырнув кресло, бросился к Нильсу. Бежать было некуда. Нильс сжал в кармане ножичек - единственное свое оружие - и приготовился защищаться. Но купец вовсе не собирался нападать. Он смотрел на Нильса добрыми глазами и быстро-быстро говорил на каком-то непонятном языке. По всему было видно, что он даже рад Нильсу. Он торопливо срывал со стены мечи, щиты, кинжалы и, низко кланяясь Нильсу, - то ли от услужливости, то ли оттого, что Нильс был очень уж мал, - выкладывал перед ним свои сокровища. Одним рывком он выхватывал из ножен шпаги и сабли, долго размахивал ими перед самым носом перепуганного Нильса, а потом, припав на правую ногу, делал вдруг смелый выпад и насквозь протыкал невидимого врага. Он надевал на себя разные шлемы и, присев перед Нильсом на корточки, вертел головой, чтобы Нильс мог рассмотреть хорошенько и узорчатый гребень, и забрало, и пышные перья. А под конец он даже вырвал из своей бороды волосок и, подбросив его, перерубил в воздухе огромным мечом. От всех этих упражнений в лавке стоял свист и лязг, а на стенах, на потолке, на прилавке прыгали и плясали лунные зайчики. В это время из других лавок тоже прибежали купцы. Они тащили с собой все, что было у них самого лучшего: пеструю парчу, ковры, ожерелья, кубки, связки сапог. Они сваливали все это около Нильса и, показывая друг другу на часы, торопливо бежали за новыми товарами. "Куда это они так торопятся? И почему все смотрят на часы?" - подумал Нильс и сам посмотрел на часы. С тех пор как он вошел в город, стрелка уже обежала почти полный круг. "Пора мне возвращаться, - спохватился Нильс, - а то гуси проснутся, искать меня будут". Но не так-то легко было уйти от назойливых купцов. - У меня же денег нет! Понимаете, нет денег, - пытался он объяснить купцам. Но те ничего не понимали. Они умоляюще смотрели на Нильса и поднимали почему-то один палец. А хозяин оружейной лавки вытащил из кассы маленькую монетку и тыкал пальцем то на нее, то на груду добра, сваленного около Нильса, точно хотел сказать, что все это он отдаст за одну маленькую монетку! "Вот чудаки! - подумал Нильс. - Тут мешком золота не расплатиться, а они одну только монетку спрашивают... Да ведь у меня есть монетка! - обрадовался он и стал шарить у себя в карманах. - Где же она? Ах ты, досада какая! Ведь она на берегу осталась". - Подождите минутку! - крикнул Нильс и, юркнув между ворохом материй, ковров и еще чего-то, пустился бежать по улице, через площадь, за ворота... Он сразу нашел свою монетку. Она лежала на прежнем месте, у самой стены. Нильс схватил ее и, крепко зажав в кулаке, бросился назад к воротам... Но ворот уже не было. И стены не было. И города не было. Перед ним по-прежнему лежало спокойное море, и тихие волны едва слышно шуршали о прибрежные камни. Нильс не знал, что и думать. - Ну, это уж совсем не дело - то есть город, то нет города Ничего не поймешь! И вдруг за спиной его раздался крик: - Вот он где! Здесь он! Нильс обернулся. Из-за выступа скалы показался Мартин, а за ним вся стая Акки Кебнекайсе. Мартин был очень зол. - Ты куда же это убежал? - шипел он. - Дождешься, что тебя опять кто-нибудь утащит. Прямо хоть привязывай тебя по ночам... Ну, чего ты здесь не видел? - Ты лучше спроси, что я здесь видел, - сказал Нильс. - Ну а что видел? - буркнул Мартин. - Город видел, с башнями, с красивыми домами. А народу там сколько! И все ходят в бархате и в шелках - один наряднее другого... А лавки какие там богатые! Таких товаров у нас даже на ярмарке новогодней не увидишь. И все прямо за бесценок идет. Сказать, так не поверишь. Я вот за одну эту монетку всю лавку чуть не купил - со стойкой и даже с купцом. И Нильс показал Мартину маленькую серебряную монетку. - Так что же ты не купил? Не сторговался, что ли? - насмешливо спросил Мартин. - Какое там не сторговался! - воскликнул Нильс. - От купцов отбою не было. Да я, как назло, монетку обронил. А пока бегал искал - город точно под воду провалился. Вот досада-то! Тут Мартин и все гуси не выдержали и дружно загоготали. - Что вы смеетесь? - чуть не заплакал от обиды Нильс. - Я ведь не вру, я в самом деле был в этом городе, Я все могу рассказать, - какие там дома, какие улицы... Но гуси не слушали его и дружно гоготали. - Замолчите! - раздался вдруг голос Акки Кебнекайсе. - Мальчик говорит правду. Гуси с удивлением посмотрели на нее. - Да, да, - сказала Акка, - мальчик говорит правду. Вы еще молоды и неопытны, вы не знаете, что когда-то, много-много лет назад, путь в Лапландию лежал через этот остров. И на острове этом был тогда город. Еще моя прабабка рассказывала моей бабке, а бабка рассказывала мне, а теперь я расскажу вам об этом чудесном городе. Слушайте же меня. И старая Акка рассказала им вот какую историю. Давным-давно, может быть, тысячу лет назад, а может быть, и две тысячи, остров, на который буря занесла гусей, не был таким пустынным и диким. На берегу его стоял богатый и прекрасный город Винетта. Во всем мире не было ткачей искуснее, чем в Винетте; никто не умел делать такие красивые кубки и кинжалы, как мастера Винетты; никто не умел плести такие тонкие кружева, как кружевницы из Винетты. Каждый день одни корабли, нагруженные богатыми товарами, отчаливали от пристани, а другие корабли, нагруженные золотом и серебром, возвращались из далеких плаваний. Со всеми городами, какие только ни есть на свете, торговали жители Винетты Их корабли плавали по всем морям и во всех гаванях находили приют и отдых. Но никогда ни один чужой корабль не бросал якорь в гавани Винетты. Никто даже не знал, где находится этот город. Никому не открывали жители Винетты дороги к своему острову. Чем больше богатели они, тем больше боялись за свои богатства. Недаром издавна люди говорят: богатому не спится, богатый вора боится. Так и жители Винетты. Плохо спали они по ночам. От зари до зари по городу ходили сторожа с топориками на плечах и с колотушками в руках. На всех дверях висели тяжелые замки. Злые собаки охраняли лавки и склады. Чужих приезжих людей жители Винетты боялись больше всего. Кто его знает, чужого человека, какие у него мысли! Может, он разбойник, вор? Может, только и высматривает, как проникнуть в заветные кладовые? И они топили корабли, случайно приближавшиеся к их острову, убивали чужестранцев, которых буря выбрасывала на их берег. Даже птиц, пролетавших мимо, они подстреливали, чтобы те не разнесли по свету, где находится город Винетта. Много диких гусей сложило здесь свои головы в те недобрые времена. Скоро море в этих местах стало совсем пустынным и безмолвным. Моряки обходили остров стороной, голоса птиц никогда уже не раздавались над ним, рыба стаями уходила к другим берегам. Не понравилось это морскому царю. - Это что ж такое! Кто здесь настоящий хозяин?! - разбушевался морской царь. - Не хотят, чтобы видели их город, так ладно же, никто больше его не увидит. Эй, волны! На приступ! И вот море двинулось на город. Страх и смятение охватило жителей. Чтобы защититься от моря, они стали строить стену. Чем выше поднималась вода, тем выше росла стена. Быстро работали жители Винетты, громоздя камень на камень, но, как ни спешили они, море все-таки их обогнало. Оно ринулось через край стены, заливая все улицы, дома, площади... Но жители Винетты и под водой работают дни и ночи напролет. Склады и лавки их по-прежнему ломятся от товаров, только торговать-то теперь им не с кем. Лишь однажды в столетие, ровно на один час, этот город всплывает со дна моря. И если какой-нибудь чужестранец в этот час войдет в Винетту и хоть что-нибудь купит, город получит прощение и останется на земле. Но если стрелка башенных часов опишет полный круг, а покупателя не найдется, город снова опустится на дно моря и будет стоять там еще сто лет - Я слышала эту историю от своей бабки, - сказала Акка, - а вы расскажите ее вашим внукам. Резкий холодный ветер дул весь день напролет. Он бросался на стаю Акки Кебнекайсе то справа, то слева, то сзади, то спереди. Но гуси летели своей дорогой, взмахивая крыльями так же мерно, как всегда. Не обращал внимания на ветер и Нильс. Давно прошли те времена, когда он, чуть что, вцеплялся всеми пальцами в перья Мартина. Теперь он как ни в чем не бывало сидел верхом на шее белого гуся, да еще болтал ногами, словно сидел верхом на заборе у себя во дворе. Но ветер не сдавался. Разозлившись, что никто его не боится, он ринулся на гусей с такой силой, что в один миг разметал их ровный треугольник. Не удержался на своем крылатом коне и Нильс. Счастье, что он был таким маленьким и легким. Нильс падал, как сухой лист, как клочок бумаги. Его кружило и переворачивало то вверх ногами, то вниз головой. Вот-вот он ударится о землю... Но земля словно расступилась под ним. Говорят, ниже земли не упадешь. А Нильс упал. "Где же это я?" - подумал он, вставая на ноги. Кругом было темно, точно ночью. Потом глаза Нильса привыкли к темноте. Он увидел под ногами обнаженные корни деревьев, а над головой - клочок неба. Нильс понял, что свалился в какую-то глубокую яму. Позади него что-то ворочалось, сопело, пыхтело. Нильс обернулся и увидел какую-то глыбу, поросшую длинным коричневым мохом. Вот она зашевелилась, приподнялась. В темноте сверкнули два огонька... Медведица! Лохматая бурая медведица! Ну, теперь-то ему уж несдобровать! А медведица подняла лапу и словно шутя дотронулась до Нильса. Чуть дотронулась, - и Нильс уже лежал на земле. Медведица, переваливаясь, обошла вокруг Нильса, обнюхала его, перевернула с боку на бок. Потом она села на задние лапы и, подцепив Нильса за рубашку, поднесла к самой морде. Она собиралась только получше разглядеть, что за непонятное существо так нежданно-негаданно откуда-то с неба свалилось в берлогу. А Нильс решил - вот сейчас, сию минуту, медведица проглотит его. Нильс хотел крикнуть, но крик застрял у него в горле. Никогда в жизни ему не было так страшно. Но медведица осторожно положила Нильса на землю и, повернув голову, позвала кого-то ласковым голосом: - Мурре! Брумме! Идите сюда! Я тут кое-что нашла для вас. Из темного угла выкатились два медвежонка. Это были совсем маленькие медвежата. Они даже на ногах держались еще нетвердо, а шерсть у них была пушистая и мягкая, как у только что родившихся щенят. - Что, что ты нашла для нас, мурлила? Это вкусно? Это нам на ужин? - заговорили разом Мурре и Брумме. Медведица мордой подтолкнула несчастного Нильса к своим детенышам. Мурре подскочил первым. Не долго думая, он схватил Нильса зубами за шиворот и уволок его в угол. Но Брумме тоже не зевал. Он бросился на брата, чтобы отнять у него Нильса. Оба медвежонка принялись тузить друг друга. Они катались, барахтались, кусались, пыхтели и рычали. А Нильс тем временем выскользнул из-под медвежат и начал карабкаться по стене ямы. - Смотри, удерет! - закричал Брумме, которому уже изрядно досталось от брата. Мурре на минуту остановился. Потом отвесил Брумме последнюю пощечину и полез за Нильсом. В два счета он догнал его и, подняв лапу, бросил вниз, словно еловую шишку. Теперь Нильс угодил прямо в когти Брумме. Правда, ненадолго. Мурре налетел на брата и опять отбил у него Нильса. Брумме, конечно, не стерпел и принялся дубасить Мурре. А Мурре тоже за себя умел постоять - и дал Брумме сдачу. Нильсу-то было все равно - у Брумме он в лапах или у Мурре. И так, и этак плохо Лучше всего и от того и от другого поскорее избавиться. И пока братья дрались, Нильс снова полез вверх. Но каждый раз это кончалось одним и тем же. Мурре и Брумме догоняли его - и все начиналось сначала Скоро Нильс так устал, что не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. "Будь что будет!" - подумал он и лег посреди берлоги. Медвежата подталкивали его лапами и кричали: - Беги, беги! А мы будем тебя догонять! - Не побегу! Шагу больше не сделаю! - сказал Нильс. Мурре и Брумме очень удивились. - Мурлила! Мурлила! - закричали они. - Он больше но хочет с нами играть! - Не хочет играть? - сказала медведица и подошла поближе. Она посмотрела на Нильса, обнюхала его и сказала: - Эх, дети, дети! Какая уж тут игра! Вы его совсем замучили. Дайте ему отдохнуть. Да вам и самим пора спать. Уже поздно. Медведица улеглась. Около нее прикорнули усталые Мурре и Брумме. Нильса они положили между собой. Нильс старался не шевелиться. Он ждал, чтобы все медвежье семейство заснуло. Вот тогда-то он непременно удерет из берлоги. Хватит с него, наигрался с медвежатами! Медведица и ее сыновья и в самом деле скоро заснули. В темной берлоге послышался храп на разные голоса. Медведица храпела громко, раскатисто, точно в горле у нее перекатывались камни. Присвистывая храпел Мурре, причмокивая храпел Брумме. Они храпели так заразительно, что глаза у Нильса закрылись сами собой и он тоже заснул. Проснулся Нильс оттого, что со стен берлоги посыпались камешки и земля. Кто-то большой и тяжелый спускался в яму. Нильс просунул голову между лапами Брумме и Мурре. На далеком небе взошла луна. Лунный свет проник в берлогу. И прямо в пятне лунного света Нильс увидел медведя. Он был огромный. Лапы - толстые, каждая как пень. Глазки маленькие, злые. Из открытой красной пасти торчат два острых белых клыка. - Здесь пахнет человеком! - заревел медведь. - Глупости! - проворчала медведица. - Откуда тут взяться человеку? Ложись спать, а то разбудишь детей. Медведь еще раз потянул носом, покачал лохматой головой и грузно опустился на землю. Нильс поспешил спрятаться между медвежатами. И надо же такому случиться! Какая-то шерстинка - не то от шубы Мурре, не то от шубы Брумме - попала ему в нос. Нильс громко чихнул. Хозяин берлоги вскочил и подбежал к своим детенышам. Один удар могучей лапы - и Мурре полетел вправо. Второй удар - Брумме откатился влево. А посредине остался лежать маленький Нильс Хольгерсон. - Вот он! Вот он, человек! - зарычал медведь. - Не трогай его! - крикнула медведица. - Не трогай! Мурре и Брумме так славно с ним играли. Они будут плакать, если ты его проглотишь. Да и какой это человек! В жизни своей не видела, чтобы человек был таким маленьким. - А почему у него руки и ноги, как у человека? - сказал медведь. - Почему на нем вместо шерсти штаны и рубашка? Ну ладно, подождем до утра. Утром посмотрим, что с ним делать. И медведь снова улегся. Опять стало тихо в берлоге. Спали медведь и медведица, спали их детеныши - мохнатые медвежата Брумме и Мурре. Одному только Нильсу было не до сна. "Вы-то можете ждать до утра, - думал он. - А мне ждать незачем. Если медведь не съест, так медвежата замучают насмерть!" Медленно и осторожно он выбрался из-под медвежат и, цепляясь за траву и корни, полез вверх. То и дело он останавливался, оглядывался, прислушивался. Но медвежата мирно спали, и пока они видели во сне, как они играют с Нильсом, Нильс выбрался из ямы. Кругом был густой лес, дерево к дереву, ствол к стволу. Куда идти? Как разыскать стаю? Далеко-то гуси улететь не могли. Нильс знал - ни Мартин, ни Акка его не бросят. Надо только подальше отойти от медвежьей берлоги. Нильс посмотрел по сторонам. Налево деревья стоят как будто пореже. Может быть, там лес кончается? И Нильс пошел налево. Он шел быстро, но осторожно - мало ли какие опасности подстерегают в лесу! На всякий случай он далеко обходил корни деревьев - ведь под корнями звери любят устраивать свои норы. А Нильсу вовсе не хотелось из медвежьих лап попасть в лапы куницы или волка. Но обитатели леса крепко спали в этот глухой ночной час. Было совсем тихо. Только изредка поскрипывали ветки, словно ежась от ночной сырости, да где-то вверху время от времени раздавался легкий шорох. Верно, это какая-нибудь птица, отсидев во сне лапку, устраивалась поудобнее. Нильс совсем успокоился. И вдруг он услышал какое-то шуршание и хруст. Так могли шуршать листья под лапами большого зверя. С таким хрустом могли ломаться сухие сучки, когда на них тяжело наступают... Медведь! Медведь проснулся и идет по его следу. Нильс прижался к стволу ели. Нет, это не медведь. У медведя не бывает рук и ног. Медведь не ходит в болотных сапогах. Это же человек! Даже двое людей! Они шли по лесной тропинке прямо к тому месту, где притаился Нильс. За плечами у каждого было ружье. "Охотники! - подумал Нильс с тревогой. - Может, нашу стаю выследили..." Почти у самой ели охотники остановились. - Вот тут и устроим засаду, - сказал один. - Я их вчера неподалеку видел. "Ну да, это они про гусей, - подумал Нильс и похолодел от страха. - Гуси, наверно, искали меня, кружили над лесом, а охотники их приметили..." В это время охотник опять заговорил: - У них берлога тут близко. Целое семейство в ней живет - медведь, медведица и двое медвежат. Нильс так и открыл рот. "Вот оно что! Они нашли моих медведей! Надо скорее предупредить медведей! Надо им все рассказать!" На четвереньках, стараясь не высовываться из травы, Нильс отполз от ели, а потом бросился бежать назад, к берлоге. Теперь он не думал ни о кунице, ни о волках. Он думал только о том, как бы поскорее добраться до медвежьей берлоги. И бежал, бежал со всех ног. У входа в берлогу он остановился и перевел дух. Потом наклонился. Заглянул в яму. Тихо. Темно. Тут Нильс вспомнил про сердитого хозяина берлоги. Ведь если бы не медведица, он непременно съел бы Нильса. Ох, до чего же не хочется самому лезть в медвежью пасть! На одну короткую минуту Нильс помедлил. Убежать? А что будет с веселыми медвежатами Мурре и Брумме? Неужели он позволит, чтобы охотники их убили? И их мурлилу, и даже их отца! Узнала бы Акка Кебнекайсе, что Нильс мог спасти медвежье семейство и струсил, очень бы рассердилась, разговаривать бы с ним не стала. Да и что сделает ему медведь? Сразу не проглотил, так теперь-то подавно и когтем не тронет. И Нильс решительно стал спускаться в медвежью берлогу. Медвежата спали, сбившись в клубок. Даже не разберешь, где Мурре, а где Брумме. Вот медведица. Храпит вовсю. А вот и хозяин берлоги. Нильс подошел к самому его уху и крикнул: - Проснись, медведь! Вставай! Медведь глухо зарычал и вскочил. - Что? Кто?.. Кто смеет меня будить? А, это ты? Я же говорил, что тебя надо просто-напросто проглотить! И медведь широко раскрыл свою красную пасть. Но Нильс даже не отступил. - Не спешите так, господин медведь, - храбро заговорил он. - Конечно, проглотить меня вам ничего не стоит. Только я вам не советую. У меня для вас важные новости. Медведь присел на задние лапы. - Ну, выкладывай, - проворчал он. - В лесу охотники засели, - сказал Нильс. - Я слышал, они про медвежью берлогу говорили. Вас, наверное, подстерегают. - Так, - сказал медведь. - Хорошо, что я тебя не съел. Буди скорее Мурре и Брумме! А жену я сам разбужу. Она со сна еще злее, чем я. Он с трудом растолкал медведицу и сразу начал командовать: - Живо собирайся! Досиделись, пока охотники не пришли. Я же давно говорил, что уходить надо. И пещеру присмотрел хорошую подальше в горах. А ты все свое: "Жаль покидать обжитое местечко. Подождем еще. Пусть дети подрастут!" Вот и дождались! Уж не знаю, как теперь ноги унесем. Нильс и опомниться не успел, как медведь схватил его зубами за рубашку и полез из ямы. Медведица с медвежатами карабкалась за ними. Это было настоящее бегство! Кто выдумал, что медведь - неповоротливый? Медведь косолапый - это правда. И ходит он переваливаясь из стороны в сторону - это тоже правда. А неповоротливым его никак не назовешь. Медведи бежали так быстро, что у Нильса все перед глазами мелькало. Даже Брумме и Мурре не могли угнаться за своими родителями. - Мурлила! Мурлила! Мы хотим отдохнуть! Мы все пятки себе отбили! Пришлось медвежьему семейству сделать передышку. Нильс обрадовался этому еще больше, чем медвежата. Ему совсем не улыбалось, чтобы медведь затащил его в свою новую берлогу. - Господин медведь, - сказал он как можно вежливее, - я думаю, что я вам больше не нужен. Не обижайтесь на меня, но я бы хотел вас покинуть. Во что бы то ни стало мне надо найти стаю Акки Кебнекайсе... - Стаю Акки Кебнекайсе? - удивился медведь. - А зачем тебе стая Акки Кебнекайсе? Постой, постой, я что-то припоминаю. Уж не тот ли ты Нильс, который путешествует с гусями? - Да, меня зовут Нильсом Хольгерсоном, и я лечу с дикими гусями в Лапландию. Но вчера вечером ветер сбросил меня прямо к вам в берлогу, - ответил Нильс. - Что же ты раньше не сказал? - заревел медведь. - Слыхал я о тебе, слыхал. Все белки и зайчата, все жаворонки и зяблики о тебе твердят. По всему лесу о тебе молва идет. А я-то тебя чуть не проглотил... Но как же ты найдешь своих гусей? Я бы помог тебе, да сам видишь, надо отвести семейство на новую квартиру. Ну, погоди, сейчас что-нибудь придумаю. Думал он долго. Потом подошел к дереву и стал его трясти изо всех сил. Толстое дерево так и закачалось под его лапами. Вверху среди веток зашевелилось что-то черное. - Карр! Карр! - раздался скрипучий голос. - Кто трясет дерево? Кто мешает мне спать? - Ага, я так и знал, что кто-нибудь там да ночует. Вот тебе и проводник будет, - сказал Нильсу медведь и, подняв голову, закричал: - Эй, ворон, спускайся пониже! Мне с тобой поговорить надо. Ворон слетел на нижнюю ветку и уставился на Нильса. И Нильс во все глаза смотрел на ворона. Это был Фумле-Друмле, атаман шайки с Разбойничьей горы. С кем с кем, а с Фумле-Друмле Нильсу меньше всего хотелось повстречаться. Он еще хорошо помнил его твердый клюв и острые когти. - Здор-рово, пр-риятель! - закаркал ворон. - Вот ты где бродишь! А вчера гуси весь вечер-р-р кр-ружили над лесом. Вер-рно, тебя искали. Нильс обрадовался. - А сейчас они где? - спросил он. - Что я им, стор-р-рож? - сказал Фумле-Друмле. - Др-р-рыхнут где-нибудь на болоте. А мне на болоте нечего делать. У меня от сырости кости болят. - Ладно, хватит болтать! - прикрикнул на ворона медведь. - Помоги Нильсу отыскать стаю. Не то - не будь я медведем - и тебе, и всему твоему вороньему роду плохо придется. Фумле-Друмле слетел на землю. - Можешь меня не пугать, - сказал он медведю. - Мы с Нильсом старые друзья-приятели. Ну, как, отправились в путь? - А ты не потащишь меня к своей шайке? - с опаской спросил Нильс. - Да я с ней давно рассорился, - ответил ворон. - С того самого дня, как ты гостил на Разбойничьей горе. Они ведь тогда все монетки растащили, мне ни одной не оставили. - Хочешь, я тебе дам? - спросил Нильс. - Ту самую, что ты подарил. - Дай, дай, дай! - закричал ворон и закружился над Нильсом. Нильс вытащил из кармана свою серебряную монетку. Эту монетку он хотел отдать Деревянному, но Бронзовый ему помешал. Эта монетка могла бы спасти подводный город, если бы Нильс ее не уронил. Так пусть она теперь порадует хоть Фумле-Друмле! А Фумле-Друмле и верно обрадовался. Он выхватил монетку из рук Нильса и, шумно хлопая крыльями, исчез в густых ветках дерева. "Удрал", - подумал Нильс. Но Фумле-Друмле уже стоял перед ним. Монетки в клюве не было. Спрятал, должно быть, в дупле. - В дор-р-огу! В дор-р-р-огу! - закаркал Фумле-Друмле. Нильс попрощался с медведями и подошел к ворону. - Только не вздумай нести меня в клюве! Я привык верхом. - Вер-р-рхом так вер-р-рхом, - каркнул ворон. Нильс уселся на шею Фумле-Друмле, и они полетели. Дикие гуси в самом деле кружили весь вечер над лесом. Они высматривали и звали своего маленького друга, но Нильс не откликался. Только когда совсем стемнело, Акка Кебнекайсе со всей стаей опустилась на землю. Заночевать гуси решили на краю болота за лесом. Сколько возни всегда бывало, пока гуси улягутся. И поесть надо, и поговорить хочется. А сегодня даже самые лучшие водоросли застревали в горле. И не до разговоров было. У всех одно на уме - где-то наш Нильс? Какая беда с ним стряслась? Акка Кебнекайсе и Мартин заснули позже всех. Старая гусыня подсела к Мартину и, тихонько похлопав его крылом по крылу, сказала: - Он многому научился за это время. Ничего дурною с ним не должно случиться. Спи, завтра опять полетим на поиски. Но искать Нильса не пришлось. Как только солнце разбудило гусей и они открыли глаза, поднялся такой радостный гогот, что все лягушки в болоте переполошились. Да и как было гусям не радоваться! Нильс - целый и невредимый - лежал на своем месте, рядом с Мартином, и спал как ни в чем не бывало. Путь близился к концу. В последний раз ночевали гуси как бездомные бродяги. Завтра они уже не будут спать где придется, они построят себе крепкие теплые гнезда и заживут по-семейному. Первой в стае всегда просыпалась Акка Кебнекайсе. Но в этот день первым проснулся Мартин. Он постучал клювом по своему крылу, под которым, свернувшись калачиком, спал Нильс, и крикнул: - Эй ты, лежебока! Вставай! Нильс вынырнул из-под крыла Мартина и вместе с ним обошел всех гусей. Мартин легонько подталкивал по очереди каждого гуся, а Нильс кричал: - Просыпайся! Просыпайся! Пора лететь. В Лапландии выспишься. Очень уж и Мартину и Нильсу не терпелось поскорее увидеть эту самую Лапландию. Через полчаса вся стая двинулась в путь. То и дело гусей догоняли другие птичьи стаи. Все окликали гусей, приветствовали, приглашали к себе на новоселье. - Как здоровье почтенной Акки Кебнекайсе? - кричали утки. - Где вы остановитесь? Мы остановимся у Зеленого мыса! - кричали кулики. - Покажите нам мальчика, который спас медвежье семейство! - щебетали чижи. - Он летит на белом гусе! - ответила Акка Кебнекайсе. И Мартин на лету гордо выгибал шею, - ведь на него и на Нильса сейчас все смотрели. - Маленький Нильс! Где ты? Где ты? - тараторили ласточки. - Белка Сирле просила передать тебе привет! - Я здесь! Вот я! - кричал в ответ Нильс и махал рукой ласточкам. Ему было очень приятно, что все о нем спрашивают. Он развеселился и даже запел песню: - Гусиная страна, Ты издали видна! Привет тебе, Лапландия, Гусиная страна! Несет меня в Лапландию Домашний белый гусь, И скоро я в Лапландии На землю опущусь! Лаплан-Лаплан-Лапландия, Ты издали видна! Да здравствует Лапландия, Гусиная страна! Он пел во все горло, раскачиваясь из стороны в сторону, и болтал ногами. И вдруг один башмачок соскочил у него с ноги. - Мартин, Мартин, стой! - закричал Нильс. - У меня башмачок слетел! - Вот уж это совсем не дело! - заворчал Мартин. - Теперь пока спустимся да пока разыщем твой башмачок, сколько времени даром пройдет! Ну да что с тобой поделаешь!.. Акка Кебнекайсе! Акка Кебнекайсе! - крикнул он. - Что случилось? - спросила гусыня. - Мы потеряли башмачок, - сказал Мартин. - Башмачок нужно найти, - сказал Акка Кебнекайсе. - Только мы полетим вперед, а уж вы нас догоняйте. Запомните хорошенько: лететь надо прямо на север, никуда не сворачивая. Мы всегда останавливаемся у подножия Серых скал, возле Круглого озера. - Да мы вас живо догоним! Но все-таки вы не очень торопитесь, - сказал Мартин. Потом он обернулся к Нильсу и скомандовал: - Ну, теперь держись крепче! И они полетели вниз. Башмачок они нашли сразу. Он лежал на лесной тропинке, в пяти шагах от того места, где Мартин спустился, и как будто ждал своего хозяина. Но не успел Нильс спрыгнуть с Мартина, как в лесу послышались человеческие голоса и на тропинку выбежали мальчик и девочка. - Гляди-ка, Матс! Что это такое? - закричала девочка. Она нагнулась и подняла башмачок Нильса. - Вот так штука! Самый настоящий башмачок, совсем как у нас с тобой. Только нам он даже на нос не налезет. Матс повертел башмачок в руках и вдруг громко рассмеялся. - Послушай-ка, Ооса! А что, если этот башмачок нашему котенку примерить? Может, ему подойдет? Ооса захлопала в ладоши. - Ну, конечно, подойдет! А потом мы еще три таких сделаем. И будет у нас кот в сапогах. Ооса побежала по тропинке. За Оосой побежал Матс, а за Матсом Мартин с Нильсом. Тропинка вела прямо к домику лесничего. На крыльце, свернувшись клубком, дремал котенок. Ооса уселась на корточки и посадила котенка к себе на колени, а мальчик стал засовывать его лапу в башмачок. Но котенок не хотел обуваться: он царапался, пищал и так отчаянно отмахивался всеми четырьмя лапами и даже хвостом, что в конце концов выбил башмачок из рук Матса. Тут как раз подоспел Мартин. Он подцепил башмачок клювом и пустился наутек. Но было уже поздно. В два прыжка Матс подскочил к Мартину и схватил его за крыло. - Мама, мама, - закричал он, - наша Марта вернулась! - Да я не Марта! Пустите меня, я Мартин! - кричал несчастный пленник, отбиваясь и крыльями и клювом. Все напрасно - никто его не понимал. - Нет, шалишь, теперь тебе не уйти, - приговаривал Матс и, точно клещами, сжимал его крыло. - Хватит, нагулялась. Мама! Да мама, иди же скорее! - снова закричал он. На его крик из дому вышла краснощекая женщина. Увидев Мартина, она очень обрадовалась. - Я так и знала, что Марта вернется, - говорила она, подбегая к гусю. - Что ей одной в лесу делать?.. Ой, да ведь это не Марта - это чей-то чужой гусак! - вскрикнула женщина. - Откуда он взялся? Тут и деревни поблизости нет. Ну, да все равно, раз Марта убежала, пусть хоть этот у нас останется. Она хотела было взять Мартина и отнести в птичник, но не тут-то было! Мартин рвался у нее из рук, бил ее крыльями, клевал и щипал до крови. - Вот дикарь! - сказала хозяйка. - Нет, такого в птичник пускать нельзя. Он у меня всех кур покалечит. Что же с ним делать? Зарезать, что ли? Она быстро скинула передник и набросила на Мартина. Как ни бился Мартин, как ни рвался, ничего не помогало - он только еще больше запутывался в переднике. Так его, спеленатого, и понесла хозяйка в дом. Нильс в это время стоял, притаившись за деревом. Он все видел, все слышал и от горя и досады готов был заплакать. Никогда еще он не жалел так горько, что гном заколдовал его. Будь он настоящим человеком, пусть бы попробовал кто-нибудь тронуть Мартина! А теперь, прямо у него на глазах, Мартина, его лучшего друга, потащили в кухню, чтобы зарезать и зажарить на обед. Неужели же Нильс так и будет стоять сложа руки и смотреть? Нет, он спасет Мартина! Спасет во что бы то ни стало! Нильс решительно двинулся к дому. По дороге он все-таки поднял и надел свой башмачок, валявшийся в траве. Самое трудное было попасть в дом. Крыльцо было высокое, целых семь ступенек! Точно акробат, подтягивался Нильс на руках со ступеньки на ступеньку, пока не добрался до верха. Дверь, на его счастье, была открыта, и Нильс незаметно проскользнул на кухню. У окна на большом столе лежал Мартин. Лапы и крылья у него были связаны так крепко, что он не мог шевельнуться. Возле очага возилась женщина. Засучив рукава, она терла мочалкой большой чугунок. Точно такой чугунок был и у матери Нильса - она всегда жарила в нем кур и гусей. Вымыв чугунок, женщина поставила его сушиться, а сама принялась разводить огонь в очаге. - Опять хворосту не хватит! - проворчала она и, подойдя к окошку, громко крикнула: - Матс! Ооса! Никто не отозвался. - Вот бездельники! Целый день бегают без толку, не могут даже хворосту набрать! - И, хлопнув дверью, она вышла во двор. А Нильсу только того и надо было. - Мартин, ты жив? - спросил он, подбегая к столу. - Пока что жив, - уныло ответил Мартин. - Ну, потерпи еще минуточку, сейчас я тебя освобожу. Нильс обхватил руками и ногами ножку стола и быстро полез вверх. - Скорее, Нильс, а то она сейчас вернется, - торопил его Мартин. Но Нильса не надо было торопить. Вскочив на стол, он выхватил из кармана свой ножичек и, как пилой, стал перепиливать веревки. Ножичек так и мелькал у него в руке. Взад-вперед! Взад-вперед! Взад-вперед! Вот уже крылья на свободе. Мартин осторожно пошевелил ими. - Кажется, целы, не поломаны, - сказал он. А Нильс уже пилил веревки на лапах. Веревки были новые, жесткие, а ножичек совсем затупился. - Скорей, скорей, она идет! - крикнул вдруг Мартин. - Ой, не успеть! - прошептал Нильс. Ножичек его стал горячим, пальцы онемели и распухли, но он все пилил и пилил. Вот веревка уже расползается под ножом... Еще минута - и Мартин спасен. Но тут скрипнула дверь, и в комнату вошла хозяйка с огромной охапкой хворосту. - Натягивай веревку! - успел крикнуть Нильс. Мартин изо всех сил дернул лапами, и веревка лопнула. - Ах разбойник! Да как же это он ухитрился? - воскликнула хозяйка. Она швырнула хворост на пол и подскочила к столу. Но Мартин вывернулся прямо у нее из-под рук. И началась погоня. Мартин - к двери, а хозяйка его ухватом от двери. Мартин - на шкаф, а хозяйка его со шкафа метлой. Мартин - на посудную полку, а хозяйка как прихлопнет его решетом - одни только лапы на свободе остались. - Фу, совсем загонял! - сказала хозяйка и рукавом отерла пот со лба. Потом она сгребла Мартина за лапы и, опрокинув вниз головой, опять потащила к столу. Одной рукой она крепко придавила гуся, а другой скручивала ему лапы веревкой. И вдруг что-то острое вонзилось ей в палец. Хозяйка вскрикнула и отдернула руку. - Ой, что это? - прошептала она. Из-за большой деревянной солонки на столе выглядывал крошечный человечек и грозил ей ножичком, - Ой, что это? - опять прошептала она. Пока хозяйка охала и ахала, Мартин не терял времени даром. Он вскочил, отряхнулся и, схватив Нильса за шиворот, вылетел в окно. - Ну и дела! - сказала хозяйка, когда они скрылись за верхушками деревьев. Она тяжело вздохнула и стала подбирать хворост, разбросанный по полу. Мартин с Нильсом летели прямо на север, как им велела Акка Кебнекайсе. Хотя они и одержали победу в сражении с хозяйкой, но победа эта досталась им нелегко. Все-таки хозяйка здорово потрепала Мартина. Крылья у него были помяты, на одну лапу он хромал, бок, по которому проехалась метла, сильно болел. Мартин летел медленно, неровно, совсем как в первый день их путешествия - то будто нырнет, то взметнется вверх, то завалится на правый бок, то на левый. Нильс едва держался у него на спине. Его так и бросало из стороны в сторону, словно они опять попали в бурю. - Знаешь что, Мартин, - сказал Нильс, - надо бы тебе передохнуть. Спускайся вниз! Вон, кстати, и полянка хорошая. Пощиплешь свежей травки, наберешься сил, а там и снова в путь. Долго уговаривать Мартина не пришлось. Ему и самому приглянулась эта полянка. Да и торопиться теперь было нечего - стаю им все равно не догнать, а доберутся они до Лапландии на час раньше или на час позже - это уж не важно. И они опустились на полянку. Каждый занялся своим делом: Мартин щипал свежую молодую травку, а Нильс разыскивал старые орехи. Он медленно брел по опушке леса от дерева к дереву, обшаривая каждый клочок земли, как вдруг услышал какой-то шорох и потрескивание. Рядом в кустарнике кто-то прятался. Нильс остановился. Шорох затих. Нильс стоял не дыша и не двигаясь. И вот наконец один куст зашевелился. Среди веток мелькнули белые перья. Кто-то громко загоготал. - Мартин! Что ты тут делаешь? Зачем ты сюда залез? - удивился Нильс. Но в ответ ему раздалось только шипенье, и из куста чуть-чуть высунулась чья-то чужая гусиная голова. - Да это вовсе не Мартин! - воскликнул Нильс. - Кто же это может быть? Уж не та ли гусыня, из-за которой чуть не зарезали Мартина? - Ах, вот как, они хотели меня зарезать?.. Хорошо, что я убежала, - проговорил гусиный голос, и белая голова снова высунулась из куста. - Значит, вы Марта? - спросил Нильс. - Очень рад познакомиться. - Нильс поклонился гусыне. - Мы только что от ваших хозяев. Едва ноги унесли. - А сам-то ты кто? - недоверчиво спросила гусыня. - И на человека не похож, и на гуся не похож. Постой-ка, постой! Уж не тот ли ты Нильс, о котором тут в лесу такие чудеса рассказывают! - Так и вы слышали обо мне? - обрадовался Нильс. - Выходит, мы с вами знакомы. А Мартина вы еще не видели? Он здесь, на полянке. Пойдемте к нему. Он, наверное, очень вам обрадуется. Знаете, он тоже домашний гусь и тоже убежал из дому. Только моя мама ни за что бы его не зарезала... Мартин и вправду очень обрадовался. Он даже забыл о своих ранах и, увидев гусыню, сразу стал прихорашиваться: пригладил клювом перышки, расправил крылья, выпятил грудь. - Очень, очень рад вас видеть, - сказал Мартин кланяясь. - Вы прекрасно сделали, что убежали от ваших хозяев. Это очень грубые люди. Но все-таки вам, наверное, страшно жить в лесу одной? В лесу так много врагов, вас всякий может обидеть. - Ах, я и сама не знаю, что мне делать, - жалобно заговорила гусыня. - У меня нет ни минутки покоя. Нынешней ночью куница чуть не оборвала мне крыло. А вчера муравьи до крови искусали. Но все равно я ни за что не вернусь домой! Ни за что! Хозяйский сынок только и делает, что дразнит меня. А хозяйская дочка никогда вовремя не накормит и не напоит. - И гусыня горько заплакала. Нильсу стало не по себе: он вспомнил, что и Мартину когда-то приходилось от него несладко. Может, и Мартин вспомнил об этом, но из деликатности не подал виду. А Марте он сказал: - Не надо плакать! Мы с Нильсом сейчас что-нибудь придумаем. - Я уже придумал! - крикнул Нильс. - Она полетит с нами. - Ну да, конечно же, она полетит с нами, - обрадовался Мартин. Ему очень понравилось предложение Нильса. - Правда, Марта, вы полетите с нами? - Ах, это было бы очень хорошо, - сказала Марта, - но я ведь почти не умею летать. Нас, домашних гусей, никто этому не учит. - Ничего, вы сами научитесь, - сказал Мартин. - Поверьте мне, это не так уж трудно. Надо только твердо помнить, что летать высоко легче, чем летать низко, а летать быстро легче, чем летать медленно. Вот и вся наука. Я-то теперь хорошо это знаю! Ну, а если по правилам не выйдет, можно и без правил - потихонечку, полегонечку, над самым леском. Чуть что, сразу опустимся па землю и отдохнем. - Что ж, если вы так любезны, я с удовольствием разделю вашу компанию, - сказала гусыня. - Должна вам признаться, что, пока я жила тут одна, я немного научилась летать. Вот посмотрите. И Марта побежала по лужайке, взмахивая на ходу крыльями. Потом вдруг подпрыгнула и полетела. - Прекрасно! Прекрасно! Вы отлично летаете! - воскликнул Мартин. - Нильс, садись скорее! Нильс вскочил ему на спину, и они тронулись в путь. Марта оказалась очень способной ученицей. Она все время летела вровень с Мартином, ничуточки от него не отставая. Зато Мартин никогда еще не летал так медленно. Он еле шевелил крыльями и то и дело устраивал привал. Нильс даже испугался. Он наклонился к самому уху гуся и зашептал: - Что с тобой, Мартин? Уж не заболел ли ты? - Тише, тише, - тоже шепотом ответил Нильсу Мартин и покосился на Марту. - Как ты не понимаешь! Ведь она в первый раз летит. Забыл, каково мне приходилось поначалу-то! Так они и летели в пол-лета. Хорошо еще, что никто их не видел. Все птичьи стаи давно пролетели мимо. Каждый раз, когда Нильс смотрел вниз, ему казалось, что вся земля путешествует вместе с ним. Медленно тянулись поля и луга. Бежали реки - то спокойно разливаясь по долинам, то шумно перепрыгивая через каменистые пороги. Деревья, упираясь корнями в землю, взбирались по горам до самых вершин, а потом сбегали по склонам - где врассыпную, где густой толпой. А солнце оглядывало всю землю и всех подбадривало: - Вперед! Вперед! Веселее! Но чем дальше Нильс летел на север, тем меньше становилось у него спутников. Первыми попрощались с Нильсом вишневые и яблоневые деревца. Они кивали ему вслед, наклоняя головы в пышных белоснежных шапках, как будто хотели сказать: "Дальше нам нельзя! Ты думаешь, это снег на наших ветках? Нет, это цветы. Мы боимся, что их прихватит утренним морозом и они облетят раньше времени. Тогда не будет осенью ни вишен, ни яблок. Нет, нет, дальше нам нельзя!" Потом отстали пашни. С ними остановились на месте и села. Ведь в селах живут крестьяне. Куда же им уйти от полей, на которых они взращивают хлеб! Зеленые луга, где паслись коровы и лошади, нехотя свернули в сторону, уступая дорогу топким мшистым болотам. А куда подевались леса? Еще недавно Нильс летел над такими густыми чащами, что за верхушками деревьев и земли не было видно. Но сейчас деревья будто рассорились. Растут вразброд, каждое само по себе. Буков давно и в помине нет. Вот и дуб остановился, точно задумался, - идти ли дальше. - Шагай, шагай! - крикнул ему сверху Нильс. - Чего ты боишься? Дуб качнулся вперед, опять задумался, да так и застыл на месте. - Ну и стой себе, если ты такой упрямый! - рассердился Нильс. - Вон березки и сосны храбрее тебя! Но березы и сосны тоже испугались севера. Они скрючились и пригнулись к самой земле, будто хотели спрятаться от холода. А солнце катилось по небу и не уставало светить. - Не понимаю, - сказал Мартин, - летим, летим, а вечер все никак не наступит. До чего же спать хочется! - И мне спать хочется! - сказала Марта. - Глаза слипаются. - Да и я бы не прочь вздремнуть, - сказал Нильс. - Смотри-смотри, Мартин, вон аисты на болоте спят. Тут, в Лапландии, все по-другому. Может, здесь вместо луны всю ночь солнце светит? Давай и мы привал устроим. Так они и сделали. На следующий день Нильс, Мартин и Марта увидели Серые скалы, возвышавшиеся над Круглым озером. - Ура! - закричал Нильс. - Прилетели! Бросай якорь, Мартин! Они опустились на берег, поросший густым камышом. - Ну что, Мартин? Рад? - говорил Нильс. - Нравится тебе? Смотри, тут и трава не простая, а лапландская, и камыш, наверное, лапландский, и вода в озере лапландская! - Да, да, все прямо замечательно, - говорил Мартин, а сам даже не глядел ни на что. По правде сказать, его сейчас совсем не интересовало, лапландская тут трава или какая-нибудь другая. Мартин был чем-то озабочен. - Послушай, Нильс, - тихонько сказал он, - как же нам быть с Мартой? Акка Кебнекайсе, конечно, хорошая птица, но очень уж строгая. Ведь она может Марту и не принять в стаю. - Принять-то примет... - сказал Нильс. - Только знаешь что, давай сделаем так: Марту пока здесь оставим и явимся одни. Выберем подходящую минуту и во всем признаемся Акке. А уж потом за Мартой слетаем. Они спрятали Марту в камышах, натаскали ей про запас водорослей, а сами пошли искать свою стаю. Медленно пробирались они по берегу, заглядывая за каждый кустик молодого ивняка, за каждую кочку. Всюду кипела работа - переселенцы устраивались на новых квартирах. Кто тащил в клюве веточку, кто охапку травы, кто клочок мха. У некоторых гнезда были уже готовы, и соседи с завистью поглядывали на счастливых хозяев, которые отдыхали в новых домах. Но все это были чужие гуси. Никого из своих Нильс и Мартин не находили. - Не знаете ли вы, где остановилась Акка Кебнекайсе? - спрашивали они каждого встречного. - Как не знать! Она к самым скалам полетела. Устроилась под старым орлиным гнездом, - отвечали им. Наконец они увидели высокую скалу и над ней гнездо - точно огромная корзина, оно прилепилось к каменному склону. - Ну, кажется, пришли, - сказал Нильс. И верно, навстречу им уже бежали и летели друзья. Гуси обступили Мартина и Нильса тесным кольцом и радостно гоготали: - Наконец-то! Прилетели! - Где это вы пропадали? - Вы что, летать разучились? - кричали им со всех сторон. - Акка! Акка Кебнекайсе! Встречай гостей! Акка не торопясь подошла к ним. - Нашли башмачок? - спросила она. - Башмачок-то нашли, - весело сказал Нильс и притопнул каблучком. - Пока искали, чуть головы не потеряли. Зато вместе с башмачком мы нашли Мартину невесту. - Вот это хорошо, - кивнула Акка. - Я и сама уж подумала, что надо его женить, а то ему одному скучно будет. Он ведь гусь молодой. Ну, где же ваша невеста? - А она тут, недалеко. Я мигом слетаю за ней, - обрадовался Мартин и полетел за Мартой. Через несколько дней у подножия Серых скал вырос целый гусиный город. Мартин с Мартой тоже обзавелись собственным домом. Первый раз в жизни пришлось им жить своим хозяйством. Сперва это было не очень-то легко. Ведь что там ни говори, а домашние гуси избалованный народ. Привыкли жить, ни о чем не думая, - дом для них всегда готов, обед каждый день в корыте подают. Только и дела - ешь да гуляй! А тут и жилье надо самим строить и о пропитании самим заботиться. Но все-таки домашние гуси - это гуси, и Мартин с Мартой отлично зажили в новом доме. Нильсу тоже поначалу пришлось трудно. Гуси, конечно, позаботились о нем - всей стаей смастерили для него теплое, красивое гнездо. Но Нильс не захотел в нем жить - как-никак он человек, а не птица, и ему нужна крыша над головой. Нильс решил построить себе настоящий дом. Прежде всего на ровном месте он начертил четырехугольник - вот начало дома и заложено. После этого Нильс стал вбивать по углам длинные колышки. Он садился на клюв Мартина, и Мартин, вытянув шею, поднимал его как можно выше. Нильс устанавливал колышек в самый угол и камнем вколачивал в землю. Теперь оставалось выстроить стены. Мартину и тут нашлась работа. Он подносил в клюве палочки-бревнышки, укладывал их друг на друга, а Нильс связывал их травой. Потом ножичком вырезал в стене дверь и окошко и взялся за самое главное - за крышу. Крышу он сплел из тоненьких гибких веточек, как в деревне плетут корзины. Она и получилась, как корзина: вся просвечивала. - Ничего, светлее будет, - утешал себя Нильс. Когда дом был готов, Нильс пригласил к себе в гости Акку Кебнекайсе. Внутрь она, конечно, войти не могла - через дверь пролезала только ее голова. Но зато она хорошенько осмотрела все снаружи. - Дом-то хорош, - сказала Акка, - а вот крыша ненадежная: и от солнца под такой крышей не спрячешься, и от дождя не укроешься. Ну, да этому горю помочь можно. Сейчас мастеров тебе пришлю. И она куда-то полетела. Вернулась она с целой стаей ласточек. Ласточки закружились, захлопотали над домом: они улетали, прилетали и без устали стучали клювами по крыше и стенам. Не прошло и часа, как дом был со всех сторон облеплен толстым слоем глины. - Лучше всяких штукатуров работают! - весело закричал Нильс. - Молодцы, ласточки! Так понемногу все и устроились. А скоро появились новые заботы: в каждом доме запищали птенцы. Только в гнезде у Акки Кебнекайсе было по-прежнему тихо. Но хотя сама она и не вывела ни одного птенца, хлопот у нее было хоть отбавляй. С утра до вечера она летала от гнезда к гнезду и показывала неопытным родителям, как надо кормить птенцов, как учить их ходить, плавать и нырять. У Мартина и Марты было пятеро длинноногих гусят. Родители долго думали, как бы назвать своих первенцев, да все не могли выбрать подходящих имен. Все имена казались недостойными их красавцев. То имя было слишком короткое, то слишком длинное, то слишком простое, то слишком мудреное, то нравилось Мартину, но не нравилось Марте, то нравилось Марте, но не нравилось Мартину. Так, наверное, они и проспорили бы все лето, если б в дело не вмешался Нильс. Он сразу придумал имена всем пяти гусятам. Имена были не длинные, не короткие и очень красивые. Вот какие: Юкси, Какси, Кольме, Нелье, Вийси. По-русски это значит: Первый, Второй, Третий, Четвертый, Пятый. И хотя все гусята увидели свет в один час, Юкси то и дело напоминал своим братьям, что он первый вылупился из яйца, и требовал, чтобы все его слушались. Но братья и сестры не хотели его слушаться, и в гнезде Мартина не прекращались споры и раздоры. "Весь в отца, - думал Нильс, глядя на Юкси. - Тот тоже вечно скандалил на птичьем дворе, никому проходу не давал. А зато теперь какой хороший гусь..." Раз десять в день Мартин и Марта призывали Нильса на семейный суд, и он разбирал все споры, наказывал виновных, утешал обиженных. Нильс был строгим судьей, и все-таки гусята очень его любили. Да и немудрено: он гулял с ними, учил их прыгать через палочку, водил с ними хороводы. Как же было его не любить! Был теплый ясный день. К полудню солнце стало припекать, а в Лапландии даже летом это бывает нечасто. В тот день Мартин и Марта решили дать своим гусятам первый урок плавания. На озере они боялись учить их - как бы не случилось какой беды! Да и сами гусята, даже храбрый Юкси, ни за что не хотели лезть в холодную озерную воду. К счастью, накануне прошел сильный дождь, и лужи еще не высохли. А в лужах вода и теплая и неглубокая. И вот на семейном совете было решено поучить гусят плавать сначала в луже. Их выстроили парами, а Юкси, как самый старший, шел впереди. Около большой лужи все остановились. Марта вошла в воду, а Мартин с берега подталкивал к ней гусят. - Смелей! Смелей! - покрикивал он на птенцов. - Смотрите на свою мать и подражайте ей во всем. Но гусята топтались у самого края лужи, а дальше не шли. - Вы опозорите всю нашу семью! - кричала па них Марта. - Сейчас же идите в воду! И она в сердцах ударила крыльями по луже. Гусята по-прежнему топтались на месте. Тогда Мартин подхватил Юкси клювом и поставил его прямо посреди лужи. Юкси сразу по самую макушку ушел в воду. Он запищал, забарахтался, отчаянно забил крылышками, заработал лапками и.., поплыл. Через минуту он уже отлично держался на воде и с гордым видом посматривал на своих нерешительных братьев и сестер. Это было так обидно, что братья и сестры сразу же полезли в воду и заработали лапками ничуть не хуже Юкси. Сначала они старались держаться поближе к берегу, а потом осмелели и тоже поплыли на самую середину лужи. Вслед за гусями и Нильс решил было выкупаться. Но в это время какая-то широкая тень накрыла лужу. Нильс поднял голову. Прямо над ними, распластав огромные крылья, парил орел. - Скорей на берег! Спасайте птенцов! - закричал Нильс Мартину и Марте, а сам помчался искать Акку. - Прячьтесь! - кричал он по дороге. - Спасайтесь! Берегитесь! Встревоженные гуси выглядывали из гнезд, но, увидев в небе орла, только отмахивались от Нильса. - Да что вы, ослепли все, что ли? - надрывался Нильс. - Где Акка Кебнекайсе? - Я тут. Что ты кричишь, Нильс? - услышал он спокойный голос Акки, и голова ее высунулась из камыша. - Чего ты пугаешь гусей? - Да разве вы не видите? Орел! - Ну, конечно, вижу. Вот он уже спускается. Нильс, вытаращив глаза, смотрел на Акку. Он ничего не понимал. Орел приближается к стае, и все преспокойно сидят, будто это не орел, а ласточка какая-нибудь! Чуть не сбив Нильса с ног широкими сильными крыльями, орел сел у самого гнезда Акки Кебнекайсе. - Привет друзьям! - весело сказал он и щелкнул своим страшным клювом. Гуси высыпали из гнезд и приветливо закивали орлу. А старая Акка Кебнекайсе вышла ему навстречу и сказала: - Здравствуй, здравствуй, Горго. Ну, как живешь? Рассказывай про свои подвиги! - Да уж лучше мне о своих подвигах не рассказывать, - ответил Горго. - Ты меня не очень-то за них похвалишь! Нильс стоял в стороне, смотрел, слушал и не верил ни своим глазам, ни своим ушам. "Что за чудеса! - думал он. - Кажется, этот Горго даже побаивается Акки. Будто Акка - орел, а он - обыкновенный гусь". И Нильс подошел поближе, чтобы получше разглядеть этого удивительного орла. Горго тоже уставился на Нильса. - А это что за зверь? - спросил он Акку. - Не человечьей ли он породы? - Это Нильс, - сказала Акка. - Он действительно человечьей породы, но все-таки наш лучший друг. - Друзья Акки - мои друзья, - торжественно сказал орел Горго и слегка наклонил голову. Потом он снова повернулся к старой гусыне. - Надеюсь, вас тут без меня никто не обижает? - спросил Горго. - Вы только дайте знак, и я со всяким расправлюсь! - Ну, ну, не зазнавайся, - сказала Акка и легонько стукнула орла клювом по голове. - А что, разве не так? Разве смеет кто-нибудь из птичьего народа перечить мне? Что-то я таких не знаю. Пожалуй, только ты! - И орел ласково похлопал своим огромным крылом по крылу гусыни. - А теперь мне пора, - сказал он, бросив орлиный взгляд на солнце. - Мои птенцы до хрипоты накричатся, если я запоздаю с обедом. Они ведь все в меня! - Ну, спасибо, что навестил, - сказала Акка. - Я тебе всегда рада. - До скорого свидания! - крикнул орел. Он взмахнул крыльями, и ветер зашумел над гусиной толпой. Нильс долго стоял, задрав голову, и глядел на исчезавшего в небе орла. Вдруг из густых камышей раздался робкий голос Мартина. - Что, улетел? - шепотом спросил он, вылезая на берег. - Улетел, улетел, не бойся, его и не видно уже! - сказал Нильс. Мартин повернулся назад и закричал: - Марта, дети, вылезайте! Он улетел! Из густых зарослей выглянула встревоженная Марта. Марта осмотрелась кругом, потом поглядела на небо и только тогда вышла из камышей. Крылья ее были широко растопырены, и под ними жались перепуганные гусята. - Неужели это был настоящий орел? - спросила Марта. - Самый настоящий, - сказал Нильс. - И страшный какой. Кончиком клюва заденет - так насмерть зашибет. А поговоришь с ним немножко - даже и не скажешь, что это орел. С нашей Аккой, как с родной матерью, разговаривает. - А как же ему иначе со мной разговаривать? - сказала Акка. - Я ему вроде матери и прихожусь. Тут уж Нильс совсем разинул рот от удивления. - Ну да, Горго - мой приемный сын, - сказала Акка. - Идите-ка поближе, я вам сейчас все расскажу. И Акка рассказала им удивительную историю. Несколько лет тому назад старое пустое гнездо на Серой скале не было пустым. В нем жили орел с орлицей. Все гуси и утки, прилетавшие на лето в Лапландию, устраивались подальше от этой страшной скалы. Только Акка Кебнекайсе каждый год приводила сюда свою стаю. Акка не зря выбрала это место. Орлы были опасные соседи, но и надежные сторожа. Ни один хищник не смел приблизиться к Серым скалам с тех пор, как там поселились орлы. Стая Акки Кебнекайсе могла не бояться ни ястребов, ни коршунов, ни кречетов, зато ей приходилось остерегаться самих сторожей. Как только орлы просыпались, они вылетали на охоту. Но еще раньше, чем просыпались орлы, просыпалась Акка. Спрятавшись в камышах, она смотрела, куда направят орлы свой полет. Если орлы скрывались за вершинами скал, стая могла спокойно плескаться в озере и ловить водяных пауков. Если же орлы кружились над долиной, все отсиживались в своих гнездах. В полдень Акка снова выходила на разведку - в этот час орлы возвращались с охоты. Даже издали по их полету Акка угадывала, удачный или неудачный был у них день. - Берегитесь! - кричала она своей стае, когда орлы возвращались с пустыми когтями. - Опасность миновала! - кричала она, видя, что орлы тащат в когтях крупную добычу. Но вот однажды орлы, вылетев рано поутру, в свой обычный час не вернулись в гнездо. Акка долго сидела в своем убежище, высматривая в небе орлов, но так и не дождалась их возвращения. На следующее утро Акка вышла на разведку еще раньше, чем всегда. Уже солнце поднялось высоко в небе, но орлы не показывались. "Верно, они вчера так и не вернулись в гнездо", - подумала Акка. Она не видела их и в полдень на скалистой площадке, где орлы всегда делили принесенную добычу. На третий день все было по-прежнему. Орлы не вылетали из гнезда и не возвращались в него. Тогда Акка поняла, что какая-то беда стряслась с орлами, и сама полетела к скале. Еще издали она услышала злой и жалобный крик, доносившийся из орлиного гнезда. В гнезде, посреди обглоданных костей, старая Акка увидела неуклюжего, безобразного птенца. Он был покрыт редким пухом, на маленьких беспомощных крыльях торчком стояли прямые жесткие перышки, а острый, загнутый книзу клюв, был совсем уже как у взрослого орла. - Я есть хочу, есть хочу! - кричал он и широко разевал клюв. Оглядевшись кругом, не подстерегают ли ее где-нибудь за уступом орлы, Акка села на край гнезда. - Наконец-то! Хоть кто-то явился! - закричал птенец, увидев Акку. - Что ты принесла? Давай скорей, я есть хочу! Акка очень рассердилась. - Я еще к тебе в няньки не нанималась! - прикрикнула она на птенца. - Где твои отец с матерью? - Откуда я знаю! - запищал птенец. - Они уже два дня не возвращаются. Ну, чего ты сидишь тут? Ты что, не слышишь? Я есть хочу! Есть! Есть! Дай мне скорее есть! Акке стало жалко птенца. Все-таки сирота - ни отца, ни матери. И она отправилась искать ему корм. Она выловила в озере большую форель и принесла ее птенцу. Увидев, что гусыня что-то тащит, орленок вытянул шею, и Акка бросила ему свою добычу прямо в раскрытый клюв. Но орленок сразу выплюнул рыбу. - Уж не думаешь ли ты, что я буду есть такую гадость? Сейчас же принеси мне куропатку или зайца, слышишь? - зашипел он и защелкал клювом, точно хотел растерзать Акку на части. Акка строго посмотрела на него, клюнула его раз, другой и, когда орленок притих, сказала: - Запомни хорошенько: возиться с тобой никто не будет. Твои отец и мать, наверное, погибли, и, если ты не хочешь умереть с голоду, ты должен есть то, что тебе дают. Потом она разыскала на дне гнезда форель, которую выплюнул орленок, и опять положила ее перед ним. - Ешь! - приказала она. Орленок злобно посмотрел на Акку, но рыбу съел. С этого дня поутру, в полдень и вечером Акка летала к орлиному гнезду и кормила своего питомца. Она носила ему рыбу, лягушек, червяков, и орленок покорно все ел. Так дело и шло до тех пор, пока Акка не начала линять. Последний раз она с трудом добралась до орлиного гнезда, теряя по дороге перья. - Слушай, - сказала она орленку, - больше я к тебе прилетать не могу. Перенести тебя вниз на своей спине я тоже не могу. Ты должен сам спуститься в долину, иначе ты умрешь с голоду. Не скрою - этот первый полет может стоить тебе жизни. До земли далеко, а ты еще не умеешь летать. Но орленок был не робкого десятка. Он вскарабкался на край гнезда, посмотрел вниз - так ли далеко до этой самой земли - и смело прыгнул. Акка с тревогой следила за ним. Своих детей у нее давно уже не было, и этот чужой птенец стал ей дорог, словно родной сын. К счастью, все обошлось благополучно. Сначала орленок несколько раз перевернулся в воздухе, но ветер помог ему - раскрыл его крылья, и орленок, целый и невредимый, сел на землю. Все лето орленок прожил в долине вместе с гусятами и очень с ними подружился. Он думал, что он тоже гусенок, и ни в чем не хотел отставать от своих товарищей. Гусята шли на озеро - и он с ними. Гусята в воду - и он в воду. Но гусята, бойко работая лапами, легко и быстро доплывали до середины озера. А орленок, как ни старался, как ни бил когтями по воде, сразу захлебывался и тут же, у самого берега, шел ко дну. Не раз Акка вытаскивала своего питомца из озера полузадохшегося и долго трясла его, пока он снова не начинал дышать. - Почему я не могу плавать, как другие? - спрашивал орленок. - Пока ты лежал в своем гнезде, у тебя выросли слитком длинные когти, - отвечала ему Акка. - Но не горюй, из тебя все-таки выйдет хорошая птица. Зато, когда для гусят пришло время учиться летать, никто из них не мог угнаться за Горго. Горго летал выше всех, быстрее всех, дальше всех. Скоро даже просторная долина стала для него слишком тесной, и он пропадал целыми днями где-то за озером и за горами. Каждый раз он возвращался злой и озабоченный. - Почему куропатки и козлята убегают и прячутся, когда моя тень падает на землю? - спрашивал он Акку. - Пока ты лежал в своем гнезде, у тебя выросли слишком большие крылья, - отвечала Акка. - Но не горюй, из тебя все-таки выйдет хорошая птица. - А почему я ем рыбу и лягушек, а другие гусята щиплют траву и клюют жуков? - спрашивал он Акку. - Потому что я не могла приносить тебе другого корма, пока ты жил на своей скале, - отвечала ему Акка. - Но не горюй, из тебя все-таки выйдет хорошая птица. Осенью, когда гуси двинулись в далекий путь на юг, Горго полетел с ними. Но он никак не мог научиться держать строй во время полета. То и дело он улетал далеко вперед, потом снова возвращался и кружился над стаей. Другие птицы, увидев орла среди диких гусей, поднимали тревожный крик и круто сворачивали в сторону. - Почему они боятся меня? - спрашивал Горго. - Разве я не такой же гусь, как вы? Однажды они пролетали над крестьянским двором, на котором куры и петухи мирно рылись в мусорной куче. - Орел! Орел! - закукарекал петух. И тотчас же все куры бросились врассыпную. На этот раз Горго не стерпел. "Дурачье! - подумал он. - Они не умеют даже отличить дикого гуся от орла. Ну ладно же, я проучу их!" И, сложив крылья, он камнем упал на землю. - Я покажу тебе, какой я орел! - кричал он, разбрасывая сено, под которым спрятался петух. - Ты запомнишь, какой я орел! - кричал он и бил петуха клювом. Вечером на привале, когда все гуси уже заснули, Акка долго сидела в раздумье. Она понимала, что пришло время расстаться с орлом. Она сама вскормила его, воспитала, и ей было жалко отпускать его. Но ничего не поделаешь, он должен знать, что он орел, и должен жить, как подобает орлам. Акка встала и пошла разыскивать своего питомца, мирно спавшего среди гусей... В ту же ночь перед рассветом Горго покинул стаю. Но каждый год, когда гуси возвращались в Лапландию, Горго прилетал в долину у Серых скал. Это был могучий и смелый орел. Даже родичи побаивались его и никогда не вступали с ним в спор. Лесные птицы пугали его именем непослушных птенцов. Горные козлы трепетали, как трусливые зайчата, завидев его тень. Он никого не щадил, он бил свою добычу без промаха. Но за всю свою жизнь он ни разу не охотился у Серых скал и не тронул даже кончиком когтей ни одного дикого гуся. Дни протекали за днями мирно и тихо. Каждый день был похож на другой как две капли воды. На озере возле Серых скал вырос настоящий птичий город. Со всех сторон его защищали от чужих глаз горы. Никакой зверь сюда не заглядывал, а про людей и говорить нечего. Да и откуда здесь взяться людям? Что им тут делать среди болот и камней? - Неужели же во всей Лапландии нет ни одного человека? - говорил Нильс Мартину. - Нет, и хорошо, что нет, - отвечал Мартин. - Ты уж меня прости, а нам, гусям, неплохо отдохнуть от людей. Но Нильс был с ним не согласен. По правде сказать, ему иногда хотелось отдохнуть от гусей, как он их ни любил. - А вон там, за горами, - не унимался Нильс, - неужели тоже только птицы живут? Старая Акка услышала этот разговор и подошла к Нильсу. - Хочешь сам увидеть, что там за горами? - сказала Акка, - Я и то уж думала - ну что ты, как нянька, сидишь целыми днями с гусятами? Хочешь, полетим завтра? Надо тебе посмотреть нашу Лапландию. На другой день Нильс проснулся раньше раннего. Даже Акка еще спала. А уж она-то поднималась первая во всей стае. Нильс не решился разбудить гусыню. Он принялся расхаживать взад-вперед около спящей Акки. Ходит как будто тихо, а нет-нет и наступит, словно невзначай, на сучок. Ну, гусыня и проснулась. - Что, не терпится тебе? - сказала она. - Я и сама рада размять крылья. И все-таки Акка сначала обошла для порядка все гнезда, убедилась, что ничего худого ни с кем за ночь не случилось, и только тогда решилась покинуть свою стаю. Гряда за грядой перед Нильсом открывались горы. Горы как будто выталкивали друг друга, каждая хотела подняться повыше, поближе к солнцу и звездам. На самых высоких вершинах лежал снег. Снег был белый-белый, он блестел и искрился на солнце, а в ущельях, куда солнечные лучи не могли заглянуть, снег казался голубым, как небо. Глядя на эти вершины, Нильс вспомнил сказку про одноглазого тролля. Вот какая была эта сказка. Жил когда-то в лесу одноглазый тролль. Задумал он построить себе дом - такой же, как у людей. И построил. Дом вышел отличный. От стены до стены - верста, от пола до потолка - три версты. Одно только плохо - печки в доме нет. Верно, тролль не разглядел своим одним глазом, что люди у себя в домах складывают печи. Зима по лесу гуляет. А тролль сидит в своем доме и дрожит от холода. - Никуда этот дом не годится! - рассердился тролль, - Надо новый строить. Только теперь я буду умнее. Построю дом поближе к солнцу - пусть оно меня греет. И тролль принялся за работу. Он собирал повсюду камни и громоздил их друг на друга. Скоро гора из камней поднялась чуть не до самых туч. - Вот теперь, пожалуй, хватит! - сказал тролль. - Теперь я построю себе дом на вершине этой горы. Буду жить у самого солнца под боком. Уж рядом с солнцем не замерзну! И тролль полез на гору. Только что такое?! Чем выше он лезет, тем холоднее становится. Добрался до вершины. "Ну, - думает, - отсюда до солнца рукой подать!" А у самого от холода зуб на зуб не попадает. Тролль этот был упрямый: если уж ему в голову что западет - ничем не выбьешь. Решил на горе построить дом - и построил. Солнце как будто близко, а холод все равно до костей пробирает. Так этот глупый тролль и замерз. "И почему это? - думал Нильс, поеживаясь от холодного воздуха. - Наверху ведь в самом деле ближе к солнцу, а холоднее?" В это время Акка, словно подслушав его мысли, начала спускаться вниз. Горы под ними расступились, и теперь они летели над долиной Долину разрезала узенькая ленточка реки. А что это за странные холмики на берегу? Круглые, остроконечные... И дым из них поднимается! Дым! Значит, здесь живут люди! Ну, конечно, в Лапландии живут лопари. И холмы - это вовсе не холмы, а дома, Их делают так: вбивают в землю несколько жердей, а потом обтягивают оленьими шкурами. И называются такие дома чумами. Нильс знал об этом по рассказам школьного учителя. А теперь он все видит собственными глазами! Вот между чумами бродят какие-то животные. На головах у них торчат рога. Да это же олени! Целое стадо лапландских домашних оленей! У крайнего чума горел костер. Девочка-лопарка что-то пекла на раскаленных камнях. На девочке были надеты меховые штаны и длинная рубаха, тоже меховая. Нильс догадался, что это не мальчик, а девочка, только потому, что две длинные черные косички все время падали вперед, когда она наклонялась. А девочка их все отбрасывала на спину, чтобы они не попали в огонь. Вдруг Акка Кебнекайсе повела головой направо, налево и, когда убедилась, что рядом с девочкой никого нет, опустилась совсем низко. Нильс даже почувствовал жар от костра и запах горячего теста. Акка сделала над девочкой один круг, другой... Девочка подняла голову и с удивлением посмотрела на гусыню. Должно быть, она подумала: "Что за странная птица! Кажется, ей что-то от меня надо..." А гусыня взлетела повыше и опять закружилась над маленькой лопаркой. Тогда девочка засмеялась, схватила с камня горячую лепешку и протянула ее птице. Акка подцепила лепешку клювом и быстро улетела прочь. Нильс еле успел крикнуть девочке: "Спасибо!" Он ведь сразу догадался, для кого это Акка Кебнекайсе выпрашивала угощение. В небольшой ложбине старая гусыня и Нильс отлично позавтракали. Акка щипала редкую траву, пробивавшуюся из-под камней, а Нильс ел лепешку. Настоящую лепешку из настоящей муки, свежую, еще горячую! Ему казалось, что ничего вкуснее не бывает на свете. И он старался как можно дольше растянуть ото удовольствие. На Круглое озеро возле Серых скал они вернулись только под вечер. Лето подходило к концу. Гусята подрастали и радовали родительские сердца. Если и бывали когда-нибудь ссоры в стае Акки Кебнекайсе, то, пожалуй, только из-за того, чьи дети лучше. Особенно гордились своим потомством Мартин и Марта. Нильс тоже находил, что их дети самые красивые. Белые, как снег на горах, без единого пятнышка, и только клювы и лапы красные, как брусника. Крылья у гусят уже немного окрепли, и Мартин каждое утро учил гусят летать. Сначала гусята чуть-чуть поднимались над землей - взмахнут разок-другой крылышками и опять опустятся на траву. Потом они начали взлетать все выше и выше и держались в воздухе все дольше и дольше. Училась летать и Марта. Она принималась за уроки вечером, когда гусята уже спали - нельзя же было показывать детям, что она, мать большого семейства, тоже едва умеет летать. Мартин заставлял Марту круто поворачиваться на лету, взмахивать крыльями вровень с его крыльями, подниматься в воздух не с разбегу, а прямо с места. Словом, учил ее всему, чему сам научился у диких гусей за долгий путь от Вестменхега до Лапландии. И Марта старалась изо всех сил. Ведь близилось то время, когда стая Акки Кебнекайсе должна будет покинуть Лапландию и пуститься в обратную дорогу. А то, что это время не за горами, было видно по всему. Как-то раз Мартин пришел к Нильсу. Он просунул голову в дверь его домика и заговорил. - Не понимаю, - сказал он, - до каких это пор Акка Кебнекайсе собирается держать нас в Лапландии? Зима на носу, а она и думать ни о чем не думает. Скорей бы домой! Гусят бы всем показать - и родичам, и курам, и коровам. Марту бы со всеми познакомить! Уж она-то всему птичнику по душе придется! Еще бы, ведь такая красавица! Нильс тоже подумал: "Верно говорит Мартин. Пора бы нам домой! Как отец с матерью обрадуются, когда я вместо одного гуся целый выводок приведу. Они, конечно, решили, что мы давно погибли - и я и Мартин. И вдруг - нате вам! - открывается дверь, и входят друг за дружкой: сперва Юкси, за Юкси - Какси, за Какси - Кольме, за Кольме - Нелье, за Нелье - Вийси, за Вийси - Мартин с Мартой, а за ними я... "Здравствуйте, дорогие родители! Принимайте гостей!.." Что тут начнется! Отец с матерью даже заплачут от радости. Все соседи сбегутся, все мальчишки! "Где же ты пропадал целое лето?" - спросят. А я скажу: "На гусе в Лапландию летал..." Но тут Нильс вспомнил, что он теперь совсем не похож на прежнего Нильса. Мать и отец, может, и не узнают его... Соседские мальчишки засмеют, задразнят, станут за ним с сачком гоняться, как он сам гонялся за гномом. "Нет, лучше уж не возвращаться, пока не сделаюсь настоящим человеком, - подумал Нильс. - Только когда это еще будет! И что это за тайна, о которой говорили совы?" Но Мартину он сказал: - А не будет ли нам дома скучно? Каждый день одно и то же. Дом да двор, двор да дом! Знаешь что, отправимся-ка мы лучше с дикими гусями за море. - Что ты! Что ты! - испугался Мартин. Ведь он все-таки был домашним гусем. Теперь, когда Мартин доказал стае Акки Кебнекайсе, что он ничуть не хуже диких гусей, ему хотелось только одного - спокойной жизни в родном птичнике. Хватит с него всяких приключений! Он сыт ими по горло! - Что ты! Что ты! - повторил Мартин. - А я думал, тебе тоже хочется домой. Нильс не выдержал. - Конечно, хочется! - крикнул он. - Да что об этом толковать! Тебе-то хорошо. Вон ты какой большой стал, мне на тебя сейчас даже влезать трудно. А я ничуточки не вырос. Ну посуди сам: как я такой отцу и матери на глаза покажусь? Возвращайся один домой, а я останусь с гусями. Акка меня теперь не прогонит. - Ну нет, я без тебя домой не вернусь, - сказал Мартин. - Это уж последнее дело - бросать товарища в беде. - Мартин задумался на минутку. - Слушай-ка, Нильс, ты бы поговорил с Аккой. Наверное, она поможет тебе, что-нибудь придумает. Она ведь все на свете умеет. Вот даже орла и то приручила. - Правда! - обрадовался Нильс. - Пойду-ка я посоветуюсь с Аккой. На следующий день Нильс пошел к гнезду старой гусыни. - Здравствуй, Акка, - сказал он. - Мне надо поговорить с тобой. - Говори, - сказала она, - я тебя слушаю. Нильс помолчал. - Понимаешь, Акка, - сказал он наконец, - я ведь не всегда был таким. Я был настоящим мальчиком, а гном взял и заколдовал меня... Акка Кебнекайсе совсем не удивилась. - Да, я об этом догадывалась, - сказала она. - Что же теперь делать? - Вот я и хотел спросить тебя - что же теперь мне делать? Ты самая умная из всех птиц, ты, верно, знаешь, как мне снова стать человеком. А если ты не знаешь, спроси, пожалуйста, у сов, тебе-то они скажут. - А почему ты думаешь, что совы знают? - спросила Акка. - Я слышал, как они шептались и говорили, что это страшная тайна. Еще когда мы были в Глиммингенском замке, слышал. Только потом они заговорили так тихо, что я ни слова не разобрал. Может, ты тоже знаешь эту тайну? - Нет, я не знаю этой тайны, - сказала Акка. - Спросить у сов? Так ведь они мне не расскажут. Я с ними не очень-то/ дружна, с этими кумушками... Но постой! Дай мне три дня сроку, может быть, я тебе помогу. Три дня Нильс не спал, не ел, не пил и все ждал, когда наконец Акка позовет его и он узнает, как освободиться от колдовских чар. "Если Акка сама взялась за это, так уж дело верное, - думал Нильс. - Она зря обещать не будет!" Он видел, как на следующий день после их разговора Акка улетела куда-то и вернулась только поздно вечером. Никто из стаи не знал, куда и зачем она летала - она никому не сказала об этом, и никто не смел ее спросить. И Нильс не спрашивал ее ни о чем. Правда, он старался почаще попадаться ей на глаза и придумывал разные поводы, чтобы лишний раз пройти мимо ее гнезда, но Акка как будто не замечала его. А если и заговаривала с ним, то все о каких-нибудь пустяках. "Может, не вышло у нее ничего, - думал Нильс, - потому она и молчит? Так уж лучше бы сразу сказала, начистоту". На второй день все было по-прежнему. Акка точно забыла про Нильса. Никогда еще дни не тянулись для Нильса так медленно. Чтобы как-нибудь убить время, Нильс решил починить крышу на своем домике, но, чуть только принялся строгать прутики, сразу порезал себе палец. Попробовал покрепче привязать пуговицу, болтавшуюся на ниточке, а вместо того оторвал ее совсем. Пошел собирать свежую траву себе для подстилки, да на обратном пути столько раз падал, что всю траву растерял. За какое бы дело он ни брался, ничего у него не клеилось, все валилось из рук. А тут еще гусята пристают, бегают за ним по пятам. Нильс спрятался было от них в своем домике, но гусята и здесь нашли его. Они поминутно прибегали к нему и, просунув головы в дверь, звали то на озеро, то на болото за ягодами. - Не хочу, идите сами, - говорил Нильс. Так он и сидел один в своем домике. Прошел день, прошла ночь и еще день прошел. Акка его не звала. На третий день к вечеру Нильс совсем загрустил. Вот уже все сроки миновали, а старая Акка даже не вспомнила о нем. И, уткнувшись лицом в свою травяную подушку, Нильс горько заплакал. Он громко всхлипывал, тяжело вздыхал, и от этого ему становилось так жалко себя, что слезы в три ручья лились у него из глаз. Подушка его давно промокла, лицо распухло, глаза болели, а он все плакал и плакал, пока не заснул. И вдруг кто-то загоготал над самым его ухом, затеребил его, затормошил, затряс. Нильс вскочил на ноги, Мартин, просунув голову в домик Нильса, громко кричал: - Скорей! Иди скорей! Тебя Акка зовет... Акка сидела в своем гнезде, а рядом с ней на кочке сидел орел. "Он-то здесь зачем?" - удивился Нильс и растерянно посмотрел на Акку. - Иди, иди, - сказала Акка. - Мы тебя как раз ждем. Потом она повернулась к орлу и чуть-чуть наклонила голову. - Теперь рассказывай, Горго. - Все в порядке. Был я в Глиммингенском замке, познакомился с вашими совами, - весело заговорил орел. "Ага! Так, значит, Акка посылала его к совам!" - подумал Нильс и насторожился. - Ну и далеко живут ваши приятельницы! Я уж думал, не поспею к сроку вернуться. Даже домой не залетал - прямо сюда со свежими новостями. Да и с совушками этими было немало возни. Прилетел, а они, видите ли, спят... Все у них шиворот-навыворот, все не как у птиц. Другие ночью мирно спят, а эти за день-то выспятся хорошенько, а ночью по лесу рыщут. Сразу видно - воровская порода... - Но ты их все-таки разбудил? - робко спросил Нильс. - А как же! Стану я с ними церемониться! Я как погладил клювом одну, так и другая сова проснулась. Хлопают обе глазищами, охают, ахают, ухают. Сослепу да спросонок ничего понять не могут. Они и так не больно-то понятливы, а тут, видно, последний ум у них отшибло. "Безобразие! - кричат. - Кто смеет тревожить наш сон?" Ну, я им показал, кто смеет. Они теперь надолго запомнят. - Зачем же ты с ними так! - с укором сказал Нильс. - Они, наверное, рассердились, теперь у них ничего не выведать. - Как это не выведать? - возмутился Горго. - Да я уже все выведал. - Ну что? Что они сказали? - еле выговорил Нильс. - Ты меня не перебивай, - сказал Горго, - а слушай. Я их спрашиваю: "Вы чего между собой сплетничаете, о чужих тайнах болтаете?" Они туда, сюда... "Что ты! - бормочут. - Мы знать ничего не знаем, какие такие тайны". Я опять потряс их немножко. "А, - говорят, - знаем, вспомнили. Наклонись, пожалуйста, поближе. Мы эту тайну можем сообщить только шепотом и только на ухо". И зашипели мне в оба уха, как змеи. Ну, я не сова, я шептаться не буду. Я тебе прямо скажу... - Говори же, говори! - помертвевшим голосом прошептал Нильс. - Трудно тебе стать человеком, - сказал Горго. - Этот гном такое придумал, что и не приснится. - Да не томи его, - вмешалась Акка. - Говори скорее. - Так вот: не быть тебе, Нильс, человеком, пока кто-нибудь по доброй воле не захочет стать таким же маленьким, как ты. - Да кто же захочет стать таким, как я! - в отчаянии воскликнул Нильс. - Подожди, это еще не все. Если найдется такой, ты должен сразу же сказать заклинание. И ни слова не перепутать. Я это заклинание сто раз повторил, пока запомнил. А теперь ты запоминай. И Горго стал говорить медленно и торжественно: - Стань передо мной, Как мышь перед горой, Как снежинка перед тучей, Как ступенька перед кручей, Как звезда перед луной. Бурум-шурум, Шалты-балты. Кто ты? Кто я? Был - я, стал - ты. - Как, как ты сказал? - переспросил Нильс. - Шурум-шалты? Бурум-балты? Я - был, стал - ты? - Ну вот все и перепутал! Это же заклинание! Тут каждое слово должно быть на месте. Подумай только: захочет кто-нибудь стать таким, как ты, а ты своим "бурум-балты" все дело испортишь. Слушай сначала. И Горго начал сначала. А Нильс смотрел ему прямо в клюв и повторял слово за словом: Бурум-шурум, Шалты-балты. Кто ты? Кто я? Был - я, стал - ты. После первых же ночных заморозков Акка Кебнекайсе велела всем готовиться к отлету. Теперь стая была почти втрое больше, чем весной. Двадцать два гусенка должны были совершить свой первый перелет. Накануне дня, назначенного для отправки в дальний путь, Акка устроила гусятам экзамен. Сперва каждый в отдельности показывал свое искусство, потом все вместе. Это было очень трудно: надо разом взлететь и в строгом порядке построиться треугольником. Десять раз Акка заставляла гусят подняться и спуститься, пока они не научились держать расстояние, не налетать друг на друга и не отставать. На следующий день на рассвете стая покинула Серые скалы. Впереди летела Акка Кебнекайсе, а за нею двумя ровными расходящимися линиями тянулась вся стая - восемнадцать гусей справа и восемнадцать гусей слева мерно взмахивали крыльями. Нильс, как всегда, сидел верхом на Мартине. Время от времени он оборачивался назад, чтобы пересчитать гусят, - не отстал ли кто? Все ли на месте? Гусята старались изо всех сил. Они отчаянно били крыльями по воздуху и покрикивали друг на друга: - Держись правее! - Куда ты вылез? - Ты мой хвост задеваешь! Один только Юкси был всем недоволен. Не прошло и часа, как он жалобно запищал - Акка Кебнекайсе! Акка Кебнекайсе! У меня крылья устали! - Ничего, отдохнешь ночью! - крикнула Акка. Но Юкси не унимался. - Не хочу ночью, хочу сейчас! - пищал он. - Молчи, молчи! - зашипел на него Мартин. - Ты же самый старший! Как тебе не стыдно! Юкси стало стыдно, и он замолчал. Но через час он опять забыл, что он старший, и опять поднял писк: - Акка Кебнекайсе! Акка Кебнекайсе! Я хочу есть! - Подожди! - крикнула Акка. - Придет время, все будут есть и ты поешь. - Не хочу ждать, хочу сейчас! - пищал Юкси. - Не позорь родителей, - зашипели Мартин и Марта. - Вот дождешься, что Акка выгонит тебя из стаи. Что ты тогда будешь делать? Пропадешь ведь один. Юкси и сам знал, что пропадет, и замолчал. Одна за другой уходили назад снежные горы. - Смотрите и запоминайте! - говорила Акка гусятам. - Эта гора называется Сарьечокко, а рядом - Порсочокко. Вот тот водопад называется Зьофаль, а этот Ристо. А горное озеро под нами... Но тут гусята взмолились. - Акка! Акка! - закричали они. - У нас в голове не помещается столько названий. Они такие трудные... - Ничего, - ответила Акка. - Чем больше вбивать в ваши головы, тем больше в них останется места! - А как называется вон та гора, самая высокая? - спросил Нильс. - Она называется: Ке-бне-кайсе! - торжественно произнесла старая гусыня. "Ах, вот оно что! - подумал Нильс. - Верно, Акка родилась тут. Потому она и зовется - Акка Кебнекайсе. Ну, конечно же, такая замечательная гусыня, как наша Акка, и родиться должна была не где-нибудь, а у самой высокой горы!" И Нильс с еще большим уважением посмотрел через головы гусей на предводительницу стаи. Лопари тоже уходили на зиму подальше от суровых гор. Нильс видел, как они спускаются вниз целыми стойбищами, с оленьими стадами, с домашним скарбом. Даже дома с собой забирают. Нильс смотрел во все глаза - может, где-нибудь в толпе кочевников идет девочка, которая угостила его лепешкой? Неужели он так и не попрощается с ней? Но стая летела слишком высоко и слишком быстро. Где же тут разглядеть маленькую лопарку! "Ну, если уж с ней нельзя попрощаться, так попрощаюсь со всей Лапландией", - подумал Нильс. И он громко запел: - Лаплан-Лаплан-Лапландия, Ты все еще видна! Прощай, прощай, Лапландия, Чудесная страна! Принес меня в Лапландию Домашний белый гусь, И, может быть, в Лапландию Я снова возвращусь. Вот и совсем ушли горы. Снова, как весной, кланяются гусям березки - кивают головой, машут ветвями, что-то шепчут. Они дальше всех провожали стаю на север и теперь первые встречают ее. Стая летела на юг тем же путем, каким весной летела на север. "Тут я потерял башмачок, - вспоминал Нильс. - Как на меня Мартин сердился! А ведь не потеряй я башмачок, Мартин не нашел бы Марту!.." "А где-то здесь мои медведи живут. Вот бы посмотреть на Мурре и Брумме, какие они теперь стали. Их мурлила, верно, и управиться не может со своими сыночками..." "А здесь Бронзовый должен стоять. Да вон он и стоит! Совсем позеленел от злости... Жаль, Деревянного больше нет. Бедный добрый Розенбум!" Нильс даже вздохнул, вспомнив своего деревянного друга. "А где же мы теперь летим?" Этого места Нильс никак не мог припомнить. Тут было все, что только можно пожелать, как будто здесь была собрана красота всей страны. Леса принесли сюда свой зеленый наряд, реки протянули свои притоки, долины наградили зелеными лугами, низины расстелили ковры изо мха и папоротника, море украсило шхерами и фиордами, горные склоны поделились скалами и плоскогорьями, а поля одарили плодородными пашнями. Здесь, в этом удивительном краю, где сошлись юг и север, запад и восток, стая Акки Кебнекайсе устроила привал. Кто хотел - шлепал по болоту; кто хотел - плескался рядом в речке; кому нравилось - гулял по лесу. Все тут было под боком. Нильс сидел на лесной опушке под корнями сосны и маленькой палочкой разгребал опавшую хвою. Над головой у него с ветки на ветку перепрыгнула белка и бросила ему орешек. Зайчонок проскакал мимо и положил у его ног морковку. Из кустов выбежал еж и остановился перед Нильсом. Он ощетинился всеми своими иглами, и на кончике каждой иглы у него была насажена спелая брусничина. "Вот сколько у меня друзей!" - подумал Нильс. А помочь его беде никто не мог... Вдруг Нильс услышал знакомый каркающий голос: - Здр-р-равствуй! Здр-р-равствуй! Здр-р-равствуй! Нильс поднял голову. Да это Фумле-Друмле! Атаман вороньей шайки! - Р-р-разыскал-таки тебя! - выкрикивал Фумле-Друмле, хлопая крыльями. - Кр-р-ружил по небу, кр-р-ружил и р-р-разыскал. Наконец Фумле-Друмле сел около Нильса. - Мы с тобой стар-р-рые др-р-рузья, - сказал Фумле-Друмле, - а др-р-рузья др-р-руг др-р-руга выр-р-ручают. Я уж постар-р-рался, р-р-разузнал, как тебе в человека пр-р-ревр-р-ратиться!.. Нильс ничего не ответил. - Что ж ты не р-р-радуешься? - каркнул ворон. Нильс опять ничего не ответил. Потом вздохнул и тихонько забормотал: - Стань передо мной, Как мышь перед горой, Как снежинка перед тучей, Как ступенька перед кручей, Как звезда перед луной. Бурум-шурум, Шалты-балты. Кто ты? Кто я? Был - я, стал - ты. - Ты откуда это знаешь? - спросил Фумле-Друмле, и глаза у него засверкали от обиды, что не он первый открыл эту тайну Нильсу. - Мне орел Горго сказал, - ответил Нильс. - Да что толку знать? Все равно мне некому спеть эту колдовскую песенку. - Твой Гор-р-го дур-рень, - каркнул Фумле-Друмле. - А вот я тебе по-настоящему помогу. Я уже р-р-разыскал того, кто р-р-рад с тобой поменяться. - Правда, Фумле-Друмле? Неужели правда? - воскликнул Нильс. - Кто же это? Кто? - Не тор-р-ропись. Узнаешь, когда пр-р-ридет вр-р-ремя, - сказал Фумле-Друмле. - Забир-р-райся на меня. И Фумле-Друмле подставил Нильсу свое крыло. Нильс, как по мосткам, взбежал к Фумле-Друмле на спину, и они полетели. - Мартин! Мартин! Акка! Подождите меня! Я вернусь! - успел крикнуть Нильс. Все гуси с удивлением смотрели ему вслед, но Нильс был уже далеко. Скоро он увидел островерхие крутые крыши старинного города Упсала. Фумле-Друмле покружил над домами и наконец сел на крышу, которая ему почему-то приглянулась. Ветер перекатывал по черепицам обрывок бумаги. Через окошко маленькой мансарды была видна комнатка. У стола сидел юноша и, не отрывая глаз, смотрел, как ветер треплет бумажный листок. - Опять этот ворон! - сказал юноша, когда Фумле-Друмле опустился на крышу. - Ну что ему от меня надо? Какую еще беду мне накаркает? "Верно, одна беда с ним уже случилась", - подумал Нильс. И Нильс угадал. Беда началась вот с чего. Жили в городе Упсала два студента. Одному во всем везло. Так крепко сдружилась с ним удача, что никогда его не оставляла, - что бы он ни задумал, за какое бы дело ни взялся. Вот и был он всегда весел, всегда доволен, со всеми приветлив. За то и его все любили. Экзаменаторы не скупились для него на пятерки, товарищи души в нем не чаяли, и жилось ему на свете легче легкого. Его так и называли - Удачник. Да к нему никакое другое имя и не подходило! Он даже сам позабыл, как его звали отец с матерью. А другой студент был нелюдимый, незаметный, беда за ним так и ходила следом, ни на шаг его не отпускала. От людей он прятался, да и с ним никто не дружил. Товарищи даже имени его не знали, а просто называли его Неудачник. Да и какое другое имя можно было ему дать! И вот однажды, когда Удачник, весело напевая, собрался идти сдавать последний экзамен, дверь отворилась, и вошел Неудачник. В руках у него был какой-то объемистый сверток. - Я пришел к тебе с просьбой, - робко сказал он Удачнику. - Целых пять лет я трудился над одним сочинением и вот теперь кончил его. Я и сам не знаю, что у меня получилось. Но твоему слову поверю. Удачник сказал: - Давай, я прочту. И подумал про себя: "Вот как все меня любят. Даже этот нелюдим пришел ко мне". А Неудачник протянул ему сверток и сказал: - Мне очень стыдно давать тебе такую мазню, но у меня нет денег, чтобы нанять переписчика. Да, по правде сказать, я боюсь отдать кому-нибудь мое сочинение. Ведь если его потеряют - вся моя работа пропала. - Ты можешь не тревожиться, - сказал Удачник, - у меня не пропадет ни один листок. Неудачник ушел. А Удачник выглянул в окно, чтобы посмотреть на башенные часы. До экзамена времени оставалось еще много, знал он все назубок, делать пока нечего, и он решил посмотреть, что за сочинение принес ему Неудачник. Он развязал сверток. Перед ним лежала груда листков, исписанных вдоль и поперек. На первой странице крупными буквами было выведено: "История города Упсала". "И про что ото он мог столько написать?" - подумал Удачник. Он прочел одну страницу, вторую, третью и забыл обо всем на свете, сидя над этими истрепанными листками. Каждый день проходил он мимо городского собора и ничего не знает о нем. А теперь этот собор словно ожил. Ожили короли, погребенные под его каменными плитами. Ожили люди, которые его построили, хоть и прошло с тех пор немало веков. Без этого собора нельзя было даже представить себе города. Да разве могло что-нибудь случиться с этой каменной громадой? А ведь когда-то собор был разрушен пожаром. Удачнику почудилось, что со страницы рукописи, над которой он склонился, несется тревожный набат и встает огненное зарево. И библиотеку, в которую Удачник ходил чуть не каждый день, он увидел как будто первый раз в жизни. Из каких только стран сюда не попадали книги, в переплетах из кожи и резного дерева, с застежками и без застежек! Каждый год, в феврале, он бродил по ярмарке и покупал в лавках всякие безделицы. А ведь ярмарка эта могла бы уже в трехсотый раз отпраздновать свой день рождения. И Удачнику, пока он переворачивал страницы, казалось, что он сам поет и пляшет вместе с веселой толпой в старинных одеждах на самой первой ярмарке, которая шумела здесь ровно триста лет тому назад. Только бой башенных часов заставил его вспомнить, что ему пора собираться на экзамен. Удачник вскочил, бросился в чуланчик, где висел его самый лучший костюм, потом в прихожую - там стояли его новые ботинки, снова вбежал в комнату за своей студенческой шапкой.., и вдруг остановился на пороге как вкопанный. Пока он суетился и бегал взад-вперед, ветер распахнул окно, перепутал, переметал все листки рукописи и понес их над крышей. Забыв про свой парадный костюм, Удачник бросился догонять ветер. Хорошо еще, что его комната была на самом чердаке! Он перемахнул через подоконник и был уже на крыше. А ветер словно смеялся над бедным Удачником: то подбросит листки, то закружит, а то вдруг дунет, да так, что белая бумажная стая разлетится во все стороны. Удачник прямо из сил выбился, а поймал только два или три обрывка. Чуть не плача, вернулся он в свою комнату, И вдруг прямо против его окна на крышу уселся ворон - огромный, черный, глаза злые, хитрые. Сел и закаркал. У неудачливого Удачника совсем упало сердце. Ведь ворон каркает не к добру. Одна беда уже свалилась на него. А за первой и вторая нагрянет. Так и случилось. Он чуть не опоздал на экзамен. На все вопросы отвечал невпопад, и кончилось дело тем, что он получил двойку. Медленно брел несчастный Удачник домой. А Неудачник уже поджидал его у ворот. - Ты еще не прочел? - спросил он с тревогой. - Мне не до тебя было, я готовился к экзамену. Не все ведь такие бездельники, как ты, - сказал Удачник. Он нарочно говорил так грубо, чтобы поскорее избавиться от товарища. Как он скажет ему, что случилась такая беда, какой даже этот Неудачник никогда не знал? А Неудачник подумал: "Наверное, мое сочинение никуда не годится, вот он со мной и не хочет разговаривать. Нет, ни в чем, видно, нет мне удачи!" На другой день, чуть только злосчастный Удачник вышел из дому, ему повстречался Неудачник. - Ты что подстерегаешь меня? - сердито сказал Удачник. - Когда прочитаю, сам к тебе приду, а ходить за мной следом - нечего. - Нет, нет, я не тороплю тебя. Я только вот что хотел сказать, - робко проговорил Неудачник, - если ты увидишь, что мое сочинение никуда не годится, ты можешь выбросить его или сжечь. Удачник ничего не ответил и прошел мимо. А Неудачник теперь не сомневался, что вся его работа была пустой потерей времени. "И говорить-то о ней - только время терять!" - со стыдом подумал Неудачник. На третий день Удачник совсем не выходил из дому. Слова, сказанные Неудачником, не переставали звучать у него в ушах: "Если ты увидишь, что мое сочинение никуда не годится, ты можешь выбросить его или сжечь..." А если сказать, что я так и сделал?.. Никто ничего не узнает... И сам Неудачник не узнает..." Весь день он ходил из угла в угол по своей комнате, и каждый раз, когда поднимал голову, он видел ворона, который неподвижно сидел против его окна. - Ах, какой я несчастный, какой несчастный! - громко воскликнул Удачник. - Мухе и той живется лучше, чем мне! Вот если бы стать мухой! Или кузнечиком... Ком угодно, только бы избавиться от беды. - Кар-р-р! Кар-р-р! - закричал вдруг ворон и, тяжело взмахивая крыльями, полетел прочь. Прошел еще один день, а несчастный Удачник не мог ни на что решиться. "Нет, лучше всего сказать правду, - думал он. - Но ведь этот Неудачник не поверит мне. Он непременно решит, что я только из жалости хвалю его сочинение, а что на самом деле - оно никуда не годится, и я сжег его. И что историю про ветер я просто выдумал... А если он даже поверит - так будет еще хуже. Ведь его труд, который мог бы прославить его, погиб навсегда. Так, может быть, лучше ему думать, что его сочинение только того и стоило, чтобы его сожгли? Но как же я скажу это?.. Ах, что же мне делать? Что делать?" - думал в отчаянии Удачник. И мысли его бежали по тому же самому кругу. Обмануть - нельзя. Сказать правду - невозможно. Не поверит ему товарищ - плохо. Поверит - еще того хуже. Он метался по комнате, как зверь в клетке, то садился, то вскакивал, то снова садился и ничего не видящими глазами глядел в окно. Под вечер он услышал скрипучее карканье. - Опять этот ворон! - с тоской сказал Удачник. - Ну что ему от меня надо! Какую еще беду он мне накаркает! А ворон взлетел на самый подоконник, и со спины его - прямо на стол - соскочил маленький, точно игрушечный, человечек. Удачник так удивился, что на минуту забыл о всех своих неудачах. - Эй! Кто ты такой? Может, ты гном? Но ведь гномы бывают только в сказках! - Если бы только в сказках! - тихо сказал Нильс, вздыхая. - Я ведь был человек как человек, вот такой, как ты, только мальчик. А настоящий гном заколдовал меня. С тех пор я так и живу - не то человек, не то непонятно что... - Да где ж ты живешь? - спросил Удачник. - А я с птицами живу. Меня гусиная стая к себе взяла. - Какой ты счастливый, - воскликнул Удачник. - Ах, если б я мог стать таким, как ты! Если бы и меня унесли отсюда перелетные птицы! Тут ворон, который до сих пор молчал, подтолкнул Нильса крылом и радостно каркнул: - Говор-р-ри! Говор-р-ри! Скор-р-рей говор-р-ри! "Вот оно что! Вот зачем Фумле-Друмле принес меня сюда! - подумал Нильс. - Неужели я сейчас снова стану человеком!.." Он открыл рот и, замирая от волнения, начал: - Стань передо мной, Как мышь перед горой... И вдруг замолчал. Как будто забыл все колдовские слова. - Говор-р-ри! Говор-р-ри дальше! - закаркал Фумле-Друмле. Но Нильс только отмахнулся от него. А Удачник, который ни о чем и не подозревал, наклонился над Нильсом и сказал: - Ну, говори же, говори дальше! Я никогда не слышал таких стишков! - И хорошо, что не слышал, - сказал Нильс. - Дур-р-рак! Дур-р-рак! - закаркал Фумле-Друмле. - Помолчи! - прикрикнул на ворона Нильс. Потом снова повернулся к Удачнику и спросил: - А ты почему хочешь стать таким, как я? - Потому что я самый несчастный человек на свете! - воскликнул Удачник. - Ты только послушай, что со мной случилось. И он рассказал Нильсу, ничего не утаивая, о своей беде. - Да, тут рад будешь на край света улететь, - согласился Нильс. - Но ведь Неудачнику-то от этого не станет легче!.. Послушай, я, кажется, смогу помочь твоему горю. Он подбежал к ворону и стал что-то шептать ему на ухо. - Дур-р-рак! Дур-р-рак! - закаркал в ответ ему Фумле-Друмле. А Нильс все уговаривал и уговаривал ворона. Потом забрался к нему на спину, и они улетели - ворон и маленький человечек. - Что это? - пробормотал Удачник, тряхнув головой. - Наверное, я спал и мне приснился сон? Пока он раздумывал над этим, кто-то бросил в его окно несколько листков пропавшей рукописи. И перед Удачником мелькнули черные вороньи крылья. Весь вечер, до поздней ночи, собирал Нильс и Фумле-Друмле развеянные ветром листы и листок за листком приносили Удачнику. Они подбирали их на крышах и чердаках, па ветках деревьев и на дорожках сада, среди мусорной свалки и па колокольне собора. Куда только не заглядывали ворон и мальчик! Одну страничку Нильс вытащил из собачьей будки. Фумле-Друмле вырвал какой-то исписанный листок прямо из рук торговца, когда тот свертывал из него кулек для орехов. А счастливый Удачник расправлял, разглаживал каждую страницу и складывал их по порядку. - Вот все и на месте! - сказал он наконец - Спасибо тебе, маленький человечек! И тебе спасибо, ворон! Я думал, ты мне беду накаркаешь, а ты мне вот какое счастье принес! Он схватил рукопись и, несмотря па поздний час, побежал к Неудачнику. Пусть и счастливый Неудачник порадуется своей удаче! Фумле-Друмле и Нильс остались одни на крыше. - Ну что ж, надо возвращаться восвояси, - сказал ворон Нильсу. - Прозевал свое счастье, на себя и пеняй. - Да ты не сердись, Фумле-Друмле, - сказал Нильс. - Очень уж мне стало жалко и Удачника и Неудачника. И вот наконец Нильс увидел родную деревню. - Гляди, гляди, - крикнул он Мартину, - вон улица наша! Вон наш дом! Попросим Акку спуститься. Но Акку не надо было просить. Она ведь была умная гусыня и сама понимала, как хочется Нильсу увидеть родной дом. Она высмотрела за деревней заглохший пруд и приказала стае спускаться. Нильсу не терпелось сейчас же побежать домой. Но он боялся встретиться с кем-нибудь на улице и решил подождать до вечера. Когда совсем уже стемнело, он отправился в деревню. Мартин со своим семейством тоже пошел за ним. Он хотел показать жене и детям птичник, в котором провел свою молодость. - Мы только взглянем разок и вернемся, - сказал Нильс старой гусыне. К счастью, они никого не встретили, пока шли через деревню. Вот и знакомый двор. Они осторожно прошмыгнули через калитку. Во дворе было тихо. Все куры и гуси давно уже спали. Только из дома доносились неясные голоса. Дверь в дом была приоткрыта, и оттуда узкой полосой пробивался свет. Нильс заглянул в щелку. В комнате все по-прежнему: у окна - стол, около печки - сундук и даже сачок на старом месте, между окном и шкафом. Мать с отцом сидели за столом около лампы. Мать что-то вязала, а отец штопал рыбачью сеть. Под столом, свернувшись калачиком, лежал кот и тихонько мурлыкал. - Где-то сейчас наш сыночек? - говорила мать, тяжело вздыхая. - Верно, голодает да холодает, скитаясь по дорогам... А может, больной лежит. Долго ли ребенку заболеть!.. Отец ничего не сказал. Он только нахмурился и еще ниже склонился над сетью. - А может, его и на свете уже нет, - снова заговорила мать и украдкой вытерла глаза концом своего вязанья. "Да я жив! Я здесь!" - чуть было не крикнул Нильс и сам отер рукавом слезы. - Ну уж ты придумаешь! - сердито сказал отец. - Подожди, вернется наш сыночек! Мы еще с ним порыбачим! Но мать только всхлипнула в ответ. - Уж какое там вернется! Если и жив, все равно домой не придет... - говорила она сквозь слезы. - Сколько раз тебе твердила: не наказывай ты его. Ведь мал он да глуп - что с него спросишь? А ты чуть что - сразу за ремень. Вот он и убежал. - Ну да, а сама ты его мало бранила, что ли? - Да я так уж, любя... - А я что, не любя? Только вот одно я в толк не возьму - неужели он Мартина с собой увел? Собаку бы еще, это я понимаю. Собака - друг человека. А тут гусь какой-то! Гусь человеку не товарищ. - Как это не товарищ? Еще какой товарищ! - крикнул Нильс и скорей захлопнул ладонью рот. - Кто это там пищит? - сказала мать, оглядываясь. - Мыши, что ли? Прямо беда с ними, все зерно в подполье перепортят. Эй ты, котище! Довольно тебе нежиться, ступай на охоту! Кот зевнул, потянулся и лениво пошел к двери. Он повел носом вправо, повел влево. Нет! Мышиным духом не пахнет. А Нильс тем временем ни жив, ни мертв стоял за кадкой с водой. Он боялся шевельнуться, боялся дохнуть. Что, если кот и вправду примет его за мышь? И Нильс сразу представил себе, как кот бросается на него, хватает и тащит в зубах к матери. У него даже пот на лбу выступил от страха и стыда. Но кот, не обнаружив ничего подозрительного, угрожающе мяукнул в темноту и вернулся на свое место. Нильс подождал с минутку, потом тихонько выбрался из своего убежища и медленно побрел по двору. Около птичника стояло старое корыто, из которого мать всегда кормила кур и гусей. Гусята обступили корыто со всех сторон и жадно подбирали оставшиеся на дне зернышки, - Это зерно ячменное, - объяснял Мартин своим детям. - Такое зерно домашние гуси клюют каждый день, - Очень вкусное зерно, - сказал Юкси. - Давайте останемся и будем домашними гусями! Тут к ним подошел Нильс. - Что ж, Мартин, мне пора идти, - грустно сказал он. - А ты, если хочешь, оставайся. - Нет, - сказал Мартин, - я тебя не брошу. С тобой я бы остался, а так - это не дело... Ну, полетели! - скомандовал он гусятам. - Не хочу никуда лететь, - запищал Юкси. - Хочу здесь жить! Надоело мне все летать да летать. - Раз отец велит тебе лететь, значит, надо лететь, - строго сказал Нильс. - Да, тебе легко рассуждать, - опять запищал Юкси. - Сидишь себе на папиной шее и пальцем не шевельнешь. Попробовал бы сам полетать! Ах, если бы я сделался таким же маленьким, как ты! Меня бы тогда тоже все на спине носили. Вот было бы хорошо! - Глупый! - сказал Нильс. - Неужели же ты, Юкси, и вправду хочешь быть маленьким? - А что же тут такого? - ответил Юкси. - О маленьких все заботятся, маленьких ничего не заставляют делать... - Гусенок упрямо топнул лапой и запищал изо всех сил: - Хочу быть маленьким! Хочу быть маленьким! Хочу быть таким, как Нильс! - Вот наказание с этим Юкси! - сказал Мартин. - Недаром говорят - в семье не без урода. Проучить бы его, оставить бы навсегда маленьким!.. - Ну и что ж, я бы не заплакал, - хорохорился Юкси. "Ах вот ты какой! - подумал Нильс. - Тогда тебя и жалеть нечего!" И Нильс медленно и громко заговорил: - Стань передо мной, Как мышь перед горой, Как снежинка перед тучей, Как ступенька перед кручей, Как звезда перед луной. Бурум-шурум, Шалты-балты. Кто ты? Кто я? Был - я, стал - ты. И что же! Едва Нильс проговорил последнее слово, Юкси будто сжался в комочек. Он стал не больше воробья! Таким он был, когда только-только вылупился из яйца! Юкси с удивлением озирался кругом. Он не понимал, что это с ним случилось. А Мартин с Мартой загоготали, захлопали крыльями, забегали по двору. "Наверное, они испугались за Юкси, - подумал Нильс. - А почему они сами тоже стали как будто меньше?" - Мартин! Слушай, Мартин! - позвал Нильс своего друга. Но Мартин шарахнулся в сторону, а за ним - Марта и все гусята. В это время хлопнула дверь, и из дому с фонарем в руках выбежала мать. - Кто это там гусей выпустил? Эй, мальчик, ты что тут делаешь? - закричала она и подбежала к Нильсу. Вдруг фонарь выпал у нее из рук. - Нильс, сыночек мой! - воскликнула она. - Отец, отец, иди скорее! Наш Нильс вернулся. На следующий день Нильс проснулся еще до рассвета. Он сел на кровати и огляделся. Где он? Вместо высокого неба - над ним низкий потолок. Вместо кустов - гладкие стены. Да ведь он дома! У себя дома! Нильс чуть не закричал от радости. И вдруг он вспомнил: "А как же Акка Кебнекайсе! Неужели она улетит со своей стаей, и я никогда ее больше не увижу?" Нильс вскочил и выбежал во двор. "Верно, и Мартин хочет попрощаться со стаей Акки Кебнекайсе", - подумал он и приоткрыл дверь птичника. Мартин спал рядом с Мартой, окруженный гусятами. - Мартин! Мартин! - позвал Нильс. - Проснись! Мартин открыл глаза, вытянул шею и зашипел. - Мартин! Да что ты? Ведь это я, Нильс! Мартин недоверчиво покосился на него, но шипеть перестал - Мартин! Пойдем попрощаемся с Аккой! - сказал Нильс. - Га-га-га! - ответил Мартин. Но что он хотел сказать, Нильс не понял. - Ну, не хочешь - не надо! Нильс махнул рукой и один пошел к пруду. Он еще не привык к тому, что у него такие большие руки и ноги. Поэтому он старательно обошел первый же камень, который попался ему на дороге - Да что это я! - спохватился Нильс и даже рассмеялся. Он нарочно вернулся назад, перешагнул через камень, да еще поддал его носком башмака. На краю деревни Нильс увидел, как из дому с ведрами в руках вышла какая-то женщина. Нильс прижался к забору. И опять рассмеялся. Ну чего ему прятаться? Ведь он теперь мальчик как мальчик. И он смело пошел дальше. Утро выдалось тихое, ясное. То и дело в небе раздавались веселые птичьи голоса. И каждый раз Нильс задирал голову - не его ли это стая летит? Наконец он подошел к пруду. В кустах испуганно зашевелились дикие гуси. - Не бойтесь, это я, Нильс! - крикнул мальчик. Услышав чужой голос, гуси совсем переполошились и с шумом поднялись в воздух. - Акка! Акка! Подожди! Не улетай! - кричал Нильс. Гуси взметнулись еще выше, а потом построились ровным треугольником и закружились над головой Нильса. "Значит, узнали меня! - обрадовался Нильс и замахал им рукой. - Прощаются со мной!" А одна гусыня отделилась от стаи и полетела прямо к Нильсу. Это была Акка Кебнекайсе. Она села на землю у самых его ног и стала что-то ласково говорить: - Га-га-га! Га-га-га! Га-га-га! Нильс нагнулся к ней и тихонько погладил ее по жестким крыльям. Вот какая она теперь маленькая рядом с ним! - Прощай, Акка! Спасибо тебе! - сказал Нильс. И в ответ ему старая Акка раскрыла крылья, как будто хотела на прощание обнять Нильса. Дикие гуси закричали над ним, и Нильсу показалось, что они зовут Акку, торопят ее в путь. Акка еще раз ласково похлопала Нильса крылом по плечу... И вот она опять в небе, опять впереди стаи. - На юг! На юг! - звенят в воздухе птичьи голоса. Нильс долго смотрел вслед своим недавним друзьям. Потом вздохнул и медленно побрел домой. Так кончилось удивительное путешествие Нильса с дикими гусями. Снова Нильс стал ходить в школу. Теперь в дневнике у него поселились одни пятерки, а двойкам туда было не пробраться. Гусята тоже учились, чему им полагается: как клевать зерно из деревянного корыта, как чистить перья, как здороваться с хозяйкой. Скоро они переросли Мартина с Мартой. Только Юкси остался на всю жизнь маленьким, словно он только что вылупился из яйца. Чиполлино был сыном Чиполлоне. И было у него семь братьев: Чиполлетто, Чиполлотто, Чиполлочча, Чиполлучча и так далее -- самые подходящие имена для честной луковой семьи. Люди они были хорошие, надо прямо сказать, да только не везло им в жизни. Что ж поделаешь: где лук, там и слезы. Чиполлоне, его жена и сыновья жили в деревянной лачуге чуть побольше ящичка для огородной рассады. Если богачам случалось попадать в эти места, они недовольно морщили носы, ворчали: "Фу, как несет луком!" -- и приказывали кучеру ехать быстрее. Однажды бедную окраину собрался посетить сам правитель страны, принц Лимон. Придворные ужасно беспокоились, не ударит ли луковый запах в нос его высочеству. -- Что скажет принц, когда почувствует этот запах бедности? -- Можно опрыскать бедняков духами! -- предложил Старший Камергер. На окраину немедленно отправили дюжину солдат-Лимончиков, чтобы надушить тех, от кого пахнет луком. На этот раз солдаты оставили в казармах свои сабли и пушки и взвалили на плечи огромные бидоны с опрыскивателями. В бидонах были: цветочный одеколон, фиалковая эссенция и даже самая лучшая розовая вода. Командир приказал Чиполлоне, его сыновьям и всей родне выйти из домишек. Солдаты построили их в ряды и хорошенько опрыскали с головы до ног одеколоном. От этого душистого дождя у Чиполлино с непривычки сделался сильнейший насморк. Он стал громко чихать и не расслышал, как издали донесся протяжный звук трубы. Это на окраину прибыл сам правитель со свитой Лимонов, Лимонишек и Лимончиков. Принц Лимон был одет во все желтое с ног до головы, а на желтой шапочке у него побрякивал золотой колокольчик. У придворных Лимонов колокольчики были серебряные, а у солдат-Лимончиков -- бронзовые. Все эти колокольчики звенели, не переставая, так что получалась великолепная музыка. Послушать ее сбежалась вся улица. Народ решил, что пришел бродячий оркестр. Чиполлоне и Чиполлино оказались в первом ряду. Им обоим досталось немало толчков и пинков от тех, кто напирал сзади. Наконец бедный старик Чиполлоне не выдержал и закричал: -- Назад! Осади назад!.. Принц Лимон насторожился. Это что такое? Он подошел к Чиполлоне, величаво переступая своими короткими, кривыми ножками, и строго посмотрел на старика: -- Чего это ты кричишь "назад"? Мои верноподданные так жаждут увидеть меня, что рвутся вперед, а тебе это не нравится, да? -- Ваше высочество, -- прошептал на ухо принцу Старший Камергер, -- мне кажется, что этот человек -- опасный мятежник. Его нужно взять под особое наблюдение. Тотчас же один из солдат-Лимончиков направил на Чиполлоне подзорную трубу, которою пользовались для наблюдения за возмутителями спокойствия. У каждого Лимончика была такая труба. Чиполлоне позеленел от страха. -- Ваше высочество, -- пробормотал он, -- да ведь они меня затолкают! -- И прекрасно сделают, -- прогремел принц Лимон. -- Так тебе и надо! Тут Старший Камергер обратился к толпе с речью. -- Возлюбленные наши подданные, -- сказал он, -- его высочество благодарит вас за выражение преданности и за усердные пинки, которыми вы потчуете друг друга. Толкайтесь посильнее, напирайте вовсю! -- Но ведь они и вас самих, чего доброго, с ног сшибут, -- попытался возразить Чиполлино. Но сейчас же другой Лимончик направил на мальчика подзорную трубу, и Чиполлино счел за лучшее скрыться в толпе. Сначала задние ряды напирали на передние не слишком сильно. Но Старший Камергер так свирепо поглядывал на нерадивых, что в конце концов толпа заволновалась, как вода в кадушке. Не выдержав напора, старый Чиполлоне завертелся кубарем и нечаянно наступил на ногу самому принцу Лимону. Его высочество, на ногах у которого были изрядные мозоли, сразу увидел все звезды небесные без помощи придворного астронома. Десять солдат-Лимончиков кинулись со всех сторон на несчастного Чиполлоне и надели па него наручники. -- Чиполлино, Чиполлино, сынок! -- звал, растерянно оглядываясь по сторонам, бедный старик, когда его уводили солдаты. Чиполлино в эту минуту находился очень далеко от места происшествия и ничего не подозревал, но зеваки, сновавшие вокруг, уже все знали и, как бывает в подобных случаях, знали даже больше того, что было на самом деле. -- Хорошо, что его вовремя схватили, -- говорили досужие болтуны. -- Вы только подумайте, он хотел заколоть его высочество кинжалом! -- Ничего подобного: у злодея пулемет в кармане! -- Пулемет? В кармане? Быть этого не может! -- А разве вы не слышите стрельбы? На самом деле это была вовсе не стрельба, а треск праздничного фейерверка, устроенного в честь принца Лимона. Но толпа так перепугалась, что шарахнулась во все стороны от солдат-Лимончиков. Чиполлино хотел было крикнуть всем этим людям, что в кармане у его отца не пулемет, а только небольшой окурок сигары, но, подумав, решил, что болтунов все равно не переспоришь, и благоразумно промолчал. Бедный Чиполлино! Ему вдруг показалось, что он стал плохо видеть, -- это потому, что у него на глаза навернулась большущая слезища. -- Назад, глупая! -- прикрикнул на нее Чиполлино и стиснул зубы, чтобы не зареветь. Слеза испугалась, попятилась и больше уже не показывалась. Короче говоря, старого Чиполлоне приговорили к тюремному заключению не только на всю жизнь, но и на много-много лет после смерти, потому что при тюрьмах принца Лимона были и кладбища. Чиполлино добился свидания со стариком и крепко обнял его: -- Бедный ты мой отец! Тебя засадили в каталажку, как преступника, вместе с ворами и бандитами!.. -- Что ты, что ты, сынок, -- ласково перебил его отец, -- да ведь в тюрьме полным-полно честных людей! -- А за что же они сидят? Что плохого они сделали? -- Ровно ничего, сынок. Вот за это-то их и засадили. Принцу Лимону порядочные люди не по нутру. Чиполлино призадумался. -- Значит, попасть в тюрьму -- это большая честь? -- спросил он. -- Выходит, что так. Тюрьмы построены для тех, кто ворует и убивает, но у принца Лимона все наоборот: воры и убийцы у него во дворце, а в тюрьме сидят честные граждане. -- Я тоже хочу быть честным гражданином, -- заявил Чиполлино, -- но только в тюрьму попадать не желаю. Потерпи немного, я вернусь сюда и всех вас освобожу! -- Не слишком ли ты на себя надеешься? -- улыбнулся старик. -- Это дело нелегкое! -- А вот увидишь. Я своего добьюсь. Тут явился какой-то Лимонилтка из стражи п объявил, что свидание окончено. -- Чиполлино, -- сказал на прощание отец, -- теперь ты уже большой и можешь сам о себе подумать. О твоей маме и братишках позаботится дядя Чиполла, а ты отправляйся странствовать по белу свету, поучись уму-разуму. -- Как же мне учиться? Книжек у меня нет, да и купить их не на что. -- Не беда, жизнь научит. Только гляди в оба -- старайся видеть насквозь всяких плутов и мошенников, особенно тех, которые имеют власть. -- А потом? Что мне потом делать? -- Сам поймешь, когда придет время. -- Ну пошел, пошел, -- прикрикнул Лимонишка, -- довольно болтать! А ты, оборвыш, держись подальше отсюда, ежели не хочешь сам попасть за решетку. Чиполлино ответил бы Лимонишке насмешливой песенкой, да подумал, что не стоит попадать за решетку, пока не успеешь как следует взяться за дело. Он крепко поцеловал отца и убежал. На следующий день он поручил свою мать и семерых братьев заботам доброго дяди Чиполлы, которому повезло в жизни чуть-чуть больше, чем остальным родственникам, -- он служил где-то привратником. Попрощавшись с дядей, матерью и братьями, Чиполлино завязал свои вещи в узелок и, нацепив его на палку, пустился в путь. Он пошел куда глаза глядят и, должно быть, выбрал верную дорогу. Через несколько часов добрался он до маленькой деревушки -- такой маленькой, что никто даже не потрудился написать ее название на столбе или на первом доме. Да и дом-то этот был, собственно говоря, не дом, а какая-то крохотная конурка, которая годилась разве что для таксы. У окошечка сидел старик с рыжеватой бородкой; он грустно поглядывал на улицу и, казалось, был чем-то очень озабочен. -- Дяденька, -- спросил Чиполлино, -- что это вам взбрело в голову забраться в этот ящик? Хотел бы я знать, как вы из него вылезете! -- О, это довольно легко! -- отвечал старичок. -- Вот войти гораздо труднее. Я бы с удовольствием пригласил вас к себе, мальчик, и даже угостил бы стаканчиком холодного пива, но здесь вдвоем не поместишься. Да, правду сказать, у меня и пива-то нет. -- Ничего, -- сказал Чиполлино, -- я пить не хочу... Так это, значит, ваш дом? -- Да, -- отвечал старик, которого звали кум Тыква. -- Домик, правда, тесноват, но когда нет ветра, тут неплохо. Надо сказать, что кум Тыква только накануне этого дня закончил постройку своего дома. Чуть ли не с самого детства мечтал он о том, что у него будет когда-нибудь собственный домик, и каждый год покупал по одному кирпичу для будущей постройки. Но только, к сожалению, кум Тыква не знал арифметики и должен был время от времени просить сапожника, мастера Виноградинку, посчитать за него кирпичи. -- Посмотрим, -- говорил мастер Виноградинка, почесывая затылок шилом. -- Шестью семь-сорок два... девять долой... Словом, всего у тебя семнадцать кирпичей. -- А как ты думаешь, хватит этого на дом? -- Я бы сказал, что нет. -- Как же быть? -- Это уж твое дело. Не хватает на дом -- сложи из кирпичей скамеечку. -- Да на что же мне скамеечка! Скамеечек и без того в парке много, а когда они заняты, я и постоять могу. Мастер Виноградинка молча почесывал шилом сначала за правым ухом, потом за левым и уходил в свою мастерскую. А кум Тыква думал-думал и в конце концов решил работать побольше, а есть поменьше. Так он и сделал. Теперь ему удавалось покупать по три, по четыре кирпича в год. Он стал худым, как спичка, зато груда кирпичей росла. Народ говорил: "Посмотрите-ка на кума Тыкву! Можно подумать, что он вытаскивает кирпичи из собственного брюха. Каждый раз, как у него прибавляется кирпичик, сам он худеет на килограмм". Так шел год за годом. Наконец наступил день, когда кум Тыква почувствовал, что становится стар b не может больше работать. Он снова пошел к мастеру Виноградинке и сказал ему: -- Будь так добр, посчитай мои кирпичи. Мастер Виноградинка, захватив с собой шило, вышел из мастерской, посмотрел на груду кирпичей и начал: -- Шестью семь-сорок два... девять долой... Словом, всего у тебя теперь сто восемнадцать штук. -- Хватит на дом? -- По-моему, нет. -- Как же быть? -- Не знаю, право, что тебе сказать... Построй курятник. -- Да у меня ни одной курицы нет! -- Ну так посели в курятнике кошку. Знаешь, кошка -- зверь полезный. Она мышей ловит. -- Это-то верно, но ведь кошки у меня тоже нет, а правду сказать, и мыши еще не завелись. Не с чего да и негде... -- Чего же ты от меня хочешь? -- засопел мастер Виноградинка, ожесточенно почесывая затылок шилом. -- Сто восемнадцать -- это сто восемнадцать, ни больше ни меньше. Так ведь? -- Тебе виднее -- ты арифметике учился. Кум Тыква вздохнул разок-другой, но, видя, что от его вздохов кирпичей не прибавляется, решил без лишних слов начать постройку. "Я сложу из кирпичей совсем-совсем маленький домик, -- думал он, работая. -- Мне ведь дворца не нужно, я и сам невелик. А если кирпичей не хватит, пущу в ход бумагу". Кум Тыква работал медленно и осторожно, боясь слишком быстро израсходовать все свои драгоценные кирпичи. Он клал их один на другой так бережно, будто они были стеклянные. Он-то хорошо знал, чего стоит каждый кирпичик! -- Вот это, -- приговаривал он, взяв один из кирпичей и поглаживая его, словно котенка, -- это тот самый кирпич, что я раздобыл десять лет тому назад к рождеству. Я купил его на те деньги, что припас на курицу к празднику. Ну, курятиной я полакомлюсь потом, когда кончу свою постройку, а пока обойдусь без нее. Над каждым кирпичом он испускал глубокийпреглубокий вздох. И все же, когда кирпичи кончились, у него осталось в запасе еще очень много вздохов, а домик вышел крохотный, как голубятня. "Кабы я был голубем, -- думал бедный Тыква, -- мне было бы здесь очень, очень уютно!" И вот домик был совсем готов. Кум Тыква попытался было в него войти, но угодил коленом в потолок и чуть не обрушил все сооружение. "Стар я становлюсь и неуклюж. Надо быть поосторожнее!" Он стал на колени перед входом и, вздыхая, вполз внутрь на четвереньках. Но тут обнаружились новые затруднения: нельзя встать без того, чтобы не пробить головой крышу; нельзя растянуться па полу, потому что пол слишком короток, а повернуться на бок невозможно из-за тесноты. Но главное, как быть с ногами? Если ты залез в домик, то надо втянуть внутрь и ноги, а то они, чего доброго, промокнут под дождем. "Вижу, -- подумал кум Тыква, -- что мне остается только жить в этом доме сидя". Так он и сделал. Он уселся на пол, осторожно переводя дух, и на лице его, показавшемся в окошечке, было выражение самого мрачного отчаяния. -- Ну, как ты себя чувствуешь, сосед? -- полюбопытствовал мастер Виноградинка, высунувшись из окна своей мастерской. -- Спасибо, недурно!.. -- со вздохом ответил кум Тыква. -- А тебе не узко в плечах? -- Нет, нет. Ведь я строил дом как раз по своей мерке. Мастер Виноградинка почесал, как всегда, шилом затылок и пробормотал что-то непонятное. А между тем со всех сторон собирался народ, чтобы поглазеть на домик кума Тыквы. Примчалась и целая орава мальчишек. Самый маленький вспрыгнул на крышу домика и стал приплясывать, распевая: Как у Тыквы-старика В кухне правая рука, В спальне левая рука. Если ноги На пороге, Нос -- в окошке чердака! -- Осторожней, мальчики! -- взмолился кум Тыква. -- Эдак вы мне дом обрушите -- он ведь еще такой молоденький, новенький, ему и двух дней нет! Чтобы задобрить ребят, кум Тыква вытащил из кармана горсть красных и зеленых леденцов, которые завалялись у него уж и не знаю с каких времен, и роздал их мальчикам. Те с радостным визгом схватили леденцы и сейчас же передрались между собой, деля добычу. С этого дня кум Тыква, как только у него заводилось несколько сольдо, покупал конфеты и клал их на подоконник для ребят, словно хлебные крошки для воробьев. Так они и подружились. Иной раз Тыква разрешал мальчикам по очереди влезать в домик, а сам зорко поглядывал снаружи, как бы они не наделали беды. Вот обо всем этом кум Тыква и рассказывал юному Чиполлино как раз в ту минуту, когда на краю деревни показалось густое облако пыли. Тотчас же, словно по команде, все окна, двери и ворота стали со стуком и скрипом закрываться. Жена мастера Виноградинки тоже поспешила запереть свою калитку. Народ попрятался по домам, словно перед бурей. Даже куры, кошки и собаки и те кинулись искать себе надежное убежище. Чиполлино еще не успел расспросить, что такое здесь творится, как облако пыли с треском и грохотом прокатилось по деревне и остановилось у самого домика кума Тыквы. В середине облака оказалась карета, которую тянула четверка лошадей. Собственно говоря, это были не совсем лошади, а, скорее, огурцы, потому что в стране, о которой идет речь, все люди и животные были сродни каким-нибудь овощам или фруктам. Из кареты, пыхтя и отдуваясь, вылез толстяк, одетый во все зеленое. Его красные, пухлые, надутые щеки, казалось, вот-вот лопнут, как перезрелый помидор. Это и был кавалер Помидор, управитель и эконом богатых помещиц -- графинь Вишен. Чиполлино сразу понял, что от этой особы нельзя ждать ничего хорошего, если все удирают при первом же ее появлении, и сам счел за лучшее держаться в сторонке. Сначала кавалер Помидор не делал никому ничего дурного. Он только смотрел на кума Тыкву. Смотрел долго и пристально, зловеще покачивая головой и не говоря ни слова. А бедный кум Тыква рад был в эту минуту провалиться сквозь землю вместе со своим крошечным домиком. Пот ручьями струился у него со лба и попадал в рот, но кум Тыква не осмеливался даже поднять руку, чтобы вытереть лицо, и покорно глотал эти соленые и горькие капли. Наконец он закрыл глаза и стал думать так: "Никакого синьора Помидора тут больше нет. Я сижу в своем домике и плыву, как моряк в лодочке, по Тихому океану. Вокруг вода -- синяя-синяя, спокойная-спокойная... Как мягко она колышет мою лодочку!.." Конечно, никакого моря вокруг не было и в помине, но домик кума Тыквы и в самом деле покачивался то вправо, то влево. Это происходило оттого, что кавалер Помидор ухватился за край крыши обеими руками и стал трясти домик изо всех сил. Крыша ходила ходуном, и аккуратно уложенная черепица разлеталась во все стороны. Кум Тыква поневоле открыл глаза, когда синьор Помидор издал такое грозное рычание, что двери и окна в соседних домах закрылись еще плотнее, а тот, кто запер дверь только на один оборот ключа, поспешил повернуть ключ в замочной скважине еще разок или два. -- Злодей! -- кричал синьор Помидор. -- Разбойник! Вор! Мятежник! Бунтовщик! Ты построил этот дворец на земле, которая принадлежит графиням Вишням, и собираешься провести остаток своих дней в безделье, нарушая священные права двух бедных престарелых синьор-вдов и круглых сирот. Вот я тебе покажу! -- Ваша милость, -- взмолился кум Тыква, -- уверяю вас, что у меня было разрешение на постройку домика! Мне его дал когда-то сам синьор граф Вишня! -- Граф Вишня умер тридцать лет тому назад -- мир его праху! -- а теперь земля принадлежит двум благополучно здравствующим графиням. Поэтому убирайся отсюда вон без всяких разговоров! Остальное тебе разъяснит адвокат... Эй, Горошек, где вы тут? Живо! * Синьор Зеленый Горошек, деревенский адвокат, очевидно, был наготове, потому что немедленно выскочил откуда-то, словно горошинка из стручка. Каждый раз, когда Помидор являлся в деревню, он звал этого расторопного малого, чтобы тот подтвердил его распоряжения подходящими статьями закона. -- Я здесь, ваша милость, к вашим услугам... -- пролепетал синьор Горошек, низко кланяясь и зеленея от страха. Но он был такой маленький и юркий, что его поклона никто и не заметил. Боясь показаться недостаточно вежливым, синьор Горошек подпрыгнул повыше и задрыгал ногами в воздухе. -- Эй, как вас там, скажите-ка этому бездельнику Тыкве, что, по законам королевства, он должен немедленно убираться отсюда прочь. И объявите всем здешним жителям, что графини Вишни намерены посадить в эту конуру самую злую собаку, для того чтобы стеречь графские владения от мальчишек, которые с некоторого времени стали вести себя крайне непочтительно. -- Да-да, действительно непочтительно... то есть... -- бормотал Горошек, еще пуще зеленея от страха. -- То есть недействительно почтительно! -- Что там -- "действительно" или "недействительно"! Адвокат вы или нет? -- О да, ваша милость, специалист по гражданскому, уголовному, а также и каноническому праву. Окончил университет в Саламанке. С дипломом и званием... -- Ну, ежели с дипломом и званием, так, стало быть, вы подтвердите, что я прав. А затем можете убираться восвояси. -- Да-да, синьор кавалер, как вам будет угодно!.. -- И синьор адвокат, не заставляя себя просить дважды, ускользнул прочь быстро и незаметно, как мышиный хвост. -- Ну что, ты слышал, что сказал адвокат? -- спросил Помидор кума Тыкву. -- Да ведь он ровно ничего не сказал! -- послышался чей-то голос. -- Как? Ты осмеливаешься еще спорить со мною, несчастный? -- Ваша милость, я и рта не открывал... -- пролепетал кум Тыква. -- А кто же, если не ты? -- И кавалер Помидор с угрожающим видом осмотрелся вокруг. -- Мошенник! Плут! -- снова послышался тот же голос. -- Кто это говорит? Кто? Наверно, этот старый мятежник, мастер Виноградинка! -- решил кавалер Помидор. Он подошел к мастерской сапожника и, ударив дубинкой в дверь, прорычал: -- Я прекрасно знаю, мастер Виноградинка, что в вашей мастерской зачастую произносятся дерзкие, мятежные речи против меня и благородных графинь Вишен! Вы не питаете никакого почтения к этим престарелым знатным синьорам -- вдовам и круглым сиротам. Но погодите: придет и ваш черед. Посмотрим, кто будет смеяться последним! -- А еще раньше придет твой черед, синьор Помидор! Ох, лопнешь ты скоро, непременно лопнешь! Слова эти произнес не кто иной, как Чиполлино. Засунув руки в карманы, он так спокойно и уверенно подошел к грозному кавалеру Помидору, что тому и в голову не пришло, что правду в глаза осмелился ему высказать этот жалкий мальчуган, этот маленький бродяга. -- А ты откуда взялся? Почему не на работе? -- Я еще не работаю, -- ответил Чиполлино. -- Я пока только учусь. -- А что ты изучаешь? Где твои книги? -- Я изучаю мошенников, ваша милость. Как раз сейчас передо мной стоит один из них, и я ни за что не упущу случая изучить его как следует. -- Ах, ты изучаешь мошенников? Это любопытно. Впрочем, в этой деревне все мошенники. Если ты нашел нового, покажика мне его. -- С удовольствием, ваша милость, -- ответил Чиполлино, лукаво подмигнув. Тут он поглубже засунул руку в левый карман и вытащил оттуда маленькое зеркальце, которым он обычно пускал солнечных зайчиков. Подойдя совсем близко к синьору Помидору, Чиполлино повертел зеркальцем перед самым его носом: -- Вот он, этот мошенник, ваша милость. Если вам угодно, посмотрите-ка на него хорошенько. Узнаете? Кавалер Помидор не удержался от искушения и одним глазом посмотрел в зеркальце. Неизвестно, что он надеялся там увидеть, но, конечно, увидел только свою собственную красную, как огонь, физиономию со злыми маленькими глазками и широким ртом, похожим на прорезь копилки. Тут-то синьор Помидор наконец понял, что Чиполлино попросту издевается над ним. Ну и взбесился же он! Весь побагровев, он вцепился обеими руками Чиполлино в волосы. -- Ой-ой-ой! -- закричал Чиполлино, не теряя присущей ему веселости. -- Ах, как силен этот мошенник, которого вы увидели в моем зеркальце! Уверяю вас, он один стоит целой шайки разбойников! -- Я покажу тебе, плут!.. -- заорал кавалер Помидор и так сильно дернул Чиполлино за волосы, что одна прядь осталась у него в руках. Но тут случилось то, что и должно было случиться. Вырвав у Чиполлино прядь луковых волос, грозный кавалер Помидор вдруг почувствовал едкую горечь в глазах и в носу. Он чихнул разок-другой, а потом слезы брызнули у него из глаз, как фонтан. Даже как два фонтана. Струйки, ручьи, реки слез текли по обеим его щекам так обильно, что залили всю улицу, словно по ней прошелся дворник со шлангом. "Этого еще со мной никогда не бывало!" -- думал перепуганный синьор Помидор. К в самом деле, он был такой бессердечный и жестокий человек (если только можно назвать помидор человеком), что никогда не плакал, а так как он был к тому же богат, ему ни разу в жизни не приходилось самому чистить лук. То, что с ним произошло, так напугало его, что он вскочил в карету, хлестнул лошадей и умчался прочь. Однако, удирая, обернулся и прокричал: -- Эй, Тыква, смотри же, я тебя предупредил!.. А ты, подлый мальчишка, оборванец, дорого заплатишь мне за эти слезы! Чиполлино покатывался со смеху, а кум Тыква только утирал пот со лба. Двери и окна начали понемножку открываться во всех домах, кроме дома, в котором жил синьор Горошек. Мастер Виноградинка распахнул настежь свою калитку и выскочил на улицу, ожесточенно почесывая затылок шилом. -- Клянусь всей дратвой в мире, -- воскликнул он, -- наконец-то нашелся парнишка, который заставил плакать кавалера Помидора!.. Откуда ты взялся мальчик? И Чиполлино рассказал мастеру Виноградинке и его соседям свою историю, которую вы уже знаете. С этого самого дня Чиполлино начал работать в мастерской Виноградинки и скоро достиг больших успехов в сапожном деле: натирал воском дратву, подбивал подметки, ставил набойки, снимал мерку с ног заказчиков и при этом не переставал шутить. Мастер Виноградинка был доволен им, и дела у них шли отлично не только потому, что они усердно работали, но и потому, что многие заходили в мастерскую, чтобы посмотреть на смелого мальчишку, которыми заставил плакать самого кавалера Помидора. За короткое время Чиполлино приобрел много новых знакомых. Первым пришел профессор Груша, учитель музыки, со скрипкой под мышкой. За ним влетело целое облако мух и ос, потому что скрипка профессора Груши была сделана из половинки ароматной, сочной груши, а мухи, как известно, большие охотницы до всего сладкого. Очень часто, когда профессор Груша давал концерт, слушатели кричали ему из зала: -- Профессор, обратите внимание -- на вашей скрипке сидит большая муха! Вы из-за нее фальшивите! Тут профессор прерывал игру и гонялся за мухой до тех пор, пока ему не удавалось прихлопнуть ее смычком. А иногда в его скрипку залезал червяк и проделывал в ней длинные извилистые коридоры. Инструмент от этого портился, и профессору приходилось обзаводиться новым, чтобы играть как следует, а не фальшивить. Вслед за профессором Грушей явился огородник Лук Порей. У него был густой чуб, спадающий на лоб, и длинные-предлинные усы. -- Из-за этих усов, -- жаловался Лук Порей Чиполлино, -- у меня немало неприятностей. Когда моя жена собирается сушить белье, она сажает меня на балкон, привязывает мои усы за кончики к двум гвоздям и вешает на них свои простыни, рубашки и чулки. А я должен сидеть на солнце до тех пор, пока белье не высохнет. Вот видишь, какие у меня следы на усах! Действительно, на усах Лука Порея виднелись следы от деревянных защипок. Однажды в мастерскую пришло семейство Тысяченожек: отец и двое сыновей -- Тысяченожка и Тысячелапка. Сыновья ни одной минуты не могли спокойно постоять на месте. -- Они у вас всегда такие непоседы? -- спросил Чиполлино. -- Что вы! -- вздохнул Тысяченожка-отец. -- Сейчас-то они еще спокойны, как ангелы, а вот вы бы посмотрели, что с ними делается, когда моя жена их купает! Пока она моет им переднюю сотню ног, они успевают загрязнить задние; вымоет задние -- глядь, а передние снова чернее черного. Она возится с ними без конца и каждый раз изводит целый ящик мыла. Мастер Виноградинка почесал затылок и спросил: -- Ну что, снимать с ваших малышей мерку? -- Да что вы, бог с вами, разве я могу заказать столько башмаков! Мне пришлось бы работать всю жизнь, чтобы заплатить за тысячу пар ботинок. -- Верно, -- согласился мастер Виноградинка. -- Да у меня на них и кожи в мастерской не наберется. -- Ну, так вы посмотрите, какие из ботинок больше всего износились. Сменим хотя бы несколько пар. Пока мастер Виноградинка и Чиполлино осматривали у ребят подметки и набойки, Тысяченожка и Тысячелапка изо всех сил старались стоять спокойно, но это у них не очень-то выходило. -- Ну вот, -- сказал сапожник, -- этому мальцу нужно переменить первые две пары и еще трехсотую пару. -- Нет, трехсотая пока еще годится, -- торопливо возразил отец Тысяченожка. -- Подбейте ему только каблуки. -- А другому мальчугану надо сменить десять башмаков подряд на правой стороне. -- Сколько я им твержу, чтобы они не шаркали ногами! Да разве эти ребята умеют ходить? Они скачут, приплясывают, прыгают на одной ноге. И что же получается в конце концов: все правые башмаки стоптались раньше левых. Вот как туго приходится нам, Тысяченожкам! Мастер Виноградинка только рукой махнул: -- Эх, все дети одинаковы! Две у них ноги или тысяча -- это, в сущности, все равно. Они способны изорвать тысячу пар ботинок на одной-единственной ноге. Наконец семья Тысяченожек засеменила прочь. Тысяченожка и Тысячелапка умчались, как на колесах. Папа Тысяченожка не умел так быстро передвигаться -- он немного прихрамывал. Совсем чуть-чуть, всего только на сто восемнадцать ног. А что же стало с домиком кума Тыквы? В один далеко не прекрасный день кавалер Помидор снова прикатил в своей карете, в которую были запряжены четыре огурца, но на этот раз его сопровождала дюжина Лимончиков. Без долгих разговоров кума Тыкву выгнали из домика и вместо него поселили там здоровенного сторожевого пса по имени Мастино. -- Вот вам! -- заявил Помидор, угрожающе посматривая вокруг. -- Теперь все ваши мальчишки научатся уважать меня, а прежде всего-тот пришлый оборванец, которого мастер Виноградинка взял к себе в дом. -- Правильно! Правильно! -- глухо пролаял Мастино. -- Что же касается старого дурака Тыквы, -- продолжал синьор Помидор, -- то это научит его повиноваться моим приказаниям. А если ему очень хочется иметь крышу над головой, то для него всегда найдется уютное, удобное местечко в тюрьме. Там на всех хватит места. -- Правильно! Правильно! -- снова подтвердил Мастино. Мастер Виноградинка и Чиполлино, стоя на пороге мастерской, видели и слышали все, что происходит, но не могли ничем помочь старику. Кум Тыква печально сидел на тумбе и щипал себя за бороду. Каждый раз при этом у него в руке оставался клок волос. В конце концов он решил бросить это занятие, чтобы не остаться совсем без бороды, и начал тихонько вздыхать -- ведь вы помните, что у кума Тыквы был большой запас вздохов! Наконец синьор Помидор влез в свою карету. Мастино сделал стойку и отдал хозяину честь хвостом. -- Смотри сторожи хорошенько! -- приказал ему кавалер на прощание, хлестнул по огурцам, и карета умчалась в облаке пыли. Был чудесный, жаркий летний день. После отъезда хозяина Мастино немножко погулял перед домиком взад и вперед, высунув от жары язык и обмахиваясь хвостом, как веером. Но это не помогало. Мастино изнемог от жажды и решил, что ему не повредил бы добрый стаканчик холодного пива. Он огляделся по сторонам, высматривая какогонибудь мальчишку, чтобы послать его за пивом в ближайший трактир, но на улице, как назло, никого не было. Правда, в сапожной мастерской перед открытой дверью сидел Чиполлино и усердно вощил дратву, но от него шел такой горький луковый запах, что Мастино не решался позвать его. Однако Чиполлино сам увидел, что пес изнывает от жары. "Будь я не Чиполлино, если я не сыграю с ним шутку!" -- подумал он. А зной становился все сильнее, потому что солнце поднималось все выше. Бедному Мастино так хотелось пить! "Чего это я наелся сегодня утром? -- припоминал он. -- Может быть, мой суп пересолили? Во рту горит, а язык тяжелый, будто на него налипло фунтов двадцать замазки". Тут Чиполлино выглянул из двери. -- Эй! Эй! -- окликнул его Мастино слабым голосом. -- Вы ко мне обращаетесь, синьор? -- К вам, к вам, юноша! Сбегайте и принесите мне, пожалуйста, холодного лимонаду. -- Ах, я бы с великой радостью сбегал, синьор Мастино, но, видите ли, мой хозяин только что дал мне починить этот ботинок, так что я никак не могу отлучиться. Очень жалею. И Чиполлино без лишних слов вернулся к себе в мастерскую. -- Лентяй! Невежа! -- буркнул пес, проклиная цепь, которая мешала ему самому забежать в трактир. Через некоторое время Чиполлино показался снова. -- Синьорино, -- проскулил пес, -- может быть, вы принесете мне хоть стакан простой воды? -- Да я бы с большим удовольствием, -- отозвался Чиполлино, -- но только сейчас мой хозяин приказал мне починить каблуки на туфлях синьора священника. По правде сказать, Чиполлино от души жалел бедного пса, который томился от жажды, но ему было очень не по душе то ремесло, которым занимался Мастино, а кроме того, ему хотелось еще разок проучить синьора Помидора. К трем часам дня солнце стало припекать так, что даже камни на улице вспотели. Мастино чуть ли не взбесился от жары и жажды. Наконец Чиполлино поднялся со своей скамеечки, налил в бутылку воды, подсыпал туда белого порошку, который жена мастера Виноградинки принимала на ночь от бессонницы. Заткнув пальцем горлышко бутылки и поднеся ее к губам, он сделал вид, что пьет. -- Ах, -- сказал он, поглаживая себя по животу, -- какая чудесная, холодная, свежая вода! У Мастино потекли слюнки, так что ему на минутку стало даже легче. -- Синьор Чиполлино, -- сказал он, -- а эта вода чистая? -- Еще бы! Она прозрачнее слезы! -- А в ней кет микробов? -- Помилуйте! Эту воду очистили и процедили два знаменитых профессора. Микробы они оставили себе, а воду дали мне за то, что я починил им туфли. Чиполлино снова поднес бутылку ко рту, притворяясь, будто пьет. -- Синьор Чиполлино, -- спросил удивленный Мастино, -- как это у вас получается, что бутылка все время остается полной? -- Дело в том, -- ответил Чиполлино, -- что эта бутылка-подарок моего покойного дедушки. Она волшебная и никогда не бывает пустой. -- А вы мне не позволите отхлебнуть немного -- хоть глоточек? Один глоточек! -- Глоточек? Да пейте сколько хотите! -- ответил Чиполлино. -- Я же сказал вам, что моя бутылка никогда не пустеет! Можете себе представить, как обрадовался Мастино. Он без конца благодарил доброго синьора Чиполлино, лизал ему ноги и вилял перед ним хвостом. Даже со своими хозяйками-графинями Вишнями он никогда не бывал так обходителен. Чиполлино охотно протянул Мастино бутылку. Пес схватил ее и с жадностью осушил до дна одним глотком. Посмотрев на пустую бутылку, он удивился: -- Как, уже все? А вы же мне сказали, что бутыл... Не успел он договорить это слово, как свалился и заснул. Чиполлино снял с него цепь, взвалил пса на плечи и понес к замку, где жили графини Вишни и кавалер Помидор. Обернувшись назад, он увидел, что кум Тыква уже вновь завладел своим домиком. Лицо старика, высунувшего из окошечка растрепанную рыжую бородку, выражало неописуемую радость. "Бедный пес! -- думал Чиполлино, идя к замку. -- Ты уж прости меня, пожалуйста, но я должен был сделать это. Неизвестно только, как ты отблагодаришь меня за свежую воду, когда проснешься!" Ворота замка были открыты. Чиполлино положил собаку на траву в парке, ласково погладил ее и сказал: -- Передай от меня привет кавалеру Помидору. И обеим графиням тоже. Мастино ответил блаженным ворчанием. Ему снилось, будто он купается в горном озере, в приятной, прохладной воде. Плавая, он пьет вволю и сам постепенно превращается в воду: у него сделался водяной хвост, водяные уши и четыре лапы, легкие и длинные, как струи фонтана. -- Спи спокойно! -- добавил Чиполлино и пошел обратно в деревню. Возвратившись в деревню, Чиполлино увидел, что у домика Тыквы собралось много народу. Люди тревожно, вполголоса спорили между собой. Видно было, что они не на шутку напуганы. -- Что-то еще выкинет кавалер Помидор? -- спрашивал профессор Груша печально и озабоченно. -- Я думаю, что эта история плохо кончится. Как ни верти, они здесь хозяева -- вот они и делают что хотят, -- говорила кума Тыквочка. Жена Лука Порея сразу же согласилась с ней и, ухватив мужа за усы, как за вожжи, крикнула: -- А ну-ка, заворачивай домой, пока не случилось чего похуже! Даже мастер Виноградинка в тревоге покачивал головой: -- Кавалер Помидор остался в дураках уже два раза. Он непременно захочет отомстить! Не беспокоился только кум Тыква. У него опять нашлись в кармане леденцы, и он угощал ими всех присутствующих, чтобы отпраздновать радостное событие. Чиполлино взял одну конфетку, пососал ее в раздумье и сказал: -- Я тоже думаю, что Помидор так легко не сдастся. -- Но тогда... -- испуганно вздохнул Тыква. Счастливая улыбка сразу сошла с его лица, будто солнце скрылось за тучей. -- Я думаю, нам остается одно: спрятать домик. -- Как это так -- спрятать? -- Да очень просто. Если б это был дворец, нам бы, конечно, спрятать его не удалось. Но ведь домик такой, маленький, что его можно увезти на тележке тряпичника. Фасолинка, сын тряпичника, сбегал домой и тотчас же вернулся с тележкой. -- Вы хотите погрузить домик на тележку? -- озабоченно спросил кум Тыква. Он боялся, как бы его драгоценный домик не рассыпался на куски. -- Не беспокойся, ничего с твоим домиком не сделается! -- засмеялся Чиполлино. -- А куда мы его повезем? -- снова спросил кум Тыква. -- Можно пока затащить его ко мне в погреб, -- предложил мастер Виноградинка, -- а там посмотрим. -- А если синьор Помидор как-нибудь об этом узнает? Тут все разом посмотрели на адвоката Горошка, который словно ненароком проходил мимо, делая вид, будто это вовсе не он. Адвокат покраснел и стал клясться и божиться: -- От меня кавалер Помидор никогда ничего не узнает. Я не доносчик, я честный адвокат! -- В погребе домик отсыреет и может рассыпаться, -- робко возразил кум Тыква. -- Почему бы не спрятать его в лесу? -- А кто за ним там присмотрит? -- спросил Чиполлино. -- В лесу живет мой знакомый, кум Черника, -- сказал профессор Груша. -- Можно поручить домик ему. А там видно будет. На том и порешили. В несколько минут домик был погружен на тележку. Кум Тыква со вздохом попрощался с ним и отправился к своей внучке, куме Тыквочке, отдохнуть после всех пережитых волнений. А Чиполлино, Фасолинка и Груша повезли домик в лес. Везти его было нетрудно: он весил не больше, чем птичья клетка. Кум Черника проживал в прошлогодней каштановой скорлупе, толстой, с шипами. Это была очень тесная квартира, но кум Черника удобно устроился в ней со всем своим имуществом, которое состояло из одной половинки ножниц, заржавленной бритвы, иголки с ниткой и корочки сыра. Когда кум Черника услышал, о чем его просят; он сначала страшно встревожился: -- Жить в таком большом доме? Нет, я на это никогда не соглашусь. Это невозможно! Что я буду делать один в огромном и пустом дворце? Мне хорошо и в моей каштановой скорлупке. Знаете пословицу: в своем доме и стены помогают. Однако когда кум Черника узнал, что нужно оказать услугу куму Тыкве, он сразу согласился: -- Я всегда сочувствовал старику. Однажды я предупредил его, что к нему за шиворот заползла гусеница. Ведь я этим, можно сказать, спас его от гибели! Домик поставили у подножия большого дуба. Чиполлино, Фасолинка и Груша помогли куму Чернике перенести в новую квартиру все его богатства и распрощались, но обещали скоро вернуться с хорошими вестями. Оставшись один, кум Черника не на шутку обеспокоился: а вдруг к нему нагрянут воры! "Теперь, когда у меня такой большой дом, -- думал он, -- меня, конечно, попытаются обокрасть. Кто знает, может быть, меня убьют во сне, вообразив, что у меня спрятаны невесть какие сокровища!" Он подумал-подумал и решил повесить над дверью колокольчик, а под ним записку, на которой было выведено печатными буквами: "Покорнейшая просьба к синьорам ворам позвонить в этот колокольчик. Их сейчас же впустят, и они своими глазами убедятся, что здесь красть нечего". Написав записку, он успокоился и после заката солнца мирно улегся спать. В полночь его разбудил звонок. -- Кто там? -- спросил кум Черника, выглянув в окно. -- Воры! -- ответил грубый голос. -- Иду, иду! Подождите, пожалуйста, я только халат накину, -- сказал кум Черника вставая. Он надел халат, отпер дверь и пригласил воров осмотреть весь дом. Воры оказались двумя здоровенными, высокими парнями с черными бородищами. Они по очереди, осторожно, чтобы не набить шишку, всунули головы в домик и очень скоро удостоверились, что тут действительно нечем поживиться. -- Видите, синьоры? Убедились? -- радовался кум Черника, потирая руки. -- Хм, да... -- пробурчали разочарованные воры. -- Поверьте, мне очень неприятно отпускать вас с пустыми руками, -- продолжал Черника. -- Не могу ли я чем-нибудь услужить вам? Хотите побриться? У меня здесь есть бритва-правда, старенькая: это наследство моего прадедушки. Но мне кажется, что она еще кое-как бреет. Воры согласились. Они с грехом пополам побрились ржавой бритвой и ушли, несколько раз поблагодарив хозяина. В общем, они оказались славными ребятами. Кто знает, отчего им пришлось заняться таким нехорошим ремеслом! Кум Черника вновь улегся в постель и заснул. В два часа ночи его разбудил второй звонок. Пришли еще двое воров. -- Войдите! -- сказал кум Черника. -- Но, разумеется, поодиночке, чтобы дом не обрушился. У этих воров бород не было, но у одного из них не оказалось и пуговиц на куртке. Ни единой пуговицы! Кум Черника подарил ему иголку с ниткой и посоветовал повнимательнее смотреть под ноги во время прогулок. -- Знаете, на дороге всегда валяется очень много пуговиц, -- объяснил он вору. Эти воры тоже ушли по своим делам. Словом, каждую ночь кума Чернику будили воры, которые звонили в колокольчик, заглядывали в домик и уходили хоть и без добычи, по очень довольные знакомством с этим добрым и вежливым маленьким хозяином. Итак, домик кума Тыквы был, как видите, в хороших руках. Давайте пока расстанемся с ним и посмотрим, что происходит в других местах. Теперь нам нужно заглянуть в замок графинь Вишен, которые, как вы уже, вероятно, поняли, были владелицами всей деревни, ее домов, земель и даже церкви с колокольней. В тот день, когда Чиполлино увез в лес домик кума Тыквы, в замке царило необычное оживление: к хозяйкам приехали родственники. Родственников было двое: барон Апельсин и герцог Мандарин. Барон Апельсин был двоюродным братом покойного мужа синьоры графини Старшей. А герцог Мандарин приходился двоюродным братом покойному мужу синьоры графини Младшей. У барона Апельсина был необыкновенно толстый живот. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, потому что он только и делал, что ел, давая челюстям отдых всего лишь на часок-другой во время сна. Когда барон Апельсин был еще молод, он спал с вечера до утра, чтобы успеть переварить все, что съел за день. Но потом он сказал себе: "Спать -- это только время терять: ведь когда я сплю, я не могу есть!" Поэтому он решил питаться и ночью, оставив для пищеварения часа два в сутки. Чтобы утолить голод барона Апельсина, из его многочисленных владений, раскинувшихся по всей области, к нему ежедневно направлялись обозы с самой разнообразной снедью. Бедные крестьяне уж и не знали, чего бы ему еще послать. Он пожирал яйца, кур, свиней, коз, коров, кроликов, фрукты, овощи, хлеб, сухари, пироги... Двое слуг запихивали ему в рот все, что привозилось. Когда они уставали, их сменяли двое других. В конце концов крестьяне послали сказать ему, что у них больше не осталось ничего съестного. Весь скот съеден, все плоды с деревьев обобраны. -- Ну так пришлите мне деревья! -- приказал барон. Крестьяне послали ему деревья, и он сожрал их, обмакивая листья и корни в оливковое масло и посыпая солью. Когда наконец все садовые деревья были уничтожены, барон начал продавать свои земли и на вырученные деньги покупать еду. Продав все поместья, он написал письмо синьоре графине Старшей и напросился к ней в гости. По правде сказать, синьора графиня Младшая была не очень-то довольна: -- Барон проест все наше состояние. Он проглотит наш замок, точно блюдо макарон! Синьора графиня Старшая заплакала: -- Ты не хочешь принимать моих родственников. Ах, ты никогда не любила моего толстого, бедного барона! -- Хорошо, -- сказала графиня Младшая, -- зови своего барона. Но тогда я приглашу герцога Мандарина, двоюродного брата моего бедного покойного мужа. -- Сделай одолжение! -- презрительно ответила графиня Старшая. -- Уж этот-то ест меньше, чем цыпленок. У твоего бедного мужа -- мир его праху! -- родственники такие маленькие и тощие, что их и от земли не видно. А у моего бедного покойного мужа -- мир его праху! -- родственники все как на подбор: высокие, толстые, видные. И в самом деле, барон Апельсин был очень видной особой -- он даже за версту казался целой горой. Пришлось сразу же нанять для него слугу, который возил бы его живот, -- сам барон уже не в состоянии был таскать свое внушительное брюхо. Помидор послал за тряпичником Фасолью, чтоб тот доставил в замок свою тележку. Но Фасоль не нашел тележки -- ведь, как вы знаете, ее взял его сынишка, Фасолинка. Поэтому он прикатил тачку вроде той, в какой каменщики возят известку. Синьор Помидор помог барону Апельсину уложить в тачку его толстое брюхо и крикнул: -- Ну, пошел! Фасоль изо всех сил налег на ручки старой, расшатанной тачки, но не сдвинул ее и на сантиметр: барон только что очень сытно позавтракал. Позвали еще двух слуг. С их помощью барону удалось наконец совершить небольшую прогулку по аллеям парка. При этом колесо тачки то и дело наскакивало на самые большие и острые камни. Эти толчки так отдавались в животе у бедного барона, что он обливался холодным потом. -- Будьте поосторожнее, тут булыжник! -- кричал он. Фасоль и слуги стали заботливо объезжать все камни на дороге. Но из-за этого тачка угодила в яму. -- Эй вы, ротозеи, ради самого неба, объезжайте ямы! -- взмолился барон. Однако, несмотря на толчки и ушибы, он не прерывал своего излюбленного занятия и по дороге старательно обгладывал жареного индюка, приготовленного синьорой графиней Старшей ему на закуску. Герцог Мандарин тоже причинял хозяйкам и слугам немало хлопот. Служанка синьоры графини Младшей, бедная Земляничка, с утра до вечера гладила Мандарину рубашки. Когда же она приносила выглаженное белье, герцог делал недовольную гримасу, фыркал, всхлипывал, а потом залезал на шкаф и кричал на весь дом: -- Помогите, умираю! Синьора графиня Младшая прибегала сломя голову: -- Милый Мандарине, что с тобой? -- Ах, у вас так плохо погладили мои рубашки, что мне остается только умереть! Видно, я никому, никому на свете больше не нужен! Чтобы уговорить его остаться в живых, синьора графиня Младшая дарила Мандарину одну за другой шелковые рубашки своего покойного мужа. Герцог осторожно слезал со шкафа и начинал примерять рубашки. Через некоторое время из его комнаты опять слышались крики: -- О небо, я умираю! Синьора графиня Младшая снова мчалась к нему, хватаясь за сердце: -- Мой дорогой Мандарине, что случилось? Герцог кричал с верхушки зеркала: -- О, я потерял самую лучшую запонку от воротничка и не хочу больше жить на свете! Это такая тяжелая утрата! Чтобы утихомирить герцога, графиня Младшая в конце концов подарила ему все запонки своего покойного мужа, а запонки эти были из золота, серебра и драгоценных камней. Словом, не успело закатиться солнце, как у синьоры графини Младшей не осталось больше никаких драгоценностей, а герцог Мандарин набрал полные чемоданы подарков и самодовольно потирал руки. Непомерная жадность обоих родственников не на шутку беспокоила и огорчала графинь, и они срывали гнев на своем племяннике, бедном Вишенке, у которого не было ни отца, ни матери. -- Дармоед! -- кричала на него синьора графиня Старшая. -- Сейчас же иди решать задачи! -- Да я уже все решил... -- Решай другие! -- сурово приказывала синьора графиня Младшая. Вишенка послушно отправлялся решать другие задачи. Каждый день он решал столько задач, что исписывал несколько тетрадей, и за неделю у него накапливалась их целая гора. В день приезда родственников графини то и дело накидывались на Вишенку: -- Что ты тут вертишься, лентяй? -- Я только хотел немножко погулять по парку... -- В парке гуляет барон Апельсин, -- там не место таким бездельникам, как ты. Сейчас же убирайся учить уроки! -- Да ведь я их уже выучил... -- Учи завтрашние! Послушный Вишенка учил завтрашние уроки. Каждый день он учил столько уроков, что давно уже вызубрил на память все свои учебники и прочел все книги из библиотеки замка. Но когда графини видели в руках у Вишенки книгу, они сердились еще больше: -- Сейчас же положи книгу на место, озорник! Ты ее порвешь. -- Но как же мне учить уроки без книг? -- Учи наизусть! Вишенка уходил в свою комнату и учился, учился, учился уже без книг, разумеется. От непрестанного ученья у него начинала болеть голова, и тогда графини снова кричали на него: -- Ты вечно болеешь, потому что слишком много думаешь! Перестань думать -- меньше будет расходов на лекарства. Словом, что бы ни делал Вишенка, графини были им недовольны. Вишенка не знал, как и ступить, чтоб не получить новой взбучки, и чувствовал себя ужасно несчастным. Во всем замке у него был только один друг -- служанка Земляничка. Она жалела этого бледного маленького мальчика в очках, которого никто не любил. Земляничка была ласкова с Вишенкой и по вечерам, когда он ложился спать, тайком приносила ему кусочек чего-нибудь вкусного. Но в этот вечер все вкусное съел за обедом барон Апельсин. Герцогу Мандарину тоже хотелось сладкого. Он бросил на пол салфетку, взобрался на буфет и завопил: -- Держите меня, а не то я брошусь вниз! Однако на этот раз вопли ему не помогли: барон преспокойно доел сладкое, не обращая никакого внимания на Мандарина. Синьора графиня Младшая стала перед буфетом на колени и со слезами на глазах умоляла своего дорогого родственника не умирать во цвете лет. Конечно, нужно было бы пообещать ему какой-нибудь подарок, чтобы он согласился слезть, но у графини уже ничего не осталось. В конце концов герцог Мандарин понял, что поживиться ему больше нечем, и после долгих уговоров решил спуститься вниз с помощью кавалера Помидора, который от волнения и натуги был весь в поту. В эту самую минуту синьору Помидору и принесли весть о таинственном исчезновении домика кума Тыквы. Кавалер не стал долго думать: он немедленно послал жалобу принцу Лимону и попросил его отрядить в деревню десятка два Лимончиков-полицейских. Лимончики прибыли на следующий день и сразу же навели в деревне порядок: обошли все дома и арестовали тех, кто попался им под руку. Одним из первых был арестован мастер Виноградинка. Сапожник захватил с собой шило, чтобы почесывать на досуге затылок, и, ворча, последовал за полицейскими. Но Лимончики отобрали у него шило. -- Ты не имеешь права брать с собой в тюрьму оружие! -- сказали они мастеру Виноградинке. -- А чем же мне чесать затылок? -- Когда захочешь почесаться, скажи кому-нибудь из начальства. Уж мы тебе почешем голову! И Лимончик пощекотал сапожнику затылок своей острой саблей. Арестовали и профессора Грушу. Тот попросил разрешения захватить с собой скрипку и свечку. -- А зачем тебе свечка? -- Жена говорит, что в подземелье замка очень темно, а мне надо разучить новые ноты. Словом, были арестованы все жители деревни. Остались на свободе только синьор Горошек, потому что он был адвокат, и Лук Порей, потому что его попросту не нашли. А Лук Порей вовсе и не прятался: он преспокойно сидел у себя на балконе. Усы его были натянуты вместо веревок, и на них сушилось белье. Увидев простыни, рубашки и чулки, Лимончики прошли мимо, не заметив хозяина, завешенного бельем. Кум Тыква шел за Лимончиками, по своему обыкновению глубоко вздыхая. -- Чего это ты так часто вздыхаешь? -- сурово спросил его офицер. -- Как же мне не вздыхать! Весь век свой я работал и только вздохи копил. Каждый день по вздоху... Сейчас у меня их набралось несколько тысяч. Нужно же их как-нибудь в дело пустить! Из женщин арестовали только одну куму Тыквочку, а так как идти в тюрьму она отказалась, полицейские сшибли ее с ног и докатили до самых ворот замка. Ведь она была такая кругленькая! Но как ни хитры были Лимончики, а все-таки им не удалось арестовать Чиполлино, хоть все это время он сидел на заборе вместе с одной девочкой, которую звали Редиской, и задорно поглядывал на полицейских. Проходя мимо, Лимончики даже спросили у него и Редиски, не видели ли они где-нибудь поблизости опасного мятежника по имени Чиполлино. -- Видели, видели! -- закричали в ответ оба. -- Он только что залез под треуголку вашему офицеру! И, хохоча во все горло, ребята удрали прочь. В тот же день Чиполлино и Редиска отправились к замку на разведку. Чиполлино решил во что бы то ни стало освободить пленников, и Редиска, разумеется, обещала помогать ему во всем. Замок графинь Вишен стоял на вершине холма. Его окружал огромный парк. У ворот парка висело объявление, на одной стороне которого было написано: "Вход воспрещен", а на другой: "Выход воспрещен". Лицевая сторона объявления была предназначена для деревенских ребят, чтоб отбить у них охоту перелезать через железную ограду. А другая -- оборотная -- сторона была предостережением для Вишенки, чтоб ему не вздумалось как-нибудь выйти из парка и отправиться в деревню к ребятам. Вишенка гулял по парку один-одинешенек. Он осторожно ходил по ровным дорожкам, все время думая о том, как бы не наступить ненароком на клумбу и не растоптать грядки. Его наставник, синьор Петрушка, развесил по всему парку объявления, в которых было указано, что Вишенке разрешается и что ему запрещается. Так, у бассейна с золотыми рыбками висела надпись: "Запрещается Вишенке окунать руки в воду!" Было тут и другое объявление: "Запрещается разговаривать с рыбами!" В самой середине цветущей клумбы красовалась надпись: "Запрещается трогать цветы! Нарушитель будет оставлен без сладкого". Было здесь даже такое предостережение: "Тот, кто помнет траву, должен будет написать две тысячи раз слова: "Я -- неблаговоспитанный мальчик". Все эти надписи придумал синьор Петрушка, домашний учитель и воспитатель Вишенки. Мальчик попросил как-то у своих высокородных теток разрешения ходить в деревенскую школу вместе с теми ребятами, которые так весело пробегали мимо замка, размахивая ранцами, словно флагами. Но синьора графиня Старшая пришла в ужас: -- Как может граф Вишня сидеть на одной парте с каким-нибудь простым крестьянином! Это немыслимо! Синьора графиня Младшая подтвердила: -- Вишни никогда не сидели на жесткой школьной скамье! Этого не было и никогда не будет! В конце концов Вишенке наняли домашнего учителя, синьора Петрушку, который обладал удивительным свойством выскакивать неизвестно откуда и всегда некстати. Например, если Вишенка, готовя уроки, обратит внимание на муху, которая забралась в чернильницу, чтобы тоже поучиться писать, -- сейчас же, откуда ни возьмись, появится синьор Петрушка. Он развернет свой огромный платок с красными и синими клетками, громко высморкается и начнет отчитывать бедного Вишенку: -- Несдобровать тем мальчикам, которые отрываются от своих занятий и смотрят на мух! С этого начинаются все несчастья. За одной мухой -- другая, за ней -- третья, четвертая, пятая... Потом эти мальчики пялят глаза на пауков, кошек, на всех прочих животных и, конечно, забывают готовить уроки. Но ведь тот, кто не учит уроков, не может стать благонравным мальчиком. Неблагонравному мальчику не бывать благонадежным человеком. А неблагонадежные люди рано или поздно попадают в тюрьму. Итак, Вишенка, если ты не хочешь окончить свои дни в тюрьме, не смотри больше на мух! А если Вишенка возьмет после уроков альбом, чтобы порисовать немножко, -- глядь, синьор Петрушка опять тут как тут. Он медленно разворачивает клетчатый платок и снова заводит свое: -- Несдобровать тем мальчикам, которые теряют время на бумагомарание! Кем они станут, когда вырастут? В лучшем случае -- малярами, теми грязными, плохо одетыми бедняками, которые по целым дням малюют узоры на стенах, а потом попадают в тюрьму, как того и заслуживают! Вишенка, разве ты хочешь угодить в тюрьму? Подумай, Вишенка! Боясь тюрьмы, Вишенка прямо не знал, за что ему приняться. К счастью, иной раз синьору Петрушке случалось немного поспать или посидеть в свое удовольствие за бутылочкой виноградной водки. В эти редкие минуты Вишенка был свободен. Однако синьор Петрушка и тут ухитрялся напомнить Вишенке о себе: повсюду были развешаны его поучительные надписи. Это давало ему возможность подремать лишний часок. Отдыхая под тенистым деревом, он был уверен, что его воспитанник не теряет времени даром и, гуляя по парку, усваивает полезные наставления. Но когда Вишенка проходил мимо этих объявлений, он обычно снимал очки. Таким образом, он не видел того, что было написано на дощечках, и мог спокойно думать о чем хотел. Итак, Вишенка гулял по парку, предаваясь своим мыслям. Как вдруг он услышал, что кто-то зовет его тоненьким голоском: -- Синьор Вишенка! Синьор Вишенка! Вишенка обернулся и увидел за оградой мальчика примерно одних с ним лет, бедно одетого, с веселым и смышленым лицом. За мальчиком шла девочка лет десяти. Волосы у нее были заплетены в косичку, которая была похожа на хвостик редиски. Вишенка вежливо поклонился и сказал: -- Здравствуйте, синьоры! Я не имею чести знать вас, но знакомство с вами будет мне весьма приятно. -- Так почему же вы не подойдете поближе? -- К сожалению, не могу: тут у нас вывешено объявление о том, что мне запрещено разговаривать с детьми из деревни. -- Да мы и есть дети из деревни, а ведь вы с нами уже разговариваете! -- А, в таком случае я сейчас к вам подойду! Вишенка был очень благовоспитанный и застенчивый мальчик, но в решительные минуты умел действовать смело, без оглядки. Он двинулся напрямик по траве, позабыв, что топтать ее запрещается, и подошел к самой решетке ограды. -- Меня зовут Редиска, -- представилась девочка. -- А вот это Чиполлино. -- Очень приятно, синьорина. Весьма рад, синьор Чиполлино. Я о вас уже слышал. -- От кого же это? -- От кавалера Помидора. -- Ну, так, наверно, он ничего хорошего обо мне не сказал. -- Конечно, нет. Но именно потому я и подумал, что вы, должно быть, замечательный мальчик. И вижу, что не ошибся. Чиполлино улыбнулся: -- Ну и чудесно! Так почему же мы так церемонимся и говорим на "вы", словно старые придворные? Давай на "ты"! Вишенка сразу вспомнил надпись на дверях кухни, которая гласила: "Никому не говорить "ты"!" Это объявление учитель вывесил после того, как застал однажды Вишенку и Земляничку за дружеской беседой. Тем не менее Вишенка решил нарушить теперь и это правило. Он весело ответил: -- Согласен. Будем на "ты". Редиска была ужасно довольна: -- А что я тебе говорила, Чиполлино? Видишь, Вишенка очень славный мальчик! -- Благодарю вас, синьорина, -- сказал Вишенка с поклоном. Но тут же, покраснев, добавил просто: Спасибо, Редисочка! Все трое весело засмеялись. Сначала Вишенка улыбался лишь уголком рта, не забывая наставлений синьора Петрушки, который не раз говорил, что благовоспитанным мальчикам смеяться вслух не подобает. Но потом, услышав, как громко хохочут Чиполлино и Редиска, он тоже начал смеяться от всего сердца. Такого звонкого и веселого хохота никогда еще не слыхивали в замке. Обе благородные графини в эту минуту сидели на веранде и пили чай. Синьора графиня Старшая услышала взрывы смеха и промолвила: -- Я слышу какой-то странный шум! Синьора графиня Младшая кивнула головой: -- Я тоже слышу какие-то звуки. Должно быть, это дождь. -- Осмелюсь заметить вам, сестрица, что никакого дождя нет, -- поучительно изрекла синьора графиня Старшая. -- Нет, так будет! -- решительно возразила синьора графиня Младшая и посмотрела на небо, чтобы найти там подтверждение своим словам. Однако небо было таким чистым, словно его подмели и обмыли пять минут назад. На нем не виднелось ни одного облачка. -- Я думаю, что это шумит фонтан, -- снова начала синьора графиня Старшая. -- Наш фонтан не может шуметь. Вам же известно, что в нем нет воды. -- Очевидно, садовник его починил. Помидор тоже услышал странный шум и взволновался. "В подземелье замка, -- подумал он, -- сидит много арестованных. Надо быть настороже, а то как бы чего не вышло!" Он решил обойти парк и вдруг позади замка, там, где проходила дорога на деревню, наткнулся на всех троих ребят, которые весело болтали между собой. Если бы разверзлось небо и оттуда на землю посыпались ангелы, кавалер Помидор не был бы так поражен. Вишенка топчет траву! Вишенка по-приятельски беседует с двумя оборванцами!.. Да мало того: в одном из этих двух оборванцев синьор Помидор сразу же узнал мальчишку, который заставил его недавно проливать горькие слезы! Кавалер Помидор пришел в бешенство. Лицо его так запылало, что если бы поблизости оказались пожарные, они бы немедленно подняли тревогу. -- Синьор граф! -- завопил Помидор не своим голосом. Вишенка обернулся, побледнел и прижался к решетке. -- Друзья мои, -- прошептал он, -- бегите, пока Помидор еще далеко. Мне-то он ничего не посмеет сделать, а вам несдобровать! До свидания! Чиполлино и Редиска помчались со всех ног, но долго еще слышали за собой неистовые крики кавалера. -- На этот раз, -- со вздохом сказала Редиска, -- наш поход не удался! Но Чиполлино только улыбнулся: -- А по-моему, сегодня очень удачный день. У нас появился новый друг, а это уже немало! Оставшись один, этот новый друг, то есть Вишенка, ждал неминуемой головомойки, самого сурового возмездия от синьора Помидора, от синьора Петрушки, от синьоры графини Старшей, от синьоры графини Младшей, от барона Апельсина и герцога Мандарина. Оба знатных родственника давно уже поняли, что всякий, кто изводит Вишенку, доставляет этим удовольствие его теткам графиням, и не упускали случая кольнуть беззащитного мальчика. Ко всему этому он давно уже привык. Но на этот раз у Вишенки стоял комок в горле, и он с трудом сдерживал слезы. Его ничуть не пугали все эти крики, укоры, угрозы. Какое дело было ему до пронзительных визгов обеих графинь, до скучных нравоучений синьора Петрушки и беззубых насмешек герцога Мандарина! И все-таки он чувствовал себя очень несчастным. В первый раз в жизни он нашел друзей, впервые вдоволь наговорился и посмеялся от всего сердца -- и вот теперь он снова один... С той минуты, как Чиполлино и Редиска сбежали вниз с холма, они пропали для него навсегда. Увидит ли он их когда-нибудь? Чего бы только Вишенка не отдал, чтобы опять быть вместе с ребятами там, на свободе, где нет объявлений и запрещений, где можно бегать по траве и рвать цветы! В первый раз в жизни Вишенка ощутил в сердце ту странную нестерпимую боль, которая называется страданием. Это было слишком много для него, и Вишенка почувствовал, что не может вынести такой муки. Он бросился на землю и отчаянно зарыдал. Кавалер Помидор поднял его, сунул под мышку, словно узелок, и пошел по аллее в замок. Вишенка проплакал целый вечер. Герцог Мандарин только и делал, что поддразнивал его. -- Наш юный граф весь изойдет слезами, -- говорил он. -- От Вишенки разве только косточка останется! У барона Апельсина, как это бывает у некоторых очень толстых людей, еще сохранилось немного добродушия. Чтобы утешить Вишенку, он предложил ему кусочек своего торта. Правда, очень маленький кусочек, всего одну крошку. Но, принимая во внимание прожорливость барона, следует оценить его щедрость. Зато обе графини не только не пытались утешить Вишенку, а даже издевались над его слезами. -- Наш племянник может заменить собой испорченный фонтан в парке! -- говорила синьора графиня Старшая. -- Фонтан слез! -- смеялась синьора графиня Младшая. -- Завтра, -- пригрозил лишенке синьор петрушка, -- я заставлю тебя написать три тысячи раз: "Я не должен плакать за столом, ибо я мешаю пищеварению взрослых". Когда наконец стало ясно, что Вишенка не собирается перестать плакать, его отправили в постель. Земляничка пыталась, как умела, успокоить бедного мальчика, но ничто не помогало. Девушка так огорчилась, что и сама стала плакать вместе с ним. -- Сейчас же перестань реветь, негодная девчонка, -- пригрозила синьора графиня Старшая, -- не то я тебя выгоню! От горя Вишенка даже заболел. У него начался такой озноб, что под ним тряслась кровать, а от его кашля дрожали в окнах стекла. В бреду он все время звал: -- Чиполлино! Чиполлино! Редиска! Редиска! Синьор Помидор заявил, что ребенок, видимо, заболел оттого, что его до смерти напугал опасный преступник, который бродит в окрестностях замка. -- Завтра же я прикажу его арестовать, -- сказал он, чтобы успокоить больного. -- О нет, нет, пожалуйста не надо! -- всхлипывал Вишенка. -- Арестуйте лучше меня, бросьте меня в самое темное и глубокое подземелье, но не трогайте Чиполлино. Чиполлино такой хороший мальчик. Чиполлино -- мой единственный, мой настоящий Друг! Синьор Петрушка испуганно высморкался: -- Ребенок бредит. Очень тяжелый случай!.. Послали за самыми знаменитыми врачами. Сначала пришел доктор синьор Мухомор и прописал микстуру из сушеных мух. Но микстура ничуть не помогла. Тогда явился доктор Черемуха II заявил, что сушеные мухи очень опасны при заболеваниях такого рода и что гораздо полезнее было бы обернуть больного в простыню, пропитанную соком японской черемухи. Дюжину простынь перепачкали соком черемухи, но Вишенке лучше не стало. -- По-моему, -- предложил доктор Артишок, -- нужно обложить его сырыми артишоками! -- С колючками? -- испуганно спросила Земляничка. -- Обязательно, иначе лекарство не принесет пользы. Стали лечить Вишенку сырыми артишоками прямо с грядки: бедный мальчик кричал и подскакивал от уколов, словно с него сдирали кожу. -- Видите, видите? -- говорил, потирая руки, доктор Артишок. -- У юного графа сильная реакция. Продолжайте лечение! -- Все это вздор и чепуха! -- воскликнул известный профессор, синьор Салато-Шпинато. -- Какой это осел прописал артишоки? Попробуйте лечить его свежим салатом. Земляничка потихоньку послала за доктором Каштаном, который жил в лесу под большим каштаном. Его называли доктором бедняков, потому что он прописывал больным очень мало лекарств и платил за лекарства из собственного кармана. Когда доктор Каштан подошел к воротам замка, слуги не хотели его впустить, потому что он прибыл не в карете, а пешком. -- Доктор без кареты -- наверняка шарлатан и проходимец, -- сказали слуги и собирались уже захлопнуть дверь перед носом у доктора, когда появился синьор Петрушка. Петрушка, как вы помните, всегда выскакивал неизвестно откуда. Но на этот раз он подвернулся кстати и приказал впустить врача. Доктор Каштан внимательно осмотрел больного, велел показать язык, пощупал пульс, тихо задал Вишенке несколько вопросов, а потом вымыл руки и сказал очень печально и серьезно: Ничего не болит у больного: Пульс в порядке, и сердце здорово, Не больна у него селезенка... Одиночество губит ребенка! -- На что вы намекаете? -- грубо оборвал его Помидор. -- Я не намекаю, а говорю правду. Этот мальчик ничем не болен -- у него просто меланхолия. -- Что это за болезнь? -- спросила синьора графиня Старшая. Она очень любила лечиться, и стоило ей услышать название какой-нибудь новой, неизвестной болезни, как она сейчас же находила ее у себя. Ведь графиня была так богата, что расходы на докторов и лекарства ее ничуть не пугали. -- Это не болезнь, синьора графиня, -- это тоска, печаль. Ребенку нужна компания, нужны товарищи. Почему вы не пошлете его играть с другими детьми? Ох, лучше бы уж он не говорил этого! На бедного доктора со всех сторон посыпался град упреков и оскорблений. -- Немедленно убирайтесь вон, -- приказал синьор Помидор, -- не то я велю слугам вытолкать вас в шею! -- Стыдитесь! -- добавила синьора графиня Младшая. -- Стыдитесь, что так гнусно злоупотребили нашим гостеприимством и доверчивостью! Вы обманом проникли в наш дом. Если б я только захотела, я могла бы подать на вас в суд за самовольное и насильственное вторжение в частные владения. Не правда ли, синьор адвокат? И она повернулась к синьору Горошку, который всегда оказывался поблизости, когда требовалась его помощь. -- Разумеется, синьора графиня! Это тягчайшее уголовное преступление! И адвокат сейчас же пометил в своей записной книжке: "За консультацию графиням Вишням по делу о насильственном вторжении доктора Каштана в частные владения -- десять тысяч лир". Мы, конечно, хотите знать, что поделывают арестованные, то есть кум Тыква, профессор Груша, мастер Виноградинка, кума Тыквочка и другие жители деревни, которых кавалер Помидор приказал арестовать и бросить в подземелье замка. К счастью, профессор Груша захватил с собой огарок свечи, зная, что в подземельях бывает очень темно и полным-полно мышей. Чтобы отогнать мышей, профессор начал играть на скрипке: мыши не любят серьезной музыки. Услышав пронзительные звуки скрипки, они пустились наутек, проклиная противный инструмент, голос которого так напоминал им кошачье мяуканье. Однако в конце концов музыка вывела из себя не только мышей, но и мастера Виноградинку. Профессор Груша был особой меланхолического темперамента и всегда играл только грустные мелодии, от которых хотелось плакать. Поэтому все арестованные попросили скрипача прекратить игру. Но едва только наступила тишина, мыши, как вы сами понимаете, сейчас же пошли в атаку. Двигались они тремя колоннами. Главнокомандующий -- генерал Мышь-Долгохвост руководил наступлением: -- Первая колонна заходит слева и прежде всего должна захватить свечку. Но горе тому, кто посмеет ее съесть! Я -- ваш генерал, и мне надлежит первому вонзить в нее зубы. Вторая колонна зайдет справа и бросится на скрипку. Эта скрипка сделана из половинки сочной груши и, должно быть, превосходна на вкус. Третья колонна ударит в лоб и должна истребить врага. Командиры колонн объяснили задачу рядовым мышам. Генерал Мышь-Долгохвост выехал в танке. Собственно говоря, это был не танк, а глиняный черепок, привязанный к хвостам десяти здоровенных мышей. Трубачи протрубили атаку, и в несколько минут битва была окончена. Однако сожрать скрипку мышам не удалось, так как профессор поднял ее высоко над головой. Но свеча исчезла, как будто ее ветром сдуло, и наши друзья остались в темноте. Исчезла и еще одна вещь, но вы узнаете потом, какая именно. Кум Тыква был безутешен: -- Ох, и все это из-за меня! -- Почему из-за тебя? -- буркнул мастер Виноградинка. -- Кабы я не вбил себе в голову, что мне нужно иметь свой домик, с нами не стряслась бы эта беда! -- Да успокойтесь, пожалуйста! -- воскликнула кума Тыквочка. -- Ведь не вы же посадили нас в тюрьму! -- Я уже старик, зачем мне дом?.. -- продолжал сокрушаться кум Тыква. -- Я мог бы ночевать под скамейкой в парке -- там я бы никому не помешал. Друзья, пожалуйста, позовите тюремщиков и скажите им, что я подарю домик кавалеру Помидору и укажу место, где мы его спрятали. -- Ты не скажешь им ни одного словечка! -- рассердился мастер Виноградинка. Профессор Груша печально пощипал струны своей скрипки и прошептал: -- Если ты откроешь тюремщикам, где спрятан твой домик, ты впутаешь в это дело и кума Чернику и... -- Ш-ш-ш! -- зашипела кума Тыквочка. -- Не называйте имен: здесь и у стен есть уши! Все притихли и стали испуганно озираться по сторонам, но без свечки было так темно, что они никак не могли увидеть, есть ли у стен уши. А уши у стен и в самом деле были. Вернее, одно ухо: круглая дырка, от которой шла труба -- нечто вроде секретного телефона, передававшего все, что говорилось в подземелье, прямехонько в комнату кавалера Помидора. К счастью, в эту минуту синьор Помидор не подслушивал, потому что суетился у постели больного Вишенки. В наступившей тишине снова послышались протяжные звуки трубы: мыши готовились повторить атаку. Они были полны решимости захватить скрипку профессора Груши. Чтобы напугать их, профессор приготовился дать концерт: он приложил скрипку к подбородку, вдохновенно взмахнул смычком, и все затаили дыхание. Ожидание длилось довольно долго; в конце концов арестованные перевели дух, а инструмент так и не издал ни звука. -- Что, не получается? -- осведомился мастер Виноградинка. -- Ах, мыши отъели у меня половину смычка! -- воскликнул Груша со слезами в голосе. Действительно, смычок был весь обглодан, так что от него осталось всего несколько сантиметров. Без смычка играть, конечно, нельзя было, а мыши уже перешли в наступление, испуская грозные, воинственные клики. -- Ох, и все это из-за меня! -- вздыхал кум Тыква. -- Перестань вздыхать и помоги нам, -- сказал мастер Виноградинка. -- Если уж ты так хорошо умеешь вздыхать и стонать, то, наверно, умеешь и мяукать. -- Мяукать? -- обиделся кум Тыква. -- Удивляюсь я тебе: кажется, серьезный ты человек, а в такую минуту шутки шутишь! Мастер Виноградинка не стал ему и отвечать, а так мастерски замяукал, что армия мышей остановилась. -- Мя-а-у! Мяу! -- тянул сапожник. -- Мяу! Мяу! -- жалобно вторил ему профессор. не переставая оплакивать бесславную гибель своего смычка. -- Клянусь памятью моего покойного деда, Мыша Третьего, короля всех погребов и кладовых, что они привели сюда кота! -- воскликнул генерал Мышь-Долгохвост, разом затормозив свой танк. -- Генерал, нас предали! -- завопил один из командиров колонн, подбежав к нему. -- Моя колонна столкнулась с целой дивизией чердачных котов и кошек, вооруженных до зубов! На самом-то деле его войска не встретили ни одного кота -- они только очень испугались. А у страха, как известно, глаза велики. Генерал Мышь-Долгохвост потер лапкой свой хвост. Когда он бывал озабочен, то всегда тер лапкой хвост, и от частого трения эта часть его тела так пострадала, что мыши-солдаты втихомолку называли своего командира генералом Бесхвостым. -- Памятью моего покойного предка, Мыша-Долгохвоста Первого, императора всех амбаров, клянусь, что предатели поплатятся за свое коварство! А сейчас дайте сигнал к отступлению. Командиры не заставили его повторять приказание. Трубы заиграли отбой, и вся армия немедленно удалилась во главе с генералом Бесхвостым, который немилосердно нахлестывал мышей, тащивших его танк. Таким образом наши друзья мужественно отразили нападение противника. Поздравляя друг друга с одержанной победой, они вдруг услышали, что кто-то зовет тоненьким голоском: -- Кум Тыква! Кум Тыква! -- Это вы зовете меня, профессор? -- Нет, -- сказал Груша, -- не я. -- А мне послышалось, что меня кто-то кличет. -- Кума Тыквочка, а кума Тыквочка! -- снова раздался тот же голосок. Тыквочка обернулась к мастеру Виноградинке: -- Мастер Виноградинка, это вы так пищите? -- Да что с тобой? Я вовсе не думаю пищать! Я только почесываю затылок, потому что у меня в голове так и зудит одна мысль. -- Кума Тыквочка, да отзовитесь же! -- снова послышался голос. -- Это я, Земляничка! -- Да где же ты? -- Я в комнате кавалера Помидора и говорю с вами по его секретному телефону. Вы слышите меня? -- Да, слышим. -- И я вас прекрасно слышу. Помидор скоро придет сюда. Меня просили вам кое-что передать. -- Кто просил? -- Ваш приятель Чиполлино. Он говорит, чтобы вы не тревожились. Положитесь на него. Он уж постарается освободить вас из тюрьмы. Только не говорите синьору Помидору, где находится домик Тыквы. Не сдавайтесь! Чиполлино все устроит. -- Мы ничего никому не скажем и будем ждать! -- ответил за всех мастер Виноградинка. -- Но передай Чиполлино, чтобы он поторопился, потому что нас тут осаждают мыши и мы не знаем, сколько времени продержимся. Не можешь ли ты как-нибудь доставить нам свечу и спички? У нас был огарок, но его съели мыши. -- Подождите немного, я сейчас вернусь. -- Конечно, подождем. Куда нам деваться! Через некоторое время снова послышался голосок Землянички: -- Ловите, я бросаю свечку! Послышался шорох, и что-то стукнуло кума Тыкву по носу. -- Тут, тут она! -- радостно закричал старик. В пакетике была целая сальная свечка и коробка спичек. -- Спасибо, Земляничка! -- закричали все хором. -- До свидания, мне надо удирать: Помидор идет! Действительно, в этот самый миг синьор Помидор вошел в свою комнату. Увидев Земляничку, которая возилась около его секретного телефона, кавалер страшно обеспокоился: -- Ты что тут делаешь? -- Чищу вот эту ловушку. -- Какую ловушку? -- Вот эту... Разве это не мышеловка? Помидор вздохнул с облегчением. "Слава богу, -- подумал он, -- служанка так глупа, что приняла мой секретный телефон за мышеловку!" Он повеселел и даже подарил Земляничке бумажку от конфеты. -- Вот держи, -- сказал он великодушно, -- можешь облизать эту бумажку. Она сладкая, год назад в нее была завернута карамелька с ромом. Земляничка поклонилась и поблагодарила кавалера: -- За семь лет службы вы дарите мне уже третью бумажку от конфет, ваша милость. -- Вот видишь! -- пропыхтел Помидор. -- Значит, я добрый хозяин. Веди себя хорошо, и ты будешь довольна. -- Кто волен, тот и доволен, -- ответила Земляничка пословицей и, еще раз поклонившись, убежала по своим делам. Кавалер Помидор потер руки, думая про себя: "Вот теперь я посижу у моего секретного телефона и послушаю, о чем болтают арестованные. Узнаю, наверно, много интересных вещей. Может быть, мне даже удастся открыть, где они прячут этот проклятый домик". Однако заключенные, которых вовремя предупредила Земляничка, услышали, что синьор Помидор подходит к слуховому отверстию, и, решив доставить ему несколько приятных минут, принялись ругать его на все корки. Помидора так и подмывало крикнуть: "Вот я вас!" -- но в то же время ему не хотелось себя обнаружить. Поэтому, чтобы не слышать больше обидных слов, он счел за лучшее улечься на покой. Перед сном он плотно заткнул тряпкой свой самодельный телефон, у которого вместо трубки была самая обыкновенная воронка, какую употребляют для разлива вина в бутылки. А в подземелье мастер Виноградинка зажег новую свечу. Все посмотрели наверх и, обнаружив в углу потолка дырку от секретного телефона, всласть посмеялись над синьором Помидором, который, должно быть, лопался от злости, подслушав разговоры заключенных. Однако веселье длилось в тюрьме недолго. Мышьразведчик, увидев в камере свет, разнюхала, как обстоят дела, и, не тратя времени даром, помчалась с докладом к генералу Бесхвостому. -- Ваше превосходительство, -- отрапортовала она весело, -- коты ушли, а у людей новая свечка! -- Что? Свечка? У Бесхвостого потекли слюнки, и он облизал усы, еще сохранявшие запах и вкус первого огарка. -- Трубите сбор! -- приказал он в ту же минуту. Когда войско было построено, генерал Долгохвост -- то есть генерал Бесхвостый -- произнес пламенную речь: -- Храбрецы! Наше подземелье в опасности. Атакуйте врага и добудьте с бою сальную свечку. Съем ее, конечно, я сам, но перед этим позволю каждому из вас по очереди облизать ее. Вперед, грызуны? Мыши запищали от восторга, подняли хвосты и снова ринулись в бой. Но на этот раз мастер Виноградинка предусмотрительно поставил свечку в маленькое углубление в стене, между двумя кирпичами, высоко от пола. Напрасно мыши пытались вскарабкаться по гладкой, скользкой стенке -- им так и не удалось добраться до свечи. Самые ловкие поглодали немножко скрипку профессора Груши. Но и этим смельчакам пришлось убраться восвояси, потому что генерал Бесхвостый, разъяренный неудачей, решил прибегнуть к строгости. Без долгих разговоров он выстроил свое войско в шеренгу и приказал казнить каждого десятого за трусость и мародерство. В эту же ночь произошло неожиданное событие. Чиполлино, Земляничка и Редиска встретились в саду у изгороди, чтобы обсудить положение, и обсуждали его с таким жаром, что ничего не замечали вокруг. Не заметили они и пса Мастино, который совершал в это время свой сторожевой обход. Пес обнаружил ребят и накинулся на них как бешеный. С девчонками-то он связываться не стал, но зато сшиб с ног Чиполлино и, навалившись ему на грудь, лаял до тех пор, пока не явился синьор Помидор и не арестовал мальчика. Можете себе представить, как был доволен кавалер! -- Чтобы доказать тебе мое особое расположение, -- говорил он, издеваясь над Чиполлино, -- я засажу тебя в особую, темную камеру. Простая тюрьма недостойна такого негодяя, как ты. -- Сделайте одолжение! -- отвечал Чиполлино не смущаясь. Да и мог ли он ответить иначе? Или, может быть, вы полагаете, что ему следовало заплакать и попросить пощады? Нет, Чиполлино был из той честной луковой семьи, которая кого угодно может заставить плакать, а сама не заплачет ни при каких обстоятельствах! Ночью Чиполлино проснулся. Ему почудилось, будто кто-то постучал в дверь. "Кто бы это мог быть? -- подумал он. -- Может быть, этот стук мне только приснился?" Пока Чиполлино раздумывал, что же именно могло его разбудить, шум послышался снова. Это был какой-то глухой равномерный гул, словно кто-то неподалеку работал киркой. "Кто-то роет подземный ход", -- решил Чиполлино, приложив ухо к той стене, откуда доносился шум. Едва успел он прийти к такому выводу, как вдруг со стенки посыпалась земля, потом отвалился кирпич и вслед за кирпичом кто-то впрыгнул в подземелье. -- Куда это, черт возьми, я попал? -- раздался глухой голос. -- В мою камеру, -- отвечал Чиполлино, -- то есть в самое темное подземелье замка графинь Вишен. Извините, что в этой проклятой тьме я не могу рассмотреть вас и поздороваться с вами как следует. -- А вы кто такой? Извините, но я привык к темноте, а здесь для меня слишком светло. Я при свете ничего не вижу. -- Вот как? Значит, вы -- Крот? -- Совершенно верно, -- ответил Крот. -- Я уж давно хотел прорыть ход в этом направлении, но никак не мог улучить для этого свободную минутку. Ведь мои галереи тянутся на десятки километров под землей. Их надо осматривать, ремонтировать, чистить. То и дело просачивается вода -- из-за этого у меня постоянный насморк. А тут еще эти несносные червяки, которые лезут куда попало и не умеют уважать чужой труд! Вот я и откладывал это дело с недели на неделю. Но сегодня утром я сказал себе: "Синьор Крот, если вы и в самом деле любознательны и хотите увидеть мир, то настало время прорыть новый коридор". Ну, я и пустился в путь... Но тут Чиполлино прервал рассказ синьора Крота и счел необходимым представиться ему: -- Меня зовут Чиполлино, что значит "луковка". Я пленник кавалера Помидора. -- Не утруждайте себя объяснениями, -- сказал Крот. -- Я вас сразу же узнал по запаху. Мне вас искренне жаль. Вы принуждены днем и ночью оставаться в таком чертовски светлом месте, а ведь это, должно быть, настоящая пытка! -- Я-то нахожу это место довольно-таки темным... -- Вы шутите! Но мне вас чрезвычайно жаль. Да, люди злы. Я так считаю: уж если вы хотите заключить кого-нибудь в темницу, так пусть это будет и в самом деле темное место, где глаза могут по-настоящему отдохнуть. Чиполлино понял, что нет никакого смысла заводить спор по поводу света и тьмы с Кротом, который, привыкнув к мраку своих галерей, естественно имел по этому вопросу совершенно особое мнение. -- Да, я должен признаться, что свет и мне очень досаждает, -- притворно вздохнул Чиполлино. -- Вот видите! А что я вам говорил! Крота очень растрогали слова Чиполлино. -- Если бы вы были поменьше... -- начал он. -- Я? Да разве я большой? Уверяю вас, что я вполне пролезу в любую кротовую дырку, то есть норку. -- Может быть, может быть, юноша. Только сделайте милость, не называйте мои галереи норками или дырками. Так вот, может быть, мне удастся вывести вис отсюда. -- Я легко могу пролезть в ту галерею, которую вы только что выкопали, -- сказал Чиполлино. -- Только, пожалуйста, идите первым, потому что я боюсь заблудиться. Я слышал, что ваши галереи очень запутанные. -- Возможно, -- ответил Крот. -- Мне надоедает ходить всегда одной и той же дорогой. Хотите, выроем новый ход? -- А в какую сторону? -- спросил Чиполлино. -- Да в какую хотите, -- ответил Крот. -- Только бы добраться до темного места и не угодить в такую же ослепительно светлую пещеру, как эта, будь она проклята! Чиполлино сразу же подумал о темнице, в которой томились Тыква, Виноградинка и прочие. Вот удивятся они, если он проберется к ним подземным ходом! -- Я думаю, нужно рыть вправо, -- предложил он Кроту. -- Вправо или влево -- мне все равно. Если вы так предпочитаете, пойдем направо. И недолго думая Крот уткнулся головой в стенку 11 принялся так быстро рыть нору, что осыпал Чиполлино сырой землей с головы до ног. Мальчик поперхнулся и закашлялся на добрые четверть часа. Перестав наконец кашлять и чихать, он услышал голос Крота, который нетерпеливо звал его: -- Что же, молодой человек, идете вы за мной или нет? Чиполлино протиснулся в прорытую Кротом галерею, которая оказалась достаточно широкой, чтобы он мог без особых усилий двигаться вперед. Крот уже прорыл несколько метров, работая с молниеносной быстротой. -- Я здесь, я здесь, синьор Крот! -- бормотал Чиполлино, отплевываясь и заслоняясь руками от комьев земли, которые все время летели ему в рот из-под лап Крота. Однако, прежде чем пойти за Кротом, Чиполлино успел заделать дырку в стене своей тюрьмы. "Когда Помидор обнаружит мой побег, -- подумал он, -- пускай он не знает, в какую сторону я удрал". -- Как вы себя чувствуете? -- спросил Крот, продолжая работать. -- Спасибо, великолепно, -- отвечал Чиполлино. -- Здесь такая непроглядная, беспросветная тьма! -- Я же вам говорил, что вы сразу почувствуете себя лучше! Хотите, остановимся на минуточку? Впрочем, я бы предпочел продолжать путь, потому что немного тороплюсь. Но, может быть, с непривычки вам трудно так быстро передвигаться по моим галереям? -- Нет, нет, пойдем дальше! -- ответил Чиполлино, рассчитывая, что при такой скорости они раньше доберутся до подземелья, где находятся его друзья. -- Прекрасно! -- И Крот стал быстро пробираться вперед. Чиполлино с трудом поспевал за ним. А через четверть часа после побега Чиполлино дверь его камеры открылась. В темницу, насвистывая веселую песенку, вошел синьор Помидор. С каким злорадством предвкушал эту минуту храбрый кавалер! Когда он спускался в подземелье, ему казалось, что он стал легче по крайней мере килограммов на двадцать. "Чиполлино в моих руках, -- самодовольно думал он. -- Я заставлю его во всем признаться, а потом повешу. Да, да, повешу! После этого я выпущу мастера Виноградинку и остальных дурней -- их-то мне бояться нечего. А вот и дверь камеры, где сидит мой арестант... Ах, как мне приятно думать об этом маленьком негодяе, который, должно быть, уже все слезы выплакал за это время! Он, конечно, бросится к моим ногами и будет умолять о прощении. Я готов поклясться, что он будет лизать мне башмаки. Что ж, я позволю ему поваляться у меня в ногах и даже подам ему некоторую надежду на спасение, а потом объявлю приговор: смерть через повешение!" Однако когда кавалер Помидор отпер большим ключом дверь и зажег карманный фонарик, то не нашел и следа преступника. Камера была пуста, совершенно пуста! Помидор не верил своим глазам. Тюремщики, стоявшие рядом с ним, увидели, что он покраснел, пожелтел, позеленел, посинел и, наконец, почернел от злости. -- Куда же этот мальчишка мог скрыться? Чиполлино, где ты, негодяй этакий, прячешься? Вопрос был довольно праздный. В самом деле: куда бы мог спрятаться Чиполлино в тесной камере, где были только голые, гладкие стены, скамейка и кувшин с водой? Кавалер Помидор заглянул под скамейку, посмотрел в кувшин с водой, на потолок, исследовал пол и стены сантиметр за сантиметром, но все было напрасно: пленник исчез, словно испарился. -- Кто выпустил его? -- грозно спросил Помидор, повернувшись к Лимончикам. -- Не знаем, синьор кавалер! Ведь ключ-то у вас, -- осмелился заметить начальник стражи. Помидор почесал затылок: действительно, ключ был у него. Чтобы разгадать тайну, он решил сесть на скамейку. Сидя легче думать, чем стоя. Но и в сидячем положении он ничего не мог придумать. Вдруг внезапный порыв ветра захлопнул дверь. -- Откройте, бездельники! -- завизжал Помидор. -- Ваша милость, это невозможно. Вы слышали, как щелкнул замок? Кавалер Помидор попробовал открыть дверь ключом. Но замок был так устроен, что отпирался только снаружи. В конце концов синьор Помидор убедился, что посадил самого себя в тюрьму, и едва не лопнул от бешенства. Он опять почернел, посинел, позеленел, покраснел, пожелтел и стал грозить, что расстреляет немедленно всех тюремщиков, если они в два счета не освободят его. Короче говоря, для того чтобы открыть дверь, надо было взорвать ее динамитом. Так и сделали. От сотрясения синьор Помидор полетел вверх тормашками, и его засыпало землей с головы до ног. Лимончики кинулись откапывать кавалера и после долгих усилий вытащили его, облепленного грязью, словно картофелину из борозды. Потом его понесли наверх, отряхнули и стали осматривать, целы ли у него голова, нос, ноги, руки. Голова у Помидора была цела, зато нос и в самом деле изрядно пострадал. Ссадину залепили пластырем, и кавалер тотчас же улегся в постель. Ему было стыдно показаться на глаза людям с этой нашлепкой на носу. Чиполлино и Крот были уже очень далеко, когда услышали отголосок взрыва. -- Что бы это могло быть?.. -- спросил мальчик. -- О, не беспокойтесь, -- объяснил ему Крот, -- это, наверно, военные маневры! Принц Лимон считает себя великим полководцем и не успокоится до тех пор, пока не затеет какую-нибудь войну, хотя бы и не всамделишную. Усердно роя подземный коридор, Крот не переставал расхваливать темноту и бранить свет, который он ненавидел от всей души. -- Однажды, -- сказал он, -- мне довелось взглянуть одним глазом на свечку... Клянусь, я убежал со всех ног, когда узнал, что это за штука! -- Еще бы! -- вздохнул Чиполлино. -- Иные свечки горят очень ярко. -- Да нет, -- ответил Крот, -- эта свечка не горела! К счастью, она была потушена. Но что бы со мной было, если бы ее зажгли! Чиполлино удивился, как это может повредить зрению потушенная свеча, но в этот миг Крот внезапно остановился. -- Я слышу голоса! -- сказал он. Чиполлино насторожился: до него донесся отдаленный говор, хоть он и не мог еще различить отдельные голоса. -- Слышите? -- сказал Крот. -- Где человечьи голоса, там, конечно, и люди. А где люди, там и свет. Лучше пойдем в другую сторону! Чиполлино снова прислушался и на этот раз отчетливо услышал знакомый голос мастера Виноградинки. Он только не мог разобрать, что именно сапожник говорит. Мальчику захотелось закричать во все горло, чтоб его услышали, узнали, но он тут же подумал: "Нет, пускай Крот пока еще не знает, что это мои друзья. Сначала надо убедить его прорыть ход в подземелье -- иначе он может заупрямиться и все мои планы рухнут". -- Синьор Крот, -- осторожно начал Чиполлино, -- я слышал об одной очень-очень темной пещере, которая, по моим расчетам, должна находиться именно здесь, в этих местах. -- Темней, чем моя галерея? -- спросил Крот с явным сомнением. -- Гораздо темнее! -- решительно сказал Чиполлино. -- Вероятно, люди, голоса которых мы с вами слышим, пришли в эту пещеру для того, чтобы дать отдых своим усталым глазам. -- Хм... -- пробурчал Крот. -- Тут что-то не так... Но уж если вам очень хочется побывать в этой пещере, пусть будет по-вашему. На ваш страх и риск, разумеется! -- Пожалуйста, синьор Крот! Я буду вам чрезвычайно признателен! -- попросил Чиполлино. -- А вы познакомитесь с новой пещерой. Век живи -- век учись, не так ли? -- Ну ладно, -- согласился Крот. -- Но если у меня заболят глаза от слишком яркого света, вам же будет хуже! Через несколько минут голоса прозвучали уже совсем близко. Чиполлино ясно расслышал, как тяжко вздыхает кум Тыква: -- Ох, это я во всем виноват!.. Я... Ах, если бы пришел Чиполлино и выручил нас из беды! -- Если я не ошибаюсь, -- сказал Крот, -- там назвали ваше имя! -- Мое имя? -- переспросил Чиполлино, будто бы ничего не понимая. -- Не может быть! Я не слышу, о чем там говорят. Но тут раздался голос мастера Виноградинки: -- Чиполлино дал слово, что придет освободить нас, -- значит, он непременно придет. Я ничуть в этом не сомневаюсь. Крот стоял на своем: -- Слышите? Про вас говорят, про вас! Нет, пет, не уверяйте меня, что вы не расслышали! Скажите лучше, С какими намерениями вы заставили меня прийти сюда? -- Синьор Крот, -- признался Чиполлино, -- может быть, и в самом деле было бы лучше, если бы я с самого начала сказал вам всю правду! Но позвольте мне хоть сейчас рассказать вам, в чем дело. Голоса, которые вы слышите, доносятся из темницы замка графинь Вишен. Там томятся в неволе мои друзья, которых я обещал освободить. -- И вы решили сделать это с моей помощью? -- Вот именно. Синьор Крот, вы были настолько добры, что уже прорыли такой длинный коридор! Не согласитесь ли вы поработать еще немножко, чтоб освободить моих друзей? Крот подумал немного и сказал: -- Хорошо, я согласен. Мне, в сущности, все равно, в каком направлении рыть землю. Так и быть, я вырою галерею и для ваших друзей. Чиполлино с удовольствием расцеловал бы старого Крота, но все лицо у мальчика было так залеплено землей, что он и сам не знал, где у него, собственно говоря, рот. -- От всего сердца благодарю вас, синьор Крот! До самой смерти буду вам признателен! -- Ладно уж... -- пробормотал растроганный Крот. -- Не будем терять времени на болтовню и поскорее доберемся до ваших друзей. Он снова принялся за работу и через несколько секунд пробуравил стену подземелья. Однако, к несчастью, в тот самый миг, когда Крот пролез в камеру, мастер Виноградинка зажег спичку, чтобы посмотреть, который час. Вспышка света произвела такое впечатление на бедного Крота, что он тут же попятился к выходу и пропал во мраке. -- До свидания, синьор Чиполлино! -- прокричал он на прощание. -- Вы хороший паренек, и я искренне хотел помочь вам. Но вы обязаны были предупредить меня, что нас встретят таким ослепительным светом. Вы не должны были обманывать меня на этот счет! Он удрал так быстро и стремительно, что своды только что прорытой галереи обрушились за ним, стены ее осели и весь коридор засыпало землей. Вскоре Чиполлино перестал слышать голос Крота. Он печально попрощался с ним, пробормотав про себя: "До свидания, старый, добрый Крот! Мир тесен -- может быть, мы еще встретимся когда-нибудь и я попрошу прощения за то, что обманул вас!" Расставшись таким образом со своим товарищем по путешествию, Чиполлино вытер, насколько это было возможно, лицо платком и вбежал к своим приятелям, веселый и беспечный, словно пришел на праздник. -- Добрый день, друзья мои! -- закричал он звонким голосом, который прозвучал в подземелье, как труба. Вообразите себе радость заключенных! Они бросились к Чиполлино в объятия и стали осыпать его поцелуями. В один миг очистили они его от всей грязи, которая на него насела. Кто обнимал его, кто дружески щипал, кто хлопал по плечу. -- Тише, тише, -- уговаривал их Чиполлино, -- вы меня на куски разорвете! Не сразу успокоились друзья. Но их радость перешла в отчаяние, когда Чиполлино рассказал им о своих злоключениях. -- Значит, и ты, брат, в плену, как мы? -- спросил мастер Виноградинка. -- Выходит, что так! -- ответил Чиполлино. -- Но ведь когда явится стража, она тебя найдет? -- Ну, это необязательно, -- сказал Чиполлино. -- Я всегда могу забраться в скрипку профессора Груши. Ведь я, к счастью, невелик ростом. -- Ой, но кто же нас отсюда выведет! -- прошептала кума Тыквочка. -- И все это по моей вине! -- тяжело вздохнул кум Тыква. -- Все из-за меня!.. Чиполлино хотел было приободрить приунывшую компанию, но все его усилия ни к чему не привели. Да и у самого у него, как говорится, на сердце кошки скребли в эту минуту. Разумеется, синьор Помидор скрыл от всех, что Чиполлино сбежал. Лимончикам, которые побывали с ним в подземелье, он велел помалкивать. Если же кто-нибудь спросит -- отвечать, что преступника перевели в общую камеру. А чтобы никто не увидел нашлепки у него на носу, кавалер не вставал с постели и никого не принимал. Земляничка во все глаза следила за ним, но ей никак не удавалось узнать, где же прячет он ключи от подземелья. Наконец она решилась посоветоваться с Вишенкой, который, как вы знаете, все еще болел и безутешно плакал. Но едва только Земляничка рассказала ему, что произошло, Вишенка вытер слезы и вскочил на ноги: -- Чиполлино в тюрьме? Он не должен оставаться в тюрьме ни одной минуты!.. Дай-ка мне поскорей мои очки! -- Что ты хочешь делать? -- Я освобожу его, -- решительно заявил Вишенка. -- Его и всех остальных! -- Но как же ты достанешь ключи у Помидора? -- Утащу. Ты только приготовь хороший шоколадный торт и подсыпь в него немного сонного порошка, который найдешь у моих теток. Синьор Помидор очень любит шоколад, и, когда он заснет, ты мне дай знать. А пока я побегу и поразведаю, как идут дела. Земляничка не верила своим глазам: откуда взялась у хрупкого и нежного Вишенки такая смелость и решительность! -- Как он изменился! Батюшки мои, как он изменился! -- шептала она. То же самое сказали все, кто встретил Вишенку в этот день. Обе графини, синьор Петрушка и герцог Мандарин с удивлением смотрели на мальчика. -- Но он совсем выздоровел! -- воскликнула графиня Старшая, увидев, как блестят у него глаза и горят щеки. -- Я же вам говорил, что он вовсе и не был болен! -- заявил герцог. -- Он попросту притворялся. Графиня Младшая поспешила согласиться со своим капризным кузеном, а то бы он, чего доброго, опять взобрался на шкаф и пригрозил покончить с собой, если его не умилостивят каким-нибудь подношением. Между тем Вишенка выведал у одного из Лимончиков, что Чиполлино бежал из тюрьмы. Это его очень порадовало. Однако он решил не успокаиваться до тех пор, пока не освободит остальных пленников. -- Друзья Чиполлино -- мои друзья! -- сказал он и сейчас же приступил к делу. Разговорившись с тюремщиками, он выпытал у них, что синьор Помидор носит ключи от подземелья в особом кармашке, подшитом к изнанке чулка. "Ну, дело плохо, -- подумал Вишенка. -- Ведь всем известно, что Помидор всегда ложится спать в чулках. Значит, нужно усыпить его до бесчувствия, чтобы можно было вытащить из чулка ключ, не разбудив кавалера". И он попросил Земляничку подсыпать в торт двойную порцию сонного порошка. Когда наступила ночь, служанка принесла кавалеру чудесный мармеладно-шоколадный торт. Синьор Помидор обрадовался и проглотил его в один миг. -- Тебе не придется жаловаться на твоего хозяина, -- обещал он ей. -- Когда я поправлюсь, я непременно подарю тебе бумажку от шоколадки, которую я съел в прошлом году. Она очень ароматная и сладкая, эта бумажка! Земляничка в знак благодарности низко поклонилась кавалеру, а когда она выпрямилась, Помидор уже храпел, как целый оркестр, состоящий из контрабасов и флейт. Земляничка сбегала за Вишенкой. Держась за руки, они на цыпочках пустились в путь по коридорам замка, направляясь к спальне кавалера. Они прошли мимо комнаты герцога Мандарина, который до поздней ночи упражнялся в прыжках. Для того чтобы совершать головокружительные прыжки, когда нужно выклянчить что-нибудь у синьоры графини Младшей, требовалась хорошая тренировка. Посмотрев по очереди в замочную скважину, Земляничка и Вишенка увидели, что герцог, как ошалевшая кошка, прыгает со шкафа на люстру, со спинки кровати на зеркало и необыкновенно быстро карабкается вверх по портьерам. За короткое время он стал настоящим акробатом. В комнате синьора Помидора было светло: Земляничка предусмотрительно оставила ставни открытыми, так что в окно лился яркий свет луны. Кавалер по-прежнему громко храпел. В эту минуту ему снилось, будто Земляничка принесла ему еще один шоколадный торт величиной по крайней мере с велосипедное колесо. Но только хотел он приняться за еду, как в комнату ворвался барон Апельсин и потребовал, чтобы синьор Помидор отдал ему добрую половину торта. Защищая свои права, кавалер вытащил шпагу. В конце концов барон отступил, нещадно нахлестывая бедного тряпичника, который обливался потом под тяжестью тачки. Синьор Помидор снова принялся было за торт, но на смену барону Апельсину явился герцог Мандарин, который взобрался на верхушку очень высокого тополя и завопил: "Дайте, дайте мне половину торта -- или я брошусь отсюда на землю вниз головой!" Словом, сон Помидора был очень тревожен: знакомые и незнакомые люди хотели во что бы то ни стало отнять у него злосчастный торт, а потом и сам этот проклятый торт принес кавалеру одно только горькое разочарование: из шоколадного он почему-то превратился вдруг в картонный. Синьор Помидор вонзил в него зубы, ничего не подозревая, и рот у него наполнился картоном -- жестким, клейким и безвкусным. В то время как синьора Помидора одолевали эти тревожные сновидения, Земляничка осторожно сняла с его ноги чулок, а Вишенка вытащил из чулка связку ключей. -- Дело сделано! -- прошептал он на ухо Земляничке. Девочка посмотрела на своего спящего хозяина: Ох и обозлится же синьор Помидор, когда проснется и узнает, что с ним проделали! -- Бежим, пока он не проснулся! -- Да нет, этого опасаться нечего. Я насыпала столько сонного порошка, что его хватило бы по крайней мере на десять человек! Они потихоньку вышли из комнаты, закрыли за собой дверь и бросились бежать вниз по лестнице, едва переводя дух. Вдруг Вишенка остановился и прошептал: -- А стража? В самом деле, об этом они не подумали. Земляничка засунула палец в рот: это ей всегда помогало в трудные минуты. Пососешь палец -- и в голову тебе придет дельная мысль. -- Придумала! -- сказала она наконец. -- Я зайду за угол дома и начну изо всех сил звать на помощь, будто на меня напали разбойники. А ты вызови тюремную стражу и пошли ее ко мне на выручку. Ну, а как только останешься один, поверни вот этот ключ два раза, и дверь камеры откроется. Так они и сделали. Обман удался на славу. Земляничка кричала "караул" так отчаянно, что, кажется, и деревья готовы были вырвать из земли свои корни, чтобы кинуться ей на помощь. Тюремщики переполошились и помчались на шум, как борзые за зверем. -- Скорее, скорее, ради самого бога! Там бандиты, бандиты! -- кричал им вслед Вишенка. Оставшись один, он сунул ключ в скважину, отпер тяжелую дверь и проник в подземелье. Каково же было его удивление, когда среди заключенных он увидел своего приятеля Чиполлино! -- Ты здесь, Чиполлино! Так ты, значит, не бежал? -- Я тебе потом все расскажу, Вишенка, а сейчас нам нельзя терять время. И правда, беглецам надо было торопиться. -- Сюда, сюда! -- задыхаясь, говорил Вишенка, указывая друзьям тропинку, которая вела прямо в лес. -- Не беспокойтесь, тюремщики вас не увидят -- они побежали в противоположную сторону. Куму Тыквочку, которая была слишком толста, чтобы бежать достаточно быстро, покатили по дорожке, как настоящую тыкву. Чиполлино на минуту отстал от товарищей и горячо поблагодарил Вишенку, у которого глаза блестели от слез. -- Ты молодец! -- сказал ему Чиполлино. -- Я не верил, что ты в самом деле болен, и не раз хотел пробраться к тебе, пока был на свободе. -- Беги, беги скорей, а то они тебя схватят! -- Ладно, бегу, но мы скоро с тобой опять увидимся. Обещаю тебе, что мы еще доставим Помидору немало приятных минут! В два прыжка догнал он своих приятелей и помог им катить вперед куму Тыквочку. А Вишенка поспешил в замок, чтобы положить ключи на место, то есть в правый чулок синьора Помидора. Но что же было в это время с тюремной стражей, которая побежала спасать Земляничку от бандитов? Тюремщики застали Земляничку в слезах. До их прихода она разорвала на себе передник и расцарапала лицо, чтобы они поверили, будто на нее и в самом деле напали бандиты. -- В какую сторону они удрали? -- спросили Лимончики, задыхаясь от быстрого бега. -- Вон туда! -- отвечала Земляничка, указывая на дорогу, ведущую в деревню. Тюремщики помчались по этой дороге. Два или три раза обежали они всю деревню и, не найдя никого на улице, в конце концов арестовали одного деревенского Кота, несмотря на его решительные протесты. -- Не понимаю! -- мяукал Кот негодуя. -- Кажется, мы живем в свободной стране, и вы не имели никакого права арестовывать меня. Да, кроме того, вы явились в тот самый момент, когда мышь, которую я сторожу уже два часа подряд, наконец-таки решилась выйти из своей норки. -- В тюрьме вы найдете сколько угодно мышей, -- ответил начальник стражи. Через полчаса Лимончики вернулись в замок. Можете себе представить, что с ними сделалось, когда они нашли тюрьму пустой! Они поскорее заперли Кота в камеру, побросали сабли и ружья и разбежались кто куда, опасаясь гнева кавалера Помидора. Кавалер проснулся утром и первым делом посмотрел в зеркало. "Нос в порядке, -- сказал он самому себе. -- Можно снять пластырь и отправиться в подземелье допрашивать пленных". По дороге он захватил с собой синьора Горошка, как знатока уголовных законов королевства, и синьора Петрушку, чтобы тот записывал показания арестованных. Все трое с важным видом, какой подобает представителям закона, гуськом спустились в подземелье. Помидор вытащил из правого чулка ключи, открыл тяжелую дверь, но с такой поспешностью отскочил назад, что сшиб с ног синьора Петрушку, который стоял у него за спиной. Из камеры неслись жалобные стоны. "Мяу! Мяу!" -- пронзительно мяукал деревенский Кот, корчась от невыносимых страданий. -- Что вы тут делаете? -- спросил синьор Помидор у Кота, все еще дрожа от испуга. -- Ах, у меня живот болит! -- горько жаловался Кот. -- Пожалуйста, отнесите меня в ам-була-торию или, по крайней мере, пришлите ко мне доктора! Оказалось, что Кот всю ночь охотился на мышей и так объелся, что изо рта у него торчало не менее двухсот мышиных хвостов. Кавалер выпустил Кота на свободу и дал ему разрешение в любое время возвращаться в тюрьму для охоты за мышами. На прощание он сказал Коту: -- Если вы будете так любезны и сохраните хвосты съеденных вами мышей, как вещественное доказательство вашей полезной деятельности, то администрация замка назначит вам небольшую пенсию, по стольку-то за хвост. После этого Помидор немедленно послал правителю королевства-принцу Лимону телеграмму, в которой говорилось: "В замке графинь Вишен беспорядки, соблаговолите командировать батальон Лимончиков. Желательно личное присутствие вашего высочества. Помидор". На следующее же утро принц Лимон вступил в деревню во главе сорока придворных Лимонов и целого батальона Лимончиков. Как вы уже знаете, при дворе принца Лимона все носили на шапочках колокольчики. Когда придворные и войска двигались по дороге, слышалась такая музыка, что коровы переставали жевать траву, полагая, что пригнали новое стадо коров. Услышав звон, Лук Порей, который как раз в эту минуту расчесывал усы перед зеркалом, прервал свое дело на середине и высунулся из окна. Тут-то его и заприметили. Лимончики ворвались к нему в дом, арестовали его и повели в тюрьму с одним усом, торчащим вверх, и другим, поникшим вниз. -- Позвольте мне, по крайней мере, причесать и левый ус! -- просил Лук Порей у стражи, пока она вела его в тюрьму. -- Молчать! Не то мы отрежем тебе сначала левый, а потом и правый ус и таким образом избавим тебя от необходимости их причесывать. Лук Порей умолк, боясь потерять свое единственное достояние. Был арестован также и адвокат Горошек. Он долго визжал, отбивался и сыпал слова, как горох: -- Это ошибка! Я здешний адвокат и служу у кавалера Помидора. Это простое недоразумение! Немедленно выпустите меня на свободу! Но все было напрасно -- словно об стенку горох. Солдаты-Лимончики расположились в парке. Некоторое время они развлекались тем, что читали объявления синьора Петрушки, а затем, чтобы не скучать, стали топтать траву и цветы, удить золотых рыбок, стрелять в цель по стеклам оранжереи и придумывать другие забавы в том же роде. Графини бегали от одного начальника к другому и рвали на себе волосы: -- Умоляем вас, синьоры, прикажите вашим людям угомониться! Они нам разорят весь парк! Но начальники и слушать их не хотели. -- Нашим храбрецам, -- заявили они, -- нужны развлечения после военных подвигов. Вы должны быть благодарны им за то, что они охраняют ваш покой. Графини заикнулись было о том, что арест Лука Порея и синьора Горошка -- не такой уж большой подвиг. Тогда офицер пригрозил: -- Прекрасно! В таком случае мы велим арестовать также и вас. За то они и получают жалованье, чтобы сажать в тюрьму всех недовольных! Графиням осталось лишь убраться прочь и обратиться с жалобой к самому принцу Лимону. Принц расположился в замке со всеми своими сорока придворными, заняв, разумеется, самые лучшие комнаты и бесцеремонно вытеснив оттуда кавалера Помидора, барона, герцога, синьора Петрушку и даже самих графинь. Барон Апельсин был очень озабочен. -- Вот увидите, -- говорил он шепотом, -- эти Лимоны и Лимончики съедят у нас всю провизию, и мы умрем с голоду. Они пробудут здесь, пока в замке еще есть припасы, а потом уйдут, оставив нас на произвол судьбы. Ах, это такое несчастье! Это настоящая катастрофа! Правитель велел привести Лука Порея и учинить ему допрос. Синьор Петрушка, хорошенько высморкавшись в свой клетчатый платок, принялся записывать ответы подсудимого, а кавалер Помидор уселся рядом с правителем, чтобы подсказывать ему на ухо, как вести допрос. Дело в том, что принц Лимон, хоть и носил на голове золотой колокольчик, был не очень-то смышлен, а кроме того, отличался рассеянностью. Вот и теперь, едва пленника ввели в комнату, он воскликнул: -- Ах, какие у него великолепные усы! Клянусь, что во всех подвластных мне землях я никогда не видел таких красивых, длинных и хорошо расчесанных усов! Надо сказать, что Лук Порей только и делал в тюрьме, что приглаживал да расчесывал свои усы. -- Благодарю вас, ваше высочество! -- сказал он скромно и вежливо. -- Посему, -- продолжал правитель, -- мне угодно наградить его орденом Серебряного Уса. Сюда, мои Лимоны! Придворные немедленно явились на зов. -- Принесите-ка мне корону кавалера ордена Серебряного Уса! Принесли корону, которая представляла собою пышный ус, обвивающийся, как венок, вокруг головы. Разумеется, ус был сделан из чистого серебра. Лук Порей растерялся: он думал, что его позвали на допрос, а вместо этого удостоили такой высокой почести. Почтительно склонился он перед правителем, и принц собственноручно надел ему на голову корону, обнял его и поцеловал в оба уса -- сначала в правый, а потом в левый. Затем принц встал и собрался уходить, потому что был очень рассеян и полагал, что сделал свое дело. Тогда кавалер Помидор наклонился и пробормотал ему на ухо: -- Ваше высочество, почтительнейше напоминаю вам, что вы пожаловали кавалерское звание отъявленному преступнику. -- С того момента, как я произвел его в кавалеры, -- спесиво ответил принц Лимон, -- он более не преступник. Тем не менее давайте допросим его. И, вернувшись к Луку Порею, принц спросил, известно ли ему, куда бежали пленные. Лук Порей сказал, что ничего не знает. Потом его спросили, знает Ли он, где спрятан домик кума Тыквы, и Лук Порей снова ответил, что ему ничего не известно. Синьор Помидор пришел в ярость: -- Ваше высочество, этот человек лжет! Я предлагаю подвергнуть его пытке и не отпускать до тех пор, пока он не откроет нам истину-всю истину и только истину! -- Прекрасно, прекрасно! -- поддакнул принц Лимон, потирая руки. Он уже совершенно забыл, что несколько минут до того наградил Лука Порея орденом, и обрадовался случаю подвергнуть человека пытке, потому что очень любил присутствовать при самых жестоких истязаниях. -- С какой же пытки мы начнем? -- спросил палач, явившийся к принцу со всеми своими орудиями: топором, щипцами, а также с коробкой спичек. Спички для того, чтобы разжечь костер. -- Вырвите-ка у него усы! -- приказал правитель. -- Вероятно, он дорожит ими больше всего на свете. Палач принялся тянуть Лука Порея за усы, но они были так прочны, так закалились от тяжести белья, что палач только понапрасну трудился и обливался потом: усы не отрывались, а Лук Порей не чувствовал ни малейшей боли. В конце концов палач до того устал, что упал без памяти. Лука Порея отвели в потайную камеру и забыли о его существовании. Ему пришлось питаться сырыми мышами, и усы у него так отросли, что стали завиваться тройными кольцами. После Лука Порея вызвали на допрос синьора Горошка. Адвокат бросился к ногам правителя и стал целовать их, униженно умоляя: -- Простите меня, ваше высочество, я невиновен! -- Плохо, очень плохо, синьор адвокат! Если бы вы были виновны, я бы вас сейчас же освободил. Но если вы ни в чем не виноваты, то ваше дело принимает весьма дурной оборот. Постойте, постойте... А вы можете сказать нам, куда бежали пленные? -- Нет, ваше высочество, -- ответил синьор Горошек, весь дрожа; он и в самом деле этого не знал. -- Вот видите! -- воскликнул принц Лимон. -- Как же вас освободить, если вы ничего не знаете? Синьор Горошек бросил умоляющий взгляд на синьора Помидора. Но кавалер притворился, будто очень занят своими мыслями, и устремил взор в потолок. Синьор Горошек понял, что все пропало. Но отчаяние его сменилось настоящим бешенством, когда он увидел, что хозяин и покровитель, которому он ревностно служил, так подло отступился от него. -- А можете ли вы, по крайней мере, сказать мне, -- спросил принц Лимон, -- где спрятан домик злодея Тыквы? Адвокат знал это, потому что в свое время подслушал разговор Чиполлино с его односельчанами. "Если я открою тайну, -- подумал он, -- то меня освободят. А что толку? Я вижу теперь, каковы мои бывшие друзья и покровители! Когда нужно было попользовать мои знания и способности, чтобы обманывать других, они приглашали меня к обеду и к ужину, а теперь покинули в беде. Нет, я не хочу больше помогать им. Будь что будет, а от меня они ничего не узнают!" И он громко заявил: -- Нет, принц, я ничего не знаю. -- Ты лжешь! -- завопил синьор Помидор. -- Ты прекрасно знаешь, но не хочешь сказать! Тут синьор Горошек дал волю своему гневу. Он привстал на цыпочки, чтобы казаться выше, бросил на Помидора негодующий взгляд и прокричал: -- Да, я знаю, я прекрасно знаю, где спрятан домик, но я никогда вам этого не скажу! Принц Лимон нахмурился. -- Подумайте хорошенько! -- сказал он. -- Если вы не откроете тайны, я буду вынужден вас повесить. У синьора Горошка затряслись коленки от страха. Он обхватил себя обеими руками за шею, будто хотел избавиться от петли, но остался непоколебим. -- Вешайте меня, -- сказал он гордо. -- Вешайте немедленно! -- Проговорив эти слова, он весь побелел, хоть и был Зеленым Горошком, и упал как подкошенный на землю. Синьор Петрушка записал в протокол: "Обвиняемый лишился чувств от стыда и угрызений совести". Потом он снова высморкался в клетчатый платок и закрыл книгу. Допрос был окончен. Когда синьор Горошек пришел в себя, кругом царил непроглядный мрак. Адвокат решил, что его уже повесили. "Я умер, -- подумал он, -- и, конечно, нахожусь в аду. Меня удивляет только одно: почему здесь так мало огня? Собственно говоря, его здесь совсем нет. Очень странно: ад без адского пламени!" В этот миг он услышал, как скрипит ключ в замке камеры. Горошек забился в угол, потому что бежать ему было некуда, и с испугом смотрел на открывающуюся дверь. Он ожидал, что увидит стражей-Лимончиков и палача. Лимончики действительно явились, но вместе с ними пожаловал... Кто бы вы думали? Кавалер Помидор своей собственной персоной, связанный по рукам и ногам. Синьор Горошек кинулся было на него со сжатыми кулаками, но потом опомнился: "Что же это я делаю? Ведь он такой же узник, как и я". И хотя Горошек не испытывал никакого сочувствия к своему бывшему хозяину, он все же вежливо спросил у кавалера: -- Так, значит, вас тоже арестовали? -- Арестовали?! Скажите лучше, что я приговорен к смерти. Меня повесят завтра на заре, сейчас же после вас. Вы, верно, и не знаете, что мы находимся в камере для висельников! Адвокат не мог прийти в себя от изумления. Он знал, что ему грозит смертная казнь, но никак не думал, что за компанию с ним повесят и кавалера. -- Принц Лимон, -- продолжал синьор Помидор, -- очень разгневался на то, что ему так и не удалось найти виноватых. И знаете, что он в конце концов придумал? В присутствии графинь, гостей и слуг он обвинил меня в том, что я, кавалер Помидор, -- главный зачинщик заговора. За это он и приговорил меня к повешению. Да, да, к повешению! Синьор Горошек не знал, радоваться ли, что кавалера постигнет такая суровая кара, или пожалеть его. Наконец он сказал: -- Ну что ж, мужайтесь, кавалер. Умрем вместе. -- Плохое утешение! -- заметил синьор Помидор. -- Позвольте мне все же извиниться перед вами за то, что при вашем допросе я не очень вами интересовался. Вы понимаете, в это время решалась и моя собственная участь. -- Ну, теперь это дело прошлое... Не будем больше говорить о том, что было, -- любезно предложил синьор Горошек. -- Мы -- товарищи по несчастью. Постараемся помочь друг другу. -- Я того же мнения, -- согласился синьор Помидор, немножко приободрившись. Очень рад, что вы не злопамятны. Он вытащил из кармана кусок торта и по-братски разделил его с адвокатом. Адвокат не верил своим глазам: он не ожидал от кавалера такой доброты и щедрости. -- К сожалению, это все, что они мне оставили, -- сказал синьор Помидор, печально качая головой. -- Да, таков наш грешный мир! Еще вчера вы были почти полновластным хозяином замка, а сегодня -- только пленник. Кавалер Помидор продолжал молча есть торт. -- Вы знаете, -- сказал он наконец, -- мне отчасти даже нравится то, что проделал со мной этот проказник Чиполлино. Собственно говоря, он очень ловкий мальчишка, и все его проделки внушены ему добрым сердцем, желанием помочь беднякам. -- Пожалуй, -- согласился синьор Горошек. -- Кто знает, -- продолжал Помидор, -- где находятся они сейчас -- эти люди, бежавшие из тюрьмы! Поверьте, я бы с удовольствием сделал для них чтонибудь хорошее. -- Да что же вы можете сделать для них в вашем положении? -- Ах, вы правы, сейчас я бессилен помочь им. Да, кроме того, я даже не знаю, где они. -- Я тоже не знаю, -- откровенно сказал синьор Горошек, польщенный любезным обхождением синьора Помидора. -- Мне известно только, где спрятан домик кума Тыквы. Услышав это, кавалер затаил дыхание. "Помидор, -- сказал он самому себе, -- слушай внимательно, что скажет тебе этот дурень: может быть, у тебя еще есть надежда на спасение!" -- Вы и в самом деле это знаете? -- спросил он адвоката. -- Конечно, знаю, но никогда никому не скажу. Я не намерен больше вредить этим бедным людям. -- Такие чувства, несомненно, делают вам честь, синьор адвокат! Я бы тоже не выдал тайны: я не хотел бы, чтобы по моей вине на бедняков свалились какие-нибудь новые беды. -- Если так, -- сказал синьор Горошек, -- я рад пожать вам руку! Синьор Помидор протянул ему руку, и синьор Горошек крепко пожал ее. В конце концов адвокат так расчувствовался, что ему пришла охота поболтать по душам со своим товарищем по несчастью. -- Вы только подумайте, -- сказал он таинственным шепотом, -- они спрятали домик в двух шагах от замка, а мы были так глупы, что нам это и в голову не пришло! -- Где же именно они его спрятали? -- небрежно спросил синьор Помидор. -- Теперь-то я могу вам это сказать, -- горько улыбнулся синьор Горошек. -- Ведь завтра мы оба умрем и унесем нашу тайну в могилу. -- Ну конечно. Вы же прекрасно знаете, что нас казнят на заре и наш прах будет развеян по ветру! Тут адвокат Горошек еще ближе подсел к своему собеседнику и тихонько прошептал ему на ухо, что домик кума Тыквы находится в лесу, а присматривает за ним кум Черника. Кавалер выслушал все это, горячо обнял адвоката и воскликнул: -- Мой дорогой друг, я так благодарен вам за то, что вы сообщили мне это важное известие! Вы спасаете мне жизнь! -- Я спасаю вам жизнь? Вы шутите, что ли? -- Вовсе нет, -- сказал Помидор вскакивая. Он бросился к двери и стал изо всех сил колотить в нее кулаками, пока ему не открыли Лимончики, сторожившие тюрьму. -- Ведите меня сию же минуту к его высочеству принцу Лимону! -- приказал синьор Помидор своим обычным, не допускающим возражений тоном. -- Я должен сделать ему одно очень важное сообщение. Кавалера немедленно доставили в замок. Он рассказал принцу все, что узнал от синьора Горошка, и добился прощения. Принц Лимон был очень доволен и приказал своим Лимончикам на следующее утро -- сейчас же после казни синьора Горошка -- отправиться в лес и привезти оттуда домик кума Тыквы. На деревенской площади воздвигли виселицу. Приговоренный должен был подняться на помост. В этом помосте под самой виселицей открывался люк, куда и предстояло провалиться синьору Горошку с петлей на шее. Когда за осужденным пришли, чтобы вести его на площадь, синьор Горошек, как опытный адвокат, сделал все, чтобы оттянуть время. Ссылаясь на различные статьи закона, он потребовал, чтобы ему разрешили сначала побриться, потом он захотел вымыть голову, а затем обнаружилось, что у него слишком отросли ногти на руках и ногах и он желает перед казнью остричь их. Палач, не желая терять время, стал было спорить, но в конце концов уступил. По старинному обычаю, последнее желание приговоренного к смерти должно быть исполнено. Поэтому в тюрьму принесли кувшин с горячей водой, таз, ножницы и бритву. Не торопясь адвокат Горошек принялся за свой предсмертный туалет. Долго приводил он себя в порядок: брился, мылся и чуть ли не целых два часа стриг ногти. Однако рано или поздно ему пришлось все-таки отправиться на место казни. Когда он поднимался на помост, его охватил ужас. Тут только, на ступенях эшафота, он впервые ясно представил себе, что должен умереть. Такой маленький, такой толстенький, такой зелененький, с чисто вымытой головой и подстриженными ногтями, он все-таки должен умереть! Зловеще забили барабаны. Палач надел адвокату на шею петлю, сосчитал до тринадцати, а затем нажал кнопку. Люк открылся, и синьор Горошек полетел во тьму с затянутой петлей на шее. Перед этим он успел подумать: "На этот раз я, кажется, и в самом деле умер!" Вдруг он услышал над собой глухой голос: -- Режьте, режьте скорей, синьор Чиполлино! Тут так светло, что я ровно ничего не вижу. Кто-то разрезал веревку, которая стягивала шею адвоката, и тот же голос заговорил снова: -- Дайте ему глоток нашего замечательного картофельного сока. Мы, кроты, никогда не расстаемся с этим чудесным лекарством! Что же произошло? Какой удивительный случай спас жизнь адвокату Горошку? А случилось попросту вот что: Земляничка, которая знала все, что делается в замке, сбегала в лес и рассказала Редиске об опасности, угрожающей синьору Горошку, а Редиска сейчас же сообщила об этом своему другу Чиполлино. Она нашла его неподалеку от домика кума Тыквы, в пещере, где он скрывался вместе с остальными беглецами. Чиполлино внимательно выслушал ее, а потом попросил у мастера Виноградинки шило, чтобы поскрести затылок, ибо положение было затруднительное и нужно было хорошенько почесаться, чтобы найти какой-нибудь выход. Подумав немного, Чиполлино вернул шило мастеру Виноградинке и сказал коротко: -- Спасибо, я знаю, что делать. И он тут же убежал куда-то. Никто даже не успел спросить его, что же именно пришло ему в голову. Кум Тыква отозвался с глубоким вздохом: -- Ах, ежели Чиполлино говорит, что он придумал что-то, так будьте спокойны: он скоро все уладит! Однако Чиполлино очень долго бродил по полям и лугам, прежде чем нашел то, что искал. Наконец он забрел на луг, весь усеянный бугорками взрытой земли. Каждую минуту здесь возникал, словно гриб, новый бугорок: Крот был за работой. Чиполлино решил ждать. И вот, когда один из бугорков вспух чуть ли не под его ногами, он стал на колени и позвал: -- Синьор Крот! Синьор Крот! Это я, Чиполлино. -- А, это вы? -- сухо ответил Крот. -- Признаться, я только наполовину ослеп после нашей первой встречи. Очевидно, теперь вы намерены снова предложить мне какое-нибудь подземное путешествие, которое окончательно лишит меня зрения. -- Не говорите так, синьор Крот. Я никогда не забуду вашей услуги: благодаря вам я встретился с моими друзьями. Нам удалось выйти на свободу, и мы нашли временное убежище в пещере неподалеку. -- Спасибо за сообщение, но это меня вовсе не интересует. До свидания! -- Синьор Крот! Синьор Крот! -- закричал Чиполлино. -- Выслушайте меня! -- Что ж, говорите, но только, пожалуйста, не воображайте, что я готов по-прежнему помогать вам в ваших делах. -- Дело касается не меня, а нашего деревенского адвоката, которого зовут Горошком. Его должны повесить завтра утром. -- И прекрасно сделают! -- сердито ответил Крот. -- Я бы с удовольствием помог затянуть на нем петлю. Терпеть не могу адвокатов, да и горошек мне не по вкусу. Бедному Чиполлино пришлось немало потрудиться, чтобы переубедить упрямого Крота, но мальчик был уверен в том, что, несмотря на грубоватые повадки, у Крота золотое сердце и он никогда не откажется помочь правому делу. Так и вышло -- в конце концов Крот немного смягчился и сказал коротко и отрывисто: -- Довольно болтовни, синьор Чиполлино. У вас, как видно, язык без костей. Покажите-ка мне лучше, в какую сторону рыть. -- В направлении на северо-северо-восток, -- быстро ответил Чиполлино, чуть не подпрыгнув от радости. В два счета Крот прорыл широкую, длинную галерею прямо под эшафот. Здесь он и Чиполлино притаились и стали ждать, что будет. Когда люк над ними наконец открылся и синьор Горошек полетел вниз с веревкой на шее, Чиполлино мгновенно перерезал веревку и дал адвокату глотнуть целебного картофельного сока, который синьор Крот всегда носил с собой. Вдобавок Чиполлино легонько похлопал адвоката по щекам. Картофельный сок и несколько пощечин привели адвоката в чувство. Синьор Горошек открыл глаза, но он, как вы и сами понимаете, был так ошеломлен, что не поверил в свое спасение. -- О синьор Чиполлино! -- воскликнул он. -- Значит, вы тоже умерли, как и я? Какое счастье, что нам довелось встретиться с вами в раю! -- Очнись, адвокат! -- вмешался Крот. -- Здесь тебе не рай и не ад. Да и я не святой Петр и не дьявол, а старый Крот и тороплюсь по своим делам. Поэтому давайте побыстрее выбираться отсюда, и постарайтесь пореже попадаться мне на дороге. Каждый раз, как я встречаю Чиполлино, у меня делается солнечный удар. На самом деле под эшафотом царила полная тьма, но синьору Кроту и это подземелье показалось настолько светлым, что у него заболели глаза и голова. В конце концов синьор Горошек уразумел, что благодаря Чиполлино и Кроту он избавился от смерти. Адвокат без конца благодарил своих спасителей. Сначала он обнимал их по очереди, потом захотел обнять обоих сразу, но это ему не удалось, потому что руки у него были слишком коротки. Когда Горошек наконец успокоился, все трое отправились в путь по готовому подземному ходу. Дойдя до его конца, Крот вырыл еще один коридор -- до той пещеры, где скрывались мастер Виноградинка, кум Тыква, профессор Груша и прочие беглецы. Адвоката и его избавителей встретили радостными криками. Все забыли, что еще недавно синьор Горошек был их врагом. Прощаясь со своими новыми друзьями, Крот не мог удержаться от слез. -- Синьоры, -- сказал он, -- если бы у вас была хоть капля здравого смысла, вы поселились бы вместе со мной под землей. Там нет ни виселиц, ни кавалеров Помидоров, ни принцев Лимонов, ни его Лимончиков. Покой и темнота -- вот что важнее всего на свете. Во всяком случае, если я вам понадоблюсь, бросьте в это отверстие записочку. Я время от времени буду наведываться сюда, чтобы узнать, как идут у вас дела. А пока -- всего хорошего! Друзья тепло простились со старым Кротом и едва успели обменяться с ним последними приветствиями, как синьор Горошек так хлопнул себя по лбу, что не удержался на ногах и полетел вверх тормашками: -- Ах я растяпа! Ах ротозей! Моя рассеянность меня в конце концов погубит! -- Вы что-нибудь забыли? -- вежливо спросила кума Тыквочка, поднимая адвоката с земли и стряхивая пыль с его одежды. Тут только синьор Горошек рассказал беглецам о своем разговоре с Помидором и о новом предательстве кавалера. Свою речь он закончил словами: -- Синьоры, знайте, что в эту самую минуту, когда мы с вами здесь разговариваем, стража рыщет по всему лесу. Ей приказано разыскать ваш домик и доставить его к воротам замка. Не говоря ни слова, Чиполлино бросился в чащу и в два прыжка очутился под дубом, у кума Черники. Но домика там уже не было... Кум Черника, притаившись между корнями дуба, безутешно плакал: -- Ах, мой милый домик! Мой славный, уютный домик! -- Здесь побывали Лимончики? -- спросил Чиполлино. -- Да, да, они все унесли: и домик, и половинку ножниц, и бритву, и объявление, и даже ко-ло-кольчик! Чиполлино почесал затылок. На этот раз ему потребовалось бы два шила, чтобы придумать что-нибудь, а у него не было ни одного. Он ласково потрепал кума Чернику по плечу и отвел его в пещеру, к своим друзьям. Никто не задал им ни одного вопроса. И без слов все поняли, что домик исчез и что это дело рук их заклятого врага -- кавалера Помидора. Мистер Моркоу... Минуточку: кто такой мистер Моркоу? Об этой особе у нас еще разговора не было. Откуда же он взялся? Что ему нужно? Большой он или маленький, толстый или тощий? Сейчас я вам все объясню. Убедившись, что беглецов и след простыл, принц Лимон велел прочесать все окрестности. Лимончики вооружились граблями и старательно прочесали поля и луга, леса и рощи, чтобы найти наших друзей. Солдаты работали день и ночь и нагребли целую кучу бумажек, хворосту и сухой змеиной кожи, но они не поймали даже тени Чиполлино и его друзей. -- Бездельники! -- бушевал правитель. -- Только грабли поломали, все зубья в лесу оставили. За это вам самим следовало бы все зубы выбить! Солдаты дрожали и стучали зубами от страха. Несколько минут только и слышалось: "тук-туктук" -- словно шел град. Один из придворных Лимонов посоветовал: -- Я полагаю, что следовало бы обратиться к специалисту по делам розыска. -- Это еще что за птица? -- Попросту говоря, сыщик. Вот ежели, например, вы, ваше высочество, потеряли пуговицу, извольте обратиться в сыскное бюро, и сыщик найдет ее вам в два счета. То же самое будет, если у вашего высочества пропадет батальон солдат или убегут изпод стражи заключенные. Сыщику стоит только надеть специальные очки, и он мгновенно обнаружит то, что у вас пропало. -- Ну, если так, пошлите за сыщиком! -- Я знаю очень подходящего иностранного специалиста по этой части, -- предложил придворный. -- Его зовут мистер Моркоу. Мистер Моркоу... Так вот кто он такой, мистер Моркоу! Пока он еще не успел прибыть в замок, я расскажу вам, как он одет и какого цвета у него усы. Впрочем, про усы я ничего вам сказать не могу по той простой причине, что у тощего рыжего мистера Моркоу усов нет. Зато у него есть собака-ищейка, которую зовут Держи-Хватай. Она помогает ему носить инструменты. Мистер Моркоу никогда не пускается в путь, не захватив с собой дюжины подзорных труб и биноклей, сотни компасов и десятка фотоаппаратов. Кроме того, он повсюду возит с собой микроскоп, сетку для бабочек и мешочек с солью. -- А для чего вам соль? -- спросил у него правитель. -- С позволения вашего высочества, я насыпаю соли на хвост преследуемой дичи, а потом ловлю ее этим прибором, похожим на огромную сетку для бабочек. Принц Лимон вздохнул: -- Боюсь, что на этот раз соль вам не понадобится: насколько мне известно, у сбежавших заключенных хвостов не было... -- Случай очень серьезный, -- строго заметил мистер Моркоу. -- Если у них нет хвостов, как же их поймать за хвост? Куда им насыпать соли? С позволения вашего высочества, вы вообще не должны были допускать бегства заключенных из тюрьмы. Или, по крайней мере, нужно было перед их побегом приладить им хвосты, чтобы моя собака могла их поймать. -- Я видел в кино, -- снова вмешался тот вельможа, который посоветовал обратиться к сыщику, -- что иногда беглецов ловят без помощи соли. -- Это устаревшая система, -- возразил мистер Моркоу с презрительным видом. -- Факт, факт! О-очень, о-очень устаревшая система, -- повторила собака. У этой собаки была одна особенность: она часто повторяла слова своего хозяина, прибавляя к ним свои личные соображения, которые обычно сводились к словам: "О-очень, о-очень", "весьма, весьма" или "факт, факт". -- Впрочем, у меня есть еще и другой способ ловли беглецов, -- сказал мистер Моркоу. -- Факт, факт! У нас о-очень, о-очень много способов, -- подтвердила собака, важно виляя хвостом. -- Можно пустить в ход перец вместо соли. -- Правильно, правильно! -- с восторгом одобрил принц Лимон. -- Насыпьте им перцу в глаза, и они сейчас же сдадутся, я в этом не сомневаюсь. -- Я тоже так думаю, -- осторожно заметил кавалер Помидор. -- Но прежде чем пустить в дело перец, вероятно, надо сначала найти беглецов. Не так ли? -- Это несколько труднее, -- сказал мистер Моркоу, -- но с помощью моих приборов я, пожалуй, попробую. Мистер Моркоу был ученый сыщик, он ничего не делал без помощи своих инструментов. Даже отправляясь спать, он вооружался тремя компасами: одним, самым большим, -- чтобы отыскать лестницу, другим, поменьше, -- чтобы определить, где находится дверь спальни, и третьим, еще меньше, -- чтобы найти в спальне кровать. Вишенка, словно невзначай, прошелся по коридору, желая поглядеть на знаменитого сыщика и его собаку. Каково же было его удивление, когда он увидел, что мистер Моркоу и собака растянулись на полу, разглядывая лежащий перед ними компас! -- Простите, почтенные синьоры, -- полюбопытствовал Вишенка, -- я хотел бы узнать: что вы делаете, лежа на полу? Может быть, вы пытаетесь найти на ковре следы беглецов и определить по компасу, в какую сторону они бежали? -- Нет, я просто ищу свою кровать, синьор. Найти кровать невооруженным глазом может каждый, но сыщик-специалист должен производить розыски научно, при помощи соответствующей техники. Как вам известно, намагниченная стрелка компаса всегда показывает на север. Это ее свойство дает мне возможность безошибочно найти местоположение моей кровати. Однако, следуя указаниям своего компаса, сыщик неожиданно стукнулся головой о зеркало, а так как он был из породы твердолобых, то раздробил стекло на тысячу кусков. При этом больше всего пострадала его собака. Один из осколков отсек ей добрую половину хвоста, оставив только жалкий обрубок. -- Наши расчеты, очевидно, были ошибочны, -- сказал мистер Моркоу. -- Факт, факт! О-очень, о-очень ошибочны, -- согласилась собака, зализывая обрубок хвоста. -- Значит, -- сказал сыщик, -- надо поискать другую дорогу. -- Факт, факт! Надо поискать другую дорогу, -- пролаяла собака. -- Может быть, другие дороги не кончаются зеркалами. Отложив в сторону компас, мистер Моркоу вооружился одной из своих мощных морских подзорных труб. Он приложил ее к глазу и начал поворачивать налево и направо. -- Что вы видите, хозяин? -- спросила собака. -- Вижу окно: оно закрыто, на нем красные занавески, и в каждой раме по четырнадцати разноцветных стекол. -- Очень, очень важное открытие! -- воскликнула собака. -- Четырнадцать и четырнадцать будет двадцать восемь. Если мы пойдем в этом направлении, нам на голову посыплется по крайней мере пятьдесят шесть осколков, а что касается меня, то я уж и не знаю, что останется от моего хвоста! Мистер Моркоу направил подзорную трубу в другую сторону. -- Что вы теперь видите, хозяин? -- спросила собака озабоченно. -- Вижу какое-то металлическое сооружение. Очень интересная конструкция. Представь себе: три ножки, соединенные наверху металлическим кольцом, а на вершине сооружения -- белая крыша, повидимому эмалированная. Собака была потрясена открытиями своего хозяина. -- Синьор, -- сказала она, -- если я не ошибаюсь, то до нас еще никто нигде не находил эмалированных крыш. Не так ли? -- Да, -- ответил мистер Моркоу не без гордости. -- Настоящий сыщик может обнаружить необыкновенные вещи даже в самой обыкновенной обстановке. Хозяин и собака ползком двинулись к металлическому сооружению с белой крышей. Преодолев расстояние в десять шагов, они приблизились к таинственной конструкции и подползли под нее так неловко, что эмалированная крыша опрокинулась. Едва успели они опомниться и понять, что произошло, как их внезапно обдало холодным дождем. Сыщик и собака застыли на месте, опасаясь новых неожиданностей. Они боялись пошевелиться, а между тем струйки холодной воды текли у мистера Моркоу по лицу, у его собаки -- по морде и у обоих -- по спине, животу и бокам. -- Я полагаю, -- пробормотал недовольно мистер Моркоу, -- что мы попросту опрокинули эмалированный таз, стоявший на умывальнике. -- Я думаю, -- добавила собака, -- что в этом тазу было о-очень, о-очень много воды для утреннего умывания. Тут мистер Моркоу наконец встал и отряхнулся после неожиданного душа. Верная спутница последовала его примеру. После этого сыщик без труда нашел кровать, от которой находился в двух шагах, и торжественно проследовал к ней, продолжая изрекать глубокомысленные замечания вроде следующего: -- Что поделаешь! Наша профессия сопряжена с риском. Правда, нам на голову обрушились целые потоки холодной воды, но зато мы нашли то, что искали: кровать. -- Факт, факт! Много воды утекло! -- со своей стороны заметила собака. Ей в этот вечер как-то особенно не везло: мокрая, озябшая, с обрубленным хвостом, она уснула на полу, положив голову на влажные туфли своего хозяина. Мистер Моркоу прохрапел всю ночь и проснулся с первыми лучами солнца. -- Держи-Хватай, за работу! -- позвал он. -- Хозяин, я готова, -- ответила собака, вскочив и усевшись на обрубок хвоста. Умыться мистер Моркоу в это утро не мог, потому что пролил всю воду, предназначенную для умывания. Собака удовольствовалась тем, что вылизала себе усы, а потом лизнула в лицо и своего хозяина. Освежившись таким образом, они вышли в парк и принялись за розыски. Знаменитый сыщик начал с того, что достал из сумки мешочек, в котором было девяносто крошечных бочонков с номерами, какие употребляются при игре в лото. Он попросил собаку вытащить какой-нибудь номер. Собака сунула лапу в мешочек и вытянула номер семь. -- Значит, нам нужно отмерить семь шагов вправо, -- решил мистер Моркоу. Они отмерили семь шагов вправо и попали в крапиву. У собаки словно огнем обожгло обрубок хвоста, а у мистера Моркоу так покраснел нос, что стал похож на стручок турецкого перца. -- Должно быть, у нас опять вышла ошибка, -- предположил ученый сыщик. -- Факт, факт! -- печально подтвердила собака. -- Попробуем другой номер. -- Попробуем! -- согласилась собака. На этот раз вышел двадцать восьмой номер, и мистер Моркоу решил, что нужно отойти на двадцать восемь шагов влево. Отошли на двадцать восемь шагов влево и свалились в бассейн, где плавали золотые рыбки. -- Помогите! Тону! -- завопил мистер Моркоу, барахтаясь в воде и пугая золотых рыбок. Может быть, он и в самом деле бы утонул, но верная собака вовремя ухватила его зубами за воротник и выволокла на сушу. Они уселись на краю бассейна. Один из них сушил одежду, Другой -- шерсть. -- Я сделал в бассейне очень важное открытие, -- сказал мистер Моркоу, нисколько не смущаясь. -- О-очень, о-очень важное! -- поддакнула собака. -- Мы с вами открыли, что вода о-очень, о-очень мокрая. -- Нет, не то. Я пришел к выводу, что пленники, которых мы ищем, нырнули на дно этого бассейна, вырыли здесь подземный ход и таким образом ускользнули от своих преследователей. Мистер Моркоу позвал кавалера Помидора и предложил ему выпустить воду из бассейна, а затем перекопать дно, чтобы найти подземный ход. Но синьор Помидор решительно отказался от этого предложения. Он заявил, что, по его личному мнению, беглецы выбрали более простой и легкий путь, и попросил мистера Моркоу направить свои розыски в другую сторону. Знаменитый сыщик вздохнул и поник головой. -- Вот вам людская благодарность! -- сказал он. -- Я тружусь в поте лица своего, принимаю одну холодную ванну за другой, а местные власти, вместо того чтобы помочь моей работе, чинят мне препятствия на каждом шагу. К счастью, мимо бассейна, будто случайно, проходил в это время Вишенка. Сыщик остановил его и спросил, не знает ли он другого выхода из парка, кроме тайной подземной галереи, вырытой беглецами под бассейном с золотыми рыбками. -- Ну конечно, знаю, -- ответил Вишенка. -- Это калитка. Мистер Моркоу горячо поблагодарил мальчика и в сопровождении собаки, которая все еще фыркала и отряхивалась после холодной ванны, пошел искать калитку по компасу, с которым никогда не расставался. Вишенка последовал за ним, будто бы из пустого любопытства. Когда же сыщик вышел наконец из парка и направился к лесу, мальчик вложил в рот два пальца и громко свистнул. Мистер Моркоу живо обернулся к нему: -- Кого это вы зовете, молодой человек? Вероятно, мою собаку? -- Нет, нет, мистер Моркоу, я только дал знать одному знакомому воробью, что для него приготовлены на подоконнике хлебные крошки. -- У вас добрая душа, синьорино. -- С этими словами мистер Моркоу поклонился Вишенке и пошел своей дорогой. Как вы легко можете догадаться, на свист Вишенки кто-то вскоре тоже ответил свистом, но не таким громким, а слегка приглушенным. Вслед за этим на опушке леса, справа от сыщика, закачались ветви кустарника. Вишенка улыбнулся: его друзья были начеку -- он вовремя предупредил их о появлении мистера Моркоу и его собаки. Но и сыщик тоже заметил, как шевелятся кусты. Он бросился на землю и застыл. Собака последовала его примеру. -- Нас окружили! -- прошептал сыщик, отплевываясь от пыли, набившейся ему в нос и рот. -- Факт, факт! -- протявкала собака. -- Нас окружили! -- Наша задача, -- продолжал шепотом мистер Моркоу, -- становится с каждой минутой все труднее и опаснее. Но мы должны во что бы то ни стало поймать беглецов. -- Поймать, поймать! -- тихонько отозвалась собака. Сыщик навел на кусты свой горный бинокль и стал внимательно их осматривать. -- Кажется, в кустарнике больше никого нет, -- сказал он. -- Злодеи отступили. -- Какие злодеи? -- спросила собака. -- Те, что скрывались в зарослях и шевелили ветвями. Нам остается только пойти по их следам, а следы эти безусловно приведут нас в их притон. Собака не переставала восхищаться догадливостью своего хозяина. Тем временем люди, скрывавшиеся в кустах, и в самом деле отступали, довольно энергично пробираясь сквозь заросли. Собственно говоря, никого не было видно, и только ветви кустарника еще слегка колыхались в тех местах, где они прошли. Но мистер Моркоу теперь уже не сомневался, что в кустах прячутся беглецы, и твердо решил их выследить. Через сотню метров тропинка привела сыщика и собаку в лес. Мистер Моркоу и Держи-Хватай прошли несколько шагов и остановились под тенью дуба, чтобы отдохнуть и оценить положение. Сыщик вытащил из мешка микроскоп и начал внимательно рассматривать пыль на дорожке. -- Никаких следов, хозяин? -- с нетерпением спросила собака. -- Ни малейших. В этот миг снова послышался продолжительный свист, а потом раздались приглушенные крики: -- О-го-го-го-го! Мистер Моркоу и собака опять бросились на землю. Крик повторился два или три раза. Вне всякого сомнения, таинственные люди подавали друг другу сигналы. -- Мы в опасности, -- спокойно произнес мистер Моркоу, доставая прибор, похожий на сетку для бабочек. -- Факт, факт! -- как эхо откликнулась собака. -- Преступники отрезали нам путь к отступлению и начали обходный маневр, чтобы напасть на нас сзади. Держи наготове перечницу. Как только они появятся, мы пустим им перец в глаза и накроем их сеткой. -- План очень смелый, -- пролаяла собака, -- но я слышала, что у злодеев иногда бывают ружья... А что, если они, попав в плен, начнут стрелять? -- Проклятье! -- сказал мистер Моркоу. -- Признаться, об этом я не подумал. В этот миг в нескольких шагах от сыщика и собаки, все еще простертых на земле, раздался придушенный голос: -- Мистер Моркоу! Мистер Моркоу! -- Женский голос... -- сказал сыщик, оглядываясь по сторонам. -- Сюда, мистер Моркоу! Ко мне! -- продолжал звать тот же голос. Собака осмелилась высказать свое предположение. -- По-моему, -- пролаяла она, -- тут происходит нечто очень загадочное. Женщине угрожает серьезная опасность. Может быть, она находится в руках бандитов, которые хотят сделать ее своей заложницей. Я думаю, нам нужно во что бы то ни стало освободить ее. -- Мы не можем заниматься посторонними делами, -- сказал мистер Моркоу, рассерженный неуместным вмешательством своего ретивого помощника. -- Мы пришли сюда для того, чтобы задержать, арестовать, а не освободить кого-то. У нас точная и ясная цель. Мы не можем делать как раз противоположное тому, за что нам платят. Помните, что вас зовут Держи-Хватай, и делайте свое дело! В эту минуту из-за кустов снова раздался жалобный, умоляющий крик: -- Мистер Моркоу! Да помогите же! Ради бога, помогите! В этом голосе слышалось такое отчаяние, что знаменитый сыщик не устоял. "Женщина просит моей помощи, -- подумал он, -- и я откажусь помочь ей? Сердца у меня нет, что ли?" Он озабоченно ощупал левую сторону своей груди под жакетом и вздохнул с облегчением: сердце у него оказалось на месте и билось даже чаще, чем всегда. Между тем голос постепенно удалялся на север. В той стороне, откуда он доносился, тревожно колыхались кусты, слышался шорох шагов и заглушенный шум борьбы. Мистер Моркоу вскочил на ноги и в сопровождении собаки бросился бежать на север, не сводя глаз с компаса. Вдруг сзади него послышался сдержанный смех. Сыщик в гневе остановился и стал искать глазами неизвестную особу, которая позволила себе так дерзко смеяться за его спиной. Не найдя никого среди кустов, мистер Моркоу сверкнул глазами и закричал, весь дрожа от благородного негодования: -- Смейся, смейся, подлый преступник! Хорошо смеется тот, кто смеется последним! "Преступник" снова фыркнул, а потом задохнулся от внезапного приступа кашля. Дело в том, что Редиска сильно хлопнула его в эту минуту по спине, чтобы он перестал смеяться. Этот смешливый парнишка был не кто иной, как маленький Фасолинка, сын тряпичника Фасоли. Откашлявшись, он запихал себе платок в рот и продолжал смеяться в свое удовольствие, не нарушая тишины. -- Ты хочешь испортить все, что нам удалось сделать! -- сердито зашептала Редиска. -- Сейчас же перестань фыркать! -- Да как же над ним не смеяться! -- еле выговорил Фасолинка, сдерживая смех. -- Успеешь еще посмеяться, -- прошептала Редиска, -- а пока пойдем и постараемся не терять сыщика из виду. Мистер Моркоу и его собака по-прежнему бежали на север -- в ту сторону, откуда доносился шорох удаляющихся шагов и шум борьбы. Они думали, что преследуют целую шайку злодеев, крадущихся через кустарник. А на самом деле они гнались за двумя ребятишками -- Картошечкой и Томатиком, которые делали вид, что дерутся друг с другом. Время от времени девочка останавливалась и тоненьким голосом кричала: -- Помогите! Помогите, синьор сыщик! Меня похитили бандиты! Умоляю вас, освободите меня! Вы, вероятно, догадались, что у ребят, пробиравшихся через кустарник, была одна задача: отвлечь сыщика и его собаку как можно дальше от пещеры, в которой прятались Чиполлино и его друзья. Но это еще было не все, что ребята задумали. В ту минуту, когда собака сыщика уже готовилась настичь убегающих и схватить одного из них за икры, с ней произошло нечто весьма странное. -- О небо, я лечу! Прощайте, дорогой хозяин! -- только и успела она пролаять. И она в самом деле стремительно взлетела вверх. Веревочная петля подняла перепуганную собаку до самой макушки дуба и крепко притянула к толстому суку. Когда сыщик, отставший от нее всего только на несколько шагов, вышел из-за куста, собаки и след простыл. -- Держи-Хватай! -- позвал он. -- Держи-Хватай! Никакого ответа. -- Наверно, подлая собака опять погналась за каким-нибудь зайцем. За десять лет я так и не мог отучить ее от старой привычки! Не слыша в ответ ни звука, он снова позвал: -- Держи-Хватай! -- Я здесь, хозяин! Здесь! -- жалобно ответил ему придушенный голос откуда-то сверху. Сыщик поднял голову и сквозь листья дуба увидел свою собаку где-то между верхних ветвей дерева. -- Что ты там делаешь? -- строго спросил он. -- Нечего сказать, нашла время лазить по деревьям! Ты что думаешь, мы с тобой в игрушки играем? Слезай немедленно! Бандиты не ждут. Если мы потеряем их след, кто же освободит пленницу? -- Хозяин, не сердитесь! Сейчас я вам все объясню... -- провизжала собака, тщетно пытаясь освободиться из западни. -- Нечего тут объяснять! -- продолжал возмущенный мистер Моркоу. -- Я и без твоего вранья прекрасно понимаю, что тебе не хочется преследовать бандитов и ты предпочитаешь гоняться за белками на ветвях деревьев. Только тебе это даром не пройдет! Я, самый знаменитый в Европе и в Америке сыщик, не могу держать у себя на службе бездельницу, которая не пропустит ни одного дерева, не поддавшись искушению взобраться на него. Что и говорить, подходящее местечко для моего помощника!.. Прощай! Ты уволена. -- Хозяин, хозяин, дайте же мне хоть слово сказать! -- Говори что хочешь, но я не намерен тебя слушать. У меня есть дела поважнее. Я обязан выполнить свой долг, и ничто не остановит меня на этом пути. А ты гоняйся за белками, сколько твоей душе угодно. Желаю тебе найти более веселую должность и менее строгого хозяина. А себе я подыщу помощника несерьезнее. Еще вчера я приглядел в парке славного пса по имени Мастино. Он как раз по мне: честный, скромный и достойный пес. Ему-то небось никогда не придет в голову охотиться за гусеницами на дубах... Итак, прощай, легкомысленная и неверная собака! Больше мы не увидимся. Слыша такие оскорбления и упреки, бедная собака залилась горькими слезами. -- Хозяин, хозяин, будьте осторожнее в пути, не то с вами случится то же, что и со мной! -- Брось эти глупые шутки, старая пустолайка! Я еще никогда в жизни не лазил ни на какие деревья. И, уж конечно, не собираюсь следовать твоему примеру, забывая свои прямые обязанности... Но в тот самый миг, когда мистер Моркоу произносил эту негодующую речь, он почувствовал, как что-то схватило его поперек туловища с такой силой, что у него прервалось дыхание. Он услышал, как щелкнула пружина, и почувствовал, что летит вверх, раздвигая листву того самого дуба, на верхушке которого находилась его собака. Когда этот короткий полет был окончен, сыщик увидел перед собой ее хвост. Так же как собака, мистер Моркоу был крепко притянут к стволу прочной веревкой. -- Я же говорила, говорила вам -- жалобно повторяла собака, виляя обрубком хвоста. -- А вы не захотели меня выслушать... Мистер Моркоу делал необыкновенные усилия, чтобы сохранить свое достоинство в столь неудобной позе. -- Ты мне ничего, ровно ничего не сказала! -- процедил он сквозь зубы. -- Твой долг был предупредить меня о ловушке, вместо того чтобы тратить время на пустую болтовню! Собака прикусила язык, чтобы не ответить на несправедливый упрек. Она отлично понимала душевное состояние своего хозяина и не желала вступать с ним в спор. -- Итак, мы в западне, -- сказал задумчиво мистер Моркоу. -- Теперь мы должны сообразить, как нам из нее выбраться. -- Это вам будет не так-то легко! -- послышался тонкий голосок откуда-то снизу. "Какой знакомый голос! -- подумал мистер Моркоу. -- Ах да, это она -- пленница, которая звала меня на помощь!" Он посмотрел вниз, ожидая увидеть страшных бандитов с ножами в зубах и среди них пленную принцессу, но вместо этого увидел компанию ребят, которые катались по земле от смеха. Это были Редиска, Картошечка, Фасолинка и Томатик. Они хохотали, обнимались и плясали под ветвями дуба, напевая песенку, которую тут же придумали: Ду-ду-ду! Ду-ду-ду! Радость и веселье! Две собаки на дубу Рядышком висели... -- Синьоры, -- сказал, нахмурив брови, знаменитый сыщик, -- будьте добры объяснить, кто вы такие и чему вы радуетесь. -- Мы не синьоры, -- ответил Фасолинка, -- мы бандиты! -- А я -- бедная пленница! -- Сейчас же помогите мне спуститься на землю, иначе я буду вынужден принять самые суровые меры. Слышите? -- Факт, факт! О-очень суровые меры, -- пролаяла собака, яростно размахивая обрубком хвоста. -- Я думаю, вам вряд ли удастся принять суровые меры, пока вы будете оставаться в этом положении, -- сказала Редиска. -- А уж мы постараемся, чтобы вы провисели как можно дольше, -- добавил Тематик. Мистер Моркоу замолчал, не зная, что ответить. Он понял, что дело принимает серьезный оборот. -- Положение ясное, но довольно безвыходное, -- прошептал он своей собаке на ухо. -- Факт, факт! О-очень ясное, но совершенно безвыходное! -- печально подтвердила собака. -- Мы в плену у банды ребят, -- продолжал сыщик. -- Какой позор для меня! К тому же, по-видимому, эти ребята сговорились с беглецами поймать нас в ловушку, чтобы мы потеряли их следы. -- Факт, факт! Сговорились! -- подтвердила собака. -- Я только удивляюсь, как ловко они подстроили эту западню! Верная помощница сыщика удивилась бы, конечно, еще больше, если бы знала, что западню устроил Вишенка собственными руками. Он прочел много книг с приключениями и знал всяческие охотничьи уловки. Вот он и придумал, как поймать в ловушку сыщика, не прибегая на этот раз к помощи Чиполлино. Как видите, затея ему великолепно удалась. Изза куста украдкой поглядывал он теперь на двух попавших в западню хищников и был очень доволен своей выдумкой. "Вот мы и вывели из строя на время двух опасных врагов", -- подумал он и пошел домой, радостно потирая руки. А Редиска и остальные ребята отправились в пещеру, чтобы рассказать обо всем Чиполлино. Но в пещере они никого не нашли -- она была пуста, пепел костра остыл. Очевидно, огонь не разводили уже по крайней мере два дня. Вернемся, как говорится в книгах, немного назад -- точнее, на два дня назад. Иначе нам не удастся узнать, что же случилось в пещере. Кум Тыква и кум Черника никак не могли примириться с утратой домика. Они так привязались к этим ста восемнадцати кирпичам, что им казалось, будто они потеряли сто восемнадцать сыновей. Несчастье сблизило их, и они стали закадычными друзьями. В конце концов кум Тыква пообещал куму Чернике: -- Если только нам удастся освободить наш домик, мы будем жить в нем вместе! Кум Черника даже прослезился при этих словах. Как видите, кум Тыква уж не говорил "мой" домик, а называл его "нашим" домиком. Так же стал его называть и кум Черника, хотя из-за этого домика он потерял свою драгоценную половинку ножниц, ржавую бритву, полученную в наследство от прадеда, и другие сокровища. Один раз друзья чуть не поссорились, заспорив о том, кто же из них двоих больше любит домик. Кум Тыква считал, что кум Черника не может любить его так, как он. -- Я работал всю жизнь, чтобы его построить. Я собирал по кирпичику! -- Да, но вы в нем так мало жили, а я прожил почти целую неделю! Однако такие споры быстро кончались. Наступал вечер, а вечером было гораздо важнее защищать пещеру от нападения волков, чем ссориться. В этом лесу жили волки, медведи и другие дикие звери. Поэтому каждую ночь нужно было разводить вокруг пещеры большой костер, чтобы держать зверей в отдалении. Конечно, существовала опасность, что огонь заметят и в замке. Но что же делать! Нельзя же отдавать себя на съедение волкам. Волки подбирались очень близко к пещере и бросали жадные взгляды на круглую и толстенькую куму Тыквочку. Должно быть, она казалась им особенно вкусной. -- Нечего на меня так смотреть! -- кричала волкам кума Тыквочка. -- Вы от меня никогда и полпальца не получите! Волки были так голодны, что начинали жалобно выть. -- Кума Тыквочка, -- говорили они, далеко обходя костер, чтобы не обжечься, -- ну дайте нам хоть пальчик! Что вам стоит? У вас ведь их десять на руках и десять на ногах, а всего, значит, целых двадцать пальцев! -- Для диких зверей вы неплохо знаете арифметику, -- отвечала кума Тыквочка, -- но и это вам не поможет! Волки немного ворчали, а потом убирались прочь. Чтобы утешиться, они растерзали всех зайцев в окрестностях. Позже явился Медведь и тоже стал заглядываться на куму Тыквочку. -- Вы мне очень нравитесь, синьора Тыквочка! -- сказал он. -- Вы мне тоже, синьор Медведь, но мне бы еще больше понравился ваш окорок. -- Что такое вы говорите, синьора Тыквочка! А вот я с удовольствием съел бы вас целиком. Чиполлино кинул в непрошеного гостя сырую картофелину: -- Попробуйте удовольствоваться вот этим! -- Я всегда ненавидел все ваше семейство, Чиполлино, -- ответил Медведь разозлившись. -- От вас только слезы льются. Не понимаю, как это некоторые могут любить лук! -- Послушайте-ка, синьор Медведь, -- предложил Чиполлино, -- напрасно вы подстерегаете нас каждый вечер. Вы же прекрасно знаете, что это бесполезно: у нас в запасе так много спичек, а в лесу так много хвороста, что мы можем разводить каждую ночь костер и держать вас подальше от нашего жилища. Чем быть врагами, не попытаться ли нам стать друзьями? -- Видано ли когда-нибудь, -- буркнул Медведь, -- чтобы Медведь дружил с Чиполлино, с луковицей! -- А почему бы и нет? -- возразил Чиполлино. -- На этом свете вполне можно жить в мире. Для всех на земле есть место -- и для медведей, и для луковиц. -- Места-то хватит для всех, это верно. Но зачем же тогда люди ловят нас и сажают в клетку? Должен вам сказать, что мои отец и мать находятся в плену в зоологическом саду при дворце правителя. -- Значит, мы с вами товарищи по несчастью: мой отец тоже в плену у правителя. Услышав, что отец Чиполлино находится в заключении, Медведь смягчился: -- И давно он там сидит? -- Уже много месяцев. Он приговорен к пожизненному заключению, но ему не выйти оттуда и после смерти, потому что при тюрьмах правителя имеются кладбища. -- Вот и моим родителям суждено просидеть в клетке всю жизнь. И пожалуй, они тоже не выйдут из заключения после смерти, потому что будут похоронены в саду правителя... -- Медведь глубоко вздохнул. -- Что ж, если хотите, -- предложил он, -- будем и в самом деле друзьями. Собственно говоря, у нас нет никаких причин враждовать друг с другом. Мой прадед, знаменитый бурый Медведь, рассказывал, что он слышал от стариков, будто когда-то, в незапамятные времена, в лесу все жили в мире. Люди и медведи были друзьями, и никто не делал зла другому. -- Эти времена могут вернуться, -- сказал Чиполлино. -- Когда-нибудь мы все станем друзьями. Люди и медведи будут вежливо обращаться друг с другом и при встречах снимать шляпы. Медведь, казалось, был в затруднении. -- Так, значит, -- сказал он, -- мне придется купить шляпу -- у меня ведь ее нет. Чиполлино засмеялся: -- Ну, это ведь только так говорится! Вы можете здороваться на свой лад -- кланяться или приветливо махать лапой. Медведь поклонился и помахал лапой. Мастер Виноградинка так удивился этому, что схватил шило и почесал затылок. -- Никогда в жизни не видал я такого учтивого медведя! -- произнес он растерянно. Синьор Горошек по своей адвокатской привычке отнесся ко всему этому крайне недоверчиво. -- Я не очень-то полагаюсь на медвежью дружбу, -- предостерег он. -- Медведь умеет и притворяться. Это очень лукавое животное. Но Чиполлино не согласился с адвокатом. Он сделал в костре проход и дал Медведю возможность добраться до пещеры, не опалив шкуры. Медведь еще раз помахал лапой, а Чиполлино представил его всей компании, как своего доброго знакомого. Профессор Груша, который как раз к этому времени закончил починку своего инструмента, устроил в честь Медведя скрипичный концерт. Медведь любезно согласился потанцевать ради своих новых друзей, и таким образом обитатели пещеры и лесной гость провели очень приятный вечер. Когда Медведь наконец распростился с хозяевами, чтобы отправиться спать, Чиполлино вызвался проводить его немного. Видите ли, Чиполлино не любил говорить о своих горестях, но на душе у него было тяжело. В этот вечер он снова вспомнил старика отца, томящегося в тюрьме, и ему захотелось поделиться своим горем с Медведем. -- Что-то поделывают сейчас наши родители! -- сказал Чиполлино своему мохнатому спутнику, когда они вышли из пещеры. -- О моих родителях я кое-что слышал, -- ответил Медведь. -- Я никогда не был в городе, но мой приятель, Зяблик, часто приносит мне весточку об отце и матери. Он говорит, что они никогда глаз не смыкают: и днем и ночью мечтают о свободе. А я и не знаю толком, что такое свобода. Я бы предпочел чтобы они думали обо мне. Ведь я, в конце концов, их сын! -- Быть свободным -- это значит не быть рабом своего хозяина, -- ответил Чиполлино. -- Но правитель -- не такой уж плохой хозяин. Зяблик рассказывал мне, что отца и мать в клетке сытно кормят и они даже иногда развлекаются, глядя, как люди ходят мимо их решетки. Правитель любезно посадил их в такое место, где по праздникам гуляет много народу. И все-таки они очень хотят вернуться в лес. Только Зяблик говорит, что это невозможно, потому что клетка железная и решетка очень крепкая. Чиполлино вздохнул в свою очередь: -- Да, выбраться из неволи не так-то легко! Когда я навестил моего отца в тюрьме, -- я очень внимательно осмотрел и ощупал стены. Сломать их или проделать в них дыру невозможно. Но, несмотря на это, я все же обещал отцу освободить его и когда-нибудь сдержу свое слово. -- Ты, видно, храбрый паренек, -- сказал Медведь. -- Я бы тоже хотел освободить своих родителей, но я не знаю дороги в город и боюсь заблудиться. -- Послушай-ка, -- внезапно сказал Чиполлино, -- у нас с тобой вся ночь впереди. Посади-ка меня к себе на плечо -- и мы еще до полуночи будем в городе. -- Что ты собираешься делать? -- спросил Медведь дрожащим голосом. -- Пойдем навестим твоих родителей. Их легче увидеть, чем моего отца. Медведь не заставил себя просить дважды: он слегка наклонился, Чиполлино живо вскарабкался к нему на спину, и они помчались в город. Чиполлино показывал дорогу. -- Направо, -- командовал он Медведю. -- Налево! Прямо! Опять налево!.. Но вот мы и у ворот города. Зоологический сад вон в той стороне. Пойдем побыстрее, чтобы нас не заметили случайные прохожие. И постарайся не рычать. В зоологическом саду царила глубокая тишина. Сторож спал в слоновнике, подложив под голову, как подушку, хобот Слона. Он спал очень крепко и не проснулся, когда Чиполлино с Медведем тихонько постучались в дверь слоновника. Слон осторожно переложил голову сторожа на солому, вытянул хобот и, не сходя с места, открыл дверь, пробормотав: -- Войдите. Наши двое друзей вошли озираясь. -- Добрый вечер, синьор Слон! -- сказал Чиполлино. -- Извините, пожалуйста, что мы потревожили вас в такой поздний час. -- О, ничего, ничего! -- отвечал Слон. -- Я еще не спал. Я пытался отгадать, что может сниться моему сторожу. По снам можно узнать, хорош человек или дурен. Слон был старым индийским философом, и ему всегда приходили в голову очень странные мысли. -- Мы просим вашей помощи, -- продолжал Чиполлино, -- потому что знаем, как вы мудры. Не можете ли вы посоветовать нам, каким образом освободить из плена родителей вот этого Медведя, моего друга? -- Что ж, -- задумчиво пробормотал старый Слон, -- пожалуй, я и мог бы дать вам совет, но только к чему это? В лесу не лучше, чем в клетке, а в клетке не хуже, чем в лесу... Не знаю, прав я или нет, но мне кажется, что каждый должен оставаться на своем месте... Впрочем, если вы уж очень этого хотите, -- добавил он неожиданно, -- я могу вам сказать, что ключ от клетки с медведями находится в кармане у этого спящего человека, моего сторожа. Я попытаюсь вытащить ключ, не разбудив его. Сон у него крепкий. Надеюсь, он ничего не почувствует. По правде сказать, Чиполлино и Медведь сильно сомневались в успехе этой сложной операции, однако Слон так ловко и осторожно действовал своим послушным и гибким орудием-хоботом, что сторож и в самом деле ровно ничего не почувствовал. -- Вот вам ключи, -- сказал Слон, вытаскивая кончик хобота с ключами из кармана сторожа. -- Только не забудьте, пожалуйста, принести мне их потом обратно. -- Будьте спокойны, -- сказал Чиполлино, -- и примите нашу искреннюю благодарность. А вы не хотели бы бежать вместе с нами? -- Если бы у меня когда-нибудь было намерение бежать, то я, разумеется, не стал бы ждать вашего прибытия и вашей помощи. Желаю успеха! И, вновь положив голову сторожа на хобот, Слон стал нежно покачивать ее, чтобы покрепче усыпить своего тюремщика и не дать ему проснуться раньше времени. Чиполлино и Медведь выскользнули из слоновника и направились к той клетке, где жили медведи. Они старались ступать как можно тише, но не прошли и нескольких шагов, как их кто-то окликнул: -- Эй, эй, синьор! -- Ш-ш-ш... -- испуганно прошептал Чиполлино. -- Кто это меня зовет? -- Ш-ш-ш... -- повторил хриплый голос. -- Кто это меня зовет? -- Да не поднимай шума, сторож проснется! Голос подхватил: -- Не поднимай сторожа, шум проснется!.. Ах я дуррак, дуррак! -- добавил он тут же. -- Я все перепутал! -- Да это же Попугай! -- прошептал Чиполлино Медведю. -- Он повторяет все, что слышит. Но так как он ничего не понимает из того, что слышит, то часто говорит все навыворот. Впрочем, он добрый малый и никому не желает зла. Медведь вежливо поклонился Попугаю и спросил его: -- Не скажете ли, синьор Попугай, где здесь клетка с медведями? Попугай повторил: -- Не скажете ли, синьор Медведь, где здесь клетка с попугаями? Ах я дуррак, дуррак, я опять сбился! Видя, что от Попугая толку не добьешься, друзья тихонько пошли дальше. Из-за решетки их окликнула Обезьяна: -- Послушайте, синьоры, послушайте!.. -- У нас нет времени, -- ответил Медведь. -- Мы очень спешим. -- Уделите мне только одну минутку: вот уже два дня, как я пытаюсь разгрызть орех, и мне это никак не удается. Помогите мне, пожалуйста! -- Подождите немного. На обратном пути мы вам поможем, -- сказал Чиполлино. -- Эх, это вы только так говорите! -- сказала Обезьяна, покачав головой. -- Да ведь, впрочем, и я только так, для разговора. На что мне этот орех, да и все орехи в мире! Я бы хотела снова быть в моем родном лесу, прыгать с ветки на ветку и швырять кокосовые орехи прямо в голову какому-нибудь путешествующему бездельнику. Для чего ж тогда и растут кокосовые орехи, если в лесу нет обезьян, которые бы могли запустить орехом в чью-нибудь голову? Нет, я спрашиваю вас, для чего же нужны путешественники, если некому стукать их кокосовыми орехами по голове? Я уже и не помню, когда это я в последний раз попала орехом в бритую красную голову приезжего незнакомца... Так приятно было целиться в эту голую макушку! Я помню, как... Но Чиполлино и Медведь были уже далеко и не слышали больше ее болтовни. -- Обезьяны, -- сказал Чиполлино Медведю, -- очень легкомысленные и вздорные особы. Они начинают говорить об одном, потом о другом, и никогда нельзя сказать, чем кончится их болтовня. Однако я от души жалею эту бедняжку. Почему ей не спится? Думаешь, потому, что не может разгрызть орех? Нет, она не спит потому, что тоскует о своем далеком юге, о горячем солнце, о кокосовых пальмах и бананах. Лев тоже не спал. Он посмотрел на проходящих уголком глаза, но даже не повернул головы, чтобы узнать, куда они идут. Это был благородный и гордый зверь, и его ничуть не интересовало, кто проходит мимо его решетки и по каким делам. Наконец Чиполлино и Медведь добрались до медвежьей клетки. Бедные старики сразу узнали своего мохнатого сына. Они протянули к нему лапы и стали целовать его сквозь решетку. Пока они целовались, Чиполлино открыл дверцу клетки и сказал: -- Да перестаньте же вы плакать! Клетка ваша открыта, и, если вы этим не воспользуетесь, пока не проснется сторож, не мечтайте больше о свободе! Когда в конце концов оба пленника вышли из клетки, они бросились обнимать своего косолапого сына, от которого их больше не отделяли железные прутья решетки. Крупные слезы текли по их мохнатым щекам. Чиполлино был растроган до глубины души. "Бедный мой отец! -- думал он. -- Я тоже буду без конца целовать тебя в тот день, когда мне удастся распахнуть двери твоей тюрьмы!" -- Пора, пора уходить! -- сказал он медведям негромко, но внятно. -- Нам нельзя медлить. Но старики захотели сначала попрощаться с семьей белых медведей, живших около пруда, потом пожелали заглянуть к жирафу, который, однако, в это время крепко спал. Спали и другие животные, но весть об уходе медведей вскоре облетела все уголки зоологического сада и разбудила его обитателей. Медведей здесь очень любили. Впрочем, и у них нашлись враги. Так, например, их терпеть не мог Тюлень, который считал их ближайшими родичами белых медведей. Узнав, что медведи убежали из клетки, Тюлень начал так громко реветь, что разбудил сторожа, все еще спавшего сладким сном. -- Что случилось? -- спросил он у Слона зевая. -- Право, не знаю... -- задумчиво ответил старый мудрец. -- Да и что может случиться? В мире больше не случается ничего нового, значит, ничего нового не произошло и сегодня ночью. Это только в кино каждые десять минут происходят какие-нибудь приключения. -- Может быть, ты и прав, -- согласился сторож, -- но все-таки надо поглядеть. Едва он вышел из слоновника, как наткнулся на беглецов. -- Караул! -- закричал он. -- На помощь! Проснулись все его помощники и в несколько минут оцепили зоологический сад. Бегство стало невозможным. Чиполлино и трое медведей бросились в пруд и притаились, высунув из воды только головы. К несчастью, они попали в тот самый пруд, где жил Тюлень. -- Хе-хе-хе! -- злорадно засмеялся кто-то за их спиной. Это и был Тюлень собственной персоной. -- Надеюсь, синьоры позволят мне посмеяться немного, -- сказал он. -- У меня сегодня очень хорошее настроение. -- Синьор Тюлень, -- попросил его Чиполлино, дрожа от холода, -- я понимаю ваше веселье. Но неужели вы находите возможным смеяться над нами в ту минуту, когда нас разыскивают? -- Вот это-то меня и радует! Я сейчас позову сторожа и попрошу его выудить вас из пруда. Ведь вы же не водоплавающие! И Тюлень в самом деле направился к другому берегу звать сторожа и его помощников. Медведей мгновенно выудили, и не двух, а целых трех. Это очень удивило сторожа. Но еще больше он удивился, обнаружив среди медведей какое-то существо неизвестной породы, которое, однако, заговорило человечьим языком: -- Синьор сторож, как видите, это явное недоразумение. Я не медведь! -- Я и сам это вижу. Но что же ты делал в пруду? -- Я купался. -- Тогда я прежде всего тебя оштрафую, потому что в общественных местах купаться строжайше воспрещено. -- У меня нет при себе денег, но если вы будете так любезны... -- Я вовсе не любезен и пока не получу с тебя штрафа, ты посидишь у меня в клетке с обезьянами. Ты там проведешь ночь, а утром мы посмотрим, что с тобой делать. Обезьяна радушно встретила гостя и, не дав ему опомниться, принялась болтать так же бессвязно и путано, как и раньше. -- Я рассказывала вам, -- говорила она, раскачиваясь на хвосте, -- о путешественнике с красной и бритой головой. Если я говорю, что у него голова была красная и бритая, значит, так оно и было. Я никогда не вру, то есть вру только в случае крайней необходимости, разумеется. Однако, знаете, я люблю приврать. Да-да... У вранья какой-то особый приятный вкус... Иной раз... -- Послушайте, -- попросил ее Чиполлино, -- не могли бы вы отложить свои признания до завтрашнего утра? Мне очень хочется спать. -- Может быть, спеть вам колыбельную? -- предложила Обезьяна. -- Баюшки-баю... -- Нет, спасибо. Я и так засну. -- Прикрыть вас одеялом? -- Но ведь здесь нет одеял! -- Конечно, нет, -- пробурчала Обезьяна. -- Я это предложила из вежливости, но если вы хотите, чтобы я была невежливой, то пожалуйста! Сказав это, обиженная Обезьяна повернулась к нему спиной и замолчала. Чиполлино, конечно, воспользовался наступившей тишиной, чтобы немедленно заснуть. Напрасно Обезьяна ожидала, что Чиполлино попросит ее обернуться. Не дождавшись его просьбы, она решила сменить гнев на милость и снова заговорить с ним. Однако, повернувшись к мальчику, она увидела, что он крепко спит. Еще больше разобидевшись, Обезьяна ушла в уголок, свернулась в клубочек и принялась наблюдать за спящим. Чиполлино пробыл в обезьяньей клетке целых два дня. Дети, которых приводили в зоологический сад их мамы и няньки, смотрели на него с восхищением: они никогда еще не видели обезьяны, одетой так же, как и они сами. Только на третий день бедному Чиполлино, которого вконец извела соседка-обезьяна, удалось послать записочку Вишенке. Тот приехал в город с первым же поездом, заплатил за Чиполлино штраф и освободил его из плена. Пересчитав деньги, сторож сердечно попрощался со своим пленником и даже попросил его почаще заглядывать в зоологический сад. -- Ладно, ладно! -- ответил Чиполлино, торопясь на поезд. По дороге он прежде всего справился у Вишенки о своих друзьях, оставшихся в пещере, и очень встревожился, узнав, что они бесследно исчезли. -- Не понимаю, -- сказал он, пожимая плечами. -- В этом убежище они были в полной безопасности. Что же заставило их покинуть пещеру? Выйдя из зоологического сада, Чиполлино с Вишенкой сели в поезд. Об этом поезде я вам еще ничего не рассказывал. Это был удивительный поезд: он состоял только из одного вагона, и все места в нем были у окон, так что отовсюду были очень хорошо видны поля, леса, горы, станции и встречные поезда. Вы понимаете, как это важно для ребят, едущих в поезде! Сиди себе у окна и смотри, сколько твоей душе угодно. В поезде были устроены особые приспособления для толстых пассажиров: углубления с полками, на которые толстяки клали свои животы. Так им было очень удобно ехать, и они никому не мешали. Когда Чиполлино с Вишенкой садились в поезд, они вдруг услышали голос тряпичника Фасоли: -- Смелее, смелее, синьор барон! Еще одно усилие -- и мы с вами будем в вагоне! Оказалось, что в поезд садился барон Апельсин. Понятно, из-за толстого живота посадка была для него очень трудным делом. Бедный тряпичник никак не мог втолкнуть барона в вагон. К нему на помощь явились двое носильщиков, но и втроем им не удалось протиснуть пассажира в дверь вагона. В конце концов прибежал начальник станции и тоже уперся обеими руками в спину барона. К несчастью, начальник станции совсем позабыл, что во рту у него свисток, и нечаянно свистнул. Машинист решил, что это сигнал к отправлению, и повернул рычаг. Поезд тронулся. -- Стой, стой! -- закричал начальник не своим голосом. -- Помогите! -- завопил барон Апельсин, багровея от страха. Однако ему повезло: когда поезд тронулся, произошел такой сильный толчок, что барон втиснулся наконец в вагон. Толстяк вздохнул с облегчением, положил свой живот на полку в углублении вагона и сейчас же развернул сверток, в котором был целый жареный барашек. Благодаря всей этой кутерьме Вишенка и Чиполлино проскользнули в вагон незамеченными. Во время путешествия барон был слишком занят едой, чтобы обратить внимание на мальчиков. Правда, Фасоль сразу же заметил их, но Вишенка приложил палец к губам, призывая его к молчанию, и тряпичник знаками показал, что он все понял и не раскроет рта. Но расстанемся пока с нашими двумя друзьями, которые удобно устроились в вагоне под самым носом у барона Апельсина, опьяненного ароматом жареного барашка, и посмотрим, что делается в других местах. В те самые минуты, когда поезд проходил мимо знакомого нам леса, какой-то дровосек пришел на помощь сыщику и его собаке и снял их с дуба, на котором они провисели почти два дня. Сыщик и его собака размяли ноги и помчались продолжать свои поиски. Проводив их удивленным взглядом, дровосек принялся было рубить дуб, как вдруг перед ним появился целый взвод Лимончиков с офицером Лимоном во главе. -- Смирно! -- скомандовал офицер. -- Руки по швам! Дровосек уронил топор и вытянул руки по швам. -- Не видел ли ты здесь собаку и ее хозяина? Дело в том, что в замке были очень обеспокоены таинственным исчезновением мистера Моркоу и его собаки и решили послать целый взвод полицейских на розыски. Дровосек, как и все бедняки, не оченьто доверял полиции. Человек и собака, которых он нашел привязанными к дубу, вели себя очень странно: едва он их освободил, они легли на землю, прислушались к отдаленным звукам и бросились бежать как сумасшедшие. Дровосеку они и в самом деле показались сумасшедшими. Ни за что в мире не хотел бы он выдать их полицейским, которые, очевидно, собирались арестовать тех, кого искали. -- Человек и собака только что были здесь и пошли вон туда, -- сказал он, показывая в противоположную сторону. -- Вот и прекрасно! -- воскликнул офицер Лимон. -- Значит, мы сейчас их догоним... Смиррно! Дровосек снова вытянул руки по швам, а потом вытер со лба пот и стал рубить свой дуб, глядя вслед Лимону и Лимончикам, которые с каждым шагом удалялись от тех, кого искали. Не прошло и четверти часа, как дровосек опять услышал быстрые шаги, и перед ним появились запыхавшиеся и усталые мастер Виноградинка, кум Тыква, кум Черника, адвокат Горошек, скрипач Груша и кума Тыквочка. Они перевели дух и спросили, не видал ли дровосек паренька по имени Чиполлино. -- Я не знаю вашего Чиполлино, -- сказал дровосек растерянно, -- но здесь не было никакого паренька. -- Если Чиполлино забредет сюда, передайте ему, пожалуйста, что мы его уже два дня ищем, -- сказал мастер Виноградинка, который, по-видимому, был начальником экспедиции. Вся эта компания умчалась так же поспешно, как и предыдущая. Прошло около часа, и подрубленное дерево уже готово было повалиться на землю, когда из чащи вышли Чиполлино и Вишенка. Вишенка решил не возвращаться домой, пока он не поможет Чиполлино найти пропавших друзей. Узнав, что одного из мальчиков зовут Чиполлино, дровосек в точности передал ему слова мастера Виноградинки. Тут только оба мальчика поняли, что беглецы покинули пещеру для того, чтобы искать пропавшего Чиполлино. Так разъяснилась тайна их исчезновения. Мальчики простились с дровосеком, и он опять остался один. Но до наступления вечера его ожидало еще очень много встреч и приключений. Сначала к нему явились Редиска и другие ребята, которые тоже искали Чиполлино, потом притащился не кто иной, как синьор Помидор в сопровождении синьора Петрушки. Они разыскивали Вишенку и были совершенно уверены, что его похитили беглецы, скрывающиеся в лесу. Наконец, перед самым заходом солнца, дровосек услышал целый оркестр колокольчиков. Сначала он подумал, что это возвращаются полицейские, которые допрашивали его утром. Однако на этот раз в лес пожаловал сам принц Лимон, собственной персоной. Озабоченный тем, что его верная стража так долго не возвращается, он сам пустился в путь, ей навстречу. В одной карете с ним ехали графини Вишни. Польщенные тем, что им довелось сопровождать принца, они весело и непринужденно болтали, будто ехали не по делу, а на охоту. Дровосек попытался было спрятаться за деревьями: он знал, что бедняки не должны показываться на глаза принцу, потому что это вредно для желудка и печени его высочества. Но один из придворных, старый, сморщенный Лимон, сидевший в карете справа от его высочества, заприметил дровосека и окликнул его: -- Эй ты, оборванец! -- Что угодно вашей милости? -- пролепетал дровосек. -- Не видел ли ты тут взвода полицейских? Дровосек, как вы знаете, повидал за этот день не только взвод полицейских, но и много самого разнообразного народа. Однако, когда разговариваешь с принцем Лимоном, всегда лучше сказать, что ничего и никого не видел. Так дровосек и ответил: "знать, мол, ничего не знаю, ведать не ведаю. Если бы он сказал: "Да, я их видел", -- ему бы, конечно, задали много других вопросов и, может быть, в конце концов ни за что ни про что засадили бы в тюрьму. А на нет, как говорится, и суда нет. Принц и его свита направились в ту же сторону, что и взвод полицейских. Вечер наступил быстро. Ради краткости и занимательности нашей истории скажем, что сразу настала темнота. В темноте приключения всегда интереснее -- особенно в тех случаях, когда речь идет о побегах, поисках, погоне. А ведь в ту минуту, когда на лес спускается ночная тьма, все действующие лица нашей повести заняты именно поисками и погоней. Сыщик и его собака ищут беглецов; полицейские ищут сыщика; принц ищет полицейских; мастер Виноградинка и его друзья отправились на поиски Чиполлино; Чиполлино и Вишенка разыскивают мастера Виноградинку; Редиска ищет Чиполлино; кавалер Помидор и синьор Петрушка ищут Вишенку. А под землей -- вы, наверно, об этом и не подумали -- старый Крот ищет всех сразу. Накануне он наведался в пещеру, в которой ездили пленники, и нашел там записку: "Чиполлино исчез. Идем его разыскивать. Если что-нибудь узнаете, сообщите нам". Как только Крот прочел эти слова, он начал усердно рыть ходы во все стороны. Работая, он слышал, как по лесу над его головой все время ходили люди поодиночке или целыми отрядами. Но все они пробегали так быстро, что, вылезая на поверхность, Крот уже никого не находил. Одних только волков не слышно было в этот вечер. Волки думали, что на них идет облава, и спрятались в самой глубине леса. После того как графини с принцем уехали в карете, барон Апельсин и герцог Мандарин остались полными хозяевами замка. Кроме этих двух весьма почтенных особ, в комнатах не было ни души. Прислуга, конечно, в счет не шла. Герцог первый обнаружил, что все обитатели замка их покинули. По своему обыкновению, он взобрался на подоконник и стал угрожать, что бросится вниз и разобьется вдребезги, если... Но некому было слушать его угрозы. "Странно! -- раздумывал герцог, приставив палец ко лбу. -- Обе кузины должны были бы уж давно услышать мои крики и примчаться ко мне на помощь. Почему же никто не отзывается? Может быть, я недостаточно громко кричу?" Герцог взвизгнул еще несколько раз, а затем осторожно спустился с подоконника и пошел к барону. -- Дорогой кузен... -- сказал он входя. -- М-м-м... -- промычал барон, выплевывая крылышко цыпленка, которое стало ему поперек горла. -- Знаете новость? -- Привезли кур в курятник? -- спросил барон Апельсин, который только в этот день убедился, что истребил всех пернатых в замке и в деревне и теперь доедал последнего тощего цыпленка. -- Да что там куры! -- ответил герцог. -- Мы остались одни, одни! Нас бросили... Замок покинут... Барон встревожился: -- Так кто же приготовит нам ужин? -- Вы только и беспокоитесь, что об ужине! А что, если бы нам с вами воспользоваться отсутствием наших дорогих хозяек и осмотреть погреб замка? Я слышал, что там много вин самых дорогих марок. -- Не может быть! -- воскликнул барон. -- За столом нам подают только дрянное вино, от которого у меня надолго остается изжога и отрыжка. -- Вот именно, -- сказал герцог. -- Нам-то они дают плохое вино, а у себя в погребе прячут хорошее. Его будут подавать на стол, когда вы уедете отсюда. По правде сказать, герцогу не так уж важно было вино -- ему хотелось на свободе обследовать подвалы, потому что он слышал, будто в одной из стен графини замуровали сокровища, доставшиеся им в наследство от старого графа Вишни. -- Если дела обстоят так, как вы говорите, -- решил разгневанный барон, -- то нам следует спуститься в погреб и удостовериться собственными глазами. Наши кузины совершают тяжкий грех, если они в самом деле прячут от нас хорошие вина. Нужно откупорить их винные бочки и спасти их души! Помоему, это наш долг. -- Однако же, -- продолжал герцог, наклоняясь к уху барона, -- лучше было бы отпустить на сегодня этого вашего... как его зовут? Фасоль, что ли? Пойдем в погреб без него. Я сам повезу вашу тачку. Барон сейчас же согласился, и Фасоль получил отпуск на весь вечер. Но почему же, спросите вы, герцог не пошел в погреб один, если уж он хотел найти спрятанные там сокровища? Да потому, что, если бы их застали врасплох, он мог бы свалить всю вину на барона Апельсина. У него уже был заранее заготовлен ответ: "Мне пришлось сопровождать барона помимо моей воли. Он искал бутылку вина, чтобы утолить жажду". Все это герцог хорошо обдумал, но спуститься в погреб оказалось нелегким делом и для него и для барона. Барон тяжело переводил дух, а герцог обливался потом, толкая тачку, на которой лежал живот барона. Тачка оказалась тяжелехонькой -- хорошо еще, что везти ее пришлось не вверх, а вниз и ступенек было не так уж много. О возвращении из погреба герцог пока не думал. "Как-нибудь выберусь", -- говорил он себе. Под тяжестью живота барона тачка покатилась вниз по ступенькам с такой скоростью, что, если бы окованная медью дверь погреба была закрыта, герцог и барон неминуемо расшиблись бы в лепешку. Однако, к счастью для них, внутренняя дверь оказалась открытой. Увлекаемые тачкой, герцог и барон так и слетели со ступенек и, не останавливаясь, помчались дальше по широкому коридору между двух рядов огромных бочек, на которых стояли тысячи бутылок с запыленными ярлыками. -- Стойте, стойте! -- кричал барон. -- Посмотрите, сколько здесь этой божьей милости! -- Дальше, дальше! -- отвечал герцог. -- Там впереди вино еще лучше. Барон, видя, как проносятся мимо него целые армии бочек, целые батальоны бочонков, бочоночков, бутылок и фляжек, сокрушенно вздыхал. -- Прощайте, прощайте, бедняжки! -- говорил он бутылкам, провожая их глазами. -- Прощайте, не мне суждено откупорить вас! В конце концов герцог почувствовал, что тачка катится все медленнее и можно наконец остановиться. Как раз в этом самом месте, в левом ряду бочек, он увидел узкий проход, а в глубине прохода -- маленькую дверцу. Барон, удобно усевшись на земле, протягивал руки то направо, то налево и, не тратя даром ни минуты, хватал по две, по три бутылки, вытаскивал пробки зубами, которые у него давно уже стали крепче железа от постоянного упражнения, и опрокидывал содержимое бутылок себе в рот. Он прерывал это занятие только для того, чтобы испустить вздох удовлетворения. Герцог долго глядел на него, а потом махнул рукой и углубился в проход. -- Куда это вы идете, любезный кузен? Почему бы и вам не воспользоваться этим божьим даром? -- Я ищу бутылку очень редкой марки. Кажется, я вижу ее там, в глубине. -- Небо вознаградит вас за такую заботливость! -- пробулькал барон в перерыве между глотками. -- Вы напоили жаждущего и поэтому сами никогда не умрете от жажды. Но герцог не слышал его слов -- он был очень озабочен. У дверцы не оказалось ни задвижки, ни замка, ни скважины для ключа. -- Странно... -- пробормотал сквозь зубы герцог. -- Может быть, здесь есть какая-нибудь секретная пружина? Он начал ощупывать дверцу сантиметр за сантиметром, ища секретный замок. Но сколько он ни щупал ее, сколько ни нажимал на малейшие выступы, дверца оставалась запертой. Тем временем барон, покончив с бутылками, стоявшими поблизости от него, в свою очередь пробрался в проход между бочками и очутился рядом с герцогом, который то царапал дверцу ногтями, то стучал по ней кулаком, все более раздражаясь. -- Что вы делаете, дражайший кузен? -- Да вот хочу открыть эту дверцу. Мне кажется, что за ней находятся самые ценные вина. Вы останетесь довольны, если отведаете их. -- Стоит ли беспокоиться! -- ответил захмелевший барон. -- Лучше протяните-ка мне вон ту бутылку с желтой этикеткой. Это, наверно, китайское вино, а я его никогда не пробовал. Герцог стал озираться по сторонам в поисках бутылки, на которую ему указывал барон. Наконец он ее увидел. Это была бутылка обычных размеров, в точности такая же, как и другие. Она отличалась от них только цветом своей наклейки. У всех остальных бутылок были красные ярлыки, а у этой -- желтый. Герцог, проклиная в душе ненасытность барона, рассеянно протянул руку, чтобы взять бутылку. Странно! Бутылка словно приросла к полке, герцог никак не мог сдвинуть ее с места. -- Она как будто свинцом налита, -- заметил он с удивлением и дернул за горлышко изо всех сил. Но едва он оторвал бутылку от полки, как таинственная дверца стала медленно и бесшумно поворачиваться на петлях. Барон с изумлением смотрел на нее. -- Мой кузен! Дорогой кузен! -- кричал он. -- Это не бутылка-это ключ! Смотрите: вы открыли дверцу! "Так вот в чем был секрет этого замка, а я и не догадался", -- укорял себя герцог. Но не успел он подумать это, как дверца распахнулась настежь и на пороге появился мальчик, который вежливо поклонился герцогу и барону и воскликнул тоненьким, серебристым голоском: -- Добрый день, синьоры! Я очень благодарен вам за то, что вы оказали мне эту любезность. Я уже три часа тщетно пытаюсь открыть дверь. Как это вы догадались, что я приду именно отсюда? -- Вишенка! -- в один голос закричали герцог и барон. -- Мой дорогой Вишенка... -- прибавил барон, который от хмеля сделался очень добродушным и ласковым. -- Дорогой Вишенка, иди ко мне, я тебя поцелую! 17ерцог не выказывал ни малейшего восторга. "Что делает здесь этот маленький шалопай?" -- думал он с досадой. Но, не желая показать, что он недоволен встречей, сказал громко: -- Дорогой Вишенка, для нас большая радость предупреждать все твои желания! Но Вишенка вдруг нахмурился и заговорил холодно и резко: -- Так как я не сообщал вам, кузены, что вернусь в замок через этот потайной ход, а в замке, кроме вас, никого сейчас нет, то я думаю, что вы проникли сюда не с добрыми намерениями. Говоря попросту, вы затеяли какую-то мошенническую проделку. Но об этом мы будем судить позже... А сейчас разрешите мне представить вам моих друзей. И, посторонившись, Вишенка пропустил вперед одного за другим всех своих приятелей: Чиполлино, Редиску, мастера Виноградинку, кума Тыкву, адвоката и всех прочих. -- Да это же настоящее вторжение! -- воскликнул ошеломленный герцог. Это и вправду было вторжение, и затеял его Вишенка. Бродя по лесу, Чиполлино и Вишенка в конце концов встретились со своими друзьями и вскоре узнали, что все их противники, за исключением гердога и барона, покинули замок. Вишенке было известно, где находится потайной ход, ведущий из леса в погреб, и он предложил спутникам захватить вражескую крепость. Как вы видели, захват удался блестяще. Герцога заперли в его комнате, а сторожить его поручили тряпичнику Фасоли. Барона же оставили в погребе, потому что ни у кого не было охоты тащить эту тяжелую тушу вверх по лестнице. Когда наступил вечер и замок погрузился во тьму, кое-кто из друзей начал проявлять беспокойство. -- Что мы будем делать дальше? -- спрашивала кума Тыквочка. -- Не можем же мы остаться здесь навсегда! Это ведь не наш дом. У нас свои дома, свои заботы и своя работа. -- Да мы вовсе и не собираемся оставаться здесь, -- ответил Чиполлино. -- Мы вступим с врагами в переговоры и потребуем только свободы для всех нас. Когда мы будем совершенно уверены в том, что никому из нас не причинят зла, мы немедленно уйдем из замка. -- Но как же мы будем защищаться? -- вмешался синьор Горошек. -- Ведь оборона замка -- довольно сложная военная операция. Нужно знать стратегию, тактику и баллистику. -- Что такое баллистика? -- спросила кума Тыквочка. -- Не пугайте нас, пожалуйста, непонятными словами, синьор адвокат. -- Я только хочу напомнить, -- пояснил Горошек, краснея, -- что среди нас нет ни одного генерала. А как воевать, если во главе армии нет генерала? -- Там в лесу сейчас находится по крайней мере сорок генералов, -- сказал Чиполлино, -- а все-таки они не сумели поймать нас. -- Поживем -- увидим, -- буркнул Горошек и тяжко вздохнул. Он не хотел больше спорить, но не верил, что можно выдержать долгую осаду без генерала, который знал бы стратегию, тактику и баллистику. -- У нас нет пушек, -- робко вмешался кум Тыква. -- У нас нет пулеметов, -- пробормотал Лук Порей. -- У нас нет ружей, -- добавил мастер Виноградинка. -- У нас будет все, что нужно, -- сказал Чиполлино. -- Не беспокойтесь. А сейчас нам пора спать. Все отправились на ночлег. На широкую кровать барона Апельсина легло семеро, и на ней еще осталось место для восьмого, А кум Черника и кум Тыква ушли в свой домик, стоявший в парке. Мастино, которого незадолго перед тем снова поселили в домике, принял их не очень-то дружелюбно. Но, к счастью, этот свирепый пес всегда уважал закон: посмотрев на предъявленные документы, он вынужден был признать, что домик ему не принадлежит, и согласился уйти в свою старую конуру. Кум Тыква поудобнее уселся в домике и высунулся в окошечко, а кум Черника улегся у его ног. -- Какая чудная ночь, -- говорил кум Черника, -- какое ясное небо! Смотрите, что это там взлетает ввысь... Неужели ракеты? Действительно, принц Лимон устроил в лесу фейерверк, чтобы развлечь графинь. Фейерверк у него был особенный. Он связывал своих солдат-Лимончиков попарно и стрелял ими из пушки вместо ракет. Ему казалось это очень забавным зрелищем. В конце концов синьор Помидор подошел к принцу и прошептал ему на ухо: -- Ваше высочество, простите меня, но этак вы истребите всю свою армию! Только тогда принц велел прекратить развлечение, но при этом сказал со вздохом: -- Ах, какая жалость! -- Ага, -- сказал кум Тыква, выглядывая из окна, -- фейерверк кончился. Принц принялся считать уцелевших солдат, чтобы выяснить, можно ли продолжать погоню за беглецами. Оказалось, что для этой цели солдат еще достаточно. Тем не менее погоню решено было отложить до утра. А пока принц приказал раскинуть в лесу роскошную палатку для графинь. Их уложили на очень мягкую постель, но от волнения и любопытства они еще долго не могли уснуть. Около полуночи кавалер Помидор пошел погулять по лесу, чтобы успокоить нервы. (Ах да, я ведь не сказал вам, что от досады и злости у него после фейерверка начались судороги.) "Какая глупость, -- думал кавалер, -- извести на ракеты столько здоровых солдат!" Он поднялся на высокий холм, надеясь заприметить где-нибудь костер, который беглецы разожгут на привале. Но вместо этого, к своему удивлению, он увидел, что окна замка ярко освещены. "Должно быть, барон и герцог развлекаются без нас в замке, -- подумал он раздраженно. -- Ладно же? Когда мы поймаем беглецов и покончим с Чиполлино, непременно нужно будет развязаться и с этими двумя дармоедами". Он продолжал смотреть на замок, и злость его возрастала с каждой минутой. "Бездельники, -- думал он гневно. -- Бандиты с большой дороги! Они разорят этих старых дур-графинь, а мне останутся только пустые бутылки да груды телячьих и цыплячьих костей!" Постепенно во всех окнах замка свет погас, и только одно окно продолжало светиться. -- Скажите пожалуйста, герцог Мандарин не может спать без света! -- шипел синьор Помидор сквозь зубы. -- Ему, изволите ли видеть, страшно оставаться в темноте. Но что же это он делает? Совсем из ума выжил! Он забавляется тем, что тушит и зажигает свет. В конце концов он испортит выключатель, устроит короткое замыкание, и замок сгорит. Брось! Брось сейчас же! Слышишь, что я тебе говорю! Синьор Помидор и сам не заметил, что кричит во весь голос. На мгновение он умолк и призадумался. "А что, если это какие-нибудь тайные сигналы? -- вдруг подумал он, обнаружив, что эта дурацкая забава настойчиво повторяется. -- Сигналы? Но какие? С какой целью? К кому они обращены? Я бы дал золотой, чтобы узнать, что они означают. Три коротких вспышки... три длинных... снова три коротких. Темнота. А вот все начинается снова: три коротких вспышки.., три длинных... опять три коротких. Герцог, наверно, слушает радио и аккомпанирует музыке, выключая и зажигая свет. Держу пари, что это именно так. Вот чем развлекается бездельник!" Синьор Помидор вернулся в лагерь и, встретив одного из придворных, который казался ему человеком сведущим, спросил у него, не знает ли он сигнальной азбуки. -- Разумеется, -- ответил Лимон. -- Я доктор и профессор сигнализации и даже окончил специальный факультет. -- Ну, так не скажете ли вы мне, что значит вот такой сигнал? -- И синьор Помидор сообщил профессору, какие сигналы подавал из окошка замка герцог. -- С... О... С... Да это же сигнал бедствия! Мольба о помощи! "О помощи? -- с тревогой подумал синьор Помидор. -- Так, значит, это не игра! Герцог пытается известить нас о чем-то при помощи сигналов. Значит, он в опасности, если передает такой сигнал". И, не раздумывая долго, кавалер поспешно направился к замку. Войдя в парк, он посвистел, чтобы подозвать к себе Мастино. Синьор Помидор ждал, что пес выскочит из уютного домика, но с удивлением увидел, что Мастино, прижав уши, выполз из своей старой конуры. -- Что случилось? -- спросил кавалер Помидор. -- Я уважаю закон, -- с неудовольствием ответил пес. -- Законные владельцы предъявили мне бесспорные документы, и мне пришлось уступить им домик. -- Какие такие законные владельцы? -- Некий Тыква и некий Черника. -- А где они сейчас? -- Спят в своем домике. По крайней мере, я так предполагаю, хоть и не могу понять, как это можно спать в таком неудобном положении. Но, очевидно, в замке для них не хватило места. -- А кто же ночует в замке? -- О, много пришлого народу! Публика самого низкого разбора, как, например, сапожники, музыканты, редиски, луковицы и всякий прочий сброд. -- Значит, там и Чиполлино? -- Да, мне кажется, что одного из них именно так зовут. Насколько я мог понять, герцога очень оскорбило присутствие такой компании в замке: он заперся в своих комнатах и не показывался целый вечер. "Значит, он в плену, -- решил Помидор. -- Час от часу не легче!" -- Что же касается барона Апельсина, -- продолжал пес, -- то он тоже заперся, но не у себя в комнате, а почему-то в погребе. Вот уже несколько часов я только и слышу, как хлопают в погребе пробки. -- У, проклятый пьяница! -- проворчал про себя синьор Помидор. -- Но я не могу понять, -- сказал Мастино, -- как это наш Вишенка, забыв о своем графском титуле, общается с людьми столь низкого происхождения! Синьор Помидор сейчас же помчался в лес, разбудил принца и обеих графинь и рассказал им ужасные новости. Графини хотели было сейчас же вернуться в замок, но принц посоветовал им не торопиться. -- После наших вечерних развлечений, -- сказал он, -- у нас нет достаточного количества солдат для ночного штурма. Подождем рассвета. Это благоразумнее. Он позвал синьора Петрушку, который был силен в арифметике, и велел ему снова подсчитать силы, оставшиеся в распоряжении его высочества. Синьор Петрушка вооружился куском мела, а также грифельной доской и обошел все палатки, отмечая крестиком каждого солдата и двойным крестиком каждого генерала. Оказалось, что у принца остается еще восемнадцать Лимончиков-солдат и сорок Лимонов-генералов -- всего пятьдесят восемь человек, если не считать синьора Помидора, синьора Петрушки, самого принца Лимона, двух графинь, сыщика, его собаки и нескольких лошадей. Кавалер Помидор не видел толку в лошадях, но синьор Петрушка стал горячо доказывать, что при штурмах крепостей кавалерия бывает очень полезна, а иной раз даже необходима. Завязался долгий стратегический спор, и в конце концов принц Лимон, согласившись с доводами синьора Петрушки, поручил ему командование кавалерийским отрядом. План сражения был разработан при участии мистера Моркоу, которого по этому случаю спешно возвели в ранг иностранного военного советника. Военный советник сразу же приступил к исполнению своих обязанностей. Первым делом он посоветовал всем генералам и солдатам вымазать себе лица углем или сажей, чтобы напугать осажденных. Принцу эта затея очень понравилась. Он приказал откупорить несколько бутылок вина и, выстроив своих генералов в ряд, принялся собственноручно раскрашивать им лица жженой пробкой. Генералы, удостоившиеся этой высокой чести, были очень польщены. К восходу солнца у всех генералов и солдат почернели лица. Но принц этим не удовольствовался. У него осталось еще много неизрасходованной жженой пробки, и он потребовал, чтобы обе графини и синьор Помидор тоже вымазали себе лица сажей. Графини не осмелились возражать принцу и подчинились его приказу со слезами на глазах. Наступление началось ровно в семь часов утра. Первая часть стратегического плана состояла в следующем: собака сыщика, пользуясь естественной дружбой, связывавшей ее с графским псом Мастино, должна была уговорить его открыть ворота парка. Отсюда в парк должен был проникнуть кавалерийский эскадрон под командой синьора Петрушки. Однако эта часть плана рухнула, потому что ворота парка не были заперты. Напротив, они оказались распахнутыми настежь. У ворот стоял навытяжку Мастино и отдавал честь хвостом. Собака сыщика в испуге вернулась обратно и сообщила об этом странном обстоятельстве. -- Здесь-то и зарыта собака, -- сказал мистер Моркоу, употребляя выражение, весьма распространенное у иностранных военных советников. -- Факт, факт! Именно здесь она зарыта! -- поддержала хозяина собака. -- Что за собака и где она зарыта? -- спросил принц. -- Ваше высочество, тут дело не в собаке. Если мятежники оставили ворота открытыми, значит, тут приготовлена для нас ловушка. -- Тогда давайте войдем в парк через заднюю калитку, -- предложил принц. -- Но и задняя калитка тоже открыта! Генералы Лимонной армии серьезно призадумались -- вернее, они не знали, что и думать. Самому же принцу эта война стала уже надоедать. -- Она что-то слишком долго длится, -- пожаловался он кавалеру Помидору. -- Такая затяжная и трудная война! Если бы я предвидел это заранее, я бы ее и не начинал. Чтобы ускорить дело, принц решил принять личное участие в операциях. Он выстроил своих сорок генералов и скомандовал: -- Смир-р-но! Сорок генералов так и застыли на месте. -- Вперед, мар-р-ш! Раз-два, раз-два... Героический отряд вошел в ворота парка и зашагал к замку, который, как вы знаете, находился на вершине небольшого холма. Подъем показался принцу утомительным. Он стал задыхаться, вспотел и решил вернуться обратно, передав командование Лимону первого класса. -- Продолжайте наступать, -- сказал он, -- а я иду разрабатывать план общего штурма. Благодаря моему личному вмешательству первая линия обороны уже взята. Вам же я поручаю захватить замок. Лимон первого класса отдал принцу честь и принял командование. Пройдя пять метров, он объявил пятиминутный привал. Отсюда до замка оставалось всего лишь около ста шагов, и командующий уже готовился отдать приказ о последнем натиске, как вдруг послышался страшный грохот, и с вершины холма навстречу генералам устремился какой-то снаряд поистине невиданных размеров. Все сорок генералов, не ожидая команды Лимона первого класса, разом повернулись спиной и ринулись вниз со всей поспешностью, на какую были способны. Однако они не могли сравняться в скорости с таинственным снарядом, который через несколько секунд обрушился на них, раздавил десятка два генералов, словно спелые сливы, а затем покатился дальше, за ворота. По пути он разметал кавалерию синьора Петрушки, готовившуюся к атаке, и опрокинул карету графинь Вишен. Когда же он остановился, все увидели, что это не магнитная мина и не бочка с динамитом, а попросту несчастный барон Апельсин. -- Дорогой кузен, это вы? -- закричала графиня Старшая, вылезая из лежащей на боку кареты. Графиня была вся в пыли, ее растрепанные волосы развевались по ветру, а лицо было густо вымазано сажей. -- Я не имею чести знать вас, синьора. Я никогда не бывал в Африке, -- пробормотал барон. -- Да ведь это, я, графиня Старшая! -- О небо, как же это вам пришло в голову так измазаться? -- Это было сделано по стратегическим соображениям, барон... Но скажите лучше, как это вы обрушились на нас? -- Я прибыл к вам на помощь. Правда, немного странным способом, но у меня не было другого выхода. Я всю ночь выбирался из винного погреба, где меня заперли эти разбойники. Можете себе представить, мне пришлось прогрызть дверь погреба зубами! -- О да, вы способны прогрызть днища полудюжины бочек! -- проворчал синьор Помидор, все еще дрожа от страха. -- Выбравшись из погреба, я просто покатился с горы и, кажется, по дороге раздавил целый отряд негров, который, вне всякого сомнения, шел на помощь этим разбойникам, захватившим ваш замок. Когда графиня Старшая объяснила кузену, что это были вовсе не негры, а сорок лимонных генералов, бедный барон очень огорчился, но в глубине души все-таки был горд своим весом и силой. Принц Лимон в эту минуту принимал ванну у себя в палатке. Узнав о гибели своих передовых частей, он сначала подумал, что враг предпринял вылазку и неожиданной атакой рассеял его отряд. Когда же его высочеству доложили, что виновником несчастья был его союзник, полный самых благих намерений, принц пришел в ярость. -- У меня нет никаких союзников -- я веду свои войны сам за себя и сам по себе! -- сказал он с негодованием. И, собрав оставшиеся войска -- генералов, солдат и вспомогательный состав, общим счетом тридцать человек, -- он произнес речь, которую заключил словами: -- Спаси меня, боже, от друзей, а от врагов я уж как-нибудь сам избавлюсь! Принц Лимон был, в сущности, прав. Друзья у принцев всегда бывают опаснее врагов, и принцам остается только находить утешение в старых, избитых и довольно нескладных пословицах. Ровно через четверть часа принц Лимон пришел в себя и приказал начать новую атаку. Десять человек бегом помчались вверх на холм, испуская дикие крики, чтобы напугать хотя бы детей и женщин, находившихся среди осажденных. Атакующих встретили очень любезно. Я бы сказал, даже слишком любезно. Чиполлино приспособил пожарные насосы к самым пузатым бочкам винного погреба. Когда Лимончики подошли на расстояние выстрела, Чиполлино приказал: -- Вином -- по врагу, пли! (Он должен был бы скомандовать "Огонь!", но ведь в его распоряжении были только насосы -- орудия для тушения огня, а не для разжигания его.) Осаждающих окатили мощными потоками ароматной, опьяняющей красной жидкости. Вино заливало им глаза, попадало в рот, в нос и в уши. Лимончики неминуемо захлебнулись бы или опьянели бы до бесчувствия, если бы вовремя не отступили. Кто бегом, кто ползком, пустились они в обратный путь, преследуемые струями из насосов. Когда они добрались до подножия холма, то, к великому возмущению обеих графинь, среди них не оказалось ни одного трезвого Лимончика. Можете себе вообразить, как разгневался принц Лимон: -- Позор! Вас нужно всех отколотить палками? Разве можно пить красное вино натощак? Так порядочные люди не поступают. Видите, вот еще десять человек вышло из строя! И в самом деле, десять воинов из армии принца один за другим улеглись у ног его высочества и разом, как по команде, захрапели. Положение становилось с каждой минутой все тревожнее и опаснее. Синьор Помидор рвал на себе волосы и умолял мистера Моркоу: -- Да посоветуйте же что-нибудь! Ведь вы же иностранный военный советник, черт вас побери! А в замке, как вы сами понимаете, царило в это время ликование. Добрая половина врагов была выведена из строя. Скоро, скоро белый флаг взовьется там, внизу, между двумя красными столбами ворот! Нет, я не буду обманывать вас: не взвился белый флаг между столбами ворот. Вместо этого на поле боя прибыла целая дивизия Лимончиков, спешно присланная из столицы, и нашим друзьям осталось либо сдаться, либо бежать. Чиполлино попытался бежать через погреб, но подземный ход, который вел в лес, был захвачен войсками принца. Кто же открыл Лимончикам потайной ход, о существовании которого они и не подозревали? Этого я тоже от вас не скрою: предателем оказался синьор Горошек. Когда дела у Чиполлино и его компании приняли дурной оборот, адвокат сразу же перешел на сторону врагов, боясь, как бы его не повесили во второй раз. Синьор Помидор так обрадовался, захватив Чиполлино, что отпустил всех остальных пленников по домам. Только Вишенку в наказание заперли на чердаке. А Чиполлино отправили в тюрьму в сопровождении целой роты Лимончиков и засадили в подземную камеру. Два раза в день тюремщик Лимонишка приносил ему похлебку из хлеба и воды в щербатой миске. Чиполлино съедал похлебку не глядя -- во-первых, потому, что был очень голоден, а во-вторых, потому, что в его камере никогда не было света. Все остальное время Чиполлино лежал на койке и думал: "Только бы увидеться с отцом! Или хоть, по крайней мере, дать ему знать, что я тоже тут, в одной с ним тюрьме". Днем и ночью патруль Лимончиков ходил мимо двери камеры, громко стуча каблуками. -- Подбейте, по крайней мере, каблуки резиной! -- кричал Чиполлино, которому эти шаги не давали спать. Но тюремщики не оборачивались на его крик. Через неделю за ним пришли. -- Куда вы меня ведете? -- спросил Чиполлино. Он решил, что его тащат на виселицу. Но его всего-навсего вывели во двор на прогулку. Направляясь к дверям по длинному тюремному коридору, Чиполлино сердился на свои ноги, которые отвыкли ходить, на глаза, которые отвыкли от света и слезились. Двор был круглый. Заключенные, одетые в одинаковую арестантскую одежду, с черными и белыми полосами, гуськом ходили один за другим по кругу, Говорить было строжайше запрещено. В центре круга стоял Лимонишка и выбивал дробь на барабане: -- Раз-два, раз-два... Чиполлино вступил в круг. Впереди него шагал старый арестант со сгорбленной спиной и седыми волосами. Время от времени он глухо кашлял, и его плечи судорожно вздрагивали. "Бедный старик, -- подумал Чиполлино. -- Если бы он не был так стар, он был бы похож на моего отца!" Пройдя еще немного, старик так закашлялся, что принужден был выйти из строя и прислониться к стене, чтобы не упасть. Чиполлино бросился к нему на помощь и тут только увидел его лицо, изборожденное глубокими морщинами. Заключенный посмотрел на мальчика потухшими глазами и вдруг схватил его за плечи: -- Чиполлино, мой мальчик! -- Отец! Как же ты постарел!.. Отец и сын, плача, обнялись. -- Не плачь, милый, -- бормотал старик. -- Будь молодцом, Чиполлино! -- Я не плачу, отец. Мне только больно видеть тебя таким слабым и больным. А я-то обещал освободить тебя! -- Не горюй, придут и для нас счастливые дни. В эту минуту Лимонишка, отбивавший дробь, сильно стукнул по своему барабану: -- Эй вы, двое! Разве не видите, что вы мне сбили весь строй? Марш вперед! Старый Чиполлоне поспешно оторвался от сына и занял свое место в цепочке арестантов, шагавших по двору. Они еще два раза обошли двор, а затем в том же порядке двинулись обратно в коридор, ведущий в камеры. -- Я пришлю тебе весточку, -- прошептал на прощание старый Чиполлоне. -- Но каким образом? -- Увидишь. Бодрись, Чиполлино! -- Будь здоров, отец! Старик скрылся в своей камере. Камера Чиполлино была двумя этажами ниже, в подземелье. Теперь, когда Чиполлино повидался наконец с отцом, камера уже не казалась ему такой темной. В конце концов, немножко света все же проникало сюда через окошечко, выходившее в коридор. Однако света было так мало, что можно было видеть только слегка поблескивавшие штыки Лимончиков, шагавших взад и вперед по коридору. На следующий день, когда Чиполлино, чтобы убить время, считал, сколько раз промелькнут за окошечком штыки часовых, он вдруг услышал, как его зовет какой-то странный, едва уловимый голосок, идущий неизвестно откуда. -- Кто меня зовет? -- спросил он удивленно. -- Посмотри-ка на стенку. -- Смотрю во все глаза, но и стены-то не вижу. -- А я вот здесь, у окошечка. -- А, теперь вижу! Ты паук. Да что ты тут делаешь? Ведь здесь и мух-то нет. -- Я паук Хромоног. Моя паутина в камере верхнего этажа. Когда я хочу есть, то заглядываю в свои сети и всегда нахожу там что-нибудь съедобное. Какой-то Лимонишка грубо стукнул в дверь: -- Эй, замолчи! С кем ты там разговариваешь? -- Я читаю молитвы, которым меня научила моя мать, -- ответил Чиполлино. -- Молись потише, -- приказал тюремщик. -- Ты нас с ноги сбиваешь! Лимончики были такие тупицы, что при малейшем шуме не могли идти в ногу. Паук Хромоног спустился пониже и прошептал своим тонким, как паутинка, голоском: -- Я принес тебе письмецо от отца. И действительно, он опустил опутанную паутиной записочку. Чиполлино схватил ее и сейчас же прочел. В записочке говорилось: "Дорогой Чиполлино, я знаю все твои приключения. Не огорчайся, что дела твои идут хуже, чем ты ожидал. На твоем месте я вел бы себя так же, как ты. Конечно, сидеть в тюрьме очень неприятно, но я полагаю, что здесь ты многому научишься и у тебя будет время поразмыслить о том, что ты видел и пережил. Тот, кто принесет тебе это письмо, -- наш тюремный почтальон. Доверься ему во всем и пошли мне через него весточку. Горячо обнимаю тебя. Твой отец Чиполлоне". -- Прочел до конца? -- спросил Хромоног. -- Да, прочел. -- Ладно. Теперь положи письмецо в рот, разжуй и проглоти. Стража не должна его видеть. -- Сделано, -- сказал Чиполлино, разжевывая записку. -- А пока, -- сказал Хромоног, -- до свидания. -- Куда ты идешь? -- Почту разносить. Тут только Чиполлино разглядел, что у паука висит на шее сплетенная из паутинок сумка -- вроде той, какую носят почтальоны. Сумка была полна записочек. -- Ты разносишь эти письма по камерам? -- Уже пять лет, как я этим занимаюсь: каждое утро обхожу камеры и собираю письма, а потом их разношу. Охрана еще ни разу меня не поймала и не нашла ни одной записочки. Таким образом заключенные могут поддерживать связь друг с другом, не боясь, что их письма перехватят. -- А откуда они берут бумагу? -- Они пишут вовсе не на бумаге, а на обрывках рубашек. -- Теперь я понимаю, почему у этой записочки был такой странный вкус, -- сказал Чиполлино. -- А чернила, -- продолжал паук, -- делаются из арестантской похлебки с примесью толченого кирпича. -- А кирпич откуда? -- Да ведь стены-то в тюрьме кирпичные! -- Понятно, -- сказал Чиполлино. -- Заходи, пожалуйста, завтра в мою камеру. Я тебе дам письмецо. -- Обязательно зайду, -- обещал почтальон и отправился своим путем, чуть-чуть прихрамывая. -- Ты что, ушиб ногу? -- спросил Чиполлино, -- Да нет, это ревматизм. Понимаешь ли, мне вредно жить в сырости. Я уже старик, мне бы нужно переселиться в деревню. Там у меня есть брат, который живет на кукурузном поле. Каждое утро он раскидывает меж стеблей свою паутину и целый день наслаждается солнцем и чистым воздухом. Он много раз приглашал меня к себе, но ведь я не могу бросить свою работу. Когда берешься за что-нибудь, так уж надо выполнять дело до конца. А кроме того, у меня свои счеты с принцем Лимоном. Его придворный лакей убил моего отца: прихлопнул бедного старика на кухне. Там на стенке до сих пор еще осталось чуть заметное пятнышко. Иногда я захожу поглядеть на этот памятный мне след и говорю себе: "Когда-нибудь и принца Лимона прихлопнут, да так, что даже и следа не останется". Правильно я говорю? -- Никогда я еще не видел такого благородного паука! -- с восхищением сказал Чиполлино. -- Каждый делает что может, -- скромно ответил маленький почтальон. Прихрамывая, он добрался до окошка и пролез в коридор под самым носом у какого-то Лимонишки, который в эту минуту заглянул в "глазок", чтобы удостовериться, все ли в порядке. Выбравшись из камеры, Хромоног спустился по паутинке и отправился дальше по своим делам. В тот же день Чиполлино оторвал клочок от своей рубашки и разделил его на несколько кусков. "Вот и почтовая бумага, -- подумал он с удовлетворением. -- Теперь подождем, пока принесут чернила". Когда Лимонишка принес ему похлебку на ужин, Чиполлино не стал ее есть. Ложкой он наскреб со стены немного кирпича, насыпал его в воду и хорошенько размешал, а затем черенком той же ложки написал несколько писем. "Дорогой отец! -- говорилось в первом письме. -- Ты помнишь, что я тебе обещал? Так вот, эта минута приближается. Я все хорошо обдумал. Целую тебя. Твой сын Чиполлино". В письме, адресованном Кроту, говорилось: "Милый старый Крот, не думай, что я тебя забыл. В неволе мне делать нечего, и я все время думаю о старых друзьях. Я думал, думал и придумал, что ты, наверно, можешь помочь мне и моему отцу. Я знаю, что это нелегко. Но если тебе удастся собрать сотню кротов, то общими усилиями вы преодолеете все трудности. Жду твоего скорого ответа, то есть жду тебя в своей камере. Итак, до свидания. Твой старый друг Чиполлино". Постскриптум: "Здесь у тебя глаза не заболят. В моем подземелье темнее, чем в чернильнице". Третье письмо гласило: "Дорогой Вишенка! Я о тебе ничего не знаю, но уверен, что ты не приуныл после нашей неудачи. Даю тебе слово, что скоро мы рассчитаемся с кавалером Помидором сполна. Здесь я подумал о многом, о чем не было времени думать на воле. Жду твоей помощи. Посылаю тебе письмо для Крота. Положи его в условленном месте. Скоро напишу еще. Привет всем. Чиполлино". Он запрятал письма под подушку, вылил оставшиеся чернила в ямку под кроватью, отдал пустую миску Лимонишке и лег спать. На следующее утро тот же почтальон принес ему новое письмо от отца. Старый Чиполлоне писал, что он будет очень рад весточкам от сына, но советует ему расчетливо тратить свою рубашку. Чиполлино оторвал почти половину рубашки, разостлал ее на земле, окунул палец в чернила и начал писать. -- Что ты делаешь! -- остановил его почтальон. -- Если ты будешь тратить на каждое письмо такой большой лист, то через неделю тебе не на чем будет писать. -- Не беспокойся, -- ответил Чиполлино, -- через неделю меня уже здесь не будет! -- Сынок, боюсь, что ты заблуждаешься! -- Возможно. Но вместо того чтобы делать мне замечания, не можешь ли ты протянуть мне руку помощи? -- Все восемь моих ног в твоем распоряжении. Что ты задумал? -- Я хочу нарисовать план тюрьмы, точно отметить на нем все этажи, наружную стену, двор и прочее. -- Ну, это не трудно: я знаю в тюрьме каждый квадратный сантиметр. С помощью паука Хромонога Чиполлино начертил план тюрьмы и крестиком отметил двор. -- Почему ты здесь поставил крестик? -- спросил паук. -- Это я тебе объясню в другой раз, -- ответил Чиполлино уклончиво. -- А пока я дам тебе три письма: одно из них -- к отцу, а вот эти два письма и план надо отнести моему другу. -- За тюремные ворота? -- Да. Молодому графу Вишенке. -- А далеко он живет? -- В графском замке, на холме. -- Ах, я знаю, где это! Мой двоюродный брат служит на чердаке в этом замке. Он много раз приглашал меня к себе, но у меня все не было свободного времени. А говорят, что там очень красиво. Что ж, я, пожалуй, отправлюсь туда, но кто же будет разносить за меня почту? -- На дорогу туда и обратно у тебя уйдет только два дня, хоть ты и хромаешь на одну ногу. Я полагаю, что два дня можно обойтись и без писем. -- Я бы не стал отлучаться и на один день, -- сказал усердный почтальон, -- но если эти письма надо доставить срочно... -- Очень срочно! -- перебил его Чиполлино. -- Речь идет о чрезвычайно важном деле, от которого зависит освобождение заключенных. -- Всех заключенных? -- Да, всех, -- сказал Чиполлино. -- В таком случае, я отправлюсь в путь, как только разнесу сегодняшнюю почту. -- Мой дорогой друг, я не знаю, как и отблагодарить тебя! -- Я делаю это не ради благодарности, -- ответил хромой почтальон. -- Если тюрьма опустеет, я смогу наконец поселиться в деревне. Он положил письма в сумку, надел ее на шею и, хромая, отправился к окошечку. -- До свидания, -- прошептал Чиполлино, провожая взглядом почтальона, который на этот раз вскарабкался на потолок для большей безопасности. -- Счастливого пути! С того мгновения, как паук исчез за окошком, Чиполлино стал считать часы и минуты. Время тянулось очень медленно: час, два, три, четыре... Когда миновали сутки, Чиполлино подумал: "Сейчас он уже где-то поблизости от замка. Только найдет ли он дорогу? Ну конечно, найдет. В окрестностях замка много пауков, и если они узнают, что он приходится двоюродным братом известному пауку с графского чердака, кто-нибудь его и проводит". И Чиполлино представил себе, как старый, седой паучок, прихрамывая, карабкается на чердак, как он узнает у своего двоюродного брата, где комната Вишенки, а потом спускается вниз по стене к постели мальчика и, тихонько разбудив его, передает письма. Чиполлино места себе не находил. С часу на час, с минуты на минуту ожидал он возвращения почтальона. Но прошел второй, третий день, а Хромоног все еще не показывался. Заключенные были очень встревожены отсутствием писем. Перед уходом почтальон никому из них не сообщил о своем тайном поручении, а сказал, что берет на два дня отпуск. Почему же он не возвращается? Уж не решил ли он навсегда покинуть тюрьму и отправиться в деревню, о чем так давно мечтал? Заключенные не знали, что и подумать. Но больше всех беспокоился Чиполлино. На четвертый день арестантов вывели на прогулку. Чиполлино стал искать глазами отца, но его на дворе не было, и никто не мог сказать, что с ним. Обойдя несколько раз тюремный двор, Чиполлино вернулся в свою камеру и в отчаянии бросился на койку. Он почти утратил всякую надежду. Семь с половиной 1то же случилось с пауком-почтальоном? Сейчас я вам все расскажу. Выйдя из тюрьмы, он пошел по улице, держась поближе к тротуару, чтобы его не раздавили телеги, коляски и кареты. Но тут он чуть было не угодил под колесо велосипеда и был бы раздавлен, если бы не успел отскочить в сторону. "Батюшки мои! -- подумал он испуганно. -- Мое путешествие чуть не кончилось прежде, чем началось". К счастью, он увидел неподалеку открытый люк и спустился в сточную трубу. Едва он туда залез, кто-то окликнул его по имени. Паук оглянулся и увидел своего дальнего родственника. Родственник этот жил раньше на кухне графского замка. Звали его Семь с половиной, потому что у него было семь с половиной ног: половину восьмой ноги он потерял изза несчастного случая -- после неудачного столкновения с половой щеткой. Хромоног вежливо поздоровался со старым знакомым, и Семь с половиной пошел с ним рядом, болтая о том о сем, а больше всего -- о том, как он потерял половину восьмой ноги. Семь с половиной то и дело останавливался, чтобы рассказать поподробнее о своей роковой встрече со злополучной щеткой, но Хромоног тащил его дальше, не поддаваясь искушению поболтать по душам со своим спутником. -- Куда же ты так спешишь? -- спросил наконец Семь с половиной. -- К двоюродному брату, -- уклончиво ответил Хромоног. В тюрьме он научился хранить тайны и поэтому умолчал о том, что несет письма от Чиполлино к Вишенке и Кроту. -- К двоюродному брату? -- переспросил Семь с половиной. -- К тому, что живет в замке? Он меня давно зовет пожить недельку у него на чердаке. Так знаешь что, я пойду с тобой вместе -- сейчас у меня нет никаких срочных дел. Хромоног не знал, радоваться ли ему компании или нет. Но потом он решил, что вдвоем идти веселее, да к тому же этот неожиданный спутник может оказать ему помощь, если с ним случится какая-нибудь беда. -- Что ж, пойдем, -- приветливо ответил он. -- Но только не можешь ли ты идти немного быстрее? Дело в том, что у меня есть важное поручение, и я не хотел бы запаздывать. -- Ты все еще служишь почтальоном в тюрьме? -- спросил Семь с половиной. -- Нет, я уволился, -- ответил Хромоног. Хотя Семь с половиной был его приятелем и даже родственником, но о некоторых вещах не следует говорить даже самым закадычным друзьям. Мирно беседуя, они вышли за пределы города и позволили себе наконец вылезти из сточной трубы. Хромоног вздохнул с облегчением, потому что в трубе был такой спертый воздух, что у него кружилась голова. Вскоре оба спутника оказались в поле. Был чудесный день, ветер слегка шевелил душистую траву. Семь с половиной так жадно разевал рот, будто хотел разом вдохнуть в себя весь воздух. -- Как тут прекрасно! -- восклицал он. -- Вот уже три года, как я носа не высовывал из моей душной сточной трубы. А теперь, кажется, я ни за что не вернусь обратно. Не поселиться ли мне здесь, в этой тихой и пустынной сельской местности? -- Кажется, местность эта довольно густо заселена, -- возразил Хромоног, указывая своему товарищу на длинную вереницу муравьев, которые тащили гусеницу в муравейник. -- Городским синьорам, по-видимому, не нравится наше деревенское общество, -- ехидно заметил кузнечик, сидевший на пороге своей норки. Семь с половиной захотел во что бы то ни стало остановиться и объяснил кузнечику, что именно думает он о деревенском обществе. Кузнечик ответил. Семь с половиной возразил. Кузнечик протрещал что-то. Семь с половиной не согласился с ним. В общем, разговор затянулся, а время шло, не останавливаясь ни на минуту. Вокруг спорящих собралось много всякого народа: кузнечики, жуки, божьи коровки и на значительном расстоянии -- даже несколько отважных мошек. Воробей, который до этого делал вид, будто регулирует уличное движение, обратил внимание на это сборище и подлетел, чтобы рассеять его. Тут он сразу же заметил Семь с половиной. -- Чик-чирик! Недурной кусочек для моих воробышков! -- прочирикал он. Хорошо еще, что какая-то мошка вовремя подняла тревогу: -- Спасайтесь! Спасайтесь! Полиция! В один миг все жуки, божьи коровки исчезли, словно их поглотила земля. Семь с половиной и Хромоног укрылись в норке кузнечика, который поспешно закрыл входную дверь и стал у порога на страже. Семь с половиной весь дрожал от страха, а Хромоног начал уже раскаиваться в том, что взял с собой такого болтливого спутника, который затеял спор с первым встречным и привлек внимание полиции. "Ну вот, меня уже взяли на заметку, -- думал старый почтальон. -- Воробей, конечно, записал меня в свою книжечку. А уж раз попадешь в эту книжечку -- добра не жди!" Он повернулся к Семи с половиной и сказал ему: -- Послушай, кум, видишь ли, путешествие наше становится очень опасным. Может быть, нам следует расстаться? -- Ты меня, право, удивляешь! -- воскликнул Семь с половиной. -- Сначала ты сам уговаривал меня идти с тобой, а теперь хочешь оставить меня в беде. Хороший же ты друг, нечего сказать! -- Да ведь это же ты предложил идти со мной вместе! Ну да ладно, дело не в этом. Я иду в замок с важным поручением и не намерен сидеть в этой норке целый день, хоть я и очень благодарен кузнечику за его гостеприимство. -- Хорошо, я пойду с тобой, -- согласился Семь с половиной. -- Я обещал твоему двоюродному брату навестить его и хочу сдержать слово. -- Так пойдем же! -- сказал Хромоног. -- Подождите минутку, синьоры: я выгляну за дверь и узнаю, где полиция, -- предложил осторожный кузнечик. Оказалось, что Воробей был все еще на своем посту. Он летал низко над землей и внимательно осматривал траву. Семь с половиной озабоченно вздохнул и сказал, что при таких обстоятельствах он не сделает ни шагу. -- Ну, если так, я пойду один! -- решительно заявил Хромоног. -- Что ты, я ни за что не позволю тебе рисковать жизнью! -- возмутился Семь с половиной. -- Я знал твоего покойного отца и ради его памяти должен помешать тебе идти навстречу верной гибели! Оставалось сидеть и ждать. А так как Воробей был неутомим и не желал убираться на покой, то весь день прошел в томительном ожидании. Только на закате полиция наконец удалилась в свои казармы -- на кипарисы у кладбища, -- и наши путешественники решились снова пуститься в путь. Хромоног был очень огорчен тем, что потерял целый день. За ночь они могли бы наверстать потерянное время и уйти довольно далеко, но внезапно Семь с половиной объявил, что он очень устал и хочет отдохнуть. -- Это невозможно, -- запротестовал Хромоног. -- Совершенно невозможно! Я не могу больше останавливаться в пути. -- Значит, ты хочешь бросить меня на полдороге ночью? Так-то ты обходишься со старым другом твоего отца! Хотел бы я, чтобы этот бедный старик был жив и хорошенько пробрал тебя за бессердечное отношение к родственникам! Хромоногу пришлось и на этот раз покориться. Путники отыскали удобное местечко за водосточной трубой какой-то церкви и устроились на отдых. Нет нужды говорить, что Хромоног всю ночь не мог сомкнуть глаза и с яростью смотрел на своего товарища по путешествию, который блаженно похрапывал. "Если бы не этот трус и болтун, я бы сейчас был уже на месте, а может быть, и на обратном пути!" -- думал он. Едва небо просветлело на востоке, он без лишних проволочек разбудил Семь с половиной. -- В путь! -- приказал он. Но ему еще пришлось подождать, пока Семь с половиной приведет себя в порядок. Старый бездельник аккуратно почистил все свои семь с половиной ног и только после этого заявил, что готов двинуться дальше. Утро прошло без особых приключений. Около полудня путники оказались на широкой, гладко утоптанной площадке, испещренной множеством непонятных следов. -- Странное место! -- сказал Семь с половиной. -- Можно подумать, что здесь прошла целая армия. В конце площадки виднелась низкая постройка, из которой доносились какие-то громкие, тревожные голоса. -- Я не любопытен, -- забормотал снова Семь с половиной, -- но я бы отдал вторую половину своей восьмой лапки, чтобы узнать, где мы находимся и кто там живет! Но Хромоног быстро шел вперед, не оглядываясь по сторонам. Он смертельно устал, потому что не спал всю ночь, и у него болела голова от жары. Ему казалось, что он никогда не доберется до замка, словно по мере их пути замок не приближался, а отдалялся. Кто знает, не сбились ли они с дороги: ведь сейчас уже должны были показаться вдали высокие башни замка... Да, конечно, они заблудились в пути. Ведь оба они стары и не носят очков (потому что никто еще никогда не видел паука в очках). Могло случиться, что они прошли мимо замка, не заметив его. Хромоног был весь погружен в свои печальные размышления, когда маленькая зеленая гусеница стрелой промчалась мимо него с криком: -- Спасайся кто может! Куры! -- Мы пропали! -- прошептал в ужасе Семь с половиной, который слышал не раз об этих огромных и прожорливых птицах. Не помня себя, пустился он бежать, быстро перебирая своими семью длинными и тонкими ногами и припрыгивая на культяпке восьмой. Его хромой спутник не был так проворен -- вопервых, потому, что был слишком занят своими мыслями, а во-вторых, ему никогда еще не приходилось встречаться с курами и даже слышать о них. Но когда одна из этих незнакомых страшных птиц занесла над ним свой клюв, у него хватило присутствия духа швырнуть сумку с письмами товарищу и крикнуть ему на прощание: -- Отнеси... Но у него уже не осталось времени сказать, кому предназначались эти письма. Курица проглотила его в один миг. Бедный хромой почтальон! Ему уже не придется больше разносить почту из камеры в камеру и болтать с заключенными. Никто не увидит больше, как он, ковыляя, карабкается по сырым мрачным стенам тюрьмы... Гибель товарища была спасением для Семи с половиной. Он успел ускользнуть за сетку, которой были огорожены курятник и площадка, и оказался в безопасности прежде, чем курица обернулась в его сторону. После этого он надолго потерял сознание. Когда Семь с половиной пришел в себя, то никак не мог сообразить, где он находится. Солнце уже заходило -- значит, он пролежал в обмороке несколько часов. В двух шагах от себя он увидел страшный профиль курицы, которая все это время не теряла его из виду и тщетно старалась просунуть клюв через дырочки частой проволочной сетки. Этот ужасный клюв сразу напомнил ему о печальной кончине Хромонога. Семь с половиной вздохнул об участи погибшего друга и попытался сдвинуться с места. Тут только он обнаружил, что его искалеченная восьмая нога придавлена какой-то тяжестью. Это была почтовая сумка, которую Хромоног бросил ему перед смертью. "Мой храбрый друг завещал мне отнести письма кому-то, -- подумал Семь с половиной. -- Но кому, куда?.. Не лучше ли бросить эту сумку с письмами в первую же канаву и вернуться в сточную трубу? Там нет ни воробьев, ни кур. Правда, в трубе очень душно, но зато вполне безопасно. Впрочем, пожалуй, я загляну в сумку, но только из любопытства". Он начал читать письма и не мог удержаться от слез. Ему пришлось смахнуть не одну слезу, чтобы иметь возможность продолжать чтение. -- И он не сказал мне ни слова о своем поручении! А я-то ничего не знал и задерживал его своей болтовней в то время, как ему нужно было так спешить! Нет, нет, теперь мне все ясно: по моей вине погиб Хромоног, и я обязан выполнить его последнюю волю. Пусть мне суждено умереть, зато, по крайней мере, я сделаю что-нибудь, чтобы почтить память верного друга. Семь с половиной пустился в путь, даже не дав себе времени поспать, и на заре благополучно прибыл в замок. Он легко нашел дорогу на чердак и был радостно встречен своим родственником-пауком. После краткой беседы обо всем, что случилось, оба они передали письма Вишенке, который все еще сидел на чердаке, наказанный за участие в мятеже. Потом паук, проживавший в замке, предложил Семи с половиной провести у него все лето, и старый болтун охотно согласился: обратный путь казался ему слишком страшным. Однажды утром Лимонишка, который носил Чиполлино похлебку, поставил на землю миску, строго посмотрел на Чиполлино и пробурчал: -- Твоему старику плохо. Он очень болен. Чиполлино хотел узнать об отце побольше, но Лимонишка, уклонившись от разговора, сказал только, что старый Чиполлоне так слаб, что не может выйти из камеры. -- Смотри никому не проболтайся о том, что я тебе сказал! -- добавил Лимонишка. -- Я могу потерять место, а мне ведь семью кормить надо. Чиполлино обещал молчать. Да и без всякого обещания он не захотел бы подвести этого пожилого семейного человека, одетого в лимонную форму. Ясно было, что он служил тюремщиком только потому, что не мог найти лучшего ремесла, чтобы прокормить своих детей. В этот день полагалась прогулка. Заключенные вышли во двор и начали ходить по кругу. Лимонишка отбивал такт на барабане: -- Раз-два, раз-два! "Раз-два! -- повторял про себя Чиполлино. -- Мой почтальон пропал бесследно, словно в воду канул. Десять дней прошло с тех пор, как он ушел, и на возвращение нет никакой надежды. Он никому не передал моих писем, иначе Крот был бы уже здесь. Раз-два!.. Отец болен -- значит, и думать сейчас о бегстве нечего. Как унести больного из тюрьмы? Как лечить его? Ведь кто знает, сколько времени придется нам скрываться в лесу или на болоте, без крыши над головой, без врачей и лекарств... Эх, Чиполлино, перестань и думать о свободе и приготовься прожить в тюрьме многие годы, а может быть, и всю жизнь... И остаться тут после смерти", -- прибавил он мысленно, поглядев на тюремное кладбище, которое виднелось за окошечком в стене, окружавшей тюремный двор. В этот день прогулка была еще более унылой, чем обычно. Заключенные в своих полосатых арестантских куртках и штанах брели по двору, сгорбившись. Никто даже не пытался на этот раз обменяться несколькими словами с товарищем, как это бывало обычно. Все мечтали о свободе, но в этот день свобода казалась такой далекой! Дальше, чем солнце, прячущееся за тучами в дождливый день. А тут еще, словно нарочно, начал накрапывать мелкий, холодный дождь, и заключенные, зябко подергивая плечами, продолжали свою прогулку, которая, по тюремным правилам, полагалась в любую погоду. Вдруг Чиполлино услышал -- или, может быть, ему только показалось? -- будто его кто-то зовет. -- Чиполлино, -- повторил еще более внятно знакомый глухой голос, -- задержись немного на следующем кругу. "Крот, -- подумал Чиполлино, и вся кровь бросилась ему в лицо от радости. -- Он пришел! Он здесь!" Но только как же быть с отцом, запертым в камере? Чиполлино так спешил поскорее добраться до того места, откуда он услышал голос Крота, что наступил на пятки шедшему впереди арестанту. Тот обернулся и проворчал: -- Ты гляди, куда ноги ставишь! -- Не сердись, -- прошептал Чиполлино. -- Передай по кругу, что через четверть часа мы все выйдем из тюрьмы. -- Да ты с ума сошел! -- изумился заключенный. -- Делай, что я тебе говорю. Передай, чтобы все были наготове. Мы убежим еще до конца прогулки. Заключенный решил, что если он передаст это, то большой беды не случится. Прежде чем люди успели обойти круг, их походка стала тверже и бодрее. Спины выпрямились. Даже Лимонишка, который бил в барабан, почувствовал это и решил похвалить арестантов. -- Вот и хорошо! -- закричал он. -- Так, так! Грудь вперед, живот убрать. Плечи назад... Раз-два, раз-два!.. Это уже было похоже не на прогулку заключенных, а на военную маршировку. Когда Чиполлино дошел до того места, откуда его окликнул Крот, он замедлил шаг и прислушался. -- Подземный ход готов, -- донеслись до него слова из-под земли. -- Тебе нужно только прыгнуть на один шаг влево, и земля провалится у тебя под ногами. Мы оставили сверху только самый тонкий слой... -- Хорошо, но давай подождем до следующего круга, -- тихо ответил Чиполлино. Крот сказал еще что-то, но Чиполлино уже прошел мимо. Он снова наступил на пятки переднему арестанту II шепнул: -- В следующий обход, когда я тебя толкну ногой, сделай шаг влево и подпрыгни. Только посильнее топни при этом! Заключенный хотел спросить еще что-то, но в этот миг барабанщик посмотрел в их сторону. Нужно было как-нибудь отвлечь его внимание. По всему кругу быстро пробежал приглушенный шепот, а потом один из заключенных громко вскрикнул: -- Ай! -- Что там случилось? -- рявкнул Лимонишка, обернувшись к нему. -- Мне на мозоль наступили! -- жалобно ответил арестант. В то время как Лимонишка угрожающе смотрел в противоположную сторону, Чиполлино приблизился к месту, где был ход в подземную галерею, выкопанную кротами. Он толкнул ногой товарища, шедшего впереди. Тот отскочил влево, подпрыгнул и сейчас же исчез. В земле осталось отверстие, достаточно широкое, чтобы в него мог провалиться человек. Чиполлино пустил по кругу распоряжение: -- С каждым обходом будет исчезать тот, кого я толкну ногой. Так и пошло. В каждый обход кто-нибудь прыгал влево, в дырку, и пропадал бесследно. Чтобы Лимонишка не заметил этого, кто-нибудь на противоположной стороне круга поднимал крик: -- Ай-ай! -- Что там такое? -- спрашивал Лимонишка грозно. -- Мне отдавили мозоль! -- слышался один и тот же ответ. -- Сегодня вы только и делаете, что наступаете друг другу на ноги. Будьте повнимательнее! После пяти-шести кругов Лимонишка стал озабоченно посматривать на кольцо арестантов, ходивших вокруг него. "Странно! -- думал он. -- Я могу поклясться, что людей стало меньше". Но потом он решил, что это ему только показалось. Куда же они денутся! Ворота заперты, стены высокие. -- И все-таки, -- бормотал он, -- мне сдается, что их стало меньше. Желая убедиться, что он ошибся, Лимонишка на207. чал считать арестантов, но так как они ходили по кругу, то он никак не мог запомнить, с кого же он начал, и некоторых сосчитал по два раза. Счет никак не сходился: получалось, что заключенных не убавилось, а прибавилось. "Как это может быть? Не могут же они делиться на части. Какая глупая штука-арифметика!" Вы, наверно, уже поняли, что Лимонишка не был силен в этой науке. Он снова начал счет, но число заключенных то уменьшалось, то увеличивалось. Наконец он решил бросить это дело, чтобы не запутаться окончательно. И тут, посмотрев на круг, он в ужасе протер глаза: возможно ли это? Арестантов стало чуть ли не вдвое меньше! Он поднял глаза к небу, пытаясь разглядеть, не улетел ли кто-нибудь из них за облака, и как раз в это самое время еще один человек прыгнул в подземелье и мгновенно исчез. Теперь их осталось всего двадцать восемь. Среди них был и Чиполлино, который не переставал думать о своем отце. Каждый раз, когда какой-нибудь арестант впереди него исчезал под землей, у мальчика сжималось сердце: "Ах, если бы это был мой отец!" Но старый Чиполлоне был заперт в своей камере, -- нечего было и думать об его освобождении. В конце концов Чиполлино решил, что он поможет бежать всем заключенным, а сам останется в тюрьме с отцом. Не нужна была ему свобода, если ею не мог воспользоваться вместе с ним и старый Чиполлоне. Теперь оставалось всего пятнадцать заключенных... десять, девять, восемь, семь... Ошеломленный Лимонишка машинально продолжал бить в барабан. "Какой черт шутит со мной! -- думал он тревожно. -- С каждым обходом по одному человеку пропадает. Что же мне делать? До окончания прогулки осталось еще семь минут, -- правило есть правило. А что, если до конца прогулки они все исчезнут?.. Сколько их там осталось? Один, два, три, четыре, пять, шесть... Да что я говорю: их уже только пятеро!" Чиполлино был очень огорчен. Он попытался было окликнуть Крота, но не получил ответа. А ему так хотелось объяснить своему доброму Другу, почему сам он не может бежать... Как раз в эту минуту Лимонишка опомнился и решил положить конец этому колдовству, из-за которого у него так таинственно исчезли все арестанты. Он завопил: -- Стой! Ни с места! Чиполлино и еще четверо заключенных остановились и посмотрели друг на друга. -- Скорее бегите, -- закричал Чиполлино, -- пока Лимонишка не поднял тревогу! Заключенные не заставили себя просить дважды и один за другим попрыгали в яму. Чиполлино печально посмотрел им вслед, но вдруг почувствовал, что его хватают за ноги. Товарищи угадали, что он решил остаться, и без долгих разговоров затащили его в подземную галерею. -- Не будь дураком, -- сказали они. -- Если будешь на свободе, ты скорее поможешь своему отцу. Бежим, бежим, пока не поздно! -- Подождите и меня! -- неожиданно закричал Лимонишка, который наконец понял, в чем дело. -- И я с вами! Не оставляйте меня здесь: ведь принц повесит меня за ваш побег! -- Ладно, возьмем его с собой, -- согласился Чиполлино. -- Ведь этому Лимонишке мы тоже немного обязаны тем, что нам так легко удалось бежать. -- Поторопитесь, -- послышался глухой голос за его спиной. -- Здесь невыносимо светло, а я совсем не желаю ослепнуть или погибнуть от солнечного Удара! -- Мой добрый, старый Крот, -- сказал Чиполлино, -- подумай сам, разве я могу бежать? Отец болен и заперт в своей камере! Крот почесал затылок. -- Я знаю, где его камера, -- сказал он. -- Я хорошо изучил план тюрьмы, который ты мне прислал. Но есть ли у нас время? Тебе нужно было предупредить меня заранее. Он испустил призывный клич, и в то же мгновение появилось около сотни кротов. -- Ребята, нам нужно вырыть еще один ход -- вон до того угла тюрьмы, -- сказал старый Крот. -- Ну что, выроем? -- Что за вопрос! В четверть часа все будет сделано. Кроты, не задумываясь, принялись за работу, В несколько минут они добрались до тесной клетки, где находился старый Чиполлоне. Чиполлино первым проник в камеру. Его отец лежал на койке и бредил. Едва они унесли старика через подземный ход, как в камеру ворвались Лимонишки, которые метались по всей тюрьме в поисках заключенных, не понимая, каким образом они исчезли. Когда наконец тюремщики сообразили, что произошло, они так испугались наказания, которому их неизбежно подвергнет принц Лимон, что все разом побросали оружие и, в свою очередь, ринулись в коридор, вырытый кротами. Выйдя в поле, они попрятались по домам у крестьян, сбросили свою лимонную форму и надели рабочее платье. Говорят, они побросали также и колокольчики, которые были у них на шапках. Давайте-ка соберем эти колокольчики и отдадим ребятишкам -- пускай звонят во всю мочь! Ну, а Чиполлино? Что с ним случилось дальше? Старый Крот и Чиполлино, полагая, что бежавшие из тюрьмы Лимонишки гонятся за ними, вырыли для себя другой ход. Вот почему Лимонишки так их и не догнали. Где же они сейчас находятся? Потерпите -- узнаете. Принц устроил большой праздник. -- Моим подданным необходимы развлечения, -- решил принц Лимон, -- тогда им некогда будет думать о своих бедах и нуждах. Он придумал конные состязания, в которых должны были участвовать все придворные Лимоны первого, второго и третьего классов. Разумеется, в качестве наездников, а не лошадей. Эти состязания были особенные: лошади должны были тянуть колесницы с тормозами. Сам принц перед состязаниями осмотрел эти тормоза, чтобы удостовериться, действуют ли они. Они так хорошо действовали, что колеса совсем не вертелись. Поэтому лошадям было во сто раз труднее тянуть колесницу. Когда принц подал сигнал, лошади ударили копытами о землю и напрягли все мускулы, роняя пену с удил. Но колесницы даже не сдвинулись с места. Тогда Лимоны-наездники пустили в ход длинные бичи. Это помогло. Колесницы сдвинулись на несколько сантиметров, и принц Лимон весело захлопал в ладоши. Потом он сам вышел на арену и начал хлестать лошадей одну за другой. Очевидно, это занятие доставляло ему огромное удовольствие. -- Соблаговолите, ваше высочество, подхлестнуть и моих! -- кричали Лимоны, чтобы сделать ему приятное. Принц Лимон щелкал бичом изо всех сил. Наездники, стоя в колесницах, тоже осыпали лошадей ударами. Каждый удар бича оставлял на спине у лошади длинную белую полосу, но принца это не смущало -- он был очень горд придуманной им забавой. -- Любая лошадь способна бежать, если ей ничто не мешает, -- говорил он. -- А я хочу посмотреть, могут ли они бежать, если их удерживаешь. У бедных лошадей, обезумевших от боли и напряжения, подгибались ноги. Зрители возмущались, но вынуждены были смотреть на это дикое состязание -- или, вернее сказать, истязание, ибо если уж принц решил, что люди должны развлекаться, то их развлекали насильно. Но вдруг принц замер на месте с поднятым бичом и так вытаращил глаза, что они чуть было не выскочили у него из орбит. Ноги у него задрожали, лицо еще больше пожелтело, и волосы под желтой шапочкой стали дыбом, так что золотой колокольчик затрясся и отчаянно задребезжал. Принц увидел, как земля разверзлась у самых его ног. Да, да, разверзлась земля! Сначала появилась трещина, потом другая, потом на арене вырос небольшой бугорок, похожий на тот, какие оставляют кроты на полях. Затем на верхушке бугорка образовалось отверстие. Оно расширилось, из него показалась голова, плечи, и какое-то живое существо быстро вылезло из-под земли, помогая себе локтями и коленями. Это был Чиполлино. Из норки послышался тревожный голос старого Крота: -- Вернись назад, Чиполлино, мы ошиблись дорогой! Вернись! Но Чиполлино уже ничего не слышал. Увидев прямо перед собой бледное, покрытое испариной лицо принца, который так и застыл с бичом в руке, словно превратившись в соляной столп, Чиполлино весь затрясся от ярости. Не задумываясь над тем, что он делает, мальчик бросился к правителю и вырвал у него из руки бич. Принц и опомниться не успел, как Чиполлино щелкнул бичом в воздухе, как бы испытывая его, а затем размахнулся и полоснул по спине принца. Правитель был так ошеломлен, что и не подумал уклониться от удара, обрушившегося на него. -- О-о-о! -- завопил принц. Чиполлино опять взмахнул бичом и нанес ему новый удар, посильнее прежнего. Тогда правитель повернулся и бросился наутек. Это было сигналом. Вслед за Чиполлино из-под земли появились и остальные заключенные, бежавшие из тюрьмы. Народ приветствовал их радостными криками. Отцы увидели сыновей, жены узнали мужей. В одно мгновение цепь полицейских была прорвана, толпа хлынула на арену и понесла на руках освобожденных пленников. Придворные гонщики хотели было умчаться на своих колесницах прочь, но как они ни хлестали коней, колеса не могли сдвинуться с места. Придворных схватили и связали по рукам и ногам. Однако сам принц все же успел вскочить в свою карету, которая не участвовала в гонках и поэтому была без тормозов. Принцу удалось вовремя удрать. Но он не решился укрыться в своем дворце, а помчался в поля, подгоняя лошадей неистовым криком. Послушные лошади понеслись таким галопом, что карета в конце концов опрокинулась, и правитель угодил головой прямо в рыхлую кучу, предназначенную для удобрения полей. "Самое подходящее для него место!" -- сказал бы Чиполлино, если бы увидел, что случилось с принцем. В то самое время, когда в городе происходили эти события, в зале замка графинь Вишен, который от времени до времени превращался в зал суда, синьор Помидор собрал всех жителей деревни, чтобы объявить им весьма важное решение. Председателем суда, конечно, был все тот же кавалер Помидор, адвокатом -- синьор Горошек, а секретарем -- синьор Петрушка. Левой рукой он записывал в протокол речи сторон и решения суда, а в правой держал свой клетчатый носовой платок, которым пользовался чуть ли не каждую минуту. Народ был не на шутку встревожен, потому что всякое заседание судебного трибунала сулило ему одни неприятности. На прошлом заседании трибунал постановил, что не только земля, но и воздух в деревне является собственностью графинь Вишен, и поэтому все, кто дышит, должны платить деньги за аренду воздуха. Раз в месяц кавалер Помидор обходил деревенские дома и заставлял крестьян глубоко дышать в его присутствии. По очереди он измерял у них объем груди после вдоха и выдоха, затем производил подсчет и устанавливал, какая сумма причитается с каждого потребителя воздуха. Кум Тыква, который, как известно, очень часто вздыхал, платил, конечно, больше всех. Чего же еще потребуют от крестьян владелицы замка? Кавалер Помидор взял слово первым и в глубокой тишине произнес: -- За последнее время доходы замка заметно уменьшились. А ведь вы знаете, что наши бедные графини -- вдовы и круглые сироты -- живут только доходами с принадлежащей им земли и, кроме себя самих, вынуждены содержать еще и своих родственников, герцога Мандарина и барона Апельсина, чтобы не дать им умереть с голоду... Мастер Виноградинка украдкой поглядел на барона, который сидел в уголке, скромно опустив глаза, и утолял свой голод жареным зайцем с гарниром из воробышков. -- Нечего оглядываться по сторонам! -- сурово прикрикнул синьор Помидор. -- Если вы будете вертеть головой, я прикажу очистить помещение! Мастер Виноградинка поспешил устремить взор на кончики собственных башмаков. -- Благородные графини, наши высокочтимые хозяйки, представили в суд прошение, написанное, как этого требует закон, на гербовой бумаге, дабы добиться признания одного из своих неотъемлемых прав... Адвокат, прочтите документ! Синьор Горошек встал, откашлялся, набрал в легкие побольше воздуху и начал читать документ медленно и внушительно: -- "Нижеподписавшиеся, графиня Старшая и графиня Младшая из почтенного рода Вишен, утверждают, что, будучи владелицами воздуха в своем имении, они должны быть признаны также и владелицами всех осадков, выпадающих в течение года. Посему они просят суд подтвердить, что каждый житель деревни повинен уплачивать им арендную плату в сумме ста лир за простой дождь, двухсот лир за ливень с громом и молнией, трехсот лир за снег и четырехсот лир за град". Следуют подписи: "Графиня Вишня Старшая. Графиня Вишня Младшая". Синьор Горошек сел. Председатель спросил: -- Вы говорите, что прошение написано на гербовой бумаге? -- Да, синьор председатель, -- ответил синьор Горошек, снова вскакивая на ноги, -- на гербовой. -- Подлинность подписей обеих графинь установлена? -- Установлена. -- Прекрасно, -- заявил синьор Помидор. -- Если прошение написано на гербовой бумаге и подписи действительны, то все ясно. Суд удаляется на совещание. Кавалер встал, завернулся в черную мантию, которая то и дело сползала у него с плеч, и вышел в соседнюю комнату, чтобы принять решение. Скрипач Груша подтолкнул своего соседа Лука Порея и спросил у него шепотом: -- По-твоему, это справедливо, что мы должны платить за град? Ну, я понимаю еще -- за дождик и за снег, которые приносят пользу посевам. Но ведь град и сам по себе большое несчастье, а за него требуют самую большую плату! Лук Порей не ответил, -- он задумчиво поглаживал свои длинные усы. Мастер Виноградинка растерянно шарил в карманах. Он искал шило, чтобы почесать затылок, но вдруг вспомнил, что, прежде чем войти в зал, жители деревни должны были сдать оружие, холодное и огнестрельное. Огнестрельного у них не оказалось, а шило было признано холодным оружием. В ожидании приговора суда синьор Петрушка не сводил глаз с присутствующих и записывал у себя в книжечке: "Груша шептался. Лук Порей приглаживал усы. Кума Тыквочка ерзала на месте. Кум Тыква глубоко вздохнул два раза". Так записывает на доске имена своих товарищей школьник, которому учительница поручила наблюдать за классом, пока сама она беседует с кем-нибудь в коридоре. В графе "примерных" синьор Петрушка записал: "Герцог М. ведет себя отлично. Барон А. -- очень хорошо. Он не встает с места, соблюдает тишину и ест тридцать четвертого воробышка". "Эх, -- думал мастер Виноградинка, почесывая затылок ногтями за неимением шила, -- если бы наш Чиполлино был здесь, не было бы всего этого безобразия! С тех пор как Чиполлино в тюрьме, с нами обращаются, как с рабами. Мы не можем пошевелиться без того, чтобы синьор Петрушка не записал нас в свою проклятую книжку". Дело в том, что все те, кого синьор Петрушка записывал в графу "провинившихся", должны были платить штраф. Мастер Виноградинка почти ежедневно платил штраф, а иной раз и по два штрафа в день. Наконец суд, то есть кавалер Помидор, вернулся в зал заседаний. -- Встать -- скомандовал синьор Петрушка, но сам, однако, остался сидеть. -- Внимание! Сейчас я оглашу решение суда, -- сказал кавалер. -- "Заслушав прошение графинь Вишен, суд постановил: признать, что вышеупомянутые графини имеют право взимать арендную плату за дождь, снег, град, а также за всякую погоду и непогоду, посылаемую небом. Посему суд устанавливает нижеследующее: каждый житель деревни, принадлежащей графиням Вишням, повинен вносить за погоду плату, вдвое превышающую сумму, требуемую графинями... В зале послышался ропот. -- Молчать! -- закричал кавалер Помидор. -- Иначе я сейчас же прикажу очистить помещение. Я еще не кончил: "Суд постановил, что вышеупомянутые граждане повинны также вносить арендную плату за росу, иней, туман и другие виды сырости. Постановление входит в силу с нынешнего дня". Все испуганно посмотрели в окно, надеясь увидеть чистое небо. Оказалось, что надвигается черная грозовая туча. В стекло ударило несколько градин. "Батюшки мои! -- подумал мастер Виноградинка, почесывая затылок. -- Вот и плати теперь восемьсот лир. Проклятые тучи!" Синьор Помидор также посмотрел в окно, и его красное, широкое лицо засияло от радости. -- Ваша милость, -- сказал ему синьор Горошек, -- поздравляю вас! Вам везет: барометр падает, будет ливень. Все посмотрели на адвоката с ненавистью. Синьор Петрушка быстро оглядел присутствующих и записал в книжечку каждого, в чьих глазах можно было прочесть укор. Когда и в самом деле разразилась гроза с громом, молнией, дождем и градом, синьор Горошек весело подмигнул синьору Петрушке, а мастер Виноградинка, едва дыша от бешенства, вынужден был еще пристальнее рассматривать свои ботинки, чтобы снова не подвергнуться штрафу. Жители деревни смотрели на ливень за окном, как на сущее бедствие. Гром казался им страшнее пушечной стрельбы, а молнии словно попадали им в самое сердце. Синьор Петрушка помусолил чернильный карандаш и начал быстро подсчитывать, сколько заработают на этой божьей милости владелицы замка. Получилась внушительная цифра, а вместе со штрафами -- еще более внушительная. Кума Тыквочка расплакалась. Жена Лука Порея последовала ее примеру, припав к плечу своего мужа и вытирая слезы его длинными усами. Кавалер Помидор страшно обозлился, затопал ногами и выгнал их всех из зала. Крестьяне вышли под дождь, смешанный с градом, и побрели в деревню. Они даже не торопились. Град бил им в лицо, струи дождя пробирались под одежду, но они будто и не чувствовали этого. Когда у тебя большое горе, мелких неприятностей уже не замечаешь. Чтобы попасть в деревню, нужно было перейти через железную дорогу. Крестьяне остановились у шлагбаума, который был закрыт, так как через минуту должен был пройти поезд. Смотреть на поезд у шлагбаума всегда интересно. Видишь, как, пыхтя и дымя, подходит огромный черный паровоз с машинистом в будке. В окна вагонов смотрят пассажиры, которые возвращаются с ярмарки, -- крестьяне в плащах, их жены, дети... Вот крестьянка с черным платком на голове. А в последнем вагоне... -- Праведное небо, -- воскликнула кума Тыквочка, -- посмотри-ка на последний вагон! -- Кажется... -- робко произнес кум Тыква, -- кажется, там медведи... Действительно, у окна вагона стояли три медведя и с любопытством осматривали окрестности. -- Невиданное дело! -- протянул Лук Порей. Усы у него взъерошились от удивления. Вдруг один из трех медведей закивал головой и замахал лапой, будто приветствуя людей, которые мокли под дождем у шлагбаума. -- Чего это он зубы скалит? -- проворчал мастер Виноградинка. -- Ишь ты, медведь и тот позволяет себе издеваться над нами! Но медведь все еще продолжал кланяться, и когда поезд уже прошел, он высунулся из окошка и так махнул лапой, что чуть не вывалился. Хорошо, что два других медведя вовремя удержали его и втащили обратно. Наши друзья дошли до станции как раз в ту минуту, когда поезд остановился. Медведи неторопливо вылезли из вагона, и самый старый из трех предъявил контролеру билеты. -- Это, должно быть, медведи-акробаты из цирка, -- сказал мастер Виноградинка. -- Наверно, представлять будут. Сейчас явится сюда их укротитель -- старик с деревянной дудкой. Укротитель и в самом деле вскоре явился, но оказался не стариком, а мальчиком в зеленом беретике и синих штанах с пестрой заплатой на коленке. Лицо у него было живое, веселое и будто очень знакомое каждому из жителей деревни. -- Чиполлино! -- закричал Виноградинка, бросившись к нему. Да, это действительно был Чиполлино. Перед возвращением в деревню он забежал в зоологический сад и освободил медведей. Сторож на этот раз так крепко спал, что можно было бы увести не только медведей, но и слона, если бы только тот согласился бежать из зоологического сада. Но старый слон не поверил, что пришла свобода, и остался в слоновнике писать свои воспоминания... Сколько тут было объятий, поцелуев, расспросов и рассказов! И все это под проливным дождем. Ведь когда радуешься, не замечаешь мелких неприятностей, не боишься даже схватить простуду. Скрипач Груша не переставая пожимал лапу молодому медведю. -- Помните, как вы танцевали под мою скрипку? -- спрашивал он, весело подмигивая. Медведь прекрасно помнил это и тотчас же снова пустился в пляс, не дожидаясь музыки. Ребята весело хлопали в ладоши. Разумеется, Вишенке тут же дали знать о возвращении Чиполлино. Можете себе представить, как горячо они обнялись при встрече! -- Ну, а теперь поговорим о деле, -- сказал Чиполлино. -- Я должен сообщить вам, что я задумал. Пока Чиполлино рассказывает друзьям, что он задумал, пойдем да узнаем, как поживает принц Лимон. Ты продержали принца в навозной куче так долго, потому что в этом убежище он чувствовал себя в большей безопасности, чем в своей столице. "Здесь тихо, тепло и спокойно, -- думал он, то и дело отплевываясь. -- Я останусь здесь до тех пор, пока моя стража не восстановит в городе порядок". Ведь этот надменный, жестокий, но трусливый принц удрал с арены, не оглядываясь назад, и поэтому не знал, что его стража перешла на сторону народа, его придворные попали в тюрьму и в стране провозглашена свободная республика. Но, когда хлынул дождь и холодные струи проникли в навозную кучу, правитель изменил свое намерение. "Становится сыро, -- решил он, -- надо поискать местечко посуше!" Он заворочался, задрыгал ногами и в конце концов выбрался из кучи. Тут только он увидел, что находится в двух шагах от замка графинь Вишен. "Ну и дурак же я! -- подумал он, протирая глаза, залепленные грязью. -- Лежу в этой проклятой навозной куче и не подозреваю, что отсюда рукой подать до графского замка, где так тепло и уютно". Принц отряхнулся и направился к воротам, но вдруг услышал громкие голоса. Он спрятался за стог сена и пропустил мимо себя какую-то шумную компанию. (Вы знаете, из кого она состояла.) Затем принц поднялся по ступенькам замка и позвонил. Отперла ему дверь Земляничка. -- Простите, сударь, хозяйки наши нищим не подают! -- сказала девушка и захлопнула дверь перед самым его носом. Принц забарабанил в дверь кулаками: -- Отвори! Какой я нищий? Я -- правитель, принц Лимон! Земляничка снова приоткрыла дверь и участливо посмотрела на него. -- Бедняжка, -- сказала она со вздохом, -- ты, видно, от нужды с ума спятил! -- Какая там еще нужда? Я богат, я очень богат! -- Если посмотреть на тебя, так этого ни за что не скажешь, -- ответила Земляничка, качая головой. -- Нечего тут разговаривать! Пойди доложи обо мне графиням. -- Что тут происходит? -- спросил синьор Петрушка, проходя мимо и ожесточенно сморкаясь в свой клетчатый платок. -- Да вот этот нищий уверяет, будто он принц. Должно быть, сумасшедший. Синьор Петрушка мгновенно узнал правителя, хотя узнать его было довольно мудрено. -- Я нарочно переоделся, чтобы поближе познакомиться с моим народом, -- сказал принц Лимон, желая, видимо, оправдать свой несколько необычный вид. -- Пожалуйте, пожалуйте, ваше высочество, мы так счастливы вас видеть! -- воскликнул синьор Петрушка, пытаясь поцеловать грязную руку принца. Правитель вошел в дверь, бросив мимоходом грозный взгляд на Земляничку. Графини так и ахнули, увидев странного гостя, но, узнав, кто он такой, принялись наперебой расхваливать его заботу о подданных. -- О ваше высочество, вы промокли насквозь! Ни один принц на свете не вышел бы на улицу в такую ужасную погоду. -- Я хотел узнать, как живет мой народ, -- ответил правитель и при этом ничуть не покраснел: ведь лимоны никогда не краснеют! -- Ваше высочество, каковы же ваши впечатления? -- спросила графиня Старшая. -- Мой народ вполне счастлив и доволен, -- заявил принц. -- Нет народа счастливее, чем мой. Вот только сейчас мимо меня прошла очень веселая компания... Ей даже дождь нипочем. Принц и не знал, что говорит сущую правду: в этот день его народ был и в самом деле счастлив, потому что избавился от своего правителя! -- Не угодно ли вашему высочеству потребовать лошадей, чтобы вернуться во дворец? -- спросил синьор Помидор. -- Нет, нет, ни за что! -- с тревогой ответил принц. -- Я подожду здесь, пока не кончится эта страшная гроза... -- Я позволю себе почтительнейше заметить, -- сказал несколько озадаченный синьор Помидор, -- что гроза уже давно прошла и на дворе снова сияет солнце. -- Солнце? Сияет? -- гневно переспросил принц. -- Вы, кажется, осмеливаетесь противоречить мне! -- Я просто не понимаю вашей дерзости, синьор, -- вмешался барон Апельсин. -- Если его высочество находит, что на дворе гроза, значит, так оно и есть. Разве вы не слышите, как шумит дождь? Все поспешили согласиться с бароном. -- Ах, эта гроза никогда не кончится! -- сказала графиня Старшая, глядя в окно, за которым после недавнего дождя сверкали на чашечках цветов крупные капли. -- Ужасный ливень! Посмотрите, так и хлещет, -- поддакнула графиня Младшая, следя за тем, как весело играет с золотыми рыбками в бассейне солнечный луч, прокравшийся из-за облачка. -- Слышите, как оглушительно гремит гром? -- вставил словечко и герцог Мандарин, затыкая уши и закрывая глаза в притворном ужасе. -- Земляничка, Земляничка, где ты? -- позвала графиня Старшая слабеющим голосом. -- Сейчас же прикрой все ставни! Все! Земляничка прикрыла ставни, и в комнате стало темно, как в погребе. Вскоре зажгли свечи, и большие тени запрыгали по стенам. Синьора графиня Старшая вздохнула: -- Ах, какая ужасная ночная гроза! Принцу Лимону и в самом деле стало страшно. -- Жуткая ночь! -- сказал он, стуча зубами. Все остальные из вежливости тоже задрожали как в лихорадке. Синьор Помидор подошел крадучись к окну и, чуть-чуть приоткрыв ставню, рискнул доложить: -- Прошу прощения у вашего высочества, но мне кажется, что гроза кончается. -- Нет-нет, что вы! -- закричал принц, заметив косой солнечный луч, который попытался было проникнуть в комнату. Кавалер Помидор поспешил захлопнуть ставню и подтвердил, что дождь по-прежнему льет как из ведра. -- Ваше высочество, -- робко предложил барон Апельсин, которому очень хотелось сесть поскорее за стол, -- не хотите ли пообедать... то есть, виноват, поужинать? Но его высочеству не угодно было ни обедать, ни ужинать. -- В такую погоду, -- сказал он, -- у меня не бывает аппетита. Барон не мог понять, какое отношение имеет погода к аппетиту, но, поскольку все согласились с принцем, он тоже согласился: -- Я ведь только предложил, ваше высочество. Какая уж тут еда! У меня у самого от молнии и грома так сдавило горло, что я не смог бы проглотить и цыпленка! На самом же деле он был до того голоден, что с удовольствием сгрыз бы пару стульев, если бы не боялся противоречить его высочеству. В конце концов принц, утомленный волнениями, пережитыми за день, крепко заснул, сидя на стуле. Его прикрыли одеялом и потихоньку отправились в столовую ужинать. К этому времени и в самом деле стемнело. За ужином синьор Помидор ел очень мало, а потом попросил у графинь разрешения встать из-за стола, так как его клонит ко сну. На самом же деле синьор Помидор прокрался в сад и пошел в деревню. "Что такое случилось? -- думал он, шагая по дороге. -- Принц чем-то встревожен. Это очень подозрительно. Я не удивлюсь, если окажется, что произошла революция". От этого слова у него забегали по спине мурашки. Он отогнал тревожную мысль, но она возвращалась снова и снова. Грозное слово так и прыгало у него перед глазами, пугая его каждой своей буквой: Революция!!! Р-Рим, Е-Европа, В-Венеция и так далее... Революция... Вдруг ему показалось, что кто-то идет за ним следом. Он притаился за изгородью и стал ждать. Через минуту издали показался синьор Горошек, который двигался так осторожно, словно шагал по сырым яйцам. Адвокату еще в столовой поведение кавалера Помидора показалось подозрительным. Увидев, что кавалер выходит из комнаты, синьор Горошек поспешил отправиться за ним. "Здесь что-нибудь да кроется, -- думал он. -- Не будем терять кавалера из виду!" Синьор Помидор собирался уже выйти из своего убежища, как вдруг в отдалении мелькнула другая тень. Кавалер еще ниже пригнулся за изгородью, чтобы дать и этому пройти. Человек, который шел за синьором Горошком, был синьор Петрушка. Он заметил, как ускользнул из столовой адвокат, и решил последить за ним. Своим непомерно большим и чутким носом воспитатель Вишенки почуял, что случилось что-то серьезное, и не хотел оставаться в неизвестности. Однако синьор Петрушка и не подозревал, что за ним тоже следят. По его пятам крался герцог Мандарин. -- Я нисколько не удивлюсь, если сейчас появится и барон Апельсин, -- пробормотал синьор Помидор и затаил дыхание, чтобы не выдать себя. Действительно, вскоре затарахтела тачка и показался барон. Увидев, что герцог куда-то ушел, барон предположил, что его знатный родич отправился на какой-нибудь званый ужин, и, конечно, решил составить ему компанию. Бедняга тряпичник тяжело отдувался, толкая тачку и не замечая в темноте ни ухабов, ни камней на дороге. Скрипучая тачка, на которой покоилось брюхо барона, то взлетала вверх, то падала в пропасть. При каждом таком взлете и падении у барона захватывало дух, но он только стискивал зубы, чтобы не выдать себя нечаянным криком или стоном. Барон оказался в этой странной процессии последним. "Любопытно узнать, куда это они все направляются", -- подумал синьор Помидор и вышел из-за изгороди. Так они и ходили всю ночь друг за другом: синьор Горошек тщетно вглядывался в темноту, пытаясь найти синьора Помидора, который на самом деле шел позади всех; синьор Петрушка неотступно крался за адвокатом; герцог следовал за синьором Петрушкой; барон не терял из виду герцога, а Помидор двигался по следам барона. Каждый внимательно следил за движениями переднего, не подозревая, что за ним самим шпионят. Несколько раз Горошек и Петрушка менялись местами: то синьор Петрушка при помощи ловкого обходного маневра оказывался впереди синьора Горошка, то Горошек обгонял Петрушку. Так, наблюдая друг за другом, они кружили всю ночь и, разумеется, ничего не узнали, а только выбились из сил. Под утро все эти господа решили вернуться в замок. Встретившись в аллее парка, они вежливо раскланялись и осведомились о здоровье друг друга. О своих ночных похождениях они сочли нужным умолчать и наврали один другому с три короба. -- Где это вы были? -- спросил у синьора Горошка синьор Помидор. -- Я был на крестинах у моего брата. -- Вот удивительно! Разве крестины бывают ночью? -- Днем у брата дела поважнее! -- отвечал адвокат. Кавалер Помидор усмехнулся: дело в том, что у синьора Горошка никаких братьев никогда не было. Петрушка сказал, что ходил на почту отправлять письмо своим давно уже не существующим родителям. Герцог и барок, не сговорившись, объяснили, что ходили удить рыбу, хоть ни у того, ни у другого не было при себе удочки. -- Как же это мы не встретились на берегу? -- спросил барон. -- Странно! -- сказал герцог. Все так устали, что шли с закрытыми глазами, и поэтому только один из них разглядел, что на башне замка развевается знамя Свободы. Его вывесили ночью Вишенка и Чиполлино. Оба они сидели теперь наверху, на башне, и ждали, что будет дальше. Эпилог, в котором Помидор плачет второй раз Тот, кто первым увидел на башне знамя Свободы, подумал было, что это новая проделка Вишенки. Он пришел в ярость и решил немедленно сорвать это страшное знамя, а затем хорошенько отшлепать юного графа, который на этот раз "перешел все границы". И вот этот синьор, задыхаясь от гнева, бежит вверх по лестнице, перескакивая через четыре ступеньки. Он пыхтит, еле переводит дух и с каждым шагом все больше краснеет и раздувается от злости. Я опасаюсь, что, добравшись доверху, он уже не сможет пролезть в дверцу, которая ведет на площадку. Я слышу топот его шагов, которые раздаются в тишине, словно удары молота. Скоро он будет уже на самом верху. Пролезет или не пролезет? Как вы думаете? Вот он и добрался до площадки... Ну, кто из вас угадал? Ладно, я скажу вам: угадали те из вас, кто думал, что ему не пролезть. И в самом деле, кавалер Помидор (ведь это он бежал по лестнице, -- разве вы не узнали его?) так разбух от злости, что дверца оказалась вдвое уже его туловища. И вот он стоит там, наверху, в двух шагах от страшного знамени, которое развевается по ветру, но не может сорвать его, не может даже дотянуться до него рукой. А у древка знамени, рядом с Вишенкой, который в это время торопливо протирает очки, находится еще кто-то... Да кто же это, если не Чиполлино, заклятый, ненавистный враг кавалера, тот самый Чиполлино, который однажды уже заставил его, синьора Помидора, плакать! -- Добрый день, синьор кавалер! -- говорит Чиполлино, вежливо кланяясь. Осторожней, Чиполлино! Из-за этой неуместной вежливости ты подвергаешь свою голову опасности. В ту минуту, когда ты кланяешься кавалеру Помидору, ему довольно протянуть руку, чтобы схватить тебя за волосы, как это уже случилось когда-то в деревне... Синьор Помидор так взбешен, что не помнит, чем это ему грозит. Вот он ухватил Чиполлино за вихор и дернул с такой силой, что прядь луковых волос снова осталась у него в руке. Он и опомниться не успел, как у него защипало в глазах, и слезы, крупные, как орехи, градом посыпались из глаз, падая со щелканьем на каменный пол. Но на этот раз Помидор плакал не только оттого, что вырвал пучок луковых волос у Чиполлино. Он ревел от бешенства, потому что почувствовал все свое бессилие... "Что же это -- конец? Конец?" -- думал он, задыхаясь от ярости и давясь собственными слезами. Я бы с удовольствием позволил ему захлебнуться слезами или кубарем скатиться с лестницы от первого толчка, но Чиполлино был так великодушен, что пощадил его, и перепуганный насмерть синьор Помидор сам удрал с башни. Он бежал вниз по лестнице, перескакивая не через четыре, а через шесть ступенек, и, добравшись донизу, юркнул в свою комнату, где ему никто не помешает поплакать вволю. А что было дальше, ребята! Ах, что тут было!.. Принц наконец проснулся, побродил по комнатам замка и вышел за дверь, чтобы подышать свежим воздухом. И вдруг он тоже увидел знамя на башне. Закрыв глаза от ужаса, он бросился бежать со всех ног, повернул направо, налево, выбежал за ворота и снова забрался в свое надежное убежище -- рыхлую навозную кучу, надеясь, что его там не найдут. Проснулся и барон Апельсин. Он тоже захотел подышать свежим воздухом и растолкал своего слугу, дремавшего у тачки, на которой покоилось брюхо барона. Спросонок, не открывая глаз, Фасоль выкатил тяжелую тачку за порог. На дворе замка его разбудил ослепительный луч солнца. Но дело было не только в этом ослепительном солнечном луче. Фасоль поднял глаза и увидел знамя, развевавшееся над замком. Словно электрический ток пробежал по его пальцам... -- Держи тачку! Держи! -- закричал перепуганный барон Апельсин. Но куда там! Фасоль разжал пальцы, выпустил ручки своей старой тележки, и барон, опрокинувшись на спину, покатился вниз по аллее так же стремительно, как в тот раз, когда он свалил с ног десятка два генералов. В конце концов он плюхнулся в бассейн с золотыми рыбками и погрузился в воду по шею. Немалого труда стоило выудить его оттуда. Услышав со двора неистовые вопли барона, герцог Мандарин бросился к бассейну, вскочил на мраморного ангелочка, изо рта которого бил фонтан, и закричал не своим голосом: -- Эй, вы, сейчас же уберите знамя с башни -- или я утоплюсь! -- Посмотрим! -- сказал Фасоль и столкнул его в воду. Когда герцога вытащили наконец из бассейна, у него во рту оказалась золотая рыбка. Бедная рыбка, -- она думала, что забралась в подводный грот, а попала в голодный рот... Мир ее золотым плавничкам! С этого дня события понеслись с неслыханной быстротой -- одно событие за другим. Поспешим и мы: дни летят, как листочки отрывного календаря, пробегают недели, а мы едва успеваем что-нибудь разглядеть. Так иногда бывает в кино: механик пустит картину слишком быстро: дома, люди, машины, лошади так и замелькают перед вашими глазами, а когда лента наконец успокоится и пойдет с обычной скоростью, то, оказывается, многое уже позади и все на экране изменилось... Принц и графини покинули свои прежние владения. Что касается принца, то это вполне понятно, но почему уехали графини? Ведь никто не собирался обижать старых женщин, лишать их куска хлеба пли брать с них плату за воздух. Но в конце концов раз они сами убрались, то тем лучше. Скатертью дорога! Барон стал худым, как тот хлыстик, которым он погонял прежде своего слугу. На первых порах ему пришлось порядком поголодать. Он не трогался с места, так как некому было возить его тачку. Поэтому ему пришлось питаться собственными запасами жира. Барон таял с каждым днем, как воск. В две недели он потерял половину своего веса, а эта половина была втрое больше веса обычного человека. Когда барон оказался в состоянии передвигаться сам, без помощи слуги, то начал просить милостыню на улицах. Но прохожие ничего не подавали ему. -- Эх, ты! -- говорили они. -- Такой здоровенный малый, а попрошайничаешь. Шел бы работать! -- Да я же ничего не умею делать! -- Иди на вокзал чемоданы таскать. Так барон и сделал, и от переноски тяжестей стал стройным, как спица. Из одного своего старого костюма он сделал себе полдюжины новых. Однако одну пару ой все же оставил в сохранности. Если вы навестите его, он по секрету покажет вам этот костюм. -- Посмотрите, -- скажет он, вздыхая, -- еще недавно я был такой толстый! -- Не может быть! -- удивитесь вы. -- Что, не верится? А? -- горько усмехнется барон. -- Так спросите у людей, они вам скажут! Ах, какие были замечательные времена!.. В один день я съедал столько, сколько теперь мне хватает на три месяца. Полюбуйтесь, какой у меня был живот, какая грудь, какой зад! А герцог? Он и пальцем не шевелит для того, чтобы добыть себе кусок хлеба, а живет на счет барона. Каждый раз, когда родственник отказывает ему в чем-нибудь, герцог взбирается на фонарь и просит сообщить графиням, что он покончил с собой. И барон, который еще сохранил немного доброты в сердце с той поры, когда был толстяком, вздыхая, делит с ним обед или ужин. А вот кум Тыква больше не вздыхает: он стал главным садовником замка, и бывший кавалер Помидор работает у него подручным. Вам не нравится, что синьора Помидора оставили на свободе? Он отсидел, сколько ему было положено, а потом его из тюрьмы выпустили. Теперь Помидор сажает капусту и подстригает траву. Изредка он жалуется потихоньку на свою судьбу, но только тогда, когда встречается с Петрушкой, который служит в замке сторожем. Замок уже больше не замок, а Дворец детей. Там есть и комната для рисования, и театр кукол с Буратино, и кино, и пинг-понг, и множество всяких игр, Разумеется, там есть и самая лучшая, самая интересная и полезная для ребят игра -- школа. Чиполлино и Вишенка сидят рядом на одной парте и учат арифметику, грамматику, географию, историю и все остальные предметы, которые надо хорошенько знать, чтобы защищаться от всяких плутов и угнетателей и держать их подальше от родной страны. -- Не забывай, дружок, -- часто говорит старый Чиполлоне своему сыну Чиполлино, -- негодяев на свете много, и те, кого мы выгнали, могут еще вернуться. Но я-то уверен, что они никогда больше не вернутся. Не вернется и адвокат синьор Горошек, который поспешил скрыться, потому что у него было слишком много грехов на совести. Говорят, он занимается своим ремеслом где-то в чужой стране. Конечно, и там ему не место, но хорошо, по крайней мере, что он убрался из нашей повести прежде чем она кончилась. По правде сказать, мне до смерти надоело возиться с этим цепким и вертлявым пройдохой. Да, я забыл вам сказать, что старостой деревни стал мастер Виноградинка. Чтобы не ронять своего достоинства, он совершенно избавился от прежней привычки почесывать затылок шилом. Только иногда, в самых серьезных случаях жизни, он пускает в ход вместо шила остро отточенный карандаш, но это случается чрезвычайно редко. Однажды утром жители деревни увидели на стенах своих домов надпись: "Да здравствует наш староста!" Кума Тыквочка пустила по деревне слух, будто бы эти крупные буквы на стенах вывел ваксой сам мастер Виноградинка. -- Хорош староста! -- говорила ворчливая кума. -- Ходит по ночам и сам себе приветствия пишет. Но это была явная напраслина. Все надписи на домах сделал Лук Порей, и не руками, а усами, которые он обмакнул в чернила. Да, да, Лук Порей. Я не боюсь открыть вам правду, потому что у вас усов нет и вы не станете по его примеру писать усами. Ну вот, теперь наша история и в самом деле кончилась. Правда, есть еще на свете другие замки и другие дармоеды, кроме принца Лимона и синьора Помидора, но и этих господ когда-нибудь выгонят, и в их парках будут играть дети. Да будет так! Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!" Тогда же, над хребтами, он истошно вопил одно и то же -- безумные, услышанные нами одновременно слова: "Текели-ли! Текели-ли!"